Боги Севера

Глава 1

Год 121 от первого явления Огнерожденного Митры первосвятителю Иллирию.

Лагерь Великой армии под стенами Ура

Атмосфера императорского шатра была переполнена страхом и напряжена до предела. Наврус потел у входа, не успевая вытирать платком мокрый лоб и шею, рядом застыл магистр тяжелой конницы Ма́рий Дориан. Старый патрикий предчувствовал, что глупость наследника обернется для него страшной бедой, но верность традициям и воспитание не позволяли ему показывать слабость. Дальше толпились легаты легионов, а за ними прятался бледный как смерть Василий.

Император стоял спиной к собравшимся, и эта спина, жесткая, как глыба мрамора, не сулила им всем ничего хорошего. Наконец Константин повернулся, и пышущий бешеной яростью взгляд уперся в Навруса.

— Ты! Никакой ты не стратилат — ты как был чистильщиком дерьма, так им и остался!

Холодный пот рекой покатился по спине Фесалийца, но где-то в глубине души зажегся огонек надежды: если первым же словом не отправили под топор палача, то шанс еще есть. Опустив взгляд, он изобразил полное согласие и смирение, а император, резко подскочив, схватил его за грудки.

— Почему ты все просрал, Наврус⁈ Твоя поганая башка должна сейчас валяться вместе с тем дерьмом, которое тебе так нравилось выносить!

Константин, не выбирая выражений, тряс безвольное тело командующего.

— Ты должен был взять этот город сегодня! А ты!..

Мощный рывок почти оторвал Фесалийца от земли, и тот повис в руках императора тюфяком с соломой. Больше всего сейчас Константину хотелось разбить о столб эту курчавую уродливую башку, но его расчетливость и прагматичность сдерживали ярость. Этот маленький толстый человечек был для армии символом удачи, и каждый легионер в каждой когорте верил в счастливую звезду Навруса Фесалийца. «Что они скажут, — спрашивал себя базилевс, — когда увидят, что символу удачи отсекли башку?» Спрашивал, и ответа ему, прошедшему десяток военных кампаний, не требовалось: он и так знал — этого нельзя допустить ни при каких условиях.

Ладони разжались, и тело Навруса стекло на ковер, а Константин обратил яростный взгляд на застывшее лицо Ма́рия. Старую аристократию он ненавидел всей душой, со всеми их республиканскими замашками и традициями. Их можно было казнить, держать годами в каменных мешках, но унижать дуболомов, помешанных на чести и гордости, было нельзя — это могло обернуться взрывом, и взрывом не здесь, в армии, а там в тылу, в самом сердце империи, в Царском Городе.

Константин встретил остекленевший взгляд старого патрикия и процедил:

— Ты знаешь, что заслужил за провал штурма?

В ответ прозвучали не оправдания, не жалобные просьбы, а лишь одно слово:

— Знаю!

Император нервно дернул головой, и за плечами Дориана выросли закованные в броню гвардейцы. Ладонь одного из них легла на плечо патрикия, и тот, повинуясь конвою, но не опуская гордо вскинутой головы, пошел к выходу.

Все это никак не успокоило Константина: бешенство клокотало внутри, грозя взорваться, как перегретый котел. Особенно ярость будило в нем то, что он прекрасно знал: ни Наврус, которого он только что тряс, ни Ма́рий, которого он отправил на казнь, не виноваты в провале отличного плана, а виноват только один человек — его сын. Его сын, который сейчас прячется за спинами легатов, а через секунду будет оправдываться и валить свою вину на всех, кроме себя.

Он нашел бледное перепуганное лицо Василия и жестко бросил:

— Выйди ко мне!

Наследник, протиснувшись между спинами, шагнул вперед и застыл, сжавшись под презрительным взглядом.

— Я не виноват, отец! — Василий затараторил быстро и сбивчиво. — Я говорил Ма́рию, что надо было выдвигаться раньше. — Он вошел в раж и повысил голос. — Я ему говорил, но он не послушал!..

Хлесткий удар тыльной стороной ладони не дал ему закончить, и Василий отлетел в угол, как пушинка, сметенная порывом ветра.

Константин опустил взгляд на разбитые костяшки пальцев, потом на замершего на полу сына и, скривив рот, рявкнул на застывших истуканами легатов:

— Убирайтесь! Убирайтесь все!

Этот крик нашел живой отклик у собравшихся, и толпа, кланяясь, с облегчением начала пятиться к выходу. Император, глядя на своих военачальников, как на пустое место, вдруг окликнул:

— Наврус!

Из-за рослых спин высунулась курчавая голова с приплюснутым носом, и Константин, не посмотрев на нее, как-то обреченно добавил:

— Ты под домашним арестом, из своего шатра ни шагу, пока я не решу твою судьбу. Командование армией переходит к легату первого легиона Клавдию Агриппе.

Ослепив подданных вспышкой ярости, Константин пребывал в депрессии. Перспектива быстро окончить войну испарилась в один день, и впереди его ждали только неразрешимые проблемы снабжения и оплаты огромной армии. Императорский двор, как хороший кот, чувствуя настроение хозяина, свернулся и затих в ожидании, когда прибудут баллисты и другие осадные орудия, а пока в ближайшем окружении Константина смех если и не был под прямым запретом, то уж точно считался дурным тоном.

Легат первого легиона Клавдий Агриппа принял на себя командование армией, но все нити снабжения и организации по-прежнему остались за штабом Навруса, и это превратило все в настоящий бардак, в котором армия плохо понимала, какие приказы ей исполнять — громкие истеричные окрики из штаба Агриппы или тихий шепот из шатра Навруса. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что вот-вот наступит полный коллапс, но в реальности все было далеко не так печально. Рядовая армия жила своей жизнью и мало реагировала на разборки в штабах: по-прежнему чистились отхожие места, проводились учения, готовилась пища, и все шло как обычно, по раз и навсегда заведенному порядку. Центурионы и трибуны следили за его соблюдением так же неукоснительно, как и всегда, ибо со времен древней Туры на том стояла непобедимость туринской армии, и никакие перестановки в верхах помешать этому не могли. Конечно, в сражении или даже на марше такая чехарда в командовании сильно бы осложнила жизнь, но поскольку армия стояла в бездействии, то Константин мог позволить себе капризы и похлеще.

Единственным человеком, который не обращал внимания и, более того, откровенно плевал на дурное настроение императора, была его дочь Зоя. Так уж случилось, что августа с детства повсюду ездила с отцом, прошла с ним все военные кампании, и, несомненно, если бы бог сделал ее мужчиной, претендентом номер один на трон называли бы ее, а не Василия. Она была любимицей и абсолютной копией своего отца, такой же упертой до безрассудства и такой же вспыльчивой, взрывающейся по любому поводу. Ей Константин прощал все, и то, что даже для его ближайшего помощника и почти друга Варсания закончилось бы казнью, для Зои оборачивалось лишь недовольной гримасой императора.

Сегодня она праздновала отставку своего заклятого врага евнуха Фесалийца — так она называла главнокомандующего, и частенько прямо в глаза. Поэтому нелюбовь была абсолютно взаимной, и Наврус так же терпеть не мог августу, но мог позволить себе называть ее гремучей змеей, только будучи уверенным, что его никто не слышит.

В большом шатре Зои, наполненном шелками и лучшими сардийскими коврами, умиротворяюще звучала арфа и приглушенные голоса гостей. Августа возлежала на атласных подушках, подперев голову рукой, и немигающий взгляд ее голубых глаз застыл на лице родного брата. Рядом о чем-то щебетала ближайшая подруга Оливия, но Зоя ее не слушала — сейчас ее больше интересовал сине-черный кровоподтек, растекшийся на всей правой половине лица Василия.

— Он не должен был бить тебя при всех! — Кукольное личико августы осталось неподвижным, а все недовольство отразилось лишь в вспыхнувших гневом глазах.

Уже изрядно набравшийся Василий поднял тяжелый взгляд.

— Фесалийского скопца он пожалел, а родного сына — нет! Я не виноват, что все так обернулось, план евнуха был идиотским с самого начала!

В глубине ее глаз на мгновение вспыхнула жалость, смешанная с презрением. Но лишь на мгновение. Брат затронул слишком больную тему, а Зоя до сих пор не могла простить отцу его снисходительность к Наврусу.

Она аж дернулась, вспомнив об этом, и ее маленький кулачек впечатался в ковер.

— Жирный скопец должен был сдохнуть!

На мокрых губах Василия вдруг зазмеилась злобная ухмылка.

— Еще не поздно это недоразумение исправить. Сейчас он уже никто, и стоит мне лишь пожелать, мои друзья прирежут кабанчика сегодня же ночью!

Довольно захихикав, он опрокинул в рот очередной кубок с вином, а на лице его сестры опять появилось презрительное выражение.

— Твои друзья годны лишь на то, чтобы жрать вино вместе с тобой и задирать подолы моим придворным курицам. В таком деле нужны совсем другие люди, делающие дело тихо и без следов.

— Не обижай моих друзей! — Язык Василия уже заплетался. — Все они готовы отдать жизнь за меня! — Его взгляд прошелся по присутствующим в шатре мужчинам. — Ведь так, господа?

Ближайшее окружение наследника — братья Домиций, Аврелий Марон и Луций Сопарус — немедля вскинули головы.

— Не сомневайтесь, мой господин!

— Только прикажите, мой господин, и этой ночью мы принесем вам голову евнуха.

Зоя брезгливо скривила губы.

— Чушь! Варсаний утром же будет знать, кто это сделал, и тогда, боюсь, ты, Василий, оплеухой не отделаешься. Отец не простит непослушания и своеволия! — Она перевела взгляд на лежащих рядом близнецов Карвиния и Секста Домиций. — А ваши милые головки уже к вечеру будут торчать на кольях в назидание другим! — Августа подняла указательным пальцем подбородок Карвиния и чмокнула его в губы. — Я буду скучать по вашим хорошеньким мордашкам!

Оба любовника Зои, представив эту картину, нервно вздрогнули и замолчали, а августа, оставив старшего из братьев, жадно впилась в губы младшего, Секста. Ее подруга Оливия, уже устав от скучных разговоров, расценила этот поцелуй как разрешение и, откинувшись на подушки, притянула к себе мускулистого Луция. Бретелька прозрачной туники сползла с ее плеча, и мужская ладонь смяла пышную белую грудь.

Василий поморщился и, процедив про себя: «Сучки…», — грубо оттолкнул потянувшуюся было к нему любовницу. Он повернулся к своему ближайшему другу и советнику Аврелию Марону и зло прошептал:

— Им бы только трахаться, а остальное их не волнует!

Видя состояние своего патрона, Аврелий тоже приподнялся и попытался его успокоить:

— Мне вообще странно, что вы с сестрой так зациклены на Наврусе, ведь он фигура второстепенная. С ним, мне кажется, вообще не стоит торопиться — надо лишь дождаться того дня, когда вы, мой господин, станете императором, и тогда никто не сможет вам помешать заплатить ему сполна. Гораздо больше меня волнует ваш сводный брат Михаил. В отличие от вас, он пока стоит в сторонке и не высовывается, но он набирает популярность в армии: я видел, как император смотрел на него сегодня. Вот кто ваша главная опасность, а совсем не Наврус! Что будет, если ваш отец в гневе передаст титул наследника ему?

Василий нервно схватил приятеля за грудки:

— Ты что несешь? Это невозможно!

Но паническая искра, вспыхнувшая в его глазах, выдала его с головой: он сам не верил своим словам, а сводный брат на троне был его самый жутким кошмаром.

Глава 2

Закусив травинку, Лава лежал на охапке соломы и пялился в подволок палатки. Тяжелые мысли, как короеды, грызли его голову. Сотни больше нет! Сотни больше нет, и он один виноват в том, что не сберег своих ребят! Ведь знал же, чувствовал, что все плохо кончится, и все равно согласился! Значит, виноват!

Он мучил себя, зная в душе, что не было у него шанса отказаться, и что случилось — то должно было случиться, никуда от судьбы не денешься. Терзая себя, он просто заглушал нежелание подниматься и что-то решать. А решать надо было незамедлительно! У него оставалось только шесть раненых бойцов, а по договору с империей должна быть сотня. В таких случаях либо договор перезаключали и остаток вливался в другой отряд, либо набиралась новая сотня. Поскольку вендов в армии больше не было, то войти ему предложат в состав либо азарской, либо гавелинской конницы — и тот и другой вариант его не устраивал. С ханом Менгу отношения у них не сложились, а гавелинов он терпеть не мог, да и вообще подчиняться Лава никому не привык. Значит, оставалось только одно — набрать новых бойцов, а для этого надо оставить армию и отправляться на север, в родные вендские земли.

На родине он не был уже очень давно и даже не представлял, что там сейчас и как. Был слушок, что некоторые племена переселились на земли империи, в Северию, а если так, то тогда можно будет и там людей поискать.

Лава откусил кусок травинки и выплюнул: все, надо вставать, хватит хандрить! Надо получить обещанные деньги и отправляться на север, где можно будет набрать новую сотню.

Он начал медленно приподниматься все еще под воздействием вялого нежелания, но, отбросив сомнения, одним рывком вскочил на ноги. Оправив одежду, Лава шагнул к выходу и, сдвинув полог, нос к носу столкнулся с Ранди.

— Ты куда, старшой?

По радостно заблестевшим глазам Рыжего было видно, что прежний боевой вид его старого товарища и командира обрадовал его до глубины души. За столько лет он, как и каждый боец в вендской сотне, настолько привыкли к спокойной уверенности своего вождя, что вид безвольно валяющегося на соломе Лавы пугал и терзал их сильнее всех полученных ран.

Пройдясь взглядом по сияющему лицу своего друга, Лава отодвинул его в сторону и пробурчал:

— Пойду навещу кое-кого.

Он помолчал немного, думая, что бы еще сказать, и, оглядев лагерь, нахмурил брови.

— Рыжий, почему бардак в лагере? Грязища! Быстро поднял всех этих доходяг, — Лава ткнул пальцем в раненых, — и чтобы к моему возвращению здесь все блестело!

— Счас все сделаем, командир! Не переживай! Счас, мигом!

Ранди засуетился, продолжая сиять, как золотой, а Лава, пряча довольную ухмылку, двинулся в сторону имперского лагеря.

По пути до него начали доходить неприятные новости о смене командования и о неразберихе, царящей в верховных штабах. Поначалу, еще не оценив всех последствий, он завернул было к Наврусу, но к бывшему главнокомандующему его не пустили даже на порог — тот был под арестом. Предчувствуя неизбежные неприятности, Лава направился к шатру Клавдия Агриппы. Там его заставили два часа простоять под палящими лучами солнца, прежде чем высунувший из шатра голову трибун крикнул:

— Заходи, сотник, командующий тебя примет!

Клавдий Агриппа, скрестив руки на груди и широко расставив ноги, смотрел на входящего Лаву тяжелым взглядом — в его памяти еще была свежа рана от унижения, что ему пришлось испытать во время их прошлой встречи.

— Чего ты хотел, сотник? — Презрительно-недовольное выражение карих глаз при этом недвусмысленно говорило: что бы это ни было, ты все равно ничего не получишь!

Наступив на горло собственной гордости, Лава изложил суть дела, и пока он говорил, на лице легата все больше и больше проявлялось удивленное возмущение.

— Пятьсот динаров! Ты в своем уме, сотник⁈

— Такой был уговор!

Не отводя глаз, Лава упрямо стоял на своем, и Агриппа скривил губы в мстительной ухмылке.

— Если у тебя был договор с Наврусом, то пусть он и платит, а я ничего знать не знаю и ни за какие, так сказать, подвиги таких денег платить не собираюсь!

Лава нахмурил брови.

— У меня был договор не с Наврусом, как вы говорите, а с главнокомандующим, и если главнокомандующий сейчас вы, значит, вы и должны мне заплатить!

Оскорбленная душа Агриппы словно ждала этих слов и этого момента, чтобы сорваться и выпустить пар. Лицо легата покраснело и рот разошелся в крике:

— Ты что себе позволяешь, варвар⁈ Я тебе ничего не должен, тем более что и поставленную задачу ты не выполнил! — Он уже себя не контролировал и орал в полный голос. — Убирайся, пока я не приказал тебя выпороть! Охрана!

Центурион в сопровождении двух легионеров вывел Лаву за ворота лагеря, напутственно одарив на прощание:

— Ты хороший парень, варвар, мы тебя уважаем, но лучше здесь больше не появляйся. Мне бы не хотелось, но если будет приказ, то ты сам понимаешь…

Не договорив, он развернулся и зашагал обратно, оставив Лаву кипеть от бешенства в полном одиночестве. Подавив первое желание кричать и требовать справедливости, венд успокоился и вернулся к своей обычной холодной рассудительности. Мозг лихорадочно заработал, прокручивая возможные варианты, и Лава, зло прищурившись, подумал: «Ладно, господин легат, посмотрим, что на это скажут варварские легионы!»

В палатке Лавы собрались почти все вожди варварских соединений армии, и даже хан Менгу, несмотря на натянутые отношения с вождем вендов, принял приглашение. Все они пришли почтить память погибших бойцов и поддержать их командира, ибо каждый из них знал, что значит потерять в один день весь отряд.

Гавелины сели кучно у самого входа и сразу принялись за еду, не обращая внимания на презрительные взгляды остальных. Они пришли почти в полном составе: большие и маленькие вожди всех гавелинских отрядов в армии во главе со старшим походным вождем Истиларом, который, подавая пример, первым схватил с блюда кусок баранины и, запихав его в рот, смачно облизал жир с пальцев.

Герулы пришли втроем — вождь Корилан и двое его ближников. Менгу сидел один, его люди остались снаружи, а вождь фаргов привел с собой толмача, поскольку плохо понимал имперскую речь.

Все, кроме гавелинов, сидели молча, выражая уважение к хозяину шатра, и если бы не громкое чавканье пятерки в волчьих шапках, то картина могла бы выглядеть вполне степенно и торжественно.

Лава молчал, бесстрастно глядя прямо перед собой и не обращая внимание на наглость гавелинов. Дождавшись, когда один из его бойцов расставит перед гостями кувшины с вином, он поднял полную чашу.

— Выпьем, друзья, за наших погибших друзей и соратников! Все они сейчас на пиру павших в чертогах Оллердана, ибо каждый из них погиб как настоящий воин — с мечом в руке!

Опустошив чаши, никто из присутствующих не удивился тому, что венд поминает чужих богов, поскольку им было совершенно все равно, во что верит Лава и в каком загробном мире сейчас его павшие товарищи. Они пришли поддержать традицию и свою репутацию в глазах своих же воинов, желающих видеть у вождей уважение к гибели простых бойцов. Сам же Лава уже давно не вспоминал богов своего детства. С того самого дня, как Лирина отчаялась увидеть в нем темную сторону и он покинул ее дом, венду пришлось нелегко. Совсем юный парень — без дома, без родни — скорее всего, погиб бы от голода или железа, но случай послал на его пути дружину ругов, которой требовались гребцы. Те шли на юг, в империю, и, не успев проскочить до зимы, застряли в земле вендов, а тяжелые холода унесли жизни многих из них, освободив места на скамьях гребцов. Жизнь не щадила Лаву до того и тогда отнеслась тоже не ласково, послав ему самых суровых и беспощадных учителей. Это было тяжелое время, но способностей Лаве было не занимать: он терпел и учился у безбашенных вояк всему — как жить, в кого верить и как выживать на войне. Они верили в Оллердана, принимающего в своем дворце павших героев, и Лава тоже поверил, оставив в прошлом Пера, Иранью и других вендских богов. Тем более что пир с павшими героями в небесных чертогах Оллердана для молодого воина был куда понятнее забвения и блаженства в царстве мертвых. Хотя если бы сейчас, по прошествии стольких лет, Лаве предложили выбирать, то, скорее всего, после смерти он предпочел бы забвение и покой, ибо пиры ему уже надоели, а образы героев померкли. Он редко думал об этом и не любил вспоминать прошлое — уж слишком темным, яростным и кровавым оно было.

Лава сел на место, предоставив гостям возможность есть и пить в свое удовольствие, но его глаза, вроде бы безмятежно прикрытые ресницами, непрерывно следили за всеми присутствующими, выжидая удобный момент. Гавелины, сожрав все, до чего можно было дотянуться с их мест, налегли на вино и, быстро захмелев, стали еще шумнее. Остальные тоже, оставив степенность, быстро опустошали чаши и блюда рядом с собой. Лава терпеливо ждал вопроса, который неминуемо должен был задать кто-нибудь из присутствующих, поспорив с самим собой на то, кто это сделает, и поставив на Истилара. И не ошибся.

Громко рыгнув, вождь гавелинов откинулся назад и впился взглядом в лицо Лавы.

— Сколько же ты получил с туринцев за свою вылазку?

Мысленно поздравив себя с выигрышем, Лава начал свою игру.

— Нисколько!

— Как так? — В голосе гавелина прозвучало удивление и недоверие, и все остальные, оторвавшись от еды, тоже подняли головы.

— Темнишь ты, венд!

Истилар уже не скрывал жадного любопытства, и во взглядах других вождей тоже читалось сомнение. Все знали, что такие вылазки в стандартный контракт не входят и вождь может отказаться или потребовать дополнительную плату.

Менгу многозначительно усмехнулся:

— Видать, нашему гостеприимному хозяину отвалили столько серебра, что ему не хочется признаваться!

Изобразив на лице само простодушие и искренность, Лава выдал то, ради чего собрал эту братию в своем шатре:

— Да нет, мне нечего скрывать. Я сегодня был у командующего Агриппы, и тот сказал, что в сейчас в казне пусто и они заплатят потом, как вернемся в Царский Город.

Отметив краем глаза застывшие в напряжении челюсти своих гостей, он демонстративно спокойно нацепил на нож кусок мяса и отправил его в рот. Он знал этих людей как облупленных: если бы он пожаловался им, что ему не заплатили, а еще пуще — сказал, сколько должны были заплатить, то они наверняка лицемерно посочувствовали бы, но на защиту его права никто не поднялся. Более того, почти все из них завистливо посчитали бы, что, мол, так ему, венду и надо, а то зарвался совсем. Пятьсот серебряных динаров, а их всего-то осталось семеро — да не жирно им будет? А сейчас они все засуетились, и их беспокойные мысли читались, как написанные. Как так — нет денег? Это что же, нам не заплатят вовремя? Нет, в Царский Город без денег возвращаться нельзя — там, чтобы их получить, придется раздать как минимум половину всяким чинушам!

Пока гавелин хлопал глазами, не зная что сказать, неожиданно подал голос Корилан:

— Это неправильно. С тобой поступили несправедливо!

Тяжело вздохнув, Лава изобразил грустную обреченность:

— Знаю, а что тут поделаешь? У них сила!

Вот теперь прорезался голос у Истилара:

— Мы не должны с этим мириться — надо потребовать у них наши деньги! Пусть расплатятся хотя бы по сегодняшний день!

Все собравшиеся согласно закивали, а Лава осуждающе покачал головой:

— Это же бунт!

Лица вождей застыли и побледнели, но в глазах все еще горело жадное пламя. Смуты они не хотели, но остаться без денег боялись еще больше.

Менгу зло прищурил и без того узкие глаза.

— Бунтовать не будем — соберем выборных и отправим к императору с просьбой расплатиться.

Не видя других решений, все дружно закивали, а Лава, выдержав паузу, заговорил, ни к кому прямо не обращаясь:

— Послать просителей, конечно, можно, но толку-то? Все мы знаем, как в империи относятся к просьбам — здесь уважают только силу! Пообещать пообещают, но платить не станут!

Присутствующие вынуждены были опять согласиться: каждый из них знал, как умеют здесь кормить обещаниями. В шатре повисла тяжелая тишина, нарушаемая лишь сопением и возней гавелинов. Обдумывание ни к каким результатом не привело, и, пошептавшись со своим вождем, общее мнение выразил толмач фаргов:

— Мы не должны просить — мы должны потребовать то, что нам причитается по праву!

Никто спорить не стал, но было видно, что открытый мятеж вождям не по нутру — уж слишком непредсказуемы были последствия. Все опять затихли, и тогда Лава решил, что пора. Он начал так, словно его осенило только что:

— Кажется, у меня появилась идея! — Гости мгновенно вскинули взгляды на хозяина, и Лава, довольно усмехнувшись про себя, продолжил: — Нам не надо ни просить, ни требовать! Нам будет достаточно продемонстрировать свое недовольство!

Глава 3

Легат первого легиона Клавдий Агриппа вставал рано, а с недавнего времени стало совсем не до сна. Бремя главнокомандующего повисло на нем тяжким ярмом, и он не знал, радоваться ему этому повышению или впору завыть от тоски. Как могло так выйти, что мечта всей жизни вдруг превратилась в чудовищную и опасную обузу? Эта мысль не давала покоя и прогоняла дрему. Вот и сейчас, ворочаясь на походной койке, Агриппа ломал голову, что же ему делать в таких условиях. Понятно, что, поставив его стратилатом армии, император ждет от него действий, способных переломить ситуацию. Он должен не просто сидеть и ждать, когда прибудут осадные машины, а придумать что-то такое, что покажет Константину — его не зря обличили доверием и он способен вывести армию из тупика.

Агриппа поднялся — и вновь прикрыл глаза. Должен-то он должен, но ничего путного в голову не приходит. Более того, день ото дня становится все хуже и хуже. Продовольствие заканчивается, походные лазареты полны больных и раненых, а люди Навруса из кожи вон лезут, чтобы ему напакостить, и он ничего не может с этим поделать. Если так пойдет и дальше, то долго ему на новой должности не просидеть, а учитывая «любовь» Константина к старой аристократии, можно запросто и головы лишиться.

— Чертов Наврус! — прошипел он про себя, одеваясь. — Подставил меня, поганец кастрированный!

Это было в привычке Агриппы: всегда и во всем в своих неудачах винить других. Вот и сейчас, костеря Фесалийца, он почувствовал облегчение. Клавдий так разошелся в своих ругательствах, что не сразу уловил гулкий однообразный шум.

Он крикнул адъютанта и вперился в вошедшего трибуна:

— Что происходит?

Тот недоуменно пожал плечами:

— Варвары, мой господин. Сидят и барабанят во что придется!

— Бунт⁈ — Клавдий внутренне ужаснулся — только этого ему и не хватало!

Но трибун покачал головой:

— Нет, мой господин, они не бунтуют! Все приказы исполняются, в наряды и дозор идут беспрекословно, но свободные от службы тут же садятся и начинают барабанить.

Гул нарастал, и Агриппа раздраженно поморщился:

— Так чего же они хотят?

— Денег! — Сказав, адъютант на всякий случай отступил от взъярившегося командующего, а тот рявкнул:

— Каких денег?

— Они хотят, чтобы с ним расплатились вперед. Говорят, осада затягивается, продовольствия нет, и им не на что кормить своих людей.

Открывшийся для крика рот Агриппы захлопнулся, не издав ни звука. Обхватив пальцами подбородок, он задумался и через минуту непонимающе произнес:

— Тогда какого черта они гремят, а не идут ко мне?

— Варвары считают, что у вас нет денег, поскольку вы не расплатились с вендами. Они хотят, как они же говорят, достучаться до императора.

Мгновенное понимание вспыхнуло в глазах Клавдия злобным огнем: так вот откуда ветер дует! Сотник, мерзкая тварь, подбил своих дикарей на бунт! Ну ничего, вы у меня побунтуете!

Бросив бешеный взгляд на трибуна, он заорал во весь голос:

— Что ты стоишь⁈ Поднимай легионы немедленно! Покажем этим варварам, кто здесь хозяин!

Трибун рванулся к выходу, но на пороге столкнулся с курьером-дукенарием, вручившим ему приказ императора:

— Стратилату Великой армии срочно прибыть в ставку!

В императорском шатре было прохладно и почти тихо: двойные войлочные стены держали ночную свежесть, но даже они не могли полностью избавить от монотонного барабанного гула.

Подняв взгляд на главу своей канцелярии, Константин нахмурил брови:

— Скажи мне, Варсаний, долго я еще буду слушать эту какофонию? Что происходит? — И, прервав открывшего было рот Сцинариона, прорычал: — Я не хочу слышать про варваров — это я и так знаю! Я хочу знать причину, почему они так всполошились?

Переждав бурю, Варсаний произнес только одно имя:

— Клавдий Агриппа! — На вопросительный взгляд императора, он позволил себе секундную паузу и продолжил: — Он хороший солдат, но политик из него никудышный. Не чувствует тонкости момента!

Сцинарион растянул губы в язвительной улыбке.

— Помните, я говорил вам про вендов, что выбрались из закрытого города после неудачи со штурмом? Наврус обещал им солидное вознаграждение, а Клавдий не заплатил. Варвары, конечно, узнали и всполошились! Они думают, раз вендам не заплатили, значит, в казне недостаточно денег, а дальше будет еще меньше, и в результате им тоже не заплатят. Теперь из-за недальновидности стратилата вместо пятисот серебряных динаров придется раскошелиться на несколько десятков тысяч.

С раздражением на лице Константина появилось и легкое удивление.

— Наврус пообещал за вылазку пятьсот динаров?

Варсаний лишь многозначительно закатил глаза — мол, это же Наврус!

Губы Константина впервые за много дней дернулись в усмешке:

— Фесалиец умеет считать только свои деньги, а моими, он думает, можно разбрасываться направо и налево!

Качнулась ткань полога, и вошедший центурион охраны доложил о прибытии командующего. Император едва заметно кивнул, и охрана пропустила в шатер Клавдия Агриппу.

С неподвижной маской на лице Константин выслушал доклад главнокомандующего, выждав еще секундную паузу, задал вопрос:

— Что ты намерен предпринять?

Агриппа, все так же чеканя слова, изложил свой план ареста зачинщиков беспорядков и подавления бунта. Слушая стратилата и разглядывая его породистое скуластое лицо, император поначалу никак не мог поверить, что тот излагает все это серьезно. Наконец он не выдержал и, резко оборвав Клавдия, прошипел:

— Ты в своем уме, стратилат? Ты что, хочешь устроить бойню в моем лагере прямо на глазах у наших врагов?

Командующий, проглотив недосказанную фразу, уставился на императора, а тот, поднявшись, подошел к нему вплотную, цедя каждое слово:

— Я знаю, что весь этот бардак — из-за твоей недальновидной мстительности. Ты эту кашу заварил, а расхлебывать хочешь заставить меня? Не получится! — Его покрасневшее лицо налилось гневом. — Никакой бойни, никаких арестов! Ты не получишь ни одного легионера, ни одного динара — ничего! Сам разбирайся! Мне все равно, как ты это сделаешь, но если через два часа в лагере не наступит тишина, то решать проблему будет уже другой стратилат! Ты меня понял⁈

Агриппа, побелев, застыл под яростно-гипнотическим взглядом базилевса. Все, на что его хватило, это прошептать, не поднимая головы:

— Я понял!

