Человек за роялем (СИ)

4. Защита

Этим же вечером чемодан был отодвинут. Я написала небольшую записку, и, несмотря на не самый чистый пол, я легла на него. Мне предстояло протиснуться под роялем. Совсем немного, чтобы записка оказалась под ним, однако, чтобы не ударила прямо Чарльзу в ступню. Хотя меня терзали смутные сомнения в том, что он заметит это сразу же. Насколько я успела понять, он действительно любит играть на рояле. Он нежно нажимал на клавиши, а руки скользили по белому так быстро, что, казалось, даже нашей учительнице из пансиона никогда не достичь такого эффекта. Он был одержим идеей играть и каждый раз, когда в мелодии проскакивала хотя бы одна ошибка, он начинал снова. В большинстве случаев, это слышала только я. В полную силу он играл только между завтраком и обедом, когда дети находились в школе, а у остальных «почётных» жителей дома это время в распорядке дня значилось как свободное, отведённое для каких-либо развлечений. Вечером же, когда все, как правило, возвращались из сада, уставшие от активных игр и бесконечных разговоров, Чарльз садился за рояль вновь. Он тихо перебирал клавиши, боясь кого-то потревожить. Сначала мне казалось, что это напускное, однако, всё вышеуказанное повторялось изо дня в день.

И вот теперь он снова сидел за своим привычным местом, наверное, чересчур увлечённо всматриваясь в клавиши, которые, как по мне, любить мог бы только тот, кто одержим этим. Скорее всего, это именно о Чарльзе Блэйке.

Может, у него голова слишком сильно забита творчеством и нотами? Именно поэтому я не могу прочить его мысли?

На ум приходила догадка за догадкой и находилось там место даже самым невероятным. Как-то раз, в библиотеке пансиона, на глаза мне попалась книга о так называемом вампире. Главный герой пил из людей кровь, и, в сущности, являлся мёртвым. Что, если Чарльз — вампир? Он мёртв, поэтому я не могу прочитать его мыслей.

Или… Он — оборотень? У него два обличья, поэтому мой дар колеблется между ними, и, в конце концов, не может выбрать ни одно.

А, может, он пустил в себя тьму, заключил контракт с дьяволом и теперь его душа темна настолько, что я напрасно пытаюсь рассмотреть за ней хоть какие-то его собственные мысли. Ведь всем известно: людям, заключившим контракт, мысли нашёптывает демон.

Нет, нет. Это всё слишком… сказочно? Это просто выдумки писателей. Такого на самом деле не бывает, а если и бывает… неужели бы у Чарльза была такая светлая и обаятельная улыбка, заключи он такую сделку?

И правда светлая.

И правда обаятельная.

На этой мысли я осеклась и отпрянула от записки. Заметит прямо сейчас — хорошо, заметит позже — пусть, ведь я не планировала спать сегодня достаточно долго. Если же не найдёт вовсе — так тому и быть. Я не горю желанием говорить с ним о чём-то, выходящем за грани обычной болтовни, которую нас учили поддерживать. Даже несмотря на то, что от практических занятий я, так как врождённые данные не позволяли, была отстранена. И, всё же, я чувствовала, что должна извиниться. Мне всё равно, что твердит об этом этикет.

— Леди не пристало извиняться первой, — твердила мне и мать, и учителя в пансионе. Но что, если виновата я? Зачем мне заставлять извиняться мужчину? Неужели я не смогу переступить через гордость для того, чтобы успокоить свою совесть?

— «Простите меня. Мне не стоило относиться к вам так. К сожалению, вместо воздушных замков, я строила на ваш счёт лишь предубеждения. Надеюсь, это недоразумение не застало вас врасплох. Ещё раз благодарю вас за то, что предложили мне отправиться с Вами».

Отряхнув от едва заметной пыли платье, я села за стол. Написать письмо подруге, написать письмо подруге, написать письмо подруге… Брату письмо уже было отправлено: я знала, что наша кухарка ездит в город за продуктами, так что с этим проблем не возникало. Другое же дело весточка Розе. Она будет рада получить от меня хоть что-то — в этом сомнений не было.

