Богиня судеб

Гвидо, будто самый нежный и любящий брат, присел на корточки перед нею и, заглядывая в лицо, проговорил:

- Мне так жаль, милая... Как могло случиться такое ужасное событие? Ты что-нибудь слышала?

- Ничего... - покачала головой девушка. - Я спала... Мне снился золотой дракон...

- Золотой дракон? - сделал стойку Гвидо. - Что это означает?

- Ничего, - хмыкнул Бенино, испытывая укол ревности. - Это гобелен в сокровищнице Сервуса. Золотой дракон на фоне голубого неба, а под ним, на земле, полыхает пожар.

- А-а-а... - разочарованно протянул маленький дознаватель. - Но, может, во сне тебя обеспокоило что-то?

- Ничего. Вот только... здесь, - она протянула свою белую изящную руку, - стало холодно... Потому что мне снилось, будто я лечу верхом на золотом драконе. Я повернулась на другой бок и сунула руку под Теренцо - он всегда горячий... Был...

Губы Лавинии задрожали, кончик носа покраснел, а прекрасные голубые глаза наполнились слезами. Философ, с жалостью глядя на нее, думал все же о другом: её руке стало холодно от сквозняка - видимо, как раз в этот момент в комнату вошел убийца.

- Полно, полно, красавица, - Гвидо вздохнул так тяжело, словно Теренцо был для него самым дорогим человеком на свете. - Ах, какое горе! Какое непоправимое горе!

"По Сервусу ты не так убивался", - злобно подумал Бенино, отворачиваясь. Подозрения опять захватили его. Теперь уже странным казалось участие Гвидо, проявленное так открыто.

- Пойдем, - Гвидо взял девушку за руку. - Я отведу тебя к Ламберту он говорил, помнится, что у него есть успокой-трава. Хорошая вещь!

Философ что-то не припоминал, чтобы у Ламберта была успокой-трава. И когда это младший Деметриос успел с ним поговорить?

- Бенино! Поди пока в мою комнату, подожди меня там.

- Зачем еще? - угрюмо проворчал философ.

- Необходимо, - таинственно и коротко ответил Гвидо, увлекая за собой Лавинию.

* * *

Бенино сидел в комнате Гвидо, где стены были обиты гладкой тканью зеленого цвета с розовыми разводами. Да, бедняга Сервус никогда не отличался тонким вкусом - разве что в драгоценных камнях он понимал прекрасно.

Вспомнив, как он встретил его в этот раз - в ночной рубахе, босой и всклокоченный, Бенино улыбнулся. Но сразу затем вспомнил бездыханное тело, распростертое на роскошном ложе, с клинком в могучей спине. Глаза его повлажнели. Ну почему, почему Сервус не уберегся? Гвидо прав: зная об опасности, он должен был быть настороже каждый миг, а он позволил вонзить в себя кинжал, вовсе не оказав сопротивления.

Бенино вдруг рассердился. Проклятый убийца отделался легко! Тяжелая рука рыцаря даже не коснулась его! Знать бы, кто этот таинственный преступник, посмотреть бы в его наглые глаза - глаза предателя, и разбить в кровь его мерзкий нос - нос предателя... Философ вздрогнул, живо представив себе фигуру без лица (потому что лица он ещё не знал); руки его напряглись, пальцы сжались в кулаки. Его вид - утонченный, изящный - многих вводил в заблуждение. Пожалуй, только Сервус да родные знали, сколько силы таит в себе это гибкое тело...

- Вот и я, - бодро сказал Гвидо, возникая в дверях. - Ты уже видел?

- Видел? Что? - недоуменно отозвался философ.

- А вот. Подсунули под дверь утром.

Маленький дознаватель протянул руку и схватил со столика обрывок папируса, на коем красивыми буквами, по-канталски, было написано: "Сервуса убил тимит. Посмотри его сапог".

- Какой ещё сапог? - не понял Бенино.

- Обыкновенный.

- А как мы посмотрим, если сапог у него на ноге?

- Не на ноге. Он как приехал так и снял его. То есть он оба сапога снял, а в одном... В одном было вот что...

Гвидо приоткрыл полу куртки (философ заметил там множество карманов), пошарил под нею и выудил... черную жемчужину! Ту, что ещё вчера преспокойно возлежала в своем футляре, а тот - в сокровищнице Сервуса Нарота.

- Ах, подлец... - пробормотал Бенино. - Он уволок черную жемчужину! Ах, подлец...

- Но это ещё не все! - сообщил Гвидо так радостно, словно кроме жемчужины в сапоге тимита лежал сам убийца рыцаря и канталца.

Снова сунув руку под полу куртки, он достал... И в этот раз Бенино был просто сражен... На ладони маленького дознавателя лежал кинжал - его собственный, тот, который он всегда брал с собой в дорогу, на всякий случай.

- О, Митра... - застонал философ. - Ублюдок собирается прирезать кого-то моим кинжалом...

- Именно! - победно воскликнул Гвидо. - И мы должны его остановить пока не поздно!

- Слушай-ка, Гвидо, - осторожно произнес Бенино. - А ты уверен, что это он?

- Маршалл? Нет, напротив. Я уверен, что это не он. Маршалл украл жемчужину, только и всего. Убийца - другой.

- Кто?

- Тот, кто написал это славное письмецо.

- Прости, но мне кажется, что это славное письмецо написал Лумо... Нет, - выцветшие брови малыша Гвидо сошлись у переносицы. - Это не Лумо. Ты знаешь, мне очень стыдно признаваться, но мой бедный родственник совсем не умел писать. Читать - да, немного, и только по-леведийски. А сие писано канталскими буквами, и почерк хорош... Нет, это не Лумо.

- А где он тогда?

Гвидо промолчал, что весьма удивило философа. Обычно этот маленький человечек был словоохотлив и любезен, а теперь вот отвернулся и не думает отвечать.

- Что ж, пожелаешь - скажешь, - легко решил проблему Бенино. - Ну, а сейчас нам нужно идти вниз. Маршалл там - ждет нас, и Заир Шах тоже. Кстати, а ты не думал о Заир Шахе? По-моему, лучшего убийцы чем он нам не найти.

- Надо подумать, - сказал Гвидо, оборачиваясь к философу. Судя по улыбке, он оценил его тактичность. - Вперед!

* * *

Спускаясь по лестнице вслед за маленьким дознавателем, Бенино думал, что тому, по всей вероятности, очень нравится быть полководцем. Здесь, сейчас, он на своем месте. Вот если б ничего не случилось, если б не произошло два убийства одно за другим, вряд ли кто обратил внимание на приемного сына Гая Деметриоса. Ну, сын и сын, что тут такого? Теперь же он был главным лицом: к нему обращались за советом и помощью, на его вопросы отвечали (он напрасно опасался, что гости не воспримут его всерьез и потребуется помощь философа - старого знакомца всех приятелей Сервуса Нарота), его мнением дорожили. Иначе не ему, а Бенино прислали бы этот клочок папируса с...

И тут Бенино как что-то дернуло. А откуда ему знать, что папирус и в самом деле подбросили? Уж не сам ли хитроумный Гвидо нацарапал это послание? Подозрения с новой силой вспыхнули в душе философа. Он вспомнил черную жемчужину и свой кинжал. Странный набор! Почему ж тогда в том же сапоге не лежал камень Богини Судеб? Да потому, что Гвидо - единственный в этом доме, кто ни демона не понимает в самоцветах. Лал не нужен ему - ему больше пришлась по душе черная жемчужина... Но тут Бенино совсем запутался. Если даже малышу так приглянулась черная жемчужина, зачем он положил её в сапог Маршалла да ещё написал об этом сам себе письмо? Почему не положить её в свой собственный сапог? И зачем демонстрировать её Бенино?

Нет, Гвидо никак не укладывался в схему преступления. Надо искать другого убийцу. Философу, в общем, понравилась идея с Заир Шахом. Этот старый астролог так омерзителен, что вполне подойдет для темницы, а потом и топора. К тому же, он свое пожил...

На этой мысли Бенино прервался, ибо ступил в трапезный зал. Здесь уже были: Леонардас, заплаканный и дрожащий, Маршалл, железно-спокойный, с легкой улыбкой на смуглом лице, сердитый и расстроенный Пеппо, Лавиния, бледная, но ещё более красивая, чем раньше, и Заир Шах, по обыкновению злобный и ещё более страшный, чем раньше. Ламберт, поставив на стол блюдо с маринованной рыбой, тотчас ушел, не в силах смотреть на общество, в котором никогда уже не появится его хозяин.

Усаживаясь, Бенино не преминул укоризненно покачать головой, отчего Пеппо покраснел и опустил глаза: он ослушался брата и не стал сидеть в своей комнате в ожидании его. Впрочем, философ отлично понимал мальчика ему страшно было одному, вот и спустился вниз, к людям.

- Рад видеть вас в полном здравии, друзья, - голос Гвидо снова был серьезен, даже трагичен. - Но с нами уже нет не только Сервуса, но и Теренцо. Плачь, Лавиния, плачь. Половина горя уходит со слезами, а вторая половина остается в душе навек...

"Интересная мысль", - философ коленкой толкнул под столом ногу брата - Пеппо сметлив и обладает отличной памятью. Он поймет, что нужно Бенино, запомнит и затем передаст в удобное для этого время.

- ... И сейчас мы должны объединить усилия, - продолжал между тем Гвидо, - чтобы найти убийцу. Прошу вас, друзья, доверьтесь мне. Я хочу... О, Бенино, так трудно произнести эти слова. Поддержи меня, друг.

- Я поддерживаю, - кивнул философ, чрезвычайно довольный тем, что его назвали другом.

- Благодарность моя не имеет берегов, - церемонно поклонился ему Гвидо. - Так вот, пользуясь поддержкой моего друга Бенино (хитрец, конечно, заметил, что философу понравилось таковое обращение, и не преминул повторить его), я прошу вас всех довериться мне и разрешить осмотреть ваши комнаты.

- Что-о-о? - поперхнулся кусочком семги Бенино. - Вот еще! Не пущу!

- Ты же его поддержал, - ехидно захихикал Заир Шах.

- Откуда я знал, чего ему надо, - буркнул в ответ философ. - Не сердись, Гвидо, но это сущая глупость - осматривать чужие комнаты. Неужели ты думаешь, что убийца прячется в наших дорожных мешках?

- Или в наших сапогах? - ухмыльнулся Маршалл.

Бенино в ужасе посмотрел на него и перевел беспомощный взгляд на Гвидо.

- Нет, - сказал маленький дознаватель. - Убийца мне не нужен. И ваши сапоги мне не нужны. Я буду искать нечто другое.

- И что же?

- Лал Богини Судеб.

Глава восьмая.

Бенино сердится

Бенино презрительно засмеялся.

- И где ты думаешь его найти? Уж не в моей ли комнате?

- Не могу знать, друг. Возможно, что тебе его подкинули, а скорее всего, я и вовсе его нигде не найду.

- Последнее мне кажется верным, - вздохнул философ. - Если Лал Богини Судеб пропадает, так он пропадает навсегда.

- Точно, - закивал Маршалл. - Легенды гласят, что первым им завладел король паландийский - была такая страна на юго-востоке, Паландией называлась... Так вот, в тот момент, когда благоточивый король произносил Лалу свое пожелание, в спину ему вонзилась стрела с наконечником, обмазанным ядом. Бедолага скончался на месте. Выхватив сокровище из его холодеющих рук, паж Алоаний вскочил на коня и был таков - затем пажа на дороге схватили разбойники и повесили, а Лал, конечно, забрали себе. Но они понятия не имели, что он обладает магическим свойством, а потому продали его за корабль, полностью оснащенный и груженый золотом.

Купец, без раздумий отдавший корабль за лал, отлично был осведомлен о его возможностях, а потому не стал медлить и изменил свою судьбу. Может, ты слышал, Гвидо, о схимнике Иерониме? Вот это и есть тот самый купец. Он мечтал отойти от дел давно, но алчность, коей он страдал от рождения, не позволяла. Такое, представь, столкновение двух сил в душе одного человека: доброта и благочестие против почти безумной жадности. Камень Богини Судеб помог первому победить второе, и в результате наш купец ушел в горы, где прожил до глубокой старости, всей округой почитаемый и любимый. Говорят, умирая, он сказал, что никогда не был так счастлив, как в последние пятьдесят лет...

Ты сам понимаешь, что при таком образе жизни бывший купец не особенно дорожил своим сокровищем. Еще по пути в горы магический рубин украл у него прохожий на постоялом дворе...

- Надоело! - проскрипел злобный старикашка Заир Шах. - Все знают эту историю, Маршалл. Не отвлекай достопочтенного Гвидо от его важных дел.

- Нет-нет, - улыбнулся Гвидо. - Мне очень интересно послушать сию историю. Право же, отец никогда не баловал меня сказками...

- Это не сказка, - обиделся Маршалл. - Это правда. Ну, ты же сам видел Лал!

- Откуда мне знать, обладает он такими удивительными свойствами или нет.

- Обладает! - проревел тимит, потеряв терпение. - Еще как обладает!

- Да, Гвидо, Маршалл прав, - вступил и Бенино. - Лал Богини Судеб действительно чудодействен. Только, кажется мне, мы должны вернуться к делу.

- Так вы позволяете мне осмотреть ваши комнаты?

- Осматривай, - махнул рукой философ. - Можешь начать с моей.

* * *

Конечно, осмотр комнат ничего не дал. Гвидо нашел массу интересных вещей (в частности, в дорожном мешке Леонардаса грустно покоился Красный Отец - гранат, насильственно извлеченный вором из футляра, а в изголовье ложа Заир Шаха лежал мешочек с оранжевыми шпинелями), но только не Лал Богини Судеб.

Бенино был не на шутку расстроен: он никак не ожидал, что большая часть присутствующих в доме его друга окажется нечиста на руку. Как же так? Маршалл украл черную жемчужину, Заир Шах - целую горсть шпинелей, а Леонардас - самого Красного Отца! Теперь он не удивился бы, если б у Лавинии обнаружился аметист или розовый жемчуг, тоже прежде принадлежащий Сервусу Нароту.

Сидя в комнате Заир Шаха, обозленного донельзя тем, что шпинели забрали у него обратно, Гвидо и Бенино вполголоса говорили о тех местах в доме, где можно было бы спрятать искомый лал. Они перебрали чуть не каждый уголок, и Ламберт по их просьбе ходил и проверял, но - ничего не нашел.

- А скажи мне, Заир Шах, - вежливо обратился Гвидо к шипящему от бессильной злобы астрологу. - О чем ты говорил с нашим уважаемым хозяином в ночь его гибели?

- Я? - сделал круглые глаза противный старик.

- Ты.

- Хм-м... - после утраты шпинелей Заир Шаха уже ничто не страшило. Да, я говорил с ним. Ну и что тут такого? Бессовестный обманул меня! В письме он сообщил, что хочет по сходной цене уступить мне диадему Лотта так она называется, очень дорогая вещь. Я бросил все дела и приехал, а здесь оказывается, что он передумал! Он, видите ли, передумал! Какая наглость! Я всю жизнь мечтал о диадеме Лотта, а он... он... Он украл мою мечту!