Проводив взглядом пятящуюся фигуру стратилата, Варсаний не удержался от сомнений:

— Неужели вы думаете, он справится?

Наградив первого министра таким же бешеным взглядом, Константин вдруг успокоился и, вернувшись к столу, опустился в кресло. Багровый румянец спал, а в глазах появилось обычное расчетливо-ледяное выражение.

— Конечно нет!

— Тогда что? — Сцинарион склонил голову в почтительном поклоне. — Если вы намерены все-таки заплатить варварам, то тогда вы должны знать, что на данный момент это обескровит казну армии и лишит нас возможности закупать продовольствие.

— Ничего я платить не намерен! — Губы императора скривились в ехидной ухмылке. — Просто сделай так, чтобы Наврус узнал все то, что я сказал Агриппе.

В глазах Варсания скользнуло понимание.

— Вы хотите дать ему шанс реабилитироваться?

Ухмылка исчезла с лица императора, сменившись обычной маской раздражения.

— Я хочу одного — чтобы этот проклятый шум прекратился! — Он не любил вопросы ни от кого, даже от Варсания, но в этот раз все же не удержался и усмехнулся еще раз: — И да, мне любопытно, как наш любимец судьбы извернется на этот раз.

Глава 4

Никос Бенарий был для Навруса всем — учителем, правой рукой, советником, нянькой и слугой одновременно. В те времена, когда молодой испуганный евнух Наврус попал во дворец базилевса, Никос носил звание старшего смотрителя над слугами Восточного крыла и слыл грозным придирчивым начальником, не пропускающим ни одного промаха. Почему он заметил дрожащего при каждом звуке мальчишку и взял его под свое крыло, он теперь уже и сам не помнил, но уж точно жалеть ему об этом не пришлось. Наврус, поднимаясь по служебной лестнице, тащил за собой своего первого учителя и, несмотря на то, что из зашуганного мальчика Фесалиец превратился во всемогущего стратилата Великой армии, Никос по-прежнему оставался единственным человеком, от которого он терпеливо сносил ворчание и обидные высказывания в свой адрес.

Расставляя по местам раскиданные вещи, Никос время от времени бросал неодобрительные взгляды на разметавшегося в пьяном сне Навруса. Наконец он не выдержал и безо всякого пиетета ткнул своего хозяина в бок.

— Хватит жалеть себя и валяться, как тряпка!

Наврус в ответ послал его и всех прочих к чертям и со стоном отвернулся к стене. Продолжая ворчать, Бенарий оставил его в покое, но ненадолго. Видя, что прямым давлением Навруса не пронять, он зашел с другого края.

— Слышишь, какой грохот стоит в лагере? Неужели тебе не интересно, что происходит?

— Плевать! — Булькнув выходящими газами, Наврус уткнулся в подушку, но старый слуга не унимался.

— От нашего человека в канцелярии Сцинариона пришла новость, но раз тебе плевать, то и говорить нечего. — Поставив статуэтку Огнерожденного на походный шкафчик, Никос потер ее тряпкой. — Я, конечно, всего лишь слуга и ничего не понимаю в ваших играх, но мне показалось, тебе хотят дать второй шанс.

— Плевать! — Буркнув, Наврус натянул на голову шерстяной плащ, а Никос, продолжая тереть статуэтку, проворчал:

— Ну раз ты решил все просрать окончательно, тогда да, мне незачем лезть в твои дела. В конечном итоге, если у тебя конфискуют все имущество, но сохранят жизнь, то ты всегда можешь рассчитывать на угол в моей каморке в Царском Городе.

Из-под плаща выглянула курчавая голова и моргнула заплывшими с перепоя глазами.

— Что ты несешь, старый хрыч? Какая каморка? Я плачу тебе столько, что хватило бы на дворец базилевса!

— У старого Никоса большая семья, внуки, правнуки — и все хотят есть! И вообще, что-то я не припомню, когда ты платил мне последний раз!

Бенарий оседлал любимого конька, и Наврус сморщился, предчувствуя что быстро это не закончится. Он приподнялся и, сбросив плащ, спустил на пол голые волосатые ноги.

— Хватит уже. Дай мне лучше воды! — Залив в себя полкувшина, он поднял взгляд на застывшего рядом Никоса. — Ладно, давай говори, что там за новости?

Спрятав довольную ухмылку, Бенарий взял со стола мятый кусочек бумаги и подал Наврусу.

— Вот, он пишет, что Император дал два часа Агриппе на усмирение варваров без насилия и без денег.

— А что там с варварами?

Глаза у Навруса закрылись, и он попытался вновь завалиться на бок, но Никос, ухватив его за край далматики, не позволил.

— Варвары требуют денег!

Веки бывшего стратилата дернулись, открыв мутные, в красных прожилках глаза.

— Все хотят денег! Они такие же, как и ты, старый плут. Только я-то здесь при чем?

— Ты разберись! — Палец слуги ткнул в записку. — Разве ты не видишь? Здесь между каждой строки написано: Агриппа не справится, а если ты угомонишь дикарей, то у тебя появится шанс вернуться на пост главнокомандующего.

Впервые за время разговора в глазах Навруса промелькнул отблеск трезвой мысли, и, поднявшись на ноги, он нетвердой походкой подошел к столу. Разгребая рукой скопившиеся за три дня запоя бумаги, Фесалиец взглянул на Никоса:

— Ты знаешь первопричину? Почему они всполошились именно сейчас?

Слуга отрицательно покачал головой, и Наврус тяжело вздохнул.

— Ничего-то ты не знаешь — никакой пользы от тебя! Тогда хоть вина принеси!

Возмущенно ворча, Никос пошел к стоящему в углу шатра бочонку, а Наврус, плюхнувшись в кресло, начал просматривать донесения своих осведомителей.

Жизнь во дворце научила Навруса, что информация — грозное оружие, стоящая дороже золота, и в своей последующей жизни он не жалел на нее денег. Знания о том, чем дышит и о чем шепчется твоя армия, оказались не менее важными, чем знания об армии противника. У него были стукачи в каждом легионе, в каждой схоле и в каждой варварской сотне. Все они стоили ему целое состояние, но иногда — в такой день, как сегодня — это окупалось сторицей.

Жадно хлебнув из серебряного кубка, Фесалиец задумался. Из донесений выходило, что некий варварский сотник добивался приема у Агриппы, затем был поминальный пир у вендов, а с утра начался этот набат. Помня, сколько он обещал заплатить вендам за вылазку, связать концы с концами не составило труда. Он напрягся, пытаясь вспомнить, как звали командира вендов, и в похмельной голове всплыло имя — Лава Быстрый.

Наврус пристально посмотрел на Никоса.

— Сколько у меня осталось моих личных средств?

— Всего?

Слуга, казначей и советник в одном лице задумался, подсчитывая, и ответил вопросом:

— В какой срок?

Наврус недовольно заерзал в кресле.

— Ты же читал записку. Там ясно сказано: в ближайшие два часа. Час, как минимум, уже прошел — значит, деньги нужны прямо сейчас.

— Тогда полторы тысячи динаров серебром и пять тысяч в золоте.

— Мало! — Пальцы Навруса забарабанили по столу. — Сколько мы можем занять?

Ответом ему была скептическая мина старого Никоса.

— Стратилату Наврусу дали бы столько, сколько бы он запросил, а Наврусу, сидящему под арестом, не дадут ничего.

Сжав ноющие виски ладонями, Фесалиец замер, уставившись куда-то в угол шатра. Голова гудела, как медный колокол, отказываясь думать, но он не сдавался, пытаясь найти выход. Что-то подсказывало ему, что выход есть, и совсем рядом — надо только напрячься и пошевелить мозгами. Несколько минут он сидел в этой позе безвыходного отчаяния, но вдруг его помятое лицо расплылось в счастливой улыбке.

— Немедленно обменяй все золото на серебряные динары!

Лицо Никоса искривилось в недовольной гримасе.

— При такой спешке эти шакалы обдерут нас как липку.

— Плевать, сейчас это уже не важно! — Загоревшись идеей, Наврус аж посвежел лицом. — Потом сделай так: пятьсот динаров отсчитай вендам, остальное серебро раздели на четыре части, а еще четыре мешка набей камнями, лишь присыпав сверху серебряными монетами, чтобы они выглядели и весили, как мешки с жалованием за полгода.

Никос завис над столом, разглядывая своего хозяина и пытаясь проникнуться его замыслом. В его глазах появилась почти отеческая забота.

— Надеюсь, вы понимаете, что после этого вы останетесь ни с чем? Нищим!

Наврус лишь махнул рукой:

— Если я верну себе пост стратилата, то и деньги вернутся. А если нет, то мертвым деньги ни к чему! — Помолчав и подумав, он добавил: — Через наших людей немедленно запусти слух, что, мол, осадные орудия уже видели на перевале.

Старый слуга все еще стоял неподвижно, просчитывая в уме услышанное, а Наврус уже вскочил на ноги.

— Что ты стоишь? — У него даже прорезался голос. — Давай живо, время не ждет!

Небольшое свободное пространство у реки между лагерями герулов и фаргов было забито варварами. Посредине, под охраной четырех легионеров стояла повозка, груженная мешками, а за ней возвышались носилки Навруса и пышные султаны его свиты. Вожди варваров стояли впереди своих людей и, изображая степенность и достоинство, старались не пялиться на роскошные одежды и оружие свиты бывшего стратилата.

Наврус, выцепив взглядом Лаву, сделал тому знак подойти.

— Ты и твои люди, венд, храбро сражались, и я скорблю вместе со всеми о них! Я не могу вернуть их тебе, и все, что в моих силах, — выполнить обещание и вознаградить вас за героические свершения!

Он махнул рукой, и Никос, взяв из рук легионера увесистый мешочек, передал его Наврусу. Старик нес его специально долго, у всех на виду, чтобы каждый в толпе мог оценить вес и размер мешка. Перед тем как вручить его венду, Наврус запустил туда ладонь и, вытащив горсть серебряных монет, показушно пересыпал их обратно.

Его голос сегодня, в отличие от обычной манеры, был громким и торжественным.

— Император никогда не жалеет серебра на вознаграждение достойных!

Мешочек перекочевал в руки Лавы под прицелом тысячи глаз, а легионеры уже снимали другие мешки и раскладывали их на четыре кучи.

Подняв руку, Наврус призвал радостно загомонившую толпу к тишине.

— Теперь что касается остальных! — После этих слов мгновенно все замолчали, и Фесалиец обвел пристальным взглядом лица вождей. Его палец ткнул в лежащие на земле мешки. — Здесь ваше жалование за полгода. Ваше и ваших людей!

Никос развязал каждый мешок, демонстрируя сверкающее серебро, и на лицах варварских вождей прорезались самодовольные ухмылки.

Оглядев радостные физиономии, Наврус следующей же фразой срезал с них улыбки:

— Вы просили жалование — и вы его получите. Но если кто-то думает, что можно безнаказанно давить на императора, то он глубоко заблуждается. Нельзя служить в Великой армии и вести себя как капризная девка! Здесь либо вы выполняете приказы, либо скатертью дорога в ваши забытые богом леса и болота! По-другому в армии императора быть не может, поэтому забирайте свои деньги и проваливайте отсюда! Уходите домой и никогда больше не помышляйте о службе у базилевса!

Лица вождей застыли в раздумье: с одной стороны, их так и подмывало забрать деньги, но с другой, в голове зароились неприятные подозрения. Может быть, туринцы попросту решили от них избавиться! Сарды разбиты, впереди только беззащитные города и богатые плодородные равнины. Мы им теперь не нужны! Они захотели заграбастать всю добычу себе, вот и нашли предлог, а венд специально подбил нас на этот дурацкий мятеж — недаром же ему столько деньжищ отвалили! К тому же, говорят, осадные машины уже видели на перевале, а это значит, Ур будет взят со дня на день, но уже без них, и добычи им не видать.

Взгляды многих из них устремились вверх, туда, где по склону горы растянулись богатые кварталы осажденного города, и Наврус понял: пора!

— Вы вели себя как неразумные дети, и императора очень разгневало ваше поведение. Но я, ваш отец и командир, понимаю, что вы были просто озабочены судьбой своих людей. И даже, возможно, вы стали жертвой злокозненных наговоров! Вы мне как дети, и я, рискуя навлечь на себя гнев базилевса, упросил его дать вам шанс. Тот, кто хочет уйти, пусть забирает свое жалование и выметается вон из лагеря, но тому, кто раскаялся и готов потерпеть до конца положенного срока, я разрешаю остаться! Более того, оставшиеся на службе получат аванс на содержание и провиант для своих людей.

Он указал на маленькие мешочки с серебром, и по его едва заметному знаку Никос запустил руку в один из них и демонстративно зазвенел серебряными монетами.

Дав завораживающему звону проникнуть в самую душу слушателей, Наврус прокричал:

— Выбирайте: либо вы вместе с Великой армией вписываете свое имя в историю, либо изгоями возвращаетесь в свои болота!

Он вперился взглядом в лица варварских вождей, а затем перевел его на выложенные мешки. Там рядом с большим закрытым мешком стояли маленькие мешочки, сверкающие серебряными монетами.

Некоторое время вожди переминались, бросая взгляды то на мешки с деньгами, то на невозмутимо стоящего Лаву. Наконец первым вышел вперед Корилан. Ему вся эта затея с «сидячим» мятежом не нравилась с самого начала, и он был рад, что все закончилось, да еще и с небольшой прибылью. Вождь герулов не спеша подошел к повозке и, постояв мгновение в раздумье, поднял с земли маленький мешочек.

На требовательный взгляд Навруса, Корилан ответил громко и звучно:

— Герулы раскаиваются и просят не судить их строго! Мы по-прежнему готовы служить императору верой и правдой!

Наврус, удовлетворенно кивнув, посмотрел на остальных. Долго ждать не пришлось: вожди фаргов и азаров, подойдя к повозке и повторив слово в слово за Кориланом, забрали по маленькому мешочку. Нервничать Навруса заставил лишь Истилар: гавелин так перевозбудился, что неоднократно менял решения, и каждый раз, когда его рука тянулась к большому мешку, у Навруса останавливалось сердце и холодный пот ручьем катился по спине.

В конце концов, к радости Фесалийца находящегося уже в полуобморочном состоянии, трезвый расчет победил сиюминутную жадность, и Истилар, повторив за всеми слова раскаяния, выбрал аванс и возможность участвовать в разделе будущей добычи.

Глава 5

Год 121 от первого явления Огнерожденного Митры первосвятителю Иллирию.

Царский Город

Пригород Царского Города между рынком и портом не затихал никогда — даже в ночные часы в районе Сартара жизнь била ключом. Как только заканчивался рабочий день в деловых и торговых кварталах города, центр активности плавно перетекал сюда, в Сартару, где игровые притоны и бордели гостеприимно распахивали двери.

В этом районе не жаловали городскую стражу, и она без особой надобности туда не совалась, а в случае необходимости предпочитала договариваться с главарями банд. Пи́но Шепелявый был одним из тех, с кем блюстители порядка обычно находили взаимопонимание: он держал в районе несколько игровых залов, бордель и бойцовский ринг. Весь этот полулегальный доход прикрывал криминальную деятельность банды восточных доков, во главе которой он стоял уже более десяти лет. Свою кличку Шепелявый он получил еще в детстве, когда в драке лишился двух передних зубов. Сейчас, правда, мало нашлось бы смельчаков, решившихся так к нему обратиться. В лицо его звали Пи́но или Мастер, но за глаза — только Шепелявый, и это прозвище оторвать от него могла бы, наверное, только его смерть.

Пи́но как раз выходил из дверей одного из своих притонов, когда его взгляд наткнулся на оборванца, подпирающего стену соседнего дома. Этого парня он знал, так же как и то, что раз тот трется поблизости, значит, у главаря малолетнего ворья есть что сказать. Остановившись, он поманил пацана пальцем и, дождавшись, когда тот подойдет, процедил:

— Я слушаю.

Оборванец покрутил головой, вроде бы осматриваясь, но на деле намекая на вознаграждение. Пи́но этого не любил и на все намеки паренька ответил металлом в голосе:

— Мне повторить?

Мальчишка тяжело вздохнул и выпалил, уже не таясь:

— Старший просил передать, что Акси Добряка видели в порту. С ним Мера и Клешня.

Новость отозвалась в душе Пи́но злой радостью. Наконец-то судьба сделала ему долгожданный подарок! Столько лет прошло, и он уже отчаялся расплатиться с этим человеком, и вот на тебе, такая удача!

После первых эмоций заработал холодный рассудок. Акси в порту? Зачем? Если хотел просто смыться подальше, то возвращаться глупо. Человек пойдет в порт только в одном случае — ему нужен корабль. А корабль нужен, если требуется перевести что-то объемное и тяжелое. И очень дорогое, раз он пошел на такой риск! Надо срочно по-тихому разнюхать — главное, не спугнуть!

Бросив оборванцу короткое: «Убирайся!», он жестом подозвал двух своих парней.

— Говорят, Акси в порту объявился! Узнайте, что там и как.

Бойцы понимающе кивнули и тут же растворились в подворотне, а Пи́но, недовольно поджав губы, отправился дальше.

Небольшая торговая галера грузилась тяжелыми, наглухо заколоченными деревянными ящиками. Грузчики, надрываясь, тащили их по сходням, а Мера, облокотившись на борт, лениво пересчитывал, одновременно поглядывая на Клешню, который облаивал застрявших на складе амбалов.

Акси поблизости не было, его вообще никто не видел с самого утра — с того момента, как они ударили по рукам с капитаном судна. Мера старался не показывать виду, но внутри у него все ходило ходуном. За годы, проведенные с Акси, он, конечно, привык, что тот ничего не делает просто так и все просчитывает наперед, но в этот раз было особенно волнительно — слишком уж много стояло на кону.

План вроде бы был ясен, Акциний уже не раз втолковывал им детали. «Все должно быть естественно, — говорил он, — словно мы действительно хотим загрузить судно и по-тихому отплыть на север. У Шепелявого в доках полно людей, и он не должен ничего заподозрить. Он должен быть абсолютно уверен, что нас только трое и мы пытаемся сбежать с большими деньгами, — только тогда он придет не со всей своей бандой, а только с самыми доверенными людьми. Пи́но паталогически жаден и не захочет светить перед всеми такой жирный куш, а абсолютно верных людей много не бывает! Сколько их у него? Может, пять. Может, шесть. С таким количеством мы справимся, если на нашей стороне будет внезапность. Это наш единственный шанс покончить одним ударом не только с Шепелявым, но и с его ближайшими приспешниками!»

Посмотрев на солнце, Мера поднял руку и гаркнул:

— Шабаш, перерыв!

Когда работяги расползлись в тень, он выразительно взглянул на друга и, сойдя с судна, двинулся по тропе вдоль причала. Клешня, посмотрев в удаляющуюся спину и выждав пару минут, поднялся и зашагал вслед.

Пока его ребята потели от переживаний, Акциний шел в контору императорской таможни, прокручивая в очередной раз детали плана. С того самого момента, как он принял предложение Странника, он не переставал думал об этом. Чтобы взять власть в банде, мало просто убить ее главаря — надо убить его так, чтобы никому из оставшихся головорезов даже в голову не пришло оспорить его право. Как это сделать? Пи́но хитер и осторожен, весь район напичкан его осведомителями, так что подстеречь его тайно не удастся, да и вряд ли такое убийство произведет впечатление на банду. Значит, надо действовать в открытую! Быстро и нагло!

Акси мог долго раздумывать и готовиться, но действовал он всегда, как хирург на операции, — уверенно и решительно. Войдя в город под вечер, он тайно арендовал склад в порту, и всю прошлую ночь его ребята сколачивали деревянные ящики. Собрали двадцать девять набитых камнями тяжелых «гробов», и с самого утра игра пошла уже у всех на глазах. Аккуратно засветившись, они зафрахтовали судно и начали погрузку, создав полную видимость, что Акси Добряк, нахапав где-то несметное количество золотишка, хочет как можно быстрее свалить.

Акциний не сомневался, что Шепелявый уже все знает и сейчас ломает голову, что же в этих ящиках. Чтобы все было как по-настоящему, он шел сейчас на таможню оформлять груз. Его расчет строился на известной всем любви Шепелявого к садисткой театральщине: тому всегда требовалось не просто убить своего врага, а непременно поиздеваться перед этим, появиться эффектно, когда его не ждут, и насладиться ужасом в глазах жертвы.

«Если он еще не поверил в нашу легенду, — считал Акциний, — то посещение таможни его убедит окончательно, и он встретит меня либо сейчас, либо на дороге обратно к судну».

— А там уж, как решит судьба! — Акциний не заметил, что, вздохнув, произнес это вслух.

Длинное кирпичное строение с зарешеченными окнами было главным зданием императорской таможни в порту Царского Города. Сюда стекались владельцы всего товара в городе, который либо стремился покинуть пределы империи, либо, наоборот, попасть на рынок.

Толкнув входную дверь, Наксос непроизвольно скривился от дохнувшего в лицо жара и спертого воздуха. Все небольшое помещение было забито народом: люди сидели на лавках, стояли в проходах, и все со стойкостью обреченных боролись с духотой, бесчисленным роем мух и смрадом потных человеческих тел. Постояв в толчее, Акси, вздохнув, подумал: «Если это последние минуты моей жизни, то с такой жизнью и расставаться не жалко!»

Заняв очередь, он вышел во двор и, присев на корточки у стены, настроился на долгое ожидание. Но заскучать ему не дали. Очень скоро рядом опустился человек, которого Акси хорошо знал.

Голд, правая рука Пи́но Шепелявого, неприветливо ощерился, демонстрируя золотую фиксу.

— Что же ты, Акси, приехал, а поздороваться не зашел? Нехорошо, неуважительно это. Люди не поймут!

Стрельнув взглядом по сторонам Акциний, выцепил еще трех громил, появившихся из-за угла. Началось! Сердце его гулко забилось, но обычный бесстрастный тон ничуть не изменился:

— Что-то я не припомню, что оставлял здесь добрых знакомых, с кем бы мне хотелось поздороваться.

— Остряк. — Голд зло оскалился. — Посмотрим, что ты запоешь, когда Пи́но сам с тебя спросит!

Поскольку Акциний никак на угрозу не отреагировал, а лишь устало прикрыл глаза, то Голд посчитал прелюдию законченной и поднялся.

— Пошли, Акси, у мастера есть вопросы к тебе!

Молча встав на ноги, Наксос зашагал в указанном направлении. Сутулясь и шаркая ногами, он убедительно демонстрировал человека, сломленного так неожиданно рухнувшими надеждами.

Голд шел впереди, трое громил пристроились сзади. Так они свернули за угол и, зайдя в проулок между складами, вышли к сидящему на ступенях крыльца Пи́но. Рядом с ним, сверля подходящего Акси единственным глазом, стоял Джохар Кривой — еще один ближник Шепелявого.

— Ну как же так, Акси! Хотел уехать не попрощавшись? — Круглое лицо Пи́но осветила самодовольная ухмылка. — Не расплатившись по долгам? Нехорошо!

Сгорбившись и враз превратившись в раздавленного несправедливостью судьбы старика, Акциний пробормотал, опуская глаза:

— Чего тянуть, Пи́но? Кончай уже, я готов!

Радостно осклабившись, Шепелявый развел руками:

— Зачем торопиться и лишать всех удовольствия? Торопиться не будем, и не надейся: ты будешь умирать медленно. Медленно и мучительно — так же, как и наши товарищи, которых ты сжег заживо!

— Все в руках Великих богов! — Поддерживая разговор, Акциний постоянно отслеживал, кто из бандитов где находится. — Прошу только об одном: ребят моих не трогай — они ничего тебе не сделали.

— Ребят? — Пи́но презрительно скривился. — Клешня и Мера должны были принести мне твою голову, только тогда их можно было бы простить. А так… — Он покачал головой и вдруг вновь расплылся в предвкушающей улыбке. — Не будем о грустном в такой чудесный солнечный день. Лучше расскажи нам, Акси, что же такое ценное ты собрался вывести из Царского Города?

— О чем ты? — Акциний продолжал играть роль человека, собиравшегося всех надуть.

В ответ на лице Шепелявого появилась пренебрежительная гримаса победителя.

— Неужели, ты действительно надеялся проскользнуть у меня под носом? Вот уж не думал, что ты настолько глуп! — Он добавил в голос снисходительности. — Так что, Акси, расскажешь сейчас или пойдем взглянем своими глазами?

Сцепив зубы, Акциний все же пробормотал словно через силу:

— Я скажу. Только предупреждаю: вряд ли ты захочешь, чтобы завтра об этом узнал весь город. — Для убедительности он повел взглядом в сторону стоящих вокруг бандитов и добавил: — Много влиятельных людей ищут эти ящики!

В глазах Пи́но появилось искра подозрения, но любопытство пересилило, и через секунду он поманил свою жертву пальцем:

— Подойди!

Подавив нервный озноб, Акциний сделал шаг вперед, и одновременно его пальцы потащили спицу из потайного шва.

Шепелявый недаром десять лет сидел на троне главаря банды — он всегда был начеку! Вот и сейчас его взгляд шарил по подходящему человеку, стараясь отыскать хоть что-нибудь подозрительное, но зацепиться было не за что. Безоружный, сломленный неудачей человек, не способный к сопротивлению! Он позволил ему подойти и даже чуть развернул голову, подставляя ухо.

Зашевелились губы Акциния, и до Пи́но донеслось:

— Ничего!

Удивленно-испуганный взгляд успел метнуться вверх, прежде чем спица пробила сонную артерию. Пи́но захрипел, булькая кровавыми пузырями, а спица, выскочив, как жало змеи, ударила в вытянутую шею Джохара, но в этот раз не так смертоносно.

Кривой схватился за шею и, зашатавшись, отступил. Акси недовольно скривился: спица осталась в ране, а удар получился болезненный, но не фатальный.

Все замерли, ошеломленные произошедшим, и даже Акциний на миг застыл — но совсем по другой причине. Он ждал, и лишь когда из-за угла выскочили его парни, смог удовлетворенно выдохнуть.

Мера с огромной секирой в руках обрушился на оцепеневших бандитов со спины. Тяжелый топор плюс немереная сила сшибли две головы, как кружки со стола, а третий, вскинув руки, упал, когда брошенный нож вошел ему под лопатку.

Трое рухнувших подельников вернули Голда в реальность, и, увернувшись от пролетевшего топора, он выхватил нож.

— Ах вы твари!

Глаза бандита бешено вращались, пытаясь охватить заходящих с двух сторон противников. Страшное лезвие притягивало взгляд, и очень хотелось броситься бежать, но бежать было некуда. Впереди враг, позади — стена склада.

Сделав ложный выпад, он с ревом бросился на Клешню. Брошенный нож ударил в руку, но не остановил бегущего. Туша Голда сбила худосочного бывшего шулера, и они покатились по траве. Бандит был мощнее и сильнее, он уже подмял под себя Клешню и, высвободив правую руку, занес ее для удара, но, к сожалению для него, он был один, а противников двое. Удар секиры в затылок расколол голову Голда, как тыкву, забрызгав лицо Клешни кровью и мозгами.

Едва Мера нанес свой первый удар, как Акциний повернулся к раненому Джохару, а тот, зажав рану ладонью, вытащил нож.

— Предупреждал же его, что ты скользкая тварь! — Сплюнув кровью, Кривой скосил единственный глаз на еще дергающегося в конвульсиях Пи́но, и, пошатываясь, с каждым шагом теряя силы, двинулся на врага.

Рациональный мозг Акси подсказывал ему единственно правильное решение: отступи, просто отойди назад, и Джохар через минуту упадет сам. Но он знал: если хочешь стать главарем банды — отступать нельзя. Пусть у него нож, а у тебя нет, пусть никто не видит — все равно нельзя! Только кажется, что нет свидетелей, а завтра про схватку будет знать вся Сартара, поэтому надо стоять!

Кривой замахнулся ударом снизу, отточенный клинок полетел, целя в живот, но Акциний ждал именно этого. Шаг в сторону, перехватить запястье. Налитый кровью глаз резанул ненавистью, но сил у Кривого уже не осталось. Железная хватка врага вывернула слабеющую руку, и стальное жало развернулось своему владельцу в грудь.

Ломая сопротивление бандита, Акси положил на рукоять вторую ладонь и, надавив всем телом, вогнал нож Джохара ему же в сердце. Захрипев, Кривой медленно начал оседать, опускаясь к ногам Акциния, и тот, оттолкнув от себя уже мертвое тело, молча повернулся к своим парням.

Глава 6

Префект Трибунала Царского города считался второй по величине фигурой Трибунала после председателя Священной комиссии. Гальдор Мильтиар занимал этот пост уже пять лет, и ни у кого бы язык не повернулся сказать, что он ест свой хлеб зря. За время его управление Трибуналом столицы тончайшая паутина осведомителей опутала, казалось, весь город. Ничто не могло укрыться от всевидящего ока защитника веры, и ничто, ни один подозрительный шорох не мог ускользнуть от его тонкого слуха. Тысячи ручейков сплетен, слухов и доносов стекались в префектуру Трибунала Царского Города.

Здание префектуры стояло посредине двора, обнесенного трехметровой стеной с крепкими дубовыми воротами. Стражу несли у ворот, у дверей префектуры и даже у кабинета префекта, потому что Мильтиар прекрасно понимал, сколько людей на свете желают ему смерти. Кроме обычной стражи, вооруженной железом, рядом с префектом всегда находился маленький незаметный человечек с вытянутым изможденным лицом и большими, глубоко запавшими глазами. Несмотря на внешнюю неприметность, этот человек исполнял одну из важнейших функций — он осуществлял ментальную защиту, поскольку префект, как и весь Трибунал империи, никогда не забывал, кто их главный враг. Способности магистров братства Астарты были хорошо известны, и этот метод оставался единственной возможностью защиты от проникновения.

Один-единственный монастырь во всей империи готовил менталистов для защиты императора и лидеров церкви. Его монахи искали по всему миру детей с телепатическими способностями, а затем за годы обучения превращали их в щит от проникновения. Лучшие из лучших охраняли императора, патриарха и самую верхушку светской и церковной власти. Чиновники и священники пониже рангом довольствовались тем, что остается, но префекта Трибунала Царского Города охранял менталист не хуже, чем у самого базилевса. Уж слишком важную роль играла столица в политической жизни страны, ибо за всю непростую историю Туры, так уж сложилось, кто владел Царским Городом, тот владел и всей империей.

Секретарь Фрей Пигон аккуратно постучал в дверь, приоткрыл ее и, просунув голову в щель, замер. Префект оторвал взгляд от бумаг на столе и поднялся на своего помощника.

