Божьим промыслом. Стремена и шпоры

Глава 28

Когда вернулся Ёган, генерал посидел с ним немного, послушал его, но ничего нового не услышал. Всё то же волнение вперемешку с возмущением и разговоры о том, будут ли освящать храм по новой или епископ перенесёт кафедру в другую церковь. В общем, ни о каких волнениях в городе речи пока не шло.

Волков понял, что всплеск интереса к поруганному храму долго не продержится, и если его замысел не продолжать подпитывать новыми действиями, такими же громкими, то власти города сведут на нет все его усилия. Найдут — ну, или назначат — виновных и показательно тех накажут, чтобы успокоить возмущённых горожан. А может быть, и разберутся в ситуации и поймут, кто стоит за столь неприятными для них событиями. Поэтому он и торопился. И, послушав продрогшего мальчишку, сказал тому:

— Поешь сейчас, а после отведёшь моего человека на Мучную улицу; знаешь, где такая?

— Знаю, господин, знаю, — кивал мальчишка, но, судя по его блуждающим глазам, думал он больше о хорошем солдатском обеде, чем о каких-то там улицах.

Посему он отправил мальца к кашеварам и позвал к себе майора Дорфуса, и когда тот пришёл, спросил у него:

— Надеюсь, карта, над которой вы работали, уже готова?

— Да, господин генерал, — майор даже обрадовался, что у начальства наконец нашлось время поглядеть на его детище в законченном виде, — прикажете показать?

— Позже, друг мой, — генерал решил, что поглядит на карту в другой раз, — у нас тут намечается одно дельце…

— Бой? — сразу спросил Дорфус.

— Скорее небольшой ночной штурм, — отвечал генерал. Он думал, как лучше преподнести офицеру задачу и не нашёл ничего лучшего, как рассказать правду. — Я нанял лихих людей, чтобы они ограбили один домишко. Вам надобно будет провести рекогносцировку, чтобы всё прошло гладко. Ну, вы это сами понимаете лучше меня: подходы, отходы, вероятности направления контратаки.

— А возможны контратаки? — сразу уточнял майор.

Волков небрежно махнул рукой:

— Да какие там, к дьяволу, контратаки, это я так, для красного словца; возможно, позовут соседи стражу, так вы её завернёте обратно или задержите, вот и все контратаки. Возьмёт с собой пару десятков людей, пару мушкетов да пару пистолетов. Поможете молодцам войти в дом, а сами на улице их подождёте, пока всё не закончится.

— Молодцы будут под моим руководством? — снова уточнял Дорфус.

— Да. Общее руководство — ваше, но в дом наши люди не входят, орудовать внутри должны только местные. Ваше дело — обеспечить им вход в дом и прикрытие их на улице от стражи. А также дадите им спокойно уйти со взятым.

— Дозволено ли будет применять оружие в полной мере?

— Постарайтесь избегать и крови, и шума, — произнёс генерал и, подумав, добавил: — Но уж если ситуация вынудит, действуйте в полную силу, без всякого стеснения.

— Я понял, — подытожил майор, — дельце надо сделать так, чтобы на нас не думали, надобно будет помочь ворам зайти в дом, не дать страже помешать им грабить и обеспечить им отход с награбленным. И всё это сделать тихо.

Волков кинул:

— Точно так.

— А дом, как я полагаю, какого-то богатого еретика?

Генералу нравился этот умный и ещё молодой офицер, который может и карту нарисовать, и врагов посчитать и которому можно поставить сложную задачу. Волков был доволен своими людьми, ему одинаково нравились и храбрецы типа Неймана, и такие служаки, поборники дисциплины и порядка, как Карл Брюнхвальд, и такие умники, как Эрик Георг Дорфус.

— Да, дом принадлежит еретику Рейнхаусу, не знаю, кто он там: мельник или глава гильдии булочников — или пекарей, это уж и не важно. Главное, что сынок его известный в городе задира, а сам он еретик-богатей.

А умный офицер, чуть подумав, ещё и спросил у барона, будто подтверждая его мнение о своём уме:

— А не господин ли хранитель имущества будет руководить молодчиками-грабителями?

— Нет, — усмехнулся генерал такой проницательности, ведь майор был очень близок к истине.

— А когда намечается дело?

— Через ночь, то есть завтрашней ночью. Сейчас мальчишка доест, возьмите его себе в помощь, он неплохо знает улицы.

— Отлично, у меня будет время подготовиться.

— Когда будете набирать людей для дела, обещайте им по пять талеров.

— О, это достойная плата, — удивился Дорфус. — Думаю, охотников будет предостаточно.

Он ушёл за Ёганом, а генерал наконец решил и сам поесть: мысли, думы, планы, тревоги — всё это выматывало и о отбивало аппетит, но рано или поздно естество брало своё. И теперь он и вправду проголодался. И не удивительно, так как за делами и разговорами он и не заметил, как дежурный офицер в комнате лампы зажёг.

Не успели кашевары накрыть ему стол в дежурном помещении, как появился человек и сообщил, что к нему просится горожанин. Волков поморщился, подумав, что это опять пришли городские чиновники с просьбами или угрозами, но оказалось, что пришедший был… Гонзаго.

Вот уж радость так радость! Генерал даже отложил столовые приборы и готов был подождать, несмотря на аппетит и хорошо прожаренную курицу с чесноком и чёрным перцем. Он и не чаял увидеть бандита, думал, что тот уже за городской стеной или в городских подвалах в цепях сидит. А тут вот он. Правда, вид у ловкача поменялся. Раньше он ходил хоть и грязный, но, как говорят, «грудь нараспашку», что в дождь, что в холод, кичился своей статью и силой. Теперь же плащ да капюшон на голове, он его не снял, даже когда вошёл в дежурное помещение. И на усмешку генерала: «Я смотрю, ты теперь в капюшоне ходишь?», трубочист ответил серьёзно:

— Судейские в конце улицы людишек своих поставили, торчат там неотлучно, поневоле капюшон наденешь.

Тут генералу и есть расхотелось: что получалось, что чины судейские поставили тут, у него под носом, своих ищеек, и теперь всё знают, кто вошёл, кто вышел. И про мальчишку Ёгана, и про хранителя имущества герцога.

«Каковы же ублюдки!».

Волков взглянул на Гонзаго, а тот усмехался невесело: что? Удивлён, генерал? Вот так-то вот! А как ты думал

— И давно они там стоят? — спросил генерал, понимая, что нужно действовать. И действовать незамедлительно.

— Вчера не было, сегодня иду утром — стоят. Думал, уйдут, весь день кругами ходил, нет — торчат хитрецы, лишь поменялись. Вот и пришлось плащ брать и ждать, пока сумерки придут.

— Сядь-ка, — барон не брезговал сидеть с чумазым за одним столом, если тот надобен его планам. Даже если его офицеры будут при этом. Сейчас ему было не до церемоний. Он почувствовал, что скрытая вражда горожан перестаёт быть такой уж скрытой.

Генерал пока не задал трубочисту ни одного вопроса. Он думал: если теперь схватить Ёгана да порасспросить его с пристрастием, то можно будет узнать, что генерал и купец, который устраивал турнир, хорошо знакомы и много общались меж собой у купца дома. И уж если взять генерала, или, к примеру, его офицеров, у горожан кишка тонка, то усадить Сыча в тюрьму… Кто же им воспретит? Волков даже усмехнулся. Опять Сычу посидеть в холодной придётся. Ничего, Фердинанду Константину не привыкать, у злобных горцев в подвалах посидел, теперь ещё и у злобных горожан посидит. Да нет, конечно! Какие уж тут шутки, Сыча нужно было выручать.

— Хенрик! — крикнул генерал и, не дождавшись мгновенного появления своего первого оруженосца, повторил, повышая тон: — Хенрик!

Но вместо него появился фон Готт.

— Хенрик на конюшне, господин генерал, — сказал он, — может, я вам могу помочь.

— Можете, — сразу отозвался Волков. — Берите двух людей из кавалеристов и скачите к Сычу. Помните, где он живёт?

— Помню, — кивал оруженосец.

— Скажите ему, чтобы собирал вещички и что есть духу летел на своём муле к ближайшим воротам. Пусть убирается из города побыстрее. А вы его проводите до городских ворот, чтобы с ним ничего не приключилось.

— Господин генерал, — фон Готт сомневался. — Можем и не успеть до закрытия ворот.

— Могут и не успеть, — подтвердил Гонзаго. — Хотя если постараться… На «выход» ворота ещё час работают после заката.

— Тогда привезёте его сюда, — закончил генерал. — Поспешите, фон Готт. Поспешите.

Фон Готт быстро ушёл, а генерал тут же стал отдавать приказания оставшемуся при нём Хенрику.

— Друг мой, коней не седлайте, идите пешком, дойдите до конца улицы… — он оборачивается к трубочисту. — Где стоят эти судейские?

— Тут недалеко, — отвечал тот. — На площади, у выхода на Старую улицу; стоят так, чтобы видеть ворота вашего двора.

— Пойдите взгляните на них, только постарайтесь не привлекать к себе внимания, — продолжал генерал.

— А как же мне их узнать? — интересовался первый оруженосец. — Одно дело, когда они плетутся за тобой с улицы на улицу, другое — вот так взять и понять, что какие-то люди, стоящие на улице, следят за кем-то.

— Они сейчас в плащах с капюшонами. А когда солнце, так в шляпах «на глаза», — отвечал трубочист весьма нехотя, видно, ему не нравилось, что генерал посылал своего человека проверить его слова. Вид его так и говорил: хотите проверить — воля ваша.

— Так сейчас дождь и холод, — разумно предположил Хенрик.

На что Гонзаго лишь пожал плечами: я-то всегда их узнаю; и произнёс после этого:

— Они бездельничают, ничем не занимаются. Иногда стоят вместе, иной раз и порознь, — он пожал плечами: — Не знаю, не такие уж они и ловкие, чтобы их не заметить.

Глава 29

В общем, Хенрик ушёл поглядеть на людей, про которых говорил трубочист, а барон ещё острее почувствовал всю серьёзность момента, а главное — что остаётся у него совсем мало времени. Городские власти не зря пошли на такой шаг, они уже не стеснялись дать ему понять, что следят за ним, то есть показали ему, что он их враг, а значит, ещё немного — и они начнут в открытую ему противодействовать. Ему нужно было спешить, и он заговорил:

— Виг Черепаха сделал своё дело?

— Всё получилось. Уж досталось этому Рейнхаусу. Ребята обозлились на него малость, им пришлось ждать его до утра. Пока он там забавлялся со своей девкой да отсыпался, они ждали его на улице, а ночью-то лужи замерзали, вот они уж ему всё припомнили, и слуга его тоже получил изрядно. Сломали ему и ногу, и руку. Кажись, правую. Ну и башку отбили малость, и по хребту дали.

— Вы сказали, что это ему за судью? — вспомнил генерал, так как это было важно. При этом он полез в кошелёк, чтобы достать оттуда серебро.

— Конечно, конечно, — заверил его бандит. — Всё как уговаривались. Мы про всё помним.

Он забрал у генерала серебро и не постеснялся сразу его пересчитать. И когда убедился, что деньги выданы верно, стал уже собираться, но генерал его остановил жестом: э, нет, дорогой друг, мы ещё не поговорили о главном. И после спросил у трубочиста:

— Ну а как прошло дело с храмом?

Если раньше Гонзаго — наверное, по причине своего непростого ремесла — говорил тихо, то теперь он вообще перешёл на шёпот.

— Уж и не знаю, чего вы хотели тем делом добиться, но шум после него получился знатный.

— Вот как?

— А то вы не знаете? — продолжал шептать Гонзаго. — Весь город о том лишь и говорит, — он сделал паузу. Его неумытое лицо было серьёзно, смотрел разбойник на всё загнанным волком. — Верный человек сказал мне, что городской прокурор ездил нынче в сенат, просил денег, сто монет, чтобы объявить награду. Сто монет не за поимку, сто монет тому, кто лишь укажет на злодеев, даже если что-то просто слышал про тех, что совершили святотатство.

— О, — соглашался с озабоченностью бандита генерал. — Видно, это для них важно.

— Ещё бы! — продолжал Гонзаго. — Весь город о том говорит. Дамы из первых семейств приезжали к храму мыть его, не побрезговали.

Волков заметил, что храбрый человек, сидящий перед ним, если и не был напуган, то явно был встревожен. И для генерала это был хороший признак. Отличный признак. Признак того, он находится на правильном пути. И, почувствовав это, он решил не миндальничать, а брать, что называется, быка за рога.

— Друг мой, с храмом всё вышло так, как я и хотел, — произнёс он, получив в ответ лишь удивлённый взгляд собеседника. Уж и не знаю даже, что вы за человек, говорил взгляд трубочиста. И, не обращая на это удивление внимания, барон продолжал: — Надобно то же самое сделать и с молельным домом еретиков.

— Что? — ловкач, уверенный в себе разбойник даже растерялся, услыхав такое. А потом и закачал головой: — Нет. Нет… Вы уж извините меня, добрый господин, но нет… Человечек, с которым я делал дело… Так к нему приходили судейские, расспрашивали, он от страха чуть не помер.

— Ты же говорил, что он такой храбрец, что все-все церкви в городе за деньги готов перемазать? — насмешливо напомнил генерал трубочисту.

— И я так думал, а оно вон как развернулось… Оно… Как судейский человек придёт да начнёт расспрашивать, у многих храбрости поубавится, — разумно предположил Гонзаго. И, чуть помолчав, добавил: — Особенно когда на площади народ орал: «четвертовать, четвертовать»…

Генерал засмеялся; он всем своим видом показывал трубочисту, что ничего страшного не произошло, мало ли, кто там что орёт на площадях, сам же тем временем снова полез в кошель, в отдельный его кармашек, и достал оттуда три — три! — золотых дублона. И, укладывая монеты на стол перед трубочистом, произнёс:

— Повышаются риски — повышаются и ставки.

Но золото, лежащее на столе, произвело на трубочиста обратный эффект, он снова стал качать головой и даже поднял руки.

— Нет, не нужно мне; вы, добрый господин, даже и не просите!

— А я и не прошу, — вдруг резко сказал генерал и, поймав трубочиста за грязный ворот, дёрнул на себя, — тебе, дураку, плаха грозит с палачом, который тебя порубит, как говядину, на куски. И единственный, кто тебя может защитить от этого, сидит перед тобой и предлагает тебе кучу денег. Понимаешь? Я единственный, кто тебя может защитить. Так что прекрати ерепениться, бери деньги и делай то, что должно. И не бойся никого, в худшем случае уйдёшь из города со мной, я тебя не брошу.

Гонзаго ничего не отвечал, только смотрел на барона; он размышлял, и эти размышления давались ему непросто. Трубочист всё никак не мог принять решение.

— Бери, говорю, золото, — продолжал генерал, наконец выпуская одежду собеседника и меняя тон на более мягкий. — Один золотой отдашь своему храброму золотарю, два — твои. Хорошие деньги, хоть и риск немалый.

Гонзаго, хоть всё ещё тревожился и опасался, но на монеты, что лежали перед ним, уже поглядывал. Ему не хватало самой малости, чтобы взять деньги, и генерал нашёл, что добавить к уже сказанному.

— Даю тебе слово Рыцаря Божьего, что, случись с тобой беда, твоя семья будет жить в сытости.

После этого Гонзаго молча встал и сгрёб золото со стола.

— Дело должно быть сделано нынче ночью, — произнёс генерал. — Молельный дом еретиков находится у Восточных ворот.

— Я знаю их церковь, — заверил генерала трубочист.

— Скажи золотарю, чтобы товар свой не экономил, — сказал Волков бандиту, прежде чем тот ушёл, — залейте их капище как следует.

А когда трубочист ушёл, к нему вернулся аппетит, его настроение улучшилось. Странное дело, но он почему-то был уверен, просто знал, что этот ловкий человек всё сделает, всё устроит, как нужно. И то, что этой грязной работой не придётся заниматься его офицеру и его солдатам, радовало его. И даже возвращение Хенрика с докладом, что какие-то типы торчат рядом с казармами, ни настроения, ни аппетита ему не испортило. А вернувшийся фон Готт ещё и улучшил его настроение, сообщив, что Фриц Ламме покинул город, выехав из ворот перед самым их закрытием.

Он с удовольствием съел всю курицу и выпил немало вина из запасов полковника Брюнхвальда, которые тот закупал для офицерского стола. И когда вернулся капитан Нейман и сел перед генералом, желая доложить об увиденном, тот произнёс:

— Дорогой капитан, рад сообщить вам, что в том недостойном деле, о котором я упоминал, ваше участие не нужно.

— Вот как? — в вопросе капитана прозвучало разочарование. Кажется, он хотел проявить себя, а уж в каком деле — в деле, достойном звания офицера или в каком-то грязном, — ему было всё равно.

— Да, нашлись люди, которым это дело по их достоинству, — и теперь генерал уже точно видел, что капитан расстроен и поэтому продолжил — Но у меня есть ещё одно дело, — тут Волков сделал паузу.

— Так скажите мне, что за дело, — настоял офицер.

— Дело-то очень… Деликатное. Дело, достойное не храбреца, как вы, а скорее, человека, что готов на поступки тайные, которые не должны быть преданы огласке.

— Я возьмусь за всякое дело, коли вам, господин генерал, оно будет полезно, — сразу уверил барона капитан. — А уж про то, что буду до конца дней своих про дело ваше нем как рыба, а то и вовсе забуду про него, так о том даю вам своё слово. Слово чести.

— Это как раз то, что я и хотел от вас услышать, — произнёс барон. Он не собирался сейчас продолжать этот разговор, и капитан, откланявшись, ушёл. Но перед этим сказал:

— Уж только дайте мне шанс проявить себя, господин генерал.

И Волков обещал ему это. К нему уже собирался подсесть Карл Брюнхвальд; барон видел, что его товарищ давно желает с ним поговорить. Дел и вправду накопилось немало, один вопрос с дровами нужно было решить: холодные сквозняки в казармах выдували всё тепло, дров купленных на месяц уже не осталось; да и вода в колодцах кончилась, а той, что собиралась за ночь, едва хватало лошадям; и ещё была куча всяких мелочей, на улаживание которых требовалось «добро» генерала, но и на этот раз начальнику штаба не удалось поговорить с командиром, так как вернулся майор Дорфус и сразу уселся за стол к генералу, и не просто уселся, ещё и принёс свою карту, разложил её перед Волковым.

— Осмотрелся я там, — он стал указывать на точки на карте. — Хорошо, что съездил, вот тут переулок, этого переулка не видел раньше, нужно отметить будет, — майор ткнул пальцем, — а ещё не видел вот этой заставы городской стражи. Тут околоток, а вот тут у них застава с рогатками, улицу на ночь перекрывают — наверное, от воров. Или чтобы приезжие не ставили телеги на улице.

— Дом Рейнхаусов посмотрели? — разглядывая карту, спрашивал барон.

— Посмотрел. Дом крепок у еретика.

— Крепок? — переспросил генерал. И в его голосе послышалось некоторая тревога.

— Крепок, но не цитадель, — успокоил его майор. — Ворота во двор отличные, но зато стена невысокая, можно будет перелезть и с той стороны их открыть; двери в дом тоже крепкие, но я возьму с собой бревнышко… пять-шесть ударов, и покончу с ними. А ещё на эту улицу выходит одна стена дома, — он снова указывал пальцем, — там есть окна на первом этаже, они, конечно, закрыты ставнями, но ставни уложены не заподлицо и дерево не толстое, топорикам как раз под силу будут. В общем, ничего страшного, вскрою домик, слуг, говорят, там не много, четверо всего, и один из низ стар, а двое так и вовсе бабы, в семье четверо мужчин, я возьму с собой пару дюжин, не считая трёх десятков молодчиков нашего хранителя имущества; думаю, что справимся.

— Тем более что один из мужчин уже своё получил и в деле участия не примет.

— Вот как? Значит, трое мужчин? — спросил майор.

— Да, будет трое. А что со стражей? — интересовался генерал.

— Вот тут ближайший околоток, — указывал Дорфус, — и дабы не доводить дело до железа, я просто поставлю здесь на улице четверых людей с сержантом, не чтобы стражу задержать, а чтобы остановить всякого, кто за стражей побежит. Вот, — он снова указывал улицы на расписанных листах, — ещё можно побежать к северным воротам, но туда вон сколько бежать, да и захочет ли стража покидать ворота и бежать куда-то в город? Спасать кого-то от грабителей.

— Тем не менее, вы и за этой улицей проследите.

— Да, хорошо, — обещал генералу майор.

Барон подумал, что сделал правильный выбор поручив это на самом деле не очень простое задание майору Дорфусу. Это был толковый офицер, умный.

— Ну, если у вас всё готово…

— Мне бы ещё хотелось встретиться с господином Вайзингером, узнать, что за люди от него будут, посмотреть, кто у них за главного, скоординировать всё.

— Это хорошая мысль, — согласился генерал. — Завтра у вас будет день, вот и займитесь этим.

— Непременно, — заверил его майор.

Уже было поздно, засиделся он, даже устал. Казалось, весь день ничего не делал, думал да разговаривал, но и это оказалось делом утомительным, особенно если всякий разговор требовал от него сосредоточенности и внимания, а иной раз и духовных усилий. Он уже хотел поехать к себе, но не смог, когда бросил взгляд в другой конец комнаты, где за другим столом рядом с лампой хмурился над бумагами Карл Брюнхвальд. Карл ни о чём не собирался просить Волкова, но тот и без этого чувствовал, что должен уделить своему начальнику штаба время, и не завтра, не когда-нибудь, а именно сейчас. И тогда генерал вздохнул и сделал знак стоящему в дверях Хенрику: придётся подождать. И произнёс:

— Карл, ну что там у вас?

Брюнхвальд сразу встал — нет, он точно ждал приглашения, — тотчас взял лампу, бумаги и подошёл к столу, за которым сидел генерал.

— Тут назрел вопрос про колодцы.

— Садитесь, Карл, — предлагает ему Волков, — а с колодцами… Берите воду за пределами нашего двора. В ближайших колодцах.

— Городские поднимут лай, — предупредил полковник, садясь напротив генерала.

— Поднимут… Пусть лают, — отвечал барон с пренебрежением. — А начнут кусаться… Выбивайте им зубы, Карл.

— Уже можно? — удивился Брюнхвальд.

— Судя по всему, Карл, судя по всему.

— Ну что ж, — полковник стал рассеяно перебирать свои бумаги, — значит, буду иметь в виду.

И в этих его словах генерал услышал обиду; да, его товарищ обижался на него, ведь за последние дни Волков почти не разговаривал с ним. С кем только ни шептался по углам, но своему настоящему товарищу и верному помощнику он не сказал о происходящем, о том, что он затеял, ни слова. Тот всё видел, но не говорил ничего. И, несмотря на поздний час, Волков рассказал Карлу и о Сыче, и о затее с турниром, и о том, как всё развивается, и к чему всё должно прийти. Брюнхвальд только глаза открывал всё шире и молчал всё это время, почти не находя слов, только к концу рассказа спросил:

— Отчего же вы мне ничего о том не говорили? Может, я чем-то смог бы помочь вам.

— Дело сие грязное, — отвечал генерал, морщась, — не хотел вас в него пачкать, тем более вы мне и так помогаете, взяв на себя все обязанности по гарнизону.

После чего воины проговорили, наверное, ещё час; Карл всё выспрашивал подробности свершённых дел, да и планы его интересовали. В общем, когда генерал рассказал всё товарищу, он уже так устал, что на дорогу к себе домой сил у него не осталось, и он улёгся в офицерской комнате на тощий тюфяк. Вспомнил молодость, но заснул сразу, как и бывало с ним в молодые годы.

