Большая книга ужасов 2013 (сборник)

Глава 1 Дом, в котором…

Она уверенно протопала по улице и сразу повернула к Дому. Миновала тополя, прошуршала теннисными туфлями в переросшей и уже начавшей подсыхать траве, остановилась около прудика.

Им сверху хорошо было видно, что прудик имеет форму креста. Равновеликий крест с пухлыми откормленными перекладинами. Метра два в обе стороны, не больше. Как раз, чтобы упасть, раскинув руки. Затянутая ряской вода колышется вровень с потрескавшимся асфальтом, с одного края бордюр зарос травой. Какие-то ненормальные забросали прудик пивными банками. От страха. Здесь все боятся. Особенно по вечерам.

Солнце садилось. Косые лучи били сквозь листву тополей, окрашивали Дом розоватым цветом. Там, где еще сохранилась штукатурка. Там, где штукатурки не было, виднелся кирпич. Его можно было и не окрашивать. Он уже был красный.

Девчонка приклеилась к прудику. Стояла. Смотрела. Шевельнулась только для того, чтобы пнуть камешек. Ряска без звука приняла подношение. Качнулся зеленый ковер, короткая волна омыла низкий берег.

И это запомнится. Здесь ничего не забывается.

Девчонка оторвалась от изучения прудика – он длиной-то был чуть больше ее роста – и повернулась к Дому.

Сама она была темная, с выбеленной челкой, косо падающей на глаза, длинная клетчатая рубаха с коротким рукавом и старые потертые джинсы с россыпью значков на левом колене. Кеды с местами отошедшей окантовкой.

Порванные кеды первым рассмотрел Ворон. Он самый глазастый. Ну и шустрый, как все представители врановых.

А Белобрысая уже стояла около правых перил, смотрела в разбитое окно. Чего там смотреть? Окно – оно и есть окно. Такое же с левой стороны. И перила там не менее раздолбанные, чем справа.

Дом симметричный. Три этажа, правое и левое крыло. Две лестницы нависают над землей двумя полукружьями, как сурово насупленные брови. Ступеньки начинаются от подвального окна, вросшего в землю аккурат по центру Дома. Лестницы ведут одна направо, другая налево и на уровне первого этажа, пройдя вдоль высоких, сильно вытянутых вверх окон, заворачивают за угол. Там двери, запертые на ключ, заколоченные. Выбитые стеклянные вставки окон гостеприимно приглашают внутрь.

Обычно поднимались через подвал. Лаз в него между лестницами, где полукруглое окно, на нем еще сохранилась узорчато выложенная окантовка. Раньше там стояла решетка, и протискивался сквозь нее один лишь тощий Скелет. Решетка исчезла однажды утром, словно кто специально приглашал в Дом. Теперь даже Чудовище пролезала.

А Белобрысая оказалась не дура, отошла от лестницы и присела на корточки около полукруглого окна, ведущего в подвал. Нормально башка варит. Сообразила, что из подвала должен быть ход на верхние этажи.

В Доме все не как у нормальных людей. Облезлая штукатурка, высаженные стекла, расписанные стены. И даже в таком виде он смотрится грозно. К нему и в солнечный день подходить неприятно, не то что в сумерки.

Когда вечерний свет четче обрисовывает выступающую трехгранную центральную часть Дома, его тяжелые старомодные рамы, когда в сохранившихся стеклах третьего этажа начинает играть обманный отсвет вечерней зари, кажется, что там кто-то стоит. Прижался лицом к окну. Оставил в пыли на стекле отпечаток пятерни.

Быстрее бежать! Прочь, прочь! Без оглядки! До ближайшей границы – с Литвой, кажется. В бывшем городе Тильзит, а ныне Советск. В этих краях много что носит приставку «бывшее». Только не этот Дом. Он был и есть всегда.

Янус поднялся бесшумно. Чудовище замахала на него кулаком, но на нее замахали в ответ, и она перестала изображать мельницу. Янус скользнул к лестнице. Только у него получалось тихо ходить по битому кирпичу, стеклу и известке. Он был как будто весь собран на шарнирах. Так и виделось, что его руки или ноги вот-вот примутся действовать отдельно друг от друга, а главное – отдельно от тела. Вроде бы он стоит спиной, но в любую секунду может повернуть голову на сто восемьдесят градусов и посмотреть совиными, чуть навыкате глазами.

Янус нашел кирпич, послал им прощальную улыбку и провалился в скособоченный дверной проем.

Белобрысая стояла около окна, с подозрением глядя на соседский дом. Он тоже выглядел неважно. Такой же заброшенный и облупившийся, тоже трехэтажный, но без крыльев лестницы и выступающей центральной части. Обыкновенный, и это сразу бросалось в глаза. Даже если какой-нибудь чудак сделал бы перед ним крестообразный пруд, эти заброшенные развалины все равно остались бы никакими. Дом так просто повторить было нельзя.

Белобрысая уже почти нырнула головой в подвал, когда по всему Дому пронеслось гулкое эхо. На это Янус был специалист. А то последнее время к Дому стало много всякой шушары таскаться, все стены испоганили невнятными надписями. И кто только таких грамотных в школе писать учит?

Шибко грамотные они и шибко пугливые. Их шуганешь разочек – все, больше не появляются. Ползут по городу новые слухи о проклятом Доме, какие там упыри обитают да сколько крови у зазевавшихся девушек они выпили. Тогда-то и появляются на Доме новые знаки, а в сумерках звучит странная музыка. Но это ненадолго. До вечерней зари, потом все психи предпочитают перебираться в более спокойные места.

Обычно нормальные люди после такой встречи – шум, падение камней, дрожание стен – бегут без оглядки, роняя баллончики с краской и маркеры. Ради развлечения им еще разрешается искупаться в прудике. Он неглубокий. Ряска из волос потом вычищается плохо. Особенно настойчивым Янчик врубал «Песню реки Стикс», как он сам ее называл. Вздохи, ахи, охи, бульканье, долгие эхо, вскрики, прихохатывания. Всё, визиты не повторяются. Никому не хочется встретиться с Хароном и разок прокатиться на его лодке по реке Забвения. Дорого он за это берет. Жизнь – одна штука, воспоминаний – мешок. Из таких путешествий не возвращаются. Зато на ближайшую неделю – Дом в их распоряжении. Ни любопытствующих, ни зевак. А готам и местных кладбищ хватает, так что они сюда не лезут.

Дом гудел от вздохов, подрагивал потревоженными стенами, но девчонка как сидела на корточках около подвала, так и осталась около него. Кажется, ногу одну вниз спустила – ее было уже плохо видно. Чтобы все рассмотреть, пришлось бы вылезти на крышу или ползти по торчащей балке, а это шумно. Даже Янус на такую эквилибристику не пошел бы.

К эху добавились тяжелые шаги, стены Дома задрожали.

Ну же, беги!

Белобрысой не было. Скелет глянул на Ворона, глаза того нехорошо блеснули. Качнул головой, показывая: никто не проскочил через темнеющий парк, никто не торопился оказаться на улице среди людей и машин, среди привычных звуков и голосов. Девчонка осталась около подвала (если уже туда не зашла), тем самым подписав себе смертный приговор. Сейчас Янус ее запугает до икоты и чертиков в глазах.

Чудовище негромко ахнула, предусмотрительно заткнув рот ладошкой. И правильно сделала, а то бы ее кто-нибудь другой заткнул. Потому как нечего сочувствовать непрошеным гостям. Если на заборе не висит табличка: «Осторожно, злая собака!», это еще не значит, что ее нет. Их там, скорее всего, три штуки, на всех табличек не хватило.

С шипением посыпались крошки кирпича – Янус пошел на крайние меры. Сейчас будет образцово-показательный спектакль под названием «Последний день Помпеи». Одним словом – не стой под стрелой, а то «снег, башка, совсем больной будешь».

Все замерли около дверного прохода. Только знающий человек пройдет по лестнице так, чтобы не споткнуться, чтобы под ногой не хрустнул камень, чтобы ничего не спихнуть вниз.

Выход из подвала наверх по развороченной лестнице, усыпанной кирпичами. В середине лестницы ступени почти сточены, надо красться по стеночке или прыгать. Янус крадется, неуклюжий Скелет прыгает. Галантный Ворон тащит пыхтящую Чудовище. Ворон Чудовищу покровительствует, а так бы ее давно выгнали. Хотя куда ее погонишь – разболтает. Легче уронить с третьего этажа. Они уже потеряли Синеглазку, и теперь каждый раз, видя около Дома новое лицо, невольно думается, что это ее работа, она навела: все рассказала, все объяснила и теперь вновь пришедший ничего не боится.

Первый этаж – две просторные комнаты, куда выводят двери с лестниц. Скрипучая лестница наверх, где в темноте прячутся закутки комнат. На третий сможет подняться только тот, кто знает. Потому что дверь туда заколочена, да еще навесной замок присобачен. Лишь посвященный человек без опаски потянет на себя ручку, заставляя бутафорские гвоздики выйти из пазов, а дужку распасться на две части. Где-то там, около двери, сейчас стоял Янус и пугал.

Он все делал правильно, но Белобрысую ничего не брало.

С шелестом обрушился камень, и сразу за этим наступила тишина. Было непонятно, кто кого больше пугает – они ее или она их. За шорохами все чудились шаги – она идет, преодолела все ловушки и вот-вот окажется на третьем этаже.

Ворон выпустил руку Чудовища и потянул с плеч куртку. Черную. На обороте еще и с серебряной ниткой, чтобы вампиры не докучали. Когда он набрасывал ее изнанкой на голову, становился очень похож на привидение, модненькое такое, с переливами.

Скелет кивнул, нехорошо улыбаясь. Сейчас все эти шорохи и шумы сменятся визгами. Они ее выкурят. Убежит как миленькая! Не в первый раз.

Ворон нырнул в дверной проем.

Завывание тяжело отразилось от влажных утомленных стен, отзвуки топота заметались по Дому. Вот-вот к этой какофонии звуков присоединится Янус, и дело будет сделано. Чудовище тихо хихикнула. Она любила эти шоу. Скелет для приличия осклабился.

Грохот еще сотрясал старые стены Дома, внизу что-то падало, ухало, скрипели ступени. Двор медленно погружался во мрак. Прудик наливался чернотой, на фоне светлого асфальта четче выделялась его необычная форма.

Звякнул навесной замок. Кто-то возвращался. Судя по шуму, не Янус. Тот являлся из ниоткуда, просто оказываясь рядом. Значит, Ворон летит с охоты.

– Через задний двор пробежала, – нарушил тишину Скелет. Ему не нравилась пустота перед Домом, не нравилось, что никто не мчится с криками и проклятьями прочь.

– Или шею свернула, – кровожадно предположила Чудовище. Она была мастером на добрые предсказания.

В дверном проеме завозилась темная фигура.

– Вы кто?

Темнота выплюнула белую челку, остальное приберегла для себя. Ну, и еще глаза. Они у девчонки были огромные, пронзительные, цвета спелой вишни.

– Ты какого сюда приперлась? – грубо ответил Скелет. Чудовище тщетно пыталась спрятаться за его тощую спину.

– А вы здесь что делаете?

Они молчали. Стояли спиной к небольшому окну, не давая тусклому вечернему солнцу осветить себя, и молчали. Белобрысая сделала шаг. Все это выглядело так, словно она пытается их столкнуть, выбросить из Дома. А внизу асфальт и крошечный прудик. Им вдвоем не поместиться.

– Убирайся! – выкрикнула из своего укрытия Чудовище. – Катись отсюда.

Белобрысая смотрела на них, кривя губы в презрительной усмешке. За ее спиной появился Янус. Она не услышала. Вспыхнувшие радостью глаза Чудовища выдали его. Белобрысая резко присела, уходя в сторону. Рука Януса мазнула пустоту. Ценную секунду она потеряла, вставая, Янус почти коснулся ее. Сейчас он задушит нахалку своими цепкими тонкими пальцами. Ввалившийся Ворон подсек отвлекшегося Януса, и тот упал.

– Это моя добыча! – пророкотал Ворон, распахивая куртку над головой. Синтетическая ткань наэлектризованно захрустела.

– Больные, что ли? – коротко бросила Белобрысая.

– Если среди нас и есть больной, то только один. – Янус сидел на полу и раздраженно встряхивал отбитой при падении рукой. – Черный! Ты придурок!

Ворон довольно тянул губы. Редко кому удавалось сбить с ног Януса.

Но Янус и не думал долго обижаться. Его холодный взгляд остановился на Белобрысой.

– У тебя два пути – через окно или по лестнице. Оба болезненны, но один из них более травмоопасный.

– Дом не ваш! – с вызовом крикнула Белобрысая.

– И не твой! – припечатал Янус. – Убирайся.

– Мой! – Белобрысая выпрямилась и даже как будто выпятила нижнюю челюсть, что в девчачьем исполнении выглядело скорее комично, чем устрашающе. Уж лучше бы она заплакала, ее бы жалко стало. А так – один смех.

– С чего вдруг? – подскочил Ворон. Он снова натянул куртку и стал похож на обгорелого до черных угольков колобка – маленький, кругленький, юркий.

– С того! Мой, и все.

– С тем же успехом, как и мой. – Янус стоял рядом со Скелетом и Чудовищем. Как он поднялся, никто не заметил.

– Тебе документы показать?

Девчонка словно притащила с собой парочку тонн льда Антарктики – столько в ее словах и взгляде было холода и презрения.

– Писа́ть и я умею. – Янус не уступал ей.

Внизу с шорохом обвалились камешки. Чудовище приникла к более надежному и объемному Ворону.

Шаги становились явственней. Кто-то поднимался тяжелой старческой походкой. Шипел песок, катились вниз обломки кирпича.

Янус улыбнулся. Его худое лицо раздалось от этой улыбки, стало добрым и приветливым. С такой улыбкой Фредди Крюгер подходил к своей жертве.

– Если Дом твой, то это к тебе.

Его силуэт на мгновение мелькнул в оконном проеме. Скрипнуло под легкой ногой старое железо, шваркнул ботинок о край крыши. Он был уже на втором этаже. Ловкий, черт.

Тяжелые шаги приближались.

Белобрысая недоверчиво посмотрела на замерших Скелета, Ворона и нервно вздрагивающую Чудовище.

– Там еще кто-то? – коротко спросила она.

– Это уже свои, – добродушно отозвался Скелет.

Он тоже начал отступать к окну, даже выглянул наружу – фокус Януса повторять было сродни самоубийству, никто бы не решился.

– Ой, мамочки, ой, мамочки, – запричитала Чудовище.

– Заткнись, – отстранил ее Ворон, зачем-то снова стягивая с себя куртку.

– Из ваших, что ли? – Белобрысая была невозмутима, но ей уже никто не ответил. Все с ужасом смотрели на дверной проем, откуда, пульсируя, наступала темнота.

Топ, топ, топ.

Тишина резанула по ушам, холод от пола передался через ботинки в ноги, стрельнул по напряженным телам. Чудовище зажмурилась.

За порогом крутанулись на пятках. Шуршащий звук, легкое восклицание.

– Видел? – подался вперед Скелет.

– С вами увидишь! – Появившийся в дверях Янус демонстрировал недовольство. – Вы так орете, что любое привидение напугаете.

– Но оно было? – с тайной надеждой спросил Ворон.

– Было, было. – Янус утомленно сунул руки в карманы и нахохлился, будто у него кончились батарейки, сил больше ни на что нет. – Барздук. Темная тень. На стене никаких отражений. Стояла около двери.

– А потом? – пискнула Чудовище.

– Суп с котом. В стену всосалось. Нет ничего.

– Вы о чем? – напомнила о себе Белобрысая.

Янус расплылся в кровожадной улыбке.

– Ворон! – коротко приказал он. – Давай, живенько, электровеником, собирайся!

– А чего опять я? – затянул свою любимую песню Ворон. – Чудовище разбросала, а я собирай.

– И Чудовище забирай.

Янус не спускал глаз с Белобрысой. Она стояла невозмутимо, как памятник самой себе. Лицо напряженное. Готова выскочить из кожи и продемонстрировать свою сущность.

Ворча про несправедливость, всяких мерзких товарищей, которые в тяжелую годину способны бросить друга, и про наступающее глобальное потепление, Ворон схватил за кончик покрывало. Зазвенели разбегающиеся чашки, плеснулось недопитое кофе, бутылка шипучки покатилась, задевая ложечки и сахарницу.

– И магнитофон не забудь, – Янус пошел к выходу.

Бросив покрывало, Ворон дернул магнитофон. Размотавшийся провод зацепился за трещинку в полу. Магнитофон вырвался из пальцев Ворона, грохнулся на пол, потревожив и без того обиженные на жизнь чашки.

– Если он не будет работать, я тебя задушу, – предупредил из темноты Янус.

– Так он же не от сети работает! – с готовностью доложил Ворон.

Всхлипывающая Чудовище стала паковать добро, демонстративно долго разглядывая на умирающий свет заляпанные салфетки. Скелет с любопытством смотрел на Белобрысую. Та все еще пыталась сохранить лицо, но пару раз оно у нее все же дернулось.

И это было только начало.

Ворон причитал, доказывая связь между шнуром и работой магнитофона. Чудовище закончила складывать салфетки и взялась за пересчет чашек. Янус появился в дверном проеме. Скелет нагнулся, сгреб покрывало вместе с чашками, салфетками, посыпавшимся сахаром и звякнувшим термосом и, перешагнув злополучный магнитофон, отправился на выход. Притихший Ворон подхватил магнитофон и помчался следом. Шнур за ним волочился, задевая за все неровности пола, подпрыгивая на камешках. Чудовище пробежала последний раз по комнате, два раза обогнула Белобрысую и скрылась на лестнице. Из темного провала грохнула музыка, стократ отраженная облупившимися стенами.

– Ну, вот видишь, работает, – проблеял Ворон во внезапно наступившей тишине.

Посыпались камешки, и все стихло.

Белобрысая осторожно прошла по комнате. Похожая на бункер, невысокая, потолок скошен с двух сторон. Скаты теряются в темноте, и кажется, что там есть продолжение, что стены раздвигаются, утопая в бесконечности. Два узких прямоугольника окна с остатками стекол. Ветер треплет обрывки бумаги на подоконнике.

Рядом вздохнули, но когда Белобрысая повернулась, никого не увидела. С треском вздрогнула старая газета на окне. Под ногой хрустнул камень.

– Эй! – позвала Белобрысая.

Звуки прыгали по трещинкам стен, по грязному полу. В нос ударил запах пролитого кофе. Бесконечное «эй» не хочет замирать, а носится и носится по кругу, как бешеный хомяк в барабане.

– Вы ушли?

Белобрысая неуверенно выглянула в дверной проем. Навстречу выступила темнота. Абсолютная, в какой никогда ничего невозможно увидеть. Зато в ней хорошо все слышно. Шаги. Кто-то уверенно поднимался по ступенькам. Шаг, еще, следующий. Он шел и шел. Неминуемый, как гром после молнии. Преодолел уже, наверное, ступеней двадцать. Перевалил третий десяток, и, видимо, настроился так шагать еще ступеней сто. Забраться на Эйфелеву башню, а потом и на самый высокий небоскреб Лондона. А там и до неба рукой подать.

– Кто тут? – Впервые голос Белобрысой выдал волнение. Она завертела башкой, отошла к окну. Но шаги заставили ее вернуться к дверному проему.

Топ, топ, топ… И как обрыв сердца – тишина. Уши заложило от ожидания.

И снова этот вздох. Прямо в ухо. Белобрысая успела повернуться. Ей показалось, что сумерки заползли в комнату, сгустились в углу, подбираются – сотня ножек, обутых в красные ботиночки, стучат по полу, передвигая массивное тело, чтобы прижать жертву в угол и задушить.

– А-а-а-а!

Белобрысая дернулась бежать. Путь был только на лестницу, а там стоит некто, что не отбрасывает тени, что умеет всасываться в стены. Что любит убивать. Как сказал парень? Барздук? Из узких окон на нее смотрел равнодушный сумрак. Он ждал, что выберет жертва, какую смерть.

Окно, дверь… Окно, дверь…

Белобрысая решилась. Он рванула к двери, зажмурившись, проскочила голый дверной проем, несколько ступенек, ведущие вниз, всем телом ударилась о дверь, выпала на второй этаж. И бегом, бегом, не оглядываясь. Сдирая ладони в кровь, обламывая ногти, набивая синяки на коленях, оставляя кровавые следы на стенах. Там, где не смогла вписаться в поворот, где ударилась, оцарапалась, стукнулась, содрала кожу в кровь.

Янус стоял около соседнего дома и изучал его неинтересные ободранные стены.

– Здесь тоже живет привидение? – шепотом спросил Ворон, устав ждать, когда вожак отомрет и уже что-то скажет.

– Везде живут привидения, – философски изрек Янус.

– Потому что в каждом доме кого-то убили? – От восторга Ворон стал захлебываться собственной слюной.

– Нет. – Янус наградил его свирепым взглядом. – Потому что в каждом доме в стену вмурован труп. Это был такой суровый прусский обычай. Ни один дом при строительстве не обходился без трупа.

– У нас в доме привидений нет, – доверительно сообщил Скелет.

– Ты крепко спишь. – Янус был невозмутим. – Или сам уже давно стал привидением, затерялся среди своих.

Многоголосое эхо выбросило из Дома испуганный крик, посыпался кирпич.

– Привидения есть везде, – довольно повторил Янус и пошел обратно к прудику. – Что это за дом, где нет привидений?

– А как же Москва?

– Москва – это другое дело. Там сами люди привидения.

– А Челябинск? – пискнула Чудовище и посмотрела на Януса своими огромными светлыми глазами.

– Так ведь Челябинска нет, его придумали.

– Разве бывают города-привидения? – прошептал Ворон.

– Бывают.

В окне первого этажа Дома появилась Белобрысая. Секунду помедлила и прыгнула вниз. Чудовище ахнуло.

– Вообще-то там не очень высоко, – заметил все это время молчащий Скелет.

– А ты, болван, весь кофе пролил, – вздохнул Янус. – Что мы теперь пить будем? Воду из прудика?

– Остается пить кровь болванов, – хмыкнул Скелет.

Белобрысая отбежала от Дома и остановилась.

Дом как Дом, ничего особенного. Черные провалы пустых рам, облезлая штукатурка на стенах. Все как всегда.

– Ну вот, можно возвращаться. – Янус медленно двинулся обратно к Дому.

– Там кто-то есть! – заорала Белобрысая.

Былого спокойствия нет. Глаза огромные, на бледных щеках румянец, челку смахивает, чтобы не мешала смотреть.

Янус не удостоил ее ответом, спокойно прошел к полукруглому подвальному окну, присел на корточки.

– Здесь всегда кто-то есть. В этом Доме наверняка бродит злобный барздук, плошки свои пересчитывает, – изрек он уже из темноты подвала.

– Но этот Дом наш! – зло крикнула Белобрысая.

Скелет демонстративно громко хохотнул и тоже скрылся в полукруглом окне. Ворон, по-деловому сопя, протопал мимо.

– Как это ваш? – Чудовище сделала невинное лицо. Большие глаза, тонкие скулы, нос, изящные губы – она была похожа на эльфа и в своей красоте словно светилась изнутри.

– Он принадлежал моему деду! Мы приехали оформлять документы.

Сказанное не удивило Чудовище, она только еще нежнее улыбнулась.

– А как же привидение? Его вы тоже заберете?

– Нет здесь никакого привидения!

– От кого же ты тогда сбежала?

– Чудь, ты где? – крикнули с третьего этажа.

Но Чудовище не отвлекалась. Какие могут быть возвращения, когда перед ней стояло ТАКОЕ чудо!

– Я просто ушла. – Белобрысая старалась сохранить порядком потрепанное достоинство. Губы прыгали, от этого слова звучали неубедительно.

– Оно там есть, – Чудовище говорила спокойно. Она обошла прудик, встав так, чтобы оказаться с незнакомкой на разных концах одной перекладины креста. – Привидение. И в соседнем доме тоже. И вообще в каждом доме этого города. Он полон тайн… и призраков прошлого.

– Ерунда! – Белобрысой очень хотелось выглядеть независимо, но испуг еще не прошел, улыбка получалась жалкой.

– Как знаешь! Мое дело предупредить.

И Чудовище скрылась в полукруглом окне подвала. Ворон ждал ее на выходе к первому этажу. У его ног расплывался мутно-желтый отсвет фонарика.

– Ну, и чего она?

– Говорит, Дом ее. Вместе с привидением.

– Ну-ну, – хмыкнул из пыльной темноты Янус.

Чудовище пробежала мимо Ворона и устремилась к вожаку.

– Ты же ее прогонишь, да, прогонишь? – заторопилась она.

– Сама уйдет. – Янус был невозмутим.

Наверху Скелет уже расстелил покрывало, расставил посуду и теперь вертел в руках чашку с отбитой ручкой. Вид у него был такой, как будто он сейчас заплачет. Тихо бормотало радио. Янус бесшумно появился за его спиной.

– Мы все равно останемся здесь, – заверил он печальную фигуру с чашкой.

Скелет мотнул головой, так что светлые волосы упали на лицо, закрыв его до подбородка. Из-под растрепанных прядей глянули злые темные глаза. Янус вынул у него из рук чашку и, подойдя к окну, выбросил на улицу.

– Ты что, а вдруг в нее? – подбежала к низкому подоконнику Чудовище.

Белобрысая стояла около прудика, смотрела вверх.

– Ничего с ней не станет, – прошептал Янус.

Чудовище что-то оттолкнуло от окна.

– А как это – Дом ее?

Янус поморщился.

– Не местная. Приехала откуда-то. Вполне возможно, ее предки здесь жили, и теперь они решили переоформить Дом. Но у них все равно ничего не получится.

– Почему? – Чудовище смотрела на Януса как на божество, вдруг спустившееся с небес.

– Потому что у Дома уже есть хозяин, и он их не пустит.

Янус взял с покрывала сушку, отошел к дверному проему.

– Это тебе, Дом! – крикнул он в темноту и бросил угощение.

Чудовище замерла, готовясь услышать глухой звук падения. Но его не было. Она даже качнулась, став на мгновение той самой сушкой, которая так и не долетела до пола, пропав в призрачном кулаке. Чуть не задохнулась от несбывшегося ожидания услышать звук падения. Но, кажется, никто этого не увидел.

– Любое привидение надо подкармливать, – прокомментировал свои действия Янус. – Особенно наше. Оно сегодня хорошо поработало.

– А разве привидения не питаются человеческими душами? Это же только домовые едят людскую еду.

– Здесь нет домовых, – заторопился всегда все знающий Ворон. – Здесь живут альпы и бородатые гномы барздуки. Если их кормить, они станут следить за хозяйством, мышей гонять, чужаков отваживать.

– Уж лучше мы сами, – буркнула Чудовище, слишком ярко представив бородатого гнома – маленький, страшненький. Ой, только не это!

– Никто не может быть хозяином того, чего нет, – философски изрек Скелет.

– А чего нет? – поинтересовался Ворон и еще голову набок склонил – слушать приготовился.

– Она говорит, что им принадлежал Дом. Но тогда он стоял на улице Эрнст-Вихерт-штрассе. Сейчас этой улицы нет. Теперь она называется улица Гоголя. Тот еще был мистик.

– Так что же это выходит? – заторопился Ворон, собирая вокруг себя камешки. – Мы есть, а ее нет?

– Никого нет. – Янус смотрел в окно.

Чудовище передернула плечами. Как-то все это выходило… не так. Как будто две реальности накладывались друг на друга. И все вроде совпадает. Но вот здесь они есть, а там их нет и быть не могло.

– Скелет, спой что-нибудь, – попросил загрустивший Ворон, видимо, тоже представивший себе такую картинку – мир, но без них.

Словно из воздуха у Скелета в руках появилась губная гармошка. Она запела песню «Длинного вечера».

Они сидели на покрывале около окна и смотрели на улицу. Там, за кронами старых тополей, как за границей, начиналась жизнь. Бежали машины, шаркали шаги поздних прохожих, на той стороне улицы в домах загорались огни. И только этот Дом, как притихший вор с добычей, равнодушно смотрел пустыми глазницами окон в темнеющее небо. Он дремал, вернувшись в прошлое. Где звучали другие шаги, где по-другому гудели машины, не так громко смеялись, не на том языке говорили.

Белобрысая стояла под тополями. Она никогда ничего не боялась, и сейчас ей было непонятно, что такого произошло с ней в этом Доме, что она не смогла побродить по этажам, которые теперь принадлежат ей. Через неделю, через две здесь появятся рабочие, Дом наполнится голосами, шварканьем инструментов, звоном железа. Месяца не пройдет, как он превратится в розовостенного красавца с блестящими окнами, с веселым многоголосьем коридоров, с вызывающе красной черепичной крышей.

Она достала из кармана старую затертую фотографию. Под тополями было темно, и что там, на этой мятой картонке, не разобрать. Но она и так знала. Там был Дом с двумя тугими бровями лестниц, ведущих на первый этаж, с густо заросшим палисадником, с матовой поверхностью пруда, по которому плывут белоснежные цветы кувшинок. Из-за Дома выглядывает старик-дуб, тянет к крыше корявые ветки. Под деревом почти невидимый стоит дворник. А на первом плане девочка с огромным бантом, в тугом крахмальном платье, прижимает к груди мишку чуть ли не в рост себе. У нее большие немного испуганные глаза.

Папа обещал, ее Дом будет таким же, как прежде. И никакой улицы Гоголя! Только Эрнст-Вихерт-штрассе.

Белобрысая с ненавистью посмотрела на мрачную развалину. Совсем скоро все изменится. И нечего ее пугать. Нет никаких привидений. У них тут в Калининграде о чем ни заговоришь, все сводится к привидениям. Они в каждом доме, за каждым углом. Но ведь так не бывает!

Глава 2 Дом, с которым…

Утро выдалось ясное. От реки веяло прохладой. Смиля потянулась, вспоминая стремительно ускользающий сон. Там было что-то про Ворона, про печальное привидение и про непонятную девочку, столько времени проторчавшую под окнами Дома. Смиле снилось, что она кружит по разбитым комнатам Дома почему-то одна. Наверное, остальные поблизости, потому что без них она бы и шагу по Дому не сделала. Но она идет и идет, заглядывает в комнату, перевешивается через перила, вслушивается в умирающие звуки. Никого. Она бежит по коридору, замирает перед поворотом, понимая, что ее сейчас там встретит нечто страшное. Навалится, не даст дышать, подавит, и Смиля уже никогда не выберется из своего сна.

Мысль о том, что это сон, на мгновение выдернула ее из кошмара – колотится сердце, сбивается дыхание, подушка влажная, одеяло жаркое и тяжелое. Она понимала, что вот-вот проснется, но сон захватил ее снова, опустив на новый уровень, где почти невозможно ходить, где призрак неминуемо настигал ее, хватал липкими руками.

Смиля задохнулась… и открыла глаза. Солнце, лето. Она откинулась на подушку. Всего лишь сон.

Какое неприятное пробуждении… как бьется сердце. Волнение вместе с непонятным сном уплывало из ее памяти, просачиваясь сквозь наволочку и подушку, застревало холодным сквозняком в волосах. Что ее так напугало? Что произошло? Что заставило сердце стучать?

Забылось. Значит, не так все это и важно!

Солнце выгнало холод из рук и груди, и уже хотелось улыбаться, а не вспоминать виденное, гадая о тайных знаках и приметах.