— Что?

— Донесение особой срочности от прокуратора Трибунала при Великой армии Исидора Феоклиста!

Мильтиар без слов протянул руку, и секретарь, прошелестев по полу длинной сутаной, вложил в его ладонь свернутый пергамент. Сломав печать, префект пробежал глазами по тексту и, посидев с минуту, молча поднял широкое скуластое лицо на своего помощника.

— Недавно было донесение от нашего осведомителя в восточных доках. Напомни, о чем там шла речь?

— Вы имеете в виду убийство Пи́но Шепелявого?

Гальдор Мильтиар всем своим видом выразил неудовольствие: он ценил в своих людях сообразительность и быстроту реакции, а не бесполезные вопросы.

Секретарю этого оказалось достаточно, чтобы понять свою оплошность и тут же начать исправляться:

— На днях в банде восточных доков произошла кровавая стычка за власть, и, по сообщению нашего источника, ее захватил некто Акси по кличке Добряк. Он убил не только Шепелявого, но и…

— Стоп! — Движением руки префект прервал своего помощника. — Этот Добряк — откуда он взялся и что мы о нем знаем?

— По слухам, он держал когда-то игорный притон и бордель в Сартаре, но из-за «разногласий» с Пи́но вынужден был все бросить и бежать. Теперь он вернулся, и, как мы видим, удачно расплатился с Шепелявым по старым счетам.

Взглянув еще раз на свиток и перечитав несколько строк, Мильтиар вновь уставился на своего секретаря.

— А что нам известно о том, где он был все это время?

— Точных данных нет, — Фрей замялся, — но поговаривают, что имел какие-то темные дела с армией.

Резко поднявшись из-за стола, префект заходил по комнате, шурша мягкими замшевыми туфлями. То, о чем извещал Исидор, было на грани разумного. Он помял пальцами подбородок, складывая в уме кусочки мозаики. Исидор пишет, что кристалл проникновения здесь, в столице, скорее всего, в руках какого-то бандита. Что это? Подстава! Прокуратор провалил операцию и хочет переложить ответственность на него. Он бросит все силы на поимку этого Акси, а в результате все окажется пустышкой, но даст повод думать, что это он упустил кристалл. Хитро! С другой стороны, трудно представить, будто такой дуболом, как Исидор, продумал столь хитрую и блестящую операцию, пусть даже и ради собственного спасения. Нет, непонятно и слишком уж сложно для Исидора! В любом случае, этого Добряка надо аккуратно изъять и тщательно допросить, но с голой силой соваться в Сартару бессмысленно: будет много шума, а результата — ноль. Здесь надо действовать с аккуратностью хирурга: отсечь пораженную гангреной конечность быстро, решительно и без лишнего внимания! Кто это может сделать?

Он остановился и повернулся к секретарю.

— Вызови ко мне командора ордена Лисандра Пастора, но без шума и извещать канцелярию Великого магистра об этом не надо. — Префект выразительно посмотрел на своего помощника, и тот, понимающе кивнув, развернулся к выходу. Он уже сделал шаг, когда в коридоре раздался грохот падающего тела, и дверь неожиданно распахнулась. В кабинет неспешно вошел неизвестный человек в длинной серой хламиде с капюшоном.

В первое мгновение Мильтиар даже не воспринял его как опасность, но когда вслед за странным посетителем вперся длиннорукий гигант с серым, изъеденным язвами лицом, он понял, насколько ошибся, и крикнул, пытаясь не сорваться на испуганно-визгливый фальцет:

— Стража!

Крик оборвался сразу же, как только взгляд префекта упал на руки чудовища — в каждой оно волочило за шиворот тех самых стражников, которых он только что звал. Вот теперь по его жилам прокатился настоящий ужас!

Выкрикнув: «Что вам надо⁈» — помощник префекта посчитал свой долг выполненным и отскочил в сторону, но незнакомец не обратил ни малейшего внимания на его прыжки и вопли. Он шел к столу, не спуская глаз с замершего от страха Мильтиара, но вдруг перед ним выросла неожиданная преграда в лице маленького человека с узким изможденным лицом. Ментальный страж выступил вперед, заслоняя собой застывшего в ужасе префекта. Маленький человек с большими, глубоко посаженными глазами вперил свой взгляд в пришельца, и тот, словно почувствовав растущее сопротивление, сначала сбился с шага, а потом и вовсе остановился. Откинув капюшон и пригладив ладонью коротко стриженные седые волосы, он поднял на него ледяные голубые глаза, отвечая на вызов. Две силы встретились в незримом сражении, и через мгновение незнакомец признал равноценного соперника.

— Хорошая работа! — Сказав, он попробовал еще раз продавить защиту маленького человека, и с каким-то удивленным восхищением произнес: — Даже жаль, честное слово, но, к сожалению, у меня совершенно нет времени! — Повернувшись к застывшему в дверях гиганту, он произнес: — Вынужден признать, Го, это дело для тебя!

В ответ монстр выронил стражников и флегматично двинулся к столу префекта. Стоящий на пути чудовища маленький человек напрягся, пытаясь пробиться к мозгам наступающей на него горы плоти, но, к несчастью для него, сознание было уже давным-давно мертво. Огромная лапа сомкнулась на худосочной шее, раздался хруст позвонков, и тело смелого менталиста упало на мраморные плиты безжизненным кулем. Префект рванулся, пытаясь оббежать стол и выскочить из кабинета, но монстр вдруг показал неожиданную прыть и поймал ускользающую жертву за край дорогой сутаны. Добротная ткань затрещала, но выдержала, и тело грозного слуги Трибунала, вздернутое чудовищной силой в воздух, впечаталось в стену, оставив на штукатурке кровавый след разбитым затылком.

Незваный гость тем временем подошел к столу, и взглянув на развернутый свиток, быстро пробежал по нему глазами.

— Кажется, это то, что мы искали! — Пробормотал он, спрятал пергамент в складках плаща и, развернувшись к выходу, столкнулся с умоляющим взглядом замершего у окна секретаря.

— Пощ-щ-щадите!

Ледяной взгляд равнодушно миновал его, и так же безэмоционально прозвучал голос:

— Заканчивай, Го!

Незнакомец вышел в коридор, и вслед ему донесся звон разбитого стекла, а вдогонку эхом пронесся вопль летящего из окна помощника префекта.

Неодобрительно посмотрев на гиганта, он покачал головой:

— А без лишних эффектов нельзя было обойтись?

Здание уже наполнилось топотом бегущих людей и лязгом оружия. С обоих концов коридора, гремя железом, поднимались стражники.

Прижавшись спиной к стене и прикрыв глаза, Странник пробормотал вполголоса:

— Надеюсь, второго такого же менталиста у них здесь нет.

Живой труп полностью повторил позу хозяина, а мимо них уже пробегала стража, смотря и не видя две застывшие у стены фигуры.

Глава 7

Царский Город своим обликом словно олицетворял всю политическую систему империи. Здесь, подобно имперской иерархической лестнице, власть и влияние спускались вниз ступень за ступенью, от возвышающегося на холме дворца базилевса к особнякам аристократии, затем чуть ниже, к кварталам торговых и банкирских домов. А уже дальше, к самому морю стекали бесконечные районы ремесленной бедноты и прочего рабочего люда, где отдельным грязным пятном выделялся портовый район Сартара.

Идущему по улицам купеческого квартала Страннику они больше всего напомнили бы узкие извилистые ущелья, стиснутые с двух сторон высокими глинобитными заборами. Беленые стены, извиваясь бесконечной лентой, открыли бы любопытному взгляду только кроны высоких деревьев да красные крыши богатых особняков. Большая часть жизни обитателей домов протекала в этих самых дворах за надежными заборами и крепкими воротами. Зажатые между знатью и голытьбой, они, справедливо опасаясь как тех, так и других, ощущали иллюзорную безопасность лишь в неприступности своих жилищ. Эти люди были богаты, но деньги не приносили им самого желанного — уважения, безопасности и уверенности в завтрашнем дне. Аристократия относилась к купеческому сословию с презрением, церковь — с недоверием, а простой народ — с завистью, и в случае каких-либо волнений в городе их дома всегда первыми подвергались разграблению и поджогам. Сам же базилевс вообще считал их чем-то вроде дойной коровы, из которой, в случае необходимости, всегда можно было выдоить деньги или прямым насилием, или ограничившись только угрозой такового. В какой-то мере так было всегда, но после гражданской войны положение торговцев и банкиров стало особенно невыносимым. Их терпение подходило к концу, и тщательно скрываемое недовольство не могло укрыться от внимательного взгляда Великого магистра братства Астарты. Его тайные посланцы уже давно постучались в двери ведущих торговых домов и предложили им свой выход. Банкирам и купцам были чужды и непонятны идеи братства, но утопающий хватается за соломинку, к тому же соблазн скрытно напакостить вгоняющему их в ужас Трибуналу был очень велик.

Тесные и многолюдные в дневные часы улицы торговых кварталов пустели с заходом солнца, превращаясь в по-настоящему мрачный и пугающий лабиринт. Дубовые ворота запирались на прочные засовы и не открывались, что бы ни происходило в ночные часы снаружи. Ночью по улицам Царского Города передвигались лишь две группы людей: либо важные особы в сопровождении многочисленного конвоя, либо отщепенцы, которым нечего терять.

Два путника, идущие по этим темным дорогам, не относились ни к тем ни к другим, но ночная тьма их нисколько не пугала: они шли спокойно, не оборачиваясь на скользящие за спиной серые тени и не дергаясь от ночных шорохов. Невысокий плотный крепыш, закутанный с ног до головы в коричневый плащ, и следом за ним — настоящий гигант, также скрывающий лицо под капюшоном бесформенной хламиды. У ворот одного из домов шаги их остановились, и бронзовое кольцо трижды ударило в дубовую створку.

Сначала отворилось маленькое окошко, и невидимый изнутри взгляд придирчиво изучил лица ночных гостей, затем, заскрипев, открылась калитка, и путники, не произнеся ни слова, вошли во двор. Пройдя вслед за встречающим до дверей дома, они остановились, и тот, обернувшись, взглянул в закрытое капюшоном лицо.

— Магистр просил оставить вашего… — он замялся, — вашего спутника здесь.

Человек, к которому были обращены эти слова, неспешно скинул капюшон и пригладил коротко стриженные седые волосы. В его голосе прозвучала язвительность:

— Вот видишь, Го, каковы они — люди! Ты стараешься для них, рискуешь остатками своего бренного тела, а они брезгуют даже на порог тебя пустить.

Стоящий у него за спиной гигант никак не отреагировал, продолжая неподвижно возвышаться темной горой. Встречающий тоже не торопился открывать дверь, и седой человек, едва заметно усмехнувшись, бросил назад.

— Хорошо! Жди меня здесь, Го! — Его ледяные голубые глаза взглянули на человека у двери. — Так магистра устроит?

Тот лишь кивнул и мягко отворил дверь.

— Он ждет вас.

Ночной гость прошел в большую полутемную гостиную, освещенную лишь тремя горящими свечами в тяжелом подсвечнике. Пляшущее пятно света вырисовывало невысокую фигуру в сером до пят халате, стоящую у стола. Гость не стал приближаться, и хозяин тоже не сделал ни шагу — они продолжили молча стоять и смотреть друг на друга. Наконец вошедший, словно сбросив груз прошлого, произнес в своей обычной чуть насмешливой манере:

— Не могу сказать, что рад тебя видеть, Эрторий, но тем не менее здравствуй!

Верховный магистр братства Астарты не принял подачу, его голос прозвучал сухо и строго:

— Здравствуй, Странник! Надеюсь, мы обойдемся без иронии и колкостей, а сможем хотя бы на время забыть старые обиды и поговорить если не как друзья, то хотя бы как союзники. С того дня, когда мы с тобой сидели на одной скамье школы Высшего разума, много воды утекло, но я верю, что мы сможем договориться.

Неслышными шагами гость пересек комнату и, войдя в круг света, посмотрел прямо в лицо стоящему напротив хозяину дома. Его голос по-прежнему был полон сарказма:

— Если ты имеешь в виду тот самый день, когда вы изгнали меня из школы, то договориться нам будет нелегко.

Эрторий Данациус раздраженно поморщился.

— Сейчас не время вспоминать старые обиды! Я сам уже давно не тот, прежний. Поклонники Огнерожденного научили меня, как, впрочем, и многих других, что нетерпимость и фанатичная вера в свою исключительность ведут в никуда. Пусть мы никогда уже не сможем вновь стать друзьями, но путь у нас один, и враг тоже один — мы просто обязаны идти вместе до самой победы или погибели! Я верю, победа возможна, только если мы договоримся и будем действовать сообща, но все, что могу пообещать тебе сейчас, — если мы все же добьемся успеха, если Астарта позволит нам победить, то, клянусь, ты сможешь двигаться своей дорогой, и я не буду тебе мешать. Захочешь открыть храм своему темному богу — открывай, набирай послушников, учеников. Обещаю, братство Астарты мешать не будет. Каждый из нас пойдет своей тропой, но только после победы, а сейчас мы должны быть едины, ибо это наш последний шанс свергнуть тиранию церкви Огнерожденного Митры.

Лицо Странника немного смягчилось, но глаза по-прежнему отдавали безжизненным холодом.

— Ты хорошо говоришь, Эрторий. Впрочем, говорить красиво и убедительно ты всегда умел. Но в этот раз я знаю — ты не врешь, хотя бы потому, что тебе незачем. Сейчас у нас действительно один враг, а что будет после победы — посмотрим. Я давно уже не верю людям на слово, но надеюсь, ты запомнишь свое сегодняшние обещание, а я постараюсь дожить хотя бы из любопытства, хотя бы ради того, чтобы узнать, насколько такие люди, как ты, умеют держать слово.

Он отодвинул стул и сел, закинув ногу на ногу.

— Итак, зачем ты здесь? Зачем самый разыскиваемый человек империи появился в логове Трибунала? Тебе уже не хватает наших ментальных встреч — захотелось увидеть старого «друга» лично? — Рот Странника скривился в злой усмешке. — Ради чего ты так рискуешь? Иногда мне кажется, в этом городе шпионов больше, чем жителей!

Вместо ответа магистр задержал вопросительный взгляд на его лице, и Странник, нехотя сменив насмешливый тон, кивнул:

— Да, я сделал как ты просил. Этот человек уже в столице, и надо сказать, он мне понравился! Два дня в городе, а уже успел взять власть над бандой восточных доков. Умело, расчетливо, ни одного лишнего движения — в твоем вкусе! Трибунал не успел сесть ему на хвост, я вовремя все подчистил, и ближайшие время он может спать спокойно — им будет не до того. Все ищейки Трибунала и ордена будут искать убийцу префекта, а следующий запрос от Исидора придет лишь через пару месяцев, не раньше.

Заложив руки за спину, магистр задумчиво прошелся по комнате, бормоча еле слышно:

— Это хорошо. Это хорошо…

Через пару минут, видя, что ответа он не дождется, Странник повторил вопрос:

— Так зачем ты пришел в столицу?

Эрторий остановился.

— Приближается решающий момент, и сейчас Царский Город — ключ ко всему. Пока император со своей армией заперт в долине Ура, мы должны взять власть в столице — за тем ты и привел этого человек сюда. Он поднимет мятеж и поведет восставший народ на дворец императора!

Бесстрастное лицо Странника не дрогнуло, но в голосе прозвучало сомнение:

— Мятеж? Мне почему-то кажется, что его планы несколько расходятся с твоими. Акциний Наксос — человек непростой, и будущая судьба его темна. Я не могу предсказать его реакцию. Если он не захочет, то сломать его будет нелегко!

— Для того я и пришел сам. Мы не будем ни давить на него, ни заставлять. Кристалл позволил мне заглянуть в его душу, и я увидел там настоящий пожар, бушующий хаос, зажатый в клетку сознания и железной воли. Я дам ему свободу, и жажда разрушений сама поведет этого человека к нашей цели.

Глаза гостя и хозяина дома встретились, и в этот момент нельзя было сказать, в чьих из них было больше холода и стали. Выдержав взгляд магистра, Странник чуть заметно кивнул:

— Хорошо, допустим тебе удастся подтолкнуть бедноту к бунту. Но в городе достаточно войск, чтобы разогнать любые толпы безоружного народа, и даже если мы с тобой встанем в их ряды, все равно это мало что изменит.

По лицу Эртория пробежала тень удовлетворения, словно непредсказуемая часть встречи закончилась и разговор вошел в русло его глобального плана. Подвинув стул, он сел напротив с другой стороны стола.

— К весне у нас будут деньги, а значит, и оружие — поставщики ждут только оплаты. Мы дадим этому человеку столько оружия и денег, сколько потребуется, чтобы спалить чертов город дотла, а на пепелище постараемся построить новый, более честный и справедливый мир!

При этих словах взгляд Верховного магистра устремился куда-то сквозь стены и время, словно он действительно пытался разглядеть грядущее.

Глава 8

Год 121 от первого явления Огнерожденного Митры первосвятителю Иллирию.

Лагерь Великой армии под стенами Ура

Уже несколько дней никто про него не вспоминал, и Иоанн не знал, волноваться ему по этому поводу или нет. До него доходили смутные слухи о казни Ма́рия Дориана, о смене командующего и волнениях варваров. Ситуация была неспокойная, и он не понимал, как на нее реагировать. Продолжать отсиживаться в своем гнезде или начинать суетиться? Может, нанести пару визитов? Но кому, а самое главное — зачем? Прокопий тоже был весь на нервах и сутками пропадал в приемной Варсания, пытаясь предугадать ход событий и хоть как-то подготовиться. Никто не знал, чем завтра обернется хандра Константина и кого он выберет следующим козлом отпущения. Нервозная обстановка давила, и хотя у цезаря не было ни малейшего желания встречаться ни со своим дядей, ни с кем-либо еще из своей царственной родни, затянувшееся затворничество пугало своей непредсказуемостью.

Сегодня с самого утра он сидел на вершине огромного валуна и, жарясь на солнце, смотрел на раскинувшийся внизу лагерь. Ленивая суета огромного человеческого муравейника хоть как-то успокаивала, но навевала другие, не менее тревожные мысли. Вспоминался недавний штурм, хаос кровавой мясорубки, и те страшные минуты, что ему пришлось пережить, вновь и вновь всплывали перед глазами. Эти воспоминания, тяжелые и пугающие, давили предчувствием беды, но избавиться от них было невозможно. Оскаленные морды, текущая рекой кровь и обожженные орущие люди навсегда засели в его сознании. Больше всего ему хотелось сейчас бросить этот опостылевший лагерь и сбежать обратно в прохладу и покой своей библиотеки, но его не оставляло гнетущее ощущение, что судьбу совершенно не волнуют его желания и самые тяжелые испытания еще ждут впереди.

Шорох легких шагов заставил обернуться, и его взгляд столкнулся со взглядом огромных зеленых глаз Зары. Последнее время она всегда была рядом, и, что удивительно, его, привыкшего к одиночеству, совсем не тяготило ее общество. Даже то, что девушка ассоциировалась у него с чувством опасности и неизбежного столкновения с кем-то, жаждущим его смерти, не отталкивало, а, скорее, наоборот притягивало к ней. Ему, впервые по-настоящему столкнувшемуся с чудовищной безжалостностью окружающего мира, было жутковато теперь в одиночестве: нужно было выговориться, как-то понять и принять необходимость всего этого, а Прокопий, его единственный собеседник и наставник, как назло, целыми днями пропадал в канцелярии. Велий тоже был всегда занят, и так уж получилось, что Зара оказалась единственной слушательницей его откровений и его единственным оппонентом. Она была из другого мира, из той настоящей, страшной и жестокой жизни, с которой он только что столкнулся во время штурма. Эта девушка смотрела на мир с той ступени, где человеческая жизнь ничего не стоила, а сила и ненависть были главным мерилом. Ее вопросы порой ставили его в тупик, и чем больше он запутывался в своих рассуждениях, тем ценнее и незаменимей она для него становилась.

Зара в облике дворового мальчишки забралась к нему на камень.

— Цезарь, к вам пришли!

— Кто?

В глазах Иоанна появилось искреннее удивление. Его могли вызвать к дяде, к Варсанию или даже к Наврусу — это было бы понятно. Но кто-то пришел к нему сам, и это удивляло.

Пожав плечами, девушка изобразила мину безразличия.

— Не знаю, я не спрашивала. Какой-то важный молодой человек со свитой. Мне он не представился. — Она улыбнулась. — Я просто увидела, как все заполошно бросились вас искать, и подумала, что вы захотите знать.

Несмотря на разыгравшееся любопытство, в этот момент Иоанн вдруг подумал совсем о другом. Глядя снизу вверх на стоящую над ним девушку, он видел улыбающееся лицо, просматривающуюся сквозь ткань линию бедер и бугорки выступающей груди. Неожиданно ему захотелось стащить с нее рубаху и уложить ее прямо здесь, на прокаленном солнцем камне, стиснуть в ладонях ее маленькие затвердевшие соски, впиться поцелуем в эти смеющиеся губы. Он зажмурился, прогоняя видение, и подумал: «Почему, почему после той ночи у нас с ней больше ничего не было?» Спросил — и сам же себе ответил: «Она не оставалась, а я не настаивал. Почему?»

Он поднялся, все еще под впечатлением видения, и в тот момент, когда его глаза вновь встретил ее глаза, они были уже другими. В зеленой глубине на миг промелькнуло понимающее удовлетворение, и, нагнувшись к самому уху, Зара прошептала:

— Хочешь, я приду сегодня ночью?

Иоанн вздрогнул: господи, они все читают меня как открытую книгу! Он покраснел, и на какое-то мгновение ему захотелось сделать непонимающее лицо и сказать какую-нибудь глупость вроде: «Не знаю, если захочешь…» Но цезарь не любил и не умел врать самому себе: он хотел эту женщину, хотел, чтобы она пришла! Еще не успели всплыть правильные слова, а его губы уже произнесли с подкупающей простотой:

— Да!

Все остальное ей сказали его глаза, и она, улыбнувшись ему еще раз, развернулась и, грациозно спрыгнув с валуна на тропу, в одно мгновение исчезла за поворотом.

Иоанн, простояв несколько секунд, продолжая глупо улыбаться, вдруг спохватился, что его ждут, и, тоже спрыгнув вниз, направился к лагерю. Миновав первые палатки, он наткнулся на комита: тот явно был всполошен, но, увидев цезаря, разом успокоился.

— Цезарь, где вы были? Мы вас обыскались!

Лучший способ уклониться от ответа — задать вопрос самому. С этим нехитрым приемом Иоанн был знаком и воспользовался им так же уверенно, как и всегда:

— Из-за чего столько суеты?

Не став ничего больше спрашивать, Лу́ка кивнул в сторону большого шатра:

— Там цезарь Михаил с друзьями. Хочет вас видеть.

Разом остановившись, Иоанн поднял вопросительный взгляд:

— Михаил? Мы с ним даже не знакомы. Чего он хочет?

Комит лишь молча изобразил гримасу, мол, не меня об этом надо спрашивать, и они вновь двинулись в сторону шатра, из которого так непривычно для Иоанна раздавались чужие голоса. Не успел он войти внутрь, как от тройки молодых людей отделился широкоплечий парень и, протянув ему руку, открыто улыбнулся:

— Михаил! — И продолжил, не дав Иоанну даже произнести свое имя: — Я уже несколько дней мечтал с тобой познакомиться. Ты просто поразил нас всех, как настоящий герой из легенд древней Туры!

В голове Иоанна закрутился калейдоскоп вопросов: «Герой? Я? Он издевается надо мной?» Продолжая очумело пялиться на своего гостя, он не знал, что ответить, но Михаилу, казалось, это и не требовалось.

— Вся армия бежала: легионеры, варвары, — и только цезарь Иоанн, как немой укор трусам, шел шагом. С гордо поднятой головой, не оборачиваясь в сторону преследующей вражеской конницы. Честь и долг превыше смерти! Как герои древности! Я был восхищен твоей отвагой. Да что я? Даже моей отец — и тот был поражен! — Он закатил глаза. — Сейчас, подожди, я приведу тебе его слова. — Юноша состроил серьезную мину, и сразу стало очевидно его сходство с отцом. Он забасил, передразнивая императора: — «Кто бы мог подумать, что в этом тщедушном теле кроется такой высокий дух!» — Выпустив воздух и перестав изображать отца, Михаил расплылся в открытой улыбке: — Поверь, из уст моего отца это высшая похвала. Уж я-то знаю!

Михаил вел себя так, словно они были знакомы лет сто, не меньше, и это почему-то не шокировало. Его слова звучали с такой искренностью и легкостью, что им невозможно было противостоять, и губы непроизвольно растягивались в ответной улыбке.

— Да какой герой, — зардевшись, Иоанн наконец-то смог вставить слово, — просто Прокопий не мог идти быстрее…

— Прокопий! — Михаил весело засмеялся. — Точно, за тобой плелся такой круглый толстячок! Он кто? Твой друг?

Такая бестактность царственного кузена поставила Иоанна в тупик, но обижаться на совсем юношескую непосредственность было глупо, и он, по-прежнему улыбаясь, помотал головой:

— Нет, мой учитель.

— Вот это я понимаю — учитель! — Михаил радостно обернулся к своим друзьям. — Мне бы такого! В бой за своим учеником, без оружия, без брони! Он тоже герой!

С этим, пожалуй, Иоанн согласился бы: старый патрикий был всегда для него образцом самоотверженности и служения принципам, но поддерживать и без того брызжущий через край восторг не стал. Столько лестных слов в свой адрес он не слышал за всю предыдущую жизнь, и должен был сознаться, что это чертовски приятно.

Качнувшийся полог прервал бурное проявление эмоций гостем, и в шатер вошли два бойца Велия. Один из них нес поднос с фруктами, а другой — серебряный кувшин и кубки. Расставив все на столе, они также безмолвно удалились, а Иоанн, ранее гадавший про себя, где Лу́ка раздобыл это всё, вдруг спохватился:

— Угощайтесь! Я очень рад видеть вас всех у себя!

Не обращая внимания на попытку Иоанна внести чуточку официальности в их встречу, Михаил поднял наполненный кубок:

— Нам надо чаще встречаться! Ты отличный парень, и я уверен, мы с тобой поладим. Я видел тебя на поле боя, и ты мне понравился. Я смотрю на тебя сейчас, и ты мне нравишься еще больше! Выпьем за нашу дружбу!

Добавить тут было нечего, и Иоанн просто пригубил вино — на большее после позора в городище вендов он не решился бы даже под страхом смерти. Михаил же, напротив, осушив в несколько глотков свой кубок, вдруг натурально хлопнул себя по лбу.

— Вот черт, совсем забыл! Ты же слышал о последней выходке Навруса?

Иоанн замялся, и его жизнерадостный гость продолжил, словно и не ждал ответа:

— Наврус успокоил взбунтовавшихся варваров, выплатив им жалование из своих денег. Представляешь, он отдал им все, что у него было, и они угомонились! Это так развеселило отца, что он вернул ему командование армией. Понимаешь, какой каламбур: Наврус вернул отцу хорошее настроение, а тот ему — армию. Двор радуется уходу затянувшейся грозы, армия довольна возвращением своего талисмана!

Тут он довольно усмехнулся, и Иоанн, заметив это, подумал, что юноша не так прост, как хочет казаться. Он слушал, и новости его радовали до самой последней фразы Михаила.

— Ей богу, после такого поверишь в его невероятную везучесть. Отец смеялся в голос — я давно его таким веселым не видел, — и тут Наврус влез с еще с одним предложением: мол, говорят, в этих горах много дичи, так почему бы не устроить большую охоту, ведь при удачном стечении обстоятельств развлечение поможет решить продовольственную проблему армии. Подумав, император взял и согласился. Теперь весь двор на ушах стоит — готовится к большой охоте. В общем, я приглашаю тебя присоединиться к нам.

Он выразительно обернулся на своих друзей, и те дружно изобразили на лицах максимальное радушие.

— Поедемте с нами, Иоанн, будет весело!

Цезарь молчал, и пауза затягивалась. Больше всего его раздражал тот факт, что он опять поставлен в положение, когда отказаться невозможно. В прошлый раз это закончилось позором — а в этот чем? Ему очень не хотелось соглашаться, но прямо в лицо смотрели такие искренние счастливые глаза его нового друга, что, вопреки нежеланию, он сказал то, чего от него с таким нетерпением ждали:

— Конечно, я с радостью приму ваше приглашение!

Глава 9

С утра весь лагерь Великой армии гудел как пчелиный улей, и это нервное брожение доходило даже до шатра Иоанна, но надо сказать, совсем его радовало цезаря. Он отлично помнил, чем закончилась прошлая большая охота, и перспектива повторения отторгалась всеми фибрами его души, но отказываться было уже поздно. Опять же свою лепту в общее раздражение Иоанна внес Прокопий, отреагировавший на новость по-своему: Михаил — это очень хорошо, постарайтесь сблизится с ним, возможно, именно он, а не Василий, займет трон после отца.

Выйдя из шатра в мрачнейшем состоянии духа, Иоанн посмотрел на уже ждущий его эскорт. Слуга держал повод оседланной кобылы, пятерка из молодежи Велия, выстроившись в шеренгу, ждала команды, сам Лу́ка безмятежно высился на своем громадном жеребце, а вот рядом сидела в седле та, кого он никак не ожидал увидеть. Зара, одетая под стремянного, ждала, как и все, готовая в любой момент отправиться в путь.

Хандра мигом улетучилась из головы Иоанна: только одно могло заставить Велия взять ее с собой! Каждая клетка в его теле зазвенела от напряжения. Неужели сегодня⁈ В памяти всплыли ее слова в той палатке, на берегу ручья: «Он предскажет точный день и место вашей смерти». Неужели это случится сегодня⁈ Но почему они молчат? Если сегодня мне предстоит столкнуться со своей судьбой, то я хочу знать!

Слуга подставил ладонь под носок сандалия, и Иоанн взлетел в седло. Поправив складки плаща, он не спешил трогаться, а подождал, пока с ним поравняется Лу́ка.

— Что это значит? — Он недвусмысленно указал на Зару взглядом. — Это должно случиться сегодня? Где? Когда?

Комит отрицательно покачал головой.

— От ее хозяина предупреждений не было, но девушка настаивала на своем присутствии, и я решил, а почему бы и нет! От лишней пары глаз вреда не будет.

Ткнув кобылку пятками, Иоанн бросил недовольный взгляд на своего телохранителя.

— Не надо обращаться со мной, как с ребенком, Велий. Я хочу знать правду!

— Это правда! — Главный телохранитель цезаря по-прежнему продолжал изображать безмятежность. — Нет повода для беспокойства: просто наша «гостья» хочет увидеть всех претендентов своими глазами — возможно, это поможет ее хозяину с предсказанием.

