Цена Рассвета

1

Раз в трое суток Арья просыпалась спозаранку. В этом проблемы не было, она любила вставать с рассветом. Проблемы начинались, пока она шла по дорожке от офицерского общежития к казармам. Ей в очередной раз предстояло «выпасать» свое отделение.

Вопрос «зачем?» сверлил виски. «Я штурман, — рассуждала Арья, — а, значит, у меня есть определенные инструкциями обязанности. И в воздухе, и на земле. Следить за уборкой ангаров, водить солдат в кино и наблюдать за репетициями их театрального кружка в круг обязанностей штурмана экипажа не входит. Теоретически. Практически — вот, пожалуйста, приказы 301-А и 402-С… А за пренебрежение пропесочат, как простого ротмистра. Да кто я, штурман или мамка?».

Все эти занятия нисколько не утомляли. Арье нравилось и бегать по утрам, и участвовать в отработке приемов рукопашного боя, и помогать студентам-заочникам решать задачи по известным ей предметам. Молодые парни и девушки, кто младше, а кто и постарше поручика Новак, безукоризненно слушались, и, вероятно, относились к командиру с естественной, а не деланной симпатией.

Удивления и недоумения, постоянно преследовавших ее, это не отменяло. Состав солдат — слишком уж часто он меняется. У ребят контракты на два или три года, но в гвардейском полку имени Ставровской они служат, скажем, год. Три месяца учебки, девять месяцев службы, а потом перевод в другую часть. Зачем? Солдат он и есть солдат, в чем смысл таких перемещений? Десятником или четаржем он может стать и на месте, тоже мне, немыслимое повышение, требующее всех хлопот, связанных с переводом…

Ротация офицеров не так заметна, но если присмотреться и посчитать, то получается, что за три года состав механиков, безопасников, снабженцев обновляется полностью. Летного состава это касается в меньшей степени, но добрая треть перешла в другие гвардейские полки «на повышение». Это идет вразрез со всеми традициями армии Вольны. Перевод в другие части практикуется достаточно редко, большинство заканчивает службу там, где начали. Перспективы для службы не самые радостные — но так уж сложилось с первых дней существования армии.

Арья не понимала, что происходит вокруг. Неясно было, для чего нужно носиться со своим отделением и «всемерно способствовать выработке позитивного отношения к военной службе». Особенно если речь идет о контрактниках. Негативное отношение? Иди мимо, на твое место найдется куча желающих из срочников, и без того с каждым годом понижается процент подлежащих призыву на обязательную службу, а потому «бедненьким» срочникам дается право выбора. Типа, не повезло деточкам, попали в сети военкоматов, так нате вам конфетку, чтоб жизнь совсем уж горькой не казалась.

Должно быть, обласканным не менее офицеров, хоть и согласно положению, солдатам в других полках приходилось туго. Что такое обычная военная часть, Арья отлично знала. Система, где каждый, от командира полка до новобранца-контрактника, в первую очередь интересуется, что ценного, полезного и приглянувшегося можно перевести из государственного имущества в личное, и как за это не поплатиться. Система, в которой довлеет специфический «этикет» под девизом «хорошо отбитая голова не болит», а потому кромешная нецензурщина, рукоприкладство и унижения уже не только никого не ужасают — воспринимаются нормой.

Ротмистр каждое распоряжение сопровождает пинком или подзатыльником? Все нормально, так быстрее дойдет, считает его непосредственное начальство. От легкого удара ботинком по заднице еще никто не умер, а эффективность повышается многократно. Поручик взял ротмистра за шиворот и макнул мордой в жидкую и подгорелую кашу, которую настряпали на полевых учениях его подчиненные? Торжество справедливости: он раздает пинки, а его самого — по морде. Старший по званию орет на младшего, и так по цепочке до новобранца-воина, которому орать уже не на кого, а потому он с особой яростью лупит боксерскую «грушу», тем самым повышая обороноспособность армии Вольны.

Если бы Арья дала кому-то пинка или отвесила оплеуху… Пожалуй, вышло бы ЧП. Денежное взыскание, понижение в звании, еще пяток неприятностей. Для нее, разумеется, а не для нерадивого солдата. Начни Мася Ковальска разговаривать с подчиненными матом — не видать Масе капитанских погон, как своих ушей…

С одной стороны — служи и радуйся. Арья и радовалась, потихоньку забывая порядки в училище и учебную практику. С другой — все время казалось, что вокруг происходит нечто сомнительное, и, вероятно даже, противозаконное. Арья всю жизнь отличалась ненормально острым обонянием, могла ориентироваться в толпе с закрытыми глазами и находить нужного человека по запаху. Сейчас ей казалось, что в полку имени Ставровской попахивает заговором. Подготовкой к военному перевороту или чем-то в этом роде. Однако ж, никаких очевидных признаков она найти не могла. Просто бродило по голове такое смутное подозрение.

На все подозрения полагалось жаловаться майору-безопаснику, а уж ежели была возможность, так и генералплуковнику Кантору, но Арья с трудом представляла себе, что может сказать. Впрочем, один раз она попыталась.

— Мне кажется, здесь творится что-то… не то, — сказала она во время обычного трепа с приезжавшим раз в три месяца в часть Кантором.

— Что именно? — с интересом обернулся он, швырнув сигарету в форточку.

Глаза блеснули в полумраке: закатный луч отразился в небесной голубизне радужки, и Арья вздрогнула. Показалось, что во взгляде мелькнули азартные алые искорки, не сулившие девушке ничего хорошего. «Наш полк — его любимая игрушка», вспомнила Арья давешние слова Маси. Она описала свои наблюдения и логику рассуждений, постепенно все ниже опуская голову. Девушка прекрасно понимала, что полезла не в свое дело и, скорее всего, поплатится за это.

— Ну что ж… — кивнул он наконец. — Глаза у тебя на месте. Твои выводы?

— Обработка кадров. Для кого-то… Для тебя?

— Допустим… — протянул Анджей. — И что тогда?

— Ничего… не знаю… это было бы хорошо. Люди за тобой пойдут. Все. Нет, ну не все, — Арья вспомнила Аннуша: тот ненавидел и самого Кантора, и всех, связанных с НТР. — Но почти все. Куда скажешь, туда и пойдут. И если их много, по разным полкам, это же прекрасно. Ты только прикажи… Ребенку же понятно, за кем стоит идти, а кто — фуфло…

— Отлично, — кивнул генералплуковник Кантор. — Так и запишем, что двадцать первого серпня восемьсот девяносто второго года гвардии поручик Арья Новак, находясь в состоянии легкого алкогольного опьяненья, призывала меня к противозаконному захвату власти…

Арья открыла рот, потом закрыла его и прикусила губу. Да уж, прослушай кто-нибудь запись разговора, ей головы не сносить. Трибунал обеспечен. Да и Анджею такой милый эпизод добра не принесет, потому что его повышенное внимание к нескольким полкам легко можно назвать именно подготовкой переворота или чем-то в этом роде. Поболтали, ничего не скажешь.

— Поняла? — спросил внимательно следивший за сменой выражений на ее лице Кантор, и тут же кивнул:

— Вижу, поняла. Дальше думай сама.

Девушка кивнула, потом растерла покрасневшие от стыда щеки. Все она поняла — и по чьему приказу или намеку все делается, и кто без особых колебаний пожертвует ей для сохранения секретности. Арья не могла его осуждать. Если делается большое дело, то нельзя допускать, чтобы оно провалилось из-за одной болтливой дуры, вовремя не сообразившей, о чем запрещено говорить даже наедине.

Уже позже, лежа рядом, с очередным бокалом вина в руках, Арья вдруг вздохнула:

— Ингу все-таки жалко…

Анджей дернул плечом — излюбленный жест, выдававший умеренное раздражение. Девушка осторожно поставила стакан и опустила ладони ему на спину. Так, изображая массаж, она могла надеяться на то, что ее хотя бы выслушают. На самом деле получалось у нее неплохо, всем нравилось, один только Анджей воротил нос и жаловался, что после ее разминки спина болит сильнее, чем до того.

— Понимаешь, так неправильно. Она просто поломалась. Война — не игрушки. Даже не практика в училище. Я не знаю, может, у нас в отборе что-то не так, но зачем вообще нужна армия? Чтобы убивать. А если человек не может убивать… ну, значит, нечего ему тут делать. И все. Если для нее так важны всякие абстрактные слова — вина, безоружные, справедливость — значит, пусть идет отсюда нафиг… Открыть ворота, и пусть идет. А трибунал-то зачем?

— К вопросу о психической адекватности личного состава, — хмыкнул Кантор. — Когда ты рассуждаешь о жизни, мне хочется померить тебе температуру…

— Когда-то ты меня понимал, — обиделась Арья.

— Когда-то это входило в условие задачи. А теперь, к моей огромной радости, не входит. Если всех, кто совершает преступления, просто отпускать за ворота, хорошо же мы будем жить…

— А оттого, что она в штрафбате, мы стали лучше жить? За что? За драку с плуковником? Он, причем, ее сам довел, три месяца издевался, дразнил пацифисткой и свистушкой, вот она и… Понятно, что так положено, но какой во всем этом смысл?

— Понижение числа битых морд среди высшего офицерского состава, — рассмеялся Анджей. — Ладно, Аннушу я фитиль прикручу, он мне давно надоел. Но про твою подружку больше при мне не упоминай, не то я решу, что ты ей завидуешь.

— Чему там завидовать?

— Проявленной отваге. Ты, помнится, не решилась на такой подвиг…

— Ты меня вообще всерьез не принимаешь?

— Принимаю. Местами, — он ловко повернулся на спину и прикосновениями руки четко обозначил эти места. — Слушай, я приезжаю сюда, чтобы проверить общее состояние дел и провести время с красивой девушкой, а не для философских диспутов. Неужели это так трудно понять? Мне плевать и на твою Ингу, и на твои соображения по ее поводу…

«И на меня», — едва не добавила Арья, но вовремя прикусила язык. О чем бы она ни пыталась заговорить, все заканчивалось вежливыми или не очень просьбами не утомлять любовника. У него легко было выпросить все, что угодно — хоть новое звание, хоть неприятностей для кого-то, но все, кроме прямых просьб, Анджей пропускал мимо ушей.

Что ей теперь толку в том, что Иштван Аннуш получит свою порцию неприятностей? В справедливость и воздаяние Арья не верила. Аннуш, конечно, на редкость противный мужик, и у самой Арьи попил кровушки, но ведь Инге так не поможешь. Из всех, кто участвовал в злополучном вылете, подпоручик Эспин приняла случившееся тяжелее всех. Если Арья перестала волноваться уже на корабле, решив, что свою задачу они выполнили отлично, а там уж пусть штаб сам выясняет, кто ошибся, почему и ошибся ли вообще, или все было так задумано, то Инга успокоиться не могла, и это было заметно по ее лицу.

Иштван нашел себе жертву и с радостью принялся ее прилюдно воспитывать. Все было безупречно вежливо, в лучших традициях полка, но приказ зачитать наизусть ту или иную статью Устава чередовался с абстрактными рассуждениями о «модном ныне пацифизме» и «столичной шантрапе». Инга действительно была родом из Надежды, и всем было ясно, о ком рассуждает плуковник. Закончилось все тем, что Аннуш лишился половины зубов. При свидетелях, что было отягчающим обстоятельством.

Дух и буква Устава были на стороне потерпевшего, но Арья видела и подоплеку ситуации. Инга сломалась еще над Синрин, а каждая насмешка Аннуша подкрепляла ее уверенность в том, что все плохо. Плохо в государстве вообще, в армии особенно, да и во 2-м полку что-то неладно. Вместо того, чтобы уволиться в запас и пополнить ряды правозащитников (туда бы ей и дорога), Инга сорвалась, позволив спровоцировать себя…

Анджей сжал пальцы и больно потянул девушку за волосы на затылке.

— Ты здесь, или мне уйти?

— Прости, я задумалась…

Тихим страдальческим стоном любовник показал все, что сам думает об Арье, ее способности думать вообще и в постели — в частности. Она опять покраснела, прижалась всем телом, стремясь торопливыми движениями заполировать неловкую паузу, и только много позже поняла, чем эта встреча отличалась от всех предыдущих.

Арья впервые осталась при своем мнении, несмотря на то, что это мнение категорически разошлось с высказанным Анджеем.

2

Фархад замер перед Масака-сан, судорожно вцепившись в ограду балкончика.

— Ты понял, малыш? Ты поменяешь эту ампулу. В самом конце дежурства, за пять минут до ухода, не раньше.

Прозрачный пакетик маячил перед носом Фархада. Сайто Масака держал его за самый краешек. Что именно содержится в ампуле, ординатор второго года не представлял, но был уверен, что не витамины и не препарат, укрепляющий здоровье. Какой-то яд, несомненно.

Перед глазами метались цветные пятна. Через их пелену Фархад едва различал лицо собеседника. Струйка холодного пота пробежала от затылка к лопаткам. Казалось, что из комнаты нестерпимо остро пахнет горелым, и от этого запаха режет глаза. Под веки словно засыпали горсть пыли.

Он молча рухнул на колени, закрывая ладонями лицо, и застыл у ног Масака.

— В чем дело, Фархад-кун?

Парень не отвечал, прижав основания ладоней к губам и думая лишь об одном: не закричать, не заплакать, ни словом, ни жестом не выдать страха…

Мужчина наклонился к нему вплотную. Фархад чувствовал его дыхание, прикосновение выбившейся из прически пряди к ладони, тонкий и пряный незнакомый аромат. От Сайто Масака веяло жаром, словно его лихорадило. Горячее дыхание, запах раскаленного сухого камня. Огонь.

— Отвечай, малыш, — в голосе проскользнула острая нотка еще не приказа, но уже настоятельной просьбы.

Фархад склонился еще ниже, утыкаясь лицом в колени Сайто, не смея молчать дальше, не смея заговорить.

— Что случилось, Фархад? Ты заставляешь меня беспокоиться.

— Масака-сан! Простите, что смею осквернять ваш слух недостойной речью, но я… я полон страха!

— Продолжай.

— Ваше поручение, которое вы дали тому, кто слишком жалок, чтобы иметь силы его выполнить… Я боюсь, Масака-сан. Я единственный наследник рода, и я рад пожертвовать своей жизнью для вас, но я не вправе делать это. Я в ответе за свою мать. В палате установлены камеры наблюдения, а если это вещество действует быстро…

— Фархад, неужели ты думаешь, что я так легко пожертвую тобой? — отчетливая укоризна в голосе хлестнула по лицу пощечиной.

— Простите, Масака-сан, умоляю, простите меня!

— Должно быть, ты полагаешь, что я использую тебя вслепую?

— Не-еет… — Фархаду уже хотелось умереть, лишь бы не слышать таких слов. — Я сделаю для вас все, что угодно. Но я боюсь! Боюсь, что буду неловок, и меня разоблачат, и тогда мне придется умереть, чтобы не выдать вас, но я единственный наследник… Я не могу!

— Опусти руки. Посмотри на меня.

Фархад уронил руки и медленно поднял голову. Тонкое, словно из полупрозрачного камня вырезанное лицо Сайто Масака было очень печальным, у губ залегла глубокая складка. Парень знал, что это он причинил старшему боль, оскорбил его подозрением и недоверием. Требовалось слишком много сил, чтобы смотреть ему в глаза, чтобы не опускать веки, чтобы находиться рядом с ним. Беспощадное пламя обжигало недостойных.

— Если бы в том, чего я прошу, была хоть малейшая угроза для тебя, разве я обратился бы к тебе с этой просьбой?

Дважды повторенное слово «просьба» врезалось в уши осколками стекла, заставило сжаться и заледенеть. Фархад спрятал ладони в широкие рукава домашней куртки и вцепился ногтями себе в предплечья. Масака-сан обратился к нему даже не с приказом, с просьбой. Как равный к равному. Фархад оказался слабым, жалким трусом, позволил себе усомниться. Смерть сейчас казалась уже не страшной, желанной: блаженным избавлением от мук стыда.

— Камеры будут отключены. Это вещество действует долго, очень долго. Жреца Мани-ана выпишут на следующий день, ему станет намного лучше. Заподозрят совсем другого человека. Он тоже должен умереть. Ты веришь мне?

— Да, да!

— Тогда встань и приведи себя в порядок… — кончики пальцев скользнули по щеке младшего, смахивая капли слез.

Фархад вздрогнул и замер, вновь закрывая глаза и чувствуя, как камень балкона уходит из-под ног, как неведомая сила тянет его под землю. Мучительно кружилась голова, и не было сил подняться, потому что это означало — встать с Сайто Масака лицом к лицу, нечаянно коснуться его рукава.

— Или это еще не все? Говори! — а вот это уже приказ.

— Я не смею осквернять ваш слух своими… своими…

— Что еще случилось, малыш? Говори же. Или ты язык проглотил? — Пауза. Потом движение, шелест одежды, скользнувший по лицу едва уловимый поток воздуха. — Или… я попробую угадать сам. Когда ты рядом со мной, тебя бросает то в жар, то в холод. Случайное прикосновение заставляет дрожать. Мысли путаются, слова застревают в горле. Тебе кажется, что ты горишь в невидимом огне. Так? Отвечай!

— Да, да… простите недостойного!

Короткий сухой смех, щелчок пальцев.

— Встань, ты не жена и не служанка, чтобы стоять передо мной на коленях. Сядь в кресло, и давай поговорим.

Фархад поднялся, судорожно хватаясь за перила и поручни кресла. Перед глазами по-прежнему мельтешили цветные пятна, а ноги подкашивались. Он едва не сшиб кресло, но все же каким-то чудом ухитрился усесться в него.

— У тебя нет оснований сомневаться в своей мужественности, Фархад-кун, — с усмешкой в голосе сообщил Масака. — Ты никогда не спрашивал, в каком качестве я вхож в храм, я ведь посвященный того же круга, что и ты… но куда ближе к высшим посвященным, ты это знаешь. И ты, и я озарены одним и тем же Светлым Пламенем Мана. Это дар свыше. В тебе он еще спит, но те, кого коснулось Светлое Пламя, узнают друг друга. Все, что ты чувствуешь, нормально. Пламя тянется друг к другу. В этом нет греха, это благословение Мана. Я ищу таких, как ты, ибо чувствую их. Этот жар, этот трепет — только плеск языков пламени. Вовсе не то, что ты подумал, глупый мальчишка…

— Простите, что посмел…

— Прощаю, — вновь усмехнулся Сайто Масака. — Я наблюдал за тобой полгода. Подметил, что ты и тянешься ко мне, и избегаешь; не хочешь уйти, не можешь остаться. Почему же ты раньше не рассказал? Ты не доверяешь мне?

— Но как я мог оскорбить вас?..

— А ты не думал, что недоверие куда оскорбительнее, чем признание в порочном влечении?

Фархад тихо застонал. Сайто Масака казался ему опытным храмовым стражем, превосходно умеющим разоблачать преступников, не оставляющим жертве ни единого шанса ускользнуть. Чувство вины, апелляция к общественным догмам и правилам, манипуляции. Простой и действенный набор приемов.

В разговоре с коллегами, со старшими врачами он мог быть собой — уже весьма неплохим специалистом, видящим большинство мотивов собеседника. В доме семьи Сайто Фархад забывал обо всем, что выучил, и становился игрушкой Масака-сан. Беспомощным мальчишкой, марионеткой в умелых руках… и это ему нравилось. Он был достаточно честен перед собой, чтобы понимать, что не сопротивляется, не пытается взглянуть на происходящее трезво и рационально. Ему нравилось плавиться от жара перед Сайто Масака, отступать под его яростным натиском, путаться в сетях слов.

Вплоть до сегодняшнего вечера все так легко было объяснить. Порочные склонности, запретное влечение — то, с чем можно бороться всю жизнь, но это проклятье вечно и необоримо. Все, что Фархад разыскал в библиотеке и прочел, говорило ему, что он — один из презренных мужеложцев, тайный изгой. Сайто Масака играл с ним, наслаждаясь страхом и паникой младшего, но он же и подарил ему освобождение.

В этом был весь Масака-сан. Игрок, кукловод, которому нравилось повергать других в пучину отчаяния, а потом спасать десятком слов.

— После того, как будет выбран новый жрец, я сообщу о тебе в храм. Твой дар невелик, но и он может послужить на благо Синрин.

— Благодарю.

Фархад искоса поглядел на собеседника. Узкие губы с постоянной полуулыбкой, почти черные миндалевидные глаза. Лицо одновременно бесстрастное и чувственное. Лицо игрока. Фархад знал, с кем имеет дело, чувствовал на горле тонкий шелковый поводок, который в любой момент мог затянуться удавкой. Но, один раз приняв человека, хоть в качестве друга, хоть в качестве бесконечно уважаемого старшего мучителя, он не мог разорвать тонкие связи, которыми прорастал в избранника. Легче было бы вырвать сердце из груди…

Ординатор Наби сделал все, о чем его попросили.

За пять минут до окончания дежурства — Сайто Масака настаивал именно на этом времени, — он прошел в палату Верховного жреца Мани-ана. Полный пожилой человек крепко спал. Поверх одеяла лежала одутловатая рука с посиневшими ногтями. Пальцы во сне разжались, и тонкий лист светло-серого пластика соскользнул на пол.

Фархад наклонился, чтобы поднять письмо. Это было глупостью, Мани-ана мог проснуться в любой момент. Но показалось вдруг, что сделать это совершенно необходимо. На правой руке у Фархада была нитяная перчатка. Ею он достал из пакетика ампулу, поставил ее в гнездо на столике у изголовья, забрал похожего вида ампулу с другим веществом. Письмо же он положил рядом с рукой жреца.

Ординатор проверил функционирование аппаратуры, смахнул едва заметные пылинки с крышки блока питания термоактивного матраса. Обычный обход, обычные действия. Войди сейчас в палату главный врач отделения, Фархад не вздрогнул бы, а у доктора Шанидзе не появилось бы ни единого подозрения. Ординатор Наби, известный своим усердием, совершает обход перед окончанием дежурства. Все, как положено по расписанию.

Как и обещал Сайто Масака, жрецу Мани-ана стало лучше уже на следующий день. Сварливый старик никогда не отличался терпением и вниманием к советам врачей, а тут уж его нельзя было удержать ни просьбой, ни угрозой. Он выписался из клиники, и не только Фархад, но и весь персонал вздохнул с облегчением. Все-таки не каждый день сюда попадали первые лица планеты.

Еще через пару дней Сайто Рока, приятель Фархада, явился на дежурство с траурной белой повязкой на голове.

— Дядя умер, — пояснил он в ответ на удивленные и сочувственные взгляды коллег.

Весь день Фархад не знал, как расспросить Рока про обстоятельства столь неожиданной смерти. Он не думал о том, что это как-то угрожает его собственной судьбе. Боль потери лишила и здравого смысла, и вообще чувствительности. Нельзя было проявлять волнение, терять лицо перед коллегами, ведь даже Рока держался мужественно и спокойно.

Вечером Рока передал Фархаду приглашение на похороны и поминальные обряды.

— Дяде было бы приятно, и отец очень настаивал. Ты ведь не откажешься?

— Нет, конечно. Как это вышло? Он же был еще не стар?

— Да, чуть меньше двадцати пяти. Это беда нашего рода — внезапная смерть… Совершенно неожиданно, без каких-то признаков. Он просто сидел в кресле. Так его и нашли.

— Когда это случилось?

— В пятнадцатый день, утром. Похороны завтра, приходи.

Фархад сверился с часами и календарем. Получалось, что Сайто Масака умер в тот же час, когда ординатор Наби выполнял его поручение.

При мысли о том, что это могло быть наказанием Мана за совершенное обоими святотатство, парень поежился. Но мысль была мимолетной и показалась глупым суеверием.

3

— Начинается настоящая работа, Аська! Наконец-то…

— Зачем ты меня так зовешь? — надула губы Аларья. — Мне не нравится.

— Может, потому и зову, — подмигнул Глор. — Чтоб не расслаблялась. Итак, мы зарегистрированы как общественное движение на базе благотворительного фонда. Плюс государственные дотации. Бюджет меньше, чем я хотел, но по сравнению с прошлогодним… есть где развернуться. Это дело нужно обмыть!

Глор отправился к бару за стаканами. Аларья тоскливо смотрела ему в спину. Нужно было радоваться, да вот никак не получалось. Вокруг Центра кипела бурная деятельность. За год вдвое увеличилось число штатного персонала, им выделили новое помещение. Теперь предстоял новый переезд, а значит, ремонт, суета и нервотрепка. Аларья не видела себе места во всем этом. Верстальщик — пожалуйста; закончив курсы, она начала работать вполне профессионально. Личный помощник директора — да нет проблем: и делать за Глора звонки, и кормить его супом ей казалось вполне посильной задачей.

Новый статус Центра требовал соответствия новым требованиям. Вот тут-то и начиналась беда. Давенант не спрашивал, согласна ли Аларья занять пост его заместителя, достаточно ли у нее сил. Он просто вписал девушку в регистрационные списки. Так он действовал всегда. О своем выступлении на телевидении Аларья узнала за два часа до начала, когда настало время ехать в студию. Вспомнив детали «телепозорища», она содрогнулась.

— Что ты нос повесила? — спросил он, подавая стакан. — Что не так?

— Все хорошо, — покачала головой Аларья. — Просто устала.

— Нет уж. Давай начистоту. Что тебя не устраивает?

— Все меня устраивает…

— Хватит брехать. Колись давай.

— Хорошо. Ты хочешь от меня невесть чего. Глор, мне двадцать два года, я так и не закончила школу, если ты помнишь. Я не умею выступать перед камерами, говорить в микрофон и одеваться для телевидения. У меня отвратительная дикция, дурацкая прическа, и я не знаю, куда девать руки. Я не знаю, как говорить с людьми из правительства. Я ничего не знаю!

— Я сейчас заплачу, — хмыкнул Давенант. — Маленькая сиротка Ася, нет у ней сапожек, рваное пальто…

— Не вижу ничего смешного.

— А я вижу. Кто хочет, ищет способы, кто не хочет — причины. Пойди на актерские курсы, в парикмахерскую и попроси Альму подобрать тебе гардероб. Что, нужно мое особое разрешение?

— Как же иначе?

— Да очень просто! — стукнул рукой по столу Глор. — Ты уже полгода имеешь право подписывать счета. Пойди и потрать сколько-то денег на себя.

— Без разрешения?

— Детка, когда ты решаешь, кому заказать полиграфию, купить ли мебель и сколько дать грузчикам, тебе нужно мое разрешение? Нет. Так чего ж тебя тут варит?

— Я же не для себя это все делаю!

— Так. Ты уж определись, твой имидж на пользу делу или для забавы? Гвозди забивать или жопу чесать? Так или чеши, или забивай, только не плачься, что гвоздем плохо чешется…

Аларья мрачно уставилась на темно-алую жидкость в бокале. Полная свобода действий, как всегда. С Глором иначе не бывало. А потом — в пять минут увольнение с треском, если свобода употреблена не на пользу делу. «Я никого не держу, не прикармливаю и не заставляю!». Девушке мучительно не хватало правил, по которым можно и нужно действовать.

Давенант этих правил не давал. Никому. Казалось, что он сделан из сплава свободы и упрямства. Правила он устанавливал себе сам. «Если общественная мораль не совпадает с моей — это ее проблемы». Аларья впитывала каждое подобное изречение, но ей постоянно не хватало сил превратить тезисы Глора в принципы собственной жизни. Однажды она больно обожглась, пытаясь действовать по-своему, и повторения не хотела. В колонии в нее накрепко вбили, что нужно действовать по общим правилам, это спасает от ошибок.

Тем вечером они напились вина до той счастливой и легкой степени опьянения, в которой затыкается назидательно долбящий «делай так, не делай этак» внутренний голос, и кажется, что достаточно пожелать — и полетишь.

— Я красивая? — спросила Аларья.

— Ты пьяная, — улыбнулся Глор. — Но красивая. А почему ты об этом спрашиваешь?

Девушка пожала плечами, потом нетвердой походкой отправилась к настенному зеркалу. Оно отобразило раскрасневшуюся физиономию с неровными пятнами румянца, длинноносую, наполовину закрытую челкой с прядями разной длины. Никакой красоты там не обнаруживалось. Только поддатая долговязая дурища.

— Не знаю. Всегда хотела быть красивой. Чтобы не нужно было лезть из кожи вон, чтобы посмотреть так вот, и все готово…

— Только не надо на меня так смотреть, — испугался Глор. — А то мне сразу вспоминаются симптомы черепно-мозговой травмы.

— Вот этим все всегда и заканчивается, — развела руками Аларья.

— Может, тебя замуж выдать, а? Станешь так на мужа смотреть, он будет бояться, что у тебя припадок, и все делать…

— За кого же это?

