Череп мира

ПОЛЕТ ДРАКОНА

Весна уже простирала свое нежно-зеленое покрывало над лесом, когда Изабо наконец добралась до Башен Роз и Шипов. Хотя на горных вершинах все еще лежал снег, она чувствовала на коже теплый ветер и ликовала. Весна была для Изабо вестницей нового времени года и новой жизни, свободной от гиса перед королевой драконов.

На голых ветвях, нависавших над дорогой, уже начали распускаться молодые листочки, а шиповник, оплетавший беседки, покрывали почки. Изабо радовалась, глядя на ухоженный сад, который совершенно зарос, когда она впервые появилась здесь пять лет назад. Флойд Садовод, главный садовник, опершись на лопату, окликнул ее, и она подошла к нему, чтобы поприветствовать.

Он был среди множества тех, кто решил попытать счастья в горах, вдали от бедствий войн, опустошавших южный Эйлианан. Ри Лахлан Крылатый, зять Изабо, набрал пятьсот беженцев, которые отправились в Башни Роз и Шипов вместе с Хан'гарадом и Ишбель. Среди них были каменщики и плотники, чтобы помочь восстановить разрушенные башни, садовники и фермеры, чтобы засадить землю зерном и овощами, ткачи, швеи, повара и слуги, чтобы помочь вести хозяйство в замке, писцы и ученики ведьм, чтобы работать в библиотеке, и рудокопы, которые должны были разыскивать в горах залежи полезных ископаемых. Кроме того, в Башни отправилась и свита из младших сыновей знати, горящих желанием выдвинуться на службе у новопровозглашенного прионнса.

Путешествие в Тирлетан по горам заняло у беженцев почти год, поскольку они везли множество припасов и скот. Древняя дорога, некогда связывавшая Тирлетан с Рионнаганом, практически исчезла, и переселенцам пришлось прокладывать ее заново. Они добрались до долины совсем незадолго до того, как Изабо пришло время покинуть ее и отправиться к прабабке на Хребет Мира, и изменения, произошедшие с долиной за несколько месяцев ее отсутствия, потрясли Изабо. На лугах кипела жизнь: мужчины и женщины пахали, строили стены и прорывали канавы, выпалывали чертополох и бурьян, восстанавливали разрушенные домики, вновь отвоеванные у леса, и пасли коз, овец и лошадей.

Из заброшенной кучи камней, оплетенной паутинами и населенной лишь крысами, совами и призраками, Башни Роз и Шипов превратились в кипящий жизнью замок, ухоженный и самодостаточный, как это, судя по всему, было во времена первых Красных Колдунов тысячу лет назад.

— Что новенького, Флойд? — спросила Изабо.

Он мрачно покачал головой и сжал в зубах пустую трубку.

— Зима выдалась суровая, все время мело, и бывали дни, когда мы даже носу на улицу высунуть не осмеливались из страха заблудиться в снегу. Я очень беспокоился, как бы мороз не погубил все мои новые деревья, ведь их надо было сажать раньше…

— А мама? — прервала его пространный рассказ Изабо. — С ней все в порядке?

— Огромная, как голубой кит, — коротко ответил главный садовник, — и совершенно не в духе, как я слышал.

— Так малыши еще не появились на свет? — воскликнула Изабо с облегчением. — Слава Эйя!

— Да, слава Эйя, — подхватил он. — Хотя старая Димпна и говорит, что приняла уйму пищащих младенцев, я бы ей не доверился.

Изабо только улыбнулась и, попрощавшись с ним, вновь повернула к башням, которые, серые и высокие, взмывали в голубое небо. Когда-то их так оплел шиповник и ежевика, что они были почти незаметны, но теперь серая громада зданий была отделена от сада, и их огромные серые контрфорсные арки, увенчанные коническими шпилями башенки и изящные арки, перекинутые через реку, ясно виднелись в солнечном свете. Лужайки тянулись до самого озера, где отражения двух башен, казалось, тянулись вперед в попытке прикоснуться к отражению двух пиков-близнецов, врезающихся в небесную синь так же отчетливо, как и пик Черепа Мира. Пейзаж дышал красотой и покоем, и Изабо радостно улыбнулась, взбежав по ступенькам и устремившись в огромный вестибюль первой башни.

Ишбель видела, как она шла по саду, и уже спешила ей навстречу по винтовой лестнице с протянутыми руками. Облаченная в просторное белое платье, она действительно была огромной, предшествуемая своим невероятных размеров животом. При виде ее глаза Изабо слегка расширились. Она была даже толще, чем Изолт во время двух своих беременностей, и Изабо была уверена, что близнецы появятся на свет гораздо раньше положенного срока. Она помогала сестре при рождении год назад ее близнецов, Оуэна и Ольвинны, и наследника трона, Доннкана, и его мертворожденной сестренки пять лет назад. Пережитого вполне хватило Изабо, чтобы от души радоваться, что по пророчеству ей самой не суждено было иметь детей.

Мать и дочь неуклюже обнялись, и Ишбель с гримаской махнула рукой на свой живот.

— Почему, ну почему мне нужно было обязательно влюбиться в мужчину, у которого в роду одни близнецы? — простонала она. — Ты видела когда-нибудь что-нибудь подобное?

— Должно быть, тебе жутко неудобно, — отозвалась Изабо, взяв мать под руку и помогая ей подняться обратно по лестнице. Пышно украшенная резьбой в виде однолепестковых роз, лестница была достаточно широка, чтобы по ней могли плечом к плечу пройти семеро.

— Неудобно? Да это еще слабо сказано! Я не могу спать, потому что эти младенцы всю ночь напролет танцуют джигу на моей печени. Руки и ноги у меня так опухли, что я не влезаю ни в одни туфли и ни в одно кольцо, а сил у меня хватает только на то, чтобы утром спуститься с лестницы. Почему только мне приходится жить в старой башне, где столько лестниц, во имя Эйя!

— Могло бы быть и хуже. Ты могла бы снова рожать в логове драконов, — с улыбкой заметила Изабо. Ишбель театрально вздрогнула и опустилась на диван в роскошной гостиной. Изабо одобрительно огляделась вокруг. За зиму ткачихи наделали гобеленов, подушек и украшенных богатой вышивок покрывал, которые придали залу жилой и уютный вид, которого ему раньше определенно недоставало.

— Я так рада, что ты успела вернуться к своему дню рождения, милая, — сказала Ишбель, отдышавшись. — Я боялась, что тебе придется снова праздновать его в одиночестве, а ты ведь знаешь, я поклялась, что этого никогда больше не случится.

— Хотелось бы только, чтобы нам с Изолт когда-нибудь удалось отпраздновать его вместе, — грустно усмехнулась Изабо. — Вечно мы находимся вдали друг от друга.

— Да, может, и настанет день, когда мы все сможем собраться на Кандлемас вместе. Позвони, чтобы принесли вина, милая, и пошли кого-нибудь за твоим дайаденом, он очень по тебе соскучился. Он хочет знать, прошла ли ты посвящение.

Изабо коснулась своей щеки. Благодаря бальзаму шрам совершенно затянулся, но все еще был красным.

— Я вижу, что прошла, бедная малышка, но подожди, когда придет отец, тогда и расскажешь все сразу нам обоим.

Изабо кивнула и дернула за шнурок колокольчика. Пока они ждали, она принялась расспрашивать Ишбель о новостях из Лукерсирея и услышала массу историй об уме и красоте близнецов, озорстве и смышлености Доннкана, пиратских набегах, воинственности Фэйргов, глупости лордов и все усиливающейся дряхлости Мегэн. Девочкой Ишбель была ученицей Мегэн Хранительницы Ключа и горячо любила старую колдунью. В ее голосе звучала неподдельная тревога, и Изабо нахмурилась, охваченная внезапным беспокойством.

— Месмерд по-прежнему повсюду за ней ходит? — спросила она вполголоса, и Ишбель кивнула. Ее отекшее лицо беспокойно сморщилось.

Изабо вздохнула.

— Мне нужно вернуться в Лукерсирей, — сказала она себе под нос.

Ишбель испуганно вскрикнула.

— Но зачем? Я так надеялась, что ты вернешься до рождения близнецов, чтобы ты смогла мне помочь. Почему ты собираешься так скоро покинуть нас снова?

— Но не прямо же сейчас, — успокоила ее Изабо. — Разумеется, я останусь до твоих родов, не беспокойся. У меня же не каждый день появляются брат и сестра! Нет, я уйду только тогда, когда буду уверена, что с тобой и с малышами все в порядке. У тебя здесь уйма народу, чтобы помочь, а я должна увидеться с Мегэн и возобновить учебу. Я и так уже потеряла слишком много времени.

Ишбель вздохнула и пошевелилась, пытаясь сесть поудобнее.

— Но почему ты не можешь остаться здесь и заниматься в библиотеке, как делала последние несколько лет?

— Мне нужен учитель, — ласково ответила Изабо. — Я уже почти достаточно взрослая, чтобы пройти Третье Испытание и получить разрешение вступить в Шабаш. Я должна была сидеть у ног Мегэн и учиться у нее, а вместо этого я была то тут, то на Хребте Мира. Да, я узнала многое, но боюсь, что все-таки недостаточно многое, и возможно, не совсем то, что нужно. Наука Матери Мудрости очень отличается от науки ведьм.

Ишбель нехотя кивнула.

— Кроме того, — сказала Изабо еле слышно, — возможно, мне осталось провести с Мегэн не так много времени.

— Ну, она крепкий старый орешек! — воскликнул Хан'гарад, входя в дверь. Это был высокий и сильный мужчина с буйными рыжими волосами, перехваченными кожаной лентой, и толстыми изогнутыми рогами Хан'кобана. Его суровое лицо украшали семь шрамов Шрамолицего Воина, а гибкую талию охватывал пояс с оружием, среди которого угрожающе поблескивала восьмиконечная звезда рейла. Одетый в потрепанную и грязную одежду, он был весь в пыли. — Не беспокойся за Мегэн, дочка. Она прожила такую долгую жизнь, что я не думаю, чтобы стоило переживать за ее здоровье теперь, когда все спокойно.

Изабо ничего не ответила, хотя выражение тревоги так и не сошло с ее лица. Хан'гарад наклонился и поцеловал жену, которая поморщилась, недовольная тем, что он такой грязный и потный.

— Я же работал, леаннан, — ответил он. — Не могу же я чинить потолок и ни капли не испачкаться.

— Но зачем тебе помогать рабочим? — капризно спросила Ишбель. — Разве тебя не провозгласили Прионнса Тирлетана, главой клана? Почему бы тебе не пожить немного в тишине и покое?

— Хороший лорд работает вместе со своими людьми, — строго сказал Хан'гарад, потом окинул Изабо с ног до головы проницательным взглядом. — Знак Матери Мудрости, вот как. Молодчина! Расскажешь нам историю о своем имени?

— Так нечестно, — со смехом заявила Изабо. — Я столько раз слушала историю твоего поиска имени, что смогу рассказать ее, даже если меня разбудят среди ночи. Какую историю ты расскажешь мне в ответ?

— Любую, какую ты пожелаешь услышать, — с ухмылкой ответил он. — Ну же, Изабо, мы очень беспокоились за тебя. Твоей матери снились кошмары, как ты оказываешься под лавиной и тонешь в бушующей реке. Разве тебе так трудно рассказать нам об этом?

— Ты задаешь мне вопрос. Готов ли ты предложить мне историю в ответ? — сказала Изабо, лишь отчасти в шутку, и ее отец поклонился и ответил ритуальной фразой.

Слушая рассказ о ее поиске, ее мать ахала и вздрагивала при каждом повороте истории. Время от времени ее отец хмурился, а однажды угрюмо улыбнулся, но не проронил ни слова, как и полагалось Хан'кобану.

Когда она рассказала им, как превратилась в сову, Ишбель радостно захлопала в ладоши.

— Изабо! Какой Талант! Я не могу в это поверить. Откуда могло взяться такое Умение? Я слышала истории о ведьмах, которые могли наводить иллюзию, чтобы казаться каким-то зверем, но по-настоящему превращаться…

— Тише, леаннан, — шикнул на нее Хан'гарад. — Она еще не рассказала до конца. Перебивать очень грубо.

Изабо улыбнулась, но продолжила рассказ, не нарушая его размеренного ритма. Когда она наконец закончила, Ишбель схватила ее за руку и сжала ее, а из глаз у нее брызнули слезы.

— Ох, моя маленькая, подумать только, тебе пришлось столкнуться с такими опасностями! И такой Талант! Ты будешь очень могущественной колдуньей. Ты можешь превратиться в любое животное, в какое захочешь?

— Не знаю, — призналась Изабо. — Пока я превращалась только в животных, которых хорошо знала.

Где-то глубоко в мозгу у нее эхом отозвалось воспоминание о словах королевы драконов. Чтобы понять любое живое существо, нужно проникнуть внутрь и почувствовать биение его сердца. Чтобы разгадать тайны вселенной, ты тоже должна почувствовать, как бьется ее сердце.

Хан'гарад сделал хан'кобанский жест благодарности.

— Хан'тинка, — проговорил он медленно. — Воистину могущественное имя, хотя и немного необычное. Думаю, теперь твою историю поиска имени будут рассказывать у костра куда чаще, чем мою.

— Сказители больше всего любят твою, — со смехом заверила его Изабо.

— Ну вот, разве я тебе не говорила, что видела во сне, как Изабо застигло лавиной? — воскликнула Ишбель, хватая большую руку Хан'гарада своими маленькими ручками. — Когда ты наконец признаешь, что я вижу вещие сны?

— Теперь, когда Изабо жива, здорова и находится вместе с нами, я признаю это, леаннан, — сказал он с не свойственной ему улыбкой, которая мгновенно преобразила его суровое лицо. — Пойдем, Изабо, ты, должно быть, очень устала. Почему бы тебе не подняться к себе в комнату и не поспать?

— Я лучше посмотрю, что вы сделали с башнями за то время, пока меня не было, — сказала Изабо и встала, потягиваясь, так что захрустели суставы. — Но тебе нужно лечь, мама, у тебя действительно усталый вид.

— Да, я уже устала таскать этих младенцев, не могу не признаться, — сказала Ишбель, протягивая мужу руки, чтобы он помог ей подняться. — Молю Эйя, чтобы они родились как можно скорее.

Эйя услышала ее молитвы, и близнецы появились на свет на следующий вечер. Был Кандлемас, день рождения Изабо и Изолт. Вместо того, чтобы на рассвете праздновать смену времен года, как она делала всегда, Изабо провела все сутки в комнате Ишбель, поскольку роды оказались долгими и трудными. Родившуюся первой девочку, малышку с копной медно-рыжих волос, назвали Элоизой, а ее младшего брата, поменьше и с более светлыми волосами, нарекли Аласдером.

— Элоизой звали мою мать, а Аласдером — отца, — прошептала Ишбель, очень бледная и утомленная. — Я рада, что теперь смогу часто вспоминать их, ведь они умерли, когда я была совсем маленькой.

— А меня ты в честь кого назвала? — спросила Изабо, убирая с лица матери потемневшие от пота волосы и поднося к ее губам чашку с тонизирующим чаем.

Ишбель слабо сделала глоток, потом сказала:

— Вы с Изолт получили имена моих бабушек. Изабо Ник-Эйслин была матерью моего отца, а Изолт Ник-Танах — матери, так что вы в родстве с Мак-Эйслинами и Мак-Танахами, что, возможно, объясняет, почему тебя так тянет к земле и лесу. — Она упала обратно в подушки, глядя на две рыжие головенки, уткнувшиеся ей в бок, с чем-то вроде изумления на лице. — Они такие крошечные, — прошептала она. — Я и забыла…

Изабо погладила пушистые волосики маленького Аласдера, который уже заснул.

— Ну, сегодня ведь ровно двадцать два года, как ты родила нас с Изолт. Странно, что они родились в наш день рождения.

— И как по-другому, — сказала Ишбель с дрожью, от которой Аласдер тихонько захныкал во сне, а Элоиза открыла мутные голубые глазки. — Ох, ваше рождение было таким кошмаром. Повсюду вокруг драконы, пахнет дымом и огнем, а на моем лице тени их когтей… Даже вспоминать об этом не хочу.

— Лучше поспи, мама, — ласково сказала Изабо. — Это было очень давно, а сейчас ты здесь в безопасности, а твои малыши здоровые и сильные.

Ишбель кивнула и улыбнулась. Из-под ее воспаленных век текли слезы.

— Да, слава Эйя, — пробормотала она. — И благодаря тебе тоже, милая. Я рада, что ты вернулась домой вовремя.

Ишбель не просыпалась семь дней и семь ночей. Несмотря на плач своих голодных малышей, она мирно реяла в воздухе в своей спальне, закутанная в свернувшиеся вокруг нее в кокон серебристые волосы. Ни тряска, ни щипки, ни крики в самое ухо, ни холодная вода, ни вопли малышей, которых подносили к ней — ничто было не в состоянии пробудить ее от сна.

В башнях не нашлось ни одной женщины, которая могла бы стать для малышей кормилицей, поэтому Изабо была вынуждена кормить их разбавленным водой козьим молоком с добавленным в него укрепляющими и питательными травами. Это было тем более нелегко, что ей пришлось учить их сосать из специально выдолбленной тыквы-горлянки. Для двух столь крошечных человечков у близнецов были поразительно сильные легкие. Ни один из обитателей замка не мог выспаться — кроме родной матери близнецов. Усталая, измученная и обеспокоенная Изабо не могла не вспоминать дни, когда она была няней Бронвин Мак-Кьюинн, дочери Майи Колдуньи.

Мысли о Бронвин заставляли Изабо рваться из Башен Роз и Шипов в столицу. Она так долго отсутствовала, что действительно не имела ни малейшего понятия о том, каковы успехи Лахлана и Изолт в их попытках принести Эйлианану мир. Рассказы Ишбель о растущей активности Фэйргов очень тревожили ее, ведь она знала, что морские жители питали огромную ненависть ко всем людям и мечтали уничтожить их.

Так уж получилось, что у Изабо завязалась странная дружба с Майей Колдуньей, которая была дочерью Короля Фэйргов и человеческой женщины. Несмотря даже на то, что Майя была непримиримой противницей всех самых дорогих Изабо людей, молодая ученица ведьмы не могла не чувствовать странное родство с бывшей банри.

С тех пор, как Лахлан завоевал трон, они с Изолт неустанно пытались принести в Эйлианан мир и порядок и восстановить города и села, разрушенные за годы гражданской войны. Но Изабо понимала, что Лахлану скоро снова придется поднять оружие против Фэйргов. А она знала об этих морских жителей больше всех, благодаря ее дружбе с Майей и заботе о маленькой фэйргийской банприоннса. Поэтому она приняла решение отправиться в Лукерсирей при первой же возможности, чтобы помочь в борьбе.

Но Изабо ужасно боялась, что ее мать не пробудится от своего странного зачарованного сна. После их с Изолт рождения Ишбель спала целых шестнадцать лет. Если на этот раз произойдет то же самое, Изабо придется остаться и заботиться о маленьких братике и сестренке, расставшись со своими мечтами об учебе в Башне Двух Лун и о том, чтобы стать колдуньей. Она не могла оставить малышей на попечение старой Димпны, которая, на взгляд Изабо, питала слишком уж сильное пристрастие к горячительным напиткам. Хан'гарад, суровый воин, был беспомощен перед голодными воплями своих крошечных новорожденных малышей. Каждый раз, когда Изабо давала ему подержать кого-нибудь из них, на его иссеченном шрамами лице застывало выражение ужаса, и он неловко держал малыша в своих огромных руках, как будто боялся, что вот-вот сломает его. Поэтому, когда спустя семь дней после рождения близнецов Изабо очнулась от беспокойного сна и увидела мать, стоявшую над колыбелью с сияющими нежностью глазами и порозовевшими бледными щеками, она вздохнула с невыразимой радостью и облегчением.

Совершенно оправившаяся после недельного отдыха, Ишбель с радостью попыталась накормить своих голодных малышей, которые потянулись к ее груди, точно пчелы на мед. В считанные секунды краснолицые вопящие дьяволята, мучившие Изабо семь дней и семь ночей, превратились в довольных сонных херувимчиков. Изабо смогла наконец доползти до своей собственной давно забытой кровати, рухнуть на нее и погрузиться в глубокий сон.

Когда она проснулась, был уже день, и все было тихо. Она лежала в блаженном покое, оглядывая комнату с высокими стрельчатыми окнами и каменным камином, украшенным резьбой в виде роз и шипов. Когда Изабо только появилась здесь, это была холодная аскетическая комната, единственным убранством которой был сундук и высокий деревянный подсвечник. Теперь ее увешивали гобелены и украшали прекрасные вещи, которые она нашла, убираясь в башнях. Оконные стекла сверкали на солнце, и дракон, высеченный над камином, казалось, танцевал в солнечных бликах.

Губы Изабо изогнулись в улыбке. Теперь, когда ее мать проснулась, она была полна решимости как можно скорее отправиться в Лукерсирей, но пешком путешествие заняло бы многие месяцы. Изабо очень не хотелось тратить это время. Она взглянула на изогнутые крылья и поднятые лапы дракона на стене, и ее улыбка стала шире. Похоже, настала пора позвать дракона.

Изабо уже дважды летала в Лукерсирей на драконе, и не было способа добраться туда быстрее или эффектнее. Но молодая драконья принцесса Эсрок не каждый раз позволяла людям сесть к себе на спину. Изабо не видела ее уже несколько месяцев и была совершенно не уверена, что огромное крылатое существо согласиться везти ее на такое расстояние.

Изабо выскочила из кровати, умылась и натянула свои старые поношенные штаны. Буба спала, усевшись на спинку кресла, с поднятыми торчком ушами и закрытыми глазами. Изабо не стала тревожить карликовую сову, порывшись в сундуке и вытащив оттуда массивный кожаный недоуздок, такой тяжелый, что она еле подняла его. Повесив его на плечо, она пошла по коридору, с восхищением оглядывая новые гобелены и кресла, блестящие серебряные кувшины и подсвечники, позолоченные зеркала и узоры, украшавшие стены. Ишбель со своей командой из женщин-беженок сотворили настоящее чудо, превратив заброшенные башни в уютный дом.

Она заглянула в детскую, увидев, что ее мать с малышами крепок спят, а служанка устроилась у камина с кучей штопки. Чувствуя, как в ее венах бурлит свобода, Изабо вприпрыжку спустилась по лестнице. Схватив в кухне на ходу несколько лепешек, она с жадностью набросилась на них по пути через сад к озеру. Хотя светило солнце, Изабо натянула на голову берет, а через руку у нее был перекинут плед. На спине у дракона было очень холодно.

