Божье Дело

Филип Фармер Божье Дело (Божий Промысел)

Впервые за всю историю своего существования морские пехотинцы США позорно бежали с поля боя при виде детских водяных пистолетов. Изображение на экране задергалось, сцену сменила следующая, но увиденное продолжало стоять у меня перед глазами.

Яркое солнце, совершенно несуразное для этого времени года в штате Иллинойс, обеспечивало прекрасное освещение для телескопических камер. Морские пехотинцы, увешанные всевозможным оружием, пятились, спотыкаясь, гонимые ордой совершенно голых мужчин и женщин. Нудисты, смеясь и совершая нелепые прыжки, целились в них из игрушечных кольтов и бластеров, поливая лица вояк тонкими струйками воды. Автоматы, огнеметы, гранатометы, безоткатные орудия категорически отказывались стрелять, и толку от них было не больше, чем от первобытных дубинок. Еще немного, и закаленные ветераны побросали бесполезное оружие и пустились наутек, а некоторые так и остались стоять с глупым видом, облизывая забрызганные губы. Голые победители брали побежденных за руки и уводили в тыл своего неорганизованного строя.

Экран потух, зажегся свет. Майор Льюис опустила указку.

— Есть вопросы, господа? Нет? Мистер Темпер, вам, наверное, не терпится поведать нам, каким образом вы рассчитываете на успех после столь многочисленных провалов со стороны других? Мистер Темпер, господа, изложит вам факты, голые факты.

Майор не без ехидства сделала ударение на слове «голые». Я поднялся с места. Лицо мое пылало, ладони стали липкими. Я неестественно захихикал вместе с остальными над откровенным намеком майора в отношении полного отсутствия волос на моей голове — за четверть столетия я должен был, пожалуй, свыкнуться с облысением, но это не убило во мне застенчивости, причиной которой была яйцевидная форма моего черепа.

Мне было двадцать лет, когда люди в белых халатах, не распознав вовремя лихорадку, едва не отправили меня на тот свет. Чудесная растительность, украшавшая до этого мою голову, так и осталась на больничной подушке, к тому же на ее месте уже никогда ничего не выросло. Еще одним побочным результатом болезни явилась стойкая аллергия к парикам. Два этих результата сочетались для меня как нельзя хуже — это-то и дало возможность прелестной майору Льюис столь остроумно проехаться в адрес моей сияющей макушки.

Я медленно направился к столу, за которым стояла она, дерзкая и, черт возьми, прехорошенькая девчонка. По мере моего приближения рука ее, сжимающая указку, начала заметно дрожать. Всемогущий Боже, за что она меня ненавидит? Ведь именно нам двоим, а не кому-нибудь другому, придется осуществить некую миссию, и ни она, ни я ничего не можем с этим поделать.

Остановившись с ней рядом, я окинул взглядом аудиторию. Н-да. Терпеть не могу выступать публично, особенно перед Большими Шишками. В такие критические мгновения по совершенно необъяснимым причинам моя верхняя челюсть начинает непроизвольно пританцовывать с неприятным, зато очень отчетливым звуком. «Леди-с-с-и джентльмены, я вчера видел С-с-сьюзи на морс-с-ском б-б-берегу». Вы понимаете, о чем я. Даже если вы описываете тяжелое положение детей-сирот в Азербайджане, ваши слушатели втихаря улыбаются, и вы чувствуете себя дураком.

Вид за окном был совершенно обычным — заснеженные улицы Гейлсберга, штат Иллинойс, освещало тусклое заходящее солнце. Прохожие буднично торопились по своим делам, словно забыв, что пятьдесят тысяч солдат стоят лагерем между городком и долиной реки Иллинойс, где среди фантастически роскошной растительности бродят весьма странные существа.

Я все еще никак не мог справиться со своими нервами, когда майор снова заговорила, слегка кривя губы. Следует признаться, губы очень красивые, но это нисколько не улучшило моего настроения.

— Мистер Темпер уверен, что располагает ключом к решению стоящей перед нами проблемы. Не исключено, что так оно и есть. Однако должна предупредить, что в его рассказе сочетаются такие не связанные между собой и неправдоподобные события, как бегство быка с одного из скотных дворов, пьяные выходки университетского профессора с репутацией убежденного трезвенника и исчезновение в один и тот же вечер вышеуказанного профессора античной литературы и двух его студентов.

Я подождал, пока уляжется веселье, и заговорил, не упоминая об еще двух невероятных, не связанных между собой фактах, известных только мне — о бутылке, которую я приобрел в одной ирландской таверне и отослал профессору два года назад, и о произведенном с армейского аэростата над городом Онабак фотоснимке, на котором запечатлена огромная статуя быка из красного кирпича прямо посреди футбольного поля Трайбеллского университета.

— Господа, — начал я, — позвольте объяснить вам, почему именно Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов посылает агента-одиночку в район, где до сих пор не смогла добиться успеха объединенная мощь армии, военно-воздушных сил, береговой охраны и морской пехоты.

Красные лица представителей упомянутых мною родов войск расцвели пунцовыми пятнами.

— FDA[1] по необходимости принимает участие в этом «Онабакском деле». Как вам уже известно, река Иллинойс, от Чилкута до Хаваны, несет по течению пиво.

Смеха не последовало. Этот факт давно уже перестал забавлять присутствующих. Что же касается меня, то мне отвратительны любые алкогольные напитки или наркотики. У меня на то имеются особые причины. — Мне следовало бы высказаться несколько иначе — у реки Иллинойс сильный запах хмеля. Но те из наших добровольцев, которые попробовали воду из реки там, где запах начинает слабеть, реагируют совсем не так, как на обычные алкогольные напитки. Они сообщают об эйфории с почти полным отсутствием какого-либо сдерживания, которое сохраняется и после того, как алкоголь в крови окисляется. Это вещество действует не как успокоительное средство, а как стимулятор. Похмелье отсутствует. Более всего озадачивает тот факт, что наши ученые не в состоянии обнаружить и подвергнуть анализу никаких ранее неизвестных компонентов, содержащихся в этой воде.

Вам, однако, все это известно, так же, как и известна причина причастности FDA. Интересует же вас, видимо, почему для выполнения миссии выбран именно я. Во-первых, я родился и вырос в Онабаке. Во-вторых, на моих руководителей, включая Президента Соединенных Штатов, произвела определенное впечатление моя гипотеза в отношении личности человека, ответственного за всю эту фантастическую сумятицу. Кроме того — продолжал я, не без злорадства покосившись на майора Льюис, — они уверены в том, что коль уж я первым додумался до специальной психологической подготовки агента, у которого будет выработан условный рефлекс отвращения к воде из реки, то таким агентом и должен стать именно я.

Итак, после того, как руководство FDA разобралось в обстановке, дело было поручено мне.

Имея в виду, что определенное количество федеральных агентов уже исчезло в окрестностях Онабака, я решил произвести рекогносцировку за пределами этой территории. То есть — посетил Библиотеку Конгресса и начал просматривать в обратном порядке выходящие в Онабаке «Монинг Стар» и «Ивнинг Джонэл», начиная с того дня, когда Библиотека перестала получать эти газеты. И только в номерах за 13 января позапрошлого года я наткнулся на нечто существенное.

Я замолчал, стараясь определить, какое впечатление на этих тупоголовых произвела моя речь. Да никакого. Придется пускать в ход козырнго туза. Вернее, если быть более точным, обезьяну в клетке.

— Господа, в номерах за 13 января отмечено, среди других событий, исчезновение накануне вечером д-ра Босуэлла Дурхэма из Трайбеллского университета вместе с двумя студентами-слушателями обзорного курса античной литературы. Сообщения довольно противоречивые, но сходятся в следующем. Где-то днем 12 января один студент, а именно Эндрю Поливиносел, весьма пренебрежительно отозвался об античной литературе. Д-р Дурхэм, известный мягкостью обхождения, обозвал Поливиносела ишаком. Тот, огромного роста футболист, поднялся и заявил, что вышвырнет профессора в окно. Однако, если верить свидетелям, робкий и худосочный Дурхэм взял детину за руку и буквально выставил его в коридор.

Пегги Рурке, в высшей степени хорошенькая студенточка и возлюбленная Поливиносела, начала уговаривать его не нападать на профессора. Однако, как оказалось, отговаривать спортсмена особой нужды не было. Совершенно ошарашенный, он позволил мисс Рурке увести себя.

Студенты группы сообщили, что трения между профессором и Поливиноселом возникали и ранее, причем студент вел себя не лучшим образом. Теперь у профессора появилась отличная возможность исключить Поливиносела из университета, несмотря на то, что тот был само воплощение идеала стопроцентного американца, Рубахи-Парня. Профессор, однако, ничего не сообщил декану об этом инциденте. Слышали, как он ворчал себе под нос, что Поливиносел — настоящий осел, и что это абсолютно очевидно для каждого. Один из студентов заявил, что ему показалось, будто от профессора несло спиртным, но он, опасаясь ошибиться, не настаивает на этом, поскольку всему университету с незапамятных времен известно, что тихоня-профессор не притрагивается даже к пиву. Похоже, немалую роль в этом сыграла его жена, поскольку была горячей поборницей трезвости.

Все это может показаться вовсе не относящимся к делу, но я заверяю вас, господа, что это не так. Возьмем показания еще двух студентов. Оба клянутся, что видели горлышко бутылки, торчавшей из кармана пальто профессора, которое висело в его кабинете, Бутылка была откупоренной. И, хотя на улице было морозно, оба окна кабинета профессора, известного своей любовью к теплу, были распахнуты настежь. Видимо, для того, чтобы выветрился запах спиртного.

После ссоры д-р Дурхэм предложил Пегги Рурке пройти к нему в кабинет. Часом позже студентка выскочила оттуда раскрасневшаяся, в слезах. Своей напарнице по комнате она рассказала, что профессор вел себя, как помешанный. Что он признался ей в любви с первого взгляда. Что он стар и некрасив, но теперь, когда все переменилось, желает бежать с нею. Она, в свою очередь, сказала, что профессор всегда ей нравился, но у нее не было даже и мысли о любви. Тогда Дурхэм торжественно пообещал ей, что в этот самый вечер станет совсем другим человеком, и она поймет, насколько он ее достоин.

Несмотря на происшедшее, все, казалось, было спокойно в этот вечер, когда Поливиносел привел Пегги Рурке на праздник второкурсников. Присутствовавший на вечере профессор поздоровался с ними, словно ничего не произошло. Его жена, похоже, не чувствовала неладного. Что само по себе весьма странно, ибо миссис Дурхэм была одной из тех профессорских жен, уши которых, казалось, всегда настроены на волну беспроволочного телеграфа слухов, ходивших по факультету. Более того, будучи женщиной очень нервной, она не принадлежала к людям, умеющим скрывать свои эмоции. И не испытывала ни малейшего почтения к своему мужу. Наоборот, он сам был предметом многочисленных насмешек за глаза, потому что явно находился под каблуком. Миссис Дурхэм частенько низводила его до уровня обезьяны и водила, будто быка за кольцо. Однако в тот вечер…

Майор Льюис прочистила горло.

— Мистер Темпер, пожалуйста, опустите подробности. Присутствующие здесь — люди крайне занятые, им нужны голые факты. Подчеркиваю, только голые факты.

— Голые факты таковы, — огрызнулся я. — После того, как кончились танцы, миссис Дурхэм в истерике позвонила в полицию и сообщила, что ее муж сошел с ума. О том, что он просто напился, не могло быть и речи. Такого она себе представить не могла. Он бы ни за что не отважился…

Майор Льюис еще раз прочистила горло. Я посмотрел на нее с досадой. Похоже, она никак не могла уразуметь, что некоторые подробности совершенно необходимы.

— Полицейский, который отвечал на ее звонок, доложил позже, что профессор ошивался по округе в одних брюках с торчащей из кармана бутылкой и обстреливал всех встречных из игрушечного ружья-пульверизатора какой-то красной жидкостью. Другой полицейский, напротив, утверждает, что у Дурхэма была кисть и ведро с краской. Но, чем бы он ни пользовался, ему удалось перекрасить и свой собственный дом, и дома нескольких соседей от фундамента до самой крыши. Когда появилась полиция, профессор вымазал краской полицейскую машину и забрызгал краской же глаза полисменов. Пока они пытались разлепить веки, профессору удалось смыться. Еще через полчаса он исполосовал красной краской женское общежитие и довел до истерики немало напуганных его обитательниц. Войдя в здание, он оттолкнул возмущенную надзирательницу и стал бегать по коридорам, поливая краской всех, кто высовывался из дверей, из казавшейся бездонной, банки, а затем, так и не найдя Пегги Рурке, покинул общежитие.

Все это время Дурхэм хохотал, как безумный, и заявлял, что за ночь перекрасит весь город в красный цвет.

Как выяснилось позже, мисс Рурке ушла с Поливиноселом и несколькими его друзьями и подругами в ресторан. Потом эта пара рассталась с ними возле их домов и проследовала, как все полагали, к женскому общежитию. Однако туда они не попали. Ни их, ни профессора никто больше не видел в течение двух лет, прошедших между этим событием и временем, когда в Онабаке перестали выходить газеты. Наиболее популярной явилась гипотеза о том, что очумевший от любви профессор убил их обоих и похоронил, после чего сам подался в бега. Но я, не без веских оснований, придерживаюсь совершенно иной версии.

Заметив, что аудитория начала нервничать, я поспешно рассказал о быке, который появился как бы из ниоткуда в самом начале Главной улицы. Владельцы скотоферм заявляли, что все их быки на месте. Тем не менее, быка видело такое множество людей, что от их показаний просто так нельзя отмахнуться. Более того, те, кто видел его последними, утверждают, что он переплыл реку Иллинойс с обнаженной женщиной на спине. Женщина размахивала бутылкой. Выйдя на берег, бык вместе с женщиной исчез в прибрежном лесу.

В этом месте моего рассказа зал буквально взорвался.

— Неужели вы пытаетесь убедить нас в том, что миру вновь явился Зевс и Европа! — возмутился командир полка береговой охраны.

Продолжать было бесполезно. Эти люди могут поверить только тому, что увидят своими глазами.

По взмаху моей руки мои помощники вкатили в зал просторную клетку. Внутри нее, скрючившись, сидела крупная угрюмая человекообразная обезьяна в соломенной шляпке и розовых панталонах. Сквозь отверстие в последних торчал длинный хвост. Если говорить строго, то, насколько я понимаю, ее нельзя было относить к человекообразным — они лишены хвоста.

Собственно, антрополог сразу бы определил, что это вообще никакая не обезьяна. У нее, правда, была сильно выдающаяся вперед морда, все тело (включая хвост), покрывали длинные волосы. Но у обезьян не бывает ни такого гладкого высокого лба, ни такого большого крючковатого носа, ни столь длинных, по сравнению с туловищем ног.

Клетку установили рядом с кафедрой.

— Господа, — произнес я. — Если все, что я говорил раньше, казалось вам не имеющим никакого отношения к данному делу, то уверен, через несколько минут вы убедитесь, что я не бросал слов на ветер.

Я повернулся к клетке и, чуть поклонившись, обратился к обезьяне:

— Миссис Дурхэм, расскажите, пожалуйста, этим господам, что с вами произошло.

Я был абсолютно уверен, что она заговорит, пусть хоть быстро и бессвязно, но с той проливающей свет ясностью, которая ошеломила меня вчера вечером, когда мои ребята поймали ее на самом краю пресловутой местности. Меня переполняла гордость за совершенное открытие, которое просто потрясет этих господ и докажет им, что один скромный агент FDA добился большего, чем крупные подразделения вооруженных сил. И они перестанут смотреть на меня свысока и подтрунивать над моей внешностью…

Я ждал…

Ждал понапрасну…

Миссис Дурхэм категорически отказывалась говорить. Ни слова. Ни единого. Уж как я только не стелился перед нею, разве что на колени не становился. Пытался объяснить ей, насколько мощные силы противостояли друг другу в этой долине, пытался доказать, что в ее розовых, не покрытых волосами ладонях находится судьба нашей планеты.

Она не открывала рта. Кто-то, по-видимому, чем-то оскорбил ее, и теперь она, обидевшись, отвернулась от нас. Только хвост, высовывающийся из розовых панталон, время от времени нервно подергивался.

Да, миссис Дурхэм была самой зловредной из всех, когда-либо встречавшихся мне женщин, и ничего удивительного в том, что муж превратил ее в обезьяну, я не усматривал.

Предполагаемый триумф обратился полным фиаско. Больших Шишек уже не убедила магнитофонная запись нашей с ней беседы. Они еще больше укрепились во мнении, что мозгов у меня еще меньше, чем волос на голове, и выразили его полным молчанием, когда я поинтересовался, будут ли ко мне вопросы. А майор Льюис только презрительно улыбнулась.

Плевать. Для моей будущей миссии это не имело никакого значения. Распоряжения, на которые я опирался, эти люди бессильны были отменить.

В этот же вечер, в половине восьмого, я находился на границе района в сопровождении своих ребят и группы офицеров. Хотя луна только-только взошла, при ее свете можно было свободно читать. В десяти метрах от нас снег кончался, и начиналось буйство растительности.

Генерал Льюис, отец майора Льюис, давал последние наставления.

— Вам дается, мистер Темпер, два дня, чтобы связаться с Дурхэмом. В среду, в 14.00, мы переходим в наступление. Морские пехотинцы, вооруженные луками, стрелами и пневматическими винтовками, снабженные кислородными масками, будут посажены в планеры, в кабинах которых мы создали избыточное давление. На большой высоте планеры будут отцеплены от самолетов-буксировщиков и совершат посадку на шоссе номер 24, как можно ближе к южной окраине города, где имеются два обширных поля. Десантники пешком проследуют по Адамс-Стрит до самого центра. К тому времени, я надеюсь, вы установите местонахождение и устраните источник всей этой заварухи.

Слово «устраните» следовало понимать как «убьете». Судя по его выражению лица, он вовсе не считал, что я на это способен. Генерал Льюис недолюбливал меня и совершенно не скрывал этого. Не только потому, что я был каким-то штатским, облеченным широкими полномочиями от лица самого президента, но и из-за тех особых условий, в которых предстояло выполнить нашу совместную с его дочерью миссию. Условия, мягко говоря, являлись не совсем ординарными, а Алиса Льюис, будучи майором, была прежде всего женщиной, причем в высшей степени привлекательной и совсем юной для своего воинского звания.

Она дрожала рядом со мной от холода в одних трусиках и бюстгальтере, пока я освобождался от своих брюк. Оказавшись в лесной чаще, мы будем вынуждены избавиться и от остальной одежды. В чужой монастырь…

Подумать только, морские пехотинцы — и дубинки… Неудивительно, почему все эти крупные военные чины выглядят столь жалко. Но в пределах территории, контролируемой моим бывшим профессором и его Пойлом[2], огнестрельное оружие просто не срабатывает. А вот Пойло действует безотказно. Всякий, кто хоть раз вкусил его, привыкает, как к наркотику.