— Да есть у меня тут пара кандидатур. Такие же балбесы вроде тебя.

— Жаль, что не вроде тебя, — ляпнула девушка и тут же прикусила язык.

— Это не жаль, это к счастью.

В том, что к счастью, Аларья сильно сомневалась. Весна гуляла по Надежде, заставляя просыпаться с первыми лучами солнца. Птички орали под окнами, одуряюще пахли почки и первые листья. Казалось, что вся столица рассчиталась на первый-второй, разделилась на парочки, и только одна Аларья не может в полной мере насладиться этой проклятой весной. После двух лет обитания в квартире Глора девушка перестала шарахаться от ухаживаний, но и сближаться ни с кем не собиралась.

Может быть, проживи она без Давенанта хоть пару месяцев, все сложилось бы иначе. Кто-нибудь из симпатичных ухажеров сумел бы ей понравиться. Но рядом с Глором все они казались либо детьми, либо пустышками. Ни у кого не было таких яростных и нежных глаз, такого глубокого и сильного голоса. Никто не казался настолько сильным, волевым и смелым. Пустая постель казалась тесной клеткой, но от идеи «абы с кем, лишь бы не одна» Аларью тошнило.

Как можно подумать о ком-то еще, если он рядом? Ни в чьем больше присутствии сердце не сбивается с ритма, воздух не обжигает легкие только потому, что дышишь одним с ним воздухом…

— Что же, ты отдашь меня замуж? — девушка отвернулась от зеркала. — За какого-нибудь балбеса?

— Непременно отдам. За первого, кто попросит у меня твоей руки, — подмигнул Глор.

— Тоже мне, папочка…

— Да уж не мамочка.

— А можно подумать, что мамочка.

— Иди спать, — чуть нахмурился Давенант. Почти белые брови сошлись в горизонтальную черту. — Деткам пора баиньки…

— Спать? С кем?

— С одеялом и подушкой, — мужчина подошел, осторожно развернул Аларью по направлению к двери и придал ускорение, шлепнув промеж лопаток.

Девушка покорно пошла умываться и разбирать постель. Это был уже не первый подобный разговор. Все намеки Аларьи Глор либо пропускал мимо ушей, либо отшучивался. Никаких претензий он потом не предъявлял и сеансов воспитания не учинял, на дверь не указывал, но ни фривольными шутками, ни прямыми приглашениями заполучить его в свою постель Аларья не могла. Весной это казалось особенно обидным.

Давенант знал все — и что она влюблена по уши, и что частенько ревет по ночам, и что именно из-за него посылает подальше самых привлекательных кавалеров. Ни малейшего снисхождения у него эти страдания не вызывали, но и отношения к девушке не портили. Он просто игнорировал все, что ни делала Аларья. Единственную ее попытку завести демонстративный и яркий роман он приветствовал с такой искренней отеческой заботой, что девушка выдержала только неделю. Упрекнуть его в том, что сам не пользуется и другим не дает, не получилось.

Жизнь завертелась вдвое быстрее, чем раньше. Работа в новоиспеченном движении «За мир без наркотиков», где пока что Аларья была и заместителем, и пресс-секретарем, и финансовым директором. Курсы ораторского мастерства, актерские курсы, логопед, стилист, визажист, тренер по плаванию. Вдруг оказалось, что можно высыпаться за четыре часа в сутки, добирая минуты на столе у массажиста или в кресле у косметолога, дремать полчасика в обеденный перерыв, и чувствовать себя хорошо. Что можно вертеться юлой и чувствовать себя хорошо, прекрасно, замечательно…

Через пять месяцев она уже входила на студию не побитой замарашкой, а королевой. Гордая осанка, элегантная прическа, лицо, блистающее естественной свежестью кожи. Четкий поставленный голос, прямой взгляд в лицо любому журналисту, мягкие, но самую чуточку дерзкие ответы. Она больше не терялась рядом с ярким и резким Глором. Они прекрасно смотрелись вместе: жесткий и смелый зрелый мужчина в компании мягкой обаятельной юной девушки.

Преподаватели учили ее, как обратить во благо любой факт своей биографии, как ответить на любой вопрос так, чтобы это шло в плюс и ей, и организации, которую она представляет.

— Откуда вы родом?

— Из города Ночевны в Сарьинском районе Венской области, — ослепительная улыбка: я из глухой провинции, я из народа.

— Правда ли, что вы провели год в колонии для наркоманов?

— Истинная правда, и не могу не уточнить: в роли пациента… — мягкий наклон головы, ни малейшего смущения: да, я знаю проблему, с которой борюсь, на собственной шкуре, а не понаслышке.

— В вашем приговоре значится и проституция?

— Вы правы. Почти все молодые наркозависимые женщины вовлекаются в проституцию. Именно поэтому мы уделяем такое внимание работе с девочками-подростками. Мне есть о чем им рассказать.

— О том, в каких позах развлекать клиентов?

— О том, как не позволить поставить себя в любую позу.

— Родители подростков, которых вы завлекаете в свои центры, в курсе о вашем прошлом?

— Я ни от кого не скрываю свое прошлое. Свои ошибки я исправляю работой. А вы бы хотели, чтобы я продолжала принимать наркотики и заниматься проституцией?

— Нет, ну что вы…

— Благодарю за солидарность с нашей позицией.

Дешево телешоу не давались. Поначалу Аларья часами рыдала на руках у Глора. Дома ее покидал ледяной драйв, ограждавший от любой агрессии и подлых намеков, и все стрелы, что не впивались во время прямых эфиров, доставали потом.

— Почему они меня ненавидят? Что я сделала ему плохого, я никогда его не видела даже!

— Детка, при чем тут «ненавидят»? Они делают свою работу. Если ты разревешься в эфире или начнешь швыряться в ведущего посудой, у передачи повысится рейтинг. Их работа — делать скандальные популярные передачи. Твоя работа — рассказывать о нашем движении. Каждый делает свое дело.

— Я чувствую себя заводной куклой, фехтующей от звонка до звонка…

— Это скоро пройдет.

Глор оказался прав. Все действительно скоро прошло. Аларья научилась чувствовать удовольствие от каждой победы над каждой «змеей микрофона». Сидя рядом с Глором на подиуме, она ощущала себя победительницей. В самых критических случаях Давенант вмешивался в ход беседы, парой реплик срезая обнаглевшего журналиста, но чем дальше, тем лучше девушка справлялась сама. Теперь на очередной намек на колонию или прошлое проститутки она ласково улыбалась, напоминая, когда последний раз отвечала этому журналисту на этот животрепещущий вопрос.

В неуклонно повышавшихся рейтингах популярности движения «За мир без наркотиков» заслуга Аларьи Новак была очевидна.

4

Со дня позорного поражения, нанесенного базе «Нинтай» и всем, служившим на ней, прошло полгода, но боль не утихала. Нито кайи Белл помнил, как вошел в зал сообщений, спокойный и внешне, и внутренне. Произошедшее было столь диким, что просто не укладывалось в голове, не затрагивало эмоций. Немного саднило изумление: его, офицера и специалиста, сделали совершенно беспомощным, связали по рукам и ногам. Помешали выполнить свой долг. Да, ситуация не из тех, где можно усмотреть хоть какую-то вину Белла и его подчиненных. Но все равно — неприятно…

И вдруг ударило по щекам, по глазам болью и стыдом перенесенного поражения. Словно чужие слезы стали разрешением на собственную боль, на чувство вины и ненависти. Рухнула перегородка между разумом и эмоциями. Нито кайи Белл не удивлялся, что командующий базой и трое его заместителей подали в отставку и покончили жизнь самоубийством. Легче было умереть, чем жить с таким позором.

Расчетчику Беллу было проще, у него была цель. Огромная и почти недостижимая, но оттого еще более желанная. Ради этой цели стоило снести любой позор и остаться в живых. Терпеть любую хулу — хоть понижение в звании, хоть снятие с должности. Только бы остаться в армии, только бы получить шанс — один, больше не нужно — дойти до самого верха. Стать тем, кто приказывает.

Цель звучала просто и гордо: остановить эту войну.

Раз и навсегда, любой ценой. Как именно — пройдут годы, ситуация подскажет. Завоевание или мирный договор, весомая победа оружия Синрин или капитуляция на почетных условиях… это уже неважно. Главное — сделать так, чтобы больше никто и никогда не сбрасывал на поверхность родной планеты бомбы, не сшибал с орбиты защитные станции, ни один офицер не замирал больше, почти парализованный стыдом.

Нито кайи Белла не разжаловали и не понизили в должности. Напротив, именно после тотального поражения он получил пост начальника расчетного отдела. Неожиданно и по всем меркам слишком рано. В пятнадцать лет — почему бы и нет; если в армии служат всего до двадцати пяти, то двадцатилетним кайсё никого не удивишь. Пять лет службы в этом звании — и навсегда вниз, в отставку или на штабную работу. Орбитальные базы быстро и неумолимо превращают здоровых сильных мужчин в стариков с трясущимися руками и длинным перечнем профессиональных заболеваний в медицинской карте.

Армия перемалывает попавших в ее лопасти, отнимает здоровье и силы, заставляет умирать рано и тяжело. Но только армия дает возможность прожить жизнь ярко и интересно, а не копошиться до смерти на нижних уровнях планеты. Только армия позволяет самым удачливым подняться в высшие круги общества и дать потомкам достойное положение.

В звании Бранвена пока что не повысили, но и это было не за горизонтом, а ближе, куда ближе. Требовалось несколько месяцев, чтобы представление прошло по всем инстанциям. Новый командующий, принимая дела, обратил внимание на рапорт нито кайи Белла и оценил его действия как абсолютно верные. Когда на базе выключилось практически все, многие низшие чины получили травмы, в том числе тяжелые. С головы подчиненных Белла не упало ни волоска, они не набили ни одного синяка, действовали безупречно верно. Даже слегка поломанная дверь была починена ими самостоятельно, вечером того же дня.

Обратил внимание командующий и на то, что Бранвен сначала составил программы, которые потребовал от него начальник, а только потом принялся справляться с окружающей обстановкой. Включись энергоснабжение, через пару минут база уже могла бы начать вести огонь. Все алгоритмы были заданы. Не смогла — ну что ж, вольнинцы применили столь загадочное оружие, справиться с воздействием которого не мог никто. Офицерам оставалось только действовать слаженно и спокойно, не допуская паники.

По мнению комиссии, нито кайи Белл справился с этим лучше прочих.

Самого Бранвена это не слишком удивляло. Инструкций на подобный случай у него не было, но при наличии некоторой фантазии догадаться, чего требует обстановка, труда не составляло. Как говорится, не задачка, а развлечение. Нито кайи Белл уже начисто забыл муки выбора и приступ тревоги, посетивший его вместе с вопросом «и что теперь делать?».

Бывшие коллеги и нынешние подчиненные приняли назначение Бранвена без воодушевления. Последний из пришедших на базу расчетчиков вдруг стал начальником отдела — да как же тут не возроптать и не заподозрить какую-то интригу? Нито кайи молча бесился. Вступать в словопрения — нет уж, увольте; доказывать, что ты никого не подсидел и не оклеветал, значит, только укрепить всех в подозрениях. Невидимая черта, отделившая его от вчерашних приятелей и собутыльников, раздражала.

Бранвен никогда не клеветал, не доносил и не интриговал, чтобы получить повышение. Он слишком хорошо помнил назидания отца, которому доводилось испытывать гнев начальства и хозяев, когда кто-то из прочей прислуги семьи Наби подставлял Патрика Белла.

— Никогда, никогда, никогда не смей врать, подтасовывать или наушничать! — говорил отец маленькому сыну. — Если тебя поймают на небрежности, ты будешь молить о прощении и получишь его. Если тебя хоть раз поймают на лжи, то все твои клятвы и уверения станут пустым звуком в ушах хозяев. Солжешь единожды, а верить перестанут на всю жизнь. Один раз оклевещешь врага, а клеймо подлеца пронесешь до смерти…

Все это повторялось для маленького Брана по пять раз в декаду, вбивалось в голову категоричным тоном, не терпящим возражений. Под конец отец всегда приговаривал:

— Ты можешь и солгать, и подставить, даже убить — если уверен, что тебя никогда не разоблачат. Такой уверенностью обладает либо Благой Заступник, но где ты слышал о брехливых Заступниках? — либо дурак. Все тайное всегда становится явным. Это добрые дела тонут, а дерьмо всегда выплывает на поверхность.

Если не принципы семейной чести, то страх перед неудачной попыткой обмана отец в голову Бранвена вбить сумел. И потому вдвойне обидными казались подозрения товарищей. Несправедливая, ничем не заслуженная хула. Откровенничать со старшими по званию нито кайи Белл тоже не позволял себе, но как-то заместитель командующего базой по работе с личным составом вызвал Бранвена и за рюмочкой настоящего коньяка принялся выспрашивать, почему тот хмур, подавлен и слишком часто задерживается после окончания вахты.

Меж двух зол — непочтительным молчанием и жалобой старшему, — Белл выбрал меньшее и коротко описал сложившуюся ситуацию. Когда нито кайи дошел до «и особо обидно потому, что я ведь ничего не делал! Впору хоть начинай им пакостить…», — собеседник коротко посмеялся, потом оборвал смешок и в упор взглянул на Бранвена.

— Что ж, по-твоему, клевета хуже справедливых обвинений? Так ты чист перед собой и людьми. Начнешь подличать — значит, тебя подмяли под себя, да и уже не клевещут, а говорят чистую правду. Ты этого хочешь?

— Нет, конечно…

— Тогда смирись и неси незаслуженные обвинения, как награду. Ты знаешь правду, я знаю правду. А завистники пусть охрипнут…

С того разговора Бранвен обзавелся кошмарной, по мнению сослуживцев, привычкой радостно улыбаться, когда ему в лицо намекали на то, что должность он получил не честной службой, а интригами против других офицеров. Теперь он водил дружбу с другими начальниками отделов, а те в своем отношении к нито кайи Беллу равнялись на заместителя командующего базой. После череды мелких пакостей, за которые начальник карал жестоко и быстро, в отделе воцарился идеальный порядок.

Бывшие приятели оказались глупыми завистниками, шелухой, которую нужно было смахнуть с рук и идти дальше, вверх по служебной лестнице. Заместитель командующего объяснил все это вполне недвусмысленно. Нито кайи Белл казался ему слегка туповатым, а потому он говорил открытым текстом и особо важные места повторял по три раза.

— Ты скоро выйдешь в старшие офицеры. Твои нынешние недоброжелатели — мелкий щебень, который так всегда и останется мелким щебнем. Сейчас они стремятся сбить тебя, удержать на своем уровне. Скоро они поймут, что у тебя совсем другая дорога, и смирятся. Заводи друзей среди старших, скоро они станут тебе ровней.

Бранвен пытался проанализировать причины такой благосклонности и не мог их понять. Мало ли на базе нито кайи, недавно закончивших Академию? Плюнь не глядя в младшего офицера, в такого же и попадешь. Да, нито кайи Белл обладает рядом достоинств. Не пьет, не нарушает дисциплину, вежлив со старшими, усердно занимается с рядовыми. Знает наизусть все инструкции и удивительно быстро соображает, когда их применять. Разве этого достаточно? Хотелось надеяться, что пока — достаточно. Пока что нужно дослужиться до санто кайса, а там разберемся в новых правилах…

Дважды в год офицеры получали длительные отпуска. Декада в профилактории, две декады — где угодно. Проезд по планете и офицерские гостиницы оплачивались, жалованья тоже выплачивали немало. От родителей Бранвен отделался щедрыми подарками и коротким визитом. Декаду провел на лыжном курорте, куда его затащил новый приятель, промерз на всю оставшуюся жизнь и поклялся, что больше ногой не ступит на поверхность планеты. В третью декаду он получил совершенно неожиданное и крайне лестное приглашение: благоволивший ему заместитель командующего предложил погостить у него.

Причина такой благосклонности была вполне очевидна. У нито кайса Мерфи подросли две дочери, которых пора было выдавать замуж. Разумеется, из всех кандидатов он предпочитал мальчишку из «гэлов», пусть и самого низкого происхождения. Бранвен здорово смутился. В женитьбе он ничего дурного не видел, все равно жены офицеров космофлота живут на планете и не слишком путаются под ногами, зато женатые офицеры получают право на ежедекадную увольнительную вниз, «для воссоединения с семьей». Однако ж, он мечтал о невесте из семьи положением повыше. Куда более выгодной кандидатурой была приемная дочь Елены Наби — все-таки семья «тысячников».

Оскорблять благодетеля отказом Бранвен не смел, как выкрутиться из неприятной ситуации — не представлял. Но все разрешилось само собой. Рыжебровые девицы совершенно неожиданно приглянулись куда более выгодному жениху. Младшему брату самого Синрин Кайдзё Дзиэтай, пусть и третьему из младших братьев, перспективный, но бедный Белл и в подметки не годился. Тем более, что тот хотел взять в жены именно обеих сестер, и нито кайса Мерфи решал сразу две проблемы.

Бранвен вздохнул с облегчением, поблагодарил в молитве Мана за своевременную милость ко всем недостойным слугам своим и остался с Мерфи в наилучших отношениях: тот немного смущался, что все сложилось так неудачно для нито кайи Белла. Он изредка вздыхал, туманно извинялся и обещал как-нибудь компенсировать такую потерю.

При мысли о потере Бранвена посещали крайне радостные мысли, но он их тщательно скрывал.

5

«…признать впервые ограниченно годной к летной работе». Дата. Подпись председателя госпитальной врачебно-летной комиссии.

Надпоручик Арья Новак помнила заключение наизусть, но все же открыла папку с медицинскими документами, вывела на монитор текст, покрутила масштабирование и уставилась на экран. За те две недели, что прошли с возвращения с комиссии, в заключении ничего не изменилось. С должности старшего штурмана эскадрильи — добро пожаловать в штаб, на «почетную» должность старшего делопроизводителя. Просилась в адъютанты эскадрильи, так куда там, начальник штаба покрутил пальцем у виска и рявкнул: «Совсем девка обалдела, лечись давай!».

Реактивная депрессия, умеренно выраженные длительные проявления.

Почти до самой выписки из госпиталя Арья была уверена, что просто сваляла дурака, на ежегодном медосмотре пожаловавшись невропатологу на бессонницу и головные боли. Дальше ниточка потянулась, и размотался весь клубочек: постоянное ощущение усталости, боли в области сердца и в спине, головокружения, раздражительность, чередующаяся с вялостью. Страх темноты. Надпоручику Новак еще казалось, что все эти неприятные мелочи никак не связаны друг с другом, а невропатолог уже выписывал направление на обследование в госпиталь округа.

Три недели обследования и безуспешного лечения, заключение ВЛК, длинный список предписаний для полковой медицинской службы и пять препаратов, которые следовало принимать трижды в сутки по графику. Ограниченная годность с перспективой повторного прохождения комиссии через полгода амбулаторного лечения. Перед выпиской, когда ее уже никто не ограничивал в перемещениях, Арья выбралась погулять по городу и зашла в информаторий.

Одна из статей была написана вполне популярным языком. Фраза из нее накрепко врезалась женщине в память. «Затяжные реактивные депрессии обычно наблюдаются в не разрешающихся психогенных ситуациях…». Часами глядя в распечатку, прихваченную из информатория, Арья начинала что-то понимать. Медленно, очень медленно, но неумолимо.

Не разрешающаяся, а еще точнее — неразрешимая ситуация имела место быть; как говорится, имела во всех доступных позах. В переносном и прямом смысле: причина всех несчастий, корень горестей и бед, бедностью эротических фантазий не отличался.

Что бы ни понаписали там доктора, под чем ни поставили бы печать, Арья точно знала, как называется ее истинный диагноз: острая любовная недостаточность. Что-то сродни сердечной недостаточности, когда не хватает сил у сердца, и каждый шаг, каждый вдох дается через боль. Ей же не хватало любви. Что там не хватало — ее попросту не было. Ни в одном слове, ни в одном прикосновении. Банальное «мне с тобой хорошо», дружеский треп до утра, схватка двух тел, где одна хотела надышаться, набрать тепла до следующей встречи, а другой…

Кто же его поймет, чего он хотел.

И не было, не было, не было главного — любви. Это без нее кровь отказывалась переносить кислород по артериям, отекали к утру суставы и сжимались в жестоком спазме мышцы. Без нее казалось, что в темноте за спиной кто-то передвигается, перетекая из тени в тень, и никакое успокоительное не помогало, да и не могло помочь. Арья знала, что может ее вылечить. Только этого никто ей давать не собирался.

Встречи раз в три месяца — одна ночь, хорошо, если две. Неделя проведенного вместе отпуска — раз в год. И все. Семь лет только так и никак иначе. Почетная должность постоянной любовницы генералплуковника Анджея Кантора, по совместительству штабного делопроизводителя, отстраненной от летной работы по состоянию здоровья…

Арья стерла с глаз слезы, потянулась к ящику стола за косметичкой, подкрасила ресницы, хотя никто не мог ее сейчас увидеть. Зеркальце в крышке косметического набора отразило опухшие веки и белки с яркими красными прожилками. Посмотрев на себя, она скептически фыркнула и достала из флакона очередную таблетку. Эта была из разряда тех, что кладут под язык, а потому действуют они почти мгновенно.

Сладкий фруктовый привкус наполнил рот. Арью от него уже тошнило, и она перестала за обедом пить сок: казалось, что в стакан намешали лекарство. Но без капсул было совсем паршиво, и самым страшным оказывались слезы. Они никак не прекращались, словно соленая водичка текла из глаз сама по себе, вне зависимости от того, что на уме. Арья знала, что может расплакаться в любой момент, и начала бояться выходить из своей комнаты в общежитии, отходить от стола в штабе.

— Ну, довела ты себя, мать… — недоуменно пожимала плечами Мася, замужняя, фонтанирующая счастьем Мася, прекрасно понимавшая, что происходит с приятельницей. — Да никакой мужик не стоит головной боли, вот уж поверь мне! Найди другого, они ж все одинаковые!

— Это на твой тонкий вкус и на твой меткий взгляд, — пыталась язвить Арья, но выходило паршиво. Невооруженным взглядом было видно, что Масина жизненная философия куда более эффективна.

— Ну что, что в нем такого? Что, у него хрен золотой? — воздевала руки к потолку Мася.

— Платиновый, — огрызалась Арья. — Отстань.

— По мне лучше обычный, от платинового дети не родятся.

Тоже временно освобожденная от занимаемой должности, но по причине седьмого месяца беременности капитан Мася Любек, бывшая Ковальска, светилась счастьем.

Одно чадо она уже, практически без отрыва от службы, на свет произвела. По нормативам ей полагалось год провести без летной работы, но настырная Мася добилась обследования и признания себя годной по всем графам. Теперь в компанию к сыну ожидалась дочь, а врачам вскоре предстояло вновь сдаться перед натиском эталонно здоровой неутомимой красотки.

Арье порой хотелось придушить капитана Любек. Она хорошо знала, что зависть — дурное и вредное чувство, но Мася не умела быть счастливой тихо и в кругу своей семьи, ей хотелось поделиться своими радостями со всем миром, передать опыт тем, кто еще не достиг Масиного уровня блаженства, и по возможности загнать их на эти уровни пинками. Арья подозревала, что это какая-то патология, но все же долго обижаться на Масю с ее неутомимой жизнерадостностью не получалось.

Даже просто вспомнив об очередном сеансе разговоров по душам, Арья улыбнулась одними губами. Рыжая реактивная щетка ничего не понимала, обо всем судила с твердокаменной уверенностью женщины, счастливой в семейной жизни, но рассмешить могла от души.

Работу гвардии надпоручику Новак выделили самую что ни на есть непыльную — упорядочивать стародавние документы в базе данных полка. Какая-то часть из них была сохранена в не соответствующих содержимому разделах. Арье нужно было просмотреть каждый, определить истинную графу классификатора и присвоить новое значение индекса. Для этого документы требовалось просматривать хотя бы по диагонали.

«Об утверждении положения о медицинском освидетельствовании летного состава авиации Вооруженных Сил Вольны». Арья уставилась в весьма актуальный документ, который какая-то скотина вместо папки «Нормативные документы» отправила в «Неразобранное». Потом посмотрела на дату принятия — без малого двести лет назад. Интереса ради нашла в приложении свой случай, посмотрела на категорическое «не годны» и задумалась. Через полчаса на монитор были выведены все документы этой группы.

Результаты сравнения удивляли. Еще сто пятьдесят лет назад негодными категорически и бесповоротно признавались страдающие любыми расстройствами психики или поведения. Особо жесткие требования предъявлялись к душевному здоровью курсантов. Сто лет назад в некоторых графах появилось робкое «индивидуальная оценка». С каждым годом оно встречалось все чаще и чаще, а кое-где сменилось и уверенным «годны».

Перед Арьей был самый свежий, прошлогодний документ. Нормы опять оказались снижены. Получалось, что ныне в авиацию, войска, всегда считавшиеся привилегированными, берут тех, кого лет двести назад погнали бы пинками, явись такой товарищ в военкомат. Когда Арья осознала, что видит перед собой, челюсть у нее отпала в третий раз. Делать было нечего, работу она уже закончила, и в голове завелась веселая мысль: а что если вызвать все открытые статистические данные и загнать их в верификатор?

Вычислительный блок, получивший феноменальный заказ загнать в одну модель три сотни показателей, от валового национального продукта до потребления сахара в год на душу населения, обещал произвести расчет лишь через четыре часа, но Арья не решилась отойти от монитора. Не самый мощный блок, озадаченный запросом, мрачно гудел. Она терпеливо дождалась результата, повертела трехмерную модель и присвистнула.

За последние сто лет на Вольне вполне синхронно и отчетливо выросли кое-какие статистические показатели.

Хронический алкоголизм, наркомания и токсикомания, злоупотребление наркотическими средствами среди молодежи. Число преступлений, совершенных несовершеннолетними с особой жестокостью. Количество несовершеннолетних, покидающих места проживания без разрешения родителей. Число абортов на душу населения, и половину несостоявшихся мамаш составляли опять-таки несовершеннолетние.

Снижался возраст совершения правонарушений, вовлечения в банды или сексуальную эксплуатацию…

В последние двадцать пять лет все это приобрело масштабы общепланетной катастрофы, а показатели за последние три года ползли вверх едва ли не вертикально. Арья вздрогнула и задалась вопросом: неужели ей первой пришло в голову проделать подобную работу? Ведь есть же министерства статистики, здравоохранения, юстиции, в конце концов?..

Распечатки с десятком ярких линий, ползущими по экспоненте вверх, шлепнулись на стол перед Анджеем вместо приветствия.

— Что это?! — спросила Арья, тыча пальцем в графики.

— Наверное, открытие, судя по твоему возбуждению, — с улыбкой пожал плечами Анджей, потом соизволил пролистать то, что принесла ему Арья. По мере просмотра лицо его все вытягивалось и вытягивалось, пока не стало казаться, что кто-то прицепил к подбородку генералплуковнику Кантору тяжелую гирю.

— Хорошая работа, — сказал он наконец. — Неумело, но тщательно. Ничего нового я не увидел, и не хватает кое-каких данных, но для непрофессионала…

— Я не статистик. Объясни, что это такое? Куда мы катимся?

Кантор отложил распечатки, встал из-за стола и прогулялся по комнате. За девять лет, прошедшие с первого дня знакомства, он еще больше похудел, хотя и казалось, что дальше просто некуда. На кистях рук, туго обтянутых сухой смуглой кожей, можно было пересчитать все косточки. Еще ярче, чем раньше, стали глаза, нахальнее белозубая улыбка. Сейчас он по-мальчишески присел на край подоконника, и не верилось, что ему уже сорок пять.

— Если я расскажу тебе, что это такое, придется забрать тебя в свой отдел. Значит, тю-тю авиация… Ты готова на такую жертву?

— Я ж теперь делопроизводитель, — криво улыбнулась Арья.

— Вот и отлично! — обрадовался мерзавец. — Завтра я оформлю запрос, и будем заниматься твоим переводом. Пока расскажу только вкратце, а больше ты все равно не поймешь. Ничего, отправим тебя на курсы переподготовки, а?

— Обязательно. Так все-таки?

Арья подошла к нему вплотную и заглянула в лицо. Даже так он был чуть выше, и приходилось смотреть снизу вверх.

— Это, девочка моя, значит, что мы то ли вымираем, то ли катимся невесть к чему. В масштабах планеты, — отвернувшись к окну и глядя вдаль, тихо сказал Анджей. — Вот так, ни больше, ни меньше.

— Почему?!

— Если б я знал, почему, то не сидел бы тут, а что-то делал. Мы пять лет обрабатываем статистику и пытаемся найти фактор, влияющий на это все. Бес-по-лез-но! Оно, как говорится, само. Как варенье само съелось, понимаешь ли. Я посадил на поиски «фактора Х» две трети НТР, и все, что они мне выдали — «не удается установить фактор»! Короче, семь сотен дармоедов продвинулись туда же, куда и ты, судя по глазам — за ночь.

