Большая лагуна

ХВАСТУНИШКА ПУФФИ

— Все почему-то считают меня маленьким, хотя разве я маленький? Я очень большой. Больше мурены-убийцы, не той, что я скормил рыбам, а той, что живет в большой норе, вход в которую охраняет тридакна. Я больше барракуды, больше осьминога, которого ты зовешь Крошкой; только кажется, будто одна манта Матильда переросла меня, и потому что она тонкая, ее расплющили в детстве, а если ее свернуть, как морскую капусту, в трубочку, то получится жалкое существо вроде Чарли-Скрипуна, ведь он даже говорить не умеет, а только скрипит жабрами. Я бы давно его съел, не будь он твоим другом и таким жестким.

Я тебе все это рассказываю, чтобы ты знал, кто я, и относился ко мне больше чем хорошо, потому что ты ко всем относишься хорошо и даже противную мурену кормишь кусочками дохлой рыбы, а манте Матильде чешешь брюхо. Почеши и мне животик… Вот так. Какой ты счастливый, Ив: ты можешь почесать себе где угодно своими плавниками, они у тебя такие длинные и на концах отростки, как на мягких кораллах, только те обжигают, а твои не обжигают. Может, и ты был прежде кораллом? Скажешь — нет? Ведь был? Только почему-то не хочешь сознаться. Все, Ив, прежде кем-нибудь были. Вот я долго плавал китом. Самым большим из китов. Я уплывал далеко-далеко, затем снова возвращался на ферму, где много красных бокоплавов. У меня были дети: Фок и Грот. Потом мне расхотелось быть такой неповоротливой тушей, и я снова стал Пуффи. Разве кит может так быстро плавать над рифом, проникать в расщелины, ловить рыб-бабочек и креветок, тянуть за хвост мурену? Конечно, нет. А если бы попробовал, то ободрал бы себе всю кожу. На что у меня крепкая кожа, и то я содрал ее, когда хотел перелететь все рифы и очутиться в твоей Лагуне. Почеши теперь мне возле больного места на голове и на боку. Я уже здоров. Отпусти меня в Лагуну. Здесь так неудобно!.. Нельзя? Понимаю. Ты меня еще не вылечил, потому что, когда я двигаю хвостом, у меня где-то болит. Прогони, пожалуйста, боль. Боль мешает плавать и думать и даже говорить с тобой.

Пуффи замолчал, наблюдая, как я пишу. Он знает, для чего я оставляю знаки на бумаге, и все же считает это одной из странностей, присущей людям. У самого Пуффи абсолютная память. Он может запомнить все, что угодно. Я пробовал прочитывать ему целые страницы непонятного для него текста на многих языках, и он повторял его почти без ошибок.

— Знаешь, почему ты пишешь? — задает он, как всегда, неожиданный вопрос.

— Знаю, конечно. Таким путем закрепляются мои мысли. Ты сам все это прекрасно знаешь.

— Мысли должны закрепляться в памяти. Так говорит бабушка Гера, хотя она почему-то считает, что записи, и особенно книги, сделали вас, людей, первыми в океане.

— Ну, а ты как считаешь?

— Я?

— Да, ты.

— Я считаю, что пишешь ты потому, что твои плавники все время должны двигаться. Вот ты и пишешь. Но мне не нравится, когда твои мысли превращаются в некрасивые завитушки. Я больше люблю, когда ты рисуешь. Вот чем бы я хотел заняться, так это изображать красками все, что вокруг. Я бы нарисовал риф, когда он так красив и над ним носятся разноцветные рыбки, нарисовал бы осьминога и шустрых креветок. Сейчас ты нарисуй, как Пуффи победил барракуду. Иди, Ив, и принеси краски, кисти и полотно.

Пожалуй, лучшего нельзя было придумать, чтобы скоротать время у постели больного. Я расположился под тентом так, чтобы Пуффи мог наблюдать за каждым мазком. Мне захотелось написать этюд облаков. Они громоздились над вершинами гор, многоярусные, разноцветные: внизу темно-сиреневые, затем пепельно-серые и наконец верхние — ослепительно белые, пронизанные снопами солнечных лучей. С правой стороны облака почти черные; время от времени их прорезывает зеленая молния, и через минуту доносится глухой рокот грома.

