Час ведьмовства

3

Просто прогуляться неподалеку… Пересечь Мэгазин-стрит и двинуться по Первой улице, чтобы пройти мимо того громадного обветшалого старого дома – посмотреть, целы ли стекла в окнах фасада, своими глазами увидеть, сидит ли по-прежнему Дейрдре Мэйфейр на боковой террасе. Но ни в коем случае не переступать порог дома и не задавать никаких вопросов.

Почему, черт побери, ему кажется, будто что-то должно произойти?

Отец Мэттингли злился на самого себя. Но ведь это действительно его обязанность – навестить ту семью, прежде чем он вернется к себе на север. Когда-то он был здесь приходским священником и знал всех членов этой семьи. Последняя его встреча с мисс Карл состоялась на похоронах мисс Нэнси – с того дня прошло уже больше года.

А несколько месяцев назад отец Мэттингли получил письмо от одного из молодых священников – тот сообщал, что состояние Дейрдре Мэйфейр заметно ухудшается, что руки ее окончательно утратили чувствительность и словно намертво приросли к груди. Что ж, при подобном заболевании такое не редкость.

Чеки от мисс Карл в адрес прихода продолжали поступать с обычной регулярностью – раз в месяц она добровольно жертвовала приходу по тысяче долларов. За годы ее пожертвования составили целое состояние.

По правде говоря, отцу Мэттингли следовало бы к ним зайти, дабы выразить таким образом свое уважение к семейству и лично поблагодарить за помощь приходу, как он обычно делал в прошлом.

Нынешние священники не были знакомы с Мэйфейрами и ничего не знали о их прошлом. Их никогда не приглашали в тот дом. Все они совсем недавно служат в этом запущенном приходе. Число прихожан заметно уменьшилось, прекрасные здания двух церквей почти все время заперты из-за участившихся случаев вандализма, а старые постройки и вовсе превратились в руины.

Отец Мэттингли помнил те давние времена, когда к утренней мессе собирались толпы прихожан, а в церквах Святой Марии и Святого Альфонса едва ли не ежедневно венчали новобрачных и отпевали покойников. Он помнил майские шествия и многолюдные девятины, всенощные на Рождество, когда в церквах было не протолкнуться. Но все представители старых ирландских и немецких родов давно перешли в мир иной. А здание закрытой средней школы зияет пустотой оконных рам, в которых не осталось ни единого стекла.

Старый священник был рад, что приехал сюда совсем ненадолго, ибо каждый раз глазам его представало все более печальное зрелище. Такое впечатление, будто здесь миссионерский аванпост. В душе он надеялся, что это последнее его возвращение на юг.

Однако отец Мэттингли не мог уехать, не повидав ту семью.

«Да, сходи туда. Ты должен это сделать, – убеждал он себя. – Ты просто обязан посмотреть на Дейрдре Мэйфейр. В конце концов, разве когда-то она не была твоей прихожанкой?»

Нет ничего предосудительного в его желании проверить достоверность сплетен, будто Дейрдре пытались поместить в лечебницу, а она вдруг словно взбесилась и перебила все стекла в окнах, прежде чем снова впасть в кататонию. Говорят, это случилось всего лишь два дня назад, тринадцатого августа.

Кто знает, возможно, мисс Карл благосклонно воспримет его визит.

Но все эти рассуждения отца Мэттингли были не более чем самообманом. Едва ли мисс Карл отнесется к его появлению с меньшей неприязнью, чем в прежние времена. С тех пор как его приглашали в этот дом, минула целая вечность. А Дейрдре Мэйфейр теперь превратилась в «милый пучок морковки», как однажды изволила выразиться ее сиделка.

Нет, он все-таки пойдет туда – хотя бы из любопытства.

Как же это «милый пучок морковки» смог встать на ноги и расколотить стекла в окнах высотою в двенадцать футов? Если поразмыслить, история представляется совершенно неправдоподобной. И почему санитары из лечебницы не забрали Дейрдре туда? Что им стоило надеть на нее смирительную рубашку? Разве не случалось подобного в прошлом?

Однако сиделка Дейрдре почему-то не пустила санитаров на порог и велела им немедленно убираться, заявив, что Дейрдре останется дома и она вместе с мисс Карл позаботится о несчастной.

О том, что тогда произошло, во всех подробностях рассказал старому священнику Джерри Лониган. Водитель санитарной машины, принадлежащей лечебнице, дополнительно подрабатывал за рулем катафалков похоронного заведения «Лониган и сыновья». Этот человек видел все своими глазами… Осколки летели из окна прямо на крышу террасы, что находится со стороны фасада. Судя по звукам, в большой комнате Дейрдре устроила настоящий погром и при этом подняла дикий вой. Жутко вообразить себе такое – словно видишь воскрешение мертвецов.

Ладно, отца Мэттингли это не касалось. Или касалось?

Боже милостивый, да ведь мисс Карл уже за восемьдесят, хотя она по-прежнему ежедневно отправляется на работу. И теперь она живет в этом громадном доме лишь с Дейрдре и приходящей прислугой.

Чем больше отец Мэттингли думал об этом, тем яснее понимал, что просто обязан туда пойти. Даже если и сам дом, и мисс Карл, и все, что он знал об этом семействе, не вызывало в душе ничего, кроме отвращения. Да, надо идти.

В былые времена его отношение к дому на Первой улице было совсем иным… Сорок два года назад, когда отец Мэттингли впервые прибыл из Сент-Луиса в этот приход на берегу реки, он находил женщин семейства Мэйфейр обаятельными – даже грузную и ворчливую мисс Нэнси, не говоря уже о милой мисс Белл и прелестной мисс Милли. Дом заворожил его бронзовыми часами и бархатными портьерами. Молодому священнику понравились большие мутноватые зеркала и закрытые темными стеклами портреты предков, выходцев с Карибских островов.

Отцу Мэттингли импонировали ум и целеустремленность Карлотты Мэйфейр, угощавшей его кофе с молоком. Они сидели в беседке, в белых плетеных креслах, за белым плетеным столом, а вокруг стояли вазы с орхидеями и папоротниками. Отец Мэттингли провел в доме Мэйфейров много приятных дней, беседуя с его обитательницами на самые разные темы, будь то политика, погода или история прихода, которую тогда он столь усердно старался узнать и понять. Да, ему нравились эти люди.

Ему нравилась и маленькая Дейрдре – очаровательная шестилетняя девочка, которую всего через двенадцать лет постигла столь трагическая участь. Он не успел узнать ее как следует – слишком короткими были их встречи. Интересно, написано ли теперь в учебниках по медицине, что электрошок способен начисто уничтожить память взрослой женщины и превратить ее в жалкое подобие себя прежней, в бессловесную куклу, тупо глядящую на падающий дождь, пока сиделка кормит ее с серебряной ложки?

Почему они это сделали? Отец Мэттингли так и не осмелился спросить. Но они сами упорно внушали ему, что единственной их целью было излечить Дейрдре от «галлюцинаций». По их словам, стоило ей остаться одной в комнате, она тут же начинала кричать, обращаясь неизвестно к кому: «Ты это сделал!» Дейрдре без конца проклинала кого-то за смерть человека, удочерившего ее незаконного ребенка.

Дейрдре… Плач по Дейрдре… Да, отец Мэттингли плакал по ней, и никому, кроме Бога, не дано знать, сколько слез он пролил и почему. Но сам он никогда не забудет – все эти годы он помнил и будет помнить исповедь маленькой Дейрдре, услышанную в душной деревянной кабинке. Откровенный рассказ девочки, обреченной впоследствии заживо гнить в увитом плющом доме, в то время как мир за его стенами стремительно несся навстречу своему проклятию.

Просто пойти туда… Нанести визит… Возможно, это будет своего рода безмолвная дань памяти маленькой Дейрдре. Нет, не стоит стараться связать все эти события воедино. Но ведь упоминание о дьяволе, сорвавшееся с уст ребенка, все эти годы эхом отдавалось в ушах священника: «Стоит вам увидеть того человека – и вы пропали!»

Отец Мэттингли решился. Он надел черный плащ, черную рубашку, пасторский воротничок и вышел из прохладной благодаря кондиционеру комнаты дома приходского пастора на раскаленную зноем узкую мостовую Констанс-стрит, стараясь не обращать внимания на траву, пробивавшуюся сквозь каменные ступени церкви Святого Альфонса, и на разрисованные стены старой школы.

Не глядя по сторонам, старый священник быстрым шагом прошел по Джозефин-стрит и завернул за угол. Перед его мысленным взором одна за другой мелькали картины прошлого. Миновав всего лишь пару кварталов, отец Мэттингли очутился как будто совсем в другом мире: палящее солнце исчезло вместе с пылью и уличным шумом.

Окна, закрытые ставнями, тенистые террасы… Негромкий шелест воды, струящейся из разбрызгивателей на газонах, раскинувшихся за узорчатыми оградами. Густой запах суглинка, на котором растут тщательно ухоженные кусты роз.

Все это замечательно, но что он скажет, когда придет туда?

Жара сегодня не столь уж и изнурительная для здешнего августа. И все же молодой священник из Чикаго был прав: выходя из дома, чувствуешь себя очень легко, но постепенно твоя одежда все тяжелеет и тяжелеет…

Знать бы, что думает эта молодежь о царящем вокруг запустении. Что толку рассказывать им о том, как все здесь когда-то было. Но сам город и этот старый квартал – они остались такими же прекрасными, как и прежде.

Наконец над кронами деревьев показалась стена дома Мэйфейров, вся в ржавых потеках, с облупившейся краской; двойные трубы на крыше словно упираются в плывущие облака. Такое впечатление, что плети растений, обвивающие старое здание, тащат его в глубь земли. Со времени его последнего визита прибавилось ржавчины на розетках ограды. А сад превратился в настоящие джунгли.

Священник замедлил шаги – ему действительно не хотелось переступать порог этого дома. Едва ли порадует глаз и заросший сорняками сад, где олеандры и китайские ягоды безуспешно борются с травой, выросшей едва ли не в человеческий рост. Отцу Мэттингли неприятен был вид гниющего во влажном климате Луизианы дерева террас, вся краска с которых облезла.

По правде говоря, ему неприятно было даже находиться в этом тихом, пустынном квартале, где единственными живыми существами, казалось, оставались лишь насекомые и птицы, а деревья и кусты почти полностью заслоняли собой солнечный свет и голубизну неба. Скорее всего, когда-то здесь было болото. Рассадник зла.

Нет, он не должен так думать. Что общего у зла с Божьим творением – землей – и всем, что произрастает на ней, даже если это джунгли запущенного сада Мэйфейров?

И все же священнику постоянно вспоминались весьма странные рассказы о женщинах этого рода, которые ему довелось неоднократно слышать в течение многих лет. Как еще называть колдовство, если не поклонением дьяволу? И что считать худшим грехом: убийство или самоубийство? Да, зло прочно обосновалось здесь. Отец Мэттингли вновь слышал шепот маленькой Дейрдре. Прислонившись к чугунной ограде, он пристально всматривался в нависавшие над головой черные ветви дубов и как будто кожей ощущал окутывающую это место атмосферу зла.

Священник отер платком лоб… В те давние времена маленькая Дейрдре призналась на исповеди, что видела дьявола. Отец Мэттингли слышал сейчас ее голос столь же ясно, как несколько десятков лет назад. Он слышал звук ее шагов, когда малышка выбегала из церкви – прочь от него, от того, кто оказался не в силах ей помочь.

