Человек из Армагеддона

3

Густой и горький, настоянный на степных пожарах вечер затопил военный городок. Темные дома, казалось, тянулись очень далеко, может быть, в космос. И нигде ничего не было, кроме рядов утлых пятиэтажек с пыльными окнами, тускло отсвечивающих закатом полуцилиндров алюминиевых ангаров, да растрескавшегося, медленно отдающего дневной жар асфальта. Вот и все мироздание.

В затерянном посередине вселенной кафе горел неяркий свет.

Эксперт знал, что в любой командировке бывают такие часы, дни, а то и недели, когда делать решительно Нечего, и это изматывает больше всего. Вообще, во время служебных поездок люди не живут в полном смысле этого слова, а выполняют какое-то задание. Смысл и цели поездки заранее определены, поэтому все, что вне этого смысла имеет некий необязательный характер, кажется несущественным и по определению, не имеющим значения и последствий. Отсюда и неразборчивость в знакомствах, и легкое отношение к деньгам и многое, многое другое…

«Впрочем, все это в прошлом, - думал Эксперт, - непонятно только, почему этот заброшенный городок при полигоне вызывает во мне чуть ли не нежность? Может быть, это какая-то разновидность ностальгии? Фантомные боли в ампутированном призвании? Хотя, наверное, дело не в месте, а в прокатившихся с того времени, когда я здесь был в последний раз, годах. Молоды мы все тогда были, вот в чем дело. И еще, как это… «Мы были слугами весел, но владыками морей…»[1] Чепуха, разумеется. Мы были молодыми дикарями с высшим техническим образованием и ворохом амбиций вместо нравственного инстинкта. Мы жили да были, но бывшими стали… Слишком много существительных в прошедшем времени».

Журналист со Священником, похоже, нашли общий язык. Впрочем, Священник, переодевшийся в джинсы, походил скорее на стареющего хиппи, чем на служителя культа. Особенно с банкой пива в руке. Журналист что-то экспрессивно рассказывал Священнику, то слушал его серьезно, временами кивал, иногда смеялся. Судя по доносящимся обрывкам фраз, речь шла о том, что военные предприятия чем-то похожи на монастыри. Не совсем, конечно, но все-таки. И женщин там мало, отсюда всякие-разные прибабахи у сотрудников.

«Удивительно, - подумал Эксперт, - гуманитариям всегда найдется, о чем поговорить, хотя бы повод для ссоры, но найдется. Повод для ссоры, это ведь какая-никакая, а точка соприкосновения. У нас, молодых технарей из оборонки, тоже когда-то находились общие темы для разговоров, поводы мириться и ссориться. Чертова секретность немного портила дело, но зато давала чувство причастности. Причастности к чему? Кстати, женщины в экспедициях были. Их брало начальство, специально для себя, но и остальным перепадало. А еще были одуревшие от однообразной жизни офицерские жены…»

- А знаете, - Эксперт отхлебнул пива, - если бы войну не упаковывали в разные декоративные обертки, то нам сюда и ехать бы не пришлось. С незапамятных времен существует странный симбиоз искусства, оружия и религии. Трудно сказать, что к чему прилепилось, но скорее всего первично все-таки оружие. Палкой человек сначала убил, а уже потом превратил ее в предмет культа и произведение искусства, не в ущерб, впрочем, первоначальным качествам. Издревле взращено в человеке мистическое отношение к средствам убиения себе подобных. Каждое выдающееся средство уничтожения автоматически приобретало и сакральные свойства. Особенно уникальные экземпляры. Тем и вовсе давали имена, поклонялись и все такое… Вспомните «Эскалибур», «Большая Берта», «Катюша», «Малыш», «Толстяк»… Зачем, спрашивается, украшать драгоценными камнями ручку хорошо отточенного куска железа, единственное предназначение которого выпустить кому-то кишки?

- Люблю тебя, булатный мой кинжал, товарищ верный и холодный! - Журналист сделал себе бутерброд и стал демонстративно жевать. Наверное, он искренне считал, что технарям не стоит вмешиваться в разговор интеллектуалов. Даже если те говорят просто о девочках.

- Церковь всегда была против убийства… - Священник понял, что сморозил ерунду и смешался. - А вообще-то, конечно, много чего делалось «к вящей славе Господней» вопреки его заповедям.

- А.Д.М. своею кровью начертал он на щите, - с удовольствием процитировал Журналист. - А, собственно, к чему вы это все?

- Да так… - Эксперт был недоволен собой, мелькнувшую было мысль, не удалось сформулировать четко. Получился какой-то кисель. - Это я к тому, чтобы вы не считали себя нравственней и цивилизованнее этого старика, - помолчал и тихо добавил, - да и меня тоже.

- А вы, святой отец, действительно намерены вернуть заблудшую овцу в стадо? - Журналист сказал это, чтобы разрядить атмосферу, но Священник посерьезнел:

- Я такой же член комиссии, как и вы. А кроме того, я хочу понять, что заставило умного, талантливого человека уйти из меняющегося, наконец, к лучшему мира, жить отшельником и бог знает сколько лет в одиночку творить и испытывать машины для убийств себе подобных. Мне кажется, это важно.

- Я же говорю, что по сакральным причинам. И еще - жажда творчества. Не забывайте, что он, в полном соответствии с традициями своего искусства, считает, что делает оружие для защиты, а не для убийства. Практически в любой стране существует министерство обороны, и ни одного министерства войны. Да и воевало человечество, как правило, за мир.

Эксперт хотел продолжить, но кафе озарилось мертвенным фиолетовым светом. Извне, казалось со всех сторон, мгновенно заполнив собой пространство, хлынул тоскливый высокий звук. Казалось, сквозь череп протягивают тонкую, раскаленную добела проволоку. Звук оборвался. Плотная, болезненная тишина заложила уши. И никто не слышал последних слов Эксперта, а он просто повторил не очень смешную шутку своей молодости:

«Наша цель - мир во всем мире!

Заряжай!

Огонь!»