Богиня пустыни

Пролог Пустыня Наниб. Немецкая Юго-Западная Африка Декабрь 1906 года

Еще вчера она полагала, что никогда не сможет разговаривать с мертвецом. Еще вчера мир был другим, а ее смятенная душа утратила всякую надежду. Мертвец… Как долго она искала его, как часто следовала каждому указанию, шла по каждому его следу. Но сегодня, будучи фактически у цели, она спрашивала себя, не было ли все это иллюзией, обманом пустыни, фата-морганой зрения и разума.

Вероятно, думала она, самое ужасное, что может совершить пустыня, — это подорвать уверенность в правильности собственного восприятия. Здесь, на просторе, вдали от цивилизации, все возможно, все вообразимо. Здесь фантазии легко превращаются в действительность, а действительность воспринимается как фантазия. Пестрые видения убаюкивают разум человека. Это может быть и хорошо, и плохо — в любом случае это последнее, что с тобой происходит. А в конце уже нет ни хорошего, ни плохого.

Спутники остались в лагере за дюнами. Это был только ее путь, и, оглядываясь, окидывая взором бесконечную пустыню Намиб, она могла бы вообразить, будто действительно одна — единственный человек посередине океана песка, выжженного пространства и мерцающей жары.

Горячий ветер шквалами налетал на бледно-желтые дюны, поднимал вихри песка, задувал под платок, которым она плотно укутала голову и шею. Ветер всегда найдет путь, — фактически это была одна из первых мыслей, посетивших ее здесь, на Юго-Западе, одна из самых первых, сохранившихся в памяти. Могла ли она предвидеть, каким правдивым окажется столь несущественное высказывание?

Вместе с ветром в глаза попадал песок, вызывая колющую боль и жжение. К боли она давно привыкла, однако эти моменты, когда песок лишал ее зрения, были ужасными. Слепота усугубляла одиночество — а и то и другое она знала слишком хорошо. Тем не менее она осталась здесь после всего, что произошло. Она осталась бы, даже совершив то, ради чего пришла сюда.

Перед нею возвышались своеобразные скальные образования, бесчисленные колонны из горной породы, тесно прижавшиеся друг к другу, прямоугольные, с острыми вершинами. Задние колонны, более высокие, чем передние, напоминали скопление каменных органных труб. На западной стороне, беззащитное перед светом послеполуденного солнца, посередине утеса песочного цвета зияло отверстие, как, будто из скалы вынули отдельный тесовый камень. Вход в пещеру мертвеца.

Она могла бы взять одного из верблюдов, чтобы на нем проделать последний отрезок пути. Но ее проводник предсказал песчаную бурю — совсем скоро, в ближайшие часы. Один верблюд у подножия скал оказался бы полностью незащищенным; в группе животные чувствовали себя более уверенно.

Все остальные разбили палатки на подветренной стороне дюны и лопатами набросали холм из песка. Проводник, маленький мужчина, принадлежащий к народу дамара, настоял на сооружении лагеря между дюнами, а не под прикрытием скал. «От песка лучше всего защищает песок», — объяснил он загадочно. Вероятно, он был прав, хотя, что еще вероятнее, он просто боялся. Каждый, кто сколько-нибудь знал эту местность, боялся скал. Приближаясь к массиву высотой с многоэтажный дом, очарованная удивительной геометрией каменных колонн, она слушала пение ветра, свистящего в щелях и отверстиях. Раздававшиеся звуки были мрачными и зловещими, но довольно мелодичными. «Словно звуки гобоя», — подумала она отстраненно, и вместе с этой мыслью на нее нахлынули воспоминания. Как давно она в первый раз слушала гобой? Три года тому назад? Четыре?

Тени от скал падали на восток. Она радовалась, что не должна была пересекать их. Предупреждения туземцев оставили в ее душе неприятный осадок, как ни старалась она отогнать эти мысли. Она уже научилась не воспринимать как бессмыслицу советы химба и дамара, но прежде всего наставления племени санов. Люди здесь знали многое о пустыне, а особенно о тех опасностях, которые она таила в себе. Кто бы мог поставить им в упрек страх перед мертвецом и перед его рассеченным трещинами жилищем? Они приносили ему еду одни в качестве подарка, другие как дань, а когда через некоторое время они возвращались, все оставалось нетронутым, таким же, каким они его оставляли. Даже гиены и шакалы сторонились этого места.

Мертвец не ел, не пил, не разговаривал. Жил — и не жил. Так, во всяком случае, рассказывали об этом кочевники, проходившие этой частью пустыни Намиб. Он был тем, кто победил смерть ее собственным оружием. Он сделал так, что в нем самом не осталось жизни, и как раз это удерживало его среди живых. Он существовал неподвижно, безмолвно, не издавая ни малейшего шума, подобно охотнику, затаившемуся при виде льва. Изобрази из себя мертвого, не смотри своему противнику в глаза! Тем более если твой противник — сама смерть.

Все говорили ей, что бессмысленно приезжать сюда. Бессмысленно и, кроме того, опасно. Но она все, же должна была пойти на это, должна была узнать, был ли он тем, за кого она его принимала.

Гобой! Можешь ли ты слышать его?

Только ветер. Ветер…

Достигнув подножья скал, она несколько секунд помедлила, затем начала подъем. Небо над Намибом было светло-голубым, почти белым, ничто не предвещало песчаной бури. Так чаще всего и случалось: путешественники, которым природа пустыни была незнакома, замечали, что потерялись, только тогда, когда песок забивал рот и нос.