Но все это началось раньше – в один из неторопливо тянувшихся дней… Точнее, в одну из пятниц. Сестра Бриджет-Мэри позвонила и попросила кого-нибудь из священников поскорее прийти на школьный двор. Опять из-за Дейрдре Мэйфейр.

Отец Мэттингли тогда только что приехал на юг после окончания семинарии в Кёрквуде, штат Миссури, и еще ничего не знал о Дейрдре.

Он довольно быстро нашел сестру Бриджет-Мэри. Монахиня стояла на асфальтированном дворе позади старого здания приходской школы. Каким европейским показалось тогда ему это место, печальным и по-странному привлекательным: потрескавшиеся стены, чахлое деревце и деревянные скамейки вокруг него.

В тени здания дышалось легко. И тут молодой священник увидел плачущих маленьких девочек, которые сидели на скамейке. Сестра Бриджет-Мэри держала за запястье одну из них – бледную, буквально белую от страха и дрожащую. Но даже в испуге она была красива: пропорционально сложенная хрупкая фигурка, огромные голубые глаза на худеньком личике и черные волосы, длинными завитками спускающиеся вниз и подрагивающие у щек.

Весь пол вокруг скамейки был завален цветами: крупными гладиолусами, белыми лилиями, листьями зеленого папоротника и даже большими, удивительной красоты красными розами – словно из дорогого цветочного магазина. Но такое количество…

– Вы видите это, отец? – воскликнула сестра Бриджет-Мэри. – И у них еще хватает наглости утверждать, будто это ее невидимый друг – должно быть, сам дьявол – прямо у них на глазах рассыпал цветы по земле и даже вложил ей в руки! Маленькие воровки! Да они просто украли цветы из алтаря церкви Святого Альфонса!

Девочки подняли страшный крик. Одна даже затопала ногами. И все хором с какой-то непонятной злостью не переставали повторять:

– Мы видели, видели, видели!!!

Они хором всхлипывали и буквально задыхались от слез.

Сестра Бриджет-Мэри прикрикнула на девочек и велела им немедленно замолчать. Потом встряхнула ту, которую держала за руку, и потребовала от нее чистосердечного признания. Но девочка молчала и словно бы пребывала в шоке. Обратив умоляющий взгляд на отца Мэттингли, она стояла с широко открытым ртом, но при этом не издала ни звука.

– Подождите, сестра, прошу вас, – с этими словами священник осторожно высвободил руку девочки из цепких пальцев монахини. Малышка изумленно глядела на него и почти не сопротивлялась. Отцу Мэттингли хотелось взять ее на руки и стереть с личика грязные потеки от слез. Но он сдержал свой порыв.

– Ее невидимый друг! – продолжала клокотать монахиня. – Знаете, отец, он находит все потерянные вещи. Представляете, этот дружок даже сует ей в карман мелочь на конфеты! И они все набивают себе рты всякими сластями. Уж будьте уверены, деньги тоже ворованные.

Девочки зарыдали еще громче. Только тут отец Мэттингли заметил, что невольно топчет цветы, а маленькое бледнолицее создание молча и внимательно наблюдает, как его ботинки давят белые лепестки.

– Отпустите детей, пусть они идут в школу, – велел он монахине.

Главное сейчас – взять инициативу в свои руки. Только тогда он сможет вникнуть в смысл того, о чем говорит сестра Бриджет-Мэри.

Когда взрослые остались одни, монахиня продолжила свой рассказ, показавшийся отцу Мэттингли совершенно фантастическим. Дети упорно твердили, что видели, как цветы плыли в воздухе, и уверенно заявляли, что видели цветы в руках Дейрдре. При этом они не переставая хихикали и говорили, что волшебный друг Дейрдре всегда их смешит. А еще этот друг умел найти пропавшую тетрадку или карандаш. Стоило лишь попросить Дейрдре – и он приносил ей потерю. Так обстояли дела. Эти девчонки даже утверждали, что видели его своими глазами: такой симпатичный молодой человек, темноволосый, с карими глазами. Обычно он появлялся возле Дейрдре, но не более чем на секунду.

– Придется отослать ее домой, – сказала сестра Бриджет-Мэри. – Она постоянно выкидывает такие штучки. Мы вынуждены звонить ее старшей тете, Карл, или другой тете, Нэнси. На какое-то время это прекращается. Но потом все начинается снова.

– Но вы-то сами не верите…

– Тут, отец, как говорят, поди разбери. Либо в девчонку вселился дьявол, либо она дьявольски врет и заставляет других верить в свои россказни – она как будто околдовывает окружающих. Ее нельзя оставлять в нашей школе.

Отец Мэттингли сам отвел Дейрдре домой. Они неторопливо шли по этим же улицам и за всю дорогу не произнесли ни слова. Мисс Карл уже успели позвонить на работу, и она стояла рядом с мисс Нэнси на ступенях своего огромного дома, поджидая девочку.

Как привлекательно выглядел тогда этот дом, окрашенный в темно-фиолетовый цвет: зеленые ставни с белыми филенками, чугунные решетки, покрытые блестящей черной краской, позволявшей яснее видеть изящную розетку узора. Плющ и другие вьющиеся растения радовали глаз яркостью и разнообразием цветков и зеленью листьев… Теперь они превратились в отвратительного вида дебри.

– Все дело в ее слишком богатом воображении, святой отец, – в голосе мисс Карл не слышалось и следа тревоги. – Милли, нашей Дейрдре сейчас не помешает теплая ванна.

Девочка молча скрылась внутри дома, а мисс Карл пригласила отца Мэттингли в стеклянную беседку, чтобы за плетеным столом угостить кофе с молоком. Мисс Нэнси, простоватая и угрюмая, поставила перед ними чашки и подала серебряные ложечки. Это был первый его визит в дом Мэйфейров.

Веджвудский фарфор с золотой каймой. Льняные салфетки с вышитой на них буквой «М». Какой остроумной женщиной показалась ему Карлотта. В шелковом, явно сшитом на заказ костюме и гофрированной блузке она выглядела безупречно. Волосы с проседью аккуратно убраны назад, а губы слегка тронуты бледно-розовой помадой. Своей понимающей улыбкой она сразу же расположила к себе священника.

– Избыток воображения, святой отец, это, можно сказать, проклятие нашей семьи, – говорила она, наливая из двух небольших серебряных кувшинов горячий кофе и горячее молоко.

– Мы видим странные сны, нас посещают видения. Наверное, нам следовало бы заниматься поэзией или живописью. А я вот, видите, корплю над бумагами в адвокатской конторе. – Мисс Карл негромко, без напряжения рассмеялась. – Как только Дейрдре научится отличать фантазии от реальности, у нее все будет хорошо, – добавила она.

После кофе мисс Карл показала отцу Мэттингли комнаты первого этажа. Их сопровождала мисс Милли – удивительно женственная, с рыжими волосами, крупными старомодными локонами, окаймлявшими лицо. Подойдя к одному из окон, мисс Милли приветственно помахала старой мисс Белл, срезавшей розы большими садовыми ножницами с деревянными рукоятками. Священнику бросились в глаза украшавшие ее пальцы кольца с драгоценными камнями.

Карлотта сообщила, что дальнейшее воспитание и обучение Дейрдре доверят сестрам монастыря Святого Сердца, как только в их школе появится свободное место. Она искренне сожалела о том, что произошло, и заверила святого отца, что пока Дейрдре, разумеется, останется дома, коль скоро на этом настаивает сестра Бриджет-Мэри.

Священник попробовал возразить, но вопрос был уже решен. Разве сложно будет подыскать для Дейрдре гувернантку, умеющую ладить с детьми?

– Наш род очень древний, – рассказывала мисс Карл, пока они, минуя густую тень террас, возвращались в двухсветный зал. – Мы даже не знаем точно, сколько веков он существует, и теперь никто не может назвать имена всех предков, изображенных на фамильных портретах.

Голос Карлотты звучал жизнерадостно и в то же время утомленно.

– Достоверно известно лишь то, что семья переселилась сюда с островов, с плантации на Сан-Доминго. А в далеком прошлом наши предки жили где-то в Европе, но никаких конкретных сведений об этом не сохранилось. Наш дом полон реликвий, но с чем или с кем они связаны, нам не известно. Иногда все это представляется мне огромной тяжелой раковиной, которую я, словно улитка, вынуждена таскать на спине.

Слегка коснувшись рукой клавиш рояля и струн арфы, мисс Карл призналась, что не испытывает особого интереса к такого рода вещам, однако по иронии судьбы ей приходится быть хранительницей всех этих «фамильных ценностей». Словно в подтверждение слов сестры, мисс Милли с улыбкой кивнула.

А теперь, с позволения святого отца, продолжала тем временем мисс Карл, она должна вернуться на работу – клиенты ждут. Проводив священника до ворот, она еще раз поблагодарила его за заботу.

Таким образом, странный инцидент был исчерпан, и маленькая девочка с бледным лицом и черными кудряшками покинула приходскую школу при церкви Святого Альфонса.

Но отцу Мэттингли по-прежнему не давало покоя необъяснимое появление цветов на школьном дворе, да и вся эта непонятная история в целом.

Разве можно вообразить, чтобы маленькие девочки перелезли через перила алтаря в столь огромном и величественном храме, как церковь Святого Альфонса, и украли оттуда цветы. Даже отпетые уличные хулиганы, которых было немало в годы детства самого отца Мэттингли, не осмелились бы на подобную выходку.

Интересно, а что думает обо всем этом сестра Бриджет-Мэри? Что, по ее мнению, произошло на самом деле? Неужели дети действительно украли цветы? Прежде чем ответить, невысокая, коренастая, круглолицая монахиня долго изучающе смотрела на священника и наконец отрицательно покачала головой.

– Отец, Бог мне свидетель, эти Мэйфейры – проклятое семейство. Много лет назад бабушка этой девчонки – ее звали Стелла – рассказывала точно такие же истории. Эта Стелла Мэйфейр обладала таинственной властью над окружающими. Некоторые монахини до смерти боялись осенить ее крестным знамением и называли не иначе как ведьмой – такое отношение к ней сохранилось и до сих пор.

– Ну, мне кажется, это уж слишком, сестра, – резко прервал ее отец Мэттингли. – Мы же с вами не на туманных дорогах Типперэри, где бродит призрак Петтикот Луз.

– Значит, вы слышали о ней, святой отец? – засмеялась монахиня.

– Да, десятки раз. У меня мать ирландка, и мы жили в нижней части Ист-Сайда.

– Ну что же, тогда позвольте вам рассказать, что однажды эта Стелла Мэйфейр взяла меня за руку, вот так, – монахиня показала, как именно, – и стала рассказывать о моих личных секретах, которыми я не делилась ни с одной живой душой по эту сторону Атлантики. Клянусь вам, отец, это происходило не с кем-то, а со мной. Еще дома я потеряла дорогую для меня, памятную вещицу – цепочку с распятием. Помню, я тогда рыдала как маленькая. Так вот, Стелла Мэйфейр в точности описала мне, как выглядит эта цепочка, и в заключение добавила: «Сестра, а ведь вам очень хочется вернуть ее». В течение всего нашего разговора она продолжала держать меня за руку и ласково улыбалась, совсем как ее внучка Дейрдре – скорее невинно, чем лукаво. «Я верну вам эту цепочку, сестра», – пообещала Стелла. «Взяв в пособники дьявола, ты это имеешь в виду, Стелла Мэйфейр? – ответила ей я. – Нет уж, благодарю покорно!» Но далеко не все сестры, работавшие в приходской школе, обладали твердостью характера. Поэтому Стелле без труда удавалось одерживать над ними духовную победу и каждый раз так или иначе добиваться своего. Так продолжалось до самой ее смерти.

– Все это предрассудки, сестра! – убежденно произнес отец Мэттингли. – Хорошо, а как насчет матери маленькой Дейрдре? Уж не хотите ли вы сказать, что и она была ведьмой?

Сестра Бриджет-Мэри покачала головой.

– Нет, Анта – пропащая душа – была застенчивой милой девочкой, она, похоже, боялась даже собственной тени. Полная противоположность ее мамаши Стеллы – та буйствовала, пока ее не убили. Да, отец, она умерла не своей смертью. Вы бы видели лицо мисс Карлотты на похоронах Стеллы! То же выражение на ее лице было и двенадцать лет спустя, когда хоронили Анту. Что касается самой Карлотты, то, пожалуй, более умной девчонки в школе Святого Сердца не было. Она – хребет всей семьи. Но ее матери было на нее наплевать. Мэри-Бет Мэйфейр заботилась только о Стелле. И старый мистер Джулиен, дядюшка Мэри-Бет, – тоже. От них только и слышалось: Стелла, Стелла, Стелла… А когда бедняжка Анта, которой и всего-то было двадцать лет, вдруг выпрыгнула из окна на чердаке дома и разбила голову о камни, они заявили, что она просто сошла с ума. Представляете?!

– Такая молодая… – прошептал священник.

Он вспомнил бледное испуганное личико Дейрдре Мэйфейр. Сколько же было этой малышке, когда ее юная мать совершила столь ужасный поступок?

– Ее похоронили в освященной земле. Да смилостивится над нею Господь. Разве дано кому-либо судить о состоянии рассудка такого человека? Когда Анта рухнула на камни террасы, ее голова буквально раскололась, словно арбуз. А Дейрдре, совсем крошечная, надрывалась от крика в своей колыбельке… Но временами даже Анта вызывала у людей страх.

Отец Мэттингли спокойно внимал повествованию монахини. Такого рода истории он постоянно слышал в родном доме – они отражали свойственное ирландцам стремление излишне драматизировать любые мрачные события, их чрезмерное пристрастие к трагедиям. По правде говоря, он уже начинал терять терпение и хотел спросить сестру о…

Но тут зазвенел звонок. Дети начали торопливо выстраиваться парами, чтобы идти на занятия. Сестра Бриджет-Мэри тоже направилась было к дверям школы, однако внезапно остановилась и обернулась к отцу Мэттингли.

– Расскажу вам один случай с Антой, самый удивительный из известных мне. – Голос монахини звучал приглушенно, но священник отчетливо слышал каждое ее слово, поскольку в школьном дворе к тому моменту воцарилась тишина. – В те дни сестры сходились к трапезе в полдень. И пока читались благодарственные молитвы, дети во дворе были тише воды, ниже травы. Нынче такого почтения уже не встретишь, но тогда это было в порядке вещей. И вот как-то весной в эти благословенные минуты одной злой и нечестивой девчонке по имени Дженни Симпсон взбрело в голову напугать несчастную тихую Анту найденной под забором дохлой крысой. Едва ее увидев, Анта душераздирающе закричала. Не думаю, отец, что вам когда-либо доводилось слышать подобный вопль. Мы выскочили из-за стола и бросились на улицу. Глазам нашим предстала удивительная картина отпетая мерзавка Дженни Симпсон лежала на земле, ее лицо было залито кровью, а крыса выскользнула из ее рук и перелетела через забор! Скажете, это сделала Анта? Такая же хрупкая малютка, как ее дочь Дейрдре? Ничего подобного! Это сделал все тот же «невидимый друг», сам дьявол, который всего неделю назад заставил цветы лететь прямо в руки Дейрдре.

Отец Мэттингли засмеялся:

– Неужели вы думаете, сестра, что я только вчера родился и способен поверить в подобные россказни?

Монахиня тоже улыбнулась. Однако по опыту священнику было хорошо известно, что ирландки способны одновременно и смеяться над такого рода историями, и верить в их абсолютную правдивость.

Семейство Мэйфейр вызывало у отца Мэттингли неподдельный интерес, как способно привлекать к себе все сложное, непонятное и в то же время изысканное. Все произошедшее со Стеллой и Антой стало уже далеким прошлым и воспринималось теперь как не более чем романтическая история.

В следующее воскресенье отец Мэттингли вновь нанес визит Мэйфейрам. Его опять угостили кофе и приятной беседой. Обстановка вокруг ни в коей мере не соответствовала тому, что рассказывала сестра Бриджет-Мэри. Где-то играло радио, и до священника доносился голос Руди Вэлли. Старая мисс Белл поливала сонно росшие в горшках, равнодушные ко всему орхидеи. Из кухни ароматно пахло жареной курицей. Такой приятный, милый дом.

Хозяева пригласили отца Мэттингли присоединиться к ним за уже красиво накрытым к воскресному обеду столом, на котором лежали стянутые серебряными кольцами плотные полотняные салфетки. Но священник вежливо отказался. Мисс Карл выписала чек для прихода и подала ему.

Уходя, отец Мэттингли мельком увидел в саду бледное личико Дейрдре – спрятавшись за старым, уродливо искривленным деревом, девочка не сводила со священника пристального взгляда. Не замедляя шага, он помахал ей в ответ. Впоследствии что-то вновь и вновь возвращало его к этой мимолетной встрече. Но что? Спутавшиеся кудрявые волосы Дейрдре? Или отсутствующее выражение ее глаз?

Сестра Бриджет-Мэри упорно твердила о безумии. Страшно даже подумать, что оно может угрожать этому маленькому, болезненному существу. Отец Мэттингли не видел в сумасшествии ничего романтического. Люди с разрушенной психикой, по его мнению, вечно пребывают в аду неуверенности, несовпадения реальной жизни с их собственным внутренним миром и не понимают, что происходит вокруг.

Но мисс Карлотта казалась ему вполне современной, разумной женщиной. Ребенок вовсе не обречен следовать по стопам своей покойной матери. Наоборот, девочке постараются предоставить любые возможности и сделают все, чтобы трагедия не повторилась.

Спустя месяц – в тот незабываемый субботний день, когда Дейрдре пришла в церковь Святого Альфонса на исповедь – его представление о семействе Мэйфейр изменилось в корне и навсегда.

В эти специально отведенные часы благочестивые католики из ирландских и немецких семей получали шанс облегчить свою совесть накануне воскресной мессы и причастия.

Отец Мэттингли сидел на узком стуле в украшенной резьбой деревянной исповедальне; от прихожан его отделяла зеленая занавеска из саржи. Он попеременно выслушивал тех, кто заходил в кабинки справа и слева от него и становился там на колени. В том же самом ему могли покаяться прихожане и в Бостоне, и в Нью-Йорке – ничего из ряда вон выходящего, похожий выговор, одни и те же заботы и мысли.

Обычно он предписывал «грешникам» трижды прочесть молитву Пресвятой Деве или столько же раз прочесть «Отче наш». Отец Мэттингли редко назначал своим прихожанам – усердным работникам и добропорядочным домохозяйкам, каявшимся в каких-нибудь пустяшных прегрешениях, – более серьезное наказание.

Детский голосок, звонкий и торопливый, раздавшийся из-за темной и пыльной решетки, застал его врасплох. Судя по всему, он принадлежал маленькой девочке, но умной и развитой не по годам. Священник понятия не имел, кто находится по другую сторону занавески. Следует учесть и тот факт, что до этого Дейрдре Мэйфейр в его присутствии никогда не произносила ни слова.

– Благословите меня, отец, ибо я согрешила. Я уже давно не была на исповеди. Прошу вас, отец, помогите мне. Я не могу побороть дьявола. Я пытаюсь это сделать, но всегда терплю неудачу. Я знаю, что за это попаду в ад.

Чего было больше в этих словах – искренности или влияния сестры Бриджет-Мэри? Но, прежде чем священник успел сказать хоть слово, девочка заговорила опять, и теперь он понял, что слушает исповедь Дейрдре.

– Когда дьявол принес цветы, которых мне хотелось, я не приказала ему убираться прочь, хотя знаю, что должна была это сделать. Тетя Карл не на шутку сердита на меня. Но, святой отец, он только хотел порадовать нас. Клянусь, он ни разу не причинил мне зла. И он плачет, когда я не смотрю на него или не слушаю его. Честное слово, я не знала, что он принес цветы из алтаря! Иногда, отец, он поступает очень глупо, вот как тогда. Словно несмышленый младенец. Но никогда и ни с кем не поступает жестоко.

– Постой, дорогая. Что заставляет тебя думать, будто сам дьявол станет преследовать такую малышку, как ты? Быть может, тебе лучше рассказать, что же произошло на самом деле?

– Отец, он совсем не похож на дьявола из Библии. Клянусь вам. Он высокий и красивый. Совсем как настоящий человек. И он не лжет. Он всегда делает что-нибудь приятное. Когда мне страшно, он приходит, садится на краешек кровати и целует меня. Поверьте, я говорю правду! И еще он отпугивает людей, которые хотят сделать мне что-нибудь плохое!

– Дитя мое, почему же тогда ты говоришь, что это дьявол? Не лучше ли сказать, что это твой воображаемый друг, которого ты выдумала, чтобы не чувствовать себя одинокой?

– Нет, святой отец, он – дьявол, – убежденно возразила девочка. – Он не такой, как обычные люди, но я его не выдумывала. – Голосок Дейрдре звучал теперь печально и устало. Внутри этого ребенка маленькая женщина в отчаянии пыталась справиться с непосильной ношей. – Я знаю, что он всегда рядом, хотя другие об этом даже не подозревают. И только если я долго смотрю на него, он становится видимым и для других. – Голос девочки дрогнул. – Отец, я стараюсь не смотреть на него. Я молюсь Иисусу и Пресвятой Деве и изо всех сил стараюсь не смотреть на него. Я знаю, это смертный грех. Но он делается таким грустным и беззвучно плачет, хотя я его слышу.

– Дитя мое, а ты говорила об этом со своей тетей Карлоттой?

Голос отца Мэттингли звучал спокойно, но столь подробный рассказ ребенка встревожил его не на шутку: то, что он услышал, никак нельзя было объяснить «избытком воображения» или чем-нибудь в том же роде.

– Отец, она все о нем знает. И другие мои тети – тоже. Они называют его «тот человек», но тетя Карл говорит, что он – истинный дьявол. Она одна говорит, что это грех – такой же, как трогать у себя между ногами или думать о чем-нибудь неприличном. Тетя Карл говорит то же самое и про его поцелуи, от которых у меня ползут мурашки и бывают разные ощущения. Она говорит, что это грязно: смотреть на него и позволять ему приходить ко мне в постель. Еще тетя Карл говорит, что он может меня убить. Моя мама видела его всю свою жизнь, потому она и умерла и отправилась на Небеса, чтобы избавиться от него.

Отец Мэттингли был ошеломлен. А еще говорят, что священника на исповеди ничем не удивишь!

– И моя бабушка тоже видела его, – торопливо продолжала Дейрдре напряженным голосом. – Она действительно была плохой, очень плохой, потому что он заставлял ее быть плохой, и из-за него она умерла. Но она вместо Небес попала в ад, и я, наверное, тоже туда попаду.

– Постой, дитя мое. Кто тебе это сказал?

– Моя тетя Карл, – ответила Дейрдре. – Она не хочет, чтобы я, как Стелла, отправилась в ад. Она велит мне молиться и гнать его. Она считает, что я смогу это сделать, если только постараюсь, если буду читать молитвы и не позволю ему приходить. Она очень злится за то, что я разрешаю ему появляться. – Девочка умолкла. Она плакала, хотя явно пыталась подавить слезы. – Тетя Милли очень боится, а тетя Нэнси не хочет на меня смотреть. Тетя Нэнси как-то сказала, что в нашей семье считается: если ты видишь «того человека», с тобой все кончено.

Отец Мэттингли был настолько шокирован, что буквально лишился дара речи. Он быстро прокашлялся.

– Ты хочешь сказать, что, по мнению твоих тетушек, этот человек действительно существует?…

– Отец, они всегда знали о нем. Его может увидеть любой, когда я позволяю ему делаться сильным. Кто угодно. Но для этого я должна заставить его прийти. Для других людей увидеть его не является смертным грехом, потому что это моя вина. Моя! Его бы никто не видел, если бы я этого не допускала. Но, святой отец, я только… только не пойму, как это дьявол может быть так добр ко мне и как он может так горько плакать, когда ему грустно. Я не понимаю, почему он так хочет просто быть рядом со мной…

Голос Дейрдре сменился приглушенными рыданиями.

– Не плачь, Дейрдре! – твердо произнес священник.

Но это же немыслимо! Как может вполне современная, разумная женщина в модном костюме внушать ребенку такие суеверия? Тогда что же говорить о других? Воззрения сестры Бриджет-Мэри кажутся им сродни идеям самого Фрейда. Священник попытался разглядеть Дейрдре сквозь решетку. Похоже, она вытирала слезы кулаком.

И вдруг голосок девочки зазвенел снова, и от ее торопливых слов у отца Мэттингли все сжалось внутри.

– Тетя Карл утверждает, что даже думать о нем или о его имени – это уже смертный грех. Если произнести его имя, он тут же появляется. Когда тетя Карл говорит мне все это, он стоит рядом и заявляет, что она лжет. Святой отец, я знаю, что это ужасно, но она действительно иногда лжет. Я об этом и без него знаю. Но хуже всего, когда он сердится и начинает ее пугать. А тетя Карл ругается и грозится сделать со мной что-нибудь нехорошее, если он не оставит меня в покое!

Голосок Дейрдре снова дрогнул. Она едва слышно плакала. Какой же маленькой казалась она священнику, какой беззащитной!

– Но все время, даже когда я одна и даже когда стою на мессе с другими девочками, я знаю, что он рядом. Я его ощущаю. Я слышу, как он плачет и заставляет плакать меня.

– Дитя мое, а сейчас хорошенько подумай, прежде чем ответить. Твоя тетя Карл действительно говорила, что она видит это существо?

– Да, святой отец.

«Как она измучена! – размышлял священник. – Неужели я ей не верю? А ведь именно о доверии она умоляла меня все это время».

– Дорогая моя, я пытаюсь понять. Я хочу понять, но ты должна мне помочь. Ты уверена, что твоя тетя Карл говорила, будто видит того человека собственными глазами?

– Отец, она видела его, когда я была совсем маленькой и еще не знала, что могу заставлять его приходить. Она видела его в тот день, когда умерла моя мама. Он качал мою колыбель. А когда моя бабушка Стелла была девочкой, он стоял у нее за спиной во время обеда. Я расскажу вам страшную тайну. В нашем доме есть одна фотография. На ней моя мама. Так вот, на том снимке есть и он. Он стоит за маминой спиной. Я знаю об этой фотографии, хотя взрослые старательно прятали ее от меня. Это он разыскал и дал мне снимок. Он открыл комод, даже не прикоснувшись к ручке ящика, и вложил фото мне в руку. Он делает такие вещи, когда бывает сильным, а это случается, когда я провожу с ним много времени и весь день думаю о нем. Тогда все знают, что он находится в доме. Тетя Нэнси встречает тетю Карл у порога и шепчет, что «тот человек» опять у нас, отчего тетя Карл буквально выходит из себя. Это все моя вина, святой отец! Мне страшно, что я не могу его остановить. И все в доме бывают очень расстроенными!

Рыдания Дейрдре стали громче. Они отдавались эхом от деревянных стен кабинки. Наверное, они были слышны и снаружи.

Что он должен сказать этой малышке? Внутри у отца Мэттингли все кипело. Что за безумие могло охватить этих женщин? Неужели ни у кого из них не осталось хоть крупицы здравого смысла, чтобы позвать психиатра и помочь девочке?

– Дорогая, выслушай меня. Я прошу твоего разрешения поговорить об этих событиях за пределами исповедальни, поговорить с твоей тетей Карл. Ты мне позволишь это?

– Нет, святой отец. Нельзя!

– Дитя мое, я не стану что-либо делать без твоего разрешения. Но, поверь, мне просто необходимо побеседовать с твоей тетей Карл обо всем этом. Вместе с ней мы сумеем прогнать это существо.

– Отец, она никогда не простит мне, что я рассказала об этом. Никогда. Рассказывать об этом – смертный грех. И тетя Нэнси никогда мне не простит. Даже тетя Милли разозлится. Отец, нельзя рассказывать – тетя Карл не должна знать, что я открыла вам эту тайну.

У девочки начиналась истерика.

– Дитя мое, я могу снять с твоей души этот смертный грех, – попытался объяснить ей священник. – Я могу дать тебе отпущение грехов. С этого момента твоя душа чиста как снег. Верь мне, Дейрдре. Дай мне возможность поговорить с твоей тетей.

Какое-то время в ответ слышался только плач. Потом он услышал, как повернулась ручка маленькой деревянной двери, но еще прежде, чем до его ушей донесся этот звук, священник понял, что потерял бедную девочку. Дейрдре почти бежала по проходу, прочь от него, и вскоре эхо ее быстрых шагов затихло вдали.

Зачем он сказал не те слова, зачем сделал неверные заключения? Теперь уже ничего нельзя сделать, ибо священник был связан тайной исповеди. И эту тайну поведала ему несчастная девочка, которая была еще слишком мала, чтобы совершить смертный грех или получить истинное облегчение от таинства исповеди.

Отец Мэттингли никогда не забудет, как он, беспомощный, сидел и слушал ее шаги, отдававшиеся эхом у церковных дверей. Теснота и духота исповедальни давили на него. Боже милостивый, что теперь делать?

Но его мучения только начинались…

В течение нескольких недель мысли о том доме и его обитательницах не отпускали священника ни на минуту…

Однако отец Мэттингли не мог ни действовать на основании услышанного, ни повторить произнесенные Дейрдре слова. Тайна исповеди связывала его и в том и в другом.

Он не осмеливался даже расспрашивать сестру Бриджет-Мэри, однако, когда они случайно встретились на игровой площадке, та по собственной инициативе поведала ему достаточно много. Слушая ее рассказ, священник отчего-то чувствовал себя виноватым, но заставить себя уйти не мог.

– Они, конечно же, отправили Дейрдре в школу Святого Сердца! Куда же еще? – воскликнула монахиня. – Думаете, она там удержится? Анту исключили оттуда, когда той было всего восемь лет. И из школы урсулинок ее потом тоже выгнали. Наконец, родственники нашли для нее какую-то частную школу – одно из тех безумных мест, где детям разрешают стоять на голове. А каким несчастным существом была Анта в детстве. Она вечно писала стихи и рассказы, разговаривала сама с собой и расспрашивала о том, как умерла ее мать. Разве вы не знаете, святой отец, что ее мать, Стелла Мэйфейр, на самом деле не умерла, а была застрелена своим братом Лайонелом? И сделал он это прямо у них дома, во время шумного карнавала. Поднялась жуткая паника Когда все стихло, зеркала, стекла в окнах, часы, мебель – все было разбито и поломано, а мертвая Стелла лежала на полу.

Отец Мэттингли только горестно покачал головой.

– Не удивительно, что впоследствии Анта тронулась умом и где-то через десять лет сбежала из дому с каким-то художником, вот так-то. Этот парень не собирался на ней жениться и бросил ее в старом, обшарпанном доме в Гринвич-Виллидж. Там даже лифта не было. На дворе зима, денег – ни гроша. А тут еще Дейрдре только что родилась и, естественно, требует заботы. Пришлось молодой мамаше с позором возвращаться домой. А потом бедняжка прыгнула из чердачного окна. Не было ей жизни в родных стенах – прямо ад кромешный: тети шпионили за ней, контролировали каждый шаг, а на ночь запирали ее в комнате. Почему? Она убегала во Французский квартал и пила там – это в таком-то возрасте! – с поэтами и писателями. Все стремилась, чтобы обратили внимание на ее писанину… Расскажу вам еще одну жуткую вещь. После смерти Анты в течение нескольких месяцев на ее имя продолжала приходить почта: из Нью-Йорка ей возвращали рукописи, которые она туда посылала. Каким же мучением было для мисс Карл, когда в дверь звонил почтальон и добавлял ей боли и страданий, принося очередное напоминание о покойной Анте.

Отец Мэттингли мысленно помолился за Дейрдре: пусть тень зла никогда не коснется ее.

– Мне говорили, что один из рассказов Анты напечатали в каком-то парижском журнале, но по-английски. Когда номер этого журнала прислали сюда, мисс Карл лишь бросила на него взгляд и заперла подальше. Мне об этом рассказывала одна из ее родственниц. Другие Мэйфейры предлагали мисс Карл отдать им маленькую Дейрдре, но мисс Карл отказалась. Она сказала: «Нет, ребенок останется здесь. Это мой долг перед Стеллой, перед Антой и перед самой Дейрдре».

По пути домой отец Мэттингли зашел в церковь. Он долго стоял в тишине ризницы, глядя через открытую дверь на главный алтарь.

Священник готов был простить Мэйфейрам нечестивую историю их семейства: они, как и все, родились во грехе. Но не может быть им прощения за то, что они забивали голову невинной девочки лживыми россказнями о дьяволе, якобы доведшем ее мать до самоубийства. Отец Мэттингли понимал: он бессилен, абсолютно бессилен что-либо сделать для Дейрдре. Он может только молиться за нее, как молился сейчас.

Под Рождество Дейрдре исключили из частной школы Святой Маргариты, и тетушки перевели ее в другую частную школу, находившуюся где-то на севере.

Через некоторое время до отца Мэттингли дошли слухи, что Дейрдре опять дома, занимается с гувернанткой и часто болеет. Однажды лицо девочки мелькнуло в толпе прихожан на утренней мессе, что начиналась в десять часов. К причастию Дейрдре не подошла…

Постепенно отец Мэттингли узнавал все новые и новые подробности о Мэйфейрах. Всему приходу было известно о его визитах в их дом. Однажды, когда он зашел проведать старую Люси О'Хара, та спросила:

– Святой отец, это правда, что вы ходили в дом к Дейрдре и беседовали о ней с ее тетками? Девочку-то, кажется, опять куда-то отправили. Я тоже кое-что знаю про эту семью. Хотите расскажу?

Что ему оставалось делать? Отказаться? Или слушать старушечьи воспоминания? Отец Мэттингли выбрал второе.

– Да, я их знаю, – начала Люси О'Хара. – Хорошо помню Мэри-Бет. Она была истинно светской дамой и многое могла порассказать о прежней их жизни на плантациях. Мэри-Бет родилась сразу после Гражданской войны, а в Новый Орлеан приехала примерно в восьмидесятые годы вместе со своим дядюшкой Джулиеном – вот уж был настоящий джентльмен с Юга. Я до сих пор помню, как мистер Джулиен катался на лошади по Сент-Чарльз-авеню. Скажу вам, таких ладных стариков я еще не видела… Говорят, они владели большим поместьем в Ривербенде. Их дом изображен во многих старых книжках. А потом дом смыло рекой. Мистер Джулиен и мисс Мэри-Бет чего только не делали, чтобы спасти его. Но разве реку остановишь…

А Мэри-Бет отличалась невероятной красотой: смуглая, с горящим взглядом, не такая хрупкая, как Стелла, или неприметная, как мисс Карл. Говорят, Анта тоже считалась красавицей, но ту я не видела, как и ее несчастную дочку Дейрдре. Скажу вам, что Стелла была настоящая колдунья. Да, святой отец, та самая Стелла. Она знала секреты приготовления всяческих снадобий и порошков, знала все обряды, могла даже по картам прочитать будущее. Раз она погадала моему внуку Шону и до полусмерти напугала мальчишку своими пророчествами. Это случилось на одном из жутких сборищ, которые они устраивали у себя на Первой улице. Спиртное там лилось рекой – упивались все. А в танцевальном зале играл оркестр. Организатором всего этого была Стелла.

Ей нравился мой Билли, – продолжала старуха, махнув рукой в сторону выцветшей фотографии на комоде. – Погиб на войне. Говорила я ему: «Билли, послушай меня. Держись подальше от женщин из семьи Мэйфейр». Стелла была сама не своя до красивых молодых парней. Потому-то братец и застрелил ее. Представляете, отец, эта Стелла могла в ясный день нагнать на небо тучи. Бог свидетель, святой отец, это истинная правда. Она частенько пугала сестер в школе Святого Альфонса, устраивая бури прямо над садом. Вы бы видели, какой ураган разразился над их домом, когда Стеллу убили. Рассказывали, что в доме не осталось ни одного целого стекла. Ветер завывал, и ливень хлестал как из ведра. Так Стелла заставила небеса плакать по ней.

Отец Мэттингли сидел молча, делая вид, что пьет остывший чай, куда хозяйка щедро добавила молока и сахара. Но каждое слово старой Люси врезалось ему в память.

Больше к Мэйфейрам он не ходил – не хватало смелости. Священник не мог допустить, чтобы маленькая Дейрдре – если только ее опять куда-нибудь не отправили – заподозрила его в намерении нарушить тайну исповеди. Во время мессы он искал глазами женщин семьи Мэйфейр, но видел их крайне редко. Правда, в здешнем большом приходе было несколько храмов, и Мэйфейры вполне могли посещать, например, церковь Святой Марии или небольшую часовню для богатых, находившуюся в Садовом квартале.

Тем не менее отец Мэттингли знал, что чеки от мисс Карлотты поступают регулярно. Отец Лафферти, ведавший бухгалтерией прихода, как-то под Рождество показал ему чек на две тысячи долларов, не преминув при этом как бы между прочим заметить, что вот так, мол, Карлотта Мэйфейр с помощью денежек поддерживает вокруг тишь да гладь.

– Полагаю, вы уже слышали, что они забрали свою маленькую племянницу из школы в Бостоне? – добавил отец Лафферти.

Отец Мэттингли признался, что ему об этом ничего не известно. Он уже собирался выйти из кабинета казначея, но задержался в дверях в ожидании продолжения.

– А я-то думал, что вы частенько бываете у этих важных дам, – удивленно произнес его собеседник. Этому прямодушному, не склонному к сплетням священнику было уже за шестьдесят.

– Я заходил к ним всего пару раз, да и то ненадолго, – пояснил отец Мэттингли.

– Говорят, малышка Дейрдре часто болеет. – Казначей положил чек на зеленое сукно своего стола. – Не может ходить в обычную школу и вынуждена заниматься дома с учителем.

– Печально, – отозвался отец Мэттингли.

– Да уж, веселого мало. Но Мэйфейрам не станут задавать вопросы. Никто не пойдет к ним домой, чтобы проверить, действительно ли ребенок получает достойное образование.

– У них достаточно денег…

– Верно, достаточно, чтобы заткнуть рот кому угодно, что они всегда и делают. Они смогли замять даже убийство.

– Вы так думаете?

Отец Лафферти продолжал разглядывать чек мисс Карлотты. Казалось, приходский казначей обдумывал, стоит ли продолжать эту тему, и наконец все же заговорил:

– Думаю, вы слышали о том, что Лайонел Мэйфейр застрелил свою сестру Стеллу. Так вот, он ни дня не провел в тюрьме. Мисс Карлотта все устроила. И мистер Кортланд, сын Джулиена, ей помог. Этим двоим под силу было замять любое дело. Расспросов не было.

– Но как они сумели?…

– Обычное дело: Лайонела просто поместили в лечебницу для умалишенных. А уж как ему там живется, неизвестно.

Никто его не видел, с тех пор как на него надели смирительную рубашку.

– Такого быть не может, – удивленно возразил отец Мэттингли.

Отец Лафферти усмехнулся.

– Очень даже может. И снова – никаких вопросов. Как всегда – гробовое молчание. А вскоре после этого убийства в нашу церковь пришла маленькая Анта, дочь Стеллы. Она плакала, кричала и говорила, что это мисс Карлотта заставила Лайонела убить ее мать. Анта говорила с пастором внизу, в левом приделе. Я это слышал собственными ушами, а вместе со мной и отец Морган, и отец Грэм, да и все остальные тоже.

Отец Мэттингли стоял молча.

– Малютка Анта говорила, что боится идти домой, – рассказывал отец Лафферти, – боится мисс Карлотты. Девочка слышала их с Лайонелом разговор и слова Карлотты: «Если ты не можешь все это остановить, ты просто не мужчина». Анта видела, как она дала брату револьвер тридцать восьмого калибра, чтобы застрелить Стеллу. Вы, отец Мэттингли, наверное, думаете, что девочку следовало расспросить поподробнее. Но пастор поступил по-другому: он просто снял трубку и позвонил мисс Карлотте. А через несколько минут подъехал большой черный лимузин и увез Анту.

«Я ведь тоже не задавал вопросов», – промелькнуло в голове отца Мэттингли, но вслух он не произнес ни слова и лишь внимательно смотрел на тщедушного старого священника, который тем временем продолжал:

– Позже пастор объяснил, что девочка не в своем уме. Оказывается, она говорила другим детям, что может слышать, о чем говорят в другой комнате, и читать мысли людей. Он добавил, что девочка скоро успокоится; просто у нее разыгралось воображение в связи со смертью матери.

– Но ведь, насколько мне известно, ее состояние со временем лишь ухудшилось.

– В двадцать лет она выпрыгнула из чердачного окна. Вот так. И снова – никаких вопросов. Объяснение простое: девушка лишилась разума. И к тому же молода, неопытна… Как бы то ни было, по-прежнему гробовое молчание.

Отец Лафферти перевернул чек и поставил на его обратной стороне приходскую печать.

– Вы считаете, что мне необходимо сходить к Мэйфейрам? – спросил отец Мэттингли.

– Нет, не считаю. По правде говоря, я и сам не знаю, зачем все это вам рассказываю. Сейчас я лишь хочу, чтобы мисс Карлотта снова отдала Дейрдре в какую-нибудь частную школу и девочка оказалась бы как можно дальше от этого дома. Слишком много дурных воспоминаний скопилось под его крышей. Ребенку там не место.

Когда однажды весной отец Мэттингли услышал, что Дейрдре опять отправили в какую-то школу, на сей раз в Европу, он решил заглянуть к Мэйфейрам… Со дня исповеди, не дававшей ему покоя, прошло более трех лет. Все это время священника неотступно преследовали мысли о странном семействе и о судьбе девочки. Однако сейчас он неохотно шел в знакомый дом, хотя в глубине души сознавал, что должен это сделать.

Карлотта приняла его вполне радушно и пригласила в двухсветный зал, где на серебряном подносе был подан кофе. Сидя за столом, отец Мэттингли любовался интерьером зала, и в первую очередь прекрасными зеркалами на его стенах. Чуть позже к ним с Карлоттой присоединилась мисс Милли, а потом и мисс Нэнси, извинившаяся за свой грязный передник. Даже старая мисс Белл спустилась в лифте в зал. Отец Мэттингли даже не подозревал, что в доме есть лифт, скрытый за высокой двенадцатифутовой дверью, которая ничем не отличалась от остальных. Нетрудно было заметить, что мисс Белл ничего не слышит.

Отец Мэттингли изучал этих женщин, пытаясь понять, что скрывается за их сдержанными улыбками… Нэнси – это ломовая лошадь, Милли ветрена, у мисс Белл налицо почти все признаки старческого слабоумия. А Карл? Карл в полной мере оправдывала свою репутацию среди родных и знакомых: умная, деловая – настоящий юрист. Ни к чему не обязывающая беседа касалась каких-то общих тем: разговор шел о политике, о коррупции в городе, о растущих ценах и меняющихся временах. Но ни в этот раз, ни в прошлом мисс Карл не произносила имен Анты, Стеллы, Мэри-Бет или Лайонела. По сути, они больше не говорили об истории семьи, и священник не мог заставить себя вернуться к интересующей теме или даже просто задать вопрос о каком-нибудь предмете, находившемся в зале.

Покидая дом, отец Мэттингли бросил быстрый взгляд на мощенный плитняком дворик, который теперь порос травой. «Голова буквально раскололась, словно арбуз», – вспомнилось вдруг ему. Выйдя на улицу, он оглянулся на чердачные окна: сквозь густо обвивавший их плющ едва виднелись ставни.

Это его последний приход сюда, решил отец Мэттингли. Пусть всем отныне занимается отец Лафферти. А еще лучше – вообще никто…

Однако горечь поражения и ощущение вины за допущенную ошибку с годами только усугублялись.

Дейрдре Мэйфейр было десять лет, когда она убежала из дома. Ее нашли через два дня. В насквозь промокшей одежде она бродила под дождем вдоль заболоченного берега одного из рукавов Миссисипи. Потом девочку отправили в очередную закрытую школу – в Ирландию, в графство Корк. Однако спустя некоторое время она снова вернулась домой. Монахини из приходской школы рассказывали, что Дейрдре мучают кошмары, что она ходит во сне и говорит странные вещи.

После этого до отца Мэттингли дошел слух, что Дейрдре находится в Калифорнии. Кто-то из родственников взял ее к себе. Может, перемена климата благотворно подействует на ребенка, думал священник.

Отец Мэттингли знал: плач Дейрдре будет стоять у него в ушах всю жизнь. Боже, почему тогда он не попытался вести себя с нею по-другому? Он молился о том, чтобы Дейрдре встретился какой-нибудь мудрый учитель или врач, которому девочка могла бы довериться и рассказать то же, что открыла ему на исповеди. Отец Мэттингли молился, чтобы хоть кто-нибудь, хоть где-нибудь помог ей, коль скоро ему самому это сделать не удалось.