- Я понял, - закивал Гвидо, - я понял, любезнейший. Об этом ты и толковал с ним той ночью?

- О чем же еще? - огрызнулся все ещё раздраженный неприятным воспоминанием старик.

- Очень хорошо...

- Чего хорошего? - Заир Шах сложил на груди ручки и отвернулся к стене.

- Итак, - забыв о старике, Гвидо вновь говорил с Бенино, - поглядим, у кого же был повод убить Сервуса. Во-первых - не сердись, друг, - у тебя. Ты - его наследник, и будь на моем месте сторонний наблюдатель, он без сомнений свалил бы всю вину на тебя. Я же пока сомневаюсь. Во-вторых - у нашего уважаемого Заир Шаха.

- Что-о-о? - оскорбленный до глубины души астролог повернул к ним свою страшную физиономию.

- Сервус Нарот обманул тебя, и был, разумеется, не прав. Правду сказать, я не стал бы убивать по столь ничтожной причине, но - всяк мыслит по-своему. В-третьих, у того, кому был необходим Лал Богини Судеб. Леонардас?.. Маршалл? Не знаю...

- Ясно, - надулся Бенино. - Это, наверное, я убил Сервуса и толстяка.

- Я не обвиняю тебя. Я просто ищу - ищу всеми возможными путями.

- Ты разве забыл, что именно из-за камня его собирались убить? Я же пересказывал тебе ту историю с Фенидо, племянником Ламберта.

- Да, конечно, но в таких случаях как наш всегда про запас надо иметь ещё пару объяснений. Что тебе, Пеппо?

Бенино с неудовольствием обернулся. На пороге стоял его брат, весьма растерянный и смущенный.

- Зачем ты пришел? - резко спросил Бенино, вставая.

- Оставь его, - поднял руку Гвидо. - Ты хотел что-то сказать, мальчик?

- Да... - Пеппо тоскливо посмотрел на брата. - Лавиния пропала...

* * *

- Откуда ты взял? - Гвидо, казалось, был поражен. - Кто сказал тебе?

- Ламберт. Она просила его принести в её комнату - она теперь в другой комнате, не там, где Теренцо - немного розового вина. Он пошел. А когда вернулся - Лавинии уже не было. Он обыскал весь дом, потом я помог ему... Она пропала.

- А в саду вы смотрели?

- Да, конечно. Ламберт первым делом осмотрел сад.

- Великолепно! - воскликнул Гвидо, поднимаясь. - Пойдем, Бенино, примем участие в поисках прелестной особы.

Но поиски прелестной особы ни к чему не привели. Одно стало ясно сразу: ни в доме, ни в саду Лавинии действительно не было. Ламберт, коему здесь был знаком каждый закоулок, заглянул повюду, но и следа девушки не обнаружил.

- Как же так? - все повторял он плачущим голосом. - Что же это делается? Жили-жили мы с хозяином, никого не обижали, а сейчас вон что убийства, воровство, похищение! Видно, светлый Митра гневается на нас...

- Похищение? Нет, добрый старик, - невесело усмехнулся Гвидо. - Наша красавица просто сбежала.

- Сбежала? - удивился Пеппо. - Зачем?

- Ты скоро все узнаешь, мальчик...

Бенино был зол как никогда. Вернувшись из сада, он накричал на бедного Пеппо и пинком отправил его в комнату. Затем досталось и Гвидо.

- Не впутывай моего брата в эти грязные дела! - словно зверь в клетке расхаживая по трапезному залу, рычал он. - Займись лучше этим мерзким старикашкой (тут он указал на Заир Шаха, мирно восседавшего за столом в ожидании порции пива и опешившего от такого определения, данного ему обычно очень спокойным философом)! Спроси его, спроси, какого Бургана он украл шпинели? Где Лал Богини Судеб?

- Да откуда мне знать? - мерзкий старикашка обиженно зафыркал. - Ты, Бенино, плохо воспитан, если обвиняешь меня, знаменитого на весь мир астролога, в воровстве.

- А шпинели тебе, видать, Садок подкинул? Или пророк его Халем? Или звезды сбросили с небес? - издевательски парировал Бенино. - Тьфу! Смотреть на вас всех противно, ворье!

В его криках было заметно задетое чувство собственника - мысленно он уже вступил в наследование, и теперь все состояние Сервуса Нарота расценивал как свое. Видимо, от Маршалла сие не укрылось, так как он все то время, пока философ бесновался, весело хихикал в бороду, не забывая при этом пить свое вино. Перед ним уже стояло шесть пустых бутылей и седьмая початая.

- А ты что квакаешь? - напустился на него Бенино. - Молчал бы уж! Украл черную жемчужину? Украл!

- Успокойся, друг, - заговорил Гвидо материнским голосом. - Все будет в порядке...

- Да в каком порядке? Где ты видишь порядок? - взорвался философ. Всех поубивали, а ты...

Тут наконец ярость его иссякла. Мешком повалившись на табурет, он вытер пот со лба и тихо спросил Гвидо:

- Почему ты сказал "великолепно"?

- Я? Когда? - удивился ничуть не обиженный нападками Бенино маленький дознаватель.

- Когда узнал, что Лавиния исчезла.

- Хм, - ладошкой прикрыл самодовольную улыбку Гвидо. - Да потому, что в этом случае мне все становится понятно.

- Понятно? Что же?

- Все. Вернее... - тут кошачья мордочка младшего Деметриоса омрачилась. - Я только не знаю, где Лал Богини Судеб.

- Да Бурган с ним, с лалом! - небрежно отмахнулся Бенино. - Ты скажи про убийцу. Кто он, тебе известно?

- Думаю, известно, - по возможности скромно ответил Гвидо.

Философ замолчал. Он и сам не знал, верить ему этому хитрому господину или оставить свою веру для кого-нибудь другого. Он устал от сей странной истории: устал думать о ней, участвовать в ней, говорить о ней - и только о ней. Заявление маленького дознавателя не произвело на него ожидаемого впечатления. Он решил, что сейчас будет названо имя, он поглядит на этого человека и... все-таки не поверит, что это сделал он.

- И кто же он?

- Потерпи немного, Бенино. Я скажу, я обязательно скажу. Мне лишь надо убедиться в этом ещё раз.

С этими словами Гвидо вышел из зала прямо в сад, где вскоре скрылся за прекрасными фруктовыми деревьями и кустами, усыпанными красными ягодами.

* * *

Он вернулся мрачнее тучи.

Бенино к этому моменту уже послал Ламберта за братом, дабы позвать его к вечерней трапезе, а тот по собственному почину зашел и к Леонардасу, так что все - все оставшиеся в живых - были в сборе.

В лице маленького дознавателя сейчас не осталось решительно ничего кошачьего. Все черты заострились, а в глубине глаз мелькало некое странное чувство, похожее на боль.

Он взял табурет и отставил его на три шага от стола (таким образом оказавшись разделенным с остальными), уселся, сложил руки на груди и обвел всех пристальным, не слишком-то почтительным взглядом.

- Итак, приступим к нашему делу.

Бенино показалось, что даже голос его изменился: новые, хрипловатые нотки появились в нем.

- Теперь ты можешь назвать имя убийцы?

- Да, Бенино, могу. В моем расследовании я пошел путем самого Сервуса Нарота, то есть - стал подозревать всех. Но не всех вместе, а по очереди. Сначала я - на несколько мгновений всего - решил, что благородного рыцаря и в самом деле заколол Лумо Деметриос. Но затем понял, что это не так. Я знаю Лумо с детства, и могу уверить вас, что он наидобрейшее существо, хотя и очень большое. Но - к Лумо мы вернемся чуть позже.

Второй объект подозрения был ты, Бенино. Пусть тебе не покажется странным, но я заранее знал, что именно тебя назначил наследником Сервус Нарот. Дело в том, что завещание подписывал мой приемный отец, известный вам всем Гай Деметриос, и он был порядком раздосадован решением рыцаря все имущество по своей смерти передать тебе, а потому не стеснялся и выражался достаточно громко - я все слышал.

Затем я прикинул на роль убийцы Леонардаса - против него говорило только одно: он не эганец. Странно, подумал я, зачем ему выдавать себя за эганца? Кого волнует, какого он происхождения? Среди нас есть и агранец Заир Шах, и тимит - Маршалл, и леведиец - я, и канталцы - погибший Теренцо и его сгинувшая ныне супруга Лавиния. Но, кроме того, что Леонардас называет себя эганцем, таковым на деле не являясь, ещё не служит доказательством его причастности к убийству рыцаря.

Я перешел к Маршаллу. Он был на редкость невозмутим и явно не очень-то интересовался ходом расследования. Обычно люди весьма любопытны, особенно когда дело касается чего-либо таинственного, и активно участвуют в работе дознавателя даже без предложения с его стороны - вот как Бенино.

- Ты просил меня помочь, - нахмурился философ.

- Да, конечно, прости. Так вот. Кроме полной безучастности Маршалла ничто не говорило о том, что он имеет какое-то отношение к нашему преступлению. Тогда я занялся Заир Шахом. О-о! Он вызывал у меня массу подозрений! Скрыл то, что видел Сервуса в ночь убийства и даже говорил с ним - раз! Был в коридоре в момент гибели Теренцо - два! Украл шпинели три!

Впрочем, отступая от основной темы моего выступления, замечу, что не только Заир Шах отличился в воровстве ценностей из сокровищницы рыцаря. Тот же Маршалл, например, украл черную жемчужину, Леонардас - Красного Отца, а Лавиния - диадему Лотта.

- Что? - взвизгнул старик. - Мою диадему?

- Не твою, - мягко произнес Гвидо, - а Сервуса. Вы спросите, как я узнал об этом? Отвечу. Я догнал девушку уже у самых ворот Лидии. Она намеревалась скрыться, но, увидев меня, оказалась столь любезна, что остановила возницу и согласилась переговорить со мной. Она была рада вернуть похищенное, ибо оно жгло ей руки. Да и не по этой причине бедная красавица решилась на побег... Но - о том чуть позже.

Кстати, несчастного Теренцо я тоже подозревал в убийстве, и довольно усердно - вплоть до тех пор, пока его самого не зарезали.

Но вот, добравшись до последнего из гостей, я пошел обратным путем, то есть стал по одиночке исключать тех, кто никак не мог совершить преступления. В конце концов осталось двое... Теперь я мог с полной уверенностью сказать: "Да, один из этих двоих - убийца!"

Гвидо остановился, чтобы перевести дух. Ламберт услужливо поднес ему кубок с вином и маленький дознаватель, с признательностью поглядев на него, отпил пару больших глотков.

- Чем я располагал к сему моменту? - продолжил Гвидо. - Письмом - вот оно. Писано по-канталски, почерк приличен: "Сервуса убил тимит. Посмотри его сапог." Не расстраивайся так, Маршалл. Да, я посмотрел твой сапог и нашел черную жемчужину и - кинжал Бенино Брасса. Но к этому времени меня уже мало волновало то, что я найду в сапоге. Главное было - само письмо. Тот, кто написал его, и есть искомый убийца, понял я. Так кто же написал письмо?

Все мы (кроме Лумо) владеем разными языками, ибо люди вполне образованные. Значит, автором письма мог быть любой. Я не исключил даже самого Маршалла. И все же - и все же! Мы с вами помним, что я оставил только двоих подозреваемых, а потому именно среди них надо было искать того, кто написал письмо.

Что еще? Три кинжала: один мой - им зарезали Теренцо, один Лумо, им закололи Сервуса, и один Бенино - им никого не успели убить. Что касается моего кинжала - тут все просто. Я отлично помнил, что у меня забрал его Ламберт, когда нечаянно сломал открывалку для бутыли. Но потом - и сие тоже я видел - старик положил кинжал на стол, а я, уходя, забыл его взять обратно. "Кто оставался в трапезном зале?" - так подумал я, когда рядом с телом Теренцо нашел свой собственный кинжал. И я ответил сам себе: "В зале постоянно находился Маршалл."

Я пошел к Маршаллу и спросил, не видел ли он, кто заходил сюда за это время. Он ответил, что большую часть времени спал, и кроме Ламберта никого не видел. Тогда я обратился к Ламберту...

Вернемся на день раньше. Поняв, что в одиночку мне будет трудно раскрыть эти убийства и имея уже в голове некоторые соображения, я послал письмо с заданием двум моим помощникам, живущим в Ханумаре. Нынешним утром я получил от них ответ.

И последнее: я нашел свидетеля, который может доказать все то, что я вам сейчас рассказал и ещё расскажу. Так что теперь я точно знаю имя убийцы.

- Кто же он? - нетерпеливо спросил Бенино.

- Наш запоздавший гость - мнимый эганец Леонардас.

* * *

- Как ты смеешь! - взвизгнул Леонардас, подскакивая. - Не убивал я Сервуса! И Теренцо не убивал!

Гвидо молчал, и это молчание только подбавило жару в огонь.

- Нет! Нет! Не я! - забился в истерике мнимый эганец.

Изумленные, смотрели на него Бенино, Пеппо и Маршалл. Один Заир Шах сохранял спокойствие. Дождавшись паузы между воплями обвиняемого, он издал смешок и молвил:

- Я так и знал, что всех зарезал этот червь.

С рычанием, вовсе не свойственным червю, Леонардас бросился на него. Бенино едва успел ухватить его за полу куртки и оттянуть от старика. Аистиные ноги подломились и Леонардас с воем грохнулся наземь.

- Это не я! Не я! Не я!

- Ты! - Гвидо сурово ткнул пальцем в мнимого эганца. - Именно ты, и тому имеется свидетель!

- Свидетель? - удивился Бенино. - Да, ты что-то толковал о свидетеле. Кто он?

- Сервус Нарот! - торжествующе заявил маленький дознаватель.

Глава девятая. Имя убийцы

Гвидо вытянул шею и крикнул:

- Ламберт! Позови хозяина!

- Слушаю, господин, - откликнулся старый слуга, сидевший на табурете в дальнем углу зала и с удовольствием наблюдавший всю сцену разоблачения.

- Пока наш добрый Ламберт не привел достопочтенного Сервуса, я расскажу вам, как мне удалось понять, что он жив и невредим. Да, Маршалл, придержи пока вместе с Бенино этого странного человека, для которого драгоценная безделица дороже жизни (чужой, естественно).

Так вот. Впервые мысль о том, что рыцарь жив, появилась у меня в тот момент, когда я бежал из своей комнаты в комнату Теренцо и Лавинии, услыхав крик девушки. Вы спросите, почему? Почему именно тогда? Да потому, что я услышал запах! Запах той травы, кою он сжигал, вдыхая едкий дым через трубочку. Но его покои, где ещё сохранился этот приятный запах, находятся довольно далеко от комнат гостей. Каким же образом я сумел учуять его в коридоре? Очень просто: Сервус Нарот прятался там! Его дверь выходила прямо к двери Теренцо и Лавинии (что, кстати, потом сослужило нам хорошую службу).