Всякий, но не я.

Доктор Диэрф, психолог их Колумбийского университета, который привил мне стойкое отвращение к Пойлу, тоже находился здесь. Он беседовал со мной, пока кто-то прикреплял у меня за спиной десятилитровый бидон с дистиллированной водой. Вдруг, прямо посреди фразы, он резко пригнул мою голову и сунул под нос невесть откуда взявшийся в его руке стакан. В ноздри мои ударил ненавистный запах, и я автоматически нанес два удара: один — по стакану, другой — по человеку, который мне его так неожиданно преподнес.

Доктор отскочил назад, держась за скулу.

— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался он.

— Сейчас — нормально, — ответил я. — Но в первое мгновенье мне показалось, что я сейчас задохнусь. И еще возникло желание убить Вас.

— Мне нужно было провести решающее испытание. Вы на пятерку сдали экзамен и теперь совершенно невосприимчивы к Пойлу.

Льюисы наблюдали эту сцену молча. Их крайне раздражало то, что я, штатский, додумался до такого способа борьбы с этим, столь заманчивым, напитком. Тысяче морских пехотинцев, которых намечено послать вслед за нами, придется таскать на себе кислородные маски, дабы не поддаться искушению попробовать Пойло. Что же касается моей спутницы, то Диэрф спешно подверг ее гипнозу, но у него не было уверенности в том, что сеанс был успешным. К счастью, ее миссия должна длиться не столь долго, сколь моя. Ей предписывалось добраться до источника Пойла и взять пробы. Если, тем не менее, мне понадобится помощь, я имею право оставить ее при себе. Кроме того, хоть об этом прямо не говорилось, я должен сделать все возможное, чтобы оградить ее от всяких неприятностей.

Обменявшись с провожающими рукопожатиями, мы с майором Льюис тронулись в путь. Несколько шагов — и теплый воздух принял нас в свои ласковые объятия. Через минуту мы уже вспотели. Ничего хорошего в этом не было, ибо, означало, что воды в бидоне может не хватить на всю миссию.

Яркая луна хорошо освещала развернувшуюся перед нами местность.

Ландшафт долины реки Иллинойс сильно изменился за эти два года. Здесь стало гораздо больше деревьев, причем многие из них казались довольно неожиданными гостями в столь северных краях. Кто бы не устроил все это, ему пришлось доставить сюда массу семян и саженцев заблаговременно, не дожидаясь, пока климат потеплеет. Мне это было точно известно, поскольку я проверил в Чикаго неимоверное количество накладных к грузоотправлениям и обнаружил, что некий Смит начал, через две недели после исчезновения Дурхэма, делать заказы в тропических странах. Посылки доставлялись в один из домов Онабака, а содержимое их изрядно разнообразило флору окрестностей. Дурхэм прекрасно понимал, что этой речной долине не прокормить свои триста тысяч жителей, когда прекратится доставка различных продуктов питания по железным и шоссейным дорогам, в результате чего сельская местность будет буквально опустошена голодными ордами.

Но стоило только взглянуть на фруктовые деревья, увешанные вишнями, бананами, персиками, апельсинами, яблоками никак не по сезону, увидеть заросли кустарников со спелой черникой, земляникой, клубникой, малиной, буйную поросль картофеля и помидоров, зреющие на этой совсем не плодородной земле арбузы и дыни, причем все это таких размеров, какие обеспечили бы им первые призы на любых ярмарках эпохи до появления Пойла, — то нетрудно было догадаться, что жителям этих мест не грозит голодная смерть.

— Мне это представляется, — призналась восторженным шепотом Алиса, — райским садом.

— Прекратите подрывные речи, Алиса! — сердито огрызнулся я.

Она смерила меня ледяным взглядом.

— Не говорите глупостей. И не называйте меня Алисой. Я — майор морской пехоты.

— Пардон, — усмехнулся я. — Давайте-ка лучше позабудем о званиях. Это может вызвать интерес со стороны туземцев. И еще. Будет лучше, если мы расстанемся с остатками своей одежды до того, как наткнемся на кого-нибудь.

Майор Льюис попыталась было возражать, но приказ есть приказ. И, хотя нам предстояло по крайней мере тридцать шесть часов демонстрировать друг другу то, что в цивилизованном мире целомудренно прикрывают всякими тряпками, она настояла на том, чтобы ей было позволено удалиться на предмет раздевания в кусты. Я великодушно разрешил. Сам же, скромно зайдя за дерево, снял трусы, и в то же мгновение уловил запах сигары. Поправив на спине постромки, держащие бидон с водой, ступил на узкую тропинку…

…и остановился ошарашенный.

Опираясь на ствол дерева, передо мною стояло какое-то чудовище, скрестив короткие ножки. Из угла вытянутой хищной пасти торчала огромная Гаванская сигара. Большие пальцы были заложены за воображаемый жилет.

Я был не столько напуган, сколько изумлен. Чудище будто сошло со страниц очень популярного когда-то комикса. Оно возвышалось на добрых два метра, ярко-зеленое, с крупной желто-коричневой чешуей на груди и животе, очень короткими ногами и непомерно вытянутым туловищем. Лицом оно было наполовину человек, наполовину — аллигатор. На самом верху головы торчали две огромные шишки, а по бокам от них — большие, как блюдца, глаза. Выражение лица чудовища в одно и то же время было высокомерным, благодушным и глуповатым. В целом это было само совершенство, даже несмотря на то, что вместо пяти пальцев у него было четыре.

Главной же причиной моего потрясения была вовсе не неожиданность внешности чудища. Есть большая разница между тем, что видишь на бумаге и тем, что вдруг увидишь во плоти. На страницах комиксов эта тварь выглядела весьма миловидной, забавной и даже чем-то привлекательной. Воплотившись в живой субстанции и красках, она стала подлинным кошмаром.

— Не бойтесь, — произнесло видение. — Скоро я понравлюсь вам.

— Кто Вы? — спросил я.

Вышедшая из-за дерева Алиса разинула рот от изумления и мертвой хваткой вцепилась в мою руку.

Чудовище помахало сигарой.

— Я — Аллегория, прямо с герба банка штата Иллинойс. Добро пожаловать, незнакомцы, во владения Великого Мэхруда.

До меня как-то не сразу дошло, что именно оно имеет в виду. Только через минуту я сообразил, что титул его был совместным творением автора вышеупомянутого комикса и героини одной из пьес Шеридана, миссис Малапроп.

— Полное мое имя — Альберт Аллегория. Во всяком случае, в этом воплощении. Сами понимаете, другие формы — другие имена… А вы двое, как я полагаю — новички, жаждущие жить на берегу Иллинойса, пить из него божественное Пойло и поклоняться Быку?

Он поднял кисть с двумя сжатыми средними пальцами и распрямленными большим и мизинцем.

— Это — знак, который делает всякий правоверный при встрече с другими. Запомните его, и у вас не будет никаких хлопот.

— Откуда вам известно, что мы с той стороны? — спросил я, не пытаясь солгать, так как мне показалось, что Аллегория настроен к нам благодушно.

Он рассмеялся. Звуки, издаваемые его гортанью, усиливались в безразмерном рту, как в мегафоне. Алиса, больше уже не самоуверенный офицер морской пехоты, еще сильнее сжала мою руку.

— Я — в некотором роде, так сказать, полубог. Когда Мэхруд, Бык его имя, стал богом, он написал мне письмо — воспользовавшись, разумеется, почтой США — с приглашением состоять при нем полубогом. Все происходящее в мире, в общем-то никогда особенно не волновало меня, и поэтому я принял приглашение и проскользнул сюда, минуя армейские кордоны, и принял на себя обязанности, которые Мэхруд, Бык его имя, на меня возложил.

Еще до того, как началась эта заваруха, я тоже получил письмо от своего бывшего профессора с аналогичным предложением. Но, честно говоря, посчитал, что у старика в мозгу просто шарики за ролики поехали.

— И каковы же ваши обязанности? — поинтересовался я.

Он снова помахал сигарой.

— Моя работа нисколько для меня не обременительна и заключается в том, чтобы встречать новичков и предупреждать их, чтобы они глядели в оба. Им нужно зарубить у себя на носу, что не все таково, каким кажется на первый взгляд, и что им нужно смотреть глубже, чтобы разглядеть за внешними проявлениями какого-либо события определенный символ, внутренний смысл.

Чудовище элегантным жестом поднесло сигару ко рту, затянулось и продолжило:

— У меня есть к тебе один вопрос. Не нужно отвечать на него тотчас же, но мне бы хотелось, чтобы вы подумали и дали мне ответ позже. Вот мой вопрос: куда ты идешь?

И, распрощавшись с нами, оно заковыляло по тропинке прочь. Короткие ножки двигались, казалось, совершенно независимо от вытянутого крокодильего туловища.

Какое-то время я смотрел ему вслед, стараясь унять дрожь, затем поправил за плечами бидон, и мы быстро пошли дальше. Алиса была настолько подавленной, что, казалось, даже не осознавала своей наготы.

— Меня очень пугают такие вот коллизии. Каким же образом человек может принять форму вроде этой?

— Мы это обязательно выясним, — произнес я с наигранным оптимизмом. — Кажется, не мешало бы быть готовыми вообще к чему угодно.

— Пожалуй, рассказ миссис Дурхэм, записанный вами на пленку, соответствовал истине.

Я кивнул.

Незадолго до того, как вся эта местность была оцеплена, жена профессора переправилась на другой берег реки, где, как она точно знала, находился ее муж. К тому времени он уже провозгласил себя богом, но она нисколько его не боялась.

На всякий случай миссис Дурхэм прихватила с собой двух адвокатов. Судя по ее сбивчивому рассказу, какая-то сила, исходившая, по-видимому, от доктора Дурхэма, обратила несчастную в огромную хвостатую обезьяну, что заставило ее спасаться бегством. Оба адвоката, превращенные в скунсов, тоже были вынуждены ретироваться.

Размышляя над столь странными событиями, Алиса заметила:

— Не могу я понять, как он это делает. Откуда у него такое могущество? И какими механизмами он пользуется?

По телу у меня побежали мурашки, и я чуть не выболтал ей, что являюсь главной причиной всего происходящего. Я и без того чувствовал себя достаточно виноватым, чтобы усугублять свою вину, поведав кому бы то ни было всю правду. Более того, если начать как можно убедительнее доказывать ей, что это — истинная правда, она решила бы, что я совсем спятил. Тем не менее, именно так и обстояли дела, и именно поэтому я вызвался добровольцем для выполнения этой весьма щекотливой миссии. Кто заварил кашу, тому ее и расхлебывать.

— Я умираю от жажды, — заскулила внезапно Алиса. — Папуля, как насчет того, чтобы попить? Другая возможность, может быть, представится очень нескоро.

— Черт побери! — выругался я, снимая со спины бидон. — Не называйте меня папулей. У меня есть имя — Даниэль Темпер, и я еще не настолько стар…

И примолк. Чего уж там. Я вполне мог бы быть ее отцом. В захолустье штата Кентукки, во всяком случае, где женятся очень рано.

Догадываясь, о чем я думаю, она улыбнулась и протянула мне небольшую кружку, которую отстегнула с боковой поверхности бидона.

— Возраст мужчины таков, насколько он чувствует себя мужчиной, — поспешно поправился я. — Я ощущаю себя не старше тридцати.

На тропинке возникло какое-то движение, я толкнул Алису в высокую траву, а сам остался стоять, охраняя бидон. Будь что будет.

Но, разобрав, что же все-таки движется по тропинке, я глубоко пожалел, что не бросил бидон. Неужели на этой позабытой богом земле не осталось ни одного человеческого существа? Сначала — Аллегория, теперь — Осел!

— Хелло, братец! — весело поздоровался он и, прежде чем я успел ответить, запрокинул назад свою чудовищную голову и огласил окрестности невероятным полусмехом-полуослиным ревом.

А вот мне было совсем не до смеха. Слишком уж у меня были натянуты нервы, чтобы я мог притворяться, что мне весело. К тому же от него сильно несло Пойлом. Я с трудом сдерживал рвотные спазмы.

Он был высок и, в отличие от большинства ослов, покрыт короткими светлыми волосами. Стоял, как человек — на двух ногах, только ноги оканчивались широкими копытами. Голову его венчали два длинных волосатых уха, но во всех остальных отношениях это был самый что ни на есть заурядный человек. Не мешкая, он представился. Звали его не так уж неожиданно — Поливиносел.

— Что это за бидон? Зачем он тебе?

— Тащу наружу контрабандой Пойло, — соврал я.

Он осклабился, обнажив длинные желтые ослиные зубы.

— Контрабандой! Только что тебе за нее платят? Для почитателей Все-Быка деньги не имеют никакой ценности.

Произнося имя своего божества, Поливиносел вытянул правую руку. Большой палец и два средних были согнуты, указательный и мизинец торчали прямо. Я не сориентировался и не ответил тем же, он нахмурился было, но снова расплылся в улыбке, когда я повторил его жест.

— Я занимаюсь контрабандой из любви к искусству, — доверительно сообщил я. — А также для того, чтобы распространять свет истины.

Откуда взялась последняя фраза, ума не приложу. Скорее всего, она явилась следствием упоминания «почитателей» и того, похожего на религиозный, знака.

Поливиносел протянул большую волосатую руку и повернул кран на бидоне. Не успел я пошевелиться, как он уже наполнил сложенные лодочкой ладони, поднес их к губам и с шумом потянул, но тут же начал отплевываться.

— Тьфу ты! Да это же вода!

— Разумеется, — покровительственно улыбнулся я. — Избавившись от Пойла, я наполняю бидон обычной водой. Если меня ловит патруль, объясняю, что тащу в эти места контрабандой чистую воду.

Поливиносел снова залился своим жутким смехом-ревом и хлопнул себя в восторге по бедру. Звук был, как у топора, вонзающегося в дерево.

— И это еще не все, — понесло меня. — Я уже договорился кое с кем из высокого начальства, и они позволяют мне проникать через кордоны, чтобы приносить им Пойло.

Он подмигнул мне, издал зычный ослиный клич и снова ударил себя по бедру.

— Значит, браток, коррупция? Портится начальство, портится. Послушай, что я тебе скажу. Пройдет совсем немного времени, и Пойло распространится на весь мир.

Он снова изобразил знак, понятный только посвященным, и на этот раз я ответил без промедления.

— Прогуляюсь с тобой милю-другую, браток. Мои почитатели — приверженцы местного культа Осла — отмечают неподалеку отсюда Праздник Плодородия. Может, присоединишься к нам?

Я вздрогнул и с жаром ответил:

— Нет, спасибо.

Помнится, как-то вечером мне довелось наблюдать за одной из таких оргий в мощную стереотрубу. В двух сотнях метрах от границы запретной территории полыхал огромный костер. На фоне этого адского пламени были отчетливо видны нелепые прыжки потерявших всякий стыд мужчин и женщин. Эта сцена долго еще стояла у меня перед глазами. От нее невозможно отделаться. Она преследовала меня даже во сне.

Услышав мой вежливый отказ, Поливиносел снова завопил по-ослиному и хлопнул меня по спине, вернее, по бидону. От неожиданности я упал на четвереньки в траву. Ярости моей не было предела — я боялся, что тонкостенный бидон прогнется от удара, а швы разойдутся. Была для ярости и другая причина. Я не сразу поднялся на ноги. И некоторое время вообще не мог пошевелиться, так как встретился взглядом с расширенными голубыми глазами Алисы.

Судя по всему, на Поливиносела она произвела впечатление. Он издал громкий, радостный возглас, и опустился на четвереньки рядом с ней, уткнувшись своим уродливым, увенчанным ослиными ушами черепом, в тело Алисы.

— О, какая беленькая коровка! Как тебе здесь пасется?

С этими словами чудовище схватило Алису за талию и встало, чтобы, поворачивая ее из стороны в сторону, рассмотреть при ярком свете луны, словно незнакомую букашку, которую поймало, ползая по траве.

— Болван! — взвизгнула Алиса. — Не касайся меня своими грязными лапами!

— Да ведь я же Поливиносел! Местный бог плодородия! Это моя обязанность и привилегия — проверять твои достоинства, — пояснил он. — Скажи мне, дочка, кого ты недавно вымаливала — мальчика или девочку? А как твой огород? Дружно ли взошли кабачки? А лук и чеснок? А курочки твои хорошо несутся?

Вместо того, чтобы испугаться, Алиса не на шутку рассердилась.

— Ваша Ослиность, не угодно ли меня опустить? И не смотрите на меня такими похотливыми глазами. Если вам уж так хочется того, о чем я догадываюсь, спешите скорее на свою оргию. Ваши почитатели ждут вас, не дождутся.

Поливиносел разжал руки, она метнула в него гневный взгляд и пошла было прочь, но он протянул руку и снова схватил ее за запястье.

— Не туда, моя славная дочурка. Неверные охраняют границу всего лишь в нескольких сотнях ярдов отсюда. Ты же не хочешь, чтобы тебя поймали?

— Спасибо, я в состоянии сама за себя постоять, — сухо ответила Алиса. — Оставьте меня в покое. Плохие времена настали. Стоит только девушке вздремнуть на травке, как тут как тут какой-нибудь мелкий божок норовит подразмяться.

Я подивился, как быстро она освоила местный жаргон.

— Ладно, ладно, дочка, не порицай нас, божков, за это. Особенно, если сама сложена как богиня.

И, издав титанический рев, едва не сбивший нас с ног, Поливиносел схватил нас за руки и поволок по тропинке.

— Пошли, пошли, ребятушки. Я вас перезнакомлю со всеми. Ох, какой у нас сейчас будет праздник Осла!

Вновь раздался оглушительный, мерзкий рев. Теперь я понял, насколько Дурхэм был прав, превратив этого парня в его нынешнее воплощение. Эта мысль сразу повлекла за собой вереницу других.

Каким же образом ему это удалось? В сверхъестественные способности я, разумеется, не верил. Все, что происходит в этой вселенной, все-таки подчиняется определенным физическим законам.

Возьмем, к примеру, уши Поливиносела. Шагая рядом с ним, я имел неплохую возможность более внимательно осмотреть их. Они видоизменились, стали похожи на ослиные, однако тот, кто это сделал, не имел перед собой точного изображения осла. По сути, уши так и остались человеческими, только необъяснимым образом вытянулись и покрылись мелкими волосками.

Что касается ног, они тоже в общем-то были человеческими, а не ослиными. Правда, оканчивались они светлыми копытами, очень похожими внешне на ослиные, но сделанными из того же вещества, что и ногти. Сквозь них просматривались слабо различимые контуры пяти пальцев.

