Чаттануга

Пик Вечного Света

В Предкамере Глубокой Печали он глубоко опечалился.

Предкамерой звался испещренный выбоинами гранитный шлюз. Вход и выход – герметичные колесные конструкции из кустарного чугуна. В уголке робот с проволочной катушкой, соплеменники которого вымерли лет двести назад, мрачно полировал черный шифер двери.

Гермодверь отворилась с внезапным хлопком.

За ней стояла Люси – белая и шуршащая. Его жена облачилась в свадебное платье.

Пита остолбенел. Уродливый наряд не попадался ему на глаза с тех пор, как их с Люси соединили узами брака. Она замерла за круглым, разверстым стальным проемом.

– Вам не по нраву мой сюрприз, мистер Перец?

Пита сглотнул.

– Что?

– Мой сюрприз! Сюрприз на годовщину – для вас! Я же предупредила: у меня для вас сюрприз!

Пита пытался обрести подобающую мужу самоуверенность.

– Я и подумать не мог, что ваш сюрприз будет столь… волнующим! Что до меня, я принес вам лишь этот скромный дар. Он распахнул саквояж и извлек перевязанную лентой коробку.

Люси подалась вперед, как балерина, на цыпочках.

На долгий, емкий, безопасный миг их взгляды встретились.

Молчание, думал Пита, вот краеугольный камень нашего союза. Исполнение супружеского долга – святая обязанность молодежи. Всякому мужу необходимо придумать собственный способ выжить в условиях полувекового брачного контракта. Брак на Меркурии – это продленная юность, сплошное неудобство, долгое и опасное. Брак похож на лаву, опаляемую Солнцем.

Так зачем же, размышлял Пита, Люси надела свадебное платье? Неужто ей кажется, что призрачное зрелище его обрадует? Он слишком хорошо знал супругу, чтобы решить, что она хочет его задеть, однако сам сжег черный свадебный костюм, как только позволили приличия.

Увидев, что лицо Питы обретает естественный цвет, Люси подпорхнула ближе.

– Вы купили мне подарок, мистер Перец?

– Мой подарок на годовщину не «куплен», – сказал Пита, глотая оскорбление. – Я его изготовил.

Он протянул коробку.

Повозившись с лентой, Люси схватилась за герметичную крышку.

Пита использовал паузу, чтобы изучить свадебный наряд жены. В свое время он не разглядел ритуальное одеяние как следует, будучи слишком травмирован бракосочетанием с облаченной в него женщиной.

Тут было на что посмотреть. С технической точки зрения, если говорить о встроенной системе жизнеобеспечения, плетении, вышивке, выточках и тому подобных ткацко-инженерных придумках, свадебное платье являло собой триумф дизайна.

Кроме прочего, Люси оно действительно шло. Его супруга и в 27 лет сохраняла пропорции 17-летней невесты. Неужели тут содержался некий тонкий намек?

Глядя в коробку, она потрясла ее и замерла, услышав позвякивание.

– Множество крошечных предметов – что это, мистер Перец?

– Мадам, эти золотые звенья пристегиваются одно к другому. Соединяясь, они образуют ожерелье. Дизайн ожерелья основан на том же принципе, что и умный песок, применяемый на открытых горнорудных разработках. Это более чем искусный инженерный проект, если можно сказать такое о своей поделке.

Жена храбро кивнула. Сражаясь со свадебной юбкой, она неуклюже взгромоздилась на высокий тонкий стул из литого стекла. Наклонила коробку, опять принялась ее трясти – и армия золотых звеньев со звяканьем и звоном рассредоточилась по черному базальтовому столу.

Люси безмолвно изучала рассыпавшиеся звенья и явно недоумевала.

– Если совместить их одно с другим, получится ожерелье, – настаивал Пита. – Попробуйте, прошу вас.

Люси попыталась соединить сегменты ожерелья. Она понятия не имела, каким должен быть результат. Женский пол отличало отсутствие навыков трехмерного моделирования.

На Меркурии отродясь не было дам-инженеров. Специализация женского пола была иной: питание, духовность, детовоспитание, жизнеобеспечение, биотехнология и политическая интрига.

В ищущих пальцах Люси внезапно сощелкнулись два звена.

– Ах! – воскликнула она и стала разъединять звенья. Те хоть и вращались, но скорее лопнули бы, чем разделились. – Ах, как ловко придумано.

Пита подступил к столу и сгреб пригоршню звеньев.

– Давайте соединим их вместе? Поскольку вы облачились сегодня в свадебное платье, думаю, тематически будет уместно, если вы наденете и новособранное свадебное ожерелье. Я хотел бы увидеть вас в нем, прежде чем мы разлучимся.

– Значит, так тому и быть, – сказала она. – Мистер Перец, свадебное ожерелье женщины называется «мангалсутра». Такова традиция. Такова священная история женщин. Мангалсутра символизирует преданность, две жизни, соединенные общим предназначением. Так повелось еще на Земле.

Пита кивнул.

– Я забыл слово – «мангалсутра».

Оба сидели на стеклянных стульях и трудились над мангалсутрой, соединяя блестящие звенья. Пита был доволен тем, как все повернулось этим утром. Конечно, он страшился встречи с женой – десятая годовщина считалась чрезвычайно важной датой, ибо требовала от супругов особого социального взаимодействия.

Супружеские визиты – это суровое испытание для любого меркурианского мужа. Предпринимая посещение жены, Пита обязан был покрыть себя формальной вуалью, вооружиться дуэльным жезлом и прокрасться в зловещую и душную Предкамеру Сладостного Предвосхищения.

В этом церемониальном переходе между мужской и женской половинами Люси обычно приветствовала его – как правило, она не опаздывала – и произносила пару-тройку вымученных фраз. Затем она вела супруга в Будуар.

Внутри Будуара приличные мужчины и женщины не разговаривали никогда. Они молча предавались обязательному брачному действу. Если им сопутствовала удача, после они засыпали.

Утром они проходили через еще одно требуемое взаимодействие, разлучаясь в церемониальной Предкамере Глубокой Печали. Обычно, чем короче супружеские расставания, тем лучше.

День годовщины, однако, никак не может быть короток. И все-таки сборка ожерелья стала для обоих приятным отвлечением. Нервные пальцы занялись делом, как при поглощении закуски.

Когда все молчат, недопонимания не возникает.

Пита заметил улыбку жены, наблюдавшей за тем, как споро удлиняется ожерелье. Хитроумный план с подарком, без сомнения, оправдал себя. За десять лет брака жена не раз намекала на то, что хочет традиционное супружеское ожерелье. То была женская реликвия, некогда ценившаяся матерями-основательницами колонии; священное для слабого пола суеверие, имевшее смутное отношение к религии, эксцентрическое и мистическое; как называли его сами женщины – «мангалсутра».

Само собой, Пита улучшил примитивную конструкцию, осовременив ее посредством новейших технологий, но если Люси и заметила новшества, то ничего о них не сказала.

– Сядьте поближе ко мне, мистер Перец! – предложила она.

– Учитывая пышность свадебного платья, не уверен, что это возможно!

– Ах, не обращайте внимания на огромные белые юбки – что с моим бедным старым платьем станется? Вы не согласны?

Пита знал, что глупить и соглашаться с коварным суждением не стоит, однако же пододвинул свой стеклянный стул ближе к стулу жены. Искривленные ножки исторгли визг из полированных плит.

Люси искоса взглянула на Питу.

– Мистер Перец, как вы думаете, я состарилась?

Пита возился со звеньями ожерелья. Он знал, что происходит. Супруга наносила знаменитый женский удар из тех, что наполняют жизнь мужчины опасностями.

Правильно ответить на такую провокацию невозможно. Сказать «нет» – значит упрекнуть Люси в том, что она все еще неоперившаяся 17-летняя девушка. Это междометие увенчает десять лет их брака оскорблением.

