Бубба Хо-Теп

Элвису снилось, что он достал член, чтобы проверить, не заполнился ли опять нарыв гноем. Если да, то он назовет нарыв Присциллой, в честь бывшей жены, и чтобы раздавить, подрочит. Ну или так ему это нравилось называть. Во снах это можно. А по правде стояка у него не было уже годами.

Эта сука, Присцилла. Лепит новую прическу и сваливает, и только потому, что застала его, когда он трахал певицу госпелов с большими сиськами. Ведь все равно эта певица не имела никакого значения. Присцилла должна была это понимать, так зачем раздувать из мухи слона?

И когда вообще это было, когда Присцилла ушла?

Вчера? В прошлом году? Десять лет назад?

О боже, он вдруг осознал все тут же, как только выскользнул из сна, как мягкая какашка из широкой задницы — а он уже разучился думать о себе или жизни в каком-то другом контексте, не связанном с нечистотами, ведь он так часто сильно уставал, что во сне совершенно не следил за собой, а просыпался в океане мочи или дерьма и ждал, пока медсестры или медбратья не придут и не подотрут ему зад. Но теперь он все осознал. Вдруг понял, что прошло уже много лет с тех пор, как он предположительно умер, и еще больше с тех пор, как ушла Присцилла, и сколько ей теперь лет? Шестьдесят пять? Семьдесят?

А ему сколько?

Боже! Он уже почти поверил, что слишком старый, чтобы жить, и должен быть уже мертв, но вот только, к сожалению, не поверил до конца. И он понял, где находится сейчас, и в этот момент осознания искренне пожелал себе умереть. Ведь это было хуже, чем смерть.

Напротив его сосед по комнате, Бык Томас, выл и кашлял и стонал и снова проваливался в мучительный сон, рак пожирал его внутренности, как крыса, которую заткнули в арбузе.

Вопль боли, злобы и негодования из-за старости и болезней был тем немногим, что теперь осталось в нем от быка, а ведь Элвис видел его фотографии из молодости, и Бык был еще тем бычарой, о да. Грудь колесом, рожа кирпичом, высоченный. Наверное, думал, что будет жить вечно и счастливо. Бухать, закидываться таблетками, с хреном по колено до конца времен.

Но теперь Бык весь сморщился, стал не более чем морщинистой, белой, как простыня, шелухой, что иногда дергается от пульсов крови, когда карцинома решала перекусить.

Элвис вжал кнопку для смены наклона койки, приподнялся. Бросил взгляд на Быка. Тот тяжело дышал, его костлявые колени поднимались и опускались, словно он катился на велосипеде; простыня слабо вздымалась там, где были коленные чашечки, похожая на две палатки, что приподнимались и опадали, приподнимались и опадали.

Элвис посмотрел на простыню поверх своих костлявых коленей. Подумал: «Боже мой, сколько же я тут? Я правда проснулся или мне снится, что я проснулся? Как же вышло, что все мои планы привели сюда? И когда подадут обед, а учитывая, что там подают, какая мне разница? А если бы Присцилла узнала, что я жив, то приехала бы меня повидать, хотела бы меня видеть, и хотела бы еще перепихнуться, или бы мы об этом только говорили? И наконец, ну правда, есть в жизни хоть что-то, кроме жратвы, дерьма и секса?»

Элвис сбросил простыню, чтобы сделать то, чем занимался во сне. Натянул ночнушку, наклонился и осмотрел член. Он был мелкий и сморщенный. Не похож на тот таран, что врывался в пелотки старлеток или забивал им рты, как огромный цуккини, или выдавливал сперму, пенистую, как глазурь на торте. Самым здоровым в его члене остался огромный фурункул, окруженный черным и в центре заполненный гноем. Более того, этот фурункул рос, и ему скоро придется придвигать к койке стул и класть на него подушку, чтобы фурункулу было где спать. Теперь в этой херне больше гноя, чем спермы в его чреслах. Старый хрен больше был не пушкой из плоти, выцеливающей голые жопы. Он стал арахисом, слишком мелким, чтобы его собирать; оставшийся преть на лозе. А яйца стали парой темнеющих, гнилых изюмин, слишком вялых, чтобы производить сок для вина жизни. Ноги стали спичками с огромными, покрытыми венами стопами на концах. Пузо так раздулось, что было больно наклоняться, чтобы изучить член с яйцами.

Натянув ночнушку и простыню, Элвис откинулся и подумал, как было бы здорово, если бы на обед принесли бутерброд с арахисовым маслом и обжаренным банановым хлебом. Было время, когда он со своей командой садился на частный самолет и летел через всю страну, только чтобы отведать специально приготовленный бутерброд с арахисовым маслом. Вкус и посейчас чувствовался на языке.

Элвис прикрыл глаза, надеясь, что проснется от кошмара, но не проснулся. Снова открыл глаза, медленно, и увидел, что остался там же, где и был, и лучше не стало. Он потянулся и открыл тумбочку, достал круглое зеркальце, посмотрел на себя.

Он пришел в ужас. Волосы белые, как соль, и драматично исчезают. Морщины такие глубокие, что там могли бы прятаться червяки, большие, ночные твари. Его надутые губки больше не надутые. Скорее похожи на пасть бульдога, напоминая о бульдоге еще потому, что у него текли слюни. Он протащил утомленный язык по губам, чтобы промокнуть слюну, тем продемонстрировав в зеркальце, что у него не хватает многих зубов.

Черт подери! Как Король Рок-н-ролла мог превратиться в такое? В старика в доме престарелых в Восточном Техасе с фурункулом на члене?

И что это за фурункул? Рак? Никто не говорил. Казалось, никто не знает. Может, это проявление всех ошибок его жизни, многих и многих, сделанных именно членом.

Он обдумал эту мысль. Он спрашивал себя об этом каждый день или только изредка? Время как-то сливается, если предыдущий момент, настоящий и будущий одинаковы.

Блин, а когда обед? Он проспал?

Разве не пора прийти главной сестре? Красавице с гладкой шоколадной кожей и сиськами-грейпфрутами? Той, что промокала его губкой, держала его жалкий конец в перчатках и накладывала на гада мазь с энтузиазмом механика, смазывающего неисправную запчасть?

Он надеялся, что нет. Это было самое ужасное. Такая куколка порхает вокруг, и без всякого тепла или эмоций. Двадцать лет назад, всего двадцать, при его виде ее губки бы сложились в улыбку, она бы его в зад целовала. Куда ушла молодость? Почему слава не отменяла возраст и смерть, и зачем он вообще отказался от славы, и как же он хотел ее теперь вернуть, а если бы и вернул — какая разница?

И главный вопрос: когда его выдавят из кишечника жизни и смоют в туалете вечности, и великая канализационная труба принесет его на другую сторону, то будет ли Бог — в виде великой всевидящей какашки с глазками-зернышками — ждать его с распростертыми какашечными объятиями, и будут ли среди нечистот мать (благослови господь ее жирное сердечко), отец и друзья ждать его с бутербродами с арахисовым маслом и стаканчиками мороженого, предварительно переваренными, конечно?

Пока он размышлял, представляя загробную жизнь, Бык выдал адский вопль, выпучил глаза так, что они едва не вывалились, выгнул спину, смачно перднул, как труба Гавриила, и испустил свой изможденный дух из санатория в Мад Крик «Тенистая роща»; смылся прочь, в великую дерьмовую вечность.

Позже в тот же день Элвис уснул, его губы порхали от отрыжки дурного обеда — цуккини на пару и вареные бобы — из брюха. Проснулся он из-за шума, перевернулся на бок и увидел молодую привлекательную женщину, вычищающую тумбочку Быка. Шторы у окна рядом с койкой Быка были широко раскрыты и через них прорезался солнечный луч, подавая ее в весьма выгодном свете. Она была блондинкой с нордическими чертами лица, длинные волосы повязаны сзади большим красным бантом, а еще на ней были большие, золотые круглые сережки, блестящие на солнце. Одета она была в белую блузку, спортивную черную юбку, темные чулки и туфли на высоких каблуках. Из-за каблуков ее задница торчали под юбкой, как мягкие лысые головки младенцев под простыней.

У нее с собой была желтая пластмассовая урна. Она выдвинула один из ящиков из тумбочки и теперь копалась в нем, как сорока в поисках блестящих вещиц. Нашла пару монет, карманный нож, дешевые часы. Их выловила и оставила на тумбочке, тогда как прочее содержимое ящика — фотографии Быка в молодости, сгнившую пачку презиков (Бык всегда был чересчур оптимистичен), бронзовую звезду и «Пурпурное сердце» за участие во Вьетнамской войне — с грохотом и стуком опрокинула в мусорку.

Элвис нашел кнопку койки и приподнялся для лучшего обзора. Сейчас женщина стояла к нему спиной и ничего не замечала. Она вернула ящик на место и выдвинула второй. Тот был забит одеждой. Она достала пару рубашек, штанов, носков и трусов и оставила их на койке Быка — теперь застеленной и без Быка, которого уволокли, чтобы набить чучело, бальзамировать, сжечь или что там с такими делают.

— Вы хотите все выкинуть, — сказал Элвис. — Можно мне взять одну фотографию Быка? Или «Пурпурное сердце»? Он им гордился.

Девушка обернулась и посмотрела на него.

— Наверное, — ответила она. Вернулась к урне, наклонилась и, пока копалась, продемонстрировала Элвису свои черные трусики. Он знал, что трусики она показывала и не специально, и не неспециально. Ей просто было плевать. Она видела его настолько безобидным в физическом или сексуальном плане, что ей было все равно, что он рассмотрит все в подробностях; для нее он был как домашний кот.

Элвис обозрел, как ее тонкие трусики проскальзывают в промежуток между ягодицами, и почувствовал, как его конец один раз дернулся, как птичка с сердечным приступом, а потом замер и остался вяло лежать.

Что ж, в эти дни даже трепет был жизнеутверждающим событием.