Проверив свое предположение и убедившись в том, что оно верно, я не стал пока тревожить рыцаря, а занялся поисками пропавшего лала... Увы, безрезультатно...

- А Лумо Деметриос? - перебил его Маршалл.

- Лумо Деметриос... - насупился Гвидо. - Я хотел сказать о том позже, ну да ладно. Лумо погиб вместо Сервуса Нарота.

- Как? - выдохнул Бенино. - Но я же сам видел Сервуса с кинжалом в спине!

- Ты видел Лумо, милый друг Бенино, - грустно ответил Гвидо. - Если помнишь, он одного роста и одной комплекции с рыцарем. Правда, цвет его волос совершенно бел, а у достопочтенного Сервуса просто светел, да ещё с сильной рыжиной. Но вспомни! Когда мы вошли в комнату, занавеси были плотно задернуты, поэтому яркий белый цвет преобразовался для нашего зрения в более темный. Ну, а лица его не видел никто, ибо убитый лежал на животе.

Должен сказать, неплохо сыграл свою роль Ламберт. Я интересовался: в ранней молодости он путешествовал с балаганом и там, налепив накладную бороду, изображал старых сварливых отцов молоденьких красивых девушек. Так вот Ламберт отлично знал, что убит вовсе не его хозяин. Помнишь, Бенино, он не дал мне подойти к телу близко? Он упал на него и зарыдал. Все было сделано для того, чтоб нам не пришло в голову заглянуть в лицо несчастного! Между прочим, добрый старик признавался мне, что в тот момент нисколько не лукавил: ему вдруг живо представилось, что убитый - и есть его обожаемый Сервус...

- Но как же в постели Сервуса оказался Лумо? - растерянно спросил философ. - А сам Сервус где был?

- В комнате Лумо! - раздался низкий громоподобный голос рыцаря.

Дай я обниму тебя, друг Бенино, а потом расскажу, как все произошло.

Обнявшись и расцеловавшись (а Бенино не удержался и пустил слезу), они уселись на места и повествование продолжил Сервус Нарот, за время своего добровольного заключения несколько располневший и обросший.

- Я сам попросил Лумо занять мое место, о чем сейчас весьма сожалею. Бедняга не чувствовал тех страхов, кои чувствовал постоянно я, а посему был спокоен, и уснул тоже спокойно, не ожидая предательского удара.

Как заметил умнейший из умных - Гвидо Деметриос (теперь я знаю, твой отец недаром хвалил тебя) - Лумо схож со мной внешне. При первой же встрече с ним меня поразило и обрадовало сие обстоятельство, так как план действия был уже готов. Сначала предполагалось, что мое место займет обычная кукла из покрывал или Ламберт, но тогда шанс изловить убийцу был небольшой - он мог приблизиться и посмотреть на свою жертву. Лумо же в полумраке никто не отличит от меня.

Я наскоро придумал незатейливую историю и выложил её Лумо. Он поверил и согласился помочь мне. Я надел ему на палец свое кольцо и отправил в свою комнату, сказав, что переночую в его. На самом же деле я желал найти того, кто хочет покуситься на мою жизнь. Вот почему я не пошел в комнату Лумо, а дождался, когда он уснет и потихоньку прокрался обратно. Там я сел в самом темном углу, за креслом, и притаился.

Вскоре появился он. Увы, я не подумал о том, что он может скрыть лицо маской! Напрасно тщился я разглядеть его: на нем был надет огромный балахон, скрывавший фигуру; крадучись, он согнулся и вжал голову в плечи, что тоже мешало его узнать; к тому же ступал он только в тень от занавеси, и ни в коем случае не касался полосы лунного света. Что ж я видел? Да ничего!

И тут я совершил ошибку. Я хотел посмотреть, что он будет делать. Может быть, пошарит на столике и под ним, заглянет под ложе... Нет! Не успел я опомниться, как он резко взмахнул рукой - она попала как раз в лунную полосу - и я увидел кинжал! Конечно, я сразу кинулся на него, но... кинжал уже опустился...

Услышав короткий хрип несчастного Лумо, я в ярости сжал руками горло убийцы. Еще миг - и я задушил бы его!.. Нет, Митра оставил меня в эту ночь... Убийца ловко пнул меня коленом в самое больное место, я разжал пальцы и - он моментально скрылся!

В бессилии лежал я на полу своей комнаты. Мне хотелось рычать и кричать от обиды и ярости! Я, рыцарь, одолевший самого Всадника Ночи, сражен каким-то ублюдком, затесавшимся ко мне в дом под видом друга! Признаюсь, Бенино, сначала я подумал на тебя... Только ты из всех моих друзей обладаешь достаточной силой для того, чтобы свалить меня. Но затем я понял, что дело тут было вовсе не в силе, а в ловкости и удаче. Но все равно это мог быть ты. Просто мне не хотелось в это верить, и я решил присмотреться к другим.

Я прокрался по коридору вниз, в комнату Ламберта, рассказал ему все, и мы вместе разработали дальнейший план. Он открыл пустую комнату для гостей - такую, что я мог видеть в паз замка почти все двери - и... Я поселился там.

А более я ничего не могу вам поведать - кроме того, пожалуй, что я отлично видел эту гниду Леонардаса, когда он так же крадучись вошел в комнату Теренцо и Лавинии, а потом выбежал оттуда и начал кудахтать и визжать на весь дом.

- Бедный Лумо... - пробормотал Бенино. - Что ж ты, Сервус?..

- Я виноват, знаю. И если б я мог повернуть время вспять...

- Этого никто не может, - угрюмо сказал Гвидо. - И Лумо теперь не вернешь. Ламберт показал мне то место в саду, где закопал его тело. Что я скажу отцу? Как оправдаюсь перед ним? Ведь Лумо - сын его любимой сестры!

- А зачем ублюдок зарезал Теренцо? - с любопытством спросил Заир Шах, коего вся история скорее развлекла, чем опечалила.

- О, это совсем другое! Он был влюблен в Лавинию - она рассказала мне все, но прежде я догадался о том сам. Он тоже канталец; они вместе росли. А когда выросли - девушка предпочла тощему Леонардасу толстяка Теренцо за добрый и веселый нрав. Тогда злодей уехал в Эган, где занялся тем же, чем и его соперник увлекался в Канталии - то есть самоцветами. Он завидовал Теренцо, завидовал во всем, вот и хотел обогнать его, хотя бы в коллекционировании драгоценных камней. Ну, а встретив супругов здесь между прочим, случайно - решил показать себя Лавинии во всей красе...

Поначалу-то он не собирался убивать Теренцо, но первый подвиг его вдохновил, и он вздумал повторить его.

- А кинжалы?

- Кинжалы он украл. Первый - у Лумо. Это было очень просто сделать. Лумо всегда был растяпой. Второй - у меня. Помните, я говорил, что дал его Ламберту, тот воспользовался им и положил на стол, откуда я забыл его забрать. Потом я спросил Маршалла, кто заходил в трапезный зал. Кроме Ламберта он никого не видал. Зато Ламберт видал - Леонардаса. Ну, а третий кинжал он взял в комнате Бенино и, как вы знаете, никого им не убил.

- Но собирался?

- Возможно. Дурное дело нехитрое.

- А письмо?

- Письмо, где говорится, что Сервуса убил тимит? Конечно, его написал Леонардас. Лавиния показала мне строчку записки, что он адресовал ей ещё в молодые годы - буква к букве! то же самое, что и в моем письме. Кстати, Бенино, вспомни! Тебе не показалось странным, что после убийства Теренцо скорее Лавиния утешала нашего мнимого эганца, хотя должно бы быть наоборот? Вот тогда я и заподозрил его прямое участие во всех событиях. Лавиния поняла, что её супруга зарезал из ревности Леонардас, но - неведома нам душа женщины, неведома будет и впредь! - пожалела убийцу. Может, в память о прежней дружбе? Не ведаю. Одно точно: она не желала более видеть его. Она боялась, что не выдержит и откроет тайну гибели Теренцо. Когда я нагнал её у ворот Лидии, я не стал спрашивать её обо всем этом. Я просто сказал: "Молчи. Я все знаю", и - поведал ей то же, что и вам сейчас. Выслушав до конца, она промолвила: "Не могу понять, как ты догадался, но все - истинная правда. А засим прощай. Пусть Сервус не держит на меня зла. Вот его диадема, верни ему." Я взял диадему, поклонился Лавинии, и помчался назад.

- Бедная девочка, - качнул большой головой Сервус Нарот. - Я ничуть не сержусь. Она - женщина. Мало ли искушений в моей чудной сокровищнице? А вот вас... - он гневно посмотрел на Маршалла, потом на Заир Шаха, - вас бы отходил плетьми за воровство, да уж ладно. Но в дом мой более не наезжайте.

- Забыл сообщить тебе, Сервус, - вздохнул Гвидо. - Я посылал моих помощников разузнать, что это за разбойники, убившие твоего друга (и твоего племянника, Ламберт) Фенидо. Так вот что они мне пишут в ответ, - он вынул из кармана куртки свернутый в трубочку лист папируса, - "никаких разбойников там не бывало уж лет так двадцать. А парня по имени Фенидо убил некий господин. Кто он - крестьяне не знают, но описывают так: глаза светлые, волос темный, сам весьма худ и длинен..."

- Леонардас! - ахнул благородный рыцарь.

- Точно! Ну, вот и открылась тайна... - сказал Гвидо, зевнул и потянулся. - А теперь, если позволите, друзья, я пойду спать. С тех пор, как тебя убили, Сервус, я глаз не сомкнул...

* * *

Но Гвидо удалось поспать совсем немного. Только ему приснилось, что он несет в руке Лал Богини Судеб, дабы отдать его благородному рыцарю, как в дверь заколотили - по всей видимости, сапогом.

- Вставай, Гвидо! Гвидо! Скорей!

Младший Деметриос с трудом продрал глаза, вскочил и кинулся к двери. Перед ним стоял встрепанный и снова утративший свой девичий румянец Сервус Нарот. На нем были только синие бархатные штаны, обтягивающие могучие ноги, а более ничего. Голая, поросшая белыми волосами грудь вздымалась, и из глотки вырывалось громкое прерывистое дыхание. Волнение Сервуса было так глубоко, что Гвидо мгновенно проснулся.

- Что опять? - быстро спросил он, снизу вверх глядя в расширенные и блестящие глаза рыцаря.

- Леонардас... Он... сбежал... - задыхаясь, произнес тот.

- Как это сбежал? Ведь ты велел Ламберту хорошенько запереть его!

- Он сломал замок. Не знаю как, но сломал. О, боги - все, кого я помню! - почему вы оставили меня? - горестно воскликнул Сервус, усаживаясь прямо на пол в коридоре и тем самым становясь ростом ровно с Гвидо.

- А лал?

- Что "лал"? Конечно, он прихватил его с собой. Или ты думаешь, что я из-за Леонардаса так убиваюсь? Тьфу! Пусть он убирается к Бургану!

- Мы перерыли весь дом, и не нашли такого места, где можно спрятать камень величиной с глаз бизона. Или... О, дурень, старый дурень!

- Кто? - недовольно поинтересовался рыцарь, подозревая, что он.

- Я, кто ж еще! Как мне раньше в голову не пришло, что он все это время носил его с собой!

- С собой?

- Ну да! С собой, на себе, в себе... О, Митра, простишь ли ты когда тупейшего из тупых раба своего? Обратишь ли вновь светлый взор свой на него, ничтожного...

- На кого?

- Фи, Сервус! На меня, разумеется... - Гвидо был слегка разосадован тем, что рыцарь прервал его молитву. - Ладно, не время петь, время действовать. Надеюсь, ты догадался снарядить за ним погоню?

- Уже уехали.

- Отлично. Ну, а теперь вставай. Пойдем, выпьем немного твоего чудесного розового вина и подождем вестей о Леонардасе.

Успокоенный веселым тоном малыша Гвидо, благородный рыцарь поднялся, отряхнул штаны и устремился к лестнице. Предложение выпить оказало требуемое действие: сейчас Сервус был гораздо бодрее и спокойнее.

В трапезном зале к ним присоединился Бенино, который слышал вопль друга и, естественно, выскочил в коридор узнать, в чем дело. Пропажа лала ничуть не огорчила его.

- Ну его, - передернул он плечами. - Одни заботы от этого камня. Забудь, Сервус. У тебя достаточно других, не менее красивых безделушек.

- Все отдам за Лал Богини Судеб! - не согласился рыцарь, опустошая огромный кубок, вмещающий в себя три четверти бутыли. - Из-под земли достану этого кретина Леонардаса! Достану и шею сверну!

- Я уже обещал ему сию участь, - мрачно признался Бенино. - Да вот не исполнил...

В такой приятной беседе трое друзей провели время до утра. На рассвете вернулись гонцы рыцаря. Леонардаса они дагнать не смогли, но расспросили стражников у ворот и выяснили, что он на гнедой кобыле припустил в сторону Канталии.

- Лавиния! - воскликнули все трое в один голос.

- Ясно, - Гвидо решительно рубанул воздух тонкой рукой. - Надо отправляться в Канталию. Он наверняка попробует разыскать девушку...

- Поеду, - решил рыцарь. - Бенино, ты со мной?

- Нет, - отказался философ. - Мне нужно вернуться в Иссантию - у Пеппо снова начинаются занятия... И вообще... Я, пожалуй, пойду - пора будить моего мальчика. Прости, Сервус.

Бенино, весьма смущенный, удалился.

После его ухода в трапезном зале надолго воцарилась тишина. Сервус Нарот опять был угрюм и беспрестанно хлебал вино, а младший Деметриос раздумывал о том, что найти сбежавшего Леонардаса им вряд ли удастся - даже после известия о том, что отбыл он в Канталию.

- Итак, Бенино не едет... - пробормотал благородный рыцарь, вновь присасываясь к краю кубка. - Что ж...

- А меня возьмешь? - улыбнулся Гвидо.

- Ха! Еще бы!

Несмотря на то, что слова его были вполне бодры, сам рыцарь явно не испытывал желания куда-либо ехать. Маленький дознаватель, поглядев на него внимательно, понял: он уже потерял надежду вернуть свой лал, и сейчас хорохорился только для поддержания репутации мужественного и сильного человека.

Не говоря ни слова, Гвидо поднялся и вышел в сад.

* * *

Да, к концу этой истории, растратив остатки энергии на разговоры с Сервусом и Бенино, младший Деметриос тоже лишился той бойкости духа, каковая была при нем все время расследования. Впрочем, так случалось с ним всегда по завершении дела. Не то, чтобы он отдыхал - хотя сил после напряженной работы ума вообще не оставалось, - а просто уходил в себя, погружался вглубь своей души, где, как ни странно, в эти моменты не было совсем никаких чувств - одна сплошная пустота. Но эта-то пустота и спасала его. Вялые мысли не имели ни продолжения, ни развития; сон не прерывался внезапно; слово не содержало остроты и не было столь точно, как всегда.

