Чары зари

ПРОЛОГ Весна 1063

На лугах и пастбищах к западу от королевства Дэверри понятия «день» и «месяц» не имели никакого значения. Медленно тянулись годы, сезоны сменяли друг друга. Во время сильных зимних дождей трава становилась голубовато-зеленой, и серое небо висело низко над землей. Весной реки выходили из берегов и затопляли долины. Ивы и ореховые кусты, покрытые первой бледно-зеленой листвой, высовывались из разлившихся озер. А потом наступало сухое жаркое лето, трава желтела, и любой костер мог превратиться в лесной пожар. Затем начинались первые слабые осенние дожди, на короткое время распускались дикие цветы, тут и там виднелись пурпурные и золотые бутоны… Народ перегонял табуны лошадей и отары овец на север во время летней жары и на юг — во время зимних холодов. Передвигаясь, то туда, то обратно, они отмечали лишь мелкие перемены: первого сбросившего рога самца оленя, последнюю землянику. Поскольку во время долгих странствий боги всегда находились рядом, эльфам не требовались никакие особые праздники в их честь. Когда встречались два или три аларли, устраивался пир с песнями, чтобы отпраздновать встречу друзей.

Тем не менее, один день в году отличался от всех остальных. Это был день весеннего равноденствия, который обычно отмечал начало наводнений. Высоко в горах на севере таяли снега, и вода потоком неслась вниз, через луга и пастбища. Некогда, в далеком прошлом, другой поток — поток крови — пронесся по этим лугам и пастбищам с севера на юг. Хотя представители эльфийской расы жили в среднем по пятьсот лет, к этому времени не осталось никого, кто помнил бы те мрачные годы не понаслышке, но Народ все равно не забыл о трагедии. Эльфы учили своих детей всегда вспоминать о случившемся. В день весеннего равноденствия собиралось от десяти до двенадцати аларли, чтобы отметить День Поминовения.

И хоть Эвани Саламандериэль рвался на восток, в Дэверри, он никогда не покинул бы эльфийские земли, пока эльфы не отметили этот самый священный и ужасный из всех дней года. Вместе с отцом, бардом Девабериэлем Серебряная Рука, он прибыл с морского побережья к месту слияния рек Корапан и Делондериэль, что рядом с участком девственного леса, который отмечал границу пастбищ. Там отец с сыном, как и ожидали, нашли место алардана — встречи нескольких кланов.

В высокой траве расположилось около двухсот разукрашенных шатров, расписанных красными, пурпурными и голубыми цветами. Неподалеку мирно паслись табуны, бродили отары овец. На небольшом удалении от остальных стояли десять простых шатров без украшений, грубо сшитых из плохо выделанных шкур.

— Клянусь самой богиней Черного Солнца! — воскликнул Девабериэль. — Похоже, к нам решил присоединиться кое-кто из лесного народа.

— Вот и хорошо. Им давно пора избавляться от страха перед себе подобными.

Девабериэль согласно кивнул. Он был исключительно красив, со светлыми, как лунный свет, волосами, длинными заостренными ушами и глубоко посаженными синими глазами с вертикальными кошачьими зрачками. Эвани унаследовал от него цвет волос, во всем остальном он походил на мать, представительницу человеческой расы: зрачки серых, словно подернутых дымкой, глаз, были круглыми, а уши, слегка заостренные, все же не обращали на себя особого внимания людей.

Отец с сыном поехали дальше, управляя восьмью конями, два из которых тащили повозку, нагруженную всем их добром. Поскольку Девабериэль являлся бардом, а Эвани — гертсином, то есть рассказчиком и менестрелем, им не требовались больших табунов, чтобы прокормить себя. Когда отец с сыном подъехали к шатрам, Народ выбежал навстречу, приветствуя их. Они сражались за честь накормить барда и его сына.

Отец с сыном выбрали место для своего рубиново-красного шатра рядом с шатром Танидарио, старой подруги барда. Хотя она часто давала отцу Эвани советы и помогала Девабериэлю растить сына-полукровку, Эвани не мог думать о ней, как о матери. В отличие от его матери в Элдисе, которую он едва помнил, — нежной, бледной и пухленькой, — Танидарио была охотницей, мускулистой, ростом в шесть футов, с прямой как стрела спиной. Она заплетала черные как смоль волосы в тугую косу, спускавшуюся до талии. Она поцеловала Эвани в щеку, положила руки ему на плечи, отодвинула от себя и с улыбкой стала рассматривать. Танидарио улыбнулась, словно собираясь сказать, как сильно он вырос.

— Готов поспорить: ты с нетерпением ждешь весенней охоты, — опередил ее он.

— Определенно, малыш. Я подружилась с лесным народом, и они предложили показать мне, как охотиться с копьем в густом лесу. Я с нетерпением жду этого,

Эвани просто улыбнулся.

— Я тебя знаю, — Танидарио засмеялась. — Для тебя охота означает поиск мягкой постели с симпатичной девушкой. Ну, может, когда ты окончательно вырастешь, то будешь все воспринимать несколько по-другому.

— Этой весной мне исполнится семьдесят четыре.

— Просто ребенок, — она растрепала ему волосы мозолистой рукой. — Ну, пошли. Праздник уже начинается. А куда отправился твой отец?

— Он с другими бардами. Папа будет петь сразу же после Рассказа.

У реки соорудили платформу, связав несколько повозок. На ней и стоял Девабериэль — совещался с четырьмя другими бардами. Перед сценой собралась толпа. Взрослые сидели в траве, скрестив ноги, а беспокойные дети бродили вокруг. Эвани и Танидарио устроились с краю, рядом с небольшой группой представителей лесного народа. Хотя те выглядели как другие эльфы, но одевались в грубые кожаные одежды, и у каждого мужчины имелась небольшая палочка с зазубринами, украшенная перьями и обвязанная цветными нитями. Эти палочки среди лесного народа считались волшебными. Хотя они обычно жили в густых лесах на севере, временами некоторые из них приходили на юг — торговать. Поскольку лесной народ так и не стал по-настоящему цивилизованным, этим эльфам удалось избежать событий, которые они сегодня собрались помянуть вместе с остальными.

Постепенно все разговоры стихли, и дети уселись рядом с родителями. Четыре барда на платформе — и среди них Девабериэль, — заняли места в задней ее части. Они скрестили руки на груди и слегка расставили ноги — почетная стража за спиной рассказчика. Манавер, сын Контариэля, старший из всех, вышел вперед и высоко поднял руки над головой. Пораженный Эвани понял, что это — последний год, когда Манавер пересказывает историю. По его лицу уже читался возраст, появилось много морщин, стали заметны мешки под глазами, а волосы поседели и поредели. Когда у кого-то из представителей Народа появлялись признаки старения, это означало, что он скоро умрет.

— Его отец жил во время Великого Пожара, — прошептала Танидарио.

Эвани понимающе кивнул. Манавер уже опускал руки.

— Мы собрались здесь, чтобы вспомнить, — его тренированный голос, казалось, прогрохотал в тишине.

— Чтобы вспомнить, — выдохнула толпа со вздохом. — Чтобы вспомнить Запад.

— Мы собрались здесь, чтобы вспомнить города, Ринбаладелан с его прекрасными башнями, Танбалапалим с широкой рекой, Бравелмелим с многоцветными мостами… Да, чтобы вспомнить все те города и деревни, все великолепие далекого, далекого Запада. Их отобрали у нас, и они лежат в руинах, где рыскают совы и лисы; сорняки и чертополох растут во дворах дворцов семи королей.

Толпа отозвалась бессловесным вздохом. Эльфы устроились поудобнее, чтобы внимать рассказу, который некоторые из собравшихся слышали уже пятьсот раз, а то и больше. Несмотря на то, что Эвани был наполовину дэверрийцем, он почувствовал, как в горле у него поднимаются рыдания и он сожалеет об утраченном великолепии и мирных годах, когда далеко на западе, в горах и орошаемых долинах, Народ жил в городах, полных чудес, и занимался искусствами и ремеслами. Их изделия стали в конце концов, такими идеальными, что некоторые утверждали, будто в их создании использовался двеомер.

Более тысячи лет назад, пока не начался Великий Пожар, несколько миллионов представителей Народа жили в мире под управлением семи королей. Затем появились предзнаменования. На протяжении пяти зим выпадало много снега, и он лежал высокими сугробами; на протяжении пяти лет весной река сильно разливалась. На шестую зиму фермеры из самой северной провинции сообщили, что волки, похоже, сошли с ума — они охотятся большими стаями и набрасываются на путников на дорогах. Мудрецы согласились: волки в отчаянии, они голодают, а это, вкупе с непогодой, означает голод в горах. Возможно, даже болезнь растений или чуму. Эпидемии могут двинуться на юг. На совете семь королей строили планы, обсуждали справедливый способ заготовки съестных припасов и распределения их среди нуждающихся, а также введение небольшого налога. Предстояло собрать отряды и совладать с волчьими стаями. Короли также пригласили мастеров двеомера и мудрецов, чтобы те своими практическими знаниями помогли бороться с надвигающейся угрозой. На шестую весну отряды королевских лучников отправились на север. Они полагали, что всего лишь охотятся на волков.

Когда началась атака противника, она походила на лавину, и лучники быстро погибли один за другим. Никто не знал, кто эти враги. Они не были ни людьми, ни эльфами. Какой-то приземистый народец, вроде огромных карликов, одетых в шкуры и вооруженных грубыми копьями и топорами. Несмотря на жалкое вооружение, коренастые воины сражались с такой яростью и неистовством, что, казалось, их не беспокоит, выживут они или погибнут. Их насчитывались тысячи конников. Когда на север вместе с новыми отрядами отправились мудрецы, они сообщили правителям Народа, что язык Орды им совершенно неизвестен. Голодные, в отчаянии убегающие от какой-то катастрофы, разразившейся у них на родине, завоеватели сжигали все на своем пути, они убивали и грабили окрестных поселян. Поскольку Народ никогда до этого не видел лошадей, у атакующих имелись большие преимущества: вначале неожиданность, потом, когда эльфы привыкли к наводящим ужас животным, — скорость и подвижность. К тому времени, как эльфы поняли, что лошади страдают от стрел еще больше, чем всадники, север был для Народа потерян, а Танбалапалим превратился в груду тлеющих обломков и разбитых камней.

Короли собрали Народ и повели на войну. Все мужчины и женщины, которые могли держать в руках лук, отправились на север. После этого сражения пошли с равным успехом. Хотя погребальные костры день и ночь горели вдоль дорог, завоеватели продолжали наступать и под дымом. Королю Эламандериэлю, чье имя означало «Поклявшийся Солнцу», было жаль этих огромных карликов, в отчаянии покинувших родные земли, и он попытался провести с предводителями переговоры. Король предложил им восточные пастбища. В ответ они убили и его самого, и его почетную стражу, а голову Поклявшегося Солнцу насадили на длинное копье и много дней носили перед своими воинами. После этого им уже не предлагалось никакой милости. Дети отправились на север с луками, чтобы занять места погибших родителей, но, тем не менее, Орда продолжала наступать.

К осени средние провинции были сметены кровавым потоком. Хотя многие представители Народа отступили на побережье в последней, отчаянной попытке удержать Ринбаладелан, большинство убежали, забрав крупный рогатый скот и набрав табуны лошадей — животных, которые давали завоевателям такое преимущество в самом начале. Они нагрузили фургоны и отправились на восток, на те самые луга и пастбища, к которым с таким презрением отнеслась Орда. Ринбаладелан сражался всю зиму, а весной пал. Толпы беженцев прибыли на восток с жуткими рассказами, которые уже стали такими привычными. Варвары изнасиловали женщин, детей они убивали и съедали, а дома предавали огню, причем в них погибали слабые, у которых не хватало сил бежать. Эльфы стали свидетелями осквернения храмов, бездумного разрушения акведуков, сжигания ферм — ферм, которые могли быть заняты и в дальнейшем использованы на благо завоевателей, обладай те хоть крупицей здравого смысла. На протяжении всего лета все шли и шли беженцы. Они голодали. Это были те представители Народа, которые привыкли жить на одном месте, а не кормиться охотой. Охота для них всегда являлась только развлечением. Когда они попытались посадить семена, которые удалось взять с собой, суровые земли пастбищ дали очень скудный урожай. Тем не менее, очень немногих беспокоило, переживут ли они еще одну зиму, поскольку все ожидали, что враг вскоре последует за ними на восток. Некоторые бежали в леса, чтобы обустроиться среди первобытных племен; немногие добрались до земель, которые в дальнейшем станут Элдисом; а большинство осталось, ожидая конца.

Но Орда так никогда и не пришла. Народ постепенно научился жить среди стад и табунов; их жизнь спасло то немногое, что могли предложить луга и пастбища. И до сих пор они продолжают питаться тем, от чего бы стошнило принцев из долины Роз: ящерицами и змеями, внутренностями оленей и антилоп и вообще любым мясом, а также выкопанными и выкорчеванными корнями и клубнями. Эльфы научились сушить конский навоз, чтобы добавлять его к скудным запасам хвороста; они бросили крытые повозки, оставлявшие глубокие колеи на пастбищах, которые теперь кормили их. Они вываривали рыбьи головы, чтобы получить клей, и использовали сухожилия убитых животных для изготовления тетивы, а сами постоянно перемещались с одного места выпаса скота на другое. Эльфы не только выжили — у них родились дети, заменившие погибших во время наводнений и несчастных случаев на охоте.

Наконец, через тридцать два года после Великого Пожара, последний из семи королей, Ранадар с Высокой Горы, снова обрел свой народ. С последними шестью лучниками из королевской стражи он одним весенним днем заехал на алардан и рассказал, как они жили в горах, словно разбойники, как они по мере возможности мстили за свою поверженную страну и просили богов послать возмездие. Наконец боги услышали об их печали. Орда умела покорять города, но не имела никакого представления о том, как их отстраивать. Завоеватели жили в грубых хижинах среди руин и пытались что-то выращивать на земле, которую отравили. Хотя каждый урод из Орды носил на себе украденные драгоценности, они позволили водопроводным трубам засориться и наполниться грязью и всякой дрянью, пока сами боролись за все уменьшающиеся богатства. Среди них начали свирепствовать смертельные, быстротекущие болезни. Когда Ранадар рассказывал о гибели Орды, он выл от смеха, как сумасшедший, а Народ смеялся вместе с ним.

Они долго говорили о том, чтобы вернуться. Позволить чуме и другим болезням сделать свою работу, а затем перебить последних представителей Орды и забрать назад свое разбитое королевство. На протяжении двухсот лет, до самой смерти Ранадара, мужчины по вечерам собирались вокруг костров, чтобы строить планы. Время от времени по несколько отчаянных и безрассудно храбрых молодых людей отправлялись назад шпионить. Лишь немногие вернулись обратно. Они рассказывали об общем разрушении и о все продолжающихся болезнях. Если бы жизнь на пастбищах вначале не была такой суровой и трудной, то армия Народа могла бы отправиться на запад, против Орды. Но каждый год умирало почти столько же эльфов, сколько рождалось. Наконец, примерно через четыреста пятьдесят лет после Великого Пожара, группа молодых людей организовала большой разведывательный отряд, чтобы съездить к Ринбаладелану.

— И я поехал вместе с ними, и был я тогда еще молодым парнем, — проговорил Манавер, и его голос слегка задрожал от возбуждения при воспоминании об этом. — В обществе двадцати друзей я отправился на запад. Я много раз слышал, как отец рассказывал о Ринбаладелане с его красивыми башнями, и горел желанием увидеть его, пусть это даже закончится моей смертью. Мы взяли много колчанов со стрелами, потому что ожидали кровавых стычек с последними из Орды. — Он замолчал и криво улыбнулся, слегка посмеиваясь над собой. — Но их не было. Они давно умерли — как умер и Ринбаладелан. Мой отец рассказывал мне о высоких храмах, украшенных серебром и гагатом; а я увидел покрытые травой холмы. Отец повествовал о башнях высотой в пятьсот футов, сделанных из разноцветного камня; я же тут и там находил обломки. Он поведал мне об огромных процессиях, которые ходили по широким улицам; а я гулял по заросшим травой тропам. То и дело я натыкался на каменные хижины. В некоторых я обнаружил скелеты, которые лежали на полу непохороненными. Это и были последние из Орды.

Толпа вздохнула, и ветер печали пронесся над лугом. В переднем ряду маленькая девочка вырвалась из объятий матери и встала.

— Тогда почему же мы не отправились назад, если они все были мертвы? — спросила она четким, высоким голосом.

Хотя мать схватила ее, остальные собравшиеся на лугу рассмеялись. Это был полный меланхолии смех. Смелость ребенка принесла облегчение после такой печали.

Манавер улыбнулся маленькой девочке.

— Назад к чему, милая? — спросил он. — Королевство умерло, оно лежало в руинах, поросших спутавшимися сорняками. Мы переправили наших богов на луга и пастбища, и луга и пастбища стали нашей матерью. Все представители Народа, которые знали, как строить красивые города, плавить железо и работать с камнем, умерли вместе с городом. Выжившие оказались по большей части землепашцами, скотоводами или лесниками. Что мы знали о строительстве дорог и работе с редкими металлами?

Губы девочки шевелились в задумчивости. Наконец она подняла глаза на умирающего барда:

— А мы когда-нибудь вернемся назад?

— «Никогда» — грубое слово, и тебе не следует его произносить. Сомневаюсь, милая, что мы вернемся туда. И все же мы помним красивые города, на которые у нас есть неотъемлемые права. У нас есть дом.

Народ со вздохом произнес слово: «помним», испытывая должное почтение к сказанному. Однако никто не заплакал, потому что никто из слушавших никогда не видел долину Роз и не ходил по дороге Солнца к храмам. Манавер кивнул и шагнул назад, чтобы позволить Девабериэлю выйти вперед и спеть погребальную песню по павшей земле. Песни будут продолжаться часами, барды станут чередоваться и петь все более и более радостные песни, пока, наконец, не начнется пир. Аларли примутся праздновать и плясать — веселье продлится далеко за полночь. Эвани встал и выскользнул из толпы. Поскольку он на протяжении нескольких месяцев слушал, как отец репетировал погребальную песню, она ему здорово надоела. Кроме того, дэверрийская кровь наполняла его чувством вины, как случалось каждый год в День Поминовения.

Разговаривая с учеными Дэверри, Эвани собрал кое-какие сведения о Великом Пожаре, которых не знал никто из эльфов. Поскольку эта информация привела бы только к ненависти между двумя расами, к которым принадлежал Эвани, он держал узнанное в тайне даже от собственного отца. Орду на юг отогнал народ Бела, как называли себя люди Дэверри. Этот народ прибыл со своей таинственной родины более тысячи лет назад. Хотя Народ и без того считал людей Дэверри кровожадными, в древние времена они показали себя еще более безжалостными завоевателями. Они охотились за головами врагов, чтобы украшать ими храмы своих богов. В своих странствиях — до основания Священного Города — они пронеслись по крайнему северу, убивая, грабя и даже порабощая некоторые странные расы, до того, как пройти по долине реки Трой-Матру к своим новым землям. А Орда бежала перед ними, удирая на юг.

— Вы никогда не поднимали меч против нас, о люди Дэверри, — прошептал Эвани. — Но вы, несомненно, повинны в гибели соплеменников моего отца.

Содрогнувшись, он нырнул в шатер, в который сквозь кожу проникало солнце, окрашивая воздух в рубиновый цвет. Поскольку они с отцом прибыли на алардан поздно, везде на кожаном ковре, служившем полом, было в спешке разбросано их имущество. Эвани лениво поднял несколько мешков и развесил их на крюках, приделанных к шестам, на которых держался шатер, а затем устроился среди беспорядка и взял в руки парусиновый мешок, сделанный в Дэверри. Внизу он отыскал крошечный кожаный кошель, открыл его и достал серебряное кольцо. Это было простое кольцо без камня, шириной примерно в треть дюйма, с выгравированными розами с внешней стороны и эльфийскими буквами по внутренней окружности. Какая-то фраза была написана эльфийскими буквами, но на неизвестном языке. Розы поймали красноватый свет, и, казалось, зацвели. Такие густые бутоны культивировалась в Дэверри и теперь встречалась только там.

— Ты тоже осталось нам от Ринбаладелана или Танбалапалима? — спросил Эвани у кольца. — Единственные розы, которые знает мой народ, — это дикий шиповник с пятью жалкими маленькими лепестками.

Кольцо молча лежало у него на ладони, — этакий блестящий парадокс. Хотя оно не обладало собственным двеомером, оно было связано с ним. Много лет назад таинственный безымянный странник вручил кольцо Девабериэлю, чтобы тот передал его одному из своих тогда еще не родившихся сыновей. Не так давно одна обладающая двеомером женщина изучила предзнаменования и определила, что кольцо принадлежит Родри, самому младшему из трех сыновей Девабериэля — полукровке, как и Эвани. Но в отличие от матери Эвани, мать Родри была вовсе не хорошенькой деревенской девушкой, а одной из самых могущественных женщин благородного происхождения в королевстве. Родри никогда не сможет узнать правду о своем настоящем отце, который дал Эвани задание доставить ему кольцо.

— И что я должен сказать Родри, когда найду его? — проворчал Эвани вслух, потому что говорить ему было легче, чем думать. — «О, понимаешь, этот странный тип объявил, что оно твое, но я не могу объяснить, почему». Конечно, я не знаю, почему оно твое — никто не знает — поэтому, дорогой братец, я и не буду тебе врать, когда представлю какие-нибудь жалкие оправдания. Одно предсказание двеомера утверждает, что оно окружает твои вирд, а другое, что твой вирд — это вирд Элдиса, так что теперь мы оказываемся в царстве причуд и капризов, нюансов и тайн… Боги, мое эльфийское любопытство мучает меня, я просто жажду узнать правду!

Эвани рассмеялся, убрал кольцо назад в кошель, затем опустил маленький кошель в большой, который носил на шее. Ему вскоре предстоит отправиться в земли людей, где орудуют воры, и потребуется гораздо лучшее место для кольца, чем парусиновый мешок, в который слишком легко забраться.

Думая о предстоящем путешествии, Эвани вышел наружу и прогулялся к берегу реки. Делондериэль катила свои воды, освещаемые закатным солнцем. В отдалении Эвани услышал голос отца, который звучал уверенно и четко; строфа следовала за строфой. Молодой человек уставился на воду и неотрывно смотрел в нее, пока наконец дар дальновидения не позволил ему найти Родри. Вначале появился бледный образ, затем изображение стало четким.

Родри стоял на крепостном валу каменного дана. Под темными соснами лежал снег. Родри кутался в плащ, и у него изо рта шел пар. Теперь, когда Эвани знал, что у них общий отец, он не мог не видеть того, что осталось незамеченным прошлым летом, когда они случайно встретились с Родри. Эвани еще гадал: почему этот молодой воин выглядит таким знакомым? Хотя у Родри были черные, как смоль, волосы и васильковые глаза, незнакомый молодой воин и Эвани выглядели похожими на братьев. Собственно, они и были братьями. Отмечая многочисленные черты их сходства, Эвани опять заворчал:

— Значит, предполагается, что я не скажу тебе правды, брат, не так ли? А что, интересно, я должен сделать? Разбить все зеркала в пределах твоей досягаемости? Родри должен считать себя человеком и одним из Майлвадов, как говорит моя наставница двеомера. О, великолепно! В таком случае, мне лучше вручить тебе кольцо и исчезнуть перед тем, как тебе удастся внимательно рассмотреть мое лицо!

В видении образ Родри внезапно повернулся и, казалось, уставился прямо на Эвани, словно Родри слушал своего далекого родственника. Эвани улыбнулся ему, затем расширил видение и теперь рассматривал местность то с одной стороны, то с другой, в пределах двух миль от точки фокусирования. Он увидел остроконечные горы, поросшие соснами, и между ними — небольшие фермы. Скорее всего, Родри был в провинции Кергонни, по крайней мере в пятистах милях от местонахождения Эвани.

— Ну, в таком случае, Эвани, тебе этим летом придется попутешествовать, — сказал молодой человек сам себе. — С другой стороны, очень не хочется уезжать до окончания пира.

На крепостном валу дана лорда Гвогира было холодно, однако Родри задержался там еще несколько минут. Он смотрел на горы Кергонни, их не видя. На мгновение он задумался, не сходит ли с ума, потому что слышал, как кто-то с ним разговаривает, хотя на крепостном валу он стоял в одиночестве. Слова звучали нечетко. И, тем не менее, он слышал, как кто-то называл его братом и говорил о том, чтобы передать ему подарок. Родри раздраженно тряхнул головой и решил, что это просто ветер сыграл над ним такую шутку. Поскольку единственный брат, о существовании которого он знал, ненавидел его всем сердцем, не следовало ожидать от него какого-либо подарка, кроме ножа в спину, а услышанные слова — если это на самом деле были слова — звучали тепло и дружелюбно.

Родри облокотился на влажный камень, достал из-за пояса серебряный кинжал и смотрел на него, лениво думая о своем старшем брате Райсе, гвербрете Аберуина, который несколько лет назад отправил его в ссылку. Кинжал был красивой вещью, острый, как сталь, и блестящий, как серебро. И все же он считался символом позора, который клеймил Родри, как обесчещенного наемника, сражающегося только за деньги и никогда — из соображений чести. Пришло время опять странствовать по долгой дороге — так серебряные кинжалы называли свою жизнь. Прошлой осенью он хорошо сражался за лорда Гвогира и во время службы даже получил ранение, но это не имело значения, — серебряных кинжалов не любили долго держать при себе, и Камерарий уже ворчал, что ему приходится-де кормить и серебряного кинжала, и его женщину.

Родри убрал оружие в ножны и взглянул на небо, холодное, но чистое. Похоже, снегопады закончились.

— Завтра мы выезжаем, — произнес он вслух. — И если ты думал обо мне, брат, то пусть от этой мысли загорятся твои внутренности.

Далеко на юге, в небольшом городке в Элдисе, случилось событие, которое должно было принести гвербрету Райсу боль, не меньшую, чем пожелал ему младший брат, хотя Родри не мог знать об этом. В дане Брослин, форте, недавно полученном лордом Гаредом, в воздухе повисло напряжение.

Лорд беспокойно ходил взад-вперед в большом зале, держа в руке кубок с медом, а его вторая жена Донилла рожала на женской половине. Поскольку это был ее первый ребенок, роды продолжались долго, и тьерина Ловиан и другие женщины уже начали беспокоиться. Лицо Дониллы стало мертвенно-бледным, каштановые волосы промокли от пота. Она корчилась на приспособленной для родов скамье и держалась за толстую веревку, которая свисала с одной из балок над головой роженицы. Служанка Галла стояла рядом с госпожой на коленях и время от времени протирала ее лицо куском материи, смоченным холодной водой.

— Пусть она пососет немного влаги с чистого куска ткани, — сказал травник, присутствующий народах. — Но только чуть-чуть.

Еще одна служанка мгновенно побежала за чистой тканью и свежей водой. Старый Невин был известен не только, как лучший травник в королевстве — по всему королевству ходили слухи, что он обладает двеомером. Ловиан улыбнулась, увидев благоговейный трепет девушки. Улыбка вышла слабой — тьерина и сама прекрасно знала, что слухи соответствуют действительности.

Когда Ловиан бросила вопросительный взгляд на Невина, он успокаивающе кивнул ей, а затем обратился к Донилле. Его голубые, как лед, глаза, казалось, проникали внутрь естества женщины, готовясь схватить самую ее душу. Она вздохнула и расслабилась, словно часть боли ушла.

— Скоро все закончится, госпожа, — произнес Невин очень тихим и мягким голосом. — Теперь дыши глубоко, но не надо пока тужиться. Ребенок вот-вот родится.

Донилла кивнула. Когда опять начались схватки, она резко вдохнула воздух и медленно и ровно выдохнула. Хотя Ловиан сама родила четырех сыновей, она не помнила, чтобы у нее самой роды проходили так тяжело. «Возможно, я просто забыла, — подумала она. — О боли ведь забываешь, и до странного скоро.» Ловиан беспокойно прошла к открытому окну и выглянула наружу, на яркий весенний день. Бедная Донилла так хотела иметь ребенка, а теперь она, вероятно, жалеет о том, что не оказалась бесплодной. Когда молодая женщина снова застонала, у Ловиан сердце сжалось от жалости.

— Он уже идет, госпожа! — победно закричал Невин. — Скоро, очень скоро все закончится. А теперь тужься!

Ловиан оставалась у окна, пока не услышала громкий крик здорового младенца. Она повернулась и увидела, как Невин и служанка помогают Донилле лечь на соломенный тюфяк, приготовленный рядом со скамьей, и прикладывают ребенка со все еще не перерезанной пуповиной к груди матери. Дрожащими пальцами Донилла погладила мягкие волосенки на головке ребенка и радостно улыбнулась.

— Сын, ваша светлость! — прохрипела она. — Я родила своему мужу еще одного сына.

— И к тому же здоровенького и красивого, — заметила Ловиан. — Мне пойти сообщить лорду хорошую новость?

Донилла кивнула, глядя на крошечное личико, которое уже прижалось к ее груди.

Когда Ловиан отправилась вниз, у нее было тяжело на сердце, и ей из-за этого стало стыдно. Донилла заслужила эти минуты триумфа и мести. После десяти лет бездетного брака ее первый муж отказался от нее, как от бесплодной. Это горькое унижение для любой женщины, гораздо худшее, чем разбивающая сердце мысль о том, что ты никогда не сможешь иметь детей. Теперь Донилла родила сына, и все в Элдисе знают: бесплодие не в ней. К сожалению, ее небольшая победа имела важные политические последствия, которые болезненно осознавал ее второй муж. Гаред уже достиг средних лет, от первого брака у него имелись два сына и дочь. Он был мужчиной плотного телосложения, с сединой в светлых волосах и усах. Он искренне обрадовался новости — рассмеялся и закричал членам боевого отряда, расположившимся в другом конце зала, что у него родился сын! Затем, практически мгновенно, победное выражение сошло у него с лица.

— Простите за эту радость, ваша светлость, — извинился он перед Ловиан. — Но мужчина в такие минуты не может не радоваться.

— Тебе не нужно передо мной извиняться, кузен, — устало сказала Ловиан. — И также не следует извиняться перед Райсом, хотя я посоветовала бы тебе какое-то время держаться подальше от Аберуина.

— На самом деле я так и планировал.

В этом и заключалась проблема: именно гвербрет Райс являлся первым мужем Дониллы, который опозорил ее, назвав бесплодной, поскольку она не родила ему наследников для обширного рана, одного из самых важных во всем королевстве. Если теперь Райс умрет бездетным, — а теперь это казалось наиболее вероятным, — то в Элдисе вполне может начаться война. Различные кандидаты попытаются претендовать на гвербретрин для своего клана. Хотя Ловиан любила и своего кузена, и его жену, она приехала сюда наблюдать за родами из-за возможных политических осложнений. Поскольку она являлась тьериной дана Гвербин, то очень ценила свое время. Слишком ценила для того, чтобы попусту путешествовать по округе и исполнять роль повитухи для жен своих вассалов. Но в данном случае было необходимо, чтобы она собственными глазами увидела, как пройдут роды у Дониллы.

— Как вы думаете, Райс усыновит ребенка? — спросил Гаред.

— Я не могу представить себе, как поступит Райс. Хотя он — мой первенец. В любом случае, у усыновленного наследника не так уж много шансов на Совете Выборщиков. Разумнее для Райса было бы вызвать из ссылки Родри.

Гаред вопросительно приподнял бровь.

— Я еще не потеряла надежду! — воскликнула Ловиан. — Но если быть откровенной, я понимаю твой скептицизм.

Еще через полчаса в большой зал спустился Невин. Он был высоким мужчиной с копной совершенно белых волос и таким морщинистым лицом, что оно напоминало старую джутовую ткань, из какой шьют мешки; но в нем все еще чувствовалась сила, и ходил он широкими шагами. Именно так он и прошел к столу для хозяев и почетных гостей и легко поклонился Гареду.

Когда Невин объявил, что лорд может зайти к Донилле, Гаред бросился из зала, словно спугнутый заяц. Лорд любил свою молодую жену почти неподобающим образом. Невин взял у пажа кружку эля и уселся рядом с Ловиан.

— Она родила удивительно легко для первых родов в таком возрасте, — заметил он. — Насколько я знаю тебя, ты рада, несмотря ни на что.

— Ты прав. Мне она всегда нравилась. Если бы только от нее отказался какой-нибудь другой негодяй!

Невин кисло улыбнулся и сделал глоток эля. По его мнению, он вполне заслужил выпивку.

— Я завтра уеду, — объявил он. — В дан Дэверри. Теперь, когда у меня при дворе племянник, я могу выяснить, о чем говорят королевские советники.

— Племянник, ха! Но я, тем не менее,, рада, что он там. Я начинаю думать, что наша единственная надежда — это убедить нашего сеньора отменить приговор Райса о ссылке Родри. Такое случалось и раньше.

— Но гвербретам также случалось восставать против такого вмешательства. Как ты думаешь, что сделает Райс?

— Не знаю. Клянусь Богиней, у меня начинает болеть сердце при мысли о войне в Элдисе — и все из-за двух моих поссорившихся сыновей!

— Война еще не началась, и я собираюсь сделать все, что в моих силах, чтобы этого не произошло.

Тем не менее,, Невин выглядел таким усталым, что Ловиан внезапно испугалась. Пусть он считается самым могущественным мастером двеомера в королевстве — Невин всего лишь человек. Его захватила политическая интрига, и магические способности едва ли помогут ему справиться с нею. По крайней мере, так казалось Ловиан.

— Ну хорошо, — сказала она наконец. — Ребенок родился с добрыми предзнаменованиями. Всегда говорят, что в первый день весны рождаются счастливые люди.

— Да, это так, и давай надеяться, что нынешняя весна станет счастливой для нас всех.

Невин говорил с отсутствующим видом, и это заставило ее понять: он сильно сомневается, что весна на самом деле окажется таковой. Ловиан колебалась. Она одновременно и хотела спросить еще кое о чем, и боялась услышать правду. Но тут к тьерине подошел паж. Молодой парень выглядел очень смущенным.

— Ваша светлость, у ворот находится некий господин благородного происхождения. Следует ли мне спрашивать у вас, что делать, или искать лорда Гареда?

— Можешь спросить меня, потому что я более высокого ранга. Если бы я была равна по положению Гареду, то тебе пришлось бы обращаться к нему. Итак, что это за господин?

— Талид из Белглейда, ваша светлость. Он сказал очень странную вещь. Он спросил, примут ли его в дане, который должен был принадлежать ему.

Невин выругался себе под нос.

— О, боги! — слабым голосом произнесла Ловиан. — И надо же ему появиться как раз сейчас! Ну, парень, беги к нему и скажи, что его примут в дане под названием Брослин. Скажи только это. В точности повтори мои слова — и ничего больше.

Как только паж ушел, Невин повернулся к Ловиан и вопросительно приподнял бровь.

— Это все восходит к Лослейну и той войне, — сказала она усталым голосом. — Сестра Талида была женой Корбина. Она вернулась к брату до того, как война даже началась, потому что сходила с ума от находившегося в дане Лослейна. И, если честно, я не могу ее винить за это. Но затем, после того, как Корбин погиб, я получила эти владения, поскольку она оставила своего мужа. Все верные мне люди были бы недовольны, если бы я отказалась здесь править. Я предложила ей уладить вопрос, давала денег и лошадей, но Талид не позволил ей взять ни одной монеты, ни единой кобылы.

Ловиан замолчала, потому что герой ее рассказа как раз входил в большой зал, снимая на ходу плащ и перчатки.

Талид из Белглейда был плотным человеком лет сорока, с седыми волосами, в которых все еще встречались светлые пряди, и проницательными зелеными глазами.

Он бросил плащ пажу, подошел к столу и низко поклонился тьерине. Его вежливая улыбка ничего не выражала.

— Мне странно видеть тебя здесь, — произнесла Ловиан.

— Я приехал поздравить Гареда с рождением ребенка. Паж сообщил мне, что это мальчик.

— Да, и здоровенький.

— В таком случае в дане Брослин появился еще один наследник, не так ли? — Талид замолчал и взял у служанки кружку эля. — Пусть боги станут свидетелями несправедливости!

Ловиан задумалась, не бросить ли ему вызов прямо в эту минуту.

Если бы она родилась мужчиной и могла бы сразиться в поединке, то, вероятно, именно так и поступила бы.

Но при существующем положении вещей ей придется призывать кого-то сразиться за себя. И вместо нее выступит капитан ее боевого отряда, Каллин из Керрмора, который считался лучшим мастером меча во всем Дэверри. Казалось нечестным обрекать Талида на верную смерть за несколько неприятных замечаний.

— Твои слова, лорд, я пропускаю мимо ушей, — объявила Ловиан ледяным тоном. — Если ты считаешь себя оскорбленным, то можешь представить дело на рассмотрение гвербрету, а я явлюсь в суд по его приказу.

— Гвербрет, ваша светлость, — ваш сын.

— Да, он мой сын, но я воспитывала его так, чтобы он всегда оставался справедливым и непредубежденным.

При этих словах Талид мгновенно опустил глаза, и у него хватило порядочности покраснеть. В словесном поединке Ловиан одержала первую победу.

— Я удивлена, что ты приехал сюда и льешь уксус на старую рану, — добавила она.

— Это очень важное дело для гвербретрина, не так ли? Вы забываете, ваша светлость, что у меня есть место в Совете Выборщиков.

Ловиан и впрямь забыла и про себя ругала себя за это упущение.

Талид сделал глоток эля и опять улыбнулся: вежливой, таинственной улыбкой — тьерине и беспристрастно — Невину.

— Я надеялся прибыть вовремя, чтобы стать свидетелем рождения, — сказал он наконец. — И, как я понял, имеются свидетели не из этого дома.

— Я сама и вот этот травник.

— И никто, госпожа, не осмелится оспаривать ваше слово, как в открытом суде, так и во время неофициальной встречи, — улыбка стала менее вежливой. — В таком случае, мы можем принять, как данность, что леди Донилла не бесплодна, независимо от того, что говорилось о ней раньше.

Ловиан широко улыбнулась. Однако в этот миг она ненавидела Талида всем сердцем.

— Именно так. И насколько я понимаю, как данность можно принять также и то, что ты собираешься созвать Совет и объявить всем эту новость.

Талид уехал задолго до вечерней трапезы, заметив, что поблизости есть место, где ему будут куда более рады. Он говорил, как мученик, и казался оскорбленным настолько искренне, что у Невина возникло желание пинками прогнать его через весь большой зал. Он воздержался от этого только ради Ловиан. Невин отправился наверх — проверить, как себя чувствует Донилла.

К этому времени она уже отдыхала в собственной постели, а спеленатый ребенок лежал рядом. Через несколько минут к Невину присоединилась Ловиан.

Выражение ее лица было таким спокойным, словно она никогда и не слышала имени Талида. Тьерина сказала несколько приятных слов молодой женщине. А затем Невин ушел вместе с Ловиан и последовал за ней к покоям, выделенным ей на время посещения дана.

Хотя это были простые комнаты, их, очевидно, обставили лучшей в Брослине мебелью. У кузена Ловиан и его жены имелись все основания быть благодарными Ловиан за это поместье.

— Да, этот подарок приносит определенные беспокойства, — сказал Невин. — Но я не осознавал, что Талид воспринимает это так болезненно.

— И он, и половина лордов в тьеринрине. Я знала, что возникнут проблемы, когда передавала дан Гареду. Но проблемы возникли бы независимо от того, что бы я сделала. Впрочем, предполагаю, если бы я передала его тебе, то никто не стал бы ворчать. Но ты его не хотел, и вот с чем мы столкнулись.

— Прекрати, Ловва! От твоих слов я почти чувствую себя виноватым.

— Мне нравится это «почти». Когда бы у сюзерена ни появилась земля, которую он может отдать, обязательно появляется кто-то обиженный. Мне только жаль, что у Талида есть место в Совете Выборщиков. А, боги, какое неприятное получается дело! Даже если жена Райса теперь родит ребенка, никто не поверит, что дитя — от него.