Женщина оторвалась от урны с фото и «Пурпурным сердцем» в руках, подошла к койке Элвиса и отдала их ему.

Элвис покачал «Пурпурное сердце» на ленточке, спросил:

— Бык приходился вам родственником?

— Папа, — ответила она.

— Я вас здесь раньше не видел.

— Я и была только раз, — ответила она. — Когда его привезла.

— А, — сказал Элвис. — Это три года назад, да?

— Ага. Вы были друзьями?

Элвис обдумал вопрос. Он не знал настоящего ответа. Все, что он знал — Бык слушал, когда он говорил, что он Элвис Пресли, и, кажется, даже верил. А если не верил, то хотя бы из вежливости не относился к нему свысока. Бык всегда звал его Элвисом, а до того, как заболел, всегда играл с ним в карты и шашки.

— Просто соседи, — сказал Элвис. — Он был неразговорчивый. Но не хочется видеть, как все, что от него осталось, исчезает так легко. Он был славным малым. Часто вас вспоминал. Вы Калли, верно?

— Ага, — ответила она. — Да, он был славный.

— Но не настолько, чтобы вы его навещали.

— Не пытайтесь выставить меня виноватой, мистер. Я делала, что могла. Не будь Мэдикэйда, Медикэра или как там оно называется, он бы вообще лежал где-нибудь в канаве. У меня нет денег за ним ухаживать.

Элвис подумал о собственной дочери, давно для него потерянной. Если бы она знала, что он жив, пришла бы проведать? Или ей было бы плевать? Он боялся, что знает ответ.

— Но в гости зайти могли бы.

— Я была занята. Не лезьте не в свое дело. Слышите?

Вошла шоколадная медсестра с грейпфрутовыми сиськами. Ее белая форма хрустела, как колода, которую тасуют. Ее маленькая белая шапочка сдвинута так, словно сообщала о том, что медсестра любит человечество, неплохо зарабатывает и не жалуется на недотрах. Она улыбнулась Калли, потом Элвису:

— Как вы сегодня, мистер Хафф?

— Нормально, — сказал Элвис. — Но я предпочитаю мистер Пресли. Или Элвис. Все время вам твержу. Я больше не Себастьян Хафф. Я больше не скрываюсь.

— Ну конечно же, — сказала миловидная медсестра. — Я знала. Просто забыла. Доброе утро, Элвис.

Ее голос сочился сладким сиропом. Элвису захотелось врезать ей уткой.

Сестра сказала Калли:

— Вы знали, что у нас здесь знаменитость, мисс Джонс? Элвис Пресли. Ну знаете, певец рок-н-ролла?

— Слышала, — ответила Калли. — Но думала, что он умер.

Калли вернулась к тумбочке, присела и принялась обрабатывать нижний ящик. Сестра обратила взгляд на Элвиса и снова ему улыбнулась, хотя заговорила с Калли.

— Ну, вообще-то Элвис умер, и мистер Хафф это отлично знает, верно же, мистер Хафф?

— Ни хрена, — ответил Элвис. — Вот он я. Еще живой.

— Ну, мистер Хафф, я, конечно, не против называть вас Элвисом, но вы либо что-то путаете, либо любите пошутить. Вы были двойником Элвиса. Помните? Упали со сцены и сломали бедро. Когда это… Двадцать лет назад? Получили заражение и впали в кому на пару лет. А вернулись с парочкой проблем.

— Я был двойником самого себя, — сказал Элвис. — Как иначе-то. И нет у меня никаких проблем. Хотите сказать, у меня шарики за ролики, что ли?

Калли бросила вычищать нижний ящик. Теперь она заинтересовалась, и хотя это было бесполезно, Элвис не мог удержаться и не объяснить еще раз, кто он такой. Этот рассказ вошел в привычку, как желание выкурить сигарету, хотя удовольствие и от того, и от другого он давно не получал.

— Я устал от всего, — сказал он. — Я сидел на наркоте, вы же знаете. Хотел все бросить. Мужик по имени Себастьян Хафф, двойник Элвиса, лучший из всех. Он занял мое место. У него было слабое сердце и он тоже любил наркотики. И это он умер, а не я. А я занял его место.

— С чего можно решить бросить всю славу, — спросила Калли, — столько денег? — и посмотрела на медсестру, как бы намекая: «Порадуем старпера».

— Потому что надоело. Женщина, которую я любил, Присцилла, она ушла. Остальные женщины… просто женщины. Музыка больше была не моя. Даже сам я был больше не я. Я стал тем, кого они придумали. Друзья меня высосали досуха. Я бросил все, и мне это понравилось, и оставил все деньги Себастьяну, не считая запаса на черный день. Мы заключили сделку, мы с Себастьяном. Когда я захочу вернуться — он меня пустит. Все было прописано в контракте на случай, если он заартачится, слишком привыкнет к моей жизни. Но дело в том, что я потерял копию контракта в пожаре в трейлере. Я жил просто. Как Хафф. Ездил из города в город, выступая, как Элвис. Но чувствовал себя снова настоящим собой. Сечете?

— Сечем, мистер Хафф… мистер Пресли, — сказала миловидная медсестра.

— Я пел по-старому. Исполнял пару новых песен. Которые сам написал. Имел успех, небольшой, но мне хватало. Женщины на меня так и бросались, потому что могли представить, что я Элвис — но только я и был Элвис, игравший Себастьяна Хаффа, игравшего Элвиса… Все шло неплохо. Мне было не жалко сгоревшего контракта. Даже не пытался вернуться и всех переубедить. А потом был несчастный случай. Как я уже говорил, я сохранил немного денег на случай болезни, всего такого. Вот так я и оплачиваю все это. Эти ваши уютные помещения. Ха!

— Ну, Элвис, — сказала медсестра. — Вас уже понесло. Так унесет и назад уже не вернетесь.

— Ой, да пошла ты, — ответил Элвис.

Медсестра захихикала.

«Блин, — подумал Элвис. — В старости даже послать нельзя так, чтобы зацепило. Все, что ни делаешь, или никчемное, или печально-забавное»,

— Вы же знаете, Элвис, — сказала миловидная медсестра, — у нас здесь есть и мистер Диллинжер. И президент Кеннеди. Он говорит, что пуля его только ранила, и его мозг хранится в банке из-под фруктов в Белом доме, подключенный к проводам и батарее, и пока батарея работает, он может жить без него. Без мозга, то есть. И знаете, он говорит, что все участвовали в заговоре на покушение. Даже Элвис Пресли.

— Сволочь ты, — сказал Элвис.

— Я не хочу ранить ваши чувства, мистер Хафф, — сказала медсестра. — Я только пытаюсь показать, что вы находитесь в реальном мире.

— Можешь засунуть этот реальный мир прямо в свою очаровательную черную задницу, — ответил Элвис.

Медсестра издала маленький грустный смешок.

— Мистер Хафф, мистер Хафф. Следите за языком.

— А как вышло, что вы попали сюда? — спросила Калли. — Говорите, упали со сцены?

— Я вращался, — ответил Элвис. — Исполнял Blue Moon и тут бедро подвело. У меня давно были с ним проблемы. — и это была правда. Он потянул ногу, когда занимался любовью с девушкой с синими волосами и татуировкой ЭЛВИС на толстой заднице. Не мог удержаться и не трахнуть ее. Она была вылитая его мать, Глэдис.

— Вы во вращении слетели со сцены? — спросила Калли. — Вот это сексуально.

Элвис посмотрел на нее. Она улыбалась. Ей-то смешно, слушать, как какой-то чокнутый травит байки. Она так не веселилась с тех пор, как отправила старика в дом престарелых.

— Ой, отстаньте все от меня, — сказал Элвис.

Женщины улыбнулись друг другу, посмеиваясь про себя. Калли сказала медсестре: «Я взяла, что хотела». Соскребла блестяшки с тумбочки Быка в сумочку. «Одежду можете отправить в Армию Спасения».

Миловидная медсестра кивнула Калли.

— Очень хорошо. И мне жаль вашего отца. Он был хорошим человеком.

— Ага, — сказала Калли, и на этом отправилась на выход. У койки Элвиса она приостановилась. — Рада познакомиться, мистер Пресли.

— Проваливай уже, — ответил Элвис.

— Ну-ну, — сказала миловидная медсестра, похлопав ему по ноге под простыней, словно он был сварливым псом. — Я еще вернусь, чтобы… заняться нашим пустяком. Поняли?

— Понял, — сказал Элвис. Ему не понравилось слово «пустяк».

Калли и медсестра вышли, наказав его на прощание видом прекрасных черт лиц и блеска волос, колыханием задниц и сисек. Когда они исчезли из поля зрения, Элвис услышал, как они смеются над чем-то в коридоре, а потом они разошлись, и Элвис почувствовал себя так, будто его забыли на обратной стороне Плутона без скафандра. Он взял ленточку с «Пурпурным сердцем» и посмотрел на медаль.

Бедняга Бык. Разве в самом конце хоть что-нибудь имеет значение?

Тем временем…

Земля кружила вокруг солнца, как какашка в унитазе (продолжая метафоры Элвиса), и старая добрая несчастная Земля скрипела на оси, а дыра в озоне расширялась, как вагина, которую раздвигает скромная дамочка, а деревья южных американцев, что простояли столетия, навестили бульдозер, бензопила и спички, и они высились в жирных черных клубах дыма, что ширились и расползались на крошечные завитки, и пока дым разносило ветром, в Лондоне взрывались бомбы ИРА, а на Среднем Востоке затевалась очередная война. В Африке мерли от голода черные, еще миллион заразился вирусом ВИЧ, Даллас Ковбойс снова проиграл, а Старая Голубая Луна, о которой так хорошо пели Элвис и Пэтси Кляйн, облетела вокруг Земли и встала над санаторием «Тенистая роща», пролив свои горько-сладкие, серебряно-голубые лучи на заведение, как луч фонаря, что светит сквозь прическу синеволосой девушки, а в доме престарелых ковыляло зло, как утка, которая ищет, где примоститься, а Элвис повернулся во сне и проснулся от дикого желания поссать.