Глава 30

Завтрак у офицеров был скромный: хлеб вчерашний, сыр не Бог весть какой, кровяная колбаса, кружка пива. Ни ветчины, ни яиц, ни мёда, молоко ещё не развозили, а кофе тут никто не пил; в общем, генерал не стал обременять своим присутствием и присутствием своей свиты офицерский бюджет и уехал к себе. Помыться, переодеться, поесть. И выпить кофе.

Барон с удовольствием поел окорока с горчицей, помылся, надел чистую одежду и уже потом уселся и выпил две чашки кофе. И всё время, пока его пил, думал о том, выполнил ли Гонзаго его просьбу. И, странное дело, теперь он почти не волновался, не переживал по этому поводу: ладно, будь что будет, даже если бандит и не сделает дела, сегодня ночью Нейман всё устроит. Денег, конечно, жаль. Денег всегда жаль. Он даже встал и с чашкой в руке подошёл к своему заветному ларцу, что стоял на комоде, такой чёрный, лакированный, красивый и крепкий даже на вид. Барон открыл ларец и понял, что денег у него осталось не так уж и много, едва ли там была тысяча талеров серебром. А золотых монет в отдельном месте ларца и вовсе не было. Да, это гарнизонное сидение обошлось ему недёшево. Конечно, после дела он напишет прошение казначею Его Высочества, но вот согласится ли принц погасить его траты? Ну, если его эпопея в Фёренбурге закончится благополучно… Если же нет…

Генерал допил кофе и выехал из дома, поехал в казармы, но уже на Колёсной улице, вдоль которой располагались конюшни, дворы коновалов и склады, ему и его людям пришлось остановиться. Вся улица была забита телегами с сеном, соломой и овсом в мешках, телеги заполоняли всю улицу так плотно, что людям, спешащим по своим делам, приходилось едва ли не протискаться между возов. А верхом отряду можно было проехать, но не без труда, не без ругани с местными.

— Эй, — окликнул фон Флюген одного возницу с ближайшей телеги, — а что вы тут устроили? Чего стоите?

— Не разгружают, — недовольно кричал ему в ответ кучер.

— Что? — не понял оруженосец Волкова. — Почему?

— Разбежался народ, на площадь все побежали слушать.

— А что слушать? — уточнял фон Готт.

— Да почём мне знать, — зло отвечал возница, — сам не знаю, вот, приехал утром, сено привёз, как договаривались, а хозяин ушёл на площадь, и работники с ним, вот и во всех местах так, никого не разгружают, никого никто не грузит, вот и стоим тут с утра.

«На площадь побежали? — генерал сразу стал думать. — Раз бюргер бросил зарабатывать своё серебро и ушёл с работы, значит, происходит нечто особенное, такое, что смогло оторвать его от его дел».

— Поедемте через проулок, — предложил Максимилиан. — Так тоже можно к казармам выехать.

Так они и поступили; хотя и там было тесно, но им всё-таки удалось добраться до площади, на которой находились казармы. Едва свернув на площадь, барон увидел людей, о которых вчера говорил Гонзаго. Да, два типа бездельничали прямо на углу, один в капюшоне, другой в небольшой шляпе. На самом деле их не так уж и сложно было выявить, мужички слонялись по улице от дома к дому. Барон даже удивился, как он не примечал их раньше. Он остановился и подозвал к себе Хенрика, и когда тот подъехал, он без всякого стеснения, не скрываясь, указал на людей хлыстом.

— Не те ли это мерзавцы, что вы видели тут вчера.

— Те, — сразу узнал первый оруженосец, едва взглянув на шпионов.

— Хенрик, прошу вас, езжайте и скажите им, чтобы убирались отсюда, — произнёс барон с неприязнью.

— Как пожелаете, господин генерал.

Оруженосец уже хотел уехать, но Волков добавил ему вслед:

— Передайте им: если я ещё их тут замечу, отправлю к ним пяток солдат с палками.

— Передам, — обещал оруженосец.

Едва Волков въехал во двор, как к нему тут же направился Карл Брюнхвальд и, поздоровавшись, сообщил:

— К вам люди от бургомистра.

— Давно ждут? — поинтересовался Волков, слезая с лошади.

— Едва вы уехали, так они заявились. Сидят, дожидаются в дежурной комнате.

Волков понял, что нужно решить вопрос с ними сразу, и пошёл в помещение, где собирались дежурные офицеры. Их было двое. И то были не рядовые писцы; кажется, бургомистр поднимал уровень переговоров. Барон никогда не видел этих чиновников, но по их одежде было ясно, что они фигуры значимые. Требующие к себе уважения. Но генерал смотрел на их визит как на возможность показать горожанам, что он уверен в своих силах ещё больше, чем день назад. И решил показать им эту свою уверенность.

— Что вам угодно, господа? — холодно начал он, едва кивнув в ответ на их учтивые приветствия.

Они удивились поначалу и потом, кажется, собирались представиться ему, но барон перевал их намерения небрежным жестом руки: не нужно этого. И произнёс, усаживаясь на лавку, а им сесть не предлагая:

— Господа, давайте уже к делу.

Пришедшие переглянулись; они, видно, не ожидали, что этот человек, приехавший к ним в город и находящийся тут как гость, будет столь неучтив, а скорее, даже груб, но делать было нечего, и один из пришедших начал:

— Мы пришли по просьбе нашего городского головы господина Тиммермана.

— Я уже понял это; что же вы хотите от меня? — барон почти оборвал говорившего на полуслове.

— Он хочет повидаться с вами, он желает, чтобы вы навестили его, — почти скороговоркой, боясь, что его снова перебьют, выпалил чиновник.

— Господа, а разве… Господа, приходившие вчера… Они, кажется, говорили, что тоже пришли от бургомистра… Неужели они не передали ему, что я на этой неделе буду занят?

— Передали, передали, — заверил его один из пришедших, — но, видно, они не довели до вашего сведения складывающуюся в городе ситуацию. И что в ваших интересах, господин генерал, встретиться с бургомистром Тиммерманом.

— Ах, это в моих интересах… Ну что же, — генерал сделал вид, что думает.

— Да, есть дела, которые вам самому захочется обсудить с главой нашего города, уверяю вас, генерал, — тут в речи пришедшего чиновника отчётливо проступила интонация, весьма схожая с угрозой. Именно с угрозой. И он добавил многозначительно: — Встреча эта в ваших интересах, уверяю вас, генерал.

Возможно, пришедшие думали, что он сейчас же начнёт выпытывать у них, в чем же дело; он должен был это сделать, но опять этот высокомерный генерал разочаровал их.

— Ну… — Волков снова делал вид, что прикидывает что-то в уме, — ну, допустим, я могу найти время для визита. Сегодня после обеда, если дела позволят, я загляну к нему в ратушу.

— Но нам желательно было… — хотел продолжить беседу один из пришедших.

Однако генерал уже поднялся с места и распорядился:

— Капитан Лаубе, прошу вас, проводите господ до ворот, — и попрощался с ними: — Господа, передайте бургомистру, что, если позволит время, я загляну к нему сегодня. До свидания, господа.

— Пугать приходили, — подвёл итог Карл Брюнхвальд, находившийся в комнате при этой беседе.

— Судя по всему, — задумчиво отвечал барон.

Он как раз думал, вспоминая: «Встреча в ваших интересах — уж точно они не денег мне предложить хотят. А что же тогда? Чем меня можно испугать?».

Но гадать ему не хотелось, а хотелось знать, что происходит в городе. Он стал оборачиваться, словно искал кого-то, а потом спросил у вернувшегося Лаубе:

— Капитан, а не было ли здесь сегодня мальчишки?

— Этого Ёгана? — уточнил Лаубе. — Нет, со вчерашнего дня его не видел.

Жаль, а ведь он сейчас не помешал бы, для него нашлась бы работёнка. И тогда барон решил сам всё выяснить, снова сел на коня и со всеми своим оруженосцами и охраной выехал со двора казарм, посмотрел, нет ли подозрительных мужиков на углу и, убедившись, что нет, поехал к главной площади.

Едва выехав с площади, сразу заметил, что в городе что-то поменялось. Что-то неуловимое, то, что сразу не бросалось в глаза. Только теперь он стал замечать, что у многих, или, скорее, у некоторых лавок закрыты двери. Торговый люд не торгует? А ведь не воскресение. Немыслимое дело для торгового города. И крепких мужичков, толкающих тачки и ручные тележки, на улице поуменьшилось. Да и народу тоже. В общем, в городе что-то происходило. И, возможно, как раз то, чего он и добивался всё последнее время.

От городской цитадели они свернули налево, на улицу Святой Троицы, что как раз вела к поруганному кафедралу. Но тут им пришлось остановиться. Народу здесь было много; дальше ехать было, конечно, можно, но это если ты не боишься разозлить горожан. И чтобы не расталкивать людей конями и не давить зевакам ноги железными подковами, он решил спешиться и дальше пошёл пешком, взяв с собой лишь Максимилиана, фон Готта и сержанта Ленберга из роты Неймана.

Пошёл потихоньку вперёд, стараясь горожан не толкать и не задевать их мечом; так же аккуратно за ним следовали и его люди, но уже перед площадью, на которой и находился кафедрал, откуда и кричали герольды, дальше идти стало почти невозможно.

Барон остановился, как и всякий другой человек в той толпе, и стал прислушиваться, надеясь, что до него всё-таки долетят слова герольда. Тот со своего помоста орал, старался, но гул толпы не давал генералу расслышать многих слов. И тогда он выбрал рядом с собой почтенного, но не слишком богато одетого человека и, подойдя чуть ближе, спросил у него:

— Любезный друг мой, а не подскажете, что там происходит, от чего весь город тут собрался?

Тот взглянул на генерала коротко, а потом оглядел более внимательно и удивлённо: о, какой-то сеньор, не городского вида, но богатый. И лишь после этого ответил:

— Коммуна Габель и корпорация лодочников хотят требовать возмещения. Петицию пишут. О том сообщают герольды.

Волков поначалу насторожился: корпорация лодочников? Петиция? Неужели речь не идёт об осквернённом молельном доме еретиков? И тогда он спросил:

— Возмещения? За что и у кого?

— У города, — ответил за почтенного человека молодой и крепкий мужчина — судя по грязному переднику, либо мясник, либо колбасник. — Как будто этот город виноват, что их церковь дерьмом перемазали!

— Ах вот как? — удивился генерал. — Значит, их церковь осквернили?

— Нынче ночью, — сообщил «мясник». — Они теперь хотят отдать обгаженный дом городу и чтобы город выплатил им за него компенсацию, на которую они купят себе новый дом.

Устраивая всё это, генерал и предположить не мог, что всё обернётся таким образом. Может, ситуация складывалась даже лучше, чем он предполагал. И тогда генерал, уже чуть повысив голос, чтобы и другие слышали, спросил у «мясника»:

— Я слышал, что вчера кто-то осквернил и главный храм города, вот тот, что на площади; какие-нибудь коммуны и гильдии будут просить у города компенсацию за это?

— Вы, господин, смеётесь, что ли? — едко усмехался мясник. — То наш храм, а то их сарай. Наш храм ещё мой дед начинал строить, шестьдесят лет его строили, разве такое возместишь?!

— Да помолчи ты, — рявкнул на него один человек из толпы, — ни черта не слышно, а тут ты ещё гундишь.

— Гундишь? Вот я тебе сейчас дам в ухо, может, у тебя слух и прорежется, — пообещал ему мясник.

А барон, чтобы не попасть в какую-нибудь свару, решил сразу оттуда уйти. Но выбирался он и з толпы удовлетворённый.

Глава 31

Вот уже и стали проявляться в городе признаки его деятельности, а усилия — давать плоды. В воздухе над площадью уже чувствовалось раздражение. Может, ему так показалось… Но всё-таки народец на площади был злее обычного. К сожалению, этой злости ещё было недостаточно. Да и власти города, его нобили уже почувствовали перемену в бюргерстве, уловили опасность и теперь сделают всё, чтобы успокоить ситуацию. Волков понимал, что надобно и дальше прилагать и прилагать усилия, чтобы не дать горожанам вернуть равновесие в своё общество, не дать нобилям вернуть покой коммунам и гильдиям.

Хранитель имущества Его Высочества герцога Ребенрее уже ждал его, когда генерал вернулся в казармы.

— Народец в городе забродил, — начал Вайзингер, едва поздоровавшись с генералом.

— Мало бродит, мало, — отвечал ему тот, усаживаясь за стол, и тут же сказал своему самому молодому оруженосцу: — фон Флюген, разыщите мне майора Дорфуса.

Когда Дорфус явился, они втроём уселись за стол, на котором Дорфус расстелил свою карту.

— Вот дом, вот тут стража, — указывал он. — Где соберутся ваши люди, господин хранитель имущества? Откуда они придут? Кто будет ими руководить?

— Мы подойдём отсюда, — сказал Вайзингер и тем удивил и генерала, и майора.

Оба они поглядели на него, а генерал ещё и уточнил:

— Вы подойдёте? Вы лично будете присутствовать при деле?

— Я понимаю, что моё положение… вернее, участие, — Вайзингер не сказал «в грабежах», а высказался обтекаемо: — в подобных событиях компрометирует герб Его Высочества, но я полагаю, что в этом случае будет лучше, если кто-то присмотрит за лихими ребятами во время дела. Чтобы чего не вышло…

— Чтобы чего не вышло, — повторил генерал и неожиданно согласился: — Да, это разумно… Да, так и поступайте. Ваше присутствие на месте будет полезно.

Он понял, что Вайзингер — человек не только хитрый, но ещё и как минимум не трусливый. Барон прекрасно знал, что хранитель имущества, давно связанный с местными бандитами, идёт на дело вовсе не потому, что волнуется о его исходе, а потому, что собирается наложить лапу на часть добычи. И не был против этого. Вайзингер был ему полезен, а то, что человек собирается при этом немного улучшить свое положение, — так что ж тут плохого… Тем более, что генерал и сам был не прочь возместить свои затраты на проживание в городе Фёренбурге. Вот только говорить об этом хранителю имущества он не стал.

— Значит, я приведу людей отсюда, — сказал Вайзингер, указывая улицу на карте, — а вот тут я оставлю телеги; как взломаем двери, так я пошлю за телегами.

— За телегами? — удивился Дорфус.

— Домишко-то богатый, всё в руках не унести будет, — объяснил ему Вайзингер. — Так что три телеги нам не помешают.

«А он лих! — думал генерал, глядя на человека, которой выглядел как не очень богатый, но образованный горожанин — как писарь в большой конторе или приказчик в лавке. — Как, однако, обманчиво бывает первое впечатление!».

— Так ворота до утра не откроют, — продолжал удивляться майор, — куда же вы с награбленным?

— О, — заверил его хранитель имущества, — об этом не волнуйтесь, у меня есть где до времени припрятать товар.

В этом почему-то генерал не сомневался, но посчитал нужным сразу внести ясность:

— Господин Вайзингер, я хочу, чтобы вы поняли простую вещь — сейчас, чтобы нам потом к этому вопросу не возвращаться и тем более не выяснять отношений во время дела…

— Я слушаю вас, господин генерал, — тут же ответил хранитель имущества.

— Вы руководите своими бандитами, только ими, а всем делом руководит майор Дорфус. И только он, — расставил все точки над «i» генерал.

— Прекрасно, — так же сразу, нисколько не раздумывая, согласился Вайзингер. — Пусть всем делом руководит господин майор, — он поглядел на добрых людей и добавил: — Я всё понимаю, господа, дело-то важное. И я понимаю, что после этой ночи маски будут сброшены.

— Маски? — не понял майор и взглянул на генерала: а вы понимаете? — Какие маски?

— Неприязнь между городом и нами станет очевидной и больше не будет сдерживаться. Маски приличий и дипломатии после этой ночи уже не будут надобны, — пояснил хранитель имущества. — Я вот и жену сегодня отправил из города к родственникам. На всякий случай, а то мало ли что…

«Маски сброшены! А ведь он прав. Поэтому бургомистр и шлёт ко мне своих людей и добивается встречи, в надежде… всё уладить? Или хотя бы выяснить позиции. Да, время пришло».

Генерал встал:

— Господа, надеюсь, моё присутствие тут больше не нужно, обо всём остальном, я думаю, вы договоритесь сами. Без меня.

Хранитель имущества и майор согласились с ним. Волков поднялся, прошёлся по казармам, вышел на улицу, на двор, где последняя рота получала обед. Вкусные бобы с коричневой мучной жижей и жареным салом прекрасно пахли на всю округу, но даже это не отвлекало его от мыслей. И он пришёл к выводу, что Вайзингер прав: если его люди не допустят стражу до дома, который грабят, это будет сигнал, что противоречия переросли в противостояние.

— Маски будут сброшены, — тихо произнёс барон и, несмотря на проснувшийся аппетит, подозвал к себе дежурного и приказал найти капитан Неймана.

Капитан вскоре тоже появился во дворе и, найдя глазами командира, скорым шагом приблизился к нему.

— Господин генерал.

— Капитан, я думаю, что нашёл для вас возможность проявить себя.

— Я готов. Что надобно сделать?

— Вы знаете отца Доменика? — спросил барон.

— Конечно; это же тот монах, что ходит к нам в казармы читать солдатам проповеди.

— Да-да, я как раз говорю о нём. Что вы думаете об этом попе? — генерал пристально поглядел на подчинённого.

— Думаю, что это самый лучший поп, которого я видел.

— Вот как? — Волков даже поднял брови.

— Да, его даже самые прохиндеи из солдат слушают с открытыми ртами, говорит так интересно, что я сам про всё забываю. И человек он, кажется, праведный. По такому-то холоду, — для убедительности Нейман показал на небо, с которого опять шёл холодный дождь, — в сандалиях ходит. Без чулок. А когда ему еду предложили, нашу, офицерскую, так он есть не стал, дескать, пост, из всего предложенного взял лишь хлеба. Даже от пива отказался.

— О, от пива отказался? Праведный, значит, человек? — переспросил генерал, не отводя от подчинённого внимательных глаз.

— Праведный, — подтвердил капитан. — Истинный пастор.

— Жаль, — Волков вздохнул. И тут же продолжил как ни в чём не бывало: — Завтра утром встанете пораньше, возьмёте с собой двух смелых людей и, пока не открылась его церковь, пойдёте к ней, там его дождётесь и изобьёте его палками.

— Кого? — удивлённо спросил капитан Нейман — так, как будто не говорили они перед этим об одном человеке.

— Отца Доменика, — всё с тем же спокойствием продолжал генерал. — Выберете с собой двух людей из тех, что умеют держать язык за зубами, обещайте им за дело по десять талеров.

— Отца Доменика? — всё ещё не понимал Нейман.

— Да, отца Доменика, — произнёс генерал.

Он глядел на вытянувшееся от удивления лицо подчинённого и даже немного злился на него: уж не такой ты, братец, и расторопный, не такой исполнительный, стоишь как дурень, таращишься на меня, разинув рот, и объяснений ждёшь вместо того, чтобы пойти в свою роту людей верных подобрать.

— Как же так? — наконец произнёс капитан. — Вы уж, господин генерал, не серчайте, но мы сюда вроде как пришли город от еретиков спасать, а тут на тебе — избей самого праведного попа в городе. Не пойму я чего-то. Отчего так?

Волков вздохнул. Стоило ли этому капитану объяснять всю свою затею с самого начала? Стоило ли говорить, что эта жертва придумана им, ещё когда дело было на стадии задумки, стоило ли говорить, что для жертвы не найти фигуры удачнее, чем отец Доменик — самый уважаемый пастырь города? И что Волкову и самому его жалко, но другого попа, равного по значимости этому монаху, в городе нет. В общем, ничего такого он капитану рассказывать не собирался, а лишь сказал:

— Я Рыцарь Божий, и всё, что я делаю, я делаю во славу Матери Церкви. Слушайте меня, друг мой.

— Но он же праведный человек! — ответил ему капитан, он всё ещё был удивлён.

— Верно, верно, — кивал генерал, — праведный, всего лишь праведный… А после того, как его изобьют сволочи-еретики, он сразу станет ещё и страстотерпцем. А может быть, когда-нибудь, после смерти, — и святым. Святой Доменик фёренбуржский! По-моему, звучит красиво.

— Так его еретики…, — начал было Нейман, и тут, кажется, понял. — Ах вот оно как?!

— Да, друг мой. Да, — Волков вздохнул облегчённо. Дальше всё объяснять капитану нужды уже не было. — Дела обстоят именно так.

— А сам святой отец о том знает?

— Нет, конечно, — отвечал генерал. — Ему о том знать не нужно. Вы понимаете меня, капитан?

— Понимаю, — соглашался Нейман, — только вот сильно бить я его не буду, рука не поднимается.

— Конечно, конечно, сильно бить нужды нет, но ногу, к примеру, сломайте, и ещё… Надо, чтобы крови было побольше на лице. На голове.

— Это можно сделать, — отвечал капитан, — по голове и бить сильно не нужно, там кожа сама лопается, и кровь из тех дыр ручьями хлещет. Со мной с самим такое было, как-то шлем в деле с меня сбился, и по башке пару раз попали, так вот мне хоть бы хны, а вся голова в кровище была, ребята говорили, что страшно смотреть на меня было.

— Вот, именно то, что нужно, — кивал генерал, — увечить и дух выбивать из доброго человека нет нужды, нам нужно, чтобы людишки увидели кровь на праведнике. И то зачтётся вам как дело честное, капитан, дело богоугодное, и не сомневайтесь в том. А через год-другой к отцу Доменику людишки будут со всей округи ездить и при жизни святым его величать начнут.

Кажется, Нейман поверил, он был согласен на это дело, и тогда генерал закончил:

— Сделаете — и сразу ко мне, а я уже приготовлю телегу, тряпки и одеяла, приеду и повезу его по городу, людям показывать. А пока езжайте к церкви, в которой он служит, и осмотритесь там, завтра ведь в темноте придётся работать.

Маски будут сброшены, как говорил хранитель имущества Его Высочества герцога Ребенрее. Завтра всё сделается так, что ничего вспять уже повернуть будет нельзя. Волков сел за стол один и просил принести себе солдатской, а не офицерской еды. Аппетит к генералу вернулся, теперь его не мучали размышления и сомнения — что уж тут сомневаться, денег на дело ушла целая куча, люди все наготове, осталось только… Он поднял голову, сразу нашёл глазами своего товарища и сделал ему знак: Карл, прошу вас, присоединитесь ко мне.

Брюнхвальд тут же явился и сел напротив генерала.

— Завтра всё начнётся, друг мой, — сообщил ему Волков, сам же разглядывал миску со вкусными солдатскими бобами.

— Значит, дожидаться цу Коппенхаузена мы не будем?

— Если мы кого и дождёмся, Карл, так это ван дер Пильса с пятью тысячами свирепых еретиков.

— Значит, завтра начнём дело? — ещё раз уточнил полковник.

— Боюсь, что так.

— Тогда запрещу офицерам до вашего соизволения покидать расположение, половину рот прикажу держать в доспехе и при оружии, — начал перечислять Брюнхвальд. — Обоз прикажу собрать, за ночь приготовить еду и напечь хлеба на два дня, взять воды для лошадей впрок.

— Скажите Рохе, что его разбойников это тоже касается, путь половина его людей будет готова встать даже в ночь, и чтобы запалы уже горели. И арбалетчики также, а кавалеристы пусть половину своих коней на ночь не рассёдлывают.

— Дело может начаться ночью? — спросил Брюнхвальд.

— Дело и начнётся ночью, — отвечал ему генерал, приступая к еде, — но пока будем обходиться малой силой; в ночь пойдёт майор Дорфус с двумя десятками людей и Вайзингер со своими бандитами. Надеюсь, что помощь им не понадобится, но мы должны быть настороже.

— Ясно, — понимающе кивал полковник.

— Кстати, Карл, — генерал даже отложил ложку, — майор Дорфус нарисовал неплохую карту города, пусть офицеры ознакомятся с ней. Пусть хоть названия улиц запомнят.

— Дорфус толковый человек, — согласился Брюнхвальд, — сейчас же заставлю офицеров ознакомиться с картой.

— Друг мой, а вы не видели… Тут всё время ошивался мальчишка. Мой посыльный.

— Ёган?

— Да, его зовут Ёган. Он мне нужен.

— Сегодня его не было, — уверенно отвечал полковник.

Это было странно… А вернее, неприятно. Что-то здесь было не так. Не мог жадный мальчуган отказаться от ежедневного и столь значимого для него заработка. Генерал вздохнул и продолжил ужин.

Глава 32

Он опять не поехал к себе, лёг спать в казармах. Лёг, где потеплее. Долго не мог уснуть, всё думал и думал о делах наступающего дня, а ещё слушал завывание ветра в печной трубе. Ветер был сильный. Народ готовился, солдаты — те, кому выпало бодрствовать, — болтали, гремели оружием в соседних помещениях. Кашевары готовили еду, пекли хлеб, выезжали из расположения в город, вычерпывали колодцы, пока горожане спят и не видят. В общем, ленивая гарнизонная жизнь типа «спи да ешь» — закончилась.

Хенрик его разбудил, и сказал, что завтрак для офицеров уже вот-вот подадут. Генерал сразу попросил себе воды для умывания, но прежде, чем оруженосец ушёл, спросил у него:

— Майор Дорфус вернулся? Капитан Нейман ушёл?

— Про капитана ничего не скажу, а майор уже с другими офицерами в дежурном помещении был.

«Майор вернулся и не разбудил меня! Значит, всё прошло хорошо?», — подумал генерал и сказал:

— Отлично, друг мой, прикажите принести воды.

Он появился в столовой, когда завтрак уже начался; все офицеры ждали своего командира, они, как и подобало, встали, когда Волков появился в столовой. Генерал поприветствовал их и сел во главу стола, как и положено начальнику. По его правую руку сидел полковник Брюнхвальд, по левую — майор Дорфус. На столе стояли сковороды с жареными яйцами и колбасами, ещё теплые хлеба, сыры, молоко, пиво. Никаких излишеств: ни мёда, ни вина. Волков оглядел всех офицеров и, не найдя среди них Неймана, спросил у полковника:

— А капитан Нейман… его, кажется, нет?

— Ушёл рано, — негромко ответил Брюнхвальд, — сказал, что по вашему делу.

Волков кинул: хорошо. И сказал, обращаясь ко всем:

— Господа, прошу вас приступать.

Офицера оживились, стали накладывать себе еду, Волков же не спешил, он обратился к Дорфусу:

— Майор.

— Да, господин генерал, — отозвался тот и перестал накладывать в свою тарелку яичницу из сковороды.

— Как прошло наше ночное приключение?

Дорфус ответил тотчас, с улыбкой и одним словом:

— Быстро.

— Вот как? — генералу понравилась улыбка офицера. Это говорило о том, что у майора всё прошло по плану. — Значит, эксцессов не было. С городской стражей всё удалось уладить?

— Эксцессы были, но до городской стражи мы никого не пропустили, правильно расставили заставы, а вот с местными пришлось немного… повозиться.

— С местными? — Волков хотел знать подробности.

— Да, когда выбивали дверь в доме Рейнхаусов, поднялся шум, соседи стали выскакивать из домов, хотели помогать своим.

— Но вы их успокоили? — догадался генерал.

— Нам и не пришлось, эти ребята Вайзингера и сами, без нас, им всё объяснили; был один горячий сосед…, — Дорфус улыбнулся, — с оружием выскочил, так ему сломали дубиной руку и проткнули ляжку ножом пару раз, его слуги и бабы с воем домой уволокли. А меч отобрали; меч, кстати, был неплох.

Генерал, полковник, который слышал весь этот разговор, и майор ели яичницу с колбасой и посмеивались; никто из офицеров никакого сострадания к горожанам не испытывал, а тем более если это еретики.

— Карл, — поняв, что у Дорфуса и Вайзингера всё вышло, продолжил генерал, — вы подготовили всё, о чем я вас просил?

Брюнхвальд кивнул и взглянул вдоль стола:

— Капитан Вилли, у вас всё готово?

Капитан мушкетёров встал и отрапортовал:

— Отряд в двадцать пехотинцев, десять мушкетов и десять арбалетчиков ждёт команды, две телеги уже запряжены.

— Две телеги? — удивился генерал. Он просил одну.

— Полковник распоряжался насчёт двух, — отвечал молодой капитан.

— Продолжайте завтрак, капитан, — махнул рукой Волов: две так две.

Он снова принялся было за свою яичницу, когда появился сержант, дежуривший на воротах, и доложил:

— Горожане пришли, вас спрашивают.

— А что за люди? — поинтересовался генерал. Это мог быть и Гонзаго. Хотя и вряд ли он мог тут появиться в ближайшее время.

— Вчерашние чиновники, — отвечал сержант, — только на сей раз их не двое, теперь они втроём припёрлись.

— Чиновники? — удивился Брюнхвальд. — Чёрт бы их драл, этих торопыг! Какие же бестактные люди эти бюргеры, ещё колокола к утренней не звали, а они уже пришли. Позавтракать не дадут, — и он говорит сержанту: — Скажи им, пусть ждут. Генерал изволит завтракать.

Это было верное решение, городские должны были ждать, пока генерал уделит им время, но теперь, когда Волков ожидал очень важных вестей от капитана Неймана, этой их невежливостью можно было и пренебречь. А ещё барон хотел знать, с чем пришли горожане, и поэтому он встал и произнёс:

— Проводи их в дежурную комнату, я приму их тотчас.

За ним сразу и Брюнхвальд скомкал салфетку, бросил её рядом с тарелкой и, хоть генерал его не приглашал с собой, тоже поднялся из-за стола; и; как по команде; стали вставать остальные офицеры, но генерал остановил их жестом:

— Господа, продолжайте завтрак, прошу вас.

Офицеры снова усаживались, а генерал и полковник прошли в соседнее помещение, в которое вскоре сержант привёл трёх горожан. Это, как и сказал сержант, были вчерашние важные люди с одним, как кажется, простым писцом.

— Доброго вам утра, генерал, — кланялись пришедшие.

— И вам доброго утра, господа, — отозвался Волков; он уселся сам и жестом предложил Брюнхвальду сесть рядом, но пришедшим, как и прошлую их встречу, сесть продолжено не было, — чему обязан в столь ранний час видеть вас.

— Из вчерашнего разговора нашего думал бургомистр увидеть вас, но вы не приехали к нему…

— Говорил я вам, что буду у него, коли найду время, — уточнил генерал, — ну, времени у меня лишнего не было.

— Да, да, — этот факт прибывшие не оспаривали, — но уважаемый глава города ждал вас для важного разговора.

— Да уж, вышло с моей стороны неучтиво, — согласился барон, — посему прошу вас передать господину бургомистру мои искренние извинения.

— Обязательно передадим, — заверили его чиновники, — но нам бы хотелось донести до вас, что господин городской голова просит вас быть к нему не от праздности, а оттого, что есть дело, которое очень важно.

— Для кого важно? Для меня или, быть может, для бургомистра? — уточнил генерал.

— Для вас, для вас, — заверил его один из пришедших.

Волков вдруг подумал, что бургомистр, в ситуации, которая складывается в городе, решил улучшить с ним отношения. Во всяком случае, будь Волков на месте Тиммермана, он так бы и поступил. «Может, бургомистр нашёл для меня немного денег? В прошлый раз кривился и отказывался дать, а тут вдруг собрался? Решил подружиться, ведь ему нужно выиграть время. Ван дер Пильс ещё не подошёл, а драться со мной в городе у горожан, кажется, задора не хватает. Склады и товары свои берегут».

В принципе, такой поворот он не стал исключать, но наверняка он того не знал и поэтому произнёс:

— А не могли бы вы, господа, сообщить, что за дело до меня у бургомистра?

И тут по физиономиям пришедших, ставших в одну секунду мрачными, он понял, что его предположение насчёт денег и дружбы неверно. Один из пришедших, тот, что был постарше, ему и отвечает:

— На днях у южных ворот городскою стражей взят человек, что хотел город наш покинуть. Взят и препровождён он к судье, и так как выяснилось, что человек тот поранен, судья постановил его арестовать, потому что человек этот подозревается в убийстве.

— И отчего же вы решили, господа, что это дело должно меня привести к бургомистру? — генерал улыбался, спрашивая об этом, но сам уже начал понимать, что за человека могли задержать городские. Теперь же он хотел услышать, что они ему ещё расскажут. — При чём же здесь я?

— Человек этот, которого взяли, был поранен, — продолжал один из пришедших, — но на допросах он запирался и имени своего не говорил. Однако учинённое дознание выяснило, что для человека этого уже вызывался врач, и приходил он к нему в вашу казарму. И врач сказал, что зовут этого человека Готлинг и он ваш сержант.

Ах, как это было нехорошо, ещё и не вовремя.

«Вот тебе и предложил бургомистр денег!», — только и подумал барон. А полковник Брюнхвальд, сидевший весь разговор молча, вдруг и говорит:

— Меж гербом Ребенрее и гордом Фёренбургом есть договор, и договор тот дружеский; отчего же вы нашего человека взяли и допрашивали его без присутствия нашего офицера, разве так друзья ведут себя?

Этот вопрос был весьма уместен, Карл правильно сделал, что задал его пришедшим. Но и те были непросты, они тут же нашлись, как будто заранее знали, что отвечать:

— Человек этот ни в чём не сознавался, запирался и имени своего не говорил, а как мы имя его выяснили, так сразу за вами посылали людей, — отвечал старший из пришедших.

— И сейчас, когда имя его вам известно, вы держите раненого нашего в холодном подвале? — спросил Брюнхвальд.

— Да, — тут же продолжал генерал — Карл говорил всё правильно, — отчего же вы его не привезли к нам?

— Оттого, господа, и не привезли, что прокурор считает его причастным к убийству. И думает, что, отдав его вам, мы сержанта вашего более не увидим, — отвечал старший.

— Посему господин бургомистр и просит вас о визите, — заговорил младший из пришедших, — как вы с ним увидитесь, так всё и обсудите.

— Может, мне к нему наведаться? — негромко спросил полковник, чуть наклонившись к Волкову: Карл хотел хоть как-то помочь, — думаю, что в данной ситуации ваш визит к этому горожанину будет небезопасен.

— Небезопасен? — спросил у него барон, хотя и сам понимал, что визит и вправду может быть ловушкой. А потом покачал головой. И так же тихо, как и полковник, стал отвечать: — Карл, я уже давно заметил, что враги, вынуждающие меня к чему-либо, ждут от меня шагов, которые им удобны. Но надобно в таких ситуациях поступать так, как они не ждут. И посему ни вы, ни я к этому мерзавцу не поедем.

— И что же мы предпримем? — спросил полковник. — Неужели оставим раненого Готлинга в тюрьме у этих жаб?

— Кто ж за нас в следующий раз будет страдать и воевать изо всех сил, если мы будем людей своих, людей, нам преданных, бросать в беде? Нет, мы этого так не оставим, — ответил старому товарищу барон и, уже взглянув на горожан, сказал: — Сие весьма прискорбно, и, видит Бог, мне решение моё самому не мило, — он сделал паузу, — вот только к бургомистру времени ехать у меня опять нет, да и самого его я в гости не жду. Но и оставлять своего человека, верного мне и раннего, в холодной тюрьме для меня немыслимо, и посему…, — он весьма невежливо указал на одного горожанина, который за весь разговор не произнёс ни единого слова, — вот вы, ступайте и скажите бургомистру, что двух вот этих господ, — он теперь указывал на тех, что вели с ним переговоры, — я задерживаю.

На лицах всех пришедших горожан тут же появилось недоумение: что? Вы задерживаете нас? А Карл Брюнхвальд только и смог произнести удивлённое:

— О-о!

Никто не ожидал такого поворота, а горожане даже и слов не находили, что на это сказать, поэтому продолжал генерал; он обращался к молчавшему весь разговор, к тому горожанину, которого отпускал:

— И сообщите бургомистру, что при всё моём уважении к нему я буду вынужден повесить двух этих господ на заборе моих казарм — вывешу их на сторону улицы, чтобы прохожие могли их лицезреть, — в том случае, ежели с моим сержантом случится что-нибудь дурное. Просите бургомистра держать моего сержанта в тепле и сытости, и чтобы врач у него бывал ежедневно, а лучше просите, чтобы он его отпустил, тогда и этих господ я отпущу тотчас, — и так как человек, к которому он обращался, изумлённо молчал, генерал уточнил у него: — Любезный, вам всё ясно?

Тот опять не нашёлся, что ответить, но головой покивал: мне всё ясно, всё!

— Ну так ступайте к своему бургомистру, — распорядился барон. — Ступайте и расскажите ему, как обстоит дело.

— Но как же так? Как же это вы? — к одному из горожан наконец вернулся дар речи.

Вот только генерал ему не ответил, даже и не взглянул в его сторону, а распорядился:

— Сержант, найдите помещение для задержанных господ, дайте им тюфяки, кормить их из кухни для солдат, жён к ним не пускать, но весточки передавать, — и тут он видит, что человек, который пришёл с этими господами, ещё не ушёл, а стоит здесь и смотрит на него удивлённо, и тогда генерал кричит на него весьма грозно: — Ты ещё тут? Почему не ушёл? Хочешь с ними остаться?

Писарь тут же поспешил к двери, а уже за ним сержант настойчиво стал провожать «гостей» из дежурного помещения. Карл Брюнхвальд, оставшись с генералом, наконец смог задать ему вопрос:

— Что? Начинаем?

— Да, Карл, как говорит хранитель имущества Вайзингер — маски сброшены, как говорили наши пращуры — Рубикон перейдён, — отвечал своем старому товарищу барон. — В общем, дело начато.

Тут в помещении появился фон Флюген:

— Господин генерал, вас капитан Нейман дожидается, желает видеть, примете его?

— Конечно! Зови его немедля!

Глава 33

Нейман был мрачен, смотрел на генерала хмуро, и тот поначалу даже подумал, что у капитана дело не вышло, но Нейман успокоил его короткой фразой:

— Сделано всё.

И Волков подошёл к капитану и положил руки тому на плечи.

— Церковь благодарна вам, услуга ваша велика.

Нейман что-то надумал сказать ему, но генерал уже шёл на двор, некогда ему было утешать да успокаивать, ведь дело было начато.

Вилли с отрядом и телегами отстал — уж больно генерал торопился на Кирпичную улицу и поэтому вскоре был перед небольшим храмом с дверьми в красивой резьбе. Он понял, что успел, так как у ворот толпились люди, но тут уже церемониться с горожанами генерал не стал. Хенрик и фон Готт растолкали людей и отпихнули церковного служку, что заслонял собой вход в церковь.

Волков снял берет с головы и, почти не прихрамывая, быстро пошёл по проходу меж скамеек, на которых дисциплинированно сидели и ждали несколько десятков прихожан, видно, успевших просочиться в храм после открытия. Он видел, что несколько церковников и женщин собрались в кучку невдалеке от амвона, а ещё он разглядел на камнях пола чёрные кругляшки капель, некоторые из которых были смазаны подошвами. Волков, подойдя к церковникам, негрубо, но уверенно отодвинул их в сторону и увидал лежащего на каменном полу на какой-то рогоже отца Доменика. Одна женщина и молодой монах вытирали тряпками кровь с его лица и рук; они подняли на генерала глаза, и сам пострадавший, в свою очередь, тоже увидал его и сразу заговорил негромко.

— Сын мой, не принимайте того близко к сердцу… — произнёс монах, но генерал его и слушать не стал.

— Что тут произошло? — почти закричал Волков. Никто из присутствующих не нашёл сразу, что ему ответить, и он спросил ещё громче, ещё резче: — Ну? Что молчите, господа монахи, отвечайте мне, что тут произошло.

— Да вот, — наконец произнёс один из монахов, — неизвестные покусились…

— Покусились? Кто? — крикнул генерал так, что тот монах, который отвечал ему, едва вымолвил:

— Так… Неведомо кто… К утренней службе… Мы пришли, а отец Доменик уже лежал у дверей собора. Весь в крови. Побит…

— Сын мой, — снова слабым голосом заговорил отец Доменик, обращаясь к генералу, — прошу вас умерить пыл, нет нужды беспокоить город, боюсь, что кровь может пролиться, не надобно этого.

«Что значит не надобно?!». Нет, в планы генерала пролитие крови как раз и входило, ведь без крови дела большие не делаются. И посему он и слушать монаха не стал, а спросил у присутствующих священнослужителей:

— А за доктором послали уже?

— Кажется, пошёл кто-то, — промямлил один из отцов церкви.

— Кажется? — рявкнул генерал, напугав отвечавшего. — Болваны! — и тут же закричал на весь храм: — Фон Флюген, скачите к капитану Вилли, у него есть телега, пусть немедля едет сюда. Фон Готт, разыщите врача, скажите, что отца Доменика избили, пусть торопится, — он оборачивается к церковникам, — А кто из вас звонарь?

— Я, — отвечает ему один из монахов.

— Давай, на колокольню лезь и звони изо всех сил. Звони так, чтобы весь город знал об этом подлом злодеянии.

— Сын мой, — снова заговорил отец Доменик, он даже руку поднял, чтобы остановить звонаря, но генерал снова рявкнул на весь храм:

— Беги уже, чего ждёшь?

И звонарь кинулся ко входу на колокольню. А сам Волков присел рядом с отцом Домеником и спросил:

— Святой отец, видели ли вы злоумышленников, смогли ли их запомнить?

— Нет, не видел я, — отвечал монах, — едва достал ключи, отпереть двери собрался, как меня бить начали. Сзади подошли, я в темноте и не приметил как.

— А может, сказали они чего?

— Ничего не сказали, молча начали, молча и докончили, — с придыханием отвечал святой отец.

— Вижу, что голова у вас разбита, а что ещё болит? — не отставал от него Волков.

— Голова не болит, а вот руку… Руку побили сильно, — морщился монах, — и в ноге правой боль.

— Ничего, ничего, раз голова не сильно болит, то и хорошо, а ноги да руки мы вам заживим, руки и ноги лечить в ратном ремесле — дело привычное.

Генерал не стал более ничего спрашивать, так как по храму уже звенел шпорами капитан Вилли и за ним грохотали башмаками несколько солдат, а впереди бежал фон Флюген.

— Сюда, капитан, раненый тут.

— Берите его, только легче, кости у него поломаны. — распорядился генерал, и солдаты аккуратно подняли монаха вместе с рогожей и под всхлипывания прихожанок понесли его из церкви на улицу. А тут, как раз вовремя, ударили и колокола на колокольне, зазвенели грозно и раскатисто, словно звонарь подгадывал к выносу болезного из храма. Толпа, уже собравшаяся у ворот церкви, загудела тяжко, и тут же среди людей заголосили женщины.

Барон вышел из храма вслед за солдатами и сразу сел на коня. К нему подошёл капитан Вилли и спросил:

— В казармы его везём?

Но генерал удивил его, ответив:

— Нет, везём его на центральную площадь, к кафедральному собору.

И пока Вилли отдавал распоряжения, Волков подозвав к себе фон Готта и фон Флюгена, приказал им:

— С этой улицы, с Кирпичной, мы свернём налево, не помню, как называется та улица, но в конце неё будет большой храм; так вот, возьмите с собой четверых солдат и устройте так, чтобы колокола на ней при нашем приближении звонили похлеще, чем на Рождество.

— А если звонари не захотят? — сомневался фон Флюген.

— Так сами на колокольню заберёмся, — решил вопрос фон Готт.

— Именно так, — согласился с ним генерал, — в общем, я хочу, чтобы по городу при нашем проходе стоял колокольный звон.

— Нам бы только знать, по каким улицам вы пойдёте, — с юношеским задором отвечал ему фон Готт. — А уж мы звон устроим.

— Я буду вам указывать, — обещал Волков.

Затевая всё дело, он уже тогда думал о том, что станет символом, знаменем этой его затеи. Тогда, сидя по ночам у себя в спальне перед печью и в бессоннице обдумывая свой план, он придумывал, чем возбудить людей посильнее. И разумно полагал, что делу пособит старое и проверенное осквернение храма. В прошлые годы, ещё когда он был в гвардии, когда войны с еретиками только разгорались, осквернение храмов и поругание святых мест было делом обычным. То делали, чтобы разжечь огонь вражды между еретиками и папистами. В те времена это отлично работало. Причём совершали подобное обе стороны. Нет ничего приятнее и действеннее, чем измазать фекалиями молельный дом проклятых кальвинистов или повесить за ноги пойманного монаха нечестивых папистов. Всё это тут же заканчивалось вспышкой озлобления. И теперь этот способ работал, но настоящим его успехом стало избиение праведного священника.

Генерал поехал по Кирпичной улице во главе колонны своих солдат, а за ними ехала телега, а за телегой шли люди, и от церкви отошло их человек пятьдесят, добрая половина тех, кто собрался перед храмом. Уже на следующей улице, когда его оруженосцы, как и было приказано, устроили отменный колокольный звон, к процессии присоединилось ещё не менее пятидесяти человек. Люди сбегались из проулков, выходили из домов и спрашивали, что происходит, и тут уже генералу не нужно было ничего делать самому, за него несведущим отвечали те люди, что шли за телегой с монахом:

— Побили праведного человека.

— Отца Доменика избили едва не до смерти. Здорового места на членах не оставили.

— Нелюди проклятые убить его хотели. Не иначе.

— Кто? Кто же сие сотворил? — спрашивали любопытствующие.

— Да уж известно кто! — многозначительно намекали следующие за телегой.

Люди пытались идти рядом с телегой, заглянуть туда, увидеть побитого праведника, и видели его во всей красе, с перепачканным кровью лицом, которое вытирала пожилая прихожанка, глазели на несколько зияющих, хоть и не опасных, но весьма страшных рассечений на его голове. Видели и ужасались. Проникались праведным гневом. И всё шло прекрасно. Волков ехал впереди, оборачивался часто и увиденным был удовлетворён, волновался лишь об одном: как бы сам монах ему всего не испортил какой-нибудь своей болтовнёй про смирение и прощение. И посему он велел капитану Вилли ехать рядом с монахом, не давая зевакам долго тащиться рядом с телегой: взглянули и уходите, идите в конец толпы, ну, или по своим делам.

А Максимилиан, едущий чуть сзади генерала, поглядывал, как и тот, назад, а потом и сказал своему командиру:

— Эх, жаль, что не взяли труб и барабанов, тогда и вовсе вышла бы хорошая процессия.

— Сдаётся мне, вы привыкли к таким проездам, вам они начинают нравиться, — весьма прохладно замечает своему знаменосцу генерал.

Максимилиан немного удивлён и глядит на генерала — и вдруг понимает, что тому вся эта затея никакого удовольствия не доставляет, а, напротив, причиняет лишь тревоги да волнения. Потому что барону не красоваться нужно, а надобно ему довезти монаха до площади и там ещё и сказать что-нибудь перед людьми. И радоваться для него время ещё не настало. А барон со своей стороны уже подмечал не раз, что молодёжь из ближнего его круга любит покрасоваться перед народом в этаких выездах, особенно коли у них хорошие кони и богатый доспех. И это генералу не очень-то нравилось. А ещё ему не хотелось поучать Максимилиана, но он всё-таки очень хорошо к тому относился, может, из-за его отца, к которому Волков по-настоящему прикипел сердцем, а может потому, что сам молодой человек был неплох во многом, и посему генерал произнёс:

— А барабаны и трубы сейчас были бы лишними.

— Вот как? Лишними? — Максимилиан обрадовался, что генерал решил ему ответить, и ухватился за возможность продолжить разговор. — Отчего же так?

— Будь тут барабаны и трубы, со стороны можно было бы подумать, что мы к этому действию готовились, — ответил барон. Дальше он ничего объяснять не стал, а кивнул своему оруженосцу, который снова отъехал, едва подъехав к их процессии. — Фон Флюген, дальше будет площадь, на ней большой храм, скачите туда, я хочу, чтобы колокола продолжали звонить по всему нашему пути, до главной площади.

— Что? Кто это? Куда вы прёте? — орали люди, когда процессия появилась на площади. Торговцы поначалу тоже негодовали: — Тут рынок! Кто дозволил сюда верхом? Может, надо стражу позвать, чтобы разобрались с ними?

Но и появившаяся стража не остановила генерала и его людей, которые, не отвечая на крики и ругань, въехали на рынок и продолжили своё движение к центру площади, к трибунам, с которых кричали глашатаи. Волков, то и дело оборачиваясь, видел, как притихали крикуны-торгаши, когда видели телегу, в которой лежал брат Доменик с его разбитой головой, которую сообразительный капитан Вилли не позволял заматывать в тряпки.

При виде этого зрелища, крикуны притихали и начинали спрашивать, кто это и отчего его так избили. И когда им отвечали, те кто не торговал и кого не тяготил разложенный товар, присоединялись к уже немалой толпе, устраивая на площади ужасную толкотню.

Народа оказалось столько, столько людей хотели увидеть избитого священника, что капитан Вилли и его люди уже едва справлялись, отпихивая наседающих. Генерал понял, что, готовясь к этому делу, неправильно посчитал наряд сил, что для него как для командира было недопустимо. Не подумал он, что ему придётся не только идти колонной через город, где вполне хватало и тех солдат, что он взял, но и охранять порядок тут, на забитой народом большой площади. В общем, во избежание всякого неприятного, затягивать дело было никак нельзя, и он, спешившись, только с Максимилианом и Хенриком стал подниматься на помост, с которого глашатаи выкрикивали новости. Но перед этим подозвал к себе фон Флюгена.

— Скачите в казармы, скажите полковнику Рене, чтобы с пятью десятками людей шёл сюда, на площадь.

Он думал, что помощь ему не помешает, уж больно много людей собралось на площади возле рынка. Больше, чем он рассчитывал.

Глава 34

Волков не без труда поднялся на помост — уж больно высоки были ступеньки. Он остановился и оглядел гудящую толпу, что заполонила всю площадь; особенно много людей было у помоста и вокруг телеги с раненым монахом, которую самозабвенно защищал от напирающих волн людей капитан Вилли. Генерал обернулся и сделал знак: что там у вас?

— Ну, чего спишь, — Хенрик всё понял и несильно ткнул трубача в бок: — дуди давай.

Зазевавшийся трубач поднял трубу и звонко, так что у стоящих рядом едва не заложило уши, вывел знатный звук. Толпа сразу притихла, людям стало ясно, что сейчас будут говорить, и генерал заговорил — громко, что есть силы, и проникновенно, чтобы страсть его передалась слушавшим; так он говорил перед важными делами со своими солдатами:

— Честные люди Фёренбурга, знайте! Нынче утром какие-то ублюдки напали на добрейшего из добрых людей, что встретился мне в вашем городе, на праведного человека…, — тут он сделал ударение: — на истинного праведника, на отца Доменика! На человека, которого многие из вас знают, — толпа колыхнулась и загудела, а Волков поднял руку: я ещё не закончил. — Неуёмные в злобе своей пытались его убить! Только чудо, только охранение ангелов оградило его от смерти. И вот он тут, перед вами! Но более вы его в вашем городе не увидите, ибо праведные пастыри — истинно праведные — надобны всяким другим городам. И как только отец Доменик будет осмотрен врачами, так я отправлю его в Вильбург. Вы не можете ценить таких пастырей, а в Вильбурге ему будут рады. И не пойму я одного: что же это за город такой ваш, двух дней не минуло, как у вас осквернили храм; прекраснейший храм из тех, что я видел, истинный дом божий, был поруган, а теперь вот и праведного человека у вас не пожалели. Нет… не достойны местные люди, чтобы их окормлял такой праведник, как отец Доменик. Так что те, кто захочет попрощаться с ним, могут сделать это завтра, если у него, конечно, будут силы. А после я прикажу отвезти его в Вильбург, — толпа загудела и так колыхнулась, что едва не опрокинула телегу и генерал снова сделал знак Хенрику: ткни трубача. И снова над площадью зазвенела труба, после которой человеческое озеро замерло в ожидании: ну, что там ещё нам скажет с помоста этот приезжий генерал. И генерал, подняв руку к небу, прокричал:

— Ну а те, кто сотворил сие зло с отцом Домеником, слушайте меня внимательно, клянусь причастием и исповедью, я найду вас и воздам вам должное! Это говорю вам я, Иероним Фолькоф, Рыцарь Божий, которого прозывают Инквизиторам.

Тут толпа загудела, и на сей раз в этом тяжёлом звуке барон различал ободрение.

— Кишки им вон, — доносилось снизу.

— На кол, на кол их!

— Четвертовать демонов!

Да, всё шло по плану. Генерал, поклонившись толпе, стал спускаться с помоста. И теперь ему предстояло ещё одно нелегкое дельце, а именно провезти телегу с пораненным монахом через людское озеро, едва ли не каждый человек в котором хотел лицезреть избитого праведника. Но дело оказалось более лёгким, чем он поначалу думал: толпа стала благоговейно расступаться перед капитаном Вилли, за которым сразу ехала телега с монахом, вот только многие из людей хотели прикоснуться к ней, чем задерживали движение, посему солдаты, хоть и не зло, отпихивали желающих. И когда телега покинула площадь, за нею пошла колонна людей… Волков прикидывал, оборачиваясь… не менее полутора тысяч человек. Это было очень хорошо, но генералу и этого было мало.

— Фон Готт, там дальше по улице будет небольшая церквушка; когда телега приблизится, хочу, чтобы на ней звенели колокола.

— Конечно, господин генерал, — отвечал оруженосец и стал пробиваться через толпу вперёд.

Как и предполагал генерал, ничего страшного в ранах отца Доменика врачи не нашли; ему зашили рассечения на голове, наложили лангеты на сломанные руку и ногу. Вымыли, напоили настоями и уложили на отличную перину возле печки. И, к удовольствию генерала, врачи, прибывшие лечить монаха, не взяли за свою работу платы. Отказались от денег. Это генералу понравилось. И дело было вовсе не в паре сэкономленных монет, дело было в настрое горожан. Ведь и доктора тоже горожане, они тоже ощущают общие настроения города. Барон поговорил с врачами и убедился, что те негодуют по поводу случившегося не менее людей простых. Они были злы на власти, как и те люди, что сейчас толпились у ворот казарм, как женщины, спрашивающие, не нужен ли отцу Доменику уход, как пекари, приносящие для него хлеб. В общем, всё шло… ну, неплохо… шло к завершению дела. И в его плане не хватало лишь последнего штриха. И он уже собирался его нанести на холст своей задумки. Завтра. И единственное, что могло разрушить его замыслы, так это быстрая реакция властей города. Бургомистру и сенаторам нужно было проявить себя, что-то показать горожанам, например, свою силу и решительность. Если бы они поймали тех, кто осквернил храм, выставили их напоказ, или ещё что-то действенное — начали, к примеру, собирать ополчение, готовиться к чему-то… но пока они лишь захватили его сержанта и очень хотели переговоров, так как снова прислали каких-то людей.

— К вам горожане, — сообщил ему сержант. — Прикажете пустить?

— Какие ещё горожане? — спросил генерал с недоумением. «Неужели уже пришли говорить об освобождении моего человека?».

Но на его вопрос дежурный сержант лишь пожал плечами:

— Не знаю, что за горожане. Просто горожане. Важные. Один из них какой-то сенатор, позабыл, как он себя назвал.

— Сенатор? — удивился Волков.

Важные, сенатор — значит, опять пришли от бургомистра. В его положении лучше было с ними вообще не встречаться. Его полный отказ разговаривать, конечно, раздражал бы городские власти, возможно, вынудил бы их делать глупости. Но больно не хотелось барону, чтобы преданный ему человек сидел в холодном подвале, и поэтому он махнул рукой и сказал:

— Ладно, давай веди этого сенатора и других людей в дежурную комнату. Приму его.

А пришедшие оказались мужи почтенные и видом, и возрастом, старейшины седобородые. И сенатор был весьма немолод, явно было ему за шестьдесят. Звали его Румгоффер, и был он сенатором от какой-то городской коммуны, про которую Волков ничего не слышал. Остальные тоже представились, все они также были людьми в городе не последними.

«Ну ясно, прислал бургомистр стариков просить отпустить чиновников, — подумал генерал, оглядывая гостей. — Чёрта с два! Нипочём не отпущу, пока не выпустят моего сержанта!».

Тем не менее, он решил с этими отцами быть вежливым и сказал:

— Уж простите, господа, но кресел, как вы видите, тут нет, и скатертей на столе тоже, живём мы по-военному, по-простому; но присаживайтесь к столу, прошу вас.

— Да, спасибо, генерал, — сказал один из пришедших.

— Лучше сидеть на простой лавке, чем стоять в наши годы, — заметил другой, и все немного посмеялись.

И когда все расселись на лавках вокруг длинного стола, Волков и спросил у них:

— Может быть, кто-то желает вина?

— Спасибо, генерал… но не за вином мы сюда пришли, — со вздохом произнёс сенатор.

— Чем же обязан вашему визиту, господа? — спросил барон, ожидая что теперь-то пришедшие и начнут просить за задержанных горожан.

Но, к своему удивлению, он ошибся, почтенные люди пришли говорить о другом.

— Событие, случившееся сегодня, весьма удручает нас, — начал один из пришедших. — Отец Доменик — и вправду истинный праведник.

— Скажу вам больше, господа, в городе вашем иных праведных пастырей я пока что и не видел, — добавил генерал. — И избивать праведника палками, как провинившегося пса, недопустимо. Как о городе вашем говорить станут?

— Плохо станут говорить, — с жаром выпалил старейший из пришедших.

— Да, да, плохо станут, — закивали головами убелённые сединами мужи, — сие недопустимо. Истинно. Истинно.

— И ведь это не первый случай! — уже с открытом упрёком воскликнул генерал. — Не первый случай, господа. Я узнал, что ещё до моего приезда пастырей истинной церкви оскорбляли, в том числе и рукоприкладством. Как же вы сие терпели?

— Не всё в наших силах, — со вздохом отвечал сенатор Румгоффер.

Сказал он это с таким сожалением, что генералу оно понравилось. Нет, не безволие этих слов, не тяжкий вздох сенатора, а прозвучавшая во фразе обида и едва ощутимое скрытое недовольство. И, уловив эти эмоции, генерал продолжил свою линию:

— Допустим, раны на теле праведного человека зарастут, он, слава Богу, оправится, а что будет с храмом поруганным?

Старики стали кряхтеть, вздыхать и переглядываться, никто из них не мог или не желал отвечать на этот вопрос, и тогда генерал снова заговорил:

— Неужто будете сносить такой прекрасный храм?

— Освятим по-новому, — высказался один из мужей, и другие стали ему вторить. — Да-да, освятим, сие допустимо. Да, допустимо, мы уже говорили на тот счёт со святыми отцами. Они всё устроят, как надо.

— Они устроят? Да? А бедокуры вам его опять осквернят, — вдруг резко произнёс генерал. — Что? После опять освящать будете? И сколько же раз вы так будете его переосвящать? А я вам скажу — пока не изловите и примерно не накажете подлецов, что это святотатство учинили. И тут я хочу вас спросить: когда?! Когда святотатцев разыщут?

И опять старцы молчали да кряхтели от неловкости. И Волков вместо них продолжает:

— Ну? Что сказал ваш бургомистр? А ничего так и не сказал, говорит, ищут — и всё. А долго ли искать будут? Я думаю, что долгонько, пока все про то не позабудут, потому как боится он это дело ворошить. Не надобно оно ему. Потому что и без прокурора да судейских знает он, чьих это рук дело!

Он не стал напрямую обвинять молодёжь еретиков, но этого делать и не нужно было, старики-горожане и без слов его понимали. Ну а в самом-то деле, кто ещё мог осквернить лучший храм в городе, кто мог избить самого уважаемого священнослужителя?

— И вправду! — восклицает один из стариков. — Этот Тиммерман, как дурной пёс, совсем позабыл, чью руку лизать должен!

— Верно, верно! — соглашались с ним другие. — Надобно сходить к нему да спросить: когда он поймает злодеев.

— Сынков богатеньких своих друзей покрывает, не иначе!

— Вот и я к тому же, пусть ответит, — не отставал от них Волков. И видя, что они с ним, кажется, соглашаются, закончил: — А не то придётся мне увезти от вас отца Доменика, ведь если так и впредь дела будут идти, погубите вы его, потому как в следующий раз его здесь точно убьют.

Тут уж почтенные горожане стали вскакивать с мест и наперебой говорить ему:

— Не допустим!

— Нет, не допустим!

— Поговорим, поговорим мы с бургомистром, — обещал самый старый из них. — Спросим у него.

— Не допустим такого, не допустим.

— Не бывать тому!

— Сегодня же пойдём к бургомистру!

А сенатор Румгоффер, не слушая своих спутников, говорит Волкову, похлопывая того по руке:

— Господин генерал, дозвольте нам с отцом Домеником поговорить! Очень о том жена моя просила, просила про здоровье его справиться, про нужду, если есть какая.

— Уж и не знаю я даже, нужды ему ни в чём тут не будет, — поддельно сомневался генерал, — да и врачи от него недавно вышли, зелья ему давали — не спит ли он?

— Так если спит, мы его не потревожим, — обещают мужи.

— Не потревожим. Нет.

— Ну что ж, если не потревожите, — Волков оборачивается к дежурному офицеру, — ротмистр, проводите этих господ к отцу Доменику.

И пришедшие стали подниматься и кланяться ему из благодарности, но, прощаясь с ними, генерал не преминул напомнить им:

— Господа, но вы уж, что обещали мне, так выполните!

— Это вы про что сейчас? — тут же поинтересовался у него самый старый из делегатов.

— Про разговор с бургомистром, про церковь осквернённую, — ответил им барон.

— Ах, вы про то… то конечно, то обязательно, — обещали ему горожане и кланялись.

Глава 35

Он был доволен разговором. Это на первый взгляд казалось, что болтовня со стариками — пустая трата времени, хотя один из них и сенатор. Вовсе нет. Патриархи семейных кланов имели в городском обществе большой вес. И то, что почтенные и, главное, богатые горожане пришли к нему, был верный признак того, что теперь и он в городе величина, с которой придётся посчитаться всем прочим. Пусть, пусть горожане поболтают с побитым монахом; барон был уверен, что жалкий вид несчастного вызовет у стариков негодование, которое они несомненно передадут младшим членам семей. В общем, его затея с праведным монахом продолжала давать свои плоды.

Не успел он пообедать, как в казарму явился и сам хранитель имущества Его Высочества Вайзингер. Сам он был доволен и бодр. От обеда отказался, сказав, что уже обедал. Хранитель дождался генерала и, уединившись с ним, достал из-под плаща кошель и протянул его Волкову со словами:

— Ла моно ди патроне.

Чем снова удивил генерала. Удивил дважды: во-первых, тем, что знал язык пращуров, который кроме церковников и учёных никому был не известен, а ещё и весом кошелька. Барон не сомневался, что в кошельке золото, и, по судя по весу, в кошельке было не меньше сорока гульденов. То есть генерал разом возместил все траты, что пошли на его задумку. Ну, почти все. Волков был доволен; он не собирался требовать доли награбленного, но наделся, что и без этого хранитель с ним поделится, ну а не поделится, так и Бог с ним, лишь бы выполнял задуманное генералом. А тут на тебе — такой увесистый подарок. И, подержав кошелёк на руке, барон спросил у Вайзингера:

— Ну, как прошло дело? А то майор был не очень многословен, да и не был он в доме, кажется.

— Да, в доме он не был, — отвечал тот, — но на улице господин майор решал все вопросы без промедлений, мне никто не мешал.

— А хозяева как себя вели?

— Уж думал я, что будут позадиристей, — отвечал хранитель имущества. — Но нет, один молодой человек успел помахать оружием, так получил пару раз и угомонился. Я велел их всех запереть в погребе, к вину поближе, чтобы они запили потери, излишнего насилия допускать не стал. Думаю, что оно нам ни к чему.

— Правильно сделали. Мы же не звери какие, — согласился с ним барон. — А майору, людям его вы что-нибудь дали из добычи?

— Не волнуйтесь, господин генерал, дал, дал. Господин майор своё получил, да и вообще все, кто был в деле, остались довольны, — и тут Вайзингер продолжает и говорит то, что Волков больше всего хотел от него услышать: — Но раз дело прошло удачно, отчего же его не продолжить?

— Продолжить? — спрашивает генерал с улыбкой. — И не боитесь?

— Бояться уже поздно, жену я отправил в деревню, коли плохо всё пойдёт, так с вами уйду, и уйду не с пустыми руками, а коли ваша возьмёт, то чего мне опасаться?

В логике хранителю имущества Его Высочества было не отказать, и тогда генерал спросил:

— У вас уже на примете, наверное, и домишко богатый имеется?

— Да уж приглядел кое-что, — отвечал Вайзингер, не скрывая злорадства. — Признаться, давно к хозяину приглядывался: богат больно и подл. По подлости первый человек в городе.

— У вас, я вижу, к нему своё отношение.

— Спесив, сволочь, больно, — резюмировал хранитель.

— Он еретик? — уточнил генерал, и тон его давал понять, что только в этом случае он даст своё одобрение новому делу.

— Свирепейший из них, — заверил его собеседник. — Руперт ван Хостен, меняла и банкир, дружок нашего бургомистра и товарищ главы Лиги Реки. На его деньги еретики новый молельный дом ставить собрались.

Волков уже знал, про кого говорит хранитель. Руперт ван Хостен. Это имя было в списке, который для генерала подготовил Топперт.

— Ну а люди у вас для дела имеются? Желающие есть? — спросил он у хранителя.

— О, об этом не беспокойтесь, дельце так удачно прошло, что люди уже о новом говорят, — тут он засмеялся. — Раньше они стражи побаивались, но я их успокаивал, что будет с нами крепкая рука, а теперь как они вашего майора увидели в деле, уже ничего не пугаются. А как поделили взятое — всё утро с ними считался, — так ещё и новые охотники загорелись.

— Всё воры? Дружки вашего Черепахи? — поинтересовался Волоков.

— Всякий народ, всякий, — уклончиво отвечал Вайзингер. — Из тачечников народец есть, из Колпаков тоже.

— Это хорошо, — подумав, говорит генерал. — Вот их и берите, они нам могут пригодиться. Пусть почувствуют вкус лёгкого серебра. Чтобы стали охочи до большого грабежа.

— Значит, впереди ещё много дел? — в свою очередь уточнял Вайзингер.

— Надеюсь, что так, надеюсь, что так, — задумчиво отвечал ему барон.

Потом они звали к себе майора Дорфуса, и тот пришёл. Принёс и свою карту. Генерал, майор и хранитель имущества разложили её на столе и нашли дом этого самого менялы Руперта ван Хостена. Стали смотреть, как его лучше взять, а тут и делегаты, от монаха выйдя, долго у больного просидев, решили попрощаться с генералом и сообщили тому, что отец Доменик город их покидать не хочет, а хочет служения тут, и что они просят генерала монаха не увозить, а со своей стороны обещают о его жизни побеспокоиться. И насчёт поруганного храма у бургомистра обязательно поинтересуются. Вся эта возня была на руку Волкову, и он ласково попрощался с почтенными горожанами. После же вернулся за стол к карте, майору и хранителю имущества. И, посидев ещё немного, пришли к выводу, что надобно дом и окрестности осмотреть воочию. И Дорфус и Вайзингер собрались и уехали. А Волков задумался и, посидев немного, пришёл к выводу, что план его потихонечку воплощается в жизнь, и вскоре власти поймут, кто виновник всего того недоброго, что происходит в городе, и решат выгнать его. Сам генерал как раз так и поступил бы, и посему приказал подать себе чернила и бумаги и сел писать письмо в Вильбург.

И в письме том были такие строки:

«А дела в городе всё более и более грозные, власти тяготятся моим присутствием и уже раздражения своего не скрывают. Вокруг города создаются склады и магазины с военным припасом, верные мне люди говорят, что в пригородах собирается военный люд, всё из еретиков. Да и в городе всё больше людей при железе. Все ждут ван дер Пильса. Посему прошу Его Высочество со всей возможной поспешностью послать мне в помощь хоть три сотни добрых людей с хорошим доспехом и при хороших офицерах. Иначе горожан я сдержать не смогу и город буду вынужден покинуть ещё до Пасхи, во избежание гибели всех своих людей».

Конечно, барон сгущал краски, но в одном он был честен: удержать город с шестью сотнями имеющихся в его распоряжении людей он бы не смог. Да, он не сомневался, что в прямом столкновении, даже на узких враждебных улицах, он разобьёт все, что может выставить против него город. И стражу, и ополчение, и даже некоторое количество наёмников. Уж мушкеты скажут своё слово. Но без пушек взять городскую цитадель с арсеналом ему не под силу. Даже в случае его полной победы в цитадели останутся враги. А посему сопротивление в городе ему не сломить.

В общем, лишние люди ему совсем не помешали бы, ну а договор между герцогом и городом о том, что только шесть сотен людей герцог может размещать в городе… Так плевать на него, как говорил хранитель имущества: маски сброшены. И в письме как раз про это генерал и писал.

Закончив, он звал к себе ротмистра Юнгера, и когда тот пришёл, протянул ему бумагу.

— Хочу, чтобы письмо это покинуло город ещё сегодня, до того как закроют ворота. Письмо это очень важное, нельзя допустить, чтобы оно попало к горожанам. Посему прошу вас найти для него самого толкового из ваших людей.

— У меня все толковые! — самоуверенно заявил генералу кавалерист, забирая важную бумагу. Волков уже привык к тому, что Юнгер всё время нахваливает свих людей. Офицер почему-то не сомневался, что все его кавалеристы и умны, и храбры. Это, конечно, делало Юнгера честь, но и немного раздражало генерала. Хотя и выговаривать ротмистру он за это не стал бы. А тот всё бахвалился:

— В кого из моих пальцем ни ткни, всякий толков!

— Хорошо. И пусть его до ворот проводят двое других толковых, пусть убедятся, что он покинул город. Это очень важно.

— Раз так важно, то я и сам до ворот провожу гонца, — предложил ротмистр. — Сам и погляжу, как он уехал.

— Отличная мысль, — одобрил генерал, — выполняйте.

Ближе к ужину вернулись Дорфус и Вайзингер, оба были в приподнятом настроении. Хотя майор сразу сказал генералу:

— Местечко будет посложнее. Тут пост стражи рядом, почти за углом, на соседней улице. Да и домишко покрепче прошлого.

— Но и побогаче будет, — заметил хранитель имущества.

— Может, найдёте, что полегче? — предложил генерал.

— Ничего, и с этим справимся, — заверил его майор, — а со стражей, господин Вайзингер говорит, может, ещё и просто договориться удастся. Чтобы всё без драки прошло.

— Да, попробуем договориться. Есть у меня один человечек, что в страже служил раньше, да погнали его, он всех стражников знает, может и договорится.

— И когда думаете делать?

