Бог пещер

Доминик Грин ДЕЛО ИЗ ЗАТЕРЯННОГО МИРА

Осенью 1918 года, когда моя медицинская практика процветала благодаря многочисленным раненым с полей недавней войны, Шерлок Холмс нанес мне визит. Обстоятельства появления моего друга были самыми неожиданными. Преданные читатели журнала «Стрэнд», без сомнения, знакомы с такими приключениями Холмса, как дело о так называемом «королевском скандале» и таинственном отречении от престола в Руритании. Но в последние несколько недель Холмс отчаялся найти хоть какую-нибудь загадку, неподвластную заурядному человеческому уйму, и я начинал опасаться за его здоровье.

Я был занят хирургической операцией над престарелым майором стрелкового полка, которого лечил от скрофулы культи — ногу он потерял в египетской кампании — когда внезапно услыхал призрачный и, как сказано, совершенно неожиданный голос Холмса.

— Простите за столь странный способ вторжения в ваш медицинский кабинет, Уотсон, но мне немедленно требуется ваша помощь.

Я поднял голову, оглянулся, осмотрел комнату: нигде ни следа моего давешнего соседа и товарища. Я уставился на пузырек с настойкой опия, который в этот момент протягивал своему пациенту.

— У майора были сегодня другие дела, Уотсон, — сказал майор. — Я позволил себе занять его место. Разгуливать по улицам в обычном виде для меня нынче опасно.

— Однако… нога, Холмс, — запинаясь, пробормотал я. — Как вам удалось подделать ногу?

— Ах, Уотсон, — бесконечно довольным и тщеславным тоном произнес Холмс, — признайтесь, вы полагали, что у меня с самого начала имелись две ноги.

— Однако, Холмс! — запротестовал я. — Я прекрасно видел, как вы бегали и даже прыгали!

— Неужели, Уотсон? Вы уверены?

— Вы заняты сейчас каким-то расследованием?

— Да, и расследование это связано с делом более диким и жестоким, чем когда-либо мне попадалось. Случаи, когда один человек отнимает у другого жизнь из криминальных побуждений, в порядке вещей, Уотсон; но очень редко случается так, что после жертву съедают.

Даже я, побывавший в Афганистане, пришел в ужас.

— Вы шутите!

— Ничуть, Уотсон. За минувшие семь дней произошло семь нападений на уличных музыкантов в Хэмпстед-хит[4]; все музыканты играли на той или иной разновидности тромбона, и все они, если верить свидетелям, подверглись нападению, доигрывая заключительные ноты «Текстед» Густава Холста[5]. Всякий раз на жертву, судя по всему, нападали сверху, раздавливая и разрывая плоть; кости у жертв были расщеплены, главная же часть тела, а именно голова, чаще всего отсутствовала. Вдобавок, вокруг тел витал запах разложения, как бывает при газовой гангрене.

— Случайная смерть исключена, не так ли? Какая-нибудь повторяющаяся поломка тромбонов…

— …также исключается, Уотсон. Все инструменты произведены фирмами с высочайшей репутацией и большим количеством вполне живых и здоровых клиентов. Я не слишком доверяю городской полиции Лондона, Уотсон — полицейские ничего не смыслят в медицине. Мне нужны ваши анатомические познания. Только что в Хэмпстед-хит обнаружили новое тело. Предлагаю вам насладиться путешествием в Хэмпстед по новой ветке подземной железной дороги. Я буду ждать вас на станции, хотя вы, конечно, меня не узнаете.

Когда я вышел на станции в Хэмпстеде, этом прелестном деревенском уголке, в воздухе висели густые клубы лондонского тумана. Уже зажгли фонари, и каждый был окружен в сумраке подобием нимба. Я купил газету у дряхлого представителя низшего сословия и расположился с нею на скамье в ожидании своего запаздывавшего компаньона.

— Уотсон! — прошипел голос из тумана.

— Проклятие! — отозвался я. — Где вы, Холмс?

— Уотсон, я только что продал вам «Лондон ивнинг стандард». ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ, КОМАНДИР! Я думал, вы заметите мой тромбон.

Я заметил тромбон.

— Господи, Холмс! Да у вас тромбон. Вы сошли с ума?

— Нисколько. Это довольно примечательный тромбон. Его нашли в ветвях дерева на высоте футов двадцати, но в остальном целым и невредимым, в ста ярдах от тела предпоследней жертвы. Звук у него превосходный.

И он прогудел несколько нот из «Текстед».

— Во всяком случае, звучит получше вашей скрипки. А где же тело последнего из убитых?