«Ну ладно, — подумал Элвис. — На сей раз я справлюсь. Больше никакой мочи или дерьма в постели» (вышли бы прекрасные последние слова)

Элвис сел и свесил ноги с койки, и койка закрутилась налево, перевернулась, потом замерла. Головокружение прошло.

Элвис бросил взгляд на ходунки и вздохнул, наклонился, ухватился за ручки и приподнялся с койки, сдвинул резиновые ножки вперед и направился в туалет.

Он был в процессе дойки своей шишки с раздутым гнойником, когда услышал что-то в коридоре — какое-то скребыхание, словно большой паук ковырялся в ящике с гравием.

В коридоре всегда стоял какой-то шум, люди приходили и уходили, кричали из-за боли или смятения, но в такое время ночи, в три часа, обычно стояла мертвая тишина.

Это было не его дело, но проблема заключалась в том, что теперь он уже проснулся и успешно пописал, больше спать не хотелось; все еще вспоминал эту красотку, Калли, и медсестру (а как же ее, блин, звали?) с сиськами, как грейпфруты, и все, что они говорили.

Элвис попятился с ходунками из туалета, развернулся, выбрался в коридор. Там царил полумрак, почти все лампочки выключены, а те, что еще горели, были приглушены до водянисто-желтого, как желток яйца. Черно-белая плитка на полу напоминала огромную шахматную доску, начищенную и готовую к новой великой партии в жизнь, и на ней стоял он, скрюченная пешка, что хочет сделать ход. В дальнем крыле здания Старушка Макджи, известная как Печальный Йодлер, исполнила очередной свой знаменитый йодль (она заявляла, что в юности пела в кантри-энд-вестерн группе), потом резко замолкла. Элвис взмахнул ходунками вперед и пришел в движение. Он не выходил из своей комнаты очень давно, да и из койки вылезал не часто. Но сегодня он почувствовал себя воодушевленным, потому что не обоссался в постели, а тут снова раздался шорох — паук в ящике гравия. (Большой паук. Большой ящик. Много гравия). А идти на звук — какое-никакое, а занятие.

Элвис завернул за угол, бусины пота вскакивали у него на лбу, как волдыри от ожогов. Господи. Больше он не чувствовал воодушевления. Даже воспоминание о воодушевлении теперь стало измождающим. Но все же возвращение в палату, чтобы лежать в постели и ждать утра, чтобы потом ждать дня, а потом вечера и ночи, его не прельщало.

Он прошел мимо комнаты Джека МакЛахлина, старика, который верил, что он Джон Ф. Кеннеди и что его мозг работает на батарейках в Белом доме. Дверь к нему была открыта. Элвис, проходя мимо, заглянул, отлично зная, что Джеку не захочется его видеть. Иногда он принимал Элвиса за настоящего Элвиса, и в таких случаях пугался, заявляя, что это Элвис стоит за убийством.

Вообще-то Элвис надеялся, что Джек сегодня чувствует себя именно так. Это будет хоть какое-то признание, что он тот, кто есть, даже если это признание — вопль ужаса от чокнутого.

«Конечно, — подумал Элвис, — может, я тоже чокнутый. Может, я Себастьян Хафф, упал со сцены и сломал не только бедро, но и повредил какую-то часть мозга, которая забыла старого меня и заставила думать, что я Элвис».

Нет. В это он поверить не мог. Это они хотят, чтобы он так думал. Хотят, чтобы он поверил, что он чокнутый и не Элвис, просто какой-то унылый старпер, который когда-то жил чужой жизнью, потому что не имел своей.

Этого он не примет. Он не Себастьян Хафф. Он Элвис Чертов Аарон Гребаный Пресли, с фурункулом на хрене.

Конечно, раз он верил в это, то, может, стоило бы поверить, что и Джек был Джоном Ф. Кеннеди, а Мамаша Дилэй, другой пациент «Тенистой рощи», — Диллинджером. Но опять же — а может, и нет. У них доказательств было маловато. Он хотя бы выглядел, как постаревший больной Элвис. А Джек был черным — заявлял, что власть имущие его перекрасили, чтобы спрятать, а Мамс была женщиной и заявляла, что сделала операцию по смене пола.

Господи, это дом престарелых или дурдом?

Комната Джека была особенная. Он не хотел ни с кем делиться. Откуда-то у него водились деньги. Комната была вся забита книжками и маленькими радостями жизни. И хотя Джек мог ходить и сам, у него даже было электрическое инвалидное кресло, на котором он иногда раскатывал. Однажды Элвис видел, как тот ездит по подъездной дорожке вокруг дома, выполняя развороты и крутясь на месте.

Когда Элвис заглянул в комнату Джека, увидел, что тот лежит ничком на полу. Ночнушка Джека была задернута до шеи, а его костлявая черная задница на тусклом свете казалась сделанной из лакрицы. Элвис решил, что Джек направлялся в сральник, или возвращался оттуда, и упал. Может, сердце.

— Джек, — позвал Элвис.

Элвис проковылял в комнату, установил ходунки возле Джека, сделал глубокий вдох и отступил от них, опираясь только одной рукой. Опустился рядом с Джеком на колени, надеясь, что сможет потом подняться. Боже, но как же взвыли колени и спина.

Джек тяжело дышал. Элвис заметил шрам вдоль волос Джека, длинный, рядом с которым кожа казалась светлее, почти серой. («Тут они и вырезали мозг, — обычно объяснял Джек, — засунули его в сраную банку. Теперь у меня в башке мешочек с песком»).

Элвис тронул старика за плечо.

— Джек. Мужик, ты как?

Нет ответа.

Элвис попробовал еще раз.

— Мистер Кеннеди.

— Ух, — сказал Джек (мистер Кеннеди).

— Эй, мужик, ты на полу, — сказал Элвис.

— Неужели? А ты кто?

Элвис заколебался. Не самое лучшее время накручивать старика.

— Себастьян, — сказал он, — Себастьян Хафф.

Элвис взял Джека за плечо и перекатил на спину. Это было не сложнее, чем перевернуть желе. Теперь Джек лежал на спине. Он перевел взгляд на Элвиса. Начал говорить, заколебался. Элвис взялся за ночнушку и сумел натянуть ее до коленей, чтобы вернуть старперу хоть какое-то достоинство.

Джек наконец-то пришел в себя.

— Видел, как он сбежал в коридор? С таким еще шорохом.

— Кто?

— Тот, кого они послали.

— Кто они?

— Сам знаешь. Линдон Джонсон. Кастро. Послали кого-то добить меня. По-моему, это был сам Джонсон. Реально уродливый. Реальный чертов урод.

— Джонсон умер, — сказал Элвис.

— Это его не остановит, — ответил Джек.

Позже тем утром, когда солнце прострелило сквозь жалюзи на окне Элвиса, он заложил руки за голову и обдумывал прошедшую ночь, пока миловидная черная сестра с грейпфрутами-сиськами смазывала ему член. Он сообщил о падении Джека и пришли медбратья, чтобы вернуть того в постель, а его самого к ходункам. Он доковылял до своей комнаты (получив разнос за то, что шляется посреди ночи), чувствуя, что в дом престарелых задуло новый воздух, с запахом неизвестного, которого не было днем ранее. Сейчас он почти весь вышел, но все же ощущался, гудел на заднем фоне, как какой-то генератор, готовый перещелкнуться на режим посильнее при первом же требовании.

И Элвис был уверен, что это не его воображение. Скребыхающий звук, который он слышал ночью — Джек тоже его слышал. И что это было? Не стук ходунков, не калека, волочащий ноги, не скрип инвалидной коляски, это было что-то другое, и теперь, когда он задумался, оно казалось не совсем паучьими ножками в гравии, а скорее мотком колючей проволоки, что катился по кафелю.

Элвис так погрузился в размышления, что и забыл о медсестре, пока она не воскликнула:

— Мистер Хафф!

— Чего?.. — он увидел, что она улыбается и смотрит на свои руки. Он тоже посмотрел. Там, на одной из ее ладоней в перчатке, возлежал огромный стояк с синими венами и гнойным нарывом размером с пекан. Это был его стояк и его гнойный нарыв.

— Ах вы старый негодяй, — сказала она и мягко положила член ему между ног. — Пожалуй, вам лучше принять холодный душ, мистер Хафф.

Элвис был сражен. Впервые за долгие годы у него так встал. С чего?

А потом он понял, с чего. Он не думал о том, что член не может встать. Он думал о чем-то, что его увлекло, и теперь, когда у него в голове щелкало что-то кроме старых воспоминаний и сомнений, переживаний о следующих обеде и походе на толчок, он получил новую дозу жизни. Он улыбнулся и продемонстрировал медсестре десны и оставшиеся зубы.

— А вы сходите со мной, — сказал он, — и тогда согласен на душ.

— Глупышка, — ответила она, опустила его ночнушку, встала, сняла перчатки и бросила в мусор у его койки.

— Может, подергаете чутка, — сказал Элвис.

— Вам должно быть стыдно! — сказала медсестра, но сказала с улыбкой.

Когда она ушла, то оставила дверь открытой. Это сперва обеспокоило Элвиса, но потом он решил, что его койка под таким ракурсом, что никто ничего не увидит, а если и увидит — ну и хрен с ними. Он не собирался смотреть дареному стояку в уретру. Поднял простыню повыше, запустил под нее руки и задрал ночнушку на пузо. Ухватился за своего змея и начал душить его одной рукой, пробегая пальцем по гнойнику. Второй рукой ласкал яйца. Подумал о Присцилле и миловидной черной медсестре и дочке Быка и даже синеволосой толстой дамочке с татуировкой ЭЛВИС на попе, и дергал все сильнее и быстрее, и черт возьми, становился все тверже и тверже, и первым пролился фурункул, взорвавшись горячим гноем на ноги, а потом яйца, о которых он думал, что они уже опустели навсегда, заполнились соком и электричеством, и наконец он достиг предела. Дамба лопнула, потекло. Он услышал, как радостно кричит, и почувствовал теплую влагу, скользящую по ногам, доставшую даже до пальцев.