К счастью для отца и прочих окружающих, такое состояние у Гвидо продолжалось недолго - день или два. Потом он снова становился тем веселым, любезным и остроумным парнем, кои все так любили за добрый легкий нрав.

Сейчас, сидя в саду, на низкой широкой скамье под раскидистым деревом персика, он как раз погружался вот в это неприятное состояние. Думы его постепенно мельчали, улетали в чернеющее меж ветвей небо и там растворялись, а глаза наполнялись пустотой. Всяк незнакомый прохожий, коему вдруг довелось бы увидеть в сей момент маленького дознавателя, непременно решил бы, что перед ним один из тех несчастных, коих в Тиме и Канталии запирают в темницы, в Багесе отправляют в плавание по реке на бревне, а в Черных Королевствах и вовсе уничтожают - то есть, он решил бы, что перед ним сумасшедший. Но Гвидо, конечно, им не был, и то, что мысли в его глазах теперь не существовало, являлось опять-таки всего лишь следствием бурно проведенных трех последних дней...

Вздыхая без причины, он поднял голову и обратил внимание на звезды. Как и он сам, они тускнели и гасли, завершив ночной свой труд. Вот туча закрыла больше половины луны, и оставшийся край блистает старым серебром; а вот клочья соседней тучи закрыли и его...

Гвидо ещё раз вздохнул, поднялся и прямиком пошел на улицу, думая пройти по ночным улочкам Лидии и может быть, заглянуть в какой-нибудь славный кабачок... Бедный Сервус! Бедный Бенино! Такие странные мысли плескались в его пустой голове, и сам бы он сейчас ни за что не смог объяснить, с чего вдруг рыцарь и философ оказались бедными. Лал Богини Судеб? Бенино прав: ну его, одни заботы от этой безделицы неземной красоты...

Выходя за ворота дома рыцаря, Гвидо заметил огромную черную тень, пересекавшую улицу. Еще в начале ночи, когда душа его жила, он обязательно всмотрелся бы в неё и постарался бы найти за нею человека, но теперь он лишь скользнул по ней равнодушным взглядом, прикрыл ворота и пошел по улице, шаркая ногами по пыли.

- Хей? - удивленно сказал сзади чей-то низкий и глубокий, слегка хрипловатый голос. - Да никак это ты, блоха?

Гвидо вздрогнул и остановился. Не поворачивая ещё головы, он поднял брови, тоже удивляясь, потом растянул губы в улыбке, резко повернулся и сказал:

- Ну конечно это я. Хей, Дигон, рад тебя видеть!

Часть вторая. Повелитель Змей

Глава первая. Самый почетный гость

Небо просветлело вдруг, обещая немедленный восход солнца. Тут же погасли ночные светила, растворились тучи, и с ними растворился общий сон. Вялая, более напоминавшая сельцо, чем город, Лидия, просыпалась неохотно. Скрипели окна, впуская в дома прохладу нового дня; кричали птицы, домашние и вольные; шелестела свежая зеленая листва, покрытая слезами ночи. Но вот лучи солнца пробежали по земле, ласково трогая её теплом, и горизонт окрасился в розовый, потом в желтый... Утро пришло.

На каменистом берегу ручья, в чистой воде которого плескались мелкие красно-золотые и серебряные рыбки, сидели двое. Они вовсе не обратили внимания на рассвет: годы миновали с их последней встречи, тысяча рассветов и тысяча ночей, а потому слова слетали с уст быстрее, чем солнечные зайцы падали на синюю гладь ручья. Собственно, говорил в основном Гвидо Деметриос, ибо его приятель явно предпочитал меч и кулак, и к болтовне не привык.

Коротко сообщив друг другу события своего прошлого, собеседники перешли к настоящему, и тут-то Гвидо Деметриос, неожиданно для себя самого придя в волнение, поведал историю Лала Богини Судеб. С неподражаемым мастерством он живописал жуткое ночное происшествие в спальне рыцаря, фальшивые вопли старого слуги, стенания притворщика Леонардаса у тела убиенного им же Теренцо и прочие прелести этих дней, так что к концу рассказа изрядно выдохся.

Дигон по прозвищу Волк - рослый широкоплечий муж с гривой длинных темных волос и яркими синими глазами - слушал повествование маленького дознавателя внимательно и угрюмо. Все эти штучки богатых парней немало его раздражали. Рыцарь, который наслаждается созерцанием самоцветов? Скорее, занятие сие достойно девиц и купцов! Истинному же рыцарю следует участвовать в турнирах или войнах, если таковые есть. Да и остальные участники событий симпатии не вызывали: мошенники, воры и лицемеры, только и всего.

Однако затем история захватила Волка: Лал Богини Судеб, пропавший из коллекции Сервуса Нарота, был ему известен. Некогда он слыхал о нем от одного багесского купца, и знал, что цена этого камня весьма велика. Быстро прикинув в уме, сколько рыцарь может отвалить ему за возвращение камня, Дигон прервал повествователя на полуслове (а тот уже завершил описывать основные происшествия и теперь погрузился в страдания по поводу гибели Лумо).

- Слушай, блоха, а что твой рыцарь - много ли богат?

- О-о-о! - с радостью отвлекшись от печальных мыслей, ответил Гвидо. - Вот что я скажу тебе, аккериец: даже мой приемный отец не имеет столько добра, сколько этот почтенный господин.

Дигон, который на деле прекрасно знал ответ, был удовлетворен.

Значит, сведения, какими снабдил его в небольшом кабачке на окраине Лидии местный пропойца, оказались верны.

- Но Лал Богини Судеб, - продолжал Гвидо, - неизмеримо дороже всех чудесных самоцветов Сервуса, всего его золота и дома впридачу. Да что я говорю! Этому камню и вовсе нет цены! Митрой клянусь, солнцем нашим клянусь, нет ему цены!

Собственная горячность, похоже, удивила маленького дознавателя.

- Впрочем, Бурган с ними, с самоцветами... - он махнул рукой и виновато улыбнулся. - Красота, конечно, неописуемая, но... Правду люди говорят - одни беды от них. Поведай лучше, добрый друг мой, что привело тебя в Лидию? И как ты оказался у ворот благородного рыцаря?

- Хотел пошарить в его сундуках, - ухмыльнувшись, беззастенчиво признался Волк.

Гвидо, убежденный в том, что приятель его просто мило шутит, весело расхохотался. Зеленые глаза его вновь ожили и заблестели, а тонкие ручки с восторгом захлопали по острым коленкам.

- Ах, как прекрасна наша встреча, - отсмеявшись, сказал он, с любовью глядя на суровое лицо друга. - Я не злобив, но, признаться, изрядно устал от хитрости и лжи. Ты же прям и честен, аккериец. Мне с тобой легко.

Волк и бровью не повел на такое изъявление дружбы. Точнее, он вовсе его не слышал, занятый мысленным расчетом с рыцарем (в том, что тот непременно примет его помощь, он был уверен). По рассказу Гвидо он уже понял, что благородный Сервус не горел желанием самостоятельно искать свое сокровище, из чего следовало, что он готов заплатить хорошие деньги тому, кто сделает это вместо него.

Легко поднявшись, Дигон ухватил приятеля за шиворот и поставил его на ноги.

- Ну, блоха, идем.

- Куда? - удивился маленький дознаватель, отряхивая штаны. - Куда ты влечешь меня, о сын великой Аккерии?

Высокопарность слов Гвидо немало позабавила, но и рассердила Дигона.

Он опустил мощный подбородок, исподлобья посмотрел на приятеля.

- К рыцарю, парень. Куда ж еще? Клянусь бородой Стаха, он не поднимет задницы, чтоб отыскать этот лал. Ну, так я подниму свою... Как думаешь, заплатит он сотню золотых, если я верну ему камень?

Гвидо ахнул, сложил на груди ручки и с умилением поглядел на Дигона.

- Две сотни, друг мой! Три! - тут восторг его несколько поубавился. Он нахмурил светлые брови и с сомнением продолжил: - А где ты возьмешь Лал Богини Судеб?

- Сам пока не знаю, - пожал могучими плечами Дигон. - Может, в Ордии, а может, где еще...

- Почему в Ордии?

- Не задавай лишних вопросов, блоха. Идем к рыцарю.

Более Гвидо спрашивать не решился. Поворачивая вслед за приятелем к дому Сервуса Нарота, он думал о том, что сама Богиня Судеб определила путь Дигона и направила его в Лидию, ибо, по твердому убеждению маленького дознавателя, если кто и способен отыскать сокровище, так только он - этот парень из далекой северной Аккерии...

* * *

Ламберт, который в жизни своей не видал человека больше и мощнее своего хозяина, сразу проникся к Дигону Волку искренним уважением. Ростом он чуть не на полголовы превосходил благородного рыцаря, при этом нрав его явно не был столь непостоянен и суетлив: холодный прямой взгляд насмешливых синих глаз, резкие черты сурового лица и уверенная поступь свидетельствовали о натуре сильной, о мысли ясной, о знании жизни, людей и себя самого.

Он бухнулся в любимое кресло Сервуса Нарота без приглашения, и истинно по-королевски - несмотря на ветхое бедное одеяние - принял из рук старого слуги огромный кубок белого вина. Красноречив был также взор Гвидо, направленный на приятеля - и он тоже сказал Ламберту о многом.

Все, что имелось на кухне, немедленно и с приличествующей случаю торжественностью перекочевало в трапезный зал и устроилось на столе перед носом Дигона. Лучшее вино и лучшее пиво из подвала двое слуг перенесли сюда же. Наконец Волк получил даже подставку для ног и кувшинчик с травой, чей дым так любил вдыхать сам хозяин. В общем, ни один из гостей рыцаря до сих пор не удостаивался такого расположения Ламберта.

Надо сказать, что приятель маленького дознавателя ничуть не удивился подобному приему. Он вольготно раскинулся в кресле, отшвырнул подставку для ног и, схватив кубок, заново наполненный чудесным белым вином, быстро осушил его (кувшинчик с травой после краткого обнюхивания и рассматривания отправился вслед за подставкой для ног, что чрезвычайно обрадовало Ламберта). Потом вниманием гостя завладел розовеющий на блюде холодный окорок размером с доброго поросенка, и он, недолго думая, вцепился в него крепкими белыми зубами, урча от удовольствия.

Сервус Нарот явился в зал спустя довольно длительное время - окорока уже не было и в помине, а умиротворенный аккериец лениво грыз прокопченную особым способом петушиную ногу, запивая её пенистым ароматным пивом. При виде хозяина он и не подумал встать, справедливо полагая, что благородный рыцарь как-нибудь сие переживет, а приветствовал его лишь поднятием руки и протяжным рыганием.

Следом за Сервусом семенил Гвидо. Он озарял все вокруг милейшей улыбкой и, казалось, хотел обнять всех, даже сварливого Ламберта - такое прекрасное настроение овладело им нынче.

- Да, да, я и есть Сервус Нарот! - самодовольно объявил рыцарь, считая, что Гвидо наверняка доложил своему старому другу о богатстве его и многочисленных достоинствах, и теперь нежданный гость сгорает от желания с ним познакомиться. Полное равнодушие на грубом лице Дигона не смутило его нисколько. - Тот самый Сервус Нарот! - в ответ на мутный и сонный взор Дигона повторил он. - А ты, верно, из Аккерии? Бывал там в пору бурной юности моей, бывал... Курганы, тучи, серое небо...

Рыцарь уселся на табурет и, забрав на колени целый кувшин с пивом, приступил к трапезе, которая состояла в том, что он поочередно кусал то фазанье крылышко, то рыбную лепешку, то ломоть свежего хлеба, в перерывах между сим занятием прикладываясь к кувшину. Он явно не был голоден, но ел, так что для аккерийца не осталось загадкой происхождение жировых складок на его животе и ногах.

К тому времени, когда на столе оставались уже одни огрызки и крошки, в зал спустились гости Сервуса Нарота, в том числе и изгнанные. Сон, одолевший Дигона, испарился. Он с любопытством глазел на вошедших, пытаясь определить, кто есть кто.

Собственно, сие не являлось трудной задачей, ибо Гвидо отлично описал их всех. Юный длиннолицый и длинноволосый Пеппо держал за руку статного красавца, чей род деятельности вызывал у Дигона отвращение - сейчас и всегда. Такому парню, скорее, подошел бы меч, или, на худой конец, копье, а не перо и папирус. Омерзительного вида старикан, ухвативший почти дочиста обглоданную Дигоном кость, несомненно, был астролог Заир Шах из Аграна. Коренастый чернявый бородач с ухмылкой на толстой физиономии - тимит Маршалл, в этом тоже не оставалось сомнений. Невозмутимый вид двоих последних говорил о том, что совесть их умерла: обокрав старинного приятеля, они ничуть не смущались и в его доме чувствовали себя как в своем собственном.

Гости смерили аккерийца в меру любопытствующими взглядами и молча уселись.

Презрительно фыркая, Ламберт все же повиновался знаку хозяина: принес блюдо с остывшей бараниной и шмякнул на стол. Добросердечность рыцаря злила его безмерно - кажется, он вовсе забыл о том, что этим людям доверять нельзя, впредь никогда и ни в какой степени. Только лишь славного Бенино с его младшим братцем, да еще, может быть, Гвидо Деметриоса Ламберт почитал так, как и подобает слуге почитать высоких гостей. Но они ни в чем дурном до сей поры и не были замечены...

В результате таких умозаключений перед Гвидо и братьями водрузилась плетенка с перепелиными яйцами, которые помимо холодной баранины были призваны утолить их голод; причем старик умудрился поставить плетенку так, чтобы Маршалл и Заир Шах дотянуться до неё не могли - в этом-то и состояла его маленькая месть ворам и обманщикам.

Счищая с мяса белый застывший жир, гости уныло жевали. Глаза всех кроме, пожалуй, одного Пеппо - глядели в гладкую дощатую поверхность стола. Ночь прошла суетно и тревожно; пропажа Лала Богини Судеб на всех без исключения подействовала удручающе, равно как и побег придурка Леонардаса то есть никто сейчас не был склонен к беседе - светской и легкой ли, серьезной и долгой ли, все равно.

А Пеппо смотрел на Волка. Этот огромный аккериец с железными литыми мышцами, широкими крыластыми плечами и суровым лицом, сплошь покрытым давними белыми шрамами, поразил его воображение. Именно таким он сам хотел быть - в мечтах, увы, лишь в мечтах, ибо его тонкий и глубокий ум отлично ориентировался в действительности. Юноша понимал, что такие мощные и красивые мужи как этот аккериец создаются природою и богами заранее, ещё до рождения, а посему он мог только надеяться в далеком будущем достичь хотя бы толики подобной силы. Конечно, для этого придется приложить немало усилий, но Пеппо умел ждать и умел трудиться. Может быть - мстилось ему он попадет на войну, где наставниками его станут солдаты и враги, а не брат, заваливший его комнату книгами. Тогда через несколько лет из юноши, мечтательного и пока что слабосильного, он вырастет в ловкого, храброго и удалого парня, потом - мужа, воина... Но на войне убивают - сие Пеппо тоже понимал, в душе все-таки рассчитывая, что убьют кого-нибудь другого, а он останется жив. Впрочем, он допускал, что все солдаты - и юные и старые рассчитывают именно на это, и принимая в бою смертельный удар успевают только подумать...