— Что у меня с глазами? — не поняла Арья.

— Красные они у тебя, как у лабораторной крысы, — подмигнул Анджей. — И хватит о делах. Я не за этим приехал, если, конечно, в твоей жизни не произошли радикальные перемены…

Арья слышала этот вопрос в начале каждой встречи, и почти всегда ей казалось, что Анджей с надеждой ждет ответа «да, произошли, прости и прощай». Она привычно покачала головой и уперлась лбом в его плечо. Перевод в научно-техническую разведку. Работа под руководством Анджея… Звучит почти сказочно, но это же правда!

Мечты иногда сбывались. Как пелось в старой, еще до колонизации сочиненной песне, «Надо только выучиться ждать, надо быть спокойным и упрямым, чтоб порой от жизни получать радости скупые телеграммы…». Упрямства и умения ждать Арье было не занимать. Спокойствие имело сладкий фруктовый привкус, и его выдавали в кабинете невропатолога.

6

Свадьбы в семьях «золотых десяти тысяч» играли по обычаям семьи жениха, но любые торжества объединяло одно: длились они минимум декаду.

Обмен торжественными визитами родителей брачующихся.

Вечеринки в доме жениха и невесты накануне.

Обряд очищения и клятвы в храме перед Пламенем.

Пиршество минимум на сутки.

Визиты к молодым и вручение им подарков.

Пять перемен нарядов, полсотни блюд, каждое из которых надо попробовать перед тем, как отправить гостям, сотня посетителей, и каждого нужно отблагодарить, преподнести ответный подарок, угостить и вежливо выпроводить, чтобы успеть провести время со следующим.

Фархад чувствовал, что лицо намертво застыло в вежливой улыбке, а в горле костями застряли бесконечные «сердечно благодарю», «ваша щедрость сравнима лишь с вашей мудростью», «не хотите ли погостить у нас в следующем месяце» и прочими дежурными фразами. Он почти падал с ног и держался лишь на упрямстве. Сайто Миоко, теперь — Миоко Наби, законная и благословенная супруга, порхала невесомой снежинкой, но Фархад видел, насколько она осунулась.

Больше всего новобрачный тревожился за мать. Елена была уже немолода, а от матери жениха требовалось очень много. Был бы жив отец, наверное, все прошло бы проще и легче, но здесь их функции пришлось взять на себя отцу и брату невесты. От Рока много проку не было, он больше носился с завиральными идеями, шутил надо всем на свете, доставал Елену бездной пустых вопросов, короче, действовал в своем духе.

Лишь на третьи сутки суета чуть улеглась, и мужа с женой предоставили друг другу. На шесть часов: до утра, до приема гостей и очередной чехарды.

Робкая десятилетняя девочка сидела на краю постели, сложив крохотные ладошки на коленях. Елена Наби сомневалась, что выбранная сыном невеста сумеет родить ему много детей. Узкобедрая, болезненно хрупкая и тихая, Миоко, последняя дочь, совсем не похожа была на мать и сестер.

— Сынок, если уж ты решил взять жену из семьи Сайто… Это достойный выбор, и я рада, но ведь есть Комаки и Рена, крепкие здоровые девушки?

— Я женюсь на Миоко, — отрезал Фархад. — Если что, возьму вторую жену. Потом.

Елена только вздохнула и принялась готовить дом к свадебному торжеству. Фархаду было наплевать на крепость и здоровье. Миоко, последыша, он впервые увидел в год своего пятнадцатилетия, в год, в который решил жениться, и размышлял он от силы минут пять. Причем вопрос звучал «жениться немедленно или через полгода?», а не как-то иначе.

Фархад смотрел на невесту, вдруг растеряв всю уверенность и не понимая, что с ней делать. Что делают в постели муж и жена, для него секретом не было. Что должна делать в доме молодая жена, он тоже знал. Не представлял одного — как прикоснуться к этой девочке, как положить ее рядом с собой, потянуть пояс платья. Перед ним сидела не служанка, не грешная девица, а законная супруга. Воплощение традиций, плод многих поколений безупречного воспитания.

Ему вдруг захотелось проклясть и традиции, и безупречное воспитание.

Точеная статуэтка из лунного камня, ледяной цветок, снежинка. Миоко.

Она ждала молча, как и положено достойной жене. Без движения, без вздоха.

— Хочешь вина?

— Если позволите.

Он плеснул в каменную пиалу вина до краев, подал Миоко. Холодные пальчики коснулись его, принимая пиалу. Прикосновение скользнуло и растаяло. Женитьба вдруг показалась безумной и бессмысленной затеей. Может быть, мать была права. Бойкая веселая Комаки стала бы лучшей невестой. Хохотушка, то и дело прятавшая улыбки за широким рукавом, но ухитрявшаяся так взглянуть из-под ресниц, что от женихов в доме Сайто отбоя не было.

Фархад смотрел, как Миоко пьет. Мелкие глотки, скованные движения. Трепет жилки над ключицей. Поблескивающие в ушах тяжелые серьги, едва слышный звон браслетов на запястьях. Вино не могло вернуть румянец на бледные щеки. Врачи сказали, что она совершенно здорова, но сейчас Фархад не верил им. Не девушка, а зимняя фея, ночной призрак.

— Тебе холодно?

— Немного, мой господин.

— Миоко, не надо меня так называть, мы же не при гостях.

— Хорошо, Фархад-бей.

— Просто Фархад. Этого довольно. Ты устала?

— Нет, муж мой.

Фархад отметил тихое упрямство. Называть мужа по имени казалось Миоко неприличным, не выполнить его пожелание она не могла, а потому нашла компромиссный вариант, к которому мог придраться только особо требовательный супруг. Новобрачный себя таковым не считал и не собирался с первого дня разводить в доме излишне строгие порядки. Сотни раз он слышал, как мать обращается к покойному отцу просто по имени. Главное, не делать этого при посторонних или прислуге.

Ритуальные танцы вокруг семейного ложа пора было прекращать, но Фархад не представлял, как. Вино не помогло. На вопросы супруга отвечала так, что разговор превращался в допрос. Что это? С трудом подавляемая неприязнь? Так случается, если супруг слишком уж неприятен жене, груб с ней или намного старше. Доктору Наби доводилось лечить женщин, страдающих в браке. Неужели он так отвратителен Миоко?

Потом до него вдруг дошло. Девочка просто боится. Она не знает, что ее ждет. В голове вертятся рассказы замужних сестер, наставления матери и жрецов. Сколько в них правды, а сколько страшных историй, досужих глупостей и излишних строгостей, она не понимает.

Фархад присел рядом с женой, уложил ее к себе на колени, ласково погладил по щеке. Девочка опять вздрогнула, потом осторожно положила свою руку поверх. Ледяная, чуть влажная ладошка, невесомые мягкие пальчики…

— Не бойся меня. Я твой муж, я буду любить тебя и защищать, ты будешь хозяйкой в моем доме, у нас будет много детей. Сколько ты хочешь?

Робкий вздох.

— Десяток? Представляешь, десяток сыновей, красивых, как ты, и умных, как я? А, Миоко, Мио, маленькая моя…

Щека под его ладонью задрожала. Фархад не поверил своим глазам — Миоко смеялась, беззвучно, но искренне. В черных бусинах глаз прыгали веселые искры.

Не такой уж и робкой она оказалась. Да, тихоня, говорившая мало и редко, да, слабая с виду, но только с виду. Через декаду она уже подружилась с Еленой, вовсю орудовала на кухне, старательно стряпая любимые блюда мужа, и поставила на место всю распустившуюся прислугу, до которой у матери Фархада не доходили руки. В доме появились новые вещи — мебель, драпировки, безделушки. Упрямо сжав губы, но покорно опустив глаза, Миоко подсовывала мужу счет за счетом. Новая одежда для него. Подарки свекрови. Отделка гостиной…

Фархад посоветовался с матерью и выдал Миоко код подписи финансовых документов. Молодая жена не слишком удивилась, спокойно поблагодарила и продолжила обустраивать дом. Все счета хранились в отдельной папке. Доктор Наби как-то заглянул в нее и обнаружил, что жена записывает все, даже чаевые для грузчиков и прислуги. Можно было не беспокоиться за лишние траты или безалаберность в расходах.

Что не придется лечить Миоко от невроза, вызванного неприязнью к своему мужу и господину, Фархад обнаружил очень быстро. Достаточно было объяснить, что благонравная жена проявляет свою любовь к супругу не только на кухне и в ведении счетов, но и в некоторых других сферах жизни. Например, в спальне. И не только безмолвным подчинением его желаниям, но и наличием собственных, а также лаской.

Ласки оказалось достаточно, чтобы Фархад чувствовал себя счастливым, любимым и несколько утомленным невероятным количеством нежности. Миоко будила его сотней поцелуев, ласково тормоша, и Фархад поклялся себе, что скорее небо упадет на землю, чем жена начнет ночевать на женской половине дома. Убеждение в том, что утро добрым становится к обеду, развеялось как дым. Семейная жизнь оказалась источником бесконечного счастья. Если он работал, его никто не беспокоил, если звал жену, чтобы она выпила с ним чаю, она приходила немедленно. Всегда свежая, нарядно одетая и изящная, с мягкой улыбкой и веселыми огоньками в глазах. Достойная жена.

Елена Наби очень быстро поняла, что сын не ошибся в выборе. Маленькая Миоко за пару месяцев стала ей ближе, чем приемная дочь. Безупречно вежливая, но искренняя, послушная во всем, что касалось порядка в доме, но бесконечно упрямая, если речь заходила о благе мужа. Один раз они не на шутку поссорились. Накануне Фархад работал за полночь, устал и попросил не будить его утром. Сайто Рока явился, как всегда, без спроса, и Елена решила, что сына нужно разбудить — гость в доме не шутка, особенно если это близкий родственник.

Миоко без лишних споров встала на пороге спальни и тихим твердым голосом заявила, что сначала ее придется убить. Елена в сердцах отвесила невестке подзатыльник, но бороться со строптивой девицей сочла ниже своего достоинства. Вечером она не без обиды рассказала об этом сыну, но тот только посмеялся.

— Мама, если бы я спросонок прибил Рока, было бы куда хуже. Если жена не будет спасать меня от этого клоуна, то кто же?

Елена обдумала ситуацию и помирилась с Миоко, заодно пересмотрев свои взгляды на визиты некоторых родственников без приглашения и в неурочный час. Девочку она потихоньку начала уважать. Преданная, искренне любящая жена, почитающая волю мужа превыше всего на свете — чего еще желать матери? Тем более, что невестка хороша собой, умна и никогда не злословит в адрес свекрови.

Подозрения насчет трудностей с деторождением тоже оказались излишними. Через десять месяцев после свадьбы Миоко родила двойню, мальчиков. Выжили оба ребенка. В семье Сайто такое иногда случалось. Еще до того Елена смотрела на будущую мать, резвой ящерицей бегавшую по лестницам, и хваталась за сердце. Женщины Синрин вынашивали и рожали детей тяжело. Свекровь вспоминала, как намучилась с Фархадом, и не понимала, что за чудо происходит у нее на глазах. Тоненькая полупрозрачная девочка до последнего момента делала всю обычную работу, на строгие просьбы присесть и отдохнуть отмахивалась, ела с аппетитом. Роды только прибавили ей сил и здоровья.

— Раз Миоко — в детской, два Миоко — на кухне, три Миоко — в твоем кабинете… Три Миоко в одном доме. Сынок, ты уверен, что женился не на тройняшках? — улыбалась Елена.

Фархад получил свой долгожданный диплом полноправного члена Всепланетной коллегии психиатрии и невропатологии и открыл частную практику. В родной каверне Асахи он оказался единственным практикующим психологом с дипломом коллегии, а потому от клиентов отбоя не было. Практика приносила хороший доход. Отцовские запатентованные открытия пока что давали больше, но доктор Наби знал: это временно. При помощи родственников Сайто он выгодно размещал большую часть доходов, жертвовал храмам и благотворительным заведениям, баловал жену и мать.

Доктору Наби казалось, что в руках у него полная до краев чаша воды, и нужно идти смело, но осторожно, чтобы не расплескать ни капли.

7

— Какого дьявола ты выбросил мои рисунки?!

— Рисунки? Не помню никаких рисунков, вот макулатуры пачки две выбросил, было дело. А что? У тебя там на обороте важные телефоны были записаны? Прости, могу пойти порыться в мусорке…

Аларья рухнула в кресло и уставилась на Глора. Пять полноформатных картонов для участия в городской выставке отправились в мусорный бак. У нее не осталось сил ни на приличные слова, ни на брань. Просто подкосились ноги, а все мысли из головы вымело начисто.

— Ты спятил? — выговорила она чуть позже, выпив заботливо поднесенную стопку водки.

— Ты всерьез хотела выставляться с этой чушью?

— Глор, я тебя ненавижу… ты понимаешь, что сделал?

— Спас тебя от позора, — гордо ответил собеседник. — С тебя причитается.

— Идиот! Какой же ты идиот… я полгода ждала этой выставки! Я три месяца выгуливала по всем кафе организаторов! Я…

— Ты очень хотела вписаться в ряды столичных маляров-халтурщиков, да? — вкрадчиво поинтересовался Глор.

— Я хотела участвовать в выставке.

— С дрянью, нарисованной под модные тенденции?

— Ну… может быть.

— У тебя есть еще трое суток и куча картона. Рисуй. Свое. Как ты умеешь, а не как модно в этом сезоне. Иначе опять порву.

— Да кто ты такой?!

— Ты уже забыла, как меня зовут?

Через три часа перемазанная в краске Аларья со стенаниями бродила по квартире. Руки привычно выводили одинаковые линии — тускло светящихся рыб, переплетенные водоросли, крупные причудливые ракушки. Стиль «старая пристань», писк моды восемьсот девяносто седьмого года. Давенант сидел в кресле, перекинув ноги через поручень, и ядовито комментировал каждый набросок.

— Ну и где в этих каракулях ты? Где автор? Таких рыбок я могу рисовать квадратными километрами. Делов-то… сходи на одну выставку и малюй.

— Можешь, да? Хватит болтать, покажи, как ты можешь! — Аларья всучила ему в руки мелок и за шиворот потянула к мольберту. — Давай-давай, критик.

— Да нет проблем, — потянулся Глор.

Женщина ушла на кухню и вернулась через полчаса. Давенант уже закончил рисовать и сидел с трубкой в кресле. Аларья осторожно подошла к мольберту и ойкнула. У края прибоя сидела, обхватив руками колени, девочка лет двенадцати. У ног ее лежала выброшенная волной рыба. В глазах ребенка и рыбы застыла одна и та же немая мольба, казалось, что обеим равно не хватает воздуха. Длинные волосы девочки переходили в водоросли на песке. Всего два цвета — серый и зеленый, резкие штрихи, но рисунок заставлял смотреть на себя вновь и вновь.

— Откуда? Ты же не видел моих детских снимков…

— Я так тебя представил. Похоже?

— Да…

Аларья уселась на полу рядом с мольбертом, запустила руки в волосы. Рисунок ударил ее гораздо сильнее, чем можно было показать. Скупая простота линий, никаких кокетливых размывов и переходов цветов. Все так просто — море, девочка, рыба. Художественная правда. То, о чем так любили разглагольствовать критики и чего не удавалось добиться никому из модных живописцев.

— Как ты это делаешь?

— Я просто не вру.

— Почему ты никогда не рисуешь? Это же гениально…

— Глупости, — отмахнулся Глор. — Это просто честно. Лет двадцать назад я выставлялся, потом мне надоело.

— Научи меня так рисовать?

— Возьми карандаш и будь собой.

— Что это значит — «будь собой»?

Глор рассмеялся, потом резко оборвал смех и встал. Девушка подняла голову и вздрогнула. За все годы знакомства так — презрительно и зло — на нее еще не смотрели.

— Если ты до сих пор не знаешь, что такое быть собой, то что ты вообще здесь делаешь?

— Где? — опешила Аларья.

— В этом доме.

— Ты это всерьез?

— Вполне.

— Так мне уйти?

— А что такое «ты»?

— Я — это я.

— Тогда чего ты не знаешь? — привычная мимолетная улыбка, подмигивание.

— Я тебя ненавижу… — взвыла Аларья.

— Это я уже слышал. Работайте, девушка, работайте…

Аларья залепила ему вслед тряпкой, испачканной в краске, подумав, присовокупила к тряпке палитру и пару кистей. Уже из коридора Глор прокомментировал это очередным ехидством:

— Потрясающая экспрессия перформанса!

— Чтоб ты провалился!!!

— Не дождешься…

Пять мест в галерее заняли рисунки, сделанные Аларьей за одну ночь. Она была уверена, что организатор выставки выгонит ее в шею, поскольку работы противоречили концепции выставки, тенденциям моды и всем канонам современного авангардистского искусства. Тем не менее, она уже понимала, что сделанное ей лучше, сильнее и ярче, чем все остальное. «Только ради вашего покровителя», — закатил к потолку глаза хозяин галереи, но свои пять работ Аларья выставила.

На следующий день пресса разразилась истерикой. Две газеты превознесли труды «молодой перспективной художницы Новак» до небес, остальные разгромили в пух и прах. Журналисту, явившемуся брать интервью, Аларья ответила коротко:

— Я делаю то, что хочу. Вы можете смотреть на это, а можете отвернуться. Меня это не… волнует.

Три приглашения на организацию персональной выставки. Место в жюри двух конкурсов. Толстый ворох статей, из которых сочился яд. Предложение преподавать в студии. Анонимные бранные послания по электронной почте. Одобрительная улыбка Глора.

— Маленький хорошенький скандальчик никогда не помешает…

Как она все успевала? За год — две выставки. Аларья из вредности заломила за работы неслыханные цены, сообщив, что средства пойдут в благотворительный фонд движения «За мир без наркотиков», но из сорока пяти работ купили сорок три. Первое выступление перед Сеймом Вольны. Речь, написанная Аларьей самостоятельно и прочитанная без конспекта, наизусть.

Просматривая запись, Аларья не верила, что высокая женщина с убранными в гладкий пучок волосами, в элегантном черном платье, стройная, с прекрасным голосом, говорящая громко и четко — она сама. Прописные истины в ее устах звучали ярко и общедоступно. Страна не может себе позволить пренебрегать пропагандой здорового образа жизни среди молодежи. Дети — наше будущее, мы не имеем права оставлять их без защиты. Государство, пожалевшее средств на борьбу с наркоманией, обречено на вымирание.

Ничего, кроме удовольствия, речь не принесла. Бюджет не урезали, но и обещанных дотаций не дали. Неожиданно оказалось, что Верховный Государственный Совет всецело разделяет позицию одного из депутатов, звучавшую до отвращения глупо: наркотики — фактор естественного отбора, пусть глупцы травят себя, а умные занимают их место.

Движение «За мир без наркотиков» добивалось изменений в законодательстве, введения наказания не только за распространение и употребление наркотических веществ, но и за изготовление таковых. Действующий закон казался кромешным бредом: любой гражданин мог устроить на дому лабораторию и производить наркоту в любых количествах, а также угощать ей знакомых. Реши он торговать своей продукцией или пробовать ее самостоятельно, к нему приходил следователь с ордером на обыск. До того он был совершенно неподсуден.

— Это же абсурд! — стучала кулаками по столу Аларья. — Что значит, «распространением считается продажа за наличные средства»?! А по безналу уже можно, да? Бред, просто бред…

— Этот бред кому-то выгоден. Рано или поздно мы докопаемся, кому именно и насколько, — обещал Глор.

После второго выступления перед Сеймом Аларью пригласили в Синюю Башню, резиденцию правительства, расположенную в самом центре Надежды. Шестидесятиэтажная башня, отделанная синим зеркальным стеклом, возвышалась над городом, стоя на холме, и была видна из любой точки. Аларья получила пропуск и в компании охранника поднялась на тридцать второй этаж. Здесь располагалось Министерство печати и телевидения.

Неприметный полулысый человечек в темно-сером костюме встретил ее крайне приветливо, угостил отличным натуральным кофе, который всегда был в дефиците, ибо кофейные деревья прижились лишь на двух плантациях. Разговор начался мягко и деликатно, но через десять минут Аларья поняла, что готова убить сидящую напротив серенькую тварь.

— Я по образованию психолог, и в университете меня учили, что чужие проблемы стремятся решать люди, не знающие, что делать со своими. Может быть, у вас какие-то неприятности, панна Новак? Все мощности нашего министерства к вашим услугам…

В переливы его речи Аларья не могла вставить ни слова. Чиновник не умолкал ни на секунду, не делал пауз. Округлые оскорбительные конструкции цеплялись одна за другую, и Аларья очень быстро поняла, что ее просто втаптывают в грязь, причем делают это ласково и с показной заботой.

— Подумайте сами, панна Новак, ведь вы сумели справиться со своей наркозависимостью без каких-то дополнительных мер, только при той помощи, в которой государство не отказывает никому. Значит, вы относитесь к сильным, к элите нашей планеты. Другие, те, кто не в состоянии с собой совладать… подумайте, стоит ли тратить на них свои драгоценные силы? Вы прекрасный художник, я был на вашей выставке, не лучше ли посвятить себя искусству? Что вы, прирожденный человек искусства, не имеющий специального образования, сможете сделать для разрешения такой сложной социальной проблемы? Ничего, только даром сожжете себя в никому не нужном служении вымышленным идеалам…

— У вас дети есть? — перебила ласковое журчание ядовитого ручейка Аларья.

— Да, двое, и я понимаю, к чему вы клоните, так вот, мои сыновья достаточно хорошо воспитаны и никогда не будут травить себя. Они умные мальчики, не чета тем, с которыми вы когда-то сдружились, но ведь у вас хватило ума развязаться с дурной компанией, так не препятствуйте естественным общественным процессам, будьте мудрее, попробуйте посмотреть на все это со стороны, с научной точки зрения, хотя вам, без высшего образования, это и будет трудно, но все же постарайтесь…

Аларья опустила голову, уставилась на сложенные на коленях руки. Пальцы мелко вибрировали. В висках молоточками стучала кровь, под левую грудь словно загнали ледяную иглу.

— Я закурю? — спросила она и тут же поняла, что ошиблась.

Серый чиновник пододвинул к ней пепельницу, прикурил для нее длинную ароматную сигарету, но выдал себя, блеснув рядом мелких белых зубов при виде дрожащих рук женщины.

— Не стоит так волноваться, панна Новак. Мы все разумные люди, мы помогаем друг другу найти верный путь в жизни, посмотреть на проблему стратегически…

Тихое и на удивление бесстрастное бешенство захлестнуло Аларью. Ей не хотелось швырнуть в чиновника пепельницей, не приходило в голову повысить голос или сказать ему что-то грубое. Она сидела в уютном кресле, закинув ногу на ногу, и молча желала ему скорой смерти. Эта мысль занимала весь череп, колола мышцы легкими иголочками, прокатывалась теплом от желудка к бедрам.

Чиновник говорил и говорил, а женщина вдруг прикрыла глаза и закусила губы. Тошнота подступила к горлу, рот наполнился кислой слюной с привкусом кофе.

— Вам плохо, панна Новак?

— Да… мне нужно в туалет… простите!

Хозяин кабинета услужливо откатил стенную панель, за которой прятался крохотный санузел. Аларья с удовольствием избавилась от содержимого желудка, прополоскала рот горько-соленым зубным эликсиром, ополоснула лицо и вернулась. Провозилась она минут десять.

К ее удивлению, в кабинете было пусто. Аларья вышла в холл, где обнаружила бледно-зеленую секретаршу. В холле отчетливо воняло какой-то медициной.

— А где… э-эээ… — Аларья забыла имя чиновника, и ей пришлось оглянуться на дверь кабинета, где висела скромная табличка. — Где пан Радов?

— Ему стало плохо.

— Мне тоже. Наверное, слишком крепкий кофе, — пожала плечами Аларья.

— Вызвать вам врача?

— Нет, благодарю, — Аларья сняла с вешалки пальто, отмахнулась от секретарши, поспешившей помочь ей одеться, и вышла.

Даже неожиданный приступ тошноты не смог лишить ее хорошего настроения. Душа ликовала, словно она только что сделала нечто очень важное. По дороге домой Аларья напевала, хотя обычно стеснялась полного отсутствия музыкального слуха.

Вечером того же дня она подала документы на заочный факультет столичного университета.

8

Сигнал боевой тревоги ударил по ушам, заставил санто кайса Белла вскочить с койки. Секунду спустя он вспомнил, что согласно штатному расписанию два из трех заместителей командующего находятся в центре управления, а третий — в своей каюте, ожидая приказа заменить при необходимости кого-то из двух товарищей. По графику получалось, что лежать на койке на этот раз досталось Бранвену. Как положено, он открыл замок на двери, пристегнулся ремнями и уставился в невысокий потолок, выкрашенный в светло-серый цвет.

Дернуть в центр могли в любой момент, а потому засыпать было нельзя. Санто кайса Белл отличался крайне полезной для военного особенностью: стоило ему лечь, через минуту он уже крепко спал. Сейчас же эта привычка отчаянно мешала, глаза закрывались сами собой. Если вестовой явится и обнаружит Бранвена спящим, конечно, потребуется лишь пара секунд, чтобы проснуться — но все равно может выйти скандал.

Когда погас свет, Бранвен решил, что вопреки усилиям ухитрился задремать. Он встряхнул головой и ущипнул себя за бедро, но свет не зажегся; не было его и в коридоре. Из щели шириной в ладонь еще минуту назад бил яркий свет, но теперь и снаружи царила кромешная тьма.

— Опять?! — громко застонал он. — Ну не может же такого быть!

Если во время прошлого нападения вольнинцев санто кайса Белл не только не пострадал, но и получил повышение, то теперь все изменилось. Благородная традиция, по которой командующий базой и его заместители отправлялись либо в отставку, либо в мир иной, была для Бранвена костью в горле, каменной крошкой в глазах. Хочешь, не хочешь — а придется; но как же хочется жить…

Явись сейчас санто кайса Белл в центр управления, эту инициативу никто не поддержал бы. По штатному расписанию положено находиться в своей каюте? Изволь сидеть в своей каюте, или получишь взыскание, а если у комиссии будет дурное настроение, то слетишь с должности и откатишься назад в звании. Все это Бранвен прекрасно понимал, но нестерпимо тяжело было просто лежать и бездействовать.

Эллипсоид базы ощутимо тряхнуло. Бранвен обрадовался: значит, все-таки орудия успели выстрелить. К сожалению, толчок оказался первым и последним, а вот санто кайса не повезло. Он уже и забыл, что во время выстрелов нужно хорошенько вжимать шею и затылок в углубление на койке, а потому прикусил язык.

Во рту противно горчило, губы занемели. Лицо и уши кололи невидимые иголочки; это вдруг показалось единственно важным ощущением, неимоверно раздражающим, сводящим с ума. Бранвен растирал щеки тыльной стороной руки, но противное покалывание словно перекинулось с лица на пальцы. В ушах гудело. Бранвен попытался принюхаться, не несет ли из вентиляции чем-то странным, но обоняние отказалось служить.

Будь Бранвен чуть менее разъярен нападением и собственной вынужденной беспомощностью, он вспомнил бы волшебную и спасительную формулу «ConVENTID», которую перед практикой заставляли выучить любого курсанта. Признаки кислородного отравления, то, что должен знать каждый, надевающий скафандр или отправляющийся на орбитальную базу.

Сейчас же его волновала одна-единственная вещь: собственная жизнь, точнее — перспектива в одночасье лишиться всего.

Туман перед глазами сгустился. Через его пелену Бранвен четко увидел напротив незнакомого человека чуть постарше себя. Он огляделся. Оба парили в невесомости, в густом и липком тумане, собиравшемся в тугие завитки. Молодой мужчина, лет пятнадцать, серо-голубой мундир вольнинской армии. Что тот, напротив, не с Синрин, можно было догадаться и по коротким волосам. Пониже Бранвена, коренастый. Санто кайса Белл привычно сравнивал физические возможности, планируя хорошенько вломить паразиту, но обнаружил, что двигаться в тумане нереально.

Тела не было. Противник видел Бранвена, а он себя не видел и не чувствовал. Коренастый сделал рукой недвусмысленный жест «пошел отсюда!». Санто кайса разозлился еще сильнее и изобразил ответный неприличный жест. Парень напротив удивленно приподнял брови и с интересом уставился на Бранвена.

Где-то вдали ритмично бил гонг.