То есть, было совершенно ясно, что какой-то биоинженер изменял очертания человеческого тела, располагая человеческим исходным материалом.

Я бросил взгляд в сторону Алисы, пытаясь понять, каково же ее мнение о нашем поводыре. Она была величественна в своем гневе. Да, Поливиносел был абсолютно прав, хотя и высказался грубовато — майор Льюис обладала великолепной фигурой. Она принадлежала явно к тем девушкам, которых всегда выбирают председателем женского клуба в университете, королевой бала на студенческих вечерах, а затем выдают замуж за сына сенатора. У меня никогда не было ни малейших шансов на успех у девушек такого рода, когда я корпел в Трайбеллском университете.

Вдруг Поливиносел остановился.

— Послушай-ка, эй, ты, а как тебя зовут?

— Даниэль Темпер, — ответил я.

— Даниэль Темпер? Д.Т.? Белая горячка?[3] Ох-ха-хо-ха-хо-ха! Послушай, старина Даниэль Темпер, бросай-ка свой бидон! Зачем таскать на себе тяжесть? Ты смахиваешь на осла, на подлинно вьючное животное! Я не желаю, чтобы кто-нибудь здесь копировал меня. Понял? Хо-ха-и-а! Усек?

И он ткнул мне под ребра пальцем, твердым, как рог.

Никогда я еще столь не ненавидел кого-либо из людей, а тем более — из божеств. Дурхэм просчитался, думая, что накажет его, обратив в осла. Поливиносел на самом деле гордился своим превращением и, если я верно его понял, извлекал из него пользу в такой степени, что даже умудрился насадить свой культ. Разумеется, он не первый, кто создал религию из собственных недостатков.

— А в чем же я тогда стану таскать Пойло наружу?

— А зачем? Разве, таская такую мелочь, поможешь распространению божественного напитка? Оставь это рекам всего мира и Мэхруду, Бык его имя.

Он снова сделал характерный знак рукой.

Я не стал с ним спорить — он бы сорвал бидон с моей спины сам, поэтому я не спеша отстегнул шлейки. Поливиносел помог мне, подхватив бидон и зашвырнул его в темноту кустов. Я тут же ощутил столь страшную жажду, что, не в силах сдержаться, дернулся к бидону.

— Не пей эту мерзость! — взревел он. — Идем со мной в поселок Осла. Там у меня маленький чудный храм. Понимаешь, никакой такой роскоши, как в Цветочном Дворце Мэхруда, да пребудет он во веки веков Все-Быком! Но очень славный. И мы здорово там повеселимся!

И все это время мерзкое создание не переставало бессовестно строить глазки Алисе, направив на нее уже не только намерения. Как и все дегенераты в этой местности, оно было лишено абсолютно всех сдерживающих начал. Будь у меня пистолет, я, не раздумывая, пристрелил бы его на месте. Если бы, разумеется, здесь могли взрываться патроны.

— Послушайте, — сказал я сердито, отбросив всякую осторожность. — Мы пойдем туда, куда пожелаем. Идемте, Алиса. Бросим этого самовлюбленного осла.

С этими словами я взял Алису за руку. Поливиносел схватил ее за другую, перегородив нам дорогу. Чуть монголоидный разрез глаз делал его еще больше похожим на упрямого мула из Миссури. Огромного, злобного и сильного, причем среди этих качеств преобладала злобность.

— Эй, вы! Не надейтесь, что вам удастся разозлить меня настолько, что я сделаю вам что-нибудь плохое, чтобы вы могли пожаловаться своему пастырю, а тот — доложить о моем поведении Мэхруду! Не надейтесь! Это было бы с моей стороны страшным грехом, вы, смертные!

Крича о моей неспособности возмутить его олимпийское спокойствие, он одной рукой обвил мою шею, а другую запустил мне в рот и дернул за верхнюю челюсть.

— Ты и твоя болтовня досаждают мне!

Ослабив удушающую хватку вокруг моего горла, Поливиносел швырнул мою челюсть в черноту леса. Я метнулся к кустам, туда, где, как мне показалось, белели на земле мои зубы. Упав на колени, я стал лихорадочно шарить вокруг, но найти их не мог. Внезапный вопль Алисы поднял меня на ноги, но вскочил я чересчур быстро и сильно трахнулся головой о ветку. Невзирая на боль, я обернулся, чтобы посмотреть, что случилось, и напролом кинулся через кусты, но, больно ударившись голенью о какой-то предмет, полетел лицом вниз, да так, что дух вышибло.

Поднявшись, я понял, что споткнулся о собственный бидон с водой. Даже не пытаясь возблагодарить каких-либо богов за эту удачу, что они мне послали, я подхватил бидон, бросился туда, где барахтались в траве Поливиносел и Алиса, и с размаху обрушил бидон на затылок негодяя. Тот беззвучно обмяк. Отшвырнув бидон, я наклонился к Алисе.

— У вас все в порядке?

— Д-да, — прошептала она и бессильно уронила голову на мое плечо.

Вреда ей не было причинено никакого. Она просто была растеряна и испугана. Я погладил ее по плечу — кожа у нее была восхитительно гладкой — и провел пальцами по длинным черным волосам.

— Грязный скот! — всхлипнула девушка. — Сначала он губит мою сестру, а теперь подбирается ко мне!

— Что? Какую сестру?

Она подняла голову в мою сторону. Вернее, опустила, ибо была на добрых два дюйма выше.

— Пегги — моя сводная сестра, дочь моего отца от первого брака. Ее мать потом вышла замуж за полковника Рурке. Но мы всегда были близки.

Это было интересно, но пора было заниматься делом.

Перевернув Поливиносела на спину, я убедился, что сердце бьется. Из раны на затылке сочилась кровь, обыкновенная красная кровь, а не голубая, на которую можно было рассчитывать, с учетом его божественной должности.

— Первая группа[4], как и прежде, — брезгливо сказала Алиса. — Не беспокойся за него. Он, честно говоря, заслужил смерть. Тупое ничтожество, вообразившее себя Дон Жуаном, которое принесло несчастье моей сестре…

Не закончив фразы, она застыла с открытым ртом. Я проследил за ее взглядом и увидел, как растекается по земле наша бесценная вода. И сразу испытал внезапный острый приступ жажды. Ощущение, разумеется, было чисто нервного свойства, но от того, что я это сознавал, во рту не стало менее сухо.

Алиса приложила руку к горлу.

— Ни с того, ни с сего так пить захотелось!

— Ничего не поделаешь, — прохрипел я. — Нужно искать источник незагрязненной воды.

Бидон был девственно пуст. Констатировав этот печальный факт, я заметил у кустов нечто белеющее. Это оказались мои зубы. Повернувшись к Алисе спиной, я водрузил их на место и, чувствуя себя намного увереннее, напомнил ей, что пора отправляться в путь.

Так мы и поступили. Мысли Алисы раздражающе вертелись вокруг воды.

— Конечно же, здесь должны быть колодцы или ручьи, которые остались чистыми. Ведь Пойло только в реке, не так ли?

— Если бы я был в этом уверен, то не стал бы брать с собой бидон, — не пытаясь увиливать от прямого ответа, признался я.

Она было открыл рот, чтобы возразить, но тут мы услыхали голоса впереди, увидели пламя приближающихся факелов и поспешно спрятались в кустах.

Идущие по тропе громко пели хором. В мелодии легко узнавался «Боевой Гимн Республики», но текст был составлен из исковерканных латинских слов. Вряд ли хоть кто-нибудь из них понимал, что поет.

Словом, что-то вроде хвалы всемогущему Ослу, прославляющей его сошествие на землю.

Через некоторое время толпа наткнулась на своего истекающего кровью бога, который все еще не пришел в сознание.

— Уйдем, — прошептала Алиса. — Если они найдут нас, то разорвут на куски!

Однако я предпочел бы остаться и понаблюдать за этими людьми, чтобы глубже понять мотивы их поведения и выработать правильную линию общения с туземцами. Она согласилась со мной. Несмотря на нашу обоюдную неприязнь, должен признаться, что ума и смелости ей не занимать. Можно было даже простить некоторую ее нервозность. В конце концов, на то были серьезные причины.

Люди повели себя не так, как я предполагал. Вместо того, чтобы помочь раненому, они сбились в кучу, явно не зная, что делать. Сначала я ничего не мог понять, но приглушенный гул голосов помог мне выяснить причину столь странного поведения — они просто опасались вмешиваться в дела полубога, даже такого ничтожного, как Поливиносел.

Почитатели Осла были очень молоды — среди них не было ни одного мужчины и ни одной женщины старше двадцати пяти, и все без исключения отличались великолепным сложением.

Внезапно на тропе позади нас раздался громкий треск. Мы с Алисой подпрыгнули от неожиданности. Группа почитателей Осла пустилась наутек, как стая перепуганных кроликов. Мне невероятно хотелось присоединиться к ним, но я остался, лихорадочно молясь в душе, чтобы это не оказалось еще одним щекочущим нервы чудищем.

Слава Господу, это был всего-навсего обнаженный туземец, худющий, высокий, с длинным тонким носом. Можно было представить его в прошлой, цивилизованной жизни преподавателем колледжа. Тем более, что носом своим он уткнулся в какую-то книгу. Как я уже упоминал, свет луны был достаточно ярок, чтобы можно было свободно читать, но меня, честно говоря, удивило, что кто-то в здешних краях воспользовался этим.

Его ученую внешность некоторым образом портила мертвая белка размером с колли, висящая у него на плечах. Наверное, туземец возвращался с охоты, хотя я никогда прежде не слышал о том, чтобы на белок охотились ночью. Да и оружия у него не было. Размеры белки меня не удивили — я уже видел фотоснимки огромных животных, сделанные в пограничных участках этой местности.

Меня интересовало, что туземец предпримет, заметив Поливиносела. Однако, подойдя к распростертому телу, он, нисколько не колеблясь и ничем не показывая того, что зрит бога, спокойно переступил через его вытянутые ноги и последовал дальше, продолжая читать книгу.

Я прикоснулся к руке Алисы.

— Идем за ним!

Мы шли за чтецом при луне примерно с полмили, прежде чем я решился окликнуть его. Он остановился, опустил белку на землю и спокойно дождался, пока мы приблизимся.

Я спросил у него, не заметил ли он лежащего на тропинке Поливиносела. Незнакомец в ответ только недоуменно покачал головой.

— Я видел, как вы переступили через него, — не унимался я.

— Я ни через кого не переступал, — настаивал сей ученый с виду муж. — Тропинка была совершенно свободной. — Он более пристально поглядел на меня. — Насколько я понимаю, вы — новичок. И, видимо, только-только попробовали Пойло. Иногда при первом его потреблении возникают странные ощущения и видения. Понимаете ли, нужно некоторое время, чтобы привыкнуть к нему.

Я ничего на это не ответил, но продолжил спор про Поливиносела. Однако, лишь после того, как я упомянул его имя, на лице моего собеседника забрезжило понимание. Он покровительственно улыбнулся, кивнув своим длинным носом.

— О, милый мой, не следует верить всему, что слышишь. Только из-за того, что большинство, которое всегда невежественно и простодушно, предпочитает объяснять новые явления, опираясь на древние суеверия, человеку умному, вроде вас, нет никакой нужды принимать все это на веру. Я предлагаю вам не обращать ни малейшего внимания на все, что вы слышите — за исключением, разумеется, того, что говорю вам я — и полагаться в дальнейшем только на здравый смысл, которым вы, к вашему счастью, наделены в достаточной степени от рождения, и на ту способность логически мыслить, которую развили, обучаясь в университете. При условии, разумеется, что заведение, которое вы посещали, не было всего-навсего тренировочным залом для членов Торговой Палаты, Клуба Ротарианцев, Любителей Старины, Рыцарей Колумба, обществ по охране волков, лосей, львов или каких-либо других покровителей диковинных зверей. Я едва ли…

— Но я видел Поливиносела собственными глазами! — горячился я. — И, если бы вы не подняли ногу вовремя, то упали бы прямо на него!

— Ну, ну! Самогипноз, массовое наваждение и все такое, — снова улыбнулся незнакомец. — Скорее всего, Вы — жертва внушения. Поверьте мне, неразберихи в этой долине еще хватает. Нельзя позволять, чтобы тебя одурачил первый встречный шарлатан, у которого есть простое, если не надуманное, объяснение происходящему здесь.

— А каково ваше объяснение? — спросил я.

— Профессор Дурхэм изобрел какую-то машину, которая вырабатывает неизвестное химическое вещество, с помощью которого он сейчас отравляет воды реки Иллинойс. Со временем, мы надеемся, то же произойдет с водами всего мира. Одно из присущих ему свойств — разрушение многих социально и психологически обусловленных рефлексов, которые некоторыми обобщенно обозначаются как сдерживающие начала, мораль или страх греха. Кроме того, есть еще отличное свойство. Это также универсальный антибиотик и тонизирующее средство — какова комбинация! — помимо ряда других вещей, не все из которых я одобряю.

Тем не менее, должен признаться, профессору удалось окончательно разделаться с такими социальными и политико — экономическими структурами и их представителями, как заводы, магазины, больницы, школы, которые до сих пор посвящали почти все свое время энергичному воспитанию кретинов-недоучек, а также покончить с бюрократией, автомобилями, церковью, кино, рекламой, алкоголем, армией, проституцией, телевидением и другими бесчисленными институциями, которые до недавнего времени считались совершенно необходимыми.

К несчастью, инстинкт рационального объяснения явлений в человеке трудно подавить. Так же трудно, как и стремление к власти. Поэтому-то и объявились шарлатаны, выдающие себя за пророков и основавшие самые разные религии, спекулируя на массах и на идиотской простоте, на трогательной жажде ухватиться за любое мало-мальское объяснение неизвестного.

Мне хотелось верить этому псевдоученому, но, увы, я был совершенно уверен в том, что у профессора не было ни умения, ни средств для того, чтобы сконструировать такую машину.

— А как же эти простаки объясняют воздействие Пойла? — спросил я.

— Единственное имеющееся у них объяснение — что источником Пойла является Бутылка, — ответил Человек Рациональный, как окрестил его я про себя. — Они божатся, что Дурхэм черпает свои силы из этой Бутылки, которая, судя по описаниям — всего лишь самая обычная бутылка из-под пива. Некоторые же утверждают, что на ней имеется изображение быка.

Лоб мой покрылся испариной. Значит, это все-таки мой подарок! А я-то считал, что с моей стороны это лишь небольшой безобидный розыгрыш своего обожаемого, но чудаковатого профессора античной литературы!

— Вся эта история, видимо, каким-то образом связана с его фамилией, — поспешил я заметить. Ведь студенты частенько называли его «Быком». И не только потому, что его фамилия, Дурхэм, совпадает с наименованием знаменитой породы крупного рогатого скота, но и потому, что жена водила его как быка за кольцо, продетое сквозь ноздри.

— В таком случае, он хорошенько проучил своих студентов, — сказал Человек Рациональный. — Потому что за его кроткой и невзрачной внешностью скрывался настоящий призовой бык, похотливый самец-производитель. Не знаю, известно ли вам, но он содержит огромное количество красавиц в своем гареме, который называет Цветочным Дворцом, не говоря уже о прекрасной Пегги Рурке, ныне известной как…

— Значит, она жива! — изумленно воскликнула Алиса. — Жива и живет с этим Дурхэмом!

Человек Рациональный поднял брови.

— Ну, это как сказать, в зависимости от того, лгут или нет эти шарлатаны. Некоторые утверждают, что она видоизменилась каким-то таинственно-мистическим образом — размножилась, как они говорят. То есть, что каждая из этих нимф в гареме и есть Пегги Рурке, но в то же самое время она не является ни одной из них и существует только в одном-единственном воплощении. — Он покачал головой. — О, вы понимаете, что существа, склонные мучительно рассуждать о чем угодно, обязательно придумывают себе богов и всякие религиозные догмы.

— А что представляет из себя Мэхруд? — спросил я.

— Да это просто Дурхэм, если произносить это слово с конца. Любой религии характерна тенденция не упоминать Истинного Имени бога. Тем не менее, я абсолютно убежден, что все эти жулики-словоплеты придумали ему такое имя главным образом из-за того, что не в состоянии были произнести Истинного. Толпа подхватила его сразу же. Скорее всего, им понравилось звучание. В нем есть что-то восточное, в представлении этих простаков — мистическое.

Данных набралось столько, что я совершенно запутался.

— А сами вы когда-нибудь видели Мэхруда?

— Нет, и никогда не увижу. Эти так называемые боги просто не существуют, так же, как Осел или Аллегория. Никто здравомыслящий не поверит в них. К несчастью, Пойло, несмотря на многие его, достойные восхищения, качества, очень усиливает в людях тенденцию к отказу от логического мышления, к отсутствию здравого смысла и, следовательно, повышает внушаемость. Я же воспринимаю все хорошее и отвергаю остальное. И поэтому весьма счастлив.

Тут мы вышли на шоссе, которое я сразу узнал.

— Мой дом поблизости, — сказал Человек Рациональный. — Если хотите, можете у меня остановиться. У нас есть белка и сколько угодно Пойла в колодце во дворе. Ко мне придут друзья и до того, как начнется оргия, мы сможем провести время в интересной беседе. Увидите, мои друзья истинные интеллектуалы — атеисты и агностики.

Я содрогнулся при мысли, что мне предложат столь ненавистное Пойло.

— Мне очень жаль, — как можно убедительнее произнес я, — но нам нужно идти дальше. Только вот я очень любопытен, и буду благодарен вам, если вы объясните, каким образом вам удалось поймать эту белку.

— Кант, — ответил он, помахав книгой.

— Я что-то не замечаю на ней никакой окантовки, — удивился я, присмотревшись повнимательнее.

— Да нет же. К-а-н-т. Эммануил Кант. Видите ли, Пойло необычайно стимулирует рост этих животных. И, более того, в чем я не сомневаюсь, воздействует также на их нервную систему. Похоже, они становятся разумными. Сочетание увеличения размеров мозга и изменения структуры нервной системы неизбежно должны к этому привести. Впрочем, это можно подвергнуть сомнению. Но, какова бы ни была истинная причина, Пойло наиболее замечательно воздействует на грызунов. Это очень неплохо. Ибо, как вы понимаете, появился еще один, практически неисчерпаемый источник пищи.