Священник не слышал о возвращении Дейрдре из Калифорнии. Только позже, году так в пятьдесят шестом, он узнал, что девочка снова в Новом Орлеане, в школе Святой Розы. Потом прошел слух, что ее оттуда исключили и она убежала в Нью-Йорк.

Одна из прихожанок, некая мисс Келлерман, рассказала обо всем этом отцу Лафферти прямо на ступенях храма. Сама она слышала о Дейрдре от своей служанки, которая была знакома с «цветной девчонкой», приходившей иногда убирать в доме Мэйфейров. На чердаке в одном из чемоданов Дейрдре нашла рассказы своей матери – «всю эту чушь о Гринвич-Виллидж». Прочитав их, девочка бросилась в Нью-Йорк, чтобы найти своего отца, хотя никто не знал, жив он или нет.

Поиски Дейрдре закончились в психиатрической клинике Бельвю, и мисс Карлотта летала в Нью-Йорк, чтобы забрать ее оттуда.

Кажется, в 1959 году до отца Мэттингли дошли сплетни об очередном «скандале» в доме Мэйфейров. Говорили, что в свои восемнадцать лет Дейрдре Мэйфейр забеременела. Она бросила колледж в Техасе. А отец ребенка – «нет, вы только представьте себе!» – один из профессоров, женатый человек и вдобавок протестант. И вот теперь он после десяти лет брака намерен развестись и жениться на Дейрдре!

Казалось, весь приход только и говорил о случившемся. По слухам, мисс Карлотта полностью устранилась от происходящего, зато мисс Нэнси лично отправилась с Дейрдре в магазин Гэса Майера и купила ей миленькое подвенечное платье для будущей свадьбы в здании городской ратуши.

К тому времени Дейрдре превратилась в очаровательную девушку, столь же красивую, как в свое время Анта и Стелла. Люди даже сравнивали ее с Мэри-Бет.

Но отец Мэттингли по-прежнему помнил лишь испуганную девочку с побелевшим от страха лицом. И раздавленные цветы под ногами…

Однако свадьбе не суждено было состояться.

Когда Дейрдре была на пятом месяце, отец ребенка погиб в автомобильной катастрофе. Профессор ехал в Новый Орлеан, и на шоссе, идущем вдоль берега Миссисипи, в его стареньком «форде» неожиданно лопнул трос рулевой тяги. Машина потеряла управление, врезалась в дуб и в ту же секунду взорвалась.

Отцу Мэттингли между тем предстояло узнать еще одну невероятную историю, касающуюся семьи Мэйфейр. Он услышал ее жарким июльским вечером во время благотворительного церковного базара и потом многие годы не переставал вспоминать.

Над асфальтом двора сияли разноцветные лампочки. Прихожане в рубашках с короткими рукавами и прихожанки в хлопчатобумажных платьях то и дело подходили к многочисленным деревянным киоскам, где, заплатив пять центов, можно было выиграть шоколадный кекс или плюшевого медвежонка. Асфальт под ногами был мягким от жары, а пиво в наскоро сколоченном дощатом баре лилось рекой. Отцу Мэттингли казалось: куда ни пойди, везде натолкнешься на сплетни о Мэйфейрах.

Дейв Коллинз рассказывал седоволосому Рэду Лонигану, главе семейства владельцев похоронной конторы, о том, что Дейрдре держат взаперти в ее комнате. Сидевший рядом с ними за кружкой пива отец Лафферти не сводил с Дейва хмурого взгляда. Дейв знал Мэйфейров дольше, чем кто-либо, даже дольше Рэда.

Отец Мэттингли взял бутылку холодного пива и присел на дальний конец скамьи.

Дейву Коллинзу очень льстило, что его рассказ слушают двое священников.

– Святой отец, я родился в тысяча девятьсот первом году, – объявил он, хотя отец Мэттингли даже не смотрел в его сторону. – Да, в том же году, что и Стелла Мэйфейр. Я помню, как ее вышвырнули из пансиона урсулинок и мисс Мэри-Бет перевела ее в здешнюю приходскую школу.

– Слишком уж много сплетен вокруг этой семьи, – мрачно заметил Рэд.

– Стелла была настоящей колдуньей, – продолжал Дейв. – Все это знали. И речь вовсе не обо всех этих дешевых колдовских штучках и заклятиях – они были не для Стеллы. Суть в том, что в ее кошельке никогда не переводились золотые монеты.

Рэд негромко и печально рассмеялся.

– Как бы то ни было, концу Стеллы не позавидуешь.

– Зато уж она и пожила с размахом, пока Лайонел ее не пристрелил, – возразил Дейв.

Он сощурился и подался вперед, опершись о правую руку. Левая в это время цепко держала бутылку с пивом.

– Как только Стеллу похоронили, этот кошелечек появился возле кровати Анты. Куда бы тетки его ни прятали, он всегда возвращался на прежнее место.

– Что-то плохо верится, – сказал Рэд.

– Говорю вам, каких только монет не было в том кошельке: итальянские, французские, испанские…

– А откуда ты это знаешь? – поинтересовался Рэд.

– Отец Лафферти их видел! Ведь правда, святой отец? Мисс Мэри-Бет по воскресеньям обычно бросала эти монеты в кружку для пожертвований. Да подтвердите же, что именно так все и было! Помните, что она всегда при этом говорила? «Потратьте эти монеты поскорее, святой отец. Пусть они уйдут от вас до захода солнца, иначе они всегда возвращаются назад».

– Ну и чушь ты городишь! – насмешливо бросил Рэд.

Отец Лафферти молчал. Его маленькие темные глаза перебегали от Дейва к Рэду. Потом он бросил взгляд на отца Мэттингли, сидевшего напротив.

– Как это понимать: «всегда возвращаются назад»?

– Она имела в виду, что монеты снова оказываются в ее кошельке, – с загадочным видом ответил Дейв.

Он замолчал и надолго припал к бутылке, а когда внутри не осталось ничего, кроме пены, хрипло рассмеялся и добавил:

– Мэри-Бет могла сколько угодно раздавать эти монеты, и они всегда к ней возвращались. Об этом она не раз говорила и моей матери лет пятьдесят назад, когда платила ей за стирку. Мать служила прачкой во многих богатых семьях, и все оставались довольны ее работой. А мисс Мэри-Бет всегда платила ей такими монетами.

– Что-то плохо верится, – снова произнес Рэд.

– Тогда я расскажу вам кое-что еще, – Дэйв наклонился вперед, оперся локтями о стол и, прищурив глаза, буквально впился взглядом в Рэда Лонигана. – Дом, драгоценные камни, кошелек – все это взаимосвязано. Причислите сюда же и фамилию Мэйфейр. Как вы думаете, почему женщины в этом семействе всегда оставляют свою девичью фамилию: за кого бы они ни выходили замуж, в конце всегда стоит Мэйфейр? Хотите знать причину? Так вот: ведьмы они, эти женщины! Все без исключения.

Рэд покачал головой и пододвинул свою полную бутылку к Дейву.

– Говорю вам, это чистая правда, – продолжал тот, хватая бутылку за горлышко. – Ведьмовство издавна передается у них по наследству, от поколения к поколению. В те годы люди без конца судачили об этом. Мисс Мэри-Бет была посильнее Стеллы. – Дейв сделал большой глоток из бутылки Рэда. – И поумнее, потому что в отличие от Стеллы умела держать язык за зубами.

– А как ты узнал обо все этом? – спросил Рэд.

Дейв вытащил свой белый мешочек с табаком и зажал его между пальцами.

– Не найдется ли у вас настоящей сигаретки, святой отец? – спросил он у Мэттингли.

Рэд усмехнулся.

Отец Мэттингли протянул Дейву пачку «Пэлл-Мэлл».

– Благодарю вас, святой отец. А теперь вот что я тебе скажу, Рэд. Не подумай, что я хочу увильнуть от ответа на твой вопрос. Обо все этом я знаю от своей матери, а она – от мисс Мэри-Бет. Это было в двадцать первом году. Мисс Карлотта только что окончила юридическую школу имени Лойолы. Все ее поздравляли и хвалили: умница, будет юристом и все такое. А мисс Мэри-Бет сказала моей матери: «Избрана не Карлотта, а Стелла. Стелла обладает даром и после моей смерти получит все». Моя мать, понятное дело, полюбопытствовала, что это за дар. Мисс Мэри-Бет ответила: «Она видела того человека. Та из нас, которая способна видеть того человека, когда бывает одна, наследует все».

Отец Мэттингли почувствовал, как у него по спине побежали мурашки. Прошло уже одиннадцать лет с того дня, как он услышал так внезапно оборвавшуюся исповедь Дейрдре, но он не забыл ни слова из рассказа девочки. Они называют его «тот человек»…

Отец Лафферти гневно смотрел на Дейва.

– «Видеть того человека?» – холодно спросил он. – Ради всего святого, что означает эта чепуха?

– Мне кажется, отец, что благочестивый ирландец вроде вас не нуждается в объяснениях. Разве не известно, что ведьмы величают дьявола человеком? Кто не знает, что именно так они называют его, когда он приходит посреди ночи подбивать их на разные злые дела, о которых и говорить-то противно? – Дейв снова издал хриплый, нездоровый смешок, потом достал из кармана грязный платок и высморкался. – Женщины семейства Мэйфейр – ведьмы, и не мне вам об этом говорить, отец. Они были ведьмами и остаются таковыми. Ведьмовство – их наследственный дар. Помните старого мистера Джулиена? Я-то его хорошо помню. Он был в курсе всего – так мне говорила мать. И вы знаете, что это правда, святой отец.

– Что ж, это действительно наследие, – сердито проговорил отец Лафферти. – Это наследие невежества, завистничества и душевной болезни! Вы когда-нибудь слышали о подобных вещах, Дейв Коллинз? Слышали о ненависти между сестрами, о зависти или безжалостном честолюбии?

Не дожидаясь ответа, старый священник встал и пошел прочь, пробираясь меж группами празднующих.

Отец Мэттингли был ошеломлен вспышкой гнева отца Лафферти. Уж лучше бы тот просто посмеялся, как Дейв Коллинз.

А Дейв Коллинз к этому времени прикончил и бутылку Рэда.

– Рэд, не повторить ли еще парочку? – спросил он, переводя взгляд то на Рэда, то на отца Мэттингли.

Рэд равнодушно взирал на пустые бутылки. Потом медленно извлек из кармана смятую долларовую бумажку.

В тот вечер, перед сном, отцу Мэттингли вспомнились книги, которые он читал в семинарии… Высокий человек, смуглый человек, обходительный человек, инкуб, который появляется по ночам… великан, главенствующий на шабаше! Священник вспомнил пожелтевшие картинки в одной из книг: мастерски нарисованные, но ужасные по своему содержанию.

– Ведьмы, – прошептал отец Мэттингли, погружаясь в сон.

«Отец, она говорит, что он – истинный дьявол. Что даже смотреть на него – это грех».

