Чародей и дурак

ЭПИЛОГ

— Так это точно, что я не избранник? — Тавалиск зачерпнул серебряным ситечком кучку головастиков из чана. Сезон наконец-то наступил, и архиепископ предвкушал, как вскоре насладится своим излюбленным лакомством: лягушачьей молодью.

— Как изволите видеть, ваше преосвященство, эти два стиха очень отличаются друг от друга. — Гамил кивнул на два экземпляра Книги Марода, что лежали на столе. — Книга, которой руководствовались вы, — гораздо более позднее издание. Писцы успели исказить и слова, и фразы, и общий смысл.

— Угу. — Тавалиск обозрел извивающихся головастиков, некоторые из которых уже отращивали ножки. — Раз у меня нет сестры, то и сомневаться не приходится. А если б она и была, я как служитель Церкви никогда не взял бы ее в любовницы.

— Совершенно верно, ваше преосвященство. — Гамил немного отодвинул книги в сторону — особо резвые головастики прыгали на пергамент.

— Что ж, Гамил, не так уж это меня и удивило. Не могу также сказать, что я разочарован. В конце концов все устроилось как нельзя лучше: прекрасная госпожа Меллиандра стала регентшей в Брене, Четыре Королевства посадили на трон дальнего родича короля Лескета, Север освободился от полчищ Кайлока, и Югу ничто более не угрожает. Я и сам не придумал бы ничего лучшего. Впрочем, во всем этом есть и моя заслуга.

— Как так, ваше преосвященство?

— Судя по слухам, все это совершил золотоволосый рыцарь — и только ты один, Гамил, знаешь, что я ему всегда помогал.

— Надеюсь, ваше преосвященство никогда не пожелает помочь подобным образом мне.

— Чепуха, Гамил. Я прямо-таки взлелеял этого рыцаря: целый год берег его в моих темницах, следил за каждым его шагом, я даже спас его подругу от превратностей уличной жизни. — Тавалиск переложил головастиков в серебряную ложку, выжал туда лимон, посолил, поперчил и проглотил целиком. Экие скользкие чертенята — и, правду сказать, совсем невкусные. — На свой лад я все-таки был избранником. Кто сказал, что новая версия менее верна, чем старая? Слова не меняются без причины, Гамил. Сама судьба поместила меня в гущу событий.

— И в последний миг сняла вас с крючка?

— Ты забываешь, Гамил, как неустанно я трудился последние два года, чтобы помешать Баралису с Кайлоком захватить власть, — обиженно проговорил Тавалиск. — Как бы там ни было, госпожа Меллиандра правит в Брене уже два месяца, и мне давно пора ее поздравить. Составь соответствующее послание с уверениями в дружбе и всем прочим и принеси мне на подпись.

— Непременно, ваше преосвященство. Но дама, быть может, не пожелает ответить на ваше послание.

— Ты точно близорукий лучник, Гамил, — твои стрелы всегда летят мимо цели. Она теперь глава государства и должна предать забвению мелкие обиды. Рорн могуч, Брен тоже — эти два города должны держаться вместе, а не порознь. Меняются правители, меняется политика — лишь танец власти длится вечно.

— И ваше преосвященство в нем самый изящный танцор.

— Спасибо, Гамил. У ловких плясунов вроде меня всегда есть случай дожить до будущего дня и продолжить танец. — Тавалиск вручил секретарю сосуд с головастиками. — Можешь идти, Гамил. И головастиков забери — уж больно они склизкие.

Секретарь направился к выходу, но Тавалиск остановил его:

— Кстати, Гамил, — обнаружено ли тело Баралиса под развалинами дворца?

— Никто не знает этого наверняка, ваше преосвященство. Все обгорелые скелеты выглядят одинаково.

Тавалиск вздрогнул.

— Ступай, Гамил. Ты открыл дверь, и здесь сквозит.

Солнце светило сквозь открытую ставню в кухню герцогского охотничьего замка. Вместе со светом в окно проникал свежий горный ветерок и запах весенних цветов. Джек, как пекарь, хорошо знал, что замешенное им тесто непостижимым образом впитает в себя и свежий воздух, и аромат цветов, и свет.

Впервые за много месяцев Джек взялся печь хлеб. Проснувшись утром, он испытал сильное желание погрузить пальцы в муку, зачерпнуть в ладонь дрожжи и замесить тесто. Он работал быстро — руки еще помнили все, что ум давно забыл. Ожоги его почти не беспокоили. Рубцы кое-где еще туго натягивали кожу, и кончики пальцев немного утратили чувствительность, но пузыри все сошли и наросла новая розовая кожица.

Джек уложил тесто в квашню и прикрыл мокрым полотенцем. Оно уже во второй раз подходит — меньше чем через час нужно сажать его в печь.