— Так на следующую ночь, — отвечал Дорфус, — с утра завтра ещё раз всё осмотрим и к ночи начнём людей собирать.

— Ну, дай Бог, — согласился генерал.

Конечно, он понимал, какой скандал случится, ежели всё это всплывёт. Уж герцог ему найдёт, что сказать по этому поводу: дескать, тебя, дурака, туда послали город успокаивать да усмирять до лета, а ты дома купчишек взялся грабить? Совсем ум потерял?

Но Волков затеял эти ограбления как раз для того, чтобы покоя в городе и не было. Ему нужно было беспокойство. Очень нужно.

— Ну, дай Бог, — повторил он.

Много всякого генерал слыхал о военной удаче. Мол, прилетел арбалетный болт в открытое забрало полководцу, и противник выиграл сражение. Или попало пушечное ядро в командира гарнизона осаждённого города, оторвало ему ноги, и гарнизон пал духом и капитулировал. Нежданная удача, лукавый случай, военное везение. Вот только никогда Волков не считал, что это просто рок или судьба, выбравшая одну из враждующих из сторон. Не судьба нанимала дорогих арбалетчиков для сражения, не удача тащила тяжеленные осадные орудия к осаждённому городу — всё это делали люди, думающие о деле, о победе. А уж то, что ядро было выпушено так хорошо, что решило исход осады, или что точный арбалетный выстрел убил вражеского генерала — это и подавно не какое-то там везение, а умение бомбардира или верный глаз арбалетчика. И победа, завоёванная таким способом, — это всего лишь нежданный бонус за тяжкие усилия, предпринятые кем-то.

Вот и то, что произошло позже, он посчитал не провидением или глупым случаем, а последствиями своих правильных действий, да и своей разумности.

Уже когда стемнело, когда ротмистр Юнгер вернулся и доложил, что гонец с письмом благополучно покинул город, а помощники кашеваров уже накрывали скатертями столы для офицеров, от ворот пришёл сержант и доложил, что генерала спрашивает человек, имя которого Готлиб Дерик Кохнер.

— Кохнер? — переспросил генерал. Пару раз толстяк появлялся в казарме, и Волков давал ему немного денег, пять, кажется, монет в общей сложности, и ещё разговаривал с ним, слушал о том, как тяжела стала у бывшего ротмистра жизнь после того, как его попросили со службы. Он выслушивал его и, несмотря на занудство Кохнера, старался быть с ним ласков. Но всё же потом раз отказался его принять, думая, что толстяк пришёл опять просить денег. И на этот раз сначала подумал отказать, но потом что-то сыграло в его душе, поглядел он на стол, на кушанья, что расставляли кашевары, и решил покормить бывшего ротмистра, а вот денег больше не давать. И распорядился:

— Ладно, сержант, веди сюда этого Готлиба Дерика Кохнера.

И когда сержант привёл бывшего ротмистра, барон, увидав того, даже засмеялся. Уж как изменился Готлиб Дерик, кажется, пуд прекрасного сала, что он нажил на службе в страже, покинул его, что, впрочем, шло ему только на пользу. Но всё ещё толстый человек, встав в дверях, озирался, взглядом ища среди многих фигур офицеров генерала. И на помощь ему пришёл Карл Брюнхвальд; он, сидя справа от своего товарища, поднял руку и крикнул:

— Господин Кохнер, идите сюда!

Толстяк обрадовался, что кто-то обратил на него внимание, и поспешил к ним во главу стола, а генерал, пока майор Дорфус не занял своё место слева от него, пригласил его сесть:

— Садитесь, ротмистр, подле меня.

— Вот спасибо вам за приглашение, — Кохнер плюхнулся на лавку рядом. И пока Волков не успел ему ничего сказать, выпалил с возбуждением: — А я-то к вам не просто так.

— Вот как? — улыбнулся барон и взглянул на полковника: вот видите, Карл, не зря мы ротмистра пригласили к ужину. Человек-то пришёл не просто поесть. А потом обернулся к толстяку и спросил:

— Видно, у вас есть какое-то дело ко мне?

— Есть, есть, — всё так же запальчиво говорил бывший ротмистр стражи, и по виду его и по манере речи было ясно, что дело, о котором он пришёл говорить, весьма важное. И он с жаром продолжал: — Хоть папаша мне всегда говорил, что я не шибко большого ума, но тут мне сдаётся, что вам моё дело пригодится.

— Ну, мы слушаем вас, — продолжал улыбаться ему барон.

— А говорить всё при нем? — приблизившись к Волкову и кивая на Брюнхвальда, тихо спросил толстяк. — Дело-то такое… какое иным всяким, может, и не нужно слышать.

— Полковник Брюнхвальд — мой начальник штаба, моя правая рука и мой близкий товарищ, — успокоил собеседника барон. — Можете говорить при нём всё, что хотели сказать мне.

И тогда Готлиб Дерик Кохнер заговорил.

Глава 36

— Нынче, едва я собрался поесть, едва сел, как постучали в двери, ко мне явился сам Юрген Гольдбрих.

— А это?‥ — уточнил генерал.

— Сослуживец мой по страже, был моим сменщиком на воротах, хороший человек. Семья у него хорошая, и жена…

— И что же он вам сказал? — перебил его Волков, которому было не очень интересно слушать про жену сослуживца ротмистра.

— А… Ну, это… Короче, пришёл он и спрашивает: мол, хочешь восстановиться в страже?

— Он предложил вам восстановиться? И в каком звании? — спросил Карл Брюнхвальд. — Вы, кажется, были в звании ротмистра до того, как вас выгнали… То есть уволили.

— Вот в том-то и дело, Юрген и говорит: дескать, тебе звание вернут. И это не он придумал, это сам выборный полковник Пресслер обещает вернуть мне звание и должность.

— Выборный полковник? — снова интересуется Брюнхвальд. — Кажется, был у вас раньше Прёйер.

— Прёйер — это выборный полковник городского ополчения, — разъяснил толстяк, — а выборный полковник стражи — это как раз и есть Пресслер.

— Понятно, — покивал головой Брюнхвальд.

— Значит, вас предлагают восстановить в звании. Ну что ж… Прекрасная новость! Поздравляю, — произнёс барон. — Я всегда считал, что вы достойны быть офицером, — но он был не так прост, чтобы не понять главного. — И, судя по всему, этот самый Юрген Гольдбрих объяснил, что вы для этого должны сделать.

— Да в том-то и дело, что ничего особенного, — продолжал рассказ Готлиб Дерик Кохнер. — Просто, говорит, иди сегодня к полковнику, он тебя и запишет обратно в стражу. Иди, говорит, прямо сейчас.

— Так поздно уже, — напомнил ему Карл Брюнхвальд. — Уже ночь скоро, неужели так приспичило стражникам?

При этом полковник многозначительно взглянул на генерала: видно, ваша с майором Дорфусом и Вайзингером ночная проделка даёт свои результаты, стража, кажется, оживилась. И Волков сам так думал, но молча продолжил слушать толстяка.

— Так и я ему говорю, Юргену: друг, а не поздно ли? Неужто полковник будет дожидаться меня до ночи? А он мне и говорит: будет, будет, сейчас многих офицеров и из стражи, и из ополчения просят прийти к коменданту. И полковник там всех ждёт, хоть ночь, хоть не ночь. Иди, говорит, тебя запишут.

Тут генерал и полковник опять переглянулись, и на сей раз взгляды их были уже весьма серьёзны, а после генерал спрашивает у Кохнера:

— Как я понял, офицеров стражи и ополчения собирают в комендатуре на ночь глядя. Вот только не ясно, для чего. Уж, может, вам про то известно?

— Не только некоторых офицеров, ещё и некоторых сержантов собирают, кто новый или кто уже ушёл со службы, но то лишь поначалу, как сказал Юрген, для записи их и для объяснения диспозиции, а завтра поутру будут уже всех офицеров и всех людей собирать, — отвечал ему толстяк.

Волков молчал, лишь поставил локти на стол, да смотрел на бывшего ротмистра. А вот Карл Брюнхвальд стал задавать вопросы:

— То есть всех бывших офицеров нынче ночью просят явиться в комендатуру и обещают восстановить им звания?

— Юрген так мне и сказал, — кивает толстяк.

— А комендатура находится где?

— Так в арсенале, — отвечал Готлиб Дерик Кохнер.

— А арсенал в цитадели, — вспомнил полковник. — И как же вы собираетесь попасть ночью в цитадель?

— Ах да, — вспомнил Кохнер, — Юрген сказал мне пароль для входа.

— Даже пароль уже придумали! — восхитился генерал. Он понимал, что это верный признак того, что горожане за дело взялись всерьёз.

— Да, пароль тот — «свобода», — сразу выдал тайну Готлиб Дерик Кохнер.

— Что за глупость! — поморщился Карл Брюнхвальд.

— То не глупость, — с жаром стал говорить толстяк, — я ничего не придумал, Юрген мне так и сказал: «свобода» слово молвишь тебя впустят.

— Друг мой, я не о том, — успокоил его полковник, — я про то, что такой пароль и звучит-то глупо, зачем такие придумывать? Я не в том смысле, что вы в чём-то ошибаетесь, а в том, что пароли придумывают не так.

— Бог с ним, с паролем, Карл, — произнёс генерал. — «Свобода» так «свобода», главное, что господин Кохнер, — и тут Волков положил свою руку на пухлую ладонь бывшего ротмистра — знак большого расположения, потом ещё и улыбнулся тому, — главное, что господин Кохнер так любезно сообщил нам его.

— Просто господин ротмистр совсем не глуп, — поддержал товарища Брюнхвальд, — у него хватило ума понять, какую сторону выбрать. И посему он пришёл к нам.

Вся эта ласка и простая лесть произвела на толстяка должное впечатление, он выпрямил спину и приосанился: да уж, не дурак.

И услышал от генерала то, ради чего, скорее всего, и пришёл сюда.

— И как всякий добрый человек и человек истинно верующий, человек, совершивший умный поступок, — говорит Волков, — господин Готлиб Дерик Кохнер безусловно заслужил награды.

— Вот уж было бы неплохо, — заулыбался толстяк. — Я знал, что вы оцените мои старания.

— Я всегда ценю старания честных людей, — сказал генерал и добавил проникновенно: — И главное, что их обязательно оценит Отец наш Небесный, -тут он встал и, опять похлопав Кохнера по руке, добавил: — Извините, друг мой, нам с полковником надобно поговорить.

Карл тоже встал, и они отошли в сторону; и тогда Брюнхвальд произнёс:

— Вижу, что вы уже загорелись этим делом.

— А как иначе, Карл, как иначе? Победа сама идёт к нам в руки, коли всё у нас получится, так мы два дела сразу сделаем.

— Обезглавим их. Захватим их офицеров, — догадывался поклонник. — А второе какое?

— Арсенал, Карл, арсенал! — напомнил ему Волков. — Там оружия ещё в те старые времена на тысячу человек было, — и вдруг припомнил: — И третье дело — ещё заберём у них и цитадель.

— Ещё и цитадель! — тихо восхитился Брюнхвальд. Так как он там бывал, он прекрасно знал, насколько хороша и крепка эта небольшая и закрытая почти для всех центральная часть города.

— Надобно только убедиться, что всё это дело — не хитрость горожан, — продолжал генерал чуть задумчиво.

— Хитрость? — стал недоумевать полковник. — Какая хитрость?

— Ну, Карл, — с упрёком отвечал ему Волков, — не считайте всех горожан совсем безмозглыми, ни на что негодными дураками; уже потому, как они умно готовятся к приходу ван дер Пильса, можно судить об их разумении. А уж бургомистра я точно дураком бы не назвал.

— Я не считаю их дураками, — возразил Брюнхвальд, — просто не понимаю, какую хитрость они могут затеять.

— Простую, Карл: выманить значимую часть нашего отряда в город ночью и разбить её там на узких улицах, которые они знают лучше нашего.

— Ах вот оно как?!

— А потом нагрянуть в казармы и добить оставшихся! — закончил Волков.

— И вправду, хитрость такая может иметь место, — согласился полковник. И тут же с сомнением посмотрел на Готлиба Дерика Кохнера, скучающего за столом в ожидании ужина. — Вот только не кажется мне, что бывший ротмистр способен на такие хитрые уловки.

Волков тоже взглянул на Кохнера и парировал:

— Тут вы правы, Карл, вот только он может и не знать, что тянет нас в ловушку, его могут использовать, что называется, «втёмную», а посему мы сначала проведём рекогносцировку, — генерал оборачивается и, увидав первого попавшегося на глаза офицера, а это был Лаубе, говорит:

— Капитан! Узнайте, вернулся ли в расположение майор Дорфус.

— Вернулся, — сразу ответил Лаубе, — я видел его у конюшен только что, он говорил с ротмистром Юнгером.

— Будьте добры, разыщите его, и пусть принесёт сюда свою карту, — распорядился Волков. И тут он заметил, что многие присутствующие в помещении офицеры глядят на него. И взгляды их выражают вопрос: кажется, что-то происходит? И тогда он просто сказал:

— Господа, те, кто голоден, просите у кашеваров ужин и ешьте быстро; те, кто не голоден, идите к солдатам, пусть тоже едят, а потом надевают доспех и готовятся к делу.

К делу? Офицеры переглядывались и удивлялись: какое же может быть дело, ночь на дворе скоро. Но никто не осмеливался ничего более спросить у генерала. Только полковник Рене задал вопрос:

— А каким же ротам надевать доспех, каким готовиться?

— Всем! — отвечал ему Волков, мягко улыбаясь. — Всем ротам, полковник, всем надевать доспех и всем готовиться, а кавалеристам седлать коней. Дело, сдаётся мне, господа, будет непростое.

Как и ожидал генерал, офицеры стали расходиться без ужина, сразу пошли к своим частям. Это ему нравилось: хорошо, его офицеры больше думали о деле, чем о еде.

Ну, кроме полковника Рене, тот спокойно уселся за стол и потребовал от кашеваров нести себе ужин. Он мог себе это позволить. Как ни крути, а родственник. Всё-таки муж единственной сестры.

Явился Дорфус и, разложив на столе карту, спросил у полковника Брюнхвальда негромко:

— А что происходит? В бараках суета, люди есть да спать собирались, а тут вдруг стали одеваться.

— Кажется, намечается дело, — так же негромко отвечал ему начальник штаба.

А Волков ничего не говорил, он рассматривал на карте цитадель и окружающие её улицы. И наконец спросил у Кохнера:

— Так к каким воротам цитадели надобно подойти?

— К западным, к западным, — отвечал тот, — и там, у ворот, сказать пароль, и вас впустят в цитадель.

— Угу, — кивал генерал задумчиво, — угу… Значит, к западным, — он опять глядел на карту. И, конечно, ему не очень нравилось, что он видел, ведь цитадель строили грамотные люди. И располагали они её так, что подобраться к воротам незамеченным было сложно, так как вокруг цитадели шагов на сто не было улиц и зданий. Негде было укрыть даже небольшой отряд для внезапного нападения.

Понимая это, генерал поднял от карты глаза и стал искать среди прибывавших офицеров кого-то и, найдя, позвал его к себе.

— Ротмистр Юнгер.

— Я здесь, господин генерал, — сразу отозвался тот, подходя к командиру.

— Дело будет для ваших храбрецов.

— Только скажите, что за дело, — интересовался ротмистр. — А уж мои парни не подведут.

— Я на то надеюсь, — генерал снова уставился в карту, а потом стал пальцем стучать в точку на ней. — Вот здесь вам надобно будет собрать полдюжины самых ловких и быстрых ваших людей. Да, вот здесь.

— Ну так соберём. В прочие случаи вы всегда спрашивали толковых, теперь спрашиваете самых ловких и быстрых. Уж интересно мне, к чему они вам на ночь глядя.

— Для хорошего дельца, ротмистр. Нужно будет им подойти вот сюда, но подойти туда надобно будет очень-очень тихо. Понимаете, Юнгер?

— Господин генерал, смею вам заметить, — с некоторым сомнением заявил кавалерист, — что лошади животные умные, но чрезвычайно паскудные насчёт тишины, они ничего тихо делать не умеют. Как, впрочем, и кавалеристы тоже.

— Вот потому я и говорю, что вам надобно подобрать самых ловких своих людей и подвести их сюда так, чтобы со стены их никто не услыхал.

— Вот тут спешитесь, — полковник Брюнхвальд ткнул в карту пальцем, — дальше шагом поведёте лошадей в поводу.

— Так, ну это ясно, — сказал кавалерист, заглядывая в чертежи и рисунки. А вот генерал не был уверен, что ротмистру всё в карте ясно, но тот уверенно продолжал: — Подведу я туда шестерых своих ребят, а что же им делать дальше?

— Ждать сигнала, — отвечал генерал. — А сигнал вам подаст… — он снова осматривается и находит глазами капитана Неймана. — Вот он, наш храбрец капитан Нейман.

И Волков не ошибся в своём выборе. Даже не зная, что от него потребуется, Нейман произнёс:

— Я сделаю всё, что в моих силах, господин генерал.

— Вам, капитан, выпадет дело самое сложное из всего, что надобно сделать.

— Только скажите, что, — просто ответил храбрый офицер.

Глава 37

И тогда Волков, взглянув на своего товарища Брюнхвальда, с улыбкой начал:

— Именно у западных ворот цитадели мы познакомились с полковником, был он тогда грозен и неуступчив.

Карл тоже усмехнулся, вспоминая: да, было дело. А генерал продолжал:

— Посему те ворота я помню; рядом с ними, справа от них, есть малые ворота в одну дверь, в которые пройдёт только одинокий всадник, не больше. Вот их-то и откроют горожане после того, как услышат пароль.

— Ах вот оно что! — капитан теперь всё понял. — Надобно мне будет удержать те малые ворота открытыми, пока кавалеристы не подъедут мне на помощь! А как подъедут, так с ними отворить ворота большие для главного отряда.

— Вот и хорошо, ничего вам, Франц, разъяснять не нужно, — сказал генерал, специально назвав капитана по имени, чтобы повысить его значимость в присутствии других офицеров, — И сами всё знаете.

— Ну так дело то простое.

— Простое? — удивился Волков.

— Да уж не сложное, всяко на воротах пузаны будут, а не настоящие солдаты. Уж найду способ их угомонить, — уверенно говорил капитан. — Не дам дверь затворить, пока кавалерия не подоспеет.

— Возьмёте с собой ещё одного человека, хоть сержанта Грифхоппера, — предложил генерал.

— О, так мне ещё легче будет, — согласился Нейман, — Грифхоппер толковый солдат. Вот только…, — тут он замолчал.

— Что? — генерал и все офицеры глядели на капитана.

— Откроют ли мне ту дверь, вот что, — пояснил капитан. — Эти городские сволочи все друг друга знают, начнут цепляться: а кто ты? А чего пришёл? Что мне им отвечать?

— А вот для этого у нас есть наш городской друг, — произнёс генерал и обернулся к бывшему ротмистру стражи, который в задумчивости сидел за другим столом и смиренно ждал ужина.

Все офицеры, что были в помещении, повернули головы и посмотрели на толстяка. А генерал, покинув своих офицеров и позвав с собой капитана Неймана, пошёл к господину Кохнеру и, сев рядом с ним, заговорил:

— Ротмистр Кохнер, это капитан Нейман, он пойдёт с вами.

— Пойдёт со мной? — искренне удивлялся Кохнер. — Куда капитан Нейман хочет идти со мной?

— Как это куда? — пришла очередь удивляться генералу. — В цитадель, конечно, в комендатуру.

— Что? — толстяк удивился ещё больше. — В комендатуру? Мне идти? Сейчас? Или когда?

— Сейчас, мы всё пойдём туда сейчас, и вы пойдёте первым, — твёрдо произнёс Волков.

— Я? — всё ещё не верил Кохнер. Он, кажется, начинал понимать, к чему клонит этот добрый генерал. — Первым?

— Вы и капитан Нейман, а с ним ещё один очень крепкий сержант пойдёт, чтобы с вами ничего не произошло.

— Но меня же… меня же узнают, — пролепетал бывший ротмистр. — Там многие меня знают.

— Да, узнают, — согласился Волков, — и поэтому отворят ворота, как только вы назовёте пароль, а вот капитану Нейману ворота могут и не открыть, даже если он трижды назовёт пароль. У него могут спросить имя, и ему придётся врать, что-то придумывать, а вам, друг мой, ничего и врать не придётся, просто назовётесь, и всё, сами же говорите, что вас там знают. И больше от вас ничего не потребуется. Как только ворота откроются, вы можете идти домой.

— Не бойтесь, — поддержал генерала капитан, — как только ворота откроются, дальше я сам.

Нейман был высоким и широкоплечим человеком, даже сейчас, без доспехов и оружия в руках, он выглядел как человек опасный. И Кохнер всхлипнул в ответ. А генерал сказал на это:

— Друг мой, не волнуйтесь, если дело выгорит, то я дам вам пятьдесят монет.

— А если не выгорит, меня… меня повесят, наверное, — снова всхлипнул толстяк.

— Нет-нет, не повесят, я заберу вас с собой в Вильбург, — обещал ему генерал.

— Как всё это плохо…, — морщился и едва не плакал Кохнер, — я же хотел по-другому… Я не так думал…

— Хватит, — вдруг весьма резко произнёс Нейман, — хватит вам скулить, вы же офицер, а то заплачьте ещё, как баба! Сказано вам делать дело, так делайте, уж понятно должно быть вам, что обратной дороги у вас уже нет. Так и идите вперед без всяких раздумий, до конца, а ещё верьте в генерала, его Господь ведёт, и посему он поражений до сих пор не ведал.

Тут толстяк перестал причитать и взглянул на Волкова: неужто и вправду вас Господь ведёт. И Волков покивал в ответ на его взгляд: ведёт Господь, ведёт. А потом и сказал:

— Ну, вы тут пообщайтесь, а я пойду отдам распоряжения.

И, оставив их, пошёл к столу и с другими офицерами стал готовиться к делу; глядя в карту, стал говорить.

— Майор Дорфус, вы с ротмистром Юнгером и его людьми пройдёте весь путь до самой цитадели. Только тихо.

— Что смотреть? — сразу спросил майор.

— Я не хочу угодить в засаду, не хочу, чтобы… ну, к примеру, вот тут, — Волков ткнул пальцем в карту, — мне перекрыли улицу и зажали колонну тут, меж больших домов, на которых можно рассадить арбалетчиков. Поезжайте и посмотрите переулки и проулки, нет ли в них вооружённых людей. Поезжайте, как только будут оседланы лошади.

— Как вам будет угодно, — сразу ответил Дорфус, и они с Юнкером тотчас ушли.

— Рене!

— Да, генерал. — отозвался полковник.

— Сто человек пехоты. Отберёте народ сами, но из рот Лаубе никого не берите, люди Лаубе остаются все тут.

— Да, генерал, — отзывался полковник.

— Полковник Роха.

— Я тут.

— Шестьдесят мушкетёров идут со мной.

— Ясно. Пошлю с ними капитана Вилли.

— Да, так и сделайте. Ротмистр Кальб!

— Да, генерал.

— Десять своих людей оставите в расположении полковника Брюнхвальда, а с остальными своими людьми идите с мной.

— Как пожелаете, господин генерал, — отвечал командир арбалетчиков.

— Полковник Брюнхвальд, прошу вас всем уходящим выдать хлеба и сыра на день с собой.

— Конечно, генерал.

— Господа, — Волков оглядел офицеров. — Ваши люди должны быть готовы выйти, как только вернётся майор Дорфус.

Офицеры стали расходиться. А к нему подошёл Хенрик и напомнил:

— Господин генерал, если вы на дело решитесь, надобно нам кого-то на квартиру послать, доспех-то ваш там.

— Дьявол! — выругался барон.

Так и было, доспех он возил в ящиках при карете. И карета, и доспех, и пара его хороших коней теперь находились в доме на улице Жаворонков.

— Может, послать за доспехом фон Флюгена? — предложил Хенрик.

Волков взглянул на юношу, у которого и у самого доспехи остались в доме, и покачал головой.

— Нет. Ночь, горожане что-то затевают, мало ли встретят его где в переулке. Пусть тут сидит, а я попрошу что-нибудь у полковника Брюнхвальда, — отвечал генерал и тут же вспомнил, что у его старого товарища доспехи все… очень уж просты — крепки, тяжелы, но не изысканы, — и он тут же поправился: — у прапорщика Брюнхвальда.

И Максимилиан с радостью поделился с командиром отличной запасной кольчугой, очень неплохой кирасой и шлемом с новёхоньким подшлемником. Вот только была одна неприятность: Максимилиан был сильным молодым человеком, чьё тело не знало отдыха даже при ленивой казарменной жизни, а посему его кираса не подошла немного раздобревшему за последнее время генералу.

— Ну и чёрт с ней, — сказал тот фон Готту, старавшемуся застегнуть на нём доспех.

— Я сейчас застегну её.

— Нет, мала, дышать тяжко, обойдусь одной кольчугой. Всё равно в драку, случись такое, не полезу.

— Можем спросить ещё у кого-нибудь, — предложил фон Флюген. — Авось, кирас лишних тут в казармах в достатке.

Но генералу не захотелось брать доспех ещё и у подчинённых. Как-то это было нехорошо. Одно дело — взять у кого-то из Брюнхвальдов. Они давно уже стали близкими ему людьми. Можно было взять у Рене. Он родственник, хотя лишим доспехом, кажется, богат не был. А вот у подчинённых он брать кирасу не захотел. И, махнув рукой, произнёс:

— Не надо, обойдусь кольчугой.

Все отобранные для дела люди уже были готовы, получили провиант на день и, гремя доспехами и оружием, стали собираться во дворе; кони уже были осёдланы, две телеги обоза уложены и в них впряжены мерины. Ждали только возвращения Дорфуса из разведки, и пока было время, генерал подошёл к трём людям, что были в данном деле главными действующими лицами. То были капитан Нейман и сержант Грифхоппер, и они стояли подле лавки, на которой сидел бывший ротмистр городской стражи Кохнер. Как разительна была разница в этих людях! Толстяк Кохнер, сидя на лавке, напоминал растёкшееся по лавке и сползающее с неё тесто, он был так удручён всем, что происходило вокруг него, что готов был рыдать. И совсем другие люди стояли рядом с ним. То были истинные псы войны. Капитан Нейман был высок, и отличный, но уже бывавший в деле доспех сидел на нём прекрасно. Ничего лишнего, всё подогнано по фигуре так, чтобы никак не стеснять движений, сам он непринуждённо опирается на крепкий люцернский молот, которым намеревается нынче ночью поработать. Его шлем и подшлемник лежат на столе. И тут же стоит сержант Грифхоппер, он уже и шлем надел, лишь боевые рукавицы заткнуты за пояс, у него в руках увесистый топор. И никаких мечей, мечи — это блажь высокородных; у Неймана на поясе висит кацбальгер, такой, какими пользуются ландскнехты, а у сержанта — ещё менее затейливый, простой и надёжный солдатский фальшион. Неймана можно считать ещё не старым, а вот у сержанта над горжетом серебрится щетина, он старше Волкова, но всё ещё отменный боец. Волков отмечает, чтоб оба они подпоясаны бело-голубыми шарфами. Это его цвета. И, глядя на них, он не сомневается, что эти люди сделают то, что он задумал. Если, конечно, эта квашня Кохнер не подведёт.

— Ну, я вижу, вы ещё не собрались с духом, друг мой? — с улыбкой спросил барон, глядя на бывшего ротмистра стражи.

— Я думаю, — грустно отвечал тот.

— О чём же? — спросил у него генерал, присаживаясь рядом.

— О моём печальном будущем, — ответил толстяк.

— О печальном будущем? — переспросил генерал и тут же продолжил: — Ваше будущее зависит от сегодняшней ночи; если вы всё сделаете как должно, обещаю вам, у вас будет будущее. Да ещё и пять десятков монет.

— А если ничего не получится? — всхлипнул Кохнер.

— Всё должно получиться, — твёрдо произнёс Нейман, не отрывая глаз от толстяка. — Вы только сделайте так, чтобы вам отворили дверь, а уж дальше можете бежать домой, мы управимся сами.

— Да, да, я это помню, — невесело отвечал ему бывший офицер городской стражи. — Как только дверь откроют, я могу уходить.

— Ну вот. Отчего же вы так грустны?

— Не жить мне больше в этом городе, — вздыхал Кохнер. — Наши меня повесят.

— Бросьте, — усмехался генерал, хотя прекрасно понимал, что участь толстяка в случае его неудачи и ухода из города будет предрешена, — всё будет хорошо. Верьте мне. Помните, что я Рыцарь Божий, а ещё меня прозывают Дланью Господа. И меня, соответственно, ведёт Бог. Думайте о хорошем.

— Я пытаюсь, — вздыхал Кохнер.

А генерал встал и отвел Неймана в сторону.

— Этот слюнтяй может всё испортить.

— Да, — согласился тот, — но я постараюсь его подбодрить, как смогу. Скажу, что убью его, если дело не выйдет, скажу, что и семью его перережу, — сказал капитан с усмешкой. — Может, хоть это его взбодрит.

— Не переборщите с этим, а то он ещё лишится остатков духа, придётся его водой отливать.

— Хорошо, — капитан теперь даже его стал успокаивать. — Вы не волнуйтесь, господин генерал, если только двери откроют, я всё сделаю.

Волков полез в кошелёк, в тот самый, что ему нынче принёс Вайзингер, и достал оттуда золото, отсчитал семь монет. И протянул их капитану. Но тот денег не взял и сказал:

— Награду возьму после того, как сделаю дело.

— Это за то дело, что вы уже сделали.

— За то, что уже сделал? — не понял Нейман.

— За монаха, — напомнил ему генерал.

— А, за это, — капитан даже отвернулся от денег. — За это не нужно мне награды.

— Нет-нет, это вы напрасно, — произнёс генерал. — Дело вы сделали большое, монах стал нашем знаменем, из-за этого случая в городе многие стали ненавидеть еретиков. Ко мне почтенные горожане приходили, все сопереживают отцу Доменику, о нём пошла слава уже и за пределы Фёренбурга, — Волков, говоривший и так тихо, заговорил ещё тише: — Думается мне, что отец Доменик вскорости может стать и епископом здешним, и в том, капитан, ваша заслуга, так что Святая Матерь Церковь вам за то благодарна. И тем более, я перед целой площадью людей поклялся, что найду обидчиков отца Доменика и воздам им по заслугам, так что берите.

Судя по всему, эти разумные, хоть и не очень правдивые, речи возымели своё действие, и Нейман смягчился:

— Ну раз так, то заберу у вас деньги после сегодняшнего дела.

— А почему после дела?

— Я перед делом плату никогда не беру.

— Примета у вас, что ли, такая? — интересовался Волков.

— Да нет, не примета, — тут Нейман даже усмехнулся. — Дело всяко может пойти, может и не в мою пользу всё повернуться… В общем, не хотелось бы мне, чтобы мои деньжата, даже после смерти, попали в лапы к моим врагам или мародёрам, пусть не радуются моей смерти, а лучше даже пусть злятся, что ничего у меня не нашли.

Волков посмеялся немного такому мудрому поведению и сказал:

— Ну ладно, Франц, утром заберёте своё золото, тут пять монет вам и по монете тем, кто вам помогал в том деле.

— Как пожелаете, господин генерал.

— Кстати, Франц, надеюсь, вам не нужно напоминать, что язык надобно держать за зубами. И вам, и вашим помощникам.

— Не волнуйтесь, господин генерал, и я, и они — люди молчаливые, — заверил своего командира капитан.

Когда вернулся Дорфус, он доложил:

— Караулы по всему городу, к ночи ещё и улицы рогатками перегораживают, — генерал и офицеры собрались у карты, и майор показывал. — Тут застава, полдюжины человек. Тут застава, тут просто караул бродит по улице. Вот эта улица и этот выход на площадь заставлены рогатками, стража жжёт костры, значит, дровишек им привезли заранее и на всю ночь.

— То есть они готовятся к чему-то? — спрашивает полковник Рене.

— Может, и готовятся, — согласился Дорфус, — а может, просто после вчерашнего нашего дела решили усилить стражу на ночь.

Волков поглядел на все те точки на карте, на которые указывал майор, подумал немного: конечно, усиление городской стражи было фактом весомым, но отказываться от прекрасного шанса захватить цитадель, арсенал и часть офицеров он точно не собирался, посему и сказал:

— Капитан Лаубе, в связи с изменившейся в городе обстановкой я заберу из ваших рот ещё полсотни людей с тремя сержантами на усиление отряда.

— Как пожелаете, господин генерал. — отвечал капитан.

— Всё, господа, — закончил совещание Волков, — выдвигаемся.

Когда он уже хотел пойти на улицу, к нему подошёл полковник Брюнхвальд и спросил:

— Генерал, может, мне пойти с вами? Дело будет непростое, вдруг понадоблюсь.

— Нет, Карл, — сразу обрезал Волков. — Дело и вправду непростое, а если оно не задастся, то мне надобен будет крепкий тыл, и лучше, чтобы в тылу у меня были вы. Тогда я буду спокоен, да и люди тоже, если будут знать, что у них есть и место куда отступить, и опытный офицер, что ждёт их.

Тут полковнику и возразить было нечего.

А на улице их встретили тепло и сырость — кажется, весна начала брать своё. В голове колонны ехал полковник Рене, с ним был Дорфус. Передвигались по темным улицам медленно, осторожно. Ламп, кроме майора Дорфуса, никто не зажигал. А тому лампа была нужна, чтобы ориентироваться в хитрых городских улочках. Он вёл отряд так, чтобы во время движения избегать больших освещённых улиц, застав и ночной стражи. И генерал ещё раз убеждался в надобности и полезности этого офицера, который и карту может составить, и разведку провести, и запомнить все дороги, да так, чтобы даже в ночи их без ошибки угадывать. Замыкали колонну кавалеристы Юнгера. Волков с Нейманом и Кохнером ехал в середине отряда. Сам генерал ехал там, где был больше всего надобен, а именно рядом с бывшим ротмистром городской стражи, которому выделили крепкого мерина из обоза. Тот всё ещё терзался думами о будущем, и генералу приходилось расписывать ему, как хорошо он заживёт, если сделает всё как надо.

Но пройти отряду почти в двести человек, в латах и при лошадях по городу, так чтобы его не обнаружили, — задача даже ночью невозможная. Пару раз окна домов открывались, и люди высовывали из них головы, пытаясь разглядеть, что там в темноте происходит, пытались светить фонарями и, замечая массу вооружённых людей, интересовались:

— А это кто тут бродит? Что это такое?

— Спите, спите, честные люди, — отвечал таким кто-нибудь из офицеров, — всё в порядке, это мы, не воры.

— Это ещё надо посмотреть, — брюзжали жители, вглядываясь в шагающие массы солдат. — Не воры они, а раз так, чего же шастаете по ночам?

— Охраняем ваш покой, — отвечали офицеры, и колонна, по мере сил соблюдая тишину, продвигалась по ночным улицам дальше.

В одном месте, где улицу освещал висевший над дверью кабака большой фонарь, пришлось остановиться, и чтобы весельчаки, шумевшие в заведении, не слишком любопытствовали, Рене распорядился дверь кабака закрыть и подержать её запертой пока колонна не пройдёт. И хоть возмущённые посетители стали из-за двери браниться и обещать избить шутников, солдаты так и не выпустили никого, пока отряд не прошёл и не скрылся в темноте.

И, конечно же, на пересечении небольших улиц рядом с часовней святого Антония они всё-таки наткнулись на отряд ночной стражи. А было стражников шестеро. Причём стража, заметив фонарь Дорфуса, притаилась и дождалась его, а когда он подъехал ближе, вышли, пошли к нему с оружием наготове — видно, не разглядели впотьмах, что в десяти шагах за майором едет полковник Рене и целая колонна отборных солдат.

— А ну, кто тут? — бодро выкрикнул командир караула. — Отвечай по-хорошему!

— Убери-ка железо, дурень, — вместо майора отвечал шедший за ним сержант; он и ещё пара солдат уже обогнали остановившегося майора, — чего задираешься, не видишь разве, что честные люди идут?

Тут стражники пригляделись, и им даже в темноте стало ясно, что сила совсем не на их стороне, и тогда главный стражник поумерил рвение и сбавил тон:

— А что это… А куда это вы идёте, господа?

— Господа стражники, вам не о чем беспокоиться, мы не разбойники, — уже проехав вперёд колонны и появившись в свете ламп, произнёс генерал. — И оружие свое вы лучше опустите. Мы ваши союзники.

На что командир отряда стражи и не нашёлся, что ему сказать, кроме:

— Ну, раз так… то ладно, — но тут один из его подчинённых что-то ему шепнул, и он оживился: — А не скажете ли, господа, отчего это вы гуляете так поздно? До полуночи два часа осталось, не больше, а вы ходите тут. К чему это?

А меж тем стражников тихо и быстро обошли со всех сторон солдаты во главе с одним из пехотных ротмистров, и эти самые солдаты, эдак невзначай, стали у стражников забирать их алебарды.

— По делам идём, друг мой, по делам, и вы давайте с нами пройдитесь немного, — отвечал ему генерал ласково, а сам уже ближайшему сержанту махал рукой.

— Господин, да как же так, — возмущался начальник караула, когда, отобрав у него и у его людей оружие, солдаты толкали их вперёд: иди давай, не задерживай движение, — как же так, мы же тут на карауле.

— Ничего-ничего, — уже из темноты отвечал ему генерал, — скоро мы вас отпустим.

Но это были все приключения, и до самой цитадели больше ничего с отрядом не происходило. И вскоре майор Дорфус остановил колонну и послал солдата за генералом, а когда тот приехал, сообщил ему:

— Пришли. Вон за тем поворотом, вон, где угол дома, там уже мостик и цитадель, западные ворота.

Генерал обернулся и, почти не различая в темноте своих людей, произнёс:

— Фон Флюген, ротмистра Юнгера и капитана Неймана ко мне.

И когда те пришли и собрались вокруг фонаря Дорфуса, генерал начал последнее совещание.

— Юнгер, пять человек и вы с ними — станете у угла того дома, но к дому тому идите спешившись, лошадей ведите в поводу. И шагом, тихонечко.

— Ясно, — шептал тот ему в ответ.

— Знаете сигнал?

— Когда мне помашут фонарём, значит, пришло моё время, и я галопом лечу к воротам на помощь капитану Нейману.

— Сержант, — продолжает генерал, — когда дашь сигнал?

— Как только капитан войдёт в дверь, я сразу машу фонарём и сам иду за ним.

Волков смотрит на старого солдата, потом на капитана, и спрашивает:

— Может, алебарду возьмёте хоть одну?

— Нет, нет, — те оба отказывается, и сержант говорит: — Тут лучше с топором работать, у ворот человек шесть стражи, темно будет… Если свалка начнётся, то лучше работать топором.

— Только постарайтесь никого не убивать, нам лишняя кровь не нужна — ну, если разве что совсем оголтелых.

И капитан, и сержант это помнили.

— Хорошо, не будем.

— Полковник Рене? — генерал смотрит на родственника.

— Как только ротмистр поскачет, я сразу веду за ним первую штурмовую роту; если ворота ещё не будут открыты, открываю их и жду вас, господин генерал.

— Всё, господа, — говорить было больше не о чем, пришло время дела. — Читаем молитву и пошли.

А тут как раз кстати и дождь начался.

Фон Готт тем временем привёл Кохнера. Волков отметил, что тот так и не набрался духа, он всё ещё боялся — нет, не идти к воротам, толстяк боялся последствий. И генералу снова пришлось обещать ему, что всё у него будет хорошо, потому как он выбрал сторону Господа, а Господь чад своих не бросает.

Но долго это продолжаться не могло; ротмистр Юнгер со своими кавалеристами уже находился на месте, передовой отряд полковника Рене из тридцати человек отборной пехоты и десятка арбалетчиков тоже был готов, осталось дело за главным.

— Ну, ступайте, друг мой, да хранит вас Отец Небесный, — произнёс Волков, осеняя толстяка святым знамением, — думаю, что через час вы будете уже дома, а завтра, ну, или послезавтра, вы уже займёте свою должность в городской страже.

— Да, да…, — вздыхал тот, тоже крестясь, вот только делал он это рассеянно, видно, не отпускали его грустные мысли.

И тогда генерал негромко сказал закутавшемуся в плащ Нейману:

— Приглядывайте там за ним.

— Уж и не знаю, — отвечал тот, — за себя я мог бы поручиться, или вот, к примеру, за Грифхоппера, но за этого… Попробую.

Так и пошли они втроём к воротам цитадели. Три тёмные фигуры. Грифхоппер нес фонарь, он и капитан закутались в плащи, надели капюшоны.

Бог даст и стражникам будет лень разглядывать их — в темноте-то. А если разглядят, у Кохнера была на тот случай сказка, что это его товарищи, соседи, желающие тоже записаться в стражу. Генерал вздохнул: лишь бы толстяк не подвёл. И если всё ему нынче удастся, то до завершения задуманного им останется всего два шага.

Ожидание. Когда всё сделано и от тебя более ничего не зависит, а зависит лишь от других людей, ожидание становится тягучим и долгим. Лет десять назад он бы сам пошёл вместе с Нейманом, лишь бы не считать бесконечные проклятые минуты. Но не теперь. Теперь генерал просто не мог себе такого позволить. Его люди должны знать, должны быть уверены, что с ним всё в порядке и что он с ними. И генерал стал во второй раз за ночь читать молитву. Посидел в седле, но усидеть не смог, спешился и стал поначалу прохаживаться, думая, прикидывая: ну, вот теперь-то Нейман должен уже подойти к воротам.

А тут дождь полил сильнее, и он не удержался и пошёл с одним лишь Хенриком на место, где у угла дома прятались Дорфус и кавалеристы Юнгера. Но дойти не успел, когда услышал голос Дорфуса.

— Сигнал! — он почти кричал. — Видели, ребята? Юнгер, вы видели?

— Видели, видели! — уже во весь голос, не скрываясь, так же громко отвечал кавалерист. — А ну-ка, ребята, в галоп! Вперёд! Пришпорили! Пришпорили!

И сразу кони срываются с места один за одним, и цокот десятков копыт разрывает тишину ночи.

— Только осторожно, темно же, а мостовая мокрая, — говорил им вслед майор и тут же, поворачиваясь назад, размахивал лампой, продолжал: — Полковник Рене, ваше дело пришло, поспешайте.

Глава 38

Ему очень хотелось пойти с первым отрядом Рене, но это было бы глупо, он со своей хромотой вряд ли поспевал бы за почти бегущими солдатами. Так что генерал с видимым спокойствием подождал, пока Хенрик сбегал за конём, потом сел в седло и уже не спеша, шагом, подавляя в себе желание пришпорить коня, поехал к воротам. Мимо него проехал на коне Вилли, он узнал его по молодому звонкому голосу; тут же за своим капитанам скорым шагом проходили в темноте мушкетёры. Прошли вперёд, лишь угольки тлеющих фитилей иной раз мелькали из-под плащей в темноте да запах дыма от них же плавал в сыром воздухе дождя, потом мимо него простучали тяжёлыми башмаками последние пехотинцы, и ещё издали барон услышал, как с характерным пощёлкиванием в петлях и с натужным громким скрипом стали отворяться большие ворота. И оттуда же через дождь долетали до него крики и брань, железо падало на мостовую, в общем, дело было сделано. Когда к нему подскакал вездесущий фон Флюген, генерал уже знал, что он ему скажет.

— Ворота открыты, генерал! — прокричал юноша. — Стража пленена!

— Отлично; теперь найдите Рене и Дорфуса, скажите, чтобы взяли под контроль все ворота цитадели, я не хочу, чтобы городские офицеры разбежались отсюда. Всех их под замок.

На воротах его уже встречал Вилли.

— В комендатуре был двадцать один человек, я всех арестовал. Оружие отобрал, — сообщил он.

— Ловко! — похвалил его генерал. — И что, всё это офицеры?

— Да Бог их разберёт, я не рассматривал, некогда было; кажется, не все. Кажется, и солдаты там есть.

— А где же эта комендатура?

— Да вот же она, — капитан махнул рукой. — Пятьдесят шагов, вон, где окна горят.

— А где Рене?

— Поехал с Юнгером остальные ворота брать.

— Отлично, — ещё раз похвалил барон своего молодого офицера и поехал в комендатуру.

Печурка была мала, вряд ли она могла прогреть такое большое помещение, тем не менее, холодно тут не было. Может потому, что тут собралось полсотни людей. Мушкетёры, люди из рот Неймана, составляли охрану, а за длинными столами на лавках сидели местные. Были они в кирасах, но без шлемов, и даже у офицеров отобрали оружие. Горожане были хмуры, почти не разговаривали, и все как один обернулись на барона, когда тот вошёл в помещение.

Когда генерал проходит мимо пленных горожан, те отворачиваются с негодованием: дескать, видеть тебя не желаем!

Волков же улыбается. И останавливается возле одного из офицеров, заглядывает тому в лицо и, хоть офицер к нему и не поворачивается, узнаёт того.

— О, знакомые всё лица, — смеётся барон. — Кажется, мы с вами встречались. Извините, не припомню вашего имени… А звание ваше, по-моему, майор…

— Да, я майор Баумкоттер, заместитель командира городской стражи…, — нехотя пробурчал офицер.

— Верно-верно, Баумкоттер, — вспомнил генерал, — и приходили вы ко мне на званый ужин, чтобы сказать, что ужинать со мной не желаете.

— Так и было, — отвечал майор. Он всё ещё не желал ни встать, ни посмотреть на собеседника, так и сидел, пялясь перед собой. И всем своим видом выражал непреклонность.

— Ну, друг мой, не злитесь, умерьте свою ярость; ярость нужно было проявить чуть раньше, когда мои люди ворота открывали, но тогда вы, видно, ещё не разъярились как следует; а теперь-то что яриться, уже поздно, теперь лучше выказывать дружелюбие, — Волков снисходительно похлопал его по плечу.

А у майора вдруг взыграли чувства, может, от обидных слов генерала, а может, от его похлопывания по плечу, и он, отведя от себя руку Волкова, вскочил и выпалил:

— Дружелюбия не ждите от меня! Уж я вижу, к чему приводит дружелюбие к вам, к союзничкам. Таких, как вы и ваш курфюрст, союзников только дьявол мог нам подсунуть.

Хенрик и Максимилиан двинулись было к возмущённому пленному, а фон Готт на всякий случай уже и кинжал из ножен потянул, но генерал остановил их жестом и, продолжая улыбаться, только на сей раз улыбкой нехорошей, произнёс:

— Ах вот вы как заговорили, майор Баумкоттер? — он приблизился к нему и, заглянув майору в глаза, продолжил: — Союзнички вам не угодили, значит? Нехороши для вас мы? А вы, значит, чисты? Мы плохи, а вы честны? Да? А не вы ли, честные господа бюргеры, под городом ставите магазины с военными припасами? Не вы ли ждёте в гости знаменитого еретика? Не вы ли ему для сбора армии денег посылаете? — про это Волков наверное не знал, а лишь догадывался, но в сем жарком разговоре не преминул эту мысль озвучить, в надежде, что майор скажет хоть что-то в ответ. — Не вы ли, честные союзники, готовите войну, собираетесь уйти из-под руки герцога и забрать с собой все его земли, что за рекой? Не вы ли? Союзнички! Ну, отвечайте мне, Баумкоттер! Чего молчите? Что? Нечего вам ответить? Это потому, что имя ваше — вероломство и предательство. Как раз то, в чём вы меня и упрекаете. Именно из-за вашего вероломства герцог мне не даёт покоя, не отпускает меня в мои вотчины, именно потому я тут, с вами, в вашем грязном городишке, а не со своей семьёй.

