Человек из пробирки (сборник)

Глава 1

— Я еду в Москву в командировку, — объявила Лидочка, останавливаясь в дверях кабинета. Помолчала и добавила: — Сегодня вечером.

Ей сразу стало легче. Два дня она скрывала новость от мужа и теперь, в день отъезда, набралась духу и сказала.

Было зимнее воскресное утро, за окном уже рассвело, но дом еще спал. Не играла музыка за стеной, не слышалось гудения лифта, в квартире стояла тишина, нарушаемая только слабым поскрипыванием паркета. Это Владимир Сергеевич делал гимнастику с гантелями перед открытой форточкой. Морозный воздух вливался в комнату п тек по полу, холодя ноги. Лидочка зябко поежилась, кутаясь в халат.

— Полина Григорьевна сама хотела поехать, да заболела.

Ни звука в ответ. Владимир Сергеевич мерно ворочал мощным торсом, бросая гантели вправо и влево. Он как будто и не слышал жену, словно сказанное ею было ему совершенно безразлично. Лидочка, однако, знала, что не безразлично, что он все слышит и понимает, но говорить начнет не раньше, чем закончит утренние процедуры.

Ничто, никакая даже самая ошеломляющая новость не может заставить его нарушить установленный порядок.

Так он устроен, ее муж Владимир Сергеевич Колесников.

Владимир Сергеевич аккуратно уложил гантели под кровать и направился в ванную. Лидочка посторонилась, уступая ему дорогу. Запели водопроводные трубы, зашумела вода в ванной.

Лидочка уселась в кресло в гостиной, ожидая начала неприятного разговора. В том, что разговор будет неприятным, она не сомневалась. За год их совместной странной жизни она успела достаточно изучить характер своего мужа…

Владимир Сергеевич, босой, в белых спортивных трусах, с мокрыми после купания, причесанными волосами, прошагал в свою комнату. Ага, начинается… Пусть она знает, что ее сообщение не вызвало у него восторгов.

Пусть посидит помучается неизвестностью.

Лидочка видела через открытую дверь, как Владимир Сергеевич извлек из шкафа рубашку и, повернув к свету, стал внимательно ее разглядывать. Медленно, как в замедленной съемке, просунул руку в рукав, опять посмотрел, просунул вторую руку и принялся не торопясь застегивать пуговицы, выколупывая каждую из петельки.

Столь же тщательному осмотру подверглись спортивные синие брюки и стеганая домашняя куртка — сбита щелчком случайная ворсинка, разглажена несуществующая складка. О господи! Вот так каждое утро — не одевание, а целый спектакль. Смотрит, смотрит, словно дыру ищет.

А чего смотреть? Все чистое, выглаженное — ни пятнышка, ни морщинки.

Покончив с одеванием, Владимир Сергеевич долго сидел перед зеркалом, укладывая волосы на прямой пробор, массируя пальцами лицо. Черт знает что! Нарциссизм какой-то! Лидочка нервно постукивала пальцами по подлокотнику кресла.

Появился Владимир Сергеевич, величественно-спокойный и прямой.

— Я вижу, ты нервничаешь?

Уселся в кресле напротив, чинно соединив колени.

В комнате резко запахло одеколоном. Вот в чем не знает меры, так это в одеколоне. Задохнуться можно.

— Ничего я не нервничаю, — сказала Лидочка.

— А я вижу, что нервничаешь, следовательно, чувствуешь за собой вину.

— Никакой вины я не чувствую. Меня посылают на Всесоюзный семинар библиотечных работников.

— Как же не чувствуешь, если сообщаешь мне об этом в последний день? Когда ты узнала о командировке?

— В пятницу.

— Почему же ты не сказала в пятницу?

Лидочка молчала.

— А я знаю почему, — с инквизиторской методичностью продолжал Владимир Сергеевич. — Чтобы поставить меня перед свершившимся фактом.

Лидочка опять промолчала. Это была сущая правда.

— И билет, полагаю, уже куплен?

— Да… Полина Григорьевна отдала мне свой.

— Та-ак… А жить где собираешься?

— В гостинице «Центральная». У Полины Григорьевны там администратор знакомая.

— В «Центральной»? - Темные брови Владимира Сергеевича чуть поднялись вверх, между тем как лицо продолжало сохранять полное спокойствие.

— Слышал я об этой гостинице, — сказал он многозначительным тоном. - Говорят, там любят останавливаться кавказцы…

— Ну и что? — хмурясь, спросила Лидочка.

— …люди, как известно, падкие до женщин, а ты имеешь достаточно привлекательную наружность, чтобы…

— Ну что ты говоришь, Владимир!..

…Разговор продолжался в том же духе. Лидочка, нервничая, отвечала на вопросы мужа, на все его бесчисленные «что?», «как?» да «почему?».

Наконец Владимир Сергеевич сказал, взглянув на часы:

— Ну что ж, на этом пока закончим. Пора завтракать. Иди накрывай на стол.

Лидочка с облегчением вздохнула…

Остальная часть дня прошла в приятных для Лидочки хлопотах. Она сновала по квартире, собирая вещи, а Владимир Сергеевич сидел в своем кабинете — готовил какой-то отчет или доклад. Время от времени он появлялся в гостиной и давал указания:

— Как только получишь номер, сразу же позвони мне.

— Обязательно.

— Если меня не окажется на месте, сообщи свой номер телефона секретарше. Я ее предупрежу.

— Хорошо.

— Позже десяти не возвращайся. Я буду звонить каждый вечер.

— Ладно.

— Обязательно веди подробный перечень всех затрат.

— Ага.

Лидочка кивала, обещала, соглашалась. Мыслями она была уже в Москве. Шутка ли сказать, первый раз в столицу!

Потом Владимир Сергеевич пошел в гараж готовить машину к выезду…

Лидочка, одетая, с чемоданом спустилась к нему в гараж. Он все еще ходил вокруг вылизанной до блеска машины, смахивая бархатной тряпочкой невидимые пылинки.

— Скорее, а то опоздаем. — торопила Лидочка, поглядывая на часы.

— Не опоздаем.

— Полчаса всего осталось!

— Я умею считать время, Лидия, — спокойно отвечал Владимир Сергеевич.

Он сел за руль машины, включил зажигание и стал прогревать мотор.

На вокзал они приехали за десять минут до отправления поезда. Владимир Сергеевич остановил машину у железной изгороди неподалеку от входа на перрон.

— Как видишь, успели вовремя, — сказал он, запирая дверку на ключ. — Я же говорил, что не ошибаюсь в расчетах никогда.

— Да, да, ты не ошибаешься.

Лидочка была готова во всем соглашаться с мужем, только бы он не тянул резину.

Пришлось, однако, потерять еще минуту, пока Владимир Сергеевич неторопливыми размеренными движениями открывал багажник и добывал оттуда чемодан.

— Я действительно никогда ни в чем не ошибаюсь, - продолжал говорить Владимир Сергеевич, шагая вместе с Лидочкой по перрону вокзала. — И знаешь почему?

— Потому что ты самый умный и организованный.

— Именно так. Если бы все люди на земле умели действовать четко и организованно, не происходило бы и пятой части тех нелепостей, которые творятся сейчас.

— Да, не происходило бы, — сказала Лидочка, скользя взглядом вдоль вагонов. — Ой, мой, кажется, самый последний. Пойдем побыстрее. — Она потянула мужа за рукав.

— Можешь не волноваться, Лидия. В нашем распоряжении еще семь минут, - отвечал Владимир Сергеевич, не прибавляя ни шагу к своей размеренной поступи.

Нет, это не человек, а какой-то механизм!

А вот и Лидочкин вагон, в самом деле последний. Проводница взяла билет, протянутый Лидочкой, и, сделав отметку в блокноте, вернула.

— Не задерживайтесь, сейчас отправляемся.

Купе, к немалой радости Лидочки, оказалось пустым.

Тускло светил ночник под потолком. За сухими оконными стеклами голубел снег между путями.

— Проверь еще раз, все ли взяла — паспорт, деньги, командировочное удостоверение.

Лидочка покопалась в сумке.

— Кажется, все… Да, все.

— Мои инструкции помнишь?

— Помню…

Лидочка стала быстро перечислять.

— Позвонить тебе на завод, позже десяти не возвращаться, вести учет затрат. Ну, иди уже.

В этот момент под ногами лязгнуло, и голос в репродукторе предложил провожающим покинуть вагон.

— Иди, а то сейчас тронется.

Привстав на цыпочки, она клюнула мужа в холодную щеку. Тот и бровью не повел.

…Лидочка сидела у окна, облокотившись о столик, и смотрела на медленно проплывающий перрон. Владимир Сергеевич, высокий, широкоплечий, некоторое время шел рядом с вагоном, подняв, как на параде, руку. Лидочка тоже помахала ему ладонью.

Стемнело. Поезд быстро набирал ход. Пролетел длинной лентой серый бетонный забор трамвайного депо, мелькнула будка путевого обходчика, потянулись пригородные дома, и вот уже заплясали провода в густой синеве за окном.

Лидочка откинулась к стенке купе и стала медленно расстегивать пальто, бездумно глядя в темное окно. Голова ее качалась и вправо и влево от толчков вагона, под полом гулко гудело, но Лидочка не замечала толчков и не слышала гудения. Хорошенькие дела! Всего год замужем, а чувство такое, словно жизнь прожила. До смерти рада, что вырвалась из дома. Нет, он не плохой, не злой. Красивый, даже очень. Никогда голоса не повысит, не пьет, не курит, хорошо зарабатывает. Идеальный муж!

Но уж лучше бы иногда накричал. Только и слышишь постоянные нравоучения: «Лидия, почему ты задержалась?»; «Лидия, ты слишком эмоциональна»; «Почему тебе не сидится дома?» А уж начнет рассуждать, то хоть уши затыкай — до того надоело. Весь мир плохой, один он хороший. Он самый организованный, самый талантливый. Он тащит на себе весь завод, за это его любит высшее начальство, а те, что пониже, косятся, потому что завидуют ему. Владимир Сергеевич Колесников — образец для подражания приходит на работу ровно в девять, а уходит ровно в шесть и все успевает сделать.

С ним никогда не случается неожиданностей, потому что он умеет планировать свое будущее. Он на месяц вперед знает, что будет делать в такой-то день и такой-то час.

Он самый совершенный человек… Но как трудно жить с совершенным человеком! Этого пе знает ни одна, наверное, женщина, потому что ни у одной женщины нет такого мужа.

А может быть, он душевнобольной? Известно же, что сверхпунктуальность, сверхаккуратность, сверхорганизованность и вообще всякие «сверх» могут быть признаками ненормальности.

Лидочка вздохнула и, поднявшись, стала переодеваться. Надо выбросить из головы всякие беспокойные мысли, подумала она. Завтра Москва, она впервые в Москве, и теперь нужно думать только о Москве, о том, как она проведет эти две недели…

В купе вошла проводница, положила на диван постельное белье, забрала билет.

— Чаю принести?

— Да, один стакан, пожалуйста.

Поезд шел на полной скорости. Часто стучали колеса на стыках. За окном в лунном свете мерцало снежное поле. Лидочка выпила чай, расстелила постель и легла.

Она долго лежала, ни о чем не думая, и смотрела, как скачут вверх-вниз провода за окном. Уснула после того, как поезд остановился на какой-то маленькой станции и в вагоне наступила тишина.

Ночью подсели еще пассажиры. Лидочка слышала в полусне их возню, но не проснулась, только укрылась с головой одеялом.

Глава 2

Павелецкий вокзал встретил Лидочку оживленным шумом, солнцем и крепким морозцем. Было десять часов утра.

Лидочка вышла из вагона и, щурясь от яркого света, неторопливо пошла вдоль вагонов к выходу. Мороз остро покусывал щеки, обжигал легкие. После застоявшейся атмосферы купе холодный пахучий воздух казался крепким, как нашатырный спирт.

Навстречу Лидочке спешили люди. Многие улыбались, предвкушая встречу с близкими, махали издали руками.

Вокруг слышались радостные возгласы, смех. У одного из вагонов группа молодых людей с гомоном окружила высокого чернобородого человека в рыжей шубе нараспашку. Человек, улыбаясь, здоровался за руки с собравшимися, хлопал их по плечам и спинам. Лицо у него было мужественное и интеллигентное. «Наверное, писатель или полярник, — подумала Лидочка и тоже улыбнулась. — Бывают же такие люди!» Лидочка вышла на привокзальный двор и осмотрелась. Где-то тут должна быть станция метро. Так говорил муж. Но метро не было видно. Впереди стояло старое разоренное здание, слева за новым зданием вокзала шли деревянные заборы, справа за железнодорожными путями тоже виднелись какие-то старые постройки. Вокзал, как видно, перестраивался. Куда идти? Лидочка подумала и повернула направо. Опять пошли заборы, открылась обширная площадь, исполосованная трамвайными рельсами.

Поплутав немного, Лидочка спросила у прохожего, где находится станция метро. Ответ несколько озадачил ее.

Оказалось, что идти нужно через всю площадь. Странно.

Муж говорил, что метро находится рядом с вокзалом.

Значит, не в ту сторону пошла, и теперь придется возвращаться окольным путем.

…Лидочка спустилась вниз по эскалатору и немного постояла перед указательной табличкой с названиями станций. Ей нужно было ехать до Горьковской, но Горьковская в списке почему-то не значилась. Лидочка остановила двух-трех человек, но те оказались приезжими и сами ничего не знали. В этот момент справа из тоннеля с грохотом вылетел поезд и стал тормозить. Лидочка вспомнила одну из инструкций мужа, гласившую: сесть в правый от эскалатора поезд и сойти на третьей остановке. Так она и поступила.

И опять заминка. Через две остановки вместо ожидаемой Горьковской диктор объявил Курскую, а дальше пообещал Комсомольскую.

Лидочка, недоумевая, обратилась к пассажирам. Сразу все и выяснилось. Оказалось, что Павелецкий вокзал имеет две станции метро — кольцевую и радиальную, и она села на кольцевую, которая дальше от вокзала. Лидочке растолковали, что теперь, чтобы добраться до Горьковской, ей лучше всего доехать до Белорусской, а там выйти наружу и сесть на троллейбус, идущий по улице Горького, — так будет всего быстрее.

«Вот растяпа!» — ругала себя Лидочка, поднимаясь вверх по эскалатору. Узнал бы муж, обязательно сделал бы внушение: «Со мной, Лидия, ничего подобного произойти не может, потому что я сначала тщательно все обдумаю, а потом действую».

Пройдя через два перехода, Лидочка вышла на улицу Горького. И снова оказалось, что она допустила ошибку.

Троллейбусная остановка находилась совсем в другой стороне, у Белорусского вокзала. Возвращаться назад не имело смысла, и Лидочка решила идти пешком до следующей остановки, а там сесть.

Ругая себя за головотяпство, Лидочка тащилась с тяжелым чемоданом по улице Горького. Ну ошиблась один раз, так узнай все как следует! Сколько вот так теперь плюхать?

Плюхать оказалось долго. Лидочка шла, шла, а троллейбусной остановки все не было. Ну, конечно, это же столица — здесь перегоны в два раза длиннее, чем в провинции. А может быть, просто пропустила? Лидочка поставила чемодан у обочины и стала махать рукой, пытаясь поймать такси. Куда там! Машины мчались по середине улицы не останавливаясь.

В этот момент за спиной у Лидочки хлопнула дверь, и до нее донесся теплый аромат кондитерских изделий.

Лидочка обернулась и увидела кулинарный магазин, сверкавший на солнце чуть примороженными стеклами.

Очень кстати! Она уже основательно устала и хотела есть.

Лидочка толкнула дверь и вошла в магазин. Народу здесь было совсем мало — несколько человек в торговом зале, да двое в маленьком кафетерии у входа. Лидочка, сама не зная почему, обратила внимание на эту пару.

Они стояли за каменным столиком у окна — один среднего роста, в пальто, с аккуратной во всю нижнюю часть лица черной бородкой, второй рослый, светловолосый, в черной меховой куртке. Рядом на столике лежали их шапки. Светловолосый блондин — он стоял к Лидочке спиной — говорил, сдержанно жестикулируя, а товарищ слушал его, прихлебывая кофе и кивая. Что-то странно знакомое почудилось Лидочке в фигуре блондина, лица которого она не могла видеть, что-то такое, отчего ноги ее сами пошли к кафетерию, хотя она хотела сначала посмотреть витрины в зале.

Лидочка подошла к прилавку и заказала кофе с пирожным. Сквозь звуки музыки, несшейся из динамиков на стене, до нее долетел обрывок разговора двух мужчин.

— Если бы вы знали, какая это сволочь! Он за деньги не только озеро - мать родную отравит!

— Ничего, ничего, сейчас за экологию всерьез взялись. Думаю, что ваша публикация подействует.

И снова: удивительно знакомым показался Лидочке голос блондина, обругавшего кого-то «сволочью», — высокий, чуточку глуховатый… Если бы не эта эмоциональная окраска, можно было бы подумать… У Лидочки в груди похолодело от одного совершенно абсурдного предположения. С этого момента она не выпускала из поля зрения мощную спину блондина — и когда рассчитывалась с продавщицей, и потом, стоя за столиком неподалеку от прилавка. У нее вдруг пропал аппетит. С нарастающим беспокойством она прислушивалась к беседе двух мужчин. Похоже, они были техническими специалистами, потому что разговор шел о каком-то проекте, с которым оба были несогласны и даже называли вредительским.

Один раз в разговоре промелькнула фамилия некоего Стулова, показавшаяся Лидочке знакомой. Кажется, слышала она уже эту фамилию, и, кажется, от мужа.

Лидочка механически ковыряла ложкой пирожное, будучи не в силах заставить себя есть. Нужно было прежде разобраться с этим блондином. Она теперь очень хотела и боялась увидеть его лицо.

…Блондин сгреб обе чашки и прошагал мимо Лидочки к прилавку.

— Пожалуйста, еще два двойных со сливками.

Он вынул из кармана куртки горсть смятых денежных бумажек, посмотрел, протянул одну продавцу, остальные небрежно сунул в карман. У Лидочки все оборвалось внутри. Предчувствие не обмануло ее. В трех шагах от нее стоял… Владимир Сергеевич, ее муж, с которым только вчера они расстались на вокзале города Григорьевска!

— Подождите, за сгущенкой схожу, — сказала продавщица.

Да, это был Владимир Сергеевич и в то же время не он. Муж ни в коем случае не позволил бы себе так небрежно обращаться с деньгами. Деньги он хранил только в бумажнике, сложенными в аккуратную стопку.

Лидочка, пи жива ни мертва, все смотрела на двойника, а тот стоял, положив на прилавок руки, и ждал, когда придет продавщица.

Почувствовав на себе взгляд, он покосился в сторону Лидочки, а потом повернул голову. В одну секунду она разглядела его всего. Поразительное сходство! Голубые глаза, крепкий, волевой подбородок, короткий прямой нос.

И родинка, родинка на левом виске! Вылитый муж, только выглядит как будто постарше и глаза не неподвижно спокойные, как у Владимира Сергеевича, а живые, умные.

Секунду или две они смотрели друг на друга — Лидочка в состоянии почти гипнотического оцепенения, двойник с любопытством. Потом двойник повернулся и, чуть кивнув, произнес голосом мужа:

— Вы что-то хотите сказать?

Тон вежливо-серьезный, без малейшей шутливости, какой можно было бы ожидать в подобной ситуации.

— Нет, ничего, — покачала головой Лидочка и, помолчав, добавила первое, что пришло в голову: — Извините, я вас… за одного актера приняла.

— Вон как! — вежливо удивился двойник. — За кого же?

— Вы не знаете… он наш местный, из драмтеатра.

— Ага, значит, вы приезжая? — догадался двойник.

— Да.

— И надолго в Москву?

— На две недели, — сказала Лидочка. Сердце ее молоточком постукивало в груди. По особому выражению на лице двойника она почувствовала, что заинтересовала его. И действительно, в следующую минуту двойник шагнул к ее столику и остановился, облокачиваясь.

— Ну что ж, — сказал он все тем же дружелюбным тоном. — Мне повезло, что я оказался похож на какого-то неизвестного мне актера. Благодаря этому человеку на меня обратила внимание такая симпатичная женщина. Вас как зовут?

— Лида.

— А меня Володя.

— Как? — вырвалось у Лидочки. — По отчеству как? — тут же поправилась она.

— Сергеевич. Владимир Сергеевич Колесников. А вас?

— Лидия Ивановна, — пролепетала Лидочка, чувствуя, что сейчас у нее остановится сердце и она упадет. — Я… из Белгорода.

Зачем она назвала Белгород? Она всего раз была в Белгороде. Ах, все равно! Подальше от Григорьевска. Он не должен знать, что она из Григорьевска.

— Молодой человек, ваш кофе!

Второй Колесников повернулся, и две чашки кофе с тихим стуком опустилась на каменную поверхность столика.

— Дмитрий Александрович, идите к нам, — позвал он товарища.

Тут Лидочка очнулась от оцепенения.

— Простите, я сейчас, — сказала она, — мне нужно срочно позвонить.

Она даже глянула на часы, чтобы он поверил, что ей действительно нужно позвонить.

— За углом направо, — сказал двойник.

Лидочка в самом деле дошла до телефонной будки, которая, к счастью, оказалась пустой, и даже сняла трубку, но вынуждена была повесить, потому что трубка прыгала в ее руке. Не может быть! Не может быть! Владимир Сергеевич Колесников остался в городе Григорьевске за тысячу километров от Москвы. Не может быть, чтобы два совершенно похожих друг на друга человека носили одинаковые фамилию, имя, отчество. А у этих есть общее и в манере разговора, только московский Колесников гораздо раскованнее, естественнее григорьевского. Кто он?

Брат-близнец? Но муж ни разу не упоминал ни о каком брате, да и не дают близнецам одинаковые имена. Просто двойник, рожденный другой женщиной? Нет, не то…

А что, если это муж? Последнее время он стал подозрительным и ревнивым. Все время спрашивает, где была да почему задержалась. В Москву еле отпустил… Прилетел на самолете ночью, выследил и теперь, чтобы проверить ее, разыгрывает комедию. Опять не то… Тогда хоть внешность изменил бы или назвался бы другим именем.

Лидочка ахнула, закрыв рот ладонью. А что, если Владимир Сергеевич шпион? А это его двойник, живущий в Москве. От этой ужасной, но единственной, хоть что-то объясняющей мысли Лидочке стало так плохо, что она без сил опустила руки и прислонилась к стене будки.

Да, да… живет в маске, играя какую-то роль, женился по расчету… Это похоже… А на двойника она налетела случайно по обычному своему везению.

Лидочка постояла еще немного, успокаиваясь. Ну что ж, это даже хорошо, что она встретила двойника. По крайней мере, будет теперь знать, как себя вести. Главное, не показывать виду, что она о чем-то догадывается.

И хорошо, что про Белгород сказала…

В магазин Лидочка вернулась с намерением вести себя так, как будто ничего особенного не случилось. Обычное мимолетное знакомство, он ни о чем не догадывается, а потому причин для волнений нет.

Оба мужчины стояли за ее столиком и пили кофе.

— Знакомьтесь, — сказал двойник Лидочке. — Это Дмитрий Александрович Гончаров, хирург.

Тот кивнул, улыбнувшись в бороду.

— Лидия Ивановна, — представилась Лидочка и, подумав, добавила: — Я библиотекарь.

— Прекрасная профессия, — похвалил двойник, — хотя и не очень престижная по нынешним временам.

— Да, сейчас многие ищут каких-то выгод, а у нас выгод никаких, и платят немного.

— Что же вас заставило выбрать такую профессию, где нет никаких выгод? — удивился двойник.

Лидочка пожала плечами.

— Нравится.

— А деньги вас не интересуют?

— Почему же? Интересуют. Только ведь не все на свете можно измерять деньгами.

— Вон оно что! — еще больше удивился двойник. — Значит, вы из породы идеалистов? Очень приятно. Мы с Дмитрием Александровичем, представьте себе, тоже идеалисты. Вообще, нас на земле еще довольно много осталось, так что не огорчайтесь.

— Я и не огорчаюсь, — улыбнулась Лидочка.

«Никакой он не шпион», — подумала она.

— А знаете, Лидия Ивановна, ведь мы с вами познакомились вовсе не случайно, — продолжал двойник, смело разглядывая Лидочку.

Лидочка насторожилась.

— Я не обманываю. Дело в том, что Дмитрий Александрович обладает некоторыми редкими способностями, например способностью к ясновидению. Не далее как вчера он предсказал, что в скором времени я познакомлюсь с маленькой кареглазой женщиной из другого города, которая первой проявит ко мне интерес, и что это будет милая, добрая женщина. Все совпадает. Дмитрий Александрович, подтвердите, пожалуйста, а то Лидия Ивановна думает, что я все выдумал.

— Подтверждаю, — кивнул бородатый Дмитрий Александрович.

У него было доброе, покрытое первыми мелкими морщинками лицо сорокалетнего человека. Тревожное чувство на миг охватило Лидочку, но тут же прошло. Нет, нет… тут никакого подвоха… обычная игра… Ясно, что оба хорошие, порядочные люди.

— Еще он сказал, что эта женщина сразу мне понравится и мы с ней продолжим знакомство.

— Ну этого я, положим, не говорил, — заметил Дмитрий Александрович.

— Говорили, говорили, не отпирайтесь! А если и не говорили, то можете сейчас сказать. Чего вам стоит?

Лидочка засмеялась. Ей тоже начинал нравиться этот симпатичный московский Колесников, так похожий и так не похожий на ее мужа.

Гончаров допил свой кофе и промокнул рот чистым носовым платком.

— Прошу прощения, вынужден вас покинуть, — сказал он обоим. — Желаю вам интересно провести время в Москве, Лидия Ивановна.

— Благодарю, — сказала Лидочка.

— А как же со Стуловым? Может быть, все-таки решитесь, а? Нагнали бы на него черную меланхолию, что ли… — попросил о чем-то Гончарова двойник.

— Извините меня, Володя, но тут разговора быть не может. В конце концов, это уголовщина.

— Вообще-то, да… Ну, ладно, как-нибудь сами справимся.

— Желаю удачи.

Мужчины пожали друг другу руки, Гончаров раскланялся с Лидочкой и пошел к выходу.

Некоторое время Лидочка и ее новый знакомый стояли молча.

Лидочка наконец съела пирожное и запила его остывшим кофе.

— Еще чашку? — предложил двойжак.

— Можно.

Они снова пили кофе и разговаривали. Лидочка понемногу привыкла к новому положению и начала успокаиваться, как бывает, когда проходит первое сильное потрясение.

— Ваш друг, наверное, хороший врач? — спросила она, глядя снизу вверх на собеседника. — У него такое приятное лицо и пальцы, как у пианиста.

— Не просто хороший, а гениальный. Это, можно сказать, современный Пирогов. Единственный в стране хирург, который делает сложнейшие операции без наркоза.

— Как без наркоза?

— Без химического наркоза, — пояснил двойник. — Некоторые люди совершенно его не переносят. Что, никогда не слышали?

— Не слышала, — покачала головой Лидочка.

— Тогда объясню. Дмитрий Александрович несколько лет работал в Индии и там кое-чему научился у йогов, в том числе и обезболиванию без наркоза. Представляете, больного оперируют в полном сознании — режут плоть, пилят кости, а он совершенно ничего не чувствует. Должен вам сообщить, что Дмитрий Александрович вообще личность выдающаяся. Он ведь в самом деле предсказал нашу встречу.

— Он еще что-нибудь обо мне говорил? — осторожно спросила Лидочка.

— Ага, испугались! — улыбнулся двойник. — Можете быть спокойны, ничего он о вас больше не говорил. Зато я могу сказать.

— Что же вы можете сказать?

— А вот мы сейчас про вас все узнаем. Дайте-ка вашу руку.

Он взял левую Лидочкину руку с обручальным кольцом на пальце и повернул ее ладонью вверх, глядя между тем Лидочке прямо в лицо.

— Могу сказать, например, что вы замужем.

— Ну это и так ясно.

— Что у вас скорее всего нет детей…

Лидочка промолчала.

— …что с мужем у вас сложные отношения.

Вот нахал! Ясно, что женщина, которая любит своего мужа, тем более молодая, не станет вступать в знакомство с первым встречным. Она хотела убрать руку, но двойник удержал ее.

— Он хороший человек? — услышала Лидочка.

Это был принципиальный вопрос, заданный особым тоном. Лидочка поняла, что от ответа на него зависит многое.

— Он странный человек, — сказала она.

Помолчали секунду-другую.

— Вы любите его?

— Ого! — усмехнулась Лидочка. — Сразу все хотите знать.

— Сразу все, — сказал двойник. — Думаю, что не любите. У вас не очень-то веселые глаза.

Лидочка ничего на это не ответила и осторожно высвободила руку.

— Мне уже надо идти…

— Мне тоже, — сказал двойник. — Куда прикажете?

Он взял ее чемодан.

— В «Центральную», — сказала Лидочка, зная уже, что теперь им никуда друг от друга не деться.

Они вышли наружу и неторопливым шагом двинулись по улице Горького.

Лидочка, желая избежать расспросов о себе, сама спросила двойника:

— А вы москвич?

— Начинающий москвич. Всего четвертый год стажа.

Он коротко рассказал о себе. По специальности инженер-конструктор химической автоматики. Работал в Сибири, в одном проектном институте, но разругался с начальником своего отдела и ушел из института, вообще бросил свою профессию. Теперь работает озеленителем в московском городском тресте зеленых насаждений и одновременно учится на вечернем отделении биологического факультета МГУ.

Еще одно совпадение! Муж тоже прежде работал в Сибири в каком-то институте, связанном с химией, но только переехал в Григорьевск, а не в Москву. Наваждение какое-то…

— Почему же вы сменили профессию? — как будто из простого любопытства поинтересовалась Лидочка.

— Почему?.. Тут, знаете ли, целая история. Долго рассказывать.

— А вы расскажите, — попросила Лидочка.

Она уже точно теперь знала, что он понятия не имеет, с кем его свел случай, и решила держаться смелее.

— Вам это в самом деле интересно? — с сомнением сказал двойник.

— Очень интересно. Я люблю слушать, когда другие люди рассказывают о себе.

— Э, да уж не занимаетесь ли вы писательством, моя милая! — воскликнул двойник и даже остановился, разглядывая Лидочку.

— Ну что вы! — сказала Лидочка. — Литературных способностей у меня кот наплакал. Просто мне действительно интересно знать, как живут другие люди.

— Ну, что ж, пожалуйста…

Он начал рассказывать, сначала без особого энтузиазма, как бывает, когда говорят по заказу, но постепенно увлекся и разговорился. Он, конечно, ни сном ни духом не ведал, какую заинтересованную и внимательную слушательницу нашел в лице Лидочки. История же была вот какая. «Нитрон» так назывался их институт — разрабатывал проект высокопроизводительного автоматического цеха по производству нового, не применявшегося раньше в промышленности вида химического сырья. Выполнял эту работу отдел спецавтоматики под руководством некоего Стулова Роберта Евгеньевича, кандидата технических наук и начальника отдела. Ожидался громадный экономический эффект, а с ним и всевозможные блага — премии, научные степени, публикации, загранкомандировки и прочее. Колесников после окончания политехнического института, как лучший из студентов, был направлен на работу в «Нитрон» и угодил как раз к началу проектирования. За три с небольшим года он сделал большие успехи — вырос до ведущего конструктора, стал соавтором двух изобретений, на которые были поданы заявки, и уже начинал подумывать о теме будущей диссертации.

О нем говорили как о восходящей звезде института, предсказывали ему большое будущее. Но судьба и сам Колесников распорядились по-иному.

Все началось с письма, которое прислал Володе его школьный учитель природоведения. Володя был родом из старого сибирского села, находившегося на берегу громадного Лебяжьего озера — места изумительно красивые, богатые природой. Здесь издавна жили рыбаки и охотники.

В письме сообщалось, что цех, проектируемый их институтом, собираются строить рядом с целлюлозно-бумажным комбинатом, который уже много лет стоял на озере Лебяжьем, и оказалось, что это очень и очень плохо. Учитель приложил к письму вырезанную из английской газеты «Морнинг стар» статью о судебном процессе, возбужденном мэрией небольшого английского городка против крупного американского химического концерна за причиненные городу убытки. Один из заводов этого концерна, находившийся в городе, точнее, неподалеку от города на берегу озера, выпускал новое химическое сырье — как раз то самое, осваивать которое собирались «нитроновцы».

В результате за десять лет эксплуатации предприятия в озере исчезла рыба, резко снизились урожаи на соседних участках, что-то там еще произошло, одним словом, нарушилась, и сильно, экология. Экспертиза установила, что отходы завода содержали малые концентрации особых веществ, которые постепенно угнетали деятельность живых организмов, причинил вред наследственному аппарату. И никто сначала не мог этого предвидеть!

Письмо очень взволновало и огорчило Колесникова.

Нужно было что-то делать. Прежде всего по собственной инициативе он обратился в местный филиал всесоюзного института микробиологии, где работали его знакомые. Ответ он получил через месяц, и ответ был удручающим.

Да, сказали ему, даже ничтожные дозы вредного вещества могут оказаться опасными для флоры и фауны, но обнаружиться это может с запаздыванием, спустя годы, когда и спрашивать будет не с кого. На озере такой цех лучше не ставить, а придумать другой способ утилизации отходов.

Тогда инженер Колесников выступил на ближайшем техническом совете, где рассказал о своих сомнениях.

Его не приняли всерьез. Он написал обстоятельную докладную записку на имя директора института, выступал еще несколько раз на различных совещаниях, и все без результата. Руководители проекта были ослеплены материальными выгодами, которые он сулил, и ничего не желали знать. Между тем в филиале института микробиологии тоже не дремали. Там, со своей стороны, заинтересовались проектом, один из сотрудников даже опубликовал проблемную статью на эту тему в областной газете, возникла было даже дискуссия под названием «Нужен ли Лебяжьему химический цех?», но быстро заглохла. «Нитроновцы» доказали, что нужен. Институт, однако, основательно полихорадило, тем более что Колесников не думал сдаваться — ведь речь шла о благополучии родного края, в котором он вырос и где жили его родные. Он стал действовать дальше, обратился в Министерство лесной промышленности… Проект опять-таки с большим трудом, но отстояли. Стулов и Колесников стали врагами. Стулов натравил па него сотрудников, выставив склочником. Создалась совершенно невыносимая для работы обстановка, совпавшая с полным разочарованием в профессии, где царили только железная логика и бездушные цифры.

И Колесников ушел из института…

— Вот теперь работаю озеленителем, — сказал он с печальной усмешкой. - По мере сил и возможностей стараюсь компенсировать вред, который приносят все эти стуловы.

— И цех построили? — спросила Лидочка.

— Да нет… пока вопрос открыт. Мы ведь тоже не сидели сложа руки эти годы. Там, в Сибири, целый комитет возник по защите Лебяжьего, а я у них вроде полномочного представителя в столице. А вот и ваша гостиница, - сказал он, останавливаясь перед застекленными деревянными дверями, через которые входили и выходили люди.

— Уже пришли? — удивилась Лидочка.

Знакомство на этом, разумеется, закончиться не могло. Договорились, что, пока Лидочка будет устраиваться, Колесников подождет ее внизу в вестибюле, а потом они вместе погуляют. Лидочка не чувствовала ни малейшей вины перед Владимиром Сергеевичем. День воскресный, время есть, и гулять она будет не с кем-нибудь, а почти с собственным мужем. Ох, это «почти», путающее мысли и чувства! Стоя в очереди к администратору, Лидочка продолжала мучиться неразрешимым вопросом: кто же он такой, этот второй Колесников, и какая связь существует между ним и тем Колесниковым, который остался в Григорьевске? История с проектом особенно взволновала и смутила ее. Кое-что о проекте и начальнике отдела Стулове она, оказывается, мимоходом слышала от своего мужа (вот почему эта фамилия показалась ей знакомой!), но только муж, помнится, говорил и о проекте и о Стулове в хвалебных тонах, на которые вообще был скуп, когда речь шла о других людях. Стулова он считал талантливым руководителем, у которого он многому научился. Ничего не прояснилось…

Ей дали одноместный номер во втором корпусе гостиницы, находившемся в удобном месте — на углу Петровки и Столешникова переулка, сказали, что место действительно хорошее: магазины, кафе, метро — все рядом.

Двойник проводил ее и туда. Пока шли, разговаривали о том, как провести сегодняшний вечер. Двойник предлагал для начала съездить на выставку антропоморфных роботов в Сокольниках, оттуда в Третьяковку, а вечером посидеть в каком-нибудь кафе или ресторане, где поменьше народу. Лидочка заметила у него еще некоторые черты, одинаковые с мужем, настолько одинаковые, что ей становилось не по себе и в голову лезла пугающая мысль: да уж не муж ли это? Так же, как муж, он нес чемодан, положив большой палец на ручку, а не в обхват, как другие люди, так же едва заметно прихрамывал на левую ногу. Не курил, как и муж, — у памятника Юрию Долгорукому какой-то паренек попросил у него сигарету, он сказал, что не курит. И разговорчив он был, как муж.

В то же время в его манерах и во всем поведении не было и тени занудства и самохвальства, столь свойственных Владимиру Сергеевичу. В отличие от мужа слушать его было приятно…

Переодеваясь у себя в номере, Лидочка сделала такое открытие — ее муж и московский Колесников, если они все-таки близнецы, это два варианта одной и той же личности, задуманной природой, только в муже она получилась неудачной, а в москвиче удалась полностью. Лидочке всегда нравились такие мужчины — высокие голубоглазые блондины, и она с жалостью к себе подумала, что произошла печальная ошибка. С ним-то, с московским Колесниковым, она и должна была познакомиться с самого начала.

