Братство Трилистника (СИ)

Авансцена Третья. XX век Ведьмы Побережья

Камаевск, 1998 год

— Надо обязательно показать эти записи Тиму и Олли, — безапелляционно заявила Полина, встретив меня через неделю после начала учёбы на одной из площадок замка.

— Я пока сомневаюсь, — пробормотал я, как-то неуверенно. — Вдруг они сочтут это каким-то издевательством. Особенно Оливия! Там ведь идёт речь о её прабабушке.

— Мне кажется, что не сочтут, — проворчала Полина. — И Олли в первую очередь. Она знает…

Тут девушка осеклась, но потом продолжила.

— В общем, они позвали нас в Братство Трилистника, не побоявшись, что мы над ними будем смеяться. Чего же ты теперь боишься?

— Да я не боюсь… просто… как-то времени не хватает.

За спиной ехидно хмыкнули. Я и Полина подскочили на месте. Да, конечно, там стояла Эва Чжу, со скептическим выражением взирая на нас.

— Ну и кто из нас ребёнок? — Спросила она. — Вроде и старше меня, а до сих пор играете. Братство Трилистника, Калифорнийские Амазонки, Индейцы и Казаки. Мне это всё уже в семь лет надоело.

— А во что играют в Китае? — спросил появившейся на площадке Хорхе. Он вошёл недавно, скорее всего, собирался позвать нас в спортзал потренироваться в фехтовании на саблях и слышал последнее высказывание. Конечно, оно его задело и он моментально, как в его любимом фехтовании, парировал удар. За его спиной маячил Тим.

Но судя по вспыхнувшему лицу Эвы, удар достиг соей цели.

— Между прочим, — сказала она зло. — У моей матери девичья фамилия — Златковская.

— Ха! — развеселился Тимофей. — У калифорнийской амазонки Доминики Златковской не было детей, чтобы ты знала.

Разозлённая Эва выскочила с площадки. Повеселевший Хорхе улыбнулся нам.

— Что вы здесь стоите? Идём на тренировку. Я вам пару приёмов интересных покажу.

— Фехтование — это хорошо, — проворчал я. — Но лично я предпочитаю футбол.

— И он тоже никуда от нас не денется, — развил мысль Хорхе. — Фехтование — это как активные шахматы: освоив его, ты быстрее принимаешь решения в сложной ситуации. А это и в футболе важно.

Впервые в жизни мне было интересно учиться в школе. Так были организованы занятия. Да, времени не хватало, но это как-то и не замечалось: настолько крепко мы погрузились в учёбу. Наша с Полиной речь незаметно изменилась на «калифорнийский русский», то есть русский язык с добавлением ряда испанских слов, а также особенностями строения предложений.

— Таким образом, датой основания Камаевска считается 1864 год, когда через него были проложены рельсы калифорнийского участка трансконтинентальной железной дороги. Разрозненные посёлки были объединены станцией и депо. Камаевск стал железнодорожным узлом, своеобразным перекрёстком, где сходились железнодорожные пути, ведущие с запада на восток и с севера на юг, — рассказывал нам Гарюшкин, совмещавший должность директора и преподавателя истории.

— Можно спросить? — Полина по привычке тянула руку, хотя в Озёрной школе этого не требовалось. Дождавшись благосклонного кивка директора, она выпалила: — Камаевск назвали так в честь калифорнийской амазонки Анны Камаевой?

В классе раздались сдержанные смешки учеников, знавших, как город получил своё имя. Эва Чжу фыркнула и скорчила презрительную гримасу.

— Нет, нет, — замахал руками Феодосий Аскольдович. — Версия, конечно, романтичная, но, к сожалению, дело было не так. Город получил название по торговой фактории Камаевых, которую построили на месте Спокан-Хауса, захваченного у англичан.

Меня как будто током ударило.

— В каком году калифорнийцы отбили Спокан-Хаус у британцев?