О чем они успевают подумать, Пеппо подумать не успел. Сервус прервал полет его мечты в будущее громогласным заявлением.

- Ну, Волк, так ты желаешь отыскать Лал Богини Судеб?

Все вздрогнули (лишь на лице Гвидо юноша заметил счастливую улыбку). По всей видимости, благородный рыцарь нарочно выжидал удобного момента, чтоб задать сей вопрос. Оно и верно: гость накормлен, напоен и обогрет теперь можно и к делу приступить.

- Грм-хм, - ответил аккериец, не отрываясь от кубка с вином.

- Похвально, - закивал огромной лохматой башкой Сервус. - Но уж позволь спросить - как? каким образом?

- А сие не твоя забота, - невежливо проворчал Дигон и будто в подтверждение этих слов громко икнул.

- Леонардас пропал; куда делся - один Бурган знает, - продолжал рыцарь, сделав вид, что не слышал такого наглого ответа. - И мы даже не можем тебе указать, какую из восьми сторон света выбрал этот ублюдок, дабы скрыться с моим камнем бесследно...

Пеппо внимательно смотрел на аккерийца. Вот он потянулся, зевнул, не глядя на хозяина, и вообще ни на кого не глядя, а устремив взор синих равнодушных глаз в окно, за которым вовсю светил огненный глаз светлого бога Митры; вот он вытащил кинжал - самый простой, без нелепых самоцветов, вдавленных в рукоять - и принялся ковырять им в зубах; вот усмехнулся какой-то своей мысли и глаза его наконец чуть прояснились...

- И давно ты знаешь ублюдка? - вдруг обратился он к благородному рыцарю голосом сильным и зычным, рокочущим на нижних тонах. Сон, до того, кажется, охвативший его всего, исчез в один миг. Теперь перед ними сидел муж бодрый, уверенный в себе настолько, что каждый из присутствующих тоже почувствовал в себе некую силу - правда, неясно, какую.

- Какого ублюдка? - удивился Сервус.

Пеппо поморщился: рыцарь оказался на редкость недогадлив.

- Леонардаса, - помог другу Бенино.

- А-а-а... Давно. Лет так пять... Или два...

- Так два или пять?

- Три, - вспомнил рыцарь. - Точно три. Тогда я был по делам в Эгане и...

- Плевать на Эган! - рыкнул аккериец. - Мне нужно точно знать, кто этот парень!

- Да Леонардас же! - воскликнул Сервус, приходя в волнение.

- Леонардас, - закивали Маршалл и Заир Шах. - Мы все с ним знакомы.

- Давно ли? - вступил в беседу и маленький дознаватель, который уже понял, к чему клонит аккериец.

- Тоже два года, - пожал плечами тимит. - Точнее и не вспомню.

- Около двух, - скрипнул раздраженный очередным допросом астролог.

- Тогда, парни, я вам открою тайну, - с ухмылкой сказал Дигон.

Он не Леонардас.

Все вздрогнули (Пеппо заметил, что на этот раз вздрогнул и Гвидо).

- С чего ты взял? - растерянно пробормотал Сервус.

- Слыхал я про одного вора - и два года назад слыхал, и пять, и семь... История такая: есть на востоке Ордии королевство Мандхатту. Там...

- Так вот почему ты говорил о Ордии, - перебил друга Гвидо.

- ... живут в основном полуордийцы-полухитайцы, - перебить Волка ещё никому не удавалось, - но есть и канталцы, агранцы, леведийцы. Только аккерийцев нет, - добавил он с гордостью. - Путешественники говорят, что жизнь там скучна как в Ущельях. Культ божка Бака запрещает им пить, поэтому ни одного кабака в Мандхатту нет и в помине. Ложиться в постель с женщиной можно, но только с одной - с женой, и только для продолжения рода, а не для удовольствия. Тьфу! - неожиданно разозлился аккериец. - Тогда и жить не стоит!

- Ну! - в один голос подтвердили разволновавшиеся от печального рассказа рыцарь, тимит и философ.

- И вот в таком-то дерьме и родился разбойник и вор Кармашан.

- Кармашан? - удивленно переспросил Гвидо. - Я слышал о нем.

- И я, - внес свою лепту в разговор Заир Шах.

- Клянусь Стахом, - прорычал Дигон, - если вы ещё раз откроете рот, будете искать свой Лал сами!

Все сделали умные лица и подобострастно приготовились внимать далее.

- Кармашан - ублюдок из ублюдков. Никто не знает, от кого и кем он рожден, но говорят, что от демонов. В Мандхатту его боятся - ему ничего не стоит прикончить того, с кем он только что пил вино на дружеской пирушке. Он высок и тощ, любит прикинуться полудурком...

- Леонардас? - ахнули все, но тут же и захлопнули рты.

Дигон не рассердился: он уже закончил свой рассказ.

- Гм-м... - осторожно подал голос Бенино. - Я думаю, друг, ты ошибаешься... Конечно, описание твое вполне соответствует нашему несчастному Леонардасу, но... Он не Кармашан.

- Конечно, не Кармашан, - пожал плечами Гвидо. - Я же говорил тебе, Дигон: Лавиния сказала, что знает Леонардаса с детства, а она родилась в Канталии, а не в Ордии.

- Да и жил он - во всяком случае, в последние годы - в Эгане, сказал разочарованный философ.

- Канталия или Эган, - решительно заключил Сервус Нарот. - И никакая не Ордия. Вот два пути, Волк. Выбирай.

Яростно полыхнули синие глаза Дигона. Да, он готов был за золото искать Лал Богини Судеб, но не терпел, чтоб ему указывали - хотя бы даже направление пути. Но не успел он словом выразить рыцарю свое настроение, как слева от него вякнул астролог. Скрипучий голос его стал вдруг значителен и резок.

- Не надо выбирать, - задрав вверх свой нос-крючок заявил он. - Ты и за пять лет не найдешь человека, если не знаешь, в какую сторону он подался. Я - и только я - укажу тебе, аккериец, где найти Леонардаса... Я, и только я!

Все вздрогнули.

Глава вторая. Астролог действует

Да, теперь вздрогнул и Пеппо. Откуда этому старикану знать, куда двинулся Леонардас? Не иначе, как он находится в сговоре с ним, и решил продать свои сведения подороже.

- Все просто, - Заир Шах с превосходством посмотрел на остальных. Леонардас тащит с собой Лал Богини Судеб, так? Клянусь Садоком и пророком его Халемом, никто из вас не станет утверждать, что в мире найдется ещё один такой камень!

- Никто и не собирается сие утверждать, - недовольно проворчал рыцарь. - Говори толком, старик, чем ты можешь помочь?

- Я найду твой Лал по звездам!

Глаза Сервуса Нарота потемнели. Он мгновенно понял, о чем вещал сейчас Заир Шах. Несмотря на противный вид и наглое поведение этот старикашка считался одним из лучших астрологов в Агране, а кто не знает, что именно в Агране такой швали больше, чем рыбы в море! Хорошо, подумал рыцарь, что он не стал особенно настаивать и выгонять его из дому. Тогда определить путь Дигона было бы не то что сложней, а и вовсе невозможно, и Лал Богини Судеб он утерял бы навсегда...

- Добрый старик! - со слезой в голосе воскликнул Сервус. - Я знал, что ты не оставишь в беде старинного друга!

- Наплевать мне на тебя, - огрызнулся Заир Шах. - Я и медной монеты тебе не подарю, что уж говорить о Лале...

- И что же ты хочешь? Золота? Самоцветов? - рыцарь обиделся и говорил холодно.

- Вот еще! - фыркнул астролог. - Я хочу, чтоб вы все - все! - забыли о том, что я похитил шпинели! Моя репутация дороже всяких там самоцветов.

- Да уж, - многозначительно заметил Бенино. - Если люди узнают о том, что ты вор, никто не захочет иметь с тобой дела...

- Я не вор. Я... оступился... больше такого не повторится... - вдруг смутился Заир Шах. - Ну? Вы согласны?

- Я-то согласен, - Сервус Нарот с сомнением посмотрел на своих гостей. - А вы?

- Только ради тебя, - буркнул философ.

- Так и быть, - кивнул Маршалл, пряча ухмылку.

- Хорошо, - пожал плечами Гвидо.

- Клянитесь своими богами, - потребовал астролог.

- Тьфу, дурень... - пробурчал себе под нос рыцарь, но тем не менее произнес со всей торжественностью, на которую был способен. - Клянусь светлым Митрой, Подателем Жизни и Хранителем Великого Равновесия, я никому не расскажу, что Заир Шах стянул у меня оранжевые шпинели, цена коим...

- О цене не надо, - торопливо прервал его старик. - Твоя клятва удовлетворила меня. Теперь ты, Маршалл.

- Каким богом мне клясться? - мрачно осведомился тимит. - У нас их уйма. Адонис, Астан, наперсница её Ашторех, хитроумный Бел, Золотой Павлин Сабатеи - злобный выродок и недоумок...

- Довольно! - остановил астролог. - Клянись всеми сразу.

- Клянусь отцом нашим Адонисом, - заунывно начал Маршалл, - и матерью Астан, а также наперсницей её, прекрасной весной Ашторех, а также Белом и злобным выродком Золотым Павлином Сабатеи: я буду молчать о том, что Заир Шах уворовал шпинели у благородного рыцаря Сервуса Нарота...

- Тем более, что ты сам уворовал у того же рыцаря черную жемчужину, ехидно заметил Бенино.

- Вот-вот, - милостиво кивнул философу Заир Шах. - А теперь твоя очередь.

- Митрой клянусь, нынче же забуду об этой гнусной истории, - быстро сказал Бенино.

- И мальчишка пусть клянется, - не успокаивался вредный старик.

Пеппо вздохнул. Искоса поглядев на Дигона, который безучастно грыз ноготь на большом пальце и, кажется, вовсе не прислушивался к столь содержательной беседе, юноша приложил руку к сердцу и скороговоркой пробормотал:

- Клянусь светлым Митрой, никому не открою тайны.

- Ты! - астролог повернулся к Гвидо.

- Митра свидетель - никому ничего никогда не скажу.

- Что ж, - Заир Шах мог торжествовать победу, - тогда я займусь пройдохой Леонардасом и твоим Лалом, наш добрый хозяин. Распорядись, чтоб в мою комнату принесли еды и вина на два дня и две ночи. И пусть ни одна душа не беспокоит меня все это время...

Он встал, подобрал полы одеянья, и мелкими шажками направился к лестнице.

- Постой! - Сервус Нарот растерянно смотрел ему вслед. - А когда ты откроешь нам, где камень?

- Тьфу! Я же сказал тебе, глупый рыцарь: через два дня! Отсчитай от нынешнего полудня день, ночь, ещё один день и ещё одну ночь. И к утру вы все узнаете...

С этими словами он ловко взобрался на лестницу, на два дня лишив друзей своего прелестного общества.

* * *

Дигону было скучно. В доме рыцаря он мог развлечься единственно созерцанием сокровищ, что считал пустой тратой времени. Говорить с другими гостями рыцаря он не желал: они казались ему нелепы и тупы. Гвидо с головой ушел в размышления о Лумо и своем собственном будущем, кое представлялось ему весьма печальным - отец собирался умирать, а потому маленький дознаватель, который до сих пор делал то, что угодно его душе, должен был заняться хозяйством. Прежде он был спокоен, ибо обязанности наследника обещал принять на себя названый брат Лумо, но теперь... Время от времени, когда мысли сии уж особенно доставали Гвидо, он громко, прерывисто вздыхал, пугая окружающих: тишина воцарилась в доме после ухода Заир Шаха. Тишина сплошная, плотная как туман, и совершенно непролазная. Слово давалось с трудом даже философу; сам рыцарь кашлял в кулак и предпочитал уединение раньше с ним такого вовсе не случалось; Маршалл, равно как и новый гость Волк-аккериец, беспрерывно пил, и тоже молча.

Пеппо предполагал, что запоздалое понимание происшедшего, а также волнение перед открытием астролога создавало в доме такую странную обстановку. И он впал в прострацию, забывая даже мечтать. Совершать какие-либо действия, пусть и самые простые, ему не приходилось: брат умывал его и одевал, за руку сводил вниз к трапезе, выгуливал по саду, и юноша в конце концов всего за день погрузился в такую глубокую дрему, что ему стали сниться сны наяву.

Бенино взирал на младшего брата с волнением, но лишь по привычке волноваться за него всегда. Он понимал, что тяжелое молчание и странное настроение взрослых определили его нынешнее состояние. Проще и, несомненно, необходимее было уехать, нежели оставаться здесь, но философ не мог бросить друга в такой момент его жизни. Лал Богини Судеб, который после этих дней вызывал у Бенино скорее отвращение, чем восторг, застил глаза несчастному рыцарю, изменил его, испортил, извратил. Бенино проклинал тот миг, когда Сервус Нарот обменял мешки с золотом на магический рубин. Сам он, хотя и увлекался самоцветами, не был этим болен; зараза не проникла в его поры и в его мозг, как то случилось с рыцарем. Сохранив ясную голову, он не собирался её затенять тяжелыми мыслями о новых приобретениях и способах их сохранения. Вот почему вся картина с Лалом Богини Судеб и Сервусом виделась ему прекрасно, приводила его в печаль, открывала новые области для философических измышлений.

А Дигон перепробовал все вино из запасов рыцаря и на пару с тимитом выпил все его пиво. Прежде таковое возлияние для него непременно завершилось бы весельем и любовью, но - не тут. Ни одной приличной девушки - кроме кухарки, коя без сомнения была приличной и в свои сорок лет уж точно девушкой - в доме Сервуса Нарота не было. Идти в город, в кабак, аккерийцу не хотелось. Он вообще пребывал в довольно необычном для себя настроении. Сытый и железно невозмутимый, он пил, пил и снова пил, мыслями скользя поверхностно по своему недавнему прошлому, где одно приключение следовало сразу за другим, не давая покоя. Пожалуй, в здешней тишине он отдыхал от бывшей бурной жизни, набирался сил перед новыми резкими поворотами своей судьбы.

Так прошел день, второй. Ночь перед открытием тайны никто не спал. Дигон и Маршалл - потому что опять пили; остальные - от томления души и тревоги, легко объяснимой, ибо никто твердо не верил в дружбу Заир Шаха и небесных светил, настолько отвратительный был старикан. Тем не менее, когда наутро он спустился в трапезный зал с лицом, похожим на разбившийся о землю метеорит, все сделали стойку и уставились на него не моргая, затаив дыханье.