…И ему она, кажется, тоже понравилась, как в свое время мужу. Говорят, у близнецов совпадает не только внешность, но и вкусы. Интересно, женат ли он?.. Наверное, был женат, но развелся. Сейчас это обычное дело…

Глава 3

Телефонный разговор с мужем Денек между тем разыгрывался превосходный. Яркое не по-зимнему солнце плавилось в голубом небе, согревая воздух, и мороз почти не чувствовался. Узенький Столешников переулок со стороны гостиницы был погружен в тень, которая казалась почти черной в сравнении с ярко освещенной противоположной стороной.

Лидочка остановилась на крыльце, ища глазами своего знакомого, а он уже подходил сбоку с букетиком алых гвоздик.

— Какая прелесть! — сказала она, принимая цветы. (Вот уж до чего никогда не додумался бы муж!) — Только что же с ними делать? - засомневалась она. — Подождите, я отнесу в номер.

— Отнесите, — улыбнулся он.

Этот неожиданный и такой приятный подарок — Лидочка очень любила цветы и особенно южные гвоздики — вызвал у нее прилив теплых чувств к двойнику. Какой молодец! Сумел же где-то раздобыть, пока она переодевалась. Нет, Владимиру Сергеевичу даже в голову такое не могло бы прийти. Цветы? Это же пустая трата денег! Постоят и увянут.

Они пошли, разговаривая, по теневой стороне улицы.

— Как вы относитесь к роботам, Лидочка?

— Никак, — отозвалась она. — Я в технике совсем не разбираюсь. А вы, Володя, любите роботов?

Она тоже назвала его по имени в ответ на «Лидочку», давая понять, что охотно принимает дружескую форму обращения без отчеств.

— Как странно вы сказали — «любите роботов»! Любовь и робот… могут ли существовать два более несовместимых понятия?

— А как же любят машины? — просто так, вовсе не желая вступать в спор, возразила Лидочка.

— Я полагаю, любят не машины, а те удовольствия, которые они доставляют, то есть самое себя, а это чувство прямо противоположное любви.

— Что ж, метко! — похвалила собеседника Лидочка. — Вы, оказывается, философ.

— Ну что вы, какой я философ! Вот Гончаров — это действительно философ. Он-то мне и посоветовал сходить на выставку. Говорит, что наводит на размышления. Что ж, посмотрим, какие размышления она вызовет у нас с вами.

— Посмотрим, — сказала Лидочка.

У нее тихонько кружилась голова от обилия света и впечатлений и еще от того, что его рука сжимала ее локоть. Ей было решительно все равно, куда идти и что смотреть, — лишь бы продолжалось это удивительное знакомство.

…В огромном выставочном зале было шумно, как на южном базаре. Рядами тянулись павильоны различных фирм, отделенные друг от друга проходами. Но проходам ходили толпы возбужденных людей, которые несли охапками разноцветные рекламные проспекты. Слышалась иностранная речь, сверкали вспышки блицев — выставка, как оказалось, состояла почти сплошь из продукции зарубежных фирм.

Около часа Лидочка и Володя ходили между рядами, рассматривали экспонаты и слушали объяснения гидов, многие из которых говорили на хорошем русском языке.

В специально оборудованных интерьерах, освещенных лампами дневного света, выполняли разную работу человекоподобные роботы. Роботы были всех размеров и видов — и маленькие и большие, и совсем карлики и богатыри выше человеческого роста, роботы-мужчины, роботы-женщины, с пугающе похожими на человеческие лицами. Они убирали квартиры, стригли искусственные газоны, готовили еду, нянчили и пеленали детей, тоже искусственных. В одном из залов Лидочка и Володя увидели пятиметрового гиганта с раскосыми глазами, в яркой японской одежде, который плясал и кривлялся. Рядом стоял маленький японец в канареечного цвета фирменной робе и, улыбаясь, объяснял что-то собравшимся вокруг людям. Те слушали с заинтересованными лицами.

— Вот вам и сказка, ставшая былью, — заметил Володя. — Ну чем не джинн из бутылки?

— Таким страшилищем только детей пугать, — сказала Лидочка. — Зачем их делают?

— А черт их знает! Японцы вообще помешались на роботах. У них уже целые заводы работают без единого человека. И вот такими игрушками увлекаются.

…Вдалеке блеснула золотом вывеска: «Григорьевский политехнический институт». Вот так сюрприз! Лидочка и не предполагала, что ее земляки настолько преуспели в роботехнике, что попали на международную выставку.

— Пойдемте посмотрим, — сказала она Володе.

У советского павильона тоже было много народу. По зеленому паласу ходил похожий на манекена неестественно бледный, высокий, голый по пояс робот в шортах, а рядом с ним колдовал молодой курчавый брюнет в очках. Он отдавал роботу команды, и тот послушно выполнял их — останавливался, шел назад, пятясь, поворачивал вправо и влево.

Лидочка и Володя остановились перед таблицей, стоявшей за перилами на треноге. На пей было написано: «ЧАРСИ — чувствующий антропоморфный робот системы Иконникова» и дальше маленькими буквами — кем и когда изготовлен.

— Как? В самом деле чувствующий? — простодушно удивилась Лидочка.

— А как же? Если ему наступить на мозоль, заорет не своим голосом.

Лидочка засмеялась.

— Имя-то какое придумали! — сказала она.

— Да, поломали мужики голову, чтобы лицом в грязь не ударить. И смысл есть, и звучит красиво, по-иностранному. И мы, мол, не лаптем щи хлебаем.

…Курчавый молодой человек, блеснув очками, громко объявил: «Это нашатырный спирт», — и поднес к носу робота пузырек. Тот медленно отворотил голову.

— Вы ему настоящего спирта поднесите, — посоветовали из толпы. Зрители засмеялись. Молодой человек тоже добродушно улыбнулся.

— Ну и как впечатление? — спросил Володя Лидочку, когда они выходили с выставки.

— Вы знаете, не очень, — подумав, призналась Лидочка. — Как-то все это… бездушно.

— Мертвечинкой припахивает?

— Пожалуй… Мне особенно роботы-няньки не понравились. По-моему, это глупая выдумка. Они, конечно, красивые, только все равно никакая машина не может заменить ребенку матери, или какие-то совершенно особые дети получатся.

— Это вы тонко подметили, Лидочка, насчет совершенно особых детей, да ведь инженеры мыслят по-инженерски. Их не интересует, почему некоторые мамы становятся столь плохими, что их можно будет скоро роботами заменять.

— Не хотела бы я дожить до таких времен, — сказала Лидочка.

— Тут еще не все перлы выставлены! Знали бы вы, в какие области проникает нынче роботехника! За рубежом, например, выпускают уже роботов-любовников и любовниц. Специально горячим молоком накачивают, чтобы телесность натуральнее воспроизвести.

— Кошмар! — проговорила Лидочка, неловко усмехаясь.

— Я не выдумываю! Мы с Гончаровым видели недавно рекламу в одном американском журнале. Что-то вроде: «Превосходная любовница для стеснительных мужчин с фантазией». И фотографии в разных ракурсах. Стопроцентная дама — от настоящей не отличишь. Впрочем, извините, — сказал он, заглядывая Лидочке в лицо, — это тема не для наших российских душ. Давайте-ка где-нибудь пообедаем, а потом в Третьяковку, как договаривались. Очень интересно для контраста.

…Два часа спустя они уже ходили по залам Третьяковки. Контраст по сравнению с выставкой оказался действительно впечатляющим. Как будто из заводского цеха попали в цветущий сад. Картины старых мастеров, бесконечно чуждые технологии, дышали подлинной жизнью.

Репин, Тропинин, Васнецов, Перов, Левитан…

Стояли подолгу у знаменитых полотен и молча смотрели, изредка обмениваясь впечатлениями. После каждой большой картины Лидочка только вздыхала и шла дальше за Володей. Все бы хорошо, если бы не обилие людей да мешавшие сосредоточиться заунывные голоса экскурсоводов, чем-то напоминавших роботов.

Отдел современной живописи… Скачущие по степи кони с всадниками, марширующие красноармейцы, черные иглы штыков… Много тревоги, движения, необузданной страсти. Безумный глаз быка, убиваемого матадором…

Распятый на кресте человек на фоне изломанных контуров объятого пожаром города. Человек висит спиной к зрителю. Это что еще за художественный выверт? И вдруг пронизанный солнечным светом мирный горный пейзаж, тоненькая женская фигурка со вздувшимся пузырем подолом платья. Ветер и солнце…

В отделе древнерусской живописи их внимание привлекла небольшая икона с изображением Божьей Матери.

Лидочка успела устать от хождений, поэтому смотрела экспозиции в этом зале не очень внимательно. Но вот они остановились перед простой деревянной иконой, и Лидочка вдруг испытала внезапное чувство острой жалости к этой женщине, прижавшей к груди младенца, — такая пронзительная скорбь сквозила во всем ее облике и в то же время так кротко и мудро смотрели ее большие голубые глаза. Лидочка была поражена. Пожалуй, пи один из портретов, увиденных ею в других залах, не производил на нее такого сильного впечатления. Древнему художнику непостижимым образом удалось с помощью простых линий и красок передать то, что редко удавалось и прославленным мастерам реалистической живописи, — чувство утраты. А как знакомо было это чувство Лидочке!

— Здорово, правда? — негромко сказал стоявший рядом Володя.

Лидочка молча покивала.

— …Обратите внимание на наклон головы, — говорил тихий мужской голос сзади, — очень выразительная деталь…

— Это тоже входит в канон?

— Да… но каждый художник имел определенную свободу и в рамках канона. Тут, видите ли, какая идея… Божья Мать знает, что ждет ее сына, и понимает неизбежность и необходимость этой жертвы. Пожалуй, самый трагический образ в мировой живописи…

В зале было сумрачно и тихо, неслышными шагами ходили посетители. Эта торжественная тишина, и скорбное женское лицо в траурной головной накидке, и воркующий интеллигентный голос за спиной действовали завораживающе. Хотелось стоять, смотреть и никуда не уходить…

Вечером, когда уже начало темнеть, они погуляли немного по Красной площади. Высоко в сером небе сияла рубиновая звезда Спасской башни. Напротив, бугрясь колокольнями, высился ярко освещенный прожекторами храм Василия Блаженного. У Мавзолея толпились люди, ожидая смены караула. Солдаты, стоявшие у входа, могли показаться застывшими изваяниями, если бы не их посиневшие от холода скулы, выдававшие живую, чувствующую человеческую плоть. Лидочка испытывала вдвойне необычное чувство — оттого, что она впервые на этом уникальном, известном всему миру месте земли, и оттого, что рядом с ней двойник ее мужа, даже не подозревающий, с кем его свела судьба. Лидочка немного рассказала о себе. Рано потеряла родителей оба погибли в автомобильной катастрофе, — жила у тети, одинокой женщины, страдавшей диабетом. Окончила школу с золотой медалью, хотела поступить в МГУ на филологический, но не решилась оставить тетю и поступила в библиотечный техникум. Потом тетя умерла, и она вышла замуж, потому что одной жить было тоскливо. С мужем и повезло и не повезло. Человек он серьезный и внешне симпатичный, даже красивый. Бес толкнул Лидочку, и она добавила, покосившись на Володю: «Немного на вас похож. Такой же высокий блондин. Но ужасный рационалист, ничем, кроме работы, не интересуется и, беда, совсем не любит детей». «Да, — заметил тут Володя, — чахнет наша мужская порода — то безответственные разгильдяи, то супердеятели, занятые карьерой». «А вы себя к кому относите?» - спросила с улыбкой Лидочка. «Раньше, пожалуй, ко вторым тянулся, да жизнь подкорректировала мозги». «Это история с цехом?» — сказала Лидочка. «Не только. Была там еще одна история на грани невероятного».

У Лидочки сквозняком прохватило в груди. Сейчас расскажет! Но Володя промолчал, а потом они стали говорить совсем на другую тему…

Остаток этого вечера они провели в небольшом кафе-чебуречной, на которое набрели, блуждая по московским переулкам. Посетителей здесь было немного, и Лидочка с Володей заняли отдельный столик в углу. Гардеробщик-швейцар объяснил, что заведение открылось несколько дней назад, и многие еще не знают о его существовании.

Это было типичное современное кафе, стилизованное под старину сводчатые потолки, дубовые столики и скамейки, над столиками висячие ажурные фонари с цветными стеклами. В отдельной нише в стене располагался буфет с кассой и спиртными напитками. Володя принес две громадные порции чебуреков, при виде которых у Лидочки разыгрался аппетит. Она основательно проголодалась после прогулки.

— Пить что-нибудь будем?

— Сок, если есть. Вино я совсем не могу.

Володя улыбнулся.

— Смотрите, какое совпадение! Я тоже не могу.

Он сходил в буфет и вернулся с двумя бутылками виноградного сока.

Выпили сока, съели чебуреков, которые оказались очень сочными и вкусными. Володя стал рассказывать, как в детстве, когда ему было пятнадцать лет, пьяные парни затащили его на деревенскую свадьбу и напоили самогоном, как ему было потом скверно — мать еле отходила.

— Есть такие дураки, — с неодобрением сказала Лпдочка.

— К сожалению, есть, но лично я этим оболтусам очень благодарен за науку. Они у меня на всю жизнь отбили охоту к спиртному.

…Что-то муж никогда ничего такого о себе не рассказывал. Он вообще ничего не говорил о своем детстве, словно никогда не был ребенком.

— …Но откровенно говоря, у меня плохая наследственность, — сказал вдруг Володя.

— Как так?

— Да так. У меня был родной брат-алкоголик. Умер четыре года назад.

Он стал рассказывать о брате, и Лидочка внимательно его слушала. Звали брата Юрием. Он с детских лет страдал хронической болезнью печени. При таком заболевании пить, естественно, нельзя, и брат до двадцати лет действительно не брал в рот спиртного. А потом, как Володю в детстве, легкомысленные друзья угостили его вином, и произошла катастрофа. У Юрия вспыхнула страсть к спиртному. Он стал попивать, а потом и вовсе запил.

Много раз после пьянок его отвозили в тяжелом состоянии в больницу, уговаривали, пытались даже лечить — ничего не помогало. Подержится немного и снова начинает пьянствовать. Так и слег.

— Хотите, покажу фотографию? — сказал Володя, как-то странно посмотрев на Лидочку. Он покопался в кармане и вынул оттуда небольшую фотографию.

— Это он на паспорт снимался, еще до запоя.

Лидочка взяла протянутую фотографию и ничего не поняла.

— Так это же вы?

С фотографии на нее смотрело юное, очень красивое и немножко печальное Володино лицо.

— Нет, это мой брат.

У Лидочки перехватило дыхание. Несколько секунд; она как завороженная смотрела на фотографию, совершенно уже ничего не понимая. Сердце у нее часто и тревожно стучало. Она медленно положила фотографию на стол.

— Как похожи… Значит, вы были близнецы?

— Да, так называемые однояйцевые близнецы. У нас с ним все до капли совпадало: внешность, вкусы, привычки. Только я слегка прихрамывал от травмы, полученной в детстве. Нас знакомые только так и различали.

Он спрятал фотографию и сказал со вздохом:

— Ужасно не повезло Юре. Была редчайшая, уникальная возможность спасти его.

— Какая возможность?

Володя долго сидел задумавшись, потом сказал:

— Гончаров хотел ему новую печень пересадить, да сроки не сошлись. Он и пил-то отчасти потому, что думал, что долго не проживет с такой печенью. Все одно, мол, помирать.

Он опять помолчал, глядя сквозь Лидочку отрешенным взглядом.

— Удивительные дела происходят иногда на белом свете, но люди ничего о них не знают. Если мы познакомимся с вами поближе, расскажу вам кое-что интересное.

Лидочка догадалась, что история с братом имеет какое-то отношение к ее мужу, но выспрашивать подробности не решилась. Может быть, стоило прямо сказать Володе, кто у нее муж? Лидочка поколебалась немного и не сказала. Не хватило духу.

Они опять ели чебуреки и пили сок, но Лидочка потеряла интерес к еде. Все эти таинственности основательно взбудоражили ее. Могла ли она даже помыслить, отправляясь в Москву, о том, что ждет ее здесь? Нет, они не шпионы — ни тот, ни другой. Тут что-то совсем-совсем иное.

Поговорили о живописи, о том, что видели в Третьяковке, потом перешли на литературу и нашли много общего во вкусах. Лидочка пожаловалась, что молодежь совсем не читает классику. За дрянными детективами — очередь, а Пушкин новехонький стоит — академическое издание, и в то же время в магазине классику купить невозможно — стали вдруг престижными домашние библиотеки. Ничего не понятно.

— Почему же? Понять можно, — сказал Володя. — Люди подчас тратят бешеную энергию, чтобы обзавестись внешними признаками личности, самоутвердиться, и мало заботятся о накоплении духовных богатств — они же не видны.

— Да, да, — кивала, соглашаясь, Лидочка.

Она опять вспомнила своего мужа, который утверждал, что человек должен заниматься конкретной, практической деятельностью, производить материальные ценности, а не заниматься самокопанием. Даже ей, своей жене, он не раз советовал бросить библиотеку и перейти к нему на завод, хотя бы в отдел технической информации, если уж она так любит бумажную работу. Нет, они совершенно разные люди…

— Тем не менее посидеть вот так в кафе приятно, а?

— Приятно, — улыбнувшись, согласилась Лидочка.

Они пробыли в кафе до закрытия, отдохнули и наговорились. Потом шли по какому-то бульвару среди покрытых снегом деревьев и очутились на улице Горького недалеко от гостиницы «Центральная». Лидочка прочла табличку на углу: «Страстной бульвар». «Какое чудесное название!» — подумала она. В Григорьевске почти и не осталось улиц со старыми названиями. Все попереименовали.

Тихо падали редкие снежинки, переливаясь в свете уличных фонарей. Далеко впереди над Красной площадью горело желтое зарево. Они обогнули заваленный снегом памятник Юрию Долгорукому и остановились в черной тени у скверика.

— Спасибо, дальше я сама дойду, — сказала Лидочка, протягивая Володе руку. — А то вам еще добираться.

Володя взял ее руку в перчатке и прижал к губам.

Они смотрели друг другу в глаза, молчали и улыбались. И промелькнула у обоих одна и та же искусительная мысль, и почувствовала Лидочка короткое движение с его стороны и инстинктивно отстранилась.

Володя все еще держал ее руку, и тогда она, улыбнувшись, нажала ему пальцем на нос и высвободила руку.

— До завтра, — сказала она, сделав два раза ладошкой.

— До завтра.

Он сунул руки в карманы и, повернувшись, пошел широким мужским шагом, чуть заметно прихрамывая.

«Почему они оба хромают?» — думала Лидочка, глядя ему вслед. Смутное, дурное подозрение зародилось в ее душе, вызвав вспышку неосознанного, почти мистического страха, но тут же исчезло, не оформившись в конкретную мысль.

Придя в номер, Лидочка переоделась в халат и со вздохом села за телефон. Нужно было звонить мужу, а звонить ужасно не хотелось. Наконец Лидочка набралась смелости и сняла трубку.

Знакомый ровный голос в трубке сказал:

— Главный инженер Колесников слушает.

Вот он, весь тут! Даже дома он «главный».

— Здравствуй, Владимир, это я, — стараясь оставаться спокойной, заговорила Лидочка.

— Наконец-то. Спасибо, что вспомнила.

— Понимаешь, первый день, столько впечатлений, — начала привычно оправдываться Лидочка.

— Понимаю. Пробегала по магазинам и забыла о договоренности. А может быть, это кто-то помог тебе забыть?

Последнюю фразу Владимир Сергеевич произнес достаточно многозначительным тоном для того, чтобы у Лидочки сразу запылали щеки. Она запнулась, боясь, что если опять начнет оправдываться, то муж все поймет.

Сколько раз за последнее время он пытал ее подобными вопросами! И каждый раз она приходила в полную растерянность, испытывая чувство стыда и унижения.

— Что же ты молчишь? Или я угадал?

Лидочка вдруг рассердилась на себя. Ну что она так перед ним трясется? В конце концов, она была не с кем-нибудь, а с его двойником, только человеком в тысячу раз лучшим, чем он.

— Да, угадал, — сказала она решительно.

— Ты это серьезно? — с ноткой удивления, однако без малейшей растерянности спросил Владимир Сергеевич.

— Серьезно.

— Интересно бы в таком случае узнать, кто он.

Лидочка молчала, не зная, что отвечать.

— Я жду ответа, Лидия.

Лидочка опять ничего не сказала.

— Ты, вероятно, пошутила, Лидия, — сделал уступку Владимир Сергеевич.

Лидочка медленно опустила руку с трубкой… Вот и все. Пусть думает, что хочет, а изворачиваться и врать она не намерена. Все равно эта история так просто не кончится, и выяснения отношений не избежать. И даже если с московским Колесниковым ничего не получится, она все равно уйдет от мужа, потому что с таким человеком она сама скоро превратится в говорящую куклу.

Лидочка долго смотрела в окно на заснеженные крыши Петровки… Владимир Сергеевич, его московский двойник, покойный брат-алкоголик, хромота обоих, которой не было у брата, сибирский институт, где работали двойники, — нет, связать все эти факты воедино Лидочка при ее вовсе не блестящих логических способностях никак не могла, да теперь и не хотела уже. Нет ничего тайного, что не стало бы явным, так зачем же торопить события?

…В трубке раздавались частые гудки. Лидочка положила трубку и стала разбирать постель.

Глава 4

Последующие дни принесли Лидочке много новых и радостных впечатлений. С девяти до трех она исправно слушала доклады в конференц-зале Ленинской библиотеки, а после трех ее встречал у центрального входа Володя, они вместе обедали и не расставались уже до вечера. Свободное время у Володи было, так как незадолго до приезда Лидочки он взял очередной отпуск, а на вечернем занятия еще не начались. Все эти дни они ходили и ездили по Москве, которую Володя хорошо изучил за четыре года. Побывали еще в нескольких музеях, в Зарядье, Кремле, съездили на Новодевичье кладбище. Один раз попали в театр на Малой Бронной, находившийся неподалеку от Лидочкиной гостиницы, а в другой раз им довезло, и они купили билеты в ЦДЛ на вечер поэзии.

За это время Лидочка узнала некоторые подробности из московской жизни Володи, касавшиеся той истории с автоматическим цехом. Как и тогда, в день знакомства, Володя не собирался особенно о ней распространяться, считая ее неинтересной для Лидочки. Но Лидочка, движимая отнюдь не пустым любопытством, сумела разговорить его. И вот что узнала.

Уволившись из института и переехав в Москву, Володя не сдал позиций. Наоборот, неудача только пробудила в нем дух сопротивления. Цех планировали строить в будущей пятилетке, то есть через четыре года, так что не все было потеряно. Знающие люди, с которыми он познакомился в Москве, посоветовали ему обратиться в редакцию весьма авторитетного научного журнала «Природа и технология», занимавшегося как раз подобными конфликтами. Публикация в таком журнале, объяснили ему, почти наверняка означала бы, что строительство будет заморожено или вообще закрыто, так как к экологическим проблемам в «верхах» сейчас относятся серьезно.

Месяца два Володя сидел над статьей о Лебяжьем, подобрал материалы по проекту, переписку, вырезки из местной газеты и отнес все в редакцию. Там его очень внимательно выслушали, обещали безусловную помощь и взяли материалы, сказав, что отдадут их на рецензию кому-нибудь из известных ученых. Еще через два месяца Володя получил рецензию. Ее автор, действительно известный ученый-биолог, похвалил Володю за инициативу, сказал, что дело важное, государственное, но опубликовать его статью пока нельзя. Нужны обстоятельные, научно выверенные исследования, убедительно показывающие, какой вред озеру может причинить цех. Договорились с редакцией, что, как только Володя представит новые материалы с учетом замечаний рецензента, статья будет опубликована. Договорились даже, что редакция будет ходатайствовать перед соответствующими научными организациями, чтобы Володе оказали практическую помощь.

Помощь московских организаций, однако, не понадобилась. Володя связался письменно со своими знакомыми из филиала института микробиологии города, где раньше жил, написал им обо всем и также встретил понимание и поддержку. Было решено, что они подготовят ему всю экспериментальную часть, а он сделает текстовую.

Этим и занимался Володя все свободное время, и, надо сказать, с большим увлечением, потому что работа много дала ему как будущему биологу. Пригодились тут и его инженерские знания, математическая подготовка… Постепенно скромные вначале «Возражения к проекту АЦ 1666» (так называлась его работа) разбухли, превратившись в целый научный труд. Теперь ему оставалось сделать кое-какие поправки и отнести материалы в редакцию…

Нет, ничего подобного и ожидать невозможно было бы от Владимира Сергеевича! Муж признавал серьезным, достойным траты времени делом только то, что официально одобрено высшими инстанциями. Всякого рода иную деятельность он считал анархией, вредящей экономическим интересам государства, не отличая при этом заурядных мошенников от бескорыстных энтузиастов…

Чем больше Лидочка узнавала Володю, тем больше убеждалась, что они с мужем совершенно разные люди.

Имелись у них какие-то общие положительные черты второго порядка аккуратность, организованность, равнодушие к спиртному, но во всем остальном они разнились так сильно, что Лидочка вскоре перестала ощущать, что общается с двойником мужа. Он стал ей казаться просто другим человеком. Пожалуй, они были антиподы — все, что представляло интерес для григорьевского Колесникова, было безразлично московскому, и наоборот. Это бросалось в глаза во всем, начиная с высоких материй (у мужа под ними разумелись бесконечные разговоры о собственном совершенстве и убожестве других), кончая делами сугубо житейскими, например отношением к деньгам. Тут разница особенно бросалась в глаза. Московский Колесников не то чтобы презирал деньги или, наоборот, любил, — он не замечал их и не считал, как не считают куски сахара в сахарнице. И он, конечно, был очень щедр. Лидочка боялась лишний раз подойти к киоску на улице, потому что Володя, чуть что, лез в карман за деньгами. В то же время его никак нельзя было назвать мотом, потому что на себя, как заметила Лидочка, он тратил совсем немного. Он бы, наверное, рассмеялся, узнав, до каких тонкостей в деле учета домашней копейки доходил Владимир Сергеевич, считавший деньги самым великим изобретением на земле. И грустно и смешно было наблюдать, как взрослый человек, прекрасно обеспеченный и привыкший экономить время, долго и нудно перетряхивает записи, пытаясь обнаружить, куда делись недостающие до баланса десять копеек.

Составление еженедельных финансовых балансов было, пожалуй, единственным увлечением мужа. Он мог провести за подобным занятием и вечер и два, как любитель пасьянса за картами, а если Лидочка пыталась отвлечь его от бессмысленной работы, муж назидательно говорил:

— Дело не в десяти копейках, Лидия, а в принципе. Всякий нормальный человек должен уметь составлять финансовый баланс своих личных затрат, иначе мы попадем во власть хаоса. Не зря же придумана поговорка «Деньги счет любят».

Спорить с ним было бесполезно. Вряд ли нашелся бы на земле человек, который сумел бы переубедить его…

Наступила суббота, день, свободный от занятий. Субботу и воскресенье организаторы семинара отвели для экскурсий. В этот день с утра Лидочка и Володя поехали в Загорск на экскурсионном автобусе, выделенном для участников семинара.

Белокаменные церкви с золотыми и голубыми куполами, ослепительная красота иконостаса Троицкого собора, рвущийся к небу шпиль монастырской колокольни, в котором Володя обнаружил сходство с многоступенчатой ракетой, синее морозное небо над заснеженным городком — все это очаровало и ошеломило их. Отбившись от своей группы, они ходили вдвоем по монастырю, смотрели, обмениваясь впечатлениями, или просто молчали.

Пообедали в торговых рядах бараниной в глиняных горшочках и выпили из любопытства немного монастырского меда, изготовленного по старинному рецепту. Эта поездка как-то сразу и сильно сблизила их. Когда они ехали назад на автобусе, Лидочка, уставшая за день, положила голову на плечо Володе и закрыла глаза. Он обнял ее за плечи и, поцеловав тихонько в волосы, сказал:

— Вчера мой хозяин уехал в деревню к матери. Я теперь один в квартире.

— Ага, — улыбнулась Лидочка, не открывая глаз.

«Сегодня же надо ему обо всем рассказать», — подумала она сквозь сонную дрему.

…Воскресное утро застало Лидочку у кухонной плиты в квартире, где Володя снимал комнату. Лидочка готовила к завтраку пятиминутный торт из яиц с мукой, а Володя сидел в своей комнате за пишущей машинкой, делал срочную работу.

Состояние у нее было в это утро томительно-неопределенное, как у робкого пациента, который уже решился на операцию, но в последний момент передумал. Вчера она так и не сказала Володе, кто у нее муж, как намеревалась. Сначала, естественно, было не до того, потом они сидели, обнявшись, на диване и смотрели передачу «В мире животных». А потом Володя обнаружил в утренней почте письмо из редакции «Природы и технологии», которое сразу не заметил. В нем сообщалось, что через две недели состоится расширенный редсовет с участием ученых, на котором будет разбираться и его вопрос, и чтобы он к этому времени подготовил окончательный вариант своей работы. Эта новость очень взволновала и обрадовала Володю, и остальное время он просидел над «Возражениями», что-то там доделывая и допечатывая…

Лидочка торопилась поскорее приготовить завтрак, чтобы начать наконец разговор о муже, откладывать который она уже больше не могла. Володя, правда, из деликатности вопросов о нем не задавал, но… сколько можно тянуть? Лидочка очень волновалась…

Резкий, как укол, звонок раздался в прихожей. Лидочка остановилась перед входной дверью, прижимая к груди тарелку с тортом, и повернула свободной рукой щеколду. Дверь медленно отворилась, и… тарелка с тортом выпала из рук Лидочки и, ударившись о пол, разлетелась на куски. Лидочка, побледнев, отступила. В дверях стоял… Владимир Сергеевич, ее муж.

Секунду или две они молча смотрели друг на друга — Лидочка со страхом и стыдом. Владимир Сергеевич — строго, серьезно, без всякого удивления.

— Здравствуй, Лидия, — сказал он, тщательно вытирая ноги о половик. - Как я и предполагал, ты здесь. Он, надеюсь, дома?

— Дома, — проронила Лидочка, глядя, как загипнотизированная, на мужа.

Не выдержав его сурово-неподвижного взгляда, она повернулась и быстро вошла в комнату.

— Кто там в такую рань? — спросил Володя, не отрываясь от машинки.

— Муж пришел, — упавшим голосом сказала Лидочка, без сил опускаясь на диван.

— Муж? Это интересно.

Володя повернулся на стуле. Лицо его не выражало ничего, кроме спокойного любопытства.

Вошел Владимир Сергеевич, держа в ладонях полуразвалившийся торт. Лидочка со страхом смотрела на обоих мужчин. Что сейчас будет? Ссора, драка? Боже мой, как они похожи! Одно лицо, одна стать, только муж как будто помоложе — щеки свежие, гладкие, без впадин, как у Володи, и глаза неподвижные, как у манекена.

Лидочка напрасно трусила. Не только драки, даже ссоры не произошло.

— Твоя любовница уронила пирог, — с достоинством сказал Владимир Сергеевич, выкладывая дымящиеся куски торта на тумбочку у двери. Он аккуратно стряхнул крошки с ладоней и вытер их носовым платком.

— Когда человек в подобной ситуации роняет предметы, это верный признак того, что у него нечиста совесть, — нравоучительно заметил он, глядя искоса на онемевшую от страха Лидочку.

Володя с какой-то болезненной гримасой, словно у него вдруг заныл зуб, смотрел на двойника, а тот на него. Прошло несколько томительных секунд, в течение которых Лидочка сидела в состоянии, близком к обмороку.

— Вот это сюрприз! — сказал наконец Володя и с нервным смешком крутнул головой. — Встреча на далеком меридиане…

— Это уж как тебе угодно будет называть.

— Да как ни назови, встреча более чем неожиданная… Ну, проходи, садись, — он указал рукой на свободный стул. — Может быть, кофе сварить?

— Ты прекрасно знаешь, что я не употребляю возбуждающих напитков, - строго сказал Владимир Сергеевич. — Кроме того, я пришел сюда по серьезному делу, и у меня нет лишнего времени.

— Ну да, совсем забыл, ты же эталон организованности. Лидочка вскользь говорила.

Он вдруг вскочил и быстрым шагом вышел из комнаты, бросив на ходу гостю: «Подожди минутку». Лидочка услышала, как он набирает в коридоре номер телефона, что-то негромко говорит. «Другу своему звонит», догадалась она по обрывкам фраз. Владимир Сергеевич шевельнулся в сторону Лидочки, собираясь что-то сказать, но та отвернулась от него. Ей было ужасно стыдно.

…Володя снова уселся на стул и сложил на груди руки, устраиваясь поудобнее.

— Значит, Лидочка твоя жена… Вон какие дела! Да ты садись, не стесняйся.

— Я никогда ничего не стесняюсь, — сухо отвечал Владимир Сергеевич, продолжая стоять. — Что же касается Лидии, то она действительно моя жена, хотя, как я догадываюсь, она скрыла от тебя этот факт.

— Бедная женщина… А я смотрю, что это она все недоговаривает? Про Белгород сочинила. А тут, оказывается, вон что! Как же ты узнал, что она здесь?

— Очень просто. Она сообщила мне по телефону, что с кем-то тут познакомилась. Я решил съездить на выходные дни разобраться и узнал в гостинице «Центральная», что этой ночью она там не ночевала. Гардеробщик внизу сообщил мне, что к ней два или три раза приходил некий симпатичный мужчина, чрезвычайно на меня похожий. Нетрудно было сообразить, кто этот мужчина и где сейчас может находиться моя жена. Получить твой адрес в справочном бюро уже не составило труда.

Володя засмеялся.

— Что делается! Мало того, что ты ухитрился стать мужем, ты к тому же еще и ревнивый муж!

— Не пойму, что тут смешного? — хмурясь, сказал Владимир Сергеевич. - Нарушены порядок и норма. Я главный инженер солидного предприятия, на меня смотрят сотни люден, среди которых имеется достаточно завистников, готовых навредить мне при всяком удобном случае. Можно вообразить, как они обрадуются, узнав, что жена мне изменяет. А такие вещи рано или поздно становятся известны…

Он откашлялся и принялся пространно объяснять, в какое сложное положение поставил его Володя, отбив у него жену. Лидочка сидела не шелохнувшись, слушая каждое его слово и реплики, которые изредка бросал Володя. В голове у нее царила полная сумятица. С кем она жила этот год? Кто в самом деле ее муж? Она уже давно поняла, что Владимир Сергеевич отличается от других людей не только своим доведенным до абсурда рационализмом, но чем-то более важным, но чем, понять не могла. Ей было плохо с ним и нравственно и физически, и все тут. Все познается в сравнении. Теперь, когда оба Колесникова были рядом, она увидела не только внутреннюю разницу между ними, о которой уже знала, но и чисто внешнюю. Они отличались друг от друга, как отличается настоящий плод от искусно сделанного камуфляжа, как живая птица от чучела, выставленного в музее!

— Так зачем же ты приехал? — спросил Володя, вставая.

— Чтобы забрать свою законную супругу.

— Забрать? Прямо сразу? А может быть, для начала спросим ее мнение.

Он повернулся к Лидочке:

— Ты пойдешь с ним?

— Ни за что! — вырвалось у Лидочки.

Володя развел руками.

— Ничем не могу помочь. Лидочка не хочет к тебе возвращаться. Чем-то ты ей, видно, не угодил.

На строгом лице Владимира Сергеевича отразилось нечто похожее на недоумение.

— Лидия, что это значит? Неужели ты всерьез решила променять меня на этого человека?

— Да, — сказала Лидочка, смело встречая взгляд мужа. — Я люблю его.

— Ничего не понимаю. Не все ли тебе равно, кого любить? Мы с ним абсолютно похожи, но его ты знаешь всего неделю, а со мной прожила год.

— Любят не только за внешность, — сказала Лидочка.

— Согласен, — кивнул Владимир Сергеевич. — Но у меня есть много внутренних достоинств. Я талантлив, имею прекрасный характер, я занимаю твердое положение в обществе. У меня, наконец, большое будущее. Через два-три года меня переведут в министерство, а это означает общение с культурными людьми, приемы, поездки за границу и другие духовные блага, не говоря уже о благах материальных.

Лидочка промолчала, зная, что бесполезно вступать в спор с человеком, который не понимает элементарных вещей.

— Какие еще будут вопросы? — спросил Володя.

Владимир Сергеевич нахмурил брови.

— Вопрос один — ясный и конкретный. Я не могу обходиться без жены. Через месяц наш завод отмечает юбилей, будет официальная часть с банкетом. Как я появлюсь на банкете без жены? Пойдут сплетни, толки, пересуды.

Володя шумно вздохнул и долго смотрел с выражением печали на стоявшего неподвижно двойника.

— Постарайся понять меня, тезка, ведь у тебя же отлично работают мозги, — заговорил он терпеливо-серьезным тоном. — Произошло недоразумение. Лидочка должна была встретить меня, а познакомилась с тобой. Мы с ней рождены друг для друга. Ты ей и понравился-то только потому, что похож на меня. Мы идеальная пара, понимаешь? А в тебе от меня только телесная оболочка. Ей трудно с тобой жить.

— Я понимаю, — сказал Владимир Сергеевич, все еще хмурясь. — Вы внутренне больше подходите друг к другу. Это называется психологической совместимостью. Но и ты тоже должен понять меня. Я познакомился с Лидией, женился на ней, а теперь в самый неподходящий момент ты ее переманиваешь.

— Да что она, знаменитый хоккеист, чтобы ее переманивать!

Владимир Сергеевич некоторое время молчал, размышляя.