Однако, слова совсем не желали приходить на ум. Что же написать? Что же написать? Из головы выходили даже те вводные фразы, которым нас учили в пансионе. Это не честно. Почему? Неужели, это так сложно, написать пару строк Розе? Почему это сложнее, чем даже написать Чарльзу?

Чарльз. Чарльз. Чарльз. Чарльз.

Неожиданно даже для себя, я встала из-за стола и принялась ходить по комнате взад-вперёд. Я не могла успокоиться просто так. Почему-то мне нужно было дождаться, того, что именно этот молодой человек прочитает. Мне бы сейчас заботиться о том, чтобы моё письмо прочитал брат и правильно на него отреагировал. Но нет. Всё, что находилось у меня в голове на тот момент — это то, как отреагирует на моё послание Чарльз Блэйк, сидевший в соседней комнате.

Ещё один шаг — и я снова наступила на платье. Однако, без таких «походов» никуда — я слишком нервничала, поэтому не оставалось ничего, кроме как взяться за него руки и приподнять. В таком случае, были видны ноги. Но разве я могла об этом думать? Это слишком волнительно. Я… Я не могу сдержать себя, не могу думать ни о чём другом.

Наконец, последние ноты сложного произведения растворились в воздухе. Он закончил игру. Я едва сдерживала себя от того, чтобы снова опуститься на колени, снова заглянуть под рояль, чтобы проверить, там ли моя записка. Почему я так нервничаю? Ведь перед этим мы уже переписывались.

— Но не так, — прозвучало у меня в мыслях.

В скором времени, спустя буквально пару минут, прямо у меня под ногами оказалась записка. Да, вот она, наконец-то. Чуть ли не прижимаясь к полу, я тут же зашелестела хрустящей бумагой. Он написал. Он написал.

— «Нет. Единственный, кто должен молить здесь прощения — это я. Мне не стоило за вами подглядывать. Мне жаль, что так получилось. Я позволю себе скрыть детали истории, но, всё же, скорее всего, именно из-за меня ваша тётушка узнала о нашей переписке. Могу лишь надеяться на то, что моё общество для вас будет приятным».

— «Как я могу игнорировать того, кто живёт через стену от меня? Просто теперь нам придётся прятать переписки как можно дальше».

— «У меня есть идея получше», — гласила первая строчка его послания. — «Однако, если позволите, хотел бы полюбопытствовать, не устали ли ваши ноги? Вы ходите по комнате так, будто чем-то взволнованы».

— «Вы снова подглядывали?! Вы же только что попросили за это прощения!» — эти несколько строк были написаны мною в невероятном порыве гнева. Зачем он вновь сказал это? Зачем снова подсматривал? Почему на этот раз я ему поверила? Вот что такое не знать мыслей человека. Не зная того, что у него в голове, начинаешь верить обещаниям, начинаешь думать, что человек хороший, что лгать он не может априори. Однако тут же тебя подстерегает новый сюрприз. И ты разочаровываешься в людях. Как же остальные живут без такого дара, как у меня? Как же они отличают плохих людей от хороших? Как же они оправляются после таких потрясений?

— «А вы снова верны своим предубеждениям, построенным лишь после первого впечатления. В сущности, вы считаете, что мы оба остались при своих взглядах. Однако, вы забываете о том, что я абсолютно ничего не упоминал о подсматривании. Думаю, в отличии от меня, Энни, чья комната находится прямо под вашей, едва ли решится сказать вам, как многословно стучат по её потолку ваши каблучки».

— «Что же, признаю, в этот раз я была не права. Теперь мне придётся извиниться и перед вами, и перед ней».

— «Думаю, лучшим извинением для неё станет неожиданный подарок на день рождения», — мне было неловко. Действительно, неловко. Он просто прислушивался к тому, что я делаю, а я… А я снова за своё. Кажется, слово «простите», с такой частотой употребления, в скором времени утратит для меня какое-либо значение. Однако, Чарльз, судя по всему, понимая, в каком положении я оказалась, мастерски сменил тему.