Объяснение показалось Иоанну неубедительным, но времени на разбирательства уже не оставалось, и он пришпорил кобылу, которая пользуясь его задумчивостью уже нацелилась на ближайший кустарник.

Сразу за лагерем, на небольшой равнине перед подъемом в горы, уже собралась пышная кавалькада всадников. Глубокий отлив бархата чередовался с блеском золота и дорогого оружия, лучшие лошади империи по-плебейски тянулись мордами к чахлой траве, слышался смех, конское ржание и суетливый гомон нескольких сотен человек.

Иоанн остановился в нерешительности: к какой части этого сборища ему лучше всего присоединиться, чтобы остаться незамеченным? Как адъютанту командующего следовало бы отправиться к Наврусу, благо искать его не было никакой нужды — разодетая свита стратилата даже на таком фоне выделялась своей пестротой. Поступить так очень хотелось, поскольку от Навруса трудно было ожидать каких-либо глупостей, вроде бешеной скачки по густому лесу, но мешало обещание Михаилу. Иоанн поискал глазами своих новых друзей — и тут услышал за спиной насмешливый голос:

— Иоанн, ты не боишься, что к полудню тебе придется идти пешком? Ведь твоя кляча попросту сдохнет от старости!

Голос наследника он узнал и потому не торопился оборачиваться, уговаривая себя не реагировать на откровенное хамство. Справившись с собой, Иоанн повернул голову, нацепив на лицо радушную улыбку.

— Не волнуйтесь за меня, мой дорогой кузен, я люблю прогуливаться пешком.

Натянув поводья и заставив недовольно всхрапнуть своего великолепного фесалийского жеребца, Василий остановился напротив Иоанна, а многочисленная свита наследника, придержав коней, расступилась, пропуская вперед двух всадниц. Августа Зоя, держа идеальную посадку в дамском седле, подъехала к брату. Широкая далматика из алого плотного шелка придавала маленькой женщине недостающие объемы, а высокая, убранная в сетку прическа добавляла роста.

Предвкушая развлечение, Зоя взглянула на брата.

— Наверное, именно из-за своей любви к пешим прогулкам наш дальний родственник опоздал к сражению в долине Варда.

Намерено проигнорировав Иоанна, она предлагала Василию поглумиться над провинциальной родней, и тот, кривя губы в злорадной ухмылке, подхватил подачу:

— Да нет, что ты! Это старый Прокопий задержал его своей отдышкой — они ведь повсюду ходят вместе, просто неразлучная парочка! Наш цезарь жить не может без своего наставника — кто-то же должен вытирать сопли нашему герою!

Это было уже прямое оскорбление, и сносить такое Иоанн не собирался. Уговаривая себя, что обязан заступиться за своего учителя, он поднял взгляд на довольно скалящееся лицо Василия и произнес негромко, но достаточно отчетливо, чтобы услышали все:

— Пусть мы опоздали в долину Варда, но зато вовремя успели под стены Ура, в отличие от…

Слово «вовремя» стальным клинком срезало ухмылку с лица Василия. Напоминание о том, как он облажался с атакой, всколыхнуло волну бешенства, и если до этого Иоанн был для него безликим дальним родственником, то теперь стал злейшим врагом, которого следовало немедленно раздавить. Ударивший в голову гнев на миг лишил его голоса, и он продолжил молча сверлить Иоанна ненавидящим взглядом.

На помощь ему вновь пришла Зоя — истерика брата сейчас, на глазах отца и всего двора, ей была совершенно не нужна. На ее кукольном личике появилась улыбка, больше напоминающая хищный оскал.

— Наш милый кузен показывает зубки! Как мило! — Она тронула брата за плечо. — Поедем, Василий, отец не любит ждать.

Упоминание отца вернула наследника в реальность и погасило острое желание воткнуть кинжал в грудь наглого выскочки. Пришпорив коня, он лишь зло процедил на прощание:

— Еще поговорим, Иоанн!

Свита припустилась вдогонку, и затянутая в перчатку рука августы тоже стегнула лошадь. Проезжая мимо Иоанна, Зоя изобразила невинную улыбку:

— Неужели старый патрикий не рассказывал тебе, Иоанн, о том, как капризна и переменчива судьба? Сегодня ты герой, а завтра вдруг изменник, и тебя уже тащат на плаху…

Промолчав, цезарь проводил взглядом удаляющиеся фигуры двух всадниц и обернулся к Велию.

— Мне показалось, или я только что нажил смертельного врага?

— Вам показалось, цезарь. — Лу́ка вздохнул, не теряя невозмутимого выражения лица. — Но я рад, что с нами нет Прокопия: он бы расстроился и назвал бы ваше поведение непростительно несдержанным.

Цезарь и сам понимал, что порядочно сглупил, но все же настроение у него приподнялось и появилось чувство удовлетворения собой. Он сделал то, что должен был сделать как мужчина и наследник гордого имени Корвин. Осознание этого наполнило его уверенностью, и он заговорщицки улыбнулся Велию:

— Мы ведь не будем ему об этом рассказывать, правда?

Глава 10

Искать Михаила не пришлось — тот примчался во главе своих друзей, привлекая внимание бешеным аллюром и грохотом копыт породистых лошадей. Заметив Иоанна, он и вся его свита, резко осадив коней и подняв облако пыли, свернули в его сторону.

Пока Иоанн раздумывал, как бы ему повежливей отколоться от этих безумцев и сбежать к Наврусу, разгоряченные всадники уже окружили его маленький эскорт. Разрумянившийся от скачки Михаил сначала радостно воскликнул:

— Ты уже здесь! Отлично! Мы погоним дичь вдоль ущелья на отца и… — Тут он остановился и уставился на кобылу Иоанна. — Где ты взял эту лошадь?

— А что?

— Мой друг не может ездить на такой кляче!

Иоанн лишь тяжело вздохнул про себя — и этот туда же! — а Михаил, резко повернувшись к своей свите и приглядевшись, крикнул кому-то:

— Тиверий!

Из толпы выехал молодой человек на дорогущем породистом жеребце под не менее дорогим седлом и сбруей. Юный цезарь, еще раз оценив взглядом его коня, не допускающим возражений тоном приказал:

— Слезай, ты остаешься!

Молодой человек, не отрывая отчаянно-вопросительного взгляда от лица своего господина, все-таки послушно спрыгнул с седла, а Михаил, перехватив уздечку из его рук, подвел коня к Иоанну.

— Вот, дарю!

От такого подарка у Иоанна пропал дар речи. Он привык к своей кобыле и, зная ее осторожно-упрямый нрав, в рискованных моментах доверял ей больше, чем себе, а сейчас, глядя в довольное счастливое лицо своего нового друга, понимал — отказаться не удастся. Предчувствуя неудачу, Иоанн все же попытался.

— Ну что ты, не стоит! Я не могу отобрать коня у твоего друга!

Михаил лишь отмахнулся:

— Не благодари! О Тиверии не думай — он получит другого после охоты.

Совсем иной, жесткий, взгляд резанул по умоляющим глазам Тиверия, заставив того окончательно стушеваться и почтительно склонить голову.

Проклиная в душе свою мягкотелость и царственные замашки Михаила, Иоанн сполз с седла и, взяв узду недовольно захрапевшего жеребца, уже хотел вставить ногу в стремя, как вдруг перед ним неожиданно возникла Зара. Ее ладони, сложенные лодочкой, застыли, готовые принять носок его сандалия.

Поначалу опешив, Иоанн сообразил: она же одета под стремянного и исполняет свои обязанности, но поставить ногу на ее ладони было выше его сил, и он замешкался. Их глаза встретились, и она подбадривающе моргнула: мол, давай, это же игра, так надо!

Заминка не укрылась от глаз Михаила, но он растолковал ее по-своему.

— Потом полюбуешься подарком! — Он осадил заигравшего под ним жеребца. — Сейчас мы должны поспешить — не хочу, чтобы Василий опередил нас.

Кивнув, Иоанн решился и, наступив на подставленные ладони, взлетел в седло. Он, как мог, старался не нагружать девушку, но к его удивлению ее руки не дрогнули и не прогнулись. Приноравливаясь к жеребцу, Иоанн подумал: «А она сильная!» Его взгляд опустился вниз в поисках Зары, но не нашел ее. Девушка уже сидела в седле, на своем месте позади бойцов Велия.

«И быстрая». — Непроизвольная улыбка растянула губы цезаря.

Расслабиться и подумать о приятном ему не позволил крик Михаила:

— Пошли!

Лошади рванулись вперед, и жеребец под Иоанном, резво взяв с места, полетел вслед за остальными. Сходу наметом пошли в гору, затем, вытянувшись цепочкой, по тропе через лесок и вырвались на выступ скалы, с которого открывался вид на ущелье. Здесь притормозили, и вокруг сразу же раздались радостные возгласы:

— Вон они, вон!

Иоанн прищурился, вглядываясь туда, куда указывали вытянутые руки, и увидел стадо диких свиней во главе с матерым секачом. Они неслись по самому дну ущелья, ловко лавируя между камнями.

— Нагоним их поверху и встретим на выходе! — Крик Михаила смешался с диким улюлюканьем и ржанием коней.

— Пошли! Пошли!

Ветер вновь засвистел в ушах Иоанна, и бешенная скачка понеслась по широкому плато. Белые пики гор на фоне голубого неба, бездонная пропасть ущелья и мелькающие перед глазами скалы — картина завораживала, наполняя сердце Иоанна восторгом. Его уже отпустило напряжение, и хотелось просто нестись вот так, над всем миром, как на крыльях, но эйфория продлилась недолго. Мчащаяся кавалькада не заметила, как Михаил притормозил и резко свернул на узкую тропу, ведущую вниз ущелья. Не заметили все, кроме жеребца Иоанна: тот не мог пропустить своего настоящего хозяина и, протяжно заржав, резко рванул вниз. Не слушая рвущие рот удила, не разбирая дороги, прямо через камни, лавируя между валунами и чудом не ломая ноги!

Это случилось так неожиданно, что цезарь не успел среагировать и теперь, хватая разинутым ртом воздух и обливаясь холодным потом, тратил все силы на то, чтобы удержаться в седле. Страха он не испытывал, было просто не до того — все рефлексы, его и лошади, боролись за выживание. Эта дикая скачка пронеслась, как мгновение, и, сходу продравшись сквозь колючий кустарник, они вылетели на тропу. Жеребец, видимо, осознав, какой смертельный фортель он только что выкинул, заржал и, раздувая бока, перешел на шаг. Михаила уже не было видно, и Иоанн, задрав голову, заорал вверх в надежде, что его услышит Лу́ка или другие, но никто не ответил.

Успокаивая самого себя и лошадь, цезарь начал рассуждать вслух:

— Что будем делать?

Конь естественно промолчал, и пришлось решать самому.

— Чем вновь забираться наверх, лучше будет спуститься в ущелье — рано или поздно я наткнусь там на Михаила или других охотников. — Он похлопал жеребца по холке. — А ты как думаешь?

Тот виновато скосил взгляд, словно понимая, что наделал дел и чудом не угробил их обоих.

— Вижу, согласен. Тогда поехали.

Иоанн уже окончательно успокоился и даже сам удивился собственному хладнокровию: я молодец, неплохо справился, Лу́ка мог бы мной гордиться.

Ущелье оказалось не длинным и вскоре расширилось, заполняясь кустарником и высокими соснами. Тропа опять раздвоилась, и Иоанн, подумав, выбрал ту, которая, как ему показалась, вела наверх. Размышляя, что все же надо выбираться из этой расщелины, он не обратил внимание на следы лошадиных копыт ведущие как раз к другой тропе.

Бурча себе под нос, что охота — явно не его призвание и в следующий раз никакие причины не повлияют на его отказ, Иоанн вдруг явственно услышал голоса, а вслед за ними — яростные крики. Они шли из леса, тянущегося зеленой полосой справа и как будто откуда-то снизу. Соскочив с лошади, цезарь проломился сквозь кустарник и вышел к каменной гряде, которая, словно естественный забор, отгораживал крутой спуск.

Забравшись на исполинский валун, он обрадовался, увидев Михаила, и хотел уже позвать его, но тут из-за скал показались еще всадники, в одном из которых Иоанн узнал наследника. Это изменило его решение, заставив промолчать: встречаться вновь с Василием ему не хотелось. Пошел он! Выругавшись про себя, цезарь почти повернул обратно к оставленной лошади, как вдруг его слух уловил шум ломающихся веток. Там, внизу, кто-то стремительно продирался сквозь деревья. Мгновенно передумав, Иоанн припал к земле и, вытянувшись во весь рост, подполз к краю обрыва.

Прямо перед ним открылась почти круглая поляна, где с одной стороны застыли четыре всадника, а с другой стоял выскочивший из зарослей огромный кабан. Люди и животное какое-то мгновение молча разглядывали друг друга, а затем до цезаря донесся насмешливый голос Михаила:

— Ну что брат, давай завалим зверюгу вдвоем! Только ты и я!

С вершины обрыва Иоанн разглядел, как нервно дернулось от неожиданности лицо наследника — рисковать своей жизнью явно не входило в его планы. Заминка Василия отразилась в довольной улыбке Михаила, подначивающей брата: ну что, струсил? Быстрый взгляд наследника назад на свою свиту, словно говорящий: какие бы они ни были друзья и сколько бы ни клялись в верности, если я откажусь, то завтра вся армия будет знать, как спасовал наследник престола.

Прикрыв растерянность бравадой, Василий бойко спрыгнул с седла.

— Согласен, ты и я!

Не глядя он протянул руку назад, и кто-то из свиты вложил в нее копье.

Михаил уже стоял на земле, сжимая обеими руками длинную пику, а вепрь, как будто дождавшись, когда люди решатся на поединок, нагнул голову и, выставив загнутые клыки, бросился вперед.

Зверь несся прямо на вышедшего вперед Михаила, а тот, выставив копье и расставив ноги, готовился встретить страшный удар, но в последний момент, кабан, словно вычислив слабое звено, резко свернул в сторону и кинулся на враз побелевшего Василия. Копье в дрогнувших руках отскочило, лишь скользнув по щетине, и наследник, подброшенный звериной мордой, взлетел в воздух. Изобразив немыслимый кульбит, тело Василия с грохотом рухнуло на землю, а кабан, пронесшись по инерции дальше, развернулся и бросился добивать сраженную жертву.

Заржав, взвились на дыбы кони, засуетились всадники, а огромная туша все неслась на неподвижно лежащее тело. Казалось, наследник обречен, но вдруг между бурой тушей и лежащим телом выросла фигура Михаила. Обратная сторона копья воткнулась в землю, а отточенный наконечник нацелился в грудь зверю. Доля секунды — и вепрь напоролся на выставленное жало. Хрустнуло сломанное древко, и раненый зверь, лишь притормозив, вновь рванулся в атаку. Доля секунды, но этого момента Михаилу хватило, чтобы выкатиться из-под туши и схватить потерянное Василием копье. Желтые клыки кабана уже почти подцепили безжизненную жертву, когда в загривок ему вошло смертоносное железо. Навалившись всем телом, Михаил вогнал копье в вепря и давил, не отпуская, пока теряющий силы зверь не завалился на бок.

Иоанн в своем укрытии вытер покрывшийся испариной лоб и перевел дух. Схватка, пролетевшая в один миг, показалась длинной, как годы: от напряжения свело ноги, и сердце бухало в груди, словно он сам только что стоял один на один против зверя. Выдохнув и размяв члены, он вновь вытянулся на камне и взглянул вниз, а там картина уже изменилась. Пришедший в себя Василий невидящим взглядом рассматривал свой распоротый сапог, а стоящий над ним сводный брат протягивал ему руку.

— Понимайся, везунчик!

Бледный как смерть наследник оторвал взгляд от сапога, и Михаил весело оскалился:

— Держи покрепче — не так, как ты копье держал.

Василий протянул все еще дрожащую ладонь, и сильная рука брата вздернула его на ноги.

— Можешь не благодарить!

Улыбка не сходила с лица Михаила, вся эта ситуация от души его забавляла, но Иоанну вдруг стало тревожно. Какое-то нехорошее предчувствие закралось в душу.

Три человека из свиты Василия, торопясь, заходили к Михаилу со спины, и, вглядевшись в лицо наследника, Иоанн вздрогнул. В мгновение выражение на нем сменилось, и в чертах проступило что-то нечеловеческое, дьявольское.

Тонкие губы зло скривились:

— Нет, отчего же, я поблагодарю!

Приказ одними глазами, и три пары рук вцепились в Михаила, а слова Василия прозвучали, как шипение змеи:

— Я поблагодарю! — Наслаждаясь вспыхнувшим в глазах сводного брата пониманием, он рывком вытащил нож и воткнул ему прямо в живот. — Благодарю тебя, ублюдок цирковой шлюхи! — Окровавленный нож вылетел из раны и вошел вновь. — Еще поблагодарить? Могу!

Клинок ударил еще и еще, а безумные глаза Василия, уставясь в ненавистное ему лицо, с жадностью ловили последние секунды утекающей жизни.

Глава 11

Если бы в этот момент телом Иоанна двигал разум, то, возможно, он нашел бы решение получше, но нет, обычная рассудительность покинула его. Ужас, возмущение, презрение — все что угодно вспыхнуло в его сознании, но только не разум. То, что только что произошло на его глазах, было выше его понимания, и он отказался принимать такую реальность. Рот разверзся в отчаянном крике:

— Нет!

Тело будто само оттолкнулось и прыгнуло вниз. Ноги приземлились на камень и, спружинив, оттолкнулись снова. Еще один полет, но в этот раз рефлексы подвели: замахав руками, Иоанн рухнул между камнями и кубарем покатился вниз. Перед глазами все завертелось: небо, земля, скалы слились в один безумный калейдоскоп, пока не хрустнуло что-то внутри, выключая свет и роняя в черноту.

Катящееся с обрыва тело заставило четырех убийц в испуге повернуть головы, и их взгляды уперлись в свалившегося с высоты Иоанна. Страх в глазах наследника сменился удивлением и облегчением.

— Этот-то откуда здесь взялся?

Словно пытаясь ответить, Иоанн застонал и зашевелился. Аврелий Марон жестко взглянул на своего господина:

— Его нельзя оставлять в живых!

Василия подтверждающе моргнул водянистыми глазами:

— Добей его!

Отпустив уже мертвого Михаила, Аврелий шагнул вперед, вытаскивая на ходу нож, а наследник повернулся к братьям Домиций:

— Поезжайте ко входу в ущелье, покараульте там. Не хочу больше никаких сюрпризов!

Карвиний и Секст бросились к лошадям, а Василий недовольно прошипел своему главному советнику:

— Что ты там телишься? Кончай с этим идиотом живее!

Когда жеребец цезаря сиганул вниз, Лу́ка Велий в один миг покрылся холодной испариной.

— Да что ж за напасть-то такая! — Зарычав, он сходу осадил коня и, спрыгнув на землю, бросился к краю обрыва. Отсюда был хорошо виден несущейся по склону Иоанн, и Лу́ка лишь покачал головой, одновременно радуясь и удивляясь, что тот еще жив. В один миг решив, что он не настолько везуч, чтобы повторять подобный маневр, он вновь взлетел в седло и погнал коня назад к развилке. Рядом уже скакала Зара — она среагировала чуть позже, и времени взглянуть вниз у нее не было. Ее вопросительный взгляд жег ему затылок, и Велий бросил на ходу:

— Пока еще живой! Разворачивайся и лови его вместе с моими ребятами с другого конца ущелья, а я пойду следом — так будет вернее.

Молча кивнув, Зара бросила коня в сторону и понеслась обратно навстречу бойцам, только-только сообразившим, в чем дело.

Найдя развилку, комит пустил жеребца вниз по тропе, но здесь галоп пришлось сменить на шаг, и когда он добрался до того места, где съехал с горы Иоанн, того уже не было видно. Успокоив себя тем, что раз не видно трупов, значит, цезарь живой, а это самое главное, и теперь надо просто его догнать.

Двинувшись по следу и дойдя до новой развилки, Лу́ка выбрал утоптанную копытами тропу, не учтя способности своего подопечного мыслить нерационально. Проехав шагов двести и увидев двух стоящих всадников, он вдруг насторожился. Звериное чутье, не раз спасавшее ему жизнь, подсказывало, что здесь опасность, но он никак не мог понять в чем. Подъехав ближе, Велий узнал двоих из свиты наследника, и это ему еще больше не понравилось, но другого пути не было, и значит, цезарь должен был проехал мимо них.

Всадники, дождавшись, когда Велий поравняется с ними, дружелюбно заулыбались:

— Ты заблудился, что ли? Так тебе не сюда, там не проедешь — завал. Нас здесь специально поставили предупреждать заплутавших. — Один из них кивнул в сторону продолжения ущелья. — Лучше возвращайся и обходи поверху.

Несмотря на кажущееся радушие, Лу́ка чувствовал скрываемое напряжение и страх этих двоих. «Явно темнят, — прикинул он про себя, — на них побрякушек навешено больше, чем я заработал за всю свою жизнь. Если бы я выбирал людей для кордона, то эти два придворных хлыща были бы последними в списке».

Широко улыбнувшись, он, словно извиняясь, развел руками:

— Я бы с радостью вернулся, но у меня приказ! Надо найти цезаря, а он поехал в эту сторону. Вы, кстати, не видали?

— Нет! До тебя здесь никого не было.

Лу́ка ткнул пятками остановившегося жеребца, показывая, что намерен все же проехать дальше, и наигранная радость на лицах странных дозорных тут же померкла. Переглянувшись, они посторонились, пропуская Велия.

— Поезжай, конечно, но там точно никого нет — зря только время потратишь!

— Что поделаешь — служба!

Тяжело вздохнув, Лу́ка с видом твердолобого служаки пустил коня по тропе. Проезжая мимо, он явственно почувствовал угрозу от этих двоих и напрягся. Поворачиваться к ним спиной не хотелось, но другого пути не было. Скептические ухмылки уже остались позади, и в этот момент его словно кольнуло, словно внутри завыла оскаленная волчья пасть. Рефлексы сработали мгновенно, повинуясь интуиции, и тело само нашло единственно возможный выход. Лу́ка попросту рухнул на землю, вывалившись из седла, как деревянная кукла. Сабля просвистела над опустевшим седлом через долю секунды после, и, летя вниз, Лу́ка ощутил ее ледяное дыхание. Падение было неподготовленным и тяжелым, но даже в таком состоянии он сумел мгновенно откатиться в сторону и вскочить на ноги.

Вот теперь можно перевести дух, теперь все встало на свои места! Лу́ка сразу успокоился: кто-то хочет его убить — это понятно и привычно. Зачем, почему — не важно. Сейчас вопрос только один: кто умрет — он или эти двое?

Два всадника, пришпоривая коней, уже неслись прямо него, а в голове Велия словно остановилось время. Его взгляд отщелкивал самое важное. Щелк — оба правши! Щелк — значит, первый удар за тем, что справа!

Он стоял, широко расставив ноги, а сабля по-прежнему покоилась в ножнах. Рубящий удар сверху все равно не удержать, она только помешает. Такое уже бывало в жизни Велия, и он знал, что в схватке пешего против всадника все будет решать скорость реакции. Кто быстрее — он или они?

Храпящая лошадь, закусившая удила. Заострившееся бледное лицо. Рука вскинута для удара.

Рано!

Широкая конская грудь в упор, бешено выпученные глаза животного.

Пора!

Одним рывком Лу́ка ушел от столкновения, выскакивая под левую руку всадника. Поворот раздосадованного лица и попытка переложить удар, но уже поздно! Лошадь пронеслась мимо, Велий железной хваткой вцепился в развевающийся плащ. Рывок, и еще не осознавший случившегося наездник вылетел из седла и с грохотом впечатался в землю, а почувствовавший свободу жеребец помчался дальше.

Лежащий человек, застонав, приподнялся и потянулся в выпавшей сабле. Не глядя, ударом ноги Лу́ка отправил его обратно на землю, понимая: сейчас не до него, сейчас все внимание на второго, который, запоздало подняв коня на дыбы, уже замахнулся, готовый закончить все одним последним ударом.

Стремительный бросок вперед, под самые копыта, под брюхо обезумевшей лошади. Над ухом пролетело стальное лезвие, мелькнули острые края копыт. Теперь плечом, что есть силы в напружиненный конский живот! Бьющая в воздухе копытами лошадь, дико заржав, не удержалась и повалилась на бок, подминая под себя всадника.

Вот теперь настало время его любимицы. Лу́ка рванул саблю из ножен и шагнул к противнику, тщетно пытающемся вытащить ногу из-под лошади. Дело за малым — один короткий милосердный удар… Но перекошенное от ужаса белое лицо закричало, разевая разбитый рот:

— Цезарь твой там, там! Его сейчас убивают!

Нужен был всего один миг, один удар, но Велий вдруг понял, что этот человек не врет, что это не попытка выторговать себе жизнь, и счет идет на секунды. В момент развернувшись, он рванул туда, куда указывала вытянутая рука.

Не разбирая дороги, он мчался по тропе, интуитивно уворачиваясь от вырастающих перед ним валунов. Собственные грохочущие шаги стучали в висках, и он чувствовал, что не успевает. Еще один поворот, и Лу́ка выскочил на открытое пространство. Впереди стоял наследник престола с окровавленным кинжалом в руках, кто-то лежал на земле, а там, у самого подъема, он увидел цезаря.

Иоанн отползал от надвигающегося на него человека с ножом, а тот уже нагнулся, готовясь нанести смертельный удар.

Глава 12

Зара посылала сигнал за сигналом, но Великий магистр не отвечал. Каменная тропа летела под копытами скакуна, мелькали проносящиеся мимо деревья, а в душе росло ощущение тревоги. Что-то произошло с цезарем, что-то страшное! Она гнала коня, пытаясь заглушить панический безмолвный вопль: «Ты все испортила! Ты упустила его, а должна была быть рядом!»

В какой-то момент ей послышался слабый, едва различимый крик, и она резко натянула поводья. Всадники Велия пронеслись дальше, а Зара, слетев с седла, подбежала к краю обрыва. Внизу никого не было — только крутой спуск, ступенями уходящий в глубину ущелья. Стук копыт затихал, оставляя лишь зловещую тишину: никаких звуков, кроме гудящего в расщелине ветра, но интуиция подсказывала — это здесь, и счет идет на мгновения!

Зара оценила крутизну обрыва: если спускаться осторожно, то это займет время, которого у нее нет. Выдохнув и процедив про себя: «Да не оставит меня Астарта!», — она спрыгнула вниз на выступающий валун, а острый взгляд уже нашел следующий. Еще один прыжок и, не останавливаясь, следующий. При таком спуске нельзя ни думать, ни тормозить: инерция слишком велика, стоит лишь попытаться перевести дух — и конец, равновесия не удержать. Тут если решилась, то надо идти до конца!

Ноги спружинили и, оттолкнувшись, понесли к следующей цели, ведомые только рефлексами и подсознанием. Еще один прыжок, и дальше пошел спуск из одних лишь мелких камней и песка. Сгруппировавшись, Зара погасила удар и, вытянувшись во весь рост, поехала вниз, раздирая одежду и тело. К счастью, осталось уже не так много, и девушка, таща за собой небольшую лавину песка и щебня, скатилась на поросшую кустарником ступень. Дав себе лишь долю секунды, чтобы собраться, Зара вскочила и, не обращая внимание на боль и текущую кровь, бросилась сквозь заросли к следующему обрыву. Одним рывком вскочив на валун каменной гряды, она наконец увидела внизу Иоанна и замерла, не зная, что предпринять. Она опоздала! Там, в глубине ущелья, над лежащим цезарем склонился убийца с обнаженным кинжалом в руке.

На миг ее тело сжалось, отказываясь повторять еще один смертельный спуск, но подстегнув себя яростным криком, она пересилила минутную слабость и прыгнула вниз. Не думая, что будет делать потом, Зара летела с камня на камень, крича во весь голос и старясь своими воплями отвлечь убийцу.

Ей это удалось! Аврелий ошарашенно поднял голову, не понимая откуда взялся этот скачущий, как горный козел, мальчишка. Василий тоже заторможено вперился взглядом в прыгающего по камням человека. Несколько мгновений они оба с каким-то очумелым интересом следили за сумасшедшим спуском Зары, пока она не съехала почти к самым ногам Аврелия.

Зажмурившись и мотнув головой, Аврелий Марон заставил себя очнуться, но удержаться от дурацкого вопроса не смог:

— Ты кто?

Он сменил направление и шагнул к поднимающемуся на ноги пацану, а тот лишь молча вытащил нож и оскалился то ли от ярости, то ли стараясь заглушить боль.

Марон был неплохим фехтовальщиком и с одного взгляда оценил стойку своего неизвестно откуда взявшегося противника. Человек крайне осторожный и расчетливый, Аврелий никогда не кидался в драку очертя голову. Вот и сейчас, отбросив удивление и лишние эмоции, он сумел разглядеть за почти детской внешностью уверенный навык держать нож и умение его использовать.

Как только безумный спуск закончился, Зара была уже на ногах. К таким моментам ее приучали с детства, и она умела концентрироваться настолько, что могла не чувствовать ни боль, ни усталость. Теперь каждый нерв, каждая мышца ее тела были готовы к бою, но, к ее разочарованию, убийца не кинулся на нее сразу, как она рассчитывала. К этому она была готова, но противник оказался посложнее: он демонстративно вложил кинжал в ножны и, ухмыльнувшись, вытащил саблю. Если до этого ситуация была дерьмовая, то теперь стала совсем безнадежной. С ножом против человека с саблей, явно умеющего ею владеть, — как с голыми руками против медведя. Никаких шансов.

Зара бросила быстрый взгляд по сторонам. Возможностей для маневра тоже немного: рядом лежал Иоанн и оставлять его было нельзя. Оскалившись, как волчица, она приготовилась принять первый удар, и тут человек перед ней начал расплываться, а сознание отключаться, уступая входящей в нее силе.

Аврелий не собирался играть: время поджимало и надо было все сделать быстро и четко. Встав в стойку, он шагнул вперед, намереваясь покончить со странным парнишкой на расстоянии, не подпуская его на дистанцию удара ножом. Рука уже двинулась в выпаде, когда темные глаза противника вдруг заполнились желтым дьявольским светом, и мужчина ощутил прикосновение. Прикосновение холодных рук к своему сознанию, словно оно вдруг раздвоилось, и он, Аврелий Марон, вроде бы остался на месте, но вот только его собственное тело отказывалось ему подчиняться. Его рука вдруг против воли безвольно выпустила саблю, и сам он, как потерявшийся ребенок, развернулся и пошел, пошатываясь, сам не зная куда.

