Царица Аттолии (ЛП)

Глава 4

Царица Эддиса вышла во двор встретить своего Вора. Ожидание в тронном зале вместе со всеми придворными было невыносимо. Она вспомнила, как Евгенидис спрашивал ее, почему все происходящее вокруг него превращается в цирковое представление, и почему ему, собственно, всегда приходится изображать танцующего медведя? Носилки, которые внесли во двор, показались ей чуть больше звериной клетки, хотя они были закрыты ставнями и занавесками.

Носилки несли солдаты Эддиса. Они приняли их от аттолийцев у подножия горы и осторожно подняли вверх по извилистой дороге, проходившей по старому руслу Арактуса. Аттолийцы шли рядом с носилками, ее посол и члены миссии следовали за ними. Встретив ее взгляд, посол еще в воротах покачал головой, предупреждая ожидать худшего. Он уже прислал свой отчет о событиях в Аттолии.

Когда гонец принес новости от посла, Эддис приказала всем покинуть зал и осталась сидеть на троне в одиночестве. Когда дневной свет, падающий в высокие окна, поблек, пришел слуга с огнем для ламп, но она отпустила его. В тот вечер официальный ужин был отменен. Придворные поели в своих комнатах, и, наконец, старшая из ее служанок пришла уговорить царицу лечь в постель.

— Сидя здесь в темноте, вы ничего не сможете сделать, моя дорогая. Идите спать, — сказала Ксанта.

— Я могу думать, Ксанта. Мне надо очень хорошо подумать. Я скоро приду, обещаю.

И Ксанта поднялась в покои царицы терпеливо ждать, когда наступит полночь.

Утром Эддис в частном порядке переговорила со своими министрами, а затем стала ждать, зная, что Аттолия отправит Евгенидиса домой, только когда накажет его, но не раньше.

Без сомнения, носилки были превосходны, они предназначались для передвижения знатных аттолийцев по узким улочкам аттолийских городов. Они были снабжены крепкими дверцами и ставнями, которые запирались, когда носилки не использовались. Их даже заперли на ключ, чтобы закрыть Царского Вора, пока его не доставят в Эддис. Вряд ли эта предосторожность была необходима, но аттолийские стражники получили приказ быть бдительными и поспешить.

Они передали носилки эддисийцам и последовали за ними, чтобы проследить за доставкой их содержимого. Когда носилки были опущены на землю, старший из аттолийцев, шагнул вперед, чтобы отдернуть занавес в сторону.

— Передаем из рук в руки, — сказал он, а второй аттолиец подавился смехом.

Офицер протянул руки и, схватив Евгенидиса за шею под затылком, стянул его с вышитой подушки и уложил на нагретые солнцем каменные плиты двора.

— Наша царица велела передать вам, что так поступают с ворами в Аттолии, и мы ждем воду из Арактуса, — продолжал аттолиец, но хитрое выражение исчезло с его лица, когда он встретился с бесстрастным взглядом царицы.

С того места, где она стояла, не было видно, жив Евгенидис или мертв, но она не выказывала беспокойства. Аттолиец поднял руку и потер шею, где кожу под волосами уже покалывали тысячи острых иголочек. Он понимал, что капитан, отправивший его в горы с этим поручением, будет не очень удивлен, если он вернется без головы.

— Гален, — сказала царица, но дворцовый врач уже вышел вперед со своими помощниками.

— Он еще жив, — произнес Гален после быстрой проверки.

Врач подвел руку под плечи юноши, но военный министр похлопал его по плечу и, наклонившись, поднял Евгенидиса и понес его во дворец. Толпа расступилась, позволяя ему пройти, и зрители, бросив один взгляд на лицо Евгенидиса, снова повернулись к аттолийцам.

Солдаты переминались с ноги на ногу и непроизвольно сбивались в тесную кучку. Эддис подозвала слугу.

— Эти люди захотят поесть, прежде чем вернутся в Аттолию, — тихо сказала она. — Проследи, чтобы их накормили и оплатили услуги по возвращению моего Вора.

Аттолийцы обменялись встревоженными взглядами, подозревая, что оплатой услуг может оказаться плаха с топором, но Эддис не практиковала казни верных слуг аттолийской царицы. Каждый из них должен был получить серебряную драхму и хороший обед прежде, чем их проводят к границе.

Обращаясь к офицеру, царица сказала:

— Передайте Аттолии, что я пущу воду в Арактус. Она потечет на закате.

Это сообщение было чистой формальностью. Поток воды достигнет Аттолии раньше, чем новость о ее возвращении. Эддис повернулась и толпа, еще не полностью успокоившаяся после ухода военного министра, расступилась перед ней, а затем последовала во дворец.

Эддис села на трон.

— Где мой курьер? — спросила она, и один из офицеров, назначенный в этот день на дежурство, выступил вперед.

Она отметила про себя, что это был один из ее двоюродных братьев, к которому она питала симпатию.

— Кродес, — сказала царица, — Передай от меня приказ инженеру на водохранилище выпустить воду, как мы и договаривались. Затем отправляйся к начальнику заставы на перевале.

Царство Эддис лежало высоко в горах между двумя странами: Сунис и Аттолия, и торговые связи между обеими равнинными царствами поддерживались через один-единственный проход через горы. Он был прорублен в скалах со стороны Суниса, пересекал Сеперхи и спускался к Срединному морю на границе Аттолии. Все путешествующие из Аттолии в Сунис поднимались на перевал и переправлялись по нескольким мостам, важнейшим из которых был Главный мост, соединявший отвесные берега Сеперхи, катящей пенные воды в глубоком ущелье, с седловиной горного хребта. С одного берега невозможно было перебраться на другой иным путем, как через мост, и этот мост контролировал Эддис.

— Передай старшему офицеру на мосту, — продолжала Эддис, — мою благодарность за хорошую службу и приказ задержать десять аттолийских купцов с их караванами. Пусть он конфискует все их имущество, кроме одежды на плечах. Если они будут протестовать, путь обращаются за компенсацией к своей царице.

— Да, Ваше Величество.

— Ваше Величество. — придворные оглянулись, чтобы посмотреть на аттолийского посла. — Я обязан вас предупредить, что эта новость не будет хорошо принята моей царицей.

— Надеюсь, что нет, — сказала Эддис и повернулась к своему гонцу. — Кродес, — повторила она, — передай: десять больших караванов.

С политической точки зрения потеря Евгенидиса была очень тяжела. Сунис все еще надеялся расширить свои границы и только страх тайного убийства держал его в узде. Но Аттолия постаралась нанести не только политический ущерб. Если бы она хотела лишить Эддис услуг ее Вора, она просто казнила бы его. Она пожелала оскорбить соперницу, и ей это удалось. Даже сто караванов с товарами не смогли бы возместить нанесенную обиду. Вздохнув про себя, Эддис извинилась и пошла наверх повидать своего Вора.

Библиотека была пуста, но дверь, соединяющая ее со спальней-кабинетом Евгенидиса была открыта. Сам Евгенидис лежал на кровати, а Гален, дворцовый врач, склонился над ним. Он выпрямился, когда царица вошла в комнату.

— Он без сознания? — спросила Эддис, остановившись около кровати.

— Он одурманен, — ответил врач. — Мы дали ему немного опиумной настойки.

Врач был рад, что царица не пришла раньше. Евгенидиса лихорадило, он бредил и никого не узнавал. Пришлось держать его и вливать настойку в рот силой. Трудно определить, сколько он проглотил, а сколько успел выплюнуть.

— Как его рука?

Врач покачал головой и указал на грязные бинты.

— Я еще не смотрел руку. Полагаю, ее хорошо прижгли, иначе она воняла бы гораздо сильнее. — врач отвел волосы со лба Евгенидиса. — Его голова не повреждена, хотя это могло случиться. Вы можете видеть синяки на лбу, но если бы череп треснул, то он, скорее всего, уже был бы мертв. Я больше беспокоюсь о правом глазе, он сильно воспален. Посмотрите на эту корку поверх ресниц. — врач указал пальцем на больной глаз, стараясь не прикасаться к нему.

— Если в тюрьме ему прокололи глаз раскаленной иглой, — пояснил врач, — он потеряет его, а если заражение распространится, он ослепнет на оба глаза.

Гален беспомощно пожал плечами. Двое слуг с кувшинами горячей воды проскользнули в комнату вслед за царицей.

— Вы можете помочь ему?

— Я не окулист. Я послал за одним из города, но, насколько мне известно, он не лучший специалист. Очень хороший окулист есть в Аттолии, он делает мазь, которая сможет удержать распространение инфекции, но захочет ли он приехать сюда… — врач поднял ладони.

— Он приедет, если я прикажу, — сказала Эддис.

— Он аттолиец, Ваше Величество.

— Приедет, как миленький.

Врач поднял глаза, царица ответила ему быстрой жесткой улыбкой. Она не шутила. Она прикажет похитить аттолийца и доставить его в горы, если понадобится.

— Ваше Величество, скорее всего, это не игла. Окулист из города будет здесь в ближайшее время.

— Как скоро?

— Через час или два. А до тех пор, Ваше Величество, я займусь первоочередными делами.

Эддис кивнула.

— Тогда я оставлю вас. Но я хочу знать, что скажет окулист.

Когда царица вышла, врач посмотрел на Евгенидиса и увидел блеск здорового глаза сквозь ресницы. Он присмотрелся внимательней.

— Вы должны принять еще опиума, — сказал он.

— Нет, — прошептал Евгенидис.

Врач посмотрел на присохшие бинты, которые предстояло снять с искалеченной руки.

— Надо выпить, — сказал он и отошел, чтобы смешать несколько капель препарата с водой в маленьком роговом стаканчике. Когда он вернулся, глаза Евгенидиса были открыты, и он внимательно наблюдал за врачом. Когда к его губам поднесли чашку, он отвернулся.

— Пожалуйста, молодой человек, примите лекарство.

— Гален, — прошептал он, — Как вы думаете, если людей калечат в этой жизни, уходят ли они же изуродованными в загробный мир, а?

Врач опустил стаканчик.

— Вы должны знать лучше, чем я, — сказал он.

— Нет, — ответил Евгенидис. — Я не знаю.

Гален опять поднял чашку, но Евгенидис продолжал лежать, отвернувшись к стене. — Гален, я не хочу быть слепым, когда умру.

Гален молча сел на край кровати, все еще держа чашку и положив руки на колени. Его помощники тихо вышли из комнаты.

— Вы еще долго не умрете.

— Я не хочу умереть слепым, даже если доживу до ста лет.

— Неужели вы хотите, чтобы я залил вам в рот большую дозу опиума и отравил вас? — наконец спросил Гален.

— Я был бы очень признателен, — сказал Евгенидис.

— Я дал клятву исцелять людей.

Евгенидис не спорил. Он только повернулся, чтобы посмотреть на врача блестящим от лихорадки глазом, чью черноту еще ярче подчеркивали синяки. Шрам на щеке казался белым пером, прилипшим к пожелтевшей коже. Гален вздохнул.

— Не думаю, что это игла, так что нам пока рано говорить о нарушении клятвы. — он поднял стаканчик. — Выпейте это сейчас.

Когда Евгенидис проснулся в следующий раз, окулист уже прибыл. В комнате горели свечи, огоньки которых отражались в многочисленных стеклах окон и освещали двух мужчин, сидящих на кровати. Гален разбудил его легким прикосновением руки, но даже это нежное касание отозвалось горячими толчками крови в руке, тупой болью в голове и жжением в глазах. Евгенидису казалось, что оба его глаза забиты горячим песком, а все остальное тело горело так, что он не был уверен, откуда исходит боль.

Окулист осмотрел его со всей осторожностью, поднося к лицу зажженную свечу и потом отводя руку прочь.

— Когда вы заметили заражение?

Евгенидис покачал головой и сразу пожалел об этом. Он не знал, в какой день это случилось, и как долго он пробыл в тюремной камере. Он пытался вспомнить, но его разум балансировал на краю черной ямы, заполненной воспоминаниями, которые тянулись к нему, извиваясь змеиными телами, и грозили утопить.

— До того, как мне отрезали руку, — наконец сказал он.

Окулист посмотрел на врача.

— Около недели назад, — ответил тот. — Десять дней максимум.

Окулист снова поднял свечу. Евгенидис вздрогнул, но промолчал.

— Глаз цел, — заявил окулист. — От иглы он был бы значительно краснее и более чувствителен к свету. Держите его в чистоте и накладывайте примочки. — он посмотрел на Евгенидиса и уверенно произнес: — Сотни маленьких детей каждый год переносят это заболевание, и их зрение восстанавливается полностью. Вам незачем волноваться на этот счет.

«На этот счет», подумал Евгенидис, и когда Гален предложил ему еще дозу опиума, он выпил все до дна и уснул.

В Аттолии царица сидела за ужином. Зал был освещен лучшими свечами, еда была превосходной. Царица почти не ела.

— Сегодня вечером ваши мысли где-то далеко отсюда, Ваше Величество, — сказал человек, сидящий справа от нее на самом почетном месте.

— Вовсе нет, Нахусерех, — заверила Аттолия мидийского посла. — Вовсе нет.

Лихорадка Евгенидиса усилилась. Он соскользнул в яму с воспоминаниями, и Гален несколько раз давал ему опиум, чтобы дать возможность немного отдохнуть. Он больше не узнавал ни Галена, ни его помощников, и им приходилось бороться за каждый глоток лекарства. Приходилось держать его, причем Гален наваливался всем своим весом на грудь и заливал опиум в открытый рот, пока Евгенидис кричал и ругался. Чтобы не расплескать настойку, Гален зажимал нос юноши и оттягивал вниз подбородок. Евгенидис не мог дышать, пока все лекарство не было проглочено, но боролся изо всех сил, пытаясь отвернуть голову в сторону. Гален чувствовал, как худое тело дугой изгибается под ним, пытаясь сбросить с себя тяжкий груз. Нет, он должен был совсем обессилить и почти потерять сознание, чтобы принять лекарство.

Бледная Эддис ждала в библиотеке.

— Он не поблагодарит вас, за то, что вы подслушивали под дверью, — сказал военный министр, садясь рядом с ней.

Он тоже пришел в библиотеку проведать сына.

— Вы когда-нибудь…

— Слышал, чтобы он так кричал? Нет.

Эддис тоже не могла припомнить ничего подобного. Эти крики звучали так, словно его сажают на кол.

— Ему стало хуже?

Отец Евгенидиса покачал головой.

— По-прежнему, я думаю. — он поерзал в своем кресле. — Если он так отчаянно сопротивляется, когда ему пытаются дать опиум, значит у него еще есть кое-какая силенка.

— Это происходит каждый раз?

Военный министр кивнул. Царица поднялась со стула и решительно подошла к двери спальни.

— Евгенидис! — рявкнула она, как заправский фельдфебель.

Гален оглянулся, намереваясь отправить ее прочь, но фигура на кровати замерла. Евгенидис приоткрыл глаза, моргая в недоумении. Люди вокруг кровати немного расслабились.

— Прекрати вести себя как лошадиная задница и выпей настойку, — приказала она.

Евгенидис сглотнул и вздрогнул, когда горькая жидкость потекла по пищеводу. Гален взял его за руку.

— Моя царица? — неуверенно прошептал Евгенидис, мысли которого все еще путались.

— А теперь спи, — приказала Эддис.

Евгенидис, послушный своей царице и опиуму, закрыл глаза.

— Подействовало, — удовлетворенно сказал министр, когда она вернулась в библиотеку, чтобы сесть рядом с ним.

— Подождем, что скажет Гален, — ответила царица, чувствуя себя неловко, но она терпеливо сидела на стуле, и не собиралась возвращаться к ожидавшему ее министру торговли.

К ее удивлению, появившийся в дверях врач был доволен результатами ее вмешательства.

— Он узнал вас, хотя не признавал никого. Возвращайтесь, когда сможете.

Утром Эддис сидела у постели Евгенидиса, ожидая его пробуждения. Она спросила Галена о синяках под глазами, и он ответил, что эти черные пятна являются старой кровью, скопившейся под кожей после удара по голове. Она тоже предполагала удар в лицо, но не понимала, почему нос не был сломан, если кровоизлияние оказалось таким сильным. Гален объяснил, что кровотечение началось от удара в лоб, после чего кровь просочилась в глазницы. Он предупредил, что синяки исчезнут не раньше, чем через несколько недель. С темными кругами под глазами лицо Евгенидиса казалось еще тоньше, а кожа бледнее.

Она сидела и смотрела, как он спит, вспоминая, как часто раньше видела его с синяками. Он часто получал их в драках с двоюродными братьями. Они дразнили его за его имя и становились все злее по мере того, как возрастал к нему интерес его деда. У Евгенидиса был острый язык, иногда опережающий его мысли, и его ответные насмешки зачастую были более болезненными и меткими, чем усилия всех братьев вместе. Чаще всего их споры заканчивались шишками и синяками.

После смерти матери Евгенидис не стал долго ждать, чтобы сообщить отцу о своем намерении стать Вором Эддиса. Его отец, еще не залечивший рану после потери жены, был в ярости. Евгенидис бесстрашно воевал с отцом, и оба они изливали свою скорбь и гнев в присутствии всего двора. Кузены и кузины, боготворившие военного министра, усилили свои нападки на Евгенидиса, и их взаимная неприязнь росла, пока Евгенидис не перебрался из общей спальни мальчиков в единственное свободное во дворце помещение — комнату, смежную с редко используемой дворцовой библиотекой.

Он смел пыль с книжных полок и начал оттачивать навыки чтения, демонстрируя традиционную среди Воров склонность к наукам; и после жестоких стычек со своими двоюродными братьями, он неизменно отступал в библиотеку и свою спальню-кабинет, чтобы залечить кровоподтеки. Эддис часто навещала его во время этих добровольных ссылок. Она не приняла его сторону. Для всех участников трагедии было слишком очевидно, что он сам навлекал на себя неприятности и был кем угодно, только не беспомощной жертвой. Со временем у его двоюродных братьев стали пропадать различные ценности, которые неизменно находили на храмовом алтаре, посвященном богу воров Евгенидису. Эддис не поддержала двоюродных братьев, когда они пришли к ней с жалобами на вора. Они были также и ее кузенами, и она воевала с ними самостоятельно, пока оба ее старших брата не умерли один за другим в течение нескольких дней от лихорадки, и она не стала наследницей Эддиса. Еще через несколько месяцев она стала царицей, и после этого никто не осмеливался перечить ей, разве что под прикрытием нудных, утомительных официальных обращений, никто, кроме Евгенидиса, не ставил ей в упрек ее злоупотребления в одежде и ее родственников, как будто существование многочисленных кузенов и кузин было ее личной виной.

— Выгони их всех, — предлагал он.

— Я не могу, ты же знаешь. Когда-нибудь они стану солдатами моей армии и моими министрами торговли и казначейства.

— Я могу стать твоим офицером вместо них.

— Это после того, как ты разорвал свой военный патент во время последней ссоры с отцом?

— Ну, тогда я буду твоим министром.

— Казначейства? Да ты ограбишь меня до нитки.

— Я бы ни за что не стал красть у тебя, — горячо сказал он.

— Неужели? А где мое турмалиновое ожерелье? Куда делись мои серьги?

— То ожерелье было отвратительным. Это был единственный способ избавить тебя от необходимости носить его.

— А серьги?

— Какие серьги?

— Евгенидис! — она смеялась. — Если Клеон и бьет тебя, то только потому что ты сам это заслужил.

Ее никогда не беспокоили его жалобы. Она начинала волноваться только тогда, когда он затихал. Это значило, что он замышляет нечто настолько возмутительное, что заставит всех придворных броситься к ней с требованием его крови, либо он опять воюет со своим отцом, либо действительно серьезно болен. Последнее случалось реже всего. В первый раз один из двоюродных братьев сломал ему в драке несколько ребер, а в другой он серьезно повредил ногу, поскользнувшись на гребне обледенелой стены. Эта опасность подстерегала всех воров, часто приводя их к смерти, что и произошло с матерью Евгенидиса.

Во время болезни он, бледный и молчаливый, уходил в свою комнату зализывать раны, но потом, когда ему становилось лучше, поток его жалоб было невозможно перекрыть. Тем не менее, он так и не рассказал ей, кто сломал ему ребра, и при каких обстоятельствах он вывихнул колено. Множество добровольных доносчиках сообщили ей о драке с Титом, а подробности его приключения на стене она выудила из дворцового врача, который лечил ногу Евгенидиса. Гален был так же привычен к синякам Вора и выслушивал его жалобы без особого сочувствия.

Эддис наклонилась вперед, чтобы обтереть влажный лоб Евгенидиса. Гален обрезал длинные волосы Вора, и теперь тот выглядел совсем непривычно. Она не ожидала, что его обрезанные волосы будут виться такими крупными кольцами у висков и за ушами. Она отвела один из локонов с его лица.

— Моя царица, — тихо сказал Евгенидис, открывая глаза.

— Мой Вор, — ответила она печально.

— Она знала, что я во дворце, — сказал он низким голосом, в котором звучала непривычная усталость. — Она знала, где я спрятался и как собирался выйти из города. Она знала все. Извини.

— Я не должна была тебя посылать.

Он покачал головой.

— Нет. Это моя ошибка. Я не заметил, что за мной следят. Я пытался все обдумать. Я подвел тебя, моя царица, — сказал он. Его голос становился все слабее. — Мне очень жаль. Прости.

— Это ты меня прости, — с горечью произнесла Эддис, и Евгенидис снова открыл глаза. — Но она сильно пожалеет об этом, когда будет висеть вниз головой на стене своего дворца.

Царица заметила, что комкает тонкую ткань платья в кулаке. Она разгладила складки и встала, чтобы уйти, но передумала.

— Гален прикончит меня, если я буду тебя расстраивать, — сказала она, садясь снова.

— Ты меня не расстраивала. Мне приятно видеть, как ты сердишься. А вот она не сердится, — сказал он, глядя в пустоту перед собой. — Когда она сердится, она молчит, когда ей грустно, она тоже молчит. Если она когда-нибудь будет счастлива, она опять замолчит, я уверен.

Это была его самая длинная речь с момента прибытия, и, закончив, он закрыл глаза. Эддис подумала, что он заснул. Она встала и подошла к окну. Оно было прорублено высоко в стене. Подоконник находился на уровне ее глаз, а оконные стекла поднимались почти до потолка. Встав на цыпочки, она заглянула вниз в передний двор. Там было пусто.

— Она имела право, — произнес Евгенидис за ее спиной.

Эддис обернулась.

— Нет, не имела.

— Так чаще всего наказывали воров.

— Не будь идиотом, — отрезала Эддис. — В Аттолии уже лет сто не отрубают руки ворам. И в любом случае, ты не обычный вор. Ты мой Вор. Ты член царской семьи. Через тебя она наказала весь Эддис, и ты это знаешь.

— Эддис не может хозяйничать в ее дворце, — прошептал Евгенидис.

Царица видела, что он устал.

— Мидия тоже не может хозяйничать во дворце Аттолии, — возразила она, повысив голос.

Гален приоткрыл дверь и послал ей предупреждающий взгляд.

— Уходите! — огрызнулась она.

Он покачал головой, но отступил, оставив дверь приоткрытой.

— Это был варварский акт! — Эддис повернулась к Евгенидису. Его глаза были закрыты. — И она пожалеет о нем, — сказала царица, уходя.

У выхода из библиотеки Гален вежливо поклонился, когда она прошла мимо него. Осмотрев Евгенидиса и дав ему новую порцию наркотика, врач обнаружил, что Эддис ждет в библиотеке. Она сидела в одном из кресел, подняв колени вверх и обтянув их длинными юбками.

— Вы сейчас оба плакали, — сказал он.

Эддис шмыгнула носом.

— Я просто злюсь.

— Он недостаточно силен, чтобы рассердить вас. — мгновение врач казался растерянным.

— Да, я знаю, — ответила царица, вздохнув. — Он слишком слаб, чтобы слушать мои крики, и если он умрет, то только по моей вине; и я уже виновата в том, что он потерял руку, и я могу только благодарить богов, что они не позволили ему потерять также и зрение.

Она выдернула из-под верхней юбки краешек нижней и вытерла подолом глаза, затем фыркнула и встала. Гален смотрел удивленно. Она улыбнулась ему.

— Ну, давайте начинайте вашу лекцию.

— Что? — не понял Гален.

Эддис приложила правую руку к груди и торжественно произнесла:

— «Если вас не устраивает качество моей работы, вы можете уволить меня, это ваше право; но пока я дворцовый врач я буду настаивать, чтобы мои рекомендации соблюдались ради благополучия моих пациентов…» Я угадала? — спросила она.

— Да.

— Думаю, я смогу угадать и все остальное, — сообщила царица.

— Спасибо, Ваше Величество, — ответил Гален. — Благодарю, что мне не придется вам это говорить.

Теперь царица Эддиса посещала Евгенидиса, пока он спал. Лихорадка прошла, но оставила его ужасно исхудавшим и слабым, способным только спать большую часть дня и ночи. Гален предупредил, что должно пройти некоторое время, чтобы Царский Вор восстановил свои силы.

В тех редких случаях, когда Евгенидис просыпался, Эддис говорила с ним об урожае, который оказался обильным, о погоде, необыкновенно благодатной, но никогда о своих совещаниях с министрами, начальниками шахт, мастерами царских заводов и командирами ее маленькой армии, и тем более, не о многочисленных дипломатических сообщениях, поступающих из Суниса и Аттолии. Когда он немного окреп и стал просыпаться чаще, она пересказала ему все дворцовые сплетни и извинилась, что теперь не сможет навещать его так часто.

— Даже если бы у тебя было больше времени, Гален все равно не позволил бы.

— Это правда, — согласилась царица. — И он всегда подслушивает, чтобы убедиться, что я не расстраиваю тебя. Держу пари, что он и сейчас приник ухом к двери, — прошептала она и получила в ответ редкую улыбку.

Она откинулась назад, стащила с головы тонкую золотую диадему и запустила пальцы в густые курчавые волосы.

— Иногда мне кажется, что я уже тридцатилетняя старуха, — сказала она. — Все вокруг мучают меня разными вопросами с момента, когда я открываю глаза и до той минуты, когда я засыпаю у себя в комнате. Когда Ксанта будит меня утром, она первым делом спрашивает, что я хочу на завтрак. А я мечтаю, чтобы она просто молча поставила передо мной поднос. Тогда одним решением в день стало бы меньше.

Он не спросил, какие именно решения так заботят ее. Она все равно не сказала бы.

— Увидимся через несколько дней, если я смогу. — Эддис наклонилась над постелью, чтобы поцеловать его в лоб. — Съешь что-нибудь, — сказала она и ушла.

В Аттолии царица внимательно выслушала доклад, направленный ее послом из Эддиса.

— Значит, лихорадка не убила его, — заметила она.

— Кажется, нет, Ваше Величество.

— Очень хорошо, — сказал она.