Пуффи следил за моей рукой, набрасывающей контуры облаков. Он сказал:

— Скорей размазывай краски, а не то все изменится. Смотри, как рассердилась Золотая Медуза! Почему она дерется коралловыми ветками? Кто там, внизу?

— Видишь ли, Пуффи… — Я ищу слова, чтобы наглядно объяснить суть происходящего.

Пуффи изнемогает от нетерпения: и взрослые дельфины испытывают подлинные мучения, ожидая, пока наш неповоротливый ум сконструирует очередную фразу, а для нетерпеливого Пуффи разговор еще тяжелее.

— …Видишь ли, дорогой мой, Солнце рассердилось на Землю.

— За что?

— Ну… за то, что Земля закрывается от него облаками.

— Почему закрывается?

— Земле жарко, как нам с тобой. Мы вот тоже закрылись тентом.

— Так она и нас может ударить коралловой веткой. Нет, сейчас это уже гарпун. Кого Золотая Медуза бьет гарпуном? Рыбу? Осьминога? Кита?

— Кита, Пуффи. Солнце выковало свой гарпун из частичек света…

— Так я угадал, Ив! Золотая Медуза охотится на китов! Какой у нее длинный гарпун, как морской змей! Вот если я стану Золотой Медузой, тогда смогу делать все-все, что захочу! Не правда ли, Ив?

— Ну конечно, Пуффи…

— Нет, я не хочу превращаться в Золотую Медузу. Ты только представь себе, что всегда плаваешь один в пустынном небе, должен все время смотреть, что делается внизу, и тебе нельзя опуститься в Лагуну. Нельзя плавать среди кораллов, нельзя ловить рыб, нельзя играть ни с тобой, ни с Протеем — сыном Протея. Нельзя потянуть за усы лангуста, нельзя охотиться на акул! Нет, Ив, я ни за что не буду Золотой Медузой, или Солнцем, как ты ее называешь. Лучше я останусь Пуффи… Ив!

— Что, Пуффи?

— Ты совсем ничего не рисуешь. И не надо рисовать облака. Они уже теперь как куча водорослей. Надо рисовать то, что было и быстро прошло.

— Вот я и пытаюсь…

— Неинтересно. Ты лучше нарисуй, как я победил барракуду.

— Потом, Пуффи… Вот только поправлю облако.

— Нет, у тебя другое облако. Там оно похоже на асцидию. Большую-пребольшую асцидию, а у тебя — на пузо акулье. Теперь оно стало как Чарли…

— Нет ничего изменчивее облаков, Пуффи. Смотри, и твоя «асцидия» и «пузо акулы» уже напоминают Великого Кальмара.

— Настоящий Великий Кальмар! — уверяет Пуффи. — Самый-самый настоящий.

— Великий Кальмар живет в океане.

— Он живет везде! Так говорит моя бабушка Гера. Гера знает все! Смотри, какие у него щупальца общипанные. И знаешь, отчего?

— Конечно, не знаю, Пуффи.

— Однажды Великий Кальмар схватил меня своими щупальцами, да я чик-чик и откусил их, вот почему они теперь такие короткие. Видишь, совсем крохотули!

— Вижу, Пуффи. Только, прошу тебя, не брызгайся, а то видишь, что получается с краской. Ведь сегодня я пишу акварелью.

— Так лучше получается: будто в воде, когда смотришь издалека. Теперь нарисуй меня, как я схватил барракуду за хвост, как появились еще барракуды и я их всех перекусил на маленькие кусочки и отдал рыбам…

Как ни отвлекал Пуффи, меня все время беспокоила судьба Геры и ее семейства. Большие белые акулы — очень серьезный противник, пожалуй, самый опасный в океане. И как они ухитрились пройти мимо автоматов-заградителей? Наверное, нашли незащищенный проход.

До сих пор большая белая акула, или «белая смерть», как ее называют в австралийских водах, внушает ужас. На протяжении веков за ней утвердилась трагическая слава людоеда. Недавно я просил Центральную библиотеку в Сиднее прислать мне все, что известно об этой акуле. Через два часа пришел ответ, что существует около двух тысяч монографий о белой акуле, а упоминается она в десяти тысячах работ. Спрашивали, действительно ли меня интересуют все без исключения или только некоторые, особенно полные работы. Я пожалел библиотекаря, Норму Стивенсон, кстати, очаровательную молодую женщину, и сказал, что меня устроят две-три солидные работы.

— .Я так и думала, — улыбнулась Норма Стивенсон.

В диссертации некоего Казимира Полевски приводится страничка из «Истории рыб Британских островов» Джонатана Кауча. Там есть краткая и очень выразительная характеристика «белой смерти»:

«Для моряков нет ничего страшнее большой белой акулы, потому что ни в одном из обитателей моря желание убивать не сочетается с такой великолепной возможностью осуществить это желание».

…Морской бой — скоротечный. Схватка уже закончилась, так почему же никто не оповестит меня о ее результатах? Самые скверные мысли полезли в голову. У Геры не было никакого оружия. Я принес под тент видеофон и вызвал соседнюю ферму, где сейчас несли вахту Стюарды — Алан и его жена Бейда. Подошла Бейда.

— Ив! Алло, сосед! Все в порядке. Мы только что вернулись с Аланом. Гонялись за акулами на катере. Их было пять. Одна ушла. Где-то здесь поблизости шляется. Учти и не суйся в воду в одиночку. Ты слышал, конечно, о тигровых звездах? Так, разделавшись с акулами, твое семейство во главе с Герой, наша шестерка, а также отряд Спенсера сейчас прочесывают рифы до самого обрыва. Нам не хватало только еще тигровок, как ты считаешь?

У Бейды круглое лицо, все в веснушках, и коричневые насмешливые глаза.

Я спросил, не заросли ли их поля синезеленой водорослью.

— Пока только в западном углу на мелководье. Мы с Алланом применяем против них новый коагулятор, образуется что-то вроде зеленого пирога. Затем пускаем в дело прополочную машину, брикетируем и отправляем на берег. Но там принимают с трудом — боятся инфекции. У тебя есть новые средства, идеи?

Пришлось признаться, что нет ни того, ни другого.

Бейда ободряюще улыбнулась:

— Выкрутимся, Ив. Звезды, по-моему, пустяк, пусть даже новый вид. А скорей всего, океан дарит нам сюрприз, они жили всегда где-то в укромном месте. Как мы еще мало знаем интимную жизнь старика океана! Извини за такую пышную фразу, проще ничего не подвернулось в моей усталой голове… Нет, нет, Ив, с тобой я отдыхаю. Все же я тебя отпущу сейчас же, как только ты мне скажешь, кто там у тебя плещется под боком.

— Пуффи.

— Ах, малютка Пуффи! Да он же ранен. Ну-ка, дай мне на него взглянуть. У ты мой милый! Больно? Ну, ничего, ничего. Ты скоро поправишься и тогда приплывешь ко мне в гости, и мы с тобой будем ловить креветок. — Она послала нам воздушный поцелуй.

— Что рассказала тебе Бейда? — спросил Пуффи. Его не удивила и не обрадовала победа над акулами. Иначе и не могло быть. Он только заметил:

— Если бы там находился Пуффи, то акула бы не убежала.

— Безусловно. Все же тебе необходимо вести себя очень осмотрительно…

— начал было я. Пуффи перебил:

— Ты всегда говоришь мудро, как бабушка Гера. В словах Пуффи чувствовался явный подвох, и я не ошибся. Сделав небольшую паузу, он продолжал:

— Если бы Гера вылезла сейчас из воды, она бы спросила: «Пуффи ты очень голоден? Тебе надо поесть, Пуффи». Тогда я бы ответил ей: «Голоден, очень голоден, я могу съесть всех рыб в Лагуне». Тогда она взяла бы меня и отнесла в Лагуну. Ведь так, Ив?

Пришлось объяснить ему, что плавать ему рано. Он не поймает сейчас ни одной рыбы. Разве что старого Чарли.

— Чарли есть нельзя. Он же Чарли! Твой друг. Я догоню корифену.

— Нет, Пуффи, не догонишь.

— Тогда наемся моллюсков. Ими устлано все дно.

Мне с трудом удалось уговорить Пуффи побыть еще немного в ванне. Я сказал, что сам опущусь в Лагуну и принесу ему все, что он пожелает.

— Плыви, Ив. Пока ты будешь там гоняться за рыбами, я стану таким, как ты. Мои плавники станут руками, только я оставлю себе хвост, чтобы всегда плавать быстрее тебя. Гера сказала, что хвост кормит нас. Благодаря хвосту мы движемся быстрее птиц. Ты хотел бы иметь хвост?

— Конечно, Пуффи. Только где его взять?

— Ты прав, Ив. Никто не отдаст тебе свой хвост. Так ты плыви за едой. Принеси мне три корифены, побольше креветок и устриц. Потом я все-таки приделаю тебе хвост от акулы. Хочешь? — Он издал тонкий свист — смеялся, представив себе, как я, и так далеко не красавец, стану выглядеть с хвостом.

В глубине Лагуны царили мир и покой. Казалось, что все ее бесчисленные обитатели занимались самыми безобидными делами: порхали над цветущими клумбами, дремали на солнцепеке или грызли кораллы. Кровавая борьба за жизнь, что шла здесь с бесконечной дали веков, приобрела своеобразные формы, неприметные для непосвященного на отвлекающем фоне пышных декораций.

Для охоты я поплыл подальше от подножия моего островка, где все обитатели относились ко мне с подкупающим доверием. Я был для них пришельцем из другого мира, существом непонятным и в то же время полезным. Меня можно было не опасаться.

Групер Чарли плыл справа возле моего плеча, выполняя обязанности лоцмана. Придется поделиться с ним добычей. Думаю, что, кроме выгоды, его влекло ко мне и чувство привязанности.

Чарли внезапно изменил занимаемую позицию: спрятался в мою тень. Групер ничего не делал зря. Что-то его обеспокоило. Его тревога мгновенно передалась и мне. Одна из уцелевших акул могла появиться поблизости. Встревожила Чарли манта Каролина. Чудовище приближалось, медленно махая крыльями, размах которых достигал четырех метров. Чарли узнал Каролину и занял прежнее положение у моего правого плеча: манта питалась улитками и мелкой рыбешкой.

Манта плыла ко мне. У нас с ней, как и с групером Чарли, приятельские отношения, только держится она без тени заискивания, с большим достоинством. Наше знакомство началось еще месяц назад, когда я только осваивал коралловые леса вокруг моего острова, бегло знакомился с его обитателями. Вначале манта с любопытством разглядывала мою особу, настороженно держась на почтительном расстоянии. С каждым днем дистанция сокращалась, и настала минута, когда я смог почесать ее белесое брюхо рукояткой остроги, чем и положил начало дружескому сближению. В последующие встречи я снимал с ее кожи паразитов, и она, по всей видимости, зачислила меня в штат личного врача, а может быть, как и Чарли, ей нравилось мое общество, избавлявшее ее от одиночества.

На этот раз я только погладил ее ушастую голову и занялся охотой.

Вскоре мне удалось подстрелить небольшого тунца, килограммов около пяти. Затем я опустился в заросли водорослей, где кишели крупные темно-зеленые креветки. Несколько движений сачком — и я почти наполнил свой ягдташ.

Когда я направился к дому, за мною увивался пестрый хвост рифовых рыбок, жадно глотавших сгустки крови раненого тунца. По дороге к дому, на отмели, я прибавил к улову десяток устриц; правда, я не точно выполнил наказ: вместо мелких корифеи загарпунил только одного крупного тунца, зато от креветок и устриц вздулась сетка.

Я плыл к причалу, придерживаясь темневшей подо мной расщелины; она, как тропинка в подмосковном лесу, вела к дому, обрываясь у скал, заросших красными кораллами. Как-то я попытался заглянуть в эту расщелину и ужаснулся ее глубине. Наверное, там в дневное время пряталось чудовище, светящиеся глаза которого достигали шестидесяти сантиметров в диаметре. Мне посчастливилось увидеть эти жуткие фары всего один раз, за полчаса до того, как тайфун с нежным именем «Мари» чуть было не снес лабораторию с рифа. Костя считает, что глаза принадлежали глубоководному кальмару-гиганту. Гера сказала, что в ту ночь она с семьей, как всегда в бурю, вынуждена была уйти подальше от рифов. Когда я стал настаивать, чтобы она ответила, кому из жителей Лагуны принадлежат такие глаза, она ответила, что, возможно, я увидел двух больших медуз. До сих пор дельфины не могут избавиться от суеверного страха перед кальмарами и считают, что всякие разговоры о них приносят несчастье…

По всей вероятности, расщелина соединялась с лабиринтом, пронизывающим весь Большой Барьерный риф. Что таится в нем? Какие формы жизни существуют там, в абсолютной темноте? Я стал думать, как организовать исследование лабиринта. Лучше всего для этой цели подходили роботы-скалолазы и гляциологи…

Я не заметил, как исчез групер Чарли, и, когда хватился своего спутника, подо мной уже расстилалась большая колония морских лилий. До причала оставалось пятьдесят метров. Я внимательно осмотрелся. Все спокойно. И тут я увидел тусклый силуэт акулы. Я поплыл быстрее. Она стала обходить меня слева. Пришлось сбавить скорость… Сейчас решало дело другое и главное

— осмотрительность и экономия сил.

Предстояла борьба. Надо не показать, что я боюсь ее. Я не так уж плохо вооружен, у меня гарпун и нож. Необходимо все время не спускать с нее глаз. Я остановился. Акула прошла в двадцати метрах, перед ее носом летела кавалькада лоцманов.

Акула стала ходить вокруг меня кругами, показывая свое ослепительно белое брюхо. Спина у нее почти черная, бока серые, длина не менее восьми метров.

«Еще не самый крупный экземпляр, — старался я себя ободрить, — бывают и побольше».

Акула все кружила, кружила, я поворачивался, следя за ней, и медленно двигался к рифу, пока акула не загородила мне дорогу. Наверное, несколько минут мы толклись на одном месте, любуясь друг другом. Не знаю, как ей, а мне это не доставляло особого удовольствия.

Я пробовал обойти остров, акула немедленно становилась на моем пути.

Два пестрых акульих лоцмана подошли ко мне и стали тыкаться носами в сетку. Они явно показывали своей госпоже, где можно легко поживиться. Лоцманы оказали мне огромную услугу. Хотя мне и казалось, что я полностью сохранил присутствие духа и «ни капельки не испугался», вид «белой смерти» так подействовал на меня, что я забыл про сетку с добычей, которая к тому же изрядно мешала мне двигаться и служила приманкой для акулы.

Я выпустил сетку из рук, за ней бросились и те два лоцмана, что подошли ко мне первыми, и все остальные. Я быстро поплыл в сторону. Акула пошла к сетке, точно рассчитав угол атаки.

Рука моя лежала на ступеньке трапа. Взглянув назад и не увидев акулы, я выскочил наверх и растянулся на бетоне. Сняв маску, не мог надышаться теплым, душистым воздухом. Меня потянуло ко сну. Спать я не мог, не имел права, пока «белая смерть» стояла у порога. Вот-вот могли вернуться дельфины, беззаботные, радостные, обсуждая удачную охоту; они подойдут к рифу, не ожидая встретить здесь врага, так как знают, какими я располагаю средствами защиты и нападения.

Пуффи вертелся в своей ванне, засыпая меня вопросами и выражая возмущение. Из гидрофона неслось:

— Почему ты меня оставил? Где мои рыбы, креветки, устрицы? Ты не поймал ничего! Почему ты молчишь? Подойди ко мне, я укушу тебя за плавник.

Схватив в тамбуре ампуломет, я на ходу рассказал о встрече с акулой.

Пуффи кричал мне вслед:

— Ты отдал белобрюхой акуле мой обед! Почему не проткнул ее гарпуном? Ив, Ив!.. Вот сейчас…

Я не расслышал угрозы в его последних словах и, приняв все возможные меры предосторожности, спустился к подножию трапа: в случае стремительного нападения я мог спрятаться за бетонные станины и оттуда вести огонь.

Акула исчезла. Там, где я бросил сетку, копошилось множество рифовых рыбок; видно, что-то осталось от тунца. Я плыл почти у самого дна, чтобы обезопасить себя от нападения снизу.

Акула мне попалась на глаза минут через десять. Она медленно плыла над трещиной, лоцманы словно прилипли к ее тупому рылу. Плыла очень-очень медленно, словно подкрадывалась к добыче. Любопытство удержало меня от выстрела. «Кого она выслеживает?» — подумал я, теперь уже стараясь не спугнуть ее, и даже немного поотстал. Я плыл, держа ее на мушке. Автоприцел показывал дистанцию в девятнадцать метров.

Движения ее стали совсем медленными, тяжелыми. Акула стала опускаться; мне показалось, что она сопротивляется силе, увлекающей ее в трещину, хотя здесь не наблюдалось сильных течений в глубь рифа. Я поймал себя на том, что и меня тянет какая-то сила в глубину. Кто-то легонько толкнул меня в спину.

— Пуффи! — радостно воскликнул я. — Как ты посмел оставить ванну? И почему ты здесь?

Я обхватил его трепещущее тельце, и мы оба, объятые ужасом, смотрели, как из расщелины протянулись две «руки» чудовища, схватили акулу и очень осторожно стали опускать в расщелину. Акула не сопротивлялась. Так она и скрылась вместе со своими лоцманами в чернильно-черной щели.

Пуффи первым пришел в себя, выскользнул из-под моей руки и стал подниматься на поверхность. Превозмогая сонную скованность, за ним последовал и я. Пуффи ждал меня у трапа. Он что-то говорил мне с невероятной скоростью, что служило признаком необычайного волнения. С ним можно объясняться без помощи гидрофона только в том случае, когда он спокоен, сейчас же он говорил со скоростью пяти слов в секунду, часто переходя на ультразвуковой диапазон. Я повесил ружье на крюк у трапа, дав себе зарок никогда больше не опускаться в Лагуну без надежного оружия, затем взял вздрагивающего от боли Пуффи на руки. Я перенес это обмякшее тельце в бассейн под тентом, где он мгновенно ожил; из гидрофона полился нескончаемый поток вопросов вперемежку с самой беззастенчивой похвальбой и критикой моего поведения.

— Если бы не я, — горячился Пуффи, — то она съела бы тебя вместе с ружьем, гарпуном, ластами и ножом! Акула испугалась меня. Видел, как она удирала? Как только лоцманы сказали ей: «Пуффи близко», она испугалась. У тебя было ружье, убивающее рыб, но не акул. Почему ты плыл за ней, а не стрелял? '

— Хотел узнать, почему она так медленно плывет. Я тогда не знал, что это ты так напугал ее. Оказывается, она удирала, завидев тебя, и попала в руки кальмара. Ты никогда не слыхал, что у нас поселился кальмар? Может, это сын самого Великого Кальмара?

Как только разговор коснулся кальмаров, Пуффи сразу притих, по его коже прошла мелкая дрожь. Мне большого труда стоило его успокоить.

— Как я хочу есть! — сказал он наконец и осуждающе посмотрел мне в глаза.

Пришлось опять спуститься в Лагуну. Я далеко обходил теперь черную трещину. Близился вечер, в глубине стояли сумерки, на причудливый рельеф дна легли густые темные тени. Мне все казалось, что и там притаился длиннорукий, хотя я знал, что акулы ему хватит надолго. Охота у меня не ладилась; корифены куда-то ушли, рыб-ангелов и горбоносых кораллоедов, похожих на бизонов, Пуффи не ел. По счастью, меня окружил косяк индийской сельди, и я быстро наполнил сетку.

Еще под водой послышался характерный шум, который напоминал «походку» дельфинов. Они летели на крыльях радости после битвы с акулами, увенчанные победой. Перед причалом вся семья, включая солидную старушку Геру, прошлась на хвостах.

После ужина меня вызвали к видеофону Костя с Антоном. Костя сказал:

— Я два раза вызывал тебя, да каждый раз твой видик отвечал, что ты занят. Все ползаешь по своему полю? У тебя что, опять отказали комбайны?

Я поведал им о событиях сегодняшнего дня. Оба необыкновенно оживились, когда я описал, как «руки» кальмара схватили большую белую акулу.

Антон спросил, не скрывая сомнения:

— Говоришь, что она метров восьми?

— Если не больше.

— Не показалось? Мы представляем, какое эмоциональное воздействие она могла произвести на тебя.

— Пусть даже шесть метров, — сказал Костя, — два метра можно сбросить на эмоции, тогда в ней что-то около трех тысяч килограммов! И говоришь, взял ее, как креветку с тарелки?

Я не приводил таких сравнений, Костя, как всегда, импровизировал, но все же я согласился, что сравнение вполне подходит, Антон сказал с тревогой в голосе:

— Ты, Ив, весишь гораздо меньше акулы, учти. Тебе нельзя одному опускаться в Лагуну, да и твоим дельфинам оставаться там небезопасно.

Я сказал, что Гера давно знала об этом кальмаре и не говорила мне о нем из чисто суеверных соображений.

— Кальмары — табу для дельфинов. «Кальмар, что поселился в рифе, добрый, — сказала она, — он там живет давно, выходит в Лагуну только ночью, и мы пригоняем ему тунцов и макрель».

— Час от часу не легче! — сказал Костя. — Эти их языческие верования могут дорого нам обойтись. Все-таки я бы попробовал прогнать его от своего порога.

— Каким способом? — спросили мы разом с Антоном.

— «Каким, каким»… надо подумать… Посоветоваться с Тосио-сенсеем. Наш философ мгновенно найдет способ переселить длиннорукого в пещеру по соседству или спровадить в Коралловое море. Что-то сегодня он не появляется.

Тосио-сенсей также нес вахту в трехстах милях к югу. Он специализировался на разведении устриц.

Его славное лицо возникло в правом углу экрана, над головами Антона и Кости.

— Вот и я, ребята. Извините за опоздание. И у меня появились синезеленые водоросли, пока немного. Их приносит придонное течение, создаваемое насосной станцией. Пришлось остановить подачу глубоководной воды на всей акватории. Пьер согласился со мной, теперь остановлена половина насосных станций. Пьер сказал, что пусть это повлияет на урожай, зато, возможно, прекратится размножение синезеленой. К тому же он уверен, что радиоактивные элементы поступают к нам вместе с глубинными водами. Анализы подтвердили.

Тосио живо заинтересовался длинноруким и сказал, что избавиться от его общества можно — уничтожить его или надо создать ему условия, при которых он должен будет переселиться в другое место.

— Что ты предлагаешь в качестве условий? — спросил Костя.

— Кальмар — высокоразвитое существо, у него есть и симпатии и антипатии.

— О Тосио-сенсей! — воскликнул Костя. — Истинное решение мудреца! И, как всякое мудрое решение, оно проще пареной репы.

Антон спросил:

— Пареной репы? Откуда это сравнение? И почему пареная репа проста? И для чего ее парить?

— Загадка предков. Вычитал в словаре четверть часа назад. Мне понравилось. Какое-то древнее блюдо.

— Мне тоже нравится, — сказал Тосио. — Надо найти вещества, которые неприятны кальмарам. Поручите мне, ребята, и я сделаю запрос в Институт головоногих моллюсков.

— Единогласно! — сказал Костя и добавил мечтательно: — Скоро, друзья, мы закончим вахту и поплывем на «Корифене». Яхточка ждет нас. Сегодня я говорил с Наткой Стоун. Вы знаете, что ее избрали капитаном «Катрин»; у девчонок какой-то экспериментальный рейс, затем кончается вахта у Дэва Тейлора, он оставляет своих китовых акул и — тоже в рейс. Хотя Пьер постарается нагрузить нас, да ведь дело придает смысл плаванию!

Расстались мы поздно. Пуффи недовольно кряхтел и посвистывал на своем пористом тюфяке. Впервые в жизни он попал в такую обстановку, разлучился с матерью. Я включил гидрофон. Нинон успокаивала сына:

— Завтра ты снова будешь в Лагуне. Сейчас лежи смирно, а не то у тебя не заживет рана. Закрой глазки, и не заметишь, как пройдет ночь и появится Золотая Медуза, принесет тепло и радость всем в Лагуне. Я расскажу тебе, как мы победили белобрюхих акул, как нашли необыкновенную морскую звезду. Она опасней косатки-убийцы. Она очень большая, ее покрывают ядовитые шипы, во много раз длиннее, чем шипы ежей на рифах, ее нельзя убить: из каждого куска ее тела вырастает новая звезда, такая же большая и страшная… Ты слушаешь меня, Пуффи?..

Вечерний бриз нежно ласкал натруженное за день тело. Поверхность Лагуны местами тускло мерцала, в ее черной глубине вспыхивали и гасли купола гигантских медуз. Крохотные кальмары выскакивали из воды, поднимая огненно-зеленые брызги. Один кальмар шлепнулся у моих ног, я поднял его и бросил в воду. Там с еще большей силой, чем днем, шла борьба за жизнь, за ее продолжение. Океан, породивший все живое, добродушно урчал на дальних рифах, он-то знал, зачем все это… Мои мысли прервал плеск в бассейне: Пуффи требовал, чтобы я его перенес в Лагуну. Ему было страшно одному без матери. Тот длиннорукий мог схватить его и утащить в свою щель.

Пришлось накачать резиновую лодку, опустить с причала, наполнить водой и перенести туда Пуффи.

— Вот бы сейчас появилась еще одна белобрюхая, — донесся из гидрофона голос Пуффи.

— Ну, и что бы ты сделал?

— Перекусил на шесть частей…