Джек обошел вокруг стола, вытирая руки. Дальний конец кухонного стола был очищен, и там лежали письменные принадлежности: пергамент, промокательное полотно, перо и чернила. Перо показалось Джеку странно маленьким и непривычным — давненько он ничего не писал. Повертев перо в пальцах, Джек невольно вспомнил тот день, когда впервые взял его в руки: это было давно, в кабинете Баралиса. В тот день был ранен король Лескет.

Джек, к собственному удивлению, улыбнулся своему воспоминанию. Тот ясный морозный день положил начало всему остальному. Все уходит корнями туда: страх, безумие и торжество.

И душевная боль.

Джек обмакнул перо в чернила и попробовал его на полях, написав:

«Тарисса».

Перо делало свое дело исправно, четко и остро. Джек замазал написанное им слово и вновь вывел его в верхней части листа:

Джек отвел волосы с лица и прерывисто вздохнул. Это труднее, чем он ожидал. Ночью ему почему-то казалось, что, если он встанет пораньше и хорошенько утомит себя работой, слова польются с пера сами собой.

Но он ошибся. Он успел уже наделать столько ошибок, что порой удивлялся, как это он еще жив. Ошибки, оплошности и промахи неотвязно преследовали его.

Последние семь недель Джек провел в старом охотничьем замке герцога. Кроме него, здесь жил только старый сторож, который проветривал и топил комнаты, так что у Джека было время подумать. Пророчество Марода, письмо матери и нежелание Тариссы открыть тайну своего происхождения — во всем этом следовало разобраться. Он не хотел больше совершать ошибок.

Теперь, собравшись уходить отсюда, Джек полагал, что нашел наконец разгадку. У них с Тариссой общий отец.

Эти слова не давали ему покоя с той долгой ночи во дворце. Сперва они ускользнули от его внимания, но потом стали так его донимать, что он не мог больше отмахиваться от них. Тарисса — его сестра по отцу, побочное дитя короля, как и сам Джек. Этим объяснялось многое: благородное происхождение Магры, ее ожесточенный характер, ее бегство из Королевств. Даже письмо матери намекало на это:

Джек, внезапно почувствовав усталость, закрыл глаза, и перед ним тут же возникло непрошеное видение: поляна, где Тарисса призналась ему в любви. Он увидел ветви ивы, опущенные в пруд, ощутил запах качающихся на ветру нарциссов. Увидел свое отражение в чистой весенней воде, а рядом лицо Тариссы.

Джек отогнал видение. Легкая боль, рожденная грустью, стеснила ему грудь. Да, они очень похожи — но ни один из них этого не понимал.

Джек снова взялся за перо, не зная, с чего начать. Как можно изложить все, что он должен сказать, так, чтобы не причинить Тариссе новой боли? Джек перебрал в уме несколько вступительных фраз, но все они казались ему неподходящими. Кто знает, каких слов ждет она от него после столь долгого молчания и после того, как он во гневе покинул ее, невзирая на все ее мольбы?

Джек в раздумье откинулся на спинку стула. Пылинки вперемешку с мукой кружились в косом луче утреннего солнца. Поглядев, как они взвиваются и оседают и как каждая пылинка, живя сама по себе, все же повторяет путь других, он наклонился к столу и начал писать.

Слова полились с пера блестящей черной лентой. Он знал теперь, что сказать и как сказать. Не надо выдумывать замысловатых слов и выспренних чувств: главное — сказать правду. Он сам хотел бы только этого, будь он на месте Тариссы. Ведь ему тоже пришлось долго блуждать в поисках правды.

Джек писал целый час — писал о прощении, любви и дружбе. Он изложил свои догадки о происхождении Тариссы и рассказал ей о своем. Как ни убедительно все складывалось, в глубине души Джек все-таки надеялся, что ошибся, — и он добавил, что в случае, если он рассудил неверно, Тарисса всегда может ответить ему через Тихоню, жителя Анниса. Он поставил свою подпись, стараясь все-таки не слишком надеяться. Им обоим надо как-то жить дальше.

Тесто, пока он писал, выперло бугром под тканью. Джек промокнул письмо, сложил его, сунул за пазуху и принялся валять хлебы. Когда он дописал письмо, его мысли приобрели ясность. Нынче он уйдет из замка, оставив своих друзей и прежнюю жизнь, и попытается обрести себя заново. Хорошо, что он написал это письмо: он стало для него объяснением, извинением и прощанием.

Джек клал хлебы на посыпанную мукой лопатку и сажал их в печь. Закрыв дверцу, он услышал стук лошадиных копыт, и скоро в кухню ворвался Хват.

— Эй, Джек! Как ты тут, дружище?

Хват! Джек искренне удивился. Он уже много недель не виделся с мальчуганом.

— Не ожидал, что ты приедешь в такую даль. А Таул и Мелли не с тобой?

