Былины сего времени

Глава 2

В ушах Ивана свистел ветер. Прикрытые лисьей шапкой кудри обдувало морозцем. Грудень на исходе, скоро и студень явится. Первый снег уж выпал, землю белым припорошил.

Эх, а красота-то вокруг какая! Красотища! То лес, то поле, то речки берег! Просторы несказанные!

Зело велика ты, Русь, зело привольна! А княжеств на твоем лике – без счету, и все под Рюриковичами! Черниговское, Смоленское, Полоцкое, Переяславское, Турово-Пинское – везде Рюриковичи сидят, везде мудро правят, по-отечески.

Под Рюриковичами и Тиборское княжество. Далекое, глухое, на самом рубеже Кащеева Царства, но славное, богатое и несказанно прекрасное.

Хотя до Берендея Вячеславича славным и богатым оно почитай что и не было – сплошь леса, топи, да где-то посреди затерявшийся городок Тиборск. Оно и самостоятельным княжеством-то многими не считалось – иные числили его куском Владимирского.

Но вот же вам шиш! Не был Тиборск под Владимиром, да и не будет! Ужо князь Берендей о том позаботился!

Славный был князь, великий. Четверть мог в одиночку выкушать. И сыновья у него славные. Умный Глеб, храбрый Игорь, да он, Иван… тоже славный княжич.

Пока только княжич, к сожалению. Хотя по лествичному праву Ивану уж давно положено не княжичем быть, а князем. А то Глеб по батюшкиной-то кончине, понятно, Тиборск занял, Игорю Ратич выделили – тоже добрый город. А ему-то, а Ивану?! Раньше, понятно, молодешенек был, но теперь-то уж повзрослел, взматерел! Отчего б не получить ему в удельное княжение тот же Кладень или Ярый? Чем он им не князь?

Иван у Глеба уж спрашивал о том, да тот отнекивался. Ни да, ни нет. А теперь уж, верно, и вовсе с меньшим брательником говорить не восхочет – после такой-то обиды…

Вспомнив о том своем глупом поступке, Иван аж вздрогнул. Эх, вечно у него все так, вечно не слава богу…

Яромир тем временем сбавлял ход. С самого утра борзолапый оборотень тащил Ивана на спине, притомился. Почитай, двести верст за день отмахал.

– Все, слезай, – наконец прохрипел он, поводя плечами.

Иван скатился с мохнатой спины сам и сбросил котому. Вторые сутки миновали, как они выехали из Тиборска. Вторые сутки Яромир землю ногами меряет.

– Ух, холодрыга смертная! – подул на ладони Иван, пока громадный волк кувыркался через голову.

– Хворосту набери, – велел Яромир, поднимаясь уже человеком. – Костер будем ставить. Поспим, животы набьем, а завтра до рассвету опять в дорогу.

– Куда спешить-то так? – поежился Иван, застегивая мятель. – Чать, не уйдет Буян на дно, пока добираемся… Да и Кащей до лета не стронется…

– Зато холодает с каждым днем все больше, – ответил Яромир. – Морозы с полуночи идут – лютые, страшные. Поспешать надо, не то нагонят. А нам еще в Новгород завернуть…

Пока разводили костер, совсем стемнело. Холодало действительно не на шутку. Яромир подвинулся ближе к огню, протянул руки. Оставшись без шерсти, он сразу стал мерзнуть. Из одежи на нем по-прежнему были все те же рубаха, гача и ноговицы – шапки нет, обувки нет. Иван сердобольно глянул на товарища и достал из котомы теплое корзно.

– Лет десять назад зима такая же холодная была, – вспомнил он. – Ох и померзли мы!.. В кремле-то еще ладно, у печи, а вот Разбой, пес дворовый, чуть не околел с холоду. Без меня б точно околел.

– Без тебя?.. – приподнял бровь Яромир.

– Ну мне его жалко стало, я ему дров принес.

– Дров?.. И много?

– Полную будку напихал! – гордо заявил Иван. – Он потом даже влезть в нее не мог!

– Ишь, какой ты добрый, – усмехнулся Яромир, подкидывая в костер еще ветку.

Достали харчи, поснедали. Ужина княжичу с оборотнем выпала незатейливая – аржаной каравай, пара луковок и кусок колбасы из свиного хребта. Каравай еще мягкий, духмяный – только днесь купили в придорожной корчме.

Иван взялся резать его прямо мечом-кладенцом, но Яромир укоризненно на него глянул и достал нож. Пластуя хлеб ломтями, он задумчиво говорил:

– Завтра, чаю, уже по Новгородской земле побежим. А послезавтра, даст Род, в Новгороде будем. Край – послепослезавтра.

– Лучше послезавтра, – грустно сказал Иван. – Неохота опять в чистом поле ночевать. Вчерась, вон, хоть на мельнице спали… Все лучше, чем так.

– Здесь мельниц нет, – развел руками Яромир. – Тут места дикие еще, народу почти не сыскать. Вот разве чуток на полудень скит монашеский…

– Что за скит?

– Троицкий монастырь. Шестьдесят годов назад явился из Киева монах Герасим, устроил на Кайсаровом ручье обитель…

– Может, дойдем, ночевать попросимся? – оживился Иван.

– Мне в монастырь чего-то неохота – чернецы оборотней не любят…

– И чего это они вдруг? – хмыкнул Иван.

– Да поди разбери.

Иван вздохнул, делая ботербород из хлеба, лука и колбасы. Не очень ему нравилось такое кушанье.

– Ты не подумай, я ничего, я не капризный, – заверил он, поймав насмешливый взгляд Яромира. – Просто я все ж таки княжич, мне вот так вот ночевать-то невместно. Княжич должен почивать в теплой постеле, у теплой печи, с теплой девкой под боком. А тут жестко, холодно, сыро, волки воют… кстати, чего это они так развылись?..

Вой и впрямь доносился громкий. Настырный такой, злющий. Иван невольно положил длань на рукоять Самосека.

– Это они меня чуют, – угрюмо ответил Яромир. – Недовольны, что на их угодья забрел. Ругаются. Прочь гонят. Угрожают.

– Тебе?! – поразился Иван. – Ты ж сам волчара!

– Волки тоже оборотней не любят… – вздохнул Яромир. – Тяжко быть между – для людей я волк, для волков человек… Ни в городе Богдан, ни на селе Селифан. Нигде мне не рады, везде чужак…

Иван поежился, боязливо поглядывая на чернеющую стену леса. Они с Яромиром остановились на опушке, прикрывшись деревьями от холодного ветра. К восходу поблескивала водная гладь – один из малых притоков Шексны.

– А к нам они не сунутся? – спросил княжич.

– Не сунутся. Волки оборотней не токмо не любят, но и остерегаются. Знают, что ко мне лучше не лезть.

Яромир осклабился, и в его небритой ехидной роже проступило что-то волчье. Ивана снова передернуло – он уж давно попривык к такому товарищу, не страшился его ничуть, но порой все же екало внутри.

– А что холодно и грязно – это уж извини, мамки с няньками дома остались, – ухмыльнулся Яромир. – Да и путь впереди еще неблизкий.

– Да я что, я ничего, – сердито ответил Иван. – Я, чать, и до тебя, бывало, по лесам да полям странствовал, да без мамок с няньками. Помнишь, как я тебя из капкана-то освободил?

– Мудрено забыть, – склонил голову Яромир. – Спасибо тебе на том.

– Вот! Я ж тогда из Тиборска в Ратич ехал – да один, без сопровождения! Просто вот взял, оседлал Сивку, да и поехал! Сам по себе!

– Молодец какой, – похвалил Яромир.

– Еще б не молодец! – подбоченился Иван. – Я, да будет тебе ведомо, не токмо ликом красен, да телом статен – мне похвалиться много чем есть!

– Ишь как. И давно ли?

– С самого рождения. Родился я всем хорош, всем пригож! По локти в серебре, по колено в золоте! Все отрочество как сыр в масле катался! Скажу, бывало, батюшке аль матушке – хочу того-то!.. так сей же час все и получаю!

Глаза Ивана затянуло мечтательной поволокой – вспомнилось счастливое беззаботное детство. Яромир хмыкнул – насмешливо, но и с легкой завистью. Его батюшка, Волх Всеславич, оставил подлунный мир, когда Яромиру было неполных пять лет, и он его почти не помнил. Так, смутные образы – раскатистый смех, поднимающие к небу огромные руки, колючая щетина, трущаяся о гладкую детскую щечку…

Вот братка Бречислав помнит поболе – он старше на три года. Зато Финист вообще ничего – тризну отца он встретил двухлетним несмышленышем. Ну а сестренка… здесь на лицо Яромира набежала тень.

Совсем уже стемнело, небо звездами усыпало. Только малый костерок и сверкал на заснеженном поле искоркой. Яромир лежал на земле, завернувшись в корзно, Иван все еще что-то лениво жевал.

Ясно сегодня, ни облачка. Только на восходе легкая дымка. Вот черноту прочертило лучистой полоской, исчезло у самого небозема…

– Ангел за душой усопшего полетел… – протянул Иван, глядя на падающую звезду.

– Или Змей Горыныч на лету облегчился, – добавил Яромир.

– Что-то у тебя версия гадкая какая-то. Моя лучше.

– Знамо лучше, – согласился Яромир. – Эх, а вызвездило-то как… Ночью мороз будет.

– Правда? – огорчился Иван. – Откуда знаешь? Ты ж не провидец!

– Не провидец. Но и не слепой. Вон как Конь на Приколе мерцает – верная примета, к заморозкам.

Иван попытался найти указанное созвездие. Не нашел. Про Коня на Приколе он слышал, но как тот выглядит – не помнил.

Зато Иван нашел Стожар-звезду – она в форме ковшика. А вон там Утиное Гнездо. А те три звездочки – братья Кигачи, что ездят по небу на колесницах.

Больше Иван звезд не знал. У матушки его, премудрой княгини Анастасии, книжки были важные, Шестоднев и Звездочтец – вот в них все было подробно обсказано. Когда Иван еще малой был совсем, матушка порой брала его на коленки, да читала из тех книжек – где какая звездочка посажена, да что она пророчит.

Только Иван почти все с тех пор позабыл – матушки-то уж двунадесятый год на свете нет. Всего-то девять годочков было Ванюше, когда преставилась. Батюшка тогда горевал сильно, тосковал. Повторно так и не женился, до смерти вдовел.

– …Грамоте меня научили, то слава богу, – рассказывал княжич Яромиру. – Глагольной. Счету еще… до двух дюжин. На пальцах и костьми. А прочих ученостей всяких я не постигал – неумок потому. Меня учить – что рыбу в бочке топить: проку нема, одна маета.

– Так ли уж и нема? – усомнился Яромир.

– Да вот сам посуди. У Берендея Вячеславича, батюшки нашего, три сына было. Из тех, что до усов достигли, конечно. Глеб, Игорь, да я сам-третей. Глеб всегда из нас наиперший был. Такой умник-разумник, что иногда аж врезать ему тянуло. Батюшка с матушкой на него не нарадовались. Игорь тоже их радовал, но поменее. Так и сяк он был – вроде и ничего себе, а… и ничего особенного. Просто человек как человек – боярин хороший мог бы быть, а в князья не годился. Урожденный князь у нас Глеб. Ну а я-то… я что, я ничего. Мне даже матушка завсегда говорила – ты, Ванюша, у меня от природы глупенек, так и не учись всяким премудростям, а то совсем от них одуреешь. Я и не учился. По своей воле. Ан по чужой иногдажды и приходилось, потому батюшка у нас суров был, всех троих сынов хотел в люди вывести.

– И чему ж тебя обучили? – заинтересовался Яромир. – Только грамоте и счету?

– Еще воинским умениям. Княжескому сыну без этого никуда. Помню, подходит ко мне, малому еще, воевода Самсон и молвит человеческим голосом – буду тебя, Ванька, на мечах биться учить. А я ему в ответ – лениво мне, дядька, не хочу.

– А он что?

– А он промеж ушей меня стукнул. Воевода Самсон нам, отрокам, заместо тятьки родного был – чуть что не так, сразу подзатыльниками угощает. По-доброму, по-отечески.

– Так тумаками и выучил? – одобрительно спросил Яромир.

– Ну а куда ж без этого… Зато уж ладно выучил, в богатыри вывел. Вон я теперь какой, крепкий да могутный…

Широко зевнув, Иван потер глаз кулаком и промямлил:

– Потом меня еще поэзии учили… Гехзаметру…

– Иди ты, – не поверил Яромир. – Так таки и поэзии? И многому выучили?

– Да уж немалому. Талан во мне еще в детстве прорезался. Помню, подходит ко мне, малому, матушка, да и говорит – а придумай-ко, Ванюшка, рифму к слову «пирожок». А я ей, прямо даже не задумываясь, сходу: пирожок – язык обжег! Тогда-то и поняли родичи, что поэт в семье растет…

Иван зевнул еще шире. Яромир вдруг заметил, что он до сих пор странным образом возится с остатками колбасы. И зачем-то достал из котомы пузырек, подаренный волхвом Всегневом. Оборотень прищурился, принюхался и подозрительно спросил:

– А ты что там делаешь?

– Да вот, хочу еще одно молодильное яблоко соорудить, – охотно поделился Иван. – Только яблока у меня нет, так я молодильную колбасу сделаю.

– Чего-чего ты сделаешь?! – вскочил Яромир. – Ты… это же живая вода! Ты на кой ее туда вылил?! Ну ты… ты… как есть дурак!

– А что?! Яблоко молодильное – вещь полезная!

– Так оно же не так создается! Его еще семечком поливать нужно! А ты просто внутрь напхал… да еще и в колбасу!

– А вдруг и так получится!

– А вдруг нет?!

– А вдруг да?!

– Ну и что тогда?! Кому ты эту колбасу ладишь – себе или мне?!

Иван озадаченно почесал в затылке. И то сказать, молодильная колбаса ему еще долго не понадобится. Он обиженно осмотрел результат своих трудов, завернул в тряпицу и спрятал в котому.

– Бес попутал… – пробубнил он, виновато глядя на Яромира.

– Бес… Зря только живую воду извел… – проворчал тот, выхватывая почти опустевший пузырек.

– Да ничего, там еще осталось немножко…

– Немножко. На один разок. Одну рану заживить. А было б на три, на четыре. Дурак как есть, разбазариваешь ценный припас…

Костер уже почти потух. Раздосадованный, что сызнова сотворил глупость, Иван завернулся в теплый мятель, подложил под голову кулак и закрыл глаза. Сон, правда, все равно не шел. Голову распирало от думок. О родном княжестве, о древних временах, о их с Яромиром пути на остров Буян…

И о Кащее Бессмертном. О нем Иван размышлял особенно упорно. Вспоминал сказ деда Бояна, ломал голову над каждой строкой. Крепкой памятью младой княжич похвастаться не мог, но вот именно эта песня почему-то в нее врезалась.

– Слушай, а я вот тут подумал… – произнес он. – Кащей – он бессмертный, верно?

– Вроде так, – ответил Яромир.

– А если ему руку отрубить, что будет?

– Новая вырастет.

– А если ногу?

– То же самое.

– А голову?

– Голова новая вырастет.

– Ага… – задумался Иван. – А вот если исхитриться и разрубить Кащея точно пополам? Вдоль. Чтоб были две одинакие половинки. Тогда как?

– У-у-у… а вот это трудный вопрос…

– Может, он тогда все-таки помрет?

– Может, и помрет. А может, наоборот, из каждой половинки другая вырастет. И будет у нас два Кащея.

– Так это ж тоже хорошо! – оживился Иван. – Они ведь тогда наверняка передерутся!

– А ну как не передерутся? Ну как подружатся, да вместе на нас и накинутся?

Иван что-то невнятно пробурчал, прижимая к себе покрепче Самосек. Задумка ему все одно понравилась. Если с иглой в яйце не получится – надо будет проверить, что из нее выйдет.

Только вот как бы этак исхитриться, чтобы разрубить точно пополам?

Через несколько минут он наконец задрых. Над полем поплыл раскатистый храп здоровенного молодца.

Яромир же, будучи оборотнем, спать не хотел вовсе. Человечья-то личина вдосталь отдохнула, пока волчья княжьего сына на хребтине везла. Так что он уселся спиной к еще тлеющим угольям, закутался в теплое корзно и уставился желтыми глазами во мрак.

В лесу по-прежнему выли волки.