— Я полагаю, в 1820 году, во время летней кампании Карла фон Керна когда был освобождён весь север…

— Не совсем так, — вдруг сказал Оливия. — Спокан-Хаус был занят в 1821 году повстанцами, а точнее калифорнийскими амазонками…

— А ещё точнее, Братством Трилистника, — вдруг произнесла Эва Чжу и, подумав, добавила. — Настоящим Братством, а не тем, в которое обычно играют невыросшие дети.

Установилась мёртвая тишина. Если при словах Оливии я получил пинок с намёком от Полины, то при словах Эвы оцепенела вся группа Эпсилон. Его нарушил Гарюшкин.

— Интересный состав у группы Эпсилон. Один потомок Владислава Павловича Ясенева, потомок Афанасия Гавриловича Сверчкова, дальняя родственница Доминики Златковской, правнучка Эммы Хэдли, сохранившая фамилию. Хорхе, если я не ошибаюсь, у твоей матери была фамилия де ла Вега?

— У бабушки, — поправил его Эрнандес. — Но это ровным счётом никак не отражается на положении нашей семьи.

— Эх, Стёпа, только наши с тобой предки никак не отметились в войне за независимость Калифорнии, потому что были далеко, — притворно громко вздохнула Полина.

Класс облегчённо рассмеялся.

— Как знать, как знать, — подвёл черту под разговором Гарюшкин. — Написал же классик: «Как причудливо тасуется колода!» На сегодня все свободны.

Я понял, что это в каком-то роде намёк на меня и моё происхождение.

Мы с Полиной шли из замка, в котором проходили в домик, где размещалась наша группа.

— Теперь вообще нет смысла скрывать от остальных членов Братства, — очень серьёзно сказала она. И ты же хочешь прочитать третью часть? А они могут нам помочь нам её найти!

Действительно, после того, как мы с Полиной дочитали первую и вторую части, нам стало понятно, что где-то должно быть продолжение, а то и окончание. Может быть, следовало об этом спросить Клеопатру Борисовну Горчакову, но как и где её искать, я не представлял.

Я вздохнул.

— Хорошо. Сегодня вечером.

Я сошёл с дорожки, подождав Тима, шепнул ему: «Сегодня в шесть вечера у меня, собирай всё Братство» и, развернувшись, хотел было снова догнать Полину, как вдруг чуть не споткнулся об Эву Чжу. Та бросила на меня раздражённый взгляд и продолжила свой путь к домикам.

Вечером, невзирая на занятость, пришли все. Само собой, Полина и Тимофей явились первыми. Пришли Хорхе и Стефан, заглянул и Ростислав, с которым я даже и не успел особо познакомиться.

Я немного помялся и начал рассказывать о странной рукописи попавшей мне в руки. Едва я закончил, как Тим дрожащим голосом спросил:

— А можно прочитать эти записки?…

— И мне! И мне! — зашумели остальные.

— Мы с Полиной по очереди будем вам их сейчас читать. Только там есть одна странность. В этих записках повествование идёт от лица Владислава Ясенева. Но написано… в общем как будто их писал человек из нашего времени.

— Тогда тем более читай! — решительно сказал Тим. — Мы разберемся, что к чему.

Я вздохнул, достал бумаги и начал чтение. Когда мы с Полиной закончили словами: «Да и куда мы в новогоднюю ночь отправимся?», повисло молчание.

— Это всё? — Спросил Тимофей.

— Да, — ответил я. — Больше никаких бумаг в той шкатулке не обнаружено, хотя очевидно, что должна быть и третья часть.

— И никаких намеков, где её искать?

— Вообще есть, — внезапно сказала Полина. — Только я не поняла…

Все собравшиеся, в том числе и я, задумчиво посмотрели на неё.

— А ты не заметил? — удивилась она. — Я думала, ты видел эти буквы… ладно, смотри: на первой странице первой части стоит латинская S, на последней S — Y, на первой странице второй части стоит Y. На последней же Y — H. Что значат эти буквы, особенно H, я не поняла. Но это явно ключ к тому, где спрятана третья часть.