— Только Таул. — Хват перебирал разную утварь на столе, где Джек месил хлеб. — Мы с ним едем на юг — обратно в Рорн. Ну и решили заехать попрощаться.

Такой уж, выходит, день — все друг с другом прощаются. Джек посмотрел на свою котомку, лежащую наготове у дверей.

— Зачем вы едете в Рорн?

Хват провел пальцем по кучке муки на столе.

— Ну, за Таула говорить не стану, а мне пора как-то устроиться в жизни. В прошлый раз я получил в Рорне очень интересное предложение. Очень заманчивое. Старик сказал, что найдет мне местечко подле себя. Ну, помогать ему в денежных делах и все такое. — Хват дал Джеку время проникнуться подобающим почтением. — Только я попросил бы, чтобы это осталось между нами.

— Разумеется.

— Джек! — Таул, в два прыжка преодолев кухню, стиснул Джека в медвежьих объятиях. — Рад тебя видеть, друг.

Сухое прежде, напряженное выражение без следа сошло с лица рыцаря. Таул точно переродился.

— И я тебе рад. — Джек вложил в эти слова все, что мог надеяться передать. Некоторое время оба смотрели друг на друга. Джеку казалось, что Таул прикидывает, насколько он поправился. Еще немного — и рыцарь кивнул, как будто удовлетворенный увиденным.

— Хват сказал тебе, куда мы едем?

— Да. Не сказал только зачем.

Таул ухмыльнулся, словно озорной мальчишка из хора.

— Мне думается, что архиепископа Рорнского пора наконец поставить на место.

— И где же ему место? — усмехнулся Джек ему в лад.

— Я не придирчив — сточная канава подойдет в самый раз. — Таул взял со стола ломоть сыра и принялся жевать. Джек заметил, что к кольцам на его руке прибавилось третье — еще красное, свежевыжженное. Белый шрам, пересекавший прежде кольца, бесследно исчез. — Я еду в Рорн во главе отряда рыцарей. Хват кое-что знает об архиепископе — это поможет ускорить отставку его преосвященства.

Хват оглянулся на них от задней двери.

— Лучше бы ты не распространялся о том, что это я на него нафискалил, Таул. Это может повредить моей репутации. — С этими словами Хват вышел во двор и направился дальше, в поле.

— А как же Мелли обойдется тут без тебя? — спросил Джек Таула.

Таул провел пальцами по волосам.

— Ты же знаешь, Джек, — у нее сильная воля. Она прямо-таки заставила меня стать во главе ордена — даже от клятвы меня освободила. — Таул с тихой улыбкой покачал головой. — И она права: избавиться от Тирена — только поддела. В Вальдисе предстоит еще много работы — и тут я мог бы помочь, произведя некоторые перемены. Когда-то рыцари с гордостью носили свое имя — я хотел бы, чтобы эти времена вернулись.

— Думаю, тебе это под силу.

— Надеюсь, — тихо ответил Таул. — От всего сердца надеюсь.

— Но тогда вы с Мелли… — Джек запнулся, не зная, как бы поучтивее выразить свою мысль.

— Не сможем пожениться, ты хочешь сказать? — Таул опять заухмылялся. — Помолчим пока, Джек. Я ведь сказал, что хочу ввести кое-какие перемены.

Джек никогда еще не видел, чтобы голубые глаза рыцаря сверкали так ярко.

— Ты имеешь в виду, что…

— Да. Обет безбрачия всегда казался мне бессмыслицей. Дай мне пару лет, и другие тоже разделят мой образ мыслей.

— Уверен, что разделят.

Оба рассмеялись — веселость Таула заражала и Джека.

— Ты, я вижу, тоже собрался в путь? — Таул кивнул на котомку Джека.

— Да. Я ухожу в Аннис. Там живет один человек, Тихоня. Он взялся учить меня, но я сбежал, не дождавшись окончания уроков. Приспело время вернуться и продолжить учение.

— Ты вернешься сюда, когда выучишься?

— Не знаю. Может быть, сперва попутешествую. Съезжу на запад, в Силбур, и на юг, в Исро.

Таул отвернулся к окну и сказал тихим охрипшим голосом:

— Выходит, мы расстаемся надолго.

Джек ощутил острую боль в сердце. Столь многое связывало их с Таулом: пророчества, сны, совместные приключения. И кровь. Джек вспомнил их первую встречу в винном погребе Кравина. Они связаны узами крови.

Трудно смириться с предстоящим расставанием. Джек в большом долгу перед Таулом. Рыцарь дважды спас ему жизнь и в конечном счете помог узнать правду. Таул всегда оказывался на месте в нужную минуту.

Джек собрался с духом и задал Таулу вопрос, не дававший ему покоя много недель:

— Почему ты в ту ночь вернулся за мной во дворец?