Зара чувствовала в своей голове мощный поток энергии, и она знала, что это такое: так всегда начиналось вхождение. Эрторий Данациус услышал ее призыв, и она, магистр третьего уровня братства Астарты, ощутила, как ментальный поток проникает в нее, давая ей силу. Только лучшие из лучших были способны на подобную ретрансляцию, и Зара была одной из них.

На таком расстоянии ментальная мощь магистра теряла энергию и, подпитываясь сознанием его ученицы, текла из ее глаз невидимой парализующей волной. Реальный мир перестал существовать для Зары, в этот миг она жила на грани между светом и тьмой, между жизнью и смертью. Для нее сейчас не было человеческих тел, ущелья, камней — лишь размытые призрачные контуры. Пространство и время перестало существовать, открывая ей картину того, что здесь произошло.

Аврелий Марон не чувствовал свое тело, а словно видел со стороны, как оно, спотыкаясь, движется в сторону Василия и как собственная рука, повинуясь чьей-то злой воле, ложится на рукоять кинжала. Он видел непонимающие, перепуганные глаза наследника, когда клинок вылетел из ножен, слышал свой безмолвный крик ужаса — и ничего не мог поделать. Его тело собиралось убить наследником престола, и нож, занесенный его рукой, уже блеснул на солнце.

«Убей его!» — покатился ментальный приказ из глаз Зары, но на полпути вдруг рассеялся, а в ее сознании прозвучал голос магистра: «Не сегодня! Этот день не сегодня!»

Рука с занесенным ножом замерла в воздухе над потрясенным Василием, не понимающим, что происходит. Его друг, его ближайший помощник и поверенный в самых тайных делах вдруг свихнулся и хочет его убить! Глаза наследника встретились с глазами Аврелия, и ни нашли в них ни капли разума. Полное безумие исходило от его бывшего друга, и он не выдержал. Зажатый в руке кинжал дернулся, нанося первый удар, и мокрая от крови сталь вошла в тело Аврелия Марона. Пытаясь заглушить собственный страх, Василий бил снова и снова, а затем, оттолкнув падающее тело, попятился. Его обезумевший взгляд заметался от странного подростка к лежащему Иоанну и обратно, не находя ответов на раздирающие мозг вопросы. Со стороны выхода из ущелья, оттуда, где должны были стоять Домиции, приближался еще один чужак, и немой крик: «Кто эти люди⁈» — сменялся отчаянным страхом: «Господи, я убил Аврелия!»

Лу́ка видел, что произошло, но не стал задаваться бесполезными сейчас вопросами. На его глазах наследник престола зарезал своего человека и, по всей видимости, еще кого-то, но с этим пусть разбираются другие — его волновало только, что с цезарем? К тому времени, когда он подбежал к лежащему Иоанну, тот уже открыл глаза и непонимающе уставился в небо. Зара ощупывала его руки и ноги, следя за реакцией, и на вопрос Велия молча помотала головой — цел, переломов нет. Лу́ка облегченно выдохнул и улыбнулся.

— Все, цезарь, вы меня убедили — охота вам категорически противопоказана!

Иоанн тоже улыбнулся в ответ. Он уже пришел в себя, и хоть в голове еще шумело, а во всех членах чувствовалась слабость до дрожи, в целом все было неплохо. В памяти начала всплывать картина последних событий, и, содрогнувшись, он нашел взглядом бледное лицо Василия. «Как ты мог? Зачем? Ведь он же твой брат!» На эти безмолвные вопросы глаза наследника ответили лишь ненавистью, затаенным страхом и отчаянием.

«В нем нет ни капли раскаяния, — ужаснулся Иоанн, — он такой же зверь, как и его отец!» От этого мгновенного понимания стало еще хуже, и, затмевая все остальное, в голове вспыхнул пугающий вопрос: «Что дальше? Что делать с этим багрянородным убийцей?»

Не находя ответов, он вскинул взгляд на Велия, но тот тоже пребывал в замешательстве. Мозг комита лихорадочно искал выход из создавшейся, предельно опасной для них ситуации.

«Если решат выгородить наследника, то крайними обязательно сделают нас. Лучше всего было бы, — взгляд уперся в кинжал Аврелия лежащий рядом с телом, — докончить дело и убраться отсюда по-тихому, но я оставил в живых двух свидетелей…»

Велий повернулся в сторону выхода из ущелья, и, словно снимая тяжелый груз с его совести, оттуда показалась группа всадников. Присмотревшись, он различил логофета империи во главе и своих недавних противников рядом с ним.

— Вот дерьмо! — Выругавшись в голос, Лу́ка увидел, как те обрадованно стали тыкать в его сторону.

— Вот он! Вот этот человек, что напал на нас!

Варсаний слышал вопли Домициев, но ему было не до них: его взгляд замер на неподвижно застывшем теле. Такому человеку, как Сцинарион, не надо было ничего рассказывать — ему достаточно было лишь увидеть стоящего с окровавленным ножом Василия и лежащего рядом Михаила, чтобы все понять. Зная паскудную натуру наследника престола, он ожидал чего-нибудь подобного и совсем недавно недвусмысленно намекнул Зое, чтобы сейчас они никаких интриг не затевали, а все разборки отложили до лучших времен. В паре Зоя и Василий, августа несомненно была лидером и автором всех замыслов, поэтому Варсаний понадеялся, что этого будет достаточно. Сейчас он видел, что нет, и это был его промах, очень болезненный промах, ведь он обещал императору если не помирить детей, то хотя бы притушить открытую вражду.

— Вот же идиот, — процедил сквозь зубы логофет имперской канцелярии и, обернувшись к комиту гвардейской схолы, отрывисто бросил:

— Всех под охраной доставить ко мне в шатер.

Вопросительный взгляд опытного воина молча потребовал уточнения относительно Василия, и Варсания неожиданно для самого себя раздраженно рявкнул:

— Я сказал всех, и наследника престола тоже! — Он ожег взглядом притихших Домициев и с каким-то мстительным удовлетворением добавил: — Этих двоих «красавцев» не забудьте!

Глава 13

Константин смотрел на сына невидящим взглядом, и, может быть, впервые в жизни вместо спасительного гнева в душе росла лишь холодная, душная пустота. Перепуганные глаза Василия не вызывали ни жалости, ни ярости, а в голове навязчиво крутилась и крутилась страшная фраза: «Было у него два сына, а не осталось ни одного».

Наконец с какой-то безнадежной усталостью он выдавил из себя:

— Как ты мог? Ведь он же твой брат!

Вздрогнув, Василий залопотал в ответ, захлебываясь собственными словами:

— Это не я, отец! Поверь, это не я! Это Иоанн, он же совсем дикий, набросился на Михаила из-за ничего!

Даже если бы Варсаний не описал ему всю картину, Константин все равно бы не поверил. Он знал обоих своих сыновей и знал все, что Василий сейчас скажет, все его глупые оправдания — нелепые, придуманные на ходу. «Ни разу в жизни, — подумал император, глядя в расширенные от страха глаза сына, — ни разу в жизни у него не хватило мужества признать свою вину!»

Молчание отца наполнило Василия уверенностью, и его голос крепчал с каждой секундой. Придумывая все новые и новые детали, он красочно рисовал образ кровожадного Иоанна, кромсающего ножом бездыханное тело брата, и себя, пытающегося встать на пути злодея. Василий так увлекся, что даже не заметил, как в глазах отца вспыхнуло пламя ярости.

«Он даже не раскаивается! — Константин уловил в голосе сына самодовольные нотки. — Он убил своего брата и не чувствует ни капли вины! Не сожалеет, не извиняется, а ведь он убил моего сына. Он убил моего сына!»

Бешенство подкатило огненной волной, и император одним прыжком подскочил к Василию.

— Заткнись!

Яростный рев заставил того сжаться от страха. По спине потекла холодная струйка пота, и он отшатнулся от выросшего перед ним искривленного бешенством лица.

— Заткнись! — Руки Константина вцепились в ворот долматики и затрясли сына, как грушу. — Ты безмозглый чурбан! Как я мог породить такое ничтожество! — Лицо императора налилось кровью, а выкатившиеся глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит. Пальцы все сильнее и сильнее сжимали горло сына, а распахнутый рот орал в перепуганные глаза: — Ничтожество!

Висящий кулем Василий хрипел, задыхаясь, а хватка на его шее все сжималась и сжималась, сотрясая безвольное тело. Лицо наследника посинело, и подступающая смерть отразилась в выпученных от ужаса глазах. Сознание уже начало покидать его, но вдруг хватка ослабла и стискивающие пальцы разжались. Глотая спасительный воздух, Василий, еще не понимая, что произошло, оторвал душащие руки и, хрипя, схватился за горло. Только сделав первый вздох, он увидел, как оседает на ковер отец, увидел его остекленевшие глаза и мертвенно побелевшее лицо. С глухим стуком голова властителя мира безжизненно ударилась о мягкий ворс, а Василий, на миг позабыв о раздавленном горле, настороженно сделал шаг назад. Всматриваясь в дергающееся в конвульсиях тело, он отступал и отступал, даже не думая оказать помощь умирающему отцу.

Василий отходил все дальше и дальше, а с другой стороны к упавшему императору подбежал неожиданно появившийся Варсаний. Приподняв голову своего повелителя, он понял, что уже поздно — последняя вспышка гнева стоила грозному базилевсу жизни. Сердце не выдержало всего сразу: горя, разочарования и ярости. В последний миг Константин повел себя, как простой человек и отец, предпочтя собственную смерть убийству сына.

Логофет великой империи положил голову императора на ковер и, на всякий случай прощупав пульс, покачал головой: ох как не вовремя! Варсаний был предан этому человеку, пока тот был жив, но ничто не шевельнулось в нем при виде его мертвым: он вообще был чужд сентиментальности и сострадания, обычные чувства обычных людей никогда не владели ни его сердцем, ни его душой. Весь мир для него всегда был огромной шахматной доской, где, как ему хотелось верить, он играл белыми. Да, Варсаний, как и все, имел семью, дом, жену и детей, но это, скорее, было данью необходимости — государственный деятель такого ранга просто обязан быть женат. Он крайне редко бывал в своем большом городском дворце, отдавая все время государственной службе, и семейные новости чаще всего доходили до него, как и все прочие — через рутинные рапорты доверенных лиц. И все-таки во всей его бесстрастной броне был один изъян, один-единственный человек, который заставил дрогнуть даже такую ледяную глыбу, как Варсаний Сцинарион, — жена Константина и императрица Великой Туринской империи Феодора. Он не был в нее влюблен — скорее, боготворил ее, беззаветно служил ей и был по-настоящему привязан. В чувствах к ней смешались как благодарность за возвышение, так и искреннее восхищение умной, красивой женщиной, не уступающей ему в блеске интеллекта, а может, даже что-то глубинное, мужское, идущее от самых корней желание защитить кого-то очень близкого себе.

В этот момент, склонившись над телом умершего императора, он думал о ней, потерявшей в один день и сына, и мужа. Что она скажет ему, не сумевшему сохранить их? Простит ли она его?

От тяжелых размышлений его оторвал вдруг прозвучавший голос Василия:

— Он умер?

Этот вопрос вернул Варсания к реальности, где назревала грозная ситуация междувластия. Уже сейчас ему надо было срочно решить, что будет выгодно Феодоре. Он повернул голову в сторону Василия и кивнул:

— По всей видимости, да.

Минутная тишина сменилась радостным восклицанием:

— Значит, теперь я император!

Прищурившись, Сцинарион вгляделся в лицо Василия, и, вероятно, первая скользнувшая в голове мысль проявилась на его бесстрастном лице: «Худшего бедствия для страны, чем этот человек на троне, невозможно представить».

Неровный свет свечей и эйфория, охватившая Василия, не позволили ему заметить это мгновенное откровение. Он весь был уже не здесь, он уже мысленно восседал на троне, карая своих врагов и одаривая друзей.

— Варсаний, — в хриплом голосе Василия проявилась капризная властность, — немедленно арестуй Иоанна, его подельников и добейся признания в убийстве брата. — Он задрал подбородок, копируя отца. — Еще! Думаю, все они действовали в сговоре с Наврусом и целью была смерть моего отца. Они рассчитывали, что он не переживет известия о трагической гибели сына, и добились своего.

Пылающий взор новоиспеченного императора не оставлял сомнений в том, что он уже полностью поверил в только что им самим придуманную историю и полон праведным гневом.

Василий опустил взгляд на свои растопыренные пальцы.

— Но ничего, теперь я взял власть в свои руки и им не уйти от возмездия!

«Началось!» — Варсаний все еще сидел у мертвого тела императора и подниматься ему не хотелось. Решать надо было быстро: если он с Василием, то действовать необходимо немедленно, пока слух не расползся по армии. Арестовать и без промедления казнить Иоанна, Навруса… Но к чему это приведет? К недовольству армии, полному коллапсу и, скорее всего, к невозможности продолжения войны. Стоп! Вот, кажется, и связующее звено общего плана! Остановить сардийскую кампанию, затем под предлогом опасности бунта распустить ненадежные варварские легионы и… Мозг опытного царедворца мгновенно складывал недостающие кусочки мозаики.

— Необходимо развернуть верные части на столицу, взять власть в Царском Городе и расправиться с ненавистной мачехой! — Легкая улыбка коснулась губ Василия.

Взгляд логофета остановился на раскрасневшемся лице наследника престола: нет, кретину такую комбинацию не потянуть — тут чувствуется рука его обожаемой сестрицы. Неужели она подтолкнула этого дурачка к убийству брата в надежде, что отец не справится с таким ударом? Тогда результат превзошел ее ожидания. Но если это все так, то кровавый убийца, стоящий перед ним, по сравнению с ней — всего лишь невинный ребенок.

Обиженно-раздраженный голос Василия оторвал Сцинариона от размышлений.

— Варсаний, ты меня слышал? Я сказал — немедленно! Хватит скорбеть об усопших, пора заняться делами живых!

Поднявшись с ковра, логофет оправил смятую одежду и верноподданнически склонил голову:

— Незамедлительно займусь исполнением вашей воли, мой император!

Непроизвольно отметив, как презрительно и надменно скривились в ответ губы Василия, Варсаний сделал для себя окончательный вывод: нельзя дать им возможность осуществить задуманное. Армия должна остаться под стенами Ура хотя бы до тех пор, пока Феодора не подготовится к встрече. Действовать надо быстро, но крайне осторожно — ни в коем случае нельзя давать им повод усомниться в его верности.

Уже на пути к выходу он начал складывать в мозгу картину будущей комбинации: надо предупредить Фесалийца, но его люди не должны засветиться. Кто?

В голове замелькали возможные варианты и появился правильный ответ — Прокопий. Он крайне заинтересован проявить необходимую быстроту и убедительность, ведь речь идет о жизни его воспитанника. Затем под любым предлогом спрятать Иоанна: он ключевой свидетель, и Зоя постарается убрать его любыми средствами. Ну и последнее — нельзя дать им возможность обстряпать все в тишине, армия должна знать имя настоящего убийцы. Котел должен забурлить.

Надеюсь, вам понравилось сегодняшнее обновление.

Следующие главы будут уже в четверг. Не пропустите!

Глава 14

Год 121 от первого явления Огнерожденного Митры первосвятителю Иллирию.

Сардогад, столица Сардийского царства

С вершины холма царь Хозрой наблюдал, как корпус Бессмертных, опрокинув парванские шеренги, преследует бегущих мятежников. В его надломленной последними неудачами душе не осталось места ни для ярости, ни для торжества — лишь горечь разочарования и опустошенность. Чему радоваться, если во главе мятежа стоит не кто-то чужой, а его первенец, старший сын Кадияр.

— Великие боги наказывают меня, — еле слышно прошептал царь, вспоминая как он сам, еще совсем юный, не подчинился воле старшего брата и сбежал на юг собирать своих сторонников. Тогда его никто не рассматривал всерьез, и та немногочисленная армия, что встала под мятежные знамена, скорее всего, была бы разгромлена, но судьба все решила иначе.

В памяти Хозроя всплыла ночь, когда в его шатер ввели посланца парванского шейха Хилами аль Биди. На развернутом пергаменте плясали коряво выведенные буквы: «Женись на моей дочери Ферузе, и я помогу тебе стать царем». Он смотрел на это странное предложение и не знал, как поступить.

Племена парвов обитали в гористой пустыне на самом юге Сардийского царства. Огромная территория принадлежала немногочисленному народу только потому, что никому была не нужна. Безводная пустыня с редкими точками чахлых оазисов. Жутковатое место, где человеческая жизнь порой стоила дешевле глотка воды, и люди, живущие там, были ему под стать. Разграбление соседних провинций уже много веков было единственным смыслом их существования, поэтому парвов нигде не жаловали. Аристократия презирала их за дикость и беспросветную нищету, а простой народ ненавидел за бессмысленную жестокость и безграничную жадность. Слово «парв» в Сардии давно уже стало нарицательным — тупой безжалостный дикарь без чести и совести. Если сард хотел кого-нибудь оскорбить побольнее, то не задумываясь называл парвом.

Неудивительно, что он тогда колебался. Выбор был небогат: либо позорная свадьба, либо бесславное поражение и, в лучшем случае, бегство и бесконечное скитание вдали от родины. Сомнения были недолги. Он выбрал женитьбу, и парванская конница решила их спор с братом в его пользу.

Феруза прожила недолго, и он помнил ее хорошей женщиной, пусть некрасивой, но тихой и скромной, а вот сын, которого она родила, стал настоящим бедствием. Лишь наполовину по крови, он был истинным парвом по духу. Упрямый, жестокий и злопамятный, не поддающийся никакому влиянию и не признающий авторитетов. Надо сказать, что и самому Хозрою было тогда не до первенца: борьба продолжалась, и до полной победы было еще далеко. Парвы, почувствовав свое влияние на трон, совсем распоясались: набеги на южные провинции шли один за другим, и так продолжалось долгие семь лет, пока наконец окрепший во власти Хозрой не положил этому конец. Карательный поход в пустыню, к несчастью, совпал со смертью Ферузы. Она и раньше тяжело болела, но это не помешало шейху Хилами обвинить Хозроя и всех сардов в кончине своей дочери. Война была долгой и изнуряющей. Парвы избегали крупных сражений, предпочитая мелкие раздражающие уколы, а сардийская армия, планомерно зачищая оазисы, вытесняла их в пустыню, надеясь, что те сдохнут там от голода и жажды. Полной победы Хозрой так и не добился, но южные провинции вздохнули свободно и страна наконец поверила в нового царя.

Отношения с парванскими кланами были окончательно разорваны, хотя в кругу старшего сына оставалось предостаточно родни по линии матери, и, как теперь осознавал Хозрой, это было ошибкой. К пятнадцати годам Кадияр совсем отдалился и редко виделся с отцом, а у Хозроя уже были другие жены и другие дети, многих из которых он даже не помнил по именам. Родились и подросли сыновья, более подходящие на роль наследника престола, ибо всем было понятно — Сардия никогда не признает царем полукровку. Кадияр это знал, но его упертый парванский норов не желал мириться с таким раскладом. Он вел себя вызывающе, раздражая знать и зля отца своими выходками. Перед самой войной он пришел к нему и заявил, что хочет жениться. Хозрой поначалу не возражал, подумав, что, может, хоть жена утихомирит буйный нрав его первенца, но когда Кадияр сказал, кого хочет взять в жены, пришел в ярость. Из всего многочисленного выводка своих детей царь по-настоящему любил только одну дочь — Ильсану. Умная красивая пятнадцатилетняя девушка была его любимицей и гордостью, идеальным наследием двух самых древних и влиятельных родов страны. Столица и двор тоже обожали принцессу, ее истинно сардийская красота вызывал восторг у мужчин, строгий нрав — уважение у женщин, а острый, как бритва, язычок нравился народу, пересказывающему на улицах ее колкости. Вся страна звала ее не иначе как Розой Сардии и, несмотря на ее юный возраст, складывала о ней легенды и песни.

Кадияр просил именно ее, свою сводную сестру, апеллируя к древности, когда браки между родными братьями и сестрами были не редкость. Хозрой и слушать не захотел, а выгнал зарвавшегося щенка взашей. Потом началась война, затем был разгром в долине Варда, и вот результат — родной сын ударил ножом в спину.

Хозрой зло скривился: наверняка чертова парванская сволочь напела дураку в уши, что это его шанс стать царем, что с ним уже все кончено. Без участия злобного старца, его деда, здесь точно не обошлось.

Первый визирь Селим аль Бакар аккуратно тронул задумавшегося царя за плечо.

— Великий царь, наши сторонники за стенами открыли ворота! Бессмертные уже в городе! Скоро с мятежом будет покончено и их главаря приведут к вам в цепях.

Сановник не сказал «Кадияра» или «вашего сына», поскольку Хозрой проклял изменника и повелел вычеркнуть его имя из списков семьи и не упоминать больше никогда.

Продолжая смотреть на дымящийся город, повелитель Сардии подумал: «Это вряд ли — слишком мало людей, чтобы оцепить такой город, как Сардогад. Скорее всего, Кадияр улизнет и сбежит в пустыню к своему деду. Там мне его не достать».

Он резко развернулся, и понимающий его без слов аль Бакар крикнул:

— Коня царю!

Охрана тут же подвела черного как смоль сардийского жеребца. Нога царя уже влетела в стремя, когда командир стражи Тахир Сурани позволил себе недопустимую вольность, остановив повелителя на полушаге.

— Великий царь! — Гремя железом, воин бухнулся на колени. — Позволь мне говорить.

Это было настолько вопиюще, что Хозрой даже растерялся. Такое нарушение этикета требовало сурового наказания, и заслуженный телохранитель мог решиться на подобное, только если царю действительно грозила опасность.

Обутая в замшевый сапог нога вернулась на землю, и Хозрой опустил грозный взгляд на нарушителя.

— Говори!

— Великий царь, — затараторил глава охраны, — мои люди задержали человека. Он сказал, что хочет вас видеть!

— Это все? Ты меня из-за этого остановил? — Вопросительно-недоуменный взгляд царя обернулся к Селиму, словно бы спрашивая, что происходит? Как такой верный и опытный слуга решился на подобный проступок? Остановить царя из-за какого-то нищего, даже не допросив, не выяснив в чем дело, — подобного безрассудства за Сурани никогда не водилось.

Не менее удивленный визирь пожал плечами и обратился к уткнувшемуся в песок стражнику:

— Тахир, ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь? Ты сам-то хоть допросил этого странника?

С земли донесся голос человека, обуреваемого ужасом от содеянного и сказанного:

— Он хочет говорить только с царем.

Это было уже выше всякого понимания: чтобы Тахир Сурани, верный пес царя, допустил до своего господина неизвестного просителя, даже не зная, о чем тот хочет говорить⁈ Событие настолько поразило Хозроя, что он заинтересовался, кто же мог сотворить такое?

— Ладно, веди! — Царь передал поводья стремянному и проводил взглядом отползающего Тахира.

Через минуту главный телохранитель вернулся, ведя за собой юношу, укутанного в потертый плащ из некрашеной шерсти. Стража взяла незнакомца в полукольцо, и лишь после Тахир Сурани, с видом человека не совсем понимающего, как все могло произойти, отступил в сторону, пропуская странного путника к своему царю.

— Кто ты и чего хочешь? — Голос Хозроя прозвучал раздраженно и зло, но странника это не смутило. Не падая, как положено, ниц, а лишь склонив голову, он произнес твердо и уверенно:

— Мое имя Алкмен, и у меня послание к тебе, царь!

Опережая уже почти сорвавшийся с губ Хозроя вопрос, юноша вытянул раскрытую ладонь, на которой сверкнул перстень с печатью братства Астарты. Взгляд повелителя Сардии мгновенно изменился и скользнул по лицу визиря: не узнать знак верховного магистра было невозможно.

В царском шатре, слабо освещенном проникающем сквозь полотно дневным светом, стоял посланник братства и излагал план Эртория Данациуса. Слушателями его были лишь Хозрой и Селим аль Бакар.

Первым порывом царя было придушить наглого ублюдка прямо здесь, не размениваясь на палача и пытки, но он сдержался: ссориться с верховным магистром сегодня было бы верхом безрассудства. После того, как было произнесено имя Ильсаны, гнев мешал ему понять смысл всего остального. Не выдержав, он прервал юношу:

— Твой хозяин сошел с ума! Отдать мою любимую дочь Муслиму? Да я скорее воткну нож в свое сердце, чем позволю этому старому изуверу надругаться над Розой Сардии!

Невозмутимо выслушав гневную тираду, Алкмен продолжил как ни в чем не бывало:

— Мой брат и наставник не сумасшедший, что его предложение только доказывает. Ему не безразлична ваша судьба, и если вы отбросите гнев и эмоции, то поймете это. Туринская армия за перевалом, от прямого марша на Сардогад ее сдерживают лишь стены Ура. Но возможности города не безграничны: еще месяц, два — и что дальше? Спросите себя, сможет ли вы собрать за этот срок новую армию, сможете ли защитить свою семью и страну? Думаю, вы знаете ответ, как и то, что в случае поражения царь Хозрой не сможет исчезнуть, где-то спрятаться и сберечь своих близких. У вас слишком много внутренних врагов, чтобы укрыться в Сардии или за ее пределами.

То, что говорил посланник, было очевидно, но все равно его слова жгли каленым железом, и Хозрой вскричал, желая заглушить рвущую сердце боль:

— Сардийцы не прячутся по норам — они принимают смерть на поле боя с саблей в руке!

Наступила гнетущая тишина — перед своим последним аргументом Алкмен давал время царю остыть и подумать. Наконец он заговорил снова:

— Эрторий Данациус хорошо понимает всю сложность выбора, стоящего перед вами, и предлагает не торопиться. Расскажите о нашем предложении своей дочери, и пусть она сама решит, готова принести себя в жертву или нет. Если откажется, то верховный магистр не будет настаивать, и вам останется только достойно умереть, но если она согласиться спасти свою страну и семью, то вы не должны ей мешать.

Глава 15

С балкона женской половины царского дворца был хорошо виден город: тянущиеся к небу черные полосы дыма, плоские крыши домов, заваленные баррикадами узкие улочки и люди, остервенело режущие друг друга на площади перед воротами.

Ильсана, с ужасом смотрящая на бойню, сжала руку матери.

— Зачем он рвется во дворец? Ведь все кончено — воины отца уже в городе.

Опытной женщине, знавшей о притязаниях парванского выродка — по-другому она его никогда не называла, — было понятно, почему Кадияр пытается попасть во дворец. Почему он, теряя людей и спасительные мгновения, так одержимо стремится пробиться сюда. Ее дочь впитала в себя кровь самых старинных родов Сардии, женитьба на ней поднимет грязного парва совсем на другой уровень. Если он захватит Розу Сардии, то сможет диктовать свои условия не только царю, ее отцу, но и ее деду по материнской линии, главе второй по значимости фамилии в Сардийском царстве.

Она все это знала, но решила не пугать заранее дочь.

— Он же безумен, это все знают. — Ее голос прозвучал спокойно и убедительно. — Не стоит искать логику в поступках сумасшедшего.

Рассудительные слова женщины прервал громкий топот бегущих ног, и на террасу выскочил глава охраны гинекея. Тяжело дыша, он устало прислонился к стене.

— Он прорвался, надо уходить! — Замотанная окровавленной тряпкой голова и бледное как мел лицо лишь добавляли трагизма его словам.

Царица, схватив дочь за руку, бросилась к двери.

— Где мы можем спрятаться? — Переполненные страхом глаза впились в лицо воина.

— В подземелье дворца. — Охранник отбросил минутную слабость и шагнул вперед. — Там можно бродить сутками, а у мятежников нет времени.

Промелькнула анфилада комнат, по мрамору лестницы зацокали женские каблуки, затем потянулся длинный коридор первого этажа и наконец появился темный прямоугольник потайной двери, скрытый за большим гобеленом.

Глава охраны завозился с замком, а царица, хватая ртом воздух, уперлась ладонью в стену.

— Подожди, Рустам, надо перевести дух. Сто лет уже так не бегала.

Молча кивнув, мужчина распахнул дверь. Из мрачной глубины пахнуло сыростью и гнилью.

— Сейчас будет светлее.

Шагнув в проем, Рустам вытащил из корзины факел и защелкал кресалом. Вспыхнувший огонь заплясал на стенах черными тенями, и забинтованная голова вновь вынырнула наружу.

— Пойдемте, передохнете внизу — здесь в любой момент могут появиться мятежники.

Ильсана осторожно спускалась по крутым ступеням. События пронеслись так быстро, что она еще не успела испугаться по-настоящему. В какой-то момент ей даже показалось, будто все это игра и увлекательное приключение, но белое лицо оглянувшейся матери резануло таким откровенным страхом, что ей стало немножечко стыдно за свое легкомыслие.

За одной ступенью шла следующая, становилось все холодней, и тяжелое дыхание вырывалось облачками пара. Лестница сменилась коридором, тот — небольшой площадкой с расходящимися лучами ответвлений. Идущий впереди телохранитель остановился, пытаясь сориентироваться, и в этот момент раздался насмешливый голос:

— Ну наконец-то! Я уж было начал сомневаться в тебе, Рустам.

Вспыхнуло сразу несколько факелов, и женщины увидели скалящегося в улыбке Кадияра и еще двоих парвов за его спиной. Прозвучавшие слова только-только начали доходить до них, и они обе бросили изумленный взгляд на своего охранника.

— Ты с ними заодно?

Тот, стараясь не смотреть им в глаза, молча перешел на другую сторону, и Кадияр покровительственно похлопал его по плечу.

— Не думай, ты все правильно сделал — они это заслужили. — Он взглянул женщинам прямо в глаза и довольно ухмыльнулся. — Не ожидали? У многих ваших слуг найдется хоть капля парванской крови.

Первой пришла в себя Ильсана. Схватив мать за рукав, она потащила ее за собой.

— Бежим!

Они бросились обратно к зияющему чернотой проходу, а Кадияр даже не сдвинулся с места. Глядя в удаляющиеся спины, он крикнул:

— Если мне придется гоняться за тобой, любовь моя, то обещаю — царица умрет! Но если ты сейчас вернешься, я ее отпущу. Она мне не нужна!

Его голос сбил шаг девушки, и она обернулась к матери. Бледное лицо с крупными каплями пота, рука зажимает колющий бок, рот жадно хватает воздух. Этого было достаточно, чтобы понять, почему Кадияр так спокоен.

Остановившись, Ильсана прошептала:

— Мама, беги!

Царица в ужасе схватилась за руку дочери.

— Нет! Пусть они убьют меня, но я не позволю…

Тонкий палец, прерывая, прикоснулась к пересохшим губам.

— Не надо! Не бойся за меня, я смогу за себе постоять! Беги! Нас наверняка уже ищут — приведи помощь!