Он сделал паузу, но, заметив мое растущее нетерпение, продолжил:

— Я обнаружил, что нет никакой необходимости ни в винтовке, которая все равно не стреляет в этих местах, ни в луке и стрелах. Нужно только найти место, изобилующее белками, сесть под дерево и начать громко читать. Это само по себе приятно и полезно в познавательном плане, а белка, привлеченная монотонным чтением, медленно спускается с дерева и подползает все ближе и ближе. Не обращая на нее внимания, нужно читать дальше. Любопытный зверек садится совсем рядом, медленно помахивая пушистым хвостом и вперившись в тебя своими большими глазами. Через некоторое время остается только встать, закрыть книгу и схватить белку, которая к тому времени уже полностью впадает в транс — хоть тащи ее домой и перерезай глотку.

Экспериментально я определил, что наилучшие результаты достигаются чтением «Критики чистого разума». Белок она просто оглушает! А вот кроликов легче всего прельстить «Тропиком Козерога» Генри Миллера. Во французском переводе, разумеется. Один из моих друзей рассказывает, что для ловли птиц лучшей книгой является «Дианетика» Хаббарда. Каждый хвалит, сами понимаете, свой инструмент. Я же всегда ловлю фазанов и гусей с помощью «Трех начал теории секса».

Мы подошли к дому Человека Рационального и распрощались с ним. Потом ускорили шаг и прошли по усыпанной гравием дороге мимо множества, в большинстве своем, покинутых ферм. Некоторые из них сгорели, и обитатели перебрались в сараи. Или, если и их пожрало пламя, соорудили шалаши.

— Фотоснимки, сделанные с армейских аэростатов, показывают, что в городе сгорело много домов, — сказал я. — А улицы снова заросли травой. Поначалу я недоумевал — куда же делись погорельцы? Теперь знаю. Они просто стали жить, как дикари.

— А почему бы и нет? Похоже, им вовсе не приходится трудиться в поте лица своего, чтобы жить в достатке, — заметила Алиса. — И еще я обратила внимание, что нас совсем не кусают комары. Значит, эти назойливые насекомые, должно быть, уничтожены. Санитарное состояние местности тоже не доставляет обитателям этой долины особого беспокойства — Пойло убивает любые болезнетворные микробы, если верить этому просветителю белок и другой живности. Отсутствие бумаги и консервов для них — не проблема. Все они на вид кажутся очень счастливыми и гостеприимными. Нам раз за разом приходится отклонять предложения перекусить и выпить Пойла. И даже, — добавила она, злорадно улыбаясь, — поучаствовать в следующих за этим оргиях. Похоже, что ныне это — весьма респектабельное действо. Я не преминула обратить внимание на то, как одна красавица-блондинка на одной из ферм пыталась затащить вас за сарай. Не правда ли, за пределами этой местности такое вряд ли могло случиться?

— Может быть, я и лысый, — огрызнулся, — но еще не настолько уродливый, чтобы привлекательная девушка не могла в меня влюбиться. Жаль, у меня нет при себе фотографии Бернадетты. Мы вот-вот должны пожениться. Ей всего лишь тридцать лет и…

— А у нее все зубы целы?

— Абсолютно все, — отпарировал я. — Осколок мины не попал ей в рот, а остатки зубов нижней челюсти не выпадали во время болезни, когда под рукой не было антибиотиков, потому что огонь противника держал в окопах в течение пяти суток…

Меня трясло от злости.

— Даниэль, — смутилась Алиса, — извините. Я не знала этого.

— Что вы имеете против меня? — не унимался я, не обращая внимания на ее извинения. — Оставим в стороне мои зубы, волосы и тот факт, что именно я, а не кто-то другой, додумался до этого фокуса с условным рефлексом, а у моего начальства, включая и самого Президента, хватило ума оценить мои способности и послать в эту местность без поддержки со стороны десяти тысяч морских пехотинцев, прокладывающих впереди дорогу. А вот вас почему сюда заслали? Потому что ваш папочка-генерал решил наскрести немножко славы для вас и себя, примазавшись ко мне? Разве это не тот самый, пресловутый паразитизм военных? И, более того…

Я неистовствовал, и всякий раз, когда она открывала рот, подавлял ее своим криком, уже не соображая, как громко ору, пока не заметил, что за нами внимательно наблюдают стоящие посреди дороги мужчина и женщина, и сразу же примолк, но поправить положение было уже невозможно.

— Новенькие, чего это вы так громко ругаетесь? — спросил мужчина и протянул мне бутылку. — Вот, попейте. Прекрасное средство. Как раз для вас. Здесь, на земле Мэхруда, мы позабыли, что такое грубость.

— Нет, спасибо, — отказался я и попытался проскользнуть мимо них, но женщина, брюнетка, являющая собой нечто среднее между Сильваной Пампанини и Джиной Лоллобриджидой, обняла меня за шею и страстно зашептала:

— О, пойдем, лысенький. Мне кажется, что ты — большой милашка. Выпей и идем с нами. Мы держим путь на ферму Джонеса, на праздник Плодородия. Сам Поливиносел намерен почтить нас своим присутствием. Он снизошел до того, что согласился ночью повеселиться с нами, простыми смертными. И ты можешь любиться со мной, сколько захочешь, лишь бы было хорошее потомство. Я, видишь ли, одна из нимф Поливиносела.

— Очень жаль, но мне нужно идти.

Я настойчиво попытался высвободиться, и тут почувствовал, как что-то теплое и влажное потекло по моему черепу.

Это было Пойло!

Рефлекс сработал молниеносно. Еще прежде, чем я осознал происходящее, мышцы мои сократились. Мужчина и женщина упали на землю. Не дожидаясь пока они поднимутся, я схватил Алису за руку и мы понеслись по дороге.

Пробежав добрую четверть мили, я, задыхаясь, вынужден был перейти на быстрый шаг. Сердце мое старалось вырваться из грудной клетки, голова, казалось, разбухла. Да, для такого резвого бегства мои гимнастические занятия, включая приседания, оказались недостаточными. Однако Алиса, молодая, физически прекрасно развитая женщина, пыхтела едва ли не громче меня, так что впадать в уныние причин не было.

— Они нас не преследуют, — отдуваясь, сказал я. — Послушайте, если мы столь легко проникли вглубь этой территории, то что помешает колонне морских пехотинцев, если они войдут сегодня ночью? Может быть, было бы разумнее атаковать именно таким образом?

— Мы пытались уже четыре раза, — призналась Алиса. — Два раза днем, два раза ночью. Первые три цепи промаршировали внутрь и не вернулись. Что произошло с последней, мы видели.

Некоторое время после этого мы шли молча. Затем я не выдержал:

— Послушайте, Алиса. Я вышел из себя, что едва не навлекло на нас крупные неприятности. Поэтому, почему бы нам не договориться позабыть все прошлые обиды и не начать сначала, по-хорошему?

— И не мечтайте. Конечно, я буду стараться воздерживаться от перебранок, но не позволю ни малейшего панибратства. Для того, чтобы понравиться мне, вам нужно как минимум, напоить меня Пойлом, но даже в этом случае я весьма сомневаюсь в перемене своих чувств.

Я промолчал, решив впредь не заводить подобных разговоров. Ободренная моим молчанием, или же заинтригованная, она заговорила снова:

— Вполне возможно, что попробовать Пойло нам придется. Воду мы разлили, а наша жажда за последующие четырнадцать, а может быть, и все двадцать часов, должна усилиться. Тем более, что все это время мы будем находиться на ногах. Что произойдет, если мы будем не в состоянии утерпеть, а напиться можно только из реки? По-моему, чем-чем, но отравой это пойло не является.

— Доподлинно известно, что мы станем совершенно счастливыми. Именно в этом заключается вся трагедия. Эта неизвестная субстанция, называемая Пойлом, является самым коварным из всех наркотиков, когда-либо изобретенных людьми. Привыкшим к нему не только кажется, что они испытывают полное блаженство. Употребление Пойла связано со многими дополнительными преимуществами.

Я не смог сдержаться.

— Такие рассуждения крайне опасны. — Отнюдь нет, мистер Темпер. Это всего лишь факты.

— Мне очень не нравится ваше настроение.

— С чего это?

— С чего? — переспросил я. — У меня нет причин стыдиться того, что я собираюсь вам поведать. Родители мои были наркоманами. Отец умер в больнице для бедных. Мать вылечить удалось, но вскоре она умерла от ожогов, которые получила при пожаре на кухне ресторана, где она работала. Обоих похоронили на старом Мелтонвиллском кладбище на самой окраине Онабака. Будучи помоложе, я частенько наведывался к их могилам посетовать на небеса, сколь несправедливо они с ними обошлись, позволив умереть столь позорно, не по-людски. Я…

— Мне очень жаль, Дэн, — тихо, но твердо перебила меня Алиса, — что с вами случилось такое. Только вот не кажется ли вам, что вы стали что-то слишком напыщенно изъясняться?

Я сник.

— Вы правы. Но это из-за того, что мне показалось, что вы пытаетесь меня поддеть.

— И вы захотели обнажить передо мной свою душу? Нет, Дэн, благодарю покорно. Достаточно скверно уже то, что нам пришлось обнажить свои тела. Мне не хочется причинять вам боль, но никак не правомерно сравнивать прежние наркотики и это Пойло.

— Только потому, что у тех, кто его пьет, не заметно явных признаков физического вырождения? А вы абсолютно уверены в том, что их действительно нет? Разве все это длится достаточно долго, чтобы можно было сделать определенные выводы? И если все здесь на вид так здоровы, благожелательны и счастливы, то почему же Поливиносел попытался вас изнасиловать?

— Я нисколько не намерена защищать этого кретина, — ответила Алиса. — Но, Дэн, неужели вы не улавливаете изменений, которые произошли в воцарившейся здесь духовной атмосфере? Тут, похоже, нет барьеров, разделяющих людей на мужчин и женщин, и они поступают друг с другом так, как им того хочется. У них отсутствует даже чувство ревности. Разве слова той брюнетки не убедили вас в том, что у Поливиносела большой выбор женщин, и никто из них против этого не возражает? Он, вероятно, считал само собой разумеющимся, что я тоже не прочь побарахтаться с ним в травке.

— Ладно, ладно. Но ведь это мерзко, и я никак не могу понять, почему Дурхэм именно его сделал богом плодородия, если, казалось бы, так сильно его ненавидел?

— А что вам собственно, известно о Дурхэме? — отпарировала Алиса.

Я рассказал ей, что Дурхэм был невысоким, лысым, невзрачным толстячком с лицом, как у прокаженного ирландца, что его жена так исколола его насмешками, что стали видны дырки, что у него была душа поэта, что он любил цитировать древнегреческих и латинских классиков, что у него была страсть устраивать всяческие розыгрыши и нескрываемое желание издать свою книгу-эссе под названием «Золотой Век».

— Как по-вашему, он был мстительным? — поинтересовалась она.

— Нет. Скорее на редкость кротким и снисходительным. А что?

— Так вот, Пегги писала мне, что ее друг, Поливиносел, ненавидел Дурхэма за то, что ему нужно было пройти его курс, чтобы получить зачет по литературе. Кроме того, все знали, что Пегги очень нравилась профессору. Поэтому Поливиносел старался его вывести из себя всякий раз, когда ему предоставлялась такая возможность. Это письмо пришло как раз перед исчезновением. Узнав из газет, что Дурхэм подозревается в убийстве их обоих, я задумалась: а не вынашивал ли он свою ненависть в течение длительного времени?

— Только не профессор, — запротестовал я. — Он, хоть и разъярялся изредка, но очень ненадолго.

— Вот вам и объяснение, — торжествующе произнесла Алиса. — Он превратил Поливиносела в мерзкого осла, а затем, по мягкосердечию своему, простил его. А почему бы и нет? Ведь Пегги досталась ему!

— Тогда почему же он не вернул Поливиноселу человеческий облик?

— Насколько мне известно, в университете он специализировался по агротехнике, а по натуре своей, если верить Пегги, был Казановой.

— Теперь я понимаю, почему вы слушали мою лекцию, не скрывая сарказма, — сказал я. — Ведь вам было известно об этой паре гораздо больше, чем мне. Но это вовсе не извиняет ваши иронические выпады в отношении моей лысины и вставных зубов.

Алиса отвернулась.

— Сама не понимаю, почему я себе это позволяла. Разве что потому, что вас, человека сугубо штатского, наделили такой властью и доверили столь ответственную миссию.

Мне очень хотелось поинтересоваться, не изменила ли она своего мнения, но я воздержался, так как был уверен, что дело не только в этом, и продолжил свой рассказ о Дурхэме, не раскрывая, однако, самого важного — предварительно мне хотелось как можно больше вытянуть из нее.

— Значит, вы считаете, — подытожила Алиса, — что все, происходящее здесь, соответствует описанию гипотетического Золотого Века в интерпретации профессора Босуэлла Дурхэма?

— Да, — сказал я. — Он часто подчеркивал в лекциях, что древние боги упустили многое из того, что могли бы сделать. Считал, что, присмотрись они повнимательнее к своим смертным подопечным, болезни, нищета, несчастья и войны исчезли бы с лица Земли. И еще утверждал, что древние боги на самом деле были всего лишь людьми, которые каким-то образом приобрели сверхчеловеческие способности и не знали, как ими воспользоваться, так как были несведущи в философии, этике и других науках.

Он, бывало, говорил, что мог бы гораздо лучше устроить жизнь простых людей, и разражался целой лекцией на тему «Как быть богом и любить это занятие». Это, естественно, вызывало у нас гомерический смех, так как невозможно было представить себе кого-либо, менее подходящего для роли бога, нежели Дурхэм.

— Об этом мне известно, — сказала Алиса. — Из писем сестры. Она считала, что именно это особенно раздражало Поливиносела. Он не понимал, что профессор просто проецирует на аудиторию придуманный им мир, не переставая мечтать о месте, куда можно было бы сбежать от изводящей его жены. Бедняга!

— Хорош бедняга! — хмыкнул я. — Ведь он устроил все именно так, как того и желал, не правда ли? Кто другой может похвастаться тем же, да еще в таких масштабах?

— Никто, — призналась Алиса. — Расскажите мне, каковы представления Дурхема о «Золотом Веке»?

— Он утверждал, что вся история человечества свидетельствует о том, что так называемый простой человек, Человек Заурядный — это такой малый, которому больше всего хочется, чтобы его никто не беспокоил, и жизнь кажется ему приятной только тогда, когда все его земное существование протекает совершенно гладко. Его идеалом является существование без болезней, когда много еды, развлечений и секса. Ему нравится, когда его обожают другие, не беспокоят оплатой счетов. Работать он хочет ровно столько, сколько требуется для того, чтобы не лезть на стенку от скуки. А главное — чтобы за него все время и обо всем думал и решал кто-нибудь другой. Большинство людей втайне мечтают о том, чтобы все заботы об их жизненном устройстве взяло на себя какого-либо рода божество, а сами бы они занимались только чем-нибудь приятным.

— Значит, воскликнула Алиса, — он ничем не лучше Гитлера или Сталина!

— Отнюдь нет, — возразил я. — Ему удалось устроить рай на Земле, в чем мы можем удостовериться, оглянувшись вокруг. И он не является приверженцем какой-либо одной идеологической схемы, сторонником применения насилия. Профессор…

Я запнулся, поняв, что начал защищать его.

Алиса злорадно хихикнула.

— Вы изменили свое мнение?

— Нет. Совсем нет. Ибо профессор, как и всякий диктатор, вынужден был извратить свои первоначальные взгляды. Он таки прибегнул к насилию — вспомните Поливиносела.

— Плохой пример. Он всегда был ослом, ослом и остался. И откуда нам знать, а не нравится ли ему быть именно ослом, а не кем-нибудь другим?

Ответить я не успел. Вся восточная половина небосвода внезапно озарилась грандиозной вспышкой. Через секунду-две до нас докатился оглушительный грохот взрыва. Мы были просто ошеломлены, так как свыклись с мыслью, что в этой долине подобные химические реакции невозможны.

Алиса вцепилась в мою руку.

— Неужели атака началась раньше, чем было запланировано? Или нас просто не поставили в известность?

— Я так не думаю. С чего бы это атаку начинать именно здесь? Давай пойдем и поглядим, что же, собственно, произошло.

— У меня такое впечатление, будто сверкнула молния, но какая-то не такая…

— Вы имеете в виду негативное изображение молнии? — высказал я мелькнувшую и у меня мысль.

— Вот именно, — кивнула Алиса. — Вспышка была черной.

— Мне доводилось видеть молнии, которые разветвлялись, — сказал я. — Но это первая… — Голос мой опустился до шепота. — Нет, бред какой-то. Нужно подождать, прежде чем выносить определенное суждение.

Мы перешли с грейдера на пересекающее его мощеное шоссе. Это была государственная автотрасса, в полутора милях отсюда проходящая мимо аэропорта Мелтонвилла.

Восточная часть неба снова озарилась вспышкой, и на этот раз мы увидели, что взрыв произошел гораздо ближе, чем казалось в прошлый раз. И поспешили вперед, готовые в любую секунду укрыться в лесу в случае возникновения угрозы. Пройдя полмили, я внезапно остановился как вкопанный.

— Что случилось? — спросила Алиса.

— Что-то я не припоминаю, чтобы здесь когда-нибудь протекал ручей, — медленно ответил я. — Совершенно точно, его здесь раньше не было. Я очень часто бродил тут, еще когда был бойскаутом.

Однако сейчас перед нами было русло ручья. Оно шло с востока, со стороны Онабака, и поворачивало на юго-запад, в сторону от реки. Русло перерезало автотрассу, образовывая на ней разрыв шириной метров в десять. Кто-то притащил два длинных древесных ствола, перебросил их через ручей и уложил между ними планки, соорудив некоторое подобие моста.

Мы пересекли пересохшее русло и двинулись по шоссе дальше, но еще один взрыв слева убедил нас в том, что мы идем совсем не в ту сторону. Этот взрыв произошел совсем рядом, на краю просторного луга, на месте которого когда-то была стоянка автомашин.

Алиса потянула воздух носом.

— Пахнет горелой зеленью.

— Да. — Я вытянул руку в сторону дальнего берега ручья, хорошо освещенного луной. — Смотрите.

Полуобгорелые, изломанные стебли и ветви каких-то растений размером с добрую сосну, разбросанные метров на пятнадцать-двадцать друг от друга, устилали берег и дно ручья. Что это означает? Оставалось подойти поближе и разобраться.

Возле моста, где ручей неожиданно обрывался, мы наткнулись на толпу человек эдак в сто, образовавшую круг. Чтобы увидеть, что же такое интересное происходит внутри этого живого кольца, пришлось проталкиваться при помощи локтей. Мы еще не успели протиснуться, как вдруг какая-то женщина истошно завопила:

— Он опять налил слишком много Пойла!

— Спасайся, кто может! — взревел кто-то из мужчин.

И сразу же вокруг нас образовалась невероятная мешанина из обнаженных тел. Вопя, толкаясь и пиная друг друга, люди рассыпались во все стороны. Причем все это они проделывали с заливистым смехом, словно предвкушая хорошую потеху — странная смесь паники и пренебрежения к опасности.