Таул, все так же глядя в окно, ответил сразу, как будто думал о том же:

— Сам не знаю, Джек. Убив Тирена, я несколько часов пролежал в его палатке — спал, грезил наяву, думал о своей семье. Потом мои мысли обратились к тебе, но я почему-то… почему-то не испытывал горя, а чувствовал только щемящую пустоту. Не успев опомниться, я оказался в середине лагеря и стал готовить вылазку во дворец. Все произошло очень быстро. Кто-то дал мне рыцарскую одежду. Многие люди Мейбора были ранены, и несколько рыцарей вызвались ехать со мной. Час спустя мы уже проникли во дворец. Я совсем не был уверен в том, что ты жив, пока мы не встретили девушку в зеленом платье, блуждающую по тайным переходам. Мы освободили ее от кляпа, и она сказала, что ее связал высокий человек с каштановыми волосами. После этого нас уж ничто не могло остановить. — Таул сделал знак, отводящий беду.

— Вы поспели как раз вовремя. — Воспоминания Джека о той ночи были обрывочны, но он никогда в жизни не смог бы забыть того, как Таул подхватил его на руки, явившись внезапно среди огня, дыма и жгучей боли.

Таул посмотрел на него своими голубыми глазами:

— В ту ночь на меня снизошло благословение, Джек. Как и на всех нас.

Истина, заключенная в этих словах, на время прервала их разговор, и Джек вернулся к своим хлебам, пока Таул смотрел в окно на зеленый цветущий луг. Когда рыцарь нарушил молчание, он заговорил уже о другом — впрочем, о другом ли?

— Пару недель назад Грифт встретил на улице Боджера. Тот просидел в темнице Борк знает сколько, но, когда во дворце начался пожар, тюремщик выпустил всех узников, и Боджер в суматохе сбежал.

Скольких же в ту ночь благословила судьба, сколько маленьких чудес случилось, помимо большого! Джек на миг закрыл глаза, ошеломленный тесной связью всего сущего. Исполненный благоговейного трепета, он все же улыбнулся и сказал:

— Значит, Боджер и Грифт опять вместе?

— К ужасу всего женского населения города Брена, — сердечно засмеялся Таул и через окно поманил к себе Хвата. — А теперь нам пора. Нам весь день еще ехать. — Таул снова окинул Джека испытующим взглядом, к которому теперь примешивалась грусть. — Если будешь в беде — дай мне знать, и я приеду. А если тебе надоест одиночество, позови меня, и мы опять вместе отправимся в дорогу.

Джек ничего не ответил, боясь, что голос изменит ему.

Через минуту в окне появился Хват. Своим острым молодым глазом он сразу подметил, какого рода тишина здесь стоит, и постарался развеселить друзей по мере своих сил.

— Как только это путешествие окончится, клянусь могилой матушки Скорого, никогда больше не сяду на лошадь. И почему только люди ездят верхом, когда можно плавать по морю?

Джек и Таул посмотрели друг на друга и весело расхохотались.

— Ну что ж, пора, — сказал Таул, кладя руку на плечо Джека. — Береги себя, дружище. Мыслями я всегда с тобой.

— А я — с тобой. — Джек хотел сказать еще что-то, хотел поблагодарить Таула за все, что тот для него сделал, и за то, что только что предложил, но что-то удержало его. Им нет нужды благодарить друг друга.

Джек вышел из дома, чтобы проводить их. Таул был точно таким, какими Джек всегда представлял себе рыцарей: благородным, могучим, уверенным. Подняв на прощание руку со свежим знаком отличия, он повернул коня и поскакал прочь.

Джек сглотнул комок. Раздираемый между печалью и радостью, он смотрел, как два всадника исчезают в густой зеленой тени дальних сосен, и старался разглядеть каждую мелочь, чтобы сохранить ее как дорогое воспоминание. Но вот путники окончательно скрылись из глаз, а Джек вернулся обратно в замок.

Кухню наполнял запах печеного. Джек вынул хлебы из печи и положил на стол остывать. Он посидел немного, глядя, как от них поднимается пар, и вдруг, подхваченный внезапным порывом, бросился к двери. Пусть хлебы остаются сторожу.

Перекинув котомку через плечо, он вышел на полуденное солнце. Ему не хотелось сейчас ехать верхом, и он вел лошадь за собой в поводу. Легкий ароматный ветерок дул с гор. Жужжали насекомые, в кустах чирикали птички, и высоко над головой кружил одинокий ястреб. Солнце грело шею и щеку Джека, под ногами шелестела трава. Письмо к Тариссе покоилось на сердце. Джек шел к соснам тем же путем, что и Таул. Когда он добрался до леса, тени переместились от запада к востоку. Конь Джека собрался свернуть на восточную тропу, по которой проехали лошади Таула и Хвата, но Джек направил его на юг. Какое-то время Джеку хотелось попутешествовать одному.