Но ответить Люси «да» и констатировать, что она, да, визуально постарела, – о, сколь груба подобная оплошность! Люси тут же станет узнавать, что за мрачное лихо сгубило ее красоту. Мышьяковая каменнопыльная лихорадка? Витаминный дисбаланс кожи? Меркурианские дамы ограждены от сияния Солнца навеки.

Слабое притяжение планеты формировало у местных женщин особый скелет. Плечи Люси были узкими. Длинный хребет с неплотно пригнанными позвонками переходил в очень длинную шею. Изящный узкий таз совершенно не походил на широкие, плодородные, виляющие бедра женщин Земли.

Пита и сам родился на Меркурии. Его кости тоже были длинны и хрупки, его печень полнилась минеральными токсинами. Будучи мужчиной, он точно знал, что после десяти лет брака выглядел старше. Впрочем, обсуждать это с женой не стал бы.

Задавая опасные вопросы, женщина напрашивается на оскорбления. В аду не найдется бесов, сравнимых с униженными меркурианками! Любая грубость, малейший намек на бесчестье отзовутся в герметичной теплице пурды бесконечными изуверскими злоумышлениями. Начнутся интриги. Скандалы. Дуэли. Политические расколы. Гражданская война.

– Как же много тут золотых звеньев! – заметила Люси, моргая. – Ваше ожерелье-мангалсутра достанет от моей шеи до пола!

– Пятьсот семь звеньев, – отозвался Пита рефлекторно.

– Зачем так много, мистер Перец?

– Именно столько раз мы с вами занимали Предкамеру Глубокой Печали. Включая сегодняшний день, день нашей десятой годовщины, разумеется.

Руки Люси оцепенели.

– Вы считали наши супружеские связи?

– Мне не нужно было их «считать». Они все значатся в моем календаре встреч.

– Мужчины – странные существа.

– Мы пропустили несколько назначенных встреч. Вследствие болезни или под гнетом дел. Иначе – и это логично – наша десятая годовщина ознаменовалась бы пятьюстами двадцатью звеньями.

– Да, – протянула Люси, – я знаю, что мы пропускали встречи.

Вновь возникла пауза. Напряжение чуточку усилилось. Супруги возились со свадебным ожерельем. Наконец, оно было готово.

Люси соединила открытые концы предусмотренной мужем застежкой – скромным и простым фермуаром с большими рубинами. Вышло длинное, золотое, змеевидное женское украшение. Люси несколько раз обернула им свою утоньшавшуюся к голове шею.

– Мадам, – произнес Пита, ловя момент, – это ожерелье-мангалсутра, которое я изготовил для вас на своей сборочной аппаратуре, пока не завершено. Вы и сами это видите. Один его конец остается открытым – и неспроста. Так задумано, чтобы вы – и я – могли в будущем добавлять новые звенья. Множество новых звеньев к этой золотой свадебной цепочке, мадам, – с этого счастливого дня до нашей последней, пятидесятой, Золотой Годовщины. Таков мой обет вам в связи с этим подарком. Дела – не слова.

Люси запунцовела и отвернулась. Подобрав пышные юбки, она встала со стеклянного стула и на цыпочках подошла к висевшему на гранитной стене портрету в раме.

Пита следил за взглядом Люси. На портрете была запечатлена знаменитая женщина – миссис Жозефина Чан де Гупта, одна из матерей-основательниц колонии.

Мать де Гупта была для меркурианок культурной героиней. Грозная пожилая матрона лично вынянчила шестьдесят шесть клонированных детей. Она стала прародительницей половины из миллиона с лишним жителей современного мира.

Да, Мать де Гупта истово обожала материнство – большей частью за то, что могла командовать маленькими беззащитными людьми. Великую сагу о Матери де Гупте Пита изучал в киндер-школе. Там доминирующие женщины контролировали детство во всех аспектах, сохраняя культурные ценности общества для грядущего.

Гнетущие дни в душной киндер-школе Пита не забудет никогда. Супруг Матери де Гупты, равно знаменитый капитан де Гупта, сочинил меркурианские законы гендерного разделения и создал пурду. Не надо быть гением, чтобы понимать мотивы старика,

Люси преспокойно игнорировала яростную старушку-родоначальницу в раме. Она изучала собственное отражение в наклоненном сияющем стекле.

– Каждое звено этой цепочки мною заслужено, – провозгласила она. – Пятьсот брачных связей! Мои позы были неловкими, тело увлажнялось выделениями… Однако теперь я и правда понимаю, отчего брак священен! Взгляните! Взгляните на мою прекрасную мангалсутру! Я всегда такую хотела! Отныне я облечена достоинством! С цепью на шее я могу держать голову высоко!

Героическим усилием Пита сдержал ответ на этот странный выкрик. Во-первых, Люси ошиблась в числе связей; во-вторых же, тяготы брака ложились на него куда большим бременем.

Женщинам в браке легко. По сути, от них только и требуется, что лежать на кровати, согнув ноги так, чтобы колени смотрели в потолок. Мужчину же общество принуждает укутываться вуалью и красться в женские помещения подобно убийце, словно бы личность и цели мужчины – это некий кошмарный секрет.

Обычай полной секретности для действий, требуемых законом! Вот каких чудовищ рождает столкновение несовместимых мировоззрений. Десять лет Пита был покорен долгу брачных сношений, воровато проскальзывая в шлюзы и выскальзывая из них, – и все равно женщины называют мужчин лицемерами.

– Я исполняла свои обязанности десять лет, – заявила Люси отражению. Вдруг она обернулась и прожгла Питу взглядом. – Иногда только долг удерживает меня от дурного смеха.

– По крайней мере после десяти лет брака, – парировал Пита, – нас не заставят слушать глупые любовные песни.

Оба молча погрузились в свои мысли, затем Люси посмотрела Пите в глаза.

– Плановый брак – это орудие политического угнетения!

Пита сжал губы. Меркурианки становятся особо опасны, когда заводят песнь о мнимом «угнетении». Они редко умирают под гнетом чего-либо, зато мужчин за угнетение частенько забивают до смерти.

– Однажды в этой самой Предкамере вы сказали мне, что брак есть гнетущий моральный долг перед основателями этого мира, – Люси погладила сверкающую золотом шею. – Я в жизни так не рыдала! Но, разумеется, вы говорили правду – правду, какой, по меньшей мере, она видится мужчинам.

Пита как ужаленный вскочил с грациозного стула, и тот со сдержанным стеклянным звоном повалился на каменный пол.

– Должно быть, наши предки обезумели, – продолжала Люси со спокойствием женщины, произносящей слова, на которые мужчина не осмелился бы. – Они подарили нам эту причудливую, извращенную жизнь – жизнь, которую мы сами ни за что для себя не выбрали бы. Наш брак – наше угнетение – это не наша вина. Я не виню вас, Пита. Уже нет. И вы не должны теперь винить меня. Мы с вами – жертвы традиции.

Пита сложил пальцы щепоткой и дотронулся до усов.

– Миссис Перец, – сказал он наконец, – это верно, что у наших предков имелись мудрые и творческие представления о новом обществе. Они пробовали самые разные подходы, причем многие опыты провалились. Создавать этот мир, наш мир, живой мир на голых скалах было непросто. Мои технические преимущества перед прародителями огромны, но и я, конструируя его, каждодневно совершаю ошибки.

Люси глядела на него и моргала.

– Что? Что вы такое говорите? Вы что, меня не слушали? Я только что сказала, что вашей вины тут нет! В том, что вы – мой муж, нет вашей вины! Можете вы это понять? Я думала, вы будете счастливы услышать это от меня именно сегодня.

– Миссис Перец, вы не берете в толк мое суждение! Оно шире, чем любое личное суждение, чье бы оно ни было! Я утверждаю, что мы не вправе винить наших предков, а равно чернить их, пока не смиримся с собственными промахами, потому что людям свойственно ошибаться! Посмотрите, что мы с вами оставляем нашему будущему! Вы же понимаете, не так ли? Так будет честно и справедливо. Это очевидно.