С уверенной точностью почтового голубя Холмс повел меня сквозь белый лабиринт, откуда на нас, словно громадные подводные растения, выплывали деревья. Наконец мы вышли на полянку, где два полисмена играли в карты над жалким разорванным телом уличного музыканта.

— Здравствуйте, мистер Холмс, — гаркнули они хором.

— Добрый вечер, офицеры. Итак, Уотсон, едва ли приходится сомневаться, что медицинский опыт привлек ваше внимание к отсутствию у тела головы. Но мне хотелось бы знать, каким образом голова была так быстро и бесповоротно отделена от туловища?

Я по возможности тщательно осмотрел труп несчастного.

— Мне лишь однажды довелось видеть нечто подобное, — сказал я. — Действовал индийский убийца, но не человек, а крокодил. Он произвел немалый переполох в нашем пешаварском гарнизоне. Как-то ночью один из субалтернов, повинуясь зову природы, спустился к реке, и чешуйчатое чудовище ухватило его за отросток, который я не осмелюсь назвать. Понадобилось шестнадцать пуль, чтобы прикончить крокодила, но к тому времени офицер давно уже был мертв. Челюсти этих тварей способны раздавить грудную клетку человека, как яичную скорлупу.

— Любопытно. И кто же, по вашему мнению, поработал здесь?

— Нечто, позволю себе предположить, — ответил я, — с челюстями гораздо большего размера.

Холмс расхаживал по заиндевевшей траве, нетерпеливо постукивая себя тростью по ноге.

— И у какого животного челюсти больше, чем у крокодила?

— Не имею понятия. Думаю, это был огромный лев, сбежавший из зоопарка, не иначе.

— Подойдите-ка, Уотсон.

Я приблизился. Холмс нагнулся над каким-то отпечатком во мху.

— Видите? Что это, как вы думаете?

Я поглядел. И выпучил глаза.

— Это след, Уотсон, — сказал Холмс. — Это след лапы гигантского теропода из черной пасти ада! И весит он не менее десяти тысяч фунтов!

Десять минут спустя я недоверчиво смотрел на Холмса, и мои глаза по-прежнему вылезали из орбит. Я готов был поклясться, что мой друг сошел с ума.

— Мегалозавр?

— Он самый. Вам же известен мой принцип — отбросьте все невозможное, и то, что останется, будет ответом, каким бы невероятным, и так далее, и так далее…

Голова у меня пошла кругом.

— Холмс, мегалозавры вымерли почти двести миллионов лет назад.

— Не совсем, Уотсон, — с этими словами Холмс достал спрятанную в футляре для тромбона стопку книг и бумаг и принялся быстро перелистывать какой-то журнал. — Я составил список всех животных наших дней, способных убить человека, и стал выводить их из дела методом исключения. Леопард не напал бы сверху, если только не притаился на дереве, но на древесных стволах вокруг я не обнаружил никаких следов когтей. Слон обладает достаточным ростом, но он скорее ударил бы бивнями или затоптал жертву ногами, в противоположность укусам. В конце концов я заключил, что виновником является существо, неизвестное современной зоологии.

Поэтому я перешел от зоологии к палеонтологии. На телах не было двойных колотых ран, характерных для нападения саблезубого тигра, или шести вдавленностей, которые свидетельствовали бы об атаке разъяренного уинтатерия[6]. Я просмотрел с десяток толстых томов в Британском музее, прежде чем нашел преступника. Это злодеяние, Уотсон, совершил мегалозавр — огромный зверь юрского периода, передвигавшийся на мощных лапах с тремя когтями. Его пасть была усеяна клыками, как пещера сталактитами. Я знаю, что вы скажете, Уотсон — на земле нет живых мегалозавров. Но заметьте, что из Бельгийского Конго поступают сообщения о созданиях, как две капли воды похожих на стегозавров. Мало того, я напал на один в высшей степени замечательный экспедиционный отчет, который собираюсь вам зачитать.

Холмс нашел нужную страницу и стал громко и с воодушевлением читать:

— Известия Лондонского зоологического института, 13 июня 1917 года. Профессор Челленджер прочтет перед общим собранием членов института доклад о выдающихся открытиях, совершенных недавно на одном из верхних притоков Амазонки…

— Вся эта история оказалась чистейшим вздором! И было целиком и полностью опровергнута. Экспедиция не привезла никаких доказательств существования живых динозавров на Амазонке.