— Хорошо, я согласен на компромисс. Сделайте мне точно такую, как Лидия, и мы разойдемся.

Володя подошел к Лидочке и, засмеявшись, обнял ее за плечи.

— Ну, ну, не смотри на него такими глазами. Я тебе потом все объясню.

Он повернулся к двойнику:

— К сожалению, этот вариант отпадает. По некоторым принципиальным соображениям Гончаров снял с себя божественные полномочия. Довольно одной ошибки. Да и зачем тебе именно Лидочка? Найдешь себе другую, которая оценит твои многочисленные достоинства.

Владимир Сергеевич расправил плечи и выпятил нижнюю губу, придавая лицу оскорбленное выражение.

— С какой стати я должен искать себе другую? В конце концов, я такой же человек, как и ты, даже лучше тебя. Да, гораздо лучше и полезнее для общества. Я ответственный работник, замечен в министерстве, мне не пристало изворачиваться и хитрить. Я тут навел о тебе во дворе справки и узнал, что ты работаешь чуть ли не дворником. Нечего сказать, докатился!

— И ты хочешь связать свою судьбу с этой подозрительной личностью? - обратился он к Лидочке, глядя на нее с осуждением. — Опомнись, у тебя еще есть время подумать. Я взял два билета на завтра, мы поедем вместе, а с твоей заведующей я договорюсь, чтобы тебе разрешили прервать командировку.

— Я не поеду, — решительно сказала Лидочка.

— Подумай, прежде чем отвечать.

— Нет!

Владимир Сергеевич постоял, хмуро глядя на обоих, и сказал суровым тоном, словно произнося приговор:

— Все ясно. Можете продолжать свое порочное сожительство. Но имей в виду, Лидия, что развода ты не получишь.

— Ну и не надо, — сказала Лидочка.

— Все равно, я этого дола просто так не оставлю. Еще раз советую тебе серьезно обо всем подумать.

Он аккуратно надел шапку, поправил шарф и, повернувшись, вышел из комнаты. Хлопнула дверь, простучали шаги в коридоре, и стало тихо.

Некоторое время Лидочка и Володя сидели молча.

Лидочка с тревогой смотрела на Володю, а тот сидел с задумчивым видом, опершись о колени прямыми руками.

— Я боюсь его, — сказала Лидочка, стараясь подавить нервную дрожь. — Я никогда не видела его таким, он обычно такой уравновешенный, голоса не повысит. И потом, я уже ничего не понимаю. Кто он? Робот?

Володя поднялся, походил немного по комнате, продолжая размышлять. Потом сел на диван рядом с Лидочкой и ласково потрепал ее по щеке.

— Не нервничай. Ничего он нам с тобой не сделает. Забудь обо всем, что он здесь говорил. А насчет робота ты почти угадала, только он неизмеримо сложнее любого робота. Он гомункулус, человек из пробирки.

— Кто-о? — сказала Лидочка.

Глава 5

Слово было сказано — холодное и скользкое, как червяк. Лидочка почти физически ощутила, как оно вползло ей в самую душу и уютно там устроилось, вызвав смешанное чувство страха и брезгливости.

— Кто? — механически повторила она.

— Гомункулус, искусственный человек.

— Не может быть, Володя, — ошеломленно покачала головой Лидочка. - Сделать искусственного человека невозможно!

Она все еще надеялась, что неправильно поняла Володю, что он вкладывает какой-то иной смысл в слова «гомункулус» и «искусственный».

— Правильно. Невозможно искусственным путем создать полноценного человека, а урода можно. Мой двойник — урод.

— И в чем же… его уродство?

— Он лишен способности чувствовать.

— Я это знаю, — сказала, кивая, Лидочка. — Он крайне бесчувственный человек, даже детей не любит. Но такие люди бывают.

— Тут не совсем то, Лидочка, — принялся объяснять Володя. — Тут надо понимать буквально. Плоть, из которой состоит тело моего двойника, принципиально лишена способности чувствовать. Вернее сказать, все физиологические реакции, сопутствующие ощущению, у него есть, а само ощущение, чувство, как индивидуальное психическое переживание, полностью отсутствует. Он не знает, что такое боль, наслаждение, любовь, страх, как слепорожденный не знает, что такое цвета. Он в миллион раз совершеннее любого самого сложного современного робота и в то же время примитивнее растения, потому что растения, как и все живое, обладают способностью чувствовать.

— Какой ужас! — пролепетала Лидочка. — Значит, он несчастный человек, инвалид, а я…

— Ни в коем случае! В этом мы с Гончаровым давно разобрались. Несчастным можно считать лишь того, кто сознает свою ущербность. А он, наоборот, считает себя самым совершенным человеком, а всех остальных уродами.

— Вообще-то правильно, — согласилась, подумав, Лидочка. — Он действительно добрых и чувствительных людей считает уродами. Говорит, что они естественные отходы развития и что будущее за такими личностями, как он.

— Вот видишь! Это тяжелая ошибка, что он появился на свет, но мы тут не совсем виноваты. Нужда заставила. Помнишь, я говорил тебе о Юрии?

В этот момент в прихожей снова зазвенел звонок.

— Гончаров, — сказал Володя, вставая.

…Вошли Володя и его друг-хирург. Гончаров был в расстегнутом пальто, без шарфа и вид имел слегка взъерошенный. Видно, Володя поднял его с постели своим телефонным звонком, и он очень торопился. Он поздоровался с Лидочкой, как со старой знакомой, совсем не удивившись, что она здесь, и сел на стул.

— Значит, не успел?

— Не успели, Дмитрий Александрович, только что ушел, — сказал Володя.

— Жаль… Хотелось бы увидеть. А где он остановился, не спросили?

— Не догадался спросить. У нас тут разговор на повышенных тонах вышел. Он ведь за Лидочкой приехал. Она его жена, представьте себе.

— Понятно, — сказал Гончаров, опять не удивившись. — И сколько же вы с ним прожили? — спросил он Лидочку.

— Год, — сказала Лидочка.

Гончаров сочувственно помычал, качая головой.

— Угораздило вас… Приношу вам свои извинения, Лидия Ивановна, это целиком моя вина. Никак не мог предположить, что он надумает жениться.

— А я не жалею, — сказала Лидочка. — Зато мы с Володей познакомились.

— Да уж, пожалуй, единственное оправдание этому уникальному эксперименту. Вы теперь представляете для нас ценнейший источник информации, если только этично употреблять это понятие применительно к такому случаю.

— Я вам все расскажу, — пообещала Лидочка, — только сначала вы мне о нем расскажите, а то я ничего не знаю.

— Потерпи немного, сейчас все узнаешь, — сказал Володя. — Я пойду кофе поставлю.

Через пять минут они сидели втроем за столом, пили кофе, и мужчины, дополняя друг друга, рассказывали Лидочке удивительную историю о высокоразвитой допотопной цивилизации, несчастном Юрии Колесникове, которого пытался спасти хирург Гончаров, о том, к какому необыкновенному средству он прибег и как в результате появился гомункулус…

«Жил на белом свете один врач-хирург… — так начал свой рассказ Гончаров. — Он много оперировал, а в свободное время занимался проблемами трансплантации, то есть пересадки органов. Он был кандидатом наук и имел свою лабораторию при институте, в которой проводил опыты на животных. Результаты этих опытов он опубликовал в отдельной работе, имевшей определенный успех у специалистов.» «Блестящая была работа, — сказал в этом месте Володя, — ее перевели на несколько иностранных языков.» «Да, работа была неплохая, — согласился Гончаров, — но центральной проблемы она все же не решала.»

Гончаров имел в виду проблему тканевой несовместимости, с которой знаком в наше время каждый. Все знают об опытах по пересадке человеческого сердца, проводимых за рубежом. Дмитрий Александрович относился к таким опытам отрицательно, считая безнравственным давать приговоренным, по сути, к смерти людям ложную надежду. Как известно, больные с пересаженными сердцами долго не живут, да и живут ли? Скорее мучаются… Поэтому сам Гончаров экспериментировал только на животных. Дела у него шли успешно, но решить до конца проклятую проблему он все же не мог. Животные с чужими легкими, почками, сердцами жили дольше, чем люди, но потом все-таки умирали.

Как-то на одной врачебной конференции Гончаров услышал сообщение о сделанной за рубежом уникальной операции по пересадке сердца, которая закончилась полным успехом. Два однояйцевых близнеца (так называют близнецов, выросших из одной оплодотворенной клетки) попали в автомобильную катастрофу. Одному размозжило голову, другой получил травму сердца. Первый умер сразу, второго еще можно было спасти. Врач, недолго сомневаясь, пересадил ему сердце брата. Сердце прижилось, как свое. Пострадавший полностью выздоровел.

Сообщение вызвало огромный интерес у собравшихся.

Стали говорить о проблеме взаимозаменяемости, о создании в будущем банка для хранения органов, взятых у только что умерших, об искусственных органах, которые когда-нибудь, в отдаленном будущем, научатся выращивать.

Больше всех новость взволновала Гончарова, и вот почему.

Тут начиналась область, далекая от медицины, история погибшей цивилизации, над которой последнее время размышлял Гончаров. Дело получилось такое. За год до этой конференции Гончаров в качестве члена жилищного кооператива принимал участие в работах по сносу старых домов и обнаружил в одном из подвалов сундук, набитый разным хламом. На дне сундука лежала перевязанная крест-накрест рукопись. Судя по внешнему виду и старой орфографии, ей было не меньше ста лет. С трудом разбирая мелкий, убористый почерк, Гончаров прочел на выбор несколько страниц. Это был какой-то исторический труд. Речь шла о некоем народе, якобы обитавшем в районе Памира двадцать тысяч лет назад и впоследствии бесследно исчезнувшем. Неизвестный автор (рукопись была без начала и конца) называл этих людей палеопамирцами и утверждал, что они обладали совершенно невероятными знаниями, полученными ими чуть ли не от пришельцев из космоса. Рукопись заинтересовала Гончарова, и он забрал ее, хотя и не принял всерьез, сочтя написанное фантазиями какого-нибудь выжившего из ума чудака.

Последующие месяцы Гончаров время от времени читал рукопись. Многих листов не хватало, текст был местами сильно почеркан, но главное Гончаров усвоил. Согласно авторской версии палеопамирцы были не просто народом, а развитой локальной цивилизацией нетехнологического типа, достигшей больших успехов во многих областях знаний. И вот, самое главное, автор рукописи утверждал, что они умели делать искусственные биологические копии живых людей. Заключительную часть рукописи занимало описание устройства для копирования, содержавшее много математических формул. Высказывалось предположение, что копии сыграли фатальную роль в судьбе палеопамирцев, приведя к гибели цивилизации.

В одном месте автор утверждал, что сведения добыты им из книг знаменитой Александрийской библиотеки — величайшего книгохранилища древности, сожженного в седьмом веке нашей эры по приказу калифа Омара. Якобы некоторые из них каким-то чудом сохранились и попали в его руки, а он лишь сделал перевод с древнего языка.

Не зная, кто автор рукописи, Гончаров все не решался принять ее всерьез. Многие рассуждения о социальном строе палеопамирцев грешили наивностью, очень смущала версия о космических пришельцах, а иного объяснения их высоким познаниям не находилось; были и другие сомнительные моменты.

И вот на конференции, где говорилось о случае с близнецами, Гончарова осенило. А что, если все правда? Были палеопамирцы, умевшие делать биологические копии, которые служили своего рода комплектами запчастей для живых оригиналов. В случае опасного заболевания того или иного органа у человека этот орган можно было смело брать у копии и пересаживать оригиналу, не боясь реакции отторжения.

Гончаров основательно засел за рукопись и после долгих трудов усвоил главную идею устройства. Это была специально оборудованная ванна, работавшая по принципу объемного копирования. Копируемый объект помещался в ванну, внутри нее создавалось особого рода поле, чувствительное к живому веществу, которое «запоминало» расположение всех молекул ткани. Возникала такая пространственная матрица, невидимая объемная копия тела, которая потом заполнялась веществом с помощью специальной системы воспроизведения. Таким образом, в отличие от природного способа роста, основанного на постепенном развертывании информации, содержащейся в зародыше, ванна механически целиком копировала тело.

…Гончаров решил во что бы то ни стало изготовить опытный образец ванны, но разобраться в тонкостях устройства, а тем более разработать чертежи он, конечно, не мог. Нужен был помощник — способный конструктор, знающий математику. И он нашелся. Как нетрудно догадаться, это был Володя. Гончаров познакомился с ним на дискуссии в клубе «Нитрона», посвященной проблеме: «Могут ли машины мыслить?». Володя тогда выступал его оппонентом, но тем не менее они понравились друг ДРУГУ и стали поддерживать знакомство. Спустя некоторое время Гончаров посвятил своего нового товарища в тайну рукописи, и тот с радостью согласился помочь ему. Все было оформлено вполне официально. Гончаров включил в план научно-исследовательской работы института тему «Способ сверхдлительной консервации человеческих органов» и получил под нее средства. Тут не было никакого обмана. Ванна могла работать в нескольких режимах, в том числе и в режиме консервации. Володя взялся разработать чертежи, Гончаров и еще один его сотрудник, человек, умевший держать язык за зубами, занялись биохимической стороной проблемы. На создание установки ушло три года. Гончарову пришлось поездить по разным заводам, платить из собственного кармана, проталкивать, используя иногда даже свой авторитет хирурга, суетиться и так далее…

Так или иначе, но опытная модель была создана.

Что же произошло дальше? Гончаров разработал обширный план экспериментов, рассчитанный на несколько лет, намереваясь обстоятельно испытать установку. Но тут, как это часто случается в жизни, вмешались внешние обстоятельства, резко ускорившие течение событий.

Володя получил из Сызрани письмо от жены брата с печальным известием, что Юрий находится в больнице в тяжелом состоянии. У него сильно нарушены функции печени из-за хронической болезни и злоупотребления алкоголем, и врачи говорят, что надежд на выздоровление очень мало.

Письмо ужасно расстроило Володю. Он не сразу сообразил, что следует делать, а когда сообразил, пошел к Гончарову. Нужно ли говорить, что тот понял его с полуслова. Посовещавшись, они решили плюнуть на программу экспериментов и попробовать изготовить биологическую копию Володи. Вдруг получится? Тогда Юрий спасен! Гончаров удалит у копии печень и пересадит ему.

Сызранские врачи хорошо знали Гончарова и поэтому охотно согласились на перевод больного Юрия Колесникова в клинику мединститута, в которой работал Гончаров. Было сказано, что ему сделают пересадку печени по методу хирурга Гончарова.

…Юрия Колесникова доставили на самолете санавиации и поместили в отдельную палату, установив над ним постоянное наблюдение. Возникла трудность с исходным материалом для копии. Нужно было приготовить суспензию, содержавшую все химические элементы и вещества, которые входят в состав человеческого организма. Гончаров нашел оригинальное решение проблемы — попросил в морге так называемый невостребованный труп, представлявший готовый комплект основных веществ, к которым оставалось добавить совсем немного. Конечно, с точки зрения этики такое решение выглядело несколько сомнительным, но ведь речь шла о спасении человеческой жизни. Кроме того, Гончаров здраво рассудил, что после удаления печени копию можно отвезти в морг и похоронить общим порядком.

Так и поступили. Гончаров для верности взял у Володи несколько образцов тканей его тела и вытяжку из спинного мозга и, поместив их в ванну с суспензией, включил установку…

И вот тут-то и произошло трагическое недоразумение, о котором Володя уже говорил Лидочке. Оказалось, что синтезирование копии идет очень медленно, значительно медленнее, чем рассчитывали Гончаров и Володя.

…Копия была готова только через семь месяцев, но к этому времени свершилось непоправимое — Юрий Колесников скончался, не дожив месяца до планируемой операции. Так появился двойник.

Друзья даже представить себе не могли, сколько хлопот он им доставит. Сначала все казалось простым. Гончаров проведет с копией некоторые опыты, возьмет анализы, пробы тканей и сдаст назад в морг. Так он и поступил. Первые же исследования дали интересный результат: оказалось, что тело двойника синтезировано из искусственных биологических молекул. Элементы ткани состояли из так называемых симметричных форм.

«Надо бы объяснить ей, что это такое», — сказал тут Володя Гончарову.

Он поднес к зеркалу руку с часами. «Видишь, там за стеклом зеркальные часы? Они ходят тоже. Так и должно быть. Если часовой механизм изготовить в зеркальном отображении, то он все равно обязан работать. Действует один из фундаментальных законов природы — закон симметрии, которому подчиняется вся мертвая материя. Молекулы, из которых состоит живой организм, это сложные пространственные конструкции. Например, молекулы ДНК похожи на спиральки. Они бывают правые и левые, и согласно теории вероятности в организме их должно быть приблизительно поровну. Но жизнь нарушает закон симметрии. Действует принцип хиральной чистоты, согласно которому живая ткань состоит из форм только одного вида. Например, аминокислоты бывают только левые, а сахара только правые, словно какая-то сила специально отбирает их. А вот искусственные образования содержат одинаковое количество и правых и левых форм. Значит, двойник — искусственное существо, своего рода биологический механизм».

…Естественно, у Гончарова появилась мысль попробовать запустить этот механизм, чтобы проверить, как работают его органы.

Он подключил его легкие к системе искусственного дыхания, и действительно, все органы работали нормально. Сердце билось, легкие вдыхали и выдыхали воздух, в крови шли окислительные процессы. Финал опыта был столь неожиданным, что Гончаров сначала глазам своим не поверил. Он отключил систему, а грудь двойника продолжала вздыматься и опускаться! Гончаров пощупал пульс. Полный! Шестьдесят ударов в минуту! Через некоторое время двойник открыл глаза…

Он пролежал так около суток, открывая и закрывая глаза, как кукла, и Гончаров уже решил, что перед ним действительно биологический механизм, лишенный сознания. Такие случаи известны в клинической практике, когда человек умирает как личность в результате необратимых изменений в коре головного мозга, а тело продолжает жить. Не тут-то было! Древний метод биокопирования преподнес новые, удивительные сюрпризы. У двойника появились признаки чего-то похожего на сознание. Он пытался вставать, ходить, произносил бессвязные монологи, в которых попадались слова и фразы, употреблявшиеся Володей. Через некоторое время он говорил уже почти нормально, и тут обнаружилось, что скопировано не только тело, но и частично интеллект оригинала. К нему перешли почти все профессиональные знания и логические способности Володи, и в то же время полностью отсутствовала память эмоциональная, память чувств. Он знал имена и фамилии Володиных родственников и знакомых, помнил некоторые эпизоды из его жизни, но совершенно не мог выразить своего отношения к ним. На вопрос: «Кто вы?» — он отвечал: «Колесников Владимир Сергеевич, инженер-конструктор». Причем произносил это ровным безэмоциональным тоном, словно говорил о ком-то другом, а не о себе.

Дальше — больше. Оказалось, что двойник не чувствует боли. При уколе зрачки у него не расширялись. Это было важное открытие. Дальнейшие эксперименты и специальные психологические тесты привели Гончарова к убеждению, что у двойника отсутствуют психические процессы. Он отворачивался от ватки, смоченной нашатырным спиртом, морщился, когда ему наступали на ногу, и даже исторгал звуки, похожие на смех, когда его щекотали. Можно сказать, что качественно он ничем не отличался от Чарси, которого Лидочка видела на выставке. Он был несравненно совершеннее Чарси и любого другого робота, но субъективно — то же самое. Это была лягушачья лапка, которая дергается на лабораторном столе от прикосновения электрической иглы.

«Лягушачья лапка… — сказала потрясенная Лидочка. — Подождите, а как же сознание? Где-то я читала, что сознание и способность чувствовать связаны».

«Верно, — подтвердил Гончаров, — Сознание порождено страданием, это сказал Достоевский. Не случайно от сильного страдания наступает шок, и человек теряет сознание. Значит, у него что-то другое, какой-то суррогат сознания, возникший в бесчувственной плоти. Мы сами не знаем, к какому роду существ его можно отнести. В некотором смысле это демон, то есть существо, обладающее интеллектом, но лишенное способности чувствовать».

«Правильно! — воскликнула Лидочка. — Таня Коптелова тоже так говорила».

«Какая Таня Коптелова?» — заинтересовались мужчины.

Лидочка рассказала. Таня Коптелова раньше работала на заводе «Металл» копировщицей, а потом перешла к ним в библиотеку. Ох и нахлебалась она горюшка из-за Владимира Сергеевича! У нее часто болела девочка, и в эти дни по договоренности со своей начальницей она брала работу на дом. А чтобы не было претензий, делала немножко больше нормы и лучше, чем другие копировщицы. Долгое время все шло хорошо, а потом об этом случайно узнал Владимир Сергеевич. Казалось бы, какое дело главному инженеру до простой копировщицы? Однако Владимир Сергеевич нашел время, вызвал к себе в кабинет Таню и ее начальницу и устроил им холодный разнос. «Если у вас болеет ребенок, положите его в больницу, а нарушать установленный порядок я никому не позволю». «Владимир Сергеевич, какая больница? — оправдывалась Таня. - Да у меня душа будет не на месте». «Она дома даже лучше работает», поддержала Таню начальница. «Что же, по-вашему, выходит, пусть все по домам работают?» — «Но это исключение!» «Никаких исключений быть не может», сказал главный и велел объявить обеим по строгому выговору с лишением прогрессивки. Таня много рассказывала о Владимире Сергеевиче — какой он бездушный формалист, как безжалостен к людям и как не любят его на заводе. А один раз в сердцах сказала: «Это демон какой-то, а не человек!» Сообщение Лидочки заинтересовало мужчин.

«Теперь понятно, почему он так быстро вылез в начальство», — сказал Володя.

«Непонятно только, какая сила им движет. У любого живого существа такой силой являются эмоции, а у него их нет». «Да, это загадка», согласился Володя. «Расскажите еще что-нибудь, — попросил Гончаров Лидочку. — Как вы с ним познакомились, как жили?» Что тут было рассказывать? «Уже была замужем за одним человеком, но он пил, ничего с ним не вышло. Три года с ним промучилась, и в конце концов разошлись.

А потом с Владимиром Сергеевичем познакомилась — в библиотеку к ней зашел. По сравнению с первым мужем просто ангел. Серьезный, выдержанный, не пьет и внешне сразу понравился. Только через полгода поняла, после того как поженились, что совершила ошибку. Машина, а не человек! Первого мужа даже стала вспоминать. С тем хоть иногда поговорить можно было. А с Владимиром Сергеевичем все равно что со стеной разговаривать. Занят только собой и своими делами. С ней отношения чуть ли не официальные, как с подчиненной, даже хуже. Последнее время стал активно вмешиваться в ее внутреннюю жизнь. Все выспрашивает, во всем, в каждой мелочи требует отчета, разве что объяснительных записок писать не приходится. Когда уезжала в Москву, столько наговорил, столько глупых условий поставил, словно она блудливая кошка, которую выводить гулять можно только на веревочке.

А уж следит за собой, как прима-балерина. Чтобы ни морщиночки на лице, ни пылинки на костюме. Если каблук чуть скошен, ни за что не наденет ботинки. Голову только дорогими шампунями моет, массажируется специальными приборами. „Главный инженер должен быть образцом во всем“ — так он говорит. Честное слово, иногда хотелось треснуть его скалкой по голове, только он какой-то страх внушал, не могла понять почему… Ах, да что я! - спохватилась Лидочка. — Это я раньше на него сердилась, когда не знала, кто он, а теперь не сержусь».

«Я тоже на него в свое время сильно гневался, хотя и понимал, как это глупо, — сказал Володя. — Сколько он мне крови перепортил!» Двойник действительно доставил друзьям массу хлопот. Держать в больнице совершенно здорового человека долго было нельзя. Пришлось снять для него комнату на окраине города, где его не могли встретить Володины знакомые. Гончаров и Володя жили там по очереди.

Так прошел год, и это был сумасшедший год для Володи. Как раз началась история с проектом и связанные с нею неприятности, примешалось и личное. Володя, оказывается, тоже был женат и тоже неудачно, опять же от жены пришлось скрывать, что есть двойник. Самое же главное, стали вдруг катастрофически быстро обостряться отношения с двойником. Володе он был неприятен, как может быть неприятной глупая карикатура, сделанная на вас. Нужно было срочно принимать какие-то меры.

Конечно, проще всего было открыть тайну научному миру. Это был путь славы, всемирной известности. Так поступили бы многие и многие на их месте. И надо честно сказать, друзья некоторое время колебались в выборе. Но в конце концов отказались от легкого пути, и вот почему. Если бы ванна производила просто биологический материал, сомневаться было бы, конечно, глупо. Но ванна производила бесчувственную интеллектуальную плоть, а это принципиально меняло отношение к делу. «Не хватало еще демонов в вавилонском столпотворении, которое творится сейчас на земле» — так определил суть проблемы Гончаров, и Володя с ним полностью согласился.

Нет, научные лавры друзей не привлекали. Единственное, чего они желали, это как можно дольше сохранить в тайне существование гомункулуса. Прошло еще некоторое время, прежде чем нашелся выход.

Гончарова пригласили работать в Москву, а Володя нашел для двойника место начальника конструкторской группы в технологическом отделе григорьевского завода «Металл». Сам он решил оставить прежнюю профессию и поступить на биологический в МГУ.

Возникла проблема с документами для двойника, но и ее решили, правда, несколько сомнительными с точки зрения закона средствами. Володя «потерял» папку со всеми своими документами и написал заявления в соответствующие учреждения. После некоторых хлопот и хождений он получил дубликаты. Оригиналы документов он отдал двойнику, чтобы исключить какие бы то ни было подозрения на его счет в будущем, а дубликаты оставил себе. С двойником договорились, что жить он будет тихо, не выделяясь, не заводя знакомств, а там видно будет…

Первый год Гончаров время от времени приезжал в Григорьевск, навещал свое творение, все было в порядке. Двойник работал исправно, числился на хорошем счету и жизнь вел одинокую, без знакомств. Потом они с Володей ограничивались тем, что звонили ему иногда на завод, а потом и звонить перестали — Володя с головой ушел в учебу и с увлечением занимался «Возражениями», а у Гончарова и без гомункулуса дел было по горло. Друзья и предполагать не могли, что за последующие годы в двойнике включится какой-то невидимый завод, и он начнет быстро делать карьеру…

«Какое счастье, что я перепутала станции метро!» — думала Лидочка, слушая историю гомункулуса Колесникова. Не произойди эта удивительная встреча с Володей, вернулась бы она к своему мужу и жила бы с ним еще неизвестно сколько, мучаясь и сомневаясь. С кем? С резиновым, в сущности, человеком. Пришедшее на ум сравнение так поразило Лидочку, что она не удержалась и высказала его вслух. «Выходит, он как будто резиновый», сказала она. «Удачное определение, — улыбнулся Гончаров. — Можно, пожалуй, и термин такой ввести — „резиновая плоть“, то есть плоть неодухотворенная. Глядишь, пригодится в роботехнике будущего».

Тут он извинительно прижал к груди руку и попросил у Лидочки разрешения «в связи с этим» задать ей несколько вопросов деликатного свойства. Лидочка почувствовала, как у нее вспыхнули щеки, но она усилием воли подавила в себе чувство стыда. Конечно, он ученый, ему все нужно знать, и от таких вопросов не уйти.

Она только искоса глянула на Володю, но тот, молодец, сам уже все понял и сказал, что Лидочка может быть совершенно откровенной с Дмитрием Александровичем — врачей и священников не стесняются. А сам он сходит пока вниз за почтой.

И Лидочка отвечала на вопросы Гончарова и благодаря особому, исходившему от него духу трезвого спокойствия не только не стеснялась его, но даже испытывала облегчение, потому что это были как раз те вопросы, которые больше всего мучили ее последнее время. Лидочка так разоткровенничалась, что даже привела оборот из лексикона своего мужа, содержавший тот смысл, что он «добросовестно исполняет свои супружеские обязанности, и в этом отношении к нему не может быть претензий».

Еще она призналась, что последние два месяца они живут по разным комнатам, потому что ей неизвестно почему стало противно… Сейчас-то она знает почему.

Среди вопросов был один, самый важный, составлявший предмет самых больших переживаний для Лидочки — вопрос о ребенке. Оказалось, что и Гончарова он интересовал больше всего. Раньше он только предполагал, а теперь благодаря Лидочке знает точно, что гомункулусы бесплодны. И это прекрасно. Это значит, что природа или силы, которые за ней стоят, сумели защитить свое легкомысленное творение — человека — от возможности подобных экспериментов в будущем. Живое только от живого — никаких суррогатов!

В этот момент появился Володя с кипой газет в руках. «Извините, не рано? Все выяснили?» Он уселся на диван рядом с Лидочкой и развернул одну из газет. «Послушайте-ка, что я тут нашел! С ума сойти можно!» Он стал читать репортаж с выставки роботов, на которой Лидочка и Володя были в день знакомства. Земляк Лидочки профессор Иконников, автор того самого Чарси, развивал идею, что их чувствующий робот — это «зародыш далекого будущего», когда высокоразвитые искусственные существа станут вторым человечеством, и как это человечество, избавленное от недостатков природного, придет ему на смену и понесет куда-то там дальше во Вселенную эстафету разума. Володя стал возмущаться идеей профессора, называя ее злой утопией, но Гончаров поправил его, сказав, что определение «кибернетическая утопия» будет справедливее, потому что профессор не имеет никакого злого умысла. Просто он попал под влияние популярных среди кибернетиков идей о том, что живое это всего лишь очень сложная машина.

А раз машина, то ее можно искусственно воспроизвести и даже усовершенствовать. «Вот сидит человек, — он кивнул на Лидочку, — который на практике опроверг эту утопию. Гомункулусы не оставляют потомства, а общество небиологических роботов к самом деле не что иное, как машина. Оставшись без человека, она рано или поздно остановится».

Все трое посмеялись над профессором, который, сам того не ведая, оказался в комической ситуации. В его собственном городе уже несколько лет живет и работает представитель того самого будущего, о котором он грезит, и этот представитель, в сущности, тяжкий калека…

Потом Гончаров ушел, и Лидочка с Володей остались одни.

— У меня такое ощущение, словно я стала старше лет на пять, — сказала Лидочка.

— A y меня, будто я помолодел на столько же, — улыбнулся ей Володя. - Будем считать, что мы теперь ровесники.

Глава 6

Пошла вторая неделя Лидочкиной командировки, ознаменовавшая для нее начало новой жизни, а вместе с тем и новых забот. Теперь все определилось и стало на свои места. Владимир Сергеевич уехал, весьма недвусмысленно заявив, что будет чинить ей препятствия, и оставалось только гадать, что стоит за этим заявлением — пустая, сказанная для закругления речи фраза или что-то более серьезное? Что он может ей сделать? Не согласится на развод? Но случай таков, что развод и не нужен. Потребует, чтобы заведующая не подписала ей заявление об увольнении? Но это лишний месяц отработки, и только.

Не отдаст ее личные вещи? На это он способен. Тряпок, конечно, не жалко, но вот книги… пятьсот томов художественной литературы, оставшихся от тети. Тут он сможет навредить — спрячет книги к себе в гараж или сменит замок на двери, чтобы она не могла без его ведома попасть в квартиру. Книг ужасно жалко, их надо забрать во что бы то ни стало.

Лидочка поделилась своими тревогами с Володей, но тот был настроен оптимистически. Они поедут в Григорьевск вместе, и в случае каких-либо кунштюков со стороны двойника Володя найдет способ воздействовать на него.

«Конечно, психология гомункулусов — штука загадочная, если только тут вообще можно говорить о психологии, — сказал Володя. — Непонятно, какие силы ими движут, если они лишены эмоций». Но об этом они еще потолкуют перед отъездом с Дмитрием Александровичем, а пока нужно сделать самое важное на данный момент дело, без которого нельзя ехать, — отредактировать рукопись «Возражений» и сдать ее в редакцию «Природы и технологии». На том и порешили.

Два дня Володя корпел над рукописью, редактируя текст и делая вклейки, Лидочка с увлечением ему помогала. Работы оказалось довольно много, пришлось перепечатать несколько страниц, но в среду к вечеру она была закончена, а на следующий день Володя и Лидочка поехали в редакцию.

Редакция журнала «Природа и технология» размещалась в многоэтажной бетонной «стамеске» (так назвал это здание Володя), находившейся в одном из центральных районов столицы. Здесь было много и других редакций, о чем свидетельствовала выставка из разнокалиберных таблиц у входа. «Природа и технология» занимала верхний этаж, куда Лидочка и Володя взлетели в считанные секунды на скоростном лифте.

Учреждение выглядело солидно — длинный коридор с войлочной дорожкой, обитые полированной деревянной рейкой стены, по стенам великолепные цветные пейзажи на стекле, подсвеченные изнутри. Имелся также холл с мягкими креслами, журнальным столиком, обилием цветов у стен, белыми шелковыми шторами на окнах и прекрасным видом на Москву-реку и далекий Кремль.

— Посидишь здесь, — сказал Володя, вынимая из портфеля папку «Возражений». — Думаю, это недолго.

Он наклонился над столиком, бегло просматривая рукопись.

По коридору в направлении холла шел хорошо одетый очень упитанный мужчина средних лет. Внимание Лидочки привлекла его походка. Он шел выпятив грудь, широко разбрасывая носки ног и размахивая кистью прижатой к телу правой руки. Лицо мужчины хранило надменное выражение. Лидочка подумала, что опытный психиатр, наверное, обнаружил бы тут какое-нибудь отклонение от нормы. Известно, что по манерам и походке можно узнать о человеке многое.

Мужчина остановился у лифта и резко бросил руку к кнопке вызова. Лидочка не смогла сдержать улыбки, глядя на смешного мужчину, который, кажется, считал себя великой личностью. Он стоял вздернув подбородок и нетерпеливо притопывал выставленной вперед ногой.

— Ну, кажется, все в порядке, — сказал Володя, закрывая папку.

Мужчина глянул на него сбоку и тут же повернулся всем корпусом. Его полное, словно надутое изнутри лицо с круглым подбородком и маленькими очень черными глазами мгновенно преобразилось, став растерянно-тревожным.

— Колесников? Ты чего здесь делаешь? — проговорил он резким, как у сороки, голосом.

Володя поднял голову, секунду-другую смотрел на мужчину и спокойно спросил:

— А ты что здесь делаешь?

Толстое белое лицо мужчины порозовело. Глаза его забегали, рассматривая Володю, Лидочку и папки на столе. Лидочка обратила внимание, что волосы у него под цвет глаз, тоже очень черные, без единого седого волоска и очень густые, уложенные в аккуратную прическу.

Папка особенно привлекла внимание мужчины. Он подошел поближе, присматриваясь к обложке. Володя открыл папку и молча повернул, давая ему возможность прочесть заглавие. Маленький пухлый рот мужчины раскрылся, как бутон, образуя на лице некоторое подобие улыбки.

— Понятно, — сказал он, пододвигаясь еще ближе. — Это, значит, вы тут действуете? А мы думаем, что это вдруг «Природа и технология» заинтересовалась нашим проектом. Не успокоились, значит?

— Не успокоился.

Мужчина дернул шеей в белоснежном воротничке (на нем был темно-коричневый костюм-тройка).

— Можно посмотреть?

— Пожалуйста. Это вам будет полезно, — сказал Володя.

Мужчина взял папку и, чуть отстранившись, стал читать. Его лицо вдруг исказила гримаса. Глаза бегали по страницам, брови смешно приплясывали. Он хмыкал, откашливался, подергивал шеей. Было ясно, что содержимое папки очень ему не понравилось.

— Целый научный труд! — сказал он со смешком. — Это что же, диссертация, что ли?

— Нет, не диссертация. Чистая самодеятельность, но на хорошем научном уровне.

Мужчина хмыкнул, кашлянул и, закрыв папку, положил ее на стол. Его маленькие, как две смородины, глаза стали злыми.

— Слушайте, зачем вам это надо? — сказал он раздраженно. — Ну, в институте я еще понимаю, вам хотелось выделиться, показать перед министерством, какой вы умный, честный работник. Но сейчас зачем? Вы же уволились…

— Ничего вы не понимаете, — перебил его Володя, — а если хотите хоть что-то понять, то откройте рукопись на сто двадцатой, странице. Там показано в цифрах, к каким тяжелым последствиям приведет в будущем реализация вашего проекта.

Лицо мужчины искривилось, как от горькой пилюли.

— Ну что вы говорите! Что за донкихотство! Неужели вы всерьез надеетесь, что строительство цеха запретят? Экономический эффект от его внедрения уже вошел в планы.

— Надеюсь, что запретят после того, как будут опубликованы мои материалы, — сказал Володя, неподвижно глядя прямо в лицо оппонента. — С мнением журнала считаются, и очень.

Тут спокойствие изменило ему, и он заговорил в повышенных тонах:

— Я еще тогда, в институте, понял, что достучаться до вашей совести невозможно. Но подумайте о последствиях лично для себя, Стулов. Миллионы, которые вы выигрываете сейчас, рано или поздно обернутся миллиардными убытками, не говоря уже о несравненно больших моральных убытках. Вы же нарушите экологию целого района, опоганите прекрасное сибирское озеро! В наше время такие номера так просто с рук не сходят. Когда-нибудь всей вашей компании придется отвечать, ведь вас предупреждали.

Лидочка с любопытством разглядывала мужчину. Так вот он какой, этот Стулов, из-за которого Володя ушел из института! До чего же несимпатичный человек. Сразу видно, беспринципный и наглый.

Стулов стоял красный, как рак, его маленькие черные глазки часто моргали, а пухлый рот шевелился и вздрагивал.

Володя тоже раскраснелся от возбуждения и мерил противника гневным взглядом.

— Впрочем, что с вами говорить! — сказал Володя, подавляя возбуждение. — Такие люди, как вы, признают только силу. Посмотрим, как вы себя будете чувствовать, когда статью опубликуют.