Ничего очевидного Люси тут не видела. Или же очевидным ей казался некий чуждый Пите женский взгляд на вещи, согласно которому мужчина, отрицающий ее нынешние страдания, лжет самым подлым образом. Он оскорбил ее.

– Может, мы смирялись слишком часто? – вопросила Люси. – Говорили «да», когда нужно было сказать «нет»?

– Вы имеете в виду, миссис Перец, тот день десять лет назад, когда я сказал «да» и вы также сказали «да»?

– Нет же, вы никогда не понимаете по-настоящему важных вещей… Хорошо, да, отлично. Отлично! Вот что я имела в виду.

– Вы имеете в виду, что я должен был взбунтоваться? Отказаться от нашего планового брака? – Пита умолк. Он пытался хранить спокойный и серьезный вид, не выказывая яростных мыслей.

Люси ответила кротко:

– Я имела в виду, что взбунтоваться следовало мне.

– Как – вам? Почему?

Люси молчала, явно готовясь к очередному спонтанному выплеску эмоций.

Утро годовщины, начавшееся так тихо, совершило опасный для Питы поворот. Если мужчины узнают, что он говорил подобным образом с женщиной – тем более с женой, – его вызовут на дуэль. Расплата будет заслуженной.

– Ладно, – сказал Пита, – поскольку у нас годовщина, давайте обсудим сказанное. Вы очень смелы, раз подняли эту тему. Что до меня, я считаю наш с вами брак великолепным.

Люси просветлела.

– Вы так считаете? Почему же?

– Потому что это установленный факт! Взгляните на доказательства! Вот они мы – вы и я, муж и жена, – живущие на четырехкилометровой глубине под Северным полюсом планеты Меркурий. Воздух, вода, пища, гендерная политика, все то, что мы ценим, спроектировано и сконструировано. Однако же мы процветаем. Мы благоденствуем, мы живем благопристойной жизнью! Мы – два уважаемых, состоящих в браке человека! Всякий в этом мире скажет, что отношения Питы Переца и Люси Перец нормальны, надежны и продуктивны. Мы подарили миру сына.

Слушая эти увещевания, супруга нахмурилась:

– Они захотят от нас еще детей. Дня не проходит, чтобы дамы-старейшины не изводили меня вопросами о деторождении.

– Они обязаны так поступать. Они свое дело сделали, пришла наша очередь, – Пита поднял руку, предупреждая новое извержение эмоций. – Да, я помню – до того как был изготовлен Марио Луис Перец, я сомневался в том, стоит ли мне становиться отцом. Может, я переусердствовал в выражении своих чувств. То была моя ошибка. Я был молод и глуп. Я не ведал, что такое отцовство. Никогда не знаешь, какое счастье ждет тебя завтра. Если спрашивать у мальчиков или девочек согласия на взросление, дети никогда не вырастут! Они всего лишь дети, они взбунтуются и скажут «нет».

Супруга не удостоила его мудрое и логичное рассуждение ответом. Взамен она сверлила взглядом испещренную выбоинами каменную стену, и во влажных глазах женщины разгоралось удивление. Казалось, ее мысли захватила идея отмены полового созревания.

– Пусть наши дети изготавливаются, все равно у них должно быть по два родителя – это мудрая социальная политика, – упорствовал Пита. – Возможно, нас с вами принудили подчиниться традиции ради будущности. Однако я не погрешу против истины, сказав, что отцовство для меня полезно. Теперь у нас есть восьмилетний мальчик, зависящий от моего наставничества. Теперь я понимаю: мир не вращается вокруг меня. Меня и всего того, что я люблю: дизайна взаимодействий, эстетики, роботехники, метафизики… Когда мы с вами изготовили ребенка, я вынужден был осознать ценность жизни!

Эта проникновенная, ответственная речь в любой мужской дискуссионной группе пошла бы на ура; в обществе Люси, однако, она раскалила атмосферу пуще прежнего. Достойные чувства Питы пробудили в супруге скуку, даже некоторое отвращение.

– Значит, – сказала она наконец, – мальчик сделал вас счастливым?

– Я бы не сказал, что достиг Пика Вечного Света! Но кто из нас его достиг?

– Я рада, что вы счастливы, мистер Перец.

Пита не ответил. Он узнал одно из тех покорных, но агрессивных замечаний, которые женщины делают, готовясь к атаке.

Если слова женщины противоречат тому, что она явно хочет сказать, значит, ад близок как никогда.

Логика на женщин не действует. Их мозг устроен по-другому. Пите нужно было сменить тактику.

– Разве могу я быть счастлив, – сказал он веско, – покуда сижу здесь, в Предкамере Глубокой Печали?

– Мужья никогда не печалятся, покидая своих жен. Официальное название этой Предкамеры – дань социальному лицемерию, не более. Одна ложь из множества.

– Миссис Перец, прошу вас, не будьте столь политически дерзкой. Кто не сожалеет о пребывании в этой жалкой Предкамере? Не будете же вы отрицать, что это мрачное и душное помещение, обставленное к тому же из рук вон плохо? Будьте благоразумны.

– Ну да, эта ваша уродливая Предкамера уродлива, но совсем в ином смысле… Это неприятное, холодное и отвратительное место, но лишь по вине мужчин.

– Нам, мужчинам, Предкамера ни к чему! Мы о ней не просили! Будь наша воля, мы бы сразу шли в Будуар. Он широк и повсеместен, а еще в нем есть пиво и закуски!

– Мистер Перец, над вами властвует чисто мужское заблуждение, – процедила Люси сквозь зубы. – Будуар, где мы с вами вступаем в супружескую связь, – это даже не моя комната! У меня имеется собственная. Она куда красивее, чем безвкусный бордельчик, где нам положено соединяться.

Бесцеремонное утверждение застало Питу врасплох.

– В моей брачной постели спят другие мужчины?

– Сэр, это не «ваша» постель! Так или иначе, она слишком жесткая.

– Мы с вами обсуждает не жесткость!

– Во всяком случае, для нас, женщин.

– Ладно, вы этого хотели! – возопил Пита. – Хотите удивиться – пожалуйте в мой барак! Мы, мужчины, живем теперь в роскоши! У нас есть гимзалы, сауны, шкафы для инструментов, все, чего душа пожелает.

– Я никогда не была в ваших мужских бараках, – сказала Люси задумчиво. – Там, где вы спите без меня.

Это был удар ниже пояса. Только падшая из падших, бесчестнейшая женщина, потерявшая всякий стыд, преступила бы порог пурды, чтобы, рискнув всем на свете, проникнуть в мужские покои.

Шокированный словами жены Пита сдал позиции и умолк. Супруга тоже ничего не говорила. Струна безмолвия между ними, как обычно, напряглась, и Пита, окинув мысленным взором дискретную череду встреч на протяжении долгого десятилетия, осознал: ему нравится, когда Люси его шокирует.

Он был тронут. Он ощущал метафизическую аутентичность. Шок ставил его лицом к лицу с неписаными реалиями суровой жизни. Явь требовала бесстрашия.

Как в той весьма полезной катастрофе восемь лет назад, когда он бился на дуэли за честь Люси.

Пита был разумным мужчиной, но временами и рассудительнейший из мужчин не может уклониться от удара. Пита проиграл дуэль, получив солидную взбучку от педантичного оппонента. Однако, встав на защиту Люси и ее чести, он одержал моральную победу.

Более того, после дуэли супруге разрешили – по давней неписаной традиции – покинуть пурду и проведать мужа в клинике. Люси появлялась там в открытую, напоказ, иногда дважды в день, чтобы «излечить защитника моей чести». Она могла оставаться в приемном покое сколь угодно долго и говорить на любую тему – никто не посмел бы ей возразить.

Ни он, ни она не знали, что делать с нежданной близостью, – им было всего по 19 лет. Происшествие взволновало обоих – они словно увидели жизнь с другой стороны. Познали иной способ существования. Скандал изменил Питу, и Люси изменилась тоже, по-своему. Под внешней угрозой брак обрел глубину, ширину и следствия.