Теперь казалось, что они стоят на борцовском татами, уже близко друг к другу. За спиной у Бранвена была его база, за спиной у парня — вольнинский транспортник. Противник наступал, стремясь вышвырнуть Белла с ковра. Его окружал плотный поток воздуха. Соперников разделял еще добрый метр, а Бранвен уже чувствовал, что давление воздуха сбивает с ног.

— Убирайся вон, — рыкнул Бранвен. — Катись к себе!

Парень рассмеялся, слегка наклонил голову. Упрямое выражение лица, полные, небрежно выбритые щеки с темной щетиной, светлые глаза — словно зеркало или стекло, — и прозрачные, и отражающие весь окружающий мир. Опасный соперник, встреться они на поединке в спортивном зале. Такого упорного и уверенного в своей силе запросто не возьмешь.

— Сам уходи, новичок, — ответил мужчина напротив.

Бранвена не удивило, что он понимает язык Вольны. Ведь понимал же его темноволосый, и никакие переводчики поединщикам не были нужны.

Внутренний голос подсказывал Беллу, что все происходящее — галлюцинация. Люди не парят в тумане, не разговаривают без переводчика с офицерами противника, не ощущают себя щитом, прикрывающим огромную орбитальную базу от нападения. Что-то вроде сна или температурного бреда. Бранвен однажды в детстве болел ангиной и помнил, как ему мерещилась всякая небывальщина.

Бред? Сон? Великолепно! Во сне можно действовать, как в голову придет, здесь нет законов физики, сковывающих по рукам и ногам.

— Уходи, новичок, — повторил стриженый. — Ты сожжешь себя и умрешь, а я все равно пройду.

— Разбежался до сугроба, — с издевательской улыбкой ответил Бранвен. — Давай, иди…

Соперник двинулся вперед, пытаясь столкнуть Бранвена с места, но, приблизившись вплотную, по-глупому нарвался на прямой удар в челюсть. Он не упал и не отшатнулся, просто оказался на расстоянии пары метров и вскинул руки ладонями наружу, сцепив пальцы в замок. Порывом ветра Белла ударило по лицу, глаза защипало, словно в них попала горсть мелкого колючего снега. Он не зажмурился, хотя слезы потекли по щекам, только чуть наклонил голову.

— Упрямый. Тебе жить надоело? — спросил стриженый.

— Как раз наоборот, очень хочется. Ты не пройдешь!

Бранвену захотелось, чтобы между ним и противником выстроилась стена тумана. Клочья покорно подтянулись и начали подниматься вверх. Через пару ударов сердца — Бранвен понял, удары какого гонга ритмично разносятся над туманным полем, — стена уже выросла до груди, изогнулась дугой, прикрывая и Белла, и темную громаду базы за спиной.

Противник в замешательстве смотрел на строительные игры Бранвена, потом резко выдохнул сквозь зубы и бросил одно короткое слово. Стенка начала таять.

Гонг на мгновение сбился, туман окрасился багровым и алым.

— Пшел вон, — ответил Бранвен, вновь укрепляя стену.

Во второй раз все оказалось намного тяжелее, но отступать санто кайса Белл не собирался. Лучше уж сдохнуть здесь, в сумасшедшем сне, похожем на бред, но в бою с противником, чем вонзить себе под ключицу собственный кортик.

С рук стриженого сорвался ворох разноцветных искр. Они пронзали стену, но не гасли. Бранвен принял все их на грудь. Боли не было. Смена красок вокруг — оранжевое, алое, багровое, фиолетовое. Черное. Тьма…

Очнулся Бранвен в госпитале, и это его нисколько не удивило. Еще не открывая глаз, он вспомнил, как лежал на койке и растирал щеки, а в ушах шумело. Кислородное отравление, классика жанра. Попался, как последний новобранец, даже стыдно.

Все, что последовало за обмороком, Бранвен начисто забыл. Вот он лежит на койке, а вот тоже на койке, но уже в госпитальном отсеке. Мышцы ноют так, словно он в одиночку разгрузил целый борт снарядов. Последствия конвульсий, объяснил врач. Ну да, какое ж кислородное отравление без конвульсий? Обычное дело и знакомое ощущение, однажды Бранвен уже отравился в скафандре с плохо отлаженным механизмом подачи воздушной смеси.

Во время атаки противника произошла поломка в вентиляционной системе, и по трубам устремился почти чистый кислород. Датчики не сработали, как не сработало множество других якобы автономных систем. Двадцать шесть человек получили кислородные отравления, но обошлось без смертельных случаев.

— А что атака? Опять нас отымели?

Врач побледнел, покраснел и изобразил лицом нечто неописуемое, глубоко непонятное Бранвену, потом сел на табурет рядом с койкой и принялся делиться подробностями. Через полчаса после отключения всех систем, пока вольнинцы только начинали отделение десантного модуля, произошло чудо, а точнее, ЧУДО. Все заработало. Правда, две соседние базы так и не смогли начать бой, а вот «Нинтай» доблестно отстрелялась, уничтожив модуль и нанеся транспортнику повреждения. Достаточно серьезные, чтобы тот спешно отошел. Должно быть, загадочное оружие вольнинцев дало сбой.

Бранвен, выслушав все новости, радостно улыбнулся. Действительно, чудо. Удивительное, прекрасное, замечательное чудо из чудес. Конечно, это не открытие адекватного вольнинскому оружия и не создание системы противодействия, а случайность. Однако ж, эта случайность спасла санто кайса Беллу карьеру и жизнь.

Все, что произошло, было глубоко правильным. Бранвен не мог бы внятно объяснить, почему так чувствует, но достаточно было самого ощущения. Он выбрал верную цель, и теперь судьба будет способствовать движению к ней. Если бы акция вольнинцев удалась, то Бранвен потерпел бы поражение. Но судьба играет на его стороне, на стороне того, кто прав. Все случившееся — доказательство, знак, знамение. Тот, кто прав, обязан победить.

Как только Белла выписали из госпиталя, ему пришлось участвовать в работе комиссии. Все предшествующие атаке события, все действия персонала во время атаки и после нее тщательно анализировались. Искали отличия от привычного уклада. В компьютеры было заложено все — от рациона солдат до колебаний активности солнечного излучения.

После долгих словопрений комиссия пришла к тому же выводу, что санто кайса Белл сделал еще в госпитале: сбой произошел у нападающих. Отказало их оружие. Рассчитывать на подобное везение в дальнейшем никаких оснований нет.

9

Одной из самых дурных, на вкус Арьи, привычек Анджея была манера никогда не выключать оба коммуникатора. На первый звонили со службы и охрана, и эту стратегическую необходимость еще удавалось принять; вторым номером пользовались члены семьи. В очередное понедельничное свидание коммуникатор разразился трелью в настолько неподходящий момент, что Арья понадеялась: вот хоть сейчас он на звонок отвечать не будет?

Напрасная надежда. Дорогой и любимый перевернулся на спину и сел. Арья смотрела на проступающие под кожей позвонки. Ей очень хотелось дать Анджею по голове подушкой, отобрать коммуникатор и выбросить его в окно. Вместо этого она молча сидела, ожидая итогов разговора, как вердикта суда.

— Да, Алла? Действительно? Хорошо, я сейчас приеду, подожди… — и, уже нажав кнопку отбоя, тем же деловитым и бесконечно чужим голосом продолжил:

— Арья, прости, я должен уехать. К дочери.

— Конечно, — имитируя искреннюю радость, ответила она.

Ни вздоха, ни косого взгляда, ни, тем более, высказанного вслух упрека позволить себе было нельзя. Арья знала, чем закончится попытка выказать недовольство или разочарование. Чувствуя себя хорошо выдрессированным животным, она поднялась и отправилась в ванную.

Когда она закончила мыться, квартира была уже пуста. В комнате до сих пор висел легкий, но отчетливо ощутимый запах одеколона. На другие нотки — пот, пряный дым его сигарет — Арья очень постаралась не обращать внимания. Не помогло. Белизна лишь недавно смятых простыней на постели бросилась в глаза светом прожектора. Женщина упала на кровать и принялась молотить кулаками по подушке, выговаривая сквозь слезы лишь одно слово: «Семьянин…». Потом вдруг резко заболела голова. Арья доковыляла до туалета, и ее стошнило.

Теперь еще семь дней до следующей встречи. Они встречались на квартире Арьи раз в неделю, по понедельникам — у нее как раз был выходной, а у Анджея рабочий день. Пять часов, с шести до одиннадцати, и ни минутой больше; если не случится форс-мажора. Лучше, чем раньше. Хуже, чем раньше. Необходимость играть по строгим правилам, установленным любовником, разъедала нервы кислотой.

— Никаких упреков, никакого нытья, никакого «еще пять минут». Первая попытка станет последней, — сказал он еще в первый визит.

Арья приняла это как данность и в первые полгода даже чувствовала себя намного лучше, но потом оказалось, что с каждым месяцем все труднее молчать, ничего не ждать, со всем соглашаться и терпеть. Все упиралось в нелюбовь. Упражнения на кровати ненадолго гасили телесную жажду, но подогревали потребность в душевном тепле.

— Ты меня любишь? — спросила она как-то, слишком расслабившись и уютно устроившись на плече Анджея.

— Нет, конечно, — не задумываясь, ответил тот.

Посредине рабочего дня в четверг к Арье подошли двое из личной охраны Анджея. Ребят она знала в лицо, именно они привозили начальника в очередные гости и они же увозили, а пока генералплуковник развлекался, один дежурил внизу, другой в холле.

— Панна Новак, генералплуковник Кантор приказал вам ехать с нами.

— С какого рожна?.. — вскинулась Арья: ее оторвали от важного расчета. — Я позвоню.

Ответ Анджея больше походил на рык разъяренного хищника. В переводе на цензурный вольнинский это означало: «Не выпендривайся, езжай, куда сказано». Арья удивленно хмыкнула, остановила программу и отправилась выполнять директиву. Между двумя охранниками она чувствовала себя под конвоем. По зданию носились обрадованные взбудораженные коллеги: всех в приказном порядке отправили по домам.

Бронированный автомобиль долго петлял по закоулкам, пытаясь объехать невесть откуда взявшиеся на основных магистралях пробки. Охранники не ругались: видимо, понимали, что все это означает, — но на вопросы Арьи только качали головами. Роскошную башню в самом центре женщина знала: там обитали высшие руководители государства. Короткий досмотр на посту охраны, лифт, подъем на шестнадцатый этаж, потом охранник Коста открыл тяжеленную дверь, уезжавшую между стен, и Арья оказалась в прихожей чужой квартиры.

— Командир велел сидеть тут и делать, что захочется.

Первым делом Арья разулась и прошла на кухню. Просторное светлое помещение блистало чистотой, но сразу было ясно, что здесь давным-давно живут одни и те же люди. Милые безделушки, чуть-чуть потертые кастрюли и миски, брошенный на разделочном столе нож. Во всем виделся отпечаток уверенной женской руки и хороший вкус. Кухня хранила запах недавней готовки и того тепла, которое набирается за долгие годы.

Арья представила себе, что хозяйка вернется и обнаружит в своем доме неизвестную бабу; о дальнейшем даже думать не хотелось. В конце концов, не ее инициатива, не ей и отвечать. Она устроилась подремать на диванчике в гостиной и встрепенулась, когда в комнату кто-то вошел. Но это оказался Коста с двумя стаканами сока в руках.

— Будем смотреть телевизор.

На экране в добрую треть стены вместо привычной для центрального канала программы новостей или научно-популярного фильма маячила заставка «трансляция временно прекращена по техническим причинам». Хмыканье Косты подсказывало, что причины ему известны, но спросонья Арья не захотела его расспрашивать.

Далее появился диктор центрального канала, лицо которого показалось смутно знакомым. Самым примечательным в нем были криво застегнутый воротник рубашки и нервно подергивающийся угол рта.

— Уважаемые телезрители, мы прерываем наше вещание, — «было бы что прерывать», подумала Арья, — для передачи экстренно важного сообщения…

Следом на экране появился Анджей крупным планом, отчего-то в безупречном темно-сером костюме, а не в мундире, как всегда энергичный, но, судя по некоторым хорошо известным Арье признакам, запредельно злой.

— Граждане Вольны!..

После короткого представления генералплуковник Кантор понес то, что показалось зрительнице эпическим бредом. Суть пламенной речи состояла в том, что некие враждебные всему прогрессивному человечеству силы, давно и прочно захватившие власть, стремятся это самое человечество погубить, причем весьма эффективным способом: потворствуя наркоторговле среди подростков. Речь, надо отдать должное составителю, была написана мастерски и пробуждала праведный гнев вкупе с желанием немедленно выйти на улицу, найти ближайшего врага и убить чем попало. Арья невольно кивала на каждой фразе, хотя и не очень понимала, что вообще происходит. Потом разговор стал более конкретным.

— Передо мной лежат материалы, которые планировались к показу по независимому телевидению сегодня вечером. Увы, эта передача не состоится, потому что ведущий ее, хорошо известный вам борец с наркомафией Глор Давенант, утром был убит. (выразительная пауза). Я сам (выразительная пауза) едва не стал жертвой покушения. Заговорщики пытались организовать аварию, и только чудо спасло меня от гибели. В катастрофе погибли мои жена и дочь. (самая выразительная пауза).

Арья подалась к экрану, но дальше последовала еще пара минут проникновенно-патриотических призывов, а следом за ними сенсационное заявление. Он, Анджей Кантор, не в силах более терпеть происки врагов, принял решение взять власть в свои руки. Верховный Государственный Совет Вольны в полном составе отправляется в отставку и уже взят под стражу вместе с председателем, а генералплуковник Кантор временно принимает на себя обязанности президента.

— Ни хера себе, — сказала Арья.

— А то, — усмехнулся сидящий рядом Коста.

Далее звучали призывы не поддаваться на провокации и соблюдать спокойствие, а также всем, кому не безразлична судьба родины, особенно военным, выступить на защиту интересов своих детей.

Все детали сложились в единую мозаику. «Особенные» военные, успевшие послужить в обласканных Анджеем полках и теперь служившие по всей Вольне. Бывшие десятники и ротмистры, хорошо усвоившие, кто является гарантом их процветания. Сколько их набралось за десять с лишним лет? Пожалуй, хватит. Плюс еще деятели покойного Давенанта, их тоже немало.

Вот только с покушением Анджей промахнулся, поняла вдруг Арья. Источник опасности все время был рядом с ним. Премудрый экстра-вероятностник просчитался, ошибся в своем эксперименте…

Новоиспеченного президента сменила на экране бледная, зареванная и все же державшаяся с достойной уважения выдержкой дама лет тридцати. Арья с изумлением узнала свою сестру Аларью. Скорее уж по подписи на экране, чем по внешности. Белесая долговязая девочка, которую она помнила, превратилась в холеную деловую женщину с манерами политического лидера. Безупречно поставленный голос, выверенные интонации, глубокая уверенность в каждом жесте.

Аларья Новак, личный помощник Г. Давенанта, главы движения «За мир без наркотиков». Разбор документов и интервью с уцелевшей (очередным чудом, да-да) при покушении Аларьей сестра смотрела уже вполглаза — и так от избытка шокирующей информации мысли мотыльками порхали по голове. Члены Государственного Совета за деньги с Синрин закрывали глаза на ввоз наркотиков и рецептур, препятствовали введению запретов на производство компонентов. Счета, видеоматериалы, показания свидетелей… Обычная говорильня.

Двое суток Арья безвылазно просидела в квартире в компании охранников. Наружу ее не выпускали, а охранники дежурили по шесть часов, ни на минуту не оставляя объект наблюдения без присмотра. Женщина плюнула на деликатность, спокойно пользовалась ванной, запасом продуктов в холодильнике и библиотекой в гостиной. На третий день ближе к ночи появился хозяин: прозрачно-бледный с синевой, с темными кругами под глазами. Арья испуганно охнула, но заткнулась после резкого жеста.

— Пакет сока. Бутылку коньяка, — приказал он Косте.

Смесь была налита в подходящего размера графин. Арья увидела чудо из чудес — как Анджей залпом выпивает почти два литра крепкого коктейля и тут же, без единого слова или звука, падает на кровать. Вместе с Олегом, вторым охранником, они раздели бесчувственное тело, укрыли пледом и на цыпочках отправились на кухню. Спал новоиспеченный президент до утра. Спозаранку Арья, притулившаяся на краешке кровати, проснулась от того, что ее бесцеремонно сгребли в охапку и хорошенько потрясли.

— Подъем, полчаса на сборы.

— Куда? Зачем?

— Работать, девочка моя, работать!

Еще четыре дня Арья вертелась волчком. Пост заместителя министра обороны годился ей как ботинки сорок шестого размера, но на изумленный протест Анджей ответил коротко: «мне не нужны специалисты, мне нужны люди, которым я могу доверять», и лучшего стимула он выдумать не мог. Два часа сна на диванчике в кабинете — в сутки, обед — наспех на месте, бесконечные звонки, пакеты от курьеров и сетевые сообщения. Занималась Арья то сверкой новоназначенных и вовремя взявших власть в частях со списком, который собственноручно написал президент, то составлением сводок по положению на местах. По большому счету, всех волновал только один вопрос: сколько частей поддерживают новый режим и готовы в любой момент выступить для усмирения беспорядков.

— Переход с республиканской на автократическую… прощу прощения, демократическую форму правления — это вам не в носу ковыряться! — пошутил кто-то из команды реформаторов.

Арья выполняла обязанности связующего звена между Анджеем и министром, суровым дядей лет пятидесяти, который не орал в единственном случае: если спал. Тем не менее, они с Арьей быстро нашли общий язык, работа кипела, и президент был доволен. На пятый день все пришло в ту норму, которая позволяла обедать в столовой и ночевать дома. Домом теперь считалась квартира Анджея, куда охранники перевезли вещи Арьи.

Еще дней семь она выжидала подходящего момента для разговора, и наконец он настал. В глухой ночи президент Кантор сидел в кресле у окна с бокалом коньяка и, кажется, впервые имел благодушный вид. К тому же в первый раз за все время в квартире не толпились посторонние люди с документами и важными вопросами.

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Что еще? — скривил губы Анджей.

Арья осипшим голосом сумбурно изложила свою версию покушения. Уже на первой фразе из глаз полились слезы, и конец трагического признания получился вовсе бессвязным. Закончив, она подняла голову и напоролась на ненавидящий взгляд Кантора. В следующее мгновение ладонь хлестко впечаталась в щеку, Арья отлетела к стене.

— Только твоих бредней на почве комплекса вины мне сейчас и не хватало! Дура сумасшедшая! Найди себе психиатра, или я найду…

Еще одна пощечина, и Анджей вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. В эту ночь он остался спать на диване в гостиной, утром демонстративно смотрел в сторону, но в обеденном перерыве позвал ее к себе.

— Прости, мне не следовало поднимать на тебя руку. Но дурь из головы выброси. Ты не экстра, ты пустышка, и не усложняй нам обоим жизнь, — Анджей потрепал ее по волосам, скользнул пальцами за воротник.

Арья потерлась о его ладонь, привычно открываясь навстречу ласке, но глаз не подняла. Она знала, что права, но не представляла, как доказать свою правоту тому, кто не хочет видеть и слышать, признавать очевидное…

10

Казалось, что Фархада подхватила волна. Неумолимо выносит его на самый верх. Он не знал, почему только так может описать свое состояние. Воды больше, чем вмещалось в пятнадцатиметровый бассейн, он не видел никогда. Море — лишь по кабельному телевидению. Но вокруг была именно вода, невидимая, неощутимая и упрямая. Она выталкивала на поверхность.

Глава семьи Сайто клялся, что не имеет к новому назначению зятя никакого отношения.

— Ты добился всего своим трудом, и нет повода умалять свои заслуги, — отрезал он, отмахиваясь от расспросов Фархада.

Среди членов коллегии было два десятка достойных кандидатур, старше и опытнее доктора Наби, но пост председателя комиссии по демографическим проблемам получил именно он. К законотворчеству и технологиям пропаганды он доселе не имел ни малейшего отношения. От комиссии требовали не анализа, а решений. Экономических, социальных, юридических. Глобальных решений, к которым Фархад не был готов.

Теперь половину его времени занимала практика, а вторую половину — заседания комиссии. Для этого приходилось ночевать в столице: дорога до Асахи занимала слишком много времени. Пять дней из декады доктор Наби проводил вне дома, и это его крайне огорчало. Когда дома трое детей, мужчина не должен отсутствовать слишком часто. Воспитание сыновей — дело отца.

Доктор Наби оторвался от монитора и улыбнулся своим невеселым размышлениям. Он знал, с кем спорит. Отец слишком мало бывал дома, слишком редко уделял сыну нужное количество внимания. Детская заноза, одна из тех, которые доктор Наби так хорошо умеет доставать из душ пациентов. Кто бы помог разобраться в собственной, обрести, наконец, мир.

Любовь отца досталась другим. Матери, научной работе, друзьям и коллегам. Его жизнь прошла в лабораториях, местом смерти стал не родной дом, а реанимационная палата орбитального научного комплекса. Несчастный случай во время эксперимента, профессиональный риск ученого-космофизиолога.

Прошлое нельзя изменить, но можно изменить свое отношение к нему. Прописная истина, которую так легко говорить другим, но почти нереально заставить себя ей следовать. Фархад не хотел повторять путь своего отца, но все обстоятельства складывались так, что работа оторвала его от семьи, а отказаться было невозможно. С решениями жреческого совета и коллегии не спорят, им подчиняются.

Сумма обстоятельств, заставляющая следовать путем отца даже вопреки желаниям, — уже не обстоятельства, а жизненный сценарий. Что-то, сидящее слишком глубоко, как родовое проклятье. То, чего не видишь и не ощущаешь, но неукоснительно исполняешь. Легче снять себе голову с плеч, чем понять, где принимаешь решения самостоятельно, а где следуешь сценарию.

«Можно записать в профессиональные неудачи — психолог, неспособный справиться со своими проблемами», — горько улыбнулся Фархад.

Впрочем, пустое. Только усталость и раздражение, растравившие крошечную, едва заметную язвочку в душе.

Вновь бессонная ночь в съемной столичной квартире, пустой и неприятной без детского смеха, без тихих торопливых шагов Миоко. Жена ожидает четвертого ребенка, а муж шляется невесть где. Неприглядная картинка.

Не думать об этом, не думать, не думать.

Старая злая шутка «закрыть глаза и пять минут не думать о сугробе в форме кувшина».

Фархад потер виски, закапал в глаза солевой раствор, проморгался и вновь уставился в монитор.

Демографический взрыв у них, понимаете ли!

Еще три года назад ординатор Наби искренне был уверен, что чем больше детей рождается в семьях обитателей Синрин, тем лучше. Доктор Наби прочел толстый ворох статистических выкладок и прогнозов, из которых следовало, что через пять лет планете угрожает жестокий голод, и коснется это всех. Не только низших каст, но и «золотых» семей. Может быть, в последнюю очередь. А может быть, обитатели первого уровня скинут узду религии и страха и бросятся выдирать кусок водорослевого хлеба из рук «тысячников». Голод — мощная сила. Слезы детей, плачущих от голода, заставят мужчину совершить любое безумство.

Почти пятьсот лет жрецы и светские власти говорили народу Синрин: «Рожайте! Больше, чаще, любой ценой! Семья, в которой меньше троих детей — несчастна!». Договорились. Дорожались. Допрыгались, хотелось смеяться Фархаду.

Точнее, слишком поздно спохватились. Меры нужно было принимать еще сто лет назад, ну, хотя бы пятьдесят. Если принудительно стерилизовать половину населения, вторая половина с успехом продолжит дело предков. Кризис неизбежен: об этом говорили все расчеты и прогнозы. Поздно принимать какие-то меры. Всех спасет разве что эпидемия. Наиболее радикально настроенные члены комиссии предлагали и такие меры.

Введение ограничений на деторождение невозможно. Противоречит религии, догмам которой следует все простонародье. В отсутствие возможности проявить себя как-то еще мужчины соревнуются в числе отпрысков, которых наплодят. Лишить их этого равносильно подписанию приговора жречеству и всей правящей верхушке. Сотрут с лица планеты, не оставив и следов.

Верховный жрец Мани-рану ни фанатиком, ни догматиком не был. Обсуждение подобных идей, шедших вразрез со всем, написанным в Законах Мана, не оскорбляло его слух. Судя по всему, он предпочитал сытую, хотя и не столь многочисленную паству голодной, но усердно плодящейся в согласии с заповедями.

Вопрос «почему спохватились только сейчас?» возник у Фархада в первый же день работы с документами. Возник и угас. Даже покойный Сайто Масака, прими его душу Светлое Пламя, не представлял себе всех масштабов проблемы, а ведь он первым начал бить тревогу. Опоздал.

От сводок опускались руки. Никакие срочные меры не могли уже помочь планете. Продовольственные кризисы начались еще пару лет назад. Их объясняли временными трудностями, авариями на синтезирующих комбинатах, диверсиями. Правда состояла в том, что комбинаты попросту не справлялись с повышением планов. На удвоение объема белковой массы требовалось четверо суток. Быстрее она расти не могла; ни молитвы, ни речи не могли убедить бактериальную массу чуть-чуть ускориться.

Увеличение числа комбинатов приводило только к энергетическому кризису. Вторая проблема Синрин. Запас трансурановых элементов был практически выработан. Ветряные, солнечные и термальные источники энергии больше, чем выдавали, произвести уже не могли. Для установок инерционного термоядерного синтеза не хватало еще каких-то ресурсов; тут Фархаду недоставало подготовки по техническим наукам, и он предпочитал довериться мнению специалистов. За последние десять лет снега на поверхности Синрин стало маловато. Извели…

Комиссия по демографическим проблемам, чьим единственным достижением является констатация печального факта полной неразрешимости проблем. Мы ничего не можем с этим сделать, остается расслабиться и готовиться к смерти, благодарю за внимание, разрешите откланяться.

Трое детей Фархада и Миоко, четвертый родится через два месяца. Доживут ли они до совершеннолетия? Все документы говорят только «нет». Смерть в результате восстания черни. Смерть в результате катастрофы на установках Т-синтеза. Смерть от голода, холода, обморожения, авитаминоза, пожара, наводнения…

За последние месяцы трижды всплывал план захвата и заселения Вольны. Все стычки последних пяти лет являлись лишь попыткой проверить уровень вооружения, прощупать оборонный потенциал противника. Результат каждого столкновения был неутешителен для Сил Самообороны Синрин. Несколько относительно удачных бомбардировок, вот и все. За каждую вольнинцы жестоко мстили, а давались они столь дорогой ценой, что даже самая оголтелая военщина поняла: не выйдет. Задавить Вольну массой не удастся. Это только в анекдотах звучит забавно.

Жизнь — не анекдоты. Каждый десантный корабль, каждый крейсер, каждый транспорт — это килотонны металла, энергетические мощности, людские ресурсы. Если поставить к станкам всю шваль и угрожать казнью за самый мелкий брак, руды от этого не прибавится, энергия из воздуха не возьмется. Металл стоил бешеных денег. Все, что можно, изготавливали из пластика, но разработки пластиков для нужд военной промышленности топтались на месте.

— Мы можем мобилизовать сто миллионов. Придумайте, как доставить их на орбиту Вольны, и планета ваша, — сказал как-то Синрин Кайдзё Дзиэтай, Главнокомандующий Военно-космическим флотом Синрин.

Шутке никто не улыбнулся.

За каждую пробную бомбардировку Вольны Синрин платила непомерную цену. У вольнинцев не было такой мощной сети орбитальных баз, но десяток крейсеров, постоянно дежуривших на орбите, и превосходно развитая истребительная авиация надежно защищали воздушное и околопланетное пространство. Боевая группа Синрин, атаковавшая укрепленные рубежи врага, была обречена на гибель. Единственный результат очередной атаки — данные, собранные ботами наблюдателей. К тому же вольнинцы огрызались так, что стоило задуматься о цене подобных экспериментов.

Разгром завода, производившего двигатели Шипова, лишил государство последней надежды на военный реванш. Вольнинцы ударили с двух сторон. Мирная каверна и производственный комплекс были стерты с лица планеты.

Военные до сих пор не могли ответить на вопрос, что за загадочное оружие применил противник. Почему вдруг вышли из строя шесть баз, прикрывавших околопланетное пространство от внешней угрозы? Что за оружие применяла армия Вольны всякий раз, когда им приходило в голову точечным ударом уничтожить очередной военный объект? Один раз это загадочное нечто дало сбой, но ни один эксперт-аналитик не смог дать ответа на вопрос «почему». Что-то у них не сработало, но один сбой на двадцать операций — обычное дело.

Так или иначе, у армии Синрин ни аналогичного оружия, ни достойного способа противодействия не находилось. О мирных переговорах с соседями рассуждать казалось бессмысленным. Сытый голодному не товарищ. Правители Вольны понимали, что им-то от Синрин не нужно ничего, и вели себя с тошнотворным высокомерием.