— Жди меня здесь, скоро вернусь, — сказал он Лидочке.

Володя ушел, а Лидочка повернулась к окну и стала рассматривать городской пейзаж. Какой он все-таки обаятельный человек, ее Володя! Даже когда сердится, на него приятно смотреть. Не всякий в наше время способен сражаться за дело, от которого могут быть одни только неприятности.

— Прошу прощения, — услышала Лидочка вежливый голос.

Она обернулась вполоборота, глядя с неприязнью на слащаво улыбающегося Стулова.

— Прошу прощения, вы кто будете Владимиру Сергеевичу? Жена?

Лидочку изумила перемена, произошедшая с ним. Перед ней стоял совсем другой человек. То «тыкал», дерзил, держался нахально, а теперь сразу притих, по имени-отчеству Володю называет.

— Жена, — сказала Лидочка, немного подумав.

— Вас, простите, как зовут?

— Лидия Ивановна, — холодно сказала Лидочка.

— Очень приятно, — дрогнул полной щекой Стулов. — А меня зовут Робертом Евгеньевичем. Лидия Ивановна, — заговорил он, стреляя по сторонам глазами, словно боясь, что их кто-нибудь может услышать. — Ваш муж человек очень горячий и очень непрактичный. Подумайте сами, ну зачем ему было тратить столько времени и сил на эту бессмысленную борьбу? Да если бы с самого начала он вел себя умно, он бы давно уже диссертацию защитил. И, уверяю вас, еще не поздно. Он мог бы вернуться в институт.

— Не нужна ему ваша диссертация, — сказала Лидочка.

— Понимаю, понимаю, — немедленно закивал Стулов. — У него и так высокий оклад, премии, персональная надбавка, понимаю. Но согласитесь, Лидия Ивановна, что лишние деньги при любом окладе не помешают.

— Какие еще деньги? — нахмурилась Лидочка.

Стулов подался вперед, пытаясь взять Лидочку за локоть, но она отстранилась, убрав руку.

— Вы неправильно меня поняли, Лидия Ивановна! Речь идет о премии за внедрение проекта. Ваш муж, как один из ведущих исполнителей, по закону имеет право на премию, хотя и уволился из института. Если бы вы сумели повлиять на него…

— Нет, — сказала Лидочка.

— Но это же не меньше тысячи, Лидия Ивановна! От таких сумм не отказываются! Кроме того, как один из соавторов изобретения, он получит гораздо больше в будущем. По нашей отрасли вознаграждения бывают очень крупными. Как только изобретение будет внедрено, мы немедленно все оформим.

Он говорил тихо, посматривая по сторонам и поминутно дергаясь телом. Он рисовал перед Лидочкой блистательные материальные перспективы, внушал ей, что Володя собственными руками душит курицу, несущую золотые яйца, что дело его обречено на провал: и денег не получит, и проект не похоронит, потому что слишком много заинтересованных лиц и в «Нитроне», и в главке, и даже в Госплане.

«Какой отвратительный тип! — подумала Лидочка, стараясь не смотреть в лицо бойкому говоруну. — И про какой персональный оклад он говорит?» Она хотела возразить Стулову, сказать, что есть люди, для которых совесть и принципы дороже денег, но в это время Стулов прервал свой монолог и, бросив взгляд в глубь коридора, сказал:

— Советую Владимиру Сергеевичу о нашем разговоре не рассказывать. Сначала взвесьте все сами. До свидания.

Он бодро прошагал через холл и исчез в дверях, так и не воспользовавшись лифтом.

По коридору шел Володя.

— Ну как? — спросила его Лидочка и по его довольному лицу поняла, что все в порядке.

— Договорились. Рукопись опять отдадут Ермолаеву. Через две недели будет редсовет. Попросят, чтобы он прочел ее к этому времени. Ну что? - сказал он, забирая со стола портфель. — Пойдем поедим где-нибудь.

За обедом в кафе Володя с увлечением рассказывал Лидочке о главном редакторе «Природы и технологии» Васильеве — какой это доброжелательный и образованный человек и как быстро они нашли общий язык. Он, оказывается, тоже сибиряк, правда совсем из других мест, тоже имеет высшее техническое образование и недавно закончил литинститут.

Лидочка была очень рада за Володю. Слава богу, хоть здесь повезло! Неприятное чувство, вызванное разговором со Стуловым, почти прошло. Она совсем бы забыла о нем, но смущала застрявшая в голове фраза о высоком окладе Володи, которую тот обронил. Ясно, он думает, что Володя главный инженер.

— А он знает, где ты работаешь? — спросила Лидочка.

— Кто? Васильев?

— Нет, Стулов.

— А-а… Нет, конечно. Я им не говорил, куда уехал.

— Странно, — сказала Лидочка. — Кажется, он принимает тебя за того… из Григорьевска.

Лидочка передала Володе содержание ее разговора со Стуловым.

Сообщение смутило Володю. Он задумался и стал серьезным.

— Интересно, откуда у него такая информация? — пробормотал он. — Может быть, где случайно встретил тезку? Он у тебя часто в столицу ездил?

— При мне только два раза.

— А может быть, просто слышал от общих знакомых… Мир тесен.

— И что же теперь? — спросила встревоженная Лидочка.

— А ничего. Выкручусь как-нибудь, если что. Там, понимаешь, был один нюанс, Стулов ведь общался с тезкой, хотя и не знал, кто это. Думал, что я.

— Как общался?

— А вот так.

Лидочка услышала новые подробности истории с гомункулусом, о которых Володя и Гончаров не рассказывали ей в первый раз.

…Когда было уже окончательно решено, что двойникам надо разъезжаться, возникла одна проблема. Володе нужно было съездить в Григорьевск на завод «Металл» договориться насчет работы и жилья, а потом в Москву — сдать экзамены на биологический. В отпуске ему отказали, да месяца на все и не хватило бы. И тогда, посовещавшись, друзья решили пойти на риск — оставить на работе вместо Володи двойника. Тот к тому времени производил впечатление вполне нормального человека, только очень нудного и строгого, и обладал всем запасом профессиональных знаний своего оригинала.

Володе пришлось скрепя сердце изменить поведение.

Он стал суше с сотрудниками, говорил нарочито монотонным голосом и вообще разыгрывал из себя этакую оскорбленную неприступную личность. Премерзкая роль! Но иного выхода не было.

Через две недели Володя тайно уехал, а двойник, специально перед этим проинструктированпый, вышел вместо него на работу.

Подмена прошла блестяще — за два с лишним месяца никто не заметил ничего. Но она имела для Володи одно неожиданное и неприятное последствие. В день, когда он вышел на работу, к нему подошел Стулов и подал отпечатанный на машинке листок.

— Подписывай — и прямо секретарю директора. Она сама отошлет, — сказал он каким-то дружеским и даже интимным тоном.

Володя, чувствуя неладное, стал читать листок. Это было письмо в министерство от инженера В. С. Колесникова, в котором тот называл ошибочными свои прежние выступления против проекта автоматического цеха и просил считать недействительной всю предыдущую переписку с министерством.

Нетрудно было догадаться, что в его отсутствие Стулову удалось договориться с двойником. Володя оказался в двусмысленном положении. Подписать такое письмо он не мог, не подписать вроде бы тоже. И тем не менее Володя отказался от подписи, чем привел Стулова в крайнее изумление. У них вышел серьезный разговор, Стулов очень разозлился на Володю. В тот же день вечером состоялся второй неприятный разговор с двойником. За прошедшее время двойник сильно переменился — вел себя подчеркнуто независимо, даже надменно, называл Стулова умным и энергичным человеком и никак не мог понять, почему Володю интересуют какие-то далекие последствия, когда вот они, цифры экономического эффекта — весомые и зримые.

Оказалось, что в отсутствие Володи приходило официальное отношение из министерства, в котором Колесников, Стулов и еще несколько ведущих специалистов приглашались в Москву для разговора по поводу проекта.

…Разговор в министерстве все-таки состоялся, было целое заседание, и Володя, уже уволившийся из «Нитрона», выступал на нем. Стулов и его легкомысленные покровители одержали все-таки победу, проект не был отменен. Тогда-то Володя и понял, что его аргументы нуждаются в более глубоком обосновании, и решил всерьез заняться этой работой…

Наступил последний день Лидочкиной командировки.

В этот день с утра они съездили на Павелецкий вокзал, положили ее чемодан в автоматическую камеру хранения, а оттуда на такси, чтобы не терять зря времени, поехали к Гончарову. Володя накануне вечером договорился с ним по телефону, а утром с Павелецкого позвонил еще раз.

Гончаров знал о Володиной стычке со Стуловым, подозрениях Лидочки, что они вдвоем собираются в Григорьевск, и ждал их у себя дома. «Обязательно приезжайте, — сказал он Володе, — покажу кое-что интересное для Лидии Ивановны».

— Кажется, я догадываюсь, что он покажет, — говорил Володя, сидя рядом с Лидочкой на заднем сиденье такси.

— Что? — спросила Лидочка.

— Альбом с фотографиями «малыша». Мы ведь его снимали, как и положено любящим родителям. Сотни полторы кадров. Один другого интереснее.

— Представляю…

— Нет, представить это трудно, — усмехнулся Володя. — Это надо увидеть. Так что готовься.

Машина стремительно мчалась по широкому Калининскому проспекту. Промелькнула за окном маленькая нарядная церквушка, притулившаяся к белому многоэтажному исполину, и пошли один за другим высотные дома-книжки.

Лидочка вздохнула, глядя на мчавшиеся им навстречу машины. Что ждет их в Григорьевске? Удастся ли благополучно сделать все дела? Завтра воскресенье, он будет дома. Можно позвонить ему прямо с вокзала, а можно не звонить, сначала устроиться где-нибудь с Володей. Стоит ли говорить ему, что Володя тоже приехал? Пожалуй, не стоит. Неизвестно, как он к этому отнесется, еще выкинет что-нибудь. Ах, скорее бы все кончилось…

…Лидочка и Володя сидели на диване в небольшой скромно обставленной гостиной квартиры Гончарова, а хозяин, неторопливый, благодушный, в дешевеньких выцветших джинсах и тонком сером свитере, ходил из кухни в комнату, сервировал стол для чая.

— Вот, посмотрите пока, — сказал он, подавая Лидочке фотоальбом.

В альбоме, аккуратно наклеенные и пронумерованные, находились хорошего качества фотографии, на которых изображался последовательно весь процесс появления двойника. С огромным любопытством и одновременно чувством, похожим на брезгливость, Лидочка рассматривала фотографии, а Володя давал пояснения. На первой Лидочка увидела серую студенистую массу, отдаленно напоминающую детское тело. Она помещалась в длинной прямоугольной ванне и наполовину была погружена в жидкость. «Там в ванне было устройство, чтобы поднимать наверх для экспозиций», — пояснил Володя.

Масса производила жутковатое впечатление. Неужели из этой отвратительной слизи получится человек?

Следующие снимки были еще страшнее. Масса увеличивалась в размерах, у нее появилось некое подобие лица — скулы, лоб, глазные впадины. Дальше обозначились руки, ноги. Масса росла, становясь все больше похожей на взрослого человека. Лидочка листала альбом, и с каждой новой страницей сходство увеличивалось. Володино лицо… Ужас!

А вот он уже лежит на черном медицинском топчане — громадный, голый, руки по швам, с закрытыми глазами — не то труп, не то просто уснувший человек. Даже на снимке ощущается мертвенная неподвижность его тела. Лидочка отложила альбом.

Фотографии произвели на нее сильное впечатление.

Одно дело — просто знать, что твой бывший муж гомункулус, и совсем другое — видеть, хотя бы на фотографии, как он постепенно появляется из отвратительной слизи, из мертвечины, растворенной в ванне. Бр-р!

За столом Лидочка некоторое время не могла начать есть торт, который положил перед ней на блюдечке Гончаров, только прихлебывала горячий душистый чай.

Гончаров заметил это и сказал:

— Кажется, я немного поторопился с альбомом? Нужно было после чая показать.

— Да нет, ничего…

Лидочка внутренним усилием подавила неприятное чувство и откусила немного торта. Какая прелесть! Торт, хотя и покупной, оказался очень сочным и душистым.

Лидочка вспомнила, с каким равнодушием муж съедал кулинарные шедевры, которые она готовила первые месяцы после свадьбы, и как она тогда, не понимая, обижалась на него.

— Неужели он совершенно ничего не чувствует? — спросила она Гончарова.

— Совершенно ничего.

Лидочка задумалась.

— Не понимаю… Ведь он — точная копия Володи.

— Точная, да не совсем. Помните, мы говорили, что он состоит из симметричных, то есть искусственных, белков?

— А какая разница?

— Как видим, огромная. В природе ничего просто так не делается, тем более в живом организме. Тут иногда мелочь может иметь решающее значение.

— А что, собственно, удивляться? — заметил Володя. — Есть же люди, от рождения лишенные тех или иных чувствований. Что же говорить об искусственном человеке!

— Вот именно, — сказал Гончаров. — Видимо, путем простого подражания природе невозможно создать полноценное живое существо, а только вот такую бесчувственную биологическую машину. Жизнь — это тайна, как глубоко ни влезай в нее.

Гончаров налил себе чаю, который настаивался на какой-то душистой травке в отдельном чайничке.

— Я в связи с этим еще кое о чем хотел бы вас расспросить, Лидия Ивановна.

— Да, пожалуйста.

Гончаров отпил немного из чашки и поставил ее.

— Тут такое дело. Будучи существами, лишенными психического мира, гомункулусы, следовательно, должны быть лишены и источника побудительных сил, которые движут нормальными людьми, вообще всеми природными существами. Однако, как мы знаем, он чрезвычайно деятелен и умеет двигаться к поставленной цели. Как вы считаете, Лидия Ивановна, откуда это у него? По идее, он должен быть равнодушен к тем радостям, которые сулит жизненный успех.

— Мы с Володей тоже об этом говорили, — сказала Лидочка. — Да, добиваться своего он умеет, еще как умеет! Только я сама теперь ничего не понимаю. Ни разу не было, чтобы он радовался удачам или огорчался от неудач. Мне кажется, он действует как машина — методично и безошибочно, как будто кто-то завел его.

— Интересно… — проговорил Гончаров, внимательно слушавший Лидочку.

— Похоже на работу по программе, — сказал Володя.

— Но кто вложил ее в него? Мы с вами, кажется, делали обратное.

— Зачем обязательно-«вложил»? В конце концов, вся наша физиология работает по программе, программе выживания.

— Это физиология, бессознательное. А на уровне поведения? Для того чтобы выживать, ему достаточно было оставаться на прежнем месте. Кто заставлял его двигаться вверх по служебной лестнице?

— Инопланетяне, — не то в шутку, не то всерьез сказал Володя. — А что? Решили с помощью гомункулусов захватить землю, эксплуатируя любознательность земных ученых. Как только появляется очередной гомункулус, ему тут же программу из какого-нибудь секретного излучателя — лезь наверх поближе к власти.

— Это было бы ужасно, — сказала Лидочка. — Знать, что где-то во Вселенной есть разумные существа, желающие людям зла.

— Можете быть спокойны, Лидия Ивановна, таких существ быть не может.

— Это почему же? — с шутливым упрямством возразил Володя.

— Потому что цивилизация, одержимая злой волей, неустойчива. Она либо уничтожает эту волю, либо самоуничтожается. Кроме того, я не верю ни в каких инопланетян. Убежден, что палеопамирцы сами научились делать гомункулусов. Это было общество нетехнологического типа. В области биохимии они на несколько голов превосходили современных ученых.

— Тогда что же им движет?

— А я почем знаю? — добродушно усмехнулся Гончаров. — Думать надо.

Они просидели у Гончарова до вечера, и все это время разговор шел о гомункулусе Колесникове. Лидочка опять отвечала на вопросы Дмитрия Александровича, которых у него накопилось достаточно за прошедшую неделю. Поговорили и об инциденте в редакции. Гончаров дружески побранил Володю за излишнюю горячность и попросил не повторить подобной ошибки в Григорьевске.

С двойником ему лучше вообще в контакт не вступать, а если все-таки придется, то вести себя предельно сдержанно. Может быть, стоит предупредить его насчет Стулова, чтобы при случайной встрече уходил от всяких разговором о проекте. Не хватало еще, чтобы Стулов догадался, что их двое. В общем-то, гомункулуса необходимо взять под Контроль, но этим займется попозже сам Гончаров. Договорились также, что в случае каких-либо непредвиденных осложнений они позвонят ему в Москву.

Гончаров проводил Лидочку и Володю до станции метро, пожелал им удачи, после чего они расстались.

И снова Павелецкий вокзал — оживленная толкотня у вагонов, окрики грузчиков, катящих тележки, белый свет фонарей на столбах, говор, шум, суета…

У входа на перрон Лидочка остановилась.

— Вот здесь все и началось, — сказала она. — Нужно было повернуть налево, а я пошла направо.

— Почему же ты пошла направо? Слева вокзал, там, по идее, должно быть метро. Так рассудил бы каждый на твоем месте.

— Не знаю… Что-то толкнуло, и пошла.

— Что-то толкнуло? А что, не помнишь?

— Не помню.

Володино лицо, освещенное светом неоновых фонарей, приобрело выражение задумчивости.

— Что-то толкнуло… Это ты точно выразилась. А меня толкнуло, когда мы с Гончаровым шли по улице Горького, и я предложил зайти выпить кофе. А потом тебя толкнуло еще раз, и ты пошла пешком вместо того чтобы сесть в троллейбус.

— Ну и что?

— А то, что мы с тобой, кажется, нашли ответ на вопрос, какие силы им движут. Понимаешь, в чем тут дело…

— Эй, берегись! — закричали сзади.

Володя дернул Лидочку за руку, и они отступили, пропуская тележечный поезд, груженный продуктами для вагона-ресторана.

— Пойдем, там договорим… — сказал Володя.

Они вернулись к этому разговору часа через полтора, когда Москва была далеко позади и поезд шел на полной скорости по подмосковным лесам. За окном в густой синеве бежали чередой голые стволы сосен, проплывали величавые островерхие ели, а над ними в сером небе висел мутный светящийся шар луны. Лидочка и Володя сидели одни за столиком у окна и пили чай. Соседи по купе, двое подвыпивших мужчин, ушли в ресторан, и можно было говорить о чем угодно, не боясь, что тебя услышат.

— Ты что-то хотел сказать, — напомнила Лидочка.

— Про тезку-то? Да… есть одна интересная идея. Гончаров правильно говорит, что сущность человека прежде всего в эмоциях, чувствах. Именно они делают его иррациональным существом, а знаешь ли ты, что сие означает?

— Знаю, — сказала Лидочка. — Я это почувствовала, пожив с ним. Мне очень трудно планировать будущее, потому что все время что-то сбивает. Никак не получается по задуманному. А он на год вперед знает, что будет делать в такой-то день. Даже гордится этим.

— Все правильно, — кивнул Володя. — У нас, у людей, так: ум строит свои скучные, логически верные цепочки, а чувство то и дело ломает их, и черт его знает почему так происходит. Какой делаем вывод?

Он облокотился о стол, глядя на Лидочку с загадочной улыбкой.

— Какой вывод? — Лидочка задумалась. — Такой, что у него никаких помех не бывает и он… — она запнулась, соображая.

— …катит по жизни, как этот поезд по рельсам, — договорил за нее Володя. — Нашел себе линию — делать карьеру и катит по ней.

— Ну почему с такой настойчивостью?

— А потому, что ум, освобожденный от коррекций чувств, неизбежно зацикливается. Так и с людьми бывает. Включается в голове некий бессмысленный логический механизм, и человек гнет свою линию, не глядя по сторонам, а внешние помехи только усиливают его упорство. Феномен из области психиатрии.

— Как здорово! — воскликнула Лидочка. — Его действительно невозможно ни в чем убедить. Помню, я пыталась объяснить ему, что он поступил неумно и жестоко по отношению к Тане Коптеловой, да только зря старалась. Чем больше ему говорила, тем больше он сопротивлялся. На каждое слово — десять. И так спокойно, не раздражаясь. Я тогда не выдержала и роботом его назвала. Так он потом полчаса нудил, доказывал, что это комплимент, что роботы, хотя и проще устроены, в главном совершеннее людей.

— Ну вот и разобрались, — с удовлетворением сказал Володя. — Теперь будем знать, как вести себя с ним. Главное — ни в чем ему не перечить, а если придется столкнуться, нажимать на логику. Это он поймет.

Глава 7

Поезд подходил к Григорьевску. Окутанные серым зимним туманом, тянулись пригороды — дачи, частные дома, какие-то железнодорожные постройки, будки. Потом пошли бетонные многоэтажки новых кварталов, промелькнул наверху троллейбусный мост и стали появляться большие дома старой архитектуры, свидетельствуя о приближении вокзала.

…А вот и вокзал. Тонет в тумане город, мокро блестят чугунные решетки привокзальной изгороди. После морозной, солнечной Москвы Григорьевск кажется тусклым и невзрачным.

Володя с Лидочкой быстро пересекли кишевший людьми перрон и вышли в город. Володя с любопытством разглядывал площадь и уходившую в туман улицу Вокзальную.

— Всего раз тут был, думал, не попаду больше.

— Ты же говорил, что вы с Дмитрием Александровичем навещали его, - сказала Лидочка.

— Нет, это Гончаров один ездил. Меня сюда никакими благами мира нельзя было заманить. Я еще в Верхнереченске наелся им по горло. Не очень-то, я тебе скажу, приятно видеть живую карикатуру на тебя самого. Представь себе, что Дмитрий Александрович в самом деле изготовил бы для него вторую Лидочку, а точнее, Лидию Ивановну Колесникову, этакую говорящую куклу.

— Я бы теперь ни за что не согласилась, — сказала Лидочка. — Это то же самое, что добровольно согласиться родить урода, зная, что будет урод.

Она тем временем всматривалась в туман, чтобы вовремя свернуть, если появится кто знакомый.

— Постой вон там в подъезде, а я пока позвоню, — сказала она, останавливаясь у телефона-автомата.

— Ему?

— Нет, подруге школьной. Развелась недавно и живет одна. Можно у нее остановиться. Она его ни разу не видела.

…Повезло, и сразу. Подруга оказалась дома, но собиралась уезжать на несколько дней в командировку, упаковывала чемодан. Договорились, что Лидочка с мужем поживут у нее три-четыре дня. (Причины Лидочка объяснять не стала, да подруга по деликатности не спрашивала.) Застать ее они уже не успеют, так пусть возьмут ключ у соседки, она предупредит ее. И пусть чувствуют себя как дома, не стесняются.

— Огромное тебе спасибо, Леночка, — ты нас так выручила! — сказала Лидочка. Попрощалась и, улыбаясь, повесила трубку.

…Ехать было далеко, в микрорайон, но такси, как водится, взять не удалось. Лидочка предложила идти через пустырь к троллейбусной остановке. Так даже лучше, гораздо меньше шансов налететь на знакомых мужа.

— Все-таки непонятно, зачем палеопамирцы делали таких уродов? - говорила она, пробираясь с Володей среди куч мусора, оставшегося после сноса домов. — Неужели действительно на запасные части?

— Ну уж нет! Гончаров давно отказался от этой версии. Наверняка у них была первоклассная медицина, обходившаяся без хирургического вмешательства. Может быть, они даже вообще не болели, как-то умели подавлять в себе болезни. Есть тут один любопытный факт, наводящий на размышления. Гончаров в свое время установил, что искусственная плоть значительно долговечнее естественной. Ты, надеюсь, заметила, что он выглядит немного моложе меня?

— Заметила. У него лицо гладкое и нет морщинок в уголках глаз, как у тебя.

— Дмитрий Александрович предполагает даже, что гомункулусы в принципе бессмертны. Выражаясь языком кибернетики, это системы с ограниченным числом связей в отличие от живых, бесконечных по своей сущности. Они проще и потому устойчивее. Потрясающая драма, Лидочка! Живое расплачивается смертью за бездну, которую в себе носит.

Лидочка остановилась, поворачиваясь к Володе, потому что в голове у нее родилась идея, которой нужно было немедленно поделиться с ним.

— Слушай! Тогда понятно, зачем они делали копии.

— Чтобы стать бессмертными?

— Ну да! Это было общество очень эгоистичных людей, которые не захотели больше продолжать человеческий род… Почему ты улыбаешься?

Володя перехватил чемодан и взял Лидочку под руку с другой стороны.

— Ничего не выходит, моя милая. Ну, подумай, что это за бессмертие, если останется только копия моего тела, а мое уникальное, неповторимое «я», то, что именуется душой, погаснет?

— А может быть, они умели пересаживать душу?

— Как помидорную рассаду? Да еще в бесчувственную плоть? Нет, Лидочка, душа — это не помидорная рассада. Это что-то крепко привязанное к конкретному телу.

— Значит, надо еще подумать, — сказала Лидочка.

— Подумай, подумай. Буду просто счастлив, если что-нибудь придумаешь.

— А вон троллейбус идет. Бежим!

Подругу они уже не застали и взяли ключ у соседки, как договаривались. В гостиной на столе лежала записка, сообщавшая, где что лежит и еще раз приглашавшая чувствовать себя как дома.

— Сразу видно, хорошая женщина, — сказал Володя, прочтя записку.

— Очень хорошая. Только в семейной жизни ей тоже не повезло. Чего-то у них с мужем не склеилось. И человек вроде бы неплохой…

В комнате было чисто прибрано, стоял диван-кровать, книжный шкаф, обеденный полированный стол. На окнах висели тюлевые гардины. Лидочка подошла к окну и раздвинула гардины. Впереди, в редеющем тумане, виднелась полоса лесонасаждений, а за ней в поле слабым темным пятном выделялось Новое кладбище. Там была могила тети Веры, а родители лежали на старом кладбище за вокзалом. «Надо завтра сходить туда и туда, а то неизвестно, когда теперь придется», — подумала Лидочка.

Володя подошел к ней сзади и обнял за плечи.

— О чем задумалась, птица небесная?

— Так, ни о чем. Скорее бы разобраться с ним и уехать в Москву.

— Разберемся…

— Еще выкинет что-нибудь. Никогда не знаешь, чего от него ожидать.

— А что он может выкинуть?

— Не знаю… Вдруг расскажет, что вас двое, с него хватит.

— Это совершенно исключено. Дмитрий Александрович об этом в свое время позаботился. У него выработан специальный поведенческий рефлекс, запрещающий какие бы то ни было действия, которые ведут к раскрытию тайны.

— Отдал бы только книги, больше мне ничего не надо, — вздохнула Лидочка.

— Не отдаст — сами возьмем.

— А вдруг он замок на двери сменил?

— Сломаем замок к чертовой матери, — засмеялся Володя.

— Какой ты храбрый! — покосилась на него Лидочка…

После завтрака Лидочка уехала в город, а Володя остался в квартире. Решили, что без особой необходимости в городе ему лучше не появляться.

К великой радости Лидочки, на работе все устроилось самым лучшим образом. Заведующая безропотно подписала заявление об увольнении, не потребовав положенной по закону отработки. Видно, у нее была подходящая кандидатура на Лидочкино место. Договорились только, что завтра Лидочка выступит перед сотрудницами с сообщением о семинаре, а во вторник после выходного представит письменный отчет о командировке.

Выйдя из библиотеки, Лидочка зашла в телефонную будку. Нужно было позвонить Владимиру Сергеевичу, сказать ему, что приехала, и попробовать договориться по-доброму. С минуту она стояла перед телефонным аппаратом, набираясь духу. Вот так всегда — как серьезный разговор с мужем, так ее всю трясет. Ну что она его боится!

Лидочка сунула в щель монетку и решительно сняла трубку.

…Словно заговорил телефонный робот, произнося знакомую формулировку:

— Главный инженер Колесников слушает.

— Здравствуй, это я, — сказала Лидочка. — Я приехала.

— Здравствуй, Лидия. Рад, что ты одумалась.

— Ничего я не одумалась, — сказала Лидочка. — Я приехала, чтобы забрать книги.

Владимир Сергеевич секунду-другую молчал, переваривал сообщение, потом заговорил в обычной своей манере, не повышая голоса и не раздражаясь:

— Ты ведешь себя необдуманно и глупо, Лидия. Этот легкомысленный человек сбил тебя с истинного пути.

— Никто меня не сбивал с истинного пути. Я сама не маленькая, - терпеливо возразила Лидочка.

— Подумай, кто я и кто он? Какой-то жалкий дворник.

— Озеленитель, — поправила его Лидочка.

— Не имеет принципиального значения. Разве можно нас сравнивать? Я выпускаю нужную государству продукцию, приношу доход в миллионы рублей, а он сажает цветочки. Хорошенькое занятие!

— Он озеленяет целый район, — сердясь, заговорила Лидочка. — Его работа приносит людям здоровье и радость. Это гораздо важнее твоих бездушных железок!

— Лидия, я не узнаю тебя. Откуда этот дерзкий тон? Ты возбуждена и не отдаешь отчета в собственных словах. Приезжай домой, мы здесь обстоятельно побеседуем, и ты поймешь, что была не права.

— Я не хочу ни о чем беседовать. Мне нужно взять свои книги. Книги, надеюсь, ты мне отдашь?

Снова молчание.

— Книги я отдать тебе не могу.

— Как «не могу»! Это тетины книги. Ты к ним не имеешь никакого отношения, да они и не нужны тебе.

— Имущество супругов по закону считается общим, — хладнокровно возразил Владимир Сергеевич. — Ты доставляешь мне большие неприятности, уходя к нему, следовательно, я имею моральное право воздействовать на тебя с помощью…

— Боже, какой… дурак, — не выдержав, вспылила Лидочка, прикрыла рукой трубку, да поздно.

— Можешь оскорблять меня как угодно, но книг ты не получишь. Возвращайся домой, если действительно ценишь свои книги.

На глазах у Лидочки выступили слезы. Она хотела сказать еще что-нибудь резкое, но сдержалась и повесила трубку.

…Лидочка ехала назад в мрачном настроении. Было ужасно жалко книг. Академическое издание Пушкина, Гоголь, Толстой, Достоевский, Андерсен… целая библиотека! Хоть впору возвращайся к нему. В квартиру, конечно, не попасть — наверняка сменил замок на двери, иначе какой смысл в его согласии или несогласии? Ну что теперь делать? Неужели действительно на время вернуться? Нет, нет… это невозможно… жить с человеком… с существом, о котором знаешь такое, даже неделю… нет!

Лидочка хмуро смотрела в окно троллейбуса на пробегавшую мимо улицу. По улице шли люди. Мальчишка, разбежавшись, заскользил было по ледяной дорожке, да споткнулся и побежал: отсырела дорожка. Из ворот дома вышла женщина, толкая детскую двухместную коляску. Двойняшки… только настоящие. Интересно, растут ли гомункулусы? Может быть, и нет, если не стареют.

Надо спросить Володю…

Володя довольно спокойно отнесся к сообщению Лидочки. Успокоил, сказав, что если не сейчас, то через месяц, через полгода, но книги они заберут. В конце концов, Гончаров сам с ним поговорит. Но сначала надо сходить к нему домой в его отсутствие. Если он не сменил замок, то стесняться нечего — упакуют книги и отвезут на вокзал на попутной машине и все дела. Можно даже на всякий случай мешки купить, в мешках проще везти.

На том и порешили…

В воскресенье утром Лидочка поехала в библиотеку и пробыла там до обеда — выступила с докладом о семинаре и передала числившийся за ней отдел новенькой — белокурой симпатичной девушке, недавно закончившей библиотечный техникум. После обеда они встретились с Володей у вокзала и пошли через тоннель на старое кладбище.

…Старинная каменная арка, венчающая вход, бабуськи с ядовито-яркими бумажными цветами, разложившие свой товар на деревянных ящиках, въезжая аллея с рядами деревянных старых домиков по обеим сторонам, а дальше живописное столпотворение: могилы, изгороди, памятники, кресты и деревья, деревья… Ничего не видно за деревьями.

…Постояли перед могилой Лидочкиных родителей. Лидочка почистила тряпкой скромный каменный памятник, смахнула снег с бугорка и положила букетик живых гвоздик, купленных в киоске на вокзале.

— Это тебе всего четыре года было? — сказал Володя, прочтя дату на памятнике.

— Да… Я их почти не помню. Помню только, как тетя Вера привела меня к себе и сказала, что мама с папой уехали далеко-далеко и не скоро вернутся и теперь я буду жить у нее. Сначала ждала, а потом привязалась к тете и не заметила, как отвыкла. Вот когда тетя умерла, мне было очень плохо…

— А я смерть Юры тяжело переживал. Ты не представляешь, что это был за человек! Я по сравнению с ним грубиян неотесанный.

— Ну какой же ты грубиян!

— Нет, правда! У меня из-за этого и к двойнику отвращение появилось. Понимал, что глупо, несправедливо, но не мог спокойно его видеть. Пока молчит, все кажется, что передо мной Юра, а как заговорит — тошно становится.

Они постояли еще немного и пошли назад к выходу.

— Вот если бы в самом деле можно было пересаживать сознание! — сказала Лидочка. — Тогда бы вы пересадили в него сознание твоего брата.

— Но он все равно не дожил до того времени, когда появилась копия. Да если бы и дожил… Где его искать, сознание? Как отделить от тела?

— Я понимаю, — сказала Лидочка. — Но может быть, разберутся когда-нибудь.

— И наступит эра бессмертия, — улыбнулся Володя. У каждого человека будет нетленное запасное тело. Только собралась душа в мир иной, а ее раз и в это тело.

Володя вдруг задумался и стал серьезным и до автобусной остановки шел молча, о чем-то размышляя. Потом, когда они ехали в автобусе на Новое кладбище, он сказал:

— Слушай, а мы с тобой, кажется, родили интересную идею.

— Какую идею?

— Объясняющую, зачем палеопамирцы выращивали копии.

— Ты думаешь, они умели пересаживать сознание?

— В том-то и штука, что нет!

Они стояли на задней площадке автобуса и, опершись о перильца, смотрели на прыгающую ледяную дорогу.

Шум мотора заглушал слова, и Володя говорил, наклонившись к уху Лидочки.

— Мы с Гончаровым искали ответ на уровне социальности, а тут вопрос религиозный. Тот автор писал, что их религией был культ предков, а она предполагает, что мертвые буквально продолжают жить после смерти. Культ предков был почти у всех первобытных народов, отсюда и обряд погребения идет. Иначе зачем хоронить тело? Палеопамирцы ухитрились сохранить ее в цивилизованной фазе, но с существенной поправкой. Они поняли, что погребение — это фиктивное оживление, и занялись настоящим. Тела делать научились, а душу, сознание вдохнуть не смогли.

— Почему ты так уверен, что не смогли?

— Да потому, что в таком случае дожили бы до наших дней. Была бы сейчас на земле этакая каста бессмертных.

— Верно… — сказала Лидочка, задумываясь. — Только зачем же они их тогда делали?

— А это неизвестно, делали или нет. Может быть, попробовали раз-другой да остановились. Уж я-то могу их понять. Вместо дорогого для тебя человека — бесчувственный биоробот.

— Я их тоже понимаю, — сказала Лидочка.

Автобус мчался, подпрыгивая на ухабах, громыхала оторвавшаяся железка над дверью. Из водительской кабины сквозь шум в салоне слышалась музыка. Известный баритон пел песню из кинофильма про ослепительный жизненный миг, за который надо цепко держаться человеку.

— Вот тебе и вся философия, и не надо думать ни о каких предках, - смеясь, сказал Володя.

Лидочка не сразу сообразила, что это он о песне.

Новое кладбище произвело на Володю тягостное впечатление, в чем не было ничего удивительного. По сравнению со старым, с его причудливыми лабиринтами из могил и разнообразием кладбищенской архитектуры, оно являло собой образец современного рационализма. Могилы здесь располагались в строго геометрическом порядке, одна к одной и не имели изгородей — для них просто не оставалось места. На могилах стояли стандартные сварные памятники в виде вытянутых вверх неправильных трапеций. Эти-то ряды черных железных трапеций и не понравились Володе.

— Какая бездушная математика! — сказал он, обозревая обширное кладбищенское поле. — Так только картошку сеют… И ни одного дерева!

— А ему оно нравится, — с неодобрением сказала Лидочка, разумея бывшего мужа. — Их завод как раз выпускает на ширпотреб этих… пингвинов, — она кивнула в сторону одного из памятников. — Обеими руками за них держится. Говорит, выгодно для плана. Делать их просто, а цена на них приличная.

Они постояли у ворот, глядя на уходившие в степь ряды могил.

— Да-а, — пробормотал Володя, — если и дальше так дело пойдет, то в недалеком будущем похоронами, пожалуй, будет заниматься ассенизационная служба.

Лидочка покосилась на Володю, хотела сказать, но не сказала, чтобы лишний раз не возбуждать его. Уже не в первый раз она замечала, что оба двойника, словно настроенные в унисон, размышляют об одних и тех же явлениях, но дают им совершенно разную оценку. Прошлым летом Владимир Сергеевич ездил сюда на склад похоронных принадлежностей разбираться с партией забракованных памятников. Лидочка, воспользовавшись случаем, поехала вместе с ним, чтобы прибрать могилу тети Веры.

Ей пришлось присутствовать при знаменательной сцене, когда директор похоронной фирмы, плотный коренастый мужчина с быстрыми глазами, доказывал Владимиру Сергеевичу, что памятники слишком грубо сварены, а тог методично и хладнокровно отвергал его претензии, говоря, что покойникам все равно, грубо сварены памятники или чисто и стоят ли они вообще. В конце концов, заявил он, обряд похорон, если взглянуть на дело трезво, всего лишь глупый предрассудок, отнимающий массу средств. Можно еще понять наших невежественных предков, веривших в загробную жизнь, но нам, людям эпохи НТР, пора расстаться с этим предрассудком и поручить похороны ассенизационной службе. «Ну, это вы загнули, товарищ Колесников, — сказал ему директор, человек по виду далеко не сентиментальный. — Похороны нужны живым, а не мертвым. Люди есть люди». Однако Владимира Сергеевича убедить было невозможно.