Бывает, за самопознание приходится платить высокую цену – молодежь познает себя в спешке. Зрелые мужчины учатся на своем опыте.

Одолев робость, Пита решился и тихо сказал:

– Люси, если я приглашу вас в свою комнату в бараке, что вы сделаете?

– У меня и в мыслях не было ничего постыдного, – ответила она. – Но мужчины всегда приходят сюда через шлюзы Предкамер. А женщины никогда не заходят на вашу половину мира. Разве это честно?

– Честно? Правила приличия тут недвусмысленны.

– Не надо так на меня смотреть, – взмолилась Люси. – Я правда горжусь тем, что мой супруг блюдет приличия и защищает мою честь. Было бы ужасно, если бы вы оказались мерзким трусом. Но и мужчины, и женщины понимают, что с нашими обычаями что-то не то! У мужчин внутри других планет нет дуэлей!

– Мужчины на других планетах не живут «внутри» своих планет, – поправил ее Пита. – Моральный кодекс Меркурия, может быть, несовершенен… тут я с вами соглашусь. Возможно, мужчины этого мира, такие же дурни, как я, – все без исключения тупые скоты. Но даже если это так… по крайней мере, нашим дамам за себя не стыдно! Ведь вы согласитесь со мной, верно?

– Понимаете, – сказала Люси, – слово «дама» означает не то, что вы себе вообразили, но… Ладно, хорошо, я вышла за вас замуж, я – ваша дама. Я вижу, вы разозлились. Вы всегда злитесь, когда я веду себя не как дама и говорю о честности и справедливости.

– Будем объективны, – сказал Пита. – Возьмем низкопробных женщин с венерианской орбиты. Никто не называет их истинными дамами!

– Конечно же, нет, – признала Люси. – Они не в состоянии даже побывать на поверхности своей планеты! Это поистине грустно.

– А Земля, так называемый материнский мир? Когда-то все землянки были как земные праматери, и что стало с ними теперь? Они неряшливы, они грязны, они – всеобщее посмешище! О марсианских женщинах даже вспоминать противно! Профурсетки, которые мерзнут на красном песке и притворяются, что способны дышать!

– Я уверена, они делают все, чтобы оставаться приличными женщинами.

– Да ладно вам. А женщины на орбитах Сатурна и Юпитера? Вот уж кто смешон так смешон! И, надеюсь, вы не станете защищать сомнительных послеженщин Нептуна и Урана…

– Чужачки живут в астероидах нормальной жизнью.

– Но не как дамы в нашем обществе! У астероидных женщин нет ни наших гигантских каньонов, ни полярного ледника – источника питьевой воды! Соглашусь, на астероидах имеются полезные ресурсы. Лед, кое-какие металлы, неплохой гравитационный потенциал. Но у нас, благопристойных мещан внутри Меркурия, у нас-то есть металлы куда чище и полезнее! Металлы в планетарных количествах! Не говоря о фантастической солнечной энергии! Каждый меркурианский день наши роботы собирают энергетический урожай, который на мелком астероиде не собрать и за десять лет! – Пита глубоко вдохнул спертый воздух Предкамеры. – Вы не в силах отрицать все эти факты, признайте!

Люси молчала, а значит, ничего не отрицала.

– Не хочу показаться негалантным, – подвел черту Пита, – но женщины, выросшие на астероидах, лишены плотности! Ни грана благопристойной плотности. Они гротескны! Как быть приличному мужчине, если он обречен на брак с дряблой, каплевидной, бескостной женщиной с руками вместо ног? Да я содрогаюсь при мысли об этом! Их жизнь невообразима.

Люси коснулась своего удлиненного черепа, провела руками по лоснящейся тонкой белой коже.

– Пита, все верно. Чужачки омерзительны.

– Я рад, что вы это признаете. Между тем из вашего вывода есть важное следствие, – возликовал Пита. – Если чужаки гротескны – а мы оба согласны с тем, что они таковы, – значит, мы с вами нормальны. Возможно, мы страдаем – я, и вы тоже, мы страдаем, быть может, от угнетения, – но жизнь, и честь, и приличия – это вовсе не забавы и развлечения… При всем том в конечном счете мы с вами – меркурианцы. Я тот, кто я есть, и вы тоже.

– Я меркурианка, – подтвердила Люси. – Но слишком о многом вы умолчали.

Она многозначительно смотрела на переходный шлюз, но Пита не уходил – ему стало любопытно, к чему она клонит.

– Миссис Перец, это всего лишь обычай, – заговорил он. – Иногда нами здесь овладевает гордыня, будто мы овладели Пиком Вечного Света… Однако фактура нашего существования сводится к традиции. Истина в том, что, с метафизической точки зрения, это лишь социальная привычка! Некогда весь этот мир был как одна безотрадная Предкамера, в которой мы застряли…

Пита воздел руки.

– Я знаю, что жизнь нечестна и несправедлива. И я желал бы это изменить – но как? Если вы хотите реформы гендерных отношений, вам следует поднять этот вопрос на политическом совете дам-старейшин. Чего вы ждете от меня? Старые ведьмы смотрят на мужчин моего возраста как на каких-то личинок.

– Я ни о чем вас не просила, – напомнила Люси. – Я даже сказала вам, что тут нет вашей вины.

– Ну да, вы это сказали, но… разве не имелось в виду, что я должен на что-то решиться? И, конечно, не для того мы с вами встретились в день годовщины… Чтобы все время ныть.

Они надолго замолчали. Пита стал сожалеть, что жаловался на жалобы. Это было метадействие – весьма рекурсивно с его стороны. Неудивительно, что Люси смутилась.

– У нас есть велосипеды, – сказала она.

– Что?

– Велосипеды. Транспортные средства с двумя колесами. Мужчинам и женщинам разрешается встречаться вне пурды, если они едут на велосипедах. Никто не обвинит нас в неблагопристойности, если мы сядем на движущиеся машины.

– Миссис Перец, я видел велосипеды… но не вполне вас понимаю.

– Давайте скажем, – предложила Люси, запинаясь, – что исследуем современный мир. Есть немало шахтных стволов, куда можно добраться только на машинах. Если мы проедем пару километров – я разумею, вместе, но на велосипедах, – кто упрекнет нас в нарушении обычаев? В попрании приличий?

– Что значит – на велосипедах? Разве эти механизмы не опасны? Можно свалиться с велосипеда и свернуть себе шею! Велосипеды механически нестабильны! У них всего два колеса!

– Да, научиться ездить на велосипеде непросто. Я падала пару раз и даже крепко ушиблась. Зато теперь я не упаду! Для планет с низкой гравитацией велосипеды идеальны. Они напрягают мышцы ног. И усиливают кости. Велосипед – изобретение здоровое и современное.

Пита оценил этот набор аргументов. Конечно, он видел женщин на велосипедах – и мужчин тоже, но раз в десять реже, чем женщин, – однако никогда не считал это увлечение чем-то серьезным. Катание на велосипеде казалось ему девичьей прихотью: все эти женщины в безликих шлемах и черных мешковатых одеждах, разъезжающие на задорно раскрашенных конструкциях…

Но, может, тут и был свой инженерный умысел. Велосипеды в этом мире появились, потому что сетка туннелей расширялась. Роботы не уставали прогрызать все новые и новые ходы в богатейших минеральных пластах планеты. Мир разрастался методически.

Современный Меркурий уже не был прежним тесным мирком, население которого ютилось в отсеках и шлюзах, отдаляясь от них лишь на жалкие сотни метров. Роботы распарывали кору планеты, а за ними приходили поселенцы – так здесь было всегда. Этого требовал здравый смысл, который не могли отрицать даже консерваторы.

– Я мог бы изготовить велосипед, – заявил Пита. – Придумать его и распечатать. Не женский, разумеется, а пристойное транспортное средство.

– Под велосипедным шлемом вам не нужно носить вуаль, – воодушевилась Люси. – Никто не узнает вас на велосипеде… кроме меня, само собой, поскольку я, разумеется, узнаю вас всегда.

