Человек-ракета

3

В в эти дни в институте только и говорили о предстоящем Всесоюзном лыжном кроссе. В извилистых коридорах, на лестнице, в шумной столовой, даже в сумрачной профессорской на все лады склонялось слово «кросс». Ученые деканы подсчитывали количество и шансы участников. Студенты сангигиенического ежедневно убеждали Колю перейти к ним на факультет, соблазняя летней практикой на стадионе «Динамо». Стенные газеты — те просто хватали за рукава студентов, убеждая, рекомендуя и требуя: «Становись на лыжи! Становись!» В вестибюле для этой же цели висел плакат, на котором девушка в кроваво-красном свитере скользила по ярко-голубому снегу.

В кабинете физподготовки, а проще сказать, в каморке дяди Нади, до поздней ночи гудел встревоженный улей. Не говоря о «мастерах» и штатных «болельщиках» у дяди Нади роилась туча так называемой спортивной «мелкоты». Мелкота шумела, спрашивала советов и давала их, важно обсуждала качества мазей и со знанием дела толковала о лыжном спорте, неимоверно путая годы, события, имена и достижения.

Издерганная Прасковья Ивановна — «спортивная баталерша» — устало отмахивалась от азартных любителей.

— Нет у меня сорок первых! Нет! Слышали?

— Но, Прасковья Ивановна, в советах начинающим…

— Не знаю, как у вас в советах, а у меня в кладовке нет.

— Прасковья Ивановна, шесть пар носков надел!

— Еще надень. Что у вас, ноги на один размер понатесаны?

— Прасковья Ивановна, одну пару! Самую последнюю.

Тут же за столом у дяди Нади среди физоргов сидел Петя Журавлев и, морща лоб, делил на бумажке сто на двадцать шесть.

— Беда, и только! — сокрушался он. — У всех физоргов сто процентов, а у меня одного девяносто шесть с дробью. Надо же такое несчастье — Надеждин в группе! Все показатели массовости портит. Один — а в нем три и восемьдесят пять сотых процента. Три целых! Восемьдесят пять сотых!

И вот настало утро кросса. Над городом, окутанным туманной пеленой, вставало оранжевое зимнее солнце. На свежем, чистом снегу красиво и четко печатались следы. Накатанные машинами ледяные полосы отражали радужных зайчиков.

Сокольники были в сильном возбуждении. Сверкающие автобусы, поезда метро и пестреющие трамваи выбрасывали все новые и новые группы участников. Шумные потоки разливались ручейками по снежным дорожкам парка. По наполовину занесенным снегом открытым летним павильонам. Цветной змейкой рассыпались они вокруг стартовой поляны. Кто уселся прямо на снег под запорошенную ель, накапливая силы, кто в десятый раз подтягивал крепление; «разминающиеся» мелькали между стволами, как разноцветные флажки. Вокруг бегали физорги с блокнотами. Выкликая фамилии. И вдруг:

— Ребята. Вот видение-то!

— Надеждин, собственной персоной! Давно ли в болельщиках?

— Игорь, ты кому лыжи несешь?

Игорь в сторонке сумрачно развязывал лыжи. К нему подошел Журавлев:

— Надеждин, вот тебе секундомер. Пойдешь с дядей Надей на дистанцию. Он тебе объяснит, где стоять и как своим давать время.

— Номер! — жестко сказал Игорь.

— Не нужно номера. Ты с дядей Надей будешь.

— Номер мне! — закричал Игорь. — Номер участника.

— Брось людей смешить! Завязнешь в сугробе — кому искать?

Но Игорь с неожиданной ловкостью схватил Журавлева за куртку и вырвал из его рук номер.

— И откуда берется? — бормотал вслед физорг. — Удивить он хочет кого, что ли? Думает, так просто, лыжный кросс… Ладно, мне безразлично. Во всяком случае, у меня сто процентов, остальное меня не касается.

— На старт! На ста-арт! — зазвенело по лесу.

Очередные четыре сотни лыжников выстроились по опушке большой поляны — цветная живая цепочка. Шапочки красные, желтые, белые, синие, зеленые, пестрые, шерстяные и матерчатые. Светлые и темные непокрытые головы с разноцветными наушниками. Свитеры и лыжные куртки; черные шерстяные майки заядлых гонщиков с круглыми вырезами у шей. Ботинки всех размеров, образцов и фасонов: тупорылые «американцы» с блестящими плоскими застежками; элегантные «скандинавы» с острыми носами — потомки финских пьекс; старомодные ботинки с загнутыми носами; наконец, практичные русские: ни тупые, ни острые, ни загнутые, ни опущенные — такие, как надо.

Бледный Игорь стоял во второй шеренге рядом с черноглазым бакинцем Гулиевым. Южанин, впервые в Москве увидевший лыжи, очень волновался, как бы не остаться последним, но, увидев рядом с собой Игоря в длинном, неудобном пиджаке, Гулиев понял, что избежал позора, и довольно улыбнулся.

— Держись за меня, друг, — сказал он Игорю. — Не пропадем!