— О боже, — сказал он тихо. — Хорошо. Хорошо.

Закрыл глаза и уснул. И впервые за долгое время — не урывками.

Время обеда. Столовая «Тенистой рощи».

Элвис сел за стол с подносом пареных моркови и брокколи и ростбифом. Сбоку на подносе сгрудились сухой хлеб, кружочек масла и низкий стаканчик молока. Не воодушевляет.

Рядом запихивала в нос морковь Печальный Йодлер, разглагольствуя о грехах Господа, Небесного отца, от которого во сне залетела бедняжка Мария, когда он присунул ей свой хрен, пока она храпела, и — благослови ее душу — даже ничего не поняла и не получила удовольствия, а проснулась уже с животом, полным ребенком, и без всяких воспоминаний о перепихоне.

Элвис все это уже слышал. Раньше это его коробило, речи о Боге-насильнике, но он их уже наслушался и теперь ему было все равно. Она все трещала.

Старик напротив, который носил черную маску и — иногда — белый стетсон, известный пациентам и персоналу как Кемосабе, щелкнул в пол из двух своих игрушечных пистолетов без пистонов и крикнул невидимому Тонто наклониться, чтобы прокатить его домой.

За другим концом стола Диллинджер рассказывал, сколько виски он выпил и сколько сигар выкурил, пока член не отрезали под корень, чтобы он стал ей и скрывался здесь в женском обличье. Теперь, говорил он, он больше не думает о банках или автоматах, женщинах или хороших сигарах. Теперь он думает о грязных тарелках, цвете шторок и гардин в сочетании с коврами и обоями.

Даже хотя на него вновь нахлынула депрессия, Элвис припомнил прошлую ночь и бросил взгляд вдоль стола на Джека (мистера Кеннеди), который восседал в дальнем конце. Он увидел, что старик смотрит на него так, словно только им двоим была известна какая-то тайна. Паршивое настроение Элвиса уменьшилось на деление: это настоящая загадка, и с приходом ночи он ее расследует.

Снова качнем сторону Земли с санаторием «Тенистая роща» в сторону от Солнца и снова взметнем голубую и низкую луну. Сдуем прозрачные облака с грязного черного неба. А теперь сосредоточимся на трех часах ночи.

Элвис проснулся от шума и повернул голову к его источнику. Рядом с койкой стоял Джек и смотрел на него. На Джеке был пиджак поверх ночнушки и толстые очки. Он сказал:

— Себастьян. Оно на свободе.

Элвис собрался с мыслями, слепил из них более-менее цельную аппликацию.

— Что на свободе?

— Оно, — сказал Джек. — Прислушайся.

Элвис прислушался. В коридоре раздавалось скребыхание, как в прошлую ночь. Сегодня оно напомнило гигантские крылышки саранчи, неистово бьющиеся в маленькой картонной коробке, их кончики царапают картон, режут, разрывают.

— Господи боже, что это? — спросил Элвис.

— Я думал, это Линдон Джонсон, но нет. Я отыскал доказательства, что это новый убийца.

— Убийца?

Джек наклонил ухо. Звук удалялся, затем затих.

— Сегодня у него другая цель, — сказал Джек. — Пойдем. Хочу кое-что тебе показать. Не думаю, что спать сейчас безопасно.

— Да боже мой, — сказал Элвис. — Расскажи администраторам.

— Костюмчики да накрахмаленные воротнички, — ответил Джек. — Нет уж. Я доверился им в Далласе, и смотри, куда это завело меня и мой мозг. Я думаю мешком с песком, только изредка ловлю пару волн от мозга. А кто знает, когда им вздумается отсоединить батарейку в Белом доме?

— Есть о чем волноваться, да, — сказал Элвис.

— Ну-ка послушай, — сказал Джек. — Я знаю, что ты Элвис, и ходили слухи, ну знаешь… как ты меня ненавидел. Но я много об этом думал. Если бы ты ненавидел меня — прикончил бы прошлой ночью. Все, что мне от тебя нужно — чтобы ты посмотрел мне в глаза и сказал, что не имеешь никакого отношения к тому дню в Далласе и что никогда не знал Ли Харви Освальда или Джека Руби.

Элвис уставился на него так искренне, как мог.

— Я не имею никакого отношения к Далласу и не знал ни Ли Харви Освальда, ни Джека Руби.

— Хорошо, — сказал Джек. — Можно звать тебя Элвисом, а не Себастьяном?

— Пожалуйста.

— Великолепно. Ты надеваешь очки, когда читаешь?

— Я надеваю очки, когда хочу нормально видеть, — ответил Элвис.

— Тогда захвати их и пойдем.

Элвис легко размахивал ходунками, чувствуя, что сегодня они ему не очень нужны. Он был возбужден. Джек чокнутый, а может, и сам он чокнутый, но зато у них начиналось приключение.

Они пришли в туалет для посетителей. Тот, что предназначен для мужчин.

— Заходи, — сказал Джек.

— Так, минутку, — сказал Элвис. — Ты же не заведешь меня туда, чтобы поиграться с моим хреном?

Джек уставился на него.

— Послушай, я занимался любовью с Джеки, Мэрилин и многими другими, а ты считаешь, что мне зачем-то понадобился твой дряхлый хер?

— Тоже верно, — согласился Элвис.

Они зашли в туалет. Он был просторный, с несколькими кабинками и писсуарами.

— Сюда, — сказал Джек. Подошел к одной из кабинок, толкнул дверь и отошел, чтобы освободить проход ходункам Элвиса. Элвис пролез внутрь и посмотрел туда, куда показывал Джек.

Граффити.

— И все? — спросил Элвис. — Мы расследуем скребыхание в коридоре, хотим узнать, кто напал на тебя вчера ночью, а ты показываешь мне картинки в сральнике?

— Ты приглядись, — сказал Джек.

Элвис наклонился поближе. Его глаза были уже не те, и очки, пожалуй, стоило бы сменить на получше, но он разглядел, что граффити состояло не из букв, а из простых картинок.

Дрожь, как рюмка хорошей выпивки, пронеслась по Элвису. Когда-то он был фанатичным читателем древних и эзотерических текстов, вроде «Египетской Книги Мертвых» и «Собрания сочинений Г. Ф. Лавкрафта», и он тут же узнал, на что смотрит.

— Египетские иероглифы, — произнес он.

— Тютелька в тютельку, — сказал Джек. — Эй, а ты не такой дурак, как некоторые говорят.

— Спасибо, — ответил Элвис.

Джек залез в карман пиджака и достал сложенный клочок бумаги, развернул. Прижал к стене. Элвис увидел, что он покрыт такими же картинками, как те, что были на стене в кабинке.

— Я скопировал их вчера. Пришел посрать, потому что мой туалет еще не отмыли. Увидел это на стене, вернулся к себе в комнату, поискал в книгах и расшифровал. Верхняя строчка переводится примерно так: «Фараон сосет ослиный хер». А нижняя — «Клеопатра — шлюха».

— Чего?

— Собственно, и все, — сказал Джек.

Элвис был озадачен.

— Ну ладно, — сказал он наконец. — Один из здешних многочисленных чокнутых, исключая присутствующих, воображает себя Тутанхамоном, вот и пишет на стене иероглифами. Ну и что? В смысле, какая связь? Зачем мы приперлись в туалет?

— Не знаю, как конкретно все связано, — сказал Джек. — Пока не знаю. Но это… чудовище — оно застало меня вчера спящим, и я проснулся как раз вовремя, чтобы… в общем, он повалил меня на пол и присосался ртом к моей заднице.

— Говноед? — предположил Элвис.

— Не думаю, — ответил Джек. — Ему была нужна моя душа. Ее можно извлечь из любого отверстия в теле человека. Я про это читал.

— Где? — спросил Элвис. — В «Хастлере»?

— «Настольная книга о душе для мужчин и женщин» Дэвида Уэбба. Там в конце есть еще неплохие рецензии на фильмы о похищенных душах.

— О, надежный источник, — сказал Элвис.

Они вернулись в комнату Джека, сели на кровать и просмотрели его книги по астрологии, убийству Кеннеди и несколько эзотерических томов, включая философский труд «Настольная книга о душе для мужчин и женщин».

Элвис нашел эту книгу особенно любопытной; там обозначалось, что у людей не только есть душа, но что ее можно украсть, и еще были разделы о вампирах, гулях, инкубах и суккубах, как и о различных поедателях душ. Вывод был такой: если рядом есть такой чувак, то следи за своими основными отверстиями. Ртом. Носом. Задницей. Если ты женщина, то работы тебе прибавлялось. Уретры или уши — мужские или женские — не считались. Там душу не найти. Почему-то они не были основными отверстиями.

На задней обложке был список товаров, связанных и несвязанных с книжкой. Маленькие пластмассовые пирамиды. Шляпы, которые надеваешь, чтобы передавать мысли. Подсознательные аудиозаписи, которые помогают выучить арабский. Доставка бесплатная.

— В этой книге собраны все поедатели душ, кроме политиков и фанатов научной фантастики, — сказал Джек. — И по-моему, такой у нас и завелся в «Тенистой роще». Поедатель душ. Открой раздел про Египет.

Элвис так и сделал. Перед главой был помещен кадр из «Десяти заповедей» с Юлом Бриннером в роли фараона. Он стоял в колеснице с серьезным видом, и это было уместное выражение, если учесть, что Красное море, которое раздвинул Моисей, сейчас сойдется обратно и утопит фараона вместе с армией.

Элвис читал главу, пока Джек разогрел воду кипятильником и налил им по чашке растворимого кофе.

— Его мне втайне приносит племянница, — объяснил Джек. — Или она утверждает, что племянница. Она черная. Никогда ее не видел до того, как получил пулю в Далласе и из меня извлекли мозги. Она — часть моей новой легенды. У нее отличная задница.