Дурацкий Дом, месяц не отпускавший ее от себя, снова манил. Улица Гоголя, почти центр, район богатых особняков, и вдруг – развалины, которые не спешат обзаводиться хозяевами. Где такое еще увидишь? Почему этот Дом никто не покупает, не строит на этом месте крутой особняк, какие возвышаются справа и слева? Почему никто не берется ремонтировать старые стены, вставлять в оконные проемы стекла, не штукатурит фасад? Не чистит прудик? Не подстригает кусты? Не обрезает ветки на деревьях?

То-то и оно! Без скелета в шкафу не обошлось. Видать, плюнула пролетающая мимо ведьма и заколдовала. Бродят туда-сюда легенды, шепчут в уши напуганных людей разное. А улица-то тихая, машина лишний раз не проедет. А все почему? Боятся… Знать – не знают, но стараются обходить стороной.

Слухи, сплетни, а то и легенды роятся над линялыми крышами старых домов. Был и военный оркестр с выбросившимся из окна горнистом, и полковник, покончивший с собой, и тридцатилетнее запустение. Вот и деревья ухитрились вырасти так, что Дом год от года становится все незаметней. И ладно бы в этом Доме жило какое-нибудь зло, как любят показывать во всех этих глупых фильмах. Нет ничего. Были они там и днем, и ночью. Ни проклятий, ни тайного убийства. А секреты – так они в каждом старом доме хранятся. Кёнигсберг местные жители оставляли в двадцать четыре часа. По контрибуции земли Восточной Пруссии отходили победившему во Второй мировой войне Советскому Союзу, всех немцев и зажиточных пруссаков отсюда выгнали за сутки. А потом долго гоняли по подвалам потерявшихся мальчишек, отлавливали, вышвыривали из страны. Все, что не успели взять с собой, закопали. Может, напоследок кто из местных, в спешке увязывая тюки, и проклял завоевателей. Сами виноваты, нечего было в войну вступать, фашистов поддерживать. Так что все их проклятия пустые. Живут люди в домах, ничего не происходит. Ну да, бродят где-то призраки оставленных духов, бормочут недовольно, скрипят старыми ступенями. Но что могут призраки? Ничего.

Смиля вздохнула, выбираясь из одеяла. Перевернула подушку. Пускай все кошмары остаются здесь. Посидят в одиночестве, посидят, заскучают и уйдут. А Смиле в следующий раз приснится что-нибудь радостное. Например, как Янус признается ей в любви. Ну, или хотя бы Скелет. На Скелета она тоже согласна. А на Ворона? Нет, Ворон может спать спокойно. Не нужен он никому.

Неприятное впечатление от сна улетучилось, Смиля побежала умываться, одеваться и ставить чайник. Обо всем этом надо было срочно рассказать Вере. И бежать к ней стоило прямо сейчас, пока она куда-нибудь не учесала. Говорить по телефону – всего и не расскажешь. К тому же Вера последнее время старательно забывала мобилу в разных неподходящих местах: в кармане куртки, а потом вешала эту куртку в шкаф, так что звонка слышно не было; под подушкой и еще закидывала эту подушку одеялом и покрывалами; в микроволновке. Это была отдельная история. С микроволновкой.

Для очищения совести Смиля все же позвонила, послушала веселенький рингтон, немного потанцевала, решила, что на этот раз несчастный Верин сотовый нашел приют на дне посудомоечной машины, и дала отбой. Придется искать страдальца по свежим следам.

Утро было чудесным, Смиля не заметила, как добежала до подруги. Подъездный домофон, как всегда, сломан.

Вперед и вверх!

Звонок.

Вера открыла, не спрашивая. Распахнула дверь и отступила назад. Ждала кого-то? Или заранее знала, что придет Смиля. Кто ее разгадает? Она последнее время какая-то странная. Хотя последнее время все вокруг странные. Явные признаки глобального потепления.

– Где он? – ворвалась в Верину квартиру Смиля. – Где этот монстр?

У Веры небесно-голубые глаза с длинными ресницами. Пшеничные волосы падают на плечи (до лопаток), челка прикрывает высокий лоб. Все, больше смотреть не на что. Достаточно глаз и длинной челки. Синеглазка. Этим все сказано.

– Пока монстр здесь только один.

Из голубых глаз льется настороженность.

– Куда ты дела этого несчастного?

Смиля покопалась в разворошенной Вериной постели, заглянула под коврик на полу, сунула нос на книжные полки и прямым ходом, как гончая, взявшая след зайца, направилась на кухню. В чем-то она, конечно, шла на запах. Обворожительные ароматы плыли по коридору, заставляя желудок нервно сжиматься. Завтрак! Тебя сегодня не было.