Может быть, стоило пойти к ним на поклон, умолять — на любых условиях — о возможности заселения третьего, так и не освоенного вольнинцами, континента… Однако это предложение, высказанное Фархадом почти в шутку, встретило бурный протест. «Зимнее мужество» Синрин не позволяло склонить голову и унизиться перед теми, чьи прародители некогда предали своих товарищей-колонистов.

— Этого мы не сделаем никогда, — глядя Фархаду в глаза, сказал Мани-рану.

Серо-зеленые глаза были холодны, как лед, и доктор Наби знал, что это не ответ аристократа, который ест трижды в сутки, согрет, доволен жизнью, — это ответ всего народа Синрин. Смерть лучше бесчестья. Только так, и никак иначе.

Наби пригласили в комиссию, чтобы он разработал грамотные, психологически эффективные меры пропаганды, но пока что все его достижения состояли в двух концепциях энергосбережения. Двухпроцентная экономия в масштабах планеты стала гигантским достижением, и Фархад получил личную благодарность Верховного жреца, но оба знали, что экономия — лишь паллиативное средство.

Когда-то Фархад хотел спрятать мир в ладонях, укрыть его от снега и холода. Теперь мир оказался стоящим у него на плечах, и тяжесть была непомерной.

11

— Напоите эту заполошную идиотку чем угодно, но чтоб днем, в эфире, она показала класс.

Аларья прижала ладони ко рту и уставилась в пол. Долговязого стройного военного она знала в лицо. Именно он передавал Глору особо важные материалы, которые получал по своим каналам. У женщины не было номера его коммуникатора, но он откуда-то сам узнал об убийстве и появился на месте раньше, чем милиция. С ним явился десяток людей в серых мундирах или зелено-коричневых полевых костюмах. На погонах у всех красовались глаз и молния. Спецподразделение… Аларья не могла вспомнить, какое именно.

Когда они явились, женщина сидела на кухне, куря одну сигарету за другой. Долговязый военный вошел без стука, взял Аларью за подбородок, развернул ее лицо к себе и сказал спутникам пару фраз. Потом прошел в комнату. Оттуда послышались резкие возгласы и отборная брань. Ругались спутники долговязого, сам он говорил очень тихо. На его беду, у Аларьи был очень хороший слух, а стены в квартире не отличались излишней толщиной.

Военный вернулся на кухню. Заплаканная женщина вспомнила, как его зовут: Анджей. Анджей Кантор. Какой-то генерал, точное звание она вспомнить не могла. Лицом к лицу с Аларьей он вел себя на порядок вежливее. В голосе звучала искренняя печаль вперемешку с заботой. Если бы Аларья не слышала, что он произнес в комнате, она поверила бы.

— Где документы, Аларья?

— В сейфе…

— Очень хорошо, нам повезло, что они на месте. Простите, что тревожу вас в этот горестный момент, но у меня есть к вам очень важная просьба. Вы должны рассказать обо всем перед камерами. И о собранных материалах, и об убийстве тоже.

— Что рассказать? — вздрогнула Аларья.

— Расскажите, что знаете. О том, с какими документами Глор собирался выступить сегодня вечером. О том, что его убили, чтобы он не смог этого сделать. Вы же понимаете, что уцелели лишь чудом?

Аларья молча кивнула.

— Жизнь предоставила вам шанс продолжить дело своего… друга. Он очень любил вас, Аларья. Вы не можете предать его дело, вы обязаны выступить сегодня. Только уже по центральному каналу. Четырехчасовой эфир. Глор о таком, наверное, и не мечтал, но… Больше не будет политических убийств. Больше не будет коррупции в правительстве. Я вам это обещаю. Клянусь вам. Но вы должны выступить с разъяснениями по документам. Это дело государственной важности, за которое отдал жизнь ваш друг.

«Политических убийств… четырехчасовой эфир… коррупции в правительстве… клянусь», — каждое слово словно гвоздями вбивали в мозг Аларьи. Даже сквозь шок и боль потери она узнавала мастерски поставленные интонации. Вот только с репликами за стенкой блестящий специалист, должно быть, из контрразведки, категорически прокололся. Позволил себе лишнее. Да и то, что было сказано в самом начале прямо в лицо…

«Не гримируйте ее, так правдоподобнее»? Нет, как-то иначе. «Не надо ее сильно гримировать, так эффектнее…»? Нет. Другое слово в конце.

«Достовернее». Он сказал именно это слово.

Словно здесь репетируют любительский спектакль. И нет никому дела до человека, чей еще теплый труп лежит на полу собственной квартиры, валяется сломанной игрушкой, изуродованной куклой. Ни слова о том, что виновный в убийстве понесет наказание, ни слова о справедливом воздаянии, расследовании, поиске убийцы.

Генерала Кантора волнуют только документы. Они на месте, генерал может расслабиться и отправляться вершить дела государственной важности. Аларья сыграет в его игру, выступит на центральном канале. Судя по всему, долговязый генерал въедет в телецентр на бронированной машине или танке с антигравным приводом, на танке, с тихим шелестом скользящем по брусчатке в центре города…

— Вы нашли оружие? — спросил у кого-то в коридоре генерал из контрразведки.

— Нет, но нашли гильзу от пистолетного патрона. Кажется, стреляли из «Чезета». Антикварная штучка… откуда бы она взялась?

— Действительно, странно, — пожал плечами генерал. — Вещь музей…

— Не трудитесь, — тусклым голосом прервала его Аларья. — Это его пистолет… Глора. Семейная реликвия, со времен колонизации. Он специально заказывал мастеру патроны и запчасти. Мы иногда стреляли за городом, вот почему я все это знаю…

— Где же теперь эта реликвия, панна Новак?

— Понятия не имею. В комнате, на лестнице, в пруду под окнами… какая разница?

— Мы обязаны произвести расследование. Хотя и так все ясно. Он любил разбирать пистолет, сидя за столом, так?

— Да, — Аларья взяла со стола кружку и машинально провела пальцем по ее краю. Глазурь на вручную расписанной чашке потрескалась многие годы назад. Глор и Аларья любили пить кофе из таких вот огромных старых кружек, ведь в них вмещалось не меньше полулитра. Пусть кофе был синтетическим, обоих он вполне устраивал. Голубая каемка на осиротевшей отныне чашке поблескивала так жалобно, что женщина с трудом сдержала слезы.

— Вы вышли из квартиры, не закрыв дверь. Почему?

— Отключился стационарный телефон. Я вышла позвонить в техслужбу от соседей, но на нашей площадке никто мне не открыл, и я спустилась этажом ниже. Позвонила, вернулась… дверь была открыта, как я ее оставила. Меня это не встревожило. Еще минут через пять я вошла в комнату и увидела… увидела, что он… в общем, я начала звонить в «Экстренную помощь». Пыталась его перевязать, но он уже был мертв… кажется.

— Почему вы не позвонили с коммуникатора?

— Мне это не пришло в голову…

— Панна Новак! Имея на руках сенсационные документы, зная: вы с ним раздобыли то, что подписывает приговор правительственному режиму… Зная это все, вы отправились к соседке, даже не заперев дверь?!

— Ни я, ни Глор никому не говорили о том, с чем именно будем выступать. Это был сюрприз.

— Вы не думали, что квартира прослушивается?

— Он проверял… раз в месяц и даже чаще.

— Я умру в этом загоне, — прокомментировал некто из коридора. — Они проверяли! Раз в месяц! Она не думала, она просто пошла, блядь. Овца!

— Михаил, заткнись и выйди вон из квартиры! — рявкнул генерал. — Простите, Аларья. Он излишне взволнован вашей беспечностью.

— Ничего, — отмахнулась женщина. — Он прав.

Она притушила очередной окурок, полезла в карман за сигаретами и обнаружила, что пачка пуста, выкурена за неполный час. Аларья прекрасно помнила, как открыла новую перед тем, как выйти на площадку. Голубоглазый генерал угостил ее своими, куда более крепкими и ароматными. Женщина затянулась слишком глубоко и закашлялась. «Золотая Надежда», прочитала она на пачке. Редкая марка, такую в табачном ларьке не купишь.

— Итак, надо понимать, что убийца следил за квартирой. Воспользовавшись вашей оплошностью, он проник и выстрелил. Вы слышали звук выстрела?

— Нет. Я говорила по телефону… ругалась с дирекцией. Они сказали, что обрыв у нас на линии, возле квартиры.

— Даже так? Что ж, картина вполне ясна. Вы уцелели только чудом, Аларья. Убийца нарушил целостность провода, рассчитывая, что пан Давенант выйдет посмотреть, в чем дело. Вышли вы, и он проник в квартиру в ваше отсутствие. Вернись вы парой минут раньше…

— То есть, если бы я закрыла дверь, ничего бы не случилось?

— Сомневаюсь. Постучать не так уж трудно. К вам часто приходят гости, вы ведь не смотрите в глазок?

— Да…

— Если версия кажется вам логичной, давайте повторим ее еще раз. Итак, вы обнаружили, что телефон отключен…

Аларья покорно повторяла вслед за генералом все детали версии покушения. Он уже предупредил, что женщине необходимо будет связно изложить их в эфире перед камерой, а потом перейти к пояснительным комментариям и разбору документов. Даже если стройная версия вызывает какие-то сомнения, нельзя показывать их журналистам. Все совершенно ясно, покушение — дело рук убийцы, нанятого кем-то из Верховного Государственного Совета. Скорее всего, министром здравоохранения, ведь именно его преступления разоблачают документы, собранные Давенантом…

Первые полчаса она боялась, что долговязый генерал заподозрит в убийстве ее саму. Уж больно невероятная цепочка случайностей — незапертая дверь, разбиравший за столом пистолет Глор. Никто даже не поинтересовался, каким образом оружие оказалось в руках убийцы. Не так-то просто вырвать пистолет из рук крепкого мужчины. Вот женщине, живущей с убитым в одном доме, гораздо проще. Достаточно попросить пистолет, а потом выстрелить, пока жертва не ожидает подвоха.

Или — ссора. Случается, что два человека, десять лет прожившие рядом, ссорятся. Иногда они в запале грозятся убить друг друга, особенно, если оба вспыльчивы, как Глор и Аларья. Два десятка друзей дома могли бы подтвердить, что женщина раз в неделю грозилась отправить сожителя на тот свет. Отравить, зарезать, задушить во сне, запустить в постель ядовитую многоножку из автохтонной фауны…

Генерал Кантор не стал ни в чем обвинять Аларью, и она была ему за это признательна. Он сразу сказал — убийство политическое, ни разу не попытался сделать из женщины козу отпущения. Допрашивал он ее чисто символически, скорее уж, помогал выстроить убедительную яркую версию.

Но слова про достоверность перекрывали все, сказанное контрразведчиком. Он только казался добрым и сочувствующим, на самом деле у него — свой интерес в этом деле. Холодный блеск голубых глаз, казался атрибутом прирожденного безжалостного убийцы. Пусть в этой мысли было что-то глупое, книжное, но если бы Аларью попросили описать взгляд убийцы, она описала бы выражение, с которым Кантор смотрел на нее, стоя в паре метров на кухне квартиры ныне покойного Глора Давенанта.

Осмелься она возражать, спорить с продиктованной версией — вместо одного трупа будет два. Для Анджея Кантора это не составит ни малейшего труда. Нельзя с ним спорить, нельзя ему перечить. Ему нужно политическое убийство? Так все и было, причина — в документах. Идиот, пославший убийцу, конечно же, ничего не слышал о копировании важных материалов и хранении их в частных коммерческих базах данных. Разумеется, заказчик — министр здравоохранения, и никто другой. У Глора не было ни других врагов, ни политических конкурентов, ни обиженных друзей, ни ревнивых любовниц.

Так сказал Анджей Кантор, а отныне каждый, кто хочет выжить, должен во всем слушаться генералплуковника. Так назвал его один из офицеров. Слушаться генералплуковника Кантора. Не спорить с ним. Он хочет сенсации в прямом эфире? Он ее получит. Ему нужен повод для активных действий — что ж, повод у него есть.

Только последняя дура будет спорить с Анджеем Кантором, которому до заветной цели остались два шага.

12

— История — не наука, а сборище домыслов и вымыслов.

Нито кайса Белл редко ввязывался в споры. Спорить с младшими по званию — ронять свой престиж, младшим отдают приказы и следят за их исполнением. Спорить со старшими будет лишь дурак, не заботящийся о своем будущем. Со старшими соглашаются, не задумываясь о том, правы ли они, обладают ли достаточными знаниями для своих суждений. Но на базе отдыха нито кайса Белла окружали в основном равные или по званию, или по занимаемой должности, и иногда он все-таки высказывал свое мнение.

Например, сейчас, когда коллега хорошенько достал его рассказами о достижениях своего младшего брата, ученого-историка. Послушать нито кайса Ахмади, так ничего важнее копаний в старых архивах и написания длинных трудов, истолковывающих какой-то мелкий факт тремя противоположными способами, на свете не было.

— Почему же? — изумился Ахмади. — Еще какая наука!

— Ничего подобного. Математика — наука, физика — наука, а история — что история? С чем она работает? Со сплетнями и слухами? Да кто угодно может сесть за машину и накопать в вашей хваленой истории кучу несуразностей и неувязок! А как отличать вымысел от правды? Нравится мне или не нравится, так, что ли?

— Ничего себе! Люди изучают ее годами, есть целая куча методов, позволяющих оценить любую информацию, достоверность источника, а ты вот так вот…

— Ну, действительно, — встрял третий из нито кайса, командующий базой «Тисса». — Что значит «кто угодно»? Не может же кто угодно провести наведение орудия на цель, хотя кажется, что вот ствол, а вот мишень, совмести на глазок да пальни.

— Правильно, потому что баллистика — на-у-ка, — для пущей внятности по слогам произнес ключевое слово Белл. — Масса снаряда, траектория, законы его движения, устройство механизма наведения — все это существует. А что такое история? Одному бездельнику не дали доппаек, он написал, что голодал, а власти его игнорировали. Прошло сто лет, нашли эту запись — ой, беда-беда, огорчение, сто лет назад у нас все голодали! Так оно и делается.

— Да нет же, нет! — захлопал глазами Ахмади. — Существует масса способов проверить источник на достоверность. Кто написал, какое положение он занимал, в каких отношениях с тем, о ком он пишет, находился… Это называется «источниковедение». Это наука.

— Что, при помощи машины времени проверить? Посмотреть и убедиться?

— Нет, конечно. Но есть архивные записи, хроники, программы кабельного, постановления…

— Хотите, я вам найду в этой науке кучу ошибок? В любом периоде, на ваш выбор? Прямо в учебниках?

— Давай! — радостно принял пари Ахмади. — Пожалуйста, в первых пяти годах после высадки. Декады хватит?

— Хватит, — кивнул Бранвен. — Господа, будьте свидетелями. Я возьму школьный учебник и эти ваши… архивные материалы. И вы увидите, что все это ерунда и гадание на завтрашнем снеге.

Вечером вместо отдыха после ужина он включил терминал в своей комнате и принялся копаться в материалах. Ахмади нарочно, конечно, задал самую сложную тему. История высадки считалась изученной досконально, ибо все записи о событиях были продублированы минимум пятикратно. Известно было все — от протоколов заседаний до графиков выдачи продуктовых пайков и их составов.

Отступить Белл не мог, а потому собирался всю декаду провести, копаясь в архивных документах. Пусть он потратит на это весь оставшийся отпуск и драгоценные дни пребывания на базе отдыха, но объяснит зазнайке Ахмади и прочим, что гуманитарные науки — полная ерунда. А история из них — самая ерундовая ерунда и сборище бабьих сплетен.

Можно было, конечно, схитрить и закинуть вопрос на «Нинтай», своим заместителям. Они провернули бы всю подготовительную работу, и нито кайса осталось бы лишь обработать результаты их поисков. Но в подобной мелкой нечистоплотности Белл смысла не видел. Нет повода заказывать сеанс связи и загружать подчиненных в их личное время. Командующий базой, конечно, господин и повелитель, властный над каждой минутой жизни младших по званию, но зачем? Вопрос-то ценой в два плевка…

Любому здравомыслящему человеку ясно, что пресловутая история — не наука. Если же кому-то это ясно недостаточно хорошо, то отчего бы и не просветить несчастных? Если профессиональный военный способен за несколько дней найти в ортодоксальной теории зияющие дыры, то ясно, какова цена всей науке.

Нито кайса шлепнул по заднице девку-горничную, та тоненько захихикала и качнула крутым бедром. Одним из достоинств базы отдыха было изобилие подобных девиц. Ни с одной не возникало проблем, любую можно было поманить пальцем и заполучить в свое полное распоряжение. Причем девки все как на подбор отличались молодостью и привлекательностью, не казались потасканными. Для неженатых офицеров это значило очень много.

Бранвен усадил девицу на колено и вновь уставился на экран. Одной рукой он двигал манипулятор, другой исследовал прелести горничной. Прелести отличались свежестью и упругостью, но корабельный журнал показался вдруг куда интереснее. Белл еще раз просмотрел параметры доступности документов, убедился, что работает только с открытыми материалами. Так было интереснее.

Потом он начал проверять, а существуют ли вообще данные, доступ к которым ограничен. Выученные еще в Академии правила поиска и обработки информации сейчас очень пригодились. Впервые в жизни. Тогда Бранвену казалось, что теория защиты информации — очередная ненужная дисциплина в ряду подобных.

Закрытых документов, относящихся к периоду высадки, во всепланетном архиве не оказалось вообще. Он искал их всеми возможными способами — по перекрестным ссылкам, по именам составителей, по цитатам и номерам распоряжений. Ничего. Вся информация была полностью открыта, даже данные по обороноспособности уже лет триста как были рассекречены и свалены в открытых архивах Совета Обороны.

Это настораживало больше, чем требования ввести личный идентификационный номер. На всякий случай Белл проверил даты последних обращений к документам. Все они заканчивались в первых годах пятого века. Почти сто лет до этих данных никому не было дела. Ахмади, должно быть, знал, что выбирает заведомо неразрешимую задачку.

Бранвен оставил в памяти поисковой системы закладки и обратил, наконец, внимание на изнывающую от показной страсти девицу. Впрочем, может быть, и от вполне искренней страсти. Отличная фигура профессионального военного, почти белые, «снежные» волосы до лопаток, привлекательное мужественное лицо… достаточно, чтобы понравиться шлюшке. Светло-серые, почти белые глаза — еще большая редкость, пожалуй, на всю планету второй пары таких не сыщешь. Отцовское наследство, как и волосы.

К сожалению, для того чтобы жениться на дочке кого-то из «тысячников», этого недостаточно. Можно даже пожалеть на досуге, что на Синрин выбирают отцы и братья, а не сами женщины. «Тысячники» же крайне неохотно принимают в свой круг поднявшихся из простонародья. Даже если такой выходец с первых уровней к шестнадцати годам стал командующим базой противокосмической обороны.

Впрочем, в отсутствие невесты с золотой татуировкой между бровей можно ограничиться и дочерью младшего брата какого-нибудь «тысячника». Не вполне то же самое, но случается иногда, что род прерывается, и тогда ему наследуют побочные ветви семьи. Нужно присмотреться, проверить, нет ли подходящих девиц на выданье…

Материалы, связанные с религией, Бранвен просмотрел в последнюю очередь, от полной безнадеги. Кажется, окаянный Ахмади оказался прав. Изложение истории в учебниках никак не расходилось с архивными документами. Но материалы жрецов его удивили и даже слегка испугали. Как всем известно, в первый же год высадки все колонисты приняли истинную веру и законы Мана. Это наша опора, цемент, скрепляющий общество, надежда на спасение в грядущих после смерти мирах. Однако ж, оказывается, что у первых колонистов были какие-то свои верования. Еретические и ошибочные, конечно. До такой степени ошибочные и еретические, что никто и не скрывал их названия и суть. В первые годы жрецы написали два десятка трудов, в мелкий щебень разносящих тезисы старых религий, тем и ограничились. А со временем и труды были забыты — изучали их только посвященные трех старших кругов.

Труды эти мог прочитать кто угодно; правда, желающих ковыряться в текстах, изобиловавших непонятной древней терминологией, не находилось. Бранвен с трудом заставил себя продраться через длинные абзацы устаревших слов и неведомых понятий.

Среди многих вер и суеверий отчетливо выделялись четыре. Каждая была связана с происхождением первых поселенцев. Так, семьи будущих «нихонс» следовали загадочным буддизму и синтоизму, семьи «араби» — некоему магометанству, а крайне немногочисленные «гэлы», предки Бранвена, — с трудом выговариваемому католицизму. Положения ереси предков показались смутно знакомыми. Какая-то часть высказываний в Законах Мана совпадала с ними по смыслу. Буддизм и синтоизм ничего общего, на первый взгляд, с истинной верой не имели.

Над критикой магометанства Белл размышлял дольше всего. Понимал он от силы четверть написанного, но понятое заставляло задуматься. Кажется, вера (или ересь, как посмотреть) была не из тех, что дозволяет последователям легко отказаться от своих убеждений. Более того, похоже, что заметная часть правил не претерпела никаких изменений. Легендарная Фирузе, по призыву которой женщины стали брить головы, чтобы не нарушать обычаев, уж точно была магометанкой. И что? Веру назвали ересью, а обычай остался.

Все эти искренне убежденные в своей правоте люди, готовые пожертвовать жизнью ради своих обрядов и обычаев, вдруг, в одночасье, принимают истинную веру, веру Мана? Вот уж воистину чудо, о котором жрецы должны твердить девяносто девять раз в году, а это забыто и никого не интересует. Что же хваленая история? А ничего, отделывается коротким «и по слову двух праведников приняли Законы Мана».

— Потрясающе, просто потрясающе! — проговорил вслух Белл.

Очередная девица приняла это на свой счет и кокетливо засмеялась, звеня в тон колокольчиками на ножных браслетах. Бранвен усмехнулся и выключил монитор. Спор он выиграл. Ни одному историку не пришло в голову задать простой вопрос: как, каким чудом двое праведников сумели убедить десять тысяч человек, веривших в свои ереси? Должно быть, это были события, достойные внимания и изучения. Ну и где исследования? Где объяснения?

Если дзюн кай орбитальной базы берет отвлекающий снаряд, который должен создать ложную цель, и этим единственным снарядом наносит крейсеру противника повреждения, нарушающие боеспособность, никто не говорит, что так и надо, не проходит мимо невозможного, ставшего возможным. Все детали изучаются, расследуются, ставятся эксперименты. Тут же произошло куда более удивительное событие, но все равнодушно отвернулись. И это они называют наукой?!

13

Нет ничего более постоянного, чем временные полномочия, — посмеивались в курилке сотрудники военного НИИ. Служба безопасности с изрядным упорством доносила директору, генералмайору Кантор, заместителю министра обороны по научным исследованиям, кто и как пошутил на тему верховной власти. Арья скептически выслушивала доклады, прекрасно зная, что все анекдоты и шуточки суть признак одобрения и поддержки, кивала и откладывала распечатки в дальний угол сейфа. Директор ознакомлена, все довольны.

Увы и ах, в целом по планете одобрением и поддержкой не пахло. Первые полгода население радостно приветствовало все реформы Кантора, но потом оказалось, что слишком крутые и непонятные большинству меры вызывают только протест, где тихий, а где и буйный. Заголовки независимой прессы пестрели прижившимся с легкой руки журналистов термином «карательная психиатрия». Политические репрессии, несправедливые приговоры суда, узурпация неограниченной власти, трехлетний комендантский час — основные претензии, которыми недовольные пытались взбудоражить равнодушных.

— Тебе не кажется, что пора объяснить происходящее? — спрашивала Арья.

— Если я открою все данные по «фактору Х», через месяц можно просить политического убежища на Синрин. Здесь начнется кровавая баня.

— Твои методы борьбы с ним тоже, знаешь, не способствуют тишине и порядку. Когда до данных доберется очередной журналист…

— Отправится, куда и остальные, — отрезал Анджей.

Только возглавив институт и получив в свое распоряжение некоторые материалы, Арья поняла, что она была вовсе не первым любителем, раскопавшим главный государственный секрет. Из общедоступных баз данных постепенно убирались все сведения, публикуемая статистика бессовестно фальсифицировалась, но уже два десятка журналистов и мелких чиновников пропали без вести или погибли от несчастных случаев. Саму ее спасло от такой участи только благоволение Кантора. Как-то на досуге он признался, что готов был отправить ее следом за остальными.

— Даже не знаю, почему передумал. Привык, наверное. Ничего, директор из тебя вышел нормальный.

Арья знала, что это ложь, пустой комплимент. К административной работе у нее не было ни малейших склонностей, и все, что прирожденным управленцам давалось легко и с удовольствием, требовало титанических усилий. Сам масштаб должности создавал проблему. Арья представляла, как командуют эскадрильей, лабораторией, в конце концов, но не институтом. В том, что два с половиной года исследования топтались на месте, она винила себя.

Никакие разработанные меры не помогали. Комендантский час нарушался, колонии для несовершеннолетних были переполнены, на агитацию движения «За мир без наркотиков», которое возглавляла Аларья, целевая аудитория поплевывала, закидываясь очередным препаратом. В повсеместно открытых психологических консультационных центрах стояли очереди. Родители волокли «вдруг взбесившихся» детишек силком, а те сбегали с приемов, отказывались пить лекарства и ходить в группы терапии.

Повальный разгром всей наркопроизводящей структуры, с расстрелами на месте, со «временно» разрешенными допросами с пристрастием, с демонстрацией казней и записей допросов по центральному каналу привел к результатам, прямо противоположным желаемым. На месте хорошо оснащенных лабораторий выросли, как грибы после дождя, кустарные производства. Резко выросло число отравлений и смертей от передозировок. Когда Арья вечерами возвращалась на машине из института, ей казалось, что во всей столице нет ни одного вменяемого трезвого подростка.

Школьники собирались в банды и совершали налеты на аптеки и склады фармацевтической продукции. Любого, обнаруженного в состоянии наркотического опьянения, в двадцать четыре часа отправляли в колонию; в результате родители малолетних заключенных ненавидели правительство и сами принимались укрывать детей от властей.

— Ну да, пусть лучше от передоза сдохнет, но дома… — злился Анджей.

Каждый закон, ужесточавший наказания за производство, продажу и употребление наркотиков, сбивал рейтинг президента еще на пару пунктов. Над повышением рейтинга бились лучшие специалисты, но результаты любой масштабной кампании оказывались перечеркнуты новым указом.

— Мне кажется, я единственный человек, которому что-то действительно нужно от этой планеты, — устало сказал однажды президент, изучив очередной отчет. — Всегда так было.

— А мы все? — обиделась Арья.

— Вы все пойдете, куда я скажу. Пока я даю вам цель, вы к ней идете…

— Ты просто устал.

— Я не просто устал, Арья. Я устал до предела. Биться головой о стену, которую невесть кто выстроил, получать плевки в спину… Нас кто-то убивает, быстро и эффективно. И всем наплевать, всем! Если бы это были синринцы, их можно было бы переловить. Но ни один из всей швали не имеет никакого отношения к Синрин. Три года, как перекрыты все каналы ввоза — и что? Стало только хуже. Наши дражайшие граждане делают все своими руками и по велению своей души…

— Это истерика уже какая-то, — покачала головой Арья. — Делай со мной что хочешь, но тебе пора в отпуск. Поедем на море, будем пить водку, спать и загорать пару недель.

— А кто будет разгребать все это? — Анджей стукнул кулаком по стопке документов.

— Заместители.

— Какие, к черту, заместители, кто из них способен не напортачить?

— Вот такие у тебя заместители, — ядовито ответила Арья и неожиданно для себя показала господину президенту и возлюбленному супругу язык. — Не хочу ничем тебя обидеть, но у нас в полку механики говорили, что по мастеру и пассатижи.

— Спасибо, я в курсе. Да, ты права. Но где я возьму других?

Вопрос повис в воздухе. Арья не представляла, где можно срочно добыть пару-тройку заместителей, способных самостоятельно принимать решения и не столкнуть ситуацию с края пропасти, где она неуверенно замерла. Их нужно было воспитывать заранее, а команды Анджея, пришедшей вместе с ним, хватило только на половину постов, и ни один не мог заменить президента даже на неделю. Все это говорило дурно о самом Канторе, а к тридцати годам, после трех лет семейной жизни, Арья отучилась наконец идеализировать свою единственную любовь.

Он был фанатиком, бессребреником, готовым работать по пятьдесят часов кряду для достижения результата, его нельзя было упрекнуть в корыстных побуждениях, но это не могло спасти государство. Привыкший управлять при помощи крутой смеси армейской дисциплины, личного обаяния и способностей экстры, Анджей был великолепен в качестве начальника НТР, даже в качестве теневой фигуры у власти. Управлять открыто, то есть, лавировать между множеством мнений и подводных течений, выбирая из всех решений не самое действенное, а самое осторожное, терпеть прямое сопротивление, гася его открытым пренебрежением, Кантор не умел.