Он принялся нудно и долго доказывать, что мертвое тело принципиально ничем не отличается от камня, песка или любого другого вещества, иначе покойников не зарывали бы в землю, и поэтому с таким же успехом можно хоронить гроб, наполненный камнями. Что же касается того, что похороны якобы нужны живым, то это тоже ошибочное мнение. Смерть, как известно, сильно меняет черты лица, и если уж быть до конца последовательным, то гораздо логичнее хоронить хорошую фотографию покойного, изготовленную при жизни, нежели его тело. И так далее в том же духе…

Лидочка помнила, с каким недоумением смотрел на него директор, и ей было ужасно стыдно за мужа. Она тогда ушла, не дождавшись конца их спора, и домой вернулась одна на автобусе.

— Пойдем, нам сюда, — сказала она, трогая Володю за рукав.

…Нет, даже на неделю, на день она не сможет вернуться к мужу… даже если книги совсем пропадут.

По кладбищу то здесь, то там маячили у могил фигуры людей, их было видно далеко, далеко…

Глава 8

В понедельник утром Лидочка позвонила из автомата внизу в приемную завода «Металл» и узнала, что главный инженер находится на совещании у директора, где пробудет до одиннадцати. На вопрос, собирался ли он в течение дня куда-нибудь уезжать, незнакомый мужской голос не без иронии ответил, что главный разъезжать не любит, а руководит заводом, сидя в кабинете.

— Это его стиль работы, — сказала Лидочка стоявшему рядом Володе. — Он очень гордится тем, что не бегает по заводу, как другие главные, а заставляет бегать подчиненных. Весь день в кабинете сидит. Домой съездит пообедать и опять в кабинет.

— Что ж, тем лучше. Значит, по крайней мере до обеда мы можем быть уверены, что он не приедет и не устроит скандал. Времени более чем достаточно.

— Только бы замок не сменил.

— Думаю, что не сменил.

…Володя оказался прав. Замок на двери стоял старый. Это и обрадовало и обеспокоило Лидочку. В квартиру она вошла со смутным чувством тревоги. Что бы это значило? Может быть, он изменил своим правилам и решил в течение дня наведаться домой, чтобы застать ее врасплох? В таком случае нужно успеть все сделать до одиннадцати. С совещания-то он не уйдет…

— Так и знала, — с огорчением сказала Лидочка, подходя к цветам, стоявшим на окне в гостиной. — Ни разу не полил.

Земля в горшках была твердей, как камень, листья пожелтели и свернулись. Лидочка постояла над цветами, как над покойниками, и, вздохнув, стала раздеваться.

Одно утешение — не нужно теперь думать, к кому пристроить цветы.

Володя расхаживал по квартире, с любопытством разглядывая обстановку.

— Да-а, давно я таких хором не видел. Иностранные делегации принимать можно. Не пойму только, откуда у вас деньги? Он ведь главным всего второй год работает.

— Деньги у него есть, только я сама не знаю откуда. Мне кажется, он какие-то комбинации с памятниками проворачивает.

— Да ты что! Вот это для меня новость. А ну-ка, расскажи.

Он подошел к Лидочке и стал помогать ей выгружать книги из шкафа.

— Это он только для окружающих такой принципиальный и честный, - говорила Лидочка, — а для собственной выгоды на любую махинацию пойдет. У него даже своя философия есть. Как-то весь вечер доказывал мне, что пословица «Не пойман, не вор» очень умная и правильная, что воровство можно называть преступлением только после того, как оно обнаружится. С его точки зрения, все непойманные воры кристально честные люди, даже если хапают большие суммы. Он у себя там такие порядки навел! Таня рассказывала…

Володя перевязал первую стопку книг и положил ее в мешок.

— А пожалуй, все закономерно. У большинства людей есть инерция души, именуемая совестью, и человек продолжает оставаться честным, даже если есть все условия для воровства. Ну, а он безынерционная система. Бессовестный, так сказать, по происхождению. Представляешь, что началось бы на нашем шарике, если бы все люди стали такими?

— Представляю…

…В подъезде послышался собачий лап, застучали шаги по лестнице.

— Владимир! — сказала, побледнев Лидочка. Оба повернулись к двери. В следующую секунду дверь распахнулась, и в квартиру вошли два милиционера с собакой.

— Стоять на месте! — скомандовал один из них. — Дангус, охранять!

Громадная черная овчарка уселась перед Лидочкой и Володей, уставившись на них строгими янтарными глазами. Второй милиционер с пистолетом в руке быстро обошел квартиру, заглянув на балкон и в лоджию, и вернулся в гостиную.

— Больше никого, — сказал он напарнику.

Оба остановились перед задержанными.

— Кто такие будете? — спросил милиционер с собакой. На нем был белый, полушубок, перетянутый ремнями, а на боку висела рация.

— Хозяева, — как ни в чем не бывало сказал Володя.

Лидочка почувствовала, как его рука легла ей на плечо и пальцы чуть сжали плечо. Это был знак — не волнуйся. Какое там не волнуйся! У нее все тряслось и дрожало внутри.

— Меня зовут Колесников Владимир Сергеевич, а это моя жена Лидия Ивановна.

— Документы попрошу.

Лидочка сходила за сумкой в прихожую и принесла паспорт. Володя тоже дал свой паспорт. Милиционер в белом полушубке полистал Лидочкин паспорт, сверил оригинал с фотографией, потом заглянул в Володин, тоже сверил и, похоже, остался удовлетворен.

— Почему не позвонили на пульт? — спросил он строго.

«Какой пульт?» — чуть не сказала Лидочка, да вовремя сдержалась, кое-что сообразив.

— Извините, забыли, — добродушно улыбнулся Володя.

— Забыли… — проворчал милиционер, все еще держа паспорта. — Вот оштрафуем за ложную тревогу, тогда не будете забывать.

— Все правильно, штрафуйте.

Милиционер помолчал, будто еще раздумывая.

— А чего это вы так волнуетесь? — подозрительно спросил второй милиционер, присматриваясь к Лидочке.

Он был в серой офицерской шинели с погонами.

— Ничего я не волнуюсь, — сказала Лидочка и по некоторой перемене, произошедшей на лице офицера, со страхом поняла, что выдала себя своим тоном. Тот взял паспорта, не торопясь полистал их и вернул Володин напарнику в раскрытом виде.

— Лучше смотреть надо, Панов. Прописка-то у него московская.

Милиционер в полушубке, глянув в паспорт, смущенно крякнул.

— Действительно московская…

— Так почему у вас московская прописка?

— В Москву переехал работать, а жена пока здесь живет. Вот книги хотим увезти, — спокойно сказал Володя.

— Четыре года назад переехали и все время порознь живете?

— А что ж тут особенного?

— Что-то подозрительно, товарищ лейтенант, — проявил запоздалую бдительность милиционер Панов.

— Подозрительно, — согласился тот. Спрятал оба паспорта во внутренний карман шинели.

— Значит, так. Мы поедем в отдел разбираться, а ты побудешь здесь с собакой.

— Зачем? Все и так ясно, — запротестовала Лидочка. — Он живет в Москве, а я пока…

— Ничего не ясно, — перебил ее лейтенант. — Вот в отделе разберемся, тогда станет ясно.

Через две минуты они уже шли по двору к милицейской машине в сопровождении лейтенанта милиции, а на них с изумлением глядела женщина с ребенком, вышедшая из соседнего подъезда «Что же теперь будет?» — с тоской думала Лидочка. Она была оглушена и потрясена случившимся. Надо же, додумался сигнализацию в квартире поставить! Ну кому еще могло такое прийти в голову?

…Их привели в просторную комнату в отделении милиции и усадили на деревянный диван. В комнате за большим столом с двумя телефонами сидел пожилой милиционер в новенькой форме и говорил по одному из телефонов. Увидев вошедших, он некоторое время продолжал говорить, глядя на них без особого любопытства, даже, пожалуй, равнодушно, а потом повесил трубку.

— Ну что там? — спросил он лейтенанта.

— Вот, задержали, товарищ капитан. Говорит, что хозяин квартиры, а у самого московская прописка.

Он выложил на стол оба паспорта и стал докладывать в подробностях, как были задержаны Лидочка и Володя. Капитан слушал, одновременно просматривая паспорта. Это был грузный мужчина лет пятидесяти, с широким мясистым лицом, которое выглядело очень мужественным благодаря орлиному, чуть искривленному носу и густым черным бровям. В углу ею рта дымилась папироса, заставляя капитана щуриться и наклонять голову набок, отчего он казался еще мужественнее и внушительнее.

Лидочка с тоскливым чувством смотрела на него. Уж такой не отпустит, пока не докопается до донышка! А может быть, не докопается? Может, они не записывают место работы? Тогда многое зависит от того, как будет себя вести Володя, что скажет… Володя сидел со спокойным видом ни в чем не повинного человека, повернул голову, и, встретив взгляд Лидочки, чуть подмигнул ей.

— Будь добр, сходи принеси журнал сигнализации, — сказал капитан с украинским акцентом и, когда лейтенант ушел, обратился с вопросом к Володе: — Так, значит, в Москве живете?

— В Москве.

— А жена почему здесь?

— Работы не может найти по профессии.

— Я библиотекарь, — волнуясь, сказала Лидочка.

— В Москве трудно найти место библиотекаря?

— Трудно… — сказала Лидочка и почувствовала, что краснеет. Ах ты, несчастье! Совсем не умеет врать.

Капитан посмотрел на нее долгим, изучающим взглядом и больше ничего спрашивать не стал.

…Пришел лейтенант с журналом. Капитан ввинтил окурок в пепельницу, стряхнул с пальцев пепел и стал листать журнал. Хмыкнул, задерживая взгляд на странице, посмотрел на Володю, взял телефонную трубку и так, продолжая на него смотреть, стал набирать номер. Все пропало! Звонит Владимиру Сергеевичу на работу!

— Здравствуйте, товарищ Колесников, это из милиции, — будничным тоном сказал капитан. — Побудьте, пожалуйста, на месте, за вами сейчас приедут. У вас в квартире сработала сигнализация.

Он помолчал, слушая трубку.

— Нет, приехать все-таки придется, так что никуда не уходите.

Положил трубку, подумал немного, барабаня пальцами по столу.

— На квартире кого-нибудь оставил?

— Панова с собакой, — сказал лейтенант.

— Тогда так. Поезжай на квартиру, забери паспорт главного инженера… Где паспорт? — спросил он Лидочку.

— В верхнем выдвижном ящике серванта.

— …в ящике серванта… Потом на завод «Металл» за хозяином и сразу сюда. Да позови Соселию, а то у него телефон не работает.

Дело, однако, заваривалось нешуточное. Лидочку попросили выйти в коридор и велели ждать, пока не позовут. Лейтенант ушел, сказав что-то дежурному милиционеру у входа. Тот кивнул, глянув на Лидочку. Минут через пять мимо нее прошагал маленький щуплый кавказец в штатском и скрылся в кабинете. Лидочка догадалась, что это тот с грузинской фамилией, которого велел позвать капитан. Следователь, наверное… Лидочка совсем затосковала. Так хорошо все шло — и на тебе! Тут, конечно, и она виновата. Надо было сразу сказать ему, что Володя тоже приехал, тогда, может быть, предупредил бы ее насчет сигнализации, Володя же говорил, что у него специальный рефлекс. Ах, дура, дура! Правильно говорила тетя Вера — век живи, век учись.

Прошло, наверное, с полчаса, в течение которых Лидочка чутко прислушивалась к происходящему за дверью. Слышно было плохо. Володю о чем-то спрашивали, он отвечал… Потом снова появился лейтенант. Он шел по коридору с Владимиром Сергеевичем.

— Подождите пока тут, — сказал он, входя в кабинет.

Владимир Сергеевич, увидев Лидочку, не выразил ни малейшего удивления. Сказал удовлетворенно:

— Значит, я не ошибся в своих предположениях, это все-таки ты.

— Зачем ты поставил квартиру на пульт? — с печалью и почти не сердясь спросила Лидочка.

— Чтобы оградить себя от всякого рода незаконных и подпольных действий с твоей стороны.

— Подпольных действий… — передразнила его Лидочка. — Теперь с милицией будешь иметь дело. Они задержали Володю.

Владимир Сергеевич нахмурил брови.

— Разве он приехал с тобой?

— Конечно.

— Тогда все понятно. Не трудно догадаться, кто втянул тебя в эту авантюру с похищением вещей. И с таким человеком ты собираешься связать свою судьбу? Имей в виду, если дело дойдет до серьезного, я буду бороться за свои права. Я сумею постоять за себя. В конце концов, я главный инженер, а он кто?

Лидочка отвернулась от мужа, не желая больше с ним разговаривать. Она теперь совсем его не боялась…

В дверях появился лейтенант.

— Входите, — сказал он Лидочке и Владимиру Сергеевичу.

Теперь они втроем сидели на диване, а напротив них за столом сидели капитан и маленький грузин в черном кожаном пиджаке, под которым пламенела алая рубаха.

Лицо у него было типично кавказское — носатое, усатое, бровастое. Он внимательно рассматривал паспорта — все три. Потом сказал, обращаясь к задержанным:

— Ну что ж, будем знакомы. Я следователь милиции Соселия Сергей Иосифович. А вы кто будете, граждане двойники?

— Близнецы, — усмехнулся Володя.

— Не получается, — сказал Соселия, — имена могут совпадать у кого угодно, только не у близнецов.

Голос у него оказался неожиданно низкий и густой, говорил он чисто, почти без акцента.

— Ну почему не могут? — с простодушным видом возразил Володя. - Представьте себе, мы были настолько похожи, что даже мама нас путала, и ей не оставалось ничего другого, как дать нам одно имя, учитывая, что никаким законом это не запрещено. Да и при чем тут имена, фамилии… Ну, посмотрите на нас внимательно. Неужели мы похожи на преступников? Даю вам честнее слово порядочного человека, что если вы нас отпустите, то никаких неприятностей из-за нас потом иметь не будете.

— Веселый парень! — сказал Соселия капитану.

— Веселый. С таким не соскучишься…

Соселия, сощурившись, смотрел на двойников.

— Ваша версия была бы вполне удовлетворительной, если бы не одно обстоятельство. У вас не только одинаковые имена, но и одинаковые паспорта, а это уже не поощряется законом. Очевидно, кто-то из вас мистер икс, живущий под чужим именем. Кто?

Владимир Сергеевич поднялся со своего места недовольный и хмурый.

— Заявляю официально, что я тут ни при чем. Я честный человек, главный инженер завода «Металл». Мой паспорт в полном порядке.

— Очень хорошо, — пробасил Соселия. — Если вы честный человек, то должны честно объяснить нам, кто вы такие. Вот вы, двое, живущие по одному паспорту?

Владимир Сергеевич немного подумал и сказал, глядя куда-то в сторону:

— Мы близнецы. Да, конечно, мы абсолютно похожи. Значит, мы близнецы. Все логично.

Капитан что-то негромко проговорил на ухо следователю. Тот кивнул и выразительно посмотрел на обоих Колесниковых.

— Близнецы, говорите? А может быть, все проще? Вы двойники, а не близнецы и засланы в нашу страну иностранной разведкой. Классический фокус международного шпионажа.

Лицо Соселии было серьезно, но глаза, кажется, смеялись. Трудно было понять, шутит он или говорит всерьез.

Слова его произвели разное впечатление на обоих Колесниковых. Володя только усмехнулся и ничего не сказал.

Зато Владимир Сергеевич еще больше нахмурился и заговорил в повышенных тонах:

— Я протестую! В этом городе найдется достаточно людей, которые могут подтвердить мою личность, вплоть до ответственных лиц высокого ранга.

Оба работника милиции с интересом смотрели на него.

— Что будем делать? — сказал минуту спустя капитан, обращаясь к следователю.

— Для начала нужно установить, близнецы они или двойники.

— Ты думаешь, это можно по внешнему виду?

— В большинстве случаев можно. У близнецов наблюдается абсолютное внешнее сходство. Двойники могут иметь отличия, с виду не заметные. Эти два по первому впечатлению однояйцевые близнецы. Так, по крайней мере, мне кажется.

— По первому впечатлению? — спросил капитан. — А если точно?

— Если точно, то нужно произвести детальный осмотр тел, хотя бы до пояса.

— Каких еще тел? — подал голос Владимир Сергеевич.

— Ваших, ваших, граждане Колесниковы, — с насмешливой ноткой сказал Соселия.

— Я протестую! Вы нарушаете закон!

Поднялся Володя.

— Ладно, тезка, не будем права качать. Это тебе милиция, а не что-нибудь… По пояс достаточно?

— Достаточно, — сказал Соселия.

Володя стал раздеваться. Глядя на него, вынужден был раздеться и Владимир Сергеевич. Через две минуты оба Колесниковых голые по пояс стояли посреди комнаты, а Соселия ходил вокруг них, окидывая их придирчивым взглядом, каким осматривают новобранцев на медицинской комиссии. Теперь, когда на них не было верхней одежды, они еще разительнее походили друг на друга.

Оба широкоплечие, рослые, с впалыми животами и крепкими, мускулистыми плечами.

Соселия закончил осмотр и закурил сигарету.

— Абсолютное сходство. Классические близнецы.

— Можно одеваться? — спросил его Володя.

— А ну-ка, погодьте, — сказал капитан, вставая.

Он подошел к Володе и взял его за локоть.

— Странно… Оспа на локте.

— Так поставили, — сказал Володя, и Лидочке показалось, что голос у него чуть дрогнул.

Соселия наклонился, рассматривая звездообразный шрам на локте у Володи:

— Это не оспа, это шрам от травмы. Оспу на локте не ставят. Вот у него оспа, выше.

Он повернулся к Владимиру Сергеевичу и вдруг застыл, впиваясь взглядом в его локоть. Там был точно такой же шрам, как у Володи. Нижняя губа у Соселии отвисла, и сигарета вывалилась изо рта. Он молча посмотрел на капитана, на обоих Колесниковых и зашел им за спину.

— Соселия - старый осел! — раздался оттуда его мрачный возглас. - Родинки тоже совпадают, все до единой. Молодец, Гринько! У тебя нюх настоящего следователя.

(На спине у Володи была целая россыпь маленьких родинок.) Он снова остановился перед двойниками, уперев руки в бока. Тряхнул головой, зажмуривая глаза.

— Так не бывает, Гринько. Даже у однояйцевых близнецов не могут быть одинаковые шрамы.

— Так не бывает, — согласился капитан.

— Остается снять отпечатки пальцев.

— Можете не снимать, — сказал Володя, — совпадают до последней линии.

Он снял со стула рубаху и стал одеваться при полном всеобщем молчании. Молчал капитан, молчал Соселия, глядя как завороженный на странных близнецов. Молчала и Лидочка, чувствуя холодок под сердцем. Что же теперь будет?

Оба представителя власти пребывали в полной и очевидной растерянности.

— Что же теперь будет? — тихо сказала Лидочка вслух.

Володя нервно рассмеялся.

— А ничего. Никакого криминала нет. Два абсолютно одинаковых человека должны иметь и два абсолютно одинаковых паспорта. Логично, товарищ капитан?

Капитан нравоучительно поднял вверх указательный палец.

— Неправильно рассуждаете, гражданин Колесников. Согласно нашим законам паспорт выдается только одному лицу. Какой делаем вывод? Второй паспорт сжечь, а лишнее лицо ликвидировать. Зачем два одинаковых лица? Еще в глазах двоиться будет.

— Как это «ликвидировать»? — повернулся к нему Владимир Сергеевич.

— Очень просто. Утопить и закопать. Никакого криминала.

— Вы что, с ума сошли? — вскинул голову Владимир Сергеевич.

Капитан подошел к столу и сел на свое место.

— С вами сойдешь с ума. Совсем голову заморочили. Присаживайся, Соселия. И вы садитесь.

Все снова расселись по своим местам.

— Ну вот что, граждане близнецы, — сказал капитан, прихлопнув ладонью по столу. — Пошутили, и хватит. Говорите, кто вы такие. Иначе мы вас отсюда не выпустим.

Глава 9

Заявление было сделано тоном вежливым, но решительным. Милиция есть милиция. На то она и существует, чтобы тайное делать явным. Лидочка сидела в состоянии бездумного оцепенения, не в силах ни двигаться, ни говорить. От нее теперь ничего не зависело, и, может быть, поэтому она совсем перестала волноваться.

Пауза затягивалась…

— Ну что, так и будем в молчанку играть? — произнес капитан классическую фразу.

Ответа не последовало. Оба Колесниковых молчали, словно набрав в рот воды. Капитан укоризненно покачал головой.

— Неправильную позицию заняли, граждане Колесниковы. Рано или поздно все равно выяснится, кто вы такие.

— Отпечатки надо снять, — сказал Соселия. — Пойду принесу причиндалы.

Он вышел из кабинета и минуты через три вернулся с коробкой в руках.

— Попрошу засучить рукава, — сказал он, подходя к двойникам. Те молча повиновались.

В коробке оказалась подушечка с черной краской, лупа и маленькие белые листки бумаги.

— Безобразие! — проговорил Владимир Сергеевич, однако выполнил все, что требовалось, — обмакнул поочередно пальцы в подушечке, и Соселия прокатил ими по листкам. То же самое сделал и Володя. Были также сняты и отпечатки шрамов на локтях.

— Пройдите-ка в ту комнату, — сказал капитан двойникам, указывая на дверь в стене кабинета. — А вы, Лидия Ивановна, останьтесь.

…Впервые в жизни Лидочка оказалась в столь непривычной и сложной ситуации. Она была одна перед двумя представителями власти, которые, как нетрудно было понять, намеревались выпытать у нее тайну двойников. До чего же это неприятно — сидеть на скамье, словно преступница, и ждать, когда тебя начнут допрашивать. Лидочке стало жарко от волнения. Она расстегнула пальто.

— Можете совсем снять, — дружелюбно сказал капитан, пододвигая к себе листки с отпечатками.

— Ничего… я так, — тихо молвила Лидочка.

Капитан и следователь рассматривали отпечатки.

— Мистика какая-то, — пробасил Соселпя, — скажи кому-нибудь — не поверят.

— А шрамы? Как две фотографии с одного негатива.

— Абсолютно одинаковая конфигурация.

— Может быть, пластическая операция?

— Исключено. Не умеют так.

Соселия испытующе посмотрел на Лидочку из-под косматых бровей.

— Что скажете, Лидия Ивановна?

Лидочка покачала опущенной головой.

— Не знаю… Я ничего не знаю.

Как это трудно — скрывать правду, когда от тебя так хотят узнать ее! Они по-своему правы, требуя от нее ответа. Все-таки необыкновенный случай. Что угодно можно подумать. Но нет, она ничего не скажет. Лучше уж молчать, чем изворачиваться и лгать…

— Ясно, — резюмировал Соселия, — женщина проявляет солидарность. Придется думать самим.

Они снова принялись рассматривать отпечатки, время от времени перебрасываясь короткими репликами. Закурили… Дым двумя струйками потянулся к потолку.

— Тут случай серьезный, — сказал капитан, рассматривая отпечатки через большую лупу в черной пластмассовой оправе. — Придется дело заводить.

— Придется…

Лидочка похолодела. Уголовное дело! Вот этого-то никак нельзя допускать. Володю посадят в тюрьму или куда там… сообщат на работу, в институт.

— Товарищи милиционеры, — сказала она, набравшись духу.

Капитан и следователь одновременно подняли головы, выжидательно на нее глядя. Лидочка еще секунду-другую сомневалась, стоит ли признаваться.

— Мы вас слушаем, — сказал Соселия. — Говорите, не стесняйтесь.

Лидочка отвела от вспотевшего лба прядь волос.

— Я все расскажу.

И Лидочка стала рассказывать — по памяти, перевирая и путаясь, чувствуя иногда, что ее в лучшем случае не понимают, а то и вовсе считают дурочкой, которая выдумывает сказки, чтобы спасти своего любовника. Но Лидочка продолжала рассказывать, и чем дальше она рассказывала, тем легче ей становилось, тем убедительнее и искреннее выходил ее рассказ. Она рассказала все, что знала со слов Володи, присовокупив собственный опыт, как познакомилась с Владимиром Сергеевичем, как жила с ним, рассказала о его непохожести на других людей, как потом поехала в Москву и познакомилась с Володей, о его работе в институте, несчастном брате-алкоголике, друге-враче, рукописи, о том, как появился двойник.

Не сказала только, в каком институте работал Володя и кто именно нашел рукопись и изготовил двойника.

Впутывать в эту историю Гончарова она сочла ненужным.

Никогда в жизни Лидочка не говорила так долго и много. Прошло не меньше получаса, прежде чем она добралась до конца, то есть до сцены в квартире, закончившейся их приводом в милицию.

— Вот все, — сказала она в заключение. — Он не виноват. Он очень хороший человек. Отпустите его, пожалуйста.

За столом наступило долгое молчание. Капитан с сосредоточенным видом барабанил пальцами по стеклу. Соселия сидел нахохлившись, подперев обеими руками подбородок. Потом он встал, подошел к Лидочке и, заглянув ей прямо в глаза, спросил:

— Все правда?

— Правда, — кивнула Лидочка.

Соселия постоял еще немного и, повернувшись к капитану, сказал:

— Не врет.

Капитан поморщился, как от зубной боли, и потер ладонью щеку. Он ничего не сказал. Тогда Соселия засунул руки в карманы пиджака и стал прогуливаться по комнате. Лидочка поняла, что мнения обоих разделились. Похоже, что следователь ей поверил, а вот капитан нет. Так оно и оказалось. Соселия остановился перед капитаном.

— Я все понимаю, Гринько… Но как еще объяснить вот это? — Он ткнул пальцем в листки с отпечатками, лежавшие на столе. Капитан снова поморщился и ничего не ответил.

— Ну, предложи что-нибудь, предложи…

— Откуда я знаю? — сказал наконец капитан. — Ты что, хочешь, чтобы я написал все это в протокол? Чтобы потом Федотов на каждом собрании нас с тобой на посмешище выставлял?

Соселия шумно вздохнул и повернулся к Лидочке:

— Как фамилия этого врача? Где живет?

— Не знаю, — сказала Лидочка, опуская глаза.

— А вот теперь врете! — обличительно сказал Соселия, направляя на Лидочку указательный палец. — Знаете, но не хотите говорить.

— И он не скажет, — тихо отозвалась Лидочка.

— Это почему же?

— Володя и его друг не хотят, чтобы их тайна стала известна, - объяснила Лидочка.

Капитан многозначительно откашлялся, а Соселия снова принялся ходить по комнате.

— Ничего не понятно! — загремел его бас. — Если все, что вы сказали, правда, значит, они совершили огромное научное открытие! Почему же они его прячут? Они что, не хотят стать знаменитыми? Не хотят получить Нобелевскую премию?

— Не хотят, — сказала Лидочка. — Все не так просто, как вы думаете.

Соселия остановился перед Лидочкой, сложив на груди руки, и с изумлением смотрел на нее. Лидочка поняла, что он поверил ей и теперь не знает, что делать дальше. Наступил критический момент в ходе следствия, и в этот момент произошло новое событие. Внезапно отворилась дверь, и в комнату вошел милиционер в белом полушубке — тот, что оставался в квартире, пропуская вперед полного, мужчину средних лет.

— Разрешите доложить, товарищ капитан, — еще одного задержал. Приехал из Москвы к главному инженеру Колесникову. Спрашиваю, зачем — не говорит.

Стрельнули из-под мохнатой шапки маленькие черные глаза, ужалив Лидочку в самое сердце.

— Здравствуйте, товарищи, — резким сорочьим голосом сказал вошедший, увидел Лидочку и кивнул ей, дрогнув полной щекой. Да, это был Стулов, злейший враг Володи, неизвестно как оказавшийся в Григорьевске, а в такой неподходящий момент!

Сразу, впрочем, все и выяснилось. Стулов назвал себя и сказал, что приехал из Москвы к товарищу Колесникову по личному делу. Позвонил на завод, а там ему сказали, что главный только что поехал домой и велел передать, что может не вернуться сегодня. Тогда он узнал его адрес в справочном бюро, приехал к нему на квартиру и был задержан товарищем милиционером, который там находился. Вот паспорт, вот удостоверение личности на имя Стулова Роберта Евгеньевича, начальника отдела института «Нитрон», все в полном порядке.

Стулову предложили раздеться и усадили напротив дивана. После этого Соселия пошел в соседнюю комнату и вывел оттуда Володю. Увидев Стулова, тот и бровью не повел, зато Стулов забеспокоился, задергал шеей, глаза его забегали, пытаясь увидеть сразу всех, находившихся в комнате. Он, видно, силился понять, в каком качестве здесь присутствует его противник — в качестве потерпевшего или в качестве подозреваемого.

— Вам знаком этот человек? — спросил его Соселия, показывая на Володю.

— Да, конечно, — сказал Стулов. — Это Колесников Владимир Сергеевич. Мы с ним несколько лет работали вместе, но немного… (он сделал паузу, выразительно посмотрев на Володю)… не поладили.

Это был, конечно, пробный камешек в Володин огород. Если товарищ Колесников здесь на положении задержанного и если он не круглый дурак, то должен задобрить опасного для него свидетеля, сказав что-нибудь вроде: «Ну что вы, Роберт Евгеньевич, какие пустяки. Стоит ли вспоминать прошлое!» Но Володя ничего не сказал, даже головы не повернул в сторону Стулова, словно говорили не о нем.

Стулов крякнул, дернул плечом, глаза его забегали.

«Ах, не надо бы так!» — с огорчением подумала Лидочка.

— Не ошибаетесь? — спросил Стулова капитан.

— Нет, нет. Это Колесников Владимир Сергеевич, бывший ведущий конструктор «Нитрона», а сейчас главный инженер григорьевского завода «Металл».

Соселия усадил Володю рядом с Лидочкой и снова пошел в соседнюю комнату.

— Я им все рассказала. — шепнула Лидочка. — Только про Гончарова не сказала.

— Зачем?

— Они хотели завести на тебя уголовное дело.

Володя кивнул, тихонько сжимая Лидочкину руку.

Тут со Стуловым стали происходить смешные вещи.

Он задергался, заперхал, закашлял, словно ему в горло попала крошка: он увидел Владимира Сергеевича, вошедшего в комнату. Глаза его стали так часто бегать, разглядывая двойников, что казалось, в голове его заработал механизм, наподобие швейного челнока.

— Здравствуйте, товарищ Стулов. Рад вас видеть, — сказал, подходя к нему Владимир Сергеевич.

Левая часть лица Стулова странно задергалась, из горла вырвался звук, похожий на смех. Он пожал протянутую Владимиром Сергеевичем руку, ощупывая взглядом его лицо и одновременно успевая увидеть и Володю с Лидочкой, и капитана, и Соселию, сидевших за столом.

— Здравствуйте, — произнес он сдавленным голосом.

— А этот гражданин вам знаком? — спросил его Соселия.

Стулов смешался, глядя попеременно на двойников.

— Близнецы, что ли?

Его белая упитанная физиономия на минуту застыла в напряженном раздумье. Он посмотрел снизу вверх на Владимира Сергеевича и осторожно спросил:

— А вы меня откуда знаете?

Владимир Сергеевич стоял очень серьезный.

— Я понимаю ваше недоумение, Роберт Евгеньевич, — сказал он, — вы, конечно, не знали, что нас двое, и поэтому не заметили подмены, когда один из нас вышел на работу вместо другого. Напомню вам, что именно я оценил по достоинству проект АЦ-1666 и написал письмо в министерство, в котором осуждал неправильные действия своего двойника.

Как и все оборотистые люди, Стулов обладал умением быстро оценивать ситуацию и сразу же принимать решение, об этом Лидочка знала по Володиным рассказам.

Его можно было застать врасплох неожиданностью вроде этой, но ненадолго. В следующую минуту физиономия его приняла сосредоточенное выражение.

— Так, так, — сказал он, соображая. — Значит, тогда вас было двое… Теперь многое становится понятным.

— Что вам становится понятным? — поинтересовался капитан.

— Странное поведение ведущего конструктора Колесникова.

Стулов поднялся, поворачиваясь к сидящим за столом.

— Да, поведение Колесникова было более чем странным. То он работал как все, с интересом, с огоньком, то неузнаваемо менялся — грубил, писал кляузы в Москву, восстановил против себя весь коллектив. Оказывается, они по очереди ходили на работу.

— Это ложь, — сказал со своего места Володя. — Я вообще не имею привычки грубить людям. И коллектив ко мне хорошо относился. Это вы настроили всех против меня, чтобы заткнуть мне рот. Ваш проект…

— Подождите, товарищ Колесников, — перебил его капитан. — Вам пока слова не давали. Не будем нарушать порядок.

— Вы все сказали? — обратился он к Стулову.

— Пока все.

— Вот теперь к вам вопрос, гражданин московский Колесников. Можете ли вы подтвердить показания гражданки Колесниковой, что один из вас двоих рожден женщиной, а другой создан искусственно с помощью неизвестных науке средств?

— Да, это так, — сказал Володя. — Один из нас является природным, нормальным человеком, а другой представляет собой очень точную биологическую копию, сделанную искусственно. Природный человек, как нетрудно догадаться, это я.

— Тогда расскажите обо всем подробнее.

Володя посмотрел на двойника, который отошел к стене и стоял там с непроницаемо холодным лицом.

— Ну что, тезка, будем раскалываться, как выражаются клиенты этой почтенной организации?

— Я не полено, чтобы меня раскалывали, — сурово отвечал Владимир Сергеевич. — Я ни в чем не виноват перед законом и сумею постоять за себя.

— Говорите, не стесняйтесь, — подбодрил Володю Соселия. — Чего теперь скрывать?

— Хорошо, попробую, — сказал Володя.

И он стал рассказывать — обо всем, о чем уже говорила Лидочка, только подробнее и точнее. Говорил он неторопливо, уверенно, как говорят на хорошо знакомую тему. Во всем его облике, манере держаться — спокойной, без жестикуляций — было столько искренности, что даже самый отъявленный скептик поверил бы, что все это хоть и странная, необычная, но все-таки правда. Некоторое время Лидочка следила за его рассказом, а потом, поняв, что ничего нового не услышит, стала наблюдать за присутствующими.

Капитан сидел с невозмутимым видом человека, которого трудно чем-нибудь удивить. Соселия, не поднимая головы, что-то быстро писал на листе бумаги. Совсем по-иному вел себя Стулов. Он снова сидел на своем месте и вертелся, словно за шиворот ему насыпали колючек, хмыкал, ежился, покашливал, бросая короткие быстрые взгляды на людей, находившихся в комнате.

Но больше всего Лидочку насторожил, даже напугал Владимир Сергеевич. Он стоял у стены, неподвижный, как памятник. Глядя на него, можно было подумать, что это восковая фигура, а не человек, пусть даже искусственный. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Могло показаться, что он совершенно равнодушен к происходящему, но Лидочка по опыту знала, что он все внимательно слушает и в мозгу его сейчас идет напряженная работа. Ей даже почудилось, что она слышит, как в голове его тихо вращаются колесики, постукивают рычажки, вычисляя, сравнивая, анализируя…

— Ну что ж, картина ясна, — сказал Соселия, когда Володя кончил говорить. — Все выглядит вполне правдоподобно. Остается выяснить, кто ваш друг.

— А вот этого я вам сказать не могу.

— Почему? — поинтересовался Соселия.

— Потому что не хочу впутывать его в эту историю. Да и все равно ничего нового вы от него не узнаете.

— Почему не узнаем? Он расскажет нам, где находится эта ваша волшебная ванна, и все станет на свои места.

— Волшебной ванны больше не существует, вынужден вас разочаровать, - сказал Володя. — Вернее, она используется no своему плановому назначению, как записано в теме, то есть для консервирования удаленных органов. Вся аппаратура для изготовления копий уничтожена.

— Как уничтожена? Буквально?

— Буквально. С помощью гидравлического пресса на базе вторцветмета. Я сам отвозил ее туда.

Соселия скорчил смешную гримасу.

— Вы с вашим другом что, сумасшедшие?

Володя пожал плечами.

— За себя ручаться не могу, меня еще в институте считали сумасшедшим, а мой друг совершенно нормальный человек. Просто у него очень развито чувство ответственности.

— Боится отрицательных последствий от своего открытия? — догадался следователь.

— Именно так.

— Чего же он боится?

— Есть чего…

— Да чего, чего? — вскидывая руки, почти закричал Соселия. Он во все глаза смотрел на Володю, словно и впрямь считал его сумасшедшим.

Тот усмехнулся.

— Боится, что не утвердят докторскую на тему «Гомункулусы и их применение в народном хозяйстве».

— Вот оригиналы, а? — сказал Соселия капитану. — Сделали открытие и молчат. Первый раз такое слышу.

— А может быть, никакого открытия и не было, раз молчат?

— Тогда предложите какую-нибудь другую версию, объясняющую наше сходство, — сказал Володя. — Я в свое время думал об этом, рассчитывая как раз на такой случай, но ничего путного не придумал. Если вы сумеете придумать, то я немедленно отрекусь от всего, что вам здесь рассказал.

Соселия рассматривал Володю с острым любопытством и, как показалось Лидочке, дружелюбно.

— Хорошо, — сказал он и в самом деле дружелюбным тоном. — Допустим, что открытие есть. Но почему вы берете на себя ответственность решать, вредно оно или нет? Пусть ученые решат этот вопрос. Сообщите о нем в соответствующее научное учреждение, в Академию наук например.