— Черт, — сказал Элвис, — тут сказано, что можно закопать какого-нибудь мужика, и если дать ему нужные листья танны, сказать заклинания и все такое прочее, то он вернется к жизни спустя несколько тысяч лет. Чтобы выжить, ему надо высасывать души живых, а если душа маленькая, то жизненной силы не хватит надолго. Маленькая. Это что значит?

— Читай дальше… Нет, ладно, так расскажу, — Джек передал Элвису чашку кофе и сел на кровати рядом. — Прежде, чем начну, хочешь «Динг-Донг»? Не мой. Я имею в виду шоколадку. Хм, хотя мой теперь тоже шоколадный, раз меня перекрасили.

— У тебя есть «Динг-Донги»? — спросил Элвис.

— Еще парочка «Пэйдэев» и «Бэби Рутов», — ответил Джек. — Что будешь? Пусть нам будет хуже.

Элвис облизал губы.

— Буду «Динг-Донг».

Пока Элвис наслаждался «Динг-Донгом», слюняво жуя беззубыми деснами и запивая кофе, Джек, установив чашку на колене, с «Бэби Рутом» в кулаке, излагал.

— Маленькие души — это те, у которых не осталось огня для жизни, — сказал Джек. — Знаешь, где их много?

— Если души — это как огонь, — сказал Элвис, — то нигде они не тлеют слабее, чем здесь. Здесь у нас горит только контрольная лампочка.

— Совершенно верно, — сказал Джек. — У нас, в «Тенистой роще», завелся какой-то египетский поедатель душ. Здесь прячется мумия, которая выходит поживиться по ночам. Идеальные условия, как понимаешь. Души маленькие, надолго ему не хватает. Если это существо два-три раза подряд придет приложить губы к одной и той же старческой заднице, то старик скоро помрет, а кого это волнует? Может, наша мумия не получает много энергии, как с большими душами, но добыча-то легкая. И мумия вряд ли сильная. Наверное, шелуха одна. Но мы и сами такие же. Сами скоро станем мумиями.

— А раз сюда постоянно привозят новых пациентов, — развил Элвис, — он может продолжать вечно, это свое похищение душ.

— Именно. Потому что для того нас сюда и привозят. Выкинуть с глаз долой, пока мы не умрем. И тех, кто не умирает сперва по болезни или просто от старости, заполучает он.

Элвис подумал.

— Вот почему он не лезет к медбратьям, сестрам и администраторам? Чтобы его не раскрыли.

— Поэтому, и еще потому, что они не спят. Он нападает, только если ты спишь или без сознания.

— Ладно, но вот что меня сбивает с толку, Джек: как древний египтянин оказался в доме престарелых в Восточном Техасе и почему он пишет херню на стенах в сральнике?

— Пошел посрать, стало скучно, вот и написал на стене. Наверняка писал так же на стенах пирамид тысячи лет назад.

— С чего ему срать? — спросил Элвис. — Он же не ест, нет?

— Он ест души, так что, видимо, срет остатками душ. И мне это говорит, что если погибнешь в его пасти, то не попадешь в мир иной, или куда попадают души. Он переваривает души, пока от них ничего не остается…

— …и ты становишься только украшением на туалетной воде, — закончил Элвис.

— Лично я считаю так, — сказал Джек. — Тут он не отличается от других, раз ему нужно срать. Любит чистые уютные места со смывом. В его время таких не было, так что, уверен, ему здесь нравится. А писать на стенах — просто привычка. Может, для него фараон и Клеопатра были как вчера.

Элвис доел «Динг-Донг» и глотнул кофе. Почувствовал прилив энергии от сахара и насладился им в полной мере. Ему хотелось попросить у Джека «Пэйдэй», про который тот упоминал, но он сдержался. Сладости, жареное, засиживаться допоздна и наркотики как раз и стали началом его падения. На сей раз надо держать себя в руках. Он должен быть готов к египетской угрозе душесоса.

Угроза душесоса?

Боже. А ему правда совсем скучно. Пора уже вернуться в комнату, в постель, чтобы обосраться и все вернулось к норме.

Но Иисусе и Ра, как это отличалось от того, что он сейчас переживал! Может, это все и херня, но учитывая, чем до того была его жизнь, это хотя бы увлекательная херня.

Наверное, стоит сыграть до конца, даже если он играл с черным, который считал себя Джоном Ф. Кеннеди и верил, что в коридорах санатория «Тенистая роща» рыщет мумия, расписывая кабинки граффити, высасывая души через задницы, переваривая их и высирая в туалете для посетителей.

Вдруг Элвис оторвался от размышлений. Из коридора снова донесся звук. Звук, который каждый раз напоминал ему что-то новое. На сей раз это была сухая шелуха кукурузы, которую качает на ветру. По спине пробежали мурашки, волосы на шее и руках встали дыбом. Он наклонился вперед, взялся за ходунки и подтянулся.

— Не ходи в коридор, — сказал Джек.

— Я же не сплю.

— Это не значит, что он ничего тебе не сделает.

— Ставлю свою задницу, что там нет никакой мумии из Египта.

— Было приятно познакомиться, Элвис.

Элвис сдвинул ходунки. Он был на полпути к двери, как вдруг заметил в коридоре силуэт.

Когда оно поравнялось с дверью, свет в коридоре потускнел и замигал. Вокруг существа, как ручные вороны, плясали крылатые тени. Оно шло и запиналось, брело и плыло. Ногами оно передвигало, как Элвис, то есть не очень твердо, но все же было что-то неуловимое в его перемещении. Дерганое, но по-призрачному гладкое. Существо было в грязных джинсах, черной рубашке и черной ковбойской шляпе, опущенной так низко, что та скрывала весь лоб. На ногах были большие ковбойские сапоги с загнутыми носами, и от него исходила смесь запахов: компостная куча грязи, гнилые листья, канифоль, перепрелые фрукты, сухая пыль и газовые нечистоты.

Элвис обнаружил, что не может сдвинуться ни на сантиметр. Существо остановилось и медленно повернуло голову на шейке, напоминавшей яблочный стебелек, и посмотрело на Элвиса из пустых глазниц, открыв, что оно действительно было уродливей Линдона Джонсона.

К своему удивлению, Элвис вдруг обнаружил, что приближается к существу, словно тележка оператора, что ныряет прямо в правую глазницу твари, которая быстро раздулась до масштабов широкого каньона с дном, скрытым во тьме.

И Элвис полетел ко дну, вращаясь и вращаясь, и из пустоты рванули навстречу пропахшие канифолью воспоминания о пирамидах и лодках на реке, жарких синих небесах, и большом серебристом автобусе, который тяжело хлестал черный ливень, трещащем мосту и волне темной воды и проблеске серебра. Потом настала тьма столь дьявольская, что ее даже сложно было назвать тьмой, и Элвис почувствовал грязь на языке и невыразимое ощущение клаустрофобии. И еще он чувствовал голод существа, голод, что пронзал, как раскаленные булавки, а потом…

…раздались хлопки, один за другим, и Элвис почувствовал, что вращается еще быстрей, уносится назад из глубокого каньона памяти пыльной головы, и что он снова стоит, опершись на ходунки, а мумия — ибо Элвис уже не отрицал, что это была именно она — повернула голову и начала двигаться, брести, плыть, запинаться, скользить вниз по коридору, ее ручные тени вокруг головы завопили ржавыми глотками. Хлоп! Хлоп! Хлоп!

Когда существо скрылось, Элвис заставил себя поднять ходунки и выйти в коридор. За ним выскользнул Джек, и они увидели, как мумия в ковбойском наряде направляется к черному ходу. Подойдя к закрытой двери, она наклонилась там, где дверь соприкасалась с косяком, и, дергаясь и корчась, протиснулась в невидимую щель. Тени последовали за ней, словно их засосало пылесосом.

Хлопки продолжались, и Элвис обернулся в их направлении, и там, в маске, с двойной усеянной пуговицами-кончо кобурой, затянутой у пояса, стоял Кемосабе с серебряными Фаннерами-50 в каждой руке. Он быстро отстреливал пистоны в сторону, куда удалилась мумия, красные кружочки пистонов с черными точками вылетали из барабанов в дыму.

— Засранец! — сказал Кемосабе. — Засранец!

А потом содрогнулся, уронил обе руки, выстрелил по разу в землю, застыл, рухнул.

Элвис понял, что тот умер от разрыва сердца еще до того, как коснулся черно-белого кафеля; погиб в пылу битвы, с нетронутой душой.

Свет в коридоре затрещал и вернулся к норме.

Тогда пришли администраторы, медсестры и медбратья. Перекатили Кемосабе на спину и надавили ладонями на грудь, но он уже не задышал. Больше никакого «Но, Сильвер». Они повздыхали над ним и пощелкали языками, и наконец медбрат поднял с Кемосабе маску, стянул с головы и уронил на пол, небрежно, без всякого уважения открыв его личность.

Им оказался какой-то незнакомый старик.

И снова Элвиса отругали, и на сей раз еще спрашивали, как и Джека, что случилось с Кемосабе, но они не сказали правды. А кто поверит парочке чокнутых? Элвис и Джек Кеннеди рассказывают, что Кемосабе расстреливал мумию в ковбойском прикиде, Буббу Хо-Тепа со стаей теней, вьющихся над стетсоном?

Так что они соврали.

— Он пришел, стреляя на ходу, и потом упал, — сказал Элвис, и Джек присоединился к этой истории, и когда Кемосабе унесли, Элвис, с трудом, держась за ходунки, опустился на колени, поднял сброшенную маску и забрал с собой. Он хотел унести и пистолеты, но медбрат взял их для своего четырехлетнего сынишки.

Позже он с Джеком узнал из слухов, что сосед Кемосабе, восьмидесятилетний старик, лежавший в полукоматозном состоянии несколько лет, был найден мертвым на полу их комнаты. Пришли к выводу, что Кемосабе в забытьи стащил его с койки на пол и восьмидесятилетний откинулся во время падения. Что до Кемосабе, то решили, что он свихнулся, когда понял, что натворил, и убрел стрелять в коридор, где у него и случился сердечный приступ.

Элвис же знал правду. Пришла мумия, и Кемосабе хотел защитить своего соседа единственным способом, какой знал. Но вместо серебряных пуль его пистолеты дымили серой. Элвис почувствовал прилив гордости за старого пердуна.

Позже они встретились с Джеком, обсудили то, что видели, и больше им сказать друг другу было нечего.

Ночь прошла и встало солнце, и Элвис, не сомкнувший глаз, поднялся, натянул штаны и рубашку цвета хаки и вышел с ходунками на улицу. Он уже тысячу лет не бывал на улице, и там было так странно — солнечный свет и аромат цветов и техасское небо так высоко и облака такие белые.

Было трудно поверить, что он провел столько времени в койке. Даже с ходунками он за последние дни укрепил мускулы ног так, что ему казалось, что ходить стало легче.

Миловидная медсестра с сиськами-грейпфрутами вышла и сказала:

— Мистер Пресли, вы выглядите куда здоровее. Но не оставайтесь на улице надолго. Скоро тихий час, и нам надо, ну знаете…

— Отвали, снисходительная сучка, — ответил Элвис. — Я уже устал от твоей херни. Сам себе трансмиссию смажу. А если опять будешь разговаривать со мной, как с малым дитем, я эти ходунки тебе об башку сломаю.

Миловидная медсестра потеряла дар речи, потом тихо ушла.

Элвис ковылял по круговой подъездной дорожке, что окружала дом. Полчаса спустя он добрался до заднего фасада и двери, через которую ушла мумия. Дверь еще была заперта, и он встал и с удивлением на нее осмотрел. Как это у мумии получилось проскользнуть в почти неразличимую щель между дверью и косяком?

Элвис оглядел бетон у порога. Никаких улик. С ходунками он доковылял до близлежащей рощи, рощи болотных дубов, амбровых деревьев и гикори, что высились на каждом из берегов большого ручья, который тек позади дома.

Здесь земля довольно круто спускалась под откос, и миг он колебался, а потом подумал: «Ну а почему бы, блин, и нет?»

Твердо установил ходунки и пошел вперед, угол наклона становился все резче. Когда он добрался до берега ручья и вышел в зазоре между деревьями, совсем вымотался. Ему отчаянно хотелось позвать на помощь, но при том не хотелось унижаться, особенно после отповеди медсестре. Он знал, что вернул себе немного былой уверенности. Больше его ругань и оскорбления не казались ей умилительными. Слова ее ужалили, хоть и слегка. Но, по правде сказать, он будет скучать по тому, как она смазывала его конец.

Он оглядел берег. Тут было довольно круто. Сам ручей был узкий, берега были три метра в ширину, из гравия. Слева ручей пробегал под мостом, и он заметил, что под ним скопилась масса сорняков и ила, а среди нее различил что-то блестящее.

Элвис опустился на землю в ходунках, сел и смотрел, как мимо бурлит вода. На дереве поблизости засмеялся здоровый дятел, а сойка крикнула птичке поменьше убираться с ее территории.

Куда же делся старина Бубба Хо-Теп? Откуда пришел? И как, черт возьми, сюда попал?

Он припомнил, что видел в голове у мумии. Серебристый автобус, ливень, разбитый мост, поток воды и ила.

Так, ну-ка, минутку, подумал он. Вот здесь у нас и вода, и ил, и мост, хотя и не разбитый, и есть что-то блестящее среди листьев, веток и собравшегося мусора. Все это — элементы, которые он видел в голове Буббы Хо-Тепа. Очевидно, здесь есть связь.

Но какая?

Снова собравшись с силами, Элвис подтянулся и развернул ходунки, и поковылял назад, к дому. Когда он добрался до комнаты и завалился на кровать, был весь залит потом, а мышцы натянулись, как провода. Волдырь на члене пульсировал, и он расстегнул штаны и спустил трусы. Тот снова наполнился гноем и выглядел еще хуже, чем обычно.

Это рак, решил он. Он смело принял эту идею. «Они скрывали это от меня, потому что я старый, а им все равно. Они думают, что старость убьет меня раньше, и, пожалуй, они правы.

Ну и пошли они. Я сам знаю, что это такое, а даже если ошибаюсь, то какая разница».

Он достал мазь и обработал гнойный нарыв, убрал мазь, снова натянул трусы и штаны, застегнул ремень.

Элвис нашел в тумбочке пульт, включил телевизор в ожидании обеда. Пробежав по каналам, наткнулся на рекламу Недели Элвиса Пресли. Она его напугала. Он видел ее не впервые, но сейчас она его сразила до глубины души. Там показывали отрывки из его фильмов — «Пикник у моря», «Разнорабочий» и другие. Всякое дерьмо. Вот он все жалуется о том, как потерял гордость и как с ним обошлась жизнь, а теперь вдруг осознал, что гордости у него не было и так, а жизнь вообще-то относилась к нему бережно, и основная куча дерьма — только его вина. Теперь он пожалел, что не уволил менеджера, Полковника Паркера, когда тот предложил сниматься в кино. Старпер был дураком, а сам Элвис был еще большим дураком, что последовал его совету. Еще он пожалел, что мало ценил Присциллу. Пожалел, что не может сказать дочери, как ее любит.

Всегда вопросы. Никогда ответы. Всегда надежды. Никогда не их исполнение.

Элвис выключил телевизор и уронил пульт на тумбочку, как раз когда в комнату вошел Джек. У того была под мышкой папка. Казалось, что он пришел на брифинг в Белом доме.

— Я попросил женщину, которая зовет себя моей племянницей, помочь мне, — сказал он. — Она возила меня в центр города, в газетный архив. Помогала с расследованием.

— Каким расследованием? — спросил Элвис.

— По нашей мумии.

— Ты что-то узнал?

— Полным-полно всего.

Джек придвинул к койке стул, а Элвис с помощью кнопки поднял койку так, чтобы увидеть, что в папке Джека.

Джек раскрыл папку, достал вырезки и разложил на постели. Элвис разглядывал их, пока Джек говорил.

— По Соединенным Штатам давно гастролировала одна из второстепенных мумий, взятая для выставки у египетского правительства. Ну знаешь, музеи, все такое. Не большие выставки, как у Тутанхамона какое-то время назад, но внимание она привлекала. Мумию перевозили из штата в штат на кораблях или поездах. Когда она доехала до Техаса, ее похитили.

Судя по уликам, ее выкрали ночью пара мужчин в серебристом автобусе. Был свидетель. Кто-то выгуливал собаку. Вкратце, грабители вломились в музей и украли ее, наверное, в надежде получить выкуп. Но тут случилась самая страшная буря в истории Восточного Техаса. Торнадо. Ливень. Град. Представляешь. Ручьи и реки разлились. Смывало трейлеры. Топило скот. Может, помнишь ее… неважно. То еще было наводнение.

Наши ребята исчезли и больше никто о них не слышал. Когда ты рассказал, что увидел в голове мумии — серебристый автобус, буря, мост, все это — я пришел к более интересному и, как мне кажется, достаточно более точному сценарию.

— Дай угадаю. Автобус смыло. По-моему, я его сегодня нашел. Прямо в ручье за домом. Наверное, вынесло сюда года три назад.

— Тогда все сходится. Ты видел, как рушится мост — так автобус угодил в ручей, который тогда был глубокий, как бушующая река. Автобус потащило по течению. Он застрял поблизости, и мумия оказалась в плену на дне, но недавно выбралась на волю.

— Но как же она ожила? — спросил Элвис. — И как, черт возьми, я попал в ее воспоминания?

— Здесь уже начинаются догадки, но судя по тому, что я прочел, иногда мумии хоронили безымянными, накладывая на их саркофаг, или гроб, если угодно, проклятье. Предполагаю, наш дружок — из таких. Пока он был в гробу, был сушеным трупом. Но когда автобус смыло с дороги, гроб перевернулся, или развалился, и наш парень освободился от проклятья. Или, скорее всего, гроб сгнил со временем, и охранное заклятье разрушилось само. И представь, как он там все это время томился, живой, но не живой. Голодный, но без возможности насытиться. Я сказал, что он освободился от проклятья, но это не совсем правда. Он освободился от заключения, но еще нуждался в душах.

А теперь они у него есть, и он будет питаться нами, пока его не уничтожат раз и навсегда… Знаешь, мне кажется, как ни странно, в нем еще осталось что-то, что хочет вернуться. Снова быть человеком. Он не совсем понимает, чем стал. Следует старым желаниям и потребностям своего нового состояния. Вот почему он поддался иллюзии одежды — наверное, скопировал вид какой-нибудь своей жертвы.

Души дают ему мощь. Увеличивают волшебные силы. Одна из которых — загипнотизировать, как бы затащить себе в голову. Так он душу украсть не сможет, для этого жертве надо потерять сознание, но зато может ослабить, отвлечь.

— А эти тени вокруг?

— Его стражи. Они его предупреждают. У них есть свои ограниченные силы. Я читал о них в «Настольной книге о душе для мужчин и женщин».

— И что же нам делать? — спросил Элвис.

— Думаю, лучшая идея — сменить дом престарелых, — ответил Джек. — Больше ничего в голову не приходит. Я так скажу. Наша мумия — сова. Встает в три ночи. Так что я высплюсь сейчас и после ланча. Поставлю будильник на вечер, чтобы заварить пару чашек кофе. Если он придет — не хочу, чтобы он опять шлепал губами по моей заднице. По-моему, в ту ночь, как он ко мне пристроился, он услышал, как ты идешь по коридору, и убежал. Не потому, что испугался, но потому, что не хотел, чтобы его раскрыли. Ты подумай. Ведь у него здесь уютная берлога.

Когда Джек ушел, Элвис решил последовать примеру Джека и вздремнуть. Конечно, в его возрасте он и так часто спал и мог уснуть в любой момент — или беспокойно ворочаться часами. Тут не подгадаешь.

Он пристроил голову на подушке и попытался заснуть, но сон не шел. Напротив, пришло много мыслей. Например, что у него осталось в жизни, кроме этого места? Его не назвать домом, но это все, что у него есть, и будь он проклят, если какой-то заморский душесосущий граффитирисующий сукин сын в шляпе не по размеру и ковбойских сапогах (с мысками как у эльфов) украдет души его семьи и высрет в туалете для посетителей.

В фильмах Элвис всегда играл героев. Но когда гасли софиты, наступало время наркотиков, глупостей и блуда. А теперь настала пора стать хоть немного тем, кем он всегда себя воображал.

Героем.

Элвис потянулся за телефоном и набрал номер комнаты Джека.

— Мистер Кеннеди, — сказал Элвис, когда Джек ответил. — Не спрашивайте, что дом престарелых может сделать для вас, спросите, что вы можете сделать для дома престарелых.

— Эй, ты украл мою лучшую цитату, — сказал Джек.

— Ну ладно, тогда перефразирую свою: «Давайте займемся делом».

— К чему ты клонишь?

— Ты уже понял, к чему. Мы убьем мумию.

Солнце, как фурункул на ярко-голубой заднице неба, постепенно зашло, и небо широко раздвинуло ноги, чтобы обнажить лобковые заросли ночи, волосатую тьму, в которой, как вши, ползали звезды и медленно поднималась луна, словно собачий клещ-альбинос, стремящийся к анальной расщелине.

Во время этой неторопливой смены времен суток Элвис с Джеком обсудили свои планы, потом немного поспали, съели обед из вареных кабачков и мясного рулета, еще поспали, съели ужин из белого хлеба и аспарагуса с добавкой в виде бутерброда с ветчиной, в котором было куда больше бутерброда, чем ветчины, снова поспали и проснулись как раз ко времени, когда появились лобковые заросли и заползали звездные вши.

Но даже тогда, когда настала ночь, им пришлось ждать полуночи, чтобы сделать то, что они должны были сделать.

Джек прищурился в очках и просмотрел свой список.

— Две бутылки спирта для растирания? — спросил он.

— Есть, — сказал Элвис. — И даже не придется ими бросаться. Смотри-ка- Элвис показал распылитель краски. — Нашел в кладовке.

— Я думал, ее запирают, — сказал Джек.

— Запирают. Но я украл у Диллинджера заколку для волос и взломал замок.

— Прекрасно! — порадовался Джек. — Спички?

— Есть. Еще я упер зажигалку.

— Хорошо. Форма?

Элвис поднял свой белый костюм, слегка посеревший впереди из-за пятна от чили. На кровати лежали белый шелковый шарф и широкий ремень из золота, серебра и рубинов. Рядом стояли сапоги на молнии из Кей-марта.

— Есть.

Джек взял серый деловой костюм на вешалке.

— У меня в комнате еще отличные туфли и галстук

— Есть, — повторил Элвис.

— Ножницы?

— Есть.

— Мое инвалидное кресло смазано и готово к бою, — сказал Джек, — и еще я отыскал в одной книжке волшебные слова. Не знаю, могут ли они напугать мумию, но в теории должны изгонять зло. Я записал их на листочке.

— Пустим в дело все, что есть, — ответил Элвис. — Ну ладно. В 2:45 позади здания.

— Учитывая нашу скорость, выходить стоит около 2:30, - заметил Джек.

— Джек, — спросил Элвис. — Мы знаем, что делаем?

— Нет, но говорят, огонь очищает зло. Будем надеяться, что те, кто это говорит, кем бы они ни были, правы.

— Тогда все есть, — сказал Элвис. — Сверим часы.

Они сверили, и Элвис добавил:

— Помни. Ключевые слова на сегодня — «Осторожность», «Возгораемый» и «Следи за своей задницей».

На передней двери была пожарная сигнализация, но изнутри с ней было легко сладить. Как только Элвис перерезал провода ножницами, они надавили на рычаг на двери и Джек выкатил коляску наружу, и придержал дверь, пока Элвис выходил на ходунках. Элвис выкинул ножницы в кусты, Джек заложил между дверями книжку с мягкой обложкой, чтобы можно было вернуться — если они доживут до возвращения.

На Элвисе были большие очки с шоколадной оправой с разноцветными драгоценными камнями и заляпанный белый костюм с шарфом, ремнем и сапогами на молнии. Костюм был спереди расстегнут и везде висел мешком, не считая живота. Чтобы натянуть его там еще сильнее, Элвис сделал что-то вроде санитарной сумки и пододел под костюм!!!. В сумке лежала маска Кемосабе, «Пурпурное сердце» Быка и газетная вырезка, из которой он впервые узнал о своей смерти.

На Джеке были серый деловой костюм с аккуратно завязанным галстуком в черно-красную полоску, черные туфли и черные нейлоновые носки. Пиджак ему шел. Он действительно был похож на бывшего президента.

На инвалидной коляске лежал распылитель краски, заправленный спиртом для растирания, а рядом зажигалка и спички-книжка. Джек передал Элвису распылитель. К нему была привязана полоска ткани, оторванной от простыни. Элвис повесил его на плечо, залез за ремень и достал расплющенную недокуренную дешевую сигару, которую хранил на особый случай. Случай, который, как он думал, уже никогда не настанет. Сжал сигару в зубах, взял спички с коляски и закурил. На вкус она была как собачье дерьмо, но он все равно затянулся. Бросил книжку обратно на коляску и, посмотрев на Джека, сказал: «За дело, амиго».

Джек убрал спички и зажигалку в карман. Сел в коляску, пнул подпорки на место и поставил на них ноги. Слегка откинулся и нажал на рычаг на подлокотнике. Электрический мотор зажужжал, кресло двинулось вперед.

— Встретимся на месте, — сказал Джек. Он скатился по бетонному скату на круговую дорожку и исчез за углом здания.

Элвис посмотрел на часы. Почти 2:45. Надо торопиться. Он вцепился обеими руками в ходунки и двинулся.

Спустя пятнадцать утомительных минут, за домом, Элвис прислонился к двери, где входил и выходил Бубба Хо-Теп. Его, как зонтик, накрыли тени. Он уложил ствол распылителя на ходунки и стер шарфом пот со лба.

В старые деньки после выступления он вытирал шарфом лицо и бросал женщине в толпе, смотрел, как она кончала от счастья. В этот момент в обратку летели трусики и ключи от номеров, букеты роз.

Сегодня он надеялся, что Бубба Хо-Теп не подотрется этим шарфом, когда высрет его душу в толчок.

Элвис посмотрел направо, где круговая бетонная дорожка слегка шла на подъем, и там, в коляске, терпеливо и спокойно восседал Джек. Лунный свет разлился по нему, от чего тот стал похож на бетонного садового гнома.

Мрачное предчувствие расползлось по Элвису, как корь. Он подумал: «Бубба Хо-Теп выйдет из русла ручья, голодный и злой, а когда я попытаюсь его остановить, он засунет этот распылитель мне в зад, а потом засунет меня и инвалидную коляску в зад Джеку».

Он затягивался сигарой так торопливо, что голова закружилась. Он посмотрел в сторону ручья, и там, где расступались деревья, возник силуэт, словно в облаке термитов, ползучий, как краб, текучий, как вода, дерганый и звенящий, как куча инструментов нефтяников, что сыпятся с холма.

Его безглазые дырки ловили лунный свет и на миг задерживали, прежде чем дать просветить насквозь и выйти с другой стороны неровными золотыми лучами. Силуэт, который был одновременно и неуклюжим, и скользящим, на миг показался всего лишь тенью, окруженной более активными тенями, потом кучей скрученных коричневых веток и сушеной грязи, слепленной в форме человека, а в другой миг — существом в ковбойской шляпе и сапогах, идущей так, словно каждый шаг был последним.

На полпути к дому престарелых оно заметило Элвиса, стоящего на фоне темных дверей. Элвис почувствовал, что его кишки расслабились, но был решительно настроен не изгадить единственный хороший костюм для выступлений. Коленки стучали, как стебли тростника, шуршащего на ветру. Собачья сигара выпала из губ.

Он поднял распылитель и приготовился стрелять. Прижал приклад к бедру и стал ждать.

Бубба Хо-Теп не шевелился. Прекратил движение вперед. Элвис вспотел еще сильнее. Лицо, грудь и яйца были мокрыми. Если Бубба Хо-Теп не подойдет, то их плану трындец. Он должен оказаться в пределах поражения распылителя. Их идея заключалась в том, чтобы облить его спиртом, а потом Джек подкатит сзади, бросаясь спичками или зажигалкой в Буббу, чтобы тот вспыхнул.

Элвис пробормотал:

— Иди и получи свое, дохлый кусок говна.

Джек на миг задремал, но теперь пришел в себя. Все покалывало. Казалось, будто под кожей катались маленькие подшипники. Он поднял взгляд и увидел, как Бубба Хо-Теп замер между берегом ручья, Джеком и Элвисом у дверей.

Джек сделал глубокий вдох. Все шло не так, как они планировали. Мумия должна была наброситься на Элвиса, потому что он загораживал дверь. Но не свезло.

Джек достал спички и зажигалку из кармана и положил между ног на сиденье коляски. Опустил руку на рычаг коляски, бросил ее вперед. Придется все делать самому; нужно выманить Буббу Хо-Тепа, чтобы тот подошел ближе к распылителю Элвиса.

Бубба Хо-Теп вытянул руку и врезал по Джеку Кеннеди. Раздался звук, как выстрел винтовки (тут и без комиссии Уоррена было ясно, что удар пришелся спереди) и перевернулось кресло, и вылетел Джек, кувыркаясь по дорожке, цемент раздирал костюм на коленях, вгрызался в шкуру. Кресло, минус наездник, покачнулось вперед и назад, но покатило дальше, свернув вниз по склону к Элвису в дверях, что опирался на ходунки с распылителем наготове.

Кресло врезалось в ходунки Элвиса. Тот отлетел к двери, качнулся вперед и успел ухватиться за ходунки, хотя выронил распылитель.