Он проснулся еще до рассвета, и в ушах его по-прежнему отчетливо звучал сердитый голос отца Лафферти: «…завистничество… душевная болезнь…» Может, это и есть правда, скрытая между строк? Священнику казалось, что в узор головоломки вставлен недостающий кусок. Теперь он почти наяву видел всю картину. Дом, управляемый железной рукой, дом, в котором прекрасные, полные духовных устремлений женщины встречали свой трагический конец. И все же что-то по-прежнему не давало священнику покоя… «Они все его видят, отец…» Цветы под ногами… крупные белые гладиолусы и тонкие ветви папоротника. Отец Мэттингли словно воочию видел, как давит их ботинком.

Дейрдре Мэйфейр отказалась от своей дочери. Она родила ее в новой благотворительной больнице седьмого ноября. В тот же день Дейрдре поцеловала дитя и передала дочку в руки отца Лафферти. Тот совершил обряд крещения новорожденной и поручил ее заботам родственницы из Калифорнии, собиравшейся удочерить ребенка.

Но Дейрдре поставила одно непременное условие: ее девочка должна носить фамилию Мэйфейр и никогда, ни при каких обстоятельствах эта фамилия не может быть изменена. В противном случае, заявила Дейрдре, она не подпишет необходимые бумаги. На том же настаивал и ее старый дядя Кортланд. Даже отцу Лафферти не удалось уговорить ее переменить решение. Дейрдре требовала, чтобы это условие было при ней зафиксировано в свидетельстве о крещении. А несчастный старый Кортланд Мэйфейр – замечательный джентльмен – был к этому времени уже мертв. То страшное падение с лестницы стоило ему жизни.

Отец Мэттингли не помнил, когда он впервые услышал это слово – «неизлечимая». Дейрдре впала в буйство еще до выписки из больницы. Рассказывали, что она беспрерывно разговаривала вслух, хотя рядом никого не было, и все время повторяла одну и ту же фразу: «Ты это сделал, ты убил его!» Медсестры боялись заходить к ней в палату. Однажды Дейрдре прямо в больничном халате отправилась в часовню и там посреди службы начала смеяться и что-то громко выкрикивать. Обращаясь к пустоте, она обвиняла неведомо кого в убийстве своего возлюбленного, говорила, что ее лишили ребенка и бросили одну среди «врагов». Попытки монахинь утихомирить Дейрдре вызвали у несчастной новый приступ буйного помешательства: она буквально взбесилась. Пришлось вызвать санитаров, которые и забрали ее, кричавшую и отбивавшуюся.

Весною отец Лафферти умер. К тому времени Дейрдре поместили в какую-то закрытую лечебницу. Куда именно – никто не знал. Рите Лониган очень хотелось написать Дейрдре, и она попросила своего свекра Рэда узнать адрес. Однако мисс Карл сказала, что в этом нет необходимости – никаких писем.

Только молитвы за Дейрдре…

И потекли годы…

Отец Мэттингли покинул приход. Он трудился в иностранных миссиях. Работал в Нью-Йорке. Вдали от Нового Орлеана он постепенно перестал вспоминать обо всем, что было связано с этим городом. Лишь одно воспоминание не желало оставлять его мысли и неизменно вызывало чувство стыда: Дейрдре Мэйфейр… Несчастная девочка, которой он не помог… Его заблудшая Дейрдре…

Уже в тысяча девятьсот семьдесят шестом году, когда отец Мэттингли ненадолго приехал навестить свой старый приход, он отправился на Первую улицу и за знакомой оградой увидел худощавую бледную молодую женщину, сидевшую в кресле-качалке на боковой террасе, обтянутой ржавой сеткой от насекомых. Эта женщина в белом халате походила на привидение, но священник, увидев рассыпанные по плечам черные локоны, сразу же узнал в ней Дейрдре. А когда отец Мэттингли открыл заржавленные ворота и по дорожке из плитняка подошел к террасе, он увидел, что и выражение лица у нее осталось прежним. Да, то была Дейрдре, та самая девочка, которую однажды, почти тридцать лет тому назад, он привел в этот дом.

Полускрытая провисшей на тонких деревянных рамах сеткой, Дейрдре сидела совершенно неподвижно и никак не отреагировала ни на появление отца Мэттингли, ни на его голос, шепотом позвавший ее:

– Дейрдре.

Шею ее украшал кулон с великолепным изумрудом, а на пальце блестело кольцо с рубином. Те самые драгоценные камни, о которых слышал священник? Как не вязались они с бесформенным халатом.

Встреча с мисс Милли и мисс Нэнси была короткой. Отец Мэттингли чувствовал себя неловко… Да, Карл, разумеется, в своем офисе, работает. Да, на террасе действительно сидит Дейрдре. Теперь она живет дома, но разговаривать с ней бесполезно.

– Она совершенно лишилась разума, – с горькой улыбкой объяснила мисс Нэнси. – Вначале электрошок выбил из нее память, потом и все остальное. Теперь Дейрдре в таком состоянии, что, случись пожар, она, несомненно, сгорит вместе с террасой. Бедняжка то и дело ломает руки, пытается что-то сказать, но не может…

– Прекрати, Нэнси, – прошептала мисс Милли, слегка качнув головой и скривив рот, словно обсуждение таких подробностей свидетельствовало о дурном вкусе.

Она сильно состарилась и превратилась в такую же утонченную седовласую леди, какой когда-то была мисс Белл. Та давно уже умерла.

– Хотите еще кофе, святой отец? – словно стремясь сгладить неловкость, вызванную последним замечанием, спросила мисс Милли.

И все же, несмотря ни на что, женщина, сидевшая в кресле-качалке, оставалась красивой. Шоковая терапия не сделала седыми ее волосы. И глаза Дейрдре оставались все такими же голубыми, хотя сейчас их взгляд был совершенно пустым. Словно церковная статуя. «Отец, помогите мне». На изумруд упал свет, и камень вспыхнул, как маленькая звездочка.

В последующие годы отец Мэттингли редко приезжал на юг, но каждый раз неизменно навещал дом на Первой улице, хотя явственно ощущал, что ему отнюдь не рады. Извинения мисс Нэнси становились все более короткими, и тон их – все более резким. Иногда на его звонок вообще никто не выходил. Если мисс Карл была дома, визит ограничивался торопливым обменом несколькими фразами посреди пыльного зала и атмосфера была весьма натянутой. Ему больше не предлагали выпить кофе в беседке. Отец Мэттингли обратил внимание на толстый слой пыли, покрывавший великолепные люстры. Неужели они даже свет зажигать перестали?

Конечно, женщины постепенно старели. В 1979 году умерла Милли. Похороны были внушительными, и на них съехались родственники со всей страны.

А в прошлом году не стало и Нэнси. Сообщение о ее кончине, полученное от Джерри Лонигана, застало отца Мэттингли в Батон-Руж, и он успел на похороны.

Мисс Карл перевалило за восемьдесят – совсем старуха: костлявая, сухая как щепка, с крючковатым носом, седыми волосами, в очках с толстыми стеклами, из-за которых глаза казались непомерно большими; распухшие лодыжки выпирают из черных туфель со шнуровкой. Во время прощальной церемонии на кладбище она была вынуждена сидеть.

Сам дом неотвратимо разрушался. Когда отец Мэттингли проезжал мимо него на машине, его глазам предстало весьма безотрадное зрелище.

Дейрдре тоже изменилась – от ее хрупкой, тепличной красоты не осталось и следа. Усиленные попытки сиделок заставить ее ходить оставались тщетными: Дейрдре спотыкалась на каждом шагу, а вывернутые в запястьях, как у больных артритом, руки висели точно плети. Сиделки жаловались, что голова у Дейрдре постоянно падает набок, а рот всегда открыт.

Картина даже издали выглядела печальной. А драгоценные украшения на Дейрдре делали ее поистине зловещей. Бриллиантовые серьги в ушах живой статуи. А изумруд величиной с ноготь большого пальца, висевший у нее на шее? Отец Мэттингли, который превыше всего верил в святость человеческой жизни, вдруг подумал, что смерть была бы для Дейрдре благословением.

На следующий день после похорон Нэнси, проходя мимо старого дома, священник столкнулся с незнакомым англичанином, стоявшим у дальнего конца ограды.

Этот представительный человек сообщил, что его зовут Эрон Лайтнер, и без обиняков поинтересовался:

– Вам что-нибудь известно об этой несчастной женщине? Вот уже более десяти лет я вижу ее на этой террасе. Знаете, меня беспокоит ее судьба.

– Меня тоже, – признался отец Мэттингли. – Говорят, ей уже ничем нельзя помочь.

– Какая странная семья, – сочувственно произнес англичанин. – Сейчас так жарко. Как вы полагаете, ощущает ли она зной? На первый взгляд кажется, что ей не должно быть жарко, поскольку под потолком террасы установлен вентилятор. Однако он, похоже, сломан.

Отец Мэттингли сразу же проникся симпатией к англичанину. Напористый, уверенный в себе и в то же время весьма вежливый человек. И как хорошо одет: прекрасный полотняный костюм-тройка. Даже тросточка в руках. Облик Лайтнера заставил отца Мэттингли вспомнить элегантных джентльменов, прогуливавшихся когда-то по Сент-Чарльз-авеню или отдыхавших на передних террасах, наблюдая из-под полей соломенных шляп за прохожими… Да, то была другая эпоха.

Стоя под раскидистыми ветвями дуба, отец Мэттингли негромко беседовал с англичанином и при этом не переставал удивляться тому, как непринужденно и легко себя с ним чувствует. Похоже, все, о чем рассказывал священник: шоковая терапия, лечебницы, новорожденная дочь Дейрдре, увезенная в Калифорнию, – было хорошо знакомо мистеру Лайтнеру. Однако отец Мэттингли ни в коем случае не собирался упоминать о сплетнях Дейва Коллинза относительно Стеллы или «того человека». Повторять подобную чепуху было бы крайне глупо. К тому же услышанное в тот июльский вечер слишком уж тесно соприкасалось с тайнами, которые Дейрдре поведала ему на исповеди.

За разговорами священник не заметил, как они с Лайтнером оказались возле ресторана «Дворец командора». Англичанин пригласил отца Мэттингли на ленч. Для священника это было большим удовольствием. Он уже не помнил, когда обедал в дорогих новоорлеанских ресторанах вроде этого, со скатертями на столиках и льняными салфетками. Англичанин заказал превосходное вино.

Во время ленча он искренне признался, что интересуется историей семейств, подобных Мэйфейрам.

– В свое время у них была плантация на Гаити, давно, когда остров еще назывался Сан-Доминго. Думаю, что та плантация называлась на французский манер – Мауе Faire. Еще до восстания рабов на Гаити предки нынешних Мэйфейров нажили себе состояние на кофе и сахаре.

– Неужели вам известно столь далекое прошлое этого семейства? – удивленно спросил священник.

– Да, конечно. Об этом написано в книгах по истории, – пояснил Лайтнер. – Плантацией управляла сильная и властная женщина – Мари-Клодетт Мэйфейр Ландри, пошедшая по стопам своей матери Анжелики Мэйфейр. Но к тому времени на Гаити сменилось уже четыре поколения Мэйфейров. Первой на острове появилась Шарлотта, она приплыла из Франции еще в тысяча шестьсот восемьдесят девятом году. Ее дети-близнецы Петер и Жанна Луиза прожили по восемьдесят одному году.

– Неужели? Я и понятия не имел, что это такое старинное семейство.

