Часть пятая Ночь и долгое утро
Аспиранта разбудил Олег.
— Товарищ полковник, кажется — началось…
Аспирант сел, пытаясь стряхнуть сон.
— Что именно?
— Маяк выходит в лес.
— И что? Почему вдруг — началось?
— Топор взял…
— То-пор… Который час?
— Час двадцать.
— Понятно… Поезжайте. Осторожно там…
Этой ночью в городе произошло несколько загадочных случаев. О чём-то узнали на следующий день, а о чём-то не узнали вообще, потому что действительно началось, и было уже не до обыденного, пусть и загадочного.
Во-первых, кто-то, не прибегая к помощи лестницы или заменяющего её приспособления, забрался через окошко на третий этаж поликлиники, где хранились архивы ВТЭК, и устроил там погром. На стене нарисована была красная перевёрнутая пентаграмма. Сторож ничего не слышал.
Во-вторых, буквально два часа спустя одинокий инвалид Лев Борисович Гугневич (вторая группа, левая рука ампутирована по локоть) покончил с собой, бросившись с четвёртого этажа своего дома. Лев Борисович был человек тихий, нелюдимый, но кто-то из соседей заметил, что в квартире его долго и громко звучала печальная музыка. Падение пришлось на клумбу, однако Лев Борисович ухитрился свернуть верхний шейный позвонок, именуемый «атлантом». Смерть наступила мгновенно.
В-третьих, случился несчастный случай с мастером очистных сооружений молокозавода Треповым Александром Игоревичем. Находясь на дежурстве, он зачем-то спустился в танк аэрации и, скорее всего, потерял сознание от отравления метаном; вероятно, в том, что он утонул, сыграло свою роль и то, что Александр Игоревич был инвалид производства: шестнадцать лет назад ему оторвало левую руку по локоть; впрочем, он так ловко управлялся с протезом, что мало кто замечал разницу…
В-четвёртых, подвыпивший патрульный Мурзенко, находясь вне службы и прогуливаясь по холодку (точный пинок в копчик, полученный от супруги Нади, может быть, и был причиной прогулки, но никак не плохого настроения — оно и так было хуже некуда), видел, как учитель Чубак выскочил из своего подъезда, громко сел в машину, только сегодня возвращённую ему со штраф-стоянки, и куда-то умчался, опережая визг покрышек. Мурзенко в приступе абстрактной мизантропии громко вслух пожелал Чубаку сгинуть. Больше учителя никто не видел.
В-пятых, какой-то вандал разворотил переднюю часть постамента памятника Неизвестным пионерам. Наверное, он разворотил бы больше, но под слоем фальшивого гранита обнаружился металлический каркас. Даже не каркас, а такая рифлёная плита цвета отожженного железа.
В-шестых, вблизи Чёрого ерика (в дубовом лесу в трёх километрах от города — дорога туда ведёт прямиком от улицы Чкалова) утром нашли буквально растерзанного на части неизвестного — но явно не бомжа, судя по хорошим ботинкам. Всё кругом было залито кровью, два дерева поломаны…
Стася проснулась от звонка и долго не могла понять, что происходит. Был какой-то бешеный сон, в котором она бежала и стреляла, и телефон звонил, звонил, но некогда было ответить… Потом она всё-таки добралась до трубки:
— Алло?
— Стась, это я, Глеб.
— Ты с ума сошёл? Ты знаешь, сколько…
— Может быть, и с ума. Я кое-что придумал. Но ты должна мне помочь.
— Что, прямо сейчас?
— Лучше сейчас. Я до утра с ума сойду.
— Ты где?
— Я у подъезда. Я квартиру не знаю. Да, ты одна?
— Одна, конечно… Шестнадцатая.
Она натянула футболку и домашние штаны и пошла открывать.
Глеб действительно выглядел безумным. Глаза ввалились и сверкали каким-то тёмным нехорошим блеском. Щёки и губы побелели.
— Ты не болеешь? — спросила Стася с испугом.
— Не знаю, — отрывисто сказал Глеб, вешая куртку на вешалку и сбрасывая мокрые кроссовки в угол. — Я как подумал об этом… так сразу… в жар, в холод…
— О чём?
— Сейчас объясню. Делаем опыт. У тебя есть где сесть?
— Конечно. В этой комнате можно, в кухне…
— Давай в кухне. Ты меня закрываешь там, а через десять минут входишь.
— И что?
— Ну… не знаю. По обстоятельствам. Я хотел дома, но побоялся. А так — не страшно.
— Слушай. Теперь мне страшно.
— Да не, ничего не будет. Десять минут, ага? Засекай.
И он закрылся на кухне.
Кухня была опрятная и модная: нержавейка, настоящее дерево, толстое стекло. Даже стол был из зеленоватого стекла на стальных ножках. Глеб сел на краешек «уголка», потом подумал: а если упаду? Сел поудобнее, откинулся назад — нормально. Достал «посредник». Направил на себя. Постарался расслабиться. Тогда, в туалете, это было как короткий нокдаун: пять секунд темноты, и всё. Теперь надо было сделать так, как рассказывал Степан Григорьевич: принять «десантника» и удержать его в себе как можно дольше. То есть именно расслабиться, расслабиться, быть как тесто, поддаться, не сопротивляться…
Он тронул клавишу. Мир вспыхнул.
Ничего не понимающая Стася стояла перед дверью и тупо смотрела на наручные часы. Дверь была из рифлёного стекла, через которое ничего нельзя было рассмотреть. Потом вдруг мигнул свет: померк, загорелся, померк, погас — и медленно-медленно загорелся снова. А в тот момент, когда он гас совсем — за стеклом сверкнула короткая, бледная, но отчётливая вспышка неописуемого цвета: как бы сварочная дуга, только неяркая, сдержанная. Но от этой бледной вспышки вдруг зачесались глаза…
И всё-таки она выдержала и открыла дверь только тогда, когда десять минут истекли. Ну, восемь.
Глеб сидел за столом, уронив голову на скрещённые руки. Он спал. «Посредник» лежал перед ним.
— Эй! — сказала Стася.
Глеб не шелохнулся.
Она подошла и с ужасом тронула его за плечо, понимая, что сейчас… сейчас…
Не открывая глаз, Глеб сел. Потёр лицо руками. Пошарил по столу, взял посредник. С трудом приоткрыв один глаз, посмотрел на его «брюшко».
— Получилось! — весело воскликнул он и вскочил. Сна уже не было ни в глазах, ни в лице, ни в позе. — Получилось!
— Что получилось?
— Я смог, понимаешь? Я теперь о них столько всего знаю!
— Чего? О ком?
— О пришельцах. Считай, что я только что взял и допросил «языка»…
— Да ладно.
— Ей-богу.
— И что?
— Степан Григорьевич говорил правду. Все это правда. Я это видел. Своими глазами. То есть даже не глазами, а… в голове. Эти шарики, «жемчужины» — они что-то вроде контейнеров. Там, внутри — существо, живое, разумное. Оно, когда попадает — вовнутрь, в тебя, — оно заполняет собой все, всю голову как… ну… как вода через вату. Странное чувство, как будто… тебя оттесняют в какой-то темный угол. А оно забирает себе всё. Руки, глаза, память твою — всё что знаешь, даже то, что забыл уже… Понимаешь? Оно как бы… хочет стать тобой. И становится. И главное — всё так быстро, быстро… Страшно, если честно. Тонешь и не можешь вдохнуть.
— И?..
— Потом я вынырнул. Я выпихнул его и вынырнул. Вот он, видишь? Было два и осталось два… Само странное было последние пару секунд… или минут. Не знаю. Там время… другое. Мы как будто поменялись местами. Как будто не он меня… топит, а — я его. Кажется, он даже закричал. Там, внутри. И как фонарь в глаза: сумасшедшее ощущение — такая как бы воронка в центре головы, и через нее тонны информации: картинки, слова, целые языки — непонятные, годы чьей-то жизни, чужой, в мельчайших… подробностях, деталях. Я не знаю, удержу ли всё это…
Он судорожно вздохнул.
— Понимаешь, они — тут давно. Вот этот, конкретный — с шестьдесят восьмого года. А были и ещё раньше, только там что-то происходило непонятное… В шестьдесят восьмом их здесь больше было, несколько тысяч. Десант. Первая волна. Готовили плацдарм — для остальных. За день… нет, меньше, — город практически весь их был — взрослые по крайне мере. Несколько сот человек. Потом что-то пошло не так. Дети, во-первых. Они растерялись, не понимали, что им с детьми делать. Дальше — кто-то, не знаю кто, передал информацию. Наружу. О том, что здесь происходит. Кто-то, кому поверили. Город оцепили войска. И им… пришлось уйти.
— Почему уйти? — спросила Стася. — Раз они такие всемогущие? В войсках же не дети служат…
— Потому что им сказали открытым текстом, что на город сбросят водородную бомбу. И сказали так, что они поверили… Дай чего-нибудь попить, а? Руки трясутся…
Стася повернулась, чтобы взять чашку, и в этот момент замигал свет. Лампы меркли, вспыхивали, снова меркли — и вдруг погасли совсем.
— Ну вот… — протянула Стася. — Теперь долго чаю не попьём.
— Трансформатор, что ли?
— Что-то на подстанции. У них такое во время грозы…
Свет снова загорелся.
— Обошлось, — сказала Стася.
— Обошлось — это хорошо… — согласился Глеб. — А часто такое бывает?
— Говорю же — когда грозы.
— А-а…
Руки у него уже не дрожали. И вообще с ним произошло что-то интересное, непонятное — но впечатления от только что проведённого «допроса инопланетянина» затмевали собой всё.
За месяц наблюдения за Карповым в его ипостаси «маяка» Сергеич и Олег буквально утыкали просеку, на которую он регулярно выходил, портативными телекамерами, работающими и в инфракрасном диапазоне. Сейчас картинки с них выводились на шесть ноутбуков — по четыре на каждый экран. Аспирант сидел, скользя взглядом по изображениям. Программа обработки была настроена так, чтобы сразу выделять цветом движущиеся предметы. Пока что всё было в зелёной гамме…
Потом появился багровый Карпов. Фигура его, как всегда, была размазана чуть больше, чем это диктовалось разрешением камеры, и объяснения этому пока не было. За ним тянулся медленно тающий след. Возможно, температура тела Карпова сейчас зашкаливает, неуверенно подумал Аспирант. Карпов вышел на середину просеки и замер. На часах было ноль один пятьдесят восемь. Интересно, почему они привязывают все свои действия к нашему времени, которое по большому счёту условно, подумал Аспирант. Потом он увидел, как вдали от Маяка шевельнулось и снова замерло другое продолговатое пятно: Олег в маскировочном балахоне. Наверное, ему опять видимость закрывали кусты. Больше он со мной не пойдёт, зло подумал Аспирант, старание есть, а навыков — чуть…
Ноль один пятьдесят девять.
Одна из камер оказалась расположена настолько удачно, что давала очень неплохое изображение лица Карпова и верхней половины тела. В условных, конечно, цветах. На месте глаз были чёрные провалы, щёки пламенели изнутри, как угли в костре, сквозь них просвечивали челюсти. Карпов медленно набрал полную грудь воздуха, откинувшись назад, разведя руки…
А интересно, почему он всегда без протеза — ведь обычно носит его не снимая?.. Однако же вот — протеза нет. И не заметно было, когда снял.
Карпову оторвало руку в банальном ДТП — ехал, выставив локоть из окна, а пьяный агроном проехал с ним впритирку и даже не заметил ничего, собакин сын. Это было, когда Карпов с семьёй ещё жил в Казахстане. Там ему культю залечили, а протез он себе сделал сам, собственноручно. Из гордости, вредности или из чего-то ещё — он никогда не признавал себя инвалидом, не проходил никаких комиссий и не требовал к себе специального отношения.
Похоже, это и спасло его нынешней ночью…
Ноль два ноль-ноль…
Камеры были без микрофонов, но Аспирант всё равно как будто слышал странный низкий прерывающийся вибрирующий звук — больше всего напоминавший звук старых модемов. Сергеич записал его на прошлом сеансе — пока не появился Благоволин и всё не пошло кувырком.
Проклятая перекрёстная конспирация, подумал Аспирант. Почему я не могу знать, кого и когда подсадили Карпову, кто и как установил, что именно этот десантник является «маяком», кто вообще разрабатывал операции, где планы, в чём цель… Ну, в чём цель, мы вроде как знаем, хотя с нашими союзничками (а именно так он называл про себя балогов, изъявивших готовность к сотрудничеству) ухо надо держать востро и каждый шаг подвергать перекрестному анализу… чего мы не делаем. И, наверное, зря…
Ноль два ноль одна.
Карпов стал ещё ярче и ещё прозрачнее. Сейчас весь скелет просвечивал сквозь пылающую плоть. По лицу, по яростно распахнутому рту было видно, что звуки он издаёт чудовищные, за гранью человеческих возможностей. Завороженный этой картиной, Аспирант едва успел увидеть ещё какое-то движение в лесу. Он не понял, что это было — мелькнуло и скрылось. Опять волк? Сколько можно волков?..
Ноль два ноль два. Ноль два ноль три…
Как будто лопнул трос. Карпов стал медленно меркнуть и становиться не таким прозрачным. Сначала он опустил руки и какое-то время стоял как простой человек, забывший, куда идти. Потом — рухнул на землю. Рухнул неестественно, будто у него сразу переломились все кости.
— Сергеич, стой! — закричал Аспирант, забыв, что Сергеич его не слышит. Несколько секунд пропало. Потом надо было найти телефон, набрать номер…
…и понять, что сети нет. Сеть не определяется.
— С-суки! — не зная кому прошипел Аспирант и впился взглядом в экран. Там происходило непонятное.
Бесформенная куча на том месте, где только что был Карпов, быстро сливалась с фоном. К ней приближался с одной стороны Сергеич — он был уже рядом, — а с другой Олег, он ещё не вошёл в поле зрения центральных камер, и Аспирант не мог сказать, сколько ему оставалось пройти. Двадцать метров, пятьдесят? Где-то так… И снова какое-то движение на периферии…
— Сергеич, назад! — он уже знал, что поздно.
Потом, проматывая запись на малой скорости, Аспирант рассмотрел, что Сергеич подскочил к лежащему в невозможной позе Карпову, присел на корточки и приложил руку к его шее — наверное, чтобы прощупать пульс. Автомат он держал в правой руке, стволом вверх. Внезапно у Карпова вспыхнула правая — невредимая — рука и перехватила предплечье Сергеича. Потом обе фигуры охватило пламя — признак слишком быстрого движения. Можно был видеть, как Карпов приподнимается на левом локте, разворачивается и на вытянутой руке со страшной силой бросает Сергеича через себя, ударяя об землю — видны были светлые круги, разбегающиеся по земле, как по воде. Потом Карпов оказался на ногах и, так и не отпустив руку Сергеича, ещё раз размахнулся и снова ударил им о землю. На это раз рука оторвалась у плеча. Карпов отшвырнул руку, схватил труп (уже наверняка труп, после такого живут секунды) за пояс и швырнул о ближайшее дерево. Дубок переломился и начал падать — как раз на подбежавшего Олега…
Автомат «Вихрь» СР-3м — очень хорошее оружие, но есть одна особенность, которую просто надо знать: хотя магазины от «Винтореза» и «Вала» к нему подходят (патроны одинаковые, да и сами магазины вроде как идентичны) и даже некоторое время исправно служат — в какой-то момент почему-то вдруг начинают случаться пропуски подачи патрона. Чёрт знает, в чём там дело. В каких-то незаметных простым глазом различиях. Поэтому нужно брать только магазины, маркированные СР-3м. И всё. Олег этого не знал, спросить не догадался, и никто не заметил, что один из магазинов у него именно от «Вала». И как раз этот магазин был сейчас присоединён к его автомату.
Поэтому, когда Олег сквозь ПНВ увидел, как Карпов расправляется с его старшим напарником, упал на колено, сдвинул переводчик огня на стрельбу очередями — и открыл огонь. Ему уже было всё равно, что задачей его было охранять Карпова от внешних угроз, он действовал не задумываясь — и к чести его, ни на миг не усомнившись в правильности того, что делает. Но автомат выплюнул только одну пулю, сильно ткнувшую Карпова в плечо.
А потом на Олега упало дерево.
Он почти успел отскочить, но довольно толстые ветки хлестнули его по голове и рукам, и сбили ПНВ. Когда он поправил прибор и передёрнул затвор — Карпов уже был совсем рядом…
Аспирант обоими кулаками ударил по столу — и в этот момент погас свет. А заодно отрубился интернет. Изображения замерли, по экранчикам побежали круглые стрелки, стремящиеся ужалить самих себя за хвост. Аспирант смотрел и смотрел, как пламенеющий Карпов тянет руку к пламенеющему Олегу. Цвет пламени Олега был бледно-розовый, в зеленоватых прожилках, цвет пламени Карпова — ярко-красный, в прожилках чёрных и фиолетовых…
Он стряхнул с себя оцепенение. Почему-то вид этих круглых стрелок внезапно подсказал ему, что вот сейчас, сию минуту, под ударом может оказаться Глеб, и надо его обезопасить. Некогда было анализировать цепочку ассоциаций — просто Аспирант знал за собой способность делать верные выводы из чёрт знает каких косвенных предпосылок. Глеб в опасности, и сейчас главное — это успеть…
Свет снова загорелся, и через минуту картинки на дисплеях ожили. Но, конечно, на них уже никого не было.
Только лес.
Отработанным усилием воли Аспирант заставил себя не думать ни о погибших ребятах, ни о том, что операция началась и теперь обратного хода не будет ни при каких обстоятельствах. Уже и его собственная гибель ничего не решала — поэтому он на какое-то время был предоставлен сам себе. И в этом небольшом объёме пространства-времени существовал только он сам, существовал Глеб — и существовал противник, предположительно Квадрат девятнадцать, действующий предположительно в теле учительницы Арабовой. Все остальные персонажи выступали статистами…
На полпути к дому Аспирант вспомнил, что не взял «Иридиум» — тот был подцеплен к одному из ноутов как резервный канал связи с центром на случай вполне вероятной информационной блокады. Он даже остановился на несколько секунд, просчитывая варианты — и продолжил движение. Риск остаться без связи был меньше риска не успеть…
Они сидели друг напротив друга, слишком ошеломлённые ситуацией, когда вдруг раздался тихий стук в дверь. Стася вскочила, зацепила просторным рукавом махрового халатика (накинула, потому что вдруг промёрзла насквозь) заварочный чайник, поймала… Посмотрела на Глеба. Глеб в свою очередь посмотрел на окно.
— Да ну, — сказала Стася неуверенно.
В дверь снова поскреблись.
— Кто? — спросился Стася.
— Это я, — отчаянный шёпот в ответ. — Анька.
Стася быстро открыла и тут же закрыла дверь. За долю секунды Аня просочилась в щель.
— Ой, ты не одна… — слегка испуганно, слегка насмешливо и слегка растерянно протянула она.
— Проходи, — сказала Стася, кутаясь в халат. — Чай будешь? Просто больше ничего нет.
— Буду, — сказала Аня. — Вы тут… я вам…
— Не помешаешь. Что случилось?
— Не знаю. Чё-то. Иду домой, поздно. С Вовкой в кино ходили. И тут звонок — сначала ему: что, дескать, историчка приходила и странно себя вела. Что-то в комнате его искала. А потом, уже к дому подхожу, мне звонок. Упырина звонит, представляешь? Училка, мол, пришла и у тебя в комнате форменный обыск проводит… Я ноги в руки — и к тебе. Только ведь она и сюда заявится…
— Ты думаешь…
— Да она про эту хрень впрямую спрашивала: не приносила ли.
— Логичней было бы у меня искать, — пробормотал Глеб. — Она ведь знает, что я ехал следом… ну, за ними. Когда Чубак с Алиной волка сбили и бомжа. А потом волк у меня пытался эту хрень отнять…
— А ты не отдал, — странным голосом сказала Стася.
— Так ведь тебя дома совсем нет, — одновременно сказала Аня. — И потом…
— Постойте, — сказал Глеб. — Когда я с волком боролся, я на кнопку нажал, и волк этот как кисельный сделался. А в «посреднике» образовался шарик. Я думаю, если Алина Сергеевна заявится сюда…
— Она сделается кисельной, — сказала Аня. — Да, это будет забавно. Только… я бы на хорошее не рассчитывала. Не знаю, почему. Она слишком уверена. То есть у неё наверняка что-то есть… такое.
— Возможно, — сказал Глеб.
— Представляешь, Анька, — сказала Стася, — он в себя из этой штуки выстрелил.
— Что?!.
— Ну. И, говорит, что теперь всё про них знает. Только всё это в голове у него не укладывается, нужно время, чтобы понять…
— Ничего себе заявочки… Так. Давай чаю, а ты, самострел, расскажи хоть что-нибудь.
— Ну… я вон Стасе уже рассказал кое-что. Что впервые этот десантник — они себя десантниками называют, собственно, так оно и есть, — что впервые его забросили сюда, на Землю, причём именно в Тугарин, в шестьдесят восьмом году. Там у них немного не сложилось, они сделали вид, что уходят, но оставили много шпионов — и вот его в том числе. Но потом наши как-то научились их выявлять и извлекать. А когда их извлекают, для них время как бы останавливается. То есть этот десант был для него прямо вчера. А до этого он ходил ещё в четыре десанта, на других планетах, там всё удалось с первого раза. Третий десант был очень интересный — там были водные жители, в огромных таких мелких тёплых лагунах, и вот их захватывали. А на небе два солнца… Да, ему пообещали, что после Земли из десанта переведут в поселенцы, тогда он где-нибудь осядет и займётся работой. В десант берут в основном преступников… и так они искупают свою вину. Там какие-то странные преступления — в основном похищение тел, подмена тел. Они страшно боятся умереть и поэтому переходят из тела в тело. Им многим по тысяче лет, а может быть, больше, я тут не всё понял. Они умеют обновлять тела, но не до бесконечности. А здесь он был в теле шофёра и успел выехать из города до того, как его окружили. Но потом и его прихватили…
— Вот так вот, подруга, — сказала Стася. — Всё по-взрослому.
— Да я, наверное, понимаю, — сказала Аня. Таких больших глаз у неё Глеб ещё не видел. Совершенно круглые совиные глаза. — Получается, Алина наша стала терминатором…
— …а Сара Коннор из нас не очень, — подхватила Стася.
— Ну, почему же… — протянула Аня.
И тут телефон Глеба грянул.
— Это отец, — сказал Глеб и обвёл взглядом девчонок.
— Ну и хорошо, — сказала Стася.
— Не думаю, — сказал Глеб и поднёс телефон к уху. — Да.
— Глеб! — Аспирант начал говорить, но спазм в горле заставил его замолчать и прокашляться. — Глеб, слушай… началось. Я думаю, ты догадываешься — ну, в общем, обо всём. Плохо, что я не успел подробно рассказать — наверстаем. Выберем время и наверстаем…
— Ты сейчас дома? — спросил Глеб очень спокойно.
— Да.
— Там на столе…
— Дома кто-то побывал. Тут всё перевёрнуто. Я думаю, искали тот предмет, про который я тебя спрашивал. Так вот, теперь слушай внимательно и обязательно сделай, как я говорю. Тебе надо найти место, где тебя не будут искать. Держись подальше от школы. Особенно от такой Алины Сергеевны Арабовой. Ты её знаешь?
— Наша классная.
— Ладно. Самое главное я тебе сказал. Завтра увидимся, и я попробую отправить тебя из города.
— Почему?
— А вот это долгий специальный разговор. Тебя здесь и сейчас не должно быть. Но это завтра. Да, и…
— Что?
— Будь очень осторожен. Просто очень-очень осторожен.
Меня разбудил звонок мобильника. Номер не определился. Я нажал кнопку. В трубке забулькало, потом я разобрал слово «захмдор»…
— Ты куда так поздно? — спросила Серафима с кухни.
— Не спится, — сказал я, — хочу проветриться.
Кофр с карабином я аккуратно прятал за собой. Надеюсь, она не увидела.
Захмадор — раненый. Шер Диль ранен. А я был когда-то его командиром…
Зря я тогда не обратил внимания на буравящий взгляд…
Можете мне не верить, но и среди нас есть люди, которые своих не бросают. Никогда и ни при каких. Я знаю, вас приучили думать, что таких нет. Это неправда.
Ворота мастерской были закрыты, и пришлось приложить усилия, чтобы их откатить. Зато была открыта дверь в здание. Она была открыта потому, что в ней лежал Шер Диль. Он был весь в крови и недвижим. Но за него можно было не бояться. Я погасил фары, достал карабин из кофра, вставил магазин, дослал патрон. Долго смотрел и слушал — дожидаясь, главным образом, того, чтобы глаза привыкли к темноте.
Потом, стараясь не производить шума, подошёл к двери, присел рядом с Шер Дилем. В руке его был зажат мобильник. Я взял мобильник и положил себе в карман.
На первом этаже горел тусклый красноватый свет. Посередине цеха стоял большой стол с какой-то малопонятной конструкцией над ним. Под столом лицом вниз лежал Халиков Артур Наильевич, генеральный директор и прочая, и прочая… Слева в углу громоздился высокий сейф — скорее похожий на дорогой оружейный ящик. Он был грубо вскрыт болгаркой. Болгарка валялась тут же.
Больше ничего интересного здесь не было.
Я подошёл к Халикову. Пуля была одна, но попала она в самую точку: между позвоночником и левой лопаткой. Ну, может, чуть ближе к позвоночнику…
Не знаю, что меня толкнуло, но я достал «посредник», развернул переданную мне Яшей капсулу «двуугольника», ввёл её в магазин, выстрелил в Артура и стал ждать. Если он мёртв, то «мыслящий» скоро вернётся обратно. Но ничего не происходило минуту, и две, и пять.
Скорость регенерации тела, в которое внедрён десантник, зависит от множества причин — от тяжести травмы, конечно, но прежде всего от квалификации самого десантника. Когда Сур выстрелил из мелкашки в Пятиугольника двести, который пришёл к нему в теле капитана милиции Рубченко, полная регенерация сердца и лёгкого заняла часа два; я провалялся в коме почти неделю, пока Треугольник сто одиннадцать выращивал мне из кусочков позвоночник и бедро. А всякие курсы восстановления и омоложения в клинике на озере Комо занимают порой несколько месяцев. В общем, заранее ничего нельзя сказать. Разве что классическое: «Жить будет».
Размышляя, я огляделся. Похоже, здесь произошло банальное ограбление — в сейфе пустая картонная коробка, на дне которой лежит несколько порвавшихся разноцветных резинок, которыми обычно перехватывают пачки денег. Ну что ж… будем пока считать так. Хотя что-то мне подсказывало, что всё сложнее.
(Оно и было сложнее. Узнал я об этом позже, но потом забуду рассказать, поэтому кратенько — сейчас. Как оно и положено, Артур Халиков имел «крышу» в полиции, и «крышей» этой был никто иной, как старлей Радько Николай Рейнгольдович, отец известного нам Суслика. Накануне, во время последнего визита в Элисту, где Артур покупал самогонный бензин, чтобы бодяжить им нормальный на своих заправках, Радько вдруг повёл себя неадекватно по отношению к партнёрам Артура — было там сказано что-то или ему просто померещилось, установить не удалось — и в конечном итоге просто открыл стрельбу в потолок. Артур с трудом замял инцидент, а у Радько показательно отобрал табельный ПМ. И вот в тот вечер, дождавшись моего отъезда, Радько вошёл в цех и из переделанного газового ПМа со спиленными номерами, который давным-давно валялся в нижнем ящике стола в кабинете начальника, застрелил сначала Артура, а потом изрешетил Шер Диля. После чего валявшейся тут же болгаркой вскрыл сейф — просто для отвода глаз. Оказалось, однако, что сейф «икряной» — одних рублей набралось больше шести миллионов, да ещё немало в валюте. Всё это Радько свалил в рогожный мешок для строительного мусора и унёс. Да, ещё там была «беретта» с коробкой патронов. Её он тоже прихватил. Мешок с деньгами и пистолетом он спрятал пока в гараже, а сам вернулся в участок, вернул на место незаконный ПМ Шабельникова — и был уверен, что всё сделал так, что комар носу не подточит…)
Сейчас надо было решить, что делать дальше, а я впал в какой-то неприятный ступор. Мне очень хотелось бы присутствовать при воскрешении Халикова, но как это сделать? Везти с собой в машине два пока ещё трупа? Я не до такой степени идиот. Оставить их здесь? Но как я узнаю, что воскрешение состоялось?.. Ну и так далее. Я двигался по кругу, испытывая сильное сопротивление внезапно отвердевшего мозга и время от времени стукаясь головой о слово «воскрешение». Наконец дошло.
Я подошёл к двери, втянул Шер Диля внутрь. Он не подавал признаков жизни, но сейчас мне это было даже на руку. Выглянул на всякий случай во двор, захлопнул дверь. Обыскал Шер Диля. В правом боковом обнаружилась связка ключей. Потом я пошёл по периметру цеха в поисках подходящей двери.
Всего их было четыре. За одной был чистенький туалет, за другой душ. По сути помещения годились, но уж очень хлипкими были филёнки — один пинок ногой, и ты на свободе. Третья дверь вела в кладовую со стеклом и уже готовыми рамами — там было слишком мало свободного места. Зато за четвёртой дверью оказалось то, что надо — в такой же по размеру кладовой стояли только несколько газовых баллонов и стеллаж со всяческим крепежом. Дверь была железная и замок надёжный. Я поднялся на второй этаж — там была жилая комнатка Шер Диля (к сожалению, с окном и потому неподходящая), сгрёб с пола мягкий ковёр и отнёс его вниз. Расстелил в кладовой, уложил на него сначала Халикова, потом Шер Диля. Оба они были какие-то ненормально лёгкие. Правду говорят, что покойники тяжелее живых… Проверил телефон Шер Диля — это была знакомая мне модель LG, простенькая, но зато с очень ёмким аккумулятором. Я очистил записную книжку, ввёл туда только свой номер и положил телефон ему в нагрудный карман. Потом обыскал Халикова, забрал его телефон и ключи от машины. Осмотрелся. Сходил в душ, набрал воды в висевший на столе таз, принёс, поставил так, чтобы не разлили ненароком. Что ещё?.. На своём телефоне проверил, есть ли поле. Поле было. Свет… Пощёлкал выключателем, но лампочка не загорелась. Ладно, плевать. И фонарь им искать не буду…
Я вышел, тщательно запер дверь, проверил — всё надёжно. Свет в цехе выключать не стал — всё равно окон нет, так что снаружи не видно. Кровь… сами вытрут, не баре. Кстати, не вляпался ли?.. Осмотрел себя. Нет, вроде бы не вляпался. Погасил свет на лестнице, вышел, захлопнул дверь. Слышно было, как срабатывает электрический замок.
«I follow rivers…»
Глеб вздрогнул. Взял айфон, долго и пристально смотрел на него. Потом нажал зелёную трубку.
— Да, мам. Ты где?
Донеслось что-то невнятное — будто мотор выл на затяжном подъёме. Наконец прорезались слова: «Утром, рано утром…» И — конец связи.
— Что? — спросила Стася.
— Мать приезжает, — сказал Глеб.
— Это плохо?
— Не знаю. Но сложностей точно прибавится.
— Она у тебя тоже… секретная?
— Похоже, что да. Хуже всего то, что она… как бы это сказать…
Он оборвал себя. Только сейчас до него дошло, что в поведении матери и поведении Степана Григорьевича есть что-то общее. Оба легко заводятся, оба раздражительны, оба всё время пытаются что-то объяснить, но то ли не хватает слов, то ли слушатель безмерно туп… Просто Степан Григорьевич повёрнут на инопланетянах (то есть не повёрнут, а как это… акцентуирован, вот), а мать — на дефектных ребятишках от шести до шестнадцати…
И ещё она глотает таблетки. Горстями. Иногда у неё появляется отвращение к этому процессу…
— Так всё-таки, — постучала пальцами по столу, требуя внимания, Аня. — Что. Мы. Будем. Теперь. Делать?
— Сейчас нужно смыться. Спрятаться. Хотя бы до утра. А завтра уже — по обстановке…
— Спрятаться… легко сказать… — проворчала Стася. — В нашем-то…
— Я, кажется, знаю, где, — сказал Глеб. — Во всяком случае, ничего лучшего в голову не приходит. Там нас хотя бы поймут…
— А как же Вовка? — спросила Аня.
— Утром… — начал было Глеб, но тут в дверь стукнули: два раза и раз.
— Вот и он, — сказала Аня.
Ввалились двое: Вован и Суслик. Оба как после драки, Вован с рюкзаком.
— Так это… — начал Вован, переводя взгляд с Ани на Стасю, потом на Глеба, потом по следующему кругу. — Вы чё, тоже… ну, типа?
— Ну, типа, да, — сказал Глеб. — А у тебя что?
— Да батька… — Вован вдруг сморщился, будто в глаза ему брызнули из баллончика. — В общем, я… не вернусь. В жопу такие оладушки. Пошёл вон к Суслику, а у него…
— Дверь взломали, — сказал Суслик. — Отцу звоню, а он говорит — ничего не трогай, иди к тётке Варваре. А тут Воха с резиком. Ну мы и… вот.
— Всё равно надо сматываться, и быстро, — сказал Глеб. — Девочки, три минуты.
— А чё ты командуешь? — спросил Вован.
— Я в теме, — сказал Глеб. — Мы сейчас уходим и прячемся. Я знаю, куда. Потом будем разбираться, не сейчас.
— Да я без наезда, — сказал Вован. — В теме так в теме…
— А что с отцом? — спросил Глеб.
— Да не знаю… бешеный… мать не узнаёт, меня не узнаёт… в крови весь…
Девочкам потребовалось меньше трёх минут. Они появились в тёмных джинсах и кроссовках, в почти одинаковых свитерах, с длинными свёртками в руках. У Ани был набитый школьный рюкзак, у Стаси — брезентовая сумка через плечо.
— Перебежками? — деловито спросила Стася.
— Я сначала один выйду, посмотрю, — сказал Глеб.
— Ни хрена, — сказал Вован. — Я с тобой.
— Ты ж не знаешь…
— Историчка, — сказал Вован. — Знаю. Она кто?
— Ну… Она не человек.
— А чё, заметно…
— Возьми что-нибудь, — Глебу вспомнился такой давний разговор со Стасей. — Лом или что ещё…
Вован с сомнением посмотрел на него.
— Возьми хоть это, — сказала Стася. Она подала Вовану двухкилограммовую гантель. — И… ну, сам разберёшься.
Глеб, держа «посредник» перед собой, осторожно приоткрыл дверь. Тихо. Косой свет. Тянет кошками. Он пожалел, что не взял маленького зеркальца — высунул его и всё осмотрел. Ладно, теперь уже нечего… Так, впереди пусто. Он сильно толкнул дверь и выпрыгнул, разворачиваясь. Тоже никого. Там тупик и там никого. Можно повернуться спиной…
— Выходим, — сказал он — вернее, хотел сказать. Потому что впереди, на лестнице, раздались быстрые шаги — кто-то поднимался бегом…
Когда я потом пытался расписать все перемещения Алины — вернее, Квадрата девятнадцать, конечно, — то каждый раз заходил в тупик, потому что перемещения эти были чересчур стремительны и вроде бы бессистемны; но, разумеется, логика в них была — только не наша, не человеческая. Всё у неё — у него — было просчитано… Долгое время я был уверен, что десантников было как минимум двое. Но потом всё же согласился с очевидным-невероятным: Девятнадцатый действовал в одиночку, но нечеловечески быстро. Ну и компактность городка сыграла роль; нам, жителям мегаполисов, трудно представить, что вся арена событий может уложиться в овал два с половиной километра на километр. Два с половиной — это мне идти от дома до метро, а ведь считается, что живу почти рядом со станцией…
— Будь очень осторожен. Просто очень-очень осторожен…
Аспирант дал отбой и положил телефон в карман. Осмотрелся ещё раз. Картина носила следы не столько обыска, сколько погрома. Для обыска не надо срывать скатерть со стола, бить посуду и дырявить абажур. Он наклонился и поднял с пола фотографию: он сам, Стёпка Сизов и Валерка Краснобровкин летом семьдесят пятого… уже всё было плохо, но мы и не представляли себе, до какой степени плохо… Степан здесь, в городе, и говорят, что полная развалина, а вот где Валерка — большой вопрос. Может быть, в базах о нём и есть сведенья, надо бы поинтересоваться…
Он услышал скрип половицы за спиной, но среагировать не успел.
В рауше Аспирант пробыл недолго, но за это время его успели раздеть догола и привязать к стулу. С волос и бровей стекала вода, мешала видеть. Впрочем, соображение включилось сразу, и не было сомнений, кого он увидит перед собой.
Молодая женщина Алина Сергеевна Арабова, двадцати восьми лет.
Она же — Квадрат девятнадцать. С которым, можно сказать, не один пуд соли…
— Местность по-прежнему красивая? — спросил Аспирант. Язык ворочался с некоторой неуверенностью. — Или уже обрыдла?
— Есть немного, — сказал Квадрат. — Но скоро вашими стараньями здесь будет сплошная бетонная площадка. Или лавовая. Как повезёт.
— Не тем пугаешь, — сказал Аспирант.
— Вообще не пугаю. Ты меня знаешь. Не любитель пугать. Просто говорю как есть.
— Знаю… Сколько мы не виделись?
— Восемь лет, четыре месяца и шестнадцать дней.
— Подожди… Это когда же?
— Так тебе всё и расскажи. Сообрази сам.
— Это… это… Так вот почему мне Благово таким разумным показался!
— Молодец. Но тогда ты меня не засёк ведь?
— Тогда — нет… Слушай, что вы с ним задумали?
— Да как всегда — спасти этот мир. Только не подумай, что я тебе буду выкладывать наш план.
— Не настолько наивен. Но, видишь ли… я ведь немного в курсе идей Благово. По-моему, он больной на всю голову.
— И кому из гениев это мешало?
— Нашёл гения…
— Именно. Правда, оказалось, что гений и злодейство очень даже совместны. Но ведь тебя это не удивляет, правда?
— Меня давно ничто не удивляет.
— Да, ты скучный. Как с тобой Маша жила все эти годы, не представляю.
— Давай об этом не будем.
— Ну, почему же. Это был весьма познавательный этап в моей жизни. Кстати, сколько нашему мальчику? Весной шестнадцать стукнет?
— Ты же знаешь. С точностью до минуты.
— Это да… Значит, скоро начнётся.
— Ничего не начнётся. Он совершенно нормальный.
— Ну, тебе-то откуда знать? Ты его даже не видишь.
— Маша.
— В этом вопросе я бы ей не стал так уж доверять. Пристрастный исследователь хуже невежественного. Лучше уж поверить Благоволину.
— Чем — лучше? Он что, не пристрастный? Эта его концепция Нового Мира — не чудовищная? Да брось ты… ерунду вы затеяли, ничего не выйдет…
— А то, можно подумать, ваш долбанный Комитет затеял не ерунду? Вы хоть посчитать попытались: двадцать миллионов пойдёт только в первой волне десанта. Вы чем там думали? С кем договаривались? Они же вас, как… слепых котят…
— Хы. Хотел сказать «детей», да вспомнил неладное?
— А что — детей? Что теперь дети смогут сделать, если десант — предупреждён? Да и тогда, честно говоря, всё срослось бы, если бы работали всерьёз, по-взрослому. А так — я ведь сколько раз говорил: это просто в мышеловку положили сыр. Вот и всё.
— То, что вы придумали — куда хуже.
— Ты ведь толком не знаешь, что мы придумали. Больше того — я толком не знаю. Не понимаю. Не могу охватить. А ты говоришь — Благово не гений. Да рядом с ним любой Эйнштейн или там Да Винчи — банальные посредственности. Или Лю Пинь.
— Это кто ещё?
— Тебе это вообще не по зубам будет. Так вот, все они — гении плоскостные. То есть их разум распространяется шире, чем у тебя, например — что нетрудно — но всё равно по плоскости. Его можно окинуть взглядом и постичь. А Благово — гений многомерный…
— Слушай, а с вами был волк…
— Угол три. Да. Но на связь он что-то не выходит. А что?
— Да так. На Глеба зачем-то набросился.
— Не знаю. Может, и не он. Тут волков этим летом очень много было. С Капъяра пришли…
— Может, и не он… Благово взяли по твоей наводке?
— Нет. Мне сообщили, что его обнаружили, и всё. Думаю, случайно вышли.
— Всё может быть. Как ты считаешь, где его держат?
Аспирант сделал попытку пожать плечами.
— Я не спрашиваю, знаешь ли ты, где его держат, — сказал Квадрат. — Ты вряд ли можешь это знать. Я спрашиваю твоё мнение — где его могут держать?
— Мнение у меня есть, — сказал Аспирант медленно. — Верное или неверное, не представляю. Но я отдам его в обмен на любезность с твоей стороны.
— Развязать? Пи́сать захотел?
— Развязать тоже можно. Но я о другом. Мне нужен «посредник». На один раз.
— Вашими стараниями это реализуется буквально вот-вот, — Квадрат мелодично рассмеялся. — В огромном количестве и в ассортименте… Зачем тебе «посредник»?
— Мать в коме. Вывезти невозможно…
— Да, наверное, никто и не собирается тебе это организовывать, друг мой Сева. Плохие у тебя друзья. И как начальство они тоже никуда не годные идиоты.
— Можно подумать, вы с Благово умнее… Вы ведь искали «Маяка», правда? Так вот, давай так: я сдам его тебе сразу после того, как мы навестим больницу. И поделюсь своим мнением о месте содержания Благово. То есть…
— Хороший план, — пробормотал Квадрат и поднёс к глазам телефон Аспиранта. — Кто же тебе столько эсэмэсок шлёт? Девушки, небось? Так, а какой у нас тут пароль? Ха… и кто тебя учил такие пароли ставить? Ну ты даёшь… Что нам пишут? «Белый»… «Белый»… ещё раз «Белый»… Что бы это могло значить?
— У тебя нет «посредника», — сказал Аспирант. — Иначе ты сделал бы мне подсадку и всё узнал.
— Нет, ну почему? — сказал Квадрат. — Ресурс же ограничен. Может, ещё раза два-три сработает, а потом — пффф… «Белый код» ты получил, друг мой Сева, то есть и «Маяк» твой уже сработал, и десантный корабль отозвался. Всё, радуйся, ваш план удался блестяще, и скоро здесь такое начнётся…
— И что ты теперь будешь делать? — спросил Аспирант.
Квадрат пожал плечами.
— Пара дней ещё есть, — сказал он. — Попробую найти Благово. Я ведь умею искать, ты знаешь. Будут, конечно, издержки… А «посредника» у меня действительно нет. Но я знаю, у кого он.
— И?
— Место.
— А какие гарантии…
— Сева! Ведь ты меня знаешь. Я что, тебе врал когда-нибудь?
Аспирант помолчал.
— Начни с Геленджика. Но оттуда его с началом «Белого кода» могут перевести, а куда — я не представляю.
— Куда бы ты перевёл?
— Я бы перевёл в Капъяр, но моё мнение всё чаще не совпадает с мнением начальства.
— Понял. «Посредник» у твоего Глеба — где-то он его прячет или на себе таскает, не знаю. Что так смотришь? Не ожидал? Или?..
— Немножко «или»… но это уже тебя не касается. Дай я ему позвоню.
— Нет. Это будут уже некоторые излишества. Не всё себе надо позволять… Я вообще-то поначалу думал, что ты парня в свои делишки втянул. Только потом понял — совпадение. Но вот как-то оно очень близко всё сошлось…
И Квадрат повернулся, чтобы уйти. Аспирант увидел, что сзади, воткнутый за пояс юбки, топорщится пистолет. Вероятно, это был его «Глок».
— Эй! — сказал Аспирант. — Я что, так и буду сидеть?
— Конечно, — сказал Квадрат. — Ой, извини…
Он вернулся, поднял с пола майку Аспиранта, оторвал от неё полосу, скатал в плотный комок и ловко засунул Аспиранту в рот. Отошёл, полюбовался работой.
— Так значительно лучше, — сказал он.
Ирина Николаевна потом много раз пыталась, но не смогла вспомнить, из-за чего разгорелся скандал. Как обычно, из-за какой-то ерунды. У них часто возникали такие вот спонтанные скандалы, быстро заканчивавшиеся примирением и, если ничто не мешало, койкой. Ей уже некоторое время казалось, что подобные скандалы — это своего рода «ролевая игра», обязательная прелюдия к играм любовным, и потом — когда-нибудь — она сменится другой игрой, а та — третьей… Ирина Николаевна при всей своей начитанности (популярной литературой по психологии в том числе) и при немалом уме всё же не могла себе представить, что скандалы эти всерьёз, что Чубак её разлюбил, живёт с ней только для собственного удобства и что ниточка, на которой висит их брак, уже тонка настолько, что малейшее дуновение и т. п. Нет, она трезво отдавала себе отчёт, что она утратила физическую привлекательность, довольно скучна в постели, категорически бездетна — что Чубаку иногда угнетало, а иногда наоборот, — и что их совместное проживание — всего лишь уступка обстоятельствам; Тугарин был чем-то вроде песчаной воронки, в которую легко попасть, но из которой почти невозможно выбраться… и да, тут она вспоминала «Женщину в песках», и ей становилось грустно, но потом обязательно что-то происходило, обычно на работе, и надо было бежать и устранять, или ехать и разбираться, или вызывать и увольнять. Так они и жили. До сегодняшнего позднего вечера, а то и ранней ночи, когда привычный, казалось, скандал вдруг свернул с продолбанной колеи и устремился сначала в какие-то невероятные басы, а потом — потом Толя зарыдал, бросился вон, и через минуту несчастный помятый «Ниссанчик» завизжал покрышками по мелкому щебню, которым был засыпан двор…
…он ехал совершенно в никуда, на чистом автомате, даже не разбирая, что перед ним — дорога, река, море, бескрайняя степь или небо. Потом оказалось, что дорога — а именно та, которая ведёт к трассе. Машинально он сбавил скорость, потому что впереди был слепой поворот, за ним мост, а потом ещё один слепой поворот, с которого и начались его несчастья — Чубака только сейчас понял это. С Алиной именно с этого момента началось твориться непонятное…
Он совсем медленно проехал через мост, подсознательно опасаясь, что дорогу сейчас заступит ещё один каменный памятник с волком у ног, но свет ложился ровно на полотно, недавно подновлённое, а потому пятнистое. Вот тут, наверное, и было столкновение, подумал Чубака; но уже ничто не напоминало об этом прискорбном эпизоде. Он всматривался в левую обочину, не зная, что может увидеть. Почему-то вдруг именно сейчас он успокоился. Непонятное что-то буквально снизошло на него сквозь жестяную крышу машины, и он понял, что Алина осталась не просто в прошлом, а в далёком прошлом, почти затуманенном веками, прошедшими после, и это уже не живой человек, а миф, легенда, второстепенный исторический персонаж наподобие царицы Евдокии… и всё уже прошло, и все прощены. Впереди будет что-то новое, и в этом новом найдётся место Ирине, ещё неизвестно, какое именно место, возможно, они и разведутся, чтобы перестать мучить друг друга, а может, помирятся навсегда, но зато снова будут походы, рыбалки, весёлые компании…
В лицо ударил мощный луч света, и возник размытый светом силуэт человека в странном костюме, но с характерной полосатой палочкой в руке.
Чубака тормознул, объехал гаишника, успев понять, что тот одет в комбинезон химзащиты, но маски на лице нет, прижался к обочине и приготовился ждать неторопливого подхода стража дороги, — однако тут же увидел впереди ещё двоих, машущих светящимися жезлами и показывающих, что надо съехать с дороги на поляну, где несколько лет назад пытались организовать что-то вроде придорожного рынка, но потом забросили эту затею. Сейчас там стояла большая палатка, несколько внедорожников явно казённого вида и две оранжевые автоцистерны. Всё это освещалось сбоку-снизу синеватым прожектором.
Стояли и ходили вооружённые люди, одетые в комбинезоны и то ли плащи, то ли халаты. Многие были в марлевых масках.
Чубаке показали, куда поставить машину. Там уже стояла одна — фургон «Газель». Кабина была пуста. Чубака вышел. Пахло соляровой гарью и какой-то едкой гадостью.
Приблизился человек с жезлом. На поясе его комбинезона висела кобура, из которой торчала большая пистолетная рукоять.
— Что происходит? — громко спросил Чубака. Он старался говорить громко и напористо, чтобы не было страшно. — Почему вы меня остановили?
— Там объяснят, — глухо из-под маски ответил тот, показав жезлом на вход в палатку. — Оставьте машину открытой и дайте мне ключи. Документы возьмите с собой.
Чубака на немножечко негнущихся ногах направился к палатке. Она приближалась подозрительно медленно. Наконец он дошёл.
Всё произошло в одну секунду. В кармане завибрировал и запиликал айфон, Глеб машинально сунул руку за ним, чтобы отключить — и в этот момент из-за угла появилась Стелла Кибовская. Только по рыжим волосам можно было опознать её сразу — потому что всё остальное было покрыто густой серой грязью.
— Ой, ё! — сказал сзади Вован. — Стелка, что за хрень?
В общем, удалось разобрать, что они с Кириллом катались на мотоцикле и тут неподалёку за городом влетели в канаву… но нет, там не было грязи, а было другое: на них бросились какие-то люди с автоматами, пришлось убегать и прятаться в дренажной трубе под выездом с Абрикосовой и оттуда уже переулками добираться до центра, и она побежала к Стасе, потому что к Кириллу ещё через полгорода и у него там родители, а она не может в таком виде…
Глеб тем временем тупо смотрел на экран айфона. Пришла эсэмэска: «Надо обязательно увидеться утром дома. Отец».
Да. Надо. Но, чёрт… чёрт…
Что за люди с автоматами? Наши? Чужие?
Нет, надо уходить…
— Я ей ключ оставила, — сказала, выходя, Стася. — Отмоется и запрёт. Потом разберёмся…
Они спустились вниз и, в общем-то, не скрываясь, направились через квартал по диагонали на улицу Мира. А через две минуты со стороны Центральной появилась деловитая Алина. Она шла босиком. Не останавливаясь, не осматриваясь и вообще никак не обозначая своих намерений, она подпрыгнула, зацепилась за балкон второго этажа, энергичным движением закинула ноги на перила, подтянулась на ногах, встала, снова подпрыгнула — теперь уже до балкона третьего этажа. Там она лёгким тычком ладони высадила хлипкую балконную дверь…
Стелла как раз смывала с волос шампунную пену, когда ей показалось, что дверь в ванную приоткрылась. Просто потянуло холодным воздухом. Но посмотреть не было никакой возможности. Она просто спросила:
— Стаська, ты?
Ответа не было. Впрочем, и холодный воздух перестал тянуть. Стелла домылась — надо сказать, что одежда защитила её хорошо, гнусная жижа до тела почти не добралась, — вытерлась, натянула Стаськину футболку с надписью «Hate is… to skilfully learn to fake absens of orgasm», обмотала гриву полотенцем и вышла.
Такого разгрома она в жизни своей не видела…
После этого Квадрат девятнадцать из Тугарина исчез. Это было около трёх часов ночи. Я думаю, он ушёл пешком — вернее, бегом — напрямик к райцентру, пройдя незамеченным через редкое ещё кольцо оцепления, а там сел на утреннюю электричку. Или угнал машину, что тоже возможно. Так или иначе, через двадцать примерно часов он появился в Геленджике.
Теперь — что я думаю о его подвигах в Тугарине этой ночью. Убив двух одноруких, чьи карточки хранились в архиве ВТЭКа, он пропустил Карпова, чьей карточки там не было. Ну, бывает. Кто мог предположить, что физический инвалид не имеет инвалидности формальной, потому что очень гордый? Я бы тоже не додумался. А вот эта странная серия обысков… Скорее всего, это были действия из расчёта на необыкновенную удачу, потому что встречи лицом к лицу с Глебом, вооружённым «посредником», Квадрат боялся просто панически. Отсюда и эти остервенелые показательные разгромы в домах — чтобы никто не догадался про этот страх…
И потом… я это стараюсь не говорить обычно, потому что незачем принижать врага. Но всё-таки они тупые. Даже те, кто долго был в человеке, и не раздавил его, а почти сотрудничал, помогал, учился. Тупизна осталась. Исполнители они идеальные, это да, и стратеги у них есть гениальные — эти их Расчётчики. Но вот нашего универсализма у них нет и никогда не будет. Тупые. Паразиты. Кукловоды.
Да, кстати… Сколько я ни читал фантастики, а самым радикальным средством против пришельцев было биологическое оружие. Или — такая немыслимая остервенелость или жестокость землян, что они нас пугались и отступали — как человек может отступить перед шипящей кошкой. Но всегда победой считалось просто отражение агрессии.
Но против нас — тысячи планет Пути…
Что задумал Благоволин?
— Чубак… Анатолий… Гаврилович… — диктовал Чубака человеку в белом комбинезоне и толстой марлевой повязке на пол-лица; его самого заставили надеть такую же маску и полосатую больничную пижаму; штаны сваливались. — Второго… второго… семьдесят второго…
— Тысяча девятьсот? — неприятным голосом спросил регистратор.
— Да, наверное… — сказал Чубака, не то чтобы не понимая, о чём его спрашивают, а просто не придавая этому значения. — Скажите, а что происходит?
— Сами не знаем, — неожиданно сказал регистратор и добавил почти просящее: — Давайте историю заполним, а там уже всё остальное?
— Ну, давайте…
Они заполнили историю, потом регистратор её унёс за занавеску, вернулся с термометром и велел Чубаке сунуть его под мышку. Термометр пискнул и показал тридцать восемь. Чубака удивился, потому что ничего такого он не чувствовал. Потом пришёл ещё один так же экипированный человек, но явно более старший и по возрасту, и по чину. Чубаке велели раздеться до трусов, ощупали шею, подмышки и пах, потом выслушали лёгкие.
— Пойдёмте со мной, — сказал старший.
Они прошли за занавеску. Там стояла странная установка: закреплённый на постаменте лист текстолита так примерно метра два на два; перед ним на рельсах двигался такого же размера лист толстого оргстекла или какой-то другой прозрачной пластмассы. Чубака, подчиняясь командам, встал на постамент, прижался спиной к прохладному текстолиту, развёл руки в стороны и ноги шире плеч, повернул голову вправо; загудел моторчик, плексиглас подъехал вплотную, прижал. Потом загудело что-то ещё. Врач сидел за столиком, смотрел на монитор. Гудение прекратилось, плексиглас отъехал, врач сказал:
— Одевайтесь. Костя, проводи больного!
— Что со мной, доктор?
— Пока полежите на обсервации. Может быть, ничего особенного, просто простыли.
— А… э…
— Есть данные, что африканская свиная чума перекинулась на человека. Поэтому пока в районе просто вводится строгий карантин.
— Это надолго?
— Не меньше недели. Всё, идите, медбрат вам покажет койку. Утром повторный осмотр. Костя, три кубика литической.
— Подождите, а мои вещи…
— На обработке.
— Но мне надо позвонить. Жена с ума сойдёт. Я поехал просто проветриться…
— Нет. В город до особого распоряжения никаких звонков. Поднимется паника… Да вы что. Ещё учитель.
— Но как-то надо…
И параллельно подумал, что, наверное, не надо. Пусть всё идёт как идёт.
Когда он ушёл, человек, одетый врачом, сказал кому-то за ширмой:
— Чисто сейчас. В обоих смыслах. И никогда не было.
— Степан Григорьевич! Это я, Глеб. Глеб Лосев, вы меня помните?
— Встань к свету, — глухо сказали за дверью.
Глеб отошёл так, чтобы свет лампочки над крыльцом падал на его лицо. Какое-то время ничего не происходило. Потом дверь приоткрылась — совсем чуть-чуть.
— Ты не один?
— Нет. Это из нашего класса… я им рассказал…
— Заходите…
Внутри почему-то было темно, Степан Григорьевич стоял и светил фонариком в пол, пока они входили. Потом он сказал:
— Тихо идём за мной. Не разуваться. Сумки, рюкзаки — с собой.
Они свернули на кухню, а там Степан Григорьевич, повозившись, сдвинул стенную панель. За ней оказалась крутая лестница в подполье. Он пошарил по стене — в подвале загорелся свет.
— Спускаемся по одному, я последний.
В подполье пахло не сыростью и грибком, как можно было ожидать, а бумажной пылью — как в библиотеке. Глеб слышал, как Степан Григорьевич запирает потайную дверь изнутри.
Внизу было даже просторно! Наверное, это стоило каких-то неимоверных затрат труда и просто затрат — но было сделано. Большая комната, разделённая перегородкой из книжных стеллажей, в дальней — все стены в книжных полках, в этой — маленькая газовая печка, кухонный стол, раковина с краном — и тоже стеллажи во всю стену, но только заставленные коробками и банками.
— Садитесь, где найдёте, — сказал Степан Григорьевич, — можно на пол, на топчан, куда хотите. Здесь нас не найдут, а найдут, так не возьмут. Что у вас там такое случилось?
— Наша классная… ну, учительница… Так вот, она — балог. И теперь она ищет «посредник»…
— Так, — сказал Степан Григорьевич. — Приятная такая, чёрненькая?
— Да. А вы её что, видели?
— Заходила… — сказал Степан Григорьевич с нехорошей интонацией. — А у вас что, есть «посредник»?
— Ну… типа того. Да, есть, — решился Глеб.
— Вот оно как… — протянул Степан Григорьевич. — То-то мне казалось, что всё неспроста. Благово этот… тот ещё жук. Вы хоть проверяли, он работает?
— Он работает, — сказал Глеб. — Степан Григорьевич! Смотрите, что получается. Опять всё как тогда, когда вы… ну, понимаете. Опять приходят балоги… теперь, может быть, уже совсем по-настоящему? Что нам делать? Да, на нас эта погань не действует… пока… но толку-то? Вот — мы предупреждены, мы даже вооружены против них…
— Но они уже знают о вас, — сказал Степан Григорьевич. — Эта ваша Алина — она сюда не сунется. Не решится. Но и вы её не выследите, чтобы вытащить паразита… Как вы проверили что прибор работает?
— На себе, — сказал Глеб. — Я его задержал… надолго. Очень много узнал.
— Кто это был?
— Угол три.
— Ого! Знатного сома ты обработал. Вот так, с первого раза, без подготовки? Нормально. Никогда бы не подумал, что такое возможно.
— Да он еле встал потом, — сказала Стася. — Бледный, как бумага, и вокруг глаз всё чёрное.
— Так встал ведь, — сказал Степан Григорьевич. — Знаешь, сколько не встали?
— А вот что, — спросила Стася, — вот так прямо на детях и проверяли?
Степан Григорьевич медленно молча кивнул.
— И как же это было?
— По-разному, — сказал он. — В основном — шли дети офицеров, которые работали на проекте. Потом — онкологические больные, со всякими пороками… разными. Потому что тут — как последний шанс. Многих так спасли… а многих наоборот. Как кому везло…
— Но как же можно…
— Вот так, — сказал Степан Григорьевич. — Как на войне. В партизанах, если читали, много детишек было, и многие головы сложили. Вон, целый памятник поставили… Тоже ведь — дети, а когда война — кто же сильно спрашивает… И тут война. Да ведь ещё какая. На простой-то шанс уцелеть есть, даже если проиграешь. А тут? Ни малейшего шанса, сожрут. То есть побеждать надо любой ценой. Вот её и платили, любую цену… Значит, ты Угла третьего расколол. А ведь он как раз из тех, кто многое мог бы порассказать, что они там нового задумали. Он тем, первым, десантом командовал…
— Да, я понял. А потом решил остаться. По-моему, струсил.
— Может, и так. Сказали, небось: за провал — в распылитель… Ты, кстати, его как — в прибор выплюнул или наружу?
— В прибор.
— Это хорошо. Рано ему ещё в распыл… А я так думаю, что остался он не просто так, а развернул тут серьёзную работу. Первый-то слой наши кэгэбэшники просекли, прикрыли, а что под ним — не сумели увидеть. Теперь уже поздно, конечно…
— Что нам делать, Степан Григорьевич?
— Я вам не командир. Какой из меня командир, от тени своей шарахаюсь… Делать нужно вот что: выяснять, кто из них в высоких чинах — и выбивать беспощадно. Точка-то сюда вряд ли покажется, хотя… а вот Линии всякие, Углы — из нужно бить. В голову. Я смотрю, вы с винтовками?
Аня со Стасей переглянулись. Трудно было опознать кофры винтовок в этих легкомысленных матерчатых свёртках…
— Я по запаху, — сказал Степан Григорьевич. — Ружейную смазку всегда учую…
Я уснул и тут же проснулся — от кошмара. Не буду пересказывать, потому что в пересказах мои кошмары никакими кошмарами не являются. Что-то нудно происходит, логичное или алогичное — и просто в какой-то момент я там, во сне, понимаю, что мы когда-то давно допустили мелкую ошибку, что-то не так поняли или не так написали, и вот теперь всем конец…
Сел на диване, закурил. Хоть я и пообещал Серафиме не курить в комнате, но удержаться не мог: руки дрожали. Да и кто что учует, при открытом окне-то…
Вошла Серафима. Она была в халате из тяжелого малинового шёлка — я привёз ей в прошлый раз.
— Что, плохо, Лёшенька? — спросила она. — Я же вижу…
— Давай ты с ребятами поедешь в Москву, — сказал я. — На недельку-другую. А?
— Вот я так почему-то и поняла, — сказала Сима. — Опять?
Я кивнул.
— Когда?
Я пожал плечами.
— А ты, значит…
Я опять кивнул.
— Сразу не мог сказать?
— Не мог. Да и не знал, если честно.
— А теперь знаешь?
— Да и теперь не знаю. Только… — я потёр рубец на бедре. — Ноет.
— Я бы поехала, — сказала Сима, — да ребятишек ни за что не стронуть. В августе-сентябре хотела их на море свозить, у Полины — ты её не знаешь — путёвки пропадали. Так нипочём. У одного важные клиенты, у второго школу пропускать нельзя. Ты что-нибудь понимаешь? Мы же такими не были…
— Ну, мы другими были, да. Но это же…
— Я не об этом. Как мне их сейчас забрать?
Я подумал. Действительно, получалось, что никак. Если только…
— Давай ты как бы заболеешь, и тебя надо сопроводить? — предложил я.
— Вот пуще всего не люблю я придуриваться — сказала Сима.
— Да знаю. Но, по-моему, это самое простое и логичное. Завтра с утра организую тебе вызов из нашего института, и поедете. Договорились?
— А ты?
— А мне надо остаться. Проследить, чтобы ничего не разбили.
— Да тьфу на тебя.
— И не сожгли.
— Да вот ещё раз тьфу! Что ты за человек, Лёшка! А вообще… а если меня вывозить, так почему не всех остальных?
— А как мотивировать? Закричать, что у меня заныл рубец на жопе, и теперь всех надо отвести подальше — вдруг рванёт? Тут, Сима… я даже не знаю, как сказать… всё на предчувствиях, а это ткань тонкая — начни чуть тянуть, она и рвётся. Ну, допустим, я перебдел, и ничего не будет. Вы съездите туда-сюда, поживёте в Москве, ты правда пройдёшь обследование… пошляетесь по экскурсиям, погода пока хорошая… — ну и всё. А другим я ничего объяснить не смогу…
— Я поняла, — тихо сказала Сима.
Мы сидели в темноте. За окном висел совсем старенький месяц. Высоко над ним в лучах ещё невзошедшего солнца быстро шёл крестик-самолёт, разматывая за собой розовый лёгкий след.
— Куда вам здесь, э? — ещё раз спросил водитель, когда они проехали школу.
— Два перекрёстка вперёд, налево, там я покажу, — сказала Маша.
Очень болела голова. Взятый из дому пенталгин закончился, а ни одной круглосуточной аптеки на пути так и не попалось.
— Что за шайтан? — вдруг спросил водитель.
— Что? — не поняла Маша.
— А не знаю, да. Смотри, видишь — вот!
Но Маша опять ничего не увидела.
— Как молния, да! Только зелёная такая.
— Где?
— Да уже нету, всё. Может, сварка? — сам себя спросил водитель. — Нет, не сварка… Здесь сворачивать?
— Здесь…
Маша всмотрелась. Старый памятник как стоял, так и стоял — чёрный на фоне фиолетового. Её показалось, что он немножко светится, вернее — освещает всё вокруг себя, оставаясь тёмным. И ещё ей показалось, что перед памятником лежит что-то ещё более тёмное, как бы абсолютно чёрная кучка чего-то — но тут машина повернула, и ничего больше увидеть стало нельзя.
— Вон тот дом, торцом на улицу. Ага, спасибо. Держите… — она подала, как и было заранее оговорено, три пятисотки.
— Хозяйка… — жалобно протянул водитель. — Может, э?..
— Я их не печатаю, — сказала Маша и выбралась из тесного салончика «шестёры». Ты и этого, боюсь, не потратишь, подумала она, вспомнив грузовики вдоль обочины и несколько «Тигров» перед мостом, и регулировщика в противохимическом костюме, заворачивающего на боковую дорогу кого-то на стареньком «Ниcсане». Их, впрочем, не остановили, надо полагать, работало стартовое для блокады правило «всех впускать, никого не выпускать».
Она ещё не думала о том, как выбираться из города — просто потому, что не владела даже минимумом информации о происходящем. Может быть, утром оцепление снимут, и всё пойдёт, как шло прежде. Такое тоже случалось, и не один десяток раз. Впрочем, случалось и иначе: когда пускали газ, а потом выдавали это за аварию на каком-нибудь заводе или в лаборатории… Слава богу, до сих пор это было не у нас. Где-то далеко. В захолустье Штатов, в Бразилии, в Камеруне. Кто-нибудь сходу найдёт этот Камерун на глобусе? А теперь вот…
Даже удивительно, до какой степени она ничего не чувствует.
Маша вошла в знакомый подъезд. Лестница была залита ярким светом. Она достала из рюкзачка ключи. Года три или четыре назад их зачем-то прислала ей Евдокия Германовна. Крошечная бандероль без записки. Мол, и так всё понятно. Ей тогда ничего понятно не было, ей было просто плохо.
А свекровь — уже бывшая — открытым текстом сказала: приезжай, живи. И надо было ехать, никто бы её тогда удерживать не стал…
Дверь оказалась закрыта только на защёлку.
В прихожей и в большой комнате горел свет. Почему-то всё было разбросано — как после обыска. Посреди комнаты на боку лежал столик, а рядом со столиком… она не сразу сообразила, что это: две голые волосатые ноги, сложенные вместе, ободранными коленками вперёд. Обладатель ног, надо полагать, прятался за столиком.
Стремительно выхватив из кобуры тазер, она шагнула в дверной проём, проконтролировала пространство комнаты, потом двинулась по стенке вправо. Сначала она увидела лужицу уже свернувшейся крови, потом — темя с короткими светлыми волосами. Похоже, лежащий был без сознания или мёртв. Маша ещё раз внимательно прислушалась, огляделась — и медленно, не спуская палец с кнопки тазера, подошла к лежащему и опустилась на корточки.
Это был голый мужчина, крепко и умело привязанный к массивному евдокийгермановны стулу; их оставалось два, из какого-то ещё дореволюционного немецкого гарнитура. Уже догадываясь, кого увидит, Маша наклонилась и заглянула в лицо.
Сева. Ну, кто бы сомневался…
В кармане был нож — простейший китайский складник, правда, с керамическим клинком. Не опуская тазер, Маша другой рукой разрезала путы, удерживающие плечи и руки. Сева мягко распластался на полу. Маша огляделась, потрогала пульс на шее — нормальный, — вытащила кляп изо рта, потом сделала несколько шажков на корточках и оказалась у ног. Освободила ноги. Подняла стул, поставила к стене. Села.
Ну да, как бы не этого она ожидала…
Сева зашевелился, закашлялся. Попытался приподняться на руках. Всё же остался лежать, опираясь на локоть, и другой рукой осторожно ощупал голову.
— Ты ищешь мозг? — спросила Маша. — У тебя он совсем в другом месте.
Сева не сразу смог оглянуться.
— Машка? Ну ни фига ж себе…
Он встал на четвереньки, потом переместился на корточки.
— Глеб сказал, что ты едешь, но я не думал, что сможешь так быстро…
— Как видишь. Что, у нас «Белый код»?
— Похоже, что да. А ты как догадалась?
— На дороге застава. Выезжающих заворачивают.
— Ну да, ну да…
Кряхтя, он дотянулся до трусов и брюк. Встал, отвернувшись, натянул их. Струйка крови снова побежала — теперь по лбу. Он поднял разорванную майку и ею зажал рану.
— Что тут случилось?
— Да вот… дурак. В засаду угодил. Чуйка начисто отказывает. Устал.
— Где Глеб? И что с ним?
— Да с Глебом всё нормально… умный оказался… А я вот — видишь сама. Главное, с мамой плохо. От слова «совсем»…
— Она в больнице?
— Да. Без сознания, на искусственном дыхании. Хотел отправить в Москву — не дали, сказали, что не выдержит.
— А в эту… на озере Комо?
— Всё равно везти надо. Да туда ещё добиться, чтобы поместили… пуд гороха надо съесть.
— А «посредника», как я догадываюсь, у тебя нет?
— Представляешь — «посредник» есть у Глеба. Но я это узнал, уже будучи связанным по рукам и ногам.
— И с кляпом во рту.
— Ну да. Маша, не в службу, а в дружбу — поищи, куда улетел мой мобильник? Он на столике лежал…
— Ты до него пытался дотянуться?
— До зажигалки. Но не рассчитал, как видишь…
— Вон он лежит, — сказала Маша. — Осторожно, не наступи…
Было поздно.
— Да чёрт!.. Ну что за день такой?
— У тебя что, нет запасного?
— Есть. То есть основной. Бэк был этот. Но звонили мне на него, и я теперь не узнаю, кто…
Олег без сил сполз по двери. Не отвечает… суки начальники… Впрочем, может он тоже уже мёртвый… Боль была адская, промедол её не ослабил, а как бы отодвинул. За дверью надрывался древний телефон — кто-то пытался звонить по скайпу. Звук становился всё слабее и слабее…
Утром на него наткнулась бабка из квартиры напротив. Она пошла за молоком — свеженьким, только с завода. Увидев страшное, бабка не запаниковала, а вернулась домой и деловито вызвала «скорую».
Звали её Виктория Кондратьевна, и на этой скорой она проработала сорок лет фельдшером.
Шабельников не помнил, случалась ли когда в обычно спокойном Тугарине такая ударная ночка. Было в начале девяностых что-то похожее, когда народ опился непонятной палёнки и пошёл проламывать друг дружке головы. Но он тогда ещё служил в армии… точно, это был год накануне увольнения. История даже попала в федеральные новости: четверо убитых, полтора десятка раненых.
И вот сейчас: пьяная поножовщина в пивной — слава богу, все живы, — потом самоубийца, потом несчастный случай со смертельным исходом, теперь жена Карпова вызвала наряд, потому что муж ничего не понимает и весь в кровище… Шабельников выдернул из дому отдыхавших сержантов Мурзенко и Тельпуховского, потому что некому было в лавке остаться, а на Карпова поехал сам с участковым Прониным. Пронин был туповатый, незлой и исполнительный, но явно кто-то ворожил против него: как только подходило время для повышения, с ним случался какой-то казус, и начальство не столько из вредности, сколько из осторожности повышение откладывало. Так он и ходил в лейтенантах.
Шабельников, исходя из крика супружницы Карповой по телефону, предполагал, что увидит небывалый разгром и самого Алексея верхом на куче обломков. Но нет, никакого разгрома не было. Из всего беспорядка наличествовала только сорванная люстра. Карпов сидел на табуретке посреди комнаты под крюком в потолке и внимательно рассматривал кусок репшнура. Он весь, с ног до головы, был в запёкшейся крови. И без малейшего сопротивления дал себя увести.
По дороге в больницу на освидетельствование Шабельников подумал с неожиданным испугом, что оба жмурика — и «парашютист», и утопленник — были без левой руки, и вот Карпов — тоже. Повеяло каким-то мистическим ужасом.
Ворчащая заспанная лаборантка взяла кровь у Карпова, взяла соскоб с его одежды — и через полчаса вернулась с известием, что кровь разной группы.
— Это не может быть кровь животного? — спросил Шабельников.
— За кого вы меня принимаете? — обиделась лаборантка.
За мышь белую лабораторную, подумал Шабельников.
Они выходили из приёмного покоя — Шабельников впереди, за ним переступающий, как робот, безучастный Карпов, звенящий цепью и наручниками, и Пронин замыкающий, — когда из подъехавшей «скорой» выгрузили на каталку носилки с мужчиной в камуфляже и с замотанной бинтами головой — оставалась только прорезь для одного глаза. Левая рука была зашинирована.
— Что у вас тут? — спросил Шабельников фельдшерицу Галю; когда-то давно у него с ней намечался авантюрный роман, но, как это часто случается в наших широтах с романами, всё закончилось не очень смешным анекдотом. Впрочем, приятельствовать они не перестали.
— Тут, Юлик, что-то серьёзное. Челюсть точно вдрабадан и как бы не обе, ещё плечо, ещё рёбра…
— И где ж его так?
— Где — не знаю, а подобрали у квартиры, которую он снимал. В одном доме с Викторией Кондратьевной. Она нас и вызвала.
Мимо каталки как раз проходил Карпов, и тут пострадавший, утробно завыв, попытался отползти от него. Галя с Шабельниковым едва успели его подхватить.
— Интересно, — сказал Шабельников, глядя вслед Карпову. — Галь, по дружбе: когда у него кровь возьмут, позвони мне, скажи, какая группа.
— Сделаю. Что, лом сегодня?
— Хуже, чем лом.
— Трещина, говорят, на солнце. Такая трещина, что больше всей Земли нашей.
— Может, и трещина…
Попытка допросить Карпова не дала ничего. Ноль. Он сидел безучастный, вопросы явно понимал, но отвечать не желал. Шабельников отвёл его в камеру и сказал вернувшемуся с молокозавода Радько:
— Поехали вскрывать квартиру.
— Без ордера?
— Саныч задним числом подпишет. А сейчас — оперативная необходимость. Бери отмычки и болгарку.
Болгарка не понадобилась. Радько неплохо умел справляться с замками.
— Вот же ж… — только и смог сказать Шабельников, увидев внутренность странной квартиры.
Позвонила Галя. Группа крови «Неизвестного № 5» не совпадала ни с кровью Карпова (что естественно), ни с кровью на одежде Карпова.
— Ну да, — сказал сам себе Шабельников. — Где-то должен быть второй…
В комнате были заправленный с армейской тщательностью диван — и так же аккуратно заправленный надувной матрац на полу.
Обыск скудно обставленной комнаты дал весьма интересные результаты. Двадцать две картонные коробки с патронами СП-5 9×39 мм и восемь пустых коробок из-под них же. Две коробки патронов 9×19 фирмы «Ремингтон» с экспансивной пулей. Шесть ноутбуков «Самсунг» — совершенно мёртвых, не запускаемых ни нажатием кнопки питания, ни перезагрузкой. Все ноутбуки присоединены к устройству неизвестного назначения с выдвижной антенной, предположительно приёмнику. Спутниковый телефон «Иридиум-экстрим» с полностью разряженным аккумулятором. Картонная коробка с армейскими рационами питания (двенадцать рационов в наличии). Большой полиэтиленовый мешок для мусора, почти пустой. Судя по степени обжитости квартиры, а также ориентируясь на показания соседки Вэ Ка Зиминой, двое мужчин снимали эту квартиру уже более месяца; изредка к ним заходил третий, молодой и богато одетый. Хозяин квартиры в настоящее время находился в командировке в городе Тюмени, точные координаты неизвестны…
Во дворе дома обнаружен автомобиль «Ниссан-патрол» выпуска 2007 года зелёного цвета. Рулевое колесо, приборная панель, рычаг переключения скоростей и обивка передних сидений обильно испачкана кровью. Ключ зажигания в замке. Можно предположить, что «Неизвестный № 5» приехал на этом автомобиле и потерял сознание на пороге снимаемой им квартиры, поскольку не смог в неё попасть.
Таким образом, вероятность того, что Карпов, «Неизвестный № 5» и его сосед по квартире сегодня встречались и эта встреча закончилась психологическим шоком для одного, увечьем для другого и (с большой долей вероятности) смертью для третьего — весьма высока.
Пока, конечно, правило «нет трупа — нет убийства» в силе, но что труп найдут, и очень скоро, Шабельников не сомневался.
Не сомневался он и в том, что эти двое (якобы из ФСБ, как следовало из документов, предъявленных дежурному Радько в связи с облавой в больнице и с очень странной просьбой заморозить в холодильнике морга убитого волка, — однако капитан сильно подозревал, что на самом деле из какой-то другой службы и только прикрываются удобными корочками) — так вот, он не сомневался в том, что они пасли именно Карпова и что Карпов совсем не тот человек, за которого себя выдавал. В больнице они ловили какого-то супермена, который сразу после операции снял себя с аппарата искусственного дыхания и выпрыгнул в окно второго этажа; похоже, что и Карпов какой-то супермен, которому они подвернулись под горячую руку; и ведь одну, подумал Шабельников.
И трое одноруких в одну ночь…
Нет, ребята, так дело не пойдёт. Мозги шкворчат… В сейфе стоял НЗ — четвертушная фляжка виски «Белая лошадь». Только эту фляжку, приказал себе Шабельников. Ни глотком больше.
Он был уверен, что именно так оно и будет.
Чубака не уснул. Укол ввергнул его в прострацию, которая скоро сменилась страхом. Он ворочался на узкой койке, прикрытый колючим одеялом, и никак не мог согреться. Он непрерывно трогал себе лоб, лазал ладонью под мышку — ну никак не получалась у него температура за тридцать восемь! Он вообще всегда был восприимчив к температуре — жалкие тридцать семь с половиной делали из него слизняка. А сейчас…
По пологу иногда начинал барабанить дождь. Время от времени где-то взрёвывал мотор.
В шестикоечном отсеке — язык не поворачивался назвать это «палатой» — он лежал один. С потолка свисала слабая синяя лампочка. За брезентовым пологом кто-то ходил туда и обратно.
Потом он услышал приглушённые голоса.
— Пал Ильич, а что у них там на самом деле?
— Не знаю, Костя. Говорят, выброс какой-то…
— Секретный?
— Вот именно. Так что помалкивай. И учти, тут стены — видимость одна…
Выброс, подумал Чубак. Что за выброс? На молокозаводе? На мебельной фабрике? Хотя… полигон-то меньше чем в ста километрах. Может, оттуда что-то?
Через несколько минут он был во власти паники. У Чубаки было слишком живое воображение.
Но здесь-то мы — совсем рядом, километра три! И что мы — совсем в безопасности? Если город накрыло?
Надо бежать…
Он сполз с койки. Руки и ноги не хотели слушаться. Что они мне вкатили?.. ладно, плевать. Пол был из какой-то фанеры. Чубака пошарил рукой в стыке брезента и пола. Борт палатки смыкался с полом сложной на первый взгляд системой из петель, крюков и репшнура. Но Чубака с раннего детства имел дело со всяческими палатками. Довольно быстро он нашёл узел, распустил его, выдернул шнур из петель и приподнял брезент. По ту сторону было холодно, мокро и темно. Он с трудом протиснулся под тяжёлым брезентом, оцарапал щёку и плечо о какую-то острую железяку, замер, прислушался — и почти на четвереньках, касаясь руками травы, земли, щепок и изломанных сухих веток, стал медленно-медленно уходить куда-то прочь, боясь напороться на что-нибудь, или провалиться в канаву, или влететь в проволочное заграждение. Так он прошёл метров пятьдесят. Глаза почти привыкли к темноте. Он уже различал зубчатый силуэт леса справа на фоне светлеющего неба, хотя светлеть оно должно слева и сзади — а значит, это небо над городом. Ему показалось, что свет очень яркий и скорее зеленоватый, нежели оранжевый от уличных фонарей. Выброс, подумал он. Там всё уже светится…
Прикрывая глаза ладонью, Чубака оглянулся. Силуэты палатки, автоцистерн, чего-то ещё. Людская суета улеглась. Теперь надо пройти вперёд с полкилометра, повернуться спиной к городу — и дуть до самого горизонта, до элистинской трассы, там ловить машину…
С этой мыслью он врезался в заросли чертополоха. Шипя от боли, он попытался обойти эти заросли, но тут под ногой поплыла земля, и Чубака съехал, чудом удержавшись на ногах, прямо к воде. Это была Поганка, делающая очередную петлю.
Близость холодной воды вдруг подействовала, как добрый понюх нашатырного спирта.
Ирка!
Как же она? Когда выброс…
Всё светится. Может, уже поздно…
Чубака сомневался секунды две. Потом, задержав дыхание, полез в воду. Ноги сразу ушли в ил. Он с трудом выбрался, лёг на воду, стал грести. А течение к мосту или от моста? Он попытался вспомнить, но ничего не получилось. Потом он напоролся на какую-то корягу. Оттолкнулся, его понесло, кружа. Река вдруг стала широкой, и он тут же ударился о камни на дне — сначала коленом, потом локтем. Всё, сел на мель. На четвереньках он стал пробираться к берегу. Берег здесь был ниже и положе. Он взобрался наверх, держась за ветки ивы, встал. Вода попала в уши, и от этого сильно и неприятно кружилась голова. Ничего, пройдёт. Но зато сильно улучшилось зрение. Если взять сейчас немного влево, там будет дорога к старой водокачке. Или как это называлось — водозабор? Да, водокачка — это что-то железнодорожное, а на железную дорогу мы здесь, в Тугарине, карму не раскачали. Почему-то подумалось про Новосибирск. Вот уж где железная дорога! Чубака почему-то любил ездить поездами. Это был реальный запах дальних странствий. Да, занимался бы сейчас аморфными наноалмазами на благо себе и человечеству. И Ирка бы нашла себя там. Подумаешь, морозы. Шуба ей к лицу. Со здоровенной лисой на воротнике…
Он не понимал, почему ему так легко и радостно на душе, ведь вокруг всё плохо, какой-то выброс, эпидемия, блокада, надо добраться до Ирки, надо вместе с ней выбраться… Ну, выбраться будет нетрудно: мало кто так хорошо, как он, знает окрестности и тайные тропы. Завтра осмотримся…
Чубака шёл к дороге, твёрдо зная, что до неё метров сто самое большее. Но вот он прошёл сто шагов, ещё сто…
Два ослепительно-белых луча сошлись на нём, и кто-то резко скомандовал:
— Стоять! Руки за голову!
Он прикрыл глаза ладонью, а потом вдруг неожиданно для себя прыгнул в сторону и побежал. Тут же подломилась нога, он упал — но не на землю, а в какую-то яму. Он падал, падал, а дна всё не было…
Он так и не понял, что это смерть.
Я не смог уснуть снова — и, чтобы не тратить зря время, написал несколько писем. Одно Стасу, сугубо личное: с просьбой организовать вызов Серафиме Евгеньевне Потылициной в наш институт на обследование по подозрению в какой-нибудь редкой болезни; второе шефу — с просьбой об усилении; и последнее — Таньке, на настоящий её адрес. Оно тоже было коротким…
Едва я всё это отослал и принял какое-то встречное послание, как отрубился интернет. А значит, и сотовая связь. Что-то меня толкнуло — я вышел в коридор и взял трубку городского. Тишина. При том, что свет горит.
Это могло означать что угодно, но скорее всего — что всё началось раньше, чем мы думали. Я запустил дешифратор, и точно: шеф информировал меня, что перехватываемый трафик Комитета перед полуночью достиг пиковых величин, а потом внезапно упал почти до нуля: возможно, они перешли в режим радиомолчания…
Или стали использовать каналы связи, которые мы не контролируем, мрачно подумал я.
Кроме того, мне передавали привет от Яши и уведомляли, что исследования вышли на новые перспективные направления. Увы, без детализации.
Что он им ещё преподнёс?..
В любом случае — лёд тронулся. И если я — мы — всё правильно посчитали, то «вторжение» будет практически трафаретным: посадка маленького невидимого корабля, выгрузка одного-двух-нескольких многозарядных «посредников», тихий захват ключевых точек города… Трафаретным будет и ответ: блокада, угроза ядерным-химическим-термобарическим ударом по городу; переговоры и эвакуация десанта; сбор трофеев. Стас был уверен, что исходно Путь — это цивилизация ройных насекомых, достигших немалых высот развития, но оставшихся ройными насекомыми, и трафаретные действия для них более органичны, нежели обдуманные. Тут я с ним не вполне согласен, но серьёзных аргументов «против» у меня нет. Так, чутьё…
Хотя… «наподобие мизгирей»… Ладно, это пока что не первостепенный вопрос.
Беда в том, все эти планы как-то подчёркнуто обходят стороной тот факт, что Комитет все эти годы активно сотрудничает с некоторыми балогами, которых полагает переметнувшимися на нашу сторону. Ну или хотя бы работающими против собственной цивилизации. Что, на мой взгляд, нереально. Да, у них там нехилые проблемы, но не до такой же степени. В общем, строго по Станиславскому: «Не верю!..»
Не верю. Что-то здесь не то.
Благово, какое варево ты варишь?
Глебу иногда снился один и тот же сон: он медленно уходил в глубину. Сначала с поверхности пробивались солнечные лучи, в которых кружилась морская мелочь, потом становилось всё темнее и темнее — но странным образом изменялось зрение (смещаясь в ту тускло-кислотную гамму, которая однажды возникла в его глазах и наяву, когда Кирилл попытался использовать «посредник»), и он продолжал видеть и в темноте. Более того, он знал, что свет мешает видеть по-настоящему. Мимо проплывали рыбы, состоящие из скелета и мутновато-прозрачных мышц. Потом он увидел странное создание, похожее на огромное острие копья с маленькой головкой на длинной шее, тонким извилистым хвостом и шестью плавниками. Оно было не таким прозрачным, как рыбы, и в его голове светился маленький рубиновый шарик. Существо раскрыло пасть, и обнажились длинные кривые зубы. Это была не угроза, а приветствие. Глеб в ответ сделал приветственный жест и ушёл совсем в глубину. Обычно на этом месте он просыпался, но сейчас сон не отпускал. Он увидел дно, утыканное скалами, похожими на обглоданные пираньями небоскрёбы, и между ними — ажурную арку, венчающую вход в туннель, ведущий ещё глубже, уже не под воду, а под землю. Он опустился к самому дну (ил подымался клубами, похожими на клубы дыма) и вплыл под эту арку, и поплыл по туннелю, который становился всё уже и уже. Потом оказалось, что это не туннель, а коридор, Глеб видел зарешеченные люки в потолке и закрытые железные двери, окрашенные мерзкой зелёно-коричневой краской с тёмно-красными иероглифами, а может быть, и буквами, только Глеб не знал этого алфавита. У стены стоял человек в грязном белом халате в такой позе, будто его приклеили спиной: ноги подогнулись, голова свисала на грудь. В одной руке его Глеб увидел странную коробочку — побольше сигаретной пачки, с округлыми гранями и углами, — с отверстием и двумя разноцветными шнурками. Она походила на старинный карманный фонарик, но Глеб откуда-то знал, что это тоже «посредник». Он пошёл дальше, понимая, что здесь и сейчас он, Глеб, маленький, лет семи — первоклассник. На полу стояла вода. Он почему-то не то чтобы боялся, но опасался этой воды. Однако приходилось по ней идти босыми ногами. Дальше, дальше. Впереди что-то белело. Он приблизился. Это оказалась облупленная деревянная табуретка с прорезью в сиденье. На табуретке лежала похожая на большую жемчужину капсула. Во сне Глеб не знал, что это такое. Он протянул руку, и вдруг его пальцы стали удлиняться и как бы притягиваться к жемчужине, это было очень неприятно и почти больно, однажды он засунул руку между резиновыми валиками для отжима белья и потом не мог вынуть, пришлось звать бабушку, но сейчас бабушка была далеко, он попытался вытащить руку сам, не получалось, пальцы тянулись и тянулись, вот они коснулись жемчужины, и она со звуком, напоминающим звук стартующего винчестера, впиталась в пальцы и исчезла, и невидимые валики отпустили руку, и пришёл холод и испуг…
Кто-то кричал.
Глеб вскочил, ударился головой, сверху что-то упало, потом ещё и ещё. Загорелся фонарь и сразу погас, Глеб не смог понять, что именно он только что увидел. Чьё-то опрокинутое лицо. Потом фонарь загорелся снова, луч заметался, остановился. Теперь стало понятно: на полу лицом вверх лежит Степан Григорьевич, а на нём верхом сидит Воха и душит его.
— Ты что! — закричала Аня, и Глеб понял, что и проснулся от её крика. — Отпусти немедленно!
— А пусть не лезет, куда…
— Ты же его задушишь, — сказал Глеб.
— А что ещё с ним делать? Он, сволочь… вон — рюкзак…
Глеб посмотрел. Оказывается, это был его рюкзак. Который, вообще-то, должен был лежать у него под головой, а вместо того валялся посередине комнатки, почти вывернутый наизнанку.
И тут загорелась лампочка под потолком. Стася стояла у входа и держала руку на выключателе.
— Всё равно отпусти, — сказал Глеб.
— Ну, как знаете… — пробормотал Воха, руки убрал и встал.
Глеб подобрал рюкзак, заглянул. «Посредник», завёрнутый в одолженную Стасей футболку, лежал на месте.
Степан Григорьевич сел.
— Вы не понимаете… — прохрипел он. — Это же единственное… чего эти твари боятся…
— Почему же не понимаем, — сказал Глеб. — Очень даже понимаем.
— Их же этим… можно… всех по одному… Они за ним и гоняются так, что знают… А мне терять нечего, я и так уже весь… я бы их…
— Нам тоже терять нечего, — сказал Глеб. — Если всё так, как вы рассказали.
— Я слышу — скребётся, — сказал Воха. — Ну, я и…
— Вов, — сказала Аня. — Потом.
— Можно было просто попросить, — жёстко сказала Стася.
— Так ведь не дали бы, — почти проскулил Степан Григорьевич. — А так…
— Можно подумать, я бы не заметил, — сказал Глеб.
— Вот сейчас они где-то высаживаются, — сказал Степан Григорьевич, почти никого не слыша. — Вернее, всаживаются. Я же их чувствую. Сделать ничего не могу… Который час?
— Шесть ровно, — сказал Суслик. Почему-то все посмотрели на него. — А что?
— Уже началось, — сказал Степан Григорьевич. — Я же их чувствую, как… всё равно как током бьёт… Только где, не могу сказать. «Большой посредник». Прошлый раз они его под пень замаскировали. И я вот думаю: когда успели? Или как догадались? Кто-то им помогал при высадке, это точно… да и следили они за нами долго…
— Началось, значит? — как бы сам себя спросил Глеб.
— Вот вы спрашивали — что делать, что делать? «Большой посредник» искать. Где-то в таком месте должен стоять, что и народ рядом ходит, и если упадёт кто-то, то и внимания особо не обратят или не заметят…
— Почему упадёт? — спросила Стася.
— Многие падают. Или вот так за сердце хватаются, или сгибаются. Но и падают, да. Тяжелое это дело — когда тебя захватывают… Что? Не надо! Не надо, пожалуйста!
Глеб как сквозь сон понял, что это говорят ему и что он сейчас сделает что-то неправильное. Он застыл. Посмотрел вниз. В руках у него был «посредник», направленный рабочим концом на Степана Григорьевича. А тот пытался отползти, забиться в угол…
Стряхнув оцепенение, Глеб сунул «посредник» обратно в рюкзак. Какое-то, блин, кольцо Саурона… как бы не начать ему подчиняться…
— Извините, — сказал он. — Задумался. Значит, найти «большой посредник»… А потом?
— А потом я его взорву, — сказал Степан Григорьевич, спихивая с груди несколько упавших с полок журналов. — Главное, найдите. Найдите его, хорошо? Больше, глядишь, и ничего не надо будет…
— Полковник Лосев, ФСБ, — представился Аспирант, предъявляя удостоверение специфическим жестом: сначала в развёрнутом виде не очень быстро приближаешь книжечку к глазам собеседника на расстояние чуть меньше, чем необходимо для комфортного чтения, а затем медленно ведёшь вниз, заставляя его самого сначала опускать глаза, а потом и голову.
Но капитан, похоже, владел этим нехитрым приёмом в совершенстве; знал он и противоядие против него — не смотреть в книжечку предъявляющего (там всё можно изобразить, при нынешних-то технологиях), а — строго в переносицу.
— Капитан Шабельников, исполняющий обязанности начальника ОВД, — сказал он в ответ. — Присаживайтесь, товарищ полковник. Чем могу помочь?
От капитана так отчётливо тянуло виски, что Аспирант испытал укол зависти.
— Начистоту, — сказал Аспирант, садясь и поддёргивая брюки на коленях. — Я со своей опергруппой вёл наблюдение за особо опасными преступниками…
— Это мужик, который сбежал из больницы с четырьмя дырками в тушке? — уточнил Шабельников.
— Один из них, — сказал Аспирант. — Второй — некто Карпов Алексей Владимирович, шестьдесят шестого года рождения…
Шабельников молча кивнул.
— Третья — Арабова Алина Сергеевна…
— Учительница? — заметно удивился Шабельников.
— Учительница, — подтвердил Аспирант. — Они расправились с моей опергруппой, почему-то пощадили меня… и я подозреваю, что произошло ещё несколько убийств. Я прав?
— Может быть… — пробормотал Шабельников. — Давайте пройдём в соседний кабинет.
— Зачем?
— Хочу вам кое-что показать…
В соседнем кабинете на двух столах было сложено то, что вывезли из странной квартиры.
— Ваше имущество? — спросил Шабельников.
— Моё… — медленно протянул Аспирант, озирая вещдоки. — Так, а что, собственно?..
— Подобрали искалеченного гражданина. В дверях. За дверью было вот это. Особенно впечатляют патроны, не правда ли?
— Он жив?
— Был жив, когда я его видел. Говорить не мог, писать тоже. Так что — «неизвестный номер пять».
— Понятно… Ладно, если это мой парень, то хорошо. Теперь к дальнейшему…
— Так всё-таки…
— Послушайте, капитан. Вы проникли в оперативную квартиру и произвели выемку имущества. У вас был ордер? Догадываюсь, что нет. Хорошо, я понимаю, что обстоятельства не позволяли и так далее — но почему вы просто не поставили охрану? Вы же сразу поняли, что это наше.
— У меня нет людей, — сказал Шабельников.
Аспирант помолчал.
— «Во-первых, кончился порох…» — процитировал он. — Хорошо. Где-то тут должен быть мой телефон…
— Пока что это вещдоки.
— Капитан, давайте не разводить демагогию. Как я понимаю, дело ещё не заведено, так? Вещи изъяты не с места преступления, телефон не может служить ни оружием, ни уликой. Давайте, чтобы не разводить канцелярщины — вы мне телефон, и мы вместе выезжаем на место события. Там, вероятно, будет труп и оружие. Вы же не хотите, чтобы какие-нибудь грибники…
— Да какие сейчас грибники, — проворчал Шабельников. Он открыл шкаф и достал оттуда «Иридиум». — Этот?
— Спасибо, — Аспирант включил аппарат, ввёл по запросу пароль. Заряд был полон, спутник ловился. — Ну что? «Опергруппа, на выезд»?
— Да, сейчас…
Шабельников вернулся в свой кабинет, вынул из стола фляжечку и, не стесняясь собеседника, отхлебнул два глотка. Положил на место. Заметил, что нижний ящик задвинут не до конца. Там давно сломалась направляющая, чтобы нормально задвинуть нижний, нужно было вынимать тот, который выше, иначе никак. Сам он туда не лазил…
Ладно, не до того.
— Товарищ полковник. Сейчас поедем. Только скажите мне. Вот те, кого вы назвали — они кто? Я ведь Карпова знаю со школы, да и Алина у нас уже который год… Мурзенко, ты где? — крикнул он в селектор. — Заводи корыто!.. Так что я просто не понимаю…
— Я могу рассказать, это уже не тайна, — сказал Аспирант. — Только вы всё равно не поверите. Всё население обработано, чтобы в это не верить.
— А вдруг? — спросил Шабельников. — Я вроде как гипнозу не поддающийся.
— Это не гипноз. Ладно. Вы ведь местный, коренной?
— Да, здесь родился.
— А родители?
— Мать тоже здесь, отец из Знаменска. А что?
— Живы?
— Мать жива.
— Тогда она сможет подтвердить… хотя бы кое-что. Так вот. На Землю осуществляется инопланетное вторжение. Медленное, постепенное, в режиме инфильтрации. Карпов, Арабова, Благоволин — это тот, с четырьмя дырками — уже не люди, они пришельцы, только замаскированы под людей. Давайте, пока машину греют — пять минут поговорим с Карповым.
— Он не сотрудничает… Слушайте, товарищ полковник, вы это что — всерьёз?
— Да. Абсолютно всерьёз. Правда, пойдёмте потолкуем с ним. Мало ли — с вами не сотрудничает, а со мной захочет… Так вот, я про мать. Спросите её, помнит ли она, что было в мае шестьдесят восьмого. Возможно, она не сразу захочет об этом говорить, но — проявите настойчивость…
Карпов лежал на металлической лежанке, прихваченный наручником к решётке. Он так и был в измызганной кровью рабочей робе.
— Это красивая местность, — сказал Аспирант.
Карпов не прореагировал. Однако по каким-то микродвижениям, по незаметному изменению дыхания, по дрогнувшим векам — но Аспирант понял, что его услышали.
— Ты сейчас спрашиваешь себя, как ты здесь оказался, каков план действий, где остальные, близко ли они, — продолжал Аспирант. — Что с тобой происходило, почему ты терял контроль над собой, что за странное место ты посетил в предыдущей высадке. Ведь так? Я могу ответить. Как твоё имя?
Карпов молчал.
— Могу рассказать, что ты видел последним в том, прежнем теле. Ты был сержантом-пограничником по фамилии Авдеев. Ты благополучно пересёк контрольно-следовую полосу и подходил к проволочным заграждениям на сопредельной стороне. Ты не знал, что турки поменяли схему минных полей, и потому напоролся на мину-лягушку. Ты видел, как она выпрыгнула, и остался стоять…
Карпов как-то странно вздрогнул всем телом.
— А теперь ты наверняка задаёшь себе вопрос: как ты вновь оказался в городе, где разгромили десант? Если ты «спящий», то кто твой напарник? Почему ты в теле калеки? И ты прекрасно знаешь, что те, кто прилетят — а они прилетят — зададут тебе эти же вопросы. И лучше бы тебе узнать на них ответы, потому что в противном случае тебя ждёт не продление очереди, а распылитель. Подумай пока. Я скоро вернусь…
Из подполья-убежища выбрались часов в семь утра и ещё немного задержались в доме — вроде как попить чаю и собраться с мыслями. На самом деле просто было страшно выходить наружу. Все успели пропитаться тем подспудным страхом ожидания ужасного, который более всего мешает человеку; когда уже что-то случается, становится легче. Ещё раз уточнили по карте, кто какие места обследует и на что обращает внимание; договорились о связи, если не восстановится телефонная (когда кто-то что-то найдёт, то самому сюда приходить не надо: в магазинчике — вон там, наискосок — будет сидеть умная девочка Алёна Петухова, ей передать записку, и всё); снова попили безвкусного чаю с подмокшим печеньем…
— И вот ещё что, — задумчиво сказал Степан Григорьевич. — Кто из вас учится как?
— Да всяко, — сказала Аня. — А что?
— Да то. Когда опыты проводили, заметили, что те ребята, которые в школе лучше успевают, дольше остаются невосприимчивыми к подсадкам. Лет буквально до восемнадцати-девятнадцати. А двоечники-троечники — те и в пятнадцать рискуют поддаться. Я вот и подумал…
Все посмотрели на Воху.
— Да ладно, — сказал он. — Пусть только сунутся.
— Я с Вохой буду ходить, — сказала Аня. — Прослежу, если что.
— На рожон не лезьте, — сказал Степан Григорьевич. — Всё и издали можно рассмотреть и понять. А близко не подходите. Она хоть и не случится, подсадка эта, да всё равно приятного мало…
— Приятного мало, — сказал задумчиво Глеб, — а полезного — под крышечку.
— Это потому что ты его взять смог, — сказал Степан Григорьевич. — А взять смог потому, что готов был. А когда неожиданно — это как зюзей с песком по темечку. И тоже раз на раз не приходится. Кто-то встал и отряхнулся, а кто-то, бывало, и без сознания по два часа лежал. А кто-то и вовсе не очнулся — случалось такое, говорят… Так что вот.
И тут разом зазвонили все телефоны.
— Да, пап, — сказал Суслик. — Что? Нет, не дома. С Вохой. Ну, просто так, а что? Прямо сейчас?
— Что? — сказал Воха. — Ага. Понял. Да, сейчас приду. Ага…
— Да, мам, — сказала Аня. — Со Стаськой, как обычно. Нет, всё нормально. Лучше вечером. Да не переживай…
— Нет, мам, — сказала Стася. — Просто связь барахлит. Что? Я тебя не слышу…
— Что? Кто? — спросил Глеб. — А, Андраник Григорович, здравствуйте. Связи не было… что? Когда? Да, я немедленно…
В ушах зазвенело. Он медленно встал. И Воха тоже встал.
— Я искать потом буду, — сказал Воха. — Отца замели. Говорят, убил кого-то…
— Не может быть! — почти крикнула Аня.
— Ты его не видела просто, — сказал Воха. — Кровищи… Так я пока пойду. Разберусь, а там…
— Конечно, — сказал Степан Григорьевич.
— Я тоже пойду, — сказал Глеб. — Бабушка умерла. Свет вырубился, а у них там генератор забарахлил… ну и всё.
— Хочешь, я с тобой? — спросила Стася.
— Я хочу, но лучше не надо, — сказал Глеб. — Ты «посредник» ищи, это важнее. Это самое важное сейчас.
— А меня отец дёргает, — сказал Суслик. — Говорит, что-то срочное. Я сбегаю узнаю, а потом…
— Остаёмся мы две разведчицы, — сказала Аня. — Белка и Стрелка. Можно ещё Сисина подключить.
— Что за Сисин? — насторожился Степан Григорьевич.
— Нашего тренера сын. В седьмом классе учится. Но башковитый… Его бы с вами познакомить — обоим интересно было бы. Привести?
— Потом. Хотя… Нет, всё равно потом. И не надо привлекать.
— Почему? Он правда башковитый.
— Не надо. Прошу. Долго объяснять…
— Ну, как скажете.
— Если ничего не найдёте за день, приходите, когда стемнеет, — сказал Степан Григорьевич. — Будем думать вместе. И приходите не все сразу, а как бы поодиночке.
— Договорились, — сказал Глеб. — Я в больницу, а потом — искать. На связи.
— На связи, — сказала Стася.
И тут кто-то позвонил в дверь.
— Спокойно, — сказал Степан Григорьевич. — Я посмотрю…
У него и правда была камера над входной дверью. Мониторчик, конечно, оставлял желать лучшего… в общем, ни черта не понять. Наверное, Степан Григорьевич просто привык.
Глеб, держа в кармане руку на «посреднике», двинулся вслед за ним.
— Сизов! — голос, хоть и приглушённый толстым металлом, не узнать было невозможно. — Открывай, Бледная Мощь!
— Машка? — не поверил Степан Григорьевич. — Ты, что ли?
— Я!
— Ты одна?
— Одна.
Он приоткрыл дверь. Маша вошла. Окинула взглядом всех, скопившихся в коридоре.
— Ну, здравствуйте! — сказала она чрезмерно весело. — Я — мать вот этого охломона. А вы?..
— Мам, — сказал Глеб. — Тут такое дело… Бабушка умерла. Только что позвонили… Пойдём, а?
Маша ахнула и прижала ладонь к губам.
— Ты это… заходи вообще-то, — сказал Степан Григорьевич. — Раз не сейчас, то потом. Надо бы обсудить… ну…
Маша кивнула. Теперь глаза её были испуганные.
— Я зайду, — выдавила она и быстро вышла.
Глеб устремился за ней.
— Что он вам говорил? — спросила Маша, не оборачиваясь.
— Много чего, — сказал Глеб. — Чего ты не говорила.
— Понятно. Значит, так: едем в больницу, там всё решаем, и потом надо постараться просочиться из города, завтра будет уже поздно.
— Что значит — просочиться?
— Город закрыт. Оцеплен. Выезда нет. Но я не думаю, что они сегодня успеют заткнуть все щели…
— Слушай. Я не… не побегу. А как же остальные?
— Ты не понимаешь, — сказала Маша. — А я не знаю, как объяснить. В общем, тебя нужно отсюда вытащить — кровь из носу. Даже не потому, что ты мой… наш… Нет, и это тоже, но…
— Мам, перестань. Некрасиво.
— Наплевать. Ты уже, наверное, много знаешь, отец говорил…
— Ты его видела?
— Видела, видела. Так вот, тебе и Сизов, наверное, кое-что объяснил, и сам ты до многого докопался. Но одной вещи ты не знаешь: почему мы тебя должны беречь, как не знаю что…
— Так почему?
— Потому что ты, скорее всего — последняя надежда Земли…
Первыми захваченными оказались водитель автобуса Миронов Дмитрий Анатольевич по прозвищу Лётчик (за присказку «Ну, полетели!») и дворник-киргиз Тариэль Жапаров. Лётчик торопился в гараж, дворник подметал тротуар. Они встретились перед памятником Неизвестным пионерам; дворник ещё успел увидеть, что лицевая часть постамента разбита вдребезги, и обломки фальшивого гранита валяются на приличном удалении — как будто по памятнику саданули из пушки. Он покачал головой, перехватил метлу — и тут его словно ударили в лицо чем-то мягким, но очень тяжёлым…
Лётчик увидел, как что-то вспыхнуло сиреневым светом, и дворник повалился навзничь. Он бросился к нему, вторая вспышка ударила по глазам — и всё исчезло.
Первым поднялся дворник. Лётчик тоже заворочался, встал на четвереньки, потом на колени.
— Это красивая местность, — сказал дворник. — Я — Треугольник сто четырнадцать.
— Это красивая местность, — подтвердил Лётчик. — Я — Семиугольник двести семьдесят шесть. Какой у нас план?
— Пока вживаемся в носителей. Нужно как-то приманить сюда других.
— Понял, — сказал Семиугольник.
Я, стараясь не шуметь, бродил по комнате, дотрагивался до разных предметов, брал их в руки, ставил на место и тут же забывал, что это было. В голове было пусто. То есть, наверное, я напряжённо думал, но — обо всём сразу, и потому возникал «белый шум». Ничего, мозг справится сам, надо ему только разрешить…
Потом я обнаружил себя у книжных полок. Их когда-то смастерил Симин муж из дубовых досок. Полки эти были на века. Я стоял и держал в руках переплетённую подшивку журналов. Это тоже он переплетал. Переплетал он хуже, чем делал полки, да какая разница? Это были журналы «Пионер» за шестьдесят восьмой год, номера с первого по шестой…
Я пальцем провёл по неровному обрезу страниц, ища обложки. Наверное, вот эта… Но открывать не стал. Лучше сам вспомню. Так… ну-ка…
Вообще-то номера поступали нам с некоторым запозданием — майский пришёл, скорее всего, в июне. Сейчас же деле в моём портфеле лежал номер апрельский — со стихами Ахматовой, которой мы тогда и не знали совсем, да и стихи впечатления не произвели… ну-ка, напрягись… «Смуглый отрок бродил по аллеям у озёрных крутых берегов… вру: у озёрных глухих берегов… и столетие мы лелеем еле слышный шелест шагов… там лежала его треуголка и растрёпанный том Парни…» В те времена — ни уму, ни сердцу. Другое дело: «Один судак, большой чудак, который жил в реке, умел молчать на чистом французском языке. Его просили все вокруг — жуки и трясогузки: „Ну помолчите, милый друг, немного по-французски…“» То, что надо! Но главное, конечно — и из-за чего я притащил журнал в школу — было продолжение романа «Гости с Миона». Про космических пришельцев. Про хороших и добрых пришельцев и про плохих иностранных шпионов и политиков…
Буквально на следующий день это уже как-то не читалось. Вернее, читалось, но с нехорошим смешком.
Я открыл журнал. Он раскрылся как раз на «Гостях», бумага всё помнила…
«На рельсах ракетодрома стоял исполинский аппарат причудливых очертаний. В сущности, это были три похожих друг на друга, но различных по величине летательных аппарата — нечто среднее между ракетой и самолётом. Они помещались один над другим…»
Я пролистал немного назад — и вдруг на пол выпал сложенный листок. Я присел на корточки, поднял его, развернул.
Строчки — и под ними аккорды. Я тогда хотел научиться играть на гитаре, приставал к Феде Киселёву… Он был отличным гитаристом, но, наверное, никуда не годным преподавателем. А может, его нервировало то, что он ничего не помнил о дне вторжения, а я помнил всё. Несколько уроков он мне попытался дать, но потом заявил, что я ни на что не годен и на моих ушах плясали румбу африканские слоны. И изобразил эту румбу…
Так я и не научился играть.
А может, пытался начать сразу с очень сложного. Ну, сами посудите: «В этой роще берёзовой, вдалеке от страданий и бед, где колеблется розовый немигающий утренний свет, где прозрачной лавиною льются листья с высоких ветвей…» Наверное, это была уже осень, «Доживём до понедельника» вышел в августе — одновременно с танками в Праге… «…За великими реками встанет солнце, и в утренней мгле с опалёнными веками припаду я убитый к земле. Вскрикнув бешеным вороном, весь дрожа, замолчит пулемёт. И тогда в моём сердце разорванном голос твой запоёт»…
Здесь записанное стихотворение кончалось, но я помнил его до конца. Я вообще многое помню из Заболотского…
И над рощей березовой,
Над березовой рощей моей,
Где лавиною розовой
Льются листья с высоких ветвей,
Где под каплей божественной
Холодеет кусочек цветка,—
Встанет утро победы торжественной
На века.
Как хотите, а меня и сейчас пробило на мурашки по спине. У хороших стихов есть такое свойство…
Высока земли обитель.
Поздно, поздно. Спать пора!
Разум, бедный мой воитель,
Ты заснул бы до утра…
И тут зазвонил мой телефон. Я посмотрел. Это был телефон Артура, на котором я оставил единственный свой номер. Я принял звонок. Несколько секунд там молчали. Потом ровный голос — а у неадаптировавшихся десантников именно такой вот ровный невыразительный голос, они научаются быстро, но не сразу — сказал… нет, не то, что я ожидал, не «Это красивая местность», а:
— Мир входящему.
— Да, — сказал я, ничего не понимая. — Мир входящему. Ты кто?
— Развилка один. Что происходит?
— Сейчас я приеду…
Пальцы вдруг задрожали.
Он пришёл где-то часа в два. Я только что прикончил вторую бутылку вина. Напиться им было невозможно, но чувство бессилия приглушалось. Сева шагнул из темноты в кружок света, натёкшего из конического светильника над столом. Он был в прожжённых на коленке чёрных бесформенных штанах с множеством карманов и в драной кожаной куртке. Один рукав куртки был пустой, рука висела под полой на косынке. Лицо оставалось в тени.
— Пойдём, — сказал он.
— Куда? — спросил я.
— Я тебя выведу. Просто держись за мной и смотри только под ноги.
— Ну… может быть. А зачем?
— Борьба продолжается, — сказал он. — Ты нужен.
— Боюсь, что я нахрен ни на что не гожусь, — сказал я.
— Ты такую Татьяну Прищепу знаешь?
— И что?
— Вот и пошли. Слушай, мы на такое вырулили… но без тебя долго будем разбираться. Она сказала, что ты сможешь. Что ты лучше всех в этой теме.
— Пошли так пошли, — сказал я. — Жратвы взять какой?
— Ну, возьми…
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