Цена чести

Глава 6

Лес поглотил их, и путники ощутили себя так, словно оказались глубоко под толщей воды. Cреди огромных древесных стволов и непроходимых зарослей кустарника властвовали только три цвета: зеленый, серый и бурый, однако множество их оттенков и сочетаний поражало воображение. Было лишь немного за полдень, но здесь царили вечные сумерки. Дневной свет удерживался, дробился и полностью рассеивался в древесных кронах, превращаясь в туманное свечение, еле пробивающееся откуда-то сверху. По сторонам тропы почетным караулом замерли исполинские древа, утопая основаниями в подлеске, где папоротник и можжевельник, орешник и малинник сплелись тесно-тесно, образуя словно бы плотный, упругий ковер под ногами великанов. Сосны и березы, дубы и ели росли вперемешку, вполне уживаясь друг с другом, однако казалось, что справа от тропы как будто бы преобладали хвойные породы, тогда как слева наоборот, росли по большей части лиственные, преимущественно березы. Ни то, ни другое не внушало Велигою успокоения: под елкой да под сосной самая нечисть и прячется, а березка — она, как известно, болото любит…

Тропа, по которой ехали, поросла низкой темной травой и была словно специально расчищена да выровнена: редко-редко попадется на пути упавшая веточка или листок, не говоря уж о корнях да колдобинах, которые, по идее, уж всяко должны были бы иметься в наличии на любой уважающей себя лесной тропе. А тут будто нарочно перекопали всю землю, выровняли, да травой засеяли.

Высоко-высоко над головами, в древесных кронах ожесточенно базарили неприятными голосами какие-то птицы, то и дело справа и слева доносились шорохи, треск, хруст, словно в подлеске незримо бродило зверье величиной от ежа до медведя.

Велигою было весьма и весьма неуютно. Родившийся в местах, где три березы в чистом поле уже могли бы сойти за лес, в лесу настоящем он хоть и не терялся — служба и не тому научит — но все равно ощущал себя не в своей тарелке. Возможно, срабатывали еще и полузабытые инстинкты стрелка, привыкшего встречать опасность на больших расстояниях, а может быть витязь просто не был создан для такой жизни…

А этот Лес был всем лесам лес. Здесь чувство опасности буквально висело в воздухе. Лес подавлял, держал в постоянном напряжении, а тропа выглядела настолько неестественно, ненадежно… Кони прядали ушами, старались держаться подальше от темных кустов. И еще это постоянное ощущение пристального, недоброго взгляда между лопаток. По сторонам тропы… или это только кажется?.. в глубине леса мелькают, крадутся за путниками быстрые бесшумные тени.

Велигой вытащил меч, положил поперек седла. Стрелять здесь в случае чего бесполезно — не успеешь даже лук вскинуть, да и толку от стрелы против того же чугайстыря немного. Репейка ехал спокойно — привык, не первый раз здесь, но и он был на удивление молчалив.

— Долго нам так вот чапать? — спросил Велигой дурачка.

— Как тропа поведет, — пожал плечами тот. — Иной раз такие петли вьет, что полдня по лесу промотаешься, а иногда прямо к Барсуку и выводит, не успеешь в лес войти. Но до ночи должны успеть.

Велигою очень даже не хотелось быть застигнутым ночью в лесу, где и днем-то жути хватает. Он поднял взор, пытаясь определить по слабому свечению в густых древесных кронах, где сейчас находится солнце. Результаты наблюдения его не утешили: похоже, до заката осталось часа три. А ведь здесь стемнеет гораздо раньше…

Репейка начал проявлять первые признаки беспокойства спустя два часа после того, как путники вступили в лес. Он теперь ехал значительно медленнее, хмурился, оглядывался по сторонам. Велигой почувствовал, как в сердце вдруг закрался холод, когда понял, что источник света за густой зеленью значительно сместился влево и вперед.

Они начали круто забирать на закат.

— Странно, — пробормотал Репейка. — Барсук живет где-то на полуночной оконечности леса, ближе к восходу… Что-то не так…

Велигой огляделся. В лесу стремительно темнело, одна за другой смолкали птицы, тени под деревьями загустели, там что-то жило и шевелилось, время от времени раздавались странные, незнакомые звуки. Стали отчетливее слышны шорохи и треск сухих веток по сторонам тропы.

Приближалась ночь.

— Странно… — повторял Репейка замирающим шепотом. — Странно…Странно…

Велигою пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не поддаться подступающей панике.

— Нам нужно возвращаться. — сказал он.

— Возвращаться… — задумчиво протянул Репейка. — Никто не выходит из Леса той же дорогой, которой вошел в него. Но ты прав…

Он начал неуклюже разворачивать свою кобылку… и в тот же момент раздался его сдавленный вскрик:

— ПОЗДНО!!!

Велигой обернулся…

Тропы не было.

Она продолжала как ни в чем ни бывало тянуться вперед, но сзади шагах в десяти обрывалась такой же непроходимой чащобой, как справа и слева. Путь назад исчез.

Паника охватила Велигоя. Смертный холод, угнездившийся в сердце, противной волной начал растекаться по телу.

— Ты ТОЧНО правильно сказал заветное слово? — почти прошипел он дурачку.

На глаза Репейке навернулись слезы.

— Точно! — выкрикнул он, голос его поглотила чаща. — Если б хоть чуть ошибся, то не пустил бы нас лес! Что-то не так… Тропа ведет нас на закат. А там… о-о-ох!

Он снова разразился потоком причитаний, и тут тень догадки вдруг мелькнула в голове Велигоя.

— Репейка! — спросил он, борясь с собственным страхом. — Вы к Барсуку поодиночке ходите, или как?

Дурачок умолк, некоторое время смотрел на витязя, а потом прошептал:

— Поодиночке…

Велигой понял все. И теперь лихорадочно искал выход из создавшейся ситуации. Все правильно: Репейка произнес Слово, лес пропустил его… а на тропу ступили двое. Велигой слова не знал, и потому Лес отнесся к нему, как к обычному чужаку. И теперь его соседство для Репейки смертельно опасно… Репейка глупенький, куда ему догадаться, но сам-то, сам! Сунулся в лес, даже не подумавши… Дурак!

Дубина, трижды дубина! Даже тени подозрения не закралось. А ведь знал, слышал, на что способны такие вот леса, охраняемые древними силами. Слышал… а толку что, если не вспомнил вовремя, не остановился и теперь вот сам наверняка сгинет и дурачка с собой утащит.

И еще он понял, что выбора у него нет.

— Значит, так. — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее. — Сейчас ты поедешь по тропе вперед так быстро, как только сможешь заставить бежать эту конягу. Как доберешься до своего Барсука — а у меня такое чувство, что без меня ты до него доберешься весьма быстро, объясни ему, в чем тут дело, пусть предпримет что-нибудь… если захочет.

— А ты? — спросил Репейка, изумленно хлопая в полутьме глазами.

— Останусь здесь. — сказал Велигой, и удовлетворенно отметил, что голос совсем не дрожит.

— Почему? — не понял дурачок. — Вместе и дойдем…

— Нельзя тебе со мной! — почти крикнул Велигой. — Неужели не понял? Слово только ты знаешь, и только ты его сказал. Это не тебя, а меня Лес в болото заводит!

Репейка долго смотрел на витязя непонимающим взором, а потом до него вдруг дошло. Глаза дурачка наполнились слезами.

— Велигоюшко… — прошептал он. — Да как же это… Погубил я тебя… Почему ж Слово-то тебе не сказал? Да как же…

— И правильно, что не сказал! — резко ответил Велигой. — А то бы уж точно вместе сгинули. Небось, Барсук не велел кому не попадя Слово разбалтывать?

— Не велел… — прошептал Репейка. — Только нам. и детям нашим оно дано…

— Вот видишь, — уже спокойнее ответил витязь. — Так что, давай, дуй к Барсуку, может быть, и меня выручишь.

Взгляд дурачка стал неожиданно твердым.

— Нет. — ответил он. — Я тебя сюда завел, я тебя нечисти не оставлю.

— Ни в чем ты не виноват, это я ушами прохлопал, а ведь мог бы догадаться…

— НЕТ!!!

Велигой почувствовал, что начинает злиться. На какой-то миг злость даже возобладала над черным ужасом в душе.

— Слушай, дубина! — гаркнул он. — Причем слушай внимательно. Тебя Лес пропустит. Меня — нет. Если ты останешься — сгинем оба. Если поедешь к Барсуку — сам спасешься, и меня, может быть, выручишь. Геройство хорошо лишь тогда, когда нет другого приемлемого выхода.

— Раздерет тебя… нечисть… — всхлипнул Репейка.

— Вот это видишь? — Велигой сунул дурачку под нос рукоять меча. — Кто кого раздерет?

— И не такие пропадали… — вновь всхлипнул тот. — Как же ты один?…

— Молча, — ответил витязь. — Мне только и всего, что продержаться, пока ты с Барсуком договоришься.

— А если не получится? — спросил совсем раскисший Репейка.

«Тогда мне конец.»

— Договоришься, куда ты денешься! Барсук тебя знает, ты его тоже… Объяснишь все спокойно и — хлоп! — вот он и я.

«Свежо предание, да вериться с трудом…»

— Ну все, скачи! — крикнул Велигой, отъезжая от дурачка чуть в сторону. — И ничего не бойся! Тебя Лес пропустит, иначе давно уж в болоте сидели бы! Скачи! Увидимся!

Дурачок не ответил. Он смотрел на Волчьего Духа, и слезы текли у него по щекам. Затем, медленно и неуклюже, Репейка развернул кобылу, в смятении оглядываясь через плечо.

— Езжай! — крикнул витязь. — Не оглядывайся! Ну, езжай же!

Репейка неуверенно пустил лошаденку шагом по тропе, все еще продолжая тоскливо оглядываться…

А тем временем в Лесу начало нарастать какое-то странное напряжение. Казалось, в воздухе постоянно висит какой-то низкий, холодный звук, не слышимый ухом, но зато воспринимаемый всем телом. Лошадь Репейки фыркнула, задрожала. Даже невозмутимый Серко принялся беспокойно топтаться с ноги на ногу. А напряжение в воздухе все росло и росло. В странном звуке будто бы уже слышались чьи-то злобные голоса, они приближались, приближались…

Репейкина кобыла вдруг заржала жалобно, протяжно, и с неожиданной прытью рванулась вперед по тропе. Дурачок вынужден был низко пригнуться к лошадиной гриве, чтобы только удержаться в седле… Сумрак леса быстро поглотил его, стих глухой топот копыт.

Велигой остался один.

Топ-топ-топ-топ… Копыта коня редко и глухо стучали по низкой и мягкой траве. Топ-топ-топ…

Он не помнил, сколько уже едет вот так по проклятой тропе посреди черноты враждебного леса. Солнце уже давно зашло, но тропу и деревья по сторонам вполне можно было различить — Лес словно светился изнутри своим собственным мрачным светом, который таковым и назвать-то было нельзя — так, более светлая тьма, что ли…

Вокруг повисла звенящая тишина, чего в ночном лесу в принципе быть не могло. Чаща словно замер в ожидании чего-то… чего?

Топ-топ-топ… Вот так наверное, чувствует себя бедняга, угодивший за свои прегрешения в мрачное царство Ящера: путь из ниоткуда в никуда, и нет тому пути конца… Что может быть страшнее?

Мысли теснились и гремели в голове. Как там Репейка? Еще когда тьма не захлестнула все вокруг, заметил следы копыт его лошаденки. Следы все приближались и приближались к краю тропы и наконец исчезли в зарослях. И ни следа того, что здесь проехал человек на лошади, кроме примятых травинок, как будто Лес расступился перед дурачком и вновь сомкнулся за ним. Значит ли это, что для Репейки тропа изменила направление, или Лес просто поглотил его своей ненасытной пастью, чтобы в непролазных чащобах обитающие там твари полакомились свежей человечинкой?

Рука Велигоя судорожно сжимала рукоять меча. Нервы натянулись до предела, кисть сводило. Почему так тихо? Что замыслила чаща? Куда ведет тропа?

Будет утро, или нет?..

Неожиданно он понял, что все отчетливее и отчетливее различает тропу под копытами коня. Сквозь кроны деревьев пробивался свет взошедшей луны. Да и сами деревья как будто бы стояли реже, уже сплошь березняк. Неужели тропа выводит его из леса? Неужели…

Открытое пространство ударило в лицо холодным ночным ветром. Лес расступился, круто огибая высившийся прямо перед витязем холм, на вершине которого приютилась одинокая кривая березка. Что там за холмом, было не видать, но отсутствие деревьев само по себе внушало радость. Неужели Лес отпустил его из своих чудовищных объятий?

Серебристая луна висела высоко над землей, заливая округу мертвым белым светом, от которого становилось еще холоднее. И тишина… тишина, не нарушаемая ни единым звуком. Велигой пришпорил Серка, стрелою взлетел на холм, и…

…чуть не захлебнулся собственным криком, невольно рванувшимся из груди.

За холмом, на огромном пространстве в мертвом свете луны расстилалось Болото.

Тут и там на небольших островках торчали чахлые березки. Стволы тех из них, кто вырос больше дозволенного, так что корни не способны были более цепляться за слабую почву, медленно гнили, полупритопленные в черной воде.

«Когда-то не так давно, это было великолепное озеро, — подумал Велигой. — Но все самое прекрасное в мире рано или поздно стареет, умирает, превращается в гниль…»

— Ну и что теперь делать? — тихо обратился он к коню. — Болото, по-моему, не лучшее место, чтобы переждать ночь. Так?

Серко всем своим видам выражал полное согласие. Велигой обернулся на тропу… плюнул с досады. Впрочем, этого он ожидал, и потому увиденное не повергло его в пучину еще более глубокого ужаса.

Тропа исчезла напрочь, в стене леса позади не было ни малейшего разрыва.

— Так… — пробормотал Велигой. — Ну, похоже, выбора у нас нет…

Костер весело рвался к небу рыжими языками. Отблески играли на стволе одинокой березы и подкрашивали багровым стену леса. Вершину холма обдувал чуть заметный ночной ветерок. В черном небе серебряным блюдом висела луна, искрились колючие звезды.

Велигой сидел спиной к огню, всматриваясь в зеркальную гладь болота, слегка тревожимую ночным ветерком. За спиной, привязанный к березе сонно пощипывал чахлую траву Серко.

Витязь и сам не знал, откуда набрался смелости приблизится к лесу, и набрать у самой кромки сушняка. Расположился он на вершине холма — какое-никакое, но всеж-таки преимущество, если вдруг придется отбиваться… но Велигой отчаянно надеялся, что, может быть, еще удастся пережить ночь без происшествий.

У костра лежали несколько больших охапок хвороста — должно хватить на всю ночь. На коленях — лук. Колчан — под правой рукой. Шлем витязь повесил на сучок — в темноте, когда и так ни рожна не видно, это явно был не самый лучший головной убор.

Мысли текли вяло, страшно хотелось спать. Лунные блики на болотной воде мозолили глаза, заставляли веки опускаться…

Велигой уронил голову на руки, погружаясь в глубокий, тяжкий сон…

…Он вздрогнул, вскочил как ужаленный, сжимая в левой руке лук. Сердце на мгновение остановилось, а затем застучало с утроенной силой, разгоняя кровь по враз похолодевшему телу. Костер за спиной еле горел, превращаясь в медленно тлеющие угли.

И вновь повторился этот звук — страшный, нечеловеческий вопль, разорвавший тишину ночи. В этом вопле не было ни капли жизни — это был клич неживого существа. Звук был полон отчаянной муки, боли, страдания, но в нем были еще и ярость, неутолимая злоба ко всему живому, а еще… черная тоска, ужас от осознания безысходности и собственного бессилия. Волчий Дух услыхал, как за спиной жалобно заржал, застонал, почуяв мертвечину, Серко.

Велигой, скованный ужасом, стоял на вершине холма, а по глади болотной воды шла мелкая рябь, сзади в глубине леса слышался хруст и шлепанье. Вскоре эти звуки окружили холм со всех сторон — мокрые, чавкающие и шаркающие шаги множества ног. Медленная, тяжкая поступь. И вновь тоскливый, мертвый вопль. И опять шаги. Шлеп, шлеп, щелк, ш-ш-ш-шлеп…

Витязь оцепенело вглядывался в темноту, боясь даже повернуть голову. От воды, от леса, докуда он мог разглядеть, лишь скашивая глаза, к холму двигались неясные силуэты, похожие на человеческие, но сгорбленные, влажно блестящие в свете луны. Шаги приближались… приближались…