Чтобы Алиса не потерялась в толпе, я крепко держал ее за руку.

— А в чем опасность? — крикнула она поравнявшемуся с нами мужчине.

Он представлял из себя фантастическое зрелище. Это был первый человек, на котором была какая-то одежда. Голову его покрывала красная феска с кисточкой, туловище опоясывал светло-зеленый широкий пояс, за который была заткнута кривая сабля под таким непривычным углом, что скорее напоминала румпель швертбота. Иллюзия эта усугублялась скоростью, с которой он мчался.

Услыхав ее возглас, мужчина смерил нас свирепым взглядом, полностью соответствовавшим нелепости своего наряда, и что-то прокричал.

— Что?

Он снова что-то выкрикнул и помчался дальше.

— Что он сказал? — спросил я у Алисы.

— Какая-то абракадабра.

Мельтешащая вокруг толпа совсем обезумела, когда раздавшийся позади взрыв повалил нас наземь лицом вниз. За ударной волной последовала волна горячего воздуха, затем на нас посыпался град камней и комьев грязи. Получив удар по ноге, я взвыл от боли и подумал, что только перелома мне и не хватало. На шее моей висела Алиса, монотонно причитая:

— Спасите меня! Спасите…

Я бы с удовольствием это сделал, но вот кто будет спасать меня?

Столь же неожиданно, как и начался, каменный град прекратился, а с ним прекратились и вопли поваленных наземь людей. Еще некоторое время стояла тишина, прерываемая изредка вздохами облегчения, а затем раздался хохот, восторженные возгласы, и вокруг нас опять замелькали белые в лунном свете, обнаженные тела, восставшие, словно привидения, из густой травы. Чувство страха не могло долго сохраняться у этих, ничем не сдерживаемых людей. Они весело подтрунивали друг над другом по поводу бегства, обменивались впечатлениями.

Я остановил одну женщину, полногрудую красавицу лет двадцати пяти — все женщины, употребляющие Пойло, были красивы, отменно сложены и молодо выглядели — и спросил:

— Что, собственно, произошло?

— О, этот идиот-словоблуд налил в яму слишком много Пойла, улыбаясь, пояснила она. — Это же и ежику понятно, что должно было произойти. Но он нас не слушал, а его приятели, такие же недоумки, как и он сам, слава Мэхруду!

Произнеся имя бога, она сделала известный нам знак. Эти люди, какими бы легкомысленными и непочтительными не были во всех других отношениях, никогда не забывали выразить свое уважение Мэхруду.

— Он? Кто? А? — спросил я грубо, сбитый с толку ее словами.

— И — а! — передразнила меня женщина, и я похолодел от мысли, что она имеет в виду Поливиносела, хотя это явно было продиктовано просто бестолковостью моего вопроса.

— Словоблуды, разумеется, лысенький. — Быстро окинув меня с ног до головы проницательным взглядом, она добавила: — Если бы не это, я бы подумала, что ты еще не отведал Пойла.

Я не понял, что она подразумевала под «этим», и посмотрел вверх, куда она небрежно махнула рукой, но не увидел ничего, кроме чистого неба и огромной Луны искаженной формы.

Продолжать расспросы мне расхотелось, чтобы не казаться новичком, и, оставив в покое женщину, мы с Алисой последовали за толпой. Она направлялась к месту, где обрывался ручей и зияла теперь воронка, одного взгляда на которую было достаточно, чтобы понять, откуда здесь столь неожиданно появилось пересохшее русло — кто-то прорезал его серией чудовищных взрывов.

Мимо нас прошмыгнул какой-то мужчина. Он энергично работал ногами, туловище его было сильно наклонено вперед, а одна рука спрятана за спину. Другой рукой мужчина держался за свою густо поросшую волосами грудь. Голову его украшала нахлобученная набекрень одна из тех шляп с высоким гребнем, какие можно увидеть во время парада на высоком военном начальстве. Пояс вокруг обнаженного торса поддерживал шпагу в ножнах. Довершали наряд остроносые ковбойские ботинки на высоких каблуках. Мужчина сердито хмурился. В руке, заложенной за спину, он держал большую карту.

— Эй, адмирал, — окликнул я его.

Мужчина продолжал двигаться, не обращая на меня никакого внимания.

— Генерал!

Он даже не обернулся.

— Босс! Шеф!

Никакой реакции.

— Эй, вы!

— Дварубы схытники? — неожиданно отозвался он.

— Что?

— Помолчите лучше, пока не потеряли верхнюю челюсть, — заметила Алиса, глядя на мой разинутый от удивления рот. — Идемте дальше.

И мы поспешили к краю глубокой выемки, опередив толпу, иначе потом туда пробиться было бы очень трудно.

Выемка имела в поперечнике около десяти метров и конусом уходила вниз, к центру, который располагался на глубине около семи метров. Точно посредине выемки возвышалось огромное, почерневшее, обгоревшее растение. Это был стебель кукурузы с листьями, султанами и прочими атрибутами, но высотой, самое меньшее, метров в пятнадцать. Стебель угрожающе наклонился и, казалось, достаточно тронуть его пальцем, как он, объятый пламенем, рухнет на землю. Причем прямо на нас, ибо стебель был наклонен в нашу сторону. Корни гигантской кукурузы были наполовину обнажены, как трубы, когда чинят прорвавшийся водопровод. Вокруг были навалены груды комьев грязи, что дополняло кратерообразный вид выемки — будто огромный метеорит вспахал землю.

Эта мысль пришла мне в голову с первого взгляда, но, присмотревшись, я пришел к выводу, что этот метеорит должен бы был пробивать почву снизу.

Но долго раздумывать над тем, как это могло произойти, у меня не оказалось времени, так как стебель, в соответствии с моими худшими предположениями, начал постепенно валиться. Нам не оставалось ничего иного, как спасаться бегством.

После того, как стебель с грохотом рухнул, а большая группа причудливо полуодетых людей подцепила его к упряжке из десяти битюгов и оттащила в сторону, мы с Алисой вернулись к кратеру. На этот раз я без опаски спустился вниз. Почва под ногами была сухой и жесткой — что-то впитало в себя всю влагу, причем сделало это крайне быстро, так как на окружающем кратер лугу земля была мокрой от недавно прошедшего ливня.

Несмотря на то, что в воронке было, мягко говоря, жарковато, Словоблуды дружно посыпались вниз и энергично заработали кирками и лопатами возле ее западной стенки. Их предводитель, мужчина в адмиральской шляпе, стоял в центре и, держа обеими руками карту, хмуро смотрел на нее. Время от времени он подзывал кого-нибудь из своих приспешников повелительным жестом, тыкал пальцем в карту, а затем показывал место, где, по его предположениям, следовало поорудовать лопатой.

— Прикпани хряпкие дранты! — командовал он.

— Нитрипак нем, ино, ино — отвечали его соратники.

Однако, несмотря на трудовой энтузиазм, им все никак не удавалось ничего откопать. Люди, стоящие у края воронки, подобно большой толпе городских зевак, наблюдающих за работой первого экскаватора, шикали, улюлюкали, давали дешевые советы. По рукам ходили бутылки с Пойлом и чувствовалось, что все происходящее является для них развлечением, хотя, как мне показалось, многие высказывания в адрес копающих в воронке были далеко не самого лучшего пошиба.

Неожиданно новоявленный Наполеон, задыхаясь от ярости, вскинул руки вверх. Карта затрепыхалась в воздухе.

— Шимшам прокаты буцтовар! — завопил он.

— Перхент нем, ховай! — откликнулись его люди нестройным хором.

— Частидок теплодливые лопкани!

Результатом этой нечленораздельной перебранки было то, что все, кроме одного, перестали копать. На том, кто продолжал работать, был пробковый шлем, а на руках — две дюжины браслетов от наручников. Отбросив лопату, он бросил какое-то семя в почти что горизонтальный шурф в откосе, уходящий в почву метра на полтора, забросал его землей, утрамбовал, протянул сквозь набросанную почву тонкий провод. Другой мужчина, в прусской каске времен первой мировой войны с шишаком и в шутовских очках на лбу, одно стекло которого было выбито, дернул за провод и плеснул Пойло из огромного кувшина. Почва жадно поглотила влагу.

Словоблуды и зеваки внимательно следили за ходом операции. Стояла полная тишина.

И вдруг какая-то женщина на самом краю воронки громко завопила:

— Он опять льет слишком много! Задержите дурака!

Наполеон бросил в ее сторону свирепый взгляд и, судя по интонации, крепко выругался:

— Полукатка пасту хрычит!

В то же самое мгновение земля затряслась, почва вздыбилась, задрожала — вот-вот что-то должно было взорваться, и взорваться очень сильно.

— Бегом в лес! На этот раз у него получилось!

Я не знал, что именно у него получилось, но времени на расспросы, похоже, не было. Мы кинулись по склону через луг. На полпути к шоссе я преодолел страх и рискнул обернуться. Зрелище того стоило.

Впервые в жизни я увидел, как взрывается гигантский подсолнух, рост которого фантастически ускорила сверхдоза самого невероятного за всю историю стимулятора. В течение доли секунды он достиг размеров секвойи. Его стебель просто вспорол землю в непостижимой спешке вырваться наружу. Возносясь высоко в небо, он возгорелся благодаря чудовищной энергии, выделившейся при его подъеме от трения о воздух. А затем, когда его нижняя часть лишилась поддержки, так как у корневища вся земля была разбросана в разные стороны, он стал опрокидываться. Охваченная пламенем башня готовилась все сокрушить при своем падении.

Схватив Алису за руку, я бросился в сторону. Нам едва удалось увернуться, и какой-то миг мне казалось, что пылающий столб раздавит нас, как букашек.

Через несколько жутких мгновений, за которые я поседел бы, если б не был лыс, он с чудовищным треском обрушился наземь. Мы упали, оглушенные, неспособные пошевелиться — так, во всяком случае, нам показалось. Однако уже через мгновение вскочили на ноги, как ужаленные. Вернее, ошпаренные, ибо наша голая кожа на спине вздыбилась волдырями.

— О, Дэн, как больно! — застонала Алиса.

Я был с ней полностью солидарен и подумал, что на этом наша вылазка в проклятую долину закончилась, так как нужно срочно возвращаться — эти первобытные люди, по всей вероятности, позабыли все современные методы лечения ожогов.

Так оно и оказалось. Туземцы забыли медицину, ибо не нуждались в ней. Привлеченные нашим жалким состоянием, двое мужчин прежде, чем я успел возразить, вылили содержимое двух ведер на наши многострадальные спины.

Я завопил в ужасе, но было поздно. Единственное, что меня успокоило — это то, что ни капли этой гадости не попало мне в рот и даже не оказалось на лице. Я уже собрался выругаться, даже открыл рот, и вдруг с изумлением понял, что не ощущаю боли. Ничего не соображая, я посмотрел на Алису. Под влажной пленкой Пойла волдыри на ее спине полопались, под ними розовела новенькая, здоровая кожица. Изумленная, она настолько потеряла самообладание, что, позабыв о вражде, кинулась мне на грудь.

— О, Дэн, Дэн, разве это не замечательно!

Но мне совсем не хотелось восхвалять это дьявольское снадобье. Ведь, как и любой другой наркотик, оно дает положительный эффект только при правильном его употреблении, и может оказаться ужасным злом, если им злоупотреблять.

— Вставайте, Алиса, идемте. Нам надо вернуться.

Взявшись за руки, мы пошли к новому кратеру. Меня не покидало навязчивое желание разрешить загадку Словоблудов. Я уже подумывал о тех преимуществах, которых мог бы добиться, предложив новый способ ведения боевых действий в этой долине — разбрасывание с воздушных шаров бомб, начиненных Пойлом и семенами. А орудия, снаряды которых заряжаются семенами и Пойлом! Вот только как впоследствии чистить такие стволы? Придется прикрепить садовника для обрезки веток к каждому артиллерийскому расчету. Разумеется, можно применить реактивные снаряды. Только вот нужно подумать, какая чудовищная отдача будет после выстрела гигантским кукурузным стеблем. Понадобятся специалисты-универсалы как по ботанике, так и по аэродинамике. И, наверное, еще…

Тьфу ты, черт, занесло. Высокое начальство в штаб-квартире ни за что мне не поверит.

Словоблуды работали дружно, со всем пылом, который им добавляла изрядная порция выпитого Пойла. В течение пятнадцати минут они погасили огонь и отволокли в сторону еще дымящийся ствол, а потом принялись выравнивать скаты и дно выемки.

Я внимательно следил за их действиями. Похоже было на то, что они выполняют распоряжения мужчины в адмиральской шляпе и постоянно советовались то с ним, то между собой. Но ни один из них ничего не мог понять из того, что говорит другой. Эффективность общения обеспечивалась выражением лица и жестами. Однако ни один из них не признался бы в этом другим.

Что ж, подумал я, вряд ли это является новшеством, разве что в таких масштабах… И что — или кто — тому виной?

Снова, на этот раз устало, я спросил у одного из зевак, какая цель преследуется всей этой бурной деятельностью Словоблудов. Однако обитатели долины, казалось, не были способны рассуждать о чем-либо серьезно, хотя шанс наткнуться на кого-либо, кто мог бы быть исключением, отбрасывать не стоило.

— Вот что я отвечу тебе, незнакомец. Эти люди являются живым свидетельством того, что нельзя злоупотреблять религией в корыстных целях.

Он отпил из фляги, висящей на цепочке на его шее, и предложил отхлебнуть и мне. Я отказался. Туземец удивился, но не обиделся.

— Они были руководителями местной общины незадолго до того, как Мэхруд доказал всем, что является Воистину Быком. Вы представляете себе, что это за люди — проповедники, крупные и мелкие дельцы, редакторы газет, шулера, адвокаты, банкиры, профсоюзные деятели, врачи, книжные обозреватели, профессора колледжей… То есть, убежденные в том, что владеют рецептами исцелять все болезни — социальные, экономические, финансовые, административные, телесные, духовные и так далее, в любое время дня и ночи. Одним им известно Истинное Слово, секешь? То Верное Слово, которое улаживает, понимаешь?

Единственным затруднением, с которым все они столкнулись, было то, что, испробовав Пойла, свободно льющегося из Священной Бутылки, люди перестали обращать внимания на них, мнивших себя столпами общества. Длительное время они еще старались изо всех сил сохранить свое влияние. Затем, осознав, что рано или поздно их все равно захлестнет Святая Влага, они порешили, что, пожалуй, будет лучше, если все, здесь происходящее, обратить себе на пользу. Ведь каждому, кто вкусил из Бутылки, от этого бывает только польза, в том или ином виде.

Так вот. Напившись Пойла в той мере, чтобы оно придало им смелости, но не настолько, чтобы превратиться в обычных любителей позабавиться, они провозгласили себя пророками новой религии. И с тех пор, согласно их собственным заверениям, никто, кроме них, не достоин руководить различными ритуалами поклонения Большому Быку. Разумеется, Шиид-предсказатель погоды, Поливиносел и Аллегория проигнорировали их, а посему были объявлены ими ложными божествами.

Смех один, не правда ли? Но так оно и было на самом деле, до тех пор, пока Мэхруд — да пьет Пойло вечно его народ! — не разъярился. Он объявил, устами Шиида, что эти столпы общества, эти пророки-марионетки — фальшивка. А в качестве наказания вознамерился наделить их тем, что ранее даровал Дюжине Спеленатых Дружков.

И вот что сказал он им: «Вы говорили людям, что вы, и только вы, обладаете по воле Настоящего Быка Верным Словом. Ну что ж, пусть так оно и будет. Только это будет такое Слово, которое, кроме вас, никто не сможет понять. А теперь — убирайтесь!»

Но, увидев, как эти бедняги толкутся по округе, пытаясь объясниться друг с другом и с людьми, как от бесплодных попыток становятся дурнее перепивших Пойла, как пронимает их печаль, еще большая, чем бывает после самого гнусного похмелья, Мэхруд пожалел их. И сказал вот что: «Слушайте, я даю вам шанс. Я спрятал ключ от всех ваших неурядиц где-то здесь, в этой долине. Ищите его. Найдете — сразу же исцелитесь. И все станут вас понимать, ясно?»

Он дал им карту, одну на всех, для общего пользования, но этот полуодетый Наполеон тут же заграбастал ее и стал хранить у себя, пользуясь тем преимуществом, что из всей своры его речь — самая неразборчивая. С той самой поры он и руководит поисками ключа, который расшифрует их речь и лишит дара словоблудия.

— Поэтому они все взрывают и перекапывают? — спросил я, не скрывая изумления.

— Да, и руководствуются при этом картой, — смеясь ответил незнакомец.

Я поблагодарил туземца и пошел следом за недоодетым Наполеоном, заглядывая ему через плечо. Карту испещряли длинные извилистые линии, от которых ответвлялись более короткие. Именно этим линиям и следовал Наполеон в своем руслотворчестве.

— Симфрантак сокпарни? — недовольно обернулся он ко мне.

Ничего не ответив, я отошел.

— Это схема нервной системы человека, — пояснил я Алисе. — Они следуют одному из ответвлений блуждающего нерва.

— Блуждающего нерва? — задумчиво спросила она. — Интересно, что бы это могло означать?

Взбираясь вверх из котлована, я поведал Алисе свои мысли:

— Кажется, здесь мы имеем возможность понаблюдать муки рождения новой мифологии. У одного из здешних полубогов в качестве прототипа выступает герой популярного комикса. Другой сформирован в воплощении, являющимся производным от его фамилии, к тому же оно еще соответствует его истинной натуре. А главное божество извлекает пользу из своего прозвища в прошлом. Все это заставляет меня задуматься о фундаменте, на котором был заложен пантеон древних и их мифы. Неужели же все они первоначально были основаны на таких нелепых и невероятных совпадениях?

— Даниэль Темпер! — сердито перебила мои излияния Алиса. — Из ваших слов явствует, что вы верите в существование древних языческих богов и в то, что Мэхруд на самом деле является богом!

— Раньше я и сам бы весело посмеялся над любой из таких гипотез, — сказал я. — Вот только как вы можете объяснить все, что мы здесь уже увидели?

Уже на самом верху я обернулся, чтобы еще разок взглянуть на Словоблудов — этот предметный урок, преподанный Мэхрудом. Они копали столь же энергично, как и раньше, не обращая внимания на град непристойностей, которыми их удостаивали зеваки. Самое смешное, подумал я, что люди так и не уяснили, что Словоблуды являются более, чем просто сектой чокнутых, что они символизируют собой то, чем должны были бы сделаться праздные зрители, если бы задумались поглубже над своим нынешним беззаботным и счастливым, но лишенным всяческой перспективы, положением.