Он сел, недвижим и горд, с поджатыми губами, так что рот превратился в узкую полоску, выложил на стол сухие коричневые руки с узловатыми пальцами. Справа от него стояло блюдо с костями - остатки трапезы двух собутыльников - Заир Шах лишь покосился в ту сторону, но не дрогнул, устоял, отворотил физиономию.

- Ну? - не выдержал Сервус Нарот. С лица его вновь спал румянец, и щеки покрылись красными прожилками, а глаза потускнели и почти совсем спрятались за набрякшими веками.

- Что? - процедил астролог.

- Как это "что"? Говори, обнаружил ли ты в мире сем мой рубин?

- Обнаружил.

Все с облегчением вздохнули и расслабились.

- Где? Да не молчи же, старый ты пень! - разволновался рыцарь. Открывай рот и болтай! Ну!

- Юноша прав, - заскрипел Заир Шах, поворачиваясь к Волку и все-таки утягивая из блюда обсосанную кем-то кость. - Лал Богини Судеб находится на дороге, ведущей из Багеса в Ордию.

- Прямой дороги в Ордию отсюда нет, - сказал Маршалл.

- Я и не говорю, что она есть. И все же Леонардас с лалом едет именно в Ордию.

- Так значит, Леонардас... - Сервус запнулся.

- Кармашан? - с недоверием спросил астролога Бенино.

- Сего не ведаю, - сварливо ответствовал тот. - Звезды указали мне только местонахождение камня и дальнейшее направление его пути. Сейчас он на границе Тима и Аграна.

- М-да-а... - рыцарь посмотрел на Бенино тоскливыми как у голодного пса глазами. - Ордия велика... Да и... - он перевел взгляд на старика.

Философ отлично понял, что означал сей взор его друга: Сервус ожидал услыхать точное определение - либо нынешнего пребывания магического рубина, либо конечной цели его пути. То же, что поведал астролог, заставляло сомневаться в его искренности. Кто может знать - а вдруг мерзкий старикашка в сговоре с Леонардасом и нарочно решил направить их по ложному следу? Надо будет не выпускать его из виду вплоть до возвращения Дигона - с лалом ли, без ли...

- И то хорошо, - успокоил Бенино друга. - Из восьми сторон света мы имеем только одну. А там можно спросить прохожих, хозяев постоялых дворов и посетителей, крестьян... В общем, я уверен, что Волк сам во всем разберется.

- Я разберусь, - хрипло пообещал аккериец, отрываясь наконец от кувшина с пивом. - Сколько даешь, рыцарь?

- Да сколько спросишь, столько и дам, - пожал могучими плечами Сервус Нарот, расстроенный и вовсе не успокоенный словами друга.

- Две сотни, - рыкнул Дигон, решительно разрубив воздух ладонью.

- Хоть три.

- Три сотни, - любезно согласился на такую оплату своего труда аккериец.

- Хоть четыре.

Тут совесть Дигона проснулась и заявила о себе.

- Четыре - много. Пусть будет три.

Он поднялся и нетвердой походкой двинулся к лестнице.

- Ты куда? - удивленно спросили хором рыцарь, Бенино и Маршалл.

- Стах! Мне надо подумать, - не оборачиваясь, проворчал аккериец. На самом деле он просто решил немного вздремнуть, ибо два дня возлияний уже давали о себе знать - все это время он почти не спал.

- Подумай, друг, подумай, - вслед ему кивнул Гвидо, для коего маневр приятеля был ясен. - Дело впереди нелегкое, и подумать надо непременно...

Потом он встал и быстро ушел в сад, дабы в одиночестве вспомнить славного Лумо, погибшего так некстати и так глупо.

* * *

Следующее утро для всех стало началом конца. Облегчению не было предела. Тишина, так долго для этого дома царившая здесь, исчезла. Громкий говор, смех и даже пенье наполнили огромное пространство трапезного зала.

Гвидо, отвлекшийся от печальных дум, беспрестанно хихикал, чихая по-кошачьи; ему вторил басом тимит; Бенино дурашливо толкался с братом и Сервусом, который воспрял духом и снова обрел свой румянец; даже Заир Шах фыркал в кулачок, наблюдая за шутками гостей и хозяина.

Один только Дигон оставался мрачен. Ему, в отличие от остальных, не с чего было веселиться. Прохвост Леонардас - а может быть, и разбойник Кармашан - мог в любой момент изменить направление своего пути, и тогда вся затея превращалась в прах, в пустую трату времени. К тому же, аккериец никогда не видел этого недоумка и вполне мог ошибиться и принять за него кого-то другого. В общем, все это были пустяки - и не такие дела вершил Волк в своей жизни, но сейчас ему казалось, что удача так далека от него, как прежде ещё не бывало. Слава Митре, склонность к унынию не входила в число его пороков, а потому он занял себя тем, что начал мысленно рассчитывать дорогу, по которой пойдет.

- Дигон! - радостным воплем встретили его на рассвете на удивление бодрые гости Сервуса Нарота.

Сам хозяин молчал, но по улыбке, от коей лицо его стало вдвое шире, можно было легко догадаться, какие чувства он испытывает.

- Когда ты отправляешься? - вопросил Гвидо, стараясь не выказывать особенной уж радости по поводу того, что приятель его уходит. Дигон мог не так его понять. Маленький дознаватель радовался тому лишь, что в доме сем наконец воцарится мир - как раз-таки с аккерийцем он не хотел расставаться так скоро.

- Сейчас, - буркнул аккериец. - Пива выпью - и пойду.

Немедленно требуемый напиток был поднесен дорогому гостю. Кроме того, с появлением Дигона старый слуга начал накрывать на стол. Кухарка (по приказу Ламберта, наверное) показала истинные чудеса кулинарии. Здесь были: маринованная семга, два вида окорока - с чесноком и простой, жареный гусь, начиненный яблоками и какой-то неведомой кисло-сладкой травой, придающей блюду несравненный вкус и аромат, седло барашка в остром соусе, свежие булочки и многое другое, от чего глаза гостей наполнились слезами восторга и умиления.

Конечно, лучшие кушанья Ламберт поставил перед Дигоном. Душа его пребывала в состоянии благостном и добром: хозяин останется дома, под боком и под присмотром, а ради этого старый слуга был готов на многое. О, эти страшные дороги! Путешествуя по ним можно не только простудиться и умереть, но и наткнуться на банду разбойников или злобного демона... Ламберт, который вовсе не выезжал за пределы города, имел смутные представления о жизни. Для него все заключалось в этом доме и в этом человеке, и благоденствие того и другого было несравнимо важнее всего - совершенно всего прочего. А посему аккериец, случаем забредший в Лидию, встретивший здесь Гвидо Деметриоса и принявший на себя розыск злосчастного рубина являлся для старика самым дорогим гостем, каковому отношению способствовала также его внушительная стать.

- Все приготовлено, отважный наш друг, - заявил Сервус, потерявший аппетит вследствие длительного волнения. - Отличный конь, еда, вино и вода - дней на пять хватит точно. Ну, а потом... Вот!

Он выудил из-под полы куртки туго набитый мешочек. Волк на глаз определил, что там не меньше полусотни золотых. Да, такого богатства достанет и на три луны... Он подхватил мешочек, сунул его в карман.

- Э-э-э... Может быть, господин желает новое платье? - Ламберт, при Дигоне почему-то робевший, переводил взгляд с него на хозяина и обратно.

- Конечно, желает! - спохватился рыцарь, не давая гостю ответить. Неси мою новую тунику, жилет, куртку и штаны, да порезвее!

- Не надо, - жестом остановил аккериец сорвавшегося с места старика, повернулся к хозяину. - Мне твое платье ни к чему. Золота у меня достаточно, оденусь в дороге.

- Что ж зря тратить? - удивился Сервус. - У меня две комнаты завалены...

- Не надо! - перебил Дигон. - Ты слишком пышно одеваешься, приятель. Твои цветы на заднице и звезды на животе не для меня.

Рыцарь несколько смутился и рассердился. Он понимал, конечно, что аккериец прав: его одеянья обычно вызывали улыбку у простых людей и восхищение у знатных. К чести Сервуса надо сказать, что его более волновало мнение первых, ибо они в сути своей были чисты, что он не понимал умом, но чувствовал сердцем.

Дигон времени не терял. Он уплел уже половину жареного гуся, выкинув из него начинку на стол, и выдул кувшин пива, отчего на душе его сразу стало светлее. Предстоящая дорога уже не казалась ему бессмысленной: по опыту он знал, что ничего не получает от жизни только тот, кто ничего не делает. Он - делал; он всегда был в движении; жизнь была в нем и жизнь была - он сам.

Аккериец не задумывался о том, что ждет его впереди. Он вообще редко о том задумывался. Он знавал людей, которые после некоторого рассуждения на темы пути и приключений оставались дома, где постепенно скучнели, грузнели и тупели, не занятые делом. Все это было смешно и странно, а чаще всего противно. Но и об этом он не думал, а просто ощущал так и не иначе...

Ухмыльнувшись своим мыслям, хаотичным, но бодрым, он затолкал в рот последний кусок, проглотил его, почти не жуя, дохлебал пиво из кувшина и поднялся, на ходу уже подхватывая из рук Ламберта связку вяленой рыбы.

Даже не посмотрев на хозяина и его гостей, аккериец вышел из дома, сел на длинноногого вороного, с удовлетворением похлопал по тугому боку дорожного мешка, притороченного к седлу, и тронулся в путь.

Глава третья. Знакомство

Солнце палило так, словно желало весь Тим сжечь дотла. Волк, чей темный волос притягивал его жаркие лучи, стянул тунику и соорудил из неё нечто вроде тюрбана - он помнил, как опасен может быть огненный глаз Митры, такой нежный и ласковый утром и такой равнодушно-жестокий в полдень. Выжженые им поля он проезжал сейчас. Там бродили люди - казалось, без цели и надежды на лучшее будущее, но аккериец знал, что они работают с рассвета и до заката, не давая себе отдыха, потому что засуха - родная сестра голода - была их постоянным врагом, с коим они и боролись по мере сил.

Потом поля кончились. Дорога стала ровнее, шире. Вдали отсвечивали серебром серые стены Нилама, и запах морского ветра уже ощущался в горячем воздухе.

Дигон пришпорил коня. От жары оба размякли; сон - тяжелый, тягучий сковывал веки, запутывал мысли, и аккериец, вопреки первоначальному намерению не останавливаться до тех пор, пока есть провизия и вода, решил завернуть в харчевню, дабы подкрепить силы спокойным сном под крышей.

Плата за въезд в Нилам была несравнимо выше, чем во всех других городах света, и взимали её стражники строгие, норовящие взять с гостя богатого купца ли, бедного путника ли, все равно - ещё сверх положенного законом. Обыкновенно люди безропотно платили: все знают, что власть не переспорить. Но аккериец был не из таких. Швырнув на поднос три золотых, он ногой оттолкнул вцепившегося в повод толстяка в доспехах и спокойно въехал в город. Вслед ему неслась брань, караульные грозили всевозможными напастями и призывали Адониса поразить наглеца громом и молнией, но Дигон и не думал останавливаться. Он не сомневался, что у Адониса есть дела и поважнее расправы с ним, а на гнев стражников ему вообще было наплевать. Корысть должна быть наказуема, так считал он, и - наказал её сейчас, заплатив за въезд ровно столько, сколько полагал достаточным.

Таверну "Толстяк Шаккон" аккериец заметил издалека. Вывеска над дверью, высотой чуть не в человеческий рост, привлекала яркими красками; по бокам её, раскорячившись, стояли две деревянные фигуры, изображающие самого Шаккона с большой кружкой пива в руке и его супругу с метлой - огромными животами они касались друг друга; зазывала - чернявый оборванный мальчишка - пронзительно верещал, приглашая посетителей, хватал прохожих за руки и, когда они брезгливо отпихивали его, подбегал к другим, надеясь, наверное, что эти окажутся более сговорчивыми.

Дигон дал оборванцу золотой только за то, чтоб тот молчал все время, пока он будет в таверне, бросил ему повод, повелев смотреть за конем в оба глаза, и вошел внутрь.

Посетителей здесь было мало. Пара заезжих - белобрысых, разодетых в серебро да золото, полупьяных купцов, затем трое местных из крестьян, и стражник, обильно орошающий черную курчавую бороду свою жидким светлым пивом.

Аккериец поглядел на него, поморщился. Что ж, если у хозяина не найдется пива покрепче, он выпьет то, что имеется у него в дорожном мешке, но жареного барана он желает свежего, горячего, только что с вертела.

Дважды повторять ему не пришлось. То ли внушительного размера меч нового гостя показался толстяку Шаккону (а хозяином был именно он) вполне убедительным аргументом, то ли его же зычный хрипловатый голос проник к самым глубинам рыхлого сердца, но баран был подан тут же, и как раз такой, какой и требовался.

Дигон набросился на мясо с энтузиазмом голодного зверя - рвал его зубами, урчал и чавкал. Впрочем, точно таким способом насыщались и другие посетители, коих несколько прибавилось: пришел странно одетый господин с носом почти такой же длины, как и меч аккерийца; заглянул на огонек ещё один стражник, разжиревший на казенных харчах, лысый, низкозадый и тупорылый; затравленно озираясь, бочком протиснулся в дверь лохматый парень примерно одних лет с Волком, осторожным шагом пересек зал и подсел к купцам, видимо, намереваясь подкрепить силы за их счет.

Аккериец, у которого в желудке покоилось уже полбарана, подобрел. Уже не таким ублюдочным казался ему толстяк Шаккон, лоснящийся от пота, и не такой страхолюдиной хозяйка, действительно не выпускавшая из могучих рук метлы, то и дело норовя ужалить ею побольнее супруга. А прочие - сброд, прожигающий жизнь как придется, без цели - Дигона вовсе не занимали. Он повидал в своей жизни столько людей, что ими вполне можно было б заселить порядочный городишко, а посему в местах, подобных этому, никогда не обращал внимания на посетителей - разве что на девиц.

Гневные вопли купцов прервали вялый ход мыслей Дигона. Он посмотрел в их сторону, ухмыльнулся: лохматый, утянув со стола огромную краюху хлеба, судорожно заталкивал её в рот, а белобрысые купцы обиженно визжали и призывали хозяйку немедленно выгнать бродягу, пока он не сожрал все их кушанье. Та с угрожающим видом уже поворачивалась к ним; ноздри её трепетали, в маленьких глазках, почти сокрытых под складками жира, горел огонь, а могучие руки вздымались над головой медленно и неумолимо. Но парень не стал дожидаться, пока здоровая и крепкая как деревенский коваль матрона опустит на его встрепанную башку свою страшную метлу. Вскочив, он согнулся крючком и метнулся к столу аккерийца, видимо, предполагая, что только он в силах укрыть его от праведного гнева доброй женщины.

Впрочем, увидев, что воришка выглядывает из-за мощного плеча гостя, хозяйка успокоилась и занялась делами, более не реагируя на купцов и их недовольное вяканье (Дигон понял, что заплатили они ровно столько, сколько спросил слуга, и ни медяком больше, а потому и не имели права рассчитывать на защиту от наглых прихлебателей - скупой, как известно, платит дважды). Зато стражники, объединенные общей службой и сознанием собственной правоты, решительно встали и двинулись к столу Дигона.