Изабо встала на берегу озера и подняла голову, глядя на пики-близнецы, которые Хан'кобаны называли Проклятыми Вершинами. От волнения и предвкушения сердце у нее забилось быстрее. Не было ничего более захватывающего дух, чем полет на драконе. Даже полет в облике совы не шел ни в какое сравнение, поскольку дракон мог лететь над облаками, так высоко, что даже была видна кривизна планеты. Кроме того, драконы были самыми огромными из всех существ, самыми мудрыми и самыми грозными. Очень немногим людям выпадала возможность даже просто увидеть их, поскольку они жили на самых отдаленных горных вершинах, далеко от человеческой цивилизации. Право звать драконью принцессу по имени и летать по небу у нее на спине было действительно редкой и огромной честью.

Кайллек Эсрок Эйри Теллох Кас.

Она произнесла это имя не в слух, а про себя, и каждый странный слог, задрожав, отозвался во всех клеточках ее тела, и долго спустя звучало какое-то тошнотворное эхо, от которого у нее зазвенело в ушах. Потом Изабо увидела, как из самого сердца Проклятых Вершин поднялось огромное крылатое существо, широко расправив зубчатые крылья. Золотисто-зеленое тело драконьей принцессы сияло в свете солнца, ослепляя Изабо. Она прикрыла глаза ладонью, глядя, как дракон парит над озером, накрыв огромной тенью бирюзовое озеро. Все птицы затихли, насекомые перестали стрекотать. Повисла мертвящая тишина, как будто вся кипучая жизнь луга и леса съежилась в ужасе. Потом черная тень крыльев легла на лицо Изабо, и ей пришлось подавить инстинктивное желание броситься бежать, спасая свою жизнь.

Драконья принцесса грациозно приземлилась на берегу рядом с Изабо, сложив крылья по отливающим золотом бокам. Изабо ошеломленно подумала, Какая она стала большая. Какая яркая.

Приветствую тебя, человечек. Правда, сегодня прекрасный день?

Да, замечательный, отозвалась Изабо, приблизившись к ней на нетвердых ногах. Дракон нависал над ней, высокий, как замок. Ее чешуйки были гладкими и мерцающими, точно шелк, а угловатая голова с острым гребнем и узкие золотистые глаза казались еще более угрожающими, чем всегда. Длинный хвост, извилистый, точно змея, еле заметно подергивался.

Значит, тебе захотелось полетать, человечек. Ты осмеливаешься доверять дракону?

Изабо остановилась, ощутив безотчетный страх.

Разве твои родственники Хан'кобаны не говорят, что никогда не следует доверять дракону? Ты им веришь?

Да, сказала Изабо с мысленной улыбкой. Хан'кобаны очень мудры.

И все же ты мечтаешь парить в небе. Ты настолько храбрая или настолько глупая?

Наверное, и то и другое, сказала Изабо, нерешительно протянув руку, чтобы погладить кремовый шелк драконьей лапы. Под шелковистой шкурой пульсировала вена. Драконья принцесса взвилась на задние лапы, взмахнув крыльями и заколотив длинным мускулистым хвостом. Изабо испуганно шарахнулась.

Ты не хочешь, чтобы я садилась к тебе на спину?

Эсрок сидела неподвижно, обвив лапы хвостом.

Не то чтобы я не хотела разговаривать или летать с тобой, ответила она как-то недоуменно. Мне сегодня как-то тревожно. Мне хочется лететь. Мне хочется лететь очень далеко и очень быстро. Можешь лететь со мной, если хочешь.

Мне бы очень хотелось, очень, отозвалась Изабо, все еще не решаясь приблизиться, поскольку кончик драконьего хвоста подергивался, и она видела, как на шее у принцессы перекатываются мощные мышцы.

Тогда залезай, а то я уже выхожу из терпения. Решай. Хочешь лететь или оставаться на земле и просто мечтать о том, чтобы летать?

Я полечу, ответила Изабо, подходя к Эсрок с кожаной упряжью. Драконья принцесса позволила закрепить у себя на голове и плечах узду и присела, чтобы Изабо смогла забраться к ней на спину, устроившись между двумя гигантскими выступами гребня, венчавшего ее спину. Едва Изабо успела усесться, как Эсрок уже взвилась в воздух, громко взревев. Изабо вцепилась в узду, чувствуя, что от этого рева ее до самого мозга костей пробил озноб. Это был крик вызова, триумфа, возбуждения, и Изабо не слышала, чтобы маленькая принцесса когда-нибудь раньше так кричала.

Они взмыли над горами, направившись на запад. Изабо увидела под собой Хребет Мира, огромный горный кряж, деливший Эйлианан пополам. Далеко-далеко внизу она различила извилистую голубую ленту Плача Богов и поразилась, что они за столь короткое время пролетели столь огромное расстояние. Путь, который занял у нее много недель, они проделали за несколько минут.

Драконья принцесса снова взревела и сложила прозрачные крылья. Они спикировали вниз, и мир под их ногами закружился вихрем голубизны и льдистой белизны. Изабо вцепилась в кожаные ремни, ее длинные волосы выбились из косы и летели у нее за спиной, точно огненный хвост метеора. Заснеженная земля понеслась прямо на нее, и она зажмурилась и прикусила губу, решив, что не доставит дракону удовольствия услышать ее крик. Принцесса внезапно изогнулась и вновь взмыла вверх, и Изабо завизжала, почувствовав, что ее сорвало со спины дракона. Она еще крепче вцепилась в кожаный ремень и охнула, когда ее снова тяжело бросило на место между выступами гребня.

— Ай! — вскрикнула она. Эсрок, ты что, не можешь без этого? У тебя страшно твердый гребень!

Драконья принцесса рассмеялась и изогнулась так, что Изабо снова чуть не вывалилась. Боишься, что я уроню тебя, человек? Для того, у кого нет крыльев, путь вниз будет очень долгим.

Именно поэтому я надеваю все эти ремни, отозвалась Изабо, на всякий случая вцепившись еще крепче. Я ни на секунду тебе не доверяю.

Принцесса повернула голову и уставилась на Изабо одним огромным золотистым глазом, размером с рост Изабо.

Я всегда считала тебя довольно умной для человека, сардонически ответила Эсрок. Она кувыркнулась в воздухе, сложив крылья по бокам. Изабо повисла вниз головой, голубое небо аркой застыло над зеленым телом дракона, потом она снова очутилась в обычном положении, против воли вскрикнув.

Эсрок! Да что с тобой сегодня такое?

Мне как-то… не по себе. Неспокойно. Мне хочется…

Внезапно принцесса снова взревела и взмыла в небо. Изабо на миг ослепла от слез от резко ударившего ей в лицо обжигающе холодного воздуха. Она подняла руку в перчатке и протерла глаза, потом попыталась связать волосы в узел на затылке. Уголком глаза она заметила бронзовую вспышку и обернулась. За ними гнался другой дракон. По более темному оттенку его шкуры Изабо поняла, что это самец. Неожиданно негнущимися от страха пальцами Изабо уцепилась за упряжь. Эсрок снова затрубила, и на этот раз на ее зов ответили. Еще один самец, много больше, чем принцесса, приближался к ним с юга. Он летел, с каждым мощным ударом огромных, как паруса, крыльев все больше приближаясь к ним. Два самца увидели друг друга и разъяренно взревели. Эсрок поддразнила их, повернувшись и кувыркнувшись так, что показалось ее бледное брюхо, а потом высоко взмыв в небо.

Они ни за что меня не поймают, — самодовольно заявила она.

Эсрок, почему они гонятся за тобой? Зачем ты устроила для них весь этот спектакль? Эсрок, думаю, я хочу спуститься!

Драконья принцесса лишь насмешливо заревела, потом сложила крылья и камнем понеслась вниз, пролетев мимо огромных бронзовых самцов, которые изогнулись в воздухе, пытаясь схватить ее. К своему ужасу, Изабо заметила на горизонте еще двух драконов, летящих им навстречу.

Эсрок, у тебя что, течка? — ошеломленно спросила Изабо. Ты готова к спариванию?

Так вот почему эти самцы преследуют меня? — со смехом спросила Эсрок. Они хотят залезть на меня, дочь их королевы? Самонадеянные дураки! Они такие большущие и неуклюжие!

Она вызывающе затрубила, и ей ответил оглушительный четырехголосый рев. Изабо в совершенном ужасе увидела, что теперь драконы летели в хвосте Эсрок, блестя мерцающими, точно драгоценные камни, глазами, с трепещущими красными ноздрями, пытающимися уловить запах. Два из них были столь огромными, что их тени накрывали целые горные склоны, а их шкуры отливали такой темной бронзой, что казались почти черными. Рядом с ними Эсрок казалась очень маленькой и яркой, но порхала и носилась между ними, точно стрекоза. Снова и снова самцы бросались вперед, пытаясь сомкнуть свои челюсти на ее загривке. Изабо сказала вслух:

— Похоже, мне здесь совсем не место. Эсрок! Как ты могла позволить мне лететь с тобой именно сегодня?

Откуда мне было знать? — спросила драконья принцесса с дрожью, от которого все ее тело пошло волнами. Я знала лишь, что мне хочется летать…

Небольшой гибкий дракон медного цвета оплел своими крыльями ее крылья. На миг Эсрок позволила ему схватить ее сильными лапами, и два дракона полетели к земле, прижавшись друг к другу. Изабо как можно теснее прижалась к шее Эсрок, чувствуя, как огромное тело дракона-самца давит на нее, не давая ей дышать. Потом Эсрок презрительно стряхнула его, торжествующе взревев. Драконья принцесса взмахнула крыльями и понеслась прочь, оставив самца раздосадованно реветь.

Изабо закусила губу. Очень осторожно, раздумывая, не глупость ли она делает, она расстегнула ремни вокруг пояса. Эсрок развернулась и вновь взмыла вверх, потом на них упала тень дракона. Изабо подняла голову и увидела, что с небес на них несется огромный ширококрылый бронзовый, расставив лапы и заслоняя распростертыми крыльями солнце. Она закричала и прыгнула.

Земля понеслась на нее с головокружительной скоростью. В ушах грохотал ветер. Изабо закрыла глаза и сосредоточилась. На миг ей показалось, что Талант подвел ее и она разобьется, потом внезапно ветер вдруг подхватил ее. Она забила крыльями и открыла глаза, издав пронзительный ликующий крик беркута. Ветер нес ее, покачивая, повинуясь малейшему движению ее крыльев и хвоста. Она взмыла вверх, бесстрастно глядя, как огромный бронзовый дракон сомкнул челюсти на шее Эсрок и сплел свой хвост с ее. Два гигантских крылатых существа понеслись вниз, хрипло крича.

Изабо качнула крыльями и, описав дугу, полетела прочь. Ее одежду, точно крошечные лоскутки, уносил прочь ветер. Она подхватила в острые изогнутые когти квадрат белой ткани и им, словно сетью, поймала свои кольца, которые, поблескивая, падали к земле. Даже в облике беркута Изабо понимала, что не должна потерять свои кольца и плед. Совиная лапа, к ее огромному облегчению, все еще висела на кожаном шнурке на ее покрытой перьями груди.

Полет обратно к Проклятым Вершинам оказался очень долгим, и даже несмотря на силу крыльев беркута, к тому времени, когда Изабо наконец спикировала к башням, она была совершенно без сил. У нее не было никакого желания голышом бежать по залам, поэтому она приземлилась на подоконнике открытого окна одного из верхних этажей. Она приняла свой собственный облик и чуть не свалилась с окна, столь сильным была усталость, навалившаяся на нее. Но все же ей удалось слезть с подоконника, и она больно ободрала колени, упав на пол. Закутавшись в свой мягкий шерстяной плед, Изабо с облегчением обнаружила, что он все еще сколот брошью, которую ей подарил Лахлан, изящным драконом в прыжке с золотым глазом, в который был вставлен драгоценный камень. Это была одна из наиболее дорогих Изабо вещей, равно как и сам плед, который своими руками соткала для нее Хранительница Ключа Мегэн. Белый, с красными и синими пересекающимися полосами, он был пледом Мак-Фэйгенов и символом королевского наследия Изабо. Хотя потеря ее любимых штанов и берета расстроила ее, утрата пледа и броши стала бы для нее настоящим горем.

— Да, придется мне повозиться, чтобы как-то решить проблему с вечно потерянной одеждой, — сказала она себе, надевая оба своих кольца обратно на пальцы. Потом поспешила по коридорам в свою комнату, счастливо избежав встречи с кем-либо из слуг.

За время своего пребывания в Башнях Роз и Шипов Изабо узнала о драконах очень многое. Первые три года ее наставником и учителем был сам Фельд Знаток Драконов, а после того, как он погиб, она продолжала заниматься самостоятельно. Фельд составил каталог всех книг и свитков в библиотеке, в которых упоминались драконы, и Изабо методично читала все подряд по этому списку. Она знала, что Эсрок скоро отложит яйцо, которое будет ревностно охранять все три года, пока в нем будет расти и развиваться зародыш маленького дракончика. Судя по учебникам, только что отложенное драконье яйцо было совсем маленьким, но в течение этих трех лет постоянно увеличивалось в размере, пока не достигало величины спящей лошади. Должна была пройти еще сотня лет, прежде чем маленький дракончик достигнет своей полной величины и зрелости. Самой Эсрок было всего одно столетие, и она была много младше всех остальных драконов. Если она сможет благополучно высидеть свое яйцо и свежевылупившийся дракончик окажется самкой, медленное вымирание драконов может остановиться.

Изабо только порадовалась этой мысли, несмотря даже на то, что это событие поставило ее перед, казалось, неразрешимой проблемой. Теперь не было никакой надежды на то, что драконья принцесса отвезет Изабо в Лукерсирей. Она будет очень занята сооружением гнезда, пока не отложит яйцо, а после этого еще более занята, обогревая его и оберегая от огров, гоблинов, ледяных великанов и прочих хищных обитателей гор. Ее самец будет охотиться для нее и по очереди с ней переворачивать яйцо и обогревать его. Изабо знала, что драконы находили себе пару на всю жизнь, и лишь если один из пары погибал, второй мог найти себе кого-то другого.

Хотя Эсрок была не единственным драконом, обитавшим на Драконьем Когте, лишь она одна позволяла людям летать у нее на спине. Когда-то, еще мальчиком, Хан'гарад спас ей жизнь, и в результате этого она чувствовала к его семье что-то вроде дружбы. Ее же надменных братьев Изабо могла попросить отвезти ее в Лукерсирей ничуть не больше, чем их древнюю и могущественную мать, саму королеву драконов.

Весь вечер Изабо ломала голову, как же ей попасть в Лукерсирей. Она могла снова превратиться в орла и полететь туда, но это означало, что ей придется появиться при королевском дворе обнаженной и безо всяких вещей. Она хотела взять с собой плед и брошь, кольца, совиную лапу, кристалл кварца, свой кинжал ведьмы, пояс с оружием, сумку с травами и лекарствами, не говоря уж об одежде. Это было слишком много, чтобы орел, не важно, насколько большой и сильный, мог унести все это в когтях.

Она могла отправиться пешком, как это было, когда она впервые покинула укромную долину Мегэн в ночь своего шестнадцатого дня рождения. Но то путешествие было долгим и полным опасностей, и у Изабо не было желания повторить его снова.

Поэтому в тот вечер за ужином Изабо склонилась к отцу и спросила негромко:

— Ты помнишь, как мы впервые попали в Проклятую Долину?

Они сидели рядом за высоким столом в огромной столовой, и им прислуживал недавно назначенный оруженосец Хан'гарада. Придворные дамы и кавалеры сидели за более низким столом, а еду им подавали или их собственные слуги, или дворцовые лакеи, которые лишь недавно поднялись до такого положения и поэтому были довольно неловкими. В столовой шел оживленный застольный разговор, и Изабо могла не беспокоиться, что ее кто-нибудь услышит.

Ее отец покачал головой.

— Не очень, — ответил он тихо. — Теперь все те годы, что я провел в облике коня, кажутся кошмаром, смутным и ужасным. Я помню, что меня стреножили, а ты пришла и перерезала путы.

— Ты привез сюда меня и Бронвин по Старым Путям, — сказала она.

— Да, верно, — сдержанно сказал Хан'гарад.

— А откуда ты узнал, как это делается? Ведь Старые Пути — это дороги Селестин. Мегэн дружит с Селестинами несколько столетий, но они так и не раскрыли ей секрет своих тайных дорог.

— Может быть, она никогда их не спрашивала.

— Да нет, она не могла. Мегэн всегда нужно знать все обо всем.

— Возможно, они не хотели раскрывать свои секреты людям.

— Но ты ведь наполовину человек.

— Но я еще и наполовину Хан'кобан.

— Значит, Хан'кобаны знают секрет Старых Путей?

— К чему все эти вопросы? Ты готова ответить на мой вопрос?

— Если хочешь спросить меня о чем-нибудь, так спрашивай, — нетерпеливо ответила Изабо. — Мы же не на Хребте Мира.

— Грубость везде грубость.

Изабо вздохнула.

— Прости, если я показалась тебе грубой, но у меня есть причина для расспросов.

— И что же это за причина?

— Теперь, когда малыши появились на свет, а мама пошла на поправку, я хочу вернуться в Лукерсирей. Ты ведь знаешь, что я хочу помочь им, и кроме того, мне хочется учиться в Башне Двух Лун. Я очень отстала от остальных своих сверстников, и если я хочу пройти Испытания и вступить в Шабаш, мне нужно много заниматься и нагонять пропущенное.

— Но Ишбель говорит, что твоя способность принимать вид всяких животных — очень могущественный Талант, что ты уже колдунья необыкновенной силы. Зачем тебе учиться и проходить Испытания?

— Если я хочу полностью раскрыть свой потенциал, то должна до конца управлять своими действиями. Сейчас я не совсем понимаю, что и как делаю. Кроме того, есть еще уйма Умений, которыми я не владею. Меня почти ничему не учили о силах воздуха, воды и земли, хотя с огнем я управляюсь очень неплохо благодаря Латифе. Ведьма должна учиться как можно больше, если хочет освоить Высшую Магию. Обычно ученики проводят восемь лет, занимаясь одной лишь учебой, прежде чем их начинают считать достаточно понимающими Единую Силу, чтобы быть хотя бы принятыми в Шабаш как ведьмы. Потом еще несколько лет нужно специализироваться в той или иной стихии, чтобы получить кольца колдуньи. Ты должен все это знать, дайаден, ты ведь сам прилетел в Башню Двух Лун, чтобы изучить все, что можно. Я помню, как Мегэн говорила, что ты пришел учиться у ведьм, когда овладел всем, чему тебя могли научить Хан'кобаны. — Он кивнул, и Изабо продолжила. — Ты же понимаешь, это не потому, что я не хочу быть с тобой и мамой. Просто у вас теперь есть малыши, и вы оба заняты восстановлением замка и налаживанием торговли. Я должна найти свое собственное место в мире.

Он снова кивнул.

Изабо вздохнула про себя. У ее отца были все самые раздражающие ее черты Хан'кобанов. Как бы ей хотелось, чтобы он не был таким сдержанным и неразговорчивым. Она обуздала свое нетерпение и сказала раздельно:

— Я ответила на твой вопрос полно и правдиво. Теперь ты ответишь на мой?

Его глаза чуть расширились, и он откинулся на спинку кресла, держа в руке кубок. Она наблюдала за тем, как он прокручивал в уме их разговор. Потом на его суровом лице промелькнуло изумление, и он склонил свою рогатую голову.

— Я спрашивала тебя, откуда тебе известен секрет Старых Путей, но ты не захотел отвечать, — сказала Изабо, используя жесты Хан'кобанов. — Я уважаю твою сдержанность и вместо этого спрашиваю тебя, не расскажешь ли ты мне, как я могу путешествовать по ним.

— Это не мой секрет, и я не могу его раскрыть, — ответил он. — Старые Пути очень опасны, и ими нельзя путешествовать без веских на то причин.

Изабо вспомнила их путь по магической дороге и слегка вздрогнула. Она понимала, что отец говорит правду, но ей было очень нужно добраться до Лукерсирея, а никакого более быстрого способа сделать это она не знала. Она принялась потягивать вино, чтобы в это время все обдумать, потом сказала:

— Когда я рассказывала тебе историю о поиске своего имени, ты предложил мне в ответ любую историю, какую я захочу. Ты знаешь, что тайна имени — наиболее бережно хранимая история у каждого Хан'кобана, но я с готовностью рассказала тебе мою. Теперь я задала тебе свой вопрос. Ты отказываешься отвечать?

Он пригвоздил ее к месту гневным взглядом. Челюсти у него были грозно сжаты.

— Ты же знаешь, что я не могу, — ответил он сурово. — Это будет нечестно, и хотя я и покинул Хребет Мира задолго до твоего рождения, я до сих пор Хан'кобан и Шрамолицый Воин.

— Тогда рассказывай, — ответила Изабо.

Он долго смотрел на нее тяжелым взглядом, потом склонил голову.

— Секрет дороги Селестин не так-то легко рассказать, — сказал он резко. — Мне придется показывать тебе. Но я еще раз предупреждаю тебя об опасностях Старых Путей. Там очень просто заблудиться. Ты должна пообещать мне, что, узнав секрет, не будешь пользоваться ими по пустякам. Можно очутиться в таких местах, какие ты и представить себе не можешь.

Изабо кивнула. Ее голубые глаза засверкали от возбуждения. Он резко поднялся, сказав:

— На рассвете мы должны быть у круга из камней, так что придется рано вставать.

— Боюсь, что не успею так быстро собраться…

— Не говори глупости, — рявкнул он. — Ты считаешь, что сможешь научиться путешествовать Старыми Путями за одно-единственное утро и что можно отправиться в любой день? Нет, если хочешь добраться до Лукерсирея, лучше подождать до дня весеннего равноденствия, когда Селестины будут воспевать возрождение солнца, а летний ручей очистит линии силы. Но даже тогда тебе придется бежать очень быстро.

Изабо снова кивнула, хотя блеск в ее глазах потух. Многие в зале смотрели на них, пораженные резкостью голоса Хан'гарада. Он склонил рогатую голову и сказал негромко:

— Старые Пути — одна из самых главных тайн магии Селестин. Поскольку я вынужден открыть ее тебе, ты должна поклясться мне никогда не подводить моего доверия и не раскрывать его никому другому, как бы ни сложилась твоя жизнь. Клянешься?

— Да, звездами, лунами и зеленой кровью Эйя, клянусь, — ответила Изабо, и он коротко кивнул, удовлетворенный.

ВОЛШЕБНАЯ ДОРОГА

Изабо стояла в каменном кругу Селестин. Маленькая сова сидела у нее на плече. Траву расчерчивали тени огромных скал, по сравнению с которыми ее собственная тень казалась совсем крошечной. Прохладный ветер трепал кудри, выбившиеся из косы, и дергал за концы пледа.

Была ночь весеннего равноденствия, слом времен года, когда силы всех стихий находятся на подъеме. Это было время огромной силы, когда ведьмы праздновали наступление лета, а на рассвете Селестины должны были пением приветствовать возрождение солнца.

