Чего стоит мечта?

Глава седьмая

Генри Торо сел на скамейку с беззаботным выражением на лице и принялся перечитывать газету в третий раз. Глядя на него, никому бы не пришло в голову, что ему есть дело хоть до чего-то во вселенной, но выглядеть безмятежным по мере надобности было одним из нескольких его талантов, и в данный момент крайне необходимым.

Поворачивая страницу газеты, он потихоньку взглянул на хроно — снова — и его тщательно скрываемая досада поднялась на следующий уровень. Мишень со своей свитой опаздывала на двадцать с лишним минут.

Он позволил себе в мыслях ворчание, никак не отразившееся на лице, и приказал себе не обращать ни малейшего внимания на сидящего слева молодого человека с пустым взглядом. Тот, казалось, читал книгу. На самом деле он только нажимал кнопку прокрутки через регулярные интервалы, невидящим взглядом уставившись в экран, и Торо надеялся, что у него хватит страниц до того, как цель выйдет наружу. Если какой-нибудь остроглазый охранник заметит, что кто-то сидит, глядя на пустой экран устройства для чтения книг, это вряд ли благоприятно скажется на их с Крогманом плане.

При мысли о партнере его ноздри слегка раздулись. Он понимал, почему Крогман не мог выполнить ликвидацию сам, но это не мешало ему все больше раздражаться оттого, что он сидит на виду, пока принцесса продолжает задерживаться. Именно Крогман создал их оружие, и Торо уже жалел о том, что не сам Крогман и нажмет на чертов курок. Вот только Крогман не мог идти не риск физического присутствия там, где мишень ликвидируют. Даже если в Звездном Королевстве на него ничего не было, но все же он являлся зарегистрированным психокорректором.

В отличие от многих государств, Звездное Королевство постановило, что любая принудительная корректировка психики по любой причине является незаконной. Ее применение в качестве наказания отвергалось не только Мантикорой, но многие другие миры разрешали принудительную корректировку индивидуумов, которых признавали опасными для самих себя или для общества. Там, где она была разрешена, ее рассматривали — по крайней мере, официально — как эквивалент старого оправдания по причине невменяемости. Однако, по мнению Мантикоры, психокорректировка никого не излечивала , а просто втискивала новый набор побуждений, которые заставляли скорректированного индивидуума вести себя так, как будто он излечился. Разумеется, для общества это большое облегчение, и вполне может предотвратить «скорректированного» серийного убийцу от совершения новых преступлений, но мантикорцы считали, что гораздо проще и этичнее — и нравственнее — расстрелять кого-нибудь, чем обречь на пожизненный срок в тюрьме из собственного черепа. Кроме того, даже там, где корректировка часто применялось, кое-кто заявлял, что она разбаловала психиатров: зачем решать проблему, когда можно просто установить программу, чтобы проблема никого не беспокоила… кроме, конечно, того, кто этому подвергся?

А еще существовали режимы, которые просто обожали корректировку. Она была слишком дорогой, чтобы использовать ее в массовом порядке — в основном из-за требуемого времени, так как стоимость материалов была смехотворно мала — но крайне эффективна в использовании против стратегических целей, вроде ключевых лидеров оппозиционных групп. Возможности для военного применения корректировки тоже не остались незамеченными. Хотя Денебские соглашения запрещали корректировку пленных вражеских военнослужащих, все знали, что это все равно произойдет, если кто-то решит, что ему это сойдет с рук. Разработка препаратов и методов сопротивления ей сотни лет была приоритетной задачей всех крупных вооруженных сил, и по большей части им удалось произвести действенные средства защиты. Они не были совершенны, и обычно их можно было сломать с помощью старинных методов: сенсорного голода или систематического избиения. Они также нуждались в периодическом обновлениях, по мере того, как методы корректировки совершенствовались в преодолении защиты, но по крайней мере защите удавалось не дать корректировщикам сделать реальностью докосмический кошмар массовой промывки мозгов.

Но, как и с любой другой технологией, просто загнать корректировку обратно в бутылку оказалось крайне сложно. Торо не мог представить, чтобы ему самому понадобились такие услуги. Внушить своему мозгу непреодолимое принуждение — даже по собственному выбору? Нет, спасибо большое. Он решил, что обойдется. Однако кое-кто именно так поступает, по самым разным причинам: от стремления избавиться от неизлечимой привычки до желания похудеть, а кто-то боялся, что побуждения в темных уголках души доведут его до преступления. Звездное королевство отвергало принудительную корректировку, но не мешало тем, кто добивался ее добровольно, и небольшая, строго регулируемая и находящаяся под пристальным присмотром индустрия психической корректировки существовала только для того, чтобы предоставлять услуги тем, кто в них нуждался.

Именно поэтому у Крогмана не должно было быть ни малейшей связи, включая просто нахождение поблизости, с молодым человеком с электронной книгой. В мозгу самого тупого охранника во вселенной зазвенит оглушительный сигнал тревоги, если известный корректировщик будет находиться рядом с «одиноким сумасшедшим убийцей», который сумел убить наследную принцессу Мантикоры.

Даже регистрация Крогмана как психокорректировщика в иммиграционной службе Мантикоры по приезде в Звездное Королевство уже включала в себя определенную долю риска. Но это было необходимо. Хотя Крогман никогда бы не выбрал своего собственного пациента — или любого, с кем он встречался с какой угодно целью — но ему нужен был доступ к больничным делам и необходимой аппаратуре. Лучший способ этого добиться — спрятаться у всех на виду за личиной зарегистрированного корректировщика с небольшой, но достаточной практикой, а настоящий Жан-Марк Крогман был обученным и компетентным корректировщиком в Солнечной лиге. Таким стал и нынешний Жан-Марк Крогман (хотя он придерживался гораздо более скромной роли, учитывая свою клиентуру), а поскольку настоящий Крогман больше не нуждался в своей личности, человек, носящий ее сейчас, позаимствовал ее без особых проблем или колебаний. В конце концов, только ему и «Генри Торо» известно о том, что настоящий Крогман мертв.

С такой удобной, внешне законной личностью, для теперешнего Крогмана оказалось проще простого создать эффективное прикрытие, и Организация — по мнению Торо, одно из самых банальных названий которое могла выбрать для себя местная организованная преступность — была рада заполучить своего собственного корректировщика. Преступным главарям все время требовалась корректировка для тех или иных целей, и они щедро платили за услуги Крогмана. С другой стороны, даже Организация была не в курсе внештатных дел, за которые иногда брались Крогман и Торо. Оно и к лучшему. Все-таки паре заправил Организации не повезло заполучить подчиненных с воображением, способных представить выгоду от того, если кто-то из его соперников вдруг, без всякой видимой причины, застрелит их общего босса (тем самым создав вакансию наверху), прежде чем погибнуть под ураганным огнем телохранителей этого самого покойного оплакиваемого босса.

Конечно, и Организация, и силы правопорядка прекрасно знали о том, как можно злоупотребить корректировкой, и это было одной из причин, почему закон не очень доверял этой профессии. Служащие королевского правосудия привыкли рассматривать возможность корректировки в каждом случае, где убийца «просто выходил из себя», и для обученного психиатра было относительно легко обнаружить признаки корректировки. Но именно поэтому Крогман и ему подобные требовали такой астрономической оплаты, так как настоящее их искусство заключалось в незаметности, осторожной вербовке, анонимности и запутывании следов.

Каждый полицейский знал, что корректировка может быть возможным объяснением почти для любого убийства, но хорошие корректировщики с преступными наклонностями были редки, и вся деятельность корректировщиков тщательно регулировалась. Из-за этого настоящие скорректированные убийцы встречались гораздо реже, чем предполагали авторы плохих детективов. В результате следователи предпочитали искать сначала более привычные мотивы, поэтому Крогман старался по возможности выбирать в качестве орудия кого-то имеющего мотив. Когда кто-то убивает того, кого всегда ненавидел, полиция смотрела на прошлое убийцы и жертвы и там находила их мотивацию, а не искала мистических и маловероятных причин.

Кроме того, Крогман предпочитал программировать орудия как камикадзе. Конечно, он не хотел, чтобы казалось, будто они намеренно стремятся к самоубийству — вот это могло навести гадкую, подозрительную полицию на мысль о корректировке — но было относительно легко запрограммировать кого-то сделать ошибку со смертельным исходом, если в дело вступали телохранители. Другим излюбленным методом Крогмана были убийства-самоубийства любовников, потому что они встречались так часто, что полиция считала их обычным делом. Только когда у него не было никакого другого выхода, он полагался на орудие без личного мотива для нападения, а тогда он всегда старался, чтобы убийца не пережил жертву.

Но главным ключом к успеху было никогда не забывать о том, что лучший способ избежать обнаружения — это с самого начала спланировать все так, чтобы никто не мог подозревать, что убийце приказали убить. Его нынешнее орудие было шедевром. Эту ликвидацию заказали больше земного года назад, и последние десять месяцев выбранный им молодой одинокий бродяга систематически выработал все признаки опасно одержимой личности. Его дешевые комнаты превратились в настоящий храм наследной принцессы Адриенны. Под влиянием «корректировок» Крогмана он начал со случайных, несвязных дневниковых записей и постепенно дошел до безумной одержимости принцессой. То, сколько времени он потратил на собирание своей коллекции фотографий, бумажных и электронных вырезок и дневников обязательно убедит любого, кроме разве что самого параноидального и неутомимого из следователей, в том, что это все действительно работа одинокого безумца.

Это была главная линия обороны Крогмана, и по его расчетам она должна выдержать. Если же нет, его второй линией защита была анонимность. Никто никогда не видел его вместе с бродягой, и он предусмотрел до мелочей, чтобы не существовало ничего, что бы даже косвенно связывало его с инструментом.

И конечно, он постарался, чтобы данный молодой человек ни в коем случае не пережил свою жертву.

Все это объясняло то, почему никто, кроме Торо, не мог осуществить нападение. Кто-то должен был это сделать, хотя бы из древнего принципа «простота — залог успеха». Человеческий разум — сложный механизм. В соответствующих обстоятельствах он может превозмочь даже самую глубокую и тщательную обработку, и чем корректировка сложнее, тем больше возможностей для разума скорректированного индивидуума найти щель в программировании и выскользнуть сквозь нее. Значит сложный пусковой механизм увеличивал риск неудачи экспоненциально, а они не могли позволить себе ни единой промашки в этой операции. Поэтому пусковой механизм был как можно проще: невинный визуальный ключ, который ни один следователь, изучающий запись камеры безопасности, не сможет связать с атакой.

В данном случае им был красный носовой платок в нагрудном кармане читающего газету и пьющего лимонад человека, и чихание.

Теперь остается только дождаться, пока мишень не припрется наконец сюда, чтобы Торо мог запустить орудие и покончить с этим делом.