- А ну, вор, подымайся! - грозно сказал низкозадый, пухлым кулачком прижимая к боку рукоять меча, что печально болтался в ножнах на его пузе. Кому говорю!

Дигон с любопытством посмотрел на него, потом перевел взгляд на парня. Тот сжался, пытаясь спрятаться за баранью ногу, но тем не менее отважно зыркал на стражников и что-то шипел сквозь зубы, оказавшиеся на редкость ровными и белыми.

- Да ладно, пусть его, - лениво пробормотал второй, опасливо косясь на мощного аккерийца: кто его знает, почему вор прибежал именно за его стол. Может, он его друг или брат...

- Чего ж ладного? - удивился низкозадый. - За преступников нам платят по десять медяков на брата - я от таких денег не откажусь! Ну! - зарычал он, приближая толстую физиономию к бараньей ноге. - Ну!!! Встать!

Нога не шевельнулась, а лохматого за ней теперь и вовсе было не видать.

- Ур-р-р! - взрычал стражник. - Ур-р-р-р! Я тебя!...

- Прах и пепел... - негромко буркнул аккериец, оглушенный рокотом его голоса. - Ты, старая морда, седло вонючее, плевок Бургана, пшел вон отсюда, пока я твою задницу к полу не приколотил.

Спокойный тон Дигона, в котором, однако, явственно слышались угрожающие нотки, заставил стражников вцепиться в свои мечи и сделать шаг назад. Парень же, напротив, осмелел, высунулся из-за ноги и тонко вякнул:

- Его задница и так у самого пола. Лучше бороденку приколоти.

Волк удивленно взглянул на него, но ничего не сказал, снова повернул голову к стражникам. И, хотя он молчал, те отлично поняли, что надо немедленно уходить, пока не завязалось что-либо вроде драки, а точнее - как раз-таки драка, в коей они, конечно, вряд ли одержат верх.

- Ты здесь человек новый, - откашлявшись, сказал тот, у которого задница находилась достаточно далеко от пола. - Не знаешь наших порядков. Десять медяков и впрямь на дороге не валяются, вот и...

Он не договорил. Презрительно усмехаясь, аккериец сунул руку под полу куртки, пошуровал там и кинул на стол золотой.

- Хватит?

Глаза стражников загорелись. Каждый из них получал золотой после целой луны службы, а тут такое богатство нежданно-негаданно свалилось им прямо в руки...

- Да, господин... - пересохшими губами прошептал присмиревший низкозадый. - Очень даже... очень даже хватит...

Он цапнул со стола монету и ринулся к выходу. Второй, возмущенно заревев, побежал за ним, подозревая, что соратник не захочет делиться. За ними, охнув, устремилась и хозяйка, потрясая метлой - оба не заплатили за выпитое пиво и съеденную ветчину.

Дигон насмешливо поглядел им вслед и повернулся к лохматому.

- Кто такой? - осведомился он, вновь подвигая к себе баранью ногу и с неудовольствием замечая, что один бок её - тот, что находился прямо перед парнем - изрядно ощипан.

- Трилле, - откликнулся лохматый и быстро отодрал ещё кусок мяса.

Узкое лицо его, чрезвычайно подвижное, было весьма благородно. Черты, по отдельности казавшиеся вовсе некрасивыми, вместе составляли довольно приятное впечатление. Длинный тонкий нос, большой рот, голубые, широко расставленные глаза в обрамлении пушистых черных ресниц - если парня отмыть и причесать, он мог бы сойти за сына дворянина, а то и самого короля. К тому же и фигура его отличалась определенным изяществом - тонкая, высокая, гибкая, с развернутыми прямыми плечами. Сейчас же от природы чистая гладкая кожа его была покрыта пятнами грязи и болячками, а изящные руки - цыпками; белесая щетина выросла над верхней губой и клочками на подбородке; в светлых густых волосах застряли соломинки и репьи. В общем, гостем Дигона оказался обыкновенный бродяга, и сейчас, по мнению аккерийца, его следовало накормить (кто сам бывал голоден, не оставит голодным другого), и затем избавиться от него навсегда.

- Ешь! - Дигон подвинул Трилле баранью ногу, кликнул хозяина и потребовал для себя жареного гуся, а заодно и ещё пару кувшинов пива, один из которых предназначался для лохматого.

Получив разрешение на употребление мяса, парень ухватил ногу обеими руками и, рыча, вцепился в неё зубами. Похоже, последние три дня ему не доводилось радовать свой желудок чем-либо кроме куска черствого хлеба - он пожирал мясо даже глазами, выкаченными так далеко, что казалось, они вот-вот вывалятся из орбит.

Волк же, легко справившись с гусем, допил пиво, положил на стол плату за еду и поднялся. Ему предстоял неблизкий путь, и каждый вздох промедления означал ещё шаг вперед пройдохи Леонардаса, увозящего в Ордию Лал Богини Судеб. Если же переводить путь ублюдка в триста золотых, обещанных Сервусом Наротом, то... Аккериец быстро рассчитал, что каждый его шаг стоит примерно половину медной монеты, а если он едет верхом...

- Постой, брат! - он был уже в дверях, когда звонкий голос лохматого остановил его.

- Ну? - нахмурясь, сказал Дигон.

- Подожди меня, я сейчас!

Аккериец пожал плечами и вышел из харчевни. Нет забот, кроме как ждать этого бродягу...

Взяв из рук мальчишки повод (избавившись от Дигонова вороного, оборванец тут же снова завопил, призывая новых посетителей), он вскочил на коня и - тонкая рука Трилле легла на его колено.

- Что ж ты? - обиженно произнес он. - Я же просил подождать!

- Уйди! - рыкнул аккериец, донельзя раздраженный наглостью парня. Он спас его от стражников и накормил - что ещё ему надо?

- Да постой же, - увещевал его Трилле. - Я должен ехать с тобой. Я пригожусь тебе, вот увидишь сам. Знаешь, кто я? О-о-о!.. Ты не знаешь, кто я...

Волк ударил вороного пятками и тот рванул с места как ошпаренный. Через несколько мгновений позади осталась харчевня "Толстяк Шаккон", и оборванец-зазывала, и нахальный бродяга... А впереди - впереди был город Нилам, который до сумерек следовало проехать весь, дабы ночь провести уже в тимских степях, где никто, никто не потревожит сон аккерийца... Гикнув, Волк ещё пришпорил коня, вновь радуясь жизни, ибо нет на свете ничего прекраснее ее...

* * *

... на свете нет ничего прекраснее жизни, да и как может быть? Только живому может доставить радость поцелуй красавицы, первый писк младенца, победа над врагом и возвращение из дальнего похода друга... Ощущение сие жило в сердце Дигона и никак не отражалось в его голове. Глубоких мыслей он не признавал, как не любил и рассуждений на высокие темы. Для него все было просто: делай так, как тебе приспичило в этот момент (философ Бенино сказал бы иначе - "как велит тебе сердце твое"), но не торопись. Бывают разные моменты, и не всегда стоит полагаться на свое знание этой странной жизни.

Не всегда Дигон бывал справедлив, ибо горячность и чисто аккерийская взрывная натура его иной раз запросто подавляли разум, смешивали мозги в одну пресную кашу; кроме того, не всегда справедливость он понимал так, как понимали её другие. Нынче, например, он мог бы обоих стражников прикончить только за то, что они осмелились потревожить его воплями во время трапезы, и лишь благодушное настроение, наступившее после приема пищи, спасло этих нахалов от дикой и страшной в своем проявлении ярости Дигона. Вряд ли после того его мучило бы раскаяние. Скорее, он забыл бы о тех, кого отправил в Ущелья из-за такого пустяка как шум в харчевне - или вспомнил бы, но без сожаления, а с усмешкой. Да, могло быть и так.

Но случалось и совсем иначе. Порой та чаша весов, на коей находилась его справедливость, перевешивала ту, на которой кучкой пепла лежала чужая. Жизнь человека была предметом сего спора. Спасенная Дигоном от чьей-либо злой воли, эта жизнь оплачивала его счет, обеспечивала равновесие перед богами, и даже суровый Стах не смог бы отрицать величия сына своего. Сыну же на высокие материи было наплевать. Он вовсе и не думал о спасенных им, как не думал и о погубленных им. Он просто жил - так, как умел; шел туда, куда вела судьба; действовал так, как велела природа. А чувства и объяснения этих чувств - занятие, не достойное воина...

Сумерки наступили, но Дигон все стремил вороного вперед, уже по степи. Ветер свистел в его ушах - вольный ветер, вырвавшийся из плотных серых стен города на простор, сейчас сияющий серебром под новорожденным лунным светом. Две-три звезды ещё не начали светить в полную мощь; пока они только тлели, и все же свет дрожал в них, постепенно разгораясь, разрастаясь, готовясь к долгой ночи. Вот оно - царство мрака, - грядет, принося с собою страх, озноб, сон и дрему; пробуждая низменные чувства в слабых людях и охотничьи инстинкты в сильных животных.

Слава Митре и прочим богам, в окрестностях Тима не водилось ни диких львов и тигров, ни гнусных гиен, ни змей. Так, пробежит иной раз пума или бродячая собака, коих развелось в последнее время множество, и не только в Тиме. Дигона эти животные не волновали. Спал он чутко, и даже мягкий шаг пантеры разбудил бы его в самой середине крепкого сна. Да и верный меч всегда был рядом - не пройдет и четверти мига, как аккериец выхватит его из ножен в случае опасности... То есть даже если б в Тиме водились львы и тигры, аккериец не стал бы торопить коня и отказываться от ночлега.

Спешившись возле небольшого холма, вкруг которого валялись охапки свежескошенного сена, Волк соорудил себе из них пахучее ложе, вбил в мягкую, уже похолодевшую без солнца землю колышек и привязал к нему вороного, затем лег. Сон пришел к нему сразу. Сон был плотен и покоен. Ни вздоха тревоги не вырвал он из глотки Дигона...

* * *

Но потом в сон этот просочилось нечто странное. То ли обрывки воспоминаний, наяву уже не восстанавливаемые избирательной памятью, то ли предупреждение на будущее - там, в чертогах бога Хипноша, что владеет искусством погружать человека в вязкие теплые болота сна не хуже, чем Дигон владеет искусством драться, аккериец не умел понять, что к чему. Он только видел лица, дома и дорогу, долгую словно жизнь отшельника, ощущал чьи-то прикосновения, слышал голоса, но сам не ходил и не говорил. Хорошо ли было там? плохо ли? Пожалуй, ни то и не другое. Там было никак. Чувства Дигона, коих на самом-то деле у него всегда было достаточно, хоть он сам и не готов был в этом признаться даже себе, сейчас спокойно дремали. Сторонний наблюдатель, он ничего особенного не видел в сем сне, хотя он ему и не нравился.

Вот прекрасное лицо Белит, его возлюбленной, погибшей много лет назад. Оно лишь промелькнуло, но Дигон точно знал, что тревоги и тоски не отражали темные глаза. Вот равнодушная физиономия старого солдата Кумбара прошло всего-то две луны с того дня, как аккериец попрощался с ним у стен Иссантии - столицы Багеса. А вот опять эта дорога... Никого нет на ней, только вдали слышны какие-то тихие голоса...

Внезапно Волк проснулся. Рука его за миг до пробуждения уже легла на рукоять меча. Откатившись в сторону от сенного ложа своего, он черной тенью распластался на земле, готовый в любой момент взметнуть меч и поразить врага. Но сначала нужно было убедиться, враг ли там...

Шаги приближались. Легкие, мерные, они принадлежали не человеку лошади. Но одна, без седока, лошадь вряд ли появилась бы в степи, где одному только ветру привольно, а потому Волк затаился, дыша совсем неслышно, и вскоре уже разглядел в ночи, в пятистах локтях от холма, всадника, правящего в его сторону.

Вот он сделал остановку на миг и приподнялся в седле, высматривая что-то впереди, заметил вороного, который стоял прямо в снопе лунного света, и направил лошадь к нему. Он не сделал и двадцати шагов, как аккериец, видевший в темноте как кошка, разжал пальцы, прилипшие к рукояти меча, выругался шепотом, и встал.

- Бурган тебя раздери, приятель, - хрипло сообщил он во тьму. - Ты разбудил меня!

Глава четвертая. В Рухе

Трилле - а это был он - пришпорил лошадь, и несколько мгновений спустя, радостно, едва ль не со слезой улыбаясь, спрыгнул на землю и бросился к Дигону. Он даже сделал попытку обнять его будто старого друга, с коим не виделся лет этак десять, но тот оттолкнул его одним лишь взглядом.

- Ты так и будешь таскаться за мной? - сурово вопросил его Дигон, не позволяя присесть.

- А, - махнул рукой лохматый, переминаясь с ноги на ногу и отворачивая глаза от синих льдинок аккерийца, - мне все равно, куда идти, вот я и подумал, что могу сопровождать тебя... Надеюсь, ты будешь рад...

Затем он (видимо, справедливо опасаясь, что как раз Дигону не все равно, кто следует одной дорогой с ним, и вряд ли он так уж будет рад такому попутчику) набрал полную грудь воздуха и скороговоркой начал:

- Ты смел и решителен, ты великолепен и силен, о горный орел...

- Но! - Дигон поднял ладонь, с брезгливостью останавливая этот поток лести. Досада, охватившая его в первый же вздох, разрасталась, заполняя грудь колючками злобы: одного взгляда на этого бродягу было достаточно для того, чтобы определить его сущность. Обыкновенный прилипала, из тех, что пристают к путешественникам, развлекают их в пути нелепыми выходками, а за сей труд их надобно кормить и поить, да в случае чего ещё и защищать. Дигон встречал таких, и прежде на эту удочку не попадался, но - в глазах Трилле все же посверкивало нечто странное, отличавшее его от остальных; может, именно то высокое происхождение, каковое заметил аккериец сразу...

Бродяга уловил миг замешательства, подался ещё на шаг ближе.

- Клянусь всеми богами, ты не пожалеешь, - приложив к сердцу ладонь, горячо сказал он. - Знаешь, кто я? О-о-о!..

- Прочь! - вынес решение аккериец. Засим он отвернулся и вновь пошел к своему ложу.

- И чем же я плох? - обиделся Трилле, волочась следом. - Я умен, красив и ловок, я...

- Прочь! - рыкнул Дигон. - Клянусь Стахом, воронье гнездо, ты мне надоел!

Парень вздохнул, остановился. А когда аккериец зарылся в сено и захрапел, выбросив из головы существование бродяжки, он сел на землю, устроил подбородок в коленях, и вскоре тоже задремал, привыкший, видно, спать в любом положении...

* * *

С первыми лучами солнца Волк открыл глаза. Небо, голубое и чистое, обещало хороший день, душа была свободна, легка, воздух свеж - все вместе создавало чудесное ощущение бесконечности жизни. В этот момент дыханье природы и человека совпали; человек проснулся одновременно с землей, травой и деревьями; природа вошла в его сердце и согрела его.