Худшее состояло в том, что он не умел доверять тем, кого ввел в свой ближайший круг. «Хочешь сделать что-то хорошо — сделай это сам», — говорил он каждый день и педантично следовал девизу. Арья прекрасно его понимала: она тоже не умела и не любила доверять подчиненным, но результаты подобной политики были налицо. Президент Кантор держался на силе воли и недюжинном здоровье экстры. Однако казалось, что он уже принялся расходовать последний запас сил.

Арья кусала локти и выкладывалась в попытках создать для него комфортную обстановку хотя бы дома. Вымотавшись в институте, вечерами она вставала к плите и собственноручно готовила Анджею ужин — он терпеть не мог стряпню поварих. После долгих препирательств она ввела в доме режим молчания коммуникаторов с полуночи до шести утра. Правом беспокоить президента обладал только начальник службы безопасности, и то по договоренности он будил сначала Арью. По вечерам на этаже всегда дежурил массажист, но только Коста, личный охранник супруги президента, видел, как на очередной сеанс Анджея загоняют не только скандалом, но и тычками в спину.

— Легче согласиться, чем тебя угомонить, — ворчал президент, но подчинялся и потом даже скупо благодарил.

— Вы очень похожи на его первую жену, — сказал как-то Коста. — Повезло ему.

Арья не сочла это сравнение за комплимент: она каждый раз нервно вздрагивала, когда при ней упоминали покойную. Часто, слишком часто вторая жена чувствовала себя самозванкой, убившей хозяйку, чтобы занять ее место. От этого чувства приходилось отгораживаться работой и безупречным исполнением обязанностей супруги, но каждый раз после ванны супруга президента выдергивала из челки седые волосы, зная, откуда именно они взялись. Во сне к ней приходили две женщины — невысокая пухлая блондинка лет пятидесяти и долговязая девушка чуть помладше самой Арьи, чем-то похожая на ее сестру. Молча сидели напротив в креслах, только смотрели на убийцу…

Из всех врачей Арье приглянулся дедок глубоко пенсионного возраста, но не по годам бойкий, доктор медицинских наук, больше похожий на вредного бородатого гнома. С ним было просто. Он не советовал «сменить обстановку», не ставил экспериментов по дозировке и сочетаниям препаратов, даже не рассказывал ей о несостоятельности механизмов психологической защиты в условиях стресса или тому подобной белиберде, которую Арья без бумажки и повторить-то не могла.

— Тебе, наверное, говорили, что за основную проблему ты вышла замуж. Это не так. С проблемой родились твои отец и мать. Теперь у тебя есть три варианта: продолжать есть себя заживо, но быть хорошей девочкой. Научиться бить посуду или морду секретарше. Научиться говорить правду хотя бы самой себе. Но лучше еще и другим, и вслух. Кстати, этот фильм… как его? «Герой», да. Смотреть стоит? Про что он?

— Ну, пожалуй, стоит. Там о человеке, который хотел завоевать абсолютную власть. Двадцать лет на это потратил, из крестьян стал предводителем отряда наемников, — с удовольствием отвлекалась от неприятного разговора Арья, и непривычные слова из древнейшей истории легко соскальзывали с языка. — Потом его искалечили до инвалидности, но отряд его не предал. Тут к герою явились какие-то демоны и сказали, что если он убьет своих людей, то они ему вернут здоровье. Он и убил.

— Да, герой, — покачал головой доктор Чех.

— Ну… Прирожденному бойцу нужно то, за что он будет сражаться. Он не может сражаться просто так. Это уже не бой, а одиночная драка. Поэтому он пойдет за тем, чья цель так или иначе совпадает с его целью. Или просто за тем, за кем хочет. И природный боец, получив цель жизни, за такого командира будет биться и за него умрёт. Голые способности никому не нужны, а чтобы они сфокусировались, необходима цель. Командир ее дает…

— Это ты мне объясняешь позицию перерезанного отряда?

— Я так, вообще. А что, скажете, он их предал? — вскинулась Арья. — Выбрал здоровье, да, но почему предал-то? Цель — стать сильным, отряд — средство для достижения цели. Пока мог, его сила была — его отряд. Затем у него появились другие силы. На войне всегда есть жертвы. Странно было бы, если б отряд шел за командиром и думал, что сейчас будет экскурсия. А то, что убил сам… командир часто посылает своих бойцов на смерть. В чем разница? Это чище? Не смешите меня. Слово «долг» — это глупость и трусость человеческих мозгов, считающих, что надо переложить решение на что-то отвлеченное, другое. На абстракцию. Долг, честь, обязанность… сетка, которой связывают сильных, потому что боятся их. Все проще. Есть система голых, обнажённых первоначальных отношений. Когда за кем-то идут, потому что хотят. Потому что этот кто-то дает смысл и цель жизни. И умирают за это. Честный обмен. И вопрос: кто, кому и что должен — смешной вопрос. Никто и никому. Одному нужно топливо для своей цели. Другим — цель…

— Пани Арья, — потеребив бороду, сказал психотерапевт. — А позволь тебя спросить, с кем ты споришь уже пять минут?

— С вами…

— Я уже пять минут молчу. И второй вопрос — к кому ты относишь себя? К топливу или командирам?

— К топливу, — на автомате выпалила Арья и тут же прижала ладони ко рту. — Я вас ненавижу! Подловили…

— За что же ненавидишь? За то, что я делаю свою работу? — усмехнулся старик.

— За то, что вы делаете ее слишком хорошо.

14

О катастрофе в каверне Асахи Фархад Наби узнал из сообщения по новостному каналу. Он принялся звонить домой, но номера матери, Миоко и начальника охраны не отвечали. Это испугало больше, чем объявление диктора. «Произошло обрушение верхнего свода каверны, есть погибшие, масштабы происшествия уточняются». Наружная часть дома Наби и других домов, выступавших над поверхностью, поддерживалась и защищалась силовыми полями, но в последний год слишком часто случались перебои в энергоснабжении, а собственная энергостанция дома обладала запасом топлива всего лишь на три часа. К тому же никакое поле не могло защитить дом от повреждений, которые могли причинить крупные осколки.

Обрушение свода каверны… Такого не случалось лет двести, если только поверхность планеты не подвергалась бомбежкам. Своды укреплялись крайне тщательно, это было залогом выживания всей каверны. Состояние их проверяли ежедекадно, а ключевые точки — ежедневно. Тратились лучшие материалы, самые искусные рабочие постоянно заделывали самые мелкие трещины, укрепляли элементы фасада…

Представив, что сейчас творится в Асахи, Фархад вздрогнул. Обитатели двух верхних уровней в панике устремились вниз, регулировщики движения пользуются хлыстами налево и направо, не разбирая, кто перед ними — слуга или господин. Паникуешь, бежишь, не разбирая дороги, сбиваешь с ног других? Удар, еще удар, и так, пока человек не пойдет с общей скоростью, не перестанет толкать товарищей по несчастью. Самая привилегированная профессия, с определенной точки зрения — регулировщик движения. Самая опасная — они покидают уровень последними.

Должно быть, обрушилась одна из несущих стен дома, и Кудо-доно приказал всем обитателям отправиться в убежище на втором уровне. Кудо — потомственный начальник охраны, исключительно опытен и умен. Семья Кудо служит семье Наби две сотни лет, и каждый из Кудо недаром зарабатывает обращение «доно». На соревнованиях мастеров боевых искусств Кудо Кодзи выигрывал все состязания. Его мудрости и выдержке можно доверять.

Вифон не отвечал. Толщина скальных пород, отделявших каверны друг от друга, не позволяла пользоваться беспроводными устройствами связи, находясь ниже поверхности земли. Радиосообщения через поверхность сейчас были бессмысленны. Если уж к стационарному вифону никто не подходит, то едва ли дежурят в радиорубке. На всякий случай Фархад воспользовался и передатчиком — разумеется, тщетно.

В Асахи не позволяли въехать даже постоянным обитателям и их родственникам. До вечера Фархад просидел у вифона, то и дело набирая три номера, но видел лишь табличку «Вызываемый номер не отвечает». К вечеру она сменилась другой, «Вызываемый номер не обслуживается». Должно быть, временно отключили передающую станцию.

Фархаду было плохо. Безвестность заставляла ходить от стены к стене, отшвыривать стулья с пути пинками и злиться на сочувствующих коллег, которые уже знали о происшествии и вереницей тянулись в его кабинет, чтобы подбодрить и успокоить. Доктор Наби вежливо кивал, сердечно благодарил за сочувствие, а когда очередной посетитель уходил, брал со стола лист писчего пластика и рвал его на мелкие кусочки. Вскоре мусорная корзина была наполовину забита обрывками.

«Если бы я не уехал, ничего бы не случилось…». Мысль можно было отпрепарировать вдоль и поперек, вся ее самоуверенная инфантильность была видна невооруженным взглядом. Дети искренне полагают, что они всемогущи, что их воля может помешать неизбежному и противостоять нежеланному. Зрелые взрослые люди понимают, где пролегают границы их возможностей, где начинаются непреодолимые обстоятельства. Вот только глубинному знанию, что окажись в этот день Фархад дома, а не в столице, ничего не случилось бы, на самоанализ было наплевать.

Все рациональные обоснования такого ощущения были налицо, а оно никуда не девалось. Фархад знал, что верно именно это глубокое, темное и ядовитое знание, поселившееся за грудиной, а вся изученная наука, весь десятилетний с лишним опыт может отправляться в мусорную корзину. Некоторые люди слегка отличаются от других. Одни полагают себя Благими Заступниками, а другие ими являются.

Фархад поздравил себя со скоротечным развитием идей величия. Ради интереса взял со стола классификатор болезней, по оглавлению нашел нужный пункт.

«Идеи величия (СКБ 618.0) — преувеличение своих способностей, силы и чрезмерная самооценка, наблюдающаяся при мании, шизофрении и психозе на органической почве, например, при прогрессивном параличе».

До самой полуночи он просидел в кабинете, ожидая хоть каких-то вестей. Кудо Кодзи мог бы отзвониться с вифона убежища, пропади он пропадом, профессионал! В новостях могли бы дать списки жертв и сведения о том, кто в каком убежище находится. В Асахи все еще шли ремонтно-восстановительные работы. Фархад однажды работал с жертвами бомбежки и представлял, какой сейчас там творится ад. Осколки пробивают водопроводы, паропроводы и кабели энергоснабжения. Ледяной холод и обжигающие струи кипятка, облака пара и бьющие током лужи, пожары и задымление…

Обитатели нижних уровней всегда завидовали тем, кто живет близко к поверхности. Дураки, полные дураки, им-то ничего не угрожает даже при пожарах на трех последних уровнях.

К двум часам ночи Фархад остался в сегменте, отведенном комиссии, в одиночестве. Даже те из коллег, кто предпочитал работать по вечерам, уже разошлись по квартирам. Фархад же не мог отойти от вифона. Каждые пятнадцать минут он проверял, не открылся ли въезд в Асахи, но обещали, что это произойдет только к полудню.

Звонок он услышал из коридора, куда вышел к раздаточному автомату за кипятком. Уронив чашку на пол, Фархад опрометью бросился в кабинет, нажал кнопку приема. Вместо Кудо на экране возник начальник муниципальной гвардии каверны Асахи.

— Господин Наби, мы хотели бы попросить вас приехать. Назовите свое имя, и вас пропустят.

— Что с моей семьей?

— Поговорим об этом на месте.

Глухое гудение прерванного вызова.

Три часа дороги. У пересадочной станции стоял пост храмовой гвардии. Фархад назвался, и его проводили к поезду. Вместе с ним в вагон погрузились еще три десятка человек. Храмовые медики, четверо даже с лентами Смотрящих за уходящими на покой, остальные в униформе государственной медслужбы; двое в мундирах столичной муниципальной гвардии. Спрашивать их было бесполезно, да и так все вполне ясно: на место катастрофы стягивали все доступные силы.

На перроне в Асахи доктора Наби встретил офицер муниципальной гвардии и проводил к начальнику.

— Что с моей семьей? — повторил единственный актуальный вопрос Фархад.

— Мы пока точно не знаем. В списках убежищ отмечена почти вся прислуга из вашего дома, но ни матери, ни жены там нет. Впрочем, у нас пока нет информации по пятому убежищу, взрывом перебило кабель. Скорее всего, они там. Мы допросили двух охранников, они оказались в убежище N3. Судя по их словам, эвакуация прошла без проблем, но потом группы разделились, по плану…

— Ясно, — кивнул Фархад. — Я могу чем-то помочь, раз уж я здесь?

— Да, Фархад-бей, мы были бы бесконечно признательны, если бы вы организовали работу службы психологической помощи. У нас очень много людей в состоянии шока, медики не справляются. Особенно много проблем с детьми…

— Хорошо, — в работе отвлечься от тяжких дум было куда проще. — Но взамен я хочу…

— Непременно! Мы отправим группу спасателей к пятому убежищу, как только это будет возможно. Сейчас там ликвидируют повреждения энергосети. Нет повода переживать, убежище надежно и герметично изолировано от всего.

Фархад видел бездну поводов для переживаний, но у начальника муниципальной гвардии хватало своих, и делиться с ним было бы не по-мужски. Вокруг сновали усталые люди в костюмах спасателей, с чумазыми лицами и пятнами на куртках. Разговаривали они, щедро пересыпая речь тоскливой бранью, и именно это помогло Фархаду понять, что катастрофа действительно серьезная. Обычно спасатели и муниципальные гвардейцы бранились задорно и с энтузиазмом.

До полудня Фархад провозился, налаживая работу группы психологической помощи. Специалистов хватало, но все они были из разных ведомств и разных команд, а потому до появления руководителя то брались впятером за одну и ту же работу, то пропускали мимо ушей просьбы спасателей. Доктор Наби быстро расставил всех по местам, распределил обязанности, установил трехчасовые интервалы дежурных, деливших пострадавших по группам.

— Этому вколоть успокоительное, и пусть идет на эвакопункт. У этого черепно-мозговая, к медикам. Ребенка давайте сюда, в белую палатку, — после десятиминутного осмотра выносил вердикт дежурный и тут же переходил к следующему пациенту, доставленному спасателями.

Доктор Наби присел отдохнуть с чашкой горячего бульона. Он не ел со вчерашнего дня и понимал, что если не отдохнет, то скоро упадет и не встанет. Сутки нервного напряжения и двенадцать часов работы пролетели незаметно, но, как только проблем стало чуть меньше, Фархад понял, что дошел до предела.

Допить бульон ему не дали. Примчался молоденький гвардеец.

— Простите, что мешаю вам, но господин начальник гвардии очень просил вас прийти, очень срочно.

Фархад пошел за посыльным, иногда даже опережая того. Он знал, с чем связана просьба, и торопился услышать начальника гвардии. Он организовал помощь примерно для двух тысяч человек, но не мог сделать ничего для своей семьи — только думать и молиться. От этого было тошно и стыдно.

— Мы нашли ваших родных, доктор Наби. Сядьте, пожалуйста. Акрам, принеси стакан арака.

— Зачем? — удивился Фархад. — Я не пью такие крепкие напитки, не надо, оставьте другим…

— Фархад-бей, я рад был бы принести вам радостные вести, но не могу, — не слушая его, произнес начальник гвардии. — Мы нашли ваших родных… но все они погибли.

— Как это случилось? Взрыв, пожар? Удар тока?

Начальник покачал головой, потом сел за стол. Прижатые к столу ладони слегка вибрировали, и Фархад искренне изумился. За последние сутки этот человек видел сотни погибших, сотни раз отвечал на подобные вопросы, а тут вдруг долго подбирал слова. Почему?

Слова о потере дошли до него как-то не вполне, пожалуй, не дошли вовсе. Нужно было услышать подробности, обстоятельства, увидеть всех их мертвыми, чтобы поверить.

— Преднамеренное убийство. Во время эвакуации убийца подстерег их в коридоре нижнего этажа, при помощи неизвестного пока оружия обезоружил начальника охраны, применив некий яд. Потом убил всех остальных, — излагая детали, начальник смотрел в стол.

— Убийца обнаружен?

— Да, он не смог далеко уйти, его убило ударом тока, когда при обвале стены лопнул кабель.

— Кто это?

— Некий безработный с третьего уровня. За пару дней до катастрофы его видели возле вашего дома. Он пытался проникнуть внутрь. Охрана избила его и выбросила вон, но нам информацию или преступника не передала, к сожалению.

— Как его звали?

— Виген Никогосян. Вам о чем-то говорит это имя? Его быстро опознали, он давно числился у нас в розыске. Наркоторговля, пьяные драки, мелкие кражи, хулиганство.

— Нет, не говорит, наверное… с чего вдруг? Что ему сделали мои дети, моя жена?!

Имя царапнуло слух. В памяти словно застряла заноза. Где-то Фархад уже слышал его. Виген, Виген… слышал давным-давно, еще до свадьбы и даже раньше. Что-то связанное с храмом и с медициной одновременно.

— Он не служил в храме?

— Как вы узнали? Служил до четыреста девяносто седьмого года, здесь, в Асахи, был изгнан… в личном деле не написано, почему. Могло ли быть, что его нанял некий ваш недоброжелатель, Фархад-бей?

— Нет, это личная месть, — покачал головой доктор Наби, потом прикрыл ладонями лицо и застонал. — Надо было тогда убить его… во всем виноват только я… я…

На следующий день доктор Наби навестил в больнице Кудо Кодзи. Начальник охраны был наполовину парализован, но говорить и шевелить руками оказался способен. Врачи сказали, что сознание его затуманено действием яда, но при виде Фархада Кудо посетило чудесное просветление.

— Я не выполнил свой долг… он выстрелил в меня… шип… не мог двигаться… простить меня… — лепетал он сквозь кислородную маску.

— Вам нельзя говорить, — попытался успокоить его медбрат, и пояснил для Фархада:

— У него трубки в горле, сам он не может дышать.

— Все ему можно, — улыбнулся одними губами Фархад, срывая с лица Кудо маску и отключая питание системы подачи воздуха.

Медбрат дернулся, чтобы остановить его, но уперся взглядом в татуировку между бровей посетителя и замер. Убивать своими руками — право «золотых десяти тысяч».

— Он не выполнил свой долг, — пояснил доктор Наби, потрепав медбрата по щеке. — Работай, малыш.

15

Консультант правительства Вольны по делам молодежи.

Аларья покосилась на визитку. Формулировка «правительство по делам молодежи» ей понравилась, ибо прекрасно отражала ситуацию. Именно вопросами молодежи и занималось правительство добрую половину времени. Впрочем, какое там правительство? Правительство — это президент. Все остальные только марионетки, пыжащиеся сделать из себя что-то значимое.

Можно написать законопроект, предложить любые меры, потратить месяцы на сбор сведений — и все это будет перечеркнуто небрежным «ерунда какая-то». Из пяти программ, разработанных Аларьей, утверждена была одна, та, в которой акцент стоял на репрессивных мерах. Наказать так и этак. Учредить еще три сотни закрытых школ с тюремным режимом. Расширить призывные квоты и понизить возрастной ценз.

Если смотреть на вещи беспристрастно, то закрытые спецшколы и армию можно было считать очагами спокойствия. Только Аларья дала бы голову на отсечение, что, выйдя из школы или отслужив срочную службу, восемнадцатилетнее или двадцатилетнее чадо бросится добирать удовольствия, которых было лишено в последние годы жизни. Практика показывала, что она всецело права.

«Дембельский синдром» — молодые парни и девушки, еще не снявшие парадную форму, отправлялись даже не в реанимацию. В морг. На вокзалах, в поездах, в придорожных кафе они ухитрялись купить дозу наркотиков или спиртного со стимуляторами. Передозировка или драка, поножовщина или спонтанный суицид.

«Кровавый урок» — очередное восстание старшеклассников, мастеривших орудия убийства из мисок и ложек, линеек и ножек кроватей. Тридцать шестнадцатилетних идиотов поднимались, как по команде, забивали учителя подручными средствами, оголтелой стаей бросались на охрану, сметая всех, кто осмеливался встать на их пути.

Правота горчила на губах. Аларья согласилась бы на публичную казнь, лишь бы ошибиться в своих прогнозах, но ошибалась обычно только в одном: в масштабах явления.

Теория экологической катастрофы, «протеста планеты», разнесенная специалистами в пух и прах. Девятьсот миллионов населения Вольны просто не могли считаться избыточными. Планку провели на уровне трех миллиардов, и полномерное моделирование показало, что ее можно даже подвинуть вверх.

Теория отравления — очередная несостоятельная концепция. Состав воды, воздуха, пищевых продуктов за восемьсот лет не изменился.

Теория враждебного влияния. Пять лет ни один шпион Синрин не ступал на почву Вольны, все контакты были оборваны достаточно надежно, а скрытые агенты поголовно выявлены и обезврежены, но ни один из них не имел отношения к эпидемии массового сумасшествия — более того, почти все они сами оказались не в лучшем состоянии, вопреки профессиональной подготовке.

Теории, теории, теории… тонны писчего пластика, часы бесплодной говорильни.

Аларья давно уже без интереса изучала новейшие разработки. С социальным явлением надлежало бороться социальными мерами. Донести до президента, что закрытые школы и служба в армии к социальным мерам не относятся, не удавалось. Разработанные Аларьей проекты профилактики назывались бесперспективной ерундой и пустой тратой средств. Верь она сама в эффективность своих разработок, правительству не удалось бы отмахнуться. Беда состояла в том, что Аларья знала, что придумывает, одно за другим, паллиативные средства.

Раздражало другое. С некоторых пор все материалы предоставлялись ей под подписку о неразглашении. Как и всем прочим консультантам, ей полагалась личная охрана и системы видеонаблюдения в правительственной квартире. Бесчисленные инструкции запрещали бездну бытовых вещей. Даже в магазин Аларья выходила только с разрешения охраны… и очень часто ей казалось, что это не охрана, а откровенная слежка, тотальный контроль.

Правительственный цензор проверял все тексты выступлений. О передачах, шедших в прямой эфир, давно можно было забыть. Все, что цензура считала излишним, безжалостно вырезалось. Число сотрудников движения «За мир без наркотиков», давших кучу подписок о том и о сем, примерно совпадало с общим числом его членов. Люди не выдерживали постоянного прессинга, необходимости сверяться с нормативными документами и продумывать каждую реплику на предмет соответствия требованиям секретности.

Все это объяснялось благом государства. На каждом заседании президент призывал к терпению и выдержке, с которыми нужно было встречать сугубо временные ограничительные меры.

— Мы делаем все это, чтобы не спровоцировать панику.

Сидя в последнем ряду, Аларья скептически кивала. Чтобы впасть в панику, достаточно было пройтись вечером по столице или любому другому вольнинскому городу. Тот, кому удавалось пережить такой поход без повреждений, несовместимых с жизнью, еще месяц-другой стучал зубами от ужаса.

Аларья ночного города не боялась. Ее знали в лицо. Половина веселившихся на улице мальчиков и девочек днем приходила в открытые ею центры. Многих она помнила по именам, остальные походили друг на друга, как капли воды. Возбужденные до крайности, легко впадающие в истерику, готовые на любой демонстративный поступок.

Женщина не пыталась их пристыдить или усовестить. Она разговаривала с детьми, как с равными, пыталась их понять. Тщетно.

— Что, опять закинулись?

— Ага, тетя Аларья, опять, — скалились донельзя довольные собой подростки.

— Вот племянники выискались… Что случилось-то?

— Я прихожу, а она там сидит, почисти, говорит, куртку. Я ей говорю — потом почищу, а она орать. Я плюнул и ушел.

— Ну хорошо, ты придешь, она же еще громче будет орать?

— А поплевать, мы сейчас булькнем, и пусть орет. Хотите с нами?

— Спасибо, пока не буду.

Проблемы с родителями? Повод вполне понятный и Аларье даже близкий. В тринадцать лет кажется, что родители — злые монстры, пытающиеся удавить любую инициативу и унизить всеми доступными средствами. Хлопнуть дверью и уйти гулять до рассвета в компании ровесников гораздо проще, чем понять, почему доведенная ежедневными загулами мать начинает орать после очередного хамского «отстань!».

Но не все упиралось в подобные проблемы. Аларья беседовала с сотнями мальчиков и девочек из действительно благополучных семей, где с детьми обращались эталонным образом. Проблемы это не решало.

— Тебе дома плохо?

— Угу…

— Что хуже всего?

— Скучно.

— А на улице весело?

— Конечно!

Дома скучно, на улице весело, в кружке нужно соблюдать минимальные правила дисциплины, а в городском парке можно доводить до сердечного приступа милиционеров…

Почти нормальная картина переходного возраста. Ненормальными были только способы реагировать. Милейшая девочка, изуродовавшая лицо однокласснице осколком стекла, потому что та не дала списать контрольную. Двенадцатилетний мальчик, застреливший учительницу из самострела, собранного дома из подручных материалов. Причина — «надоело учить математику». Тринадцатилетняя девица, по отзывам одноклассников и родителей — тихоня и совершенно беспроблемный ребенок, на спор облилась растворителем и чиркнула зажигалкой.

С участниками спора Аларья беседовала два часа.

— Мы ее спросили, она что, совсем дура? А она решила, мы ее на слабо берем…

— Может, вы ее действительно как-то дразнили, шутили?

— Да нет, мы за ней даже следили, чтоб она ничего такого!

Обобщая подобные случаи, Аларья составляла бесчисленные сводки и отчеты. Комиссия по делам молодежи трудилась двадцать часов в сутки, но ничего, кроме статистических данных, президента не интересовало. Он даже ни разу не вызывал главу комиссии на приватный разговор, хотя заседаниям предпочитал беседы с глазу на глаз. Получив выписку из протокола очередного собрания бюджетной комиссии, Аларья поняла, в чем дело.

Почти все средства по молодежным программам уходили на военный научно-исследовательский институт, которым руководила супруга президента. Ничего нового и удивительного в этом не было, во времена Верховного Государственного Совета происходило то же самое. Аларью раздражала только постоянная ложь.

— Мы тратим все возможные средства для достижения результата! — провозглашал президент Кантор.

«Ты тратишь все средства на научные игрушки, в которые играет твоя жена, баба с дипломом военного училища в багаже», — хотелось сказать Аларье. Молчала она по единственной причине: осмелься она заявить что-то подобное вслух, с должностью можно было бы проститься. Тогда комиссию передали бы в более покладистые руки, а на движении поставили крест.

Ложь, ложь и ложь звучала на каждом заседании, от бесконечной лжи тошнило. Президент обещал в три года покончить с военной угрозой Синрин — и что? С каждым годом на оборонно-наступательные программы расходовалось все больше средств. Число столкновений все росло и росло. В ответ на каждую «превентивную атаку» на территории Синрин «хвостатые» отвечали ударом той же силы. Из состязания орбитальных баз война переходила в обмен бомбовыми плевками.

Средства массовой информации бурлили негодованием и все беды Вольны валили на происки инопланетного агрессора. Это они, проклятая рабовладельческая буржуазия (тут у Аларьи начиналась истерика от смеха), подстрекали молодежь к употреблению наркотиков. Это они совершенно беспричинно нападали на мирные города мирной планеты…

Аларья терпеть не могла и придурков-пацифистов, вопивших, что на Синрин — рай земной и торжество справедливости, что злобная вольнинская военщина пытается вбить клин между братскими народами. Она вообще ненавидела любые клише. Ни один из борцов за воссоединение не знал и знать не хотел, что на самом деле представляет из себя «братский» народ Синрин. Положение женщин, процент населения, живущего за чертой нищеты, варварские феодальные законы казались им милыми безделушками.

— Наши длинноволосые братья и бритые налысо сестры, — передразнивала Аларья особо прытких миротворцев.

Времена романтического увлечения синринской романтикой для нее прошли десять лет назад. Первое высшее образование, со специализацией по межкультурным коммуникациям, способствовало избавлению от иллюзий. Чтобы расстаться с ними, достаточно было почитать «Памятку для сотрудников дипломатической службы женского пола», подлежавшую обязательному изучению.

Аларья не видела в обитателях Синрин ничего братского. Она не хотела бриться налысо, носить бесформенный балахон, сидеть дома, рожая детей и кланяясь мужу, решившему поучить жену ремнем. От идеи «зимнего мужества», утверждавшего себя порабощением собственных жен и низведением их до уровня бытовой техники, ее тошнило.

Но, получая по каналам спецслужб сводки об наличии, а точнее, отсутствии проблем с молодежью на Синрин, Аларья задумывалась: не стоит ли заплатить даже такую цену за будущее родной планеты?

16

«А это что еще за штуковина? Как это едят и с чем?»