С предельной ясностью положение этих яростно копошащихся наследников строителей Вавилонской Башни напоминало всем и каждому в отдельности: ищите в самих себе потерянный ключ.

Именно этот совет, вероятно, изрек и первый философ среди пещерных людей.

На самом верху откоса я заметил блеск чего-то металлического, почти полностью погребенного под грязью и, вернувшись, подобрал предмет. Это была серебряная отвертка с длинной рукояткой.

Я ни за что бы не догадался, что символизирует собой отвертка, если бы не знал своего старого профессора. На лекциях он буквально бомбардировал нас своими эксцентричными методами объяснения природы вещей. Поэтому я сразу догадался, что держу в руках еще одну из его «шуток всерьез» — предмет, предназначенный занять надлежащее место в списке мифов, возникающих на Олимпе этой долины.

Известны легенды о Ящике Пандоры, Кувшине Филемона и Бавкиды, голове Медузы, подаренном глазе Одина. А чем хуже Серебряная Отвертка?

— Помните историю о мальчике с золотым винтом в пупке? — спросил я Алису. — Как он мучился всю жизнь, пытаясь догадаться, для чего он? Как стыдился, что отличается от всех людей, как нашел в конце концов психиатра, который посоветовал ему вернуться домой и мечтать о Волшебной Фее? И как Фея Титания соскользнула по лунному лучу и подарила ему серебряную отвертку? Вывинтив золотой винт, он почувствовал себя на вершине блаженства, став нормальным человеком, получив возможность жениться, не опасаясь, что невеста станет над ним смеяться. И, позабыв свои тщетные попытки разгадать смысл золотого винта, очень счастливый, он поднялся со стула, чтобы взять сигарету, а его внутренности, лишенные крепления, вывалились наружу.

— Вы это серьезно?

— Совершенно! Откуда нам знать, что легенды о Золотых Яблоках Гесперид или Золотом Руне не вели свое происхождение от шуток, и лишь впоследствии приобрели символическое значение?

Не имея ответов на эти вопросы, впрочем, как и на все остальные, Алиса спросила:

— Значит, вы пытаетесь связать эту отвертку с делом Словоблудов. Она избавила бы их от необходимости все время взрывать и копать? Они смогли бы утихомириться и прекратить нести словесную чушь?

— Я уверен, что они сотни раз натыкались на нее и отшвыривали в сторону, отказываясь распознать ее значение.

— Может быть, так оно и было. Но что она, все-таки, означает?

— Это еще один ключ к осознанию того, что лучше бы им заглянуть внутрь себя, задуматься о причине своего наказания и о том уроке, который из него следует.

Этот инцидент изрядно испортил мне настроение. У меня было ощущение, что я все глубже и глубже погружаюсь во тьму, созданную существом, которое посмеивается надо мной, оставаясь в глубокой тени. Случайной ли была встреча с Аллегорией и его туманные зловещие советы?

Но времени раздумывать над этим не было, так как мы вышли на боковую дорогу, которая вела к больнице. Вдали уже виднелись белые памятники на кладбище за высоким проволочным забором. Наверное, я простоял на месте дольше, чем мне показалось, потому что Алиса тронула меня за руку:

— В чем дело?

— За этим забором — кладбище государственной больницы. Мелтонвиллское кладбище — по другую сторону дороги. Отец мой похоронен в земле, принадлежащей властям штата Иллинойс, мать лежит на деревенском кладбище. Они и в смерти разлучены так же, как были разлучены в жизни.

— Дэн, — ласково произнесла Алиса, — нам не мешало бы поспать пару часов, прежде чем двигаться дальше. Мы прошли большое расстояние. Почему бы не навестить могилы ваших родителей, а затем поспать там? Как вы к этому относитесь?

— Весьма положительно. Спасибо, Алиса, — как-то натянуто ответил я. Вы — замечательный человек.

— Вовсе нет. Просто этого требуют приличия.

И надо же ей было произнести эти слова именно тогда, когда мое отношение к ней стало чуть теплее!

Мы двинулись дальше. Навстречу нам брел крупный рыжеволосый мужчина. Он прямо-таки выпучил глаза на Алису, и так засмотрелся, что я невольно напрягся, ожидая таких же неприятностей, как при встрече с Поливиноселом. Заметив меня, мужчина остановился, ухмыльнулся и разразился громким хохотом. От него так и разило Пойлом.

— Что это с ним?

— Не знаю, — ответила Алиса. — Подождите! Так вот оно что! Поливиносел и все остальные, должно быть, сразу же признавали в вас новенького.

— Но почему?

— Да из-за вашей лысины! Вы видели здесь хоть одного лысого мужчину? Готова поклясться, что нет. Вот почему так смеялся этот парень!

— Если это так, то я меченый! И Поливиноселу остается только велеть своим почитателям искать лысого.

— О, дела вовсе не так плохи, как вам кажется, — успокоила меня Алиса. — Вы не должны забывать, что поток новичков не ослабевает и что в процессе адаптации сейчас находится большое количество бывших солдат. Вы вполне можете сойти за одного из них. Ну, хватит, идемте. Поспим немного.

Кусты по обе стороны каменной арки кладбища выросли выше моего роста. Железные ворота были распахнуты настежь и покрылись ржавчиной. Внутри, однако, я не заметил ожидаемого запустения и буйных зарослей сорняков. Их подстригали овцы и козы, которые стояли тут и там, как статуи, посеребренные лунным светом.

Я вскрикнул и рванулся вперед.

Могила моей матери зияла, как темно-коричневый зев. На дне виднелась черная вода. Гроб стоял у одной из стенок ямы. Очевидно, кто-то вынул его, а затем небрежно швырнул назад, и он застрял торчмя в жидкой грязи. Крышка гроба была отброшена. Он был пуст.

— Спокойно, Дэн, — произнесла стоящая сзади Алиса. — Не стоит так волноваться.

— Вот они, ваши нимфы и боги Нового Золотого Века! Грабители могил! Вурдалаки!

— Не думаю. Им не нужны ни деньги, ни драгоценности. Давайте осмотрим все кругом. Должно быть какое-то иное объяснение.

Мы осмотрелись. И увидели Козла Плаксивого. Он сидел, прислонясь спиной к надгробью. Козел был таким большим, черным и неподвижным, что казался отлитой из бронзы составной частью памятника. И еще он был похож на «Мыслителя» Родена — «Мыслителя» в котелке на голове и набедренной повязке. Но было в нем нечто живое — глаза, в которых блестели слезы.

— Скажите, пожалуйста, — спросил я взволнованно. — Зачем раскопаны все эти могилы?

— Благослови вас Господь, мой мальчик, — произнес он со слегка провинциальным акцентом. — Видать, здесь погребен кто-то из ваших близких?

— Моя мать.

Слезы еще обильнее полились из его глаз.

— Главное — вера, мой мальчик. Правильно? И вы будете счастливы, когда я поведаю вам преславную новость. Видите ли, здесь погребена моя собственная любимая жена.

Я не нашел в этом ничего, что сделало бы меня счастливым, но предпочел помолчать и подождать, что он скажет дальше.

— Да-да, мой мальчик, извините уж, что я так вас называю. Ведь я все-таки — ветеран американо-испанской войны и старше вас на не так уж мало лет. По сути, не будь этого благословенного пришествия Мэхруда — да хранит его Господь — я бы давно уже помер от старости, и кости мои покоились бы на барже вместе с останками жены моей и…

— Какой барже? — не выдержал я.

— Вы что с луны свалились? О, да вы — новенький, — понял Козел. — Еще раз объясняю. Главное — вера, мой мальчик. К утру вы должны поспеть в Онабак, чтобы не пропустить отправления баржи, груженой костями. Можете не сомневаться, это будет великий праздник. Будет много Пойла, жареного мяса и любовных утех — хватит, по меньшей мере, на целую неделю.

После долгих расспросов я выяснил, что Мэхруд велел выкопать останки всех покойников, имеющихся в этой долине, и переправить их в Онабак. Завтра утром баржа, груженая костями, переправится через Иллинойс и доставит останки на другой берег реки. Что произойдет дальше, неизвестно даже мелким божкам, хотя они все равно ничего бы не сказали. Но все уверены, что Мэхруд вознамерился воскресить всех покойников, поэтому спешат туда, чтобы стать очевидцами такого великого события.

От этой новости настроение мое заметно улучшилось. Если на дорогах и в самом городе будет много людей, то затеряться в толпе не составит особого труда.

— Дети мои, по мне, Все-Бык слишком уж много на себя берет. Вряд ли ему удастся воскресить покойников. И куда денется людская вера в него? И что станется со мною? — громко всхлипнул Козел Плаксивый. — Я снова останусь без работы, утрачу с таким трудом достигнутое положение! Я, который служил старому богу до тех пор, пока не понял, что он сдает свои позиции, что Мэхруд заменит его сейчас и в дальнейшем. А теперь Мэхруд-Бык его имя, Господи помилуй, опростоволосится и уже никогда не сумеет поправить свою репутацию. И я стану самым жалким существом — пророком, лишенным чести. А что еще хуже, так это то, что мне вот-вот должно прийти повышение в полубоги. Мой статус быстро повышался по причине моей верности, тяжких трудов и еще потому, что я зря рта не раскрывал, когда вся эта грандиозная затея с повышениями зародилась в голове Все-Быка. Зачем же он не остановился на достигнутом? — Наконец, я понял, что он опасается не столько неудачи Мэхруда, сколько того, что тот добьется успеха.

— Если Мэхруд на самом деле сумеет облечь старые кости новой плотью, меня начнет разыскивать моя вечно любимая жена, и жизнь моя не будет стоить даже до-Пойлового медяка — вряд ли она забудет и простит мне то, что я столкнул ее по лестнице вниз десять лет тому назад. Она сломала себе шею. И она не станет добрее от того, что сменит на красивую фигуру и красивое лицо остренькую мордочку, к которой успела привыкнуть за свою долгую жизнь. О, вы ничего не знаете о ее характере!

Эх, да что там говорить! Разве я когда-нибудь был счастлив с того самого дня, когда впервые открыл свои голубые невинные глаза, ничем не запятнанные, если не считать первородного греха? Но Мэхруд утверждает, что это он первый позволил мне увидеть все так, как оно есть на самом деле. Я прожил несчастным всю жизнь, несчастным и останусь. Мне даже не позволено будет вкусить сладкого аромата смерти. Столь же определенно, как солнце встает на востоке, столь же определенно, как Мэхруд стал Быком и переплыл Иллинойс с прекрасной Пегги на своей спине, сделав ее своей невестой в роще на другом, высоком берегу, я даже не смогу умереть, потому что моя вечно любимая женушка разыщет мои останки и переправит их Мэхруду, чтобы предстать передо мною, когда я воскресну.

Я уже порядком устал от его словоизлияний, от этого потока метафор и гипербол, столь же бесконечного, как воды самого Иллинойса.

— Благодарю вас, мистер Козел Плаксивый. Спокойной ночи. У нас впереди еще долгий путь.

— Да-да, мой мальчик. Только Козел Плаксивый — не настоящее мое имя. Это прозвище мне дали ребята в пивной, потому что…

Я перестал его слушать и, вернувшись к могиле матери, улегся возле нее. Сон ко мне не шел — Алиса и Козел продолжали беседу. И только-только мне удалось, наконец, отключиться, как подсевшая Алиса настояла на том, чтобы пересказать мне историю, которую ей поведал наш новый знакомый.

Заметил ли я на нем белую набедренную повязку? Так вот. Если бы Козел Плаксивый поднялся, стало бы видно, что сложена она треугольником, на манер подгузника для грудных детей. Сходство это не случайно, так как он является одним из Дюжины Спеленатых Дружков.

Более того, если бы Козел повернулся ко мне спиной, я увидел бы еще желтое свечение, исходящее от его задницы — нечто вроде нимба, по своему цвету и местоположению очень напоминающее фонарик светлячка.

Оказывается, вскоре после того, как воздействие Пойла стало проявляться в полной мере, когда жители Онабака повернулись спиной ко всему остальному миру, многочисленные пророки-самозванцы стали пытаться извлечь для себя выгоду из новой религии. Каждый проповедовал свое собственное видение еще не совсем понятного вероучения. В их число попали и двенадцать политиканов, опустошавших в течение длительного времени государственную казну. Из-за того, что содержимое Бутылки не сразу изменило природу вещей, до них очень долго не доходило, что же происходит в долине на самом деле.

Колеса промышленности замедляли свои обороты постепенно. Трава и деревья тоже не сразу заполнили мостовые. У людей потихоньку начал пропадать интерес к жизненным благам. Мало-помалу, почти незаметно, исчезали сдерживающие факторы. Угасала вражда, злоба и болезни. Тяготы и скука жизни, всевозможные страхи рассеивались так же волшебно, как утренний туман под лучами восходящего солнца.

И вот наступило время, когда люди перестали летать в Чикаго по делам или для того, чтобы повеселиться, когда библиотеки опустели, работники типографии и репортеры ежедневных газет забросили свою работу, когда в «Эрсграпер Дизель Компани» и спирто-водочном заводе Майрона Малкера, крупнейших в мире предприятиях по выпуску данного вида продукции, в последний раз прозвучал фабричный гудок. Словом, когда люди, казалось, наконец осознали, что мир устроен совсем не так, как должен был бы, но что все будет хорошо в недалеком будущем.

Тогда же прекратилось функционирование и почтового ведомства, так как местные почтовые служащие перестали выходить на работу. Именно тогда Управление Пищевых Продуктов и Лекарств, Налоговое Управление и ФБР начали засылать в Онабак своих агентов для разъяснения обстановки. Но агенты не возвращались.

Пойло, однако, не вошло еще в полную силу, когда Дурхэм открылся людям с помощью пророка Шиида как Мэхруд. Определенная оппозиция тогда еще существовала, причем наиболее энергичных политиканов было двенадцать. Организовав митинг перед зданием суда, они подстрекали народ следовать за ними против Мэхруда. И двинулись к Трайбеллскому университету, где в здании факультета метеорологии жил Шиид.

— Так вот, — кричал один из этих двенадцати, потрясая кулаком в сторону мощного фонтана, бьющего из Бутылки на высоком другом берегу, — мы линчуем этого сумасшедшего ученого, назвавшего себя Мэхрудом, этого лунатика, который, как мы знаем, является выжившим из ума университетским преподавателем и заядлым любителем поэзии и философии. Друзья, граждане, американцы! Если этот Мэхруд и в самом деле бог, как утверждает Шиид, еще один ученый безумец, то пусть поразит меня молнией! Мои друзья и я бросаем ему вызов!

Все двенадцать стояли на трибуне перед зданием суда лицом к Главной Улице и холмам на той стороне реки, вызывающе глядя на восток. Но ни грома, ни молнии не последовало. Вот только в следующее мгновение они вынуждены были позорно бежать, чтобы больше уже никогда не появляться на пути Мэхруда.

Не удержавшись, Алиса громко расхохоталась.

— Их поразила напасть, не столь ужасная, как молния, даже не столь впечатляющая, но в гораздо большей степени деморализующая. Мэхруд ниспослал им слабость, которая заставила несчастных одеть подгузники по той же причине, по какой их одевают детям. Разумеется, это убедило Двенадцать Спеленатых Дружков в могуществе Мэхруда. И они тут же принялись утверждать, что им уже давно известно, почему именно Мэхруд является Все-Быком, и снова созвали митинг, на котором с грандиозной помпой, не гнушаясь театральными эффектами, объявили во всеуслышание о перемене в своих настроениях. Теперь, утверждали они, Мэхруд наделил их монополией божественных откровений. Если кто-либо из простых смертных пожелает связаться с ним, они берутся за определенную плату устроить телефонный разговор с богом. Прожженные политиканы никак не могли уразуметь, что деньги перестали теперь что-либо значить.

Более того, они были настолько близорукими и замшелыми в своих повадках, что стали умолять Мэхруда о наделении их специальным отличием в знак признания их монополии быть пророками. И Все-Бык действительно наделил Дружков таким отличием, которое говорило само за себя о принадлежности их к лику святых. Он наградил своих пророков постоянным ореолом ярко-желтого цвета.

Обхватив руками колени, Алиса покачивалась от душившего ее смеха.

— Разумеется, все двенадцать должны бы были исступленно радоваться привалившему им счастью. Но не тут-то было. Ибо Мэхруд из озорства перепутал место, которое должно было окружаться ореолом. Теперь, когда дружкам хотелось продемонстрировать свою принадлежность к лику святых, им необходимо было поворачиваться к людям задницей.

И, хотите — верьте, хотите — нет, но эти тупоголовые категорически отказываются признаться в том, что Мэхруд, по сути, изничтожил их. Наоборот, они везде и всюду бахвалятся месторасположением своего ореола и пытаются убедить всех остальных пользоваться пеленками, утверждая, что обмотанная тряпьем средняя часть тела — такой же знак правоверных почитателей Мэхруда, как тюрбан или фреска — для истинных приверженцев Аллаха.

Естественно, настоящая причина в том, что Дружкам не хочется, чтобы их отличительная особенность бросалась в глаза. Не то, что они совсем не желали бы быть знаменитыми. Просто им не хотелось бы, чтобы люди помнили об их слабости и изначальном грехе.

Слезы из прекрасных глаз Алисы струились ручьями. Я же не видел во всем этом ничего смешного, о чем и заявил ей без утайки.

— Ничего-то вы не поняли, Темпер, — улыбнулась она. — Их положение поправимо. Все, что им требуется — это попросить Мэхруда, чтобы он избавил их от этой напасти. И они это знают, однако гордыня не позволяет им прибегнуть к этому средству, они продолжают упорствовать, что это является знаком благорасположения Все-Быка. Да, Дружки страдают, но им нравится страдать. Так же, как Плаксивому Козлу нравится восседать на могиле жены — словно это удержит ее под землей — и хныкать о своих несчастьях. Он и ему подобные не откажутся от своих наказаний ни за что на свете, буквально ни за что! И стойко будут нести свой крест.

Она снова залилась громким смехом. Я приподнялся, схватил ее за плечи и притянул к себе, чтобы проверить, не пахнет ли от нее Пойлом. Не было и намека на его запах, из чего следовало, что к бутылке Козла она не притрагивалась, зато стало ясно, как день, что у нее просто истерика.

Как привести охваченную истерикой женщину в нормальное состояние? Да отшлепать ее по щекам. Но тут Алиса сама ударила меня. Да еще как сильно! Но результат был тот же — смеяться она перестала. Я схватился за щеку.

— За что?

— За то, что вы попытались воспользоваться моей слабостью.

— Но я… я… — только и сумел я пробормотать.