Аккериец встал. Увы, кроме него и природы в мире сем существовал ещё и бродяга, который тоже сейчас пробудился и хлопал длинными ресницами, припоминая, куда занесло его прошедшей ночью. Узрев его, Дигон взъярился. Та благость, что снизошла с небес, мгновенно исчезла, испарилась в сыром воздухе утра. Он зарычал, медленно, с угрозой, вытащил из ножен меч.

- Полно, дружище, - сиплым со сна голосом пробормотал Трилле, отползая назад. - Я уйду, если ты велишь...

Поднявшись, он отвернулся от аккерийца, пошел к своей лошади. Плечи его согнулись, руки плетьми повисли вдоль боков - парень явно не хотел расставаться с этим огромным мощным мужем, коего почитал уже за друга и покровителя. Но делать было нечего.

Караковая всхрапнула, когда он дернул повод, отворачивая её морду от сочной травы, и недовольно ударила копытом в землю, когда он запрыгнул в седло. Вороной Дигона косил на красавицу кобылу большим фиолетовым глазом, готовый скакать за нею, но хозяин и не думал пока отправляться в путь. Он восседал в копне сена и с аппетитом поглощал жареного петуха, запивая его красным вином из бутыли. То ли он снова забыл о Трилле, то ли нарочно не глядел на него, уверенный в том, что теперь-то парень оставит его в покое и уберется восвояси - ещё вчера он воздал долг человеколюбия и накормил этого прилипалу, а потому ныне не считал себя обязанным предложить ему часть своего пайка.

Глубокий вздох наполнил грудь бродяги. Он бросил на Дигона последний взгляд и, не увидя и малейшего признака того, что его присутствие замечено и принято благосклонно, тронул лошадь. Он возвращался в Нилам - город, который так неприветливо встречает бродяг! Впрочем, а кто вообще в этом мире встречает их приветливо?

* * *

Близился вечер. Давно уже позади осталась степь, и полоса чахлого сухого леса, и мутный ручей с кислой водой, и маленькая деревня без постоялого двора. С самого утра Дигон ехал, не останавливаясь, раз только позволив коню напиться из деревенского родника. Скоро уже должны были показаться вдалеке стены Руха - там путник бывал, и теперь предвкушал обход знакомых кабаков и объятья знакомых див, кои пышны формами и добры сердцами. Зелина, Ирха, Саддана, Лила, Аина - черноокие красавицы, умеющие любить мужчину так жарко, что и годы спустя в душе его остается след от языка пламени этой любви... Да, Дигон помнил их. Ночи и рассветы в крошечных комнатушках под чердаком кабака, пьяные песни и крики внизу, в зале...

Аккериец ухмыльнулся, представляя угольки глаз юной толстушки Ирхи, кои вспыхнут при виде давнего приятеля так ярко, что вмиг разожгут его страсть, затуманят голову, увлекут в духоту каморки и... Он пришпорил вороного, желая поскорее достигнуть Руха, этой колыбели любви, пьянства и воровства. Все-таки жизнь прекрасна - так ощущало сейчас его сердце и простор равнины, и близость города, и сухой теплый ветер, толкающий в спину. Прошлого нет; есть только будущее, в тайне которого содержится смысл всей жизни, и к этому будущему стремился сейчас аккериец, напрочь позабыв об истинной цели своего нынешнего предприятия.

Он ворвался в Рух так лихо, что стражники едва успели поймать вылетевшие из его руки золотые. Узкие и кривые, но такие уютные улочки, мощеные серым плоским булыжником, гостеприимно таращились на путника круглыми окошками - окраина города состояла сплошь из деревянных хибарок бедняков, а они затягивали проемы в тонких стенах бычьими пузырями, отчего окна и в самом деле становились похожими на глаза. Унылые прохожие шарахались в стороны, приученные бояться всадников; фонарщики, по большей части люди нервные и озлобленные, ибо их скорбный труд оплачивался не звонкой монетой, а натуральным продуктом, кричали ему вслед и грозили Золотым Павлином Сабатеи, редким ублюдком, насколько знал Дигон; девиц в это время здесь вовсе не было, но зато они были в кабаках - туда-то и направлял путник своего коня.

Ближе к центру стали попадаться каменные дома - в основном одноэтажные, приземистые, чванливо отвернувшие от улицы окна в свои внутренние дворы. Тут строились более состоятельные люди, вроде мелкого купечества и судейства. Сам же центр изобиловал роскошными дворцами в два, а то и в три этажа, с золочеными башенками на плоских крышах и вычурными витражами в огромных окнах. Улицы, достаточно широкие для того, чтоб по ним могли проехать плечом к плечу трое всадников, изобиловали кабаками разных видов - от дешевых забегаловок до шикарных двухэтажных таверен, одна кружка пива в коих стоит не меньше отличного кинжала акбитанской стали.

Волк уверенно повернул коня налево от центральной улицы и тут же остановился. Перед ним была дверь того самого кабака, в котором некогда он познакомился с Ирхой и Лилой. Две сестрицы, они отличались одна от другой так, как кошка отличается от слона, как кусок баранины от обглоданной кости, как капля воды от бутыли вина. Пампушка Ирха обладала веселым и легким нравом, умела заразительно хохотать и пить пиво, не проливая его на себя. Высокая худая Лила была мрачна словно новоиспеченная вдова, зато в любви горяча и ненасытна (хотя пиво она неизменно выливала на платье, что обыкновенно раздражало её жадных приятелей). Дигону нравились обе. Ирха за милый смех и совершенную непритязательность, Лила - за молчаливость и скромность. Последнее достоинство, правда, гармонично сочеталось со слабоумием, но в шуме дружеской пирушки, а потом в пылу страсти сей порок был не так уж и заметен.

Итак, надеясь на встречу с давними подружками, аккериец толкнул тяжелую дверь и вошел внутрь. За эти годы здесь ничего не изменилось. Зал набит всяким-разным людом, гвалт, хохот, и все же хозяин - здоровенный тимит с короткой курчавой бородой, развлекающий посетителей тем, что без усилия гнул подковы и жонглировал двумя кузнечными молотами - увидел дорогого гостя, радостно кинулся навстречу.

Конечно, он прекрасно помнил этого огромного мускулистого аккерийца, который когда-то шутки ради разогнул все им испорченные подковы, а оба молота привязал к ногам пьяного стражника и швырнул его прямо в пивную лужу, откуда потом несчастный долго не мог выбраться. О, эти чудные, такие веселые забавы! Их помнили многие! Тогда деньги рекой текли в бездонные карманы хозяина, а он, в свою очередь, тоже не скупился, и на столе Дигона не переводилось пиво - чуть кисловатое и жидкое, но аккериец не привередничал, твердо зная, что зато ему не придется платить.

Увы, обеих крошек - Ирхи и Лилы - сейчас тут не наблюдалось. Дигон поначалу решил, что они заняты наверху с гостями, и, сев на свободное место за длинным высоким столом, потребовал кувшин пива и солонины с хлебом. Оглядевшись, он увидел новых, ещё незнакомых ему див: три грации, каждая размером с молодую свинью, разгуливали меж скамеек и томно льнули к мужчинам, разбавляя их хриплый гомон своими милыми кокетливыми голосками. Правду сказать, Дигону давно не приходилось слышать таких диких воплей, кои исторгались из луженых глоток этих малюток.

- Хей, Джалваз! - он схватил хозяина за полу куртки. - Где Ирха?

- О, господин, - круглая плутоватая рожа здоровяка скривилась в печальную гримасу. - Бедную Ирху солдаты прикончили в том году. Вот так прямо и всадили меч в сердце! Мы так горевали!..

- Прах и пепел... - пробормотал аккериец, и сам удивился острой жалости, что на миг пронзила его грудь. - А Лила?

- И Лилы нет с нами больше! Утопла, бедняжка!

- Где?

- Да в луже! - горестно махнул рукой Джалваз. В глазах его сверкали неподдельные слезы. Срывающимся голосом (ибо ему приходилось кричать, дабы Волк мог услышать его в этом гаме) он продолжал: - Как-то выпила лишку, и пошла прогуляться на улицу. А там - упала, носом в самую лужу!..

Аккериец помрачнел. Он никогда не заблуждался насчет участи кабацких девиц - все они так или иначе уходят в Ущелья прежде срока. Но его собственные подружки?.. Он мотнул головой, отгоняя непривычные ощущения, теснящие грудь, и обратил взор на одну из красоток, что уже направлялась к нему с другого конца зала.

- Милтаха! - заорал сосед Дигона слева, который тоже узрил девицу и не сомневался, что она идет именно к нему. - Я жду тебя, крошка!

Аккериец хмыкнул. Весу в крошке было не меньше, чем в нем самом. Сосед же - тощий костлявый парень лет двадцати пяти - в полный рост едва ли достигал мощного плеча Милтахи.

- Кр-р-рошка! - снова проверещал он с видимым удовольствием. - Я прям заждался!

- Замолкни, - басом сказала Милтаха, не удостаивая парня взглядом. Тяжелая рука её легла на руку Дигона. - Пойдешь со мной, аккериец?

Черные, с теплым желтоватым отблеском глаза её в упор смотрели на гостя, и он наконец почувствовал, что в груди его стал таять кусок льда, возникший после рассказа хозяина о трагической гибели Ирхи и Лилы.

- Пойду, - кивнул он, притягивая красотку к себе.

Она села, улыбнулась ему одними губами, и лихо опрокинула в большой рот пиво из его кружки. Утробно булькнув, пиво исчезло в её глотке, а аккериец жестом подозвал взмыленного слугу и велел принести ещё пару кувшинов.

- Что ж ты, Милтаха, - обиженно сказал сосед Дигона. - Прошлой-то ночью со мной была, а нынче что?

- Нынче с ним буду, - трубно объявила девица и прилепилась щекой к плечу аккерийца.

- А я?

- Мелок ты, парень. Крутишься, точно вошь, а толку и нет.

Волк, дабы из мужской солидарности сдержать смешок, вгрызся в ломоть солонины, а сосед его засопел и умолк, оскорбленный и униженный.

- Хей, аккериец, - жарко зашептала Милтаха в ухо нового приятеля. Как называть тебя?

- Дигон-Волк.

- Из Аккерии?

- Угу-м... - Дигон допил пиво, чувствуя, как лед в груди совсем растаял, потеплел и вроде даже начал закипать. Горячее дыхание и пышные формы красотки, облепившие его правый бок, способствовали тому, или крепкое пиво - аккериец не знал, да и не хотел знать. Только одна мысль брезжила сейчас в его размягченном мозгу: спать, и лучше всего с Милтахой. Он уже забыл про Ирху и Лилу, что подарили ему тут столько прекрасных, буйных и страстных ночей; он забыл про остальных див, коих на дорогах и бездорожьях встречал множество - иные были милы и только, другие... Но в этот момент он забыл также и про других - про Белит, Карелу, Алму...

Тяжело поднявшись, аккериец рывком поставил на ноги свою красотку.

- Идем, - мутным взором оглядывая её лицо произнес он.

Милтаха облегченно вздохнула (бывало, вино и пиво сваливали её нового приятеля с ног раньше, чем она успевала затащить его наверх, в постель), крепко сжала его ладонь своими широкими, по-мужски сильными пальцами, и, плотно прижимаясь к нему округлым тугим бедром, пошла за ним, про себя удивляясь тому, что он так хорошо знает дорогу. Прежде она не видала его здесь, а не заметить не могла... Впрочем, думы сии не особенно занимали сейчас Милтаху. Еле сдерживаясь, чтобы не прибавить шаг и не ринуться по лестнице бегом, она с восторгом обозревала бронзовую мощную шею Дигона, широкие плечи, на которых лежали пряди темных прямых волос, твердый подбородок, иссеченный белыми шрамами, длинные пушистые ресницы... Целую ночь с мужчиной, а не с пьяным развратным сусликом! - она завидовала самой себе. Целую ночь!

Милтаха не выдержала и, взревев, рванула наверх, увлекая за собой Дигона.

* * *

Мрачный как предгрозовая туча аккериец спустился в зал. Ночь он почти не спал, взятый в плен новой девицей Джалваза, а потому пропустил рассвет, и утро, и даже полдень. Солнце уже вышло из зенита, когда он наконец открыл глаза и обнаружил себя в залитой светом комнатушке, рядом с храпящей горой по имени Милтаха. Он вскочил, кляня себя, это злачное место и почему-то рыцаря Сервуса Нарота, быстро облачился в свое запыленное одеяние и ринулся вниз.

Хозяин, присматривающий сейчас за работой слуг, увидел его ещё на лестнице, радостно осклабился. Днем в его кабаке обычно бывало пусто и тихо, а потому он мог позволить себе уделить больше внимания давнему, хорошо знакомому посетителю.

- Пива, господин? Вина? Баранины? - огромные ручищи Джалваза были по обычаю сложены на груди - в знак особого расположения к гостю.

- Пива, - хмуро бросил Волк, проходя к столу.

Сколько дорог отмахал Леонардас за то время, пока преследователь его спал глубоким сном? Не добрался ли он уже до самой Ордии? А может, он решил изменить направление пути и сейчас правит в Горгию, или Онгору, или Эган? Наверное, зря он не захватил с собой астролога... Но эта мысль, только мелькнув, сразу пропала. Уж лучше такой попутчик как тот бродяга, чем брюзгливый старикашка...

Но как же Дигон мог проспать? В темной злобе, обуявшей его всего, он осушил кувшин доброго темного пива, закусывая ломтем свежего хлеба с бурой хрустящей корочкой; оторвал кусок от бараньей ноги и проглотил его, остальное сунул в дорожный мешок - его собственная снедь уже была на исходе.

Наконец он решил, что нагонит упущенное время - будет ехать всю ночь напролет, без остановки, - и тихая злость на себя самого, на леность и беспамятливость, понемногу начала растворяться. Душою аккериец уже был в пути...

- Пива! - зычно заявил он хозяину, который издали смотрел на него с умилением, но приблизиться и заговорить не решался.

Тот осветился радостной улыбкой, сам бросился исполнять приказание дорогого гостя, сердито цыкнув на слугу, что вздумал его опередить.

В ожидании пива Дигон осмотрел зал. За годы его отсутствия здесь мало что изменилось. Поставили новые - длинные и кривоногие - столы, а удобные табуреты сменили на скамьи; вместо одного светильника, чей свет прежде никогда не достигал дальних углов, повесили шесть; стали чище мыть полы вот, пожалуй, и все.

Скрипнула дверь, тронутая чьей-то неуверенной рукой. Взгляд Дигона переместился на щель, в кою хлынул поток дневного солнечного света, и... Яростный рык вырвался из его глотки, заставив хозяина и слуг всполошенно дернуться и открыть рты. На пороге, освещенный, словно некое божество, яркими лучами, стоял бродяга Трилле и смущенно щурил на аккерийца наглые голубые глаза.