— Полагаю, Уотсон, вы помните о том, что правдивость публичного отчета об экспедиции, опубликованного мистером Эдуардом Мелоуном из «Дейли газетт», сомнений не вызывает, — укоризненно произнес Холмс. — Так вот, несколько дней назад я пересек пролив, чтобы ознакомиться с событиями в непосредственном изложении профессора Челленджера. Увлекательное чтение, доложу вам! Как вы знаете, с записками профессора расправились цензоры ее величества, книгу пришлось печатать во Франции, и лишь единичные экземпляры достигли английских берегов.

Он раскрыл другой том — книгу в твердом переплете с кричащим изображением дамы в ночной сорочке, которую самым невероятным способом атаковала толстая мезозойская рептилия.

— 13 сентября 1916 года. Дико, отвратительно напился ферментированными выделениями гигантских пауков, что туземцы называют хула-хула. Как и раньше, вижу повсюду огромных зеленых динозавров. Мало-помалу приучаю себя к жуткой мысли: они могут оказаться настоящими. Сегодня после чая, когда Мелоун, Рокстон и Саммерли покинули лагерь, забавлялся поблизости с двумя воображаемыми красавицами каменного века, наслаждаясь их гибкими, медового цвета телами, казавшимися на удивление реальными…

— Довольно, Холмс! — прервал я. — Бредовые видения человека в горячке, вызванной арахнолизином, вряд ли доказывают существование живых динозавров.

— Согласен, Уотсон. Но пойдем дальше.

1 декабря, 1916. Мы счастливо возвратились в Англию; ни мои спутники, ни таможенно-акцизное управление не заподозрили, что далеко не весь мой багаж был задекларирован. Яйцо — как и следовало ожидать — имеет яйцевидную форму, размером оно с большой кокосовый орех, ярко-оранжевого цвета, с пористой скорлупой. Инкубатором мне служил грузовой трюм, где я тайком покрывал яйцо гниющими кухонными отбросами и при всяком удобном случае сам его высиживал. Когда старший стюард спросил, почему я сижу в трюме на куче отбросов, я честно ответил, что высиживаю яйцо, из которого со временем вылупится двадцатифутовая ящерица-каннибал, после чего он только ухмыльнулся, дружески отдал честь и предоставил меня самому себе.

2 февраля, 1917. Мой птенец вылупился. Кормлю индюшиными тушками; ящерица поглощает их с большим аппетитом. Я назвал ее Глэдис в честь этой хищной рептилии, невесты Мелоуна. Глэдис очень привлекают яркие предметы и движение. Похоже, уже утрачена кошка — толстое и бесполезное пушистое животное, способное лишь портить дорогостоящую обивку. Жена вне себя от горя. Мне начинает нравиться Глэдис.

10 апреля. В Глэдис теперь больше шести футов длины. Собираюсь привести ее на одну из лекций отъявленнейшего болвана Уолтона о зародышевой плазме. Я ничего не скажу, не сделаю никакого объявления — просто возьму Глэдис на длинный поводок, сяду в задних рядах и буду со значением посматривать на Уолтона. Пусть тогда сей тупоголовый фигляр попробует отрицать существование живых палеозоонов[7].

Грин, обучавший музыке наших детей, собрал вещи и уехал. Жаловался на то, что ему приходилось вести уроки в одной комнате с Глэдис; утверждал, что музыка приводит ее в дикую ярость. Скатертью дорога, ибо его музыка давно вызывала у меня такую же ярость — подумать только, он целыми днями напролет разучивал «Юпитер» Холста.

— Ближе к делу, Холмс.

— 23 сентября. Договорился, что мистер Гласс, импортер лучшей ирландской говядины, до глаз заросший бородой, будет регулярно снабжать Глэдис мясом. По осмотре склада мистера Гласса начал подозревать, что его говядина некогда имела привычку испускать лошадиное ржание, но цены он держит низкие. Два его помощника доставили первую партию в нашу гостиную, где сейчас обитает Глэдис. Наглые лакеи засомневались в том, что оконные решетки смогут удержать Глэдис от побега. С готовностью показал им, что окна можно открыть только снаружи.

25 сентября. Надел водолазный шлем и стальные рукавицы и понес Глэдис угощение — половину лошадиной туши. Какое несчастье! Окно открыто, гостиная пуста, на лужайке трехпалые следы, исчезающие вдалеке.

Холмс захлопнул книгу.

— Вы всерьез убеждены, что в Хэмпстед-хит орудует палеозойский хищник?

— Я проверил полицейские архивы, Уотсон. За последние двенадцать месяцев в Хэмпстед-хит и окрестностях зарегистрировано свыше пятнадцати необъяснимых случаев декапитации и исчезновения животных. Полиция, несомненно, так и не связала их с нашим делом, поскольку ни в одном из них не встречались тромбоны.