Майор то ли поостыл, то ли испугался раздражения генерала, но дальше продолжать беседу с ним не захотел; он молчал. А генерал, ещё не остыв от перепалки, добавил зло:

— И ежели ещё раз осмелитесь ко мне прикоснуться, руку мою оттолкнуть, так я велю вас повесить на воротах, на тех самых воротах, что вы не уберегли.

Он обернулся и увидал капитана Вилли.

— Капитан, всех этих господ под замок!

— Как пожелаете, генерал, — отвечал мушкетёр.

Волков чуть подумал; он знал, что его молодой офицер хорош в деле, но в грамоте он хорош не так, а потому добавил:

— Как вернётся полковник Рене, передайте ему, что я прошу составить список задержанных: имена, должности, вера.

Волков уже прикидывал, как использовать пленных. Вообще-то он хотел часть из них отпустить. Вот только нужно было подумать, кого. Ну а теперь он собирался заняться делами победителей, то есть делами приятными, а именно намеревался осмотреть то место, в котором уже бывал и с которого начался его путь военачальника. Он обернулся к пленным горожанам:

— Господа! У кого ключи от арсенала?

Ни один из пленных поначалу не откликнулся, только сидели да переглядывались. Они боялись, боялись, как и толстяк Кохнер, что потом, когда начнутся разбирательства, им припомнят и что они сдали цитадель, и что сдали арсенал. Но миндальничать с ними генерал не собирался и посему произнёс:

— Либо вы мне отдадите ключи, либо прикажу моим людям обыскать вас. Обыскать без всякой чести, — впрочем, упоминал он «честь» только для слова или из вежливости, правила чести на горожан он распространять не собирался. Где честь — и где купчишки-бюргеры. Так что без всяких угрызений совести он распорядился бы обыскать всех присутствующих тщательно. Да и прибегнуть к пыткам, если того потребует дело.

Впрочем, у горожан хватило ума не доводить до того, и, очевидно с общего согласия, один из офицеров города встал, подошёл к ящику и извлёк из него связку больших ключей. И буркнул:

— Вот ключи от арсенала.

Один из мушкетёров взял у него ключи и передал их генералу.

— Вилли, не спускайте с них глаз, — приказал тот и пошёл к двери.

Он сел на коня и поехал к арсеналу. Было темно, но теперь и фон Флюген, и Хенрик уже не прятали ламп под плащами. И генерал вспоминал места, где они проезжали. Да, он тут бывал, ещё один поворот — и будут ворота арсенала. Не без труда и не сразу они отперли двери и вошли в большое здание арсенала. Хоть света было недостаточно, чтобы осветить весь зал, но Волкову и без света хватило увиденного, чтобы понять, что он делал всё правильно.

— Дьявол, я так и знал. — выругался генерал. — И здесь пусто!

— Как же пусто? — откликнулся из угла прапорщик Брюнхвальд. Он указал на ряды хоть и не новых, но отличных аркебуз, что стояли у стены. — Вон сколько здесь всего. А вон там, у входа, штук сто протазанов стоит, латы… Латы хорошие. На сотню людей хватит.

— А как вы думаете, прапорщик, — начал генерал, подходя к нему и оглядывая аркебузы, — Фёренбург богатый город?

— Ну, — Максимилиан усмехнулся, — судя по здешним ценам на всё — очень богатый.

— Очень богатый, — повторил генерал. — А вы когда по городу ездили, вы видели хоть на одной стене хоть одну пушку?

— Пушку? — переспросил Брюнхвальд и задумался.

— А когда мы сюда пришли, пушки на стенах кое где попадались, — продолжал Волков. — А теперь?

— Нет на стенах ни одной пушки, — за Брюнхвальда ответил Хенрик, — я и сам сейчас вспоминаю и тому удивляюсь. Нигде ни одного орудия не осталось.

— И вправду, — вспоминал прапорщик, — я тоже не видел.

— И здесь их нет, — Волков обвёл рукой большое и пустое пространство арсенала. — А я-то поначалу думал, что они их сюда свезли, тут собрали, чтобы нам не достались, если дело начнётся. Ошибался, значит.

— А я даже и не думал про пушки, — заявил фон Готт. — Не замечал, есть ли они на стенах, нет ли.

— Потому-то ты и не генерал, — едко заметил ему юный фон Флюген.

— Позубоскаль мне ещё, — пригрозил товарищу фон Готт.

А Максимилиан спросил:

— Так куда же они их дели?

— Вывезли, — догадался Хенрик.

— Верно, вывезли, — соглашался генерал.

— И от нас их спрятали! — снова произнёс Хенрик.

— Если бы так, то это было бы только полбеды.

— А что же может быть хуже? — удивился старший оруженосец.

— Они их не прячут от нас, — вздохнул Волков. — Ван дер Пильс уже собирается к нам сюда, и чтобы не тащить ему пушки по весенней грязи, горожане пушки свои ему прямо тут, под городом, передадут.

— Ха, каковы ублюдки! — воскликнул фон Готт.

— Хитры, коты Люцифера! Хитры, ничего не скажешь, — согласился с ним генерал.

— Надобно найти эти пушки! И дело сделано, — надумал фон Флюген и добавил, кажется, гордясь своей придумкой: — Припрётся ван дер Пильс, а пушечек-то и нет.

Волков поморщился: зря он затеял этот разговор с молодыми людьми, вот теперь придётся выслушивать их многоумные советы. Да ещё и отвечать на их глупости из вежливости.

— Не так-то просто будет найти их.

— Так у этих… у бюргеров спросить, которых мы нынче взяли, порасспросить их с пристрастием, так расскажут, — продолжал давать советы фон Флюген. — А пушечки-то себе заберём.

— Это если они про то знают, — усомнился генерал и, чтобы закончить этот разговор, произнёс: — Хенрик, как полковник Рене вернётся, так скажите ему, чтобы описал всё, что тут есть.

— Изымем? — поинтересовался старший оруженосец.

— И хотелось бы, — отвечал генерал, — да нельзя, побегут герцогу жаловаться. Всё-таки союзники.

Все этой шутке засмеялись, а Волков пошёл к выходу, пошёл, но… Мысль о пушках, хоть и высказанная сопляком, — о том, что пушки можно будет забрать себе, — покоя ему не давала.

Да, одно дело — обобрать городской арсенал. Это не очень хорошая мысль. Всё-таки имущество города, который, при всех своих выходках, подлостях и бюргерской гнильце официально всё ещё считается союзником герцога. И совсем другое дело — найти пушки, что приготовлены для злобного еретика, бича сатанинского. Да ещё и найти их за пределами городских стен. Найди он их и увези в Вильбург, кто бы осмелился его упрекнуть в том? Да, тут стоило подумать. Может, фон Флюген и прав. И с пленными горожанами можно было и поговорить. Для начала, может быть, даже и ласково.

Десяток пушек! Да по современным ценам! Да если ещё среди них и бронза есть! Это бы здорово помогло ему с его бесконечными долгами.

Он вышел на улицу; дождь перестал, и всюду в темных углах и у стен клубился туман. Весна была близко. Её неуловимый запах уже кружил голову. Проклятая зима отступала.

Если бы не ван дер Пильс, уже, наверное, собиравший обозы где-то на севере, барон ждал бы эту весну. Очень ждал. Осточертела ему эта промозглость и сырость, что вечно ползла от реки через городскую стену.

Оруженосцы снова возились с ключами и замками, запирали тяжкие двери арсенала. Один из сержантов охраны спешился и придержал ему стремя, фон Флюген, уже влезший в седло, стал светить ему лампой. Он откинул плащ, вставил ногу в стремя и легко, для своих-то лет, взлетел в седло. Взял поводья. И…

Барон уже и позабыл как это бывает. Давно он не чувствовал ничего подобного, давненько болты не пронзали его тело, уже отвык он от такой боли. Потому и не понял поначалу, что произошло, просто его как палкой ударили по боку. По правому, как раз в рёбра под рукой. Ударило так, что дыхание перехватило, так, что покачнулся он в седле. Но… Барон был воином, старым солдатом, тем человеком, что ещё не разучился переносить боль, стиснув зубы. Мгновение, всего одно мгновение потребовалось ему, чтобы перевести дух и левой рукой попробовать свой бок, и сразу после этого он произнёс, твёрдо и уверенно, так, выговаривал в бою свои команды:

— Арбалетчики рядом! — он даже поднял руку и указал. — Там они. Из-за угла кидают.

И, подъехав к нему ещё ближе, один из сержантов посветил лампой, заглянул генералу в лицо и прокричал:

— Генерал ранен!

А ещё один, подъехав к первому, выбил у того лампу из рук, и стало темно.

Глава 39

Суета. Крики в темноте. Сразу и не разобрать, кто кричит, куда скачет. Сразу зацокали копыта по мостовой. Тот сержант, что был с лампой, спросил у него:

— Господин генерал, вы как?

На что Волков ему сказал чуть раздражённо:

— Пока жив.

Пока жив. Конечно, дурак, под лампой садился на коня, его издали было видно, мишень в темноте лучше не придумать, да и думать не нужно, кто это, понятно, кому придерживают стремя.

Но кто же мог подумать? Он стягивает перчатку зубами, ещё раз ощупывает бок. Нашёл пальцами торчащее из рёбер тело болта. Бок весь липкий. Не повезло ему, ещё бы пару пальцев вправо — и снаряд, пробив его плащ, улетел бы за спину… Но не улетел. Он ещё раз ощупал болт. Вот он, тут…

А три охранника с одной лампой кинулись к углу здания, ещё двое встали рядом с генералом пытаясь прикрыть его от других выстрелов и потушили последнюю лампу. Стояли близко, закрывали его. И тут подлетел фон Флюген, ездит в темноте кругами — то с одной стороны сунется, то с другой и не устаёт спрашивать:

— Господин генерал, куда вас? — а голос у самого дрожит. — Господин генерал, кровь сильно идёт?

Этот его тон, этот дурацкий вопрос ещё больше раздражают барона; фон Готт тоже вскакивает на коня, и едет за охранниками искать арбалетчиков. Дурак. Нарвётся ещё в темноте на кого. Хорошо, что Максимилиан не поскакал за ним, а, сев на коня, спросил:

— Господин генерал, вы сможете ехать сами?

На самом деле боль была не очень сильная, просто место, куда ударил арбалетный снаряд, как будто тянуло, было немного больно дышать, а так… терпимо. И посему генерал произнёс спокойно и сдержанно:

— Едемте в комендатуру.

Сразу всё пришло в движение, сидевших за столами пленных горожан оттуда согнали. Молодой офицерик из стражников вздумал ухмыляться, радоваться тому, что генерал врага получил своё, так один из мушкетёров, их охранявших, так дал ему прикладом тяжёлого мушкета в лоб, что тот рухнул на пол без чувств. Не радуйся, сволочь.

Послали за врачом, за тем, что лечил сержанта Готлинга, хотели послать весть о ранении генерала полковнику Брюнхвальду, но Волков не велел того делать.

Приехали Рене и Дорфус. Рене так от вести такой побледнел, даже побелел, и застыл, лишь повторяя то и дело тихо, ни к кому лично не обращаясь:

— Да как же так-то? Да как же так?

Но с ним-то генералу давно всё было ясно, а вот от майора Дорфуса он никак не ожидал, что тот начнёт кричать на его оруженосцев:

— Слепы вы, что ли? Где были? Как такое могли допустить?!

Хорошо, что сержанты охраны почти все остались на улице при лошадях, а то и им досталось бы. Всё это выглядело не очень хорошо. Кто-то из старших офицеров должен был сохранять спокойствие. Конечно, потеря командира — большая беда, что выбивает дух из самых отважных солдат, но офицер… На то он и офицер, чтобы не кидаться на подчинённых с глупыми вопросами. Не срываться на крик. И не стоять белым, как полотно, шепча, как заклинания, нелепые вопросы.

И опять всё пришлось делать ему.

— Рене! Вы все ворота взяли? — спросил генерал, поднимая глаза на своего родственника.

Тот перестал шептать, подтянулся сразу и ответил:

— Да, все ворота цитадели под нашим контролем. Я оставил там сержантов и по десять человек с ними.

— Немедля соберите отряд человек в тридцать и обыщите цитадель, не такая уж она и большая. Обойдите ещё раз все ворота, убедитесь, что всё в порядке.

— Будет исполнено, — Рене тут же поклонился и ушёл.

— Майор.

— Да, господин генерал.

— Почему пленные ещё тут?

— Сейчас же найду для них подвал.

Волков смотрит теперь на своих оруженосцев и Максимилиана.

— Ну, господа, поможет ли мне кто-нибудь снять кольчугу?

Максимилиан кинулся к нему первый, на ходу бросив на лавку плащ. Стал помогать.

Волкову было жаль резать кольчугу, тем более надо было звать кузнеца с инструментом, долго всё. Посему решил, что потерпит немного. Вот только терпеть пришлось много. Одно дело — торчит у тебя из бока палка, торчит себе и торчит, не очень докучает, только кровь из-под нее чуть-чуть течёт, и совсем другое дело — стягивать через голову кольчугу, которую эта палка пришпилила к боку. Но ничего, снял, выдержал — правда, весь взмок, кривился от боли, но ни звука не издал. И остался даже собой доволен: пусть молодёжь поучится.

Потом сел за стол, стал ждать врача. Молчал, отвечал лишь, когда спрашивал его Хенрик:

— Господин генерал, может вина вам?

Отвечал коротко:

— Нельзя вина.

— И воды?

— И воды пить нельзя. — и, подумав, добавил: — Лучше найдите, в чём её согреть. Придёт доктор — надобна будет.

И опять молчал и старался глубоко не вздыхать, так как вздыхать было больновато. Сидел и думал. Думал о том, что до той роковой минуты, когда он словил этот болт, всё шло у него неплохо, и даже хорошо. И вот на тебе! Один выстрел — и все его задумки, все планы, всё дело теперь оказалось под вопросом. Ведь никто, кроме него, не мог довести дело до конца. Впрочем, сам дурак. Надел бы кирасу, так и не заметил бы этого проклятого болта. А теперь-то вот он, торчит из бока, чёрный уже от крови. А кровь, хоть и медленно, но течёт, не останавливается. Сколько уже времени прошло, а течёт. Все его панталоны справа тоже черны от крови. И всё оттого, что положился на глупый «авось»; раньше, в молодости никогда таким не был. Малейшая заваруха замаячит впереди — так цеплял на себя всё имевшееся железо. А теперь — генерал. Генералы вперёд под железо не лезут. Можно и кольчугой обойтись. Тем более дельце-то плёвое было, велика ли честь — городских стражников побить. Невелика. И опять сам виноват. До утра не мог дотерпеть, на кой чёрт полез в этот арсенал ночью? Всё торопился, всё знать хотел.

Утром, когда Рене уже всё бы обыскал, мог бы поехать и взглянуть, что там горожане прячут.

А тут и доктор явился. Ах, что же это оказался за дурень! Пришёл и начал причитать не хуже Рене: ах как же это? Да кто же посмел? Потом отказался от нагретой воды. Хенрик и фон Флюген нашли котёл, в котором стражники варили кашу, отмыли его и вскипятили воду, так врач этот сказал: не надобно. Дескать, зачем ему вода. Дескать, кровь смывать с раны не нужно, она со специальной мазью сама лекарством будет.

Ну, хоть додумался болт за конец не тащить. И сказал генералу тоном, будто ребёнка уговаривал:

— Уж самую малость потерпеть придётся. Буду орудие это вперёд толкать, чтобы наконечник вышел. Так вы не бойтесь, лёгкое ваше не тронуто, а через мускулы острие пойдёт, так боль потерпеть придётся. Потерпите?

— Давайте уже, — почти зло произнёс генерал. — Приступайте.

И снова покрылся он испариной, пока доктор проталкивал болт, и снова не проронил ни звука ни сейчас, ни тогда, когда клещами срезал наконечник-шило, ни тогда, когда тянул палку обратно. Всё генерал вытерпел.

— Орудие сие сломало вам два ребра, на выходе одно и одно на входе, я налажу вам стягивающую повязку на грудь, но сначала, — доктор достал кривую чёрную иголку и крепкую нить, — надобно ваши раны зашить, — и он снова стал уговаривать генерала, как ребёнка: — вы уж потерпите ещё немного.

— Нет, — прервал его Волков. Он, уже поднаторевший в ранах и сам, да и наслушавшийся своего приятеля Ипполита, считал, что сразу рану зашивать не нужно. — Шить пока не будем.

— Но как же так? — удивлялся доктор.

— Шить пока не будем, — настоял генерал. — Повязку на рёбра кладите, а зашьём рану потом.

— Но, господин… Ежели вы в мои методы не верите…, — врач был немного растерян. — То уже за последствия лечения я не отвечаю.

— Ваш брат и так никогда ни за что не отвечает, — ворчливо говорит генерал.

Доктор поморщился и произнёс:

— Ну, хоть позвольте тогда ваши раны смазать мазью.

Но и тут генерал не сразу согласился:

— А что это у вас за мазь?

Кажется, врач не расположен был открывать секреты своей чудодейственной мази, но этот мрачный генерал смотрел на него так пристально, что он не решился отказать.

— Это смесь льняного масла, дёгтя, мёда и… куриного помёта, это весьма эффективное средство от ран.

— Сами придумали? — мрачно спросил Волков.

— Нет, то придумал мой отец ещё, и с тех пор многим оно помогло, уверяю вас.

— Хорошо, мажьте, — согласился Волков. А что ему было ещё делать? Ипполита, человека которому он доверял полностью, здесь с ним не было. А посему в дело и пошла мазь из мёда, дёгтя и куриного помёта.

После доктор наложил ему и вправду тугую повязку, и велел не лежать на спине хоть пару дней и не лежать поломанном боку, а спать предложил ему сидя, опираясь на подушки. Потом попросил три талера и с облегчением ушёл в ночь. Даже не сказав на прощание обычного, что говорят своим пациентам доктора: если надобно будет, присылайте за мной.

А генерал стал одеваться. Больше в цитадели ему делать было нечего, уж добился всего, чего хотел. И чего не хотел тоже.

Брюнхвальд, да и Роха тоже, увидав его, в лицах переменились.

Слава богу, что не уподобились Рене и Дорфусу, не стали кричать да возмущаться, но и Роха не сдержался, а сказал с большим укором:

— Это как же так вышло, что вы генерала не уберегли? — причём спрашивал он это, глядя на Максимилиана. И, не получив от того ответа, уточнил: — Он, что, опять на рожон сам полез?

— Оставь их, — буркнул Волков, садясь за стол. — Они ни при чём.

— Что там у вас? — осведомился Брюнхвальд.

— Болт, — отвечал генерал.

— Что, дело жарким вышло?

— Да какой там… Нейман всё дело, считай, один сделал.

— Болт достали? — интересовался Роха.

— Да, — барону не очень хотелось разговаривать, тем более что как раз теперь-то рана начала ныть. Но поговорить с товарищами было нужно. Возможно, им придётся какое-то время обходиться без него, и посему у него было, что им сказать. Особенно по текущему делу.

— Сам доставал? — опять с укором спрашивал Роха.

— Да нет, доктора вызывал.

— Вам надо прилечь, друг мой, — проявил заботу Брюнхвальд. — Вы чертовски бледны.

— Да… Наверное. Потерял, видно, немного крови, — согласился генерал, вот только кровать пока что в его планы не входила. — Бумагу мне и перо с чернилами, — и пока дежурный ротмистр искал ему надобное, он говорит Брюнхвальду: — Карл, писать будете вы.

— Да, конечно, а вы потом подпишете, — догадался полковник.

— Нет, письмо будет от вас, — сообщил ему генерал, немало удивив товарища.

— От меня? А кому же я буду писать?

— Барону фон Виттернауфу.

— Надеюсь, вы мне продиктуете, что надобно написать? — спросил Брюнхвальд.

— Конечно, — отвечал генерал. Он попытался вздохнуть, но сделать это теперь было непросто. И из-за туго стянутой груди, и из-за боли в боку. А посему он взглянул на Роху, который на другом конце длинного стола стал допрашивать его оруженосцев: как взяли цитадель, да как ранили генерала — и спросил у того:

— Игнасио, а есть ли у тебя крепкое вино?

— Есть, друг, есть отличный портвейн, — сразу отозвался полковник мушкетёров. — Принесу сейчас.

И ведь не поленился, не стал просить кого-то, попрыгал на своей деревяшке за вином сам.

А тут принесли и письменные принадлежности. Карл Брюнхвальд взял в руки перо, осмотрел его, потом тщательно разгладил перед собой лист бумаги и взглянул на своего командира: ну, что будем писать?

— Я пишу письма длинные, — начал Волков. — но вы не я, вы пишите кратко, а именно:

«Дорогой барон, нынче ночью в стычке с горожанами-еретиками был ранен в грудь генерал фон Рабенбург. Рана непроста, доктора ничего не обещают. Уж и не знаю, сможет ли он и далее быть командиром нашего отряда, посему прошу прислать другого командира незамедлительно. Полковник Брюнхвальд».

— Вы и вправду не сможете дальше командовать? — опять в словах полковника слышалось волнение. Он и вправду переживал за своего боевого товарища.

— Ах, кабы знать, Карл, кабы знать, — отвечал Волков, снова попытавшись глубоко вздохнуть. — Завтра, как только откроются ворота, пошлите это письмо с верным человеком в Вильбург.

А тут и Роха явился в дежурное помещение с запылённой бутылкой старого портвейна.

Глава 40

Брат Ипполит ещё в давние времена говорил ему о том, что рана, нанесённая белым оружием, намного безопаснее всяких прочих ран. На то оно и белое оружие. Оружие благородное. А вот всякие арбалетные болты и свинцовые пули, проникая в рану, зачастую заносят в них кусочки ткани или доспеха. Ипполит говорил, что после вокруг этих кусочков тело начинает гнить, и к человеку приходит жар, который его изводит до смерти.

Вот и он проснулся, чувствуя, что ему жарко и хочется пить. Спал он снова в казармах, в отдельном, отгороженном от всех уголке, тут солдат не было, но всё равно он проснулся до рассвета. Проснулся от боли в боку. Видно, пошевелился как-то нехорошо. Настроение было дурное, но было кое-что, что порадовало генерала: за стеной громыхнули медным тазом, а после послышался тихий злой голос Гюнтера, и отчитывал он, конечно, Томаса. Слуги были тут, а значит, тёплая вода для умывания и чистая одежда были ему гарантированы.

Так и вышло. Гюнтер попричитал немного, как и положено, о том, что генерал себя не бережёт, но потом стал помогать ему мыться и переодеваться. Но закончить утренний туалет ему не пришлось. Явился Хенрик и, справившись поначалу о его здоровье, доложил:

— Пришёл Вайзингер, я сказал, что вы спите, а он говорит, чтобы будил, никак что-то важное у него.

— Важное? — генерал взглянул на своего первого оруженосца.

— Важное, — кивнул тот, — он нетерпелив.

— Гюнтер, Томас… помогите застегнуть колет, — он поворачивается к оруженосцу. — Скажите ему, что я сейчас буду.

— А ещё я привёз вашу кирасу.

— Спасибо, друг мой, — отвечал ему генерал с каплей сарказма. — Очень вовремя.

Он вышел из своего закутка и, как и положено генералу, выглядел отлично: был чист, а одежда на нём была свежа, держался уверенно и прямо; если бы не бледность, которая бросалась в глаза, никто бы и не догадался, что он ранен и что у него жар.

Солдаты, мимо которых он проходил, здоровались с ним, и он отвечал им как ни в чём не бывало, но понимал, что они всё равно таращатся на него и замечают белизну его лица.

В дежурном помещении, помимо хранителя имущества и двух сопровождавших его, генерала ждали и старшие офицеры. Волков поздоровался со всеми, но сначала подошёл к Вайзингеру и спросил с немного наигранной улыбкой, которой он пытался всех присутствующих успокоить.

— Ну, рассказывайте, что у вас произошло?

— Уж рад вас видеть живым, — сразу сообщил тот. — Когда шёл сюда, сердце остановилось от мысли, что вас убили.

— Живым? — удивился барон. — Вот как! Неужели кто-то в городе болтает, что я умер?

— Да, болтают на рынках, говорят, что вы убиты, радуются люди.

— Радуются? — Волков перестал улыбаться. — И многие радуются?

— Есть и такие, что молчат, но большинство благодарит Бога. Говорят, прибрал ненавистного.

— Забавно. Придётся их немного огорчить. Хотелось бы взглянуть на их морды, когда узнают, что я жив, — усмехался барон. — А что ещё говорят на рынках?

— Говорят, что ваши люди ночью взяли цитадель и схватили много стражников. Держите их в плену. Так ли это?

— А вот это правда, — барон опять улыбнулся. — Пришлось взять цитадель, так как собирать людей они начали ещё ночью. И собирали их в цитадели.

— Я так почему-то и подумал, что это был вынужденный шаг.

— В том-то и дело, — объяснил Волков. — Город уже был в смятении; вчера ко мне приходила делегация почтенных горожан проведать избитого монаха.

— Я знаю о том, — кивает Вайзингер. — И об этом тоже на рынках говорят, потому что бургомистр велел выборным полковникам собирать ополчение; боится, мерзавец. И полковник Прёйер объявил сбор, велел всем, у кого есть своё оружие и свой доспех, собраться после завтрака, правда, уже не в цитадели, а у здания городского магистра. Туда, где заседали сенаторы города Фёренбург.

— Вот как? — впрочем, это не сильно удивило генерала, такие действия горожан были абсолютно нормальными после его удачной ночной вылазки. Да, не удивило, но заставило генерала сразу принять решение. — Значит, как вы и сказали: маски сброшены.

— Сброшены, совсем сброшены, — заверил его хранитель имущества. И сообщил: — Весь город набит стражей и всяким цеховым ополчением, на всех перекрёстках стоят. Мои ловкие парни говорят: уж больно много стражи вокруг. Они начали опасаться, думают, что если и ночью будет столько же, то сегодняшнее ночное дельце, что мы подготовили, надобно отложить.

— Даже и помыслить о том не смейте, и им запретите, — теперь генерал уже говорил без намёка на улыбки или какое-то благодушие, весь вид его выказывал решительность. — Тот дом, что вы вознамеривались грабить нынче ночью, должен быть разграблен. Мало того, ежели кто из хозяев вздумает защищаться… Так не церемоньтесь с ним вовсе. И на следующую ночь уже начните приглядывать новый дом для ограбления.

— Но стража…, — начал было Вайзингер.

— О страже побеспокоятся мои люди, — твёрдо произнёс генерал. — Грабьте их, грабьте беспощадно, я хочу, чтобы еретикам в городе стало неуютно.

— Думаете, побегут? — спросил Вайзингер.

— Побегут, — уверенно произнёс генерал. Нет, сам он на это лишь надеялся, но все остальные, все, его окружавшие, не должны были в этом сомневаться. И добавил: — Главное, чтобы потом не вернулись.

— Да, — согласился с ним хранитель имущества Его Высочества. — Это действительно главное.

— И для этого, господин Вайзингер, мне нужно знать обо всём, что происходит в городе. Обо всём. И тут, кроме как на вас, мне уже не на кого положиться.

— Это непросто; я пришёл сюда по темноте, закутавшись в плащ, — хранитель кивнул на двоих людей, что пришли с ним, — и с охраной. И раньше было опасно к вам сюда приходить, а теперь и вовсе страшно.

— Уж придумайте что-нибудь, теперь настало время действий, время прятаться прошло.

— Да, так и есть, — хоть и нехотя, но согласился с ним хранитель.

Когда Вайзингер ушёл, Волков сразу обратился к своим офицерам:

— Господа, вы уже завтракали?

— Нет ещё, — за всех ответил полковник Брюнхвальд, — завтрак ещё готовят, а мы все хотели справиться о вашем здравии.

Да, теперь его здоровье было важно для всего их отряда, да, в общем, и для всего города. А если подумать, то и для всего герцогства. И посему он ответил:

— На удивление, господа, я чувствую себя неплохо.

Он врал, вместе с жаром к нему потихоньку начинала подбираться и слабость, она уже протянула к нему свои мягкие лапы, вот только этого он ни при каких обстоятельствах не хотел показывать своим подчинённым. Ему нужно было обязательно поесть, а может, даже и выпить. И он, усевшись за стол, произнёс:

— Господа, прошу садиться, Карл, друг мой, распорядитесь, чтобы кашевары поторопились с завтраком. Полковник Роха, а у вас ещё остался вчерашний портвейн?

— Осталось малость, для вас приберёг, господин генерал, — отозвался командир мушкетёров. — Сейчас распоряжусь, чтобы принесли.

— Отлично, — произнёс Волков и взглядом нашёл своего старшего оруженосца. — Хенрик, я так понял, что вы привезли мой доспех?

— Да, господин генерал. Привёз.

— Отлично, теперь-то я без него никуда. Кстати, а что там происходит в городе?

— Кутерьма, — ответил Хенрик. — Везде собирались люди, хоть и утро было раннее. Орут чего-то. Нас не любят. Проклинают. Но мы проехали спокойно.

— Собираются люди. Понятно, — как-то нейтрально произнёс генерал.

Офицеры расселись, и капитан Вилли спросил:

— Господин генерал, никак дело намечается?

— Да, капитан, сразу после завтрака надо будет проведать полковника Рене в цитадели, а потом заехать к ратуше, там какой-то выборный, — тут он сделал уничижительное ударение на слове «выборный»: дескать, какой он полковник, если его избрали бюргеры, — решил собрать ополчение. Надо будет разогнать его да отобрать у них железо.

— А кто поведёт отряд? — сразу спросил Карл Брюнхвальд.

— Что за вопрос? — удивился Волков. — Конечно, я. Вы, Карл, останетесь за коменданта.

Офицеры стали переглядываться, никто из них не предполагал, что после столь тяжкой раны генерал лично возглавит отряд. Волков в иной ситуации и сам бы посчитал, что надобно отдохнуть, но сейчас ему необходимо было показать горожанам, что с ним всё в порядке, что он в силах и разуме. Барон был уверен, что его появление в доспехе и верхом на коне остудит многие горячие головы в городе. И он продолжал:

— Полковник Роха идёт со мной, как и капитаны Вилли и Лаубе; ротмистр Юнгер и ротмистр Кальб также.

— Какой наряд сил взять с собой? — сразу спросил капитан Лаубе.

— Думаю, полторы сотни пеших бойцов будет достаточно, мушкетов…, — генерал сделал паузу, — хватит и шести десятков. Кавалеристов и арбалетчиков я заберу всех. Возьмём с собой две телеги провианта для Рене. Прошу всех господ офицеров быть готовыми выдвигаться через час.

Закончив эту речь, он даже был немного горд собой, ведь всё, что надо, он сказал твёрдым голосом и не сбившись ни разу, не потеряв нити мысли, хотя боль в боку не стихала, и слабость, хотя и не прибавилась, но и не уходила. Ну а бледность, о которой ему напоминали чуть насторожённые взгляды его подчинённых… Ну, бледен, ну так что ж… Понятное дело, всякий человек будет бледен, коли он ранен.

— Кашевары, — привстав с лавки, крикнул полковник Брюнхвальд, — поторопитесь, бездельники, господам скоро выходить!

Потом он посмотрел на Волкова и спросил:

— На сколько дней положить провизии для Рене?

— Много не кладите, — отвечал ему генерал, чуть наклонившись к товарищу, чтобы никто больше его не слышал, — я телеги беру не для того — там в цитадели, в комендатуре, есть немного провизии из запасов стражи, а телеги я беру… — тут он сделал паузу, — на случай, если надобны будут для раненых.

Все завтракали в спешке, офицеры, едва-едва поев, тут же вставали из-за стола и уходили к своим солдатам. Его оруженосцы тоже за столом не засиделись, Хенрик встал первым, а через пять минут, уже облачённый в латы, тащил с одним солдатом ящик с доспехами генерала. Стал раскладывать их на освободившиеся на лавке места. Волков попивал крепкое вино из запасов Рохи, собирался с духом и силами для, казалось бы, привычного дела. Надеть доспех при помощи трёх оруженосцев — что, вроде бы, было проще. Но только не теперь. Он поел немного за завтраком — варёные яйца, небольшой кусок варёной телятины, немного хлеба и мёда, но пока эта еда сил ему не придала. Так что сейчас надеть доспех для него казалось делом непростым. Впрочем, не спеша генерал с этим справился, и когда первые роты солдат уже выходили со двора казарм на улицу и строились в колонну, он вышел и, сев на коня, увидал невдалеке капитана Неймана; тот был без коня и, судя по всему, собирался встать пешим в голове колонны.

— Капитан! — подозвал его Волков.

— Да, генерал, — сразу отозвался Нейман и подошёл к нему.

— Вы вчера прекрасно справились с делом. Хотел ещё вчера поговорить с вами об этом, да вот не пришлось.

— Я сожалею о вашем ранении, генерал. Лучше бы ранили меня, — твёрдо и весьма искренне ответил генералу офицер.

— Полноте вам; впрочем, спасибо. Ну так как прошло ваше вчерашнее дело?

— Так дело вышло пустяшным, — не будь на капитане кирасы, он, наверное, даже пожал бы плечами.

— Пустяшным? — удивился Волков.

— Так никто из стражников и драться не стал, — отвечал Нейман, — сержант рявкнул на них, мол, бросайте оружие, они бросать не стали, а стали на своего офицера смотреть, в смысле: что нам делать? А тот сам растерялся, так сержант стал хватать у них алебарды да бросать наземь. А я встряхнул их офицерика, чтобы не глупил. В общем, они особо и не сопротивлялись, а тут ещё кавалеристы подлетели. Да и было той стражи на воротах всего четверо и офицер. В общем, болваны; одно слово — бюргеры. Сержант и один бы справился, случись надобность.

— А как же они дверь вам открыли?

— Так на воротах был, ну, тот самый офицер… Так вот, он был дружком того толстого ротмистра, признал его сразу и без разговоров отворил ему дверь. Так что никакой большой заслуги у меня в ночном деле и нет, там больше сержант постарался.

— Тем не менее…, — Волков вздохнул и поморщился от кольнувшей резкой боли, — тем не менее, я ваш должник во второй раз, и обещаю, что вас награда порадует.

— Господин генерал, — вдруг говорит ему Нейман. — А можно я сам себе награду выберу?

— Ну что ж, коли она будет в здравых пределах, то, конечно, можно. Даже интересно мне стало, что вы собираетесь просить.

— А просьба моя простая. Майор Дорфус недавно ходил на ночное дело, а нынче снова собирается. Дозвольте мне с ним пойти, а уж награду я себе сам там отыщу.

Генерал немного подумал и сказал, улыбнувшись:

— Ну что ж, так мне даже и легче будет, да и спокойнее. Идите с майором.

Тут к ним подъехал капитан Лаубе и доложил:

— Господин генерал, моя пехота выстроена, можем двигаться.

— Ну так пойдёмте уже, — согласился Волков.

Глава 41

Конечно, первым делом он не поехал к Рене в цитадель, а повёл своих людей к магистрату, ибо противника нужно бить, пока он не собрал все силы в кулак, пока длань его растопырена, пока персты не собраны воедино. Вот и решил генерал двинуть свои силы туда, где кто-то пытался собрать против него горожан. Тем более, что от казарм до здания было не так уж далеко.

И добрался барон до площади без происшествий, да ещё и быстро.

Так быстро, что первые ряды его колонны, которую вёл сам Лаубе и в которых шагал капитан Нейман, появились на площади тогда, когда там какой-то господин военного вида что-то вещал собравшимся вокруг него вооружённым — причём неплохо вооружённым — людям.

Человек, увидав выходившую с улицы на площадь колонну, сразу перестал говорить, ума хватило, а потом, когда вгляделся и понял, кто это идёт, также хватило ума и спрыгнуть с телеги. Собравшиеся вокруг люди стали расступаться перед ним, поначалу не понимая, что случилось и куда оратор так скоро уходит, а когда разобрались, то до первых рядов солдат Волкова было не больше ста шагов. Те из ополченцев, кто был посмышлёнее, подхватили свои отличные копья, протазаны и алебарды и кинулись вслед за оратором, а те, кто поспесивее, решили не позориться и не бегать. Стали с вызовом: ну и что вы мне сделаете в моём городе?

А Волков, ещё ночью наплевавший на союзнический договор между гербом Ребенрее и вольным городом Фёренбургом, кричал своему капитану:

— Лаубе! Железо у дураков отбирайте, и доспехи тоже; начнут артачиться, так поступайте с ними неласково, а станут упорствовать, так и вовсе не церемоньтесь! — и тут же, оборачиваясь к ротмистру кавалеристов, добавлял: — Юнгер, не дозволяйте им сбежать с площади с оружием, а попробуют, так топчите.

Никто не убежал, кое-кто посмел за своё дорогое оружие цепляться, дескать, моё, не отдам. Но хорошие зуботычины, древки алебард и твёрдость намерений людей генерала вразумили жадин. И почти шестьдесят человек тех, кто не сбежал, были обезоружены. Заодно и доспехи у них отобрали. Причём всё это сделали быстро, так как солдаты генерала были рьяны. Им не по нраву пришлось, что ночью пузатые бюргеры из-за угла, арбалетом, как и положено горожанам, ранили их командира. Хорошие солдаты подобное воспринимают с озлобленностью, а солдаты у Волкова были хороши.

Шестьдесят человек — это был показательный, хоть и бескровный, урок горожанам. Вот только у людей, проживающих тут, эта акция вызывала раздражение, все те, кто видел, как люди генерала бесцеремонно и даже грубо разоружали их земляков, стали кричать и браниться. И женщины, шедшие с корзинами с рынка, и мужи городские стали обзывать и солдат, и генерала. И ругань их тут же возымела продолжение. Вездесущие мальчишки, естественно, встали за своих и начали кидать в людей генерала камнями. Самые проворные, набрав камней, полезли на крыши домов. Камень человеку в доспехе много зла применить не может, и посему офицеры не обратили внимания на эти безделицы. А солдаты так и вовсе ко всякому были привычны. Разве что лошади пугались.

Ещё не все горожане на площади были разоружены, а генерал уже подозвал к себе Дорфуса и сказал:

— Сдаётся мне, что сбежавший человек был полковником Прёйером.

— Я тоже так подумал, — сказал Дорфус.

— Возьмите кавалеристов и попробуйте найти его. Он был в доспехе и в офицерском шарфе.

— Я помню, как он выглядел, — заверил генерала майор. — Если возьму, то отвезу его в цитадель.

— Так и сделайте, — сказал Волков и, поняв, что солдаты уже выстроились в колонну, дал приказ покинуть площадь.

Выходя с площади, он обернулся назад и увидал, как из здания магистрата вышли и глядят им вслед важные городские господа, среди которых был и знакомый ему сенатор Румгоффер.

«Ничего, ничего, пусть посмотрят, — подумал барон, увозя с собой целую телегу доспехов и оружия, отнятых у горожан. — Может, это их чуть-чуть отрезвит». Впрочем, он был доволен тем, как сложилось это дело. Ополчение было частью разогнано, частью разоружено. Нет, барон не испытывал иллюзий, он прекрасно понимал, что это далеко ещё не конец и горожане снова начнут собираться где-нибудь, как только кто-то примет решение. Ему нужно было ещё добраться до того, кто эти решения принимает. И, кажется, он догадывался, кто больше всего будет ему противодействовать. Вот только взять его время ещё не наступило.

Он планировал, что займётся этим завтра. А пока… пока жар начинал давать о себе знать. Со слабостью можно было ещё бороться, но жара –жара уже всерьёз докучала ему. Ещё и день выдался тёплым.

Если и кирасу, и кольчугу и, главное, теплый стёганый гамбезон было невозможно снять, то о том, чтобы снять шлем и особенно подшлемник, он уже подумывал. Но пока не решался, а лишь подозвал к себе Хенрика и из фляги того отпил немного воды, а ещё и смочил себе лицо. Но, поймав насторожённый взгляд своего оруженосца, разозлился. И раздражённо спросил у него:

— Что? Что вы так смотрите?

— Вы бледны, генерал, — отвечал тот чуть растерянно. — Всё ли с вами в порядке?

— Я в порядке, — прошипел Волков специально тихо, чтобы никто не услышал их разговора.

— Я взял вина полковника Рохи, — сообщил ему старший оруженосец, не обращая внимания на его злой тон. — Если надобно будет, так скажите.

— Хорошо, — буркнул Волков всё ещё раздражённо, но сам уже понимал, что Хенрик молодец. А раздражение его не улеглось лишь потому, что шлем теперь, с его-то заметной бледностью, он точно снимать был не должен. Иначе всем станет видна его хворь. А посему ему придётся париться в доспехах и дальше. Впрочем, дело дальше складывалось так, что без доспеха ему было не обойтись.

Может быть, важных сенаторов действие его отряда и вразумило, но вот всякий городской люд, особенно мальчишки и молодёжь, встретил его людей на улице новой порцией камней. И если на площади это были лишь робкие попытки, то на улице камни полетели в них дождём. Бросали их уже не только дети, но и вполне сформировавшиеся юнцы пятнадцати или более лет. Камни были подготовлены заранее и занесены на крыши домов. В его доспех попала два камня, не принеся значительного урона, кроме раздражения. А вот одному из мушкетёров большой камень, сброшенный с крыши, сломал ногу. Пришлось остановить колонну и отнести раненого в свободную телегу. Не зря же взяли их с собой.

— Надо пристрелить одного для острастки, — подъехав к генералу, предложил Роха; полковник очень не любил, когда его парням доставалось. — Может, прикажешь арбалетчикам вразумить дураков?

Роха был не очень умён; хороший офицер, храбрый, заботливый и уважаемый, но вот умным его трудно было назвать. Он и на шаг вперёд не заглядывал, не дано ему было это, а посему генерал только спросил у него:

— Ты хочешь, чтобы из-за пришпиленного из арбалета глупого сопляка на нас весь город с дубинами поднялся?

— Так они ранили моего человека! Неужто прощать будем? — не сдавался полковник.

— Может, их кто-то и послал сюда специально, чтобы мы убили кто-то из них, — отвечал ему генерал. Он и сам прекрасно понимал, что безответные действия лишь усиливают азарт нападающих, но не хотел допускать того, чтобы весь город объединился против него из-за какого-то убитого или даже раненого мальчишки. Он ведь затевал дело с турниром и церквями как раз для того, чтобы разделить горожан. И посему он крикнул Лаубе, что вёл колонну: — Капитан, двигайтесь уже и ускорьте шаг!

Барон даже махнул рукой: вперёд! А разочарованному Рохе сказал:

— Вернись к своим людям и скажи, что ещё не время отвечать им. Скоро бюргеры своё получат.

И вправду, как только колонна пошла быстрее, так сразу камней стало прилетать меньше; теперь мальчишки не могли собрать их в нужном количестве, да ещё занести их на крыши до приближения отряда Волкова.

Колонна свернула к цитадели и вскоре должна уже была подойти к ней, только к южным воротам.

По дороге на двух перекрёстках они разгоняли заставы стражи. Стражники не уподоблялись глупым ополченцам и, завидев приближающихся солдат, сразу убегали, чтобы не потерять оружие и кирасы со шлемами.

Волков же в седле держался вполне уверенно, но жар не давал ему спуска. Он опять просил флягу у оруженосца, снова пил воду, да ещё и часть её вылил себе за панцирь. Так в жару поступали многие люди, носившие доспех, но на самом-то деле было не так уж и жарко. Всё-таки не лето на улице. И это опять заметили десятки глаз, глядевших на него. Жарко генералу.

И тут генерал подумал, что жар может сыграть с ним злую шутку. «Как бы не свалиться с коня!». Хуже этого и быть ничего не могло в данной ситуации. Солдаты его могут пасть духом, зато горожане воспрянут и укрепятся, если увидят такую картину. Да и весь его план, все потраченные усилия и деньги пойдут прахом, если такое произойдёт. Ни в коем случае такого допускать было нельзя. Нужно было спешить в казарму, долой с чужих глаз, а уж там валиться от жара в постель. Но дело, запущенное им, было ещё не закончено. Он собирался закончить его важным шагом через пару дней. Но теперь, после этого проклятого ранения, ему приходилось всё переигрывать.

— Лаубе! — закричал барон так зычно, что многие бывшие рядом подумали, что с генералом-то всё в порядке. — Прикажите людям остановиться!

— Стой! Стой! — понеслись над ротами крики сержантов.

А капитан тут же подскакал к нему и спросил:

— Да, генерал. Что надобно сделать?

— Сворачивайте сейчас налево.

— Налево? — удивился Лаубе. — Мы идём не к цитадели?

— Нет, ведите людей на главную площадь.

— Да, генерал, — ответил капитан и тут же уехал вперёд.

Будь всё по-другому, он бы ещё повременил, но опять же рана… Сляжет он –и всё дело могло развернуться в обратную сторону, а посему, хоть и летели от местных ублюдков ещё в его солдат камни, хоть и выжигал его жар, он торопился на площадь, чтобы завершающим аккордом завершить своё начинание. А там уже будь как будет.

А главная городская площадь –битком. Рынок, кажется, не работал.

— Идут! — истошно кричали бабы, едва его колонна появилась там. — Идут солдаты!

— Припёрлись сволочи! Чего пришли? — зло орали мужи. Но в драку никто не лез. Да и камни в его солдат в этой толчее прилетать престали.

Там и так было жарко от новостей и разговоров, от криков, что всякий городской крикун мог выкрикнуть с трибуны, коли герольды ему, конечно, позволят. И появление на площади его колонны ещё больше взволновало людей, а уж когда, распихав людей до самой трибуны, солдаты дали путь своему генералу и когда тот поднялся на неё, то люди хлынули к ней, чтобы услышать, что будет он говорить.

Хоть и было это опасно, хоть просили его Хенрик и Максимилиан этого не делать, но шлем он попросил своих оруженосцев с себя снять. Во-первых, чтобы его было хорошо слышно, а во-вторых, чтобы горожане убедились, что перед ними он, живой и здоровый, а не кто-либо ещё.

— Трубач, — собрав все силы, произнёс Волков. — А ну-ка, сыграй, чтобы притихли.

Трубач, верный спутник герольдов, стоял тут же на помосте; он послушно вышел вперед и звонко на всю площадь проиграл сигнал «слушай». После чего отошёл в сторону: говорите.

Волков поглядел в сторону кафедрала, что был за его спиной, –хорошее место, чтобы кинуть болт со стены. А ведь долетит до трибуны. Попасть будет непросто, но долететь –долетит. Да и с близлежащих домов могут выстрелить. Так что тянуть было нельзя.

— Поглядывайте по сторонам, — сказал генерал своим оруженосцам, а сам шагнул вперед. И, постаравшись забыть про боль в боку, сделал большой вдох.