— Держите свои руки при себе, — сердито сказала Алиса. — Не принимайте ошибочно мое сочувствие за любовь. И не думайте, что мне, как и этим любителям Пойла, все равно, с кем.

Я повернулся к ней спиной и закрыл глаза, стараясь утихомирить нарастающее бешенство, но это мне плохо удавалось и, наконец, меня прорвало. Я привстал и окликнул ее:

— Алиса!

Она тоже, должно быть, не спала и сразу подскочила.

— Что? В чем дело?

— Я забыл вам кое-что вернуть.

И влепил ей звонкую пощечину. Затем, даже не удосужившись удостовериться, что удар произвел впечатление, спокойно лег и снова повернулся к ней спиной. Добрую минуту, должен признаться, мой позвоночник был холодный и напряженный в ожидании того, что ее ногти вот-вот вопьются в мою голую кожу.

Однако ничего такого не произошло. Сначала наступила полная тишина, в которой было слышно только ее дыхание. Затем, вместо ожидаемой яростной атаки, пришла очередь сдавленных вздохов, сменившихся всхлипываниями, которые, в свою очередь, перешли в громкое сопение, сопровождающееся вытиранием слез.

Я терпел, сколько мог, но скоро не выдержал, приподнялся на локте и произнес:

— Извините. Наверное, мне не стоило распускать руки. Только вы все-таки выбросьте из головы, будто я пытался с вами заигрывать, зная, насколько отвратителен вам. У меня тоже есть гордость. Да и страсть к вам, знаете ли, совсем не вскружила мне голову. Кто вам сказал, что вы — Елена Прекрасная или Клеопатра?

Вот так всегда. Всякий раз я пытаюсь все уладить, и всякий раз порчу все окончательно. Она совсем взбесилась и выказала это тем, что встала и пошла прочь. Я догнал ее только у кладбищенских ворот.

— Куда это вы вздумали идти?

— Туда, где Главная Улица города Онабак, штат Иллинойс, упирается в реку, чтобы взять пробы Пойла и как можно быстрее доложить обо всем генералу Льюису.

— Вы не имеете на это права. Вам положено оставаться со мной.

Она откинула назад свои великолепные волосы.

— В полученных мною инструкциях об этом ничего не говорится. Зато говорится о том, что, если, по-моему мнению, ваше поведение поставит под угрозу выполнение данного мне поручения, я имею право покинуть вас. Так вот, я считаю, что сейчас имеет место именно такая ситуация. Вы несомненно представляете опасность. Если не для моей миссии, то, по крайней мере, для меня лично!

Я схватил ее за руку и повернул к себе лицом.

— Вы ведете себя, как вздорная девчонка, а не как майор морской пехоты США. Что это на вас нашло?

Она попыталась высвободиться, но это у нее не получилось. Я только улыбнулся, но, когда она пустила в ход кулаки, мне стало не до смеха. Я снова влепил ей оплеуху, потом, отражая яростные удары, уложил ее на бок, перехватив обе руки за спиной. Все-таки обычный, пусть и не очень крупный мужик в таких делах получше любой, даже крупной бабы.

— Ладно, — процедил я сквозь зубы. — Так все-таки что это с вами?

Она не отвечала, только неистово извивалась, хотя и понимала, что высвободиться не сможет, а затем, обессилев, застонала.

— Это то же самое, что и со мною? — спросил я, ошеломленный внезапной догадкой.

Она прекратила борьбу и едва слышно ответила:

— Да.

Я отпустил ее руки. Она перевернулась на спину, но подниматься не стала.

— Вы хотите сказать, — произнес я медленно, все еще не в состоянии поверить в это, — что влюблены в меня?

Она молча кивнула.

И тогда я склонился к прекрасному лицу распростертой передо мной женщины, чтобы поцеловать ее с тем же долго не находившим выхода пылом, с каким всего несколько минут назад обрушился на нее в желании усмирить.

— И все-таки, мне не верится, — признался я чуть позже. — Для меня, разумеется, было вполне естественно влюбиться в вас, даже сознавая, что вы меня ненавидите. Но вы… Почему? Почему вы меня полюбили? Или, если не можете ответить на этот вопрос, объясните хотя бы, почему так издевались надо мной?

— Вам не понравится то, что я скажу. Конечно, можно было бы наплести всякий вздор, на который способен любой завалящий психолог: о том, что оба мы — выпускники университета, люди, влюбленные в свою профессию и так далее. Различия в мелочах, разумеется не в счет.

На самом деле вся беда заключалась для меня в том, что это произошло. Я не хотела этого. И противилась, как могла — прибегла к старому принципу Джеймса, только примененному, так сказать, с противоположным знаком. А принцип этот таков: если что-то по душе, если страстно желаешь стать чем-то, вот и будь им. Вот я и пыталась вести себя так, словно ненавижу вас.

— Почему? — возмутился я.

Алиса отвернулась, но я взял ее за подбородок и повернул к себе.

— Ну, объясните же…

— Я чувствую себя довольно гадко из-за колкостей, которые позволяла в адрес вашей лысины. На самом деле это не так уж сильно мне не нравится. Скорее, даже наоборот — я буквально влюбилась в то, что вам казалось физическими недостатками. Вот в чем загвоздка. Я проанализировала случившееся и пришла к выводу, что страдаю комплексом Электры.

— Вы хотите сказать, — произнес я, все больше повышая голос, — что полюбили меня за то, что я такой же лысый, как ваш отец, и старше вас, не так ли?

— Ну, не совсем так… Я уговаривала себя преодолеть это чувство, делала вид, что терпеть вас не могу, надеясь, что возненавижу…

Если бы я и так уже не лежал на земле, то непременно свалился бы с ног. Алиса Льюис оказалась одним из тех продуктов современной эпохи, которые настолько привыкли копаться в собственной психике или, как сейчас стало модно говорить, была настолько закомплексована, что готова была расценивать сам факт взаимной привязанности между ребенком и отцом как признак того, что им обоим пора, сломя голову, бежать к психиатру.

— Я в ужасном положении, — призналась Алиса. — Все не пойму никак — то ли я люблю вас как отца, то ли — как мужчину. А может, действительно…

Она протянула руку, чтобы погладить мою лысину, я осознанно попытался уклониться от ласки, но не успел.

— Дэн, да у вас на голове пушок! — неожиданно воскликнула Алиса.

— Что?

Я провел ладонью по черепу. Она была права. Лысину мою покрывала едва ощутимая растительность.

— Значит, — сказал я, в одно и то же время и восхищенный, и ошеломленный сделанным открытием, — вот, что имела в виду та нимфа, когда, показывая на мою голову, сказала, что если бы не «это», она бы подумала, что я еще не пробовал Пойла. Это сделало именно Пойло, который тот парень вылил мне на голову! Ура!!! — высоко подпрыгнув, громко закричал я.

Но не успело еще смолкнуть эхо, как мы услышали ответный крик, да такой, что кровь застыла в моих жилах. Это был оглушающий ослиный хохот откуда-то издалека, громоподобное «И-а!»

— Поливиносел! — догадался я.

Схватившись за руки, мы помчались по дороге и остановились, только спустившись к Федеральному Шоссе номер 24. Там, тяжело дыша и отдуваясь после полумильной пробежки, страдая от жажды пуще прежнего, мы зашагали к Онабаку, до которого оставалась вторая половина мили.

Время от времени я оглядывался, но погони не замечал. Тем не менее, у нас не было никакой гарантии, что Поливиносел не вышел на наш след.

Люди, которые встречались нам повсеместно, несли с собою корзины, бутылки, факелы и были, как удалось выяснить из разговора с одним мужчиной, запоздалыми зрителями, спешащими увидеть отход баржи с останками усопших от причала, находящегося в самом конце Главной Улицы.

— Говорят, что Мэхруд, Бык его имя, будет воскрешать покойников у подножия горы, на вершине которой бьет фонтан из Бутылки. Случится это или нет — все равно, здорово повеселимся. Хорошее жаркое, Пойло, хорошая куча-мала в траве — вот вокруг чего вертится мир.

Я не стал оспаривать это утверждение. И без этих слов было ясно, что эти три вещи лежат в основе всех развлечений туземцев.

Пока мы спускались по Адамс-Стрит, я разузнал об обстановке в долине почти все — мой собеседник оказался очень говорливым, как, впрочем, и все его собутыльники.

Он поведал мне, что на самом первичном уровне теократия[5] начинается с людей, ему подобных, самых что ни на есть простых. Затем идут сборщики молитв. Они собирают у населения прошения, сортируют их и те, что достойны внимания, пропускают дальше, направляя к пророкам типа Шиида. Те же осуществляют дальнейшую их фильтрацию и передают мелким богам — Поливиноселу, Аллегории и еще дюжине других, о которых нам еще не доводилось слышать. Только они имеют прямой доступ к Мэхруду или Пегги.

Выполнение назначенной самому себе миссии — быть богом — Мэхруд осуществлял так, словно это был большой бизнес. Многие свои функции он делегировал заместителям вроде Осла, который стал заведовать плодородием, или Шиида, ставшего теперь, наверное, самым довольным своей деятельностью прорицателем из когда-либо живших на свете. Некогда преподаватель физики в Трайбеллском университете и городской метеоролог, теперь он был единственным предсказателем погоды, чьи прогнозы оказывались верными в ста случаях из ста. Зиждилось это на очень прочном фундаменте — Шиид сам делал погоду.

Все это, разумеется, было очень и очень интересно, но сведения я поглощал как-то вяло. И непрерывно оглядывался, чтобы удостовериться в отсутствии Поливиносела. С другой стороны, меня очень беспокоили чувства моей спутницы. Теперь, когда я начал обрастать волосами, не перестанет ли Алиса любить меня? Не является ли ее любовь просто определенного рода влечением?

Не будь мое положение столь неопределенным, я, пожалуй, первым громко бы посмеялся над собой. Кто бы мог подумать, что в один прекрасный день я не стану прыгать от радости, вызванной возможностью обзавестись роскошной шевелюрой и влюбленной в меня красавицей впридачу?

Но уже в следующее мгновение мне все-таки пришлось подпрыгнуть. Правда, не от радости.

Где-то сзади раздался мерзкий, ненавистный хохот Осла. Обернувшись, я узрел золотящуюся в отблеске факелов фигуру мчащегося к нам Поливиносела. Люди с воплями освобождали ему дорогу. Звон копыт по мостовой почти заглушал их крики.

Поравнявшись с нами, он проревел:

— Ну, что теперь, смертный? Что теперь?

Внезапно я споткнулся и упал, а Поливиносел не сумел сразу же остановиться, к тому же Алиса подтолкнула его в спину, и он, взметнув в воздухе копытами, полетел вверх тормашками, увлекая за собой бутылки, корзины с фруктами и маленькие клетки с цыплятами. Визжали женщины, звенело битое стекло, цыплята с писком выскакивали из сломанных клеток… Образовавшаяся куча-мала погребла нашего преследователя, и мы, пробившись сквозь толпу, пустились бежать по Вашингтон-Стрит, которая шла параллельно Адамс-Стрит. Шествие паломников было здесь не столь многолюдным, но вполне достаточным, чтобы затеряться в толпе. В квартале от нас безразмерная глотка Осла продолжала надрываться, взывая к нам: «Ну, что теперь, смертные, что теперь?» Вскоре голос стал как бы тише, а быстрый топот копыт и вовсе перестал доноситься до нас. Отдуваясь, мы перешли на быстрый шаг. Впереди стали видны три разрушенных моста через Иллинойс. Один из туземцев сказал нам, что Мэхруд уничтожил их молнией во время одной ночной грозы.

— Нельзя сказать, чтобы у него была особая нужда беспокоиться о том, чтобы никто не пересекал реку, — объяснил он нам. — И без того все, что раньше было восточной частью Онабака, стало священной обителью обладателя Бутылки.

Это подтвердило сделанные мною раньше наблюдения.

Какими бы разнузданными, лишенными сдерживающих начал ни были эти люди, в них сохранялось достаточно священного ужаса перед высшими божествами, чтобы не мешать их полному уединению. Они были вполне счастливы и тем, что передавали им об этих богах многочисленные жрецы.

Выйдя к берегу, мы стали подыскивать себе место для отдыха — от дьявольской усталости буквально подкашивались ноги. Вот-вот должен был наступить рассвет. Нужно было хоть немного поспать, чтобы чуть-чуть восстановить силы для предстоящей великой миссии.

Хорошо видный отсюда Фонтан представлял собой широкую дугу Пойла, имеющую своим началом горлышко огромной бутылки, установленной на вершине одной из горок по другую сторону реки прямо напротив Онабака, и заканчивающуюся прямо посреди реки. Лучи заходящей луны играли в ней всем многоцветьем радуги. Не знаю уж, как удался профессору этот фокус, но более великолепного зрелища мне за всю жизнь не доводилось еще видеть.

Внимательно присмотревшись, я пришел к выводу, что эту струю удерживает какая-то неведомая сила, не позволяя ветру раздробить ее на мелкие брызги. Да, отыскать Бутылку не составит особого труда. Уничтожив ее, мы лишим Все-Быка его могущества и затаимся в укромном месте, ожидая атаки морских пехотинцев.

Все было так просто!

Наконец нам удалось найти место в парке у реки.

— Дэн, я ужасно хочу пить, — уютно пристроившись в моих объятиях, шепнула Алиса.

— Я тоже хочу, но придется потерпеть, — строго сказал я. — А что ты собираешься делать после того, как возьмешь пробы? Вернешься сразу в штаб-квартиру?

— Нет, — ответила она, щекоча губами мою грудь. — Ни за что. Хочешь ты того или нет, я остаюсь с тобой — уж очень мне хочется поглядеть, какие у тебя волосы — курчавые или прямые. Так что и не проси!

— Ладно не буду. Только тебя совсем замучает жажда.

Признаюсь, мне было очень приятно. Раз уж она решила остаться, значит, мои возвращающиеся волосы не станут преградой на пути истинной любви. Наверное, это все-таки настоящее чувство. Может быть…

…и вот я снова в маленьком городишке Кронкруашин, в таверне. Я только что выполнил предсмертную волю своей матери (навестить ее мать), которая еще была жива, когда я ступил на борт самолета, отправляющегося в Ирландию, и скончалась в день, когда нога моя коснулась зеленого дерна родины предков.

После похорон я завернул к Биллу О'басеану, чтобы перекусить, и Билл, волосы на голове которого торчали, как рога у Техасского бычка, снял с полки, где у него хранились всякие диковинки, какую-то бутылку и промычал:

— Дэнни, взгляни-ка на этикетку. Знаешь, что означает этот бык? Да то, что это бутылка самого Гобни — кузнеца небожителей. Из нее вечно будет изливаться волшебный напиток для того, кто не отторг еще спрятанного в глубине своей души бога, для того, кто знает верное слово.

— А что случилось с владельцем этой бутылки? — спросил я.

— А вот что. Прежние боги — ирландские, греческие, скандинавские, русские, китайские и индийские — поняли, что им стало тесно на этой Земле, заключили перемирие и покинули ее, отправившись неизвестно куда. Только бог Пан остался здесь еще на несколько столетий, но и ему пришлось улететь на крыльях зари, когда явились Новые Боги. Он вовсе не умер, как о том толкуют попы.

А затем, в восемнадцатом столетии, Новые Боги, которые к тому времени стали Старыми, сочли, что и им лучше уйти. А бутылка Гобни так и осталась валяться здесь, собирая пыль и легенды. Бери ее, мой мальчик, за десять американских долларов, только скажи, что станешь с нею делать.

— Я упакую ее и отошлю одному своему старому профессору, — ответил я. — В качестве шутки. И поведаю, что это — подлинно неисчерпаемая, вечно изливающаяся бутылка Гобни.

Билл подмигнул мне.

— А если он трезвенник? Что же скажет на это его старая карга?

— А разве не будет забавно, если старый профессор подумает, что это действительно бутылка Гобни?

И Билл, ставший теперь Человеком Рациональным, строго взглянул на меня и произнес, обращаясь к белке на своем плече:

— О, Орехоплодная Тварь, смотри, этот дурачок так ничего и не понял! У него даже не хватило ума догадаться, что бутылка эта с самого момента ее появления на свет была предназначена именно Босуэллу Дурхэму! «Бос» по-латыни — «имеющий отношение к быкам», а «Уэлл» — сочетание англосаксонского «виелла», что означает «фонтан» или «источник», «уэллен», означающего «изливаться», англосаксонского «уэл», имеющего значение «достойно» или «обильно», и прилагательного, означающего «здоровый». «Босуэлл» — бьющий ключом, могучий, здоровый бык. И, конечно же, Дурхэм — наилучший из всех пород. Всякому ясно, что это — знак и символ Быка.

— К тому же родился профессор под знаком Тельца, — добавил я.

И тогда бармен, ставший теперь облысевшей Алисой — как это, увы, ни печально — передал мне бутылку.

— Пей!

А я, очнувшись, обнаружил, что соскальзываю по крутому скату крыши.

— Пей! Пей! — кричала Алиса. — Пей, не то погибнешь, погибнешь!

Я не послушался ее. И со стоном проснулся. В глаза светило яркое солнце, обеспокоенная Алиса трясла меня за плечо.

— Дэн! Дэн, что с тобой?

Я рассказал ей про свой сон, в котором невероятным образом перемешались подлинные события моей жизни и расшалившееся воображение. Но она не очень-то внимательно слушала меня — все клетки ее организма, все помутившееся сознание испытывали одно всеохватывающее, всепроникающее чувство — жажду. Жажда была той самой живой ящерицей с огненной жесткой шкурой, которая драла наши глотки, корчилась в наших внутренностях, поглощая с каждым вдохом последние остатки влаги.

Алиса провела языком по растрескавшимся губам и с завистью посмотрела на реку, в которой с радостными криками плескались купальщики.

— Дэн, наверное, хуже не будет, если я немного посижу в воде, а?

— Только будь осторожна, — предупредил я, чувствуя, как дребезжат во рту слова, словно камешки в высохшей тыкве.

Меня так и подмывало присоединиться к ней, но я и думать не мог о воде, о ее запахе, который повергал меня в ужасную панику.

Алиса, зайдя в воду по пояс, осторожно плескала ее себе на грудь. Я обозревал окрестности.

Слева находились какой-то склад и причал, к которому была пришвартована старая баржа для перевозки угля, выкрашенная в ярко-зеленый цвет. Несколько мужчин и женщин, не обращая внимания на царящую вокруг праздничную атмосферу, переносили со склада на баржу мешки и продолговатые тюки — это были недавно выкопанные останки покойников. Если верить нашему информатору, после церемонии их переправят на другой берег.