— Да, надо бы разгадать этот ребус, — задумался Тим.

— Hadley, — вдруг сказала Оливия по-английски.

Мы удивлённо посмотрели на неё.

— Латинская H — первая буква моей фамилии, — сказала она. — Как я понимаю, S — это Сеславины: в их семье хранилась первая часть, а Y — Ясеневы, державшие у себя вторую.

— А с чего ты так решила? — Не веря сам себе, спросил я у Олли.

— В моей семье вот уже 130 лет хранится третья часть, — как-то грустно улыбнулась она.

Полина посмотрела на меня торжествующим взглядом.

— Так вы не знали, что было написано в тех бумагах? — спросил я у Клеопатры Борисовны, когда мы подошли к дому. К моему дому, а точнее, почти моему. В полные права наследства я вступал в восемнадцать лет. Но мне было позволено жить здесь на каникулах.

Дом был скромный, даже не скажешь, что здесь жила владелица крупной образовательной компании. Обычный коттедж, старый, как сказала старушка Горчакова, построен был ещё дедом Марины Арсеньевны. Но вот Имбирная улица, на которой дом находился, относилась к элитному кварталу города. Здесь селились состоятельные граждане Камаевска.

— Да откуда же! Мариночка просила не читая передать тебе. Что я и сделала. Это ваши какие-то тайны. Вечно вокруг семейств Ясеневых и Сеславиных вертелись какие-то тайны.

— Например? — Спросил я напрямик.

— Ну, древних я тебе не расскажу, а вот была загадка, как раздолбай Витя Ясенев, до 1936 года вёдший жизнь богатого наследника, вдруг неожиданно взялся за ум и в течение трёх лет создал Объединённую Социалистическую Партию Побережья, с помощью которой выиграл президентские выборы 46-го года.

— Вы говорите о Викторе Всеволодовиче Ясеневе? О тринадцатом президенте Республики?

— Ой, прости, забываю. Для тебя всё это история, причём древняя. А мне самой было восемнадцать лет, когда он приехал сюда, в школу, весь такой разряженный по последней моде, но при этом встрёпанный донельзя, глаза бегали. Они о чём-то долго с Мариночкой разговаривали, а потом лазил по школе пару дней. Вылез какой-то грустный, грязный и оборванный и сказал своей подружке, англичанке: «Это не мы, Сьюзен, это не мы.» А она ему в ответ, мол, я знала, но ты должен был сам убедиться.

— Англичанке?

— Это мы с Мариночкой её так называли. На самом деле калифорнийка, просто в их семье традиция такая — давать девочкам английские имена. А так её прабабка отличилась в войне за независимость Калифорнии…

— Хэдли! — выдохнул я. — Опять…

— Что опять? — удивилась Горчакова.

— Я учусь с её внучкой или правнучкой, Оливией.

— Да, странная семейка. Очень странная. Никогда не выходят замуж и рожают только девочек…

Сказав эти слова, Горчакова, оглянулась, во время разговора мы подошли к дому, полезла в сумочку и после долгой возни достала ключ, которым открыла ворота.

— Смотри — вот он твой дом. Здесь с удобством разместится семья из шести человек. Впрочем, тебе об этом рано думать, если только из России семью не захочешь перевести…

— Да они вроде как-то не особо и настаивают, — пробормотал я.

Старушка рассмеялась.

— Это тебе решать.

Я слабо улыбнулся. Потом осмотрелся. Дом мне понравился: он выглядел весьма уютно, хотя в нём уже никто и не жил больше года.

— Сюда приходит прибираться горничная, и садовник приглядывает за садом, — проинформировала меня Горчакова. — А так, конечно, хозяйская рука нужна.

Я посмотрел на неё недоумённо.

— Потом поймёшь, — вздохнула она.

— Давайте вернёмся к записям, — на этот раз мы задержались уже на крыльце дома.