— Иными словами, в убийствах виновато доисторическое чудовище?

— Отчасти, Уотсон. Некоторые аспекты дела все еще ускользают от меня. К примеру, в шести случаях свидетели утверждали, что соло тромбониста сопровождала одинокая скрипка, которая присоединялась к рефрену как раз перед тем, как музыка внезапно и трагически обрывалась. Нет, друг мой — боюсь, что мозг, стоящий за этими печальными событиями, является продуктом недавнего развития.

Миновало несколько дней, но вековечный туман, как и прежде, скрывал город. Я был занят осмотром рабочего средних лет со спичечной фабрики, страдавшего некрозом челюсти. Не успел я выписать морфий, как пациент вдруг заговорил — что было совершенно неслыханно для человека, чья челюсть превратилась в нечто похожее на известковую кашицу. Я невольно вздрогнул.

— Доброе утро, Уотсон.

На сей раз я усилием воли взял себя в руки. Я даже не обернулся.

— Добрый день, Холмс. Надеюсь, вы понимаете, что из-за вас я впустую потратил пятнадцать драгоценных минут, отведенных для приема больных?

— Простите, дорогой мой. Улицы все еще опасны, а мне было необходимо вас повидать. И поделиться радостью: я завершил дело, что так долго ставило меня в тупик.

— Дело об исчезнувших головах тромбонистов из Хэмпстеда?

— Да, то самое дело. Мне кажется, Уотсон, что я нашел верный ответ. Он лежит в области криминалистической палеонтологии. Не хотите ли знать, как я подделал челюсть, изъеденную по причине отравления фосфором?

— Избавьте меня, Холмс.

— Как прикажете. Мое расследование, Уотсон, войдет в анналы всех дел, где в качестве орудия убийства использовался динозавр. Ибо за этими деяниями, можете не сомневаться, стоит человек, — из холщовой сумки, лежавшей на полу, он извлек очередной том переплетенных журналов. — Приведу наблюдения мистера Барнума Брауна. Недавно он открыл в дебрях Альберты колоссального орнитопода и назвал его Corythosaurus Casuarius[8]. Череп этого создания, которое относится к семейству гадрозавров или утконосых динозавров, был украшен своеобразным гребнем, то есть полым и пропитанным воздухом костяным наростом. Отдельные палеонтологи ошибочно заключили, что он снабжал животное кислородом, пока динозавр плавал под водой, подобно чешуйчатой субмарине. Но у этой теории есть маленький изъян: гребень не имел внешних отверстий или ноздрей…

— Убийства, Холмс.

— Ах, да… Видите ли, Уотсон, одна из научных школ считает, что костяной нарост служил резонатором и что с помощью его зверь был способен издавать отчетливые мелодичные звуки — схожие, как считается, со звуками тромбона.

— Не вижу причины, Холмс, по какой допотопному животному понадобилось бы гудеть, точно тромбон.

— Эти создания были не слишком разумными, Уотсон. Некоторым из них для координации движений требовался дополнительный мозг в абдоминальном отделе. Верно и то, что существа большого размера не обязательно обладают острыми чувствами; носорог, как всем известно, подслеповат и при появлении охотников полагается на сравнительно хорошо развитый слух.

Представьте себе теперь стадо подобных существ. Как и африканские травоядные, они могут принадлежать к различным видам: ведь часто у одного пруда собираются на водопой разные виды африканских антилоп. Наша антилопа, однако, весит пять тонн и мало отличается умом от болотистой жижи, которую так жадно лакает. Вполне возможно, что эти динозавры пожелали бы спариваться с животными чужеродных видов, не будь у них какого-то постоянного звукового сигнала. И поэтому некоторые виды гадрозавров, можно предположить, трубили в свои черепные наросты, словно бы говоря: «Вот он я! Я — гадрозавр с гребнем-тромбоном, и все прочие гадрозавры с черепами-тромбонами могут преспокойно со мной спариваться». Но этот трубный глас привлекал не только их собратьев. Вероятно, интересовались им и хищники.

— Боже мой, Холмс! — воскликнул я. — Вы хотите сказать, что бедные музыканты погибли, потому что звуки их инструментов пробудили в мегалозавре дремавшие инстинкты и он вспомнил о своей природной добыче?

— Я в этом твердо убежден, — сказал Холмс, — и намерен самым прямым образом это доказать.

Он достал из сумки тромбон и печатные ноты «Текстед».

— Револьвер вