Бубба и Kосмические Kровососы

Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются "общественным достоянием" и не являются ничьей собственностью. Любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Также можете корректировать, если переведено неправильно.

Просьба, сохраняйте имя переводчика, уважайте чужой труд...

Джо Р. Лансдейл

" Бубба и Kосмические Kровососы "

Посвящается Дону Коскарелли и Брюсу Кэмпбеллу.

И в память об Оззи Дэвисе, благодаря которым экранизация «Буббы Хо-тепа» стала такой прекрасной.

Давным-давно тьма треснула пополам и из нее потекли тени, голодные и злые.

Джерси Фитцджеральд

Иногда то, что кажется самым очевидным, больше всего отвлекает от истины.

Аноним

1

Алкаш на свалке

Лезть из-за больных ног было тяжко, но хотя бы луна висела высоко, почти полная и яркая, как фонарик на детском рождественском празднике.

Цепляясь дрожащими пальцами за сетку-рабицу, втискивая носки поношенных ботинок в звенья, он лез по забору с такой решимостью, какую не вкладывал в три своих неудачных брака или прошлые работы.

Он помнил, как в детстве мама говорила ему, что он может стать кем захочет, делать все что захочет, а в итоге оказалось, что он стал бездомным алкашом. Нет, естественно, хотел он как раз много пить, так что в этом весьма преуспел.

Добравшись до верха забора, он слез с другой стороны, поправил серое вельветовое пальто, прошелся по свалке между рядами стопок ржавых машин, мимо пресса для автомобилей. Давно здесь никого не было. Только висели таблички с надписью: «Осторожно, злая собака: успеете до забора за шесть секунд? Собака – да» и таблички с рисунками пистолетов и надписью: «Мы не звоним 911».

Но он не заметил ни злых собак, ни злых реднеков с большими пушками. Лишь ветер приносил вонь с Миссисипи – и все.

В последние месяцы он заранее проверил, что здесь никто не работает. Владельца, кто бы он ни был, давно здесь не было. В этом он убедился. Он несколько раз спал на земле под деревьями позади свалки – нашел там подходящую густую рощу. Такую густую, что защищала от порывов ветра и хлещущего дождя, хотя и не совсем.

Наблюдая за свалкой из укрытия среди деревьев, он не видел ничего, кроме теней по ночам и солнечных бликов от старых машин днем. Чем дольше он смотрел на эти машины, тем больше чувствовал, что там, за забором, укрытие куда лучше, чем под деревьями. Чем больше он об этом думал, тем больше верил, что где-то среди этих рядов машин его ждет дом, милый ржавый дом. Может, летом даже в кабине старого автопресса будет ничего. Она открыта, можно там спать. Черт, там даже стояли сарай и длинное алюминиевое здание. Можно разбить лагерь в них, принести свои шмотки, спрятанные в корнях деревьев, - главное, придумать, что делать с замком на воротах.

Нужно быть осторожней. Придумать, как открывать и закрывать замок, чтобы свалка принадлежала только ему. Не попадаться, когда приходит и уходит, не привести сюда никого на хвосте. И будет ему здесь рай в шалаше.

Свалка раскинулась широко, акров на десять, не меньше, где рядами стояли машины. Большинство рядов с несколькими машинами друг на друге - они, словно потравленные жуки, ждали, когда их раздавят, оттащат на автопогрузчике, который, скорее всего, ждал в алюминиевом здании. Оттащат и сунут в пресс. Теперь, они, может, все еще смертники, но их приговоры изменили на пожизненное без УДО за забором-рабицей.

Он пошел к сараю, но тот оказался закрыт амбарным замком размером с голову младенца. То же его ждало у алюминиевого здания. Но это решаемо, может, где-нибудь найдется болторез. Еще можно стырить свечи и спички - будет свет. Найти ведро, чтобы ссасть и срать. Можно даже какие-нибудь украшения надыбать. Черт, кто знает, что там внутри. Вдруг там уютно. Вдруг есть свой туалет, и если принести воду, то будут все удобства. Может, даже найдется что загнать.

«Не торопись», - сказал он себе. Не торопись. Раскатал губы. Скажешь спасибо, если там хотя бы змей не завелось. Но сегодня он уже выпил виски, устал и хотел спать, так что решил вернуться к изначальному плану устроить в удобной машине. Он уже мечтал, как через пару месяцев опустит окно и впустит весенний воздух. Оставалось надеяться, что не будут досаждать комары.

Черт. Как для него типично. Стоит подумать о чем-нибудь хорошем, как тут же старается все испортить всякими «если». Надо с этим завязывать. Наступает светлая полоса. Есть где жить. Пора думать позитивно.

Мама ему говорила: «Мир светлее, чем тебе кажется. Только забудь про тени - и сам увидишь».

Пора прислушаться к совету. Забыть про тени и увидеть солнце, думать позитивно.

Отныне он будет самым позитивным засранцем, что когда-либо присаживался посрать под лопухами или поднимал ногу, чтобы свободно перднуть.

Позитивный. Такой вот он.

Так себя и будет теперь звать. Позитивный Уилсон. Не. Мистер Позитивный Уилсон. А что, имя не хуже других. Блин. Что-то и не вспомнить, когда последний раз у него спрашивали имя, или самому хотелось его назвать. Отныне, если спросят или он сам решит представиться, он так и скажет: меня звать Позитивный Уилсон. Если так делать – и меньше пить – то жизнь изменится. Он решил твердо, как уже много раз до этого, что изменится - но теперь уже решил бесповоротно.

В этот момент его мысли прервал какой-то звук – что-то обо что-то стучалось.

Так. На свалке могут жить звери. Опоссумы, еноты, даже белки. Опоссумы. Он ставит на них.

Если это опоссум – без проблем. Ничего не имеет против. Здесь места всем хватит.

Пока он шел между рядов по три машины в высоту, на него упала тень от света луны, а затем из ниоткуда нашло облако и скрыло лунный лик. С этого момента стало совсем темно. В то же время ему показалось, что за ним следят, что на свалке действительно кто-то есть, и, хотя он не мог это подтвердить, он был уверен, что шумят не опопссум или енот, а что-то еще.

Что-то еще...

Он сам не знал, почему так подумал, но откуда-то пришло неколебимое ощущение, что сейчас на свалке кто-то или что-то прячется в тенях и подкрадывается к нему.

Такой леденящий душу момент, что он чуть не развернулся и не сбежал. Но потом облако ушло, как и этот момент.

Приблизившись к одному краю ряда, он стал заглядывать в машины. Нашел стопку из трех древних «Кадиллаков», и ему пришло в голову, что он может залезть на самый верх и заиметь себе трехэтажный пентхаус, с удобным сиденьем и панорамным лобовым стеклом, чтобы любоваться звездами. Он коснулся кармана пальто, где лежал мешок и штоф виски. Коснулся, как человек, который проверяет кошелек в толпе, как в старинные времена стрелки касались пистолета, когда ловили косые взгляды. Как же хорошо там будет – валяться на сиденье, посасывать виски, глядеть, как в небе кишат звезды…

Когда он поднял ногу и поставил на ручку нижней машины, чтобы залезть, ручка оторвалась, и он упал на водительскую дверцу, расплющив нос о стекло, как цветок между страницами книги.

Внутри, у стекла, где он прижался носом, было лицо, белее луны в самую ясную ночь, с жирными волосами на макушке, торчащими во все стороны, как на неухоженном газоне. Глаза были закрыты, рот распахнут, в нем наверху болтался зуб, как шаткий сталактит.

Испугавшись, мистер Позитивный шарахнулся назад. Кто-то вроде него, попрошайка, только в еще худшем состоянии, забрался в машину и умер. От этой мысли он сам окоченел как при смерти. Это же его место, черт возьми…

Но как давно он забрался в машину? Он приблизился к окну, чтобы взглянуть еще раз. Тело казалось огромным шаром темной плоти, на котором балансировала голова. Мистер Позитивный осторожно наклонился ближе к окну. А потом понял. Тело каким-то образом переломалось, хребет треснул – словно кто-то растоптал бедолагу в шар плоти. В общем и целом, впечатление было такое, словно кто-то смял человека в руке, как клочок бумаги.

Это кто же так может?

Может, это какое-то уродство от рождения? Больше похоже на правду. Но господи. Он ничего подобного в жизни не видел, и если это правда уродство, тогда бедолага никак не мог сам залезть в машину и подохнуть.

Затем он заметил на дальнем сиденье еще один шар. Он видел задницу, задранную, как белый сугроб, темную точку в центре, где показалось говно; вдоль всей задницы струился темный засохший водопад.

Он отстранился от стекла и прижался к заднему окну. Там со стороны водителя лежала женщина, смятая и поломанная, из спины торчал позвоночник, длинные волосы местами были вырваны, а череп блестел, как сопля на дверной ручке. Позади нее виднелись еще шарики. Черт возьми, это что, дети?

Мистеру Позитивному вдруг пришла в голову внезапная и неприятная мысль. Он прошел по ряду и заглянул в другие машины. Все были заполнены голыми и переломанными, скомканными телами. Некоторые машины были забиты под завязку.

Раздался звук – глубокий вдох, словно северный ветер набирал полные легкие воздуха, которые выпустит дикой бурей. Но выдоха не последовало. По шее сыпью пробежали мурашки.

Тихий шорох – звук сродни шагам по сухим листьям.

Свалка все меньше и меньше казалась «домом, милым домом». Надо выбираться отсюда. Когда он бросился мимо первого увиденного тела, не мог удержаться и не глянуть последний раз, и в этот момент на толстом лице открылись бесцветные глаза.

Господи, оно живое.

Рот сдвинулся – кожа дрогнула у уголков, и изо рта донеслось жалкое мяуканье, как от умирающего котенка.

Попятившись, мистер Позитивный бросил взгляд в конец длинного ряда машин и на забор. С таким же успехом он мог быть на другой стороне луны, и вообще вселенной. Он снова посмотрел на лицо в окне «Кадиллака». Теперь глаза распахнулись широко, рот закрылся, выражение на лице – то ли шок, то ли ужас, то ли смирение. Не разобрать. Он уже слишком далеко стоял, а лунный свет был слабым, но вдруг в лунном свете он увидел блеск слез на лице. Тело в «Кадиллаке» поглотила тень – тень, которая накрыла всю свалку, мистера Позитивного и машины, ползучая, беззвучная тень, которая принесла с собой ошеломляющую вонь.

За его спиной что-то было.

В стекле «Кадиллака» отразилось что-то нереальное. Мистеру Позитивному хотелось бежать, но его так заворожило то, что он увидел, что ноги как приросли к земле. Он почувствовал на себе руки – слишком много рук. На шею сзади упала горячая сырость, ее вонь забила ноздри, как пробки. Затем в шею что-то вонзилось, тело как будто наполнили огнем, а потом – льдом. Затем раздался удовлетворенный звук, словно радость от эякуляции. Его тело подняли, скрутили и сломали. Он почти не чувствовал боли. Теперь ему было ни холодно, ни жарко.

Он пытался вырваться, но это было как вырываться из смирительной рубашки. Из кармана выскользнула бутылка виски, разбилась на земле. Поднялся и наполнил ноздри запах виски, заменяя вонь. Аромат алкоголя принес хмельные воспоминания, что пронеслись в разуме быстрее, чем в мгновение ока.

Мистер Позитивный чувствовал себя не так уж позитивно. Он пытался вспомнить, что там его мама говорила о тенях – что про них надо забыть и разглядеть за ними яркий горизонт. Но теперь он не мог забыть про тени. Никакого яркого горизонта не предвиделось.

Налетело еще больше теней, все сгрудились вокруг него. Его всего касались, как будто иголками, а затем вернулась боль. От ужаса ослабел кишечник, но его вонь бледнела в сравнении с вонью теней, смешанной с виски. Он видел в тенях такое, что не должно существовать.

Что-то зашевелилось в его животе, поползло по позвоночнику, пощупало внутри черепа, пощекотало мозг.

А затем боль стала куда хуже, чем мистер Позитивный мог вообразить, и он не мог даже закричать.

2

Дневник Джонни

Отель в Лас-Вегасе

Прежде чем я что-то расскажу, прежде чем представлюсь, позвольте сделать заявление и поставить вопрос. Необязательно в этом порядке.

Вам никогда не казалось, что вы живете чью-то чужую жизнь?

Вам не казалось, что вы плод чужого воображения, и все, что вы делаете, ни черта не делается, что вы лишь порождение газов, итог непереварившихся зеленых бобов и бутербродов с колбасой? Что вы на самом деле лежите на полу в какой-нибудь дыре, медленно умираете, что вы не вы, а вообще никто?

У меня от этих мыслей сплошная головная боль, но все же время от времени находит и кажется, что все это правда. А потом просыпаюсь и думаю: я проснулся? Или еще сплю? Или кто-то другой спит, и я ему снюсь?

Не думаете о таком?

Наверно, нет. Наверно, и к лучшему.

Ладно, отложим пока все это и продолжим.

Меня зовут Джонни Смэк. Я работал на Элвиса Пресли. Можно сказать, был его телохранителем, хотя в основном он и сам о себе мог позаботиться.

Время от времени завистники и хамы звали меня дармоедом. В этом, пожалуй, что-то было. В смысле, я иногда все-таки пользовался положением. И первый готов это признать. Но я вам так скажу: жизнь у меня была не сплошь гламур, красотки и вечеринки, пьянки да гулянки. Ну, Король иногда принимал, как он говорил, «лекарства». Наверно, в чем-то сам даже верил, что это лекарства и есть. Но это все не суть. А чего многие не знают – что мы сражались с монстрами.

Серьезно.

Реальными. Я вам так скажу, штатские и понятия не имеют, чего только на свете не бывает, а если подумать, то лучше им и не знать. Если знать, что то, что слышишь в темноте, стук в окно в полночь, шорох под кроватью – не всегда звери, ветки дерева, крысы или скрип дома, то как вообще жить-то.

Я в шутку звал этих монстров Чудиками (Элвису нравилось), хотя, я вам так скажу, это и не совсем шутка. Так мы справлялись, откалывали приколы. Как копы. Как пожарные. А мы - Экстерминаторы Монстров. Правда, никто нас так не звал, Экстерминаторами Монстров, а жаль. Звучит славно.

То, что я вам сейчас расскажу, случилось до того, как Элвис пропал и его заменил другой мужик. Никто не должен был об этом знать, но я знал. Столько проработать с ним так близко, как я, и не заметить? Но, я не знаю, когда ушел Король и пришел двойник. Он меня не предупредил, и скажу вам как есть – очень меня обидел, после всего, что мы прошли. Но, на толчке помер фальшивый Элвис – ну, меня уже рядом не было, я, так сказать, собрал вещички и свои разочарования куда раньше. Я знал, что он не тот, а того уже нет. Не было желания оставаться.

Но рассказать я хотел не об этом. Рассказать хотел совсем о другом.

Было воскресенье. Мы жили в Вегасе. У Элвиса был выходной. Он как раз только что закончил контракт с большим казино, где любил выступать, и мы просто пинали хуи в окрестностях.

Более того, в этот самый момент, о котором я рассказываю, я на самом деле работал хуем. Снял штаны и сунул своего дракона туда, где не светит солнце, между румяных щечек, которые не пудрят, если вы меня понимаете.

Другие парни были в большой комнате за дверью, пьяные или под кайфом, или просто дрыхли после вчерашнего. Элвис был со мной в комнате. Но не, трахал я не его. Я трахал шикарную блондинку на мягком кресле.

Она даже не знала, что Элвис всего в паре метров от нее, в здоровом аквариуме посреди комнаты. Это зовется камерой сенсорной депривации, Элвис тогда увлекался такими штуками. Он постоянно увлекался какой-нибудь хренью.

На тот момент я был главным чуваком у Э. Всегда рядом, чтобы его защитить, в основном от женщин, которым неймется сорвать с него одежду, а время от времени – от злого мужа или парня, которые застали свою милую за забавами перед фоткой с Элвисом - с опущенной головой, потным лбом и ухмылкой на губах.

Я был принят во внутренний круг, как, понятно, и Полковник. Остальные – которых иногда звали телохранителями – они были не при делах, да и к лучшему для них.

В общем, как я уже говорил, я как раз присовывал блондиночке, а она орала так, будто ей за это платили. Прошлой ночью она приходила на концерт и при виде Э. вся потекла – так уж он умеет, - вот мне и достался десерт. То бишь она.

Знаю, как это звучит столько лет спустя, но, сказать по правде, мы были самыми свинскими шовинистами в истории. Нет. Сказать так – свиней обидеть. Нам не хватало их природных мудрости и благородства.

Элвис-то был уверен, что он мудрый и благородный. Это выражалось в коврике из шкуры зебры и черных лампочках в спальне. Короче, такая же деревенщина, как и я, только богаче бога. Не удивлюсь, если бог брал у Элвиса взаймы.

Сидя в прохладной темноте своего звуконепроницаемого аквариума, Элвис, которому уже пора было по-новому делать зачес, закинул столько колес, что кайфанули бы вся армия, береговая охрана и их символ-собачка, и пытался триповать (как говорим мы, сельские хипстеры) под фантастический свет в голове, - парить, как алкаш, который несется на мотоцикле в темноте железнодорожного туннеля и закуривает.

Я все это знаю, потому что он мне пересказывал свои ощущения. Как он подключался к трубе вселенной, один конец который вел в рай, а другой – в ад. Но, братья и сестры, правда в том, что он жрал столько амфетаминов, что был большой шанс, что потом ему нужна была пригоршня депрессантов, так что, скорее всего, его трип напоминал прыжок с пика Эвереста в полстакана воды.

В общем, трахал я эту блондинку, закинув юбку ей на спину. Загонял самолет в ангар, хотел приземлиться так, чтоб у нее мотор запел. Вот уже выпустил шасси и коснулся земли, как вдруг услыхал Элвиса.

Его голос донесся из-за толстых стенок камеры, как писк мыши, которую уносит в ливневый сток. Тут до меня дошло, что если я не среагирую, то завтра останусь без работы. Отправлюсь снова мыть тачки – этим я занимался до того, как пошел к Элвису, - но остановиться я уже не мог. Даже если Элвис там утонет и обвинят меня, я должен закончить начатое, и к черту безработицу и смерть.

Милая блондинка вскинула длинные волосы, застонала, мускулы в спине, ногах и заднице напряглись, как у кенгуру перед прыжком, а потом случился атомный взрыв и мокрое грибное облако, и мы оба кончили.

- Кто-то звал? – спрашивает блондинка, влезая в трусики и поправляя платье.

- Элвис, видать, - говорю я.

Он позвал опять. В этот раз я его разобрал, потому что в ушах уже не шумело. «Вытаскивай меня из этой душегубки, а то проделаю тебе новую жопу гвоздодером».

- Мы трахались с тобой, хотя рядом был он? – спрашивает блондинка.

Я взял ее под локоток и направил на выход, как можно нежнее. Когда довел и открыл, она сказала:

- Твою мать. По ноге у меня стекаешь ты, хотя все это время в комнате был он.

- Не ной, дамочка. Радуйся, что хоть как-то знала Элвиса. Крошки с его стола получше целых караваев у других, а тебе достался шоколадный бисквит с меренгой.

Я сунул ее в большую комнату, где либо спали, либо зырили телик с выключенным звуком остальные телохранители.

- А чего он сидит в аквариуме посреди комнаты? – спросила она.

- Ищет нирвану, - объяснил я.

И закрыл перед ее носом дверь.

Снял крышку с камеры. Элвис, весь мокрый – Венера в мужском варианте, - поднялся и сказал:

- Какого хера, Джонни?

- Прости уж, - я уже схватил полотенце. Отдал ему, закрыл камеру.

Я назвал его Венерой в мужском варианте, но как раз тогда начинался тот период его жизни, когда он решил достать самые дальние уголки Вселенной. Жиреть, то бишь. На нем были синие плавки с дурацкими морскими коньками. Кажется, он носил их в каком-то фильме. Кстати, тот второй, который занял его место, - это его вы видели, когда Элвис стал реально жирным. Поверить не могу, что он стольких одурачил. Вы сами приглядитесь к фоткам после 1974-го, ясно же видно, что он не Элвис. Ни подбородок, ни скулы не похожи.

Элвис взял полотенце и, вытираясь, сказал:

- Я зову: «Джонни, Джонни, выпусти меня. Выпусти меня, гондон, блять, я тут тону, весь уже сопрел», - зову, а сам слышу, как ты пежишься вовсю.

- Прости, - сказал я.

- Какой у нас девиз?

- МЗД, - сказал я.

- И что это значит?

- Мы занимаемся делом, - сказал я.

- Ну вот. А ты чем занимался, Джонни?

Я промолчал, хотя на самом деле думал, что занимался вполне себе делом. Но все-таки понурил головушку, будто сам в себе разочарован.

Элвис вылез из своего гроба, как я иногда звал эту штуку, и закончил вытираться. Я подал халат. Халаты в этом отеле были сшиты как из греха. Толстые, теплые, мягкие с изнанки - как в кроличий мех заворачиваешься.

Натягивая халат, он шмыгнул, говорит:

- Твою мать. Воняет, будто баржа с тунцом перевернулась. Ты вроде должен слушать и повиноваться, а сам не пойми чем за моей спиной занимаешься. Я уже говорил, как тебя ненавижу?

- Нет, ты был слишком занят. Ну знаешь, Бога искал, все дела, - Элвис вздохнул. Настроения у него менялись, как погода в Теннесси.

- Ну ладно. Проехали. Оно и понятно, какой же мужик в здравом уме не любит телок?

- Тот, кто не любит телок, - отвечаю.

- Ну вообще да, и такие бывают. Но из нас, гетеросексуалов в здравом уме, кто не любит?

- Технически – евнухи.

- Ты вот меня специально бесишь, Джонни?

- Нет, просто иногда не могу удержаться.

- А ты уж смоги, ладно?

Тут-то и зазвонил телефон. Я взял трубку, послушал, повесил.

- К тебе Полковник, - говорю.

- Бля.

- Уже поднимается.

- Встреть его у дверей, скажи жиробасу засунуть тросточку себе в жопу и ехать на лифте вниз. А лучше сразу из окна прыгнуть.

- Так точно, - отвечаю, а сам не двигаюсь с места. Элвис, как обычно, только языком треплет. Пару минут спустя – стук в дверь.

- Впускай толстопуза, - вздохнул Элвис, - если в дверь влезет.

Я впустил толстопуза.

У Полковника трость, и если увидишь его на улице или даже в помещении – он всегда на нее опирается. И ходит слегка хромая. Но когда с ним оказались только мы, он закинул тросточку под мышку потного белого костюма и потопал к бару.

Он одевался, как владелец плантации – в бело-голубую рубашку с широкими полосами. Голубой цвет так выцвел, что и непонятно, голубой он или какой. Походка для толстяка у него была весьма грациозная: слон, который может станцевать “конгу”.

Про Полковника перед тем, как он стал импресарио Элвиса, ходили слухи, что он кого-то убил в Голландии, потому оттуда и уехал. Про это не знаю, но я вам так скажу, если бы люди знали правду, чем мы занимались, в прачечные бы пачками сдавали обосранные штанишки.

Надо отдать должное, Полковник время от времени, и не без помощи Элвиса, спасал мир. Ну или разные его кусочки. Но в спасении мира не всегда заключается только позитив, не считая, конечно, самой кульминации – спасения мира. Она уравновешивает все.

Полковник примостил задницу на стул у барной стойки, которая была частью кухни. Спальня была отдельно, а кухня и все остальное – в одном большом зале. Здесь можно было спокойно посадить авиалайнер, и чтобы тебя потом еще двухэтажный автобус у трапа встретил.

Полковник Паркер уселся, поерзал, положил трость на стойку и говорит:

- Как вкусно у вас пахнет. Освежитель воздуха?

Я чуть было не заржал – не только из-за его слов, но и из-за того, как он их сказал. Он голосом напоминал Элмера Фадда. И даже внешним видом. Я так и ждал, как он добавит, что «охотится на кволиков»,

- Пиздовоздух, так сказать, - отвечаю.

- Одеколон какой-то, что ли? – спрашивает.

- Скорее парфюм.

Элвис засмеялся.

Шутка про «Пиздовоздух» просвистела мимо Полковника, как «Боинг». Он пожал плечами, развернулся на стуле и открыл позади себя холодильник. Потянулся, достал пачку молока, открыл и выпил. Молоко вливалось в глотку здоровыми глотками, словно в него закапывались луговые собачки. Он вернул пачку в холодильник и закрыл.

Элвис наблюдал с таким видом, как ребенок смотрит на муху, которая ползет по собачьей какашке. Покачал головой, сел на стул напротив Полковника. Я устроился прямо на камере сенсорной депривации.

Элвис посмотрел на Полковника, говорит:

- Знаешь, ненавижу, когда ты так из пачки хлещешь. Жуть какая-то, Полковник. Страшно раздражает.

- Потому я и пью.

- Ебаный ты ублюдок.

- Хватит выебываться, - говорит Полковник. – Ты всего лишь мальчишка из Мемфиса. До сих пор плачешь по ночам по мамочке, обнимая плюшевого мишку.

- Маму мою не трогай.

- А то что, ударишь меня мишкой?

- Мишку мне подарили. За песню. Так, к черту. Давай к делу. Нахрена приперся?

- Попроси парней притащить то, что я послал наверх, - говорит Полковник. – Уже должно было подняться.

Элвис взял трубку. Приказал принести в комнату то, что привез Полковник. Вкатили тележку два парня – одного мы звали Косой, а второго Кабан, хотя сомневаюсь, что так их окрестили мамочки при рождении. Оба как будто еще не проснулись. До сих пор дрейфовали на волнах наркотиков.

Полковник велел пристроить это (проектор) туда, где он хотел, затем установить большой киноэкран на треножник. Элвис поблагодарил парней и спровадил.

- Любишь киношки, да? – говорит Полковник. – Самому мне на них наплевать, если это не мультики. Люблю поющих мышек и танцующих бегемотиков.

- Ты давай по делу, - говорит Элвис.

- Джонни, - зовет Полковник, - подь сюда.

Я без энтузиазма поднялся и подошел. Полковник залез в пиджак, достал темные очки и надел; дешевая херня в зеленой оправе. Залез назад и достал еще двое очков, дал мне.

- Одни тебе, вторые Элвису. Надевайте перед тем, как посмотреть.

- Очки, - говорит Элвис. – Что за хуйня?

- Давай-давай.

Я подал очки Элвису, надел сам, включил проектор, вырубил свет, уселся на крышку камеры сенсорной депривации.

Все мы сидели. Шторы задернуты. Свет выключен. Проектор заикнулся и защелкал, как поезд по ржавым рельсам. Экран загорелся. Возникли цвет, движение, завелся саундтрек, как сердце, которое запустили дефибриллятором.

Мелькнули титры, и на якобы Бурбон-стрит перед баром заплясала компания роскошных дамочек в узких черных трико с сиськами, размером с шарики на день Благодарения.

Очевидно, это были декорации. Улица сотрясалась от их движений. Сзади на трико были пришиты кошачьи хвосты, и я вам так скажу: эти хвосты жили своей жизнью, сплетались, как спаривающиеся змеи.

У всех женщин были длинные волосы и ободки с кошачьими ушками. Они, хоть и горячие, как стейк на гриле, плясали, как хромые слоны в галошах, под мелодию, которую любой школьник с чувством ритма даже на казу сыграл бы лучше. Женщина впереди, которая была лавной героиней, если бы мы смотрели весь фильм, танцевала еще хуже остальных. Моя бабка на костылях с одной ногой в ведре с цементом и то их всех переплясала бы.

- Снимали в Новом Орлеане, при этом в основном в павильоне. Охренеть, да? Помню эту глянцевую хрень лучше, чем надеялся. На ее фоне «Пикник у моря» кажется «Лоуренсом Аравийским». Спасибо, Полковник, что всегда заботишься о себе и своем банковском счете и пихаешь меня в любую говняцкую халтуру, что предложат продюсеры. Вырубай. Хватит с меня вечера воспоминаний… и на хрена нужны были очки?

- Не трогай их и смотри дальше, - отвечает Полковник.

Элвис перевел глаза на экран, и как раз в этот момент на сцену вышел его персонаж, скалясь, как чеширский кот, весь в черном. По глазам было видно, что он упорот по самое не балуй.

Он заскочил в кадр, танцуя под эту какофонию, будто в ней был ритм, вращая бедрами, вихляя ногами – все классические движения Элвиса. Он был как какой-то южный сельский белый бог кукурузной каши и перепихона на заднем сиденье в драйв-инне.

Он запел “I Want To Be Your Hot Cat Baby” – отвратительная песня, хотя из его уст даже «Row, Row, Row Your Boat» покажется оперой - ну, обычно.

Смотреть этот отрывок было как смотреть на умирающее животное. Когда я сам был на площадке, главная героиня, Дженни Джо Чемп, первостатейная наркоманка, даже обоссалась во время любовной сцены с Элвисом. Наверное, это и стало для Элвиса последней каплей – буквально.

- А ты тогда был ничего, - говорит Полковник. – В хорошей форме. Черноволосый. А теперь на себя посмотри – седеешь, морщины у глаз. Черт, Элвис, покрась волосы.

- Я все равно никогда не был черноволосый, - говорит Элвис. – Ты пришел меня оскорблять из-за возраста?

- А, вот начинается, - говорит Полковник и показывает на экран.

Через очки я увидел какое-то движение, как будто голубые пылинки. Они кружились с пола, поднимались, потом раздувались. Сперва я подумал, что это пленка испортилась, тлеет у нас на глазах, загоревшись. Но мы видели не дым.

Туманные щупальца приняли форму. Они напоминали что-то вроде людей, только вырезанных из мясистых синих теней. Они отскакивали друг от друга, кружились, опадали и снова поднимались.

Я снял очки. Без них на экране было видно только Элвиса и куриный парад. Снова надел. Силуэты вернулись. Я бросил взгляд на Элвиса. Он придвинулся, как будто это поможет понять, что он видит.

У силуэтов были огромные рты, полные зубов, и зубы казались длинными и острыми, как ножи дамасской стали. Они плыли вокруг трясущегося Элвиса и танцующих дамочек, а затем одна тень, толстая и злая, бросилась на камеру, разинув рот размером с канализационный люк, и все шире и шире, словно вход в Карлсбадские пещеры.

Она как будто отскочила от камеры, хотя та даже не пошевелилась. Призрачные руки пытались схватить Элвиса, но только проходили сквозь. Танцовщицы – это я их так назвал любя, - оставались невредимыми, двигались и пели свой дурацкий шлягер.

Затем склейка – и экран потемнел.

- Почему мы смотрим это сейчас? – спрашивает Элвис. – Это же было давным-давно.

- Кое-что началось, - отвечает Полковник. – Мы думаем, что это, включая фильм, связано.

Когда Полковник ушел, мы пересмотрели фильм, потом выключили и сидели в темноте, все еще в темных очках.

- Ты представляешь, какую хуйню я пел? – говорит Элвис. – Я тебе кое в чем признаюсь, Джонни, но это не для ушей придурков из соседней комнаты. Только между нами, понял?

- Понял, - отвечаю, - буду нем как рыба и все такое.

- Полковник – этот жирный засранец – запер мою маму в лимбо.

- Ты уже говорил, - отвечаю я.

- Да, только я не говорил, что она меня навещает.

- Вообще-то тоже говорил, - отвечаю.

- Серьезно?

- Несколько раз. Во сне, или когда ты в звуконепроницаемой камере.

- Бля. Полковник прав, старею.

- Просто делами загрузился, - говорю.

- Полковник каждый раз мне говорит: вот прикончим того-то – и он пойдет в Белый дом и попросит у Никсона, чтобы ее отпустили, отправили к свету. Но он никогда ее не отпустит, она никогда не отправится к свету.

- А ты точно знаешь, что она отправится к свету?

Он снял очки, посмотрел на меня.

- Охренел, Джонни? Естественно.

- Я не об этом. Я знаю, что она заслуживает свет. Но блин, мы столько всего повидали, вот я и задумываюсь, что госпелы про загробную жизнь – на самом деле брехня в красивой шляпке, - Элвис был повернут на своей маме. Судя по всему, она была чертовски славной женщиной, и мы почти все любим своих мам, но Элвис – можно подумать, он до сих пор сиську сосет, так ненормально себя вел.

- Мы ничего не знаем наверняка, - отвечал Элвис. – В смысле, если спросить меня – я христианин. Молюсь там. Но, может, то, что мы знаем, – это еще не все. Я просто надеюсь, там хотя бы будет жареная курочка. Она просто обожала жареную курочку, - тут я подумал, что, видать, из-за этого и померла, переела. Вслух, конечно, не сказал. Мне моя работа нравилась.

А что до Белого дома и Никсона – мне казалось, что президент еще ненадежней, чем наш Полковник Паркер.

Элвис однажды сам встречался с Никсоном. Элвис всем говорил, что ездил в Белый дом на какое-то мероприятие против наркотиков, что само по себе смехота: он тогда был такой упоротый, что если ему сказать, что у него не член, а корнишон, он бы его себе отрезал и положил в гамбургер. На самом деле он был на вручении награды за Секретные дела – так это называется. То есть за разборки со странной хренью, о которых нам нельзя рассказывать, а если изредка получаем медали или награды – никому нельзя их показывать. Потом Элвис открыл ту медаль за наркотики – а внутри лежала другая медаль.

А на ней написано: «За отвагу, СД». СД значит «Секретные дела». Все и каждый президенты со времен Джорджа Вашингтона об этом знали - о теневом мире. Немало знаменитых людей подрабатывали в тени для правительства, как и не такие знаменитые, вроде меня.

Вот только все, что они до этого делали, – и что мы до этого делали, – было прогулкой по парку по сравнению с тем, с чем пришлось столкнуться нам.

3

Полковник, двумя днями ранее

Когда Полковник Паркер получил звонок по Особому Телефону, он сразу собрался, нанял самолет и полетел прямиком в Вашингтон. Его встретили в аэропорту, как только он сел и самолет опустил трап. Там ждала машина, человек уже придерживал дверь. Полковник сел.

Машина была длинная и летела через дороги, как колибри через цветы. Водитель был белым амбалом с широкими плечами. Вел он гладко и внимательно.

Когда машина прибыла к Белому дому, она объехала его по дорожке и добралась до входа, который использовали редко. Это был гараж. Когда они въехали, водитель дотронулся до кнопки на приборной доске, дверь гаража закрылась и пол стал опускаться.

Водитель, который до этого момента только один раз кивнул, сказал:

- Добро пожаловать в пещеру Бэтмана.

Платформа, на которой стояла машина, некоторое время опускалась, потом остановилась. Водитель вышел и открыл дверцу. Лифт был открыт со всех сторон. Полковник, больше не притворяясь, что ему нужна тросточка, вышел из машины и лифта.

На самом деле это была не пещера. Большой просторный зал с белыми стенами без всяких украшений или рисунков. Водитель произнес: «Следуйте за мной - или вам подвезти мини-кар?» Когда он говорил, обнажались толстые и ровные зубы. Полковник подумал – или представил, – что водитель мягко и тихо тикает, как дорогие часы.

- Я не пользуюсь тростью, - сказал Полковник. – Могу дойти и так. Ведите.

Водитель повел его к стене, где, казалось, ничего нет. Прикоснулся к ней, и она бесшумно отъехала. Они вошли в маленький лифт и снова поехали вниз.

- Насколько тут глубоко? – спросил Полковник.

- Глубоко, - ответил водитель.

Когда они вышли из второго лифта, оказались в большом кабинете. Как в Белом доме, почти точная реплика, но больше размером. Кабинет был пуст, водитель оставил Полковника, опершегося на трость. Полковник подумал сесть на одно из кресел перед столом, широким, как авианосец, но почему-то не решился без приглашения, так что остался стоять.

На дальней стене тикали часы.

Долгое время ничего не происходило.

Потом Полковнику надоело стоять, он сел в кресло и стал ждать, вращая трость в руках.

Ждать пришлось долго. Прерогатива президента, полагал он, - заставлять себя ждать. Но Полковнику не нравилось. Он всегда ненавидел ждать. Его время не менее важное, чем у других. Заскучав, он посмотрел на большую банку на столе справа от него. Не вставал, чтобы приглядеться, просто вглядывался через комнату. Может, там бобы, может, мармеладные мишки, кто знает. Плевать, от сладостей у него оскомина. Он как раз думал об этом, когда услышал жужжание и слева от него отодвинулась стена. Это был другой вход, не тот, через который попал внутрь он. Стена раздвинулась широко. Из нее полился свет, но тусклый, будто кто-то замотал горящую лампочку мешком. Не лифт. Он видел широкие ступени, ведущие вниз.

Полковник встал и двинулся в этом направлении, медленно. Он видел, что слева, у самого входа, стоял стеллаж. На одной из полок он увидел большую банку, а внутри – что-то вроде человеческого мозга в желтой жидкости. К крышке банки были подключены провода, их концы болтались в жидкости. Другой конец уходил в необычное устройство, напоминающее автомобильный аккумулятор. От него в стену уходил кабель. Внутренности банки с мозгом, или что это было, поблескивали синим и отчетливо потрескивали; мозг пульсировал, словно тяжело дышал.

В других банках на полках чего только не было. В одной банке хранился огромный пенис. А может, толстая длинная какашка; трудно было сказать.

Справа от входа висела на тросах гуманоидная кукла, лицом к Полковнику. Лицо было пустым – без глаз, носа или рта, - но, несмотря на это, он почувствовал неуютное ощущение, что она на него смотрят, смеряют взглядом.

Вокруг были развешаны маски. Ему показалось, что некоторые лица на них он узнал. Как минимум три или четыре предыдущих президента. А также Мэрилин Монро, Джеймс Дин, Бадди Холли и маска Элвиса. И маска Никсона. Странные устройства на крючках. Может быть, какие-то необычные запчасти, секс-игрушки или пыточные инструменты. Может, все одновременно. Как знать.

Полковник услышал, как кто-то поднимается по ступенькам откуда-то из недр земли, и внезапно ощутил на плечах весь вес вселенной. Он прислушался к медленным и размеренным шагам, взбирающимся наверх, как они становились все громче, и по коже забегали мурашки.

Поднялся пар, или дым, или что-то в этом роде, и пахнуло ужасной вонью. Из дыма показалась голова, а затем и весь человек целиком.

Президент Ричард Никсон.

Костюм Никсона был черный, как осевая смазка, и блестящий, как след улитки. Галстук черный, длинный и тонкий, как язык какого-то задушенного зверя. Рубашка – беловатая. Казалось, что ее постирали в одной машинке с цветной одеждой. Пиджак топорщился на плечах, как будто под тканью торчали кости. Блеск на черных туфлях Никсона вспыхивал, когда на него падал свет. Под носом виднелась засохшая капля крови. А может, варенья. В руке он нес маленькую коробку.

Никсон двинул уголком рта при виде Полковника, прошел мимо и сел за столом – вернее, рухнул в кресло.

- Итак, Полковник, - сказал Никсон. – У меня для тебя серьезная работа.

Без всяких «Как дела? Как жена? Как часто перепадает?». Без всяких приветствий, формальных или не очень, а сразу к сути. Но, опять же, такое здесь внизу место – где бы это ни было. Деловое. Говорить про что-то еще – как обсуждать свадебные планы на похоронах.

Полковник прежде видел Никсона только раз, и не здесь, а в Белом доме наверху. Это была частная встреча, но быть приглашенным сюда, в несвятая несвятых, - необычайная честь. Это место - для реально, без “б”, частных встреч.

- Новый Орлеан, - сказал Никсон. Он помахал коробкой, которую пока так и не положил на стол. – Я посмотрел пленку. Вашего парня. Но этого мало, нам нужно знать больше. Мы не знаем, что происходит, но дело важное.

Полковник понятия не имел, о чем говорит Никсон.

- Прошу прощения, президент Никсон, - сказал Полковник, - но откуда вы знаете, что оно важное, если не знаете, что происходит?

- Предпочитаю «господин президент», - сказал Никсон.

- Да, сэр, господин президент.

- Этот фильм твоего паренька. Какого черта? Ни хрена не понимаю этих ваших песен и плясок. Но мне посоветовали посмотреть. Одна из наших женщин что-то увидела, что ее напугало. Она была в черных очках. Из-за операции на глазах. Носит их постоянно, чтобы не слепил свет, но больничный брать не стала. Так сказать, хотела отработать подписанный кровью контракт. Так или иначе, она получала разные материалы, пока ей не достался этот отрывок, и она не увидела это.

- Это, сэр?

Никсон положил коробку на стол.

- О, да. Я тоже видел, Полковник. Необычно, хотя мне плевать с высокой колокольни. Впрочем, это касается твоего паренька, вот я и подумал, что тебе с ним стоит разобраться.

- Да, сэр, господин президент.

- У тебя жвачка во рту, Полковник?

- Нет, сэр.

- Ты так просто всегда разговариваешь?

- Да, сэр.

- Мямлишь, ничего не понять. Забыл в прошлый раз об этом сказать.

- Мямлю?

- Господи боже, сам себя не слышишь? Ты как с членом во рту лепечешь. Ха. Ха. Хорошая шутка. Меня же зовут Дик, а это значит член. Ха.

- Да, сэр. Шутка.

- Очень смешная, на мой взгляд. Пэт не нравятся пошлые шутки, поэтому шучу редко. Но здесь можно, между нами, мальчиками. Верно?

- Верно, сэр.

Теперь, когда Никсон перешел на неформальный тон, Полковник обнаружил, что раньше ему нравилось больше. Наблюдать за этим было словно смотреть, как конь делает что-то неестественное с белкой.

- Только ей не говори, - сказал Никсон.

- Я ее никогда не встречал, сэр.

- Ну, если вдруг…

- Ни за что не скажу.

- Черт. Полковник. Сделай с этим что-нибудь. Не думал сходить к логопеду?

- Сэр?

- Чтобы не мямлить. Похоже на… даже не соображу. На Порки Пига. Нет. Не он. Блин, видел же в каком-то дурацком мультике. Пес Друппи с нарушениями речи. Уже теплее, но еще не то, что я думал. Не вспоминается. Чем старше становишься, тем больше имен и слов скрывается, как птицы в кустах. Слышишь, как они где-то там шуршат, видишь, как куст шевелится, но найти птицу не можешь. Как искать член холодным утром. Ха. Еще одна.

Полковник стерпел обиду, потому что ничего не мог поделать. Он знал, что у него проблемы с дикцией, но чтобы логопед? И от пошлых шуток он был не в восторге. Ну, не от этих. Время от времени пошутить можно. Южные ребята обычно рады хорошей сальности и сами за словом в карман не лезут.

Короче говоря, Полковнику казалось, что он плывет по заросшему болоту, потому что находился не просто в присутствии президента – в присутствии текущего директора Секретных дел. Это тема непростая. Добро и Зло ходят вместе. Тайные властители вселенной, боги и дьяволы, демоны и ангелы, всякая херня с крыльями. Он только знал, что попал с ними в переплет и выбраться не может. Будь проклят тот день, когда он написал свое имя кровью и куриной костью. При его навыке составления контрактов можно было бы повнимательней прочитать свой. Черт, да он и читал. Мелкий шрифт наверняка напечатали проявляющимися чернилами. Он руку готов дать на отсечение.

Никсон всмотрелся в Полковника.

- Скажи: «Ехал грека через реку раком…» Блин, я сказал «раком»? Черт. Давай заново.

Это продолжалось еще минут пятнадцать – Никсон предлагал разные скороговорки и просил Полковника повторить. Полковнику было трудно даже запомнить слова, не то что повторить, к вящему удовольствию Никсона.

- Черт, Полковник. В имени «Питер» нет буквы «д». Ты меня вообще слушаешь?

- Да, сэр, мистер президент. Просто ничего не могу поделать.

- Да ну тебя к черту. Поработай над собой, Полковник. Серьезно. В следующий раз надеюсь услышать имя Питер без гребаной «д».

- Да, сэр.

- Итак. Какого хрена мы собрались?

- Вы просили меня прийти. Из-за фильма, сэр.

Полковник показал на коробку на столе Никсона.

- А, да. Твой паренек Элвис Пресли. Элвис-Пенис.

Никсон говорил так, будто только что впервые увидел Элвиса на шоу Эда Салливана. Как будто время не двигалось. Может, для него так и было.

- Мисс Овертайн… Ну, вы ее не знаете. Она работает внизу, откуда я поднялся, одна из многих, кто просматривает книги и фильмы, даже комиксы, всякую макулатуру, в поисках того, что приведет нас к Ним.

- Да, сэр. Вы имеете в виду хренотени?

- Никогда не нравилось это название. Наверняка его придумал какой-нибудь демократ. Но да. Они включили фильм, и по случайности мисс Овертайн, благодаря операции на глазах и темным очкам, что-то увидела. Умница, мисс Овертайн, и довольно ничего собой, несмотря на хромую ногу и парик из-за какого-то там облысения. Не знаю. То ли грибок, то ли еще что. Но вот она проверяет незаконченный фильм, как мои клерки проверяют все, читают все, смотрят все и тэ дэ. И вот видит что-то подозрительное на пленке. То, что невооруженным глазом не увидишь. Странное… Фадд. Вспомнил. Вот кто. Элмер Фадд. Вот кого ты мне напоминаешь. Черт. Так и знал, что кто-то из мультиков. Не то что я их вообще смотрю, я же взрослый человек. Но, знаете, мы все на них росли. Мне очень нравился Роудраннер. Вот это я называю персонаж. Ха. Ха. Но о твоем пареньке и этом треклятом фильме…

4

Дневник Джонни

В Новом Орлеане

В Новом Орлеане пахнет рыбой и бенье. По крайней мере, на берегах старой Миссисипи, где грязно-бурая вода струилась под окном машины, переливалась, как покрытые грязью перекати-поле. Я и Элвис сидели в его длинном голубом «Кадиллаке». Мы припарковались у деревянного пирса, который казался прогнившим и не надежней, чем волос, на котором держится меч над головой. Это был частный пирс, или, лучше сказать, док. По обе стороны от входа на берегу торчали два креозотовых столба. На них висела цепь, закрытая на тяжелый замок.

Элвис сидел на заднем сиденье. Я – за рулем. Просиживали задницы уже два часа. Пытались хоть как-то развлечься. Болтали о том о сем, лишь бы не о работе, причем какой угодно — ни о музыке, ни о монстрах. Играли в города, травили анекдоты, обязательно пошлые. Всё переделали, разве что штаны не снимали и яйца друг у друга не жамкали. Наконец нам все надоело, и мы сидели тихо и мрачно.

Было жарко, но мы выключили кондишн, так что я опустил окно со своей стороны. Элвис, который сидел сзади со стороны пассажира, тоже опустил свое. Горячий воздух был тяжелый и неподвижный, как стена.

Я предпочитал кондишн, но было глупо сидеть и прожигать бензин. Время от времени шевелился ленивый ветер, и тогда доносился запах рыбы. Запах прожаренных, сахарных пончиков-бенье из Квартала. Ну и, конечно, вонь нищеты. У нее есть запах. Мне ли не знать, да и Элвису. Все оттуда родом. Были такие бедные, что если бы посрать стоило копейку, нам пришлось бы блевать и извиняться.

- Уверен, что мы правильно приехали? – спрашиваю я.

- Ага. Нас заберут.

- А машина?

- Возьмут с собой на борт.

- Пароход?

- Для тебя это впервой, да?

- Да уж - говорю я. – Много что делал, но пароход – что-то новенькое.

- Не просто пароход. Люксовый. Обожаю их. Люблю наблюдать за ними на речке. Славные.

- «Гордая Мэри катит по реке».

- Вот именно, - говорит Элвис. – Боже ж мой, как поет Тина Тернер. А какие ножки.

- Длинные и мускулистые.

- В точку, - говорит Элвис. Я увидел в зеркале заднего вида, как он откинулся и заулыбался.

- Будем только мы? – спросил я.

- Меня вызвал Полковник. Тебе везет, что я беру тебя с собой.

- В смысле?

- Забыл, как я сидел в аквариуме?

Я обернулся и посмотрел через сиденье.

- Да брось, Элвис. Я же не пытался ее у тебя отбить.

- А очень было похоже.

- Ты меня понял. Я не пытался тебя наебать.

- Зато пытался кое-кого выебать. Ну просто, знаешь, этим утром, пока собирался, я думал. Думал, может, не брать Джонни. В смысле, если надо будет трахнуть фанатку или отсосать собаке, его взять можно, но так-то какой с него толк?

- Да ну тебя.

Элвис рассмеялся.

- Прикалываюсь я над тобой. Прости, злой у меня юмор, знаешь?

- Уж поверь, знаю.

- Да, кто, как не ты, Джонни, да? Ну, я этим не горжусь, - мы еще посидели и помолчали. С Элвисом иногда трудно было понять, всерьез он говорит или нет. Когда он ругался, я всегда предпочитал думать, что всерьез. Наверное, ему нравилась власть над людьми, благодаря деньгам и славе. Ему нравилось обидеть и посмотреть, что ты сделаешь, если на него работаешь. В каком-то смысле мы все, а особенно я, были его боксерскими грушами.

Но от меня избавиться было сложнее. Я слишком много знал. Хотя, конечно, кто мне, на хрен, поверит? Может, в следующем году будут уже говорить, как последний раз, когда меня видели, я уезжал в Боливию, или еще что в этом духе.

- Полковник сказал, будут хорошо кормить, - говорит Элвис. – Я не курю, так что для меня хорошая еда – это жареный бутерброд, - (В то время и я не курил, и гордился этим. Надо было продолжать в том же духе. Два года спустя я уже смолил по четыре пачки в день, а теперь расплачиваюсь. А Элвис уважал время от времени хорошую сигару). – На борту должны быть бутерброды с арахисовым маслом и бананами, - сказал Элвис.

- Даже у меня есть пределы, сколько я ем. Включая жареные бутерброды.

- Это ты про мое пузо?

- Нет… Ну ладно, пока ты нормально выглядишь, но начинаешь себя запускать. Мы, в нашем деле, всегда должны быть в форме.

- Я качаюсь.

- Вставать из кровати – это еще не упражнение.

- Только не трахай мне мозги, Джонни. С твоим возрастом и историей трудно найти новую работу. Хотя тебя всегда с распростертыми объятьями встретят на автомойке или в училище для парикмахеров.

Элвис не любил обсуждать свое здоровье, но дело в том, что он еще был ничего. Это второй подхватил у него дурные привычки, с едой и наркотой, и довел до дичайшего абсурда, раздулся, как Моби Дик, и помер на толчке с говном, висящим из жопы. Сдох наверняка не без помощи Полковника Паркера. Но эй, мне откуда знать.

А настоящий Элвис – я вам так скажу. Я до сих пор обижен, что он ушел вот так, не сказав ни слова и оставив замену, бросил меня с каким-то незнакомцем. Наверное, отчасти поэтому я и начал курить. Разочарование. Депрессия.

Иногда, в хорошем настроении, я говорю себе, что он так поступил потому, что у него не было выбора, и что время от времени он о нас вспоминал.

День тем временем все тянулся, пришлось пару раз выйти поссать. Походили, потягиваясь. Вернулись в машину. Подняли окна и включили кондишн. Когда становилось нечем дышать или хотели поэкономить бензин, выключали движок и снова опускали окна. Появился первый комар. Небо было темным, как река.

Прежде чем увидеть, я его услышал - звук, как от взбивания яиц. Самый большой пароход, что я видел, хотя, надо признать, до этого я видел их только издали. Он был раскрашен в мирный белый цвет с блестящими голубыми и серебряными полосками. Из трубы тянулся тонкий дым и растворялся в чистом синем небе. Зверюга, а не машина.

- Прям «Титаник» на Миссисипи, - говорю.

- Называется «Ноктюрн».

Мы вышли из машины и спустились к пирсу, встали у цепи, которая его загораживала. Смотрели, как «Ноктюрн» подгребает к нам по реке цвета грязи. У воды реально воняло. Я заметил дохлую рыбу и какой-то мусор, целлофановые пакеты и сигаретные окурки.

Вдоль всей палубы «Ноктюрна» висели китайские фонарики. Они не горели, но я мог представить, какой будет крутой вид, когда зайдет солнце.

Пароход начал замедляться и слегка сдавать назад, наконец подплыв к нам боком, нежно, как для поцелуя с пирсом. Я заметил людей у трапа. Где-то с полдюжины. Все были медленные и неуклюжие, в белых формах и фуражках. И в белых туфлях. Две женщины, остальные – мужчины.

От группы отошли мужчина и женщина, неловко открыли огромные ворота и спустили трап. Он грохнул о пирс.

Затем появился Полковник с тростью под мышкой, как заправский франт. Он ловко проковылял по пирсу и достал из кармана белого пиджака связку ключей. На нем были белые брюки и белые туфли, а также белый пробковый шлем. Будто прямиком из фильма про африканское сафари.

Открывая цепь, он поднял на нас взгляд, сказал: «Ну?»

Не сказав ни слова, мы вернулись к машине. Полковник отошел, и мы въехали прямо на пароход. Как я уже говорил, это был натуральный «Титаник», огромный и красивый. Правда, больше мне рассказать нечего. Так себе из меня эксперт по пароходам и вообще кораблям. Никогда не любил большую воду, так что по возможности держусь от водоплавающего транспорта подальше. Но, короче, можете поверить. Охренительно здоровый пароход.

Полковник Паркер вернулся за нами на палубу, подошел к водительскому окну и сказал мне:

- Поворачивай налево.

В полу открылся люк, и мы съехали внутрь. Я заметил женщину, которая открывала ворота. Она стояла у машины рядом с Полковником. По мне забегали мурашки размером с тараканов. Она была ничего такая – когда-то, но теперь ее кожа посерела и обвисла, а рот раззявился. Рыжие волосы были длинные, жидкие, ниспадали на плечи свалявшейся кучей. На шее виднелся ожог от веревки. Она, как и остальные на палубе, была вуду-дохлятиной, а их души хранились в мешочках гри-гри – наверняка в ящике с трусами в комоде Полковника. Дешевая рабсила, которую не жалко, - все как любил Полковник. От них у меня всегда были мурашки.

Насколько я понял, души надо забирать перед самой смертью, или на следующий день, потому что какое-то время они еще болтаются рядом, словно жирные коты, которые не сразу пролезают в сточную трубу.

Не знаю, в общем, какие там правила, но как только поймаешь душу, тела становятся туповатые, поддаются дрессировке и не гниют. Полковник их чистил и прилично одевал. Командовал как хотел. Наверно, ему нравилось, что зомби не обращали внимания на его говор.

Я припарковал машину в трюме парохода по соседству с черным «Линкольном» и красным «Мустангом», и мы с Элвисом отправились наверх.

На палубе стоял стол, а возле него торчали новые зомби, все вялые, но послушные. Там же был и Полковник в просторном белом костюме и дурацком пробковом шлеме. Снизу поднялись два зомби-мужика, которых мы еще не видели, с нашим багажом.

- И они знают, что с ним делать? – спрашивает Элвис.

- Разберутся, - говорит Полковник. – Садитесь. Будемте обедать.

Вокруг стола было множество стульев, но я знал, что зомби к нам не присоединяться. Мы с Элвисом сели. Полковник приказал рыжей дохлячке:

- Веди остальных, Эльвира.

Эльвира ушла. Элвис спросил:

- Твоя знакомая? При жизни?

- Нет, - ответил Полковник. – Просто нравится имя «Эльвира», вот я ее так и назвал. Я их всех называю, когда покупаю. Покупаю подальше отсюда, чтобы никто случайно не узнал в лицо. Не то чтобы я с ними по улице разгуливаю. Но время от времени посылаю на задания. Впрочем, хватит про них. Я специально для тебя поджарил бутерброды с бананами и этим поганым арахисовым маслом.

- Надеюсь, не дохляк жарил? – спрашивает Элвис.

- Нет. С простыми вещами они справляются, но хорошо готовить – задачка не из простых. Это мой повар. Вы знали, что мой повар полжизни проработал в лучших ресторанах Нью-Йорка?

- Плевать я хотел на Нью-Йорк, - отвечает Элвис. – И янки не доверяю.

- А тебе не угодишь, да? – говорит Полковник.

Меня это посмешило, ведь Полковник и сам был такой же обходительный и учтивый, как навозная лопата.

- Но мертвяки, видимо, будут подавать на стол? – спрашивает Элвис.

- О да, - говорит Полковник. – Они чистые и они это умеют. Гнилые пальцы из супа вылавливать не придется. Хотя, конечно, через некоторое время остатки их мозга начинают отключаться. Приходится опустошать их мешочки гри-гри и отпускать души. И тогда уже все. Умирают по-настоящему. Когда все кончено, закидываем их в топку парохода. Уходят с огоньком и улетают себе на небо.

- А где ты их берешь? – спрашиваю.

- Где только не беру. В основном в тюрьмах по всей стране. Это всякие неудачники, преступники или те, кто хочет покончить с собой. Мы им помогаем, заключив договор, что души они отдадут нам.

- Неправильно это, - говорит Элвис. – И неважно, кто они или что сделали.

- Твою маму мы не выкапывали, - отвечает Полковник.

Элвис весь побледнел.

- Если бы выкопал, был бы уже труп, Полковник.

- Да шучу я, малой.

- Не смешно.

- Лежит она в тепле и уюте в Грейсленде, под красивым камушком. Ну а мешочек гри-гри с ее душой – он в тайном месте, и пока я не скажу, где он, никто его не найдет.

- Даже не смей так говорить о моей маме, будто она всего лишь дух в мешке.

- Но ведь так и есть, малой. А я отвечаю за заточение ее души. Не забывай.

Тут Полковник сверкнул глазом, и я еле удержался, чтобы не скакнуть через стол и не схватить его за шкирдос. Иногда он был таким злобным старым ублюдком. Хуже Элвиса, намного.

- Черт, Элвис, ты прям как какой-нибудь вшивый демократ, - говорит Полковник. – Без дохляков мы бы не справились с нашей работой. Всего-то пара душ преступников и суицидников, зато с их телами мы делаем мир лучше и безопаснее, плюс они не болтают. Ну а твоя мама... Никто ее не трогает. Просто храню при себе ее душу.

- Я пришел на работу добровольно, - сказал Элвис. – Как и Джонни. И над ним у тебя власти нет.

- Да вы оба можете уйти в любой момент. Джонни пусть возвращается машины мыть, а я просто буду хранить гри-гри твоей мамаши до самой тепловой смерти вселенной.

Я знаю, Элвис думал о том, как убить Полковника и вернуть душу матери, но в тот момент я почувствовал, как он успокаивается. Деваться некуда, он ничего не мог поделать, чтобы заставить Полковника отдать мешочек.

Мертвецы привели остальных. Их было четверо. Слепой - с ним я уже работал. Тощий и жилистый, альбинос с белой шевелюрой и кожей под стать. И носил он все накрахмаленное белое. Зато в черных очках и с тонкой черной тросточкой. Я знал, что за очками скрываются мертвые розовые глаза. И знал, что в тросточке скрывается меч. И знал, что, хоть Слепой не увидел бы солнца, даже если бы смотрел на него в упор, зато он слышал, как срет мышь в двух кварталах, а вонь чуял уже с одного квартала. Он мне нравился. Он видел в голове ближайшее будущее, как кино, а иногда видел не прошлое и не будущее, а обрывки из чужих миров и других мест. Лучше я объяснить не могу.

С ним был Джон Генри – здоровый чернокожий с такими ручищами, которые будто набили, как сосиски: упругие, жесткие и выпирающие. В деле он любил убивать молотом. За это, наверное, и получил прозвище, но ходили слухи, что он правда потомок Джона Генри – того былинного героя, который умер, состязаясь с паровым молотом. Точно не знаю. Даже не знаю, существовал ли тот, старинный Джон Генри. А этот Джон Генри носил гавайскую рубашку, на которой было столько цветастых попугаев, что населили бы все джунгли Южной Америки, широкие штаны и туфли с завязанными на петельки шнурками. Казалось, он может связать узлом стальную балку и носить вместо галстука.

С ним был Джек, азиат. Если думаете, что он у нас отвечал за кунг-фу, то ошибаетесь. Он отвечал за логистику. Полтора метра ростом, но крепкий для парня, который перебирает бумажки. Во многом поумнее нас всех, но в остальном – ну, скажем так, я бы не стал посылать его за хорошими бургерами. А, и драться-то он умел, но главным образом работал головой и планировал атаки.

А вот кто меня заинтересовал – да всех заинтересовал (по крайней мере, живых) – так это новичок. Ей было не больше тридцати, личиком свежая, как весна, волосы темные, как душа дьявола. И глаза такие же. Тоже не больше полутора метров ростом и, наверное, 50 здоровых и славно распределенных килограммов, красиво упакованных в синюю блузку с каким-то таким миниатюрным окошком для сисек. Кожа была бела, как хлеб. На ней были такие тонкие и узкие синие брючки, что даже веснушки на бедрах разглядишь, а также пиратские башмаки. Я подумал еще: если есть бог, или если там все создает матушка-природа, то они собрали эту дамочку на самом пике сил.

И тут я ее узнал. Не то что мы были знакомы, но она была восходящей звездой в мире музыки. Ее звали Рэйвен, хотя из уст ее слышалось далеко не карканье; скорее лилась патока с бурбоном и медом Тупело. Двигалась она как кошка. Небось, даже пердела незабудками.

- Эта дама, господа, которую вы все прожигаете глазами - Дженни Джо Даллас, также известная как Рэйвен, - объявляет Полковник.

- Вне сцены зовите меня просто Дженни, - говорит она.

Ее настоящее имя показалось мне нежным шорохом прохладных простыней и скрипящих кроватных пружин. Вы меня поймете, когда я скажу, что ее характер меня интересовал мало. По крайней мере, тогда. Иногда мальчишки растут медленно. Я не знаю, вырос ли до сих пор.

- Она у нас дебютантка, - говорит Полковник. – Еще на испытательном сроке. Но в обеих карьерах демонстрирует поразительные успехи.

- Спасибо, Полковник, - отвечает она.

Элвис, который всегда с дамочками был не промах, встал и подождал, пока она сядет. Не стал выдвигать ей стул. Это уже перебор. Мы - на деле, а когда ты на деле, достаточно простой вежливости. Элвис попал точно в золотую середину. Весь разулыбался. Уже думал о ночи и как все будет. В этих делах он был в себе уверен.

Мы с Элвисом знали остальных, все обменялись приветствиями. Джек пошутил, что рад видеть круглоглазых, но не помню, что в этом было смешного. Держите в уме, что после встречи с Дженни мои клетки мозга все перепутались, как червяки в консервной банке.

- Слышал, как ты поешь, - говорит Элвис Дженни, бросая нас с нашими разговорами. Мы тут же замолчали, только чтобы послушать ее. Голос был великолепный. Как перезвон колокольчиков.

- Где? – спрашивает она.

- Рождественский концерт… на прошлое Pождество, - говорит Элвис.

- А, в Белом доме. Да. Очень рада, что это показали по телевизору. Я была в самом низу списка гостей, и не могла поверить, когда остальные четверо исполнителей заболели и не смогли прийти. Жуть. То есть они, конечно, выздоровели. Но все слегли с одним и тем же буквально за день до концерта, и я стала звездой. Этот концерт запустил всю мою карьеру, – она взглянула на Полковника. – Подумать только. Все заболели разом.

Полковник развел руками.

- Эй, милая. У тебя талантище. Я просто всем его показал. А у остальных славы и так хватает. Теперь есть и у тебя.

Мы все посмеялись. Это был один из многих трюков Полковника по раскрутке. Небось, платил, чтобы людям подбрасывали в еду и напитки какие-нибудь травки. В долгосрочной перспективе безобидно, а в краткосрочной его клиент становился звездой. И это работало. Она была на подъеме. Последние две песни Дженни - обе ее авторства - попали в Топ-40. А судя по тому, как она выглядела по телику, на обложках альбомов и прочем, скоро она должна была взлететь выше всех чартов. Если ее, конечно, не убьют на нашем деле. Тогда придется что-нибудь придумать, подстроить аварию, самоубийство, загадочное исчезновение. Способов много. Иногда по той или иной причине даже отправляли в отставку. На ум приходят Джеймс Дин и Мэрилин Монро.

Мы поели. Еда была на любой вкус: мясо и овощи, хлеб и рис, любимые бутерброды Элвиса.

Слепой нас развлекал – слушал животных в воде, людей на берегу, пересказывал их беседы, хотя мы слышали только плеск колеса по реке. Блин, может, он и выдумывал на лету, но судя по прошлому опыту – сомневаюсь.

Мы ели, а кое-кто и пил вино. Джеку на деле не наливали, и он знал, что ему пить нельзя, хотя время от времени умудрялся плеснуть себе каплю. Но так он мог всех подвести. Пить не умел совершенно.

Полковник прочистил горло и своим странным голосом объявил:

- Эта миссия в духе «пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что». Раз меня вызвал в Белый дом сам Никсон на личную беседу, полагаю, там очень опасаются.

- Но, точно ничего не знают, - добавил Джек.

- Верно, - говорит Полковник. – Но это явно важно, раз снизошел поболтать сам Никсон.

Полковник любил похвастаться. Особенно любил похвастаться знакомством с президентами. Он уже работал на нескольких, начиная с Эйзенхауэра.

- Если это миссия по разведке, зачем они собрали всех нас, элитную команду, хотя даже не знают, в чем проблема? – говорю я.

- Вот действительно, - говорит Элвис.

- Тут я поддерживаю Элвиса и малого, - говорит Джон Генри. – Крутовато для неизвестной миссии.

- Есть знаки и предзнаменования, - говорит Полковник.

- Чего? – удивился Джон Генри. – Начитались какой-нибудь херни в куриных кишках и кофейной гуще? Они еще не уволили ту тетку, которая игралась с внутренностями, пеплом и сушеной фигней?

- Может, вам это все мумбо-юмбо, - говорит Полковник, - но она ошибается редко. И она связалась с миром духов.

- Для этого у нас есть Слепой, - говорит Джон Генри. – На хрена нам какая-то сучка с немытыми руками.

Полковник повернулся к Эльвире, которая торчала рядом с распахнутым, как ловушка для мух, ртом.

- Эльвира. Моя каюта. Шкатулка на комоде.

Эльвира простонала и убрела.

- Так с людьми нельзя, - говорит Джон Генри, глядя, как Эльвира уходит к каютам.

- Я сейчас работаю над тем, - говорит Полковник, - чтобы наш эксперт по вуду давал гарантийный срок, если трупы сбоят.

- А так еще нельзявей, - говорит Джек.

Эльвира вернулась нескоро – ее медленным мозгам пришлось обработать приказ, но она все же справилась и пришла с большой плоской шкатулкой.

- Спасибо, Эльвира, - сказал Полковник совершенно искренне. Взял шкатулку, попросил отойти ее к борту, затем положил шкатулку и открыл. Изнутри достал пару больших фотографий, которые вручил мне – посмотреть и передать остальным.

- Вы сразу заметите, что там не так, - сказал он.

Оказалось, это мягко сказано. На снимках полиция что-то вылавливала из реки, а также там было и то, что они выловили.

Я присмотрелся к одному конкретному снимку. На первый взгляд, на фотографиях были какие-то большие, бледные, помятые резиновые шары. Но потом я заметил, что у одного есть зубы. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это вообще не резиновый шар. А голое скомканное тело. Мужчина или коротко стриженная женщина. Спина сломана, ступни упираются в плечи. Тело смяли так, что для трупа оно стало относительно небольшим. Такое необычное зрелище, что мозг пытался разглядеть в нем что-нибудь знакомое и выдумывал иллюзии.

Я пролистал снимки. Были и другие скомканные люди, мужчины и женщины. У одного болталась сморщенная мошонка. Даже после того, что мы повидали, от их вида мне стало нехорошо. Я отдал фотки следующему за столом.

- Есть кое-что поинтереснее, чем виды на этих уникальных фотографиях, - продолжал Полковник. – Эти люди умерли недавно, и не от утопления. Когда их вскрыли, оказалось, что ни сердца, ни внутренностей не было, будто все высосали. На шеях были следы, как от пиявок, но горло – внутри – осталось поврежденным, словно над ним поработали с щелоком и наждачкой. А вот еще необычный момент. В таком положении тела провели какое-то время, но при этом были живы.

- Да как так, - говорит Джек. – Они бы померли уже после одного перелома позвоночника, ну или долго бы не протянули.

- А наши эксперты не согласны. Они забрали дело у местных копов, которые с радостью его спихнули. Они пришли к выводу, что люди были живы несколько недель, пока их медленно лишали внутренностей и крови. Следы остались на шеях, груди и других местах, но в основном начинку доставали через горло, высасывали, как пивко через соломинку.

- С помощью какого устройства? – спрашивает Дженни.

- Хороший вопрос, - говорит Полковник.

- Это первая находка таких тел? – спрашивает Элвис.

- Отличный вопрос, - говорит Полковник. – Находили и других несколько месяцев назад, а некоторых еще раньше. Но тогда никто не думал их вскрывать. Ни один человек не подходил под списки пропавших. Какой-то долбоящер в полицейском участке решил, что они побывали в автомобильном прессе.

- Хоть одного опознали? – спрашивает Джек.

- Их расправили, как могли, сфотографировали, - говорит Полковник. – Но со списками пропавших совпадений так и нет, пока что. Нет и отпечатков пальцев – их как будто высосали изнутри до плоского состояния.

- Если собрали нас всех, это не просто исследовательская миссия и ты не ждешь легкой работы, - говорит Элвис. – Или ты, или организация что-то недоговариваете.

- Мы говорим то, что надо знать, - отвечает Полковник и берет вилку. – Эльвира. Неси пирог.

5

Недалеко от Бурбон-стрит

Ему хотелось крови. Он обычный тощий парень с маслянистыми каштановыми волосами и бледным, как у трупа, лицом, но с необычным голодом.

Вниз по улице, где мерцали фонари, была открытая дверь в заброшенное здание, из нее выходила, цокая высокими каблуками, девушка в синей джинсовой мини-юбке. Длинноногая и стройная, с высокой грудью, темными волосами в конском хвосте, который болтался так, что было ясно, за что он получил свое название, и с сумочкой на длинном ремешке через плечо.

Он решил, что в этом здании она покупала наркотики – что-нибудь лизать, занюхивать или колоть. Быстро последовал за ней, тихо нагоняя, его теннисные кеды не издавали ни звука. Он приблизился и был почти рядом, когда она развернулась и сказала: «Назад. Не хочу в тебя брызгать».

В руках у нее был маленький цилиндр с освежителем дыхания, палец лежал на кнопке – надеялась, он поверит, что это перечный баллончик. Он ухмыльнулся:

- Жми, если хочешь, но я зубы чищу.

Тогда она рванула с места, понеслась, как ветер, учитывая каблуки. Ничего. Он любил пробежаться. Словно гончая, которая замечает зайца. Заяц видит собаку и бежит. И в гончей что-то просыпается, какой-то глубокий инстинкт гнаться и убивать. Ему это нравилось, и он не из тех, кто отставал в погоне. Он был профессиональным загонщиком.

Она бросилась за угол здания, в переулок, и, как только он забежал за ней, увидел, что она в дальнем конце переулка, уперлась в тупик – кирпичную стену. Он посмеялся, замедлился, прогулочным шагом направился к ней – кошка играется с мышкой.

Он почти подошел, когда она обернулась, выронила освежитель дыхания, сумочка соскользнула с плеча на землю. И тут он увидел, как из нее что-то сочится. Тень – и эта тень сложилась вокруг нее, как крылья таракана. Затем появились новые тени, скользили по стенам переулка из-за помойки. Тени ползли по кирпичам, как пауки, шуршали, упали на землю и в мгновение ока стали черными скелетами, а потом – огромными насекомыми.

Загонщик выхватил нож из-под рубашки, который собирался применить на женщине. Тени застрекотали по стене и переулку, насекомые лапки цокали по мостовой, щупальца качались в воздухе, как алкоголики, которые ловят такси. Цокающие тени сомкнулись вокруг него.

Он полоснул ножом. Даже порезал, в этом он был уверен – они были твердые, - но они так и надвигались, засовывали влажные тени под его кожу, толстые, как шерстяные одеяла. В тенях были лица, почти человеческие, но черты расплывались и менялись, как тающий воск. Мелькали зубы и слышались голоса, но слов он разобрать не мог. Тени схватили и без труда подняли его, словно бы изучая. Насекомые лапки трогали его, щупальца ласкали.

И тут возникла девушка, вышла из теней, больше не объятая тьмой, поплыла к нему. Из пор ее кожи вылезли маленькие жучиные ножки, и они росли, увеличивались, схватили его, прижали к ее рту, который открылся нараспашку. Изо рта что-то выползло и так быстро заскочило в него, что он и понять не успел, что произошло. В него вонзились острые щупальца, проникли под кожу. Щелкали зубы, потекла кровь. Он чувствовал ее тепло на лице, шее и спине, а потом ногах и мошонке – он истекал кровью из тысячи порезов и укусов.

Хотелось бежать. Хотелось кричать. Но ноги не касались земли. Он висел над ней. Когда он попытался закричать, все, что послышалось, – стон, потому что рот был забит какой-то толстой ползучей гусеницей размером с банан. Оно спускалось в его горло и живот. Живот зашевелился и разбух.

Он давно выронил нож. И не помнил, когда тот упал из руки. Теперь он был беспомощной добычей.

На один счастливый миг он ничего не чувствовал. Его парализовало. Но казалось, что его опустошают, будто он только что освободил кишечник.

Затем его прижали к земле животом. Теперь он почувствовал боль. Она налетела, как поезд, такая жуткая, и спина хрустнула, как хлебная палочка. Затем последовало онемение. Он увидел по бокам от лица ботинки, пятки смотрели в небо. Хруст стоял громкий. Он уже должен быть мертв, думал он. Мертв. Но увы. Ему не повезло.

Внезапная боль исчезла. Он онемел, как будто его обкололи новокаином; нет, как будто он сам стал Новокаином.

Его постепенно скатывали в шарик плоти. Слезы струились по щекам и капали на землю переулка. Его подняли и закинули в большой черный мешок, и мешок закрылся; мешок был из влажных теней. Его понесли среди вздохов и довольного урчания, как будто он был всего лишь кулем с перьями, который закинут в огонь.

6

«Ноктюрн» в час ночной

Колеса катились по воде, тащили тушу «Ноктюрна» по мягкой темноте прохладной ночи. Горели красно-желтые китайские фонарики. Они были цвета крови и меда. Ужин кончился, стол убрали, и Элвис с остальными разошлись по каютам.

У себя в каюте, сидя на кровати, Элвис думал: “Hу и пиздец. Мне надо работать над новым альбомом. Может, поучиться самому писать песни. Никогда не умел. Но зато умею петь. И как умею. Теперь я пою лучше, чем в начале. В голосе появилась глубина, мощная и резонирующая. Я становлюсь все лучше.

И на что я трачу талант. Дебильные, поганые говнокиношки, и все потому, что не могу убивать монстров с чистым разумом, если сконцентрируюсь на чем-то серьезном, что требует всей мозговой активности, — приходится выбирать либо то, либо другое. Полковник Паркер, мать его. Сказал, если буду сниматься в говне и петь дурацкие песни, то заработаю кучу денег и куплю себе все, что захочу.

Зато не надо переживать, чтобы войти в роль. Играй себя и не заморачивайся. Не репетирую. Не учусь. Простые реплики. Дурацкие песни. Перепихон с коллегой. Ничего особенного. Ну, перепихон – это правда неплохой момент”.

“Вот только в бочке меда есть ложка дегтя”, - думал Элвис. – “Разум у меня все равно мутный. Я принимал все, что только можно, хоть и по рецепту. В смысле, раз по рецепту, значит, мне это правда нужно?

Да блин, ты меня вообще слушаешь? С кем я там разговариваю? Сам с собой, очевидно, а я себе всегда отвечаю так, как хочется мне. Но, может, если бы я был честным, я бы себе сказал: «Элвис, ты сам себе в глаза пиздишь, сраный эгоист, только себя не одурачишь».

Наркота ломает тебе жизнь. Тебя пнут под жопу и оставят валяться в канаве рядом с пивными бутылками и псиной, которую сбили на шоссе. Это же очевидно, сынок. Очнись!”

Элвис бросил думать и взглянул на чемодан на подставке рядом с кроватью. Его уже открыли за него, одежду аккуратно выложили мертвые руки.

Он подумал: «Мертвяки лапают мои трусы и разворачивают носки. Ну неправильно это».

Хотелось колес, но, к счастью, хотя он их не захватил и не знал, где достать, он справлялся и без них – здесь у него был смысл жизни, как когда-то в музыке.

Элвис бросил думать о том, что не мог изменить, о неправильных поворотах, на которые свернул. Слишком удручающе. Надо видеть себя в более позитивном ключе. На самом деле он герой. Правда, никто этого не знал. Он спасал людей от дыхания чудовищ на затылке. По большей части.

Элвис содрогнулся, словно чтобы стряхнуть уныние.

Полковник предоставил ему шкатулку с кубинскими сигарами, которые он любил, оставил у кровати. Элвис выудил сигару, взял зажигалку, которая лежала там же, вышел на палубу, встал и закурил. Втянул дым, но не глубоко, затем выпустил в ночной воздух.

А потом увидел ее.

Она стояла на палубе, и лунный свет был к лицу Рэйвен, которая предпочитала, чтобы ее звали Дженни. Как же он ей шел. Она была в нем как во второй коже, словно ангел, снизошедший прокатиться по речке. Китайские фонарики с луной отражались от воды, и другого света не было, не считая мигающих огоньков на берегу. Все цвета романтики. Дженни стояла на палубе, положив руки на перила.

Элвис сделал к ней шаг, понял, что на самом деле курить не хотелось. От сигары был гадкий вкус во рту. Он подошел к борту, выкинул ее в Миссисипи и направился к Дженни. Шел так же, как во многих своих фильмах. Слегка опустив голову, застенчиво, прикрыв глаза и нацепив полуулыбку. Его стиль отлично работал с женщинами. Элвис одновременно умудрялся выглядеть потерявшимся мальчишкой и опасным преступником. Он репетировал перед зеркалом: если не выйдет – похоже, будто у него запор, если выйдет – перед ним раскроются врата экстаза.

Когда он приблизился, она сказала:

- Очень мягко ходишь. Плеск, когда ты что-то выкинул за борт, громче твоих шагов.

- Сигара, - сказал он, - не такая уж она и громкая.

- У меня необычный слух, - сказала она. – Не как у Слепого, но дает преимущество. Я живу со стуками, шорохами и эхом, которые другие не замечают. Сверчок может быть громким, как скрипка, движение языком во рту у человека через комнату – как будто кто-то выжимает банное полотенце над ухом. Скрипучие ботинки – словно визжащие хорьки. При исполнении я могу идеально оценить свой голос, но приходится надевать беруши, иначе музыка, мониторы и собственное пение стали бы сущей пыткой. С берушами я слышу нормально, это удобно. Но ты ходишь слишком тихо даже для моих ушей.

- Меня часто говорят, что во мне есть кровь индейца.

- Походка не имеет отношения к генетике. Этому учатся.

- Думаешь?

- Знаю. И мне действительно приятно познакомиться. У моего папы есть все твои пластинки. Даже самые старые. И подумать только, ты занимаешься не только музыкой, с Полковником. Великолепно, в твоем возрасте.

- Кажется, моя гордость содрогнулась и упала в мучениях.

Она отвернулась от реки. Впервые она посмотрела на него прямо. Улыбнулась. Да, ангел.

- Как тебя в это втянули? – спросил Элвис. - У тебя изумительная карьера, а теперь ты и здесь. Поверь, для карьеры это только хуже, а через какое-то время хуже будет и тебе. Мне сперва нравилось, но это изматывает.

- Как и тебя, меня привлек Полковник. Он умеет видеть таланты. И в пении, и странностях, благодаря которым мы особенные.

- Твоя странность – слух?

- Одна из странностей. Еще я необыкновенно гибкая.

- Вот это интересно.

- Так говорят все мужчины. Забудь. Ничего не будет.

- Нет?

- Нет, - она помолчала. – Полковник только сказал, что у меня подходящие для работы разум и тело, и именно это он и имел в виду. Он не думал о том, о чем думаешь ты. По крайней мере, мне так не показалось.

- Он, конечно, деловой, но если он об этом не думал, то либо он специалист по задним приводам, либо у него не хватает яиц.

Она усмехнулась, оперлась на перила и смотрела, как мимо течет вода.

- Я знаю многих “специалистов по задним приводам”, как ты говоришь. И некоторые из них мои друзья.

- Ну ладно, - сказал Элвис, не желая продолжать этот разговор, не разбираясь в меняющемся мире, не понимая, где добро, а где зло. Взамен одарил ее одним из своих фирменных взглядов; про который ему говорили, что он сексуальный. – Иногда на нашей работе становится одиноко. Так одиноко.

- Как я уже сказала, ничего не будет, малыш.

- Чего именно?

- Не буду помогать тебе не быть одиноким.

Элвис улыбнулся.

- Уверена?

- Да. Лично мне не одиноко.

“Осечка”, - подумал Элвис. Блин. Он помнил, что с ним уже однажды такое было. Сколько, лет десять назад? Та девушка оказалась лесбиянкой. Наверняка в этом все дело. Дженни лесбиянка.

Славные влажные губки Дженни исказила ухмылка.

- Кстати, я отлично вижу, что ты испугался, что не смог затащить меня в постель, а теперь думаешь, что я лесбиянка. Но ты ошибаешься.

- Не думаю я ничего.

- Забавно. Очень многие мужчины после облома думают, что это только потому, что девушка – лесбиянка. А уж ты, Элвис Пресли, знаменитый крутой певец, перескочил после отказа к этой мысли мгновенно.

- Вовсе не угадала.

Она снова улыбнулась.

“Твою мать”, - подумал он. – “Видит меня насквозь. Это она такая умная – или читает мысли?” - Он решил, что просто умная. Те, кто читает мысли, – а он некоторых знал, вроде Слепого, - при правильных обстоятельствах справляются, но обычно морщат лоб. Ее лоб оставался гладким. Черт, и вся она такая гладенькая.

“Ладно”, - подумал Элвис. – “Попробуем в другом стиле, вкрадчивей и в самую душу. Она наверняка дразнит или проверяет меня”.

Он решил изобразить, что не так уж и заинтересован, не видит в ней ничего особенного. Давно не приходилось доставать этот козырь из рукава, но деваться некуда.

- Брось, милая. Я только развлекаюсь. Для нашей работы у тебя неподходящее чувство юмора.

- Ну конечно, ты шутил, - сказала она, и они оба послушали, как бьет по воде колесо. Потом она спросила: - А ты этого хочешь?

- Быть колесом?

- Сражаться с чудовищами.

- Больше нет. Тут как в мафии, если вступил, уже не выступай. В смысле, я рад, что мне довелось этим заниматься, но при этом я запорол себе всю жизнь. Не сохранил брак, не смог больше ни на чем сосредоточиться. В мире думают, что я полгода провожу в Вегасе, а другие полгода валяюсь в Грейсленде, слушая пластинки с блондинкой на коленях. Но нет.

- Так вот что сталось с твоей карьерой? Эта работа. Поэтому ты больше не записываешь хиты? Снимаешься в плохих фильмах?

- Ну спасибо, что заметила, в какое говно скатилась моя карьера, сразу же после того, как меня похвалила. Черт, милая, даже в самый черный день на одних роялти я проживаю получше большинства музыкантов.

- Но я говорила не о музыке. Прости. Иногда я слишком прямая.

- Вот как? Слушай. Ты права. Когда ты права – ты права. Моя карьера слилась исключительно по этой причине. Ну, слилась – для человека моего статуса. Эта работа жрет все остальное. Но есть и другая причина. Ублюдок Полковник хранит душу моей мамы в мешочке гри-гри. И не отдаст, пока со мной не закончит. А это, скорее всего, случится, только когда меня убьют. Боюсь, рано или поздно буду подавать на этой посудине ужин, как Эльвира. Знаешь, я давно подумываю все бросить. Если бы только освободить душу мамы, можно, например, отдать музыкальный бизнес двойнику. Полно людей, которые зарабатывают на жизнь, прикидываясь мной. Некоторые даже правда похожи. А некоторые и поют лучше. Отправлю такого в Грейсленд и вернусь на дорогу, петь песни. Есть один парень, Себастьян Хафф. Он даже на операцию лег, чтобы выглядеть как я. Он справится, если не дурак. Черт, да из него выйдет отличный двойник Элвиса. Пусть продолжает в том же духе, будет мной, а я разрешу ему быть мной.

- Будет смешно, если Полковник попросит твоего двойника сражаться с чудовищами. Он ни черта не поймет, да? Смешно.

- Смешно? – сказал Элвис. – Ну, для двойника – вряд ли.

- Знаешь, что? Я сомневаюсь, что у Полковника душа твоей матери в мешочке гри-гри. Сомневаюсь. Наверняка, я не знаю, но мне кажется, это обман. Полковник очень хитрый. Я уже ловила его на лжи, хотя по большей части он обходится со мной хорошо.

- Рисковать я не имею права.

- Может, ты просто хочешь верить тому, что он говорит, чтобы оправдать самого себя.

- Вот, значит, как?

- Мне кажется, тебе хочется быть героем. Знаешь, что Фрейд говорил о героях?

- У меня отчетливое ощущение, что ты сейчас расскажешь.

- Что в основе идеи и желания героизма лежит попытка самоизлечения наших вопиющих уязвимостей.

- Так и сказал?

- У нас с тобой есть харизма. У остальных здесь тоже. Но не такая, как у нас. Наша связана с внешним видом и развлечениями. Но есть и еще причина, почему ты подходишь для этой работы. Харизма появляется благодаря внутренней энергии, уверенности.

- Иногда я не так уж уверен в себе.

- Никто не уверен в себе всегда. Но харизма – это наше оружие. И именно она притягивает нас к нашей работе. И она же притягивает к нам ИХ.

- Их?

- Сверхъестественных злодеев. Полковник говорит, харизма – наш главный источник силы. У людей вроде нас с тобой есть источник силы, мощнее, чем у других, хотя мы ее даже не раскрыли полностью. Он говорит, что свою раскрыл.

- Полковник раскрыл силу своей харизмы? – спросил Элвис. – Что-то на этом я перестал тебя понимать. Так себе из него харизматик.

- У него другая харизма. Ты не сможешь делать то, что делает он, - заключать сделки без какого-то таланта за пределами обычных пронырливых бизнесменов. В нем что-то есть.

Элвис кивнул.

- На этой ноте, пожалуй, отправлюсь-ка я спать. Достаточно на сегодня откровений. Нам, старикам, нужен здоровый сон.

Элвис направился к каюте, помедлил, когда Дженни сказала:

- Эй – ты только не подумай. Для старика ты вполне хорош собой.

- Да не такой уж я и старый.

- Зато я такая уж молодая. Так что сегодня без развлечений, малыш. Спокойной ночи.

- Спокойной, - сказал Элвис и отправился в свою каюту и постель. Несчастный. Достал из секретного отдела в чемодане плюшевого мишку, взял с собой в кровать и обнялся.

Старое колесо продолжало вертеться, а в каюте в кровати в черной пижаме с красными лошадиными головами, с коричневыми тапочками у кровати и тростью под рукой, Полковник пытался вспомнить, каково ему было в молодости, до того, как он совершил смертельную ошибку и стал тем, кем стал, – проводником света на краю тьмы.

Ему оставалось еще несколько лет в личине Полковника, а потом он снова перекинется, займет чужое тело - тело очередного человека с таинственным или вовсе неизвестным прошлым, без живых родственников, возможно, кого-нибудь типа на обочине жизни. Может, буквально придется выбирать из тех, кто живет на улице. Это не страшно – через неделю-две у него уже будет работа, а потом и карьера. Он уже побывал солдатом, пекарем и даже свечником. Работал цирковым зазывалой, а в куда более привлекательном теле – мальчиком по вызову, потом жиголо, потом магнатом, а вот теперь он - менеджер Элвиса. Неудачный карьерный ход. Да, денег он заработал много. Конечно, он обворововал парня, брал себе половину его заработка и потихоньку тырил там и сям — а как же иначе, ведь ему же нужна заначка на день перемены, когда он будет слишком стар, чтобы оставаться в этом отеле-трупе и придется переехать. Войти в кого-нибудь и стать им. Сперва он подумывал об Элвисе. Даже хотел покончить с собой, чтобы совершить скачок пораньше. Элвис трахался больше, чем кролики, и все ему преподносили на тарелочке с голубой каемочкой, но имелось в нем еще что-то такое, из-за чего не хотелось захватывать тело. Если честно, он сомневался, что получится. У Элвиса при желании была чудовищная сила воли – хотя и его можно было победить с помощью бутерброда с арахисовым маслом и бананом.

Но, кем бы он ни стал, неизбежно придут люди в черном – те, кто работает на президента Соединенных Штатов, который, в свою очередь, работал на НЕГО. От мысли о НЕМ Полковнику становилось плохо.

Господь, ОН, Теневой Хранитель, мировой страшила, тот, перед кем тряслись поджилки у Никсона. И все же ОН и люди под его началом, в том числе президент Соединенных Штатов, сдерживали что-то похуже, чем они сами, а часто это говорило о многом.

Черт, не всем везет с начальником. Зато медстраховка хороша, со стоматологией, а для того, кто не может умереть по естественным причинам, это много значило, от тела к телу. Конечно, всегда был шанс, что он откинется по весьма неестественным причинам – на его работе вероятность очень большая, и если причина будет достаточно неестественная, никуда он уже не денется и не переместится. Для его души все будет кончено.

Полковник вздохнул.

Я подписался кровью, подумал Полковник, и теперь я ЕГО представитель на Земле. Пока. Должен же быть какой-то способ выбраться, исчезнуть. Он искал его последние четыреста лет, переезжая из одного мясного домика в другой, но год за годом, тело за телом план идеального побега ускользал от него.

Полковник потянулся и включил прикроватную лампу, позвонил в колокольчик, лежавший на тумбочке. Открылась дверь и ввалилась Эльвира, ожидая приказа.

Полковник смерил ее взглядом. Поманил в кресло у кровати.

- Просто посиди рядом. Составь компанию. А, и надень мои тапочки.

7

Свалка

Замок на воротах свалки открылся и отлетел без всяких болторезов. Масса теней влетела за забор, как черное конфетти на ветру. Только ветра не было.

Тени распались на вихри, которые стали образовывать силуэты. Из них словно высосали ночь. Они стали похожи на людей – четыре мужчины и две женщины. Они были в черном – простые рубашки, брюки и туфли. На миг, когда они сдвинулись, они скакнули вперед в наэлектризованном прыжке, но потом движения сгладились и они зашагали в один ряд, девушка с хвостом несла за спиной черный мешок с уловом. Мешок трепыхался и плакал. Пока они шли, шестеро стали дюжиной, а дюжина – восемнадцатью. Двойники. А затем в мгновение ока их снова стало шесть, и в человеческом обличье - только когда туча заслоняла луну, они снова становились темной неопознаваемой массой, не похожей даже на тень.

Они подошли к ряду ржавых машин и полетели вдоль него, словно катились на роликах, под стоны из автомобилей. Тут и там к окнам прижимались круглые лица. Люди-тени остановились на широкое поляне перед старым алюминиевым зданием и покосившемся сараем.

Хвостатая бросила черный мешок на гравий. Тот распался и стал лужей теней, а посреди нее лежал Загонщик, скомканный и дрожащий. Его одежда стала лохмотьями, разорванная острыми язычками, игольчатыми ножками насекомых и жирными щупальцами. Из прорех торчали кости, лицо его опухло. С загнутыми над спиной ногами, прижимавшимися к плечам, висящими у ушей лодыжками и приплюснутой головой он не напоминал ничего живое. Он явно хотел бы умереть. Он снова почувствовал боль.

Там, где воздух был неподвижный, как на картине маслом, вдруг поднялся холодный злой ветер, который закружил пыль с земли и заскрипел старыми машинами. Тени тут же заволновались, застонали, распались и растеклись по земле, как пролитые чернила.

Глаза Загонщика остановились на сарае. Что-то двигалось под дверью, выплывало из широкой щели. Просачивалось, как темная жижа комками, расползалось по земле, затем набухло в огромную дрожащую тень, которая далеко разошлась и покатилась ему навстречу, словно черная океанская волна в замедленном движении.

Ветер задул сильнее и машины во дворе заскрежетали, как старая ржавая карусель. Темная волна застыла, но он видел просвет во тьме. Из него как будто бы доносилось дыхание. Перед застывшей волной кружились маленькие вихри, швыряя песок ему в глаза. Волна сдвинулась и нахлынула на него, и обволокла, и заполнила ноздри вонью бойни.

Ее странная пасть хлюпнула над ним, показался язык и провел над его головой, будто слизывая шоколад с рожка с мороженным. К каждой его поре словно прилипло что-то маленькое и гадкое, напоминающее руку старика на паху ребенка, кулак, сжимающий сердце старухи, выжимая всю жизнь до капли, зверей, раздирающих младенца, мать, нарезающую и поджаривающую собственных детей, человека с дробовиком, который ждет дома жену, кошек в мешках с кирпичами в реке. В одном прикосновении твари чувствовалось все это и многое другое.

Огромная черная волна и ее органы вкуса отодвинулись, лишилась темноты, стала больше похоже на большую белую картофелину со свиными титьками. Из ее мраморно-белой лысины показались темные жирные волосы. Глаза стали как пулевые ранения. Нос – кабачок. Пузо перекатывалось как желе. Ножки – неуклюжие пеньки жира с широкими плоскими ступнями и одинаковыми пальцами. В паху словно корчились черные черви, а половое отверстие, подмигивающее из них, было красной свежей раной, оставленной взмахом меча.

Тварь нависла над ним, подняла своими коротенькими ручками, которые вытянулись и стали длиннее, вцепилась толстыми ладошками и многосуставными пальцами. Вознесла над головой, словно чтобы зашвырнуть подальше. Изо рта чудовища выкатился слюнявый язык и попробовал воздух, потом шлепнул его по лбу. Язык был шершавым и холодным, на этот раз не оставлял ощущений. Его острый, холодный кончик просверливался в его череп. Он почувствовал себя банкой варения, которую медленно опустошает муравьед.

После холодного прикосновения языка он вдруг стал девятилетним – на холме возле дома, на своем большом синем велосипеде. Спустя миг он уже летел вниз по холму, безумно крутя педали, ветер играл с волосами, такой холодный на лице. Он хохотал, летел сломя голову. А потом штанина попала в цепь, и его скинуло с большого синего велосипеда, как с взбрыкнувшего коня, высоко запустило. Он рухнул на асфальт, переломал ногу в четырех местах.

Влажный язык всколыхнул воспоминания. После возвращения домой из больницы он четыре месяца лежал на диване в гипсе. Четыре месяца ничегонеделания – только слушал, как в спальне за дверью отец избивал мать, шел мимо него в бар, задерживаясь, только чтобы наклониться и бзднуть Загонщику в лицо.

- Наслаждайся с «Кока-Колой», - говорил отец. Язык сдвинулся, забрал воспоминание. Затем ощупал другое, поднял, изучил, затем высосал и его и убрал из памяти.

Наслаждайся с «Кока-Колой».

Жирное женственное существо выдернуло язык из его мозга, выронило его со звуком мешка с фарфором, сброшенного с утеса, и он закатился под ржавеющий пикап «Додж».

Кончики титек Матки истекали черной жижей, густой, как машинное масло. К ней подлетело, толкаясь, сырое теневое сборище чудовищ. Рты, языки, щупальца и усики лизали, поглаживали, касались и сосали, и, словно корчащиеся, темные слизни, они болтались с титек Матки и вздыхали, наслаждаясь ее мерзким медом.

8

База

- Приплыли, - сказал Полковник.

Он говорил о длинном белом деревянном пирсе, блестящем на солнце, и длинной белой гравийной дорожке, что бежала от него к большому двухэтажному белому дому с верандой. Крышу крыльца поддерживали толстые белые деревянные колонны в форме греческих мраморных, а само крыльцо поддерживало верхний этаж со множество широких окон в тени высоких дубов, что росли кругом дома. На коньке крыши был флюгер из металлических пластинок, железяки отражали солнечный свет и крутились.

- Тут будет наш штаб, - сказал Полковник. Команда стояла на носу парохода, глядя, как приближается берег. Возле пирса плавали утки. Подпрыгнула рыба, большая и блестящая на солнце. «Ноктюрн» замедлился и боком поплыл к берегу.

- Не пароход, а зверь, - сказал Джон Генри.

- Других таких не найдешь, - сказал Полковник.

- Я чую магнолии, ивы, стираксы, пару сосен и дубы, и какую-то дохлятину у воды.

- Черт, - сказал Джек, - это и я бы сказал, если б был слепым. Тут больше ничего не растет, а рядом всегда какая-нибудь дохлятина.

- Ага, - сказал Слепой, - но я все чую отсюда, а ты чуешь только свою жопу немытую.

- Эй, ты это че, думаешь, я тебе не врежу, потому что ты слепой?

- Я думаю, ты мне не врежешь потому, - отвечал Слепой, - что я тебя почую заранее.

- Девочки, не ссорьтесь, - прервал их Полковник.

Пароход замер у пирса. Мертвяки опустили большой трап и Полковник, с тросточкой под мышкой и походкой, которая не выдавала возраст, повел команду к дому. Мертвые слуги остались на борту.

Бросив взгляд назад, Полковник объяснил:

- Им лучше здесь. Если все начнется – а оно начнется, - будут только путаться под ногами. Дженни, будешь нас обслуживать?

- Нет.

- Нет?

- Повторять не буду. Я женщина, но это не значит, что я буду наливать кофе. Я вступила к вам не на правах официантки. Так что, если вдруг не расслышал – нет.

- Ну ладно, - сказал Полковник. – Джек?

- Вряд ли.

- Эй, ну давайте я, - сказал Джонни. – Я люблю готовить. Однажды открою собственный ресторан.

Они пересекли двор, прошли мимо веранды и обогнули дом к парадному входу. Пока Полковник Паркер перебирал ключи на связке в поисках нужного, остальные заметили на притолоке над дверью огромное осиное гнездо. Его покидали осы, которые кружили, жужжали мимо команды и улетали. Жужжание было сродни электрической бритве.

- Здоровое гнездо, - сказал Элвис.

- Ненавижу ос, пчел и шершней, - сказала Дженни. – Меня ужалили в девять лет.

- Пчелы хорошие, - сказал Джек.

- Пусть будут хорошие где-нибудь подальше, - ответила Дженни. Полковник как раз открыл дверь, и все вошли внутрь.

Первый этаж оказался шикарно обставлен и такой чистый, что можно было есть прямо с пола. Комнаты были окрашены в теплые цвета, а мебель создана для комфорта. На окнах, которые окружали дом, были вырезаны небольшие узоры – защитные заклинания. Так же в центральном холле, ведущем от передней двери к задней, разделяя дом напополам: там узоры были выгравированы на деревянных панелях на стенах.

Ступени лестницы, ведущей на второй этаж, тоже покрывали защитные рисунки. На перилах – вырезаны символы и фигуры. Наверху лестницы, на пролете и в коридоре, который шел слева направо, общая тема продолжалась. На стенах висели древние тяжелые гобелены с вышитыми изображениями драконов и других экзотических существ.

В доме было девять спален, и две из них – огромные. Из них одна предназначалась для Полковника, а вторая – для Элвиса, который стал вторым в команде после Полковника Паркера.

На потолках всех спален были нарисованы пентаграммы, в середине каждой, на удивление, висел вентилятор. Ровно под пентаграммами стояли двойные кровати.

Спальни распределили, все ушли к себе. Через какое-то время мертвые слуги принесли багаж с парохода.

Элвис стоял у окна своей комнаты, когда Эльвира поставила его чемодан на большое кресло и открыла. Не успела она достать вещи, как он сказал:

- Дальше я сам. Спасибо, Эльвира. Спасибо большое. Можешь идти.

Эльвира повернулась к Элвису и изучила его. Глаза как будто просветлели, словно вид Элвиса пробудил воспоминание в, по большей части отключенном, мозгу, а потом снова стали прежними.

Элвис задумался, как такая молодая девушка, как она, наверняка красивая при жизни, могла решить покончить с собой. Он всмотрелся в ожог от веревки на ее шее внимательней, чем прошлым вечером. Наблюдал, как она развернулась и вышла из комнаты. направляясь с остальными на пароход.

Элвис вздохнул. Он был далеко от «Сан Рекордс» и Мемфиса - давно там не был, а теперь пути назад не осталось. Были моменты, когда все это казалось сном, переплетением теней, лжи и фальшивых надежд; время прерывалось и вихляло, прошлое мешалось с будущим, будущее – с прошлым. Когда эти моменты наступали, жизнь казалось нереальной - лишь иллюзией.

В эту ночь Элвис лежал в постели голый, глядя на пентаграмму на потолке. Рядом с кроватью горела лампа, чтобы было лучше видно пентаграмму. Он задумался, почему пентаграмма обладает такой силой. Всего лишь символ. Он встал и открыл одно из окон. Рамы были под защитой, как и само стекло. Даже в открытом виде оставался барьер от зла. Он многое мог отпугнуть, или хотя бы помешать войти. Хотя Элвис не знал, поможет ли это против их нового врага. У него не было особых причин думать, что заклинания не помогут, – только чутье. Иногда он ошибался, но чаще оказывался прав. И сейчас у него было очень нехорошее предчувствие.

Холодный ветер ласкал покрытое потом тело. На крыше гремел на ветру флюгер – на самом деле набор защитных символов.

Элвис высунулся в окно и вдохнул полной грудью, затем вернулся в кровать, пялиться на пентаграмму.

Не спалось.

Начал считать овец.

Насчитал много.

Подумал подрочить, но не было настроения. Хотя обычно это помогало уснуть, так что, может, стоило передумать. Не так здорово, как колеса, но сейчас, вдали от них, он снова почувствовал себя сильным, здоровым.

А если бы у него были колеса, можно было бы принять одно, или два, или три, только чтобы уснуть. Но с ними он спал слишком крепко, и видел сны, которые ускоряли время, сны, когда он думал, что он не тот, кто он есть, сны, где он был старше и ничего не понимал.

К черту колеса. В таких условиях, если подумать, лучше нервничать и быть начеку. Но когда все кончится – о боже, он закинет сразу пачку и отправится в глубокий сон, и проспит несколько дней.

За дверью раздался скрип половиц, затем ручка мягко зашевелилась и дверь приоткрылась.

Элвис потянулся и положил руку на серебряную и изукрашенную символами рукоятку большого кинжала, который оставил на тумбочке. Его благословили Далай-Лама, раввины и католический священник, а также представители давно забытых религий.

Элвис медленно поднял нож и сел в кровати. В дверях он видел привлекательный женский силуэт в длинной белоснежной ночнушке, белые зубы на фоне ночи, сбегающие черные волосы.

Одной рукой она подняла подол, так высоко, что длинные ноги засветились почти таким же белым цветом, что и ночнушка. Теперь поднимала ее обеими руками, обнажая темный треугольник. Шагнула вперед, приглашая к приятному проникновению, а потом встала коленом на кровать. Кровать слегка поддалась, и Элвис проснулся. В руке не было никакого ножа. Окно закрыто, как и дверь.

На кровати была складка, но не было Дженни. Стоп, а ему приснилась Дженни? Или кого это он видел?

9

Завтрак

Звенели тарелки. Царапали вилки, ножи и ложки. Джонни приготовил пир горой. Два вида тостов, яичница и бекон из индейки, бисквиты и пирожные, овсянка и кукурузная каша, сосиски в тесте – на вилках и в кулаках были всяческие яства. У Элвиса в кукурузной каше были нарезанные бананы. Ему хотелось слопать все на столе, но сейчас требовалось быть быстрым и ловким.

Все болтали. Кроме Элвиса. Пока что он только пробормотал пару слов и мешал кашу, рассеянно добавив слишком много масла и сахара. Вот тебе и ловкость.

- Ты как будто приведение увидел, - сказал Полковник. Элвис поднял глаза. Весь стол заметил это и замолчал.

- Кажется, да, - сказал Элвис.

- Это Сара Джун, - сказал Полковник. – Потому я и отдал тебе эту спальню. Так и знал, что она придет.

- Ты подстроил, чтобы ко мне пришло приведение?

- Это тебе не какое-нибудь привидение, - ответил Полковник. – Этот дом – женщина, а это ее любимая комната.

- Хватит заливать-то, - сказал Элвис.

- О чем это вы беседуете? – спросил Джонни.

- Да. Расскажите, - сказала Дженни.

- Вчера ко мне приходили, - сказал Элвис. – Призрачная женщина в белом. Не выдержала вида пентаграммы и исчезла быстрее лазерного луча. Полковник, похоже, знает, что это за дела. Говорит, дом – это женщина, что бы это ни значило.

Слепой кивнул бледной головой.

- Я почувствовал ее вчера ночью. Но она хотела тебя, Элвис. И вряд ли ее остановила пентаграмма. Кажется, она просто застенчивая.

- Может, - сказал Джон Генри, - она хотела одолжить стаканчик эктоплазмы.

- Этот дом – дух, - сказал Полковник. – Когда-то был простой дом, а теперь непростой. А дух. Дух-хранитель. Еще в шестидесятых здесь жила Сара Джун. Принимала экспериментальный наркотик под названием Рококо Блю. Правительство проводило опыты в университете поблизости. Наркотик позволял перемещаться между реальностями. Они думали, получится прекрасное оружие для солдат. Чтобы двигаться в астральной плоскости, а материализоваться в нашей. Но не сработало. По крайней мере, не до конца. Добровольцы погибли и тесты прекратили.

- Это хорошая причина прекратить, - сказала Дженни.

- Только они не знали, что в каком-то смысле наркотик сработал, - сказал Полковник. – Астральная плоскость существует. Это просто другое измерение.

- Так мы для этого приехали? – спросил Джонни. – Разбираться с гадами из других измерений?

Полковник кивнул.

- Пора мне объяснить, сколько успею. Так сказать, зажгу свечу и выведу вас из тьмы.

- К Земле Обетованной? – спросила Дженни.

- Таких не бывает, - ответил Полковник. – По крайней мере, таких, как вы думаете. Есть только другие измерения – какие-то лучше, какие-то хуже, и их могут посещать некоторые люди благодаря некоторым методам. Заклинаниям, которые не имеют отношения к религиям, а только к тому, что через религии передается. Даже математические формулы способны открывать двери в эти миры, а иногда в трещины проводят наркотики, как волшебные формулы. Кайфуешь тут и улетаешь туда - как жидкость, затекающая в щели и способная проникнуть в места, которых обычно не видишь и про которые даже не знаешь.

Иногда после этого уже не возвращаешься. Вот Элвис. Он до сих пор хочет верить, что где-то еще есть место, где мамочка жарит ему бутерброды с арахисовым маслом и бананами. Но это не так. Верьте во что хотите, но я вам говорю – это не так. Души иногда задерживаются с нами, да, но вовсе не на пути в христианский рай или Елисейские поля. Они зависают между мирами случайно или благодаря заклинаниям. Например, мешочку гри-гри.

Полковник взглянул на Элвиса.

- Ты не знаешь, во что я верю, - сказал тот.

- Да все я знаю, - сказал Полковник. – Из-за правительственных опытов с наркотиками и путешествий между мирами границы нарушаются, барьеры между мирами размываются и переплетаются. Становится легче проскользнуть в щель.

Элвис всегда думал, что странно слышать от Полковника такие профессорские лекции. Это не шло внешности Элмера Фадда. Если сосредоточиться на голосе, то скоро все, что он говорил, казалось уморительным.

- Другие миры куда более сложны и многочисленны, чем мы считали раньше. Даже если подсчитать всех шаманов, которые умудрились открыть окно в пространстве и времени, каждое случайное перемещение благодаря природной предрасположенности, унаследованным силам, переменам погоды, сдвигам земной коры, и добавить каждого торчка, что хоть раз лизал пейот и прогуливался по клубничной поляне или летал в гонках в остроугольных городах, - это ничто по сравнению с тем, что творится в последние двадцать пять лет, во многом благодаря научным открытиям и изысканиям правительств, особенно нашего. Некоторые открытия случайны, из-за желания кайфануть. Некоторые намеренные. Наркотики, полученные благодаря химии, распахнули множество дверей, разбили множество окон, пробурили множество дыр и пропустили в них людей. А также многое другое. Из мест, где наука на таких уровнях, что мы считаем сверхъестественными, где другая история и часто совершенно не похожие на нас существа. Иногда единственная разница – там время движется быстрее или медленнее. В каких-то мирах уже летают в космос. В других еще передвигаются на гужевом транспорте.

- А есть миры с летающими машинами? – спросил Джонни. – Всегда хотел такую.

- Наверняка, - ответил Полковник. – Я всех миров не видел, имя им легион. Вообще я видел всего парочку. И то мельком, во время наркотической астральной проекции. Этого и добиться непросто, а уж поддерживать в течение длительного времени – и подавно.

- Ну и как конкретно это связано с голым призраком в доме? – спросил Элвис.

- Она призрак-защитник. У нее нет сил, никакой власти вне дома и окружающей его земли – в границах участка. Здесь ее силы тоже не бесконечны, но в роли сторожевого пса она незаменима.

- Столько лет занимаюсь этой херней, - сказал Джон Генри, - а про эту вашу херню впервые слышу. Я думал, мы просто с призраками пиздимся, вампирами, оборотнями и прочей братией.

- Ну-ка, еще раз, - сказал Элвис. – Мы приехали в дом потому, что здесь живет призрак-хранитель со способностью защищать это место, и этот призрак озабоченный.

- Она как сторожевой пес, - сказал Полковник. – Может становиться твердой и защищать, когда ситуация... скажем, напряженная. Чтобы защищать дом, насколько это возможно, ей нужна, ну, как бы дань, и ты, Элвис, ее заплатишь.

- Дань? – переспросил Элвис.

- Ей одиноко, - сказал Полковник.

- Иди ты, - сказал Элвис. – Не буду я трахать призраков.

- Совершенно уникальный опыт, - сказал Полковник.

- Все равно нет.

- Бля, - сказал Джон Генри, - ну-ка, выводи всех призраков, я всех обслужу, даже страшненьких, хоть мужчин, хоть женщин, всех, кто захочет.

- Да он есть-то только один, - сказал Полковник.

- Какое разочарование, - сказал Джон Генри. – Все равно скажи ей мой номер комнаты.

- Ей нужен только Элвис, - сказал Полковник. – Дому необходима защита. Мы должны чувствовать себя в безопасности, хотя бы какой-то. Помните, мы не знаем всех способностей этих межпространственных существ. Пока что.

- Твою мать. – сказал Элвис. – Обязательно?

- Обязательно, - сказал Полковник.

- Не сказать, что это участь хуже смерти, - заметил Джон Генри. – Ну, да, мертвая и привидение. Но какая в жопу разница? Я даже надувную куклу разок трахал. Не так уж плохо, хотя она и лопнула в самый интересный момент.

- Фу, - сказала Дженни.

- А они мягкие внутри? – спросил Джек.

- Эта внутри была пластиковая, - сказал Джон Генри. – Как сумку трахать.

- И снова – фу, - сказала Дженни.

- Раз мы так далеко зашли, - сказал Элвис, подхватив бисквит и намазывая его маслом, - и раз мне придется понять, как трахать призраков, видимо, пришло время повторить все, что ты рассказывал, но на этот раз с поподробней.

- Солдатам необязательно знать все, что творится в голове у руководства, - сказал Полковник. – У меня тоже есть начальники. Даже я часто действую на ощупь.

- Ага, - сказал Джон Генри, - но все-таки ты там на ощупь лапаешь куда больше, чем мы. А Слепой уж подавно, со своими мертвыми глазами, шаловливыми ручонками и ушками на макушке. Уверен, он все знает, понимает, что творится. Может, Элвис и командир отряда, но вы двое – вы в курсе дел руководства. В случае Слепого – потому, что от него ничего не скроешь. Но нам-то тоже хочется что-нибудь пощупать, а не только то, что дают. Вот такая сложная метафора.

- Ага, - сказал Джек. – Мы поняли.

- Согласна, - сказала Дженни. – Знаю, я новенькая, но точно так же рискую задницей, как и остальные. Нам всем надо знать, что это за чертовщина и с чем именно мы столкнемся.

За столом воцарился консенсус.

Полковник повернулся к Слепому.

- Кларенс, прошу, поведай, что ты знаешь и чувствуешь.

- Кларенс? – воскликнул Джон Генри. – Тебя звать Кларенс? Господи, что за имя. Может, лучше звать тебя Глазастик?

Слепой вздохнул, сделал большой глоток кофе, аккуратно поставил чашку на стол. Глаза его не видели, но движения были не хуже, чем у любого зрячего. А то и лучше.

- Никто, кроме Полковника, не смеет называть меня Кларенсом, - сказал он. – И никто без исключений – Глазастиком. Если мы возьмемся за руки, мне будет проще посылать вам образы и мысли о том, что я видел и перечувствовал благодаря отстраненному наблюдению за другими измерениями. Устное объяснение займет слишком много времени, а кое-что объяснить вовсе невозможно. Можно только увидеть или почувствовать.

- Только с одним дополнением, - сказал Полковник. Он достал из пиджака небольшой флакон и отвернул крышечку. Флакон был полон синих таблеток. – Рококо Блю.

- Стоп, - сказала Дженни. – Разве мы не про эти штучки только что слышали всякие гадости?

- Это улучшенные и с небольшой доизровкой, - сказал Полковник. – Благодаря Слепому мы сможем войти в нужное состояние разума.

- А что, расслабиться мало? Глаза закрыть? – спросила Дженни.

- Можно и так, но это лучше, быстрее и надежнее, - сказал Полковник. – Слепой, может, нас и сможет доставить по назначению, но эти штучки дают гарантию. Нам же не надо, чтобы один туда попал, а остальные нет.

Таблетки раздали, все приняли по одной, запив своими напитками.

- Соедините руки, - сказал Слепой.

Элвис взял за руку Дженни. Она – Джона Генри, и скоро все держали кого-то за руки, кроме Полковника, который сел на стул за Элвисом и положил руки ему на плечи.

- Закройте глаза и не открывайте, - сказал Слепой. – Я поведу вас по правильной тропе, а не первой попавшейся. Шаг влево, шаг вправо – и очутитесь в страшном и беспощадном месте. Так что не разрывайте контакт, хватайтесь за шляпы и вперед и с песней.