Оставив не тронувшуюся с места царицу, Ильсана повернула обратно. Двигаясь навстречу пляшущему свету, она лихорадочно просчитывала свои будущие действия. Словно подсказывая, ладонь легла на рукоять маленького кинжала, но, сжав зубы, девушка отрицательно мотнула головой: он знает ее характер, что-то подобное наверняка ожидает и готов. Еще пара шагов, и вдруг губы Ильсаны растянулись в усмешке — надо дать ему то, чего он хочет!

Кадияр, не отрываясь, смотрел на черное пятно прохода: он слышал приближающиеся шаги и ждал. Ильсана вышла на свет, гордо вскинув голову, как и подобает сардийской принцессе. Застывшее презрительной маской лицо, платье колышется в такт движению бедер, высокая прическа — как венчающая ее корона.

— Она прекрасна, — еле слышно прошептали губы сводного брата. — Она божественно прекрасна!

Подойдя вплотную, Ильсана остановилась, и гримаса ненависти исказила ее правильные черты. Рука выхватила кинжал и взлетела в картинном замахе, но мужская ладонь уверенно перехватила тонкое девичье запястье.

— Так ты еще прекрасней! — Лицо Кадияра расплылось в самодовольной ухмылке. — Прекрасная и необузданная! Обещаю, очень скоро ты узнаешь, как я умею усмирять необъезженных кобылок. — Он повернул голову к Рустаму. — Догони старуху и убей! Она может привести погоню.

Бывший телохранитель замешкался, вызвав гневный взгляд своего нового хозяина, и в этот момент свободная рука Ильсаны метнулась к прическе. Острая заколка из слоновой кости с крохотным жемчужным шариком на конце молниеносно ударила Кадияра в основание шеи.

Крик боли эхом пронесся по подземелью, хватка ослабла, и Ильсана, вырвавшись, отскочила назад. Кадияр с остервенением выдернул из себя жало и, зажав рану, прорычал:

— Дрянь!

Рванувшись за девушкой, он вдруг побледнел и, пошатнувшись, стал медленно оседать на пол. Один из парвов кинулся к своему господину, а второй вместе с Рустамом, обнажив сабли, шагнули вперед.

Медленно отходя назад к проходу, Ильсана готова была в любой момент развернуться и бросится бежать, но растерянность и страх в глазах преследователей заставили ее передумать.

Завораживая надвигающихся мужчин взглядом, она произнесла вслух то, что заставляло их нервничать:

— Кадияр ранен и не сможет идти самостоятельно, вам придется его нести, а времени в обрез. Скоро все выходы из подземелья перекроют, так что вам лучше поторопиться и не тратить его на беготню за мной.

Ильсана шаг за шагом отступала к черному проему за спиной, а Рустам и парв почти остановились. Теперь ее голос зазвучал спокойно и убеждающе:

— Рана неглубокая, но если ею не заняться, то он истечет кровью, а вы знаете, что с вами сделает шейх Хилами, если его внук умрет. Выбирайте! Тебе же, Рустам, скажу: если ты сейчас дашь мне уйти, то, обещаю, твою семью не тронут. Или ты хочешь мучительной смерти своей жене и детям?

Клинок парва первым влетел обратно в ножны, и, выругавшись, воин развернулся обратно к лежащему Кадияру, а остановившийся Рустам с отчаянием крикнул исчезающей в темноте Ильсане:

— Помни, что ты обещала!

Глава 16

Год 121 от первого явления Огнерожденного Митры первосвятителю Иллирию.

Халидад. Свободный полис под протекторатом Сардии

Вереница груженых верблюдов неспешно двигалась вдоль оросительного канала. Раскинувшиеся с двух сторон аккуратно вычерченные зеленые квадраты сменялись яркими пятнами персиковых садов и виноградников. Ошалевшие от обилия еды животные тянулись мордами к листьям акации, то и дело останавливая и без того еле тянущийся караван.

После унылой песчаной равнины это буйство красок казалось настоящим чудом, и Ильсана, подняв скрывающую лицо паранджу, с удовольствием вдохнула наполненный свежестью воздух.

«Наслаждайся последними днями свободы, — она грустно улыбнулась, — уже Халидад. Еще три недели пути, и дверца золотой клетки окончательно захлопнется. Впереди — старый извращенец, издевательства и унижение». — Она обернулась в ту сторону, где осталась родная Сардия, и шальная мысль кольнула иглой. Сейчас еще можно повернуть назад, отец все поймет и примет обратно без вопросов! Но что скажут люди? Их Роза испугалась и бросила страну на съедение туринским головорезам. Если она отступит — Сардия умоется кровью!

Вспомнился тот день, когда она выбралась из подземелья. Все еще дрожащая от нервного напряжения, грязная, всклокоченная, но довольная — она справилась. Она, Роза Сардии, никому не позволит помыкать собой! Потом были слезы матери, счастливое лицо отца и странный молодой парень за его спиной. Еще никто ничего не сказал, а она уже все знала, стоило лишь взглянуть в его глаза. В один миг она увидела свое страшное будущее и почувствовала, какое решение от нее ждут. Она соврала, если бы сказала, что была готова и тут же решилась пожертвовать собой ради спасения родины. Нет, в тот миг она ужаснулась и подумала, что это кошмарное видение от усталости и нервного напряжения, но затем был долгий разговор с отцом. Он рассказывал ей о предложении Великого магистра так, словно уговаривал самого себя, мол, это всего лишь один из вариантов и не самый лучший, Братство Астарты совсем обнаглело, и пока он царь Сардии, никто не обидит его любимую дочь. Он говорил ей, а она слышала — ты единственное, что осталось у страны, ты последняя надежда Сардии. Бессонная ночь закончилась, и с рассветом пришло решение — она Роза Сардии, и у нее нет выбора. Если ценой своего счастья она может защитить свой народ, то обязана это сделать!

Отбрасывая грустные мысли, Ильсана подняла взгляд. Впереди по дороге заклубилась пыль от скачущих навстречу всадников, и по команде аль Бакара охрана начала стягиваться к голове каравана. Девушка опустила паранджу на лицо, и тут услышала голос посланника Великого магистра:

— Это встречающие царицы Вирсании. — Молодой человек поравнялся с ее верблюдом и поднял голову лишь после того, как плотная ткань закрыла лицо принцессы. — Визирь может не беспокоиться — здесь вам некого бояться.

Ильсана взглянула вниз с высоты своего огромного дромадера и произнесла надменно и холодно:

— Быть готовым — не значит бояться. Аль Бакар знает что делает.

Подобрав подол длинного платья, царица Вирсания перешагнула через порог и вышла на верхнюю площадку воротной башни. Стража, выстроившись в линию, гаркнула приветствие и застыла, поедая ее глазами.

Взглянув на сияющие от восторга лица воинов, царица улыбнулась про себя: они все еще любят ее! Двадцать три года прошло с того дня, как она взошла на престол. Она уже давно не та семнадцатилетняя девочка, которую народ радостно встречал как спасительницу отечества. Много воды утекло с тех пор, но жители Халидада по-прежнему верят ей и по-прежнему считают самой красивой женщиной Востока.

Пройдя мимо стражников и наградив их внимательным строгим взглядом, Вирсания подошла к краю зубчатой стены. Ее первый советник и глава городской палаты Фарс Минди́ остановился чуть позади, но так, чтобы ему тоже был виден подходящий к городу караван.

— Что вас так заинтересовало, моя госпожа?

В вопросе советника прозвучал затаенный упрек в излишней эмоциональности: ему показалось, что царица видит связь между своим прошлым и участью юной сардийской принцессы. Иначе по какой причине она потащила его сюда, на стену, ведь все, что нужно, можно было рассмотреть и завтра при личной встрече.

Вирсания, не отвечая, продолжила смотреть на приближающихся к воротам верблюдов и всадников. Она была рада, что прошлась по улицам города: все надо видеть собственными глазами, и пусть Минди́ осуждает ее за потакание голытьбе — ему не понять. Такая прогулка нужна в первую очередь ей самой — ощутить настроение народа, почувствовать гул толпы, ее восторг, недовольство или равнодушие. Сегодня все прошло хорошо: горожане по-прежнему встречали ее с радостью и вера в нее еще не погасла в глазах людей. Именно забота о городе привела ее на стену, а совсем не женская сентиментальность, как считал глава городской палаты. Что-то во всем этом посольстве ей не нравилось, а она не любила оставлять вопросы без ответов. Чего ждет Хозрой от султана Ибера? Ради чего он не пожалел родную дочь? Вроде все ясно — как минимум Ибер в ответ должен оказать царю военную помощь. Но Муслим не тот человек, что будет рисковать всем ради женщины, пусть она даже и Роза Сардии. Тогда что? Пока тайная сторона странного договора была ей не видна, но чувство опасности настойчиво твердило: в этом деле есть какой-то подвох и касается он именно ее и Халидада.

Сейчас, внимательно рассматривая груженных лошадей и верблюдов, она все больше и больше убеждалась, что не зря пришла на башню. Не поворачивая головы, она обратилась к своему советнику.

— Посмотри, тебе не кажется, что в этом посольстве чего-то не хватает?

Фарс Минди́ уперся руками в парапет и выглянул из-за зубца. Если она что-то увидела, то он тоже обязан разглядеть. Его взгляд быстро прошелся по каравану. Что же это?

Он развернул довольное лицо к Вирсании.

— Ни одного элитного сардийского жеребца! Царь Хозрой не шлет в подарок своему будущему зятю то, чем больше всего славится Сардия. Странно!

Поправив выбившуюся черную прядь, царица удовлетворенно кивнула.

— Присмотрись получше: в мешках продовольствие, шатры, а где приданное? Для такого посольства слишком мало груженых верблюдов.

Советник недоуменно пожал плечами.

— Возможно, дела у Хозроя совсем плохи.

— Не настолько. Сардогад все еще в руках царя, и если бы он захотел, то несомненно собрал бы приданое, достойное своей дочери.

Большие карие глаза Вирсании с задумчивым прищуром уставились в лицо Минди́, и через мгновение в них вспыхнула искра понимания.

— Собрал, если бы не считал, что дает Муслиму и так слишком много. — Она замолчала, продумывая до конца вспыхнувшее озарение, а затем горько усмехнулась: — Боюсь, эта девочка везет султану подарок куда дороже табуна элитных коней, подарок о котором он мог только мечтать, и беда в том, мой друг, что именно мы с тобой его основная часть.

Непонимание отразилось на лице советника, и царица жестко, чеканя каждое слово, добавила:

— Думаю, что вместе с дочерью Хозрой отдает Муслиму наш город.

Вот теперь благодушное настроение покинуло сановника и в душе заскреблись коготки страха. Маленький дородный человек с аккуратно подстриженной и ухоженной бородкой вдруг осознал — мирной жизни Халидада пришел конец. Его вопросительный взгляд устремился к Вирсании.

— Что будем делать?

Не готовая ответить на этот вопрос, царица задумалась: мгновенно такую задачу не решить, нужно время все взвесить. Она посмотрела вниз на въезжающую в ворота Ильсану и сама ответила на пришедшую в голову мысль: «Возможно, и для тебя, девочка, это будет наилучший выход». Затем ее тонкий изящный пальчик вырос перед носом советника, как указка строгого учителя.

— Посольство должно оставаться в городе как можно дольше. Придумай что хочешь: орда кочевников прорвалась на границе или что-нибудь в таком роде, не важно. Для убедительности пошли отряд на разведку, и пока он не вернется, принцесса, ради ее же безопасности, не должна покидать пределов городских стен.

Отбросив минутную слабость, Фарс Минди́ кивнул, проникаясь замыслом Вирсании, и она подтвердила его догадку:

— Мы не должны допустить этого союза любой ценой, и время работает на нас. Пусть принцесса отдыхает после трудной дороги и ни в чем себе не отказывает, а я пока поищу тех, кто мог бы нам помочь.

Глава 17

Здание верховной палаты Халидада по своей роскоши не уступало царскому дворцу. Отцы города не поскупились, демонстрируя всем и каждому, что они здесь не просто декорация, а такая же власть, как и царица. С того дня, как, превозмогая страх, они встали на сторону восставшего народа и вступились за юную наследницу престола, они не уставали напоминать ей об этом, а у той хватала ума не обращать внимания и не доводить разногласия до конфликта, решая вопросы с помощью подарков, мелких уступок, а то и просто лести. Почти четверть века такого правления и умелого лавирования между гигантами, способными раздавить город, как яичную скорлупу, привели Халидад к наивысшей точке расцвета. Город стал средоточием торговли и ремесел, накапливая богатства на посредничестве между Востоком и Западом. Мошна городской верхушки росла, и мысль о возможной потере всего нажитого приводила в ужас.

С того момента, как Фарс Минди́ озвучил на заседании палаты возникшую угрозу, отцы города настолько перепугались, что, не сговариваясь, почти единогласно проголосовали за предоставление Вирсании неограниченных полномочий и финансов для решения этой задачи. Царица благосклонно приняла возложенное на нее бремя и, удовлетворенно улыбнувшись про себя, заверила почтенных горожан, что сделает все возможное, чтобы Халидад не пострадал в критической ситуации.

Сейчас, удобно расположившись на подушках и вспоминая лицо Вирсании в тот момент, Минди́ уже начинал подумывать, а не поторопились ли они и не аукнется ли им поспешное решение в будущем. Налив в серебряный кубок вина и подцепив пухлыми пальцами спелый персик, он стал прикидывать. Что собственно произошло? Главу посольства, аль Бакара, он убедил в опасности прорвавшейся банды кочевников, и тот, кажется, поверил. Во всяком случае, возражать против задержки не стал. Три сотни всадников показательно ушли на разгром несуществующей банды. Принцессу разместили в царском дворце, она вроде довольна и уж точно никуда не торопится. Так мы можем протянуть несколько месяцев, а там, глядишь, и Хозроя уже не будет — тогда Сардийская Роза может стать хорошей разменной монетой в торговле с Константином.

Он откусил персик и зачмокал губами. «Определенно, пока здесь только мои заслуги. Вирсания никуда не вмешивается. Поторопились мы! Ой, поторопились!»

Поправив полу шелкового халата, Минди́ сделал глоток вина, и в этот момент отворилась дверь и в проеме появилось сморщенное лицо старого слуги.

— К вам просится молодой человек из свиты сардийской принцессы.

«Кто это еще? — В душе зашевелилось раздражение. Он уже расслабился и надеялся провести остаток дня в спокойных размышлениях, а вечер — в менее пристойных удовольствиях. В голове лихорадочно зароились мысли: — Сказать, что не принимаю, пусть приходит завтра? А если что-то важное? Если хитрая лиса аль Бакар согласился только для вида, а на самом деле готовит какую-то пакость?»

Минди́ поставил кубок на низенький столик и бросил недовольный взгляд на слугу.

— Зови!

«Посмотрим, что это за птица? — Сановник устроился поудобней, совершенно не собираясь вставать и встречать гостя. — Послушаю, что скажет. Если начнет что-нибудь клянчить, то выпровожу немедленно».

Молодой человек, одетый на сардийский манер в широкие шаровары и короткую приталенную безрукавку, вошел слишком уверенно для просителя и, поприветствовав поклоном хозяина, прошел прямо к столу. Не спрашивая разрешения, опустился на подушки напротив и, прикрываясь бесхитростной улыбкой, нацелил пронизывающий взгляд в лицо главы городской палаты.

— Достопочтимый Фарс Минди́, — голос наглого юнца звучал мягко и почтительно, — позвольте мне сразу перейти к делу.

Сановник мгновенно напрягся. Несмотря на внешнюю вежливость гостя, ему, поднаторевшему в подковерных интригах, сразу стало понятно: этот юноша пришел не просить — он пришел требовать. Если за спиной человека стоит мощная сила, то ее не спрятать за учтивыми словами, она проступает во всем: в движениях, в интонации, в блеске глаз, — уж в этом-то Минди́ разбирался как никто. Он прошелся взглядом по незнакомцу еще раз — не сардиец, больше похож на туринца. Но в свите принцессы? Занятно! Неужели империя заинтересована в этом браке или это представитель султана?

Председатель городской палаты изобразил добродушную улыбку старого человека, прощающего поспешность юности.

— Конечно, вы можете начать с чего пожелаете, но будет уместнее, если вы прежде всего представитесь.

Маленькая колкость не выбила гостя из колеи, он широко улыбнулся и произнес:

— Алкмен. Так называла меня моя мать.

— Так чего же вы хотите, Алкмен?

Поза и интонация хозяина, несмотря на радушную маску, недвусмысленно намекали гостю: я очень рад нашей встрече, но у меня совершенно нет времени.

Юноша продолжал излучать открытость и участие.

— Всего лишь предупредить вас об опасности.

«Вот и угроза, — подумал Минди́. — Но с чьей же стороны, интересно знать?» Пока он совершенно не опасался и мог позволить себе вальяжность.

— Вот как! И о какой же опасности идет речь?

Сановник расслабился, посчитав, что молодой человек, скорее всего, наемник на службе Ибера, а значит, ему можно будет безболезненно пропеть ту же песню, что и сардийскому визирю. Давление султана сейчас Минди́ не пугало, позиция Халидада со стороны выглядит непредвзятой и разумной, а потому и обвинить их в не в чем. Он приготовился выслушать упреки и угрозы, но юноша начал неожиданно:

— Речь идет о недальновидности. Мне кажется, вы с царицей вступили в игру, не совсем верно просчитав все заинтересованные стороны. Ваша уловка с кочевниками может сойти для аль Бакара, потому что ему нечем ответить, может сойти даже для султана, поскольку тот все еще в нерешительности, но вот для него… — Ладонь юноши открылась и на ней блеснул перстень Великого магистра. — Для него вы сейчас нежелательная помеха в длинной и хорошо продуманной игре.

Вздох застрял в груди Фарса Минди́, вызвав приступ кашля. Такого он никак не ожидал, а незваный гость продолжил, все так же храня на лице доброжелательную улыбку:

— Мне неприятно это говорить, но ведь нам с вами понятно, что нежелательная помеха — не вольный город Халидад и даже не его Верховная палата, а лично вы, ее председатель, и царица Вирсания. Ведь идея принадлежит ей, согласны? Вы лишь претворяете ее план в жизнь?

Пытаясь остановить поток обвинений, Минди́, словно защищаясь, поднял ладонь.

— Постойте, постойте! С чего вы вообще все это взяли? У нас не было никакого иного умысла, кроме как защитить принцессу от дикарей.

Улыбка Алкмена стала еще шире, но глаза резанули безжалостным холодом.

— Я задам вам только один вопрос: вы хотите стать личным врагом Великого магистра братства Астарты?

В этот момент бегающий взгляд сановника встретился с ледяными глазами гостя, и в его сознании реальность вдруг исчезла, сменяясь знакомой обстановкой собственной спальни. За окном чернело ночное небо, желтые огоньки свечей наполняли комнату мерцающим светом и пряным ароматом. Ферсайская наложница, сбросив прозрачный шелк туники, забралась к нему на постель и, выгибаясь, как похотливая кошка, засветилась игривой улыбкой.

Все было так четко и обычно, что Минди́ даже успел подумать: 'Хорошо, что день уже закончился и пугающие вопросы можно отложить до завтра. Он расслабился, раскинувшись на атласной простыне, а невольница наползала на него сверху, подставляя под жадные ладони груди и бедра. Сладостное желание прокатилось по чреслам, и вдруг в глазах девушки вспыхнуло желтое кошачье пламя, а рот приоткрылся, показывая маленькие белые зубки. Что-то дикое и ужасное искривило красивое лицо, и наложница, склонившись к его шее, вонзилась в нее зубами, вырывая кадык и кромсая ее, как ножом. Крик ужаса заложил уши, а перед глазами выросло безумное, залитое кровью лицо…

Сановник затряс головой, прогоняя жуткое видение, и оно исчезло, возвращая его в реальность. Схватившись дрожащими руками за горло и ощутив его нетронутым, Минди́ вытер льющийся со лба пот. Он все еще не мог выговорить ни слова, а гость понимающе улыбнулся.

— Ох уж эти молоденькие наложницы — никогда не знаешь, чего от них ожидать! — Дав хозяину еще пару секунд, чтобы прийти в себя, он повторил свой вопрос:

— Итак, вы хотите стать личным врагом Великого магистра братства Астарты?

Глава 18

Короткие ножки Фарса Минди́ почти бежали по коридорам дворца. Сам он еще пытался себя контролировать, но тело плохо подчинялось разуму, затуманенному страхом. Горло болело так, словно его действительно рвали острыми зубами, и руки самопроизвольно хватались за шею, проверяя на месте ли кадык.

На его просьбу о аудиенции секретарь Вирсании ответил, что сегодня вечером царица не в настроении никого видеть, но он все же настоял на немедленной встрече. Сейчас, шурша мягкими туфлями по мрамору пола, Минди́ не желал себе признаваться, что спешит к Вирсании только с одной целью — разделить с ней свой страх и ответственность.

А если она не согласится? Этот вопрос терзал его мозг. Она же упертая! Если она откажется выпустить принцессу?

Он вспомнил, как задал такой же вопрос своему недавнему гостю, и тот, жестко глядя ему прямо в глаза, сказал: «Убедите ее. Это ваша проблема, но караван принцессы Ильсаны должен завтра же покинуть Халидад».

Фарс Минди́ не был отчаянным смельчаком, но и стопроцентным трусом себя тоже не считал. Все дело в том, что он никогда не чувствовал себя таким одиноким и беззащитным. Одно дело, когда ты в общем строю против превосходящего врага — там ты со всеми вместе, плечом к плечу, и за тобой стоит вся сила Халидада, придавая уверенности и твердости. Совсем другое дело — сейчас! Сейчас только он несет ответственность за всех, за чужие решения, чужую выгоду, и никому нет до этого дела. Город спит себе, и совершенно не собирается его защищать. Ему ясно дали понять: если посольство не двинется в путь, то он, Фарс Минди́, попросту исчезнет. Прирежет одна из собственных жен, задушит массажист или еще кто, а на его место придет другой человек, который все сделает правильно. Эта мысль бесила и ужасала. Почему он единственный должен за все расплачиваться⁈

Стража, раздвинув копья, пропустила его в покои царицы, старшая служанка, едва склонив голову в приветствии, молча повернулась спиной, предлагая следовать за ней. Беззвучно распахнулись двери, и Минди́ увидел сидящую перед зеркалом Вирсанию. Шелковый халат облегал стройную фигуру, подчеркивая формы царицы. Две девушки аккуратно расчесывали ее длинные черные волосы, а сама она, не оборачиваясь шаги входящих, по-прежнему продолжала изучать собственное отражение. Советник замер у входа, ожидая разрешения говорить.

Наконец Вирсания, оторвавшись от созерцания своего красивого ухоженного лица, соизволила заметить посетителя.

— Что случилось, мой дорогой Минди́? На вас больно смотреть!

Скосив взгляд на служанок, сановник недвусмысленно намекнул, что разговор сугубо конфиденциальный. Тяжело вздохнув — уж как вы не вовремя! — Вирсания жестом отпустила девушек и повернулась.

— Кто же вас так напугал, мой друг? — В ее тоне послышалась нескрываемая язвительность.

Дождавшись, пока створки дверей захлопнутся за последней служанкой, Минди́ начал говорить, приглушая голос почти до шепота:

— У меня только что был представитель братства Астарты, он потребовал…

Вирсания остановила его на полуслове.

— Можешь не продолжать. — Она довольно улыбнулась, произнеся словно для себя: — Значит, Эрторий Данациус.

Минди́ застыл с вопросительной маской на лице, ожидая продолжения, а Вирсания окинула его насмешливым взглядом.

— Чего вы так расстроились, мой друг? Ведь сразу было понятно, что в таком соглашении между Сардией и Ибером должен быть посредник. В нем все держится на доверии, а это как раз то, чем никогда не страдали ни Хозрой, ни Муслим. Кто-то должен был поручиться, что обе стороны выполнят взятые на себя обязательства, и теперь мы знаем кто.

«Она меня подставила! — Понимание укололо злостью. — Бросила на съедение волкам!»

Словно прочитав его мысли, Вирсания нахмурилась:

— Никто не собирался отдавать вас на заклание, Минди́, успокойтесь. Завтра же известите визиря, что кочевники изгнаны и дорога свободна. Посольство может покинуть город в любое время.

Советник ошалело посмотрел на свою царицу. Как же так? Справившись с обуревавшим его негодованием, он все же смог сформулировать свой главный вопрос:

— Неужели вы решили покориться? Муслим ведь не забыл и не простил — он непременно отомстит и вам, и городу. — Помолчав, все же решился добавить: — И мне.

Ответ был коротким и жестким:

— Нет! — Через мгновение Вирсания вновь улыбнулась. — Зато, теперь мы знаем, кто наш реальный противник, и это уже немало.

— Подождите. — Минди́ совсем запутался. — Что это нам дает? Как нам поможет это знание, если завтра караван выйдет из города?

На идеальном лице царицы появилось довольное выражение, словно у игрока, сделавшего удачный ход.

— Вы помните, как за несколько дней до приезда посольства от нашего дозора на границе с пустыней пришло тревожное известие, что большой отряд парвов пересек границу?

По лбу советника побежали морщинки, показывая, как он старается выкопать нужный момент из недр памяти, и Вирсания помогла ему:

— Дозорные еще просили помощи, поскольку то была не обычная шайка грабителей, а около сотни хорошо вооруженных всадников.

Минди́ наконец вспомнил и теперь всем видом изображал вопрос: к чему все это сейчас? Мыслительный процесс, проступивший на лице сановника, как будто забавлял царицу, и она продолжила все так же не торопясь, открывая ему одну за одной свои карты.

— Помощь, как вы знаете, мы послали, но в свете последних событий этот парванский отряд мне показался подозрительным, и я приказала до последнего не вмешиваться, а прежде выяснить, кто же к нам пожаловал? И вот вчера пришло донесение. — Длинные ресницы взлетели вверх, и взгляд Вирсании стрельнул по лицу сановника. — Вам любопытно?

— Не очень! — Издерганный страхом Минди́ никак не мог уловить связь между какими-то парвами и нависшей над его шеей угрозой. Он пересилил желание заорать и постарался выдавить из себя максимум терпимости. — Ваше величество, разве сейчас это имеет значение?

— Имеет, мой друг, имеет, и самое что ни на есть прямое! — Царица не смогла скрыть снисходительные нотки. — В командире этого парванского отряда мои люди опознали Кадияра — старшего сына сардийского царя.

После ее слов в голове Минди́ словно щелкнул замок на двери, мешавшей войти прежнему советнику, умеющему связывать расползающиеся концы. Через несколько секунд в глазах сановника вспыхнул огонек понимания.

— Вы думаете, он пришел за ней?

Вирсания ответила, не подтверждая и не отрицая:

— Наши доброхоты из Сардогада доносят, что этот юноша просто одержим желанием жениться на Ильсане. Настолько сильно, что даже поднял мятеж против родного отца. Сейчас он проклятый изгнанник, и этот рейд — его последняя надежда заполучить Розу Сардии, а заодно и отплатить всем своим обидчикам.

Советник уже настолько успокоился, что выдал неожиданно даже для самого себя:

— Может, нам следует ему помочь?

Царица лишь удивленно покачала головой.

— Минди́, вы только-только вылезли из петли, затянутой братством Астарты на вашей шее, а уже торопитесь стать личным врагом царя Хозроя. Не рановато?

Ее губы расползлись в недоброй улыбке.

— Не будем ни помогать, ни мешать. Кто мы такие, чтобы вставать на пути судьбы!

Глава 19

Год 121 от первого явления Огнерожденного Митры первосвятителю Иллирию.

Лагерь Великой армии под стенами Ура

Прокопий чувствовал себя отвратительно: голова раскалывалась и повязанное мокрое полотенце совсем не помогало. Из-за того, что он совсем расклеился и не поехал с Иоанном на охоту, сверлило чувство вины, сменяемое лишь беспокойством.

День уже давно перевалил на вторую половину, и жара стояла одуряющая. Застонав, Прокопий повернулся набок, и тут его взгляд наткнулся на стоящего у входа незнакомого человека. Это было так неожиданно, что патрикий, забыв о своих болезнях, подскочил на койке.

— Ты кто? Как сюда попал? — Ему остро захотелось заорать в голос, но страх показаться смешным пересилил нервный всплеск.

Незнакомец, ничего не ответив, шагнул вперед и протянул клочок свернутой бумаги.

— Вам просили передать.

Оставив послание на ладони Патрикия, странный гость попятился к выходу и, прежде чем окончательно исчезнуть, добавил:

— Очень срочно!

Тревога сжала сердце патрикия, прогоняя все остальное. Развернув узкую полоску, он быстро прочел написанные знакомой рукой слова: «Император мертв! Михаил убит Василием! Иоанн под стражей! Наврус!!!»

Как громом сразила фраза «Иоанн под стражей», и в первый момент Прокопий почувствовал полное бессилие и нежелание жить, но тут же до него начал доходить полный смысл послания, и он вскочил на ноги. Почерк логофета двора сомнению не подлежал, значит, это не шутка и не глупый розыгрыш. Значит, действительно произошло что-то ужасное.

Переварив информацию, он, словно помогая самому себе понять то, что хотел донести до него Варсаний, произнес вслух:

— Император мертв! Михаил убит Василием! Иоанн арестован! — Прокопий замер, пронзенный страшным озарением. — Василий хочет выставить Иоанна убийцей!

В голове завертелись возможные продолжения одно хуже другого, и патрикий заметался по шатру. Что еще? «Наврус!!!»

Он замер, проникаясь пониманием: если Василий сядет на престол, то Фесалийцу конец, и это единственный шанс вытащить Иоанна из беды.

Позабыв, что он в одной нижней тунике и босиком, Прокопий бросился к выходу. Промчавшись через лагерь, не обращая внимания на изумленные взгляды, он побежал по тропе вниз к периметру имперской пехоты. В этот момент он старался не думать о том, что его действия — прямой призыв к мятежу и государственной измене. Сейчас важно было только одно — спасти Иоанна.

Стратилат Великой армии сидел в любимом походном кресле и с тоской смотрел на свои вытянутые босые ноги. На большом пальце красовался свежий волдырь.

— Будь прокляты эти сапоги! — Он с ненавистью посмотрел на лежащую рядом обувь и выругался. — Будь проклят сапожник, сотворившей это орудие пыток!

Наврус потыкал пальцем волдырь и скривился: «Гадость!»

В этот момент снаружи послышались крики и возня борющихся людей.

— Занятно! — Фесалиец оставил созерцание мозоли и прислушался. По ту сторону войлочной стены явно доносилось:

— Мерзавцы, отпустите меня немедленно! Мне срочно надо увидеть стратилата! Я патрикий Прокопий Авл!