– Решено. Я возьмусь за велосипед немедленно! И отчитаюсь о проделанной работе на следующей нашей встрече.

Пожав руки, они удалились через разные железные двери.

Официально для траура по покойному полковнику Хартманну Шринивасану ДеБлейки отвели целый день. Из уважения к меркурианскому первопроходцу оплакивать его полагалось одни меркурианские сутки.

Полковник ДеБлейки был страстным реформатором календаря. Решительно разрывая культурные связи с Землей, ДеБлейки делал все, чтобы поселенцы на Меркурии привыкали к 88-дневному «меркурианскому году» и 58-дневным «меркурианским суткам».

Разумеется, изысканная и изобретательная календарная схема ДеБлейки на практике не имела ни единого шанса. Человек существует по врожденному 24-часовому биологическому циклу. Потому жизнь в лишенном Солнца подземном городе быстро преобразовалась в современную систему трудовых будней, состоящих из трех восьмичасовых смен.

Однако ДеБлейки никогда не оставлял попыток реформировать календарь; столь же самоотверженно полковник бился за реформы правописания и гендерных отношений, а также троичную систему счисления. ДеБлейки был интеллектуальным титаном Меркурия. В знак признания его завета джентльменов обязали носить траурные вуали целые меркурианские сутки.

Марио Луису Перецу, сыну Питы, было всего восемь лет, потому вместо мужской вуали, целиком закрывающей лицо, он надел легкий шарф. Красотой Марио пошел в мать. Он был милым, благопристойным мальчиком, которым можно заслуженно гордиться. Юношеской киндер-школой заправляли одни женщины, так что манеры Марио были изящными и утонченными: волосы он носил длинные, ногти красил, юбку предпочитал брюкам – все как полагается.

По материнской генетической линии юный Марио состоял с покойным полковником ДеБлейки в близком родстве. Оттого ему не возбранялось в числе других мужчин участвовать в траурных торжествах, проходивших на поверхности планеты.

Конечно, Пита сопровождал сына в качестве родительского эскорта. Пузырчатая безвоздушная поверхность Меркурия кишела страшными опасностями. По этой причине детям она казалась идеальной.

Пита не облачался в скафандр два года – с последних похорон меркурианской знаменитости. Марио Луис, в свою очередь, щеголял в новеньком комбаллоне, изготовленном по последнему слову техники. Этот сложносочиненный предмет одежды ему купила мать, и расходов Люси не жалела.

Мальчик по-детски обрадовался изящному наряду. О комбаллоне мечтает любой меркурианский юнец: тут тебе и алмазно-хрустальный шлем-пузырь, и панцирь обеспечения твоего размера, и тканые наноуглеродные штанины и рукава, и даже модная отделка серебром, медью, золотом и платиной. В комбаллоне Марио выглядел как маленький лорд и норовил не идти, а скакать.

Мужчины-плакальщики толпились в очереди к грузовым лифтам на Пик Вечного Света.

– Пап, – Марио схватился за перчатку скафандра Питы, – а полковник ДеБлейки сражался на дуэлях?

– О да, – кивнул Пита. – Он был отчаянным дуэлянтом.

– Боевые искусства – мой любимый предмет в киндере, – похвастал Марио. – Я тоже буду отчаянным дуэлянтом.

– Сынок, – сказал Пита, – дуэль – это не шутка. Дело не в том, насколько ты силен или быстр. Мужчины дуэлируют, дабы защитить чью-либо честь. Дуэли – это опора благопристойности. Ты можешь проиграть, однако честь будет защищена. Полковника ДеБлейки несколько раз побеждали. Он вынужден был извиняться и отступать – по политическим соображениям. При этом он никогда не терял уважения равных. Дело только в этом.

– Но, пап… а если я просто буду бить людей своим жезлом? Они ведь будут делать то, что я им скажу, да?

Пита засмеялся:

– Многие пытались. Такое ни у кого не получается.

Благодаря подковерной интриге – тут наверняка приложила руку его мать, – в лифте Марио позволили встать у гроба почитаемого предка. Последним вместилищем ДеБлейки служил его собственный первопроходческий скафандр. Массивность, добротность и твердость превратили архаичное устройство в идеальный саркофаг.

Древний лифт, как и древний скафандр, был прочен и мрачен. Его до отказа забили надлежаще одетые джентльмены и юноши в вуалях за лицевыми панелями.

Скорбной торжественности момента никто не нарушал. Наконец, трясучее скрипучее путешествие на поверхность завершилось.

Пита следил за новостями экономики и был в курсе бурного промышленного развития поверхности. Но знать статистику – одно, а увидеть промышленную мощь своими глазами – совсем другое.

Ах, какой им открылся вид на машинный филум! Пита восхитился увиденным почти так же, как его восьмилетний сын.

Кибернетический порядок, который, покоряя Меркурий, алгоритмически прорастал на новых полях деятельности… Повсеместная машинерия стройными рядами заполняла новые кластеры пространственно-временного континуума!

Дороги, ямы, шахты, энергостанции и плавильни, аккуратно собранный шлак… Титанические корпуса неспешных фабрик… обширные караваны набитых рудой пакетов… головокружительное разнообразие бегающих туда-сюда живунчиков и поистине взрывное распространение чип-схем.

А также – у наноцентрического основания полуавтономной пирамиды вычислительного активизма – умный песок. Любители глазели на гигантские корпуса, но профессионалы всегда говорили только об умном песке.

Энтропия, враг любых организованных форм, губила и машинерию. Автоматы, попадавшие за пределы кочующей сумеречной зоны Меркурия, очень скоро либо поджаривались, либо замерзали. Однако позднее фрагменты разрушенной системы неизменно использовались вновь. Здесь не пропадали ни транзисторы, ни прокладочные кольца, ни шурупы. В дело шла любая крупица индустриального мусора, извлекавшаяся из любой траншеи изрытого робомандибулами меркурианского пейзажа.

Похоронная процессия маршировала к суровому Пику Вечного Света.

Грандиозная полярная гора никогда не попадала в тень. Пик Вечного Света был самой знаменитой естественной достопримечательностью Меркурия и главным источником неиссякаемого энергоснабжения колонии.

У ледяного основания горы, никогда не освещавшегося Солнцем, некогда помещался огромный седой ледник. Этот ледник был единственным источником воды на планете и внутри нее.

На протяжении долгих эонов его формировали кометные бомбардировки. Разреженный, как вакуум, пар конденсировался в морозной тени одноатомными слоями. Бесконечных пластов черного льда, продукта с выдержкой в миллиарды лет, казалось достаточно, чтобы утолить жажду миллиона человек.

Сегодня от могучего ледника не осталось ничего, кроме пары рубцеватых ледяных блоков, которые медленно грызли старейшие из машин. Он исчез, утоляя жажду миллиона человек. Древний лед перешел прямиком в живые вены людей.

Планетарный ресурс был источен до еле заметного нароста. Впрочем, чтобы это увидеть, нужно было знать, куда смотреть. Полярный ледник пребывал в вечной темноте. Только радар в скафандре Питы позволял оценить пугающую убыль.

Большая часть мужчин игнорировали душераздирающее зрелище. Что до сына Питы, он на ледник даже не взглянул. Кошмарная убыль его не волновала. Он никогда не видел Северный полюс, каким тот был прежде.

А что старик, ныне мертвец, сказал о кризисе? Лелея прекрасные мечты, он, конечно, знал, что кризис наступит.

Мертвый первопроходец сказал как отрезал, прямо и твердо: «Нам надо раздобыть еще льда».

Мертвеца послушались. Меркурианцы построили металлического колосса – гигантский пилотируемый корабль. Колосс был столь огромен, что затмевал все вокруг и мог бы вместить межзвездную колонию – если бы такие перелеты были возможны.