— Эх, всё вам, молодёжи, надо знать. Да, видела я эти листы, как раз тогда, когда в школу приезжали Витя и Сьюзи. У них обоих были похожие записи. Только Витя отдал свои Мариночке, а Хэдли отказалась. Сказала, что не ей решать, а вот кому, не уточнила.

— То, что третья часть у Хэдли, я уже знаю, — пробормотал я себе под нос. Но ведь Оливия говорила, что, судя по тексту, должна быть и четвёртая часть. А там кто знает, может быть, и пятая. И сколько частей разбросано по семьям Братства Трилистника и как их достать?

Тогда, в моей комнате, собравшееся Братство Трилистника потребовало от Оливии немедленно предоставить для прочтения третью часть дневника Влада Ясенева, но девушка лишь развела руками и сказала, что она лежит дома в Шпанберге. Забрать их она сможет не раньше, чем на каникулах, потому что её мама не знает об этих записях, а вручившая их девочке бабушка Венди сейчас живёт в Ясеневом Перевале. Посвящать же посторонних в их тайны не стоит.

Мы вошли в дом и пошли на кухню. Сегодня с утра, когда школьников навещали родители, за мной зашла Клеопатра Борисовна. Директору она сказала, что покажет мне мой дом и расскажет немного об истории семейства. Гарюшкин, со вчерашнего дня пытавшейся выяснить, кто из школьников проапгрейдил школьные часы так, что вместо классической музыки те стали играть калифорнийский тяжёлый металл, лишь кивнул головой. Мне же Горчакова пообещала рассказать пару семейных тайн, но, судя по всему, записей они не касались.

— Я хотела рассказать тебе пару вещей, которые тебе просила передать Мариночка. Тех, что она не могла никак сообщить тебе официально, — сказала старушка, и лицо ей окаменело.

Мы расположились на просторной кухне, минутой раньше был включен электрический чайник, а Горчакова достала из сумочки чай.

— Я немного слукавила, когда равнодушно отозвалась о ваших семейных тайнах. Я немного посвящена, но ровно настолько, насколько просила передать тебе их моя подруга. Первое: тебе что-то говорит название «Братство Трилистника»?

Я вздрогнул и торопливо кивнул.

— Мариночка говорит, что очень многие пытались возродить Братство. Последняя попытка была предпринята Виктором Ясеневым и Ольгой Мартинес. Сьюзен Хэдли, как ты понял, стояла в стороне и наблюдала, чем всё это кончится. Если хочешь, можешь попытаться. Пришло время Братству вернуться или нет, ты поймёшь, когда найдёшь и прочитаешь все записи. Теперь второе: Хэдли.

Горчакова заварила чай. Я поёжился, чувствуя себя немного неуютно.

— Сколько помню, Хэдли всегда называли ведьмами. Ведьмами Побережья. Первой здесь появилась Эмма Хэдли, про которую ты наверняка слышал. Одна из калифорнийских амазонок, шпионка в лагере англичан, верный друг трёх калифорнийских президентов. Говорили, что она из шести валлийских ведьм, которые продали душу дьяволу в обмен на бессмертие и вечную молодость. Но время опровергло эту теорию.

Старушка хрипло рассмеялась.

— И она, и все её потомки, среди которых нет ни одного мужчины, умудрялись лет до 50–60 выглядеть привлекательными красотками. За что их, конечно, женщины недолюбливали.

— Сьюзен Хэдли в свои пятьдесят шесть лет выглядела моложе меня и привлекательнее меня, тридцативосьмилетней. И к чему им это всё, если они все предпочитают женщин? — Сказала она с горечью. — Впрочем, это всё женское. Тебе важно знать вот что. Хэдли, девчонка, которая учится с тобой, будет твоим верным союзником. Так было всегда и так будет. Это долг потомков Эммы потомкам Влада Ясенева. Мариночка просила передать эти слова. И не объяснила, что всё это значит.

— Я что-то понимаю, — пробормотал я. — Но полностью ответ кроется в записках Ясенева.