Это меня вполне устраивало. Я намеревался проделать этот путь с ними вместе. Как только Алиса выберется из реки, я изложу ей свой план и, если она согласится оставаться со мной до конца, мы…

Позади Алисы из воды вынырнула ухмыляющаяся голова. Она явно принадлежала одному из тех шутников, являющихся непременным атрибутом любого пляжа, которые любят затаскивать купальщиков под воду. Я не успел даже рта раскрыть.

Отплевавшись, она на какое-то мгновение застыла с отрешенно-восторженным выражением лица, затем наклонилась и начала жадными глотками пить воду прямо из реки.

Я все понял. И обмер, ибо моя возлюбленная автоматически с этого момента должна быть зачислена в противники.

— Иди сюда, Дэн! — замахала она руками. — Такое шикарное пиво!

Я попятился и начал лихорадочно проталкиваться сквозь толпу, проклиная себя за то, что не уберег ее, пока не очутился в прохладе под полой крышей склада, и некоторое время стоял как бы в оцепенении, пока на глаза мне не попалась корзина с завтраком, брошенная возле груды тряпья. Развязав один из мешков, я положил в него корзину, перебросил мешок через плечо и без каких-либо помех пристроился к шеренге грузчиков. На барже, спрятавшись за гору мешков, чтобы быть вне поля зрения грузчиков, корзину из мешка я вынул, а кости вытряхнул через перила в воду и осторожно выглянул из своего убежища — Алисы видно не было.

Радуясь, что не успел раскрыть ей свой план, я взял корзину и заполз задом внутрь мешка. Оказавшись там, я уже всецело мог отдаться трем мукам, разрывавшим меня на части — печали, голоду и жажде.

При мысли об Алисе слезы хлынули из моих глаз. Но в то же самое время я с жадностью проглотил апельсин, цыплячью ножку и грудинку, полбуханки свежего хлеба и две здоровенные сливы.

Фрукты в какой-то мере утолили мою жажду, но полностью избавить меня от мучительной боли в глотке могло только одно — вода.

В мешке было тесно и очень жарко. Нещадно палящее солнце накалило его, как сковородку. Я держал голову как можно ближе к открытому концу и, невыносимо страдая, усиленно потел. Уверенности в том, что я сумею все вытерпеть, у меня было хоть отбавляй. К тому же глупо было отступать от задуманного, если уже зашел так далеко.

Внутри плотного кожаного мешка я скрючился — мысль эта все не оставляла меня — как эмбрион в зародышевой сумке. Обильный пот вызывал ощущение, будто я плаваю в родовой жидкости. Снаружи доносился весьма неразборчивый шум, то и дело слышались громкие выкрики.

Через некоторое время крики стихли — носильщики покинули баржу. Я высунул голову наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха и посмотреть, где солнце. Скорее всего, было часов одиннадцать, хотя солнце, как и луна, настолько изменило свою форму, что полной уверенности в этом у меня не было. Наши ученые объясняли необычно теплый климат долины и искаженное солнце воздействием какого-то «фокусирующего волны силового поля», повисшего над долиной чуть пониже стратосферы. Здравого смысла в этом объяснении я как-то не улавливал, впрочем, как и широкие слои общественности, включая военных.

Церемония началась около полудня. К этому времени я съел последние две сливы, но бутылку откупорить не решился, хотя внешне ее содержимое напоминало вино. Я не отвергал возможности, что к вину могло быть подмешано Пойло.

С берега доносились обрывки гимнов в сопровождении духового оркестра. Затем оркестр неожиданно умолк, и раздался очень громкий возглас:

— Мэхруд есть Бык, Бык из Быков, а Шиид — пророк его!

Оркестр грянул увертюру к «Семирамиде». Под конец ее баржа задрожала и тронулась с места. Однако шума двигателя буксира слышно не было. После всего, что я здесь уже видел, баржа, двигающаяся своим ходом, не казалась мне таким уж чудом.

Через несколько минут шум стих, только вода плескала о борт баржи. Но вдруг и этот звук прекратился, зато совсем рядом раздались тяжелые шаги. Я нырнул назад, в мешок. И прямо над собой услышал скрежет нечеловеческого голоса Аллегории:

— Похоже, этот мешок забыли завязать.

— О, Ал, не беспокойся. Не все ли равно, — ответил другой голос, женский.

Я благословил бы эту незнакомку, не будь ее голос так похож на голос Алисы.

Может, мне померещилось?

Тут в отверстии мешка появилась огромная четырехпалая зеленая лапа и схватила веревки. И в этот момент в поле моего зрения попала табличка, привязанная к одной из них:

«Миссис Даниэль Темпер».

Значит, я вытряхнул в реку останки собственной матери.

Это открытие подействовало на меня гораздо сильнее, чем то, что я оказался заключенным в тесный удушливый мешок, и что у меня не было ножа, чтобы высвободиться из него.

Голос Аллегории, необычность которого определялась особенностями строения гортани ящера, заскрежетал снова:

— Так как, Пегги, была ли ваша сестра счастлива, когда вы покинули ее?

— Она станет счастлива, когда отыщет этого Даниэля Темпера, — произнес голос, который, как я теперь понял, принадлежал Пегги Рурке. — При встрече мы с ней расцеловались, как сестры, не видевшие друг друга три года. Я рассказала ей все, что со мной произошло. Она начала было рассказывать о своих приключениях, и все никак не могла поверить, что мы не выпускали их из поля зрения с самого первого момента, когда они пересекли заградительный кордон.

— Очень плохо, что мы потеряли его след на Адамс-Стрит, — посетовал Аллегория. — Надо было поспеть на минуту раньше. Ну да ничего. Куда он денется? Мы ведь знаем, что Темпер неизбежно попытается уничтожить Бутылку или же выкрасть ее. Вот там его и поймаем.

— Если он действительно подберется к Бутылке, — то станет первым, кому удастся это совершить. Тот агент ФБР, если помнишь, дошел только до подножья холма.

— Если кто и сумеет сделать это, — проскрипел Аллегория, — то только Дэн Темпер. Так, во всяком случае, говорит Мэхруд, который знает его довольно неплохо.

— А каково будет удивление Темпера, когда он обнаружит, что каждый его шаг был не просто реальностью, а символом реальности! И что мы вели его буквально за нос через весь этот аллегорический лабиринт!

Аллегория расхохотался во всю мощь глотки аллигатора, не уступающей бычьей.

— А не слишком ли многого хочет от него Мэхруд, требуя, чтобы он распознал в своих приключениях значение, выходящее за рамки их как таковых? Сумеет ли он догадаться, что вошел в эту долину, как ребенок, появляющийся на свет — беззубым, лишенным волос на голове, голым? Или о том, что встретил и поборол осла, сидящего внутри каждого из нас? Догадывается ли, что для этого ему пришлось расстаться с внешней опорой и очевидным бременем — бидоном с водой? А затем опираться только на свои собственные силы? Или о том, что встретившиеся ему Словоблуды — это живое воплощение наказания человеческого самомнения в вопросах религии?

— Он помрет, — сказала Пегги, — когда узнает, что настоящий Поливиносел в это время совсем в другом месте, и что это ты сам вырядился под него.

— Ну, я надеюсь, Темпер сумеет понять, что Мэхруд сохранил Поливиноселу его истинное, ослиное обличье, как предметный урок? Уж если Поливиносел смог стать богом, то и любой другой сможет, если он, конечно, не совсем дурак.

Только я успел подумать, что точно такие же мысли в отношении Осла приходили в голову и мне самому, как пробка из бутылки, находившейся в корзине, выскочила, и ее содержимое — Пойло — вылилось на мое туловище.

Я обмер, опасаясь, что эти двое услышат хлопок, но они спокойно продолжали разговор. Что не так уж удивительно — голос Аллегории грохотал, как раскаты грома.

— Он повстречал на своем пути Любовь, Юность и Красоту, которые нигде нельзя найти в таком изобилии, как в нашей долине, в образе Алисы Льюис. Завоевать ее было очень непросто. Для этого нужно было полностью измениться. Она отвергала его, манила, дразнила, почти довела до безумия. Ему пришлось преодолеть целый ряд недостатков, таких как застенчивость, стыд за свою лысину и отсутствие зубов, прежде чем оказаться в состоянии завоевать ее, и все только для того, чтобы узнать, что те недостатки, которые он сам себе приписывал, в ее глазах были достоинствами.

— А как ты думаешь, он найдет верный ответ на тот единственный вопрос, который ты, в этом своем обличье, задал ему?

— Не знаю. Надо было, наверное, принять облик Сфинкса и задать вопросы, которые задавал Сфинкс. В этом случае у него был бы хоть какой-то ключ. Он догадался бы, разумеется, что человек сам по себе является ответом на все старые, как мир, вопросы. И понял бы, куда я клонил, когда спрашивал, куда человек — Современный Человек — движется.

— И, отыскав ответ, Темпер тоже станет богом.

— Если отыщет! — прогрохотал Аллегория. — Если! Мэхруд утверждает, что Даниэль Темпер на добрых две головы выше среднего уровня людей в этой долине. По натуре своей он — реформатор, идеалист, который не будет счастлив, пока не вонзит свое копье в какую-нибудь ветряную мельницу. В данном случае ему придется сражаться с ветряными мельницами внутри себя самого, победить свои неврозы и душевные травмы, погрузиться в глубину себя и за волосы вытащить бога, утонувшего в бездне своего «я». Если же он не сумеет сделать этого, то ему не жить.

— О, нет, только не это! — задыхаясь, воскликнула Пегги. — Я уверена, что Мэхруд не мог такое задумать.

— Именно это! — прогремел Аллегория. — Только так! Он говорит, что Темпер должен или найти себя, или погибнуть. Этот человек сам бы не захотел иного исхода. Он не удовлетворился бы, став одним из счастливчиков, что передоверяют течение своей жизни богу или бутылке, бесстыдно бездельничая под этим необузданным солнцем. Если ему не удастся стать первым в этом новом Риме, он будет готов умереть.

Беседа была очень интересной, даже по самым скромным меркам, но я перестал прислушиваться, внезапно осознав, что Пойло из бутылки продолжает с шипением литься на мое тело. Еще чуть-чуть, и мешок наполнится содержимым этой, как оказалось, бездонной бутылки, оно протечет наружу и выдаст мое присутствие.

Не оставалось ничего иного, как сунуть палец в горлышко бутылки. Поток слегка приостановился. А я начал снова прислушиваться к разговору.

— Поэтому, — говорил Аллегория, — он побежал к кладбищу, где повстречал Козла Плаксивого, который вечно оплакивает всех своих и не своих близких, однако категорически против того, чтобы любимые покойники воскресли. Этот человек, отказывающийся поднять свою холодную, занемевшую задницу с могильной плиты над своей так называемой возлюбленной — живой символ самого Даниэля Темпера, оплакивающего свое раннее облысение и возлагающего вину за это на таинственную болезнь и лихорадку. Того, кто где-то в глубине души не хочет, чтобы его мать воскресла, поскольку она всегда доставляла ему одни лишь неприятности.

Давление внутри бутылки внезапно поднялось и вытолкнуло мой палец. Пойло хлынуло такой мощной струей, что нужно было срочно выбирать одно из двух — или быть обнаруженным, или с честью захлебнуться.

И, как будто одних этих неприятностей было мало, кто-то опустил на меня тяжелую ногу, но сразу же убрал ее. Послышался голос, который я сразу же узнал через много лет — голос профессора Босуэлла Дурхэма, ныне — бога по имени Мэхруд. Теперь в нем была такая звучность и мощь, каких никогда не бывало в его добожественные дни.

— Так вот, Дэн Темпер, маскарад окончен!

Застыв от ужаса я молчал.

— Я сбросил личину Аллегории и принял свой собственный облик, — продолжал Дурхэм. — Это я был Аллегорией, которую ты не захотел распознать. Аллегорией самого себя — твоего старого преподавателя. Но ты и в былые дни никогда не хотел понимать аллегорий.

А как насчет этой, Дэнни? Послушай! Ты взобрался на борт ладьи Харона — этой угольной баржи — и притаился в мешке, выбросив из нее останки своей матери. Неужели же ты не обратил внимания на имя на табличке? Это как? Бессознательно, но с умыслом?

Так вот, Дэн, мой мальчик, ты вернулся туда, откуда началось твое бренное существование — в утробу своей матери, где, как мне кажется, тебе всегда так хотелось оказаться. Откуда мне все это известно? Держись, ибо то, что сейчас последует, станет настоящим для тебя потрясением.

Дэн, это я был тем самым доктором Диэрфом, психологом, который тебя готовил к исполнению этой миссии. Прочти это имя с конца и вспомни, как я любил различные каламбуры и анаграммы.

Мне было трудно во все это поверить. Профессор всегда был так ласков, доброжелателен и весел. И вот я погибаю, захлебываюсь его Пойлом!

Сдавленным голосом я попытался высказать ему все это.

— Жизнь — вот единственная реальность, — ответил он. — Жизнь — вот что самое-самое! Ты всегда говорил именно так, Дэн. Давай теперь спокойно разберемся, что же ты имел в виду. Так вот. Сейчас ты — дитя, которое вот-вот родится. Так как? Ты готов навсегда остаться в этой сумке, или все-таки намерен вырваться из околоплодных вод в жизнь?

Давай посмотрим на это иначе. Я — акушерка, но у меня связаны руки. Я не в состоянии помочь родам непосредственно. Буду на некотором удалении, так сказать, символически. Могу до некоторого предела подсказать тебе, что ты должен сделать, чтобы появиться на свет, но для этого тебе придется разгадать значение некоторых моих аллегорических советов.

Мне захотелось закричать и потребовать, чтобы он перестал паясничать и помог мне высвободиться, но я сдержался — у меня тоже есть гордость.

— Что мне нужно сделать? — сипло осведомился я.

— Ответить на мои вопросы, которые я задавал тебе в облике Осла и Аллегории. Тогда ты сумеешь высвободиться сам. Можешь быть совершенно уверен, Дэн, открывать этот мешок за тебя я не стану.

Так что же он там такое говорил? Я лихорадочно перебирал в уме все ранее слышанное, но поднимающийся уровень Пойла затруднял ход мыслей. Ужасно хотелось кричать и рвать оболочку мешка голыми руками, но я сознавал, что в таком случае спасения уже не будет.

Стиснув кулаки, мне удалось все же обуздать мысли.

Так что же такое говорили Аллегория и Осел? Что?

«Куда ты идешь?»[6] — спросил Аллегория.

А Поливиносел, гоняясь за мною по Адамс-Стрит — улице Адама? — взывал: «Что теперь, смертный?»

Ответ на вопрос Сфинкса — Человек.

Аллегория и О сел изложили свои вопросы в подлинно научной форме — так, что они в себе содержали и ответ.

Человек, по сути своей, нечто большее, чем просто человек.

И, почувствовав, как где-то внутри меня включился мощный двигатель, я вцепился зубами, будто в кость, в условный рефлекс, и начал жадно поглощать Пойло — для того, чтобы утолить жажду и высвободиться из пут всякого рода внутренних запретов и предрассудков. Потом приказал бутылке, чтобы она прекратила изливаться. И со взрывом, который разметал по барже Пойло и обрывки кожи, восстал из мешка.

Рядом со мной, улыбаясь, стоял Мэхруд. Я сразу же узнал своего старого профессора, хотя он стал почти двухметрового роста, отрастил на голове густую копну длинных черных волос и подправил черты своего лица, превратившись в красавца. Почти вплотную к нему стояла Пегги. Она была очень похожа на сестру, только волосы пламенели на солнце. Она была восхитительна, но я всегда предпочитал брюнеток.

— Теперь ты все понял? — спросил Дурхэм.

— Да, — ответил я. — Включая и то, что не имело бы никакого значения, если бы я утонул, так как вы тут же воскресили бы меня.

— Естественно. Но ты бы никогда не стал уже богом. А теперь станешь моим преемником.

— Что вы имеете в виду? — спросил я без околичностей.

— Мы с Пегги преднамеренно вели тебя и Алису к этой развязке, чтобы получить возможность передать кому-нибудь свою работу здесь. Нам уже изрядно наскучило все, что мы здесь понавытворяли, и мы прекрасно понимаем, что не можем взять да и бросить все это на произвол судьбы. Поэтому я и выбрал тебя. Ты — человек добросовестный, идеалист в душе, мы проверили твои возможности и выяснили, что ты мог бы переустроить эту часть планеты лучше, чем я, в большей мере руководствуясь законами природы. Твой мир будет прекраснее, чем тот, что сумел сотворить я. Ты ведь хорошо понимаешь, Дэнни, мой новоиспеченный бог, что твой старый профессор — всего лишь Старый Бык, которому лишь бы позабавиться. А мы с Пегги хотим предпринять нечто вроде грандиозного турне с целью навестить рассеявшихся по всей Галактике прежних земных богов. Все они, понимаешь ли, по сравнению с возрастом Вселенной — весьма юные боги, только-только вышедшие, можно сказать, из школы — нашей Земли — и направившиеся в центры подлинной культуры для шлифовки и совершенствования своих задатков.

— А кто же я?

— Ты теперь бог, Дэнни. Тебе и принимать решения. А у нас с Пегги есть много мест, куда…

Он улыбнулся той растянутой, неспешной улыбкой, которой частенько одаривал студентов перед тем, как процитировать свои любимые строки:

И ушел, уводя за собой Пегги. Как пушинки семян одуванчиков, их унесли куда-то прочь стонущие ветры космоса.

Когда они исчезли из виду, я еще долго смотрел на реку, на поросшие лесом холмы, на небо, на город, где собрались обуянные ужасом толпы зевак. Все это было теперь мое, мое.

Включая и одну черноволосую девушку — и с какой фигурой! — что стояла на причале и махала мне рукой.

Вы думаете, я так и остался пребывать в глубоком раздумье о своем долге перед человечеством, о проблемах мирового переустройства? Вовсе нет.

Я взмыл высоко в небо и совершил шестнадцать полных сальто, выражая свою радость, прежде чем приземлился, и пошел прямо по воде к стоявшей на другом берегу Алисе.

На следующий день я восседал на вершине одного из холмов, откуда хорошо обозревалась вся долина. Как только появились гигантские десантные планеры, стал их ловить, прибегнув к психокинезу (можете называть это, как вам заблагорассудится), и макать один за другим в воды реки. Когда морские пехотинцы выбирались из них и вплавь пускались к берегу, я срывал с них маски и далее оставлял без внимания, кроме тех, разумеется, кто плохо плавал. Для таких я был настолько добр, что подхватывал их и перемещал сразу на берег.

Кажется, все это получалось у меня совсем неплохо, хотя чувствовал я себя довольно скверно — всю ночь и все утро у меня страшно болели ноги и десны. Эта боль и теперь не утихла, несмотря даже на немалое количество Пойла, которого я нахлебался.

Но для боли была весьма немаловажная причина.

Я становился выше ростом, и у меня резались зубы.