Роботы отбуксировали великий золотой ковчег к пусковой установке, и сияющий дредноут со свистом отправился к кометному поясу, чтобы экспроприировать и доставить на Меркурий громадный, вневременной, обещающий продлить жизнь поселенцев снежок.

Имелись, разумеется, и другие варианты – без гигантского пилотируемого корабля. Попроще, попрактичнее.

Например, можно было запустить тысячи миниатюрных роботов в пустотные потоки, чтобы поймать там комету.

Когда та станет нарезать круги, в центре которых полыхает всемогущая масса Солнца, роботы будут отламывать кусочки ее льда и переправлять эти скромные бандероли на меркурианскую поверхность. Ценой нескольких скромных свежих кратеров – ничего особенного в сравнении с огромными шахтами – поднимутся облака кометного пара. Клубы этих испарений, дрейфуя на север, будут намерзать на большом исходном леднике у подножия Пика Вечного Света.

Таков был спокойный, скучный, сдержанный и мягкий способ восполнить убыль ледника. Заботливое восстановление статус-кво. Меркурианки предпочли бы этот вариант.

У этой идеи, однако, имелся скверный подтекст. Она однозначно намекала на то, что селиться на Меркурии людям не следовало с самого начала. Означало ли это, что человечество никчемно? Почему бы не упразднить человека с его отвагой, честью, исследовательскими порывами – и не превратить Меркурий в вечную шахту, населенную бездумным и бездушным машинным филумом?

Идея была кощунственной: фракции не желали примиряться. Гражданский водораздел был ясен, как граница между ледяной ночью и пылающим днем. Ужасная распря – речь шла о первостепенном: ресурсах и политике – едва не разрушила колонию.

Страсти накалялись; ряд умеренных колонистов говорили о компромиссе, хотя их никто не слушал. Может, просто купить льда? Признать, что Меркурию грозит водяной кризис, с которым планета не справится, и приобрести лед у чужаков?

На астероидах его навалом. К чему создавать дикую орду ледовых роботов? К чему строить кичливый меркурианский флагман, рискуя потратить на него все ресурсы колонии? Давайте забудем о чести и автономии, забудем о дурацкой гордыне – и заплатим чужакам. Купцы уже навязывались Меркурию с торговлей металлами. Если бы еще можно было назвать этих странных созданий «людьми»…

После череды кровопролитных междоусобиц, позорных эпизодов и прискорбных эксцессов гражданскую войну выиграли сторонники пилотируемого полета. Почему? Потому что они заявили права на традиционные ценности. Потом эти фанатичные консерваторы взошли на борт своего новенького золотого корабля и быстро покинули Меркурий со всеми его давними традициями.

На поле битвы ничего не решилось, думал Пита. Традиции были фантазмами – иррациональными «предсказаниями прошлого», современными политическими толкованиями утраченных исторических реалий.

Об истинных, совсем уже сумасбродных ценностях полковника ДеБлейки предпочитали не вспоминать. Он и мужчины его поколения были эксцентричными мечтателями. ДеБлейки, меркурианского героя, колонизация Меркурия не интересовала. Эту планету он считал лишь ступенью к колонизации Солнца.

За двести сорок лет эзотерического существования гигант мысли развил свою философию до необъятного, библейского масштаба. Он без конца сочинял, проповедовал, планировал, проектировал и теоретизировал. Пита прочел два или три миллиона из сотен миллионов оставленных им слов. Такого результата достигали немногие.

Плакальщики кучковались в искусственных сумерках у подножия горы. Пита вспомнил, что видел последний эфир, посвященный ДеБлейки и его великой первопроходческой идеологии.

Меркурианские знаменитости произносили надгробные речи – яркие, точные, продуманные. Вот только исполинское наследие ДеБлейки было слишком велико для их скромных жестов. Плакальщики явно хотели закруглиться побыстрее – радиация на поверхности не дремала. Однако кратко пересказать жизнь длиной в четверть тысячелетия все-таки затруднительно.

Прожекты ДеБлейки были связаны с межзвездной колонизацией – великим предназначением человечества в Галактике. «Укрощение звезд», как говаривал полковник. В это грядущее устремлял он мысленный взор, пока первые меркурианские колонисты гнулись в три погибели в каменных сараях, почти задыхаясь и посасывая токсичную кометную воду.

ДеБлейки рассчитывал превратить Меркурий в рудник, развить до предела машинный филум, а затем триумфально перейти к добыче ископаемых на Солнце. И обитать внутри Солнца, в Вечном Свете. Процветать в Вечном Свете, лишенном теней от каких-либо планет, до конца времен.

На Меркурии, конечно, есть золото, серебро, платина и трансурановые металлы – их месторождения часто разбросаны по поверхности в мерцающих котлах, – но на Солнце есть все элементы, какой ни назови.

Воображаемые звездные цитадели станут пронзать разреженную атмосферу Солнца на гипермеркурианской скорости, отсеивая воду, углерод, металлы – все то, что нужно человеку, – прямо из солнечного облака. Иллюзорные солнечные форты будут громадными магнитными бутылками, сотканными из захватных лучей и фотоновых ловушек вокруг населенной колонистами золотой сердцевины.

Когда люди обучат машинный филум обитать в атмосфере звезд, падут последние кандалы, сковывающие человечество. А главное, колонисты смогут селиться где угодно. Послушные долгу женщины, живущие столетиями, смогут вырастить и окультурить сотни детей, каждый из которых впитает ценности межзвездных первопроходцев.

При столь масштабном демографическом взрыве Солнце вскоре будет поддерживать сотни миллиардов людей. Триллионы граждан отправят в путь миллионы исследователей. Колоний станет много, и кибернетическая мощь позволит им управлять самим Солнцем.

С такими невообразимыми энергетическими ресурсами межзвездный перелет появится сам собой, как логичный вывод из заданных предпосылок. Укрощенные протуберанцы послужат магнитным трамплином для новых колоний, которые, развив околосветовую скорость, домчатся до атмосфер ближайших звезд.

Любой вид, способный обитать внутри светил, в кратчайшие сроки покорит всю Галактику. Его распространение будет алгоритмическим, экспоненциальным, непреодолимым, пангалактическим. Тем, кто осознал истину, нет нужды искать похожие на Землю планеты – утешение тупого ничтожества. Они всегда будут жить в машинном филуме, и каждая сверхчеловеческая душа сделается пиком вечного света.

В космических планах ДеБлейки была своя железная логика. Прагматичностью они не отличались, зато вдохновляли на подвиги. Движимый столь железной и не знающей преград человеческой волей машинный филум быстро распространится по Вселенной.

Однако ДеБлейки был смертен, а теперь и мертв. Склонным к размышлениям, чувствительным людям, живущим ныне на планете Меркурий, его мечты казались эзотерическими, надуманными, абсурдными… Тем не менее похоронные панегиристы даже не пытались примирить их с реальностью. Развенчать их, похоронить их. Они аккуратно упаковывали сумасбродную первопроходческую мечту гиганта мысли в безобидный фольклор меркурианских будней.

Сын потянул Питу за перчатку. Высокопарные словеса наскучили ему до чертиков.

– Пап.

Пита открыл приватный канал.

– Что такое? Хочешь в уборную? Сходи в костюм.

– Пап, можно я пойду сражаться? Там Джимми, он любит сражаться.

– Никаких драк на похоронах, сынок.

Услышав отцовское замечание, Марио надулся и принялся стирать экзоатмосферную пыль с алмазного шлема-пузыря.

– Пап, когда построят новую колонию на Южном полюсе, мы туда поедем?

– На Южном полюсе нет воды, Марио. Там есть холмы Вечного Света, а значит, энергии в достатке, но ни одного ледника. Жить там невозможно.

– Но ведь наши космические герои однажды вернутся и привезут водяную комету. Тогда мы поедем?

– Да, – сказал Пита. – Поедем. Там у нас появятся новые возможности – не то что в этой древней колонии. На Южном полюсе начнется другая жизнь – по новым социальным принципам. Да, мы туда поедем. Я возьму тебя с собой. И твоих братьев тоже – в будущем у тебя появятся братья.