Солнце заходило, пока над темными пиками не остался гореть лишь тонкий пылающий серпик. Одинокий красный луч озарил высокие камни на вершине холма, облив их светом. Изабо вышла вперед и положила руку на один из символов, высеченный в обращенном к югу камне. Руку мгновенно охватило пламя, и ей пришлось сдерживаться, чтобы не отдернуть ладонь.

Из ниоткуда вдруг материализовалась мерцающая завеса серебристо-зеленого огня. Изабо глубоко вздохнула и прошла сквозь нее, а сова слетела с ее плеча. Завеса обожгла ее кожу ледяным огнем, заставив Изабо вскрикнуть от боли. Потом она помчалась по длинному мерцающему туннелю, уходившему вдаль насколько хватало глаз. Повсюду вокруг серебристые стены и пол трепетали, пульсируя энергией, точно зарница, полыхающая на грозовом небе.

Сквозь мерцающие стены она различала внешний мир, но с каждым мучительным шагом пейзаж менялся. Казалось, что каждый шаг уносит ее на много лиг вперед. В один миг она видела темные очертания деревьев, нависающих над ней, а через секунду перед ней уже стояла скала. Потом она оказалась внутри горы, и ее пронзали сталактиты. Через миг она была уже снаружи, и мимо нее грохотал водопад, беловато пенившийся в свете звезд. В следующую секунду ее окружал темный лес, с тянущимися к ней извивающимися ветками, оплетенными серым мхом, окружавший высокий пустынный холм, увенчанный кругом горящих колонн.

По туннелю эхом раскатился зловещий крик, и Буба испуганно ухнула. У Изабо сердце укатилось в пятки. Она хорошо помнила призраков, гнавшихся за ней по этому пути, когда она впервые путешествовала по нему. Уголком глаза она уловила грозную тень, несущуюся за ней по пятам. Изабо не оглянулась, со всех ног помчавшись по дороге. В затылок ей подуло ледяным ветром, а нечеловеческий вой чуть было не заставил ее споткнуться.

Она не должна терять сосредоточение. Любой неверный шаг — и она может очутиться в другом мире или времени. Хан'гарад вполне убедительно поведал ей об опасностях дороги Селестин.

За прошедшие два месяца он сделал все возможное, чтобы объяснить ей природу волшебных дорог, которые Селестины называли Старыми Путями. Чем больше Изабо узнавала, тем страшнее ей становилось и тем больше хотелось постичь их тайны.

Селестины построили свои каменные кольца в местах силы, местах, заряженных энергией. Называемый Сердцем Звезд, каждый из этих центров энергии излучал семь невидимых линий силы, связанных друг с другом по всей планете, точно безграничная, но очень тонкая паутина из лучей и узлов. Эти линии силы повторяли вращение солнца, лун, звезд и планет, сходясь в спирали первичной энергии там, где магнитные поля земли и вселенной сливались, образуя источники неизмеримой силы. Каждое Сердце Звезд служило фокусом для этой энергии, как увеличительное стекло, собиравшее солнечный свет в луч, способный прожечь дыру в бумаге.

Изабо уже слышала раньше о линиях силы, но никогда не осознавала, что Селестины могут путешествовать по ним, как по дорогам. Но это путешествие по волшебной дороге было не из легких. На считая нагрузки на тело и разум путешественника, линии силы существовали в искривлении времени и пространства. Хан'гарад рассказывал, что иногда люди из совершенно другого времени или мира проходили сквозь стоящие камни и оказывались заброшенными в Эйлианан, не в силах вернуться обратно в свою жизнь.

Однако подобные внезапные и необычные появления были редкостью. Основная опасность путешествия по волшебным дорогам заключалась в том, что они привлекали эманации сверхъестественных сил, часть из которых была очень недоброй. Очень немногие призраки оказывались достаточно сильными, чтобы нанести физический вред живому существу, но особенно злобные из них иногда могли ошеломить своей отрицательной энергией и поразить мрачностью, депрессией и даже безумием. Изабо знала, что она особенно уязвима для таких сил, поскольку после пыток в Оуле шесть лет назад на нее до сих пор периодически накатывали приступы меланхолии. Поэтому она не оглядывалась, заставляя свое тело пробиваться вперед сквозь бурлящие волны энергии и слыша оглушительное биение собственного сердца в ушах.

Она не могла бежать всю ночь. Скоро она споткнулась от усталости и замедлила бег, чувствуя, что ее легкие точно объяты огнем и она не может дышать. Но все же она продолжала брести вперед, видя за полупрозрачными стенами туннеля размытые очертания леса. Еще дважды на нее нападали призраки — клочья тумана и теней со скорбными лицами и протянутыми руками. И каждый раз у нее откуда-то находились силы убежать от них, хотя все ее суставы мучительно болели.

Внезапно она почувствовала кого-то совсем рядом с собой. Она попыталась побежать, но негромкое гудение ободрило ее. Это был Селестин. Все три его глаза были широко раскрыты — тот, что в центре лба, черный и бездонный, точно колодец, а два под ними прозрачные, словно кристаллы. Прикосновение его руки к ее локтю каким-то образом придало ей сил. Они шли бок о бок, и Изабо обнаружила, что ее шаг снова стал более широким, точно ее мышцы почему-то забыли о множестве миль, которые она пробежала.

Из стен и пола появлялись темные искривленные тени со злобными лицами, но Селестин пением заставлял их рассеяться. Потом к ним присоединился еще один Селестин, потом второй, появившись ниоткуда прямо через стену. Теперь Изабо начала понимать, как можно сбиться с пути, когда на стенах не было никаких указаний на то, что поблизости находится какой-то перекресток.

Вскоре по волшебной дороге шла целая процессия Селестин, и Изабо шагала среди них, а сова летела впереди, точно снежинка, подхваченная ветром.

Изабо услышала какой-то еле слышный напев, выделившийся из хаотического потока звуков, постоянно сотрясавшего туннель из зеленого огня. Напев становился все громче и громче, и Изабо уже могла различить его ритм, мелодию такой глубины и тембра, что все волоски у нее на руках встали дыбом. Все Селестины вокруг нее издавали глубокий горловой гул, но этот звук был намного сильнее, чем могла бы издавать эта немногочисленная горстка. Он разносился по всей дороге, и сквозь полупрозрачные стены пробегали искры серебристого огня, вспыхивая и взрываясь фейерверками невообразимой красоты. Туннель становился все ярче и ярче, пока его не залил сияющий серебристый свет. Изабо ощущала, что песня гудит в каждой ее жилке, дрожью отдается в ногах и спине, покалыванием отзывается в коже. Казалось, будто штормовой ветер овевает ее и проникает внутрь нее, очищая ее кровь и наполняя ее такой пронзительной радостью, что она казалась неотличимой от горя.

Сквозь подернутые пеленой серебристых искр проступили людные улицы Лукерсирея, потом деревья и лужайки дворцового парка, потом темная паутина лабиринта. Ее шаги ускорились. Впереди был Пруд Двух Лун, окруженный пылающим кольцом колонн и арок. В центре пруда бил фонтан, и его вода сияла, точно подсвеченная изнутри. Селестины по одному прошли сквозь арку, и Изабо прошла вслед за ними с совой, которая спорхнула к ней на плечо, чтобы отдохнуть.

Светало. Небо было свинцового света, темные силуэты кипарисов выделялись на нем, точно приклеенные. Жгучая боль в суставах и кончиках пальцев прошла, и Изабо пошатнулась, потом упала на колени. Она взглянула вверх, почувствовав, как закружилась голова и к горлу подступила тошнота. Над ней стоял Лахлан, обнаженный, с широко распростертыми крыльями, и пел. Он ошеломленно уставился на нее, но не запнулся, и его голос звенел так же сильно и чисто, как и секунду назад. Он держал за руки двух Селестин, и вокруг пруда стояло большое кольцо волшебных существ, воспевающих возрождение солнца. Селестины, которые шли вместе с Изабо по Старому Пути, влились в круг. Изабо сидела на корточках и смотрела на них, такая усталая, что, казалось, она вот-вот потеряет сознание, такая счастливая, что казалось, она вот-вот расплачется.

Лахлан встретился с ней взглядом. Его золотистые глаза на фоне оливковой кожи казались немыслимо яркими, точно звезды. Изабо закрыла глаза, слушая переливы голосов Селестин. Чистый голос Лахлана пронизывал их все, точно золотая нить в гобелене. Даже земля под ее ногами гудела, отдаваясь в ее ногах, спине и мозгу так, что, казалось, все ее существо дрожало и вибрировало в ответ. Она сжала челюсти и сцепила руки на коленях.

Песня задрожала и умолкла. Изабо открыла глаза. Над горизонтом поднялось солнце, пылающий шар золотого света, и птицы радостно заливались, приветствуя его появление. Лахлан отпустил руки Селестин и протянул Изабо ладонь, помогая ей встать.

— Во имя зеленой крови Эйя, как ты здесь оказалась? — воскликнул он. — Ты просто возникла из ниоткуда, Изабо! Я чуть не сбился с ритма, а это было бы очень плохим предзнаменованием.

Селестины сгрудились вокруг, касаясь Лахлана между глаз своими четырехсуставчатыми пальцами. Изабо улыбнулась и пожала плечами, отступив назад, и он подчинился прикосновениям Селестин, сказав:

— Потом!

За волшебными существами вокруг костра сидели ведьмы, обнаженные, с распущенными волосами и унизанными кольцами пальцами. На головах у них были венки из тиса и розмарина, а от костра поднимался пряный дым.

Изабо через лужайку подошла к костру, улыбаясь и приветствуя ведьм, которые с облегчением потягивались, оцепеневшие после долгого ночного Испытания. Она протянула руку Мегэн и помогла ей встать, и старая колдунья еле слышно простонала, морщась от боли в суставах. Она казалась очень худой под завесой своих белоснежных волос, а коричневая кожа, обтягивавшая ребра, была сухой и тонкой, точно пергамент. Изабо поспешно закутала ее в свой плед.

— Ты в своем уме — всю ночь сидеть здесь в чем мать родила! — выбранила она свою старую наставницу. — Не хватало еще, чтобы ты умерла от простуды.

— Хорошей же Хранительницей Ключа я была бы, если бы провалялась в постели все весеннее равноденствие! — фыркнула Мегэн. — Может, я и старая, но пока еще обеими ногами стою на земле, а не в могиле, смею тебя заверить, Бо! — Внезапно она смягчилась, поцеловав Изабо в лоб. — Хотя при виде того, как ты появилась из ниоткуда, я чуть было не отдала концы от потрясения. Было достаточно странно видеть, как вдруг материализовались Селестины, но чтобы еще и ты!

Изабо почувствовала на своем локте чью-то руку и, обернувшись, увидела Изабо, стоящую рядом с ней и улыбающуюся. Как обычно, она была одета в очень простое белое платье, а ее рыжие волосы были связаны в узел на затылке и прикрыты белой льняной шапочкой. На руках у нее сидела маленькая девочка, а за юбку цеплялся пятилетний мальчишка. За ней стояла румяная круглолицая няня с белокурыми волосами, держа на руках еще одного малыша.

Сестры радостно обнялись.

— Ох, до чего же здорово снова видеть вас всех! — воскликнула Изабо.

— Но откуда ты выскочила? — спросила Изолт. — Мне показалось, ты появилась прямо из воздуха.

— Я путешествовала Старыми Путями, — ответила Изабо.

Все изумленно уставились на нее, а Лахлан резко обернулся.

— Старые Пути! — воскликнул он. — Всю дорогу из Тирлетана?

Изабо кивнула.

— И теперь я падаю с ног от усталости, и у меня болит все тело. Больше всего мне сейчас хочется улечься в постель.

— Но откуда ты узнала? — воскликнула Мегэн. — Разумеется, от твоего отца, от кого же еще!

Изабо кивнула.

Лахлан подошел к жене и тихо сказал ей на ухо:

— Старые Пути! Интересно, можно ли по ним добраться в Яркую Землю? Мы могли бы сберечь Дайду и Энит многие недели опасного путешествия, если бы они отправились туда по Старым Путям, а не по морю, леаннан.

Изолт так же тихо ответила:

— По крайней мере, попытаться можно.

Почувствовав любопытный взгляд Изабо, Лахлан отвернулся, так что она не могла видеть его лицо, но все же услышала его шепот:

— Не стоит говорить об этом здесь. Слишком много народу. Потом.

Изолт кивнула.

— Пойдем, поешь и расскажешь нам всем о новостях, а я пока прикажу слугам приготовить тебе постель. Ты выглядишь совершенно измученной.

— Я и чувствую себя именно так, — с вымученным смешком сказала Изабо. — Да уж, теперь я десять раз подумаю, прежде чем путешествовать Старыми Путями.

Она помогла Мегэн надеть длинное белое платье, отделанное серебром, чтобы обозначить ее положение Хранительницы Ключа Шабаша. Колдунья приподняла талисман, который носила на шее, и повесила его поверх платья. Покрытый магическими рунами, Ключ был сделан в виде шестиконечной звезды, заключенной в круг. Для тренированных ведьминых чувств Изабо он, казалось, пульсировал силой, издавая запах, какой бывает в воздухе во время грозы. Его вида и запаха хватило, чтобы Изабо почувствовала приступ ревнивого желания. Она пять месяцев носила с собой треть Ключа, и этого времени оказалось достаточно, чтобы Ключ завладел ее сердцем и воображением. Изабо пришлось усилием воли подавить желание схватить его с груди Мегэн, и она сжала кулаки, но ее лицо осталось вышколенно бесстрастным. Но Мегэн поняла ее мысли и нахмурилась, инстинктивно прикрыв талисман ладонью.

Изабо ободряюще коснулась ее руки, и суровое выражение на лице Мегэн слегка смягчилось. Маленький донбег Гита, свернувшийся клубочком у догоравшего костра, сонно потянулся, потом расправил складки кожи между лапками и перелетел на плечо к Мегэн. Одной лапкой ухватившись за ухо хозяйки, он взволнованно застрекотал, приветствуя Изабо, и она застрекотала в ответ. Остальные ведьмы стояли рядом, чтобы поговорить с Хранительницей Ключа, поэтому Изабо отошла от нее и подошла к Изолт, которая болтала с няней своих малышей, Сьюки, пока Лахлан одевался.

Сьюки была старой знакомой, поэтому Изабо тепло поприветствовала ее.

— Как поживаешь? Близнецы тебя еще не доконали?

— Да уж, миледи, с ними не заскучаешь, — сокрушенно ответила служанка. — Я-то считала, что Доннкан малышом был изобретательным, как эльфийская кошка, но Оуэн с Ольвинной его перещеголяли. Может, у маленькой Ольвинны и нет крыльев, как у парнишек, но она быстрая, как змейка, и еще в два раза хитрее.

Изабо взяла малышку из рук Изолт и прижала к себе.

— Вот эта милая крошка? Ни за что не поверю. По виду она сама кротость.

Ольвинна устремила на нее подозрительные голубые глазенки, потом протянула пухлую ручку, ухватила совиную лапу, висящую на груди у Изабо и довольно улыбнулась.

— Ох, она страшная озорница, но такая милая, — рассмеялась Изолт, взъерошив медно-рыжие волосы маленькой дочери.

— Несправедливо, что мальчишкам достались крылья Лахлана, а маленькой Ольвинне — нет, — сказала Изабо. Она взглянула на Доннкана, порхавшего и кувыркавшегося над головой у отца, размахивая такими же темно-золотыми, как и его кудри, крыльями. Оуэн, такой же рыжий, как и его сестренка, подпрыгивал на бедре у Сьюки, взмахивая медными крылышками. У всех троих ребятишек отчетливо виднелась белая прядь Мак-Кьюиннов, торчащая надо лбом — признак их связи с Лодестаром, магической сферой, отзывающейся только на руку Мак-Кьюиннов.

— Ну, у нее, вне всякого сомнения, хватает своих собственных Талантов, — сказала Мегэн, подойдя к ним сзади. Она протянула узловатый палец, тихонько ухнув, и Буба потерлась о него украшенными кисточками ушками, ухнув в ответ. — Да и как им не быть, при таких Талантливых родителях?

Они пошли через парк, дружески болтая. Позади Лахлана шагал его оруженосец, Диллон. Изабо еле узнала того крепкого веснушчатого парнишку, которого помнила, в этом высоком и мощном молодом мужчине. На нем был голубой килт и куртка личного телохранителя Ри, а плед на плече скрепляла серебряная брошь с вставшим на дыбы оленем. За поясом у него висел длинный меч с замысловатой витой рукояткой.

За ними шли остальные ведьмы, уже одетые и с собранными, как обычно, сзади волосами, а позади струились Селестины. Их следы темнели на росистой траве. Одетая в белое процессия вышла из сада и очутилась в узких обрамленных живой изгородью из высоких тисов коридорах лабиринта.

— Я вижу, у тебя свежий шрам, — тихо сказала Изолт. — Я хотела бы спросить тебя об истории твоего имени.

— Я с радостью расскажу ее, — ответила Изабо на языке Хан'кобанов, сделав плавный жест ото лба к сердцу и затем наружу, к высокой тисовой изгороди.

— Подожди, пока мы не останемся одни, — все так же негромко сказала Изолт. — Во дворце много любопытных ушей.

В главном зале дворца был накрыт праздничный пир, но, к огромному облегчению Изабо, никто не ожидал от нее, что она будет сидеть там вместе с толпой незнакомцев. Сьюки отвела ее в королевские покои, накормила пресными лепешками с бельфрутовым джемом и развлекала забавными историями о ребятишках в ожидании, когда Лахлану и Изолт удастся сбежать и присоединиться к ней.

Поев, Изабо забралась с ногами в большое кресло у камина, а Сьюки отправилась укладывать близнецов. Хотя Изолт приказала, чтобы ей приготовили отдельную комнату, Изабо очень хотелось рассказать о своих приключениях, и она собиралась дождаться остальных, прежде чем самой лечь спать.

В гостиной было тихо и спокойно, и Изабо скоро незаметно для себя самой провалилась в сон. Спустя некоторое время ее разбудил негромкий шум голосов. Она приоткрыла ресницы.

В кресле напротив нее сидела Мегэн, положив руки на мягкую коричневую шерстку Гита. Изолт придвинула свое кресло поближе к ней, а Лахлан по своему обыкновению неугомонно расхаживал взад-вперед по комнате, так что его килт развевался, открывая крепкие ноги.

— Так трудно решить, с чего начать, — говорил Лахлан. — Мы всю зиму строили флот, а теперь я боюсь отправлять его в плавание из опасения, что они закончат на дне океана, как все остальные корабли, покинувшие гавань за последние десять лет. Корабельный Налог очень непопулярен в народе, и я не могу допустить, чтобы все эти деньги пошли прахом.

Он остановился перед камином, приподняв килт, чтобы погреться сзади. Изабо поспешно закрыла глаза.

— И, конечно же, каждому нужно от нас что-то свое, — продолжил Лахлан. — Линли Мак-Синн хочет, чтобы мы послали корабли в Карриг и отвоевали у Фэйргов Башню Сирен, купцы хотят, чтобы мы искоренили пиратов и охраняли торговые маршруты от морских змеев, а Айен с Эльфридой хотят, чтобы мы напали на Брайд. Что бы мы ни делали, кто-нибудь все равно останется недовольным. Я просто не могу понять, что мне делать, Мегэн. Ты можешь что-нибудь мне посоветовать?

Колдунья погладила Гита. Ее лицо было обеспокоенным.

— Возможно, стоит попытаться выяснить, кто предает нас, — сказала Изолт ледяным голосом. — Без толку строить планы, если наши враги знают их не хуже нас самих.

Мегэн вздохнула, и Лахлан снова принялся мерить шагами комнату.

— Я чувствую себя, как раненая овца, над которой с воплями кружит стая гравенингов, — сказал он хмуро. — Что бы я ни делал, меня со всех сторон осаждают враги. Мы обезглавливаем одну распрю, но на ее месте тут же возникают две новых, как у арлекин-гидры…

— Арлекин-гидра. Символ непобедимого врага, — негромко сказала Мегэн. — Отруби одну голову, и на ее месте вырастут две новых.

Лахлан тяжело уселся в кресло, взявшись за голову.

— Ну, нам просто придется победить арлекин-гидру, как твоему тезке, Лахлану Мореплавателю, — сказала старая колдунья. — Впадать в отчаяние все равно бесполезно, Лахлан. Изолт права. Если мы отыщем того, кто этот шпион в наших рядах, у нас появятся большие шансы преодолеть все остальные препятствия.

Лахлан сделал нетерпеливый жест.

— Думаешь, мы не пытались? Когда мы изгнали Финли, я думал, что со шпионами и предателями покончено. И все же каждый раз, когда мы выступаем против Ярких Солдат, они уже ждут нас. Я уже потерял столько хороших людей в их проклятых засадах! И, как будто этого недостаточно, каждый корабль, который мы отправляем, захватывают, потому что мерзкие пираты точно знают, каким маршрутом мы планировали идти. Это просто невозможно!

— Я все это знаю, — сказала Мегэн так же нетерпеливо.

Лахлан вскочил на ноги. Прошелся по комнате, поковырял узор на комоде, отодвинул занавеску и выглянул в окно, поправил картину. Потом внезапно подошел и уселся обратно в свое кресло, глядя прямо на Изабо. К ее щекам прилила кровь.

— Значит, ты проснулась, Бо, — сказал он. — Почему ты не рассказываешь нам свои новости?

Не зная, чем занять руки, Изабо потянула за кисточки на ушах Бубы, хотя сова сонно забормотала, протестуя.

— Я даже не знаю, с чего начать, столько всего случилось.

— Расскажи нам о Старых Путях, — велел Лахлан в тот же миг, когда Изолт сказала:

— Скажи нам свое новое имя!

— Обычно неплохо бывает начать с самого начала, — сказала Мегэн.

На этот раз рассказывать историю поиска своего имени Изабо было куда труднее, поскольку Лахлан и Мегэн постоянно перебивали ее вопросами и восклицаниями. Когда Изабо наконец добралась до того, как она превратилась в сову, оба подались вперед, изумленно вскрикнув. Лахлан сначала не верил своим ушам, потом разволновался, а лицо Мегэн засияло от гордости и удовлетворения.

— Вот и все, — сказала она наконец. — Я не могла прилететь в Лукерсирей, потому что Эсрок поглощена строительством гнезда, так что я заставила дайадена рассказать мне, как путешествовать по Старым Путям, и вернулась по ним домой.

— Как это тебе удалось? — с кривой улыбкой спросила Изолт. — Не могу себе представить, чтобы воина семи шрамов мог заставить что-то сделать простой ребенок.

— Уже не ребенок, — воскликнула Изабо, прикоснувшись к своему инициационному шраму.