— Да ну, не стоит, — сказал Володя добродушным тоном. — Зачем беспокоить занятых людей? У них своих дел по горло.

— Это вы серьезно? — удивился Соселия. — А если мы сделаем обыск в вашей квартире?

— Бесполезно, ничего не найдете.

Соселия хмыкнул и сказал капитану, показав ладонью на Володю:

— Вот поговори с таким! Ничего не боится.

Тот молчал, барабаня пальцами по столу, и смотрел на Володю. Оба представителя власти были явно обескуражены твердостью Володи.

В этот момент Стулов, молча следивший за разговором, поднял руку.

— Разрешите мне?

— Пожалуйста, — сказал Соселия. — Говорите все, что вам известно по этому делу.

Стулов поднялся, закинул руку за спину и, откашлявшись, солидно заговорил.

— Товарищи, здесь надо разобраться в главном. Как специалист по автоматическим системам, я мог бы оказать вам помощь в качестве консультанта. Вы точно установили, что имеете дело не с близнецами?

— Абсолютно точно, — сказал Соселия. — У них совпадают не только отпечатки пальцев, но даже шрамы на локтях.

— И вы не можете найти никакого другого объяснения такому сходству?

— Пока нет.

— Ну что ж, в таком случае я должен сообщить, что современная наука допускает возможность создания искусственных существ. В этом направлении работают сейчас кибернетики и биологи. Подходы у них разные, но цель, в сущности, одна, потому что живой организм — это то же кибернетическое устройство, только гораздо более сложное…

Он сделал паузу, следя за выражением лиц сидящих за столом.

— Продолжайте, — кивнул капитан.

— …более того, зная Владимира Сергеевича Колесникова как высокоодаренного инженера, я вполне могу допустить, что он мог спроектировать ванну для биокопирования, с помощью которой был изготовлен двойник.

— Что это он несет? — пробормотал Володя.

— И знаете, почему я поверил в такую поистине фантастическую возможность? Поверил, не будучи знаком с деталями?

Стулов остановил взгляд на капитане.

— Почему? — спросил тот.

— Потому что это единственно разумное объяснение странных аномалий в поведении Колесникова, которые появились у него за последний год нашей совместной работы. Посудите сами. Мы разрабатываем проект государственной важности. Инженер Колесников работал над одной из его тем, работал с большим энтузиазмом, сформировался у нас как конструктор, быстро пошел на повышение и стал руководителем конструкторской группы, стал соавтором двух изобретений. Его портрет висел на доске Почета. И вдруг последний год его как будто подменили. Он выступает с резкой критикой проекта, совершенно, замечу, безосновательной, скандалит, пишет жалобы. Потом без всякой видимой причины успокаивается и становится прежним Колесниковым — деловым и серьезным. Так продолжается некоторое время — и вдруг новая вспышка. Он сочиняет целый трактат против проекта, уже одобренного компетентными специалистами и подписанного в высших инстанциях. Неделю назад он отнес свое сочинение в редакцию одного научного журнала. Я имел возможность познакомиться с этим сочинением и как специалист могу заявить, что это чистейшей воды графомания, поделка озлобленного дилетанта, жаждущего славы борца за народные интересы, а в действительности обыкновенного карьериста. Написать такую безграмотную работу настоящий Колесников не мог и вести себя так не мог. Это делала его копия, которую он, по-видимому, в качестве эксперимента временно поставил на свое место.

Стулов прервал свою речь и, сделав короткую паузу, достаточную, чтобы ему не помешали, закончил:

— А теперь разрешите показать вам это существо. Вот оно!

Он эффектным движением выбросил руку с указательным пальцем в сторону Володи.

Лидочка тихонько ахнула, а Володя сердито сказал:

— Вы что, Роберт Евгеньевич, ядовитых грибков покушали?

Стулов и ухом не повел.

— Владимир Сергеевич, — с чувством обратился он к неподвижно стоявшему двойнику, — пора вам сказать свое веское слово.

— Да, пора сказать, — произнес тот, оживая. — Каждый человек имеет право бороться за свои интересы. Я не могу согласиться с заявлением моего однофамильца. На каком основании он считает себя первичным существом, а меня вторичным? У меня есть не меньше оснований утверждать обратное.

— Выражайтесь яснее, — недовольно поморщился Соселия. — Что значит не меньше оснований? Вы тут не имущество делите.

— Смелее, Владимир Сергеевич, смелее, — сказал Стулов.

— А вы теперь помолчите, — довольно резко оборвал его Соселия. — Пусть сам за себя отвечает. Владимир Сергеевич уже обрел уверенность.

— Я выражаюсь вполне ясно в пределах логики и здравого смысла, - сказал он, неподвижно глядя на следователя. — С вашего разрешения он выступил первым, но из этого совершенно не следует, что он оригинал, а я копия. Если бы я выступил первым, то сказал бы, что я оригинал.

— Вот именно, — поддакнул Стулов. — Владимир Сергеевич человек острого ума. Он привык к точным формулировкам.

— Два сумасшедших! — негромко сказал Володя.

Владимир Сергеевич повернул голову в его сторону и заговорил, повысив голос:

— Это неизвестно, кто из нас сошел с ума — ты или я. Если уж зашел принципиальный разговор, то я должен сделать здесь официальное заявление и прошу ввиду крайней важности занести его в протокол. Заявляю, что все, о чем здесь рассказал мой двойник, в действительности произошло со мной и узнал он об этом от меня. Авантюрист и мистификатор, он сначала порвал со мной, отказавшись выполнять мои указания, а потом соблазнил и одурманил мою супругу. Теперь, чтобы окончательно со мной разделаться, он оклеветал меня, поменяв все местами.

— Черт побери, вот это нахал! — воскликнул Володя. — Как тебе это нравится, Лидочка? Последняя новость науки — восставший робот! Его сотворили по моему образу и подобию, дали ему бытие — и вот благодарность!

— Спокойнее, гражданин москвич, — остановил его капитан. — Вам пока слова не давали.

— Какие у вас есть доказательства своего утверждения? — спросил он Владимира Сергеевича.

— Доказательств сколько угодно. Можно начать с самых простых. Будем рассуждать логически. Может ли кто-нибудь из вас по внешним признакам определить, кто из нас оригинал, а кто копия?

— Допустим, нет, — сказал Соселия.

— Почему вы в таком случае верите моему двойнику, а не верите мне? Неужели только потому, что он выступил первым?

— Мы пока еще никому не поверили.

— Хорошо. Тогда вот второе доказательство. У меня на руках оригинал паспорта и других документов. У него — дубликаты, которые я взял для него в силу исключительных обстоятельств. С точки зрения закона, при наличии дубликата и оригинала, что имеет большую силу? Кажется, ясно, что оригинал. Третье. Я — ответственный работник, лицо известное в высших инстанциях, обо мне высокого мнения директор нашего завода. Он — рабочий низкой квалификации, потому что как копия неизбежно уступает мне по умственным способностям.

— Да, да, — снова вмешался Стулов, не обращая внимания на недовольный возглас Соселии. — Я подтверждаю. Когда Владимир Сергеевич поставил вместо себя двойника, тот едва не завалил дело.

— Я спокоен, тверд, выдержан, — продолжал Владимир Сергеевич. — Он же эмоционален, вспыльчив, склонен к необдуманным поступкам. Я умею управлять собой, он подвержен переменам настроений. Из всего сказанного следует, что я гораздо полнее его выражаю черты, присущие виду Гомо сапиенс, он же находится ближе к животному миру. Следовательно, я оригинал, а он моя несовершенная копия.

— Гомо сапиенс Владимир Сергеевич! Ах ты, господи! — воскликнул Володя. — Все признаки высшей расы!

А Соселия засмеялся.

— Лихо! Прямо как теорему доказал.

— Не понимаю, что смешного вы нашли в моих словах? — недовольно сказал Владимир Сергеевич.

У Лидочки не выдержали нервы. Обида за Володю, страх, что милиционеры поверят бессовестному вранью, возмущение беспринципностью бывшего мужа подняли ее с места. Она подошла к Владимиру Сергеевичу рассерженная и решительная.

— Как тебе не стыдно! — заговорила она дрожащим от обиды и гнева голосом. — Тебе прекрасно известно, кто он, а кто ты. Зачем ты лжешь? Неужели ты думаешь, что это поможет?

— А вы? — повернулась она к Стулову. — Вы просто корыстный, бессовестный человек! Володя разоблачил ваш вредительский проект, и теперь вы ему мстите.

— Но, но, спокойнее, — Стулов выставил вперед пухлую ладонь. — Все это эмоции, голословные обвинения. Говорить мы все умеем.

— Лидия Ивановна, — позвал ее Володя, — садись, не трепи себе нервы.

— Вообще, это удар ниже пояса, — заметил он, обращаясь к двойнику. - Если я воспользуюсь твоими склочными методами, то легко докажу, кто из нас поддельный, а кто настоящий. Чего ты тут нагородил? Ты же отлично знаешь, что родился не от женщины, а создан искусственно, методом копирования. Мы тебе в свое время это объяснили. Вынуждены были объяснить. Нужно быть совершенно законченным наглецом, чтобы отрицать очевидное.

— Это неизвестно, кто из нас родился от женщины, а кто создан искусственно.

— Как это неизвестно? Да в своем ли ты уме?

— Я всегда в своем уме в отличие от тебя, потому что умею мыслить логически. Для любого взрослого человека его рождение — событие прошлого, которого он увидеть не может, потому что прошлое восстановить невозможно. А поскольку истинным можно считать только то, что можно увидеть и проверить, то факт рождения есть не предмет знания, а предмет веры, то есть ложного знания.

— Чертовщина какая-то! А если я привезу сюда свою мать?

— Мать в свидетели не годится. Ни одна мать не сможет строго логически доказать, что является матерью данного человека. А поэтому с какой стати должны верить, что именно ты произошел от женщины?

— Это бессовестно, Владимир Сергеевич! — сказала Лидочка.

— Ты оперируешь не логической категорией, Лидия. Кроме того, если употреблять это понятие, то тебя саму в первую очередь следует назвать бессовестной. Ты ушла от законного мужа к личности темной и сомнительной.

— Нет, так у нас дело не пойдет! — возбуждаясь, заговорил Володя. - Существует, в конце концов, одно совершенно неопровержимое доказательство, что ты гомункулус. Достаточно посмотреть под микроскопом образцы ткани твоего тела, чтобы убедиться, что они состоят из симметричных молекул, о чем ты, конечно, и не подозреваешь. Для современного биолога это лучшее доказательство твоего искусственного происхождения.

— А вот уж тут извините! — завертел рукой Стулов. — Владимир Сергеевич не подопытный кролик. Никакие законы не разрешают производить эксперименты над живыми людьми.

— Тогда я отдам на исследование ткани своего тела,

— Это ваше личное дело! Можете хоть ногу отдать, это ничего никому не докажет.

«Вот стервец!» — в гневе подумала Лидочка.

К Владимиру Сергеевичу подошел маленький Соселия.

— А ну-ка, посмотрите мне в глаза, — приказал он.

— В чем дело? — с независимым видом сказал Владимир Сергеевич.

— Вы утверждаете, что все сказанное вами — правда?

— Да.

— Все, до последнего слова?

— Разумеется.

— И вы можете объяснить нам, каким образом произвели двойника?

Владимир Сергеевич на секунду задумался.

— Это тайна, тайна, — заволновался Стулов. — Уже говорилось.

— Это тайна, — послушно, как робот, повторил Владимир Сергеевич.

— А за подсказки в угол ставят, — саркастически бросил Володя.

Соселия вернулся на свое место.

— Все врет! — сказал он капитану. — Но доказать, сидя в кабинете, невозможно. Придется дело заводить.

— Придется, — медленно кивнул капитан, внимательно глядя на двойников и желая, видимо, узнать, какое впечатление произведет на них это решение.

— Заводите, — равнодушно бросил Володя, а его двойник сразу нахмурился и заговорил в повышенных тонах: — Какое еще дело? Дело заводится только при наличии состава преступления, я знаю законы. А здесь даже нарушений нет. Никаких.

Капитан глянул на следователя.

— Какой умный, а? Живут по одному паспорту, имеют одну жену на двоих, и никаких нарушений нет.

— Вас, таких, может, еще с десяток появится — и никаких нарушений? - сказал Соселия.

— Что же вы намерены делать? — строго спросил Владимир Сергеевич. - Конкретно, в ближайшее время?

— Я уже сказал — завести дело, — спокойно объяснил Соселия. — И потом не торопясь разобраться, кто есть кто. А за вами двумя на это время установить наблюдение. Вам придется побыть в городе и никуда не выезжать.

— И долго это будет продолжаться?

Соселия развел руками.

— Не знаю. Как пойдет дело. Месяца два-три, может быть, больше.

— И все это время я не должен выезжать из города?

— Разумеется.

— Но это невозможно. Я ответственный работник, меня в любую минуту могут вызвать…

— Что поделаешь — сами виноваты. Нужно все говорить, а вы скрытничаете.

В ходе следствия наступил весьма щепетильный момент. Следователь достаточно откровенно намекал, что можно избежать волокиты, открыв тайну двойника. Но Володя молчал, словно воды набрал в рот, а Владимир Сергеевич, конечно, ничего сказать не мог, даже если бы и захотел. Он стоял с надменным видом и тоже молчал.

Вдруг заговорил Стулов. Он поднялся со своего места и, улыбаясь, сказал:

— Прошу извинить, что опять вмешиваюсь, но не могу молчать, когда вижу хорошего человека в затруднительном положении. Зачем заводить дело? Зачем требовать от Владимира Сергеевича выдавать тайну, которая принадлежит не ему одному? Есть более простой и достаточно надежный путь установить истину. В Григорьевском политехническом институте работает крупнейший кибернетик нашей страны профессор Иконников, руководитель лаборатории бионики, создавшей первого в мире чувствующего антропоморфного робота. Я знаком с ним уже несколько лет и думаю, он согласится устроить небольшой консилиум ученых, на котором будет установлено, кто из двойников искусственный, а кто настоящий. Это их хлеб, товарищи. Уж в этих-то вопросах они разбираются.

— Вот этого нам не хватало! — воскликнул со своего места Володя.

— Испугались? — язвительно сказал Стулов. — Понятно почему…

— Это вы испугались! А мне нечего бояться. Знаю я, зачем вам понадобился консилиум!

— Чтобы установить истину.

— Чтобы перевернуть все с ног на голову.

Капитан хлопнул ладонью по столу.

— Стоп, граждане! Прекращаем базар.

Он повернулся к Соселии:

— По-моему, предложение дельное, а?

Тот вяло пожал плечами.

— Давай попробуем, терять нечего.

— Конечно, надо попробовать, — поддакнул Стулов. — Терять нечего.

— Решено, — сказал капитан, — Давайте-ка координаты вашего профессора.

Допрос был окончен. Лидочка вдруг почувствовала страшную усталость, словно целый день работала в поле.

Она сидела, бессильно опустив руки, и смотрела на суету в кабинете. Двойники подписывали какие-то бумаги, Стулов, склонившись рядом с капитаном, торопливо листал записную книжку, что-то недовольно говорил Владимир Сергеевич… «Слава богу, хоть так, — думала она. — Хоть какая-то надежда».

— Ну что сидишь, пойдем, — улыбнувшись, сказал Володя и взял ее за руку. — Устала?

— Устала, — сказала Лидочка, поднимаясь.

Глава 10

Прошло два тревожных дня…

С разрешения милиции Лидочка и Володя продолжали жить в квартире Лидочкиной подруги, но на положении, похожем на домашний арест. У Володи взяли подписку о невыезде и предложили по возможности находиться дома. В случае, если ему понадобится куда-нибудь отлучиться, он обязан был сообщать по телефону, куда уходит.

Хотели взять подписку и с Владимира Сергеевича, но тот заартачился и отказался ставить свою подпись на бланке.

Его активно поддержал Стулов и даже стал спорить с капитаном и следователем, доказывая что они нарушают закон, ограничивая свободу человеку, у которого все документы в порядке. С московским Колесниковым другое дела — у него дубликаты, следовательно, он формально подозреваемое лицо. И убедил! Милиционеры хотя и с неохотой, но согласились с его доводами. Владимира Сергеевича освободили, взяв с него слово не уезжать из города по крайней мере до начала консилиума. Владимир Сергеевич благосклонно обещал…

Да, это были тревожные дни для обоих. Предложение Стулова организовать консилиум не сулило Володе ничего хорошего. Этот расчетливый и коварный человек, каким он в полной мере раскрылся в милиции, знал, что делал. Володя сразу раскусил его замысел. Прекрасно понимая, что Володя и на консилиуме не расскажет, как был создан гомункулус, он рассчитывал на принципиальность ученых, привыкших верить только фактам. Вряд ли они сумеют точно установить, кто из двойников — гомункулус, путем простого опроса, а на большее рассчитывать не приходилось. Володю тогда задержат в Григорьевске, а Стулов тем временем уговорит Владимира Сергеевича съездить в Москву и забрать из редакции компрометирующие «Нитрон» документы — не зря же он так распинался насчет подписки. И поедет, точно, поедет, раз вошел в роль настоящего Колесникова! Зная мужа, Лидочка в этом не сомневалась. Тогда Володино дело, вся его многолетняя борьба за озеро Лебяжье пойдут прахом, потому что появиться в редакции второй раз будет уже невозможно. Не станет же он говорить, что к ним приходил гомункулус. А уж Владимир Сергеевич непременно предъявит документы, чтобы в редакции убедились, что пришел именно автор, а не просто похожий на него человек.

Лидочка надеялась на помощь Гончарова, которую тот сам предложил во время их последней встречи. Но Володя еще в милиции отказался впутывать друга в это дело и потом, как Лидочка его ни упрашивала, не соглашался звонить ему.

Перспектива, таким образом, вырисовывалась не блестящая, и оставалось надеяться, что Володя все-таки сумеет каким-то образом доказать ученым, кто из двойников настоящий, а кто искусственный. Сам Володя держался уверенно, пожалуй даже слишком. Он язвил над Стуловым, подшучивал над двойником и собой, вспоминая сцены в милиции, но Лидочка чувствовала, что это лишь поза, что он не меньше ее тревожится за исход консилиума.

Они почти безвылазно просидели эти два дня в квартире. Володя готовился к выступлению на консилиуме, делая записи на листах бумаги, а Лидочка готовила еду и прибирала в комнате. Хотела как-то позвонить мужу поговорить насчет книг — и даже набрала номер, но положила трубку. Что-то внутри толкнуло — не стоит.

Так прошло два дня, а на третий день к вечеру начались неожиданности. Пришел Соселия сообщить о консилиуме. Сказал, что консилиум решено провести завтра в восемнадцать ноль-ноль. От института будут только профессор Иконников с двумя сотрудниками, от милиции капитан Гринько и он, Соселия. Володя и Лидочка должны находиться дома и ждать — за ними заедут на машине.

Лидочке показалось странным, что следователь явился лично, вместо того чтобы сказать обо всем по телефону.

Она подумала, что, наверное, у него есть еще какое-то дело. И не ошиблась.

После того как все было обговорено, Соселия не ушел, а продолжал сидеть, как-то странно поглядывая на Володю. Потом он сказал, чуть усмехнувшись при этом:

— Значит, гомункулуса смастерили, друзья-экспериментаторы?

— Смастерили, — ответил Володя и тоже усмехнулся. — А как вы узнали, если не секрет?

— Узнал…

— Неужто он согласился дать ткани на анализ?

— Зачем анализ? Нашелся более простой способ, — спокойно ответил Соселия. — Что такое аура, вы, конечно, знаете?

— Это невидимое простым глазом биологическое излучение. Ауру имеют все живые существа.

— А что вы сказали бы о человеке, который ее не имеет?

Володя подался вперед, вглядываясь в лицо следователя.

— Фотографировали его?

— Да, пригласили в спецлабораторию.

— И на снимке не оказалось ауры?

— Ни малейших признаков.

— Черт возьми! Ну вы молодец! — воскликнул Володя, засмеявшись. — А нам как-то в голову не стукнуло проверить его на ауру. Благодарю за ценную информацию.

— Можете не благодарить, для себя старался, — каким-то странным тоном сказал Соселия.

Они сидели и смотрели друг на друга, и по выражению лица Володи было видно, что он не понимает, куда гнет следователь.

— Ну и что? — сказал он.

Соселия помолчал секунду-другую и вдруг выложил:

— Жена у меня тяжело больна, вот что. Сложный порок сердца. Операцию делать надо, а шансов на удачный исход мало.

— И вы хотите, чтобы мы изготовили для нее дубликат сердца?

— Да, — сказал Соселия, глядя Володе прямо в глаза.

Володя сразу посерьезнел. Он сложил на груди руки и, опустив голову, задумался. В комнате стало так тихо, что было слышно, как на кухне капает вода из крана.

У Лидочки все замерло внутри. Она видела, что Володя застигнут врасплох неожиданной просьбой, и понимала, в каком трудном положении он сейчас оказался. «Хоть бы схитрил, что ли, пообещал…» — подумала она в тревоге.

— Вас, простите, как зовут? Я что-то забыл, — сказал наконец Володя.

— Сергей Иосифович.

Володя покачал головой.

— Задали вы мне задачу, Сергей Иосифович…

— Не хотите идти против своих принципов? — осторожно спросил Соселия.

Володя поморщился.

— Да нет, не то.

— Что, ванну восстановить трудно? Все расходы беру на себя.

— Не в этом дело, Сергей Иосифович, — мягко сказал Володя. — Дело в возможностях метода. Копия получится с больным сердцем. Копия есть копия, понимаете.

— Понимаю, — помрачнев, сказал Соселия.

— Вот если бы у вашей жены была сестра-двойняшка со здоровым сердцем…

— Сестры нет.

Наступило тягостное молчание. Лидочке показалось, что следователь не поверил в искренность Володн.

— Он правду говорит, Сергей Иосифович, — волнуясь, сказала она.

Ей было жалко и следователя, и его жену, и Володю, которому приходилось решать столь сложную проблему.

Но что тут можно было поделать?

— Знаю, что правду, — сказал Соселия и печально улыбнулся. — Ладно, забудем этот разговор. Я услышал то, что и ожидал услышать.

Он поднялся.

— Пойду тогда. Только не подумайте, что я пришел торговаться и ставить какие-то условия. Никаких условий я не ставлю. Консилиум в любом случае придется собирать, потому что отсутствие у него ауры, вообще говоря, еще не доказывает, что он гомункулус. Всегда можно возразить, что исключение не отрицает правила.

Володя и Лидочка тоже встали.

— Может быть, чаю попьем? — запоздало предложила Лидочка.

— Спасибо, как-нибудь в другой раз, а сейчас некогда.

Они проводили его до подъезда, и здесь Соселия сказал, щелкнув пальцами:

— Да, чуть не забыл. Сегодня весь вечер сидеть на месте. Вам должны позвонить.

— Кто? — спросил Володя.

— Один человек.

Соселия ушел, а Лидочка и Володя еще некоторое время стояли в подъезде, озадаченные его последними словами.

— Кто там еще собирается звонить? — пробормотал Володя.

— Может быть, этот профессор?

— Может быть…

Вторая неожиданность оказалась приятнее первой.

В двенадцатом часу ночи, когда Лидочка и Володя уже собрались укладываться спать, действительно зазвонил телефон.

Володя снял трубку, и Лидочка увидела на его лице растерянно-радостную улыбку.

— Да, это я… Как вы узнали?.. Извините… не хотел вас беспокоить…

— Гончаров, — шепнул он в сторону Лидочки, но она уже сама догадалась. У нее гора свалилась с плеч. Слава богу, теперь они не одни! Это, конечно, Соселия его разыскал. Какой молодец!

…Разговор продолжался недолго. Володя коротко рассказал Гончарову о случившемся, покивал с постным лицом, извиняясь за свою излишнюю щепетильность, сказал, что основательно подготовился к выступлению на консилиуме, но на успех не очень рассчитывает, поэтому приезд Гончарова был бы весьма полезен.

— Завтра в семнадцать ноль-ноль прилетает на самолете, — сказал он, кладя трубку и улыбаясь. Уселся на диван, раскинув по спинке руки, и, продолжая улыбаться, сказал: — Знаешь что, а у меня есть идея насчет жены Соселии. Надо попросить Дмитрия Александровича, чтобы он сделал ей операцию.

— Прекрасная идея! — сказала Лидочка. — Я думаю, он не откажется.

— Уверен, что не откажется. Ему удавалось спасать совершенно безнадежных людей. Только надо подумать, как его завтра встретить. Наверное, тебе придется, и оттуда прямо в политехнический…

На следующий день после обеда они позвонили в аэропорт и узнали огорчительную новость — самолет, на котором летел Гончаров, задерживался в Москве на два часа по метеоусловиям. Посовещавшись, решили, что поедут вместе на консилиум, чтобы Лидочка знала, где он будет проходить. Она посидит там немного и поедет в аэропорт за Гончаровым. Может быть, он успеет к концу консилиума. А может быть, Володя сам разберется без его помощи…

…В половине шестого зазвонил телефон. Незнакомый мужской голос сказал, что машина выслана, и велел ждать ее на улице напротив подъезда. Лидочка и Володя быстро оделись и спустились вниз. Постояв немного, они увидели милицейскую «Волгу» с синей мигалкой, которая неторопливо ехала по дороге. «Вот и началось», — с тревогой подумала Лидочка, а Володя помахал поднятой рукой. «Волга», вильнув в их сторону, остановилась. В кабине, кроме шофера, никого не было.

— А где Сергей Иосифович? — спросила Лидочка, усаживаясь рядом с Володей на заднее сиденье.

— На месте, — сказал шофер, не оборачиваясь.

Лидочке показалось, что он чем-то недоволен. У нее тревожно кольнуло под сердцем. Она посмотрела сбоку на Володю, и тот улыбнулся, подмигнув ей. Не волнуйся!

А минут через десять, когда машина въезжала в ворота институтского городка, шофер, все время молчавший, вдруг сказал:

— Я вас буду ждать у корпуса, Лидия Ивановна. Попозже съездим в аэропорт.

— Однако! — засмеялся Володя.

«Какой молодец Соселия!» — с благодарностью к следователю подумала Лидочка. Они вышли из машины.

…Учебный день закончился. Было тихо и пусто. Мерзли на ветру голые деревья. Откуда-то из подвала, как из преисподней, доносился кошачий вой. Только вдалеке, на баскетбольной площадке, огороженной металлической сеткой, несколько молодых людей в спортивных костюмах гоняли футбольный мяч.

— Третий этаж, комната триста четырнадцать, — сказал шофер.

— А когда мне выйти? — спросила Лидочка.

— Я сам за вами зайду.

…В коридорах тоже было пусто. Одинокая уборщица мыла пол тряпкой, насаженной на щетку. Мокро поблескивал линолеум в тусклом свете зимнего дня. Триста четырнадцатая комната находилась в самом начале длинного коридора. Лидочка и Володя вошли в небольшую приемную со столом у окна, пишущей машинкой на столе, укрытой чехлом, и металлической вращающейся вешалкой у двери, на которой висело несколько пальто.

Справа от входа была еще одна дверь, ведущая, очевидно, в кабинет. Оттуда доносились приглушенные мужские голоса.

Лидочка и Володя разделись и вошли в кабинет. В просторной, метров сорок квадратных комнате, находилось несколько человек — капитан Гринько, Соселия, двое незнакомых молодых мужчин, сидевших за длинным полированным столом, и сбоку у двери Владимир Сергеевич со Стуловым. Последнее неприятно удивило Лидочку.

С какой стати здесь этот прохвост? «Пролез-таки», — негромко сказал Володя, тоже увидевший Стулова.

Все шестеро повернулись к вошедшим. Маленький Соселия быстрым шагом подошел к ним и, как показалось Лидочке, демонстративно пожал Володе руку. Лидочке он просто сказал: «Здравствуйте!» «Спасибо за Гончарова», — шепнула ему Лидочка. Соселия вернулся на свое место и сел рядом с капитаном. Тот поздоровался кивком, не вставая, и указал Лидочке и Володе на свободные кресла.

— Присаживайтесь…

Стулов что-то сказал на ухо Владимиру Сергеевичу, а мужчины за столом принялись с интересом разглядывать двойников. Один из них был курчавый добродушного вида брюнет в больших очках. Лидочка узнала в нем ассистента с выставки, который показывал робота, другой — сухонький шатен с широким гипсово-белым лицом в щербинках, опоясанным снизу короткой шкиперской бородкой. Нос у него был острый с маленьким набалдашничком на конце, губы тонкие, прямые. Брюнет Лидочке понравился, а шатен вызвал неприязнь, и не столько внешностью, сколько своим холодным и, как показалось Лидочке, подозрительным взглядом, которым он окинул Володю. «Наверное, считает нас авантюристами», — с неприязнью подумала Лидочка.

Ждали, как выяснилось, профессора Иконникова, который должен был явиться с минуты на минуту.

Профессор был григорьевской знаменитостью. Лидочка вспомнила, что незадолго до поездки в Москву они с Владимиром Сергеевичем слушали о нем местную радиопередачу. Муж со вниманием, Лидочка просто так, чтобы не скучно было гладить белье. И хотя тема передачи не входила в круг интересов Лидочки, кое-что она все-таки запомнила. Говорили, что Иконников из местных, григорьевских, кажется даже из села, что он сравнительно молод, но благодаря таланту и трудолюбию сумел высоко подняться, что он лауреат Государственной премии, почетный член каких-то зарубежных академий и обществ.

Говорили также, что он не только выдающийся ученый, но также хороший семьянин и вообще разносторонний человек — рисует, свободно владеет двумя или тремя иностранными языками, имеет спортивную квалификацию не то по теннису, не то по волейболу, и, кажется, высокую — чуть ли не мастер спорта. Выступал и сам профессор.

Лидочке запомнился его голос — молодой, высокий и чуточку приглушенный. Говорил профессор очень непринужденно, чувствовалось, что без бумажки и, может быть, даже без подготовки, — рассказывал о кибернетике, о своих зарубежных встречах, шутил, смеялся. В общем, показал себя личностью.

В кабинете, принадлежавшем, очевидно, профессору Иконникову, было просторно. Всю стену напротив двери занимал стеллаж с книгами. Перед стеллажом стоял довольно большой письменный стол с тремя разноцветными телефонами и пепельницей, а перпендикулярно к нему был приставлен другой стол — длинный, полированный, с двумя рядами мягких стульев по обеим сторонам. Вдоль стен стояли кресла, над ними висели портреты известных ученых. Еще в кабинете имелся платяной шкаф, на окнах висели кремового цвета шторы из синтетики.

Некоторую неожиданность являла собой неподвижная человеческая фигура, стоявшая в углу, неподалеку от двери. Это был макет того самого робота Чарси, которого показывали на международной выставке. Лидочка узнала его сразу. Розовощекий, улыбающийся, синеглазый, со скульптурно-рельефными мышцами на голом, отливающем желтизной теле, он стоял чуть подавшись вперед и подняв руку, словно неся людям благую весть о скором пришествии эры антропоидных роботов. Входя в кабинет, Лидочка его не заметила и теперь только окинула беглым взглядом и больше старалась не смотреть на него…

Присутствующие разбились на маленькие группки и негромко переговаривались, как бывает, когда ждут главное лицо, без которого дело не начинается. Соселия сидел маленький и серьезный рядом с грузным Гринько, который держал на коленях черную папку и что-то ему говорил, наклонившись над ним, как над ребенком. Лидочке показалось, что один раз, глянув на них, Соселия чуть заметно им улыбнулся. Оба работника милиции были в штатском.

Очень не понравился Лидочке Стулов, который разговаривал у окна с непроницаемо-холодным Владимиром Сергеевичем. Прилизанный, розовощекий, он то и дело бросал в их сторону быстрые взгляды, словно проверяя, на месте ли они.

— Замышляет, поросенок! — насмешливо проговорил Володя.

— Какой он все-таки отвратительный! — тихо сказала Лидочка.

Курчавый брюнет в очках взглянул на наручные часы и подошел к окну, высматривая что-то внизу сквозь стекло. Через минуту он сообщил:

— Эрен приехал.

— Роман Николаевич, — расшифровал его коллега, тоже вставая. — Сейчас придет.

И действительно, через несколько минут дверь отворилась, и в кабинет вошел среднего роста моложавый мужчина в коричневом, отлично скроенном костюме.

— Здравствуйте, — сказал он сразу всем присутствующим и, не задерживаясь, прошел к письменному столу мимо застывших в почтительных позах сотрудников, — Прошу извинить за опоздание, — сказал профессор, усаживаясь.

Голос у него оказался почти такой, каким его Лидочка слышала по радио — высокий, слегка приглушенный, с той ласкающей слух интонацией, какая вырабатывается у людей, довольных жизнью, любящих и умеющих нравиться окружающим.

Оба сотрудника уселись по обе стороны стола, в непосредственной близости от профессора.

— Можно поближе, товарищи, — пригласил остальных курчавый.

— Ничего, мы здесь посидим, — сказал капитан. — Так виднее.

Володя с Лидочкой остались на своих местах, зато Стулов и Владимир Сергеевич воспользовались приглашением и сели в середине стола. Профессор вынул из кармана мундштук и вставил в него торчком сигарету.

Двумя льдинками блеснули светлые глаза, задерживаясь на Лидочке.

— Не возражаете?

— Нет, — сказала Лидочка, покачав головой.

Иконников очень заинтересовал ее — тем уже, что внешне никак не походил на профессора. Голова у него была маленькая, крепенькая, ладно приставленная к туловищу, волосы уложены в аккуратную прическу с ровным пробором. Пожалуй, его можно было бы принять за спортсмена, если бы не гладкий выпуклый лоб с легкими залысинами и умные, проницательные глаза, свидетельствующие о том, что их обладатель принадлежит к интеллектуальному сословию. Вообще профессор с первого взгляда производил впечатление человека умного, уравновешенного и знающего себе цену. Лидочка верила первому впечатлению, и теперь оно ей говорило, что Иконников, кроме того, человек порядочный, с принципами, в которых, по-видимому, очень тверд. А это означало, что с ним может быть и легко и трудно. Многое зависит от того, как будет вести себя Володя. Только бы не настраивался заранее против профессора.

— Интересный мужик, — негромко сказал Володя. — Сразу видно самородок.

Лидочка сжала ему руку и тоже тихо сказала:

— Ты поосторожнее с ним.

— Не волнуйся, — шепнул Володя.

Иконников сквозь сигаретный дым разглядывал двойников. По добродушно-ироническому прищуру его светлых глаз Лидочка поняла, что он и не думал верить сообщению об искусственном человеке, если только его вообще вводили в подробности. Иного отношения к подобной идее от серьезного ученого нечего было и ожидать.

— Ну что ж, будем знакомиться, — сказал профессор дружелюбно. — Меня зовут Роман Николаевич, а это мои коллеги — Семен Миронович (брюнет в очках кивнул) и Виктор Иванович (широколицый с бородкой тоже кивнул).

— Вы, если не ошибаюсь, работники милиции? — обратился он к Гринько и Соселии.

Те, по очереди привстав, представились.

— А вы, значит, и есть герои нашей встречи? — сказал он двойникам.

Те также поднялись и назвали каждый полное имя, вызвав улыбки на лицах ученых.

— А вы, простите, кто будете? — спросил профессор Лидочку.

— Жена, — несколько робея, сказала Лидочка. — Колесникова Лидия Ивановна.

— Простите, чья жена? — любезно осведомился Семен Миронович.

— Вот его, — простодушно сказала Лидочка, кивнув на Володю, и смутилась еще больше, увидев новую улыбку на добродушной физиономии Семена Мироновича.

Усмехнулся и профессор, стряхивая пепел в бронзовую пепельницу.

— Кто будет делать сообщение? — спросил он.

— Разрешите мне, — сказал капитан Гринько, поднимаясь.

— Пожалуйста, — кивнул профессор. — Да вы сидите, — сказал он, махнув рукой с сигаретой. — Я думаю, товарищи не будут возражать.

Капитан сел, не торопясь раскрыл папку с листками и, откашлявшись, начал читать протокол — ровным голосом, негромко, не прерывая чтения и не поднимая головы. Протокол был написан простым слогом, точно и по существу без ненужных подробностей и в то же время с сообщением главного, без чего картина событий была бы неполной. Можно было подумать, что составляли его сами задержанные, а не работники милиции. «Наверное, Соселия писал», решила Лидочка, глядя с симпатией на погруженного в думы следователя. «Переживает за жену». Она уже поняла, что Соселия не сердится на них за отказ, и теперь очень на него рассчитывала.

…И снова, как в милиции, когда говорил Володя, Лидочка стала потихоньку наблюдать за присутствующими, пытаясь догадаться, кто как относится к сообщению капитана.

Иконников сидел с безучастным видом, попыхивая сигаретой. Курчавый Семен Миронович, чтобы лучше слышать, специально повернулся к капитану, облокотившись о спинку стула. На его лице с самого начала появилась улыбка неопределенного значения, да так и держалась все время, пока читал капитан.

Виктор Иванович, наоборот, сидел серьезный, даже хмурый ж двумя пальцами методически поглаживал свою шкиперскую бородку. Время от времени его рыхлое белое лицо с щербинками передергивала легкая гримаса, как у знатока музыки, услышавшего фальшивую ноту в музыкальном произведении. Было видно, что слушает он с большим вниманием. Лидочка подумала, что человек он, наверное, въедливый, любящий точные формулировки, и, наверное, будет придираться больше всех.

Стулов, кажется, совсем не слушал капитана, только стриг глазами собравшихся и часто шептал на ухо Владимиру Сергеевичу. Все это Лидочке не понравилось.

Очень не понравилось…

Капитан захлопнул папку и поднял голову, глядя на ученых. Некоторое время в комнате царило выжидательное молчание. Виктор Иванович все поглаживал свою бородку, а Семен Миронович, поблескивая очками, посматривал на окружающих. Глянул на шефа и, поймав что-то там такое в его глазах, весело заговорил, обращаясь сразу ко всем собравшимся:

— Товарищи, я очень ценю юмор и должен отметить, что все сделано блестяще. Но скажите, пожалуйста, кто из вас режиссер и где находится скрытая камера? Насколько я понял, идет съемка какого-то оригинального фильма. Может быть, это что-то, связанное с нашим Чарси? — он кивнул в сторону макета.

Стулов поднял руку, как школьник, и, не дожидаясь разрешения, встал.

— Товарищи! — заговорил он своим резким сорочьим голосом, обращаясь к сотрудникам профессора. — Насколько я понял, Роман Николаевич решил не посвящать вас в подробности нашей предварительной беседы (он стрельнул глазом в сторону профессора). Никакой мистификации нет. Мы не из кино. Все, что сообщил товарищ милиционер, соответствует действительности. У двойников совершенно одинаковые паспорта и одинаковые отпечатки пальцев. Товарищ капитан, покажите товарищам отпечатки.

Вместо Гринько поднялся Соселия с дипломатом в руках. Он положил чемодан на стол и вынул из него листки с отпечатками и лупу, присовокупив: «Если сомневаетесь в подлинности, можно повторить при вас».

— А вы садитесь, вы не нужны, — довольно резко сказал он Стулову.

Пока ученые разглядывали отпечатки, он обратился к Колесниковым:

- Придется еще раз раздеться.

— Еще так еще, — послушно согласился Володя, а Владимир Сергеевич нахмурился и, ничего не сказав, стал расстегивать пиджак. Через пять минут двойники стояли голые по пояс перед учеными, которые после знакомства с отпечатками сразу посерьезнели.

— Давайте-ка еще по отпечатку с большого пальца и шрама, — сказал Иконников, остро и цепко разглядывая двойников.

Повторные отпечатки окончательно изменили настроение ученых.

— Что бы это могло значить? — задал вопрос Иконников, глядя на сотрудников.

— Исключение, подтверждающее правило.

— В самом деле, один раз в мире отпечатки имеют право повториться.

— А шрам?

— Пластическая операция.

— Эту версию можете отбросить, — вмешался Соселия в разговор ученых. - Современная хирургия не в состоянии добиться такой идентичности.

— Пусть тела осмотрят, — сказал со своего места капитан Гринько.

— Да, пусть осмотрят трупы, это кое-что прояснит, — с насмешливой серьезностью прибавил Володя.

Профессор блеснул на него льдинками глаз и поднялся из-за стола. Встали и сотрудники. Все трое внимательно разглядывали неподвижно стоявших двойников.

— Там у них на спинах целая география, — снова сказал капитан Гринько.

…Иконников стоял с серьезным лицом, скрестив на груди руки.

— Надеюсь, можно одеваться? — не теряя достоинства, сказал Владимир Сергеевич.

— Да, пожалуйста.

Профессор постоял еще с полминуты, и, повернувшись на каблуках, пошел к своему столу. Здесь он снова закурил свою сигарету, пыхнул дымком, глядя на сотрудников, севших на свои места.

— Какие будут идеи?

— Близнецы, — с некоторой резкостью сказал Виктор Иванович. — Ничего лучшего предложить не могу.

— А шрамы?

— Мне легче допустить возможность подделки шрама, чем целого человека.

— Логично! — сказал Семен Миронович, блеснув очками.

— Но неплодотворно, так как не приближает к решению проблемы. Вот товарищ следователь выразил сомнение в возможности такой точной имитации (профессор указал трубочкой на Соселию), и я полностью разделяю его мнение.

— Тогда мы заходим в тупик! — пожал плечом Семен Миронович.

В разговор вмешался Володя.

— Никакого тупика нет, — сказал он, натягивая свитер. — Все, что написано в протоколе, — чистая правда. Двойник изготовлен искусственным путем и представляет собой точную молекулярную копию оригинала, то есть меня.

При этих словах Стулов вскочил с места, намереваясь что-то сказать, по Соселия весьма решительно оборвал его:

— Не нарушайте порядка! Что вы все время суетитесь, когда вас не просят?

Лидочка с благодарностью посмотрела на него. Какой молодец и как жалко, что Володя и Дмитрий Александрович не могут помочь его жене!

Иконников постучал мундштуком о край пепельницы и обратился к Володе, глядя на него с пытливым интересом:

— Уточните, пожалуйста, что вы понимаете под выражением «молекулярная копия»?

— Это значит, что все до единой молекулы его тела расположены так же, как у меня, только он синтезирован из искусственных белков.

— Гомункулус, значит?

— Да.

— В таком случае хотелось бы знать, как вам это удалось? — ровным, спокойным голосом спросил Иконников. — В протоколе говорится о какой-то таинственной рукописи и сделанных на ее основе разработках.

— Правильно говорится, — подтвердил Володя. — Только ввести вас в подробности технологии биокопирования я не могу из принципиальных соображений.

Оба сотрудника профессора не отрываясь смотрели на Володю.

— Какие же это соображения, если не секрет? — спросил Виктор Иванович.

— Сугубо этического порядка. В протоколе о них мимоходом сказано. Мой друг и я считаем находку ненужной и вредной для человечества в его нынешнем неуравновешенном состоянии.

— Странная позиция! — с удивлением сказал Семен Миронович, выпячивая нижнюю толстую губу. — Впервые в жизни вижу чудака, который хоронит собственное открытие.

— Если оно действительно есть, — заметил остроносый Виктор Иванович.

Володя ничего не ответил.

— Нет, это в голове не укладывается! — горячо воскликнул Семен Миронович. — Как это так? Сделали открытие и молчат!

Со своего места поднялся капитан Гринько:

— Товарищи, тут разговор пустой. Оба задержанных отказались раскрывать свою тайну, поэтому мы к вам и обратились. Предварительной экспертизой установлено что они не близнецы и не двойники. Похоже, и в самом деле один оригинал, а другой его копия. Вот мы вас и спрашиваем: если это так, то можно ли каким-нибудь образом определить, кто есть кто?

Ученые переглянулись.

— А что, интересная постановка вопроса!

— В самом деле, если допустить?

— Можно попробовать метод Тьюринга.

— Для начала можно.

«Что это за метод такой?» — с тревогой подумала Лидочка.

Вскоре, впрочем, все разъяснилось. Оба сотрудника подсели к профессору с двух сторон, и все трое стали негромко совещаться. Потом Виктор Николаевич что-то быстро записывал на листке бумаги, а Семен Миронович, обратившись к собранию, пояснил, что метод, или тест, Тьюринга позволяет установить наличие интеллекта у искусственных разумных систем, и применяется в роботехнике. Экспериментатор задает серию вопросов роботу и человеку, находящимся в соседней комнате. Если по ответам невозможно установить, кому они принадлежат, значит, робот имеет полноценный разум. В данном случае, пояснил далее Семен Миронович, тест можно упростить.

Только что выступавший двойник имеет интеллект, это ясно. Следовательно, остается проверить второго.

— Можете не проверять, — подал голос Стулов, покосившись на Соселию. - Интеллект у Владимира Сергеевича очень высокий, иначе он не работал бы главным инженером.

— Почему же? Пусть проверяют, — сухо возразил Владимир Сергеевич. - Все должно быть точно.

— Правильно. Все должно быть точно, — подтвердил Виктор Иванович. - То, что товарищ работает главным, ничего не говорит. В принципе предприятием может руководить и ЭВМ.

Он откашлялся, потеребил бородку и стал читать вопросы, каждый раз поднимая голову и пристально глядя на Владимира Сергеевича.

Лидочка думала, что у Владимира Сергеевича будут спрашивать подробности его биографии, но ученые оказались хитрее. Вопросы, которые задавал Виктор Иванович, оказались забавными. Что общего у луны и голландского сыра? Почему у кошки нет рогов? Какая разница между гайкой и грушей? Кто умнее, негры или велосипедисты? И так далее — один другого смешнее.

Владимир Сергеевич держался уверенно и спокойно, самым серьезным образом отвечая на каждый вопрос, — иногда кратко, иногда в обстоятельной форме, пространно и с пояснениями. В конце эксперимента, когда Иконников спросил сверх списка, боится ли он смерти, Владимир Сергеевич ответил даже чем-то вроде шутки:

— Не знаю, не умирал.

Его реплика вызвала оживление среди ученых, и Семен Миронович, обращаясь к коллегам, сказал:

— По-моему, двух мнений быть не может. Интеллект налицо.

— И весьма высокий, — добавил профессор.

Наступила пауза.

— Ну и что же? — спросил капитан.

— А ничего, — улыбаясь, сказал Семен Миронович. — Круг замкнулся. Оба вполне разумны и могут быть отнесены к виду гомо сапиенс. Установить разницу между оригиналом и предполагаемой копией невозможно. Правильно я говорю, Роман Николаевич?

— Правильно, — благожелательно кивнул тот.

— Великолепно! — с нервным смешком воскликнул Володя. — Вот что значит система! Только вы, Роман Николаевич, глубоко заблуждаетесь, полагая, что игрой в вопросы и ответы можно решить проблему человека. Голой логистикой она не исчерпывается.

Это было произнесено таким решительным и бескомпромиссным тоном, что у обоих сотрудников вытянулись лица. Разве можно так разговаривать с профессором! Расстроенная Лидочка запоздало дернула Володю за локоть.

Она увидела, как чуть порозовел выпуклый гладкий лоб профессора Иконникова, как сузились его глаза, внимательно изучая неожиданного оппонента.

— Игра, говорите? — спокойно и медленно сказал он. — Ловлю вас на слове и попробую доказать вам, что логика — это не игра.

Он обратился к сотрудникам:

— Наш гость несколько минут назад заявил, что двойник представляет точную его копию. Допустим, что это так, что все до единой молекулы тел двойников совпадают. Какой из этого допущения следует вывод?

Оба сотрудника задумались. Потом Семен Миронович ткнул себя пальцем в переносье, поправляя очки, и обрадованно воскликнул:

— Ну да! Значит, у них должно совпадать и сознание. Сознание есть функция материальной организации мозга. Если совпадает организация, значит, должно совпадать и сознание. У них должно быть общее «я».

— Скажите, пожалуйста, — с улыбкой обратился он к Владимиру Сергеевичу. — У вас не возникает ощущение, что вы существуете одновременно в двух разных телах?

— Не возникает, — ответил Владимир Сергеевич.

— А у вас? — спросил он Володю.

— Не возникает и возникнуть не может, Семен Миронович, — сказал Володя. — Ваше понимание загадки человеческого «я» слишком механистично. Наше «я» не просто функция, как вы выразились, а нечто неизмеримо более сложное и таинственное. Ни при каком сколь угодно точном копировании воспроизвести его невозможно. Это точка, уходящая в неизвестную нам бесконечность.

— А это, простите, совершенно голословное утверждение, — сказал внимательно слушавший его Виктор Иванович.

— Кроме того, — продолжал Володя, пропуская мимо ушей реплику, — мой двойник, будучи хотя и сложной, но искусственной системой, этого глубинного духовного «я» принципиально иметь не может.

— Почему же? — поинтересовался Иконников.

— Потому что искусственная ткань состоит поровну из правых и левых форм, а живая — либо только из правых, либо только из левых. Все живое на земле асимметрично по своей структуре. Жизнь нарушает фундаментальный закон симметрии.

Иконников шевельнул бровью, и на его гладком лбу возникла коротенькая недоуменная морщинка, которая, впрочем, тут же исчезла.

— Ну и что же? — спросил он, помолчав. — Какое эта имеет значение?

— Думаю, что принципиальное. Асимметрию живого открыл Луи Пастер, пытаясь опровергнуть гипотезу о самовозникновении живого из мертвого. Он считал асимметрию главным отличием живого от неживого.

— Не совсем вас понимаю. При чем здесь принцип асимметрии?

— При том, что все симметричное оказывается вне загадки жизни, каким бы сложным ни было. А ее главная загадка, вершина эволюции — наше «я». Отсюда следует, что существо из искусственных белков «я» иметь не может.

— Вот так вывод! — насмешливо заметил Виктор Иванович. — Это похоже на самобичевание. Мы ведь только что установили, что ваш двойник и вы являетесь полноценными человеческими личностями. Между вами можно смело ставить знак равенства.

— Да ничего вы не установили, — с некоторым нажимом сказал Володя, - потому что очень упрощенно понимаете феномен самосознания. Вы отождествляете его с интеллектом, со способностью к сложным логическим операциям.

— А как же иначе?! — воскликнул Виктор Иванович, но Иконников жестом руки остановил его.

— Вношу поправку. Виктор Иванович в самом деле несколько упростил проблему. Мы, конечно, далеки от подобного отождествления. Наше «я», самосознание, — феномен многосложный. Но согласитесь, что способность логически мыслить и выделять себя из окружающего мира — единственные объективные доказательства его наличия. Мыслю, следовательно, существую, как сказал Декарт.

— Правильно, Роман Николаевич. Именно это я и имел в виду, — вставил Виктор Иванович.

— Да неправильно! В таком случае получается, что ЭВМ имеет сознание, а собака даже примитивного не имеет. Где ей, бедной, сравняться с машиной по способностям к логическим операциям! К тому же машина, если ее запрограммировать, может говорить о себе «я», а собака не может.

Профессор сцепил у подбородка руки, на секунду задумавшись, и коротко пожал плечами.

— А что? Ничего слишком уж крамольного я в таком выводе не вижу. Интеллектуальные способности новейших вычислительных машин — это, если хотите, зародыш их будущего самосознания.

— Да что вы говорите, Роман Николаевич! — воскликнул Володя. — Никогда машины не обретут сознания. Хотя бы потому, что творение всегда на порядок ниже своего творца. Разве вы, как творческая личность, не ощущаете, что в глубинах вашего существа скрывается бесконечность?

— Подождите, — вмешался Семен Миронович. — Вы переходите на эмоции. Это некорректно. Нужно оперировать объективными фактами, а у вас их нет. Откуда вам известно, бесконечны вы или нет? В конце концов, человек пространственно конечен, он состоит из конечного числа элементов.

— Но его духовная сущность бесконечна, а ведь это главное в человеке. Этим он выделился в биосфере. Человек — открытая система, понимаете? Это не просто автономная единица, как робот. Он непонятным образом вписан в биосферу, в космос, привязан к каким-то другим неведомым источникам. А вы хотите обрубить все это.

Володя замолчал, и спор на некоторое время прервался. На крепком, волевом лице Иконникова появилось то неопределенное выражение, какое бывает у значительных персон, когда они встречают неожиданного и сильного противника в лице человека, которого до сих пор считали не стоящим внимания. Неприятное испытание для чувства собственного достоинства! Давить авторитетом невозможно, уступить тем более. Сотрудники, понимая своего руководителя, сидели, не вмешиваясь.

— Да-а, полемизировать с вами трудно, — сказал наконец Иконников. — У вас какая-то своя аксиоматика. Вы, кажется, задались целью внушить нам, что создать искусственным путем полноценное разумное существо невозможно.

— Конечно, нет! Эта наивная идея родилась в умах, которые не видят в человеческом «я» никакой тайны — только движение материальных частиц. Да вы оглянитесь, Роман Николаевич, и посмотрите, какая гигантская работа предшествовала появлению человека. Большой Взрыв, образование галактик, звезд, планетных систем, потом два с лишним миллиарда лет биологической эволюции и несколько тысяч лет эволюции социальной. Неужели вы думаете, что природа, нас создавшая, не нашла бы более короткий путь, если бы он существовал?

Раздался сухой, трескучий смех. Это Стулов заерзал в своем кресле.

— Интересно получается, — заговорил он, с ненавистью глядя на Володю. — Выходит, что Роман Николаевич и его коллектив — шарлатаны, которые зря тратят государственные деньги?

Володя криво усмехнулся и ничего не ответил. Наступило тягостное молчание, которое нарушил Иконников.

— Между прочим, одна из стратегических целей кибернетики как раз и заключается в создании искусственным путем разумных, сознающих себя существ. Я лично убежден, что за ними будущее. Далекое будущее, разумеется. В конце концов, человек — это лишь промежуточное звено в цепи существ, которые были до него и будут после.

Володя горестно вздохнул.

— Я знаком с вашими идеями, Роман Николаевич, и, простите за прямоту, считаю их порочными. Ни себя, ни людей, которых люблю, я не могу признать промежуточными звеньями. Каждая человеческая личность, которая жила, любила, страдала, представляет абсолютную ценность, и, полагаю, навечно записана в книге бытия. И не лучше ли вместо того, чтобы тратить духовную энергию на создание искусственного человечества, направить ее на совершенствование естественного? Поставить перед человеком какую-нибудь небывалую, глубоко нравственную цель и развивать беспредельно его способности. Это, конечно, потруднее, чем делать думающие машины, но перспективнее, благороднее, наконец.

— Странная постановка вопроса! — с удивлением воззрился на него Семен Миронович. — Как это — беспредельно развивать способности? Все на свете имеет свои пределы. Человек как вид тоже. Существуют объективные законы природы, которые устанавливают пределы и для человека. Потому-то Роман Николаевич и отстаивает идею искусственного человечества.

— Вот-вот, — покивал головой Володя. — Молимся на закон, как на идола. А многовековой опыт Востока, а индийские йоги? Йоги, между прочим, на практике доказали, что человек способен вырваться из-под власти физических законов. Вы когда-нибудь слышали о сеансах левитации?

— Ну-у знаете…

Со своего места поднялся капитан Гринько…

Глава 11

Капитан вмешался как раз вовремя, потому что спор начинал приобретать опасную и совсем не нужную остроту. Семен Миронович выдвинул новый аргумент, его поддержал Виктор Иванович, и в повышенных тонах. Володя, тоже повысив тон, ответил.

— Минутку, — сказал в это время профессор Иконников. — Вот товарищ хочет что-то сказать.

Спорящие умолкли, обратившись к капитану. Гринько поскреб щеку и поморщился, покачав головой.

— Что-то мы не в ту степь заехали, товарищи. Вопрос стоял так установить, кто такие граждане Колесниковы. Либо они двойники, либо, в самом деле, один настоящий, другой искусственный. Если верно последнее, то надо разобраться, кто есть кто.

Профессор Иконников вставил новую сигарету в мундштук и щелкнул зажигалкой.

— Ну что ж, разумная постановка вопроса, — сказал он, разгоняя рукой сигаретный дым. — Мы в самом деле несколько увлеклись теоретическими спорами и забыли о том, что у милиции есть свои интересы. Какие будут предложения?

Он сощурившись смотрел на сотрудников. Семен Миронович откинулся на стуле, принимая свободную позу, и распустил на шее галстук.

— Предлагаю тянуть спички, — сказал он, посмеиваясь.

— Семен, это несерьезно, — укоризненно бросил Виктор Иванович и повернулся к Гринько: — Чтобы дать ответ на ваш вопрос, нужны хоть какие-то факты, от которых можно было бы оттолкнуться. Между тем оба двойника хранят упорное молчание по главному вопросу: каким образом была получена предполагаемая копия? Именно поэтому лично я с самого начала усомнился в существовании таинственной технологии биокопирования. Мы оказываемся в совершенно нелепом положении.

— А при чем тут технология? — возразил Володя. — Вы же кибернетики. Воспользуйтесь принципом черного ящика.

— Вот именно, — снова влез в разговор Стулов. — С помощью принципа черного ящика можно понять сущность объекта, ничего не зная о его устройстве. Но в данном случае и этот принцип не требуется. Достаточно выслушать действительного творца гомункулуса и тех, кто его хорошо знает.

— Слушайте, что вы все время лезете не в свое дело! — рассердился Володя. — Уж вы-то не имеете к нашей истории никакого отношения!

— Володя! — тихо сказала Лидочка, дергая его за рукав.

Стулов всем корпусом повернулся к противнику. Его маленькие черные глаза загорелись злым огнем.

— Не имею отношения? Ошибаетесь, гражданин Неизвестно кто! Очень даже имею! Вы это прекрасно знаете и поэтому пытаетесь заткнуть мне рот, Владимир Сергеевич! — с пафосом воскликнул он. — Теперь вы видите, к чему может привести ложная скромность? Вы оплеваны, оклеветаны собственным произведением. А ведь я просил вас, убеждал взять с самого начала инициативу в свои руки.

— Вот стервец! — с удивлением проговорил Володя.

— Что вы сказали! — взвился Стулов. — Товарищ капитан, прошу занести его слова в протокол. Меня публично оскорбили!

— Занесем, занесем, — процедил сквозь зубы Соселия. — А сейчас не мешайте, дайте людям разобраться.

— А я и не мешаю! — повысил голос Стулов. — Что вы меня обрываете? Наоборот, хочу внести ясность, объяснить Роману Николаевичу и его коллегам, каково истинное положение вещей.

— Мы вас внимательно слушаем, — пригласил Иконников. — У вас есть что-нибудь сказать?

— Да, у меня есть, что сказать. Я работал с Владимиром Сергеевичем и хорошо его знаю. Он человек исключительной скромности и выдержки, чем часто вредит себе, как в данном случае. Но тогда я скажу за него. Вы позволите, Владимир Сергеевич?

Тот молча кивнул, сохраняя на лице выражение холодного достоинства.

— Товарищи, — заговорил Стулов, обращаясь к ученым, — лично для меня было большой неожиданностью узнать, что глубоко мною уважаемый Владимир Сергеевич Колесников существует в двух, так сказать, экземплярах. И в отделении милиции, и сегодня я внимательно, следил за полемикой. Как бывший сослуживец Владимира Сергеевича, я, поверьте, очень хотел бы узнать, кто из них настоящий, а кто искусственный, и мне это в принципе все равно. Однако, как показал ход дискуссии, объективно установить истину невозможно.

— Нет ничего проще, — перебил его Володя. — Нужно произвести микроскопический анализ тканей.

— Отрезать ногу? — насмешливо бросил через плечо Стулов. — Мы кажется, уже поднимали этот вопрос.

— А что это даст? — спросил Семен Миронович Володю.

— Как что? Я же говорил. Искусственные белки состоят поровну из правых и левых молекул, а природные только из правых.

Семен Миронович сделал скептическую гримасу.

— Если рассуждать строго, это тоже не доказательство. Вполне возможна аномалия.

— Совершенно верно, — поддакнул Стулов. — Необходима осторожность в выводах. Да и зачем нужны анализы, если существует сколько угодно косвенных свидетельств, убедительно показывающих, кто из двойников настоящий, а кто искусственный. Разрешите, я приведу их.

…Нет, не зря Лидочку мучили дурные предчувствия, не случайно ей сегодня под утро приснился дурной сон (был такой сон, будто они с Володей купаются в мутной воде). За минувшие дни Стулов основательно подготовился к консилиуму. Он вдруг сразу изменил поведение — стал спокоен, собран, говорил точно, убедительно. Он высоко отозвался о человеческих и деловых качествах своего бывшего подчиненного, кратко рассказал историю с проектом, поведал о злобных свойствах двойника, о том, как Владимир Сергеевич вынужден был покинуть институт и переехать в Григорьевск — обо всем, что уже говорил в милиции, только гораздо обстоятельнее, убедительнее, с привлечением новых фактов, не известных даже Володе.

…Стулов набирал круги, поднимаясь все выше и выше. Назвал Володю типичным примером разрегулированной системы, указал на откровенное невежество в понимании им сущности жизни, на антинаучность его суждений и так далее и так далее.

С волнением и гневом наблюдала Лидочка, как Стулов, ловко оперируя притянутыми за уши аргументами, выпячивая выгодные для Владимира Сергеевича мелочи и пряча важное, но невыгодное, рисует перед участниками консилиума образ честного, скромного изобретателя Владимира Сергеевича Колесникова, выпустившего из-под контроля собственное творение.

— Ну и прохвост! — шептал Володя, мрачно глядя на разошедшегося врага.

И образ, надо сказать, вылепливался довольно убедительный. Лидочка могла видеть это по лицам ученых — заинтересованным и серьезным. Никто не прерывал Стулова, как прерывали Володю, напротив, слушали внимательно, и даже скептически настроенный Виктор Иванович время от времени кивал в знак согласия.

«Да что такое? — с отчаянием думала Лидочка. — Заворожил он их, что ли, своей болтовней?» Положение со всей очевидностью складывалось не в пользу Володи. Лидочка никак не могла ожидать, что даже лучшие, благородные черты его характера, вывернутые наизнанку и лживо истолкованные, могут быть использованы ему во вред.

Володя сидел злой и растерянный, иногда не выдерживая и вставляя реплики, еще больше ухудшая этим дело.

— Фарисейские штучки! — сказал он один раз в раздражении, на что Стулов тут же ответил, поводя рукой в его сторону:

— Вот, пожалуйста! В этом он весь.

Лидочка пыталась удерживать его, но без успеха. Володя с головой ушел в полемику и ничего не замечал. Из участников консилиума, кроме Лидочки и Володи, только Соселия, кажется, знал подлинную цену стуловскому вранью, о чем можно было судить по его внешнему виду.

Он стоял в стороне, сложив на груди руки, и с мрачным видом слушал обнаглевшего вруна. Надо было что-то делать, спасать положение…

В этот критический момент дверь приотворилась, негромкий голос позвал Соселию по имени-отчеству. Лидочка увидела шофера, который привез их на консилиум. Наконец-то! Все время, пока шла дискуссия, она сидела как на иголках, поглядывая на дверь, веря и не веря, что удастся привезти на консилиум Гончарова.

Соселия переговорил с шофером и сделал Лидочке знак рукой.

— Я за Гончаровым поехала, — радостно шепнула она Володе, поднимаясь. Получила и ответ короткий кивок и быстро вышла из кабинета.

— Мигом туда н обратно, — приказал Соселия шоферу.

Лидочка поспешно одевалась…

В аэропорт они приехали вовремя. Выходя из машины, Лидочка услышала объявление о прибытии московского самолета. Постояла, нервничая, минут десять у выходных ворот и увидела Гончарова, который шел в толпе пассажиров. Он тоже увидел Лидочку и помахал ей издали рукой. Его бородатое лицо под фетровой не по сезону шляпе улыбалось…

— Ну, рассказывайте, что у вас тут стряслось, — сказал Гончаров, когда машина тронулась. — Только коротко и главное, потому что времени у нас немного.

И Лидочка стала рассказывать…

А вот и снова институтский городок. За час, пока Лидочка ездила, основательно стемнело, и в погруженном во тьму вестибюле светилось только окошко швейцарской конторки.

Дверь им открыла пожилая женщина-швейцар, впустив без всяких разговоров (видно, ее предупредили).

Проходя по коридору к комнате, где проходил консилиум, Лидочка и Дмитрий Александрович уже издали услышали приглушенные голоса. Участники консилиума, как видно, и не думали расходиться, наоборот, о чем-то спорили.

Вторая дверь, ведущая непосредственно в кабинет профессора, была приоткрыта. На полу приемной лежала длинная полоса света.

— А ну-ка, подождем, — сказал Дмитрий Александрович, задерживаясь у двери.

Они остановились в тени перед световой полосой, так что находившиеся в кабинете не могли их заметить. Дверь была открыта наполовину, и Лидочка сразу увидела Володю. Он стоял к ним спиной, заслоняя остальных, и громко говорил, обращаясь к кому-то из ученых:

— Минутку. Я тоже привык к точности. Вы сейчас только согласились, что знак равенства между настоящим и искусственным человеком можно поставить только в том случае, если элементы телесной организации обоих абсолютно совпадают.

— Совершенно верно, — отвечал высокий, звенящий голос, в котором Лидочка не сразу узнала Виктора Ивановича.

— Но в искусственных белках, как уже говорилось, те же аминокислоты содержатся и правые и левые поровну, а в естественных только левые.

— Но какое это имеет значение? Во-первых, правые и левые формы функционально совершенно равноценны, а во-вторых, при столь подробном моделировании должны воспроизвестись все характеристики моделируемого объекта — способность мыслить, самосознание, ориентация в пространстве и времени.

— Во-первых, значение, видимо, имеет, — отвечал Володя, — иначе живое состояло бы из правых и левых форм, а во-вторых, при моделировании воспроизводится отнюдь не все. Есть по крайней мере одна, как вы выразились, характеристика, которую не воспроизвести ни в какой, сколь угодно точной модели.

— Это какая же характеристика? — спросил Виктор Иванович.

— Чувство! Способность к субъективному психическому переживанию.

— Молодец! — негромко проговорил Дмитрий Алексадрович.

В кабинете некоторое время молчали. Потом послышался глуховатый, чуть ироничный голос профессора Иконникова:

— Это что-то новое! Семен Миронович, вот вам и оппонент для вашей диссертации. А мы с вами голову ломали, где взять оппонента.

— В самом деле, это что-то новое, — сказал Семен Миронович. — Почему вы убеждены, что чувство невозможно смоделировать?

— Моделировать — сколько угодно, но создать модель, которая переживала бы радость, боль, утрату, любила, страдала, — невозможно.

Володя произнес эту фразу, как приговор, с непоколебимым спокойствием человека, глубоко убежденного в своей правоте.

— Модель будет убирать руку от огня, улыбаться, изображать недовольство, даже плакать, но чувствовать при этом не будет.

В кабинете хмыкнули, кашлянули, затем заговорил Виктор Иванович:

- Бездоказательное заявление! Что-то вы наставили кругом запретов — сознание невозможно моделировать, «я» — невозможно, чувство, оказывается, тоже. Но почему, объясните, наконец? Какие физические законы этому препятствуют? Я понимаю, невозможно создать вечный двигатель. Это противоречит закону сохранения энергии. Но какой закон запрещает мне воспроизвести в модели способность чувствовать?

— А какой закон разрешает?

— Пока не знаю. Но когда-нибудь такой закон или законы будут открыты.

— Ошибаетесь, Виктор Иванович. Не все вещи на свете списываются категорией закона. Вами движет чистейшей воды вера, но только очень наивная, лишенная культурных корней. Еще столетия назад было известно, что мир органичен и не может быть описан чисто аналитически. В высшей степени его органичность выразилась в человеке.

— Да что вы его слушаете! — врезался в разговор резкий голос Стулова. - Мы уже разобрались, кто здесь настоящий Колесников, а кто поддельный.

В этот момент Дмитрий Александрович толкнул дверь и вошел в кабинет. За ним вошла Лидочка.

Глава 12

При их появлении дискуссия сразу же прервалась.

Все смотрели на вошедших. Радостно улыбаясь, Володя подошел к другу и крепко пожал ему руку, одновременно обняв другой за плечо.

— Здравствуйте, дорогой! Вы очень вовремя появились. Спасибо вам, Сергей Иосифович!

Он с благодарностью посмотрел на Соселию. Тот молча кивнул.

— А мы тут ударились в философские споры. Проходите, есть о чем поговорить.

Дмитрий Александрович снял шляпу и поздоровался с присутствующими. Семен Миронович и Виктор Иванович вразнобой кивнули, Стулов забегал глазами, разглядывая новое лицо. Соселия и капитан Гринько никак не прореагировали, а Владимир Сергеевич только чуть голову повернул в сторону вошедшего, который смотрел на него с величайшим интересом.

Но больше всего удивил Лидочку профессор Иконников. Он поднялся из-за стола и сделал приглашающий жест рукой.

— Рад вас видеть у нас в гостях, Дмитрий Александрович, проходите, прошу.

— Это Гончаров Дмитрий Александрович, талантливый хирург и вообще человек очень интересный, — объяснил он присутствующим. — Как-то в Москве я был на его лекции и узнал много для себя нового.

Оба сотрудника снова кивнули, и Лидочка заметила настороженность в их позах. Видно было, что Гончарова они не знают.

Дмитрий Александрович и Лидочка сняли пальто. Володя отнес их в соседнюю комнату и вернулся обратно.

— Мы тут с Лидией Ивановной постояли немного за дверью, послушали, - сказал Гончаров, садясь в кресло, подставленное Володей. — Без всякого умысла, знаете ли. Просто, чтобы войти в ход дела. Послушали и поняли, что у вас идет принципиальный разговор.

— Да, пожалуй, — сказал Иконников, — разговор действительно принципиальный, вызванный чрезвычайными обстоятельствами.

— Они мне известны, — сказал Дмитрий Александрович.

Он снова задержал любопытствующий взгляд на Владимире Сергеевиче.

— Вот как! Тогда было бы интересно услышать ваше мнение по поводу двойников.

Дмитрий Александрович откинулся в кресле, принимая удобную позу и, глянув на профессора, спросил:

— Да нужно ли оно? Не лучше ли узнать мнение самого компетентного здесь лица?

Он показал ладонью на Лидочку, которая сидела на своем месте, в волнении сжимая двумя руками сумку.

— Женское сердце, Роман Николаевич, более надежный свидетель, чем мужской ум. Ум скользит по поверхности вещей, а сердце охватывает их суть. Помните Батюшкова: «О, память сердца, ты сильней рассудка памяти печальной»? Лидочка, милая, будьте добры, скажите нам, кого из этих двух одинаково симпатичных мужчин вы любите? Не стесняйтесь, пожалуйста, ведь речь идет о его благополучии.

Лидочка, смутившись, пожала плечами и кивнула на Володю:

— Его.

— А этого, похожего на него мужчину, вы тоже любите?

Лидочка отрицательно покачала головой, ничего не сказав.

— Ну вот и весь ответ, — развел руками Гончаров. — О чем спор? Неужели из двух одинаковых по виду мужчин женщина полюбит искусственного и отвергнет настоящего? Я полагаю, женщины в таких вопросах разбираются лучше нас, мужчин.

— В самом деле, — продолжал он развивать свою мысль, обращаясь теперь к Семену Мироновичу. — Вот если бы вам, простите, не знаю вашего имени…

— Семен Миронович.

— Если бы вам, Семен Миронович, предложили в подруги двух одинаково красивых женщин — настоящую и искусственную, какую бы из них вы выбрали?

Семен Миронович засмеялся, слегка зардевшись.

— Вы остроумный человек, Дмитрий Александрович, только ваши аргументы в данном случае не годятся.

— Какие же вам еще нужны аргументы? — с искренним изумлением спросил Гончаров.

В разговор вмешался Виктор Иванович.

— Простите, я вас перебью, — сказал он, нацеливая на Гончарова указательный палец. — У нас идет принципиальный разговор, в котором апелляция к сфере эмоций, мягко говоря, некорректна. Мы добрались до центрального пункта проблемы, и теперь требуется предельная точность. Ваш друг утверждает, что даже чрезвычайно подробная модель человека принципиально неспособна чувствовать.

— Он абсолютно прав. Модель — это модель, а человек — это человек. Я убежден, что наряду со вторым началом термодинамики, исключающим возможность самоорганизации мертвой материи, когда-нибудь столь же несомненным будет считаться некое начало кибернетики, отвергающее возможность создания живых существ искусственным путем. Я даже попытаюсь в общих чертах сформулировать его. Что-нибудь вроде: «Невозможно, пользуясь дискретными средствами моделирования, создать искусственную чувствующую плоть».

Взгляд Дмитрия Александровича излучал такое спокойствие и был так искренен, словно он вычитал про новое начало в научном труде, а не сформулировал его сам.

Сотрудники профессора переглянулись, не зная, как разговаривать с человеком, который не принимает правил ведения научного спора. Сам профессор занялся вдруг своим мундштуком — разобрал его и стал прочищать его над пепельницей разогнутой канцелярской скрепкой.

Глаза его между тем двумя голубыми каплями светились под крутым лбом, выдавая напряженную работу мысли.

— Если мне не изменяет память, — медленно сказал он, двигая взад-вперед скрепкой, — подобную идею вы высказывали в своей лекции, правда не в столь законченной и откровенной форме.

— Совершенно верно, — подтвердил Гончаров. — И могу привести сколько угодно аргументов в ее пользу. Вот первый, касающийся пункта, который вы только что обсуждали. Важнейшим признаком живого организма является способность чувствовать. «Чувствую, следовательно, существую» — так бы я поправил формулу Декарта. Но чувство всегда субъективно, оно принадлежит единственному, переживается только им и никакими средствами не может быть передано другому. Искусство не в счет, оно передает нам лишь тени подлинных чувств. Следовательно, чувство так же недоступно для исследования, как какая-нибудь черная дыра, отстоящая на миллиарды световых лет от Земли. Но как, скажите мне, моделировать недоступное?

— Блестящий аргумент! — воскликнул Володя.

— Простите, не согласен, — с вежливой твердостью возразил Иконников. - Аргумент слишком расплывчат.

Дмитрий Александрович с улыбкой посмотрел на Володю.

— Ну что, мой друг, повторяется история многолетней давности. В те времена вы были моим оппонентом.

— Тогда я все на свете знал, — усмехнулся Володя. — Да вот поглупел с возрастом.

— Почти как Сократ!

Его взгляд не понравился Иконникову.

— Ну что ж, — сказал он, хмурясь. — Разговор у нас получился интересный, и, хотя истина в споре не родилась, кое в чем мы все-таки разобрались. Стало ясно, например, что разница между искусственным и естественным неуловима и объективно выявлена быть не может.

— Приехали! — с горькой усмешкой сказал Володя.

— Вот именно, приехали! — раздался вдруг резкий сорочий голос Стулова. — И пора уже выходить.

— Да, пора выходить, — сказал он, вставая, — потому что всему должен быть конец. Товарищ капитан и вы, товарищ следователь, я думаю, вывод Романа Николаевича вам вполне ясен. Установить разницу между двойниками невозможно. Значит, нужно принять во внимание те действительно объективные факты, которые имеются. Владимир Сергеевич — главный инженер солидного предприятия, лицо уважаемое, его паспорт в полном порядке. Какие претензии могут быть к нему с вашей стороны?

Грузный Гринько посмотрел сверху на Соселию.

— Объективно говоря, никаких, а?

— Кроме того, что у них одинаковые паспорта, — довольно резко ответил Соселия.

— А уж вы с ним разбирайтесь, у кого дубликат! — Стулов ткнул пальцем в сторону Володи. — При чем здесь Владимир Сергеевич? Ни у него, ни у меня больше нет времени на разговоры. Нам надо идти. До свидания.

— Да, нам надо идти, — сказал и Владимир Сергеевич, вставая. — До свидания.

При общем молчании оба вышли из кабинета. Лидочка растерянно посмотрела на Соселию и Гринько. Неужели все? Неужели они просто так дадут уйти двойнику? Ведь ничего не выяснено!

Соселия с недовольной миной что-то негромко сказал капитану, тот пожал плечами, ответил. Наступила неловкая пауза. Кажется, все участники консилиума понимали, что произошло что-то не то. Стулов, конечно, никуда не торопится, так же как и Владимир Сергеевич. Просто они воспользовались моментом и решили покончить с неприятным для них разговором.

Володя сидел мрачный и пристально смотрел на профессора Иконникова. На лицах Семена Мироновича и Виктора Ивановича не было написано удовлетворения, как можно было ожидать. Пожалуй, их даже разочаровал столь ординарный финал дискуссии. Профессор Иконников и Гончаров сидели друг против друга на расстоянии десятка шагов, напоминая дуэлянтов. Гончаров, казалось, чего-то ждал от профессора, но тот сидел с нейтральным выражением лица — видно, не хотел показаться необъективным и сам ждал, когда другие решат, продолжать дискуссию или нет. Было слышно, как в приемной одеваются Владимир Сергеевич и Стулов и последили откашливается и перхает, что-то говоря Владимиру Сергеевичу.

В этот момент Гончаров повернулся к милиционерам и очень спокойным тоном попросил:

— Будьте добры, верните их назад. Разговор еще не окончен.

Тут же с места сорвался маленький Соселия и молнией метнулся в приемную.

— Обоих, — сказал ему вдогонку Гончаров.

«Зачем обоих?» — недоумевая, подумала Лидочка.

…Стулов и Владимир Сергеевич появились снова, в верхней одежде и шапках. Их почти силой втолкнул в кабинет следователь.

— В чем дело? Почему? — возмущенно кричал Стулов.

— Идите, идите, — говорил Соселия.

Он закрыл дверь и встал к ней спиной, положив на пояс руки.

— Безобразие! Я буду жаловаться!

— Жалуйтесь! — отрезал Соселия.

Его решительный вид подействовал на беглецов. Стулов, недовольно буркнув, сел на край кресла, не раздеваясь и даже не сняв шапки. Его примеру последовал и Владимир Сергеевич. Странное дело, он почему-то предпочитал молчать, а не возмущался вместе со Стуловым.

Наступила долгая, томительная пауза. Взоры сидящих были устремлены на двух людей — Иконникова и Гончарова. Лидочка почувствовала, что сейчас произойдет что-то очень важное, может быть, самое важное, что решит судьбу Володи.

— Роман Николаевич, — негромко сказал Гончаров. — Вы в самом деле не обнаружили разницы между двойниками?

— Принципиальной — нет.

— Ни живость воображения моего друга, ни его острый ум, ни искренность ни в чем вас не убедили?

Профессор молча пожал плечами.

— И свидетельство этой очаровательной женщины тоже не поколебало вас?

Иконников усмехнулся.

— Не скрою, ваш друг и его возлюбленная мне симпатичны, но мои личные симпатии не могут быть аргументом в столь принципиальном споре. Истину ищут холодным умом, освобожденным от эмоций.

— Вы в этом убеждены? А как же знаменитее: «Бойся думать без участия сердца»?

— Не понимаю, чего вы от меня добиваетесь? — сдержанно сказал Иконников. — Чтобы я произвольно, на основании смутных чувств высказался в пользу вашего друга? Но товарищи из милиции все равно не примут такого свидетельства, да и претендент будет возражать.

— Ведь будете? — обратился он к Владимиру Сергеевичу, который сидел рядом со Стуловым, положив на колени шапку.

— Буду, — сказал тот, кивая.

— Вот видите. Нужны точные, аргументированные доказательства, а у нас их нет, да и быть не может. Если один из двойников действительно гомункулус, то при таком подробном моделировании, как мы уже выяснили, разница между искусственным и естественным практически исчезает.

— Если не считать такого пустяка, как способность чувствовать, - заметил Гончаров.

— Но это пока лишь гипотеза, которую по вашей же логике и доказать невозможно. Вы сами утверждали, что субъективное — это тайна за семью печатями, а верить его внешним проявлениям нельзя.

— А если я все-таки сумею ее доказать?

Иконников вскинул бровь, глядя на Гончарова настороженным, непонимающим взглядом.

— Не представляю, как это можно сделать.

Дмитрий Александрович повернулся к Гринько и Соселии:

— Если я правильно понял, вы — сотрудники милиции?

— Да, — сказал Соселия. — Это я разыскал вас. — Он назвал себя и капитана (оказалось, что по званию он тоже капитан).

— Очень вам за это благодарен, товарищ Соселия, — поклонился ему Гончаров. — Но скажите, а не лучше ли нам просто взять и разойтись? Кажется, ясно, что мой друг не преступник, его двойник тоже. Какие претензии могут быть к ним со стороны милиции? Что они живут по одному паспорту?

— Не только, — сказал капитан Гринько. — Паспорт — это полбеды. Дело в том, что москвич по роду своей работы бывает на предприятиях со строгим пропускным режимом, а это уже серьезно. Мы обязаны точно установить, кто они такие. Хотя бы для собственного спокойствия.

— Поймите нас правильно. Мы не бюрократы, — сказал Соселия. — Лично я во всем верю вашему другу, но ведь веру к делу не пришьешь.

— Что бы вы хотели получить?

— Что бы мы хотели получить, Гринько?

— Протокол консилиума, что еще? Пусть товарищ Иконников и его сотрудники подпишут протокол, в котором будет сказано, что один из двойников искусственного происхождения.

— Ни больше ни меньше? — сказал со смешком Виктор Иванович.

— Ни больше ни меньше. Нам нужно иметь оправдательный документ, тогда мы со спокойной душой отпустим обоих. Пусть тогда ими ученые занимаются, а милиция тогда действительно ни при чем. У нас своих забот хватает.

— А если мы здесь ни к чему не придем? — спросил Гончаров.

— Это было бы плохо, — сказал Соселия.

— Придется задержать москвича, дело заводить, — уточнил Гринько.

У Лидочки заныло сердце. Если они сейчас не разберутся, все пропало. Капитан и следователь, кажется, не против отпустить Володю. Теперь все зависит от профессора и Дмитрия Александровича. Она с надеждой смотрела на обоих. Иконников сидел с виду неприступно спокойный, но глаза его под крутым с залысинками лбом таили еле уловимую неуверенность. Похоже, профессор сомневался в правильности запятой им позиции. Эту его неуверенность, наверное, почувствовал и Гончаров.

— Роман Николаевич! — сказал он с воодушевлением. — Давайте произведем с вами один мысленный эксперимент. Допустим, некий высокий для вас авторитет, скажем представитель инопланетное сверхцивилизации, сообщил вам, что один из сидящих здесь двойников действительно гомункулус.

— Допустим.

— И предложил бы вам для проверки вашей интуиции быстро, не думая, указать его. Кого бы вы указали?

— Его, — сказал профессор, направляя мундштук в сторону Владимира Сергеевича, который по-прежнему сидел чинно и прямо, положив руки на колени.

— Прекрасно!

Дмитрий Александрович легко поднялся, оттолкнувшись руками от подлокотников.

— Чувство находит короткий, но неточный путь к истине. Ум ищет точный, но слишком длинный. Вот если бы удалось сплавить их в единое целое! Каким совершенным существом стал бы тогда человек!

Он прошелся по комнате и остановился у окна, повернувшись лицом к профессору.

— Будьте добры, назовите условия, на которых вы согласились бы подписать протокол.

Иконников откинулся на спинку кресла, положив на стол прямые руки. С минуту он исподлобья смотрел на Гончарова, барабаня пальцами по гладкой поверхности стола, потом сказал:

— Между прочим, я тоже не бюрократ. Дело тут не в каких-то формальных условиях. Я готов признать хоть дьявола, если буду иметь глубокую внутреннюю убежденность, что передо мной действительно дьявол. В данном случае такой глубокой убежденности у меня нет, хотя должен признать, что общий ход дискуссии подталкивает к выводу, что один из двойников в самом деле является биологической копией другого.

— А если бы мне все-таки удалось доказать, что он начисто лишен субъективного, убедило бы это вас?

На этот раз Иконников задумался надолго. В комнате стояла мертвая тишина. Оба сотрудника сидели, как изваяния, настороженно глядя на Гончарова. Володя сжал Лидочке руку, не сказав, однако, ни слова. Даже Стулов притих — не дергался, не перхал, только часто бегал глазами, следя за обоими учеными, видно, понял, что Гончаров — личность необыкновенная и если говорит, то знает, что говорит.

Наконец профессор сказал:

— Да, это меня убедило бы.

— Ну что ж, очень хорошо, — удовлетворенно заключил Гончаров. — В таком случае я хотел бы привести вам свое доказательство.

Глава 13

Дело, похоже, шло к концу, и, похоже, к благополучному. Лидочка почувствовала это своим внутренним чутьем, которое до сих пор ни разу не подводило ее. Она знала, как глубоко уважает Володя своего друга, как безоговорочно верит в его всесилие, и тоже верила в него со слов Володи. И если, отправляясь в аэропорт, она в глубине души все же сомневалась, что ему удастся убедить ученых — ведь они тоже умные и твердые в принципах люди, — то теперь сомнения полностью и окончательно исчезли. Стало ясно, что Гончаров из числа тех редких людей, которые действуют только наверняка. Уже по тому, как он говорил, было видно, что он действительно может доказать, что Владимир Сергеевич — гомункулус. Лидочке стало необычайно легко на душе. Ни с того ни с сего ее охватило вдруг странное чувство, похожее на легкое опьянение, как от глотка шампанского.

Совсем пропало ощущение неловкости, которое она до сих пор испытывала. Ей даже захотелось немного спать.

Так бывает, когда после продолжительного нервного напряжения наступает разрядка…

Некоторое время Дмитрий Александрович стоял, опершись руками о подоконник, о чем-то думая. Его лицо, до сих пор добродушно-спокойное, стало очень серьезным.

Казалось, он принимает какое-то важное решение. Так прошла минута или две. Потом Дмитрий Александрович сцепил у груди руки, выпрямился и объявил, что его доказательство представляет собой специальный психологический тест, который он привез в свое время из Индии.

К сожалению, он не захватил его с собой, но у него в Григорьевске есть старый приятель, которому он подарил экземпляр теста. Приятель — человек одинокий, у него большая квартира, и по вечерам он бывает дома. Поэтому будет лучше, если они все прямо сейчас поедут к нему и там проведут испытания. Еще Дмитрий Александрович, добавил, что вся процедура вместе с дорогой займет самое большое минут сорок, от силы час. Думается, что товарищи не пожалеют времени на такое дело, тем более что тест очень оригинальный и наверняка вызовет всеобщий интерес.

Возражать никто не стал, даже Стулов. В кабинете сразу стало оживленно, как бывает на заседаниях, когда председательствующий объявляет перерыв. Задвигались стулья, послышался говор, реплики. Иконников вытряхнул в корзину окурки из пепельницы и сдул крупицы пепла со стола. Оба капитана закурили. Присутствующие, разговаривая, потянулись в приемную. Кто-то подал Лидочке пальто, кажется Дмитрий Александрович. Володя взял у нее сумочку. Сразу стало шумно и тесно. По одному, уже одетые, выходили в коридор. Последним кабинет покинул профессор. Окинул взглядом помещение, потушил свет и захлопнул дверь…

Настроение у Лидочки все улучшалось. Ей было все равно, что за испытание устроит двойникам Гончаров, она твердо теперь знала, что Володя успешно его пройдет. Больше ее сейчас ничего не интересовало. Она слишком устала от всех этих сложных споров и связанных с ними переживаний.

На улице было тихо и безлюдно. Институтский городок стоял погруженный в темноту. Только у входов в корпуса ярко пылали белые глаза фонарей, образуя оазисы света, в которых искрился тонкий, как пух, снежок, покрывающий льдистую землю.

Постояли, посовещались — выйти ли напрямик на улицу Московскую, где часто ходят такси, или идти через городок до троллейбусной остановки. Решили, что троллейбусом выйдет быстрее, и двинулись нестройной толпой через городок.

Володя вел Лидочку под руку и нес сумку. Впереди шли Иконников с Дмитрием Александровичем, о чем-то оживленно разговаривая. Наверное, Гончаров рассказывал профессору суть теста, а тот задавал уточняющие вопросы. Рядом с ними шли сотрудники профессора, чутко прислушиваясь к разговору двух ученых. На профессоре была черная куртка на меху и черная же меховая шапочка с козырьком, придававшие его фигуре спортивный вид.

— Совсем на профессора не похож, — сказала Лидочка, подавляя зевок. Ей что-то вдруг очень захотелось спать.

— А ты думала, раз профессор, значит, старый тюфяк? — как сквозь сон услышала она голос Володи. — Это тебе не девятнадцатый век. Старость сейчас не в почете. Все хотят быть молодыми.

На троллейбусной остановке не было ни души, да и улица выглядела пустынной, как глубокой ночью, хотя времени шел всего десятый час. Это почему-то никого не удивило, в том числе и Лидочку, как удивило бы в иной ситуации — улица Пушкина была одной из самых оживленных в городе. «Наверное, какой-нибудь интересный фильм идет по телевизору», — подумала она.

Подъехал троллейбус, тоже почти пустой — на переднем сиденье был всего один пассажир. И опять это никого не удивило. Лидочку тоже. Участники рейда продолжали разговаривать между собой, а Лидочка села рядом с Володей и положила ему на плечо голову.

— Спать хочешь? — ласково спросил Володя.

— Ага.

Лидочка зевнула и закрыла глаза. Веки у нее отяжелели и слипались сами собой.

— Потерпи, еще немного осталось.

До нужной остановки они не доехали. В кабине водителя внезапно вспыхнуло синим огнем, раздался приглушенный взрыв, и троллейбус остановился.

— Приехали. Короткое замыкание, — объявил Семен Миронович.

И действительно, вслед за его словами из кабины высунулся молодой водитель с висячими усами и возвестил:

— Выходите, граждане. Троллейбус дальше не пойдет.

— Безобразие! — возмущенно сказал Стулов.

— Я что, нарочно, что ли, аварию устроил? — сердито ответил водитель.

— Не переживайте, тут недалеко. Так дойдем, — успокоил всех Дмитрий Александрович.

Они вышли из троллейбуса и под предводительством Гончарова двинулись пешком по улице. И здесь, в центральной части города, было безлюдно. Вдалеке у перекрестка маячили две человеческие фигуры, вышла из хлебного магазина напротив старушка в платке и валенках и мышкой юркнула в соседний подъезд, словно испугавшись незнакомой компании. И все. Больше никого не было видно.

«Определенно какой-то интересный фильм показывают, — подумала снова Лидочка. — Уж не „Сагу ли о Форсайтах“?» Почему ей пришло в голову именно про «Сагу», фильм, давно показанный по телевидению, она и сама бы не могла объяснить.

Проходя мимо освещенных окон кафе «Арлекино», они услышали приглушенные звуки и увидели наконец людей. За примороженными стеклами окон двигались человеческие фигуры, доносились глухие, однообразные удары, словно там работала какая-то машина.

«Свадьба», — прочитала Лидочка табличку, вывешенную за дверным стеклом. Дверь была заперта изнутри на длинный крючок. Люди в кафе пели и танцевали, и не было им никакого дела до проходившей мимо окон странной компании с ее странными проблемами.

— А теперь сюда, — сказал Дмитрий Александрович входя в ворота, находившиеся сразу за кафе. — Тут есть короткий путь через проходной двор.

Они прошли через подъезд, освещенный тусклой лампочкой, и оказались в большом полутемном дворе. Стояли тут какие-то грузовые машины, помойные ящики, тара из-под бутылок и пахло пищевыми отходами. Лидочке неудержимо хотелось спать, она плелась рядом с Володей.

Посреди двора три молодых человека гоняли консервную банку. Грохот банки и крики молодых людей немного пробудили Лидочку. Она увидела, что игроки, несмотря на мороз, одеты очень легко. Двое были в костюмах, а третий вообще в одной рубашке. «Со свадьбы», — догадалась Лидочка, заметив прямоугольник света в темноте двора. Там находился черный вход, ведущий на кухню кафе.

— Протрезвляются ребятки! — смеясь, сказал кто-то.

Один из игроков, тот, что был в рубашке, разогнался в погоне за банкой и, не рассчитав, налетел на Стулова.

Оба, сцепившись, проехали по ледяной поверхности, чуть не упав.

— Извините, папаша, больше не повторится, — с пьяным добродушием сказал парень.

— Кретин! Алкоголик! — заорал на него Стулов и сильно от себя оттолкнул. Парень поскользнулся, взмахнул руками и упал на спину, ударившись затылком об лед. Это было так неожиданно и так безобразно, что Лидочка вскрикнула, словно ее саму стукнули по затылку.

— Вот негодяй! — сквозь зубы проговорил Володя и направился к упавшему, чтобы помочь ему встать.

— Нашел кого жалеть! — с презрением процедил Стулов, заправляя выбившийся шарф. Он хотел с достоинством покинуть место инцидента, но тут вихрем налетели приятели упавшего.

— Ах ты, сволочь! — закричал один из них, хватая Стулова за грудки, а второй, ложно истолковав намерения Володи, с грозным рыком бросился ему наперерез.

— Стоп, чудак! — сказал ему Володя, увертываясь от удара. Парень махнул вхолостую рукой, пролетел мимо и, споткнувшись о лежащего приятеля, тоже упал.

Дальнейшие события разворачивались со стремительной быстротой и были чудовищно нелепы.

— Милиция! Товарищ капитан! — в страхе завизжал Стулов, которого трепал один из «футболистов». К ним бросился капитан Гринько. Парень, сбитый Стуловым, стоял теперь на коленях, держась рукой за затылок, а второй кричал через весь двор:

— Леша! Наших бьют!

Ошеломленная и испуганная Лидочка увидела, как в освещенном дверном проеме возникла человеческая фигура, раздался резкий свист, крик, и из черного хода стали выскакивать раздетые молодые люди. В считанные секунды двор превратился в поле брани. Участники свадьбы с криками налетели на консилиум и стали размахивать кулаками. Отступив за грузовик, Лидочка со страхом наблюдала за сражением.

Стулов, главный его виновник, получил удар по уху и с воплем завертелся на месте. Сел на землю сбитый с ног Семен Миронович. Драка завязывалась нешуточная.

Лидочка увидела профессора Иконникова, который стоял в бойцовской стойке у радиатора грузовика, успешно отражая удары. Неподалеку от него Володя, ловко увертываясь от нападающих и ставя им подножки, расшвыривал их, не причиняя особого вреда. Нападавших было много, но они были пьяны, и это несколько уравнивало шансы обеих сторон. Весь натиск приняли на себя четыре человека — Иконников, Володя, Гринько и Соселия.

Гончарова и Владимира Сергеевича почему-то не было видно — наверное, затерялись в толпе дерущихся. Оба сотрудника выбыли из сражения в самом начале. Виктор Иванович сидел на корточках под деревом, прикладывая снег к разбитому носу, а Семен Миронович ползал по земле, возбужденно вскрикивая: «Где мои очки? Где мои очки?» Неожиданно сильным бойцом оказался маленький Соселия. Его, видно, не приняли всерьез сразу, и крепко ошиблись. Он перевернул через себя, как чучело, одного из противников, одновременно лягнув ногой другого, который хотел сзади ударить Володю. На него навалились еще двое, но, схватившись за животы, упали. А Соселия ловко проскочил между ними, свалил подножкой третьего и завертелся волчком в толпе нападавших, размахивая руками.

Лидочка наконец опомнилась и вышла из-за машины, ища момент, чтобы проскочить между дерущимися. Нужно было бежать на улицу за милицией, иначе дело могло кончиться плохо.

И тут среди общего шума и возни раздался спокойный, повелительный голос:

— Прекратите драку!

Голос прозвучал неожиданно громко, как в закрытом помещении. В следующую минуту произошло нечто совершенно невероятное. Шум драки стих, нападающие, двор растаяли, словно призраки, и стало светло. Лидочка увидела, что находится в кабинете профессора Иконникова. У окна, сложив на груди руки, стоял Дмитрий Александрович, а по кабинету, размахивая руками, бегали возбужденные участники консилиума.

— Прекратить драку! — еще раз сказал Дмитрий Александрович.

Вряд ли хотя бы еще раз в жизни Лидочке удалось бы увидеть столь необычную и столь комическую картину.

Участники консилиума не сразу пришли в себя, все еще находясь в состоянии воображаемой драки. Профессор стоял посреди кабинета в боксерской стойке. На него, тяжело дыша, таращил глаза Соселия. По полу, среди раскиданных стульев и кресел ползал Семен Миронович, разыскивая очки, сидевшие у него на носу. Остальные участники мнимого побоища выглядели не лучше. Стулов, гримасничая, трогал ухо. Виктор Иванович с белым, как снег, лицом держался за нос, а Володя и капитан Гринько стояли, обхватив друг друга за плечи, как два борца. Вид у всех был растрепанный, но никто не пострадал.

В кабинете наступила мертвая тишина, которая продолжалась с минуту. Лидочка, оказавшаяся в дверях, смотрела с замершим сердцем на участников консилиума, которые застыли в самых забавных позах. Она не меньше других была потрясена невиданным сеансом гипноза, но все же страх за Володю пересилил удивление. Она ничего не могла понять… Зачем Дмитрий Александрович все это устроил? Профессор теперь глубоко оскорбится, и произойдет большой скандал.

Тишину нарушили тонкие булькающие звуки, похожие на плач грудного ребенка. У Лидочки все внутри помертвело. Она увидела, как Соселия, обхватив руками голову и горестно ее качая, проговорил каким-то смешным, плачущим голосом:

— Тест… Из Индии…

Он упал в кресло и неожиданно стал хохотать — так громко и таким мощным басом, что у Лидочки заложило в ушах.

— Тест!.. Гениально!

Его хохот, способный разбудить мертвого, вернул к жизни остальных. Вылез из-под стола, растерянно хохотнув, Семен Миронович, засмеялся, к великой радости Лидочки, профессор Иконников, расцепились Гринько и Володя и тоже стали смеяться. Даже перепуганный Виктор Иванович, обнаружив, что сидит на профессорском столе, проворно с него соскочил и залился дробным суховатым смешком. Смеялась и Лидочка. Вскоре всю комнату охватила эпидемия безудержного смеха. Смеялся, трясясь грузным телом, капитан Гринько, хохотал, уперев; руки в бока, Володя, подхихикивал Виктор Иванович, и, самое главное, смеялся профессор Иконников! Он крутил головой, смеялся и вытирал рукой слезы. Не смеялся только Стулов, стоявший с ошалело выпученными глазами. Но разве мог он изменить настроение остальных!

Трудно было сказать, сколько времени продолжалось это всеобщее веселье — пять минут или десять, но постепенно смех стал утихать, и тогда в кабинете раздался строгий голос Владимира Сергеевича:

— Что произошло? Почему вы бегали по комнате?

Смех сразу прекратился, и все увидели Владимира Сергеевича, которого не замечали до сих пор. Он вышел из-за широкой спины Чарси и стоял рядом такой же рослый и такой же законченно-правильный, как макет.

— А в самом деле, что произошло? — сказал секунду спустя другой голос, спокойный и серьезный. Принадлежал он, разумеется, Дмитрию Александровичу.

В кабинете снова стало тихо. Все смотрели на Владимира Сергеевича. Лидочка увидела, как у профессора Иконникова, хладнокровного, волевого профессора Иконникова, по-детски открылся рот и лицо стало таким растерянным, словно заговорил не Владимир Сергеевич, а макет робота.

Гончаров неторопливым шагом пересек кабинет и остановился перед Владимиром Сергеевичем.

— Будьте добры, Владимир Сергеевич, расскажите собравшимся, что вы здесь видели, — попросил он. — Пожалуйста, по порядку. С того момента, когда я объявил об индийском тесте.

На лице Владимира Сергеевича изобразилось холодное недоумение.

— Почему вы спрашиваете именно меня? Не лучше ли спросить тех, кто здесь бесчинствовал, например моего двойника? Он отличился больше других.

— Нет, я хочу спросить именно вас, Владимир Сергеевич, — с вежливой настойчивостью повторил свою просьбу Гончаров. — Расскажите, пожалуйста, по порядку, что вы видели.

Владимир Сергеевич нахмурил брови.

— Ну что ж, если вы так хотите, то я могу рассказать. Мне это ничего не стоит. Вы объявили о каком-то тесте, привезенном из Индии, и пригласили всех к своему приятелю. Мы оделись и вышли из корпуса. У входа мы посовещались, как лучше доехать до дома вашего приятеля — на такси или на троллейбусе, но вместо этого зачем-то вошли назад в корпус и стали подниматься по лестнице. Потом мы снова вошли в кабинет. Вы предложили мне занять место в углу за этой скульптурой, и вовремя, иначе меня сбили бы с ног. Присутствующие словно сошли с ума — стали бегать по кабинету, опрокидывая стулья и размахивая руками.

— Благодарю вас, достаточно, — прервал его Гончаров и повернулся к профессору.

— Если мне не изменяет память, Роман Николаевич, в одном из своих интервью вы сказали, что совершенно невосприимчивы к гипнозу, назвав при этом имя знаменитого гипнотизера, которому по предварительной договоренности не удалось вас загипнотизировать.

— Да, это так, — подтвердил профессор.

— Поздравляю вас, Роман Николаевич. Этот факт говорит о том, что вы исключительная личность, явление почти уникальное, потому что Арсеньев очень сильный гипнотизер. Не много найдется на этой земле людей, которых он не мог бы загипнотизировать.

Гончаров сделал паузу, внимательно глядя на профессора.

— Я сказал «почти уникальное», потому что есть среди присутствующих одна еще более сильная личность, которую даже мне, как я ни старался, не удалось загипнотизировать. Это товарищ главный инженер.

Он указал рукой на Владимира Сергеевича.

— Я попросил именно его рассказать о разыгранной здесь маленькой интермедии, за которую приношу всем извинения, так как считаю его самым беспристрастным свидетелем из всех здесь присутствующих. Его глаза, как объектив фотоаппарата, регистрируют только то, что происходит в действительности. В нем нет того загадочного призрака, о котором говорил мой друг и который есть в любом из вас. Его невозможно сбить с толку никаким гипнозом. Вот это человек! Настоящий Гомо сапиенс! Не такими ли людьми вы мечтаете заменить наше грешное, несовершенное человечество, Роман Николаевич?

— Ве-ли-ко-лепно!

Это сказал Соселия. Он вскочил с места и подошел к Гончарову, возбужденный и взволнованный.

— Великолепно, Дмитрий Александрович! Разрешите пожать вам руку. Ваше доказательство изумительно и оригинально. В юридической пауке это называется «аргументум ад гоминем».

— Именно так, — улыбнулся Гончаров. — Аргумент, основанный на апелляции к чувству. Успешно применялся в древнем мире, но отвергнут и забыт современной юриспруденцией.

Он снова обратился к профессору:

— Слово за вами, Роман Николаевич. Хотелось бы знать, как вы относитесь к идее протокола?

Наступил самый драматический момент в ходе консилиума. Иконников стоял с задумчивым видом. Лидочка смотрела на него не отрываясь. Она догадывалась, что сейчас происходит в душе профессора. Такие люди не любят уступать своих позиций. Володя, хорошо знавший научный мир, говорил как-то, что иногда даже ученые, считающие себя образцом принципиальности, идут на компромисс с совестью — только из боязни уронить свой авторитет в глазах окружающих.

«Ну что же вы!» — чуть не сказала Лидочка, глядя на профессора.

Иконников посмотрел па невозмутимо-спокойного Владимира Сергеевича, перевел взгляд на Володю, глянул на взволнованную Лидочку и, повернувшись на каблуках, пошел к своему столу. При общем молчании он поднял упавший стул и сел на него. Минуты две он сидел, барабаня пальцами по столу и о чем-то думая. Потом достал мундштук, вставил в него сигарету и закурил. Снова побарабанил пальцами. Лицо его прояснилось и стало спокойным. Продолжая сохранять задумчивый вид, он не торопясь достал из ящика несколько листков чистой бумаги и положил их на стол.

— Составляйте протокол, мы подпишем, — сказал он капитану Гринько.

Глава 14

Через два дня после консилиума Лидочка и Володя, а с ними и Гончаров уезжали в Москву. Уезжали радостные и счастливые, потому что их григорьевские приключения закончились на редкость благополучно. Результаты консилиума, как ни странно, удовлетворили всех его участников, за исключением, пожалуй, Стулова. Он очень обиделся на Гончарова за то, что его, уважаемого человека, кандидата технических наук, ударили по уху, как какого-нибудь пьяницу. Правда, удар был воображаемым, но благодаря гипнотической силе Дмитрия Александровича видели его все, как видели и трусость Стулова. У Роберта Евгеньевича даже ухо покраснело от нервного потрясения. Но что могло значить какое-то ухо, даже кандидатское, если остальные участники консилиума остались довольны его исходом!

Да, было неопровержимо доказано, что главный инженер завода «Металл» биоробот. Тем не менее никаких отрицательных последствий это для него не вызвало. Обсудив ситуацию, консилиум решил не сообщать об этом факте на завод, чтобы не вызывать ненужного ажиотажа, который может вредно отразиться на работе предприятия. Как руководитель Владимир Сергеевич совершенно безупречен, паспорт у него в полном порядке, и в известной степени он может быть приравнен к АСУ — автоматическим системам управления, находящим широкое применение на современных предприятиях.

Неожиданно просто решился вопрос и с Володей. Посоветовавшись, работники милиции предложили ему взять фамилию жены и сменить паспорт. Володя не задумываясь согласился и тут же написал заявление в паспортный стол. «Невелика потеря, — сказал он, — Аннушкин так Аннушкин. Очень милая русская фамилия, принадлежащая к тому же любимой женщине.» Дубликат паспорта был сразу же изъят, а протокол задержания разорван и брошен в корзину. Отныне феномен двойников Колесниковых милицию больше не интересовал и мог быть отнесен к компетенции ученых.

С учеными дело обстояло всего сложнее, так, по крайней мере, думала Лидочка. В самом деле, с появлением биоробота опыты профессора Иконникова, да и вся современная кибернетика превращались в сущие игрушки. Лидочка при всем своем техническом невежестве поняла это уже в начале консилиума по тому сопротивлению, которое вызвало сообщение о биокопии у всех трех ученых. Лидочка очень боялась, что профессор Иконников, даже убедившись в том, что все правда, откажется под каким-нибудь благовидным предлогом признать Владимира Сергеевича биокопией или потребует объяснить, как он был изготовлен. Но Иконников оказался порядочным человеком и, к счастью, не потерпел никакого ущерба от своей порядочности, как иногда случается.

Дмитрий Александрович очень умно все объяснил, поставив на свои места и современную кибернетику, и интересы ученых, и биоробота. Научное познание, сказал он, есть не только средство для достижения каких-то практических целей, но также и, главным образом, естественный процесс, содержание жизни для многих поколений. От современных роботов до искусственных биокопий — дистанция огромного размера. Было бы неэтично и даже опасно лишать человечество возможности пройти ее. Это значило бы грубо вмешаться в процесс познания, который при своем естественном развитии, может быть, и не приведет к созданию искусственных существ. Может быть, за это время будут сформулированы какие-то иные задачи и поставлены совсем другие цели. Именно по этой причине, добавил Дмитрий Александрович, создатели гомункулуса и отказались раскрыть свою тайну.

Поэтому пусть Роман Николаевич и его коллектив спокойно продолжают свои опыты с роботами, не обращая никакого внимания на главного инженера завода «Металл».

Столь же легко решился еще один вопрос, казавшийся Лидочке неразрешимым. Она очень боялась, что Стулов, движимый ненавистью к Володе и в отместку за якобы разбитое ухо, расскажет о консилиуме посторонним.

И действительно, Стулов подсел было к нему, чтобы побеседовать на эту тему и, беседуя, намекнул, что у Володи есть прекрасная возможность купить у него молчание.

Но Володя только рассмеялся в ответ, сказав: «Вы же умный человек, Роберт Евгеньевич. Неужели вам захочется, чтобы вас приняли за сумасшедшего?» И совсем прекрасно решилась проблема, камнем лежавшая на сердце Лидочки, беспокоившая и Володю.

После окончания консилиума Володя и Лидочка подошли к Соселии и Гринько, чтобы поблагодарить их за понимание и помощь. И тут Лидочка вспомнила нечаянную фразу, которую бросил Володя после визита Соселии к ним на квартиру. Он сказал тогда, что Дмитрий Александрович, может быть, сумеет сделать операцию жене Соселии без опасного для нее наркоза. И Володя не ошибся! Едва она напомнила ему об этом разговоре, как он немедленно привел Дмитрия Александровича, который в этот момент разговаривал с Иконниковым. Гончаров очень внимательно выслушал Соселию, подумал и сказал: «Пожалуй, я смогу помочь вашей женушке. Давайте-ка, везите ее к нам в Москву». И он дал Соселии свою визитную карточку, сказав, что место в их клинике найдется в любое время. Как обрадовался Соселия! У него даже глаза повлажнели. И наверное, не меньше его радовались Володя с Лидочкой…

И снова григорьевский вокзал, снова, как полмесяца назад, Лидочка уезжала в Москву. Но в какой компании и в каком настроении! В тот ставший уже невообразимо далеким вечер она испытывала чувство одиночества и безысходности, она казалась себе куклой, которой движут холодная воля мужа и случайные внешние толчки. Теперь же все чудесным образом переменилось. Словно упали мрачные декорации, кончилось глупое театральное действо, и открылась жизнь — настоящая, радостная, с захватывающими перспективами.

Был полдень, потому что уезжали проходящим, а не фирменным, и было солнечно, и голов а у Лидочки чуть кружилась от сильного чувства радости, которое она испытывала.

Они стояли в толпе на перроне, ожидая, когда из вагона выйдут приехавшие и начнется посадка.

— Эмоции, эмоции… — с доброй улыбкой говорил Гончаров; глядя на обнимающихся и целующихся людей. — Какой драматический парадокс! Чтобы вырваться из состояния животности, человек должен преодолеть земное притяжение эмоций, но тогда он попадает в безвоздушное пространство холодного рассудка, в котором задыхается душа. Что делать?

— Пользоваться скафандром, как космонавты, — смеясь, сказал Володя.

— Не подойдет… Душе в скафандре тесно. Ей подавай ширь необъятную, особенно русской душе.

— Тогда остается рецепт Романа Николаевича. Помните его последнюю идею? Сначала на смену человеку придет сверхкибернетическое общество, которое решит все проблемы, а потом в этом обществе вспыхнет чувство. И начнется новая диалектическая, так сказать, спираль.

Гончаров засмеялся.

— Да-а… оригинальная идея. Сначала зальем водой костер, а потом из мокрых головешек соорудим новый и будем раздувать его что есть мочи. Вот Лидочка уже пыталась разжечь одну такую головешку, да ничего у нее не вышло. Правда, Лидочка, или я ошибаюсь?

— Нет, не ошибаетесь, — сказала Лидочка, как всегда с интересом слушавшая разговор друзей. — С ним ничего невозможно поделать. В этом-то я убедилась. Мне теперь страшно подумать, с кем я жила.

Гончаров прижал руку к груди.

— Я еще раз приношу вам свои извинения, Лидия Ивановна.

— Да ну что вы! Это я должна перед вами извиниться. Ведь это из-за меня мы попали в милицию и началось все…

— А вот об этом-то можете не беспокоиться. Что ни делается, все к лучшему, как говорит народная мудрость. Зато теперь гомункулус находится под официальным контролем, да и профессору Иконникову консилиум, кажется, пошел на пользу.

— Да, если он действительно принципиальный человек, то должен пересмотреть свою дикую философию, — заметил Володя, — или, во всяком случае, не будет теперь ее пропагандировать.

— Смотрите! — воскликнула вдруг Лидочка. Мужчины повернули головы.

По перрону им навстречу шел Владимир Сергеевич, чинно неся букетик алых гвоздик, завернутых в целлофан. Он остановился у предыдущего вагона и, не обнаружив на месте номера, недовольно поморщился и обратился с вопросом к проводнице. Потом двинулся дальше.

— Меня ищет! — пробормотала пораженная Лидочка. — С цветами…

Она увидела, как посерьезнели лица мужчин.

— Не может быть! — не очень уверенно проговорил Володя.

Гончаров ничего не сказал. Он смотрел не отрываясь на Владимира Сергеевича, и лицо его было как каменное.

Владимир Сергеевич глянул на номер их вагона, из которого выходили последние пассажиры, и проследовал дальше своей размеренной поступью.

И тут они увидели вдалеке, у соседнего вагона, группу солидных мужчин, вокруг которых толпились такие же солидные люди с цветами и вертелся фоторепортер, делая снимки.

Владимир Сергеевич выпрямился, вытянул руку с букетом и направился к приехавшим, очевидно какой-то делегации.

— У них же юбилей завода! — вспомнила Лидочка.

— Фу, черт! — засмеялся Володя. — А я уж подумал…

— Я тоже подумала, — засмеялась и Лидочка.

А Гончаров подхватил чемодан и сказал:

— Ну что? Будем садиться?