– Мама тоже поедет?

– Сынок, через девять лет ты и сам женишься. Я спланирую твой брак. Поверь мне, такие вещи резко усложняют жизнь.

– Мама поедет в новую колонию. Она хочет создать новый порядок. Она мне так сказала.

– В самом деле?

– Да, сказала! Она правда этого хочет.

Внутри скафандра Пита перевел дыхание.

– В конце концов, мы – первопроходцы. Таково наше истинное наследие, и я горжусь тем, что ты присутствуешь на этих похоронах. Ты будешь жить долго, мой сын, так что запомни хорошенько этот день – он очень важен. Наш мир принадлежит тебе. Ты получил его по праву. Никогда об этом не забывай.

На трибуну похоронного плато взошел очередной оратор. Старик передвигался при помощи робота и говорил мало, но медленно, как и подобает мудрецу. Его речь была кошмаром.

Марио никак не мог успокоиться:

– Пап, на Южном полюсе будут другие мальчики?

Пита улыбнулся.

– Конечно. Общество без молодежи – это общество без будущего. Если бы земляне посылали в космос своих детей, а не глупых астронавтов, они завоевали бы другие миры. Вместо этого Земля утонула в собственной грязи. Это не твое наследие – земляне лишены моральной жилки. Вот почему они ничего не стоят – в отличие от нас.

Марио попытался почесать нос через шлем-пузырь. Само собой, ему это не удалось.

– Пап, а земляне воняют? Джимми говорит, что они вонючки.

– Я сам с ними не встречался, но у них в животах и правда водятся опасные микробы. Земляне могут испускать неприятные запахи, это факт, – Пита прочистил горло. – Но, знаешь, они о нас тоже не лучшего мнения – мы для них «термиты».

– «Термиты». Пап, что это такое?

– Термиты – это неразумные социальные звери. Дикие животные. Их не разводят так, как мы разводим своих животных.

– Пап, а термиты большие?

– Понятия не имею, но думаю, размером с кошку. Если кто-нибудь назовет тебя термитом, бей его по лицу и вызывай на дуэль, понял? С такими вещами надо разбираться быстро.

– Я так и сделаю.

– Хватит болтать, сынок. Наступает кульминация, великая минута…

Джентльмены-старейшины, опираясь на церемониальные посохи и алебарды, неспешно покидали похоронное плато. Под катафалком дыбились песчаные волны.

Умный песок собрался в огромный кипучий пиксельный вал и вознес гроб над поверхностью.

Невозможно жидкий, он почтительно покатил в гору, унося мертвеца с собой.

Катафалк пересек границу между сверкающей сумеречной зоной и Вечным Светом.

Роботы в унисон отвернули солнечные отражатели. Толпа людей оказалась в безвременной, завороженной, замороженной тьме. Скафандр Питы дрогнул – то был трепет священного ужаса.

Катафалк сверкал, как кусок невидимого Солнца.

На сверкающей жаре скафандр мертвеца растрескался. Вырвался наружу драгоценный пар. На короткий миг возникла гейзероподобная человеческая радуга – похожий на протуберанец призрачный выхлоп восхитительного сгорания.

Затем церемония кончилась. Длинные меркурианские сутки едва начались, но духовная заря уже поднялась.

Пита сидел на бордюре песочницы в Великом Парке Прекрасных Воспоминаний.

Следуя конструкторской рутине, он часто приходил сюда, чтобы выпить чуточку усилителей восприятия и поразмыслить о метафизической подоплеке монументальности.

Поколению Питы нужно было примирить враждующие стороны, достичь новых глубин понимания. Парк стал полем битвы, на котором произошли худшие из столкновений гражданской войны. То были ожесточенные, кровавые рукопашные схватки между поляризованными фракциями.

В этой пещере лучшие патриоты и идеалисты колонии избивали друг друга до смерти, попавшись на удочку жесткой моральной необходимости.

Убивать здесь стали и женщины, едва выяснилось, что великое бремя охоты за льдом ударит по их личной политике. Они устраивали кошачьи засады и теракты-самоубийства. Женщины убивали наверняка – они не хватались за возможность почетной капитуляции.

Во время гражданской войны колония была близка к саморазрушению как никогда. Борьба была хуже природных катастроф; хуже выброса из скважины, хуже токсического отравления.

Некогда Великий Парк Прекрасных Воспоминаний был древней меркурианской лавовой трубой. Пещера появилась естественным образом – ее не проектировал человек, ее не касались челюсти машин.

Орошенное кровью пространство унизительного морального падения решено было отдать на откуп дикой природе. Живым существам – но не людям.

Первые поселенцы привезли с Земли, из своих родных стран, генетический материал. ДНК в ампулах бережно хранили, но до поры не выпускали в мир, не создавали на ее основе жизнь.

Сегодня Парк Прекрасных Воспоминаний полнился ею. Цветущие растительные существа поражали экзотическими формами, экзотическими чертами и экзотическими, древними именами. Баньяны, джакаранды, пальмы, иланг-иланги, папайи, джекфруты, тики и махагони…

В отличие от безыскусных и полезных водорослей, кормивших колонию, эти виды деревьев принимали вычурные, неслыханные формы. Они росли при низкой гравитации под яркими светильниками и коренились в странной минеральной почве; по сути, это был естественный меркурианский лес. Его населяли огромные зеленые, пахучие, тенистые, спутавшиеся великаны. Чудные органические системы: расцветавшие, кривившиеся, ветвившиеся, плодоносившие.

Дикая природа, выпущенная человеком на волю, не была красивой. Внушительной – да, но своенравной и хаотичной. Пока что это был колониальный ералаш – причудливый, давящий сам себя комплекс искаженных традиционных форм.

Как и все эстетические вопросы, думал Пита, проблема уходит корнями в несчастную метафизику. Высаживать громоздкий лес, чтобы позабыть о той тьме, где воля человека пасовала, – эта попытка была неискренней. Непродуманной.

Великий Парк Прекрасных Воспоминаний боялся посмотреть правде в глаза. И не был он пока ни велик, ни прекрасен, потому что сбежал от железной логики, требуемой аутентичной меркурианской фактурой существования.

Здесь начиналась работа Питы.

Погрузившись в свои мысли, Пита досуже рисовал в детской песочнице квадраты, треугольники и круги. Реагируя на каждый мах дуэльного жезла, умный песок обрабатывал идеи. Загадочная рябь расползалась по песочнице и отражалась от ее бортов.

Вычислительные сущности, с которыми человек делил эту планету, никогда не были разумными. Профану машинный филум казался энергичным и смышленым, но на деле в нем не было ни жизни, ни разума. Филум оставался всего-навсего филумом: ни воли, ни гордости, ни органической жажды выживания, ни причин существовать и противиться смерти. Без воли людей, отдающих закодированные команды, филум распался бы в мгновение ока, вновь обратившись в палимые солнцем компоненты этого мира.

При всем том неживому и неразумному филуму присущ порядок. Машины не живут – они всего лишь функционируют, но в этом превосходят природу. Филум – это метафизическая сущность, причем достойная уважения. Того же свойства, что и уважение к мертвому телу: да, объект, да, неактивный, да, из праха – и все-таки это нечто куда большее, нежели неактивный прах.

Истина лежит вне разума. Находились люди – отважные мыслители поколения Питы, – считавшие, что Солнцем владеет только оно само. Не в том старомодном, безумном, архаическом, героическом смысле, который некогда придумали мечтатели вроде ДеБлейки. Солнце неживо и неразумно, но у него есть свое место в метафизическом порядке. Солнце, маячившее над крохотным Меркурием, – это Объект Порядка Солнца.

Эти же мыслители предполагали – они шли дальше, будучи столь же отважными, как и их предки, пусть и по-современному, – что в космосе найдется немало Порядков. Жизнь, разум, рабочий филум – это лишь три Порядка из бесконечности.