Кайсёхо Бранвен Белл, третий заместитель Синрин Кайдзё Дзиэтай, скептически изучал содержимое тарелки. Мясо было мясом, часть овощей ему тоже казалась знакомой. Вот это, несомненно, вареная кукуруза. А то, зеленое и лохматое — брокколи, такой пакостью в отварном виде его кормили в Академии. Но ярко-красное нечто, с более светлой мясистой сердцевиной и мелкими семечками в окружении какого-то светлого желе? Бранвен больше косился на окружающих, чем ел. Перед банкетом он проштудировал все, что касалось застольного этикета, но теория плохо совмещалась с практикой.

На банкет в честь новых назначений было приглашено всего сто человек. Высшие чины космофлота и наземных войск, Совет Обороны в полном составе, ну и сами только что назначенные на новые должности. Всего трое — заместитель председателя Совета, командующий базой «Грейс» и сам Бранвен, из всей тройки наиболее значительное лицо.

Лицо это, к превеликому сожалению кайсёхо Белла, не было украшено золотой татуировкой. Всего подобных лиц в зале было десятка два, но, судя по небрежному спокойствию и уверенным манерам, для них давно не составляло проблемы нечто красное на тарелке, его происхождение и способ употребления. В отличие от них, младших отпрысков семей «тысячников», племянников и двоюродных братьев, выросших в достатке, Бранвена никто подобным мелочам с детства не учил. Да и в Академии курсантов не баловали: наскоро обучили минимальным хорошим манерам, объяснили базовые правила этикета и отпустили восвояси.

Младшим и даже старшим офицерам все эти тонкости были ни к чему. Их почитали «пустым баловством» и не слишком одобряли излишнее изящество манер. Теперь же Бранвен входил в число адмиралов, а здесь царили совсем иные порядки. Приходилось соответствовать новым правилам. Кайсёхо Белл мечтал о том, чтобы рядом оказался кто-нибудь из его адъютантов, старых или новоназначенных, но на первый банкет он их с собой взять не мог.

Белый парадный мундир с золотым и лазурным шитьем сидел на кайсёхо Белле, как влитой. К восемнадцати годам он не обзавелся ни одним лишним килограммом, не отрастил брюхо, которое пришлось бы маскировать портному при пошиве кителя. В зале было несколько офицеров и помладше — например, новоиспеченный командующий «Грейс», — но кайсёхо Белл все равно выглядел самым юным и энергичным. Кое-кого это откровенно раздражало — например, председателя Совета Обороны, который уже давно разменял четвертый десяток, а все держался за пост зубами и ногтями.

Бранвен на косые взгляды старика Симпсона не реагировал, а в глубине души и вовсе поплевывал. Штаб, возглавляемый Синрин Кайдзё Дзиэтай, состоял из боевых офицеров, прошедших через десятки военных кампаний, а Совет Обороны — из штатских, экономистов, историков и других высокопоставленных старых пердунов. Тихая вражда между обеими ветвями была традицией, освященной веками, а на всей Синрин не нашлось бы большего почитателя традиций, чем кайсёхо Белл. Он-то был ставленником Кайдзё Дзиэтай, а Совет Обороны только утвердил его кандидатуру… ха, да попробовали бы они не утвердить! Кайдзё Дзиэтай хоть и постарше председателя, а кому угодно может засыпать в штаны перца.

Так что Бранвен вольно фланировал по залу, улыбался всем, кому полагалось улыбаться, остальным пожимал руки или кланялся, старался пить поменьше, чтоб не приходилось закусывать, а, значит, подходить к фуршетному столу и разбираться с неведомыми блюдами.

Да, хорошо живут высшие круги общества. В то время как повсеместно пайки были урезаны, а лепешки выпекали из плохо просушенной водорослевой муки, господа «тысячники» и их близкие жили, как раньше. Так было всегда. Сто тысяч купаются в роскоши, еще пятьсот тысяч ни в чем особо не нуждаются, остальные сидят на пайках, которых еле-еле хватает для выживания.

Теплиц и ферм на планете хватает, но все они обслуживают только те самые сто тысяч, и отчасти — пятьсот тысяч привилегированных граждан. Кое-какие ошметки достаются остальным — космофлоту, муниципальной и храмовой гвардии, чиновникам, медикам, учителям. Фрукты, натуральный, а не водорослевый с ароматизаторами, хлеб, мясо, происходившее от животного со всеми его рогами и копытами, а не из чана с бактериальной массой… все это Бранвен иногда видел на собственном столе. Иногда. Как любой курсант Академии, как любой солдат или офицер космофлота, он никогда не голодал. Не голодал, но и всего подобного великолепия не пробовал ни разу.

Впрочем, теперь оказалось, что не так-то много он и потерял. Пресловутое великолепие больше смущало и ставило в тупик, чем доставляло удовольствие. Из всех благ роскоши Бранвен оценил лишь два: натуральное ягодное вино и сигары. До сих пор он только слышал о настоящем табаке, его производили всего пару тонн в год — капля в море. На нижних уровнях курили сушеные водоросли, листья, которые уносили с ферм, прочую дрянь. На орбитальных базах курить было запрещено.

Новый командующий «Грейс» тоже впервые увидел этакое чудо. Как и кайсёхо Белл, он не принадлежал до сего дня к правящим кругам. Собственно, и само его присутствие на банкете слегка удивило: когда Бранвен получал назначение на аналогичный пост, никто по этому поводу приемов внизу не собирал. Но в последние два года казалось, что Совет Обороны и штаб стремятся переплюнуть друг друга в роскоши устраиваемых по любому поводу ужинов, банкетов, приемов. Было в этом что-то нехорошее, лихорадочное.

— Внушает, а? — подмигнул Бранвен ошарашенному нито кайса.

— Да, кайсёхо… простите, я не запомнил…

— Белл. Бранвен Белл, — снисходительно представился кайсёхо. Если уж у него голова идет кругом, то что творится под фуражкой у новичка — страшно представить.

— Да, кайсёхо Белл, действительно — внушает. Метко сказано.

Бранвен сверху вниз посмотрел на нито кайса. Тот был на полголовы ниже, фигурой напоминал борца. Плоские бесформенные уши, неоднократно сломанный нос. На вид лет пятнадцать.

— Ты откуда родом, командир? — негромко спросил он.

— Каверна Ньюгранж, третий уровень, — шепотом ответил нито кайса.

— Свои люди. У меня дед по матери оттуда, я сам из Асахи. Выпьем?

Командующий «Грейс» посмотрел с легким недоверием и явным подобострастием, немедленно метнулся к столу за двумя фужерами. Бранвен осознал, что сделал что-то не то. Кажется, опять стоило провести четкую черту между собой и низшими по званию. Он уже без улыбки и дружеских разговоров чокнулся с нито кайса и, не допив вино, отправился по залу. Скоро его подозвал Кайдзё Дзиэтай; теперь настала очередь Бранвена внимательно смотреть собеседникам в глаза и ходить к столику за вином.

Так было проще. Бранвен учился быстро, ему хватало одного мелкого промаха, чтобы осознать свои ошибки и больше их не совершать.

Дальше жизнь закружилась, как лопасти вентилятора. Полгода кайсёхо Белл мотался с инспекцией с одной орбитальной базы на другую.

— Я посылаю именно тебя, потому что мне нужен достоверный отчет. Ты знаешь, как командующие пускают на проверках пыль в глаза. У тебя самого это прекрасно получалось, — усмехнулся Кайдзё Дзиэтай. — Теперь мне нужно, чтобы ты не дал себя заморочить. Пей, гуляй, отдыхай с девочками, принимай подарки и взятки, соглашайся со всем, но смотри. Не пугай никого, прикидывайся дураком, но привези мне отчет об истинном положении вещей.

С поставленной задачей Бранвен справился великолепно. Главнокомандующий знал, кого отправлять. Кайсёхо Белл не нарушил правил игры. Он старательно делал вид, что верит в безупречную боеготовность, не замечает приписок и убытков, что его легко улестить бутылкой дорогого спиртного и идеальной чистотой в рабочих помещениях. Зная цену показухе, он быстро подмечал, где порядок деланный, в помещениях еще не выветрился запах краски, а некоторые матросы щеголяют с роскошными фингалами.

В портативном компьютере у него хранились двойные отчеты по каждой из баз. Первый он показывал командующему очередной обследованной базы, ставил под ним подпись и оставлял копию. Второй составлял для себя и главнокомандующего. Некоторые отчеты совпадали полностью, между другими была внушительная разница.

Кайдзё Дзиэтай остался доволен результатами проверки и способом, которым Белл ее осуществил. После этого из третьего заместителя Бранвен стал вторым. Теперь он мог позволить себе трехкомнатную квартиру на верхнем уровне, — все равно за нее платил Совет Обороны, — кухарку и уборщика, пожилую супружескую пару. К сожалению, о походах к грешным девицам пришлось забыть. Бранвену недвусмысленно дали понять, что это не украсит облик одного из самых высокопоставленных офицеров Синрин.

В таких условиях оставалось либо жениться, либо завести хотя бы официальную наложницу. Жречество это и не одобряло, тем не менее, так поступали почти все, кому позволяли средства. Бранвену они позволяли, офицер с изумлением смотрел, как прирастает личный счет. Полгода инспекций утроили его сбережения, а эти деньги никто не собирался у него отнимать. Главнокомандующий на вопрос о том, что делать с полученными взятками, посмеялся от души.

— Ты меня потрясаешь. Сколько лет занимаю свой пост, ни разу не слышал подобного вопроса. А что ты можешь сделать? Перевести на счет штаба как подарок от анонимного благодетеля? Боюсь, наши бухгалтера умрут от изумления, так что лучше не надо. Считай это честно заработанным денежным поощрением…

Кайсёхо Белл понял, что в очередной раз промахнулся. Больше он глупых смешных вопросов не задавал, но примерно пятую часть неправедных доходов потратил на подарок для главнокомандующего. Тот коллекционировал книги, выпущенные на настоящей бумаге в те времена, когда на Синрин еще были леса. Два адъютанта оббегали все столичные антикварные лавки, но нашли отлично сохранившийся экземпляр.

Сборник забавных историй о мудрых жрецах, глупых торговцах и беспутных ворах от души порадовал старика.

— Это же настоящее чудо, Бранвен! Не знаю, как тебя и благодарить… порадовал меня, порадовал.

Оказалось вдруг, что дарить подарки — не только обязанность, но и настоящее удовольствие. Кайсёхо Белл проштудировал очередные пособия по этому деликатному вопросу. Там говорилось, что подарки старшим должны делаться с максимальной щедростью, а младшим — так, чтобы показать расположение, но не слишком смутить и ввести в расходы, если младший захочет ответить подарком равной стоимости. Так просто, так изящно. Бранвену понравилась эта наука, и вскоре оба адъютанта обзавелись ручками с золотыми перьями, а секретарь — стеклянным пресс-папье, редкой антикварной штучкой.

— Жить хорошо, а хорошо жить — еще лучше, — констатировал Бранвен Белл однажды утром.

17

Пани директор, генералмайор Арья Кантор нажала на кнопку, и дверца шкафа затянулась поблескивающей зеркальной пленкой. Новая технология, побочный продукт исследований. Каким образом биофизики, занимавшиеся вовсе не силовыми полями, вышли на эту идею, Арья не представляла. Кажется, совершенно случайно. Кого-то замучил яркий солнечный свет, и он наскоро набросал чертеж для институтской мастерской, а там уже оказалось, что это некая принципиально новая схема. Изобретатель клялся и божился, что читал про подобное устройство в детстве, в журнале «Техника — юношеству», однако оказалось, что сделано открытие и изобретено нечто принципиально новое.

Кто бы там что ни открыл, а зеркала получились превосходные. Крошечная, с палец, коробочка прилеплялась на окно, дверцу шкафа или стену, и, питаясь от стандартной батарейки, давала поле, чья проницаемость и отражающие свойства регулировались двумя верньерами.

Перед зеркалом стояла невысокая, лишь на пару сантиметров выше нижнего края нормы для поступающих в авиационные училища, женщина. Короткая «курсантская» стрижка, одна и та же на протяжении двадцати лет. Черные волосы, завивающиеся надо лбом и на затылке в крупные натуральные кольца. На висках седина. Красить волосы Арья считала признаком дурного вкуса. К тому же, даже седина не убеждала собеседников, что ей не двадцать пять, а уже тридцать пять. Белая кожа с ярким румянцем, без единой морщинки. Плоский живот, стройные бедра. Девочка…

«Не девочка, но публичная фигура», — улыбнулась отражению Арья. Супруга президента. Первая жена государства, как ляпнул в новостях какой-то идиот. Арья вежливо поинтересовалась у директора канала, что именно хотел сказать диктор, и больше про того никто не слышал. Заместитель министра обороны по научным исследованиям. Глава НИИ, разработавшего меры по борьбе с эпидемическим ухудшением психического здоровья населения. Спасительница отечества, супруга спасителя отечества…

Арья скривила губы и сплюнула в стоявшую рядом урну.

Хороши спасители, хороши меры. Добавлять в питьевую воду фенибут умели еще предки, чем и пользовались во время космических перелетов. В этом все открытие и состояло — кто-то раскопал в стародавних архивах методику и рекомендованные дозировки. Прессе, конечно, сообщили совсем иное — дескать, недавно разработанные сочетания витаминов и ГАМК обладают целительным эффектом.

Планета, поголовно сидящая на транквилизаторах.

Вызов на ковер к господину президенту пробуждал желание сделать пару глотков воды из-под крана. Без серьезного повода начальник и супруг дергать ее не станет, все мелочи можно обсудить по коммуникатору или дома. Значит, опять что-то случилось.

Оказалось — случилось такое, что и в голову никому прийти не могло. Арья раз пять перечитывала напечатанное на трех листках крупным шрифтом.

— Это шутка такая, да? — спросила она наконец.

— Нет, — поднял больные несчастные глаза Анджей. — Это не шутка. К сожалению, это сущая правда.

Половина информации пришла с вольнинских баз ПКО, вторую половину передали синринцы. Некий ретивый изобретатель придумал принципиально новый прибор для наблюдения за космическим пространством в планетной системе, где кружили по своим орбитам и Вольна, и Синрин. Суть устройства Арья не уловила, но принципиальным это не было. Юмор состоял в том, что при сканировании якобы пустого пространства синринские наблюдатели обнаружили не ловко замаскированные крейсера Вольны, а то, что осторожно было названо артефактами.

Из доклада следовало, что артефактами этими буквально забит астероидный пояс. Фактически, артефакты сами по себе составляли пояс, точнее, цепь бусин, в которых редкие астероиды смотрелись инородными телами. Видимые только при просвечивании определенным излучением «бусины», диаметром от четырех до двадцати километров, вращались вокруг солнца и чувствовали себя вполне вольготно.

Авторы открытия, проявляя излишнее исследовательское рвение, решили подойти к объектам наблюдения поближе и, просвечивая их так и эдак, дали понять владельцам артефактов, что те обнаружены. Результаты последовали немедленно. Научный бот в долю секунды был перемещен — неведомым образом — на миллионы километров к солнцу, почти к самой Вольне. Появление бота «из ниоткуда» было зафиксировано наблюдателями обеих планет.

Через шесть часов на стол перед президентом Вольны и верховным жрецом Синрин легли совершенно идентичные послания, тоже возникшие из ниоткуда. Физики обеих планет подняли настоящий вой вокруг материала. Серебристо-белые листы, согласно результатам анализа, состояли из металла, который можно было бы назвать чистейшем плутонием. Вот только радиоактивным он не был, на воздухе не окислялся и не крошился. Однако, все прочие анализы говорили — плутоний, и ничем другим серебристый материал быть не может. Вероятно, подвергнут неизвестной обработке.

Президент и верховный жрец взвыли в первую очередь по поводу написанного, точнее, неизвестным способом вытравленного на листе.

«Такого-то числа такого-то месяца и года (один и тот же день по календарям Вольны и Синрин, через неделю от момента получения) на (название планеты) сообществом Прагмы будет произведен поиск и отбор кандидатов в члены Сообщества. Любые попытки воспрепятствовать ему будут расценены как агрессивные действия против Сообщества Прагмы. Командор первой ветви обороны Прагмы».

Получив отчеты физиков, президент и верховный жрец практически одновременно бросились организовывать сеанс связи с руководителем другой державы. Восьмисотлетние распри были забыты. Обменявшись церемонными изысканными оскорблениями, оба государственных деятеля витиевато признались друг другу, что ни хрена не понимают, что делать — не знают, но неплохо бы заключить пока что мирный договор, потому что дружить против загадочной Прагмы представляется самым конструктивным. Разумеется, на выгодных для обеих планет условиях, не ущемляющий ничьих прав и достоинства, но… договор определенно необходим.

В качестве жеста доброй воли синринцы безвозмездно передали чертежи своей аппаратуры, позволявшей обнаруживать вражьи артефакты.

При этом оба верховных государственных деятеля лично прибыть на переговоры отказались, и Арья прекрасно понимала, почему. Сам договор был далеко не самым важным на данный момент. Пока что никто никому в спину и без договора бить не собирался. Плутониевые записки навели обоих на мысль, что перед ними — культура, стоящая на несопоставимо высоком уровне развития, а текст на записках давал понять, что гуманизм высокоразвитой расе не свойственен.

Куда важнее было лихорадочное создание аппаратуры, зондирование артефактов, приведение космических флотов и орбитальных станций в боевую готовность… короче, и у президента, и у жреца впереди была бессонная неделя. Каждая держава имела стратегический план на случай встречи с иным разумом, и оба плана не оставляли главам государства ни единой свободной минутки.

— Ты привезешь мне этот договор, — сказал Анджей. — На это у тебя есть трое суток.

— Почему я? — ощетинилась Арья. — Я не дипломат!

— Да пошли твои дипломаты… Мне не рассусоливать надо, а дело делать. Синринцы тоже не дипломатов посылают. Один — кайсё, заместитель Синрин Кайдзё Дзиэтай, то есть, в их иерархии равен тебе. Второй — культурный консультант, психолог по образованию. У тебя тоже будет консультант, только культуролог. Шаблон договора уже составлен. Вот, на досуге почитаете, что у нас на обоих есть, — на стол перед Арьей легла тонкая папка. — Вам будет дан постоянный канал связи и любые специалисты. Подпишите договор — и назад…

— Слушай, солнце мое ясное, — поднялась из кресла, стоявшего перед столом, Арья. Охранник тут же сделал шаг вперед, но Анджей дал ему отмашку. — Я не культуролог, но и мне ясно, что на переговоры с Синрин нужно посылать мужиков. Ты скандала хочешь, да? Спровоцировать их? А потом свалить все на меня, а меня под трибунал, чтоб к ним подольститься, а ты весь в белом к новой пассии?

— Баба, — констатировал президент с улыбкой. — Сварливая ревнивая баба. Судя по анализу досье этих хвостатых — именно то, что нужно. Редкий случай, когда я выбирал не сам, а опираясь на мнение специалистов. Из всех, кого можно отпустить с планеты, ты — идеальная кандидатура. Не обольщайся, это не комплимент. Большей стервы во всех министерствах просто нет…

— Я тоже тебя люблю, — с привычным сарказмом ответила Арья. — Я привезу тебе этот долбаный договор.

Перелет с поверхности до орбиты занимал четыре часа, а с орбиты до выбранной для переговоров базы — семь. В челноке еще была возможность почитать, и Арья раз за разом перелистывала странички, вглядываясь в смазанные снимки, переданные с Синрин, и в скупые строки сведений, собранных спецслужбами Вольны. Где-то в другом челноке сейчас точно так же изучали ее личное дело, подбирая выгодную стратегию общения, прикидывая, о чем стоит и не стоит говорить.

В курьерском корабле уже было не до чтения. Арью вдавило в ложемент; громоздкий противоперегрузочный скафандр снимал часть неприятных ощущений, но заставлял чувствовать себя насекомым, попавшим в тарелку сиропа. Просчитывая варианты действий, она гадала, кто же будет консультантом, удастся ли найти с ним общий язык. На планете ей этого не сообщили, сказав, что кандидатура спешно утверждается заново, потому что с первоначально назначенным сотрудником случилась какая-то непредвиденная беда.

Арья через силу усмехнулась, хотя двигать затекшими губами было тяжело. Обычно беды «случались» с теми, кто слишком упорно противодействовал пану президенту Кантору. Самые разные и вполне естественно выглядевшие беды — авария, сердечный приступ, нападение молодежной банды… С теми же, кто Анджею был дорог или интересен, бед не случалось. Он умел «прикрывать» своих близких и доверенных лиц. Почти всегда. Исключения можно было пересчитать по пальцам.

За последние пять лет — всего два исключения: жена и дочь, и почти одновременно с ними Давенант, борец с наркоманией. Если верить Анджею, обе ситуации — дело рук одного и того же коварного специалиста, почти равного Кантору по силам; однако ж, после этого таинственный вредитель никак себя не проявлял, и Анджей говорил, что тот отошел в мир иной, исчерпав запас сил. Арья знала, кто на самом деле виновен в первом случае, и подозревала, что Давенант не входил в число лиц, охраняемых Кантором. Может быть, даже совсем наоборот.

Эта трагическая потеря Анджею была только на руку. Две харизматические фигуры у одного президентского кресла не ужились бы никогда. Каждый — прирожденный лидер, фанатик и трудоголик. За одним стояла армия, за другим не только столичная богема, но вдобавок многие сотрудники столичных министерств и ведомств. Удачное покушение, и из двух равных кандидатов остается только один. Пятое покушение за год, удавшееся благодаря сущей мелочи, случайности, которую никто не мог предусмотреть.

Смена персоны консультанта — очередная «случайность»? Арье вдруг стало холодно и неуютно, несмотря на то, что в скафандре куда легче было свариться, чем замерзнуть. Она с трудом понимала, почему сравнивает два на первый взгляд ничем не связанных случая, один — государственного масштаба, другой — сущую мелочь. Чисто интуитивное, ничем не обоснованное ощущение, что между событиями есть связь. Неприятное ощущение…

Женщина иногда ощущала, что обладает неким необычным даром, сверхзнанием. Она всегда чувствовала, кто именно ей звонит — Анджей, секретарша, заместитель, начальник службы безопасности, посторонний. Знала, когда в электронный почтовый ящик пришло новое сообщение, а когда в него можно не заглядывать. Ощущала, где именно на дороге будет пробка, опережая сведения с правительственного спутника.

Кто же все-таки убрал Давенанта? Прежнее правительство или Анджей? И почему давнишняя история вспоминается сейчас, почему внутренний голос кричит, требует вспомнить все детали?

По жене и дочери Анджей скорбел совершенно неподдельно, тихо и безнадежно. Фотография обеих всегда стояла на его рабочем столе, и иногда Арья видела взгляд, устремленный на нее. Слепой, не видящий ничего, кроме двух лиц в тонкой черной рамке, потерянный. Казалось, что зрелый мужчина пятидесяти с лишним лет вот-вот задаст вслух наивный детский вопрос «зачем вы меня оставили?». Арья знала, что только благодаря этой аварии стала женой президента.

«— Когда я узнал об их гибели, я сел и начал считать на пальцах, сколько у меня осталось близких людей. Не надежных помощников, не преданных соратников. Людей, рядом с которыми я могу спокойно заснуть. Получилось — трое. Ты, Коста и Олег. Роскошный багаж для сорока восьми лет, черт побери. Я все искал равных себе по способностям, таких, для кого не надо делать скидки, все верил в любовь и дружбу только между равными. Доискался… Тогда я понял, что не хочу потерять хотя бы вас троих.

— Твоя жена была экстрой?

— Нет. Но я хотел считать ее единственным исключением. На самом деле, это просто страх. Страх перед отношениями с тем, за кого постоянно в ответе, кто сам не может защитить себя. Оказалось — я и этого не могу, я не всемогущ. Тогда стало уже все равно… лучше понять свое место поздно, чем никогда, правда?

— А Давенант? Он не был близким?

— Боливару не снести двоих…»

Разговор вертелся в памяти уже который час. Тогда, три года назад, Арья не знала смысла фразы, которой муж прервал явно неприятный для него разговор. Чтение рассказа, с трудом найденного в информатории, навело ее на некие размышления.

Но какое отношение это имеет к теперешней миссии? Почему эпизод давно минувших дней волнует больше, чем система, набитая артефактами, записки на чистом плутонии и загадочное Сообщество Прагма?

18

— Итто кайи Наби, на вас возлагается самая ответственная миссия на этих переговорах. Вы должны не только обеспечить подписание договора на условиях Синрин, но и заложить основу для дальнейшего сотрудничества. В интересах нашей державы. Вам будут предоставлено все необходимое содействие.

Фархад кивнул, потом передернул плечом и поправил воротник мундира. Мани-рану закончил официальную часть и перешел к неофициальной. Оба слишком долго знали друг друга, чтобы разговаривать языком приказов.

— Не мне тебя учить, не мне тебе и объяснять, что ты должен сделать. Нам нужен не только договор о прекращении военных действий. Нам нужна Вольна. Вся и целиком.

— Вся и целиком, — Фархад с удовольствием покатал на языке слова. — Я понимаю, что эти переговоры — только повод…

— Только начало.

— Я хотел сказать, только повод для моей отставки или трибунала.

— Что заставляет тебя так думать?

— Я всего лишь итто кайи. Армейский психолог. Маленькая фигурка на большой доске. А вот мои враги — большие, серьезные фигуры. Сметут и не заметят.

— Какие еще враги, Наби? — Мани-рану подался вперед, с удивлением глядя на офицера.

«Крючок впился, теперь можно немножко потянуть. Потянуть время…»

— Маленькой фигурке не стоит упоминать имена больших фигур, даже это может их сгубить. Ничтожный не смеет хулить великих.

— Хватит, Фархад. Назови эти имена.

— Только повинуясь вашему приказу, я осмеливаюсь на этот шаг. Вверяю свою дальнейшую участь вашей воле, — скромно опустив взгляд, продолжал играть на нервах Верховного жреца итто кайи Наби. Но дальше тянуть было нельзя, и он, подпустив в голос обаяния и обиды, перешел к делу. — Кайсё Абатуров — один из них.

— И чем же всего лишь итто кайи привлек внимание кайсё?

— Отказался жениться на его дочери. Джереми Симпсон, председатель Совета Обороны.

— С этим-то ты что не поделил?

— Совет Обороны принял мою программу обследований, а не его сына. Ваш помощник, жрец Абри.

— Абри?! Он тут при чем? Да я от него слова дурного про тебя не слышал, напротив, он постоянно хвалит тебя…

— В этом-то все и дело, — скосил глаза в угол Фархад.

— Ты хочешь сказать, что в моем окружении… — задохнулся от негодования Мани-рану.

Итто кайи Наби пожал плечами, изображая свою полную непричастность к любым выводам и умозаключениям Верховного жреца.

— Я хочу сказать только одно: его чрезмерная и неадекватная благосклонность привлекает ко мне внимание завистников.

— Чего ты хочешь, Фархад? Причисления к кругу Благих Заступников?

— Я еще жив, слава Ману. Я хочу нечто округлое, золотистого металла, носимое на среднем пальце…

— Если ты не перестанешь кривляться, я начну подозревать, что устремления Абри имеют свои причины.

— Какие устремления? Я ни о чем подобном не говорил. Я имею в виду кольцо. Ваше кольцо. Как знак моих полномочий.

— Вообще-то я планировал передать его кайсё Беллу… — неуверенно проговорил жрец. — Но…

— Бранвену Беллу? Такому снежноволосому?

— Ты его знаешь?

— Он родился в доме моего отца, кажется, сын механика или уборщика. Не помню точно. Мы пару раз встречались еще в студенческие времена. Приятный в некоторых отношениях человек, очень развитый для своего происхождения.

Мани-рану тяжело вздохнул и отвернулся к настенному панно, висевшему справа от стола. За последние годы он здорово сдал. Всего на пару лет старше Фархада, но итто кайи Наби казался его сыном или, на худой конец, племянником. Хотя, может быть, дело было в самом офицере Наби. Фархад стоял на пороге двадцатилетия, но в теперь казалось, что каждый прожитый месяц убавляет ему по половине года.

Каждая новая игра была увлекательнее прежней. В игру «получи колечко» Фархад играл с особым удовольствием. Он предвкушал выражение лица кайсё Белла, который вместо кольца получит благословение и пожелание удачи, а потом обнаружит, кто в команде обладает высшими полномочиями. Всего лишь итто кайи, младший, а не старший офицер. Очаровательная с точки зрения психологии ситуация: итто кайи отдает приказы самому кайсё, а тот не смеет возражать. Интересно будет пронаблюдать за ним…

Жрец с еще более долгим и глубоким вздохом снял с руки кольцо, поставил на ребро и подтолкнул к Фархаду. С легким звоном кусочек золота прокатился по каменной столешнице и упал в подставленную итто кайи ладонь.

— Ой, что это? — рассмеялся Фархад. — Какое красивое!

— Вы свободны, итто кайи Наби. Дальнейшие инструкции получите у жреца Абри, — в голосе Мани-рану теперь слышался легкий сарказм с примесью злорадства. — Помни, что я сказал.

Фархад отлично чувствовал, когда пора прекращать игру. Точнее, переходить к стадии полной покорности, благонравия и чинопочитания. Он поклонился вполне уставным образом, отдал честь и вышел из кабинета четким строевым шагом. Любого матроса за такую строевую подготовку, конечно, выпороли бы, но на ковре у жреца выглядело эффектно.

Абри, которого, по правде говоря, Фархад помянул ради красного словца, уже ждал у дверей с ворохом папок и дискет. Под мышкой он держал портативный компьютер.

— Здесь полная база данных, — пояснил Абри, вручая консультанту легкую плоскую машинку, потом протянул папки. — А эти материалы нужно прочитать здесь. Копирование запрещено.

Мягкая улыбка, чуть заискивающий взгляд. Фархад говорил с ним лишь дважды, и получасовой задушевной беседы хватило для возникновения между обоими ревнителями веры искренней дружеской привязанности. Жрец Абри получил все, чего хотел — бесплатную консультацию и выражения самого глубокого расположения. А если он был столь глуп, что раскрылся, позволив читать себя, как детскую азбуку… что ж, сам виноват. Скрытность — удел сильных. Умный человек не нуждается в лести и добреньких словах от первого встречного.

Итто кайи Наби уселся в кресло, потребовал принести ему горячий обед и бокал вина, закинул ноги прямо на стол в приемной и погрузился в изучение документов. Служка с подносом едва не споткнулся, увидев этакое непотребное зрелище. Фархад помахал ему рукой — отвали, мол. Но когда плотная занавесь, отделявшая кабинет Мани-рану от приемной, дрогнула, моментально убрал ноги со стола и принял самый что ни на есть деловой вид.

Такие фокусы его развлекали в свободное от основных занятий время.

Фархад ушел в армию, отказавшись от постов и карьерных перспектив. По собственной вине лишившись семьи, он не мог начинать все сначала на том же месте. Можно было починить дом, жениться вновь, наплодить детей, но уже ясно было: он проклят. Наказан за давнее преступление: за убийство жреца. Теперь все, чего он ни коснется, будет умирать под его руками. Армия — идеальное место для таких, как он. Но единственная предложенная ему должность — психолог на орбитальной базе — оказалась ерундой. Никто не давал ему в руки оружия и не ставил лицом к лицу с врагом. И вот, наконец, настоящее задание.

В папках оказалась полная чушь. Таблицы цифр, совершенно секретная статистика, данные по произведенному вооружению и энергии, приросты, убыли, кривые и синусоиды. Фархад милостиво оставил занудные графики и схемы кайсё Беллу. Он настоящий кадровый военный — пусть считает, планирует и размышляет над стратегическими вопросами. Скромному консультанту это совершенно не интересно. Он работает с людьми, а не с цифрами.

И недаром его считают мастером тонкой интриги…

Фархад Наби с интересом погрузился в чтение материалов, посвященных жене президента Вольны. Высокопоставленная шлюшка, ничего не скажешь. Красива, если привыкнуть к тому, что овальное лицо с упрямо выставленным подбородком окружает ворох черных кудрей. Впрочем, пострижена достаточно коротко. От этого еще больше похожа на грешную девицу с нижних уровней.

Интересную персону отправили вольнинцы на переговоры, ничего не скажешь. Бывший штурман истребительно-штурмового полка; впрочем, летала и на бомберах. Предположительное участие в двух акциях на территории Синрин. Списана по болезни, занималась научной работой (уже смешно), в тридцать лет вышла замуж за президента Кантора, продолжила научную работу. Заместитель министра обороны — уже даже не смешно, а весьма грустно. Баба, командующая мужчинами вместо того, чтобы рожать детей супругу — мерзость. А вот детей у красотки нет. Типичная женщина Вольны. Интересно будет встретиться с ней лицом к лицу, поставить ее на место. Если у мужа не хватает сил — отчего бы ему не помочь?

Промотав первые страницы досье, Фархад начал просматривать куда более важные, чем выдержки из биографии, материалы. Сведения от агента были получены три года назад по счету Вольны, потом деятельность его трагически прервалась, как и полусотни других агентов, но свою последнюю работу он выполнил на совесть. Специалист высокого уровня обработал терабайты информации и составил очень детальный психологический портрет Арьи Кантор.

На некоторые моменты Фархад обратил особое внимание.

«Низкий уровень стрессоустойчивости. Возможны эмоциональные срывы. Высокий уровень невротизации. Реактивная депрессия в анамнезе. После трех лет комплексного лечения отмечена стойкая ремиссия… Дата совпадает с изменением семейного положения, что позволяет (?) предположить причину возникновения заболевания. Тип: тревожно-застревающий».

Фархад улыбнулся и облизнул губы. На блюдце лежала карамель, а на коленях у Фархада — куда более сладкая вкусная конфетка.

— Вам пора отправляться на стартовую площадку, — отвлек его от размышлений припершийся так не к месту Абри. — Охрана вас проводит. Я распорядился отправить курьера в вашу квартиру, так что не беспокойтесь о багаже. Вещи упакованы и догонят вас на спутнике.

— Должно быть, вы получили бездну удовольствия, копаясь в моем грязном белье, — подмигнул ему Фархад и замер, с наслаждением наблюдая смену выражений на лице жреца, изменения в его осанке.

Непонимание. Недоумение. Обида. Ярость. Гнев. Яростно сжатые кулаки. Побледневшие губы, беззвучно шепчущие слова молитвы. Деланное спокойствие. Бессилие.

— Желаю вам удачи, итто кайи Наби, — почти ровным голосом выговорил Абри.

Фархад снисходительно покивал. Пусть жрец — правая рука Мани-рану, ему придется снести эту выходку. Когда консультант вернется с подписанным вольнинцами договором, никто не посмеет упрекать его за злые шуточки и мелкие оскорбления. Абри будет долго и тщетно гадать, почему друг так поступил с ним, за что унизил. А если жрец решит пожаловаться Мани-рану… о, это будет действительно забавно, жаль, не удастся увидеть своими глазами.

Материалы по второму участнику переговоров итто кайи Наби получил уже по дороге на базу. Перекачал на компьютер, расшифровал пакет данных личным ключом. Еще не лучше. Должно быть, вольнинцы вовсе не настроены на конструктивное решение проблемы. Хотят протянуть время, планируют сговориться с загадочным Сообществом Прагма. Вполне в их духе, но Фархад не сомневался, что, стоит всей четверке оказаться лицом к лицу, как переговоры пойдут по выбранной им дорожке.

Намечалась большая игра. Лучшая из игр, затеянных Фархадом Наби.

19

Аларье Новак позвонили на второй, правительственный коммуникатор. Плоская черная коробочка, позволявшая пользоваться закрытой линией связи, оживала раз в год. Определитель на нем не работал, поскольку правительство применяло скользящий перебор номеров, и, нажимая кнопку приема, женщина не знала, кого именно услышит — очередного секретаря или персонально пана президента.

Она смутно надеялась, что звонит секретарь. Пана президента она ненавидела до зубовного скрежета, и каждый разговор, по ощущениям, стоил ей пары лет жизни. Лицом к лицу они встречались всего дважды, и каждый раз Аларье казалось, что президент Кантор стремится загнать ее в могилу. Каждая реплика втыкала осколок стекла под ребра, пыталась доковыряться до сердца.

Все дело было в первой фразе первой встречи. Тогда, пять лет назад, он поднялся в сопровождении целого десятка военных чином поменьше в квартиру Глора, развернул рыдающую Аларью к себе, приподнял ее подбородок рукой, затянутой в перчатку, и произнес фразу, которую женщина запомнила навсегда.

Аларья не умела прощать и не считала это недостатком.

Звонил глава дипломатического ведомства. Суть приказа — в течение часа собрать личные вещи и прибыть в Синюю Башню для инструктажа — была не менее оскорбительна, чем тон, которым руководитель совсем другого подразделения правительства обращался к правительственному консультанту по проблемам молодежи. Женщина попыталась возражать, но главный дипломат передал трубку кому-то из подчиненных, и Аларья узнала много нового и интересного. Что объявлено военное положение, что она мобилизована согласно положению в списке первого эшелона, и что в случае невыполнения приказа придется пообщаться с военным трибуналом.

— Что случилось-то? — изумилась она. — И почему я узнаю об этом только сейчас?

— Личную почту надо регулярно читать. Хотя бы правительственную… — ответила неведомая стерва из дипломатов и отключилась.

Аларья просмотрела текстовые сообщения на коммуникаторе и обнаружила, что действительно ухитрилась пропустить сообщение. Мощность сигнала на браслете она давно свела к минимуму и банально проспала едва заметную оповещающую вибрацию. С планом «Рассвет над рекой», как некий штабной романтик зашифровал ситуацию встречи с иным разумом, она была ознакомлена года четыре назад и вместе со всеми присутствующими похихикала над названием, над ситуацией и над инструкциями. Сама идея казалась пошлым порождением фантазии перестраховщика, насмотревшегося дешевых космоопер.

Теперь, надо думать, кто-то перепил водки, и ему привиделись зеленые человечки. А потому Аларья должна бросать все дела, собирать вещи и отправляться невесть куда, невесть зачем. Не иначе как проводить для зеленых человечков экскурсии по достопримечательностям столицы? «Это памятник первым колонистам, это — памятник героям обороны планеты, это — мемориальный комплекс борцов с эпидемией мутировавшего гриппа, а это пан президент Кантор, памятник напрасным надеждам на преобразования…».

В Синей Башне ее обрадовали еще сильнее, сообщив, что отныне она является консультантом по межкультурным коммуникациям дипломатической миссии, которая будет вести переговоры с миссией Синрин. Инструктировал ее глава дипломатического ведомства. Его Аларья видела второй раз в жизни. Первый раз они пересеклись на расширенном заседании правительства и немедленно возненавидели друг друга. Аларья дипломата — за воинствующую самоуверенность в вопросах синринской культуры; дипломат Аларью — за нелицеприятное указание на количество ошибок в деятельности группы дипломатов, проваливших задание. После трехсотстраничного анализа допущенных промахов в правительстве стали прислушиваться к ее словам.

— Вы хотите сказать, что я — лучший специалист по этому вопросу?

— Нет, — с видимым удовольствием разочаровал ее дипломат. — Лучший специалист попал в аварию по дороге сюда. Вы — единственный свободный… гхм, специалист, если можно так выразиться.

— Я столь же высоко ценю ваши профессиональные качества, — улыбнулась Аларья.

Приятную пикировку можно было бы продолжать очень долго, но тут появился их величество диктатор, он же пан президент, и противная сторона получила количественный и качественный перевес. Президент был не из тех мужчин, которых можно поставить на место парой фраз. Невероятная самоуверенность окружала его ледяным щитом, с которого соскальзывали все попытки уязвить или задеть.

— Милая барышня, — продемонстрировал ряд безупречно ровных зубов Кантор. — Мы все ценим ваше остроумие, даже если оно переходит в прямую стервозность. Надеюсь, вы сумеете продемонстрировать его синринцам и предстанете перед ними во всеоружии. Уповаю на то, что вы давно никого не кусали и весь запас яда при вас.

— Отчего бы не послать тогда змею в коробочке?

— Вы предлагаете упаковать вас в коробку?

Аларья плотно сжала губы, зная, что щеки вспыхнули алым. Краснеть она так и не отучилась, а проклятый румянец проступал через любую косметику.

— Пан Залесский, оставьте нас, — махнул рукой президент.

Теперь в комнате остались лишь трое, причем охранник проходил по разряду мебели. Члены правительства привычно не замечали личную охрану. При них ели и спали, скандалили и трахались; охранники всегда были рядом, немые, неслышные, но готовые вмешаться, если подопечному угрожала какая-то опасность. Аларье казалось, что она одна видит в бесстрастных фигурах в бежевой форме живых людей.

— Аларья, я не буду спрашивать, за что вы меня ненавидите. Это ваше личное дело, — помолчав, сказал Кантор. — Я знаю, что ваша неприязнь ко мне не распространяется на наше общее государство. То, что происходит сейчас, угрожает именно ему. Причем это угроза из разряда тех, что может смести всех нас, как пылинки со стола. Действуйте не мне назло, а в интересах Родины. Это моя, если угодно, личная просьба. Мольба…

— Почему же я, пан президент?

Кантор отошел к окну, сквозь жалюзи глядя вниз. «Надо же, — подумала вдруг Аларья. — Охране все же удалось отучить его от дурацкой манеры высовываться из окна». Рука лежала поверх пластиковых плашек, не раздвигая их. Запястье, стиснутое длинной элегантной манжетой рубашки. Голубой полупрозрачный камень, вольнинский топаз, в запонке — так изящно и старомодно…

— Потому что именно вас выбрали из списка кандидатов психологи. Потому что вы умная женщина, — казалось, что он говорит с окном. — Потому что вы едва ли захотите неприятностей родной сестре.

— Вы посылаете меня вытирать сопли своей жене? — вскинулась Аларья. — Спасибо за доверие, нельзя ли отказаться?

Президент повернулся от своего окна, оперся руками на стол. Теперь глаза обоих были на одном уровне, и женщине захотелось заслониться от взгляда Кантора. В идеале — свинцовой пластиной толщиной в полметра, и то новоназначенная консультант-культуролог не была уверена, что пластина устоит.

— Вы знаете, что такое терять близких, Аларья?

— Знаю, господин президент, — почти ласково ответила она, чувствуя, что голос леденеет до температуры сжиженного азота.

— Я надеюсь, что вы не захотите испытать это чувство вновь.

— Вы мне угрожаете? — опешила Аларья.

— Вы с ума сошли?! — не меньше удивился Кантор. — Я говорил только о том, что и у вас, и у меня остался лишь один близкий человек. Арья. Моя жена и ваша сестра. Я на переговоры отправиться не смогу. Не отправлять ее не могу тоже. Зато из трех равно годных кандидатур я выбираю вас. В надежде на то, что и патриотизм, и родственные чувства помогут вам справиться. Ясно?

— Давайте называть вещи своими именами. Если я не справлюсь, вы сделаете из меня виноватую, чтобы выгородить свою жену? Так?

Анджей вдруг рассмеялся, уселся в кресло, достал из кармана рубашки пачку сигарет, протянул ее Аларье. Она взяла, но отмахнулась от предложенной зажигалки, прикурила от своей, тоже села. Мужчина напротив смеялся, растирая виски, и оттого смех выходил мученическим, но искренним.

— Подозрительность — ваше семейное качество, — пояснил он через минуту и тут же закашлялся, подавившись дымом. — Это даже трогательно, черт возьми…

— Это благоприобретенное в ходе общения с вами. Единственно возможная реакция адаптации…

— Приберегите яд для синринской делегации. Желаю удачи! — попрощался президент, и Аларья поняла, что аудиенция окончена.

До старта челнока оставалось два часа, и у нее было время, чтобы просмотреть подборку материалов. Эпопею с посланием от Сообщества Прагма Аларья едва не сочла дурной шуткой и розыгрышем как раз в духе господина президента. Пришлось перебрать в памяти все замеченные отклонения от привычного хода вещей, их масштаб. Только после этого стало ясно, что подшутить надо всей планетой едва ли рискнул бы и Кантор, а потому история скорее всего правдива.

Она не могла быть ничем, кроме правды, ибо для вымысла была слишком бредовой и невероятной.

Аларья вновь и вновь перечитывала записку от командора первой ветви обороны. Несомненно, писал человек, хорошо знающий язык Вольны. Все слова употреблены верно, правильно расставлены знаки препинания. Можно ли одновременно владеть языком и не чувствовать интонацию? Должно быть, можно. Когда она учила язык Синрин, то постоянно делала ошибки именно в интонациях; в результате приказ звучал униженной просьбой, а вежливость — командой.

По меркам Вольны послание было написано с оскорбительной категоричностью. Аналитики сделали из этого несколько выводов, и основным стал «диктат с позиции силы». Нужно ли понимать это именно так? Возможно, текст составлял не человек, а некое переводящее устройство. Тогда вполне вероятно, что на интонации не стоит обращать внимания. Но от смысла никуда не денешься. Некое неизвестное сообщество планирует произвести отбор населения… Куда и зачем?

Женщина отложила папку и задумалась. Дипломатическая миссия. Работа с синринцами. Не первый контакт с ними, и не первый случай, когда от нее требуются услуги консультанта по межкультурным коммуникациям, но до сих пор такой ответственности на нее еще не ложилось. Президент ошибки не простит; да и Аларья сама себе ошибки не простит. Слишком многое поставлено на карту. Правительство Синрин должно стать лучшим другом правительства Вольны. Только так, и никак иначе.

Синринцы коварны и упрямы, лгут в лицо и всегда действуют под девизом «наше благо превыше всего». Увидев для себя минимальную выгоду в объединении с новой силой, нарушат любой договор. Они не считают договоры, заключенные с «еретиками», хоть к чему-то обязывающими. Однако есть козырь, туз в рукаве, который может в корне изменить их позицию.

Аларья вызвала из памяти коммуникатора свою работу по первым десятилетиям колонизации обеих планет. Пожалуй, это должно сработать…

Вместо текста перед глазами стояло лицо Анджея Кантора, говорившего о своей жене. Аларья знала, что зависть — дурное чувство, удел убогих и неполноценных, но ничего не могла с собой поделать. Она отдала бы десять лет жизни за один день, прожитый рядом с кем-то, кто любил бы ее столь сильно.

Сестра опять обошла Аларью во всем.

20

— Привези нам договор, Бранвен, и через три месяца ты займешь мое кресло.

Вот так — просто, без недомолвок и намеков. Нет нужды гадать и истолковывать слова и жесты Синрин Кайдзё Дзиэтай, Главнокомандующего Военно-космическим флотом Синрин. Традиция назначения преемника самим Кайдзе Дзиэтай свята и нерушима. За все пятьсот лет существования Сил Самообороны Синрин она не нарушалась ни разу. Уходящий Кайдзе Дзиэтай называет имя нового главнокомандующего, и Совет Обороны принимает выбранную кандидатуру.

— Если у нас будут эти три месяца, — позволил себе дерзость кайсё Белл. Ему нужно было прощупать ситуацию. — Если с нами не случится это… Сообщество Прагма.

Кайсё Белл получил информацию одним из первых, из рук главнокомандующего, и своей реакцией вызвал нешуточный гнев начальника. В Совете Обороны и штабе КФ царила паника, Верховный жрец требовал от армейцев объяснить, «что это такое и почему об этом до сих пор никто не знал», кайсё Абатурову, чьи ревностные подчиненные разворошили загадочный объект, светила скоропостижная отставка, а кайсё Белл позволил себе наглость отнестись к сюрпризу без волнения.

Разгадка неимоверной стойкости, проявленной кайсё Беллом, была проста. Он ничего не понял. Признаваться в этом главнокомандующему не стоило, но и в панику Белл впасть не мог. Не паниковалось ему нынче утром.

— А почему, собственно, все настолько обескуражены появлением этих «прагматиков»? — пожал он плечами в ответ на монолог о мальчишеской глупости и непонимании всей угрозы, которая… — Может, именно они помогут нам выиграть войну?

Главнокомандующий послал его так далеко, как хотел бы, да не мог послать Сообщество Прагму.

Спустя час Бранвен уже играл по общим правилам — делал взволнованное лицо, рисовал самые мрачные перспективы, строил домыслы о необоримой мощи противника. Кайдзё Дзиэтай хочет паники? Он ее получит. Притвориться не так уж и сложно — главное, внимательно следить за сменой настроений в штабе. Паникуют? Паникуем и мы. Грозятся закидать врага упаковками от снарядов? Закидаем, нет проблем. Боятся, что Вольна первой успеет стакнуться с новой силой? Будем бояться.

Может быть, из-за первоначального оптимизма и какого-то не совсем полного участия в бурной эмоциональной жизни штаба КФ, Совета Обороны и жреческого совета именно кайсё Белла решили услать подальше от суеты и беготни. Сам тот факт, что на переговоры с Вольной отправлялись не профессиональные дипломаты, а кайсё и консультант-психолог, говорил о многом. Единственный раз за долгие годы высшие круги Синрин решили поговорить с противником начистоту, без привычных уверток. Может быть, продавить свою позицию силовыми методами, но добиться результатов, а не поболтать палочками для еды в стакане воды, обменяться оскорблениями и разлететься в разные стороны.

Результат — горячо любимое кайсё Беллом слово. Вот его и послали за результатом, поставив в излюбленное положение «дырку в лацкане вертеть али с лестницы лететь». Бранвен не имел ничего против. Шаблон договора уже готов, теперь нужно убедить вольнинскую делегацию поставить подписи и печати, а там уж в ход пойдут другие аргументы. Пока что кайсё Беллу велели напирать на тезис «все мы принадлежим к одной расе и должны сплотиться против неведомой угрозы».

Белл слегка сомневался, что Сообщество Прагма состоит из представителей другой расы — уж больно с человеческой наглостью было составлено пресловутое послание, но подписать мирный договор значит остановить войну. До цели всей жизни оставался один маленький шаг.

Прочие требования — например, «действовать с максимальной дружественностью и открытым лицом», — Бранвену тоже нравились. Как можно интриговать против людей, чей уклад жизни принципиально расходится с твоим, он не представлял. Весь год перед получением звания кайсё Бранвен изучал вольнинский язык и обычаи, старался понять противника, но так и не смог постичь некоторых моментов. Каким образом можно хитрить с людьми, которые оскорбления считают комплиментами, а комплименты — оскорблениями?

— Что ответит министр обороны Вольны на фразу «у вашей жены стройные ноги»? — спрашивал преподаватель.

— Даст в морду, — предполагал кайсёхо Белл, и остальные ученики кивали.

— Попробуйте понять его менталитет, — качал головой преподаватель. — Его жена участвует в приемах, носит короткое платье и туфли, подчеркивающие стройность ее ног. Разумеется, это нравится ее мужу. Итак, что он ответит?

— Эээ… что ему приятно это слышать? — навскидку ляпнул Белл.

— Скорее всего. Или скажет, что ему они тоже нравятся.

— А попользоваться своей женой он не предложит? — не выдержал кто-то во втором ряду.

Засмеялась вся аудитория. Бранвену было не до смеха: он искренне пытался усвоить пресловутый менталитет, но каждая такая ситуация стоила головной боли. Тем не менее, именно Белл закончил курсы с отличием. Как любое дело, за которое брался по своей или чужой воле. Преподаватель написал ему роскошную рекомендацию, в которой подробно перечислял успехи Бранвена и его несомненную склонность к межкультурным коммуникациям. Отдельно отмечалось, что глубокое погружение в менталитет противника не дезориентирует кайсёхо Белла и не заставляет его относиться к образу жизни внешнего агрессора с излишней толерантностью.

Теперь эта рекомендация была извлечена из личного дела и лежала на столе между Бранвеном и главнокомандующим.

— За пятьдесят лет даже никто из дипломатов не получал подобные характеристики. Все оказывались либо слишком негибкими, либо… как раз ненужно гибкими. Кто-то не понимал ничего, другие понимали слишком многое и обольщались прелестями жизни на Вольне.

— Дураки несчастные, — пожал плечами Бранвен. — Может быть, вольнинцам и нравятся их порядки, они ж ими живут. Но наши люди по таким правилам выжить не смогут.

— Хорошо, что ты это понимаешь.

Гибкостью, даже умеренной, кайсё Белл не обладал и сам прекрасно об этом знал. Просто он не был лентяем сродни остальным. Ни одному из обучавшихся, кроме него, не пришло в голову, что можно прочитать и запомнить наизусть всю небогатую подборку вольнинской литературы, а потом оперировать сценами из нее, как аналоговыми схемами. Ничем от работы расчетчика это не отличалось, к тому же здорово походило на решение дифференциальных уравнений. Найди верную формулу, строку таблицы, алгоритм, подставь переменные и получи ответ. Почему у остальных это не выходило, Бранвен не понимал.

Если подставляешь переменные в шаблон, разве начинаешь относиться к шаблону с симпатией? Нет, просто пользуешься им. Сегодня одним, завтра другим. Несопоставимые величины — расчетчик и программа.

Единственной новостью, омрачившей радость от нового назначения, стало сообщение о том, что напарник из армейских психологов получил более высокие полномочия. Верховный жрец отдал ему свое кольцо, символ высшей государственной власти, и теперь каждое распоряжение консультанта эквивалентно приказу самого Мани-рану. Не слишком-то приятная ситуация, потому что официальный глава миссии все-таки Бранвен.

Узнав имя этого конкурента, кайсё Белл расслабился. Фархад Наби, ровесник и старый знакомый еще по детским и студенческим временам, да и потом Бранвен помог ему, склонив тогдашнего командующего базой «Нинтай» к поддержке кандидатуры нового жреца. Командующий убедил других командующих, те — своих родственников и однокашников в штабах, волна докатилась до Совета Обороны. Жреческий совет мог и наплевать на глас светских властей, но делать этого не стал — слишком шаткой была общая ситуация. Бранвен никогда не хвастался, что был одним из крошечных камушков, подтолкнувших огромную лавину.

Тогда его попросили — лично Фархад. Почти случайная встреча. Бранвен пришел навестить родителей и встретился с новым хозяином дома. Наби, казалось, был искренне рад встрече, успехам Бранвена и тому, что он занимает должность заместителя командующего «Нинтай». Последнее вскоре разъяснилось. Доктор Наби попросил невзначай заговорить с командующим и подсказал, как именно это нужно сделать.

Единственный раз, когда Бранвен решился на что-то подобное. Единственный и успешный. С тех пор они с Фархадом Наби не встречались, и даже если возникала мучительная потребность сказать пару фраз правильным тоном в нужное время, приходилось действовать самому. Тогда подсказка Фархада сработала идеально. Приятно будет вновь поработать с ним — теперь уже долго и в одной команде. Советы такого специалиста дороже чистого плутония, на котором писала свои записки Прагма.

В левой руке у Бранвена был портфель с особо ценными документами, подлежащими экстренному уничтожению в случае опасности. К счастью, приковать, по старому обычаю, дипломата к портфелю никто не додумался. В правой кайсё Белл держал распечатку древней книги, называвшейся очень актуально — «Пять столетий тайной войны», которую он собирался использовать как пособие по ведению переговоров. Судя по изобилию удивительных и непонятных названий, территорий, имен, книга была наследием терранских предков. Зато там четко и изящно повествовалось о работе дипломата и секретного агента, о том, что делали удачливые дипломаты, как добивались своих целей. Оставалось надеяться, что методы эти действенны и поныне. Все прочие инструкции, директивы, учебники и руководства он уже прочел и, как обычно, с первого прочтения запомнил наизусть.

Эту книгу Бранвен планировал прочитать по дороге. Семь часов лета на сверхскоростном курьерском корабле в положении лежа — не шутка; хорошо, что можно загрузить текст в память противоперегрузочного скафандра и превратить забрало шлема в монитор. Смешная конструкция — чтобы пролистнуть страницу, нужно нажимать на кнопку кончиком языка.

Книга неожиданно увлекла, хоть и посвящалась по большей части деятельности секретных служб, а не дипломатии. Тем не менее, Бранвен крепко задумался о том, что «с открытым лицом» и полностью искренне — не синонимы. О том, сколько ловушек и уловок подстерегает каждого, ступившего на шаткую лестницу дипломатической работы, книга повествовала весьма выразительно.

Сколько ей лет, страшно было представить, но ведь всем известно, что мудрость с веками только крепнет…

Уже на станции дипломатической миссии он узнал, что работать придется с двумя бабами. Бранвена это здорово насмешило, но нисколько не удивило. Таковы уж они, вольнинцы. Женщины занимают половину ключевых государственных постов, и это приходится принимать всерьез, хоть и забавно. Для пущего издевательства глава делегации Вольны оказалась тоже из военных, еще и в эквивалентном звании. Вторая — специалист по межкультурным контактам, в пару Фархаду. Пародия, да и только. Наверное, вольнинцы решили пошутить. Что ж, шутка удалась.

Хотя… оставался один важный момент. Только что прочитанное наводило на мрачные подозрения относительно такой делегации, в которой двух женщин отправляют договариваться с двумя мужчинами, один из которых холост, а другой — вдовец. Книга красочно расписывала роль женщин-авантюристок, разведчиц и агентов влияния в политике.

Как Бранвен ни пытался запугать самого себя, все равно настроение было самым радужным. До переговоров оставалось шесть часов.

Шесть часов до цели всей жизни. После шести лет ожидания и упорной борьбы — смешно.