— Именно так. Я…

После громкого стука в дверь и веселого смеха в комнату ворвалась девочка лет двух, а за ней следовала няня.

Девочка была худенькой для своего возраста, с копной вьющихся черных волос и лиловыми глазами — почти такими же темными, как у эльфов. Малышка была настолько красива, что захватывало дух. Она с криком бросилась на колени Ловиан.

— Бабушка, бабушка, я люблю тебя, бабушка.

— И я тоже люблю тебя, Родда, но ты ведешь себя плохо и перебиваешь старших.

Родда закрутилась у нее на коленях и серьезно посмотрела на Невина. Семейное сходство было очевидно.

— Я чуть не забыл о дочери Родри. Она определенно унаследовала его внешность. И ничего от матери, не так ли?

— Ничего, но кровь у Майлвадов сильная, а Олвен, бедняжка, была блондинкой, да к тому же блеклой. Незаконнорожденный ребенок Родри может сыграть очень важную роль в предстоящих событиях, и поэтому я постоянно держу ее при себе — конечно, чтобы следить за ее воспитанием. — Несмотря на все разговоры о политических целях, тьерина поцеловала девочку в макушку с искренней любовью, затем кивнула няньке: — А теперь позволь госпоже Тевилле забрать тебя. Она даст тебе немного хлеба с молоком. Скоро надо ложиться спать.

Родда заныла, потом стала умолять и, наконец, разревелась, но Ловиан твердо стояла на своем. На руках она поднесла ребенка к няньке, которая топталась у двери.

Прежде Невин не обращал на няньку внимания, но теперь он заметил, что это красивая женщина примерно тридцати лет, с темными волосами, темными глазами и правильными чертами лица. После того, как Тевилла и ее маленькая подопечная ушли, Невин спросил, откуда взялась нянька.

— Тевва? — переспросила Ловиан. — Очаровательная женщина. И с железной силой воли, которая ей необходима, чтобы следить за Роддой. Она вдова, у нее есть сын… О, боги, я не помню, сколько ему лет, но он достаточно взрослый, чтобы Каллин готовил его для боевого отряда. Ее муж был кузнецом в моем городе. Внезапно умер от лихорадки два года назад. Поскольку родственников у нее нет, священники посоветовали ей обратиться ко мне за благотворительной помощью, а мне требовалась женщина для ухода за Роддой. Этот ребенок еще хуже, чем был ее отец!

Ловиан вздохнула. Поскольку они были одни, то она могла позволить себе говорить откровенно.

— Предполагаю, все дело в эльфийской крови, которая течет в их жилах.

— Я тоже так думаю, хотя у Родды ее и немного.

— Целая четверть, не стоит об этом забывать. Не верь собственной лжи о следах эльфийской крови в роду Майлвадов.

— Ну, это не ложь, потому что она на самом деле у Майлвадов есть. Но, конечно, здесь совсем другое дело. Как я понимаю, ты намерена когда-нибудь удачно выдать девочку замуж?

— Устроить брак, который сыграет важную роль. Я собираюсь научить ее, как заставить любой брак служить ее собственным целям. Если Родда овладеет искусством направлять своеволие в нужное русло, то станет женщиной, с которой будут считаться в Элдисе, независимо от того, законнорожденная она или нет.

Невин согласился с Ловиан, пробормотав что-то неопределенное. Не стоит добавлять новый груз к той тяжести, которую она несет на плечах. Но про себя он задумался: удастся ли когда-нибудь обуздать этого ребенка и заставить ее вести себя так, как подобает женщине благородного происхождения? Рано или поздно дикая кровь эльфов заявит о себе.

Прежде чем уехать из дана Брослин, Невин занялся дальновидением, чтобы узнать, как обстоят дела у Родри, и выяснил, что с ним все в порядке, о чем и сообщил Ловиан.

Когда он отправлялся в путь, ведя за собой вьючного мула, то почувствовал опасение, которое в равной степени являлось и следствием логики, и предупреждением двеомера.

Прошлым летом он сам и другие, изучающие двеомер Света, добились ряда побед над теми, кто следовал двеомером Тьмы.

Они не только разрушили хитрый заговор мастеров черного двеомера, но и лишили их одного из главных источников дохода, импорта опиума и различных ядов в королевство.

Мастера черного двеомера непременно захотят отомстить. Невин напомнил себе, что во время странствий должен неизменно оставаться начеку. Конечно, мастера черного двеомера будут готовиться к ответному удару на протяжении долгих лет, чтобы попытаться разработать как можно более хитрый и запутанный план, который очень сложно раскрыть. «Да, вероятно это займет у них много лет», — подумал Невин, но тут же у него по спине пробежал холодок — магическое предупреждение.

Поскольку мастерам черного двеомера угрожали, они, несомненно, ударят так быстро, как только смогут. Единственным вопросом был: насколько скоро это произойдет?

Другие, более обыденные, проблемы также требовали внимания Невина. Гвербретрин был слишком богатым, слишком желанным, чтобы в нем сохранялся мир, если линия наследования нарушится. Невину очень не хотелось участвовать во вражде благородных кланов.

Однако долг перед вирдом Родри — вирдом, который был отмечен двеомером, — накладывал на Невина также определенный долг перед всем раном Родри и его подданными, которые предпочитают мир войне.

В отличие от господ благородного происхождения, вроде Талида, Невин будет сражаться любым доступным оружием за безопасность Аберуина. Несмотря на то, что Ловиан скептически относилась к его политическим навыкам (о чем он прекрасно знал), для этой схватки Невин был вооружен лучше, чем какой-либо человек в королевстве, вплоть до самых мудрых советников короля.

«О, я владею парой недурных уловок, — подумал Невин. — А наш Родри оказался в самом центре той небольшой заварушки, несмотря на то, что являлся простым всадником из боевого отряда и человеком вне закона!»

То, о чем вспомнил Невин, случилось более ста лет назад. Невин знал, что означает борьба за трон.