Созерцательные реалисты считали, что космос изначально кишит неестественными Порядками. В нем есть сотни, если не тысячи независимых, экстропийных Порядков, и каждый следующий неведом предыдущему, но не менее реален и благороден, и все они так же важны, как жизнь или мысль.

Одни Порядки исчезают за пикосекунды, другие – за непостижимые эоны. Каждый столь же глубок, сложен и неестественен, как жизнь, или познание, или вычисление. Эти сущности, автаркические онтологии, занимают все множество уровней пространства-времени. От квантовой пены там, где пространство распадается, до умонепостигаемого уровня космоса, который во веки веков не попадет в прожектора познания, какими бы инструментами оно ни вооружилось.

Такова реальность.

Были и те, кто называл все это досужими фантазиями, но только реальность – это не досужая фантазия. Благодаря усердию мыслителей было накоплено немало научных доказательств существования экстропийных Порядков. Пита внимательно следил за меркурианской наукой, хотя сам никогда не участвовал в лютых, кровавых дуэлях за право первенства и цитирования. Он видел, что современная наука влияет и на его творческую работу. Любой истинный, нефальшивый монумент, любое место по-настоящему прекрасных воспоминаний должно в полной мере учитывать реальность. Оно обязано стать просветленным пиком морального понимания.

Эта Осознанность превзойдет любую осознанность. Она будет уважать порядковую инаковость во всех ее многочисленных формах – и воздавать Инаковости должное.

Понадобятся века, думал Пита, чтобы найти способ претворить такие профессиональные амбиции в жизнь. Но, раз уж он располагает временем, приличествует распорядиться им надлежащим образом. Таков его долг. Он сделает это, чтобы дополнить уже произошедшее – и оставить наследство кому-то или чему-то, что придет потом.

Вдруг Пита поднял глаза от змеившегося песка. Прибыла жена. Люси на своем велосипеде.

Пита оседлал собственную двухколесную машину. Нагнал супругу. Он ехал плавно и элегантно – он внедрил в велосипедную раму умный песок.

Сообщать жене о дизайнерской уловке он не стал; Люси, вероятно, считала, что езда на велосипеде далась Пите до смешного легко. Он не станет поднимать эту тему. Достаточно того, что у него есть велосипед – и он едет рядом с ней. Дела – не слова.

Ее голову скрывал черный шлем. Тело Люси почти полностью обволакивал на манер комбаллона черный велосипедный костюм. В седле жена едва напоминала женщину. Скорее – темный, вряд ли познаваемый метафизический объект.

Но и Пита в шлеме был столь же анонимен и загадочен. Безликие и бесстыжие супруги катили по длинной гаревой дорожке парка, и шины их чуть слышно похрустывали.

– Мистер Перец, там, в песочнице, вы сидели так задумчиво…

– Да, – сказал Пита, воздерживаясь от кивка ввиду неудобного шлема.

– О чем вы размышляли?

Убийственно женский вопрос. Пита тактично увернулся от ответа:

– Взгляните, я создал новый велосипед. И я на нем еду.

– Да, я видела, что вы напечатали новый велосипед, – и это улучшенная конструкция, верно? Что случилось с прежним? Он был очень милым, и вы так славно крутили его педали!

– Я отдал ту машину другу, – сказал Пита. – Я отдал ее мистеру Джорджо Гарольду ДеВенету.

Переднее колесо жены внезапно завихляло.

– Что? Ему? Как? Почему? Он побил вас на дуэли!

– Мистер ДеВенет – дуэлянт, это правда. Правда и то, что я проиграл ему дуэль. Но мы бились восемь лет назад, и я не вижу поводов пренебрегать вежливостью.

– Зачем вы это сделали?

Пита промолчал.

– Зачем вы это сделали? У вас явно была какая-то причина. Вы должны сказать мне. Он оскорбил меня, я должна знать причину.

– Давайте просто кататься, – предложил Пита.

Он преподнес дуэлянту подарок, потому что знал: велосипеды вызовут недовольство. Эта радикальная инновация – езда на велосипеде – наносила удар по институту пурды. Возможно, она не нарушала букву приличий, но уж точно противоречила их духу.

По этому поводу Питу упрекнули – вежливо. И Пита столь же вежливо переадресовал это дело чести мистеру Джорджо Гарольду ДеВенету, который также был обладателем велосипеда.

Мистер ДеВенет, мужчина атлетического сложения, новому приобретению обрадовался. Когда мистер ДеВенет, яростно нажимая на педали, мчался мимо обычных пешеходов, его сила и скорость становились предметом всеобщего обсуждения, и мистеру ДеВенету это нравилось.

Скептики задавались вопросом, что за страсть мистер ДеВенет питает к велосипедам. Он моментально принуждал их взять свои слова обратно и извиниться.

Так была улажена велосипедная проблема.

Мистер ДеВенет, однако, был не настолько щепетилен, чтобы его не заметили в кокетливом велосипедном обществе пресловутой вдовы ДеШуберт. Она была из тех, кто ездил по жизни без шлема. Ее покойный муж, человек хилый и на редкость бестактный, уже пал на поле чести.

Одно дело – владеть велосипедом, другое – понимать, как его использовать. В наше время все происходит быстро, и скоро наступит день, когда мистер ДеВенет падет очередной жертвой вдовы ДеШуберт. Дуэлянт может поколотить всех велосипедных скептиков, но победить женское коварство его простодушию не под силу.

Кто машет дубинкой, тот от дубинки и погибнет – эта скверная история куда старше Меркурия. Пита мирился с непростыми правилами жизни. Пресловутая вдова ДеШуберт была одной из довереннейших подруг его жены, но в это запутанное дело Пита не лез. Кое о чем мужчинам и женщинам лучше умолчать.

Жена приподняла визор на толщину пальца, чтобы ее было лучше слышно.

– Мистер Перец, я наслаждаюсь нашими совместными прогулками. Вы преподнесли мне еще один дар, о котором я мечтала. Я очень вам за это благодарна. Вы хороший муж.

– Премного благодарю за добросердечное замечание, миссис Перец. Оно более чем радует мой слух.

– А вы как находите нашу сегодняшнюю ситуацию?

Учитывая только что полученную похвалу, Пита осмелился на искренний ответ.

– Хотя у современности есть свои преимущества, – поведал он, – не могу сказать, что она полностью меня удовлетворяет. Когда на вас этот весьма скромный велосипедный костюм, я не вижу вашего лица. На деле я не вижу вас вообще. Вы – глубокая тайна.

– Под этим черным нарядом, сэр, нет ничего, кроме изумительной золотой мангалсутры. И я ощущаю свободу. Я свободнее, чем была когда-либо, – как современная женщина.

Пита поразмыслил над провокационной репликой. Ее эмоциональные слои и их фактура мужчине были недоступны.

– Какое любопытное частное наблюдение.

– Мистер Перец, нас с вами соединили не по нашей воле, – сказала Люси, не прекращая крутить педали, – но я уверена, что брак есть важное исследование эмоционального фазового пространства женщины. Когда-нибудь мы с вами – раздельно, само собой, – вспомним об этих годах не без удовлетворения. Вы по-своему, а я по-своему, как и должно быть. Так или иначе, мы добьемся решающего совместного успеха.

– Миссис Перец, вы сегодня так и сыплете комплиментами! Я рад, что вы в хорошем настроении.

– Это не вопрос моего так называемого настроения! – возразила его жена. – Я пытаюсь объяснить вам, что теперь, когда у нас есть велосипеды, современность достигнута. Пришло время заглянуть в грядущее и сделать то, чего оно от меня требует, – и мне понадобится ваша помощь. Мы изготовим еще одного ребенка.

– Поскольку честь требует от меня того же, миссис Перец, могу лишь согласиться.

– На сей раз давайте изготавливать дочь.

– Дочь – это будет честно и справедливо.

– Отлично. Значит, решено. Настали добрые времена. Хорошего вам дня, сэр.

Наклонившись, Люси поднажала на стрекочущие педали и стремительно укатила прочь.