Заинтригованный услышанным, Наврус поднялся и, прихрамывая, поплелся к выходу. Выглянув в приемную, он действительно увидел Прокопия, бьющегося в руках двух охранников. Зрелище было настолько комичным, что Наврус не удержался:

— Вы решили заняться классической борьбой? Не поздновато ли для вашего возраста, благородный патрикий?

Зыркнув в его сторону, Прокопий обрадованно закричал:

— Прикажите этим олухам отпустить меня, дело крайне срочное!

Дав знак страже освободить возмутителя спокойствия, Наврус продолжил удивленно рассматривать растрепанный вид и босые ноги своего неожиданного гостя.

— За вами что, волки гнались?

— Хуже! — Получив свободу, Прокопий бесцеремонно схватив Фесалийца за руку потащил того обратно в шатер, приговаривая на ходу: — Хуже, все намного хуже!

Позабывший на время про мозоль, Наврус вновь вспомнил о ней, наступив на большой палец, и скривился от боли.

— Да что случилось? — Дохромав до кресла, он плюхнулся в него. — У меня тут, знаете ли своих проблем хватает! — В доказательство этих слов он почти с гордостью ткнул во вздувшийся волдырь. — Видите? Ненавижу сапожников!

Прокопий с непониманием уставился на босую ногу стратилата, пока до него не дошло, о чем тот говорит. Это было уже слишком, и Прокопий взорвался:

— Вы в своем уме, Наврус⁈ Мир рушится, а вы носитесь тут со своей дурацкой мозолью!

Фесалиец сегодня был настроен благодушно, и патрикий, хоть и странный, почему-то вызывал у него симпатию, поэтому он не обиделся, а вновь уставился на свой палец.

— Не вижу ничего дурацкого. — Он оторвался от волдыря и, усмехнувшись, поднял взгляд на Прокопия. — Так чего вы пришли-то — вам поорать больше негде?

Патрикий вдруг разом успокоился и сменил тон:

— Вы что, еще ничего не знаете?

— А что я должен знать? — В глазах стратилата промелькнула настороженность, а Прокопий, подойдя вплотную, прошептал ему прямо на ухо:

— Константин умер! — И, глядя в побелевшее лицо Навруса, продолжил, накручивая себя и его: — Василий убил брата и объявил себя императором. Иоанн взят под стражу и обвинен в убийстве. Вы следующий!

Эти слова подействовали, как удар молнии. От бывшей вальяжности не осталось и следа, Фесалиец вскочил и заметался из угла в угол, повторяя:

— Михаил убит, следующий я! Михаил убит… — Остановившись на миг, он обернулся: — Как это случилось? — Тут же сам махнул рукой: — А, не важно! — И вновь продолжил бегать по шатру.

Прокопий не выдержал первым и выкрикнул, останавливая Навруса:

— Хватит метаться! Что вы намерены предпринять?

Фесалиец обернулся на голос и посмотрел на патрикия так, словно увидел его впервые.

— Предпринять? — Пробурчав, он рассержено замотал головой: — Не мешайте мне, я думаю!

Молчаливое хождение вновь продолжилось, и Прокопию оставалось только ждать. Наконец Наврус остановился и, отдернув полог, крикнул адьютанту:

— Пусть трубят сбор имперских легионов! Только скажи, чтобы играли старый марш, как его… — Фесалиец наморщил лоб и, вспомнив, обрадованно заорал: — Тот, что называется «Сыновья Туры вставайте на битву». Тебе все ясно, олух?

Понимая, что Наврус решился на открытый мятеж, Прокопий осторожно спросил:

— Что вы им скажете?

Наврус отмахнулся:

— Пока не знаю! — Его отсутствующий взгляд говорил, что он уже не здесь. — Думаю, что-нибудь придет на ум по пути.

Такой подход патрикию совсем не понравился, и он спросил прямо:

— Какое имя вы им назовете вместо Василия? Если сбрасывать одно знамя, то взамен надо сразу поднимать другое, иначе ничего не выйдет!

Эти слова заставили Навруса остановиться, и на его лице расплылась хитрая усмешка.

— Опасаетесь, назову свое? — Он посмотрел прямо в лицо Прокопия. — Не бойтесь, даже если бы у меня появилась такая мысль, то пока мне еще хватает мозгов понять: услышав подобное, мои бравые вояки будут ржать так, как не смеялись ни над одним, самым скабрезным анекдотом.

— Тогда чье? — Прокопий напрягся, и, глядя на него, Наврус преодолел желание еще поиздеваться над аристократом. — Не переживайте — кроме вашего воспитанника других кандидатур на сегодняшний день я не нахожу.

Услышав то, что хотел, патрикий лишь благодарно кивнул, понимая, что в эту минуту ступает с Иоанном на тропу, с которой уже не сойти: после такого либо императорский венок, либо эшафот, но другого пути спасения племянника он не видел.

Пока Прокопий пребывал в своих мыслях, Наврус уже выскочил в приемную и орал там на сонного адъютанта:

— Ты что, спать сюда приехал⁈ Выгоню к чертям, и сестра не поможет! Где мой панцирь? Надевай на меня живо!

Ошалевший с перепуга парень метнулся к вешалке, на которой висела начищенная броня стратилата, еще ни разу им не надетая. Наврус не любил и никогда не носил доспехи, признавая, что выглядит в них нелепо, но сегодня был тот случай, когда он обязан был выглядеть, как полководец легендарной Туры.

Фесалиец пыхтел, адъютант суетился и стойко переносил отборную брань командира. Наконец облаченный в железо Наврус шагнул к выходу, но Прокопий, до этого молча наблюдавшей за всей этой возней со стороны, остановил его.

— Подождите, я должен сказать вам кое-что.

Наврус нетерпеливо обернулся: он мысленно был уже на плацу, и задержка его разозлила.

— Ну?

Голос Прокопия вдруг набрал силу и торжественность.

— Думаю, то, что я сейчас скажу, облегчит вашу задачу. — Он выдохнул, словно отбрасывая последние сомнения. — Иоанн — прямой потомок Корвина Великого!

Губы Навруса растянулись в довольной ухмылке.

— Так чего ж вы молчали! Это как раз то, чего нам недоставало. Теперь наше маленькое мятежное знамя заиграло настоящим имперским пурпуром!

Глава 20

Подойдя к подставке, накрытой багряным бархатом, Василий протянул руку к лежащему на ней золотому венцу. Закусив от волнения губу, он приподнял сверкающий символ безграничной власти.

— Я император! — прошептал он, заходясь от восторга. — Я повелитель мира!

Взглянув на свое отражение, Василий надменно вскинул голову, и в его голосе засквозило презрение и безжалостность.

— Трепещите, ничтожества!

Взгляд с другой стороны, и в интонации добавилось самодовольное торжество.

— Забейтесь в самые глубокие щели — все равно вам не скрыться от моего гнева!

Еще один поворот, но в этот раз все удовольствие поломал шум стремительных шагов. Новоиспеченный император, не пряча раздражения, повернул голову и столкнулся с бешеным взглядом ворвавшейся сестры.

— Где его тело? Почему я узнаю это не от тебя?

Ей страшно захотелось добавить: «Недоумок!» — но она сдержалась. Несмотря на приступы ярости, ставшие уже почти нарицательными, в роковые моменты она умела быть расчетливой и хладнокровной. Зоя, по сути, была полной копией отца, только в женском тело. В ней так же, как и в покойном базилевсе, ум и упорство непостижимым образом переплетались с параноидальной подозрительностью и почти звериной злобой.

Василий в этот момент был слишком поглощен собой, чтобы почувствовать скрытое презрение сестры. Отвернувшись обратно к зеркалу, он равнодушно бросил:

— Тело уже унесли готовить к погребению. Если хочешь взглянуть, спроси — тебе покажут.

На миг прикрыв глаза, Зоя потушила в себе вспышку гнева. В этот момент брат раздражал ее буквально всем: своим безграничным эгоизмом, полным непониманием критичности момента и тупой уверенностью в своей исключительности. Она постаралась не выдать себя и произнесла спокойно, даже с какой-то подкупающей заботой в голосе:

— С отцом я еще успею проститься, сейчас ты намного важнее. Пожалуйста, расскажи мне все, что произошло. Во всех подробностях, включая любые мелочи, даже те, что покажутся тебе несущественными.

Когда Зоя говорила с ним так, он слушался ее во всем, и это было неудивительно, ведь их мать умерла, когда Василий был еще совсем ребенком, и старшая сестра практически заменила ему ее.

Он развел руками, словно говоря: «Ну хорошо, раз ты просишь».

— Мы встретили Михаила в ущелье…

Делясь историей, Василий увлекся, вновь переживая момент за моментом. Выражение его лица менялось от упоения, когда он рассказывая, как всаживал кинжал в тело брата, до растерянности, когда дело дошло до гибели Аврелия. Смерть же отца вообще не вызвала у него никаких эмоций, и закончил он быстро и скомкано.

— Вот видишь, все хорошо! Я со всем справился! — Василий посмотрел на сестру, ожидая поддержки, но получил лишь резкий вопрос:

— Кто видел, как ты убил Михаила?

Тот замялся.

— Иоанн, его человек, братья Домиции и Аврелий, но он уже мертв. — Еще подумав, он, вспоминая, добавил:

— Нет, подожди, был еще странный парнишка. Взялся неизвестно откуда, прямо с горы свалился, но когда нас уводили люди Варсания, его уже не было.

Мгновенно просчитывая свои будущие действия, Зоя выделила главное:

— Где сейчас Иоанн?

Недовольно пожав плечами, новоиспеченный император поморщился:

— Откуда мне знать? Я поручил Варсанию заковать его в кандалы. Наверное, висит на дыбе и кается в грехе.

— Ты доверил это дело Сцинариону⁈ — Вскипев, Зоя закатила глаза к небу. — Господи, иногда мне не верится, что нас родила одна и та же женщина! — Сжав кулаки, она чуть не набросилась на брата: — О чем ты думал, почему сразу не послал за мной?

Испуганно отшатнувшись от разгневанной сестры, Василий аж взвизгнул:

— Да что ты бесишься! Логофет просил не поднимать шума раньше времени. Сначала надо выбить признание из нашего родственничка.

— Ты идиот! — Зоя зажала брата в угол. — Варсаний — верный пес Феодоры, он яд слижет с ее руки! Если он чем и занимается сейчас, так строит козни против нас!

Словно очнувшись и вспомнив, кто он теперь такой, Василий резко оттолкнул сестру.

— Ты не имеешь права так со мной разговаривать! Я император и не потерплю…

Зоя наотмашь влепила ему пощечину.

— Заткнись! Пока ты император только в своей пустой голове!

Она занесла руку еще раз, но вдруг остановилась и прислушалась. Снаружи явственно послышался старинный боевой марш «Сыновья Туры вставайте на битву».

— Что это? — Василий, позабыв про горящую щеку, обернулся на звук, а Зоя, побледнев, процедила:

— Император обязан знать такое — это трубят сбор имперских легионов. Вот он, твой Варсаний! Он предупредил Навруса, а тот поднимает тех, для кого убийство царского сына не пустой звук.

Василий надменно вскинул голову.

— И что? Легионеры не пойдут против своего законного базилевса! Я выйду и прикажу им арестовать изменников.

Устало прикрыв глаза, Зоя лишь махнула рукой:

— Очнись ты наконец! Ветераны верят этому жирному евнуху, сейчас он расскажет им, что ты убил своего брата, убил отца, а затем призовет их восстановить попранный убийцей законный порядок. Спроси себя, как долго после этого продержится на твоей голове царский венец?

Она вдруг резко выпрямилась и повернулась к застывшему у входа человеку со страшным красным рубцом через все лицо.

— Ликос, немедленно найди Иоанна: он и все, кто были свидетелями убийства, должны умереть!

Тот с готовностью кивнул и развернулся к выходу, но она остановила его:

— Подожди. Позови сюда командующего преторианской гвардией.

Еще один молчаливый кивок, и Василий, провожая взглядом мощную спину центуриона первой преторианской когорты, подумал: «Неужели слухи верны и она все-таки спит с ним? Этот урод слушается ее, как цирковая собачка!»

В отличие от своей сестры, он все еще не понимал, что от полного краха его отделяют считанные минуты. Зато это отлично понимала Зоя, и ее деятельная натура, не желая мириться с поражением, лихорадочно искала выход.

— Что мы можем противопоставить Наврусу? — Она никого не спрашивала, а просто мысленно расставляла фигуры на шахматной доске. Ее взгляд уперся в полотнище шатра, словно пытаясь разглядеть за ним своих возможных сторонников и противников.

Подумав, что вопрос обращен к нему, Василий брякнул первое, что пришло на ум:

— За нас гвардия и катафракты!

Зоя сбилась с мыли и уничижительно посмотрела на брата.

— Две гвардейские когорты против двух легионов? Да преторианцы даже мечей не вытащат! Они за нас, но они не безумцы и против такой силы не пойдут, а про конницу я бы на твоем месте не вспоминала — думаешь, они забыли, за чью ошибку расплатился головой их любимец Ма́рий Дориан?

Она вновь ушла в себя, произнося вслух лишь отрывки своих мыслей:

— Нет! Все, что у нас сейчас есть, это императорская казна.

Неожиданно пришедшая мысль обратила ее взор на вошедшего трибуна преторианской гвардии. Тот, почтительно склонив голову, застыл у входа, а голос августы прозвучал властно и жестко:

— Эмилий Гай Проктус, от тебя сейчас зависит, кем ты закончишь свою жизнь — безвестным солдатом или ближайшим другом и соратником императора. Выбирай!

Взгляд трибуна непонимающе заметался от яростных глаз Зои к сияющему венцу на голове Василия. Мгновение тишины, и наконец старый вояка осознал — это тот момент, когда надо ставить на кон все. Грохнув кулаком в бронированную грудь, он проорал:

— Приказывайте, мой император!

Василий лишь благосклонно кивнул, а заговорила вновь Зоя:

— Поднимайте когорты и срочно грузите казну на повозки! Мы покидаем лагерь через южные ворота. Идем в обход периметра в расположение диких легионов.

Слегка растерянный взгляд Проктуса дернулся в сторону Василия, и тот, не понимая толком, что задумала Зоя, все же зажегся ее страстной уверенностью:

— Действуйте, трибун! Действуйте незамедлительно!

Этого оказалось достаточно, и преторианец бросился к выходу исполнять приказ. Едва за ним опустился полог, как Василий накинулся на сестру:

— Что мы делаем? Как дикари нам помогут? Мы все потеряем!

Подойдя к брату, Зоя крепко сжала его холодную ладонь.

— Верь мне! Для варваров император тот, кто им платит! Раз золото в твоих руках, то и слушать они будут тебя. В честь восшествия на престол прикажешь раздать им по серебряному динарию на каждого воина. Пообещаешь их вождям золотые горы, не скупись, и мы будем иметь четыре легиона против двух у Навруса.

Глава 21

Всю дорогу от ущелья до резиденции имперской канцелярии Лу́ка ломал голову над вопросом, кто они теперь? Вроде бы Варсаний всего лишь приказал доставить их в лагерь для выяснения обстоятельств, но охрана ведет себя так, будто конвоирует арестованных. Это навевало неприятные мысли. Без сомнения, ситуация крайне опасная, они свидетели убийства одного царского сына другим, и если император простит Василия или просто не захочет поднимать шум, то, скорее всего, прикажет избавиться ото всех, кто может сболтнуть лишнего. Что можно сделать в таком случае? Ничего!

Велий посмотрел на бледное лицо цезаря, его напряженную посадку, и понял, что сколько бы тот ни храбрился, он еле держится в седле. Даже если решиться на побег, то далеко с ним в таком состоянии не убежишь. Да и не побежит он. Мать, Прокопий — нет, он их не оставит. Остается только набраться терпения и ждать — комит словно уговаривал сам себя, — может, еще обойдется. Хорошо, хоть Зара вовремя смылась, она должна предупредить Прокопия, а тот, возможно, что-нибудь придумает. Лабиринты дворцовых интриг — это по его части.

На императорскую сторону лагеря почти незаметно въехали через южные ворота и двинулись прямиком к резиденции логофета. Здесь все спешились, и гвардейцы Варсания сдали задержанных трибуну имперской канцелярии. Тот провел их в один из шатров и, поставив охрану у входа, приказал сидеть тихо и ждать.

Проходя в палатки, Лу́ка интуитивно отметил снаряжение стражников — стандартный панцирь, меч, нож. «Мало ли», — подумалось ему, хотя побег как выход он по-прежнему не рассматривал.

Иоанн вдруг покачнулся, и Велий, подхватив его, осмотрелся. В большом прокаленном солнцем шатре никого, кроме них четверых, не было. Те два придворных хлыща, с которыми он «познакомился» у входа в ущелье, сразу же отделились, перешли к противоположной стене и вообще вели себя так, словно их оставили здесь только для того, чтобы последить за двумя подозрительными типами.

«Ладно, — размышляя, Лу́ка продолжил осмотр, — они явно считают, что им ничего не грозит. Наивно, но это их проблемы. Сейчас самое важное — узнать, как отреагировал император на убийство сына. Может быть, он не станет выгораживать Василия. Подождем!»

Велий уселся на лавку рядом с цезарем и мрачно уставился на братьев Домициев. Под прицелом его взгляда они почувствовали себя неуютно и перестали возбужденно шептаться. Старший из братьев, не выдержав, вызывающе подался вперед.

— Чего пялишься? Повезло тебе, что лошадь оступилась, а то рука у меня бы не дрогнула! Ничего, скоро будешь висеть на дыбе. Я сам приду посмотреть, как ты мучаешься!

— Поживем — увидим. — Губы комита растянулись в хищной усмешке. Он вдруг разом успокоился и повернулся на тревожный шепот Иоанна.

— О чем он говорит? — В глазах цезаря застыла тревога. — Какая дыба?

Лицо комита разгладилось, и в глазах блеснула твердая уверенность.

— Да болтает со страху сам не знает чего. Все будет хорошо!

Что бы Иоанн ни думал в этот момент, ледяное спокойствие Велия подействовало на него благотворно. Он выпрямился и наградил Домициев презрительным взглядом.

— Вы и ваш господин совершили чудовищное преступление. Не будет прощения ни вам, ни ему!

Может, эта гневная отповедь, а может, сама атмосфера полутемного шатра подействовали на них, но братья как-то разом затихли и вдруг по-настоящему почувствовали, в какое дерьмо они вляпались.

Гнетущая тишина длилась довольно долго, пока полог не раздвинулся и вновь не появились люди Варсания. Тот же гвардеец, что час назад сдал их охране канцелярии, встал в слепящем солнцем проеме.

— Выходите!

Братья заволновались.

— Куда? Зачем?

Мрачный телохранитель логофета, ничего не ответив, лишь подстегнул их резкой командой:

— Живо!

Поднявшись, Лу́ка успокаивающе кивнул на вопросительный взгляд Иоанна, мол, все нормально, нет повода для беспокойства. Снаружи их ждали еще трое таких же крепких ребят в полной броне, и Велий с огорчением отметил, что в охрану Варсания набирают не за красивые глаза.

В сопровождении четырех бойцов они пересекли лагерь и, выйдя за ворота, подошли к крохотному, прилепившемуся к самой скале сараю. Это единственное каменное строение в море полотняных палаток и шатров стояло не занятым по одной единственной причине — оно было забронировано логофетом для подобных «нужд» канцелярии.

Старший «почетного караула» распахнул дощатую дверь.

— Заходите! — На его как вырубленной из камня физиономии не промелькнуло ни единой эмоции.

Братья Домиции попытались в очередной раз вступить в бесполезный диалог, но их без лишних разговоров попросту втолкнули внутрь. Иоанна таким образом «уговаривать» не пришлось, а Лу́ка, оглядев еще раз нависающую скалу, кусты орешника позади сарая и не найдя ничего, за что мог бы зацепиться глаз, последним вошел в черный проем. Здесь было не так темно, как показалось вначале: щели в двери и в крыше давали достаточно света. Домиции уселись на полу у одной стены, Иоанн — у другой. Велий остался стоять у входа. Дверь гулко захлопнулась за его спиной, грохнул тяжелый засов, и комиту все стало окончательно ясно: наверху решили замять дело, а свидетелей спрятали подальше, чтобы потом убрать по-тихому. Скорее всего, эту ночь им не пережить.

Развернувшись, Лу́ка припал глазом к щели. Из четверых гвардейцев охранять их осталось только двое, но при таком раскладе и этого вполне достаточно. Под стены не подкопаешься — камень, а крыша хоть и дырявая, но без шума ее не разберешь. Рассматривая охранников, Велий напряженно искал выход. Теперь сомнений у него уже не было: единственный шанс на спасение — побег. Дело оставалось за малым — придумать, как это сделать? В голову ничего не приходило, и комит по-прежнему торчал у своего наблюдательного пункта.

Вскоре его напряженная мыслительная деятельность была прервана появлением четверки преторианцев. Центурион императорской гвардии с уродливым шрамом во все лицо грубо приказал охранникам сдать пост и проваливать. Лу́ка мгновенно напрягся — вот оно! Даже ночи дожидаться не стали! К его удивлению, охрана никуда не ушла, а в ответ, так же резко послала «красавца» куда подальше. Тот, озверев, заорал, что это указ императора и всех ослушавшихся ждет страшная кара. На что стража безапелляционно заявила, мол, у них тоже приказ и для пущей убедительности взялась за оружие.

Эта разборка поразила Велия до крайности. На его глазах происходило что-то неслыханное: охрана логофета отказывалась выполнять прямой приказ императора!

«Что происходит? — Лу́ка силился понять увиденное и не мог этого сделать. — Получается, Варсаний не хочет, чтобы свидетелей прирезали быстро и без шума, но в то же время трудно поверить, что он пошел против воли базилевса. Тогда чей приказ исполняют преторианцы?»

Ссора за дверью сменила тональность, заставив Велия отвлечься от своих мыслей. Центурион преторианцев перестал орать и вдруг продемонстрировал командиру стражи жуткое подобие примиряющей улыбки.

— Ладно, я вижу, ты хороший солдат и правильно исполняешь свой долг, но там, — он махнул рукой в сторону императорских шатров, — ситуация изменилась, и если тебе нужно подтверждение, то просто пошли своего бойца — пусть узнает. — Оскал на лице стал еще шире. — Мы подождем, торопиться некуда.

Старший из охраны на мгновение задумался, но, видимо, решив, что убедиться лишний раз не повредит, кивнул второму:

— Сходи спроси, что нам делать?

Наполовину вытащенные мечи с шумом вошли в ножны, посланный стражник шагнул вперед, а преторианец со шрамом довольно протянул оставшемуся открытую ладонь.

— Ну вот и отлично! Чего нам ссориться — пусть господа решают, что там и как, а мы, солдаты, делаем, что велят.

Протянутая рука на миг зависла в пустоте, но, подумав, охранник все же решил не обострять конфликт, и крепкое рукопожатие скрепило мирное решение. В тот же момент, улыбка на лице центуриона сменилась злобной гримасой, и блеснувший на солнце нож вошел стражнику точно под кромку панциря. Тот дернулся, но преторианец не дал ему вырваться и ударил еще раз, вгоняя лезвие в незащищенный живот по самую рукоять.

Второй охранник не успел еще осознать, что произошло, как был накрепко схвачен с трех сторон. Рванувшись, он сбросил одного и потянулся к оружию, но опоздал — отточенный клинок безжалостно полоснул его по горлу.

Центурион, оттолкнув уже мертвое тело, обернулся к своим и удовлетворенно кивнул. Затем, перешагнув через труп, он двинулся к двери, деловито вытаскивая на ходу меч.

Все это промелькнуло перед глазами Луки в одно мгновение, и решение принимал уже не разум. Повинуясь своему волчьему инстинкту, он вдруг резко обернулся к старшему из братьев.

— Ей, там за вами пришли! Вроде отпускают…

Не дослушав, Карвиний радостно вскочил.

— Я знал, что Василий нас не бросит!

Он подбежал к выходу в тот момент, когда дверь уже начала распахиваться, и комит, схватив ничего не подозревающего парня за шею, резко толкнул его в открытый проем. Карвиний налетел на входящего преторианца, и тот, готовый к сопротивлению, не раздумывая всадил клинок в бросившуюся на него фигуру. Встречная инерция была так велика, что меч вошел по самую гарду, застревая в пробитых ребрах. Вытащить его Лу́ка уже не позволил, и центурион, опрокинутый мощным ударом в челюсть, полетел на землю.

Мертвое тело Карвиния еще медленно сползало на пол, а меч уже был в руках Велия. Переступив через порог, он вышел на свет.

— Ну что же вы, господа! — Лу́ка оскалился в сторону трех застывших преторианцев. — Не заставляйте меня ждать!

Сплюнув выбитый зуб, центурион отполз подальше и не спеша поднялся. Окинув оценивающим взглядом стоящего в двух шагах Велия, он разочаровано посмотрел на свой меч в чужих руках, затем на свои пустые ладони и зло бросил своим:

— Кончайте с ним!

Преторианцы, словно очнувшись от наваждения, бросились вперед, но в то же мгновение, Лу́ка ожидавший именно этого, шагнул обратно в полумрак сарая. Узкий проем впустил только одного из троих, и тот, на мгновение ослепший после яркого света, стал легкой добычей. Меч комита расчетливо ударил в открытую шею, и уже второе тело рухнуло в дверях, заваливая проход.

Молниеносная смерть товарища отрезвила нападавших, как ушат холодной воды, и, остановившись, они оглянулись на командира.

Рубец на его лице побагровел от бешенства, но центурион справился с собой. Урок был слишком наглядный, чтобы повторить ту же ошибку снова. Вырвав меч из рук одного из своих бойцов, он гаркнул ему:

— Живо тащи сюда щиты, а мы пока придержим этого оборотня, если он захочет выйти на свет!

Дорогие читатели, очень хотелось сделать для вас Новогодний подарок, поэтому рад сообщить, что последние главы второй книги выйдут в этот четверг, 31 декабря в 9 утра.

Глава 22

До того момента, как было произнесено слово «дыба», Иоанн не задумывался о последствиях произошедшего. Он чувствовал лишь праведный гнев и желание воздать убийце по заслугам, но после услышанного вдруг включился разум, открывая суровую реальность. Невозмутимость и твердая уверенность Велия лишь подтвердили его мрачную мысль: «Все плохо! Если до этого дня у Константина и были сомнения насчет меня, то теперь у него действительно появился повод для моего устранения».

Пока они сидели в палатке Варсания, размышления о безнадежности будущего были довольно абстрактными, и где-то в глубине души он еще верил в благополучное окончание, но когда их повели за периметр, подкрался настоящий страх. Впервые пришла мысль о побеге. Бежать! Но что будет с Прокопием, с мамой? Их казнят как изменников! Господи, о чем это я, о каком бегстве я думаю! Кругом охрана!

Перед ним открылся черный дверной проем, и Иоанн ужаснулся. Может, он в последний раз видит солнце! Он нервно обернулся к Велию с застывшим в глазах вопросом: «Неужели конец⁈» И твердый взгляд телохранителя словно ответил: «Спокойно! Пока мы живы, шанс всегда есть».

Иоанн устыдился своей слабости и, безмолвно обругав себя, шагнул в темноту сарая. Братья Домиции уже сидели у стены, и он двинулся к противоположной. Сидеть рядом с этими негодяями было противно. Опускаясь на землю, Иоанн повторял и повторял засевшую в голове фразу: «Главное, не опозориться! Умирать надо достойно!»

Гипнотизируя себя, цезарь не спускал глаз с застывшего у двери Велия, подспудно осознавая, что этот человек — его последняя и единственная надежда на спасение. Какая-то часть подсознания настойчиво твердила: шанс будет, он что-нибудь придумает, и ты должен не пропустить это мгновение. Ты должен будешь ему помочь!

В тот момент, когда клинок пронзил грудь Карвиния, а его брат с отчаянным воплем вскочил на ноги, Иоанн вдруг понял: вот он, этот момент! Если Секст сейчас накинется на Лу́ку со спины, то враги снаружи воспользуются сумятицей и ворвутся сюда.

Вся картина прокрутилась в голове Иоанна в один миг. Рванув наперерез, он тараном врезался в бок Домиция. Два тела, сцепившись, покатились по земле, и в мозгу цезаря молнией промелькнул вопрос: что дальше? Он неважно владел мечом, но этому его хотя бы учили. А вот что делать в драке? Никогда раньше ему не приходилось бить человека, и сейчас он не представлял, что сумеет это. Иоанн придавил все телом бьющегося под ним Секста, пытаясь удержать, но тот не желал сдаваться. Растопыренная ладонь уперлась Иоанну в подбородок, и чужие пальцы вонзились в лицо, стараясь добраться до глаз. Стало страшно, очень захотелось освободиться, вскочить и выпустить рвущееся под ним тело, но подсознание резануло бешеным криком: «Нет! Ты должен удержать его любой ценой!» Зажмурившись, Иоанн мотнул головой, пытаясь избавиться от выдавливающих глаза пальцев, но не смог. Боль становилась невыносимой, и, вцепившись двумя руками в волосы Секста, он изо всех сил ударил его затылком об пол. Один раз, затем еще. Жутко хрустнула разбитая кость, и Иоанн ощутил на ладонях что-то влажное и горячее. Бьющееся под ним тело затихло, и он поднял свои мокрые от крови руки. Секст лежал неподвижно, уставившись невидящим взглядом в потолок, и Иоанн испуганно соскочил с него.

— Господи, я его убил! — непроизвольно прошептали пересохшие губы, и он со страхом уставился на свои руки, сотворившее такое.

Цезарь медленно пятился, пока не уперся в спину Велия, и тот, на мгновение обернувшись, без вопросов оценил увиденное:

— Неплохо! Честно скажу, не ожидал!

Такие простые слова, короткая похвала, оказали на потрясенного Иоанна почти магическое воздействие. Он словно очнулся, в один миг пропал ужас от содеянного, пропало чувство вины и непоправимости — осталось лишь удовлетворение, что он не подвел сражающегося за него человека, что он не струсил, не отступил, а сделал то, что должен был.

С выступа скалы, на котором лежала Зара, хорошо просматривалась императорская часть лагеря. Девушка видела, как привезли Иоанна, как его и Велия завели в большую палатку. Теперь оставалось только решить, что делать дальше? Попытка организовать вхождение Данациуса не увенчалась успехом — магистр не отвечал. «Вероятно, последний контакт потребовал слишком много энергии, — решила она. — Овладеть сознанием другого человека на таком расстоянии, да еще через посредника, — на грани возможного даже для Эртория Данациуса». Теперь — Зара это уже поняла — она могла рассчитывать только на свои силы. Неподвижно замерев на камне, она следила за каждым движением внизу, у шатров. Чтобы начать действовать, необходимо было понять, какая опасность угрожает Иоанну. Зара задумалась: еще утром Великий магистр абсолютно точно дал знать, что сегодня не тот день, и значит, волноваться особенно не из-за чего. Вроде так, но что тогда было в ущелье? Если бы она не вмешалась, то Иоанн точно уже был бы мертв. Тут либо что-то не вяжется, либо ее головокружительный прыжок со скалы уже давно вписан в судьбу Иоанна, а следовательно, она и сейчас должна что-то предпринять. Что-то, чего она пока не знает, но о чем обязательно должна догадаться.

Приземлившийся на голую ногу овод выбрал наконец место и вонзил жало в кожу, Зара поморщилась, но не шелохнулась. Глаз человека в первую очередь реагирует на движение. Неподвижность — главная заповедь того, кто желает остаться незамеченным. Неподвижность и слияние с местностью, поэтому яркая далматика с гербом Страви была сброшена Зарой еще там, в ущелье, и теперь, в серой нижней рубахе, она, как хамелеон, «растворялась» на скрывающей ее скале.

На мгновение она вспомнила, как на месте трагедии появился Варсаний Сцинарион и как, выждав момент, когда его пронизывающий взгляд прошел мимо, она шагнула в сторону, скрываясь за камнем. Как полетела на землю цветная верхняя одежда и как, прикрывшись скалой, она юркнула между валунов. Расчет был верный, искать ее не стали: слишком уж грозная ситуация назревала, чтобы тратить время на поиски не ключевой фигуры. Искать не стали, но что Варсаний ее заметил, она не сомневалась. А все, что она знала об этом человеке, говорило: мелочей для него не существует, рано или поздно он ее вспомнит и вычислит.

Зара отбросила воспоминания, цыкнув на себя, что все это будет иметь значение, только если Иоанн останется жив. Сейчас самое разумное — предупредить Прокопия, тот смог бы, наверное, хоть что-то прояснить, но для этого надо оставить свой пост, чего она делать не хотела. Интуиция подсказывала девушке — в любой момент может случиться непоправимое, уходить нельзя ни на секунду.

Когда всех четверых задержанных забрали из палатки и повели в ее сторону, Зара мысленно похвалила себя за предусмотрительность. Если бы ушла, то пропустила бы этот момент и не знала бы потом, где искать. А теперь все ясно: сарай как на ладони и всего два охранника у двери. Оставалось только решить, когда начать действовать — сейчас или дождаться ночи. Надежда, что ситуация рассосется без ее вмешательства, иссякла: сомнений больше не было — Иоанна хотят убить тайно.

У Зары уже сложился план. Магистр третьего уровня мог с легкостью вложить в голову человека любую картинку. Два стражника ей тоже были по силам, и все должно пройти без осложнений. Она выйдет на расстояние контакта со стражей, а те увидят своего командира. Он прикажет им выпустить арестованных и заберет их. Все! Никакого шума, никакой тревоги и целая ночь впереди для решения, что делать дальше.

Весь грандиозный план рассыпался в одночасье с приходом преторианцев. Ей было не слышно, о чем они говорят, но догадаться не составляло труда. Дальше события понеслись стремительно, и когда у открытой двери вновь остались только два охранника, Зара поняла — ждать ночи нельзя! Пора! Она скользнула между камней, промчалась по тропе и, выровняв дыхание перед выходом, шагнула на открытое пространство.

Трогая языком то место, где недавно еще был здоровый зуб, Ликос больше всего сейчас желал, чтобы поганый комит получил по заслугам. Чернеющий пустотой дверной проем завораживал и тянул дать волю бушующей в душе ярости. Центуриону страстно хотелось боя, но здравый смысл брал верх, и Ликос ждал.

«Сейчас принесут щиты, — успокаивал он себя, — а закрывшись, я спокойно продавлю гаденыша вовнутрь, а там уж втроем мы его быстро прикончим».

Неожиданно Ликос почувствовал, что кто-то смотрит ему в спину. Еще не успев обернуться, он уже удивленно воскликнул: «Зоя⁈». Августа стояла прямо перед ним такой, какой он видел ее последний раз, в длинной расшитой золотом далматике, с прической, уложенной под жемчужной сеткой. Ее маленькое кукольное личико выражало недовольство.

— Ликос, ты мне больше не нужен! Уходи! Я все решу сама.

Центурион замялся:

— Моя госпожа, это опасно! Может…

Гневный голос Зои оборвал его на полуслове:

— Убирайся!

Покорно склонив голову, Ликос кивнул своему бойцу и двинулся в сторону лагеря. Через несколько секунд он все же не выдержал и обернулся. Ненавистный ему комит вместе с Иоанном уже вышли из сарая, и августа милостиво позволила им подойти.

В этот момент вдруг раздался отчаянный крик:

— Где я?

Этот вопль, как порыв ветра, раздернул туман миража, и центурион вдруг прозрел. На расстоянии двадцати шагов стояла какая-то незнакомая девчонка в одной нижней рубахе, а рядом с ней замерли в напряжении те два человека, которых он должен был убить. Несколько секунд Ликос ошарашенно смотрел на них, а они на него, пока вновь не раздался тот же самый голос:

— Что происходит?

Теперь все пять пар глаз развернулись на крик. В дверях сарая застыл Секст Домиций. Зажимая рану на затылке, он непонимающе вертел головой.

— Где я? Кто вы такие?

Рука центуриона потянулась к мечу, и это послужила сигналом к действию для всех. Велий схватил за руку слегка ошарашенного Иоанна и, рявкнув во все горло: «Бежим!», — рванул по тропе. Зара кинулась за ними, а следом загрохотали подкованные сандалии преторианцев.

Пошатываясь, Секст двинулся навстречу гвардейцам, умоляюще шепча:

— Помогите мне!

Его растопыренная ладонь уперлась в бронированную грудь центуриона, и тот, презрительно скривив губы, ответил ему коротким ударом меча в живот. Выпученные глаза Домиция вспыхнули искрой изумления, а Ликос, столкнув его с дороги, бросился в погоню за беглецами.

Глава 23

Два легиона тяжелой имперской пехоты строились на плацу по трем сторонам периметра. Под гортанные выкрики центурионов и синхронный топот тысяч сандалий, легионеры быстро ровнялись в идеальные прямоугольники.

Заложив руки за спину, стратилат Великой армии напряженно следил за отточенными движениями когорт. Пока все шло так, как он задумал. По железным шеренгам почти ощутимо катилась молчаливая волна удивления. Еще бы! Отзвучавший только что марш уже давно никто не слышал — Константин запретил его как напоминание о смутных временах гражданской войны.

Наврус усмехнулся про себя: зато сегодня он как нельзя кстати — не вредно будет напомнить ребяткам, под какой гимн их деды и прадеды прошагали полмира. Гадают небось сейчас, к чему это? А еще я тут торчу, как пугало, в полной броне. Тоже вопросов добавит. Привыкли поди, что обычно их заставляют попотеть в ожидании моей персоны.

Обливаясь потом под тяжестью доспехов, Фесалиец все еще решал, с чего начать: вызвать сначала легатов и трибунов, а потом обратиться к солдатам или плюнуть на командиров и пойти «напрямик без брода»?

Наврус прошелся глазами по плотным шеренгам бойцов и недовольно поморщился, услышав за спиной шепот Прокопия:

— Чего вы ждете? Время! Дорога каждая секунда!

Не отвечая, он продолжал смотреть на выстроенные ряды, на позолоченных орлов, на замершие в ожидании лица воинов. Смотреть и ждать. Как ни странно, этот маленький покалеченный человечек, этот любитель комфорта и неги до тонкости чувствовал настроение толпы. Сейчас, он уже решился. Совет с легатами ему не нужен — только испортит дело. Все будет зависеть от ветеранов — как они воспримут его призыв.

Прокопий уже настойчиво тыкал его в бок, и Наврус без слов выразительно посмотрел на патрикия. Ведь умный же человек, а не понимает! Тут горлом не возьмешь — ветеранам плевать на пустые призывы, сколько ни ори. Их надо зажечь, зацепить за живое, чтобы они сами возмутились и потребовали от него восстановить справедливость.

Молчаливая выволочка подействовала, и Прокопий на время угомонился. Наврус поправил съехавший на глаза шлем и, мысленно пожелав себе удачи, пошел вдоль замерших шеренг. Его взгляд скользил по лицам солдат, многих из них он знал лично и уже выбрал тех, с кем будет говорить. Первое — напомнить, как много он для них сделал!

Наврус остановился у рослого ветерана с мрачным недовольным лицом и, посмотрев тому прямо в глаза, произнес про себя его имя: «Тиверий». С него он собирался начать. Обычная история: пока этот легионер воевал за империю, его ферму забрали за долги, а семью выкинули на улицу. Фесалиец тогда не поленился лично вмешаться — как знал, что когда-нибудь пригодится. Кого-то пришлось припугнуть, кому-то дать денег, но ферму солдату вернули.

Выждав паузу, Наврус улыбнулся:

— Как дела у твоей семьи, Варэн? Никто больше не обижает?

Каменная маска на лице легионера осветилась благодарностью.

— Хвала Огнерожденному и вам, мой господин, все хорошо!

— Вот и отлично! — Внимательный взгляд Фесалийца прошелся по соседним ветеранам, словно приобщая их к разговору, мол, если что, вы знаете к кому обратиться! Не стесняйтесь!

Наврус двинулся дальше, по-прежнему заложив руки за спину и пронизывая каждого испытывающим взглядом. «Вот и следующий». Фесалиец прошел было мимо, но, словно вспомнив, вернулся, остановившись перед статным мужчиной почти на две головы его выше.

— Колан! Как поживает твой брат? — Посмотрев на гиганта снизу вверх, Наврус смягчил взгляд. Старший брат этого широкоплечего красавца, не дослужив всего год до положенного срока, потерял руку в бою. Естественно, чиновники имперской канцелярии уперлись и отказали ему в пенсии. Этот случай запомнился, потому что тогда пришлось идти на поклон к самому Варсанию. Тот, конечно, не отказал, но долг Великому логофету рано или поздно придется возвращать, а тот, как известно, мелочиться не любит.

Лицо легионера расплылось в счастливой улыбке:

— Живет — не тужит, и каждый день благодарит вас, мой господин!

Убрав улыбку, Наврус посуровел:

— Незачем меня благодарить, я за справедливость и своих ребят никому в обиду не дам. Мы проливаем кровь за империю, и не след всякой чинушной сволочи пить из нас кровь. Пока я жив, никто не посмеет обидеть моих бойцов!

Подмигнув легионеру, мол, знай наших, Фесалиец пошагал вдоль строя, и по глазам стоящих перед ним солдат он видел — каждое его слово услышано. Пора было переходить к главному, и Наврус уже высмотрел того, с кого все должно начаться. «Понций, так его зовут, — стратилат повторил про себя, — центурион первой когорты, первого легиона. Авторитета у этого легионера побольше, чем у обоих легатов вместе взятых».

Темная история Понция подходила как нельзя лучше. Когда тот маршировал в очередном походе, его отец и старший брат были зарезаны неизвестным убийцей на улице Царского города, а младший, пользуясь отсутствием Понция, обстряпал все так, что тому не осталось ни кола, ни двора. Поговаривали даже, будто младший братец и нанял убийцу, но доказать ничего не смогли.

Подойдя к легионеру, Наврус притормозил и, остановившись, задрал голову:

— Как жизнь, центурион?

Понций чуть усмехнулся:

— Неплохо, мой господин, грех жаловаться.

Покивав с важным видом, Фесалиец сделал вид, будто уже собрался идти дальше, но в последний момент передумал. Подняв тяжелый взгляд человека, озабоченного муками совести, он вновь обратился к центуриону:

— Ты вот, Понций, человек в армии известный, твоя честь и преданность долгу служат примером для молодежи. Скажи мне… — Наврус выдержал паузу, показывая, что сомневается в своем праве говорить, но все-таки продолжил: — Чего заслуживает человек, убивший своего отца и брата ради наследства?

По закаменевшему враз лицу центуриона было понятно, что искра упала в кучу сухого хвороста.

— Смерти! — Понций выкрикнул, не помедлив ни на секунды. Было очевидно, что это вопрос тот уже для себя давно решил.

Сделав вид, что обдумывает слова центуриона, Наврус помолчал, а затем вновь спросил:

— А если этот человек — твой командир?

Лицо Понция напряглось, а весь плац затих так, что Фесалиец услышал над собой жужжание мухи. Он доверительно улыбнулся, дожимая центуриона:

— Не бойся, я никого не имею в виду. Можешь говорить, что думаешь.

— Не мне судить командиров. — Губы ветерана сжались в жесткую нить. — Но я под началом такого человека служить бы не стал.

Наврус хищно прищурился, впиваясь взглядом в лицо солдата.

— Да, задал ты мне задачу, Понций!

Прозвучавшая фраза словно перевернула все с ног на голову — теперь получалось, будто центурион требует ответа от стратилата. Наврус сделал озадаченное лицо и, будто наконец решившись, повысил голос:

— Согласен с тобой, центурион, нельзя служить человеку без чести, запятнавшему себя убийством отца и брата, даже если он твой трибун, легат или сам император!

Почувствовав момент, Фесалиец заорал на пределе возможностей своих связок:

— Слушайте меня, сыны Великой Туры. Слушайте и решайте! Сегодня наследник престола Василий убил отца, убил родного брата и кровавыми руками возложил на свое чело венец базилевса. Я не могу и не буду служить кровавому убийце! А вы? Что вы скажете? Я позвал вас сюда, чтобы спросить, кто вы? Жалкие наемники, служащие любому за кусок серебра, или гордые сыновья Туры, потомки тех людей, что выбирали императоров и сажали их на престол!

Гробовая тишина встретила эти слова, и, теряя уверенность, Наврус постарался сохранить твердость голоса:

— Я, ваш командир, спрашиваю: кто вы? Достойные граждан, служащие своей стране и ее законам, или людишки без чести и совести? Позволите вы править тирану, обагрившему руки кровью отца и брата, или выберете достойного вас императора? Там… — Фесалиец вытянул руку в сторону императорских шатров. — Там сейчас Василий убивает последнюю надежду Туры, прямого потомка Корвина Великого — цезаря Иоанна! Вы все видели его на поле боя, когда варвары бежали, оставив своего командира. Вы все видели Иоанна Корвина, в одиночку вставшего на пути сардийской конницы! Вот кто должен править империей, а не кровавый отцеубийца. Иоанн Корвин ждет вашей помощи! Он томится в застенках в ожидании смерти, и только вы можете его спасти! Я, Наврус Фесалиец, стратилат Великой армии, призываю вас встать вместе со мной на защиту справедливости и законного государя!

Тишина по-прежнему висела над плацом, и Наврус с ужасом осознал, что проиграл. Голос окончательно сел, и давящее молчание легионеров сбивало с мысли. «Не вышло, — забилась в голове предательская мысль, — эти люди совсем отвыкли бунтовать, умер грозный дух воинов Туры!» Он метнулся взглядом в одну сторону, в другую и увидел, как пришедший в себя Клавдий Агриппа вытащил меч и с криком: «Измена!» — рванулся в его сторону. Несколько трибунов, обнажая оружие, двинулись за ним, и недавний главнокомандующий, вдохновленный поддержкой, заорал:

— Арестовать изменника! Я приказываю арестовать бывшего стратилата!

Агриппа со своей свитой уже был в десяти шагах, когда рядом с отчаявшимся Наврусом вдруг выросла мощная фигура Понция. Меч центуриона вылетел из ножен, подтверждая его грозный рык:

— Убью любого, кто посмеет тронуть стратилата!

Агриппа и трибуны остановились в нерешительности, а бешеный взгляд Понция прошелся по лицам легионеров.

— Я хочу служить достойному императору! — Голос центуриона взлетел до небес: — Долой отцеубийцу!

Это послужило той песчинкой, что столкнула гору, и крик десяти тысяч глоток громом пронесся по плацу:

— Долой отцеубийцу! Иоанна Корвина на престол! Хотим Иоанна!

Тиверий и Колан во главе своих десятков уже бросились разоружать Агриппу и его людей, а сияющий Наврус, облегченно выдохнув, обернулся к стоящему за спиной Прокопию.

— Видал! Все у нас получилось!

Бледный как смерть патрикий лишь покачал головой и прошептал:

— Ну и везучий же ты сукин сын, Наврус!

Хмыкнув, Фесалиец набрал в легкие побольше воздуха:

— Воины Туры, ваш император в опасности! Спасайте императора!

Крича на ходу, Наврус побежал через лагерь к шатрам базилевса, чувствуя, как многотысячная толпа следует за ним. Топот легионеров громыхал за его спиной самой упоительной музыкой в жизни, и он, не слыша надрывающегося Прокопия и не видя ничего, кроме позолоченных верхушек императорских шатров, бежал, наслаждаясь торжеством своей победы.

— Вон он, вон! — Крича во все горло, патрикий все же ухватился за пыхтящего на бегу Навруса. — Иоанн вон там, наверху!

Вконец запыхавшийся Наврус наконец остановился и поднял взгляд. По краю скалы над лагерем бежали Иоанн, его телохранитель и какая-то девчонка, а за ними гнались трое преторианцев с явно нехорошими намерениями. Эйфория мигом улетучилась из головы Фесалийца, и включился на время забытый стратилат Великой армии. Сбросив опостылевший шлем и запустив пальцы в промокшую от пота шевелюру, он повернулся к ни на шаг не отходящему от него Понцию.

— Наш император в опасности! Возьми десяток бойцов, и я хочу увидеть головы тех, кто посмел поднять руку на базилевса!

Глава 24

В то время, как весь лагерь Великой армии гудел потревоженным ульем, в шатре Варсания Сцинариона, казалось, ничего не изменилось. Шум извне доносился сюда приглушенным и каким-то обыденным, словно шорох деревьев в лесу или рокот прилива. В полумраке шатра стояла умиротворяющая тишина. Два больших бронзовых подсвечника освещали только рабочий стол и самого логофета, склонившегося над бумагами. Все эта безмятежность была лишь видимой частью айсберга — на самом же деле в палатке сейчас кипела напряженная работа, связывающая отдельные события в единую сеть, которая должна определить будущее империи. Сюда, в шатер главы имперской канцелярии, непрерывным потоком текла информация ото всех частей огромной армии. Информаторы Сцинариона писали короткие донесения и, чтобы не раскрыться, закладывали обрывки пергамента в назначенные тайники, затем доверенные курьеры изымали послания и несли их секретарю логофета, а тот, отсеивая ненужное, подавал их на стол самого Варсания. Эта невидимая карусель крутилась быстро и бесперебойно, как хорошо смазанная, неутомимая машина.

Варсаний развернул узкую полоску пергамента, скрученную трубочкой. Корявый почерк, пляшущие буквы, написанные неверной рукой: «Наврус призывает имперские легионы к бунту».

Отложив донесение, логофет посмотрел на дрожащее пламя свечи.

— Что же, это было предсказуемо, — еле слышно произнес он вслух. — Пожалуй, для них это единственно возможный выход.

Его пальцы разгладили следующий смятый клочок бумаги, разбирая спешно написанные слова: «По приказу августы преторианцы грузят имперскую казну. Она с братом хочет покинуть лагерь через южные ворота».

— Занятно! — Варсаний перевел взгляд на разложенную на столе карту и проследил начерченную пунктиром дорогу от южных ворот к тракту на перевал. — Хотят сбежать? Нет, это глупо! Зоя не настолько безумна.

Неожиданно его взгляд зацепился за четыре нарисованные палатки, означающие расположение диких легионов, и Сцинарион не удержал одобрительного восклицания.

— Браво, августа! Неплохой ход!

В такие моменты он был бесстрастен, оценивая только поступки своих потенциальных врагов и союзников. Решение Зои сделать ставку на варваров было оригинальным и непредсказуемым, оно в корне меняло всю ситуацию, и он тут же принялся просчитывать варианты дальнейшего развития событий. В первую очередь перед ним вставал вопрос — где следует быть ему, логофету имперской канцелярии? С золотом армии или с мятежным императором?

Подумав с секунду, Варсаний выделил для себя две главные цели: не допустить централизации власти ни у одной из сторон и не позволить разгореться между ними кровавой бойне. Ситуация должна быть стабильно вязкой и неустойчивой, удобной для вмешательства Феодоры.

«Исходя из этого, — решил он для себя, — я должен быть вместе с менее предсказуемым противником. С Наврусом и Иоанном я всегда смогу договориться, независимо от принятой официально позиции, а вот с Василием и Зоей — сложнее. Лучше быть поближе к источнику нестабильности, а это значит, надо спешно собираться, оставлять насиженное гнездо и опять отлаживать весь механизм на новом месте».

Поднявшись, Варсаний уже хотел позвать секретаря, но тут его взгляд привлекло еще одно послание. Развернув его, он прочел поступившее утром донесение из Сардогада: «Хозрой отправляет свою дочь Ильсану в Ибер».

— Вот так вот! — прошептав, он вновь опустился в кресло и задумался. — Что это значит? Царь Сардии отдает Муслиму в жены свою любимую дочь. Что ему дает такой ход? Ничего! Султан не решится на войну с империей ради женщины — у него их и без того более чем достаточно. Или решится? Тут явно недостает информации.

Сцинарион был из тех людей, что не зацикливаются на решении только одной задачи, какой бы сложной она ни была. Новая головоломка закрутилась в извилинах его мозга вместе со всеми прочими, и из-за жесткой нехваткой времени он решил действовать кардинально. Какие бы последствия не нес за собой союз Сардии и Ибера, все они были невыгодны империи, поэтому надо выбить краеугольный камень этого союза, надо устранить принцессу Ильсану или по крайней мере не позволить ей достичь Ибера.

Рука логофета сама потянулась к колокольчику вызвать секретаря. А позвонив, он пробурчал, успокаивая себя: «Ничего, время еще есть».

В щели приоткрывшегося полога появилась голова секретаря, и Варсаний поманил его пальцем.

— Подойди! Напомни мне имя того сотника, что выполнял мое поручение в связи с посольством братства Астарты.

Сцинарион отлично помнил имя сотника, но это была его обычная манера общения с доверенными людьми: те, по его мнению, должны были помнить всю информацию, что когда-либо проходила через них.

Секретарь, не задумавшись ни на секунду и не изменившись в лице, произнес:

— Лава Быстрый, комит первой вспомогательной сотни первого имперского легиона.

Удовлетворенно кивнув, Варсаний поднял глаза на своего помощника.

— Найди мне его, быстро!

В ответ секретарь замялся.

— Вы же знаете, мой господин, у этого варвара нет больше сотни, она…

Прерывая на полуслове, логофет одарил того ледяным взглядом. Обсуждения своих приказов он не выносил, как и сомнения в том, что хоть какая-то мелочь могла затеряется в его голове.

— Выполняй! — Варсаний впился глазами в побледневшее лицо. — Найди мне его немедленно!

Все нехитрые пожитки уже были собраны в тюки и приторочены к седлам заводных лошадей. Оставалось лишь взлететь в седло и тронуться в путь.

Лава подошел к своей походной кобыле и, схватившись за луку седла, оглянулся в последний раз на лагерь. Что-то явно происходило. Над имперскими легионами гремел запрещенный марш, и вообще, казалось сама атмосфера вокруг пропиталась тревогой и грядущей грозой, но все это уже было не его заботой. Эта жизнь оставалась в прошлом, и неизвестно, вернется ли когда-нибудь он к ней обратно. Лава проверил подпруги, так, на всякий случай, и тут кобыла, переступив, болезненно дернула ногой. Такие моменты сотник не пропускал. Нагнувшись он осмотрел копыто и поднял гневный взгляд на Кота.

— Это что такое, Рыжий?

Что случилось, Ранди объяснять было не надо.

— Лава, честное слово, с утра всех лошадей проверил, даже твоего Бешеного — и того осмотрел. Клянусь всеми богами! Хочешь Оллерданом, хочешь Ираньей поклянусь!

Лава угрюмо зыркнул на товарища.

— Облажался, так не нуди! Бери кобылу и веди на кузню. А вы, — он посмотрел на остальных, — снимайте поклажу с лошадей, пока Кот прохлаждается. Вернется — погрузите снова. Поработаете, чтобы наука на пользу пошла.

Никто возражать не осмелился, и пятерка вендов быстро принялась за разгрузку, а Ранди, схватив кобылу под уздцы, повел к ближайшему кузнецу. Проводив его взглядом, Лава опустился на землю у ближайшего камня и, вытянув ноги, прикрыл глаза. Интуиция и опыт подсказывали ему, что кажущаяся на первый взгляд нелепая случайность в любой момент могла обернуться крутым поворотом судьбы.

— Посмотрим, — прошептал он, и вздохнув, настроился на ожидание.

Пребывая в таком настроении, Лава даже не удивился, когда рядом послышались торопливые шаги, а над ним прозвучал требовательный голос:

— Где мне найти Лаву Быстрого?

— А кто спрашивает? — Сотник даже не подумал открывать глаза, хмыкнув про себя: «Вот тебе и случайность — долго ждать не пришлось!»

Посыльный вспыхнул от открытого пренебрежения, но вступать в перепалку с наглым вендом не стал: у него был строжайший наказ — найти как можно быстрее. Пересилив себя, он вложил в голос максимальную строгость:

— Логофет двора Варсаний Сцинарион требует его немедленно к себе!

«Ух ты, Варсаний! — удивился Лава. — Это становится интересно». Поднявшись, он отряхнул штаны и рявкнул на замершего гонца:

— Ну, чего встал? Веди! Я Лава Быстрый!

Дукенарию хотелось много чего сказать венду, посмевшему издеваться на курьером канцелярии, но, посмотрев тому в глаза, он благоразумно оставил свое намерение. Развернувшись, посыльный стремительно зашагал в обратном направлении, предлагая Лаве следовать за ним.

Они шли, обходя периметр имперских легионов, за которым стояла подозрительная мертвая тишина. Лава, стреляя глазами по пути, находил все новые и новые тревожные симптомы, а перед входом в шатер логофета он втянул ноздрями воздух, словно надеялся учуять запах надвигающейся большой беды.

Варсаний оторвал взгляд от стола и посмотрел на вошедшего.

— Проходи, сотник.

Остановившись в шаге от стола, Лава почувствовал себя неуютно. Он все еще не мог понять, чего ему ждать от этого приглашения, а логофет, внимательно рассматривая его, продолжил как ни в чем ни бывало, делая вид, что не замечает возникшей напряженности.

— У меня к тебе предложение, сотник. Хочу предложить службу у себя в канцелярии.

В душе венда зазвенел тревожный колокольчик — ему сейчас придется отказать такому человеку, как Варсаний Сцинарион, а это непременно будет иметь последствия. Помявшись, он все же решился.

— Премного благодарен Великому логофету за милость, но сразу скажу, охранник из меня никудышный. Не для меня это, я птица вольная.

Варсаний хмыкнул про себя: «Наглый сукин сын, за место в моей охране многие бы душу продали, а он отказывается». Посмотрев в глаза сотнику, он вдруг улыбнулся:

— А с чего ты вообще взял, что я тебя в охранники зову? Их у меня и без тебя хватает.

По лицу Лавы пробежала тень удивления.

— Если не в охрану, тогда куда?

Варсаний поднялся из-за стола и подошел вплотную.

— Мне нужен небольшой отряд для быстрых и тайных операций, и ты, как никто, подходишь на роль командира такой группы. Ты, как говоришь, птица вольная, и я даю тебе полную свободу и полную неприкосновенность от любого судебного преследования, если действовать придется на территории империи. Главное — достижение цели! Я приказываю — ты выполняешь. А как и чего это стоило — меня не волнует.

Лава на миг задумался: предложение было занятным. Но он тут же одернул себя.

— Подождите! Так ведь нет у меня уже сотни — шесть человек всего осталось.

Губы логофета изогнулись в усмешке.

— Значит, я могу расценивать этот ответ как твое личное согласие?

Взяв секунду на размышление, Лава кивнул:

— Да, я согласен!

Варсаний вновь сел на свое место и удовлетворенно сложил ладони в замок.

— Раз принципиальное согласие достигнуто, мы можем перейти к мелочам. Отряд наберешь сам, можешь взять любого, кого захочешь, из всей кавалерии армии.

Лава не удержался:

— Так уж и любого? А что скажут их вожди? Представляю себе рожу хана Менгу!

— Что скажут вожди, пусть тебя не волнует. — В голосе логофета послышался металл. — Я сам решу все вопросы, но учти — за каждого выбранного тобой человека ты отвечаешь головой. Все, что будет делать твой отряд, должно оставаться в тайне, кто бы ни проболтался — отвечать будешь ты. Это тебе понятно?

— Понятно, чего ж не понять! — Лава поджал губы, — бесплатный сыр только в мышеловке.

Тон Варсания потеплел.

— Теперь о приятном. Все твои бойцы будут получать втрое против их армейских контрактов. Ты — впятеро. Плюс канцелярия оплатит все расходы по операции и снаряжению. Это я говорю тебе для лучшей мотивации.

После этих слов, Лава окончательно осознал, какая жизнь его ждет: за просто так никто таких денег платить не станет.

Дав венду еще минуту для полного понимания, Сцинарион подозвал его к карте.

— Смотри сюда. — Палец логофета ткнул в точку, обозначающую Сардогад. — Отсюда на днях выходит караван с дочерью царя Хозроя. Принцессу везут вот сюда. — Палец переместился и ткнул в столицу Ибера. — А я бы очень хотел увидеть ее у себя. — Взгляд Варсания уперся в лицо венда. — Твои действия?

Посмотрев на карту, Лава решил мгновенно.

— До Халидада дорога одна, а после возможны варианты, поэтому я встречу их сразу за ним, а там уж по обстоятельствам. Думаю, сейчас вы не сможете мне сказать, сколько всего людей в караване и сколько охраны?

Удовлетворенно хмыкнув, Варсаний подтвердил:

— Правильно думаешь, точной информации нет. Но в любом случае, твой отряд должен быть небольшим, не больше сотни. Чем меньшем группа, тем больше шансов проскользнуть незамеченными. Надеюсь, ты понимаешь, что если вас обнаружат, то уйти от сардийцев вам вряд ли удастся?

Молча переваривая услышанное, Лава уже почувствовал себя в седле, и ветер пустыни колюче и зло ударил в лицо. Он мотнул головой, прогоняя видение, и поднял взгляд.

— Когда выступать?

Холодные глаза Варсания прошлись по лицу венда, словно стараясь проникнуть в самую глубину его души.

— Даю тебе два дня на сборы, и послезавтра с рассветом твой отряд должен покинуть лагерь.

Молча кивнув, Лава двинулся к выходу, но стратилат остановил его.

— Вот еще что! Если принцессу не удастся доставить живой, то достаточно будет того, что она просто умрет.

Конец второй книги.