— И все-таки, — настаивала Изолт.

Изабо ухмыльнулась.

— Я хитростью вынудила его сделать это.

— Но ты почти ничего не рассказала о Старых Путях, Бо, только то, что Хан'гарад научил тебя пользоваться ими. Ты можешь рассказать побольше? — попросила Мегэн.

Изабо нехотя покачала головой.

— Я поклялась молчать.

По лицу Мегэн пробежало раздражение.

— Ну, Бо, я уверена, что ты можешь рассказать мне большее. Что это такое? Как они действуют? Куда ведут?

Повелительные взгляды Лахлана и Мегэн были прикованы к ее лицу, и Изабо вспыхнула, но все же снова покачала головой.

— Простите, но я дала священную клятву. Я не могу ничего рассказывать.

— Что значит, не можешь рассказывать? — воскликнул Лахлан. — Кому ты поклялась?

— Это не моя тайна, и я не могу ее раскрыть, — возразила Изабо. Щеки у нее горели, точно раскаленные. Она отчаянно взглянула на Мегэн. — Почему бы тебе не спросить Облачную Тень, если тебе так хочется это узнать? Ее нужно спрашивать, а не меня.

— Облачная Тень тоже ничего мне не скажет, — фыркнула Мегэн. — Я не раз просила ее раскрыть мне этот секрет, но она так и не согласилась.

— Тогда как ты можешь просить об этом меня? — воскликнула Изабо. — Это тайна Селестин, и я сама не имею права знать ее. Люди уже предавали Селестин, кому как не тебе знать это, Мегэн. Ты не должна меня спрашивать!

— Но ты сама сказала, что хитростью вынудила твоего отца рассказать ее тебе, — насмешливо заметил Лахлан. — Тебе ли вести такие речи?

— Возможно, если бы мы могли пользоваться волшебными дорогами, это спасло бы всех нас от большой опасности, — убеждающе сказала Изолт. — Неужели ты откажешься помочь нам, Бо?

— Не могу, я ведь обещала, — закричала Изабо, чувствуя, что вот-вот заплачет.

— А ты знаешь, что твой старый друг Дайд может погибнуть, потому что ты не хочешь нам помочь? — Лахлан склонился над ней, его смуглое лицо еще больше потемнело от гнева и досады.

— Почему? Куда вы посылаете его? Вы уже говорили о каком-то опасном путешествии.. Что это за опасное путешествие?

Изабо с трудом удержалась от того, чтобы не вжаться в спинку кресла, чтобы быть подальше от грозно нависшего над ней мужчины, его крепкой шеи и груди, его огромных черных крыльев, всей его силы и королевской власти.

К ее удивлению и облегчению, он вдруг отступил, опустив глаза. Потом сказал угрюмо:

— Откуда мне знать, что тебе можно доверять, Изабо?

Глубоко задетая, Изабо могла лишь потрясенно смотреть на него. Он безжалостно продолжил:

— Почему я должен открывать тебе наши самые секретные планы, если ты не хочешь рассказать нам то, что знаешь? Ты помогала Колдунье и укрывала ее. Откуда нам знать, вдруг она околдовала тебя и заставила выполнять ее поручения?

Изолт запротестовала, но Лахлана было уже не остановить. Он сказал громко, с жестокой колкостью в голосе:

— Мы знаем, что шпионом должен быть кто-то очень нам близкий, потому что он посвящен в самые наши тайные планы. Кто может поручиться, что это не ты, Изабо?

— Довольно, Лахлан! — прикрикнула Мегэн, а Изолт вскочила на ноги, побелев от гнева. Изабо сказала дрожащим голосом:

— Но меня ведь здесь не было…

— Вот именно, не было, — отрезал Лахлан. — Пока мы здесь сражались, ты отсиживалась в горах, в безопасности, катаясь на драконах и играя с совами. Мы просим тебя о какой-то малости, чтобы ты рассказала нам о том, что может оказать нам неоценимую помощь, а ты отказываешься помочь.

— Но я же дала клятву, — беспомощно сказала Изабо. В глазах у нее стояли слезы. Гита перелетел к ней на плечо, чтобы утешить, расстроенно стрекоча, а Буба тихонько ухала и терлась головой о руку Изабо.

Изолт присела рядом с ней на колени и взяла за руку, сказав через плечо:

— Лахлан, как ты можешь говорить такое? Ты же знаешь, что Изабо верна и предана тебе.

— Нет, не знаю, — ответил Лахлан. Гневный румянец у него на лице уже начал потихоньку гаснуть. — Я считал Финли верным и преданным, я считал, что могу доверять всем своим людям. Теперь я могу поверить в предательство кого угодно. Я говорил о Майе вполне серьезно. Изабо укрывала ее почти год. Мы знаем, что эта злыдня обладает Умением принуждения, как никакая другая ведьма. Как мы можем быть уверены, что она не околдовала Изабо?

К ужасу Изабо, никто ничего не сказал. Она знала, что они думают о Латифе и брате Лахлана, Джаспере, подпавших под чары Майи несмотря на всю свою силу. Изабо оттолкнула руку Изолт и встала на ноги. Слезы слепили ее.

— Я укрывала Майю только для того, чтобы разрушить проклятие, которое она навела на тебя, — сказала Изабо, понимая, что это не вся правда. — Я не знаю, где она сейчас и чем занимается. Я не общалась с ней с тех самых пор, как она покинула тайную долину. А даже если бы и знала, то никогда не сделала бы ничего, что могло бы повредить тебе или Шабашу…

У нее сорвался голос.

— Ох, Бо, — ласково сказала Мегэн. — Лахлан…

— Да знаю я, знаю, — раздраженно рявкнул он. Протянув руку, он схватил ее за локоть. — Прости, Бо. Не расстраивайся так. Я просто пытался донести до тебя, до всех вас…

Прикосновение ее руки точно прорвало какую-то плотину в душе Изабо. Измученная всеми событиями этой ночи, Изабо оказалась не в силах сдержать рыданий, которые подступали к горлу и душили ее.

— Ты считаешь… что я… что я…. Я никогда бы… Как ты мог…? — Слова не шли у нее с языка.

Лахлан привлек ее к себе. Изабо не могла сопротивляться искушению уткнуться головой в его плечо, рыдая в его рубаху. Под ее щекой перекатывались его мускулы, мягкий шелк его иссиня-черных перьев щекотал ее.

— Прости, — сказал он неловко, опустив голову и пытаясь заглянуть ей в лицо. — Я не хотел тебя обидеть. Пожалуйста, не плачь. Разве ты не понимаешь, что я просто пытался объяснить тебе?

Изабо размазала слезы по щекам.

— Я никогда бы….

— Я знаю, знаю. — Он похлопал ее по спине. — Прости. Я не должен был этого говорить. Я разозлился. Просто ты знаешь то, что можешь так помочь нам, и не хочешь говорить. Но я не должен был выходить из себя. Прости.

Изабо подняла на него глаза, все еще держась за его рубаху, потом внезапно резко отстранилась. Она вытерла слезы пальцами, отвернувшись так, чтобы они не видели ее лица.

— И вы тоже простите меня, — сказала она, глотая слезы.

Лахлан тоже отвернулся, мрачно глядя в огонь.

— Я не считаю, что это ты шпионка, Изабо, — сказал он отрывисто. — Я знаю, что этого никак не могло быть. Ты ведь не знала о наших секретных планах.

Изабо упала в свое кресло, уязвленная и расстроенная. Буба заползла к ней в руки, и она прижала маленькую сову к себе.

— Ладно, Изабо, — сказала Мегэн, поднимаясь на ноги. — Мы все устали после долгой ночи, и, похоже, никто из нас не может сейчас рассуждать здраво. Почему бы нам всем не пойти отдохнуть и восстановить силы, а поговорим днем.

Изабо кивнула, хотя и боялась, что они снова попытаются выжать из нее секрет, который она поклялась зеленой кровью Эйя никогда не раскрывать.

— Где мне постелили? — спросила она.

— Служанки приготовили для тебя твою старую комнату, — сказала Изолт, поднимаясь на ноги.

— Нет, ты должна пойти в Башню, — решительно сказала Мегэн. — Ты слишком долго отсутствовала. Разве ты все еще не моя ученица? Хорошенькая же из тебя ученица, если тебя никогда нет рядом со мной.

Изабо слишком устала, чтобы различить в голосе Мегэн шутку.

— Но Мегэн, ты ведь знаешь, что я… — начала она обиженно.

Мегэн похлопала ее по руке, улыбнувшись.

— Не надо оправдываться, милая, я просто дразнила тебя. Я знаю, что королева драконов сказала тебе, что ты должна научиться всему, что сможешь, у народа твоего отца, но теперь, когда ты получила свой шрам, пора тебе вернуться в Теургию и взяться за учебу всерьез. Ты получила такое пестрое образование!

— Да, что правда, то правда, — со слабой улыбкой согласилась Изабо. Она попыталась подняться на ноги и смутилась, когда Лахлан наклонился и ухватил ее за руку, вытащив из кресла. — Спасибо, — пробормотала она, не глядя на него.

Медленно шагая по аллее вместе с Мегэн, она услышала детские крики и смех, и они очутились на площади перед Башней Двух Лун. Обретшее после ремонта свое былое великолепие, массивное здание возвышалось в западной части дворцового парка. Величественные контрфорсные арки поддерживали четыре устремленных в небо шпиля, по одному в каждой стороне света. Вдоль всей длины здания шла широкая терраса, засаженная семью священными деревьями в огромных квадратных кадках с символом Шабаша. В тени деревьев резвились ребятишки, играя в кости или с восторженными воплями носясь друг за другом. Несколько юношей и девушек степенно прогуливались, склонив головы в серьезной дискуссии. Когда Мегэн и Изабо поднялись по трем широким каменным ступеням на террасу, студенты почтительно поклонились. Некоторые пробормотали смущенные приветствия, и Изабо была поражена тем, что они называли ее Ваше Высочество.

Она удивленно оглянулась на Мегэн, но та лишь пожала плечами.

— Слухи о том, кто ты на самом деле, распространятся по Теургии очень скоро. Не забывай, здесь лишь очень немногие помнят тебя.

Поэтому Изабо только кивнула и с улыбкой приняла их приветствия. Скоро они поймут что она всего лишь сестра Банри и такая же студентка, как и они сами.

Они прошли с нагретой солнцем террасы в холодную тишину главного здания. Изабо с интересом оглядывалась вокруг. Она с трудом узнавала в этом роскошном зале с увешанными гобеленами стенами и покрытым коврами полом ту закопченную и населенную одними призраками развалину, которая была здесь всего шесть лет назад.

Мегэн прочитала ее мысли.

— Детский смех гораздо лучше помогает изгнать уродливые призраки прошлого, чем любой другой вид экзорцизма, — сказала она, и Изабо поразилась, увидев, насколько смягчилось ее лицо. — Теперь я почти не чувствую призраков.

Поскольку рядом с Изабо была Хранительница Ключа, все формальности по принятию Изабо в Теургию были улажены очень быстро. Она приняла ниспадающее черное платье, которое ей дали, а Дайллас Хромой, старший преподаватель Теургии, тут же нагрузил ее книгами и свитками. Старая колдунья решила, что Изабо должна как можно быстрее нагнать потерянное время. Изабо с готовностью подчинилась, полная рвения как можно лучше показать себя перед преподавателями. Она училась у Дайлласа, когда Теургия еще только возобновила работу после самайнского восстания, и ей очень нравился этот старик, который так же жестоко пострадал от Оула, как и она сама.

Ощущая, что в ее душе воцарился какой-то покой, она покорно пошла вслед за Дайлласом и Мегэн, и самые могущественные колдун и колдунья во всей стране отвели ее в ее новую комнату.

Ее поселили в крошечную комнатку в ученическом крыле Теургии. Там еле помещались маленькая чистенькая постель, комод, письменный стол и книжный шкаф, но все же она была куда больше той комнатки в доме-дереве, где она выросла. Сквозь стрельчатые окна она видела зеленые листья дуба, росшего на террасе. Она свалила груду книг, которую несла, на стол, и встала у окна, глядя на играющих ребятишек, а Дайллас с Мегэн стояли в дверях, обсуждая, кто и чему будет ее учить. Буба спорхнула с ее плеча и устроилась на спинке стула, крутя головой с явным интересом в круглых глазах.

С трудом подавив неожиданный зевок, Изабо открыла слезящиеся глаза и обнаружила, что Дайллас смотрит на нее с сочувствием.

— Ты, должно быть, очень устала, девочка. Почему бы тебе не отдохнуть и не прийти в себя, а о твоих занятиях подумаем завтра. В день весеннего равноденствия никто не учится.

Спать-ух? — с надеждой ухнула Буба, и Изабо тихонько ухнула в ответ. Дайллас и Мегэн улыбнулись и, похлопав ее по руке и проговорив ласково «Да благословит Эйя твой сон», — вышли из комнаты. Изабо наконец-то осталась одна.

Когда она проснулась, в комнате стояли сумерки. Она долго лежала неподвижно, не узнавая смутные очертания окружавшей ее мебели и запах мастики, лаванды и старой кожи. Ощутив невольный приступ страха, она зажгла на ладони огонь. Комнату озарил яркий свет, и она мгновенно расслабилась, поняв, где находится.

Она спокойно лежала, улыбаясь. Изабо была очень рада, что живет здесь, а не во дворце. Здесь у нее была возможность найти свой путь, не зависящий от ее сестры-Банри. Как бы сильно Изабо ни любила Изолт, у нее не было никакого желания становиться еще одной прихлебательницей при дворе. Ее желание стать колдуньей было сильным как никогда, и она была счастлива снова находиться рядом со своей любимой Мегэн, видеть ее каждый день, слушать ее рассказы и впитывать ее мудрость.

Изабо свесила ноги с кровати и, почувствовав, как быстро забилось ее сердце, через голову натянула черное платье ученицы. Строгого покроя и цвета, оно было свободным, без единой складки или рюша, чтобы оживить его строгость. Она отбросила непослушные рыжие локоны со лба и быстро заплела их в тугую толстую косу, достигавшую ей до талии. Зеркала в комнате не было, но она отдернула занавеску и посмотрела на свое отражение в окне, которое благодаря многочисленным филенкам казалось какой-то затейливой головоломкой. Она могла различить лишь бледное и серьезное лицо, выплывающее из моря темноты, окруженное ореолом огненных кудрей, отказывавшихся держаться в косе. Оставшись вполне довольной этим зрелищем, она снова улыбнулась.

Буба все еще спала, втянув голову со стоящими торчком ушами в перья. Изабо нежно погладила белую головку одним пальцем, и круглые золотистые глаза приоткрылись, сонно моргая.

— Я ухожу, Буба. Хочешь со мной.

Сплю-ух, отозвалась Буба, и глаза снова закрылись.

Улыбаясь, Изабо открыла дверь. За ней был широкий балкон, обрамленный колоннадой из небольших готических арок, поддерживавших высокий сводчатый потолок, окаймленный замысловатым фризом из звезд и лун.

Балкон выходил на гладкую зеленую лужайку, обсаженную кипарисами и с фонтаном в центре. Единственным звуком было журчание воды, пение птиц и приглушенные голоса, нараспев произносящие заклинание.

Изабо обнаружила Хранительницу Ключа в своих покоях в главной башне. Мегэн что-то писала в Книге Теней, объемистом томе в тисненом переплете из красной кожи. В нем была заключена вся история и мудрость Шабаша Ведьм, и обязанностью каждого Хранителя Ключа было записывать на его страницах все важное, что происходило в Эйлианане.

— Я записываю рассказ о твоих приключениях на Хребте Мира, — с ласковой улыбкой сказала Мегэн. — Расскажи мне ее еще разок, Бо. Мое старое сердце радуется, слушая, как ты ее рассказываешь.

Изабо снова принялась рассказывать, и Мегэн тщательно записывала ее слова, часто прося ее подождать, чтобы она успела все записать. Изабо видела, как сильно дрожит рука Мегэн и каким тонким и неровным стал ее почерк, и предложила самой записать все вместо нее. Но Мегэн лишь покачала седой головой и продолжила писать. Добравшись до конца последней страницы в книге, она осторожно посыпала ее песком, на миг закрыла книгу и снова открыла ее. Там, где секунду назад ничего не было, появилась чистая белая страница. Мегэн улыбнулась Изабо, которая возобновила свой прерванный рассказ, и старая женщина аккуратно записывала каждое ее слово.

Наконец Мегэн закончила, закрыла книгу и заперла ее серебряным ключом длиной в палец Изабо. Потом осторожно поставила Книгу теней обратно на полку.

— Какая история! — вздохнула она, наливая в два кубка терновое вино. — Думаю, что никогда не слышала ничего подобного. Но я всегда знала, что у тебя очень могущественный Талант, моя Бо, с тех самых пор, когда ты была еще непослушной девчушкой.

Изабо только улыбнулась, потягивая вино и один за другим жадно глотая медовые кексы Изабо.

— Ребенком ты приводила меня в большое недоумение, — задумчиво проговорила Мегэн. — У тебя была такая связь с животными, что я часто думала, что ты пойдешь по моим стопам и станешь лесной ведьмой, но ты не слишком хорошо понимала все остальные силы земли. Это было очень странно. Огонь явно был твоей самой сильной стихией, и все же огонь и разговоры с животными обычно совершенно не сосуществуют друг с другом. И ты всегда устраивала игры и притворялась кем-то другим, что очень тревожило меня. — Она глотнула вина. Отблески огня заиграли на ее морщинистом лице, заставляя ее казаться неизмеримо старой. — Теперь все стало понятно, — сказала она негромко. — Совершенно понятно.

— Латифа говорила, что огонь — стихия превращений, — сказала Изабо.

— Да, это так. Она была права. Я рада, что послала тебя к ней. Она хорошо тебя учила.

— И не только огненной магии, — оживленно сказала Изабо, желая разогнать грусть, туманившую взгляд Мегэн. — Думаю, ты будешь очень рада узнать, что она научила меня еще и готовить.

Мегэн скупо улыбнулась.

— Что ж, по крайней мере, это больше, чем удалось мне.

— Да, но ученица или учительница была тому виной? — дерзко ответила Изабо.

Мегэн снова улыбнулась, но тень печали так и не исчезла с ее лица.

— Можешь показать? — попросила она внезапно. — Превратись в кого-нибудь.

Изабо погрустнела, но все-таки кивнула.

— Я попробую, — сказала она. — Я до сих пор совсем не понимаю, что я делаю.

Она собралась с силами, глядя на руки, сцепленные на коленях. Она изогнула их, представив вместо них когтистые лапы. Своим мысленным взором она ясно увидела себя в облике совы, с белыми перьями, чуть тронутыми пятнышками коричневого, с непроницаемыми золотистыми глазами. Мир странно изменился, когда она превращалась, все изогнулось и удлинилось, стало бесцветным, но детали обозначились четче и резче. Превращение завершилось. Она взглянула на старую женщину, теперь такую огромную и пугающую, и ее человеческий запах заставил Изабо инстинктивно съежиться.

Вот-ух видишь-ух, ухнула она.

Вижу-ух, ухнула старая женщина в ответ. Изабо ощутила теплоту ее темных глаз, волны понимания и ободрения, исходившие от нее, почти осязаемые, точно запах сосновой смолы в жаркий день. Она слегка расслабилась, ее перья перестали топорщиться, кисточки на ушах опали. Женщина ласково улыбнулась, протянув руку, подзывая Изабо к себе. Через секунду Изабо взмахнула крыльями и перелетела через комнату, приземлившись на тонкой, точно прутик, руке женщины. Они задумчиво оглядели друг друга, и женщина принялась поворачивать руку в разные стороны, разглядывая когти Изабо, ее перья, защитный узор из коричнево-серых пятнышек и полосок, которые были видны лишь тогда, когда она съеживалась, пытаясь спрятаться. Голова Изабо повернулась сначала в одну сторону, потом в другую вслед за морщинистым лицом женщины. Узловатый палец потянулся и ласково почесал увенчанные кисточками ушки Изабо, и она снова расслабилась.

Ты-ух действительно-ух сова-ух, ухнула женщина.

Изабо сердито ухнула в ответ и встопорщила перья.

Прости-ух, я не хотела-ух тебя-ух обидеть-ух, извинилась старая женщина. Можешь-ух превращаться-ух обратно.

Изабо какое-то время разглядывала ее, потом внезапно встряхнулась и превратилась обратно. Она немедленно упала на пол, отбив себе весь зад. Мегэн потирала руку, на которую на миг обрушился полный вес высокой и мускулистой фигуры Изабо.

— Глупая девчонка! — воскликнула она. — Ты что, не могла сначала слететь на пол? По-моему, ты сломала мне руку.

— Я не подумала, — надувшись, сказала Изабо, потирая голый зад и неуверенно поднимаясь на ноги. Все силы, которые придали ей вино и кексы, она израсходовала. Она чувствовала себя так, как будто снова пробежала весь Старый Путь. На миг она покачнулась, почувствовав приступ головокружения, потом кое-как села, сделала глоток вина и положила голову на руку, прикрывшись пледом.

— Невероятно, — сказала Мегэн. — Ты действительно была совой, в этом нет никаких сомнений. Это не была простая иллюзия. Я чувствовала твои перья и когти, и твой разум, твои мысли — это были мысли совы, а не той глупой девчонки, которую я знаю.

Изабо ничего не сказала, лишь протянула свой кубок, чтобы Мегэн налила ей еще вина. Та вновь наполнила ее кубок, продолжая взволнованно говорить.

— Значит, ты принимала обличье совы, снежного льва и беркута. Совершенно разные животные. А еще в кого-нибудь превратиться можешь?

Изабо осушила свой кубок и сделала глубокий вдох. Она представила себя донбегом, с блестящими глазами и пушистым хвостом, как у Гита, который устроился на коленях у Мегэн, с интересом наблюдая за происходящим. Она выросла вместе с донбегами и знала все их повадки и особенности.

Внезапно мир стал огромным, темным и полным звуков, от которых ее то и дело бросало в пугливую дрожь. Она вцепилась когтями в деревянный подлокотник кресла, оглядываясь вокруг, настороженно шевеля большими круглыми ушами. Тревожный запах людей заставил ее расправить кожаные складки между лапками, готовясь к прыжку. Потом она почувствовала запах донбега, и это немного успокоило ее. Она услышала приветственное стрекотание, доносившееся с другого конца комнаты, и повернула головку туда.

Огромная белая рука протянулась к ней. Она взвилась в воздух, распластав пушистый хвост, и врезалась в деревянную стену, с криком упав. Человеческий голос показался ей раскатом грома. Каждый нерв в ее теле был натянут, заставляя ее дрожать. Странное желание поверить этому голосу шло вразрез со всеми ее инстинктами, с ее природным страхом. Голос рокотал вокруг нее. Ей казалось, что она слышит в этом громовом голосе что-то знакомое. Она обернулась и попыталась ответить. На миг она совершенно растерялась, не в состоянии понять, кто она такая — сова, донбег или женщина. Комната закрутилась вокруг нее, и она очутилась в своем собственном теле, обнаженная, дрожащая и совершенно разбитая.

Несколько нескончаемых ужасных минут ее рвало прямо на мягкий синий ковер Мегэн. В ушах у нее звенело, а мир вращался вокруг нее. Ее желудок давно уже опустел, но ее все еще рвало. Она чувствовала прохладную руку Мегэн, поддерживавшую ее голову. Наконец она смогла лечь на спину, чувствуя себя выжатой, как лимон. В глазах у нее мутилось, она смутно слышала, как Мегэн хлопочет вокруг нее, накрывая ее лоб мокрой тряпкой, давая ей попить прохладной воды и убирая с ее лица слипшиеся от пота кудри.

— Колдовская болезнь, — мягко сказала Хранительница Ключа. — Ты уже когда-нибудь раньше чувствовала тошноту и слабость после превращений?

Изабо кивнула, тут же пожалев об этом, потому что от этого короткого движения ее виски пронзила сверлящая боль, и мир снова померк, погрузившись в клубящуюся тьму. Она почти потеряла сознание, но в конце концов мерзкая тошнота прошла, и она попыталась снова сосредоточиться на словах Мегэн.

— Ты больше не должна превращаться, пока я не разрешу тебе, — настойчиво говорила Хранительница Ключа. — Колдовская болезнь очень опасна. От нее можно совершенно потерять рассудок или стать глупым, как лепечущий младенец. Или еще хуже, она может исказить твой разум так, что ты будешь употреблять свои Таланты во зло или в своекорыстных целях, что, как ты знаешь, ведьмы Шабаша клянутся никогда не делать. Изабо, ты меня слушаешь?

Изабо испуганно вскинулась.

— Да, Мегэн, — сказала она и удивилась тому, каким хриплым был ее голос.

— Бо, ты в порядке? Ты меня слышишь?

— Да, Мегэн, я тебя слышу, — отозвалась Изабо, старясь удержать голову прямо, чтобы она не упала ей на грудь. Ее голос звучал глухо, точно она говорила сквозь толстый шерстяной плед, и она потрясла головой, пытаясь заставить ее проясниться. Мир в одно мгновение снова закружился и померк, и она вытянула руки, пытаясь уцепиться за что-нибудь, удержаться на месте в этой качающейся, вращающейся, ревущей темноте. Что-то больно ударила ее. Она увидела край белого платья Мегэн, потом все снова залила тьма.

Изабо проснулась много позже и обнаружила, что пара круглых золотистых глаз, не мигая, смотрит на нее. Она взглянула в них, чувствуя себя очень слабой и легкой, легкой, точно семечко бельфрута, подхваченное ветром.

Ты-ух в порядке-ух?

— Не знаю, — ответила Изабо. — Сколько времени я проспала?

Сова выразительно пожала крошечными крылышками. Сколь бы умными совы ни были, они не слишком хорошо умели считать. У Изабо сохранились какие-то смутные воспоминания о том, как она то выныривала, то снова ныряла в пучину горячечного сна, и подумала, что, должно быть, пролежала без сознания довольно долго.

— Три недели, — негромко сказала Мегэн. — Мы все очень беспокоились за тебя.

— Три недели! — ахнула Изабо. — Как…. Ну, то есть…

— Колдовская болезнь может так проявляться, — сказала Мегэн, отводя с лица Изабо волосы. — Это я виновата. Ты только в ту ночь прошла Старым Путем, а кто знает, как это отражается на теле и разуме? К тому же тебя не обучали Высшей Магии, ты не знаешь, как готовиться к этому и беречь силы. А я-то хороша, заставила тебя устроить для меня представление, как будто ты цирковой медведь! Кому как не мне знать цену подобного колдовства! Я не должна была допускать, чтобы ты так перенапрягалась. Пожалуйста, прости меня, Бо.

— Ну разумеется, — оцепенело ответила Изабо, с радостью опуская голову обратно в подушки, и через секунду добавила, — Кажется, я хочу есть.

— О, это хороший признак, — обрадованно сказала Мегэн. — Я позвоню, чтобы тебе принесли супа. Лежи спокойно, Изабо, и пока не пытайся садиться. И даже не думай о том, чтобы вызвать Единую Силу! Пройдет еще несколько дней, прежде чем тебе можно будет хотя бы зажечь свечу, а уж чтобы превращаться, придется ждать несколько месяцев.

Она заметила выражение лица Изабо и сказала строго:

— Это пойдет тебе на пользу, дитя мое. Отдыхай и набирайся сил, а когда поправишься, мы начнем учить тебя Высшей Магии. Ты должна быть терпелива.

Изабо опустила глаза.

— Да, Хранительница.

Мегэн бросила на нее подозрительный взгляд, раздраженно прищелкнула языком и быстро вышла из комнаты.

Ты-ух спи-ух, Сова будет-ух охранять-ух тебя-ух.

Спасибо-ух, ухнула в ответ Изабо и уткнулась щекой в подушку.

Весна мало-помалу превращалась в лето, и Изабо с удовольствием погрузилась в новую жизнь в Башне Двух Лун. Она с гордостью носила свободное черное платье ученицы и усердно училась вместе с остальными студентами. В основном ее учили математике, истории, алхимии и древним языкам, но она постигала также и основы магии, которые должны усвоить все ведьмы — обращение с силами воздуха, воды, огня и земли. К ее огромной радости, она занималась и стихией Духа с Аркенинг Грезящей, узнавая множество вещей об использовании своего ведьминого чутья — необыкновенной способности проникновения в мысли других людей, которой, похоже, обладало большинство остальных ведьм.

К ее удивлению, эта способность включала не только использование ее третьего глаза, хотя он с каждым днем становился все более ясным и острым. Обучение, которое ведьмы проходили в Теургии, настолько развивали их естественные способности к восприятию, интуицию и логику, что многие так называемые Умения вообще не требовали применения Единой Силы. Изабо научили улавливать и понимать малейшие изменения выражения лица и интонации, самый быстрый взгляд, трепет пальцев. Ее память была натренирована до такой степени, что она не забывала ничего, что хотя бы раз видела, слышала или читала. И снова и снова ее учили смирению, сочувствию и состраданию.

— Если из уроков истории и можно вынести хоть что-то, — мечтательно сказала Аркенинг, — то это то, что ведьмы могут стать заносчивыми и, что куда хуже, корыстными. Из-за того, что мотивы и эмоции обычных людей кажутся нам прозрачными, а их бестолковая суета совершенно глупой, ведьма нередко начинает считать себя во всем их превосходящей. Но мы сами всего лишь люди, точно так же склонные к самообману, как и любой другой человек.

Изабо кивнула, понимая, насколько верны эти слова. Аркенинг наклонилась вперед, и из ее глаз, что случалось очень нечасто, исчезло отсутствующее выражение.

— Ты должна помнить, что Шабаш существует для того, чтобы помогать, исцелять и учить, направлять весь остальной мир к идеалам мудрости и доброты. Вот почему мы клянемся соблюдать наше Вероучение, помнить, что все люди должны сами выбирать свой путь и проходить его самостоятельно. Ведьмы Шабаша никогда не должны забывать свою клятву — говорить лишь то, что правдиво, никогда не использовать Силу, чтобы околдовать других или менять их судьбу, а употреблять ее лишь когда это действительно нужно, с добрым сердцем, острым и твердым умом и непреклонным мужеством.

— Да будет мое сердце добрым, мой ум острым, мой дух храбрым, — горячо отозвалась Изабо, и старая колдунья с улыбкой похлопала ее по руке.

Вскоре после этого разговора Изабо получила разрешение начать заниматься с самой Мегэн, и это означало, что она училась очень быстро. Раз в день Изабо поднималась по лестнице, ведущей в покои Хранительницы Ключа. Окруженная предметами, знакомыми ей с самого детства — прялкой и кроснами, грудами книг и свитков, глобусом другого мира, сферой из сверкающего хрусталя — Изабо училась обращаться к Единой Силе и распоряжаться ей со все возрастающим искусством.

Изабо очень любила уроки магии. Она любила то чувство эйфории, которое охватывало ее, когда ее тело до краев наполнялось Единой Силой, то восхитительное трепетное напряжение, желание освободиться от него в единой белой вспышке, старание обуздать ее, когда она пыталась повлиять своей волей на окружающий ее мир, и тот восторг и удовлетворение, которые охватывали ее, когда то, чего она желала, воплощалось в жизнь. Не было ни одного другого чувства, которое могло бы сравниться с этим, ни одного столь же острого ощущения, ни одного столь же захватывающего переживания.

Каждый день она поднималась в комнату Мегэн с нетерпением, а покидала ее с неохотой, сколь бы утомлена и взвинчена она ни была. Магия опустошала человека до дна, до предела обостряла все чувства и обнажала нервы. Теперь Изабо понимала, почему серьезные магические действия оставляли ее такой измотанной и выжатой, словно лимон, не в состоянии найти в себе сил даже на то, чтобы просто зажечь свечу. Поэтому в конце концов она поняла, почему Мегэн и совет колдунов запретили ей превращаться.

Сначала это решение страшно возмутило ее. Не раз ее охватывало искушение нарушить запрет и улететь в ночь вместе с Бубой. Но она каждый раз выходила победительницей из этой борьбы с самой собой, зная, какое резкое отношение вызовет у Мегэн и совета любой проступок. Тогда-то ей и пригодилось все то смирение и сдержанность, которым научила ее Мать Мудрости, чтобы с головой погрузиться в книги и держать свои мысли при себе. Чем больше Изабо узнавала, тем более невежественной себя чувствовала. Наконец-то она поняла то, что столько раз говорила ей Мегэн — чтобы овладеть Единой Силой, она должна была понимать непреложные законы природы и вселенной, а эта задача была не из легких.

Когда Изабо не занималась, она гуляла в парке или отправлялась во дворец навестить сестру и поиграть с племянницей и племянниками. Иногда она сопровождала Мегэн на заседания совета, хотя каждый раз обнаруживала, что не в состоянии встречаться лицом к лицу с Лахланом, не теряя самообладания.

Несмотря на его извинения, Изабо чувствовала, что молодой Ри отгородился от нее стеной скрытности, и это очень ее тревожило. Сначала ее очень обижало, что она никак не может войти в доверие к нему и Изолт, но по мере того, как время шло, она обнаружила, что не единственная, кому нет доступа во внутренний мир Лахлана. Похоже, он полностью доверял лишь Изолт, Мегэн, Айену Эрранскому и Дункану Железному Кулаку, капитану Синих Стражей. Лишь с ними его царственная сдержанность слетала с него, уступая место теплоте, веселости и ласковости. Лишь с ними он обсуждал свои планы и стратегии решения многочисленных проблем, с которыми сталкивался новый порядок.

Весенний прилив принес с собой гораздо больше Фэйргов, чем когда-либо раньше. Море кишело их гладкими черными головами — мужчины-воины преследовали огромных голубых китов, а песчаные пляжи юга были усеяны фэйргийскими женщинами, многие из которых были беременны. Несмотря на требования лордов и купцов, Ри не стал нападать на них, сказав коротко, что Фэйргам необходимо дать возможность подписать Пакт о Мире, как это было с прочими расами волшебных существ.

Совет встретил это предложение бранью и испуганными восклицаниями, но Лахлан был тверд, как кремень.

— Тысячу лет мы пытались заставить Фэйргов покориться нашей воле, но они всегда сопротивлялись этому. Мы никогда не добьемся прочного мира, если не пойдем на взаимные уступки, — сказал он, хмуро глядя в колеблющийся в глубине Лодестара свет. — Мы причинили друг другу немало зла, и если мы не научимся прощать друг друга, эта война будет продолжаться до тех пор, пока в живых не останется никого.

— Почему же? Мы ведь можем истребить всех Фэйргов до единого! — яростно воскликнул Линли Мак-Синн, Прионнса Каррига.

— Пытаясь истребить их, мы можем уничтожить последнюю надежду на настоящий мир, — ответил Лахлан, но прионнса раздраженно перебил его.

— Их наложницы нежатся на наших пляжах, готовясь произвести на свет отродье этих мерзких созданий. Почему бы нам не напасть на них, пока основная масса воинов уплыла на юг охотиться за китами?

Лахлан взглянул на него, и его хмурое лицо смягчило выражение сочувствия.

— Линли, я знаю, что ты потерял почти всю семью во время нападения Фэйргов на твою родину двенадцать лет назад, но ты предлагаешь мне послать солдат на женщин, носящих детей. Я не могу и не буду этого делать. Я не могу поверить, что Эйя желает, чтобы я обагрил свои руки кровью невинных…

— Невинных! Среди Фэйргов нет ни одного невинного! — отрезал Мак-Синн, побелев от горя и ярости. — Разве не они убили мою жену и сына? Разве не они вырезали весь мой клан, пока у меня не осталось всего несколько сотен людей?

— Да, они, — сказал Лахлан, — и такие вещи не из тех, что можно с легкостью простить…

— Я никогда им этого не прощу, никогда, — закричал Мак-Синн хриплым от горя голосом. — А ты, Лахлан Крылатый, собираешься с такой легкостью простить убийство своих братьев?

Лицо Ри застыло, а его пальцы конвульсивно сжались на Лодестаре, так что он полыхнул серебристым огнем.

— Нет, не собираюсь, — сказал он холодно.

— Или твоего отца, Партеты Отважного, убитого королем этих морских демонов на том самом пляже, где сейчас валяются его наложницы, толстые и довольные?

— Я не забыл своего отца. — Лицо Лахлана свело от гнева и жгучего горя.

— Так как же ты можешь говорить о невинных? Как ты можешь разбрасываться жизнями своих людей, пытаясь покорить Тирсолер, когда Фэйрги заперли нас, точно кроликов в силке, и мы боимся даже нос высунуть из гавани? Мой клан был верен вашему тысячу лет, но ты так ничего и не сделал, чтобы вернуть мой престол мне ! Ты сражаешься за земли Мак-Фоганов и Ник-Хильд, когда они многие столетия были нашими врагами! Где же справедливость?

— Линли, ты же знаешь, мы не можем сейчас начинать кампанию против Фэйргов. — Лахлан попытался взять себе в руки, но его голос и все тело дрожали от ярости. — У нас нет ни денег, ни людей. Если мы вернем Тирсолер обратно Ник-Хильд, она хорошо заплатит нам за весь тот вред, который Яркие Солдаты причинили нашей земле. И, что еще лучше, у нас будет целая армия отлично обученных солдат. Мы сможем выступить на Карриг с запада и востока одновременно, а с помощью Хан'кобанов еще и с юга! Тогда, возможно, у нас будет хоть какой-то шанс отвоевать твои земли.

— К тому времени Фэйргов вместе с их новорожденными щенками станет еще больше, — с отвращением воскликнул Линли. — Зачем позволять им рожать детенышей сейчас, если мы все равно собираемся перебить их всех в будущем?

— Может быть, нам не придется убивать всех, — сказала Мегэн со сталью в голосе. — Если мы сможем договориться…

— Договориться! Ха! — Мак-Синн с отвращением фыркнул. — Договориться с Фэйргами? Да у тебя от старости помутился разум, Мегэн Хранительница Ключа!

Послышались гневные крики, но большая часть совета молчала. Страх и ненависть перед Фэйргами укоренились очень глубоко.

— А мой разум тоже помутился от старости, Линли? — очень холодно осведомился Лахлан. Поднявшись, он пошел на Мак-Синна, расправив крылья так, что его, точно грозовая туча, окружала темнота. Прионнса Каррига слегка сжался, несмотря на все свои попытки держаться твердо. — Думаешь, я не понимаю, какую угрозу несут нам Фэйрги? Двенадцать лет они беспрепятственно опустошали наши земли, с каждым годом становясь все сильнее и многочисленнее. Мы действительно взаперти, как кролики в силке, не в состоянии ни плавать по морям, ни послать наш рыболовецкий флот за дарами моря, ни даже водить наши стада на водопой к рекам без страха, что перепончатая рука высунется оттуда и утащит нас под воду. Думаешь, я не питаю к ним ненависти? Мой отец погиб в борьбе с ними, все три моих брата погибли от рук Майи Колдуньи, их злобной коварной дочери. Я потерял всю семью и многих друзей из-за их хитростей…

Он замолчал и глубоко вздохнул, отступив назад и больше не нависая над прионнса Каррига. Потом устремил взгляд на Лодестар, и гневный румянец на его лице немного побледнел. Долгое время он, казалось, к чему-то прислушивался, потом подняла глаза, умоляюще протянув руку к Мак-Синну.

— У нас так мало людей, — сказал он просто. — Мы понесли очень тяжелые потери в Яркой Войне, а все вы знаете, что лорды не хотят отдавать своих людей в армию, когда в их собственных разоренных землях еще столько нужно восстанавливать. Можешь еще немного потерпеть?

— Потерпеть! — закричал Линли Мак-Синн, побагровев от гнева. — Двенадцать лет я терпел, я верно служил своему Ри, и что толку? Что толку? Моя земля лежит в руинах, а эти мерзкие морские демоны кишат в ее сердце, точно черви в тухлом мясе, призраки тех, кого я любил, не дают мне спать, а ты, ты предлагаешь мне договориться с ними! Ты не в своем уме или просто глупец? Фэйрги ни за что не пойдут на уступки. Они ненавидят нас и не успокоятся до тех пор, пока мы все не будем мертвы, все мы, в чьих жилах течет теплая кровь.

Лахлан попытался было что-то сказать, но Мак-Синн швырнул в угол свой кубок, и вино кровавым пятном залило позолоченные стены. В ошеломленном молчании, воцарившемся в зале, Мак-Синн вышел прочь, а его сын с несчастным видом поплелся за ним, бросив на Ри робкий извиняющийся взгляд. Лахлан молча стоял, тревожно хмурясь и сжав челюсти. Изабо с трудом подавила желание успокоить его, разгладить глубокие морщины, залегшие у него между бровями. Потом заметила, как ее сестра положила руку ему на плечо и со странно екнувшим сердцем увидела, что он слегка расслабился.

Через миг Лахлан с непререкаемой властностью сказал:

— Мы не будем посылать солдат против беременных женщин и мальчишек, сколь бы кровавая история не разделяла наши народы. Мы еще раз попробуем договориться миром. К королю Фэйргов нужно послать парламентера с предложением обсудить условия мира. Мы живем на суше, а они на море. Ведь должен же быть какой-то способ мирно сосуществовать?

Через три недели парламентера выбросил на берег со своего морского змея один из фэйргийских принцев. Ему отрубили руки и ноги, глаза выкололи кораллом и вырвали язык. Речь о мире больше не шла.

Фанд скорчилась в темноте. Ее руки плотно обвивали согнутые колени, голова была вжата в плечи. Она была обнажена.

В крошечной темной норе стоял леденящий холод. Ее руки и ноги била неудержимая дрожь. Она прикусила губу, и по подбородку побежала горячая кровь. Она сосредоточилась на ее теплоте, изо всех сил пытаясь найти силы удержать в тебе тепло, как делала многие годы. Всего лишь через три минут пребывания в ледяной воде северных морях человеческое тело начинало отказывать. Замирало дыхание, останавливалось кровообращение, нервные волокна прекращали свою работу. Слабое трепыхание тела замедлялось, уступая ледяным объятиям холода. Оно медленно уходило под воду, вновь выныривая на поверхность синим и неподвижным через многие мили и многие, многие месяцы.

Но Фанд умудрилась выживать в этих ледяных морях больше двадцати лет, заставляя горячую кровь быстро бежать по жилам. Двадцать лет она ни разу не уступила искушению утонуть, ни разу не позволила холоду одержать над ней победу.

Но теперь эта крошечная искра упорства медленно угасала. Она не могла найти ничего, ради чего стоило бы жить. Ее мысли блуждали, сбиваясь на одну и ту же колею. Фанд тихонько покачивалась, ее глаза были закрыты, губы безмолвно повторяли слова и имена, которые почти утратили свой смысл. Казалось, она слышит свистящее шипение голосов, обвивающих ее, пытающихся узнать то, что знала она, заставить ее высказать эти имена, эти слова. Она сильнее прикусила губу, и рот наполнился металлическим привкусом крови.

— Кого? Кого? — шипели голоса. — Кого ты любишь? Кого ты ненавидишь?

Прошли многие дни, прежде чем она закричала.

— Вас! Вас! Я ненавижу вас! Оставьте меня в покое!

Теперь она просто качалась и бормотала, и слова не имели ни формы, ни смысла. Кровь застывала у нее на подбородке, а на ресницах смерзались крошечные сосульки из слез.

Внезапно они окружили ее, хлеща электрическими угрями. Она мучительно закричала, раздирая веки, но вокруг были лишь хохочущие злорадные лица ее мучительниц, и их кожа в странном мечущемся свете казалась мертвенно-бледной. Хвосты угрей сияли синевато-белым светом. Она извивалась и уворачивалась, пытаясь избежать шока их прикосновения. Каждый удар вспарывал ее заледеневшую плоть так, что выступала кровь, страшно черная в фосфоресцирующем свете ночесфер.

— Слабая, хилая, глупая, никчемная полукровка, — шипели жрицы. — Ничтожное, бестолковое, слабоумное человеческое отродье, бесполезное, как тухлые потроха морской коровы. Кому ты нужна? Что ты можешь? Ты не умеешь даже отращивать хвост. Даже самые жалкие ублюдки наложниц могут делать это. Ты не умеешь даже дышать под водой. Жалкая рабыня. Ты не годишься даже на то, чтобы вытирать об тебя ноги. У тебя нет ни кожи, чтобы сделать плащ, ни мяса, чтобы съесть, ни крови, чтобы выпить, ни огня, чтобы обогреть нас, ты слабая и никчемная.

Фанд закрыла глаза и не слушала, и даже удары хвостов электрических угрей больше не приводили ее в сознание. Она долго плавала в темноте, время от времени чувствуя пронзающую ее боль, сырую и слабую, точно прикосновение водоросли к ноге. Она была слишком незначительной, чтобы заставить ее очнуться. Когда она наконец пришла в себя, было тихо. Она с трудом смогла вспомнить, кто она такая и почему все ее тело подергивается при воспоминании о белой обжигающей боли.

— Фанд, — сказала она и вспомнила мать, давшую ей это имя.

— Фанд, — прошипели голоса. Из темноты выплыли лица, подсвеченные снизу болезненным зеленым светом, который плавал и перемещался, отчего глаза снова исчезали во впалых глазницах, зубы вспыхивали, волосы извивались и тянулись к ней. — Фанд, — издевались они, окружая ее. Она снова ушла в себя и неожиданно обнаружила крошечную угасающую искорку. Она спряталась внутри нее.

В конце концов они оставили ее. Фанд раскачивалась взад и вперед, тихонько подвывая от отчаяния. Нила, Нила, Нила, Нила. Какое-то движение поблизости заставило ее застыть, страшно испугавшись, что они слышали ее безмолвную мольбу. Кто-то присел рядом с ней, накормив сырой рыбой и напоив каким-то горьким питьем, сделанным из водорослей.

— Ты должна делать то, что тебе говорят, — тихо и ласково сказал голос. — К чему сопротивляться им? Ты все равно не победишь. Делай то, что тебе говорят.

— Не могу, не могу. — Слова откуда-то сами собой всплыли в мозгу Фанд. — Не могу, не могу. — Ее голос окреп.

— Еще как можешь, — прошипел голос прямо ей в ухо. — Еще как можешь, девочка-человек.

Потом Фанд осталась одна. Тишина и темнота колыхались вокруг нее. Холод обжигал, как огонь. Он вгрызался в нее до мозга костей. Она тряслась и дрожала. Она пыталась согреться, растирая себя ладонями, но они ничего не ощутили. Зубы клацали. Меня зовут Фанд. Нила придет за мной. Меня зовут Фанд. Нила придет за мной.

Но он не пришел.

КУПАЛЬСКОЕ БЕЗУМИЕ

Изабо, поджав ноги, сидела в саду, обнаженная, с волосами, непокорной массой рассыпавшейся по спине. Глаза у нее были закрыты, а лицо спокойное и бесстрастное. Тучи зудящих комаров, казалось, совершенно ее не тревожили, равно как и периодические тихие раскаты грома на юге. Она сидела неподвижно, точно высеченная из камня.

Темнота медленно рассеялась. Изабо открыла глаза, пошевелила сначала одной ладонью, потом другой, вытянула руки над головой и встала на ноги. Потом грациозно проделала все тридцать три стойки адайе, разогревая мышцы и сосредотачиваясь. Адайе была медитацией в движении, как ее предыдущий транс был медитацией в неподвижности. Обе они помогали ей достичь уровня приподнятого сознания, ощущения, как будто она одновременно находится в мире и вне его. Именно на этом уровне она могла вобрать в себя Единую Силу и подчинить ее своей воле.

Завершив последнее и самое трудное ритуальное движение, Изабо взяла свой мешок и медленно и размеренно направилась к Башне Двух Лун. Она подошла к небольшому садику у входа в лабиринт, окруженному высокой живой изгородью и по кругу обсаженному семью священными деревьями с переплетшимися ветвями.

Деревья были невероятно древними, а их стволы настолько толстыми, что два человека не смогли бы обхватить их руками. Внутри круга деревьев был гладкий пятачок, на котором сидело пять ведьм с закрытыми в медитации глазами. Их длинные седые волосы струились по обнаженным спинам. Отблески огня танцевали на старых лицах, вспыхивая на кольцах, унизывавших узловатые пальцы.

Изабо стояла в сумерках, пытаясь успокоиться. Она глубоко дышала, пока снова не обрела безмятежность духа, потом ступила на лужайку. Быстро светало, и она уже могла видеть круг и шестиконечную звезду, начерченные на земле. В тех местах, где звезда пересекалась с кругом, в землю были воткнуты посохи ведьм. Круг не был замкнут, и Изабо без единого слова обошла его, дойдя до прохода шириной примерно в фут. Она остановилась, сделав знак благословения Эйя, и вошла в круг.

Глаза ведьм мгновенно распахнулись. Изабо поклонилась Мегэн, сидевшей на северном конце звезды с небольшим горшочком земли перед собой. На старой колдунье не было ничего, кроме ее колец и Ключа, свисавшего с шеи. Мегэн без улыбки поклонилась в ответ.

После этого Изабо поклонилась остальным. В южном конце гексаграммы сидел Дайллас Хромой. Возраст прочертил на его лице глубокие морщины. Одна его нога свисала, тонкая и бесполезная, сморщенная, точно засохшая ветка. В руках в него был церемониальный кинжал с черным лезвием, на котором были выгравированы магические руны.

Слева от Мегэн сидел Гвилим Уродливый, мрачный мужчина с крючковатым носом и изрытой оспинами кожей. Он тоже был калекой — одна его нога заканчивалась у колена уродливой массой рубцов. За спиной у него лежала его деревянная нога. Он кивнул головой, принимая приветствие Изабо, хотя суровое выражение его лица никак не изменилось. На коленях у него лежал тонкий ореховый прутик, изрезанный волнистыми линиями, которые когда-то давно были выкрашены фиолетово-синей краской.

По правую руку от Мегэн сидела Аркенинг Грезящая. Старая и хрупкая, с рассеянным беспокойным лицом и столь же неугомонными руками, Аркенинг играла со своими кольцами. Перед ней стояла серебряная чаша с водой.

Рядом с ней сидел Риордан Кривоногий, широко улыбнувшийся Изабо. Хотя он единственный из всех не смог получить кольца колдуна, сегодня он присутствовал на Испытании Изабо, поскольку их связывала давняя и крепкая дружба. Изабо улыбнулась ему и заняла место на шестом конце звезды. Дайллас протянул тонкую дрожащую руку и острием кинжала замкнул за ней круг.

— Изабо Ученица Ведьмы, ты подходишь к перекрестку Земли, Воздуха, Воды и Огня, готов ли твой Дух? — спросил он.

— Да будет мое сердце добрым, мой ум острым, мой дух храбрым, — ответила Изабо.

— Изабо Ученица Ведьмы, ты подходишь к пентаграмме и кругу с просьбой. Какова твоя просьба?

— Чтобы меня сочли достойной вступления в Шабаш Ведьм, чтобы я могла учиться владеть Единой Силой с мудростью и силой и служить людям со смирением и состраданием. Да будет мое сердце достаточно добрым, мой ум достаточно острым, мой дух достаточно храбрым.

Все пять ведьм сделали из пальцев левой руки круг и пересекли его одним пальцем левой руки, и Изабо повторила этот жест.

— Мегэн, твой проводник и опекунша, говорит нам, что ты прошла Первый и Второй Испытания Силы и что ты усердно училась все годы своего ученичества. Однако последнее Испытание проходило в твой шестнадцатый день рождения и в зените красной кометы, в высшей степени благоприятный для любой ведьмы день. Сегодня ты не можешь обратиться к кометной магии и сегодня не твой двадцать четвертый день рождения, как велит наш обычай. Ты чувствуешь себя готовой пройти Третье Испытание Силы несмотря на то, что до твоего совершеннолетия осталось еще два года?

— Я надеюсь на это, — с полной откровенностью ответила Изабо.

Она увидела, как губы колдуна еле заметно дернулись, но он подавил улыбку, сказав строго:

— Как велит Третье Испытание Силы, ты должна сначала снова пройти Первое и Второе Испытания.

Изабо кивнула. Без заминки и очень уверенно она исполняла все, что они велели, не в силах подавить крошечную искорку удовлетворения, хотя и изо всех сил старалась, чтобы это чувство не отразилось у нее на лице. Она хорошо помнила, как получила выговор за то, что была слишком самодовольной и упрямой. Когда в прошлый раз проходила Испытание. Она знала, что совет колдунов долго и горячо спорил, стоит ли разрешать ей проходить Третье Испытание Силы так рано, и не хотела сделать ничего такого, что заставило бы их разувериться в ней. После почти двух десятков лет правления Майи Колдуньи в стране осталось очень мало ведьм, способных на Высшую Магию, и Изабо знала, что Мегэн очень хочется, чтобы ее юная ученица стала колдуньей прежде, чем она умрет. Поэтому она убедила совет пройти против тысячелетних традиций, и Изабо была исполнена решимости не разочаровать старую колдунью.

Наконец Изабо справилась со всеми задачами Первого и Второго Испытаний, тщательно следя за тем, чтобы не сделать ничего такого, о чем ее не просили. Не дав ей отдохнуть, ведьмы немедленно начали третий этап Испытания.

Третье Испытание Воздуха включало более сложную манипуляцию силами воздуха, чем раньше, но Изабо с легкостью передвинула несколько предметов одновременно. Она подняла яблоки из миски и завертела их в воздухе, как будто была жонглером, как Дайд, не пошевелив даже пальцем. Через миг миска и нож тоже взлетели в воздух, присоединившись к ним в веселом танце в воздухе.

Мегэн подняла голову.

— Довольно, Изабо.

Изабо аккуратно опустила яблоки обратно в миску, а миску обратно на землю.

— Изабо Рыжая продемонстрировала, что для простой ученицы она обладает великим искусством, и с блеском прошла Испытание Воздуха, — сказал Гвилим. — Вдохни полной грудью доброго воздуха и благослови ветры мира, ибо без воздуха мы погибли бы.

Изабо с благодарностью за похвалу склонила голову и полной грудью вдохнула теплый напоенный запахами лета воздух.

Аркенинг тяжело поднялась на ноги, подняв обеими узловатыми руками тяжелую чашу с водой. Изабо вскочила, чтобы старой женщине не пришлось наклоняться, ставя ее на землю. Когда она взяла чашу из дрожащих рук Аркенин, колдунья подняла на нее глаза, задумчиво улыбнувшись, и потрепала Изабо по щеке.

— До чего же милая и хорошенькая девушка, — сказала она мечтательно и медленно поковыляла на место. Изабо опустила чашу с водой и помогла старой женщине усесться обратно на место, следя за тем, чтобы не выйти за линии, начерченные на земле.

Стихия воды всегда была для Изабо самой трудной, будучи в силу своей природы текучей, бесформенной, неподдающейся. Она требовала самого искусного и сосредоточенного употребления Единой Силы, что для Изабо с ее порывистым характером всегда было нелегко. Но месяцы, проведенные с Майей, дочерью воды, очень многому ее научили. Майя объяснила ей, как притяжение двух лун действует на приливы и отливы, передвигая неизмеримые массы воды сначала в одну сторону, потом в другую. Она показала Изабо, как рифы и песчаные отмели образуют водовороты ужасающей силы, и описала, как ветер может взбить спокойное море, превратив его в царство своевольных волн или даже закрутить в воронку вращающейся воды. Из всех стихий вода была наиболее восприимчивой к силам других стихий и, как ни парадоксально, наименее поддающейся изменениям.

Изабо пристально вгляделась в чашу с водой, увидев, как в ней отразилось ее лицо. Она глубоко вздохнула и указала на поблескивающую колышущуюся жидкость, медленно вращая палец по часовой стрелке. Вода медленно закружилась, постепенно набирая скорость, пока не превратилась в водоворот, повинующийся движению ее пальца. Она повернула палец в другую сторону, и вода сделала то же самое, закружившись против часовой стрелки. Изабо сжала руку в кулак, и вода медленно снова обрела зеркальную гладкость.

— Ты прошла Испытание Воды, дитя мое, — чуть дрожащим голосом сказала Аркенинг. — Испей доброй воды, девочка, и благослови реки и моря мира, ибо без воды мы погибли бы.

Изабо послушно сделала большой глоток воды, прохладной и пахнущей травами. Отставив чашу, она взглянула на сидевшую с другой стороны Мегэн с озорной улыбкой.

— Я знаю, знаю, я не должна была задействовать руки, но Мегэн, ведь так действительно намного проще!

Сурово сжатые губы колдуньи расслабились.

— Да, девочка, знаю, и именно поэтому ты не должна была этого делать. Колдунья должна….

— … уметь использовать Единую Силу со связанными руками и натянутым на голову мешком. Я помню, помню!

Мегэн покачала головой.

— Довольно праздной болтовни, Бо. Пришла пора Испытания Земли. Покажи нам, что ты умеешь делать.

Изабо взглянула на стоявший перед ней маленький горшочек с землей. До этого она уже выбрала три семечка и посадила их в этот горшочек, полив их и удобрив землю важными минералами. Это было Первое Испытание Земли, проверка знания свойств земли.

Теперь она собрала всю свою волю и поднесла руки к земле. Она представила, как сухие коричневые семена раскрываются, выпуская наружу крошечный белый корешок, пробирающийся сквозь влажную почву. Она вообразила, как этот корень начинает разветвляться, образуя изящное бело кружево, представила как хрупкий зеленый росток тянется к солнцу. Земля зашевелилась, и из нее проклюнулись три зеленых ростка, на которых тут же начали распускаться листики. Изабо сосредоточила все свои силы на ростках, и наградой ей стал бурный рост: один из них расправил листики в форме листьев и зацвел нежными цветами, другой превратился в маленький ореховый саженец, а третий — в нежный стебелек зерна с полным колосом зерен.

Изабо нередко видела, как Мегэн использовала свои силы, помогая семенам расти, и сама развила в себе это умение во время долгих голодных месяцев после самайнского восстания. Она с легкой улыбкой вспомнила, как она поразила всех ведьм на Втором Испытании, продемонстрировав свое Умение, и сама изумилась своему нахальству. Ничего удивительного, что ее отругали за тщеславие.

— Изабо Рыжая прошла Испытание Земли — задачу распускания, — сказала Мегэн с глубоким удовлетворением в голосе. Она дала Изабо тарелку с хлебом и сыром и миску с яблоками и налила в кубок тернового вина. — Вкуси плодов доброй земли, дитя мое, и благослови плоды и зверей мира, ибо без них мы погибли бы.

Изабо с большим удовольствием поела, поскольку день был уже в самом разгаре, а она умирала с голоду. Несмотря на то, что с тех пор, как она села у костра на рассвете, она не сделала ни единого шага, она чувствовала себя так, как будто совершила трудный подъем на крутой горный склон.

После этого она должна была продемонстрировать свое умение обращаться со стихией огня, хотя все присутствующие здесь ведьмы хорошо знали, что Изабо делает это с легкостью. На этот раз она не стала жонглировать огненными шарами, как сделала на прошлом испытании. Она просто наклонилась и сунула руку в огонь, взяв горящий уголь в ладонь так, как будто он был простым яблоком. Все ведьмы еле слышно выдохнули — это было признаком огромной силы.

— Рыжая прошла Испытание Огня — задачу укрощения огня, — сказал Риордан Кривоногий. — Придвинься поближе к доброму огню, девочка, обогрейся и насладись его светом. Благослови огонь мира, ибо без тепла и света мы погибли бы.

Хотя на солнышке и без того было тепло, Изабо повиновалась. Она вернулась на свое место, вся вспотевшая, и выпила немного воды, чтобы остыть. Потом огляделась вокруг в предвкушении. Настало время Третьего Испытания Духа, а Изабо, как обычно, почти ничего не сказали о том, чего от нее ожидали.

Все пятеро судей опустили лица, закрыв глаза. На их лицах не было ничего, по чему можно было бы догадаться, о чем они думают. Изабо тоже закрыла глаза, глубоко дыша, чтобы рассредоточить волю и разум. Когда шум ее мыслей постепенно утих, Изабо показалось, что она слышит мечтательный голос Аркенинг. Она прислушалась к нему. Старая колдунья рассказывала о былых временах в Башне Грезящих, когда она была Высшей Колдуньей, а башня — людным местом, полным ведьм, которые работали, учились и вместе поклонялись Эйя в идиллическом покое. В воспоминаниях Аркенинг башня была окрашена в золотистые тона, в воздухе звучал перезвон колоколов и витал запах цветов.

Должно быть, это было прекрасно, мягко сказала Изабо, надежно заперев в своей памяти воспоминание о холодных, населенных одними лишь призраками развалинах.

Да, но теперь там ничего не осталось, печально отозвалась Аркенинг.

Может быть, когда-нибудь мы сможем заново выстроить ее, ответила Изабо.

Старая колдунья ответила задумчивым мыслеобразом надежды и снова погрузилась в грезы. Изабо почувствовала в своих мыслях еще чье-то присутствие. Это был Гвилим. Он думал о загадочном пейзаже, окутанном туманом, и о странных черных существах с огромными сияющими глазами, робко выглядывающих из высоких колышущихся камышей. Ветер растрепал клочья тумана, тускло блеснула вода, и Изабо увидела сказочный дворец, выступающий из дымки, с башнями и куполами, раскрашенными в нежные цвета рассвета. Она услышала запах тумана и почувствовала его холодное и сырое прикосновение к своей коже, удивившись той тоске, которую Гвилим испытывал по этому краю болот и озер.

Тебе хочется вернуться в Эрран? — спросила она.

Болота как-то просачиваются к тебе в душу, ответил он с кривой улыбкой. Когда-то я поклялся, что ноги моей там больше не будет — или моей деревяшки, если уж на то пошло — но одного туманного осеннего утра мне хватает, чтобы начать грезить о лебедях, летящих с моря, с малиновыми, точно рассветное небо, крыльями.

Я никогда не была в Эрране, подумала Изабо. Я всегда считала его жутким местом, но судя по твоим словам, там очень красиво.

Да, красиво, но и пугающе тоже. Возможно, именно поэтому он и обладает такой притягательной силой. Жизнь там кажется какой-то более яркой.

Перед мысленным взглядом Изабо возник огромный цветок в форме лилии, желтый, как солнечный свет, с дорожкой малиновых пятнышек, ведущих прямо в его потайную сердцевину. Она почувствовала его густой, опьяняющий запах, ощутила волну восхитительного головокружения и увидела, как головка цветка шевельнулась и потянулась к ней, точно пытаясь проглотить ее.

Да, это золотая богиня, сказал Гвилим, вечно жаждущая теплой крови. В его мысленном голосе звучала странная тоска. На миг Изабо попробовала сладкого и крепкого вина, и ее накрыло впечатлением крепких и горячих объятий. Потом Гвилим, крайне закрытый человек, убрал от нее свои мысли. Она послала ему мягкий мыслеобраз благодарности и сочувствия и распахнулась навстречу новому контакту.

Он ошеломил ее — кошмарное воспоминание о пытках, издевательствах и мучительной боли, от которого ее память мгновенно откатилась назад, а тело напряглось от уже когда-то пережитой боли. Не сдержавшись, она вскрикнула. Вспышка памяти тут же погасла, и ее охватили тесные ментальные объятия извинения и раскаяния.

Прости, дитя мое, я не хотел… Просто эти воспоминания всегда так близко, что приходят каждый раз, когда я раскрываю свой ум… Я не хотел заставить тебя пережить то же самое… но знаешь… понимаешь…

Да, понимаю, тихо отозвалась Изабо, разжимая и сжимая свою искалеченную левую руку, грубые рубцы на которой служили постоянным напоминанием о ее собственных пытках и кошмарах. Еще какой-то миг она делила со старым колдуном его боль, потом Дайллас Хромой закрыл свой печальный разум, а она попыталась собрать вместе осколки своего сосредоточения. Это было трудно. Этот миг связи заставил ее заново пережить тот ужасный час с Главным Пытателем Оула. Как и Дайлласу, ей очень нелегко было отделаться от этого воспоминания. Оно всегда скреблось о преграды ее памяти, точно чернокрылая летучая мышь, пронзительно крича, издеваясь и не давая ей покоя. Ей очень хотелось позволить своему сознанию свернуться в крошечный тугой комочек, дрожащий и хнычущий, но она с железной решимостью заставила себя глубоко дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох, и так до тех пор, пока стена не была восстановлена и она не успокоилась.

Как ты, девочка? — с тревогой спросил Риордан Кривоногий.

Все хорошо, ответила она спокойно.

Я не знал, каково тебе пришлось, девочка. Мне жаль…

Что сделано, то сделано. Кроме того, Мегэн всегда говорит, что лишь тот, кто страдал, может любить, только увечный может скорбеть…Что такое два пальца в сравнении со способностью чувствовать горе и радость? Несмотря на все ее усилия, Изабо не удалось придать своему голосу хотя бы искру теплоты.

И все же ты прошла тернистый путь, дитя мое. В голосе Риордана звучала тревога.

Изабо попыталась передать ему ощущение вновь обретенной уверенности, и он, должно быть, понял, потому что она почувствовала что-то вроде мысленного похлопывания по плечу.

Каждого из нас жизнь ранит по-своему, Рыжая, сказал он. Я рад, что ты считаешь награду большей, чем цену.

Изабо беспокойно повела плечами, не уверенная в том, что это действительно так, по крайней мере, не всегда. Но старый кривоногий конюх уже начал вспоминать свое детство, и Изабо неодолимо затянуло в цепочку его мыслеобразов. Изабо увидела маленькую темную комнатку, сильно пахнущую козами. Единственный тусклый свет давал огонь, горевший в очаге. Огромный мужчина с отталкивающим лицом бил худую съежившуюся женщину. От него несло виски и потом. Тень его руки взметнулась и упала на лицо Изабо. Она съежилась под столом. Он казался огромным, возвышаясь над ней, как великан. Она слышала свой плач и чувствовала, как сердце колотится о ребра. Ей хотелось есть, хотелось так сильно, что ее даже подташнивало. Женщина закричала и повалилась на пол. Послышался звук разбивающегося фарфора. Но толстая мускулистая рука великана все так же поднималась и падала, поднималась и падала. Женщина поползла прочь, но он наклонился и схватил ее за волосы, громко крича. Изабо больше не могла этого выносить. Она выскочила из-под стола, схватила его огромную руку, пытаясь отвести ее. Она любила эту худую, запуганную, забитую женщину, любила до боли в сердце. Необъятная стволоподобная нога отшвырнула ее прочь. Она врезалась в стол и с плачем упала на пол. Великан угрожающе навис над ней. Его глаза горели безумным огнем, лицо побагровело от виски и ярости. Огромная рука поднялась, потом опустилась, точно молот, снова и снова. Женщина кричала, умоляя его, пытаясь оттащить его. Пол был грязным. На губах Изабо песок мешался с кровью, в голове пульсировала горячая боль. В глазах у нее потемнело.

Изабо пришла в себя очень медленно. Сцена в крошечном домике была такой яркой, что она совершенно растворилась в ней. Она сказала трясущимся мысленным голосом:

Твой отец?

Да, ответил Риордан коротко, и она вспомнила свое собственное безоблачное детство, свободное и счастливое, всегда пахшее летом.

Я рада, что ты вспоминаешь его именно таким, сказала Мегэн. Какой-то миг они делили образ заросшей цветами лужайки, над которой порхали бабочки, а среди них кружилась маленькая рыжеволосая девочка, широко расставив руки.

Потом Мегэн увела ее в свое собственное детство, показав Изабо несколько счастливых сцен — вот она играет в пятнашки с сестрой Мэйред, вот сидит у отца на коленях, слушая его рассказы о Первом Шабаше, вот вытаскивает из кармана мышь-соню и кормит ее орехами.

Потом с гордостью и волнением, от которых у Изабо быстрее забилось сердце, старая колдунья вспомнила день, когда ей вручили Ключ Шабаша. Даже сейчас, спустя столько лет, это воспоминание было острым, точно меч — холодный свист ветра, запах дыма и опавших листьев, покалывание в ладони, когда ее пальцы сомкнулись на талисмане, гордость в слезящихся глазах отца.

Мегэн было тогда всего тридцать шесть лет, и она стала самой молодой колдуньей, когда-либо получавшей Ключ. Обычно Хранитель Ключа носил Ключ до самой смерти. Но отец Мегэн, Эйдан Белочубый, решил, что с созданием Лодестара и объединением страны его труд завершен, и удалился от дел в почтенном возрасте шестидесяти девяти лет. Передав трон одной дочери, а Ключ другой, Эйдан Белочубый ушел жить к Селестинам, где и оставался до самой своей смерти тридцать три года спустя.

Все это Изабо поняла за тот миг, который разделяла воспоминания Хранительницы Ключа. Она взглянула глазами Мегэн на Ключ, лежавший в ее руке. Изящной работы, он помещался у нее на ладони, сделанный в форме священного символа Шабаша. На плоских поверхностях Ключа были выгравированы магические руны и символы, и он казался теплым, как будто был живым существом. Там, где металл касался кожи, ладонь Мегэн легонько покалывало, а все ее чувства пульсировали от ощущения его силы, как будто она держала в руках гром и молнию, запертые в металле.

В своем воспоминании Мегэн медленно подняла Ключ и повесила его на шею. Ритм ее сердцебиения стал более ровным, пока, казалось, ее пульс не забился в такт с Ключом. Слезы стояли у нее в глазах. У нее перехватило дыхание. Одна рука поднялась и прижала талисман к груди, к тому месту, откуда расходились ребра, к средоточию ее дыхания. Подняв глаза на любимого отца, она дала безмолвный обет носить Ключ со всей мудростью, силой и состраданием, какое сможет найти внутри своей души. Она будет достойной идти по стопам всех тех великих Хранителей Ключа, которые предшествовали ей, поклялась она всем своим существом. Эйдан улыбнулся ей, обрадованный, но Мегэн не смогла выдавить из себя ответной улыбки, трепещущая и подавленная силой, пульсирующей под ее рукой.

Мыслеобраз померк, и Изабо медленно пришла в себя, усталая и оцепеневшая. Горло у нее пересохло. Она открыла глаза и потянулась, слыша, как затрещали суставы. Она не удержалась от взгляда на Мегэн и на Ключ, висящий на ее сморщенной груди. Желание прижать его к своему сердцу почти переполнило ее. Она медленно подняла глаза и встретилась с глазами Мегэн, черными, как разлитые чернила, и столь же непроницаемыми.

— Изабо прошла Третье Испытание Духа, испытание яснослышания, — сказал Дайллас, устало улыбнувшись ей. — Ощути, как бежит по твоим жилам кровь, дитя мое, почувствуй силы, которые вдыхают в тебя жизнь. Возблагодари Эйя, мать и отца всех нас, за вечную искру, и благослови силы Духа, которые направляют и учат нас и дают нам жизнь.

Изабо сделала знак благословения Эйя, чувствуя, как в ней расцветает неудержимая радость, и все ведьмы улыбнулись ей и повторили ее жест.

— Теперь ты должна еще раз показать нам, как ты используешь силы всех стихий, — сказал Дайллас. — В конце твоего Второго Испытания ты сделала себе ведьмин кинжал. Ты должна еще раз сделать это и вложить в него все то, чему научилась за годы ученичества. Этим кинжалом ты вырежешь себе ведьмин посох, символ принятия тебя в Шабаш как полностью обученной ведьмы, и будешь использовать его для того, чтобы создавать круг силы, творя чары. Возьми серебро, рожденное в недрах земли, скуй его огнем и воздухом и охлади водой. Вставь его в рукоять из священного орешника, который вырастила собственными руками. Произнеси над ним слова Вероучения и наполни его собственной энергией, во имя зеленой крови Эйя.

Изабо знала, что каждая ведьма должна сделать себе свои собственные инструменты и орудия, поскольку то, что было сделано или использовано кем-то другим, всегда содержала частицу его сил и намерений, и поэтому могло не войти с ней в гармонию. Кроме того, что было еще более важно, сковать свой собственный ведьмин кинжал и вырезать свой посох означало, что она будет полностью связана со своими творениями, вложив в их создание большую часть себя. Поэтому Изабо провела немало часов с дворцовым кузнецом, глядя, как он кует оружие для солдат и инструменты для дворцовых садовников и плотников. Она упражнялась в использовании мехов и кузнечных молотов до тех пор, пока в ушах у нее не начинало звенеть, а руки не покрывались многочисленными ожогами от летящих искр. Она наблюдала за тем, как плотники придавали форму дереву, и провела много часов досуга, обстругивая выброшенные колобашки, пока ее руки не стали сильными и уверенными. Кинжал ученицы, который она вковала на своем Втором Испытании, теперь казался ей самой детским и топорным, и она с нетерпением дожидалась возможности применить все свои отточенные навыки на практике.

Поэтому Изабо делала себе ведьмин кинжал с огромным тщанием, не торопясь и стараясь, чтобы все было как можно лучше. Она выковала серебряное лезвие с двумя острыми краями и нанесла на него множество рун силы. Пока оно охлаждалось в чаше с водой, она вытащила свой видавший виды нож ученицы и порезала себе средний палец правой руки, так что на нем выступила кровь, густая и темная. Ведьмы верили, что от этого пальца бежит вена прямо к сердцу, и поэтому кровь, запятнавшая лезвие маленького ножа, была кровью из ее сердца. Она вымазал обе стороны лезвия кровью, потом осторожно отрезала ветку орешника, который успел уже заметно подрасти в стоявшем перед ней горшке. Пока она с любовью обрезала его молодые листья, из пальца у нее продолжала толчками вытекать кровь, пачкая дерево.

Она осторожно выстругала из дерева стилизованную фигуру дракона со сложенными по бокам крыльями. Потом вставила крошечный кристаллик драконьего глаза в его увенчанную высоким гребнем голову и тщательно натерла маслом звездного дерева, так что фигурка засверкала.

Затем Изабо взяла свой маленький ученический кинжал, со стертой, покрытой пятнами от долгого использования рукояткой. Она ласково погладила его, вспоминая ту гордость и волнение, с которыми она делала его. Вскоре после этого она потеряла его — Лахлан украл его у нее, когда они впервые встретились. Много месяцев спустя, когда они встретились вновь, он вернул ей его. Изабо казалось, что маленький нож все еще хранил какую-то частицу его жизненной сути. Она сломала его пополам и бросила лезвие в тигель, в котором плавила серебро для своего кинжала ведьмы. Ореховую рукоятку она торжественно бросила в костер и при помощи своих сил заставила огонь под тиглем запылать, пока он не накалился добела. Металл внутри медленно размягчался, в конце концов став пластичным и податливым, и она при помощи своих инструментов и способностей свила из него длинную серебряную нить.

Слегка дрожащими от усталости и напряжения пальцами она вставила узкое серебряной лезвие в рукоятку в виде дракона, скрепив их серебряной нитью и тихо произнеся над ними заклинание силы. В конце концов, спустя часов после начала, Изабо закончила. Ее мастерство несколько уступало замыслам, но в рукоятке кинжала можно без труда было узнать отдыхающего дракона с длинным хвостом, уложенным вокруг изогнутых задних лап, зажавшего в когтях сверкающее серебряное лезвие.

Изабо почувствовала, как ее охватила горделивая дрожь. Она подняла глаза и увидела, что все ведьмы устало улыбаются ей. Все это время они сидели в полной тишине, и по их лицам она видела, что они устали точно так же, как и она. По траве уже тянулись длинные тени деревьев, солнце клонилось к западному горизонту.

— Ты прошла третье Испытание Силы, Изабо Ученица Ведьмы, и прошла блестяще, — объявил Дайллас Хромой. — Мы очень рады принять тебя в Шабаш Ведьм.

— Именем Вероучения Шабаша Ведьм клянись говорить лишь истину, что хранится в твоем сердце, ибо ты должна быть мужественной в своей вере; ты должна поклясться, что не будешь использовать Силу для того, чтобы околдовать других, помня о том, что каждый человек должен сам выбрать свой путь. Ты должна использовать Единую Силу с мудростью и чуткостью, с добрым сердцем, ясным и холодным умом и неколебимым мужеством. Клянешься ли ты в этом?

— Клянусь. Да будет мое сердце добрым, мой ум ясным, мой дух храбрым.

Изабо произнесла ритуальную фразу срывающимся голосом, такая усталая и такая счастливая, что готова была расплакаться.

— Пришло время Купальских празднеств. Иди, ешь, пей и веселись. На рассвете ты должна будешь вырезать себе посох и сказать над ним благословение Эйя, и тогда начнется твоя новая жизнь, жизнь Изабо Ведьмы, — сказала Мегэн. — Поздравляю тебя, дитя мое, я очень горжусь тобой.

Все с трудом поднялись на ноги, растирая руки и ноги, чтобы скорее восстановить кровообращение. Пока остальные ведьмы собирали свои принадлежности и гасили огонь, Мегэн дала Изабо длинное платье из белого льна. Скроенное из одного куска ткани, оно было сделано без единой пуговицы, пряжки, крючка или завязки. В тени огромных старых деревьев уже становилось прохладно, и Изабо с благодарностью приняла его, поскольку это было первым знаком ее нового положения в Шабаше. Больше не ученица, а полноправная ведьма, и всего лишь в двадцать один с половиной год. Несмотря на все попытки сохранять подобающее смирение, Изабо так и лучилась гордостью.

Хотя Лахлан и Изолт вместе со своим двором отправились в Риссмадилл на Летнюю Ярмарку, каждое лето устраивавшую в Дан-Горме, ведьмы тем не менее собрали традиционный пир в честь Купальской Ночи. Изабо и ее учителя медленно шли сквозь теплые сумерки, и парк уже начал заполняться людьми, наряженными в свои лучшие одежды. Ниссы хлопотливо развешивали на деревьях цветочные гирлянды, а небольшой оркестр клюриконов настраивал инструменты на сцене, построенной перед розовой клумбой.

На площади перед Башней Двух Лун сложили огромный костер, который должны были разжечь на закате. Те, кто хотел обручиться, должны были вместе прыгать через костер, после чего могли год жить вместе как муж и жена, прежде чем пожениться. Те, кто обручился в прошлом году и все еще хотел строить жизнь вместе, прыгали через костер во второй раз, скрепляя свои обеты. Купальская Ночь считалась временем любви, и не один ребенок был зачат в ночь летнего солнцестояния.

Изабо так устала, что с трудом сохраняла равновесие, но все же некоторое время стояла, глядя на представление танцоров и актеров и поедая восхитительные пряные кексы. Повсюду шныряли ребятишки из Теургии, восторженно гомоня, а более старшие ученики и ведьмы сидели под деревьями или танцевали. В своем развевающемся белом платье, с новым кинжалом, висящим в ножнах у нее на груди, Изабо не оставляла ни у кого никаких сомнений в том, что прошла Испытания, и многие подходили пожать ей руку и поздравить ее. Она устало улыбалась и благодарила их, но пробыла на празднике совсем недолго. От одного стакана тернового вина у нее так закружилась голова, что она устало поплелась обратно в башню и улеглась в постель, и сон слетел на нее, точно сова на мышь.

Рука об руку, Лахлан и Изолт шли по темному саду, освещенному лишь двумя заходящими лунами. Высокие шпили Риссмадилла казались выгравированными на звездном небе. Издалека доносился шум болтовни, смех и перезвон гитарных струн. Под деревом, обнявшись, лежала парочка, и голые ноги женщины молочно белели на фоне темной одежды. С улыбкой переглянувшись, Лахлан с Изабо бесшумно прошли мимо.

Сквозь ветки виднелись мерцающие огоньки костров. Лишь немногие самые стойкие гуляки все еще сидели вокруг них, смеясь и слушая музыку. Они услышали откуда-то из кустов приглушенный смех и снова улыбнулись друг другу.

— Уже почти рассвет, — сказал Лахлан. — Должно быть, наши гости удивляются, куда это мы подевались. Надеюсь, никто не заподозрит, что у нас тайная встреча в полночь…

— Сегодня же Купала, — улыбнулась ему Изолт. — Никто не удивится.

Он взял ее подбородок в свои сильные смуглые руки и повернул ее лицо так, чтобы он мог поцеловать ее. Она почувствовала, как ее пульс участился, и ощутила в нем такую же волну желания.

— Сегодня годовщина нашей свадьбы, — сказал он, наконец отпустив ее.

Изолт положила голову ему на плечо.

— Да, я помню.

— Ты была счастлива эти пять лет, леаннан?

— Ты же знаешь, что да.

Он покачал головой, в тусклом лунном свете пытаясь прочить, что написано у нее на лице.

— Иногда бывает трудно понять, что ты думаешь. Вся эта твоя хан'кобанская сдержанность, временами через нее совершенно невозможно пробиться. Ты действительно не жалеешь, что прыгнула со мной через костер?

— Да, — ответила она. — Действительно.

Он взял ее лицо в ладони.

— Не слышу уверенности, — сказал он полушутя-полусерьезно. — Ты никогда не думала о том, что могла бы сделать другой выбор? Ты никогда не скучаешь по своим снегам?

— Я дала святой обет, что никогда не покину тебя, и не нарушу его, — ответила она, чуть отстраняясь от него.

— Я не о том тебя спрашивал.

Она отстранилась еще дальше, серьезно посмотрев ему в лицо.

— Я скучаю по снегам, — ответила она, — но это ты и так знаешь. О чем ты меня спрашиваешь?

Он нахмурился, и она положила ладонь ему на лоб, пытаясь разгладить морщины. Он перехватил ее руку, страстно поцеловав ее.

— Ты любишь меня?

Он произнес эти слова очень тихо, и они явно дались ему с трудом.

Она обвила его шею руками и поцеловала в губы.

— Ты же знаешь, что люблю, — прошептала она ему в ухо, целуя нежную кожу его шеи. Ее губы двинулись ниже, к ямке над ключицей, и он тихонько вздохнул и прижал ее к себе, обернув своими крыльями.

— Помнишь, как мы впервые любили друг друга? — прошептал он, медленно укладывая ее на землю в тени огромного дерева. — В лесу, на земле, среди корней?

Она кивнула и улыбнулась, уткнувшись ему в шею.

Он прижал ее к шершавой коре древесного ствола, медленно развязывая шнуровку на ее платье.

— Я скучаю по лесу, — сказал он хрипло, скользя губами по ее обнаженному плечу.

— У нас во дворце отличная мягкая кровать, — прошептала она, увлекая его за собой на землю, — с подушками, одеялами и занавесями, которыми можно закрыться от любопытных глаз.

— Но сегодня же Купала, — поддразнил он ее в перерыве между поцелуями. — Не можем же мы в Купальскую Ночь заниматься любовью в постели, как старая супружеская пара.

Совершенно обнаженная, в уютном коконе его теплых шершавых рук и шелковистых перьев, Изолт вздохнула и взглянула на темное кружево листьев на фоне серебристо-голубой луны.

— Кажется, говорят что-то такое про купальское безумие, — сказала она.

Изабо проснулась. Ее тело инстинктивно выгнулось вперед. Перед ее мысленным взором проплывал узор из веток и листьев, и какой-то миг она не могла сообразить, где находится. Темная комната с ее запахом пчелиного воска и старой кожи сбивали ее с толку. Она была в саду, занимаясь любовью под купальскими лунами, шелковистые перья ласкали ее тело…

На нее обрушилось понимание. Она упала в подушки. Ее кожа горела, сердце билось слишком быстро. Где-то в глубине ее существа она все еще чувствовала свившееся тугим кольцом желание. Хотя она попыталась успокоить свое дыхание, тупая боль не утихла. Наконец она выпила немного воды из кружки, стоявшей у кровати, и намочила простыню, уткнувшись в нее лихорадочно горячим и сухим лицом. Буба тревожно ухнула, почувствовав смятение Изабо, и подползла поближе, пытаясь утешить ее. Прикосновение совиных перьев к коже показалось Изабо невыносимым, и она резко отпихнула ее.

Ты-ух сердишься-ух?

— Нет, я…. я просто увидела плохой сон, — сказала Изабо. Она задумалась, знает ли Изолт о том, что она переживала моменты страсти сестры так же остро, как и моменты ее боли. Наверное, нет. Наверное, Изолт не смогла бы так свободно отдаваться чувствам, если бы знала это, если бы понимала. Перед глазами Изабо снова промелькнул обрывок сна: твердый изгиб руки Лахлана, его шелковистая кожа под ее руками, горячая требовательность его губ…

Изабо вздрогнула. Она выбралась из постели и через голову натянула свое новое бело платье, оставив волосы в диком беспорядке. Закутавшись в плед от рассветной прохлады, она поспешила по лестнице в сад. Беспокойно ухнув, Буба полетела за ней.

Несколько гуляк до сих пор сидели на ступенях, привалившись друг к другу и пьяно улыбаясь, но Изабо не ответила на их приглашение присоединиться к ним, нырнув в темноту сада. Ветви сомкнулись у нее над головой. Воздух был прохладным и пах свежей зеленью. Она прижалась к дереву, чувствуя, как его шершавая кора царапает ее кожу, и его вековая сила поддержала ее. Слезы стояли у нее в глазах, но она не плакала. Буба уселась к Изабо на плечо, уткнувшись головкой ей в шею. Она почесала увенчанные кисточками ушки и почувствовала, что бешеный вихрь гнева, желания и досады начал наконец утихать.

Птицы уже начинали пробовать свои голоса. Изабо подняла голову и огляделась. Теперь она уже видела ветви, укрывавшие ее. Чувствуя усталость и гнетущую тяжесть сна, которая так и не прошла до конца, она медленно пошла по лужайкам и кустам к священному кругу, где ведьмы накануне испытывали ее.

Она дошла до поляны в центре кольца из семи вековых деревьев. Было уже настолько светло, что она ясно видела темный пепел их костра. В одном из концов шестиконечной звезды до сих пор стоял большой глиняный горшок с высоким и стройным ореховым деревцем. Между его корней буйно разрослись анютины глазки, а с другой стороны колосился овес, налившийся тяжелым зерном.

Сегодня утром Изабо предстояло сделать себе ведьмин посох, символ полного принятия в Шабаш. Ей пришлось долго медитировать, прежде чем она наконец смогла стряхнуть с себя последствия сна. Но даже тогда он не покинул ее, а просто затаился где-то, откуда не мог больше так сильно беспокоить ее.

Чувствуя себя очень спокойной и очень отстраненной, Изабо встала на колени под дубом и вытащила из сумки свой ведьмин нож и кристалл кварца, который нашла в горах, тщательно вымыв их в пруду. Одна в сумрачном саду, она осторожно провела ножом по пальцу, глядя, как на нем вспухает темная капля крови. Она вымазала лезвие кровью, потом опустила его в пепел, пока все лезвие не оказалось покрытым толстым его слоем. Потом она встала на колени в шестом конце звезды, медленно и глубоко дыша.

В тот миг, когда солнце поднялось над горизонтом, залив сад теплым розовым светом, она одним молниеносным движением срезала покрытое листьями деревце. Медленно, торжественно Изабо обрезала с него все прутья и листья, потом принялась тереть его золой и песком, пока оно не стало гладким и белым. Она дочиста отмыла его в пруду и до серебристого блеска натерла маслом звездного дерева. Снова разведя костер из прутиков, собранных под всеми семью деревьями, она сковала серебряный наконечник для посоха, намагнитив его магнетитом, как ее учили. Под конец Изабо увенчала свой посох кристаллом, закрепив его в изящных серебряных когтях с зажимом, который можно было открыть, чтобы вынуть кристалл из его короны.

Работая, Изабо нараспев произносила над посохом слова силы, вливая в дерево и кристалл свою энергию и превращая их в часть себя.

— Я делаю тебя, посох из орешника, в имя Эйя, матери и отца всего сущего, и вкладываю в тебя все то хорошее, что есть во мне, все мудрое, сильное и доброе.

— Я делаю тебя, посох из орешника, силой звезд и лун и неизмеримых просторов вселенной, и вкладываю в тебя все светлое и темное, все, что известно и неизвестно.

— Я делаю тебя, посох изо орешника, силой всех четырех стихий: Земли и Огня, Ветра и Воды, силой всех вещей, всех растений, которые растут и умирают, всех животных, ползающих, летающих и бегающих, всех скал и гор, всех солнц, звезд и планет.

— Я вкладываю в тебя все это, чтобы ты мог стоять так же твердо, как и дерево, из которого ты возник, полный древней силы и мудрости, чтобы ты мог поддерживать и укрывать меня, как поддерживал и укрывал существ, скрывавшихся в твоих ветвях. Все это я вкладываю в тебя, посох из орешника, и делаю тебя моим.

Потом она благословила посох, сбрызнув его водой с букета веток с каждого из семи деревьев, обвитых цветами, сорванными в траве — розмарином, тимьяном, желтофиолями и клевером. Она встала, подняв посох к солнцу.

— Во имя Эйя, — воскликнула она, — повелеваю тебе, посох силы, во всем повиноваться моей воле. Повелеваю тебе, посох силы, вызывать силы, которые я желаю призвать, и низвергать в хаос все то, что я желаю уничтожить.

Кристалл уловил солнечный луч и преломил его в белое пламя, запылавшее ярко, словно крошечное солнце. Радужные искры, рассыпавшиеся от камня, заплясали над поляной, точно стая разноцветных бабочек. Изабо почувствовала, как по ее пальцам растекается сила, отдаваясь в ее венах, нервных окончаниях и в мозгу, так что на миг показалось, будто ее тело раскалилось добела. Потом шум и боль утихли, и яркое свечение превратилось в извилистое пламя, синее, золотое и малиновое, глубоко в полупрозрачном сердце кристалла.

Изабо закончила связывать себя с посохом силы, излив в его сильное белое тело всю скорбь, желание и бессильную ярость. Она упала на колени и поцеловала кристалл, чувствуя в глубине своего сердца безмолвную и бессвязную благодарность Эйя, Белым Богам и своим собственным колдовским силам.

Я стану великой колдуньей, подумала она. Любовь никакого мужчины не стоит этого!

ОСТРОВ БОЖЕСТВЕННОЙ УГРОЗЫ

Фанд скорчилась в темноте, прислушиваясь. Хотя тишину не нарушало ни шевеление воздуха, ни шум капающей воды, Фанд знала, что они здесь и слушают ее так же напряженно, как она слушала их.

Она осторожно пошевелилась, вытянув одну ступню и растопырив пальцы, потом сжала и разжала кулаки. Это стало для нее чем-то вроде ужасной игры, единственным сопротивлением, которое она могла оказывать пытке их постоянного внимания. Они хотели, чтобы она умерла, она знала это, они хотели, чтобы она сдалась и позволила своим мышцам сжаться, легким замереть, крови застыть. Хотя Фанд жаждала ласкового избавления смерти, умереть означало позволить им восторжествовать над ней. Какой-то упрямый клочок ее решимости удерживал ее в живых в обломках ее рассудка и духа, заставлял ее сердце биться несмотря на все то, что они с ней делали.

Фанд не знала, сколько времени уже находится здесь. Вся ее жизнь до этого казалось обрывком сна, который задержался в ее памяти надолго после того, как она очнулась, скорее след эмоции, чем воспоминание. Она была счастлива, она знала это. В той жизни было сияющее море, мягкий песок и теплые поцелуи, которые наполняли ее тело светом и жизнью. В ней было лицо, смуглое и гордое, с серебристо-голубыми глазами, в которых горела страсть…

Темнота шевельнулась. Она замерла.

— Кого? — зашептали они. — Кого ты любишь? Кого ты ненавидишь?

Фанд не ответила. Вокруг нее медленно разгорелся мертвенный зеленоватый свет. Над ней стоял круг жриц, и фосфоресцирующее зеленое сияние превращало их лица в гротескные маски.

— Почему ты не умираешь? — спросила одна.

— Тебе что, не холодно? Ты не хочешь есть?

— Почему ты не умираешь?

— Ты ненавидишь нас?

— Ты желаешь нам смерти?

— Ты любишь нас?

Они склонились над ней. В левой руке у каждой извивался электрический угорь со сверкающим голубовато-белым хвостом. Фанд сжалась.

— Кого ты любишь?

— Я люблю вас, — сказала она хрипло. Все ее тело неукротимо дрожало.

— А мы не любим тебя, глупая полукровка, — отозвались они и принялись хлестать ее хвостами электрических угрей. Она отпрянула, пытаясь спастись, но они были повсюду вокруг, смеясь над ней, хохоча. Она сжалась в комочек, прикрыв голову руками и подтянув колени к подбородку. Электрические угри больше не ударили. Через миг она подняла глаза.

— Ты любишь Йора? — Шипение было негромким, свистящим.

— Да, да, я люблю Йора, — пролепетала она.

— Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть. — Жрицы ходили вокруг нее, их голоса звенели, полные страсти. — Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть.

— Йор все, — согласилась Фанд. — Йор власть.

Долгое время единственным звуком был лишь шелест их мехов по каменному полу и свист хвостов электрических угрей.

— Кого? — прошептали они. — Кого ты любишь? Кого ты ненавидишь?

— Я люблю Йора. Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть.

— Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть, — эхом отозвались жрицы.

— Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть, — отчаянно повторила Фанд.

Снова воцарилась тишина. Фанд почувствовала, что на лбу, на ладонях и на ступнях у нее выступил пот. Каждая клеточка в ее теле съежилась в ожидании боли. Но боль не пришла.

Одна из жриц склонилась и откинула волосы у нее со лба. Фанд шарахнулась, и она сочувственно поцокала языком.

— Тише, тише, маленькая девочка-человек. Ты хорошо держишься.

— Ты не умерла, — сказала одна из остальных.

— Почему ты не умерла? — подхватила другая.

— Тебе что, не холодно? Тебе что, не хочется есть? Ты что, не ослабла?

Вокруг нее снова засвистели хвосты электрически угрей. Фанд вжалась в ледяной камень.

— Ты хорошо держишься, — повторила первая, нежно гладя Фанд по волосам. — Возможно, ты не так слаба, как мы считали.

— Не так слаба, не так слаба, — тихо откликнулись остальные.

Фанд не могла оторвать глаз от лица жрицы. На глазах у нее выступили слезы.

— Ты любишь меня? — ласково спросила жрица. Фанд кивнула, и слезы покатились у нее по щекам. Жрица расстегнула тяжелый плащ из тюленьего меха и сбросила его на нее.

— Спи, малышка, — сказала она.

Финн благодарно прижала к себе мягкий теплый мех и закрыла глаза.

Пробудил ее всего лишь через минуту или две обрушившийся на нее потоп снега и воды, а меховой плащ безжалостно сорвали с нее. Не сдержавшись, она вскрикнула от потрясения и боли. Они хлестали ее электрическими угрями, крича на нее, обвиняя ее. Из какофонии звуков сложился крик:

— Ты не должна любить никого, кроме Йора, никого, кроме Йора. Йор твой бог, твой повелитель, твой любовник, цель твоей жизни. Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть.

— Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йора власть, — тупо повторила Фанд, но натиск не ослаб. Она видела лишь голубовато-белые арки шипящего света, когда электрические угри поднимались и со свистом опускались на нее, и плавающие сферы темно-зеленого света позади. Она закрыла глаза и сжала зубы.

После этого они на очень долгое время оставили ее в одиночестве. Она немного поплакала, потом, когда глубокий колодец горя внутри у нее иссяк, Фанд впала в какой-то ступор. Слова и образы мелькали у нее в мозгу, шумные, пестрые, бессвязные.

— Ты горюешь о принце Ниле? — спросил нежный голос.

Фанд не ответила. Нила, подумала она.

— Ты должна постараться забыть его, — сказал невидимый голос, полный сочувствия. — Он забыл тебя, можешь быть в этом уверена. Он найдет себе какую-нибудь другую наложницу, в чье лоно можно пролить свое семя. Мужчины — ветреные и непостоянные существа. Они не умеют любить, как женщины. Их любовь недолговечна.

Надолго воцарилась тишина. Потом медленно и настойчиво голос снова заговорил.

— Любовь принесет тебе лишь горе и боль, неужели ты не понимаешь? Я любила когда-то, долгое-долгое время назад. Теперь я мудрее.

Фанд почувствовала на волосах нежную руку, потом к ее губам поднесли стакан с вином из морского лука. Она жадно выпила его, съела несколько кусочков сырой рыбы, которые точно так же поднесли к ее губам. Еда и вино вызвали у нее прилив энергии, настолько сильный, что ее затошнило. Рука погладила ее влажный лоб, потом ее снова прикрыли плащом. Она вздохнула и прижалась к нему щекой.

— Ты любишь меня? — мягко спросил голос.

Фанд покачала головой.

— Нет, — ответила она так тихо, что ее голос был почти неслышным. — Я ненавижу тебя.

— Ты любишь принца Нилу?

— Нет, — ответила она, и ее голос слегка окреп. — Я люблю только Йора.

— Это хорошо, — ответил голос, и она услышала шелест мехов удаляющейся жрицы. Она осталась одна в непроглядной темноте, одна впервые за несколько месяцев.

Темную тишину нарушали колеблющийся зеленый свет и приглушенные голоса. После боли была темная тишина. Никакого другого деления времени не было. Темнота, зеленый свет и боль, темнота. Они все время задавали ей одни и те же вопросы, и Фанд лихорадочно пыталась найти правильные ответы. Постепенно боль стала менее частой, хотя вопросы стали изменяться.

— Как тебя зовут?

— У меня нет имени.

— Кто ты?

— Я никто.

— Ты любишь меня?

— Нет, я ненавижу тебя. Я ненавижу вас всех.

— Ты любишь принца Нилу?

— Нет. Я ненавижу его. Я люблю лишь Йора.

— Почему ты ненавидишь принца Нилу?

— Мужчины эгоистичные, непостоянные. Он покинул меня.

Жрицы вновь обрушили жгучие хвосты электрических угрей на ее обнаженную плоть, и она отчаянно закричала:

— Я люблю только Йора! Йор все. Йор власть. Нила ничто. Ничто!

Боль прекратилась.

— Почему ты не мертва?

— Потому что вы оставили мне жизнь. Йор оставил мне жизнь!

— Почему Йор оставил тебе жизнь?

— Чтобы я могла служить ему.

Они принялись безжалостно хлестать ее, снова и снова.

— Какая польза от тебя, морская пена, тухлая требуха морской коровы? Слабая, хилая, глупая полукровка. Какой от тебя толк? Никакого. Что ты можешь? Ничего. Зачем ты нужна Йору? Ты с таким же успехом могла умереть. Ты никому не нужна. Почему ты не умираешь? Ты не нужна нам, бесполезная жалкая груда костей. К чему ты нам? Ты даже не можешь отрастить хвост. Какой от тебя толк? У тебя нет ни кожи, чтобы сделать плащ, ни мяса, чтобы съесть, ни крови, чтобы выпить, ни огня, чтобы обогреть нас…

Что-то внутри Фанд с треском сломалось. Внезапно полыхнуло ослепительное пламя, прорвавшееся сквозь слабую защиту ее ладоней. Ее плоть была красной, а кости внутри нее темными. До нее донеслись страшные вопли. Она открыла глаза. Сердце у нее колотилось. Пещеру озарял яркий свет. Было очень жарко. Вокруг нее стояло шесть огненных столбов, кричащих, колотящих себя пылающими руками. Вопли не утихали. Жрицы катались по полу, бросались на стены, а жадное пламя продолжало беспощадно пожирать их плоть. Скоро они уже больше не кричали и не катались. Языки пламени сыто улеглись, превратившись в тлеющее сияние на бесформенных почерневших фигурах. По пещере расползалась вонь горелой плоти.

— Вы хотели огня, — сказала Фанд. — Теперь вам тепло?

Крошечный островок Жриц Йора, серый и неприступный, возвышался над морем, выступая из бушующей белой воды, бьющейся об отвесные скалы. Воздух наполняли печальные крики тысяч морских птиц. Этот звук был таким одиноким, какого принц Нила никогда еще не слышал. Он плыл в ледяной воде, с замирающим от дурного предчувствия сердцем глядя на отвесные скалы. Что с ним сделают, если обнаружат его там?

Мне плевать, подумал он. Что они еще могут сделать?

Это были самые горькие шесть месяцев в жизни Нилы. Вместе с Фанд из нее ушла вся радость, вся надежда и счастье. То, что он не смог спасти ее, не давало ему покоя. «Но что я мог сделать?» — спрашивал он себя в стотысячный раз, не находя облегчения.

За Нилой пристально следили приспешники его отца, и он не мог найти даже утешения одиночества в разрушенной башне ведьм или в темных глубинах Бездонных Пещер. Куда бы он ни шел, за ним постоянно кто-то следил, донося о каждом его шаге. Он выставлял напоказ черную жемчужину у себя на груди, а в его голосе, когда он говорил с братьями, звучала открытая насмешка, а двоих из них он убил в поединке, воспользовавшись какими-то ничтожнейшими поводами. Его наполняло какое-то безрассудное пренебрежение к собственной жизни, и все же почему-то при всем этом он стал повышенно чувствительным к пренебрежению со стороны остальных. Ниле удалось пережить еще три покушения, убив в процессе еще одного брата и семерых его лакеев. Когда бесконечные зимние ночи начали наконец укорачиваться, у Нилы прорезались клыки и он заметил в голосе отца необычную благосклонность. Королю Фэйргов нравилась гордость и высокомерие Нилы, его новообретенная агрессивность. Даже его тринадцать оставшихся в живых братьев стали относиться к нему с осторожностью.

Лед, сковывавший вход в Пещеру Тысячи Королей, растаял, и воины смогли отправиться на охоту за китами, начиная ежегодное летнее плавание к югу. У Нилы наконец появилась возможность ускользнуть от пристального внимания отца, и он немедленно поплыл на поиски Фанд.

Остров жриц находился неподалеку от Острова Богов. Нила добрался до него всего за несколько часов, но остаток дня провел в попытках найти какой-нибудь способ попасть на него. Он трижды оплыл его вокруг, пытаясь вскарабкаться на его скалы и ныряя глубоко в океан в поисках подводной пещеры. Все было напрасно. В конце концов он сдался и поплыл обратно.

Его отсутствие, разумеется, не осталось незамеченным. Его унизили перед всем двором. Его отец с пеной ярости на губах понизил его в звании и приговорил к шести ударам электрическими угрями. Нила вытерпел порку в угрюмом молчании и втихомолку смеялся над своим разжалованием. Когда большая часть двора покинет Остров Богов, чтобы плыть за голубыми китами, он должен будет остаться охранять Пещеру Тысячи Королей с остальными воинами, которых сочли слишком слабыми, старыми или неопытными, чтобы плыть на юг. Хотя в любое другое время такое понижение задело бы Нилу за живое, сейчас он был только рад этому. У него будет все лето, чтобы попытаться отыскать свою любовь.

Но лето уже почти прошло, а Нила все еще не смог найти способа попасть на остров Божественной Угрозы. А теперь его терзал ужасный страх, душа его, точно щупальце гигантского спрута.

Все месяцы разлуки Нила чувствовал Фанд так ясно, как будто она звала его сквозь тьму. Он чувствовал боль и горе, гнев и одиночество, он чувствовал медленное умирание ее души. Но прошлой ночью, ночью летнего солнцестояния, он резко, словно от точка, проснулся, выкрикнув ее имя. Ему снился огонь, это ужасное оружие людей, эта разрушительная, нечестивая, неестественная сила, которая растапливала лед, испаряла воду и дотла сжигала плоть. Ужас, испытанный им во сне, не отпускал его весь день, а когда ему наконец удалось избавиться от него, он понял, что больше не чувствует Фанд. Как будто она умерла.

Истерзанный страхом, он сбежал от своей стаи и поплыл на остров Божественной Угрозы, не в силах признаться самому себе, что может быть уже слишком поздно. Это был уже шестой раз, когда он плавал вокруг неприступной скалы, но не видел никаких признаков жизни, кроме туч кричащих птиц. Его снова наполнило черное отчаяние.

Внезапно птицы, сидевшие на скале, взлетели в воздух и с криками закружились над камнями. Нила озадаченно посмотрел в ту сторону, удивляясь, что могло вспугнуть их. Внезапно все его нервы напряглись. Он нырнул в волны, быстро поплыв к скале. Далеко впереди он заметил бурлящее зеленое свечение ночесферы. Он резко остановился, двигая хвостом из стороны в сторону. Потом устремился в глубину, захлопнув ноздри и раскрыв трепещущие жабры. Свет стал сильнее, потом он увидел шестерых жриц, выплывающих из чернильно-черных глубин, с ночесферами в руках. Ослепленные зеленым сиянием, они не видели его. Они устремились к поверхности, и их головы прорвали водную пленку, так что Нила мог видеть лишь их сильные серебристые хвосты, разрезающие воду.

Жрицы уплыли. Он подождал, пока его легкие не начало жечь, а жабры не задрожали от напряжения, потом всплыл на поверхность, чтобы подышать. Он находился очень близко от острова, опасно близко. Прямо перед ним вздымались длинные зеленые волны, разбивавшиеся о скалы в клочья белой пены. Он чувствовал, как их сила увлекает его за собой. Нила набрал полные легкие воздуха и нырнул.

Он погружался все глубже и глубже в непроглядную черноту, широко раскрытые глаза смотрели по сторонам. Его рука задела подводное основание острова, гладкое и слизкое на ощупь. Он поплыл вдоль скалы вниз, на сто футов, потом на двести. Он никогда еще не нырял на такую глубину. Его сердцебиение замедлилось, в ушах размеренно стучало. Легкие охватил огонь. Триста футов. Нилу затошнило, голова закружилась. Он перестал понимать, где низ, а где верх. Лишь скала, скользящая у него под пальцами, давала ему хоть какую-то уверенность. Он задумался, сколько времени он уже находится под водой. Определенно дольше, чем когда-либо раньше. Большинство Фэйргов могло продержаться под водой не больше пяти минут. Он пробыл уже в три раза дольше. Он с трудом подавил желание задышать носом, понимая, что вдохнет одну воду. Перед глазами поплыли цветные пятна. Сердце у него билось так медленно, что каждый нескончаемо длинный промежуток перед следующим ударом его охватывала паника. В тот самый миг, когда он уже решил, что умирает, его пальцы наткнулись на пустоту. Он замедлил спуск, изогнул хвост и поплыл вдоль изгиба скалы.

Его голова прорвала воду и вынырнула на воздух. Нила со свистом вдохнул, его изголодавшиеся легкие жаждали кислорода. Голова у него кружилась, пульс лихорадочно скакал. Он почувствовал под собой выступ скалы и выполз из воды, слишком измученный, чтобы даже принять свою сухопутную форму. Было темно.

Шли минуты. Его пульс выровнялся, дыхание стало более размеренным. Он принял сухопутный вид, выбрался подальше из воды, стукнувшись головой о каменную стену. Было темно, точно в логове у осьминога, темно, как в любой из Бездонных Пещер. Темнота напомнила ему, что он совершает самое страшное святотатство. Мужчина, пытающийся проникнуть в тайны острова Божественной Угрозы?

Но он зашел уже слишком далеко, чтобы возвращаться. Нила принялся пробираться по выступу, ощупывая дорогу руками и неловко пригибаясь, чтобы еще раз не врезаться в стену. Он почувствовал на своей щеке дуновение ветерка и повернул туда, ползком пробираясь по галерее и обдирая кожу на ладонях и коленях. Движение воздуха стало сильнее. Ему показалось, что пространство вокруг него расширилось. Хотя не было слышно ни звука, Все волосы у него на голове встали дыбом, чешуи съежились. За ним наблюдали, его слушали. Он замер, напрягая все свои чувства, пытаясь убедить себя, что это просто его страх.

Внезапно повсюду вокруг него вспыхнул свет, зловещее мечущееся свечение рыбы-гадюки, запертой в стеклянном шаре. Его со всех сторон окружали Жрицы Йора, злобно глядя на него. Они ничего не говорили, просто смотрели, и их бледные глаза странно мерцали в зеленоватом свете. Нила посмотрел на них в ответ, и его охватило фаталистическое спокойствие.

— Принц Нила, четырнадцатый сын Помазанника Йора, почему ты появился в нашем доме украдкой? Разве ты не знаешь, что мы можем распороть тебе живот и освежевать как рыбу за такую дерзость?

— Я пришел за Фанд, — сказал он. Собственный голос показался ему каким-то странным, чужим.

— Здесь нет никого с таким именем.

— Фанд. Моя наложница. Я пришел за ней.

— Здесь нет никого с таким именем.

Голова у него кружилась, пульс бился быстро и лихорадочно.

— Фанд, — сказал он упрямо.

— Рабыни, которую ты знал как Фанд, больше нет, — сказала жрица. Ее голос был тихим и свистящим, но от него почему-то кровь стыла в жилах. — Теперь она Жрица Йора. У нее нет имени. Она никто.

— Фанд, — повторил он отчаянно, оглядывая их лица, подсвеченные снизу ночесферами, придававшими им выражение демонического веселья.

— Встань, Принц Нила, четырнадцатый сын Помазанника Йора. Ты осмелился явиться на остров Божественной Угрозы, и ты заплатишь за это. Но сначала мы покажем тебе твою бывшую наложницу.

Круг жриц расступился. Нила как-то нашел в себе силы встать, хотя живот у него сводило, а ноги дрожали. Он пошел за ими по бесконечным пещерам и галереям, спотыкаясь в неверном мерцании их ночесфер. Наконец они очутились в галерее, выходившей на огромную пещеру, заполненную концентрическими кругами жриц, державших над головами мерцающие ночесферы. Фанд стояла в самом центре, с широко распахнутыми пустыми глазами, положив руки на громадную ночесферу, установленную на основании из хрусталя. При виде этого его глаза расширились. Ночесфера Найи была самой сокровенной и драгоценной реликвией Жриц Йора. Многие тысячи погибли, спасая ее от нападений людей, и святотатством было без разрешения даже взглянуть на нее, не говоря уж о том, чтобы прикоснуться к ней. Должно быть, Фанд обладала действительно огромными силами, если ей позволили возложить руки на Ночесферу Найи.

— Лишь самые могущественные могут прикасаться к Ночесфере Найи, — раздалось у него в ушах свистящее шипение жрицы, точно в ответ на его мысли. — Твоей бывшей наложнице очень повезло.

Нила печально смотрел на Фанд. Она была такой же худой, как и все остальные жрицы, с тем же выражением злорадного фанатизма, с той же нездоровой бледностью кожи, которая никогда не видит солнца. Он хотел позвать ее, но слова застряли у него в горле, так что он еле мог дышать.

— Можешь слушать, если хочешь, — прошептала жрица ему на ухо. Она сделала еле заметный знак, и все жрицы как одна неожиданно заговорили.

— Как тебя зовут? — зашипели они.

— У меня нет имени.

— Кто ты?

— Я никто.

— Ты любишь нас?

— Нет. Я ненавижу вас.

— Ты любишь принца Нилу?

— Нет. Я ненавижу его. Я люблю только Йора.

— Почему ты ненавидишь принца Нилу?

— Я люблю только Йора.

— Почему ты любишь Йора?

— Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть.

— Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть. Йор все, — затянули жрицы, и Фанд запела вместе с ними, глядя прямо перед собой неестественно расширенными глазами.

Песнь стала громче, достигнув своего крещендо, и жрица сделала еще один почти незаметный знак. Нила внезапно почувствовал, что его схватили и куда-то потащили. В ушах у него стояло это зловещее пение. Он задергался, но силы были неравны. Когда его втащили обратно в туннель, он внезапно вновь обрел дар речи.

— Фанд, я так виноват перед тобой… Прости меня! Прости меня, моя дорогая, моя любовь, прости меня…

Фанд стояла, прижав руки к Ночесфере Найи и глядя в ее мерцающее зеленое сердце. В огромном стеклянном шаре плавали две очень древние рыбы-гадюки с чудовищно выпученными глазами. Они плавали взад-вперед, и свет, который они излучали, дрожащими волнами прокатывался по ее лицу. Какой-то миг ее широко раскрытые глаза сияли сверкающим зеленым светом, потом снова утопали в непроницаемой тени, потом опять вспыхивали странной зеленью.

Священную ночесферу окружал внутренний круг из шести высших жриц, каждая из которых держала в левой руке свою ночесферу, а правой касалось ночесферы соседней жрицы. Вокруг них стояло кольцо из еще двенадцати жриц, в свою очередь, заключенное в круг из восемнадцати, и так далее, до последнего круга из тридцати шести юных жриц.

— Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть. Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть. Йор все. — Пение жриц вздымалось и опускалось, точно морской прибой, ритмичный и неослабный. Фанд пела с ними, и ее глаза, не мигая, смотрели вперед. Ритм слов находился в совершенной гармонии с биением ее пульса, с волнами зеленого сияния и неторопливыми движениями необъятной рыбы, заключенной в стекле.

— Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть. Йор все. Йор могущество. Йор сила. Йор власть. Йор все.

Внезапно Фанд запнулась, глаза замигали. Она услышала, откуда-то из неизмеримой дали, из совершенно другой жизни: Фанд, я так виноват перед тобой… Прости меня!

Фанд, подумала она. Меня зовут Фанд.

Волны света заколебались, рассыпались. Две рыбы внутри ночесферы уставились на нее своими огромными белесыми глазами, больше не плавая взад-вперед в ужасном непрекращающемся ритме. Фанд посмотрела на них в ответ. Ее сердце колотилось так быстро, что почти душило ее. Меня зовут Фанд.