Он бросил взгляд и увидел, что Бубба Хо-Теп наклонился над Джеком без сознания. Рот Буббы широко раскрывался, все шире, и стал черным беззубым пылесосом, мерцающим внутри розовым, словно открытая рана на лунном свете; затем Бубба Хо-Теп повернул голову и розового видно не стало. Его рот опустился к лицу Джека, и когда Бубба Хо-Теп начал всасывать, тени вокруг задергались и запрыгали, как индейки.

Элвис ухватился за ходунки, чтобы нагнуться и взять распылитель. Когда разогнулся, отшвырнул ходунки и рухнул в кресло. Нашел там спички и зажигалку. Джек сделал все, что мог, чтобы отвлечь Буббу Хо-Тепа, чтобы привести его ближе к двери. Но не вышло. И все же случайно он предоставил Элвису инструменты для уничтожения мумий, и теперь только от него одного зависело то, что они с Джеком надеялись осуществить вместе. Элвис заложил спички за широкую пазуху, покрепче прижал задницей зажигалку.

Элвис поиграл пальцами по переключателями кресла так же проворно, как когда-то играл на студийных клавишах. Рванул на коляске на склон к Буббе Хо-Тепу, перепуганный до смерти, но решительный, и скрипучим, но все же напоминающим о годах былой славы голосом запел Don’t Be Cruel, и через миг он оказался у Буббы Хо-Тепа и его теней.

Бубба Хо-Теп посмотрел на Элвиса, когда тот, распевая, приблизился. Его рот сузился до нормальных размеров, а зубы, ранее исчезнувшие, снова выросли из десен, как маленькие черные пеньки. В пустых глазницах затрещала и запрыгала электрическая саранча. Он прокричал что-то на египетском. Элвис увидел, как слова выскакивают изо рта Буббы Хо-Тепа видимыми иероглифами, похожими на черных жуков и палки.

[1]

Элвис шел на таран Буббы Хо-Тепа. Когда он оказался достаточно близко, прекратил петь и нажал на спусковой крючок распылителя. Спирт для растирания брызнул и врезался Буббе Хо-Тепу в лицо.

Элвис вильнул, пронесся мимо мумии, развернулся уже с зажигалкой в руке. Когда он приблизился к Буббе, тени, кружившие у головы существа, отделились и взмыли высоко вверх, как перепуганные летучие мыши.

Черная шляпа Буббы задрожала, отрастила крылья и ухлопала с головы, став тем, чем и была всегда — живой тенью. Тени бросились вместе, галдя, как гарпии. Они кружили у лица Элвиса, ему по коже словно елозили звериными шкурами — кровавой стороной внутрь.

Бубба согнулся в талии, как сломанная кукла, ударил головой о цементную дорожку. Из мрака вынырнула его черная шляпа-мышь, быстро расширившись и покрыв все тело Буббы, расплескавшись, как пролитые чернила. Бубба пузырем протек под колесами Элвиса, темной волной поднялся за креслом и между спиц и хлынул на колени Элвиса, и завис над ним, прорвав дряхлым лицом тени, уставившись прямо на Элвиса.

Элвис через зазоры в тенях увидел рожу, напоминавшую почерневшую и сгнившую тыкву с Хэллоуина, с рваными глазницами, носом и ртом. И этот рот расширился до туннеля, и в том туннеле Элвис видел тьму и ужасную бесконечность, что была уделом Буббы, и Элвис щелкнул зажигалкой, и пламя скакнуло, и полыхнул спирт, и голова Буббы стала бледно-голубой, резко отдернулась, взметнулась, как черная волна с горящей нефтяной пленкой. Затем Бубба рухнул кучей пылающих палок и черной грязи, горящее смоляное чучелко, рванул с бетонной дорожки к ручью. Тени-стражи захлопали крыльями вслед в страхе, что их бросят.

Элвис подкатил к Джеку, наклонился и прошептал:

— Мистер Кеннеди.

Веки Джека затрепетали. Он едва мог повернуть голову, и что-то хрустнуло у него в шее, когда он все-таки справился.

— Президент скоро умрет, — сказал он, его сжатый кулак задрожал и раскрылся, из него выпал клочок бумажки. — Пойди и добей его.

Тело Джека расслабилось, его голова откатилась на поврежденной шее, две луны засияли в его глазах. Элвис тяжело проглотил и отдал честь Джеку.

— Господин президент, — произнес он.

Что ж, он хотя бы не дал Буббе Хо-Тепу забрать душу Джека. Элвис наклонился, подобрал бумажку. Прочел вслух под светом луны:

— Ты, тварь из края смерти. Неважно, что задумал ты, добра себе нипочем не жди. Если зло — твой черный замысел, гад, знай, что Светлые надерут твой злобный зад.

«И все? — подумал Элвис. — Это и есть заклинание против зла из „Книги души“?» Ну да, конечно. А кольцо-декодер в комплекте не идет? Черт, даже почти не рифмуется.

Элвис поднял взгляд. Бубба Хо-Теп пал в синем пламени, но теперь поднимался, готовясь спуститься к ручью, туда, где у него было убежище.

Элвис объехал Джека и ударил по газам. Издал боевой клич. Белый шарф плескался позади на ветру, когда он ринулся вперед.

Огонь на Буббе Хо-Тепе затух. Он уже был на ногах. От головы в прохладный ночной воздух шипел серый дымок. Он обернулся к Элвису, твердо уперев ноги в землю, поднял руку и потряс кулаком. Завопил, и снова Элвис увидел, как изо рта выпрыгивают иероглифы. Символы закружились и ненадолго встали в ряд:

[2]

— и исчезли.

Элвис выпустил защитную бумажку. Это бредятина. А ему нужно действовать.

Когда Бубба Хо-Теп увидел, что Элвис приближается на полной скорости, держа распылитель наперевес, бросился бежать, но Элвис уже его настиг.

Он поднял ногу и протаранил Буббу Хо-Тепа в зад, и нога прошла прямо сквозь Буббу. Мумия заизвивалась, насаженная на ногу Элвиса. Тот облил из распылителя Буббу Хо-Тепа, себя, кресло, и они кубарем полетели вниз по берегу ручья кучей-малой из теней под светом луны.

Элвис закричал, когда твердая земля и острые камни врезали по его телу, как по пиньяте. Катился он все еще с Буббой на ноге, и когда они прекратили движение, оказались рядом с ручьем.

Бубба Хо-Теп, словно гуттаперчевый, развернулся на ноге Элвиса и посмотрел на него.

У Элвиса в руках еще был распылитель. Он вцепился в него, как в последнюю соломинку. Выдал Буббе еще дозу спирта. Правая рука Буббы кинулась в сторону, пробежала по земле и наткнулась на полено, которое вымыло на берег, схватила его и размахнулась. Полено врезалось Элвису по голове.

Элвис упал навзничь. Распылитель вылетел из рук. Бубба Хо-Теп теперь склонился над ним. Снова вдарил деревяшкой. Элвис почувствовал, что отключается. Он знал, что если отключится, то конец не только ему, но и его душе. Он станет просто дерьмом; никакой загробной жизни; ни реинкарнации, ни ангелов с арфами. Он никогда не узнает, что лежит за гранью. Для Элвиса Пресли все закончится здесь и сейчас. Не останется ничего, только смыв унитаза.

Рот Буббы Хо-Тепа завис над лицом Элвиса. Он был похож на раскрытый люк. Из него пахнуло нечистотами.

Элвис залез рукой в костюм и нащупал книжку со спичками. Откинувшись, притворившись, что отрубается, чтобы ближе приманить распахнутую пасть Буббы Хо-Тепа, он откинул крышку книжки большим пальцем, нащупал одну из спичек и выдвинул ее серную голову к черной полоске.

Как только Элвис почувствовал, как приторный рот Буббы Хо-Тепа припал к его хавальнику, словно венерина мухоловка, весь коробок загорелся разом, ожег руку, и он закричал.

Пламя почуяло спирт на теле Буббы, и тот вспыхнул столбом голубого пламени, опалив волосы на голове Элвисы, выжигая его брови дотла, ослепляя, и тот больше не видел ничего, кроме обжигающе белого света.

Элвис осознал, что Бубба Хо-Теп уже не стоит над ним, и белый свет постепенно стал пятнистым белым светом, а потом серым, и наконец мир, как негатив снимка с Полароида, проявился, сперва зеленоватый, потом — полный ночных оттенков.

Элвис перекатился на бок и увидел луну, плывущую в ручье. Еще увидел в воде пугало, вокруг которого расползалась солома, пока течение уносило его прочь.

Нет, не пугало. Бубба Хо-Теп. Ибо теперь огонь выжег всю его темную магию и умение меняться — или это все дурацкое заклинание из книжки Джека про души? Или и то, и другое?

Неважно. Элвис приподнялся на локте и поглядел на труп. По мере того, как его уносило течением, вода растворяла его все быстрее.

Элвис упал на спину. Почувствовал, как что-то внутри трется о что-то мягкое. Он чувствовал себя шариком с водой, в котором прокололи дырку.

Это нокаут, и он сам это понимал.

Но зато душа еще при мне, подумал он. Еще моя. Вся моя. И старики в «Тенистой роще» — Диллинджер, Печальный Йодлер, все — их душа при них, и так оно будет и впредь.

Элвис посмотрел на звезды между раздвоенными изогнутыми ветвями дуба. Было видно целую кучу этих чудесных звезд, и вдруг он понял, что созвездия похожи на очертания иероглифов. Он повернулся правее, и там, словно прямо на берегу, были еще звезды, еще иероглифы.

Он перекатил голову назад, посмотрел над символы над головой, потом направо и прочитал там. Совместил в голове.

Он улыбнулся. Неожиданно ему показалось, что он все-таки умеет читать иероглифы, и то, что они гласили на фоне темного прекрасного неба, было очень простым, но все же глубоким.

Элвис закрыл глаза и больше не открывал.