– Я привожу вам лишь те факты, которые подтверждены документально, – слегка пожав плечами, откликнулся англичанин. – Самое интересное, что даже черные бунтари не осмелились сжечь плантацию. Мари-Клодетт удалось эмигрировать вместе со всей семьей и громадным состоянием. На берегу Миссисипи, ниже Нового Орлеана, они создали новое поместье – Ля Виктуар на Ривербенде. Думаю, они называли его просто Ривербенд.

– Там родилась мисс Мэри-Бет.

– Да! Правильно. Так, дайте-ка мне вспомнить. Кажется, это было в тысяча восемьсот семьдесят первом году. В конце концов река все-таки смыла их дом. А он был подлинным шедевром, с колоннами по всему периметру. В первых путеводителях по Луизиане даже поместили его фотографии.

– Хотел бы я их увидеть, – признался священник.

– Как вы знаете, дом на Первой улице они построили еще до Гражданской войны, – продолжал Лайтнер– Фактически его построила Кэтрин Мэйфейр, а позже в нем жили ее братья, Джулиен и Реми. Затем в этом доме обосновалась Мэри-Бет. Надо отметить, Мэри-Бет не любила сельскую жизнь. Если не ошибаюсь, именно Кэтрин вышла замуж за ирландского архитектора по фамилии Монехан, который впоследствии совсем еще молодым умер от желтой лихорадки. Вы знаете, наверное, что он построил здания нескольких банков в центре города. После его смерти Кэтрин не захотела оставаться на Первой улице – слишком тяжело переживала утрату.

– Кажется, я тоже слышал, давно правда, что тот дом спроектировал Монехан, – сказал священник, которому совсем не хотелось перебивать Лайтнера. – Я также слышал, что мисс Мэри-Бет…

– Да, не кто иная, как Мэри-Бет Мэйфейр, вышла замуж за судью Макинтайра, хотя тогда он был всего-навсего начинающим адвокатом. Их дочь Карлотта Мэйфейр ныне является главой этого дома. Кажется, так…

Отец Мэттингли слушал как завороженный. И причиной тому был не только его давний и болезненный интерес к Мэйфейрам. Его покорило обаяние Лайтнера и мелодичное звучание английской речи. Тема вполне невинная: только история – и никаких сплетен. Давно уже отцу Мэттингли не доводилось общаться с таким воспитанным человеком. О чем бы ни рассказывал англичанин, манера изложения отличалась объективностью и тактом.

И, сам того не желая, священник поведал Лайтнеру историю о маленькой девочке на школьном дворе и о неведомо откуда появившихся там цветах. Словно в утешение и оправдание самому себе, отец Мэттингли мысленно приводил довод, что в его рассказе нет ничего из услышанного когда-то на исповеди. И все же его мучило чувство стыда за собственную болтливость – и это после всего лишь нескольких глотков вина! Углубившись в воспоминания о той необыкновенной исповеди, священник потерял нить разговора. Внезапно мысли его перескочили на невероятный рассказ Дейва Коллинза о странностях семейства Мэйфейр, вызвавший столь гневную реакцию отца Лафферти. Вспомнился ему вдруг и тот факт, что отец Лафферти присутствовал при удочерении ребенка Дейрдре.

Интересно, предпринял ли отец Лафферти что-нибудь в связи со всей этой болтовней Дейва Коллинза? Сам отец Мэттингли так и не смог что-либо сделать.

Англичанин вполне терпеливо отнесся к паузе в рассказе священника. И неожиданно отца Мэттингли охватило ощущение, что этот человек прослушивает его мысли. Но ведь это совершенно невозможно! В противном случае о какой тайне исповеди вообще может идти речь?! И что тогда делать священникам?

Каким длинным казался тот день. Каким приятным, легким. В конце концов отец Мэттингли все же поделился с англичанином сведениями, полученными от Дейва Коллинза, и даже вспомнил о книжных иллюстрациях с изображениями «смуглого человека» и шабаша ведьм.

Англичанин слушал священника весьма заинтересованно и внимательно, ни разу не прервал его ни единой репликой, а только молча подливал вина или предлагал сигарету.

– И как прикажете все это понимать? – прошептал наконец отец Мэттингли.

Лайтнер молчал.

– Коллинз умер, а сестра Бриджет-Мэри, похоже, будет жить вечно. Ей уже под сто лет.

Англичанин улыбнулся.

– Вы имеете в виду ту сестру, с которой встретились тогда на школьном дворе?

К этому моменту отец Мэттингли уже сильно опьянел от выпитого вина, и это было весьма заметно. Перед его глазами, сменяя друг друга, мелькали испуганные девочки, школьный двор и разбросанные по асфальту цветы.

– Сейчас сестра Бриджет-Мэри находится в благотворительной лечебнице, – пояснил священник. – В прошлый приезд я навещал ее, собираюсь повидать и в этот раз. Теперь она стала заговариваться. Утверждает, будто не знает, с кем говорит. Старый Дейв Коллинз умер в баре на Мэгазин-стрит. Подходящее место. Друзья устроили ему пышные похороны в складчину.

Священник снова замолчал, думая о Дейрдре и ее исповеди. Англичанин коснулся его руки и прошептал:

– Вас это не должно тревожить.

Отец Мэттингли был ошеломлен. Сама возможность того, что кто-то способен читать его мысли, показалась ему едва ли не смешной. А ведь именно об этой способности Анты говорила когда-то сестра Бриджет-Мэри. Будто бы та могла слышать разговоры, происходящие в другом месте, и читать мысли людей… Неужели он рассказал англичанину и об этом?

– Да, вы рассказывали. Я хочу поблагодарить вас.

С Лайтнером они распрощались в шесть вечера напротив Лафайеттского кладбища. Наступило самое прекрасное время: солнце село и все вокруг постепенно возвращало полученное за день тепло. Но каким унынием веяло от этого места, от старых беленых стен и громадных магнолий, шелестящих над мостовой.

– А знаете, все Мэйфейры похоронены здесь, на этом кладбище, – сказал отец Мэттингли, кивая в сторону чугунных ворот. – Большой фамильный склеп на центральной дорожке, справа. Вокруг – невысокая витая чугунная ограда. Мисс Карл постоянно поддерживает в нем безупречный порядок. Там можно прочесть имена всех, о ком вы мне рассказывали.

Отцу Мэттингли следовало бы самому проводить англичанина до склепа, но пора было возвращаться в дом приходского священника. Его ждали в Батон-Руж, а оттуда он направится в Сент-Луис.

Лайтнер протянул ему визитку со своим лондонским адресом:

– Если вы когда-либо услышите об этой семье нечто такое, о чем сочтете нужным сообщить, пожалуйста, дайте мне знать.

Отец Мэттингли этого, естественно, делать не стал, а карточка вскоре куда-то исчезла. Однако священник долго еще с теплотой вспоминал об англичанине, хотя время от времени в его сознание закрадывались сомнения: кем же все-таки на самом деле был этот учтивый человек? Чего он хотел? Как было бы прекрасно, обладай все служители церкви такими мягкими, успокаивающими манерами. Этот англичанин словно все понимал.

Подходя к знакомому углу, отец Мэттингли вспомнил строчки из письма молодого священника. Дейрдре Мэйфейр угасает на глазах… Теперь она почти не двигается…

Но тогда хотелось бы знать, каким образом лишенная способности двигаться женщина могла разбушеваться тринадцатого августа? Как ей удалось перебить все стекла и перепугать санитаров?

По словам Джерри Лонигана, его шофер видел, как из окон летело и кружилось в воздухе все подряд: книги, часы, самые разные предметы. А какой шум она подняла! Выла словно зверь.

Как трудно поверить в возможность чего-либо подобного…

Но доказательства произошедшего прямо перед ним, в нескольких шагах.

Отец Мэттингли подошел к воротам старого дома. Стоя на деревянной лестнице, прислоненной к стене передней террасы, стекольщик в белом комбинезоне распределял ножом замазку. Все до единого высокие окна дома сияли новыми стеклами с наклеенной на них эмблемой фирмы-изготовителя.

В нескольких ярдах от него, на южной террасе, едва видная за грязной сеткой, сидела Дейрдре: безвольно склоненная набок голова опирается на спинку кресла-качалки, кисти рук вывернуты в запястьях… Кулон с изумрудом на шее вспыхнул на мгновение зеленой звездочкой.

Как же ей все-таки удалось разбить такие окна? Откуда в столь беспомощном создании взялось вдруг столько сил?

«Что за странные мысли приходят мне в голову!» – подумал священник, и внезапно его охватила какая-то неясная печаль. Ах, Дейрдре, бедная маленькая Дейрдре…

Каждый раз при виде ее отцу Мэттингли становилась грустно и горько. И тем не менее он знал, что не пойдет по дорожке из плитняка, ведущей к входу, не позвонит у двери лишь затем, чтобы в очередной раз услышать, что мисс Карл нет дома или что сейчас она не может его принять.

Его теперешний приход сюда был лишь своего рода личным покаянием. Более сорока лет назад субботним днем он совершил страшную ошибку, последствия которой непоправимы. Душевное здоровье маленькой девочки оказалось подорванным навсегда. И никакой визит в этом дом теперь уже ничего не изменит.

Отец Мэттингли долго стоял у ограды, слушая, как нож стекольщика чиркает по стеклам, разравнивая замазку. Странный звук на фоне тихой тропической природы. Священник чувствовал, как жара раскаляет его ботинки, проникает под одежду, и постепенно, позабыв о стекольщике, переключил внимание на мягкие, ласкающие краски влажного и тенистого мира, раскинувшегося вокруг.

Редкостное место. Дейрдре здесь лучше, чем в какой-нибудь стерильной больничной палате или среди подстриженных газонов, одинаковых и унылых, словно синтетический ковер. И что заставляло его думать, будто он мог бы сделать для нее то, что не удалось сделать столь многим врачам? А может, они и не пытались? Одному Богу известно.

Неожиданно отец Мэттингли заметил, что на террасе рядом с несчастной безумной женщиной сидит какой-то незнакомец: высокий, темноволосый, безупречно одетый, невзирая на сильную жару, молодой человек весьма приятной наружности. Должно быть, он только что появился на террасе; во всяком случае, секунду назад его там не было Наверное, кто-то из родственников приехал из Нью-Йорка или Калифорнии, чтобы навестить Дейрдре.

Отца Мэттингли приятно удивило поведение молодого человека, то, с какой нежностью и заботой он склонился к Дейрдре и как будто даже поцеловал ее в щеку. Да, действительно, поцеловал – даже отсюда, из тени тротуара, священник отчетливо видел это и был тронут до глубины души. Представшая его глазам картина взволновала его и в то же время заставила испытать чувство необъяснимой грусти.

Стекольщик закончил свою работу, сложил лестницу и, миновав ступени главного входа и террасу, пошел в дальний конец сада.

Визит священника тоже подошел к концу. Он совершил покаяние. Теперь можно возвращаться на раскаленную мостовую Констанс-стрит, а потом в прохладу дома приходского священника. Отец Мэттингли медленно повернулся и пошел по направлению к перекрестку.

Лишь один раз он обернулся и бросил короткий взгляд на старый дом. На террасе была только Дейрдре. Но молодой человек, конечно же, скоро вернется. Священника до глубины сердца потряс тот нежный поцелуй. Как приятно видеть, что даже сейчас кто-то продолжает любить эту заблудшую душу, которую он, отец Мэттингли, так и не сумел спасти.