На одно мгновение ей захотелось, чтобы другие не послушались проводника и разбили лагерь между скал. В то же время она была благодарна, что они оставили ее одну.

Ей несложно было взбираться на скалы. Колонны на краю массива были не выше метра, и с них легко было добраться до вышестоящих скал. Большинство из них были диаметром со ствол дуба, их плоские вершины прикрывали белые чепчики из песка. Издалека они казались маленькими и большими башнями доисторической крепости, вблизи скорее были подобны лабиринту лестниц, созданных природой. Пещера изнутри выглядела жильем, созданным в глубокой древности, когда эту пустыню уже пересекали живые существа, и неизвестно, были это люди или нечто другое.

Перед нею появился край отверстия пещеры, прямоугольный, почти симметричный. Вершины нескольких колонн образовывали перед входом маленькую площадку, неровную, полную впадин. С трех сторон простирались вверх ступенчатые скалы, припорошенные песком пустыни, как каменный именинный торт. Игра ветра звучала здесь еще более таинственно, отовсюду слышались звуки, разных тонов, неясные мелодии — словно боги пустыни, почитаемые племенем дамара, устроили репетицию оркестра.

После яркого света Намиба ее глазам понадобилось время, прежде чем удалось рассмотреть хоть что-то в темноте по ту сторону входа в пещеру. Первые два-три метра пространства еще были освещены солнцем, но затем все резко тонуло во мраке. Плоская платформа из осыпи камней и песка вела вниз, в сердце скального массива. Горная порода была усеяна засохшими фруктами и серыми лепешками хлеба, некоторые из них были небрежно брошены в глубину пещеры, другие заботливо оставлены в плетеных корзинках. Спуск по осыпи сам по себе не был легким, а разбросанные дары туземцев еще больше затрудняли путь.

Через несколько метров, именно там, где перед покрытой примитивной живописью стеной пещеры сидел на корточках мертвец, пол стал гладким. Мертвец сидел, скрестив ноги, повернув в сторону входа лицо с запавшими щеками, костлявые руки были согнуты в локтях. Спина мертвеца была выпрямлена, что придавало ему гордый и праведный вид, хотя он сам, определенно, невысоко ценил эти качества. Его глаза были закрыты, и его действительно можно было посчитать мертвым — даже мумифицированным, — если бы не еле заметное движение его грудной клетки, свидетельствующее о том, что он дышал.

Она остановилась, когда увидела его, и ее желудок скрутила судорога. Она узнала бы его тотчас, даже если бы он изменился еще больше. Его тело было сухим и хрупким, кожа — высохшей и выдубленной ветрами, но она не сомневалась в том, что это он. То, на что она надеялась, все эти месяцы и чего опасалась, свершилось. Она достигла своей цели.

Она преодолела свою робость и склонилась над ним.

— Я здесь, — проговорила она, не беспомощно и смущенно, а достойно и спокойно. Она была уверена, что он узнал ее голос.

Мертвец не двигался. Его глаза оставались закрытыми, высушенные губы — твердо сжатыми. Он не вздрогнул от неожиданности, не сделал ни единого движения, его веки не дрогнули. Но он дышал. Или она это только воображала? Нет, определенно нет.

Она попыталась протянуть руку и положить ее на его впалую грудь, но страх ощутить его кожу холодной и бескровной удержал ее. Кроме того, она почувствовала уважение перед его решением существовать в полном одиночестве. Он не хотел, чтобы кто-нибудь касался его, даже она. Он сделал свой выбор, так же как и она свой.

— Ты не хочешь поговорить со мной? — спросила она тихо, словно в темных углах пещеры могли находиться существа, которых она не хотела бы вспугнуть.

Другие люди, приходившие сюда в течение долгого времени, не знали, кем он был и откуда прибыл, они также пытались говорить с ним. Некоторые пытались его развеселить, другие умоляли, но никому он не дал ответа.

— У меня есть время, — сказала она, села на землю напротив него и скрестила ноги так, что в результате оказалась сидящей перед ним, как отражение в зеркале. У нее было время, тем более что над скалами и простирающимися как море дюнами разразилась песчаная буря. Она могла бы съесть несколько засохших фруктов и попить из стоящих в стороне глиняных чаш воды — воспользоваться тем, что было принесено ему. Она ждала бы и ждала, и ушла бы только после того, как он обратился бы к ней. Поговорил бы с нею.

Гудение ветра в скалах стало еще громче, и она начала ощущать в этих звуках определенную красоту, чистоту тонов, отсутствующую в звучании гобоя, которому она внимала так часто. Буря разразилась, скоро у нее уже не осталось в этом никаких сомнений, и она подумала о своих спутниках в лагере среди дюн, вспомнила даже о верблюдах, которые теперь боязливо жались друг к другу, словно испуганные котята.

Прошло уже несколько часов, снова и снова заговаривала она с ним, сначала мягко и прочувствованно, затем резко, даже агрессивно. И все же только тогда, когда она наклонилась вперед и приблизилась своими губами вплотную к его рту, не целуя его, но достаточно близко, чтобы позволить ему почувствовать ее близость, ее тепло, ее женственность, ей показалось, что дух его жизни проснулся. Его губы едва заметно приоткрылись, и ей почудилось, что она слышит, как рвется высохшая кожа.

— Все напрасно, — прошептал он ломающимся голосом. Его глаза оставались закрытыми. — Никакого движения, никакой еды, никакого питья. Я делал все, чтобы быть готовым к этому мгновению. И все же ты перехитрила меня.

Она хотела возразить ему, но он перебил ее.

— Ты — смерть, — проговорил он беззвучно. — Я всегда знал, что ты придешь.