— «Разве подарки и так не неожиданность? Разве вы знаете, что вам подарят на день рождения или Рождество?»

— «Полагаю, вам в детстве тоже делали подарки. Что вам обычно дарили?»

— «Игрушки. Сначала несколько кукол, потом домик для них, потом посуду и другие наборы. После этого — несколько других, более интересных игрушек. А вам?»

— «Как обычно мальчишкам: то солдатиков, то оружие, то железную дорогу», — получив это послание, я заметила, что написанное в самом конце, он тщательно заштриховал. Я не знала, что за любопытство так сильно овладело мной. Вместо того, чтобы написать очередной ответ, я перевернула лист и поднесла к свету. Как оказалось, там можно было разобрать несколько слов: — «Хотя на десять лет отец подарил мне настоящий баскетбольный мяч. Но вряд ли вам это интересно».

Баскет… что? Что это такое? Я понимаю, что такое мы с Гидеоном тоже играли в разное, выдумывая самые разнообразные игры в детстве. Но такой я не слышала никогда. Ни от брата, ни от близких мне людей. В любом случае, несмотря на вспыхнувшее во мне любопытство, связанное с тем, чего я не знаю, я всё-таки решила не говорить ему о том, что что-то прочитала. Он не должен знать.

— «Это нормально. Я думаю, у всех детей детство имеет схожие черты. Таким оно было у нас и таким оно остаётся у Энни и Лукаса».

— «Но… Разве они не заслуживают лучшего? Мы с вами знаем, в какой затруднительной ситуации находится господин Гест. Из-за этого детям покупают не так уж много игрушек, они не могут пойти на специальные увеселительные мероприятия для таких, как они. Я считаю, хотя бы раз в году их можно порадовать чем-то необычным».

— «Кажется, вы вновь придумали что-то интересное. Что-то, напоминающее ту стопку бумаг? У вас уже появился план?»

— «Только если в нём поучаствуете Вы»

— «Я не участвую в том, о чём не знаю подробностей», — ложь. Не знаю почему, но я хоть сейчас была готова пуститься с ним в эту авантюру. Тем более, он всего лишь говорит о детском дне рождения. Что может быть безопаснее? Что может быть менее рисковым? И, всё же, не стоит говорить, что внутренне я согласна.

— «В таком случае, я раскрою их вам завтра. Надеюсь, за эту ночь я смогу продумать все подробности. А сейчас… Хотелось бы показать вам то, что я хочу сделать с нашей перепиской. Исключительно из целей того, чтобы вы убедились в моём плане, я попрошу вас собрать все те бумаги, которые касаются нашей переписки и пролезть ко мне. Это займёт не больше пяти минут, уверяю Вас».

Он что-то задумал. И я не знаю, что. В любом случае, мне подойдёт любая идея. Только бы ни тётушка, ни кто-то из слуг, не узнал о том, о чём мы говорим. Это то, что должно оставаться между нами. Почему-то сейчас мне хотелось считать именно так. В моей жизни должен был оставаться хоть какой-то кусочек мира, который я не должна делить с остальными. Ни с братом, ни с тётушкой, ни даже с родителями, будь они живы. Даже несмотря на то, что всю почту, связанную с личной перепиской, стоило бы показывать старшим. Но это моё. Мои чувства, которые я испытываю при получении, мои впечатления, которые преследуют меня при прочтении, мои мысли, которые я вкладываю при ответе. Почему я должна рушить ширму между миром других людей и моим собственным? Их мысли не вселяют в меня никакого доверия. И, пусть я не знаю, о чём думает этот молодой человек, но, всё же, я хочу оставить нашу переписку между нами.

Открыв один из ящиков стола, я достала небольшую стопку наших «писем». Что он хочет с ними сделать? Мне всё равно. Я просто хочу, чтобы до них больше никто не добрался. Я крепко сдерживала их в своей руке и уверенно ползла в его комнату. Когда же оказалась в его комнате, то, как научили в таких ситуациях в пансионе (правда, мягко говоря, ситуация была нетипичной, но, всё же, некие подобные инструкции нам были даны), присела на колени, ожидая, пока он подаст мне руку. Но вместо этого он подхватил меня за талию и поднял в воздух. Казалось, для него я — пушинка, не весящая ровным счётом ничего. От неожиданности, моё сердце забилось быстрее. Мне показалось, что голова стала кружиться, а шкаф прямо напротив меня стал расплываться.

— Прошу меня простить. Скорее всего, я запамятовал, что здесь так не делают, — он медленно опустил меня на землю и отпустил мою талию. Я вновь почувствовала холод спиц корсета. Хотя до этого мне показалось, что тепло его рук прожигает сквозь них.

Несмотря на смешанные чувства, я передала ему записи. Он же бросил их в нечто, напоминавшее таз для стирки.

— Знаете, иногда мне кажется, что в этом доме, если сжечь что-то в камине, кто-то всё равно разберёт пепел и прочитает мои секреты даже по нему, — на его лице появилась грустная улыбка. Я тут же узнала «тётушкины способы». Конечно же, по пеплу пока что читать она не умела, однако свой собственный дом она всегда держала в строгости и никогда не пропускала ни единой новости. Она не брезговала приватностью жителей дома. Она узнавала обо всём пусть и последней, но это не означало, что виновник не будет наказан. А из её мыслей узнавала и я. Наверное, именно из-за такого поведения, из-за стремления всё контролировать, мой отец, как и дядя, практически с ней не общались.

Она стремится всё контролировать.

А чем сейчас лучше я?

Я невольно прижала руку ко рту. Мой дар позволяет мне читать мысли. Но разве я когда-нибудь отказывалась от этого? Разве когда-нибудь давала человеку свободу? Разве не пользовалась для того, чтобы знать всё наверняка? Зная всё наверняка, ситуацию можно контролировать. Тогда ты становишься её владельцем.

На мгновение, мне стало противно от собственных же мыслей. Тем временем Чарльз наклонился к бумагам, что проделала и я. Он же поднёс к ним длинную каминную спичку, на конце которой уже пылал язык рыжеватого пламени. Теперь я поняла, что он хочет сделать.

— Всё это должно сгореть, — сказал он. — И остаться лишь в наших мыслях. В твоих и моих.

— Мысли, которых мне не прочесть, — тихо напомнила я себе же, даже не замечая того, как он перешёл на другую форму обращения.

Спичка упала к кипу бумаг, тут же начиная пожирать её. Теперь всё это и правда останется лишь в нашей памяти. Как жаль. Я хотела бы оставить хотя бы одну переписку, хотя бы несколько бумаг. Но этого делать нельзя. Если нас снова поймают, тётушке это не понравится. А я, всё же, на данный момент завишу от неё.

— «Пожалуйста, будь осторожнее с пламенем. Не устрой пожар. И пусть твоя ночь будет спокойной», — в жестах невозможно было выразить то, как я к нему обращаюсь. Однако, в мыслях вновь проскальзывало «ты», «тебя»… Допускаю, что это из-за того, что он сам решил избавиться ото всей переписки, тем самым решив нашу общую проблему. Сложно назвать этот поступок героическим. Но, всё же, определённый отпечаток это накладывает. Я понимала, что Миллисент любит его и ни за что не накажет. А вот мне выговор сделать может. В каком-то смысле, в большей степени, он обезопасил меня. И это то, за что я готова его благодарить.

Вернувшись к себе в комнату, я заметила на столе один небольшой клочок бумаги с оторванным краем. Тот самый, который стал первым. Я забыла положить его в ящик, а, значит, он не был сожжён. Я ещё раз посмотрела на его почерк, пытаясь вспомнить что-то из того, что он мог бы мне поведать.

Нет, я не знала, что этот почерк мог бы значить. Он скрытен, как и его хозяин.

Несмотря ни на что, я всегда носила с собой завещание отца, дабы его не смог отнять никто.

Этой ночью в карман платья, к завещанию, с моей доброй воли, попал и этот кусочек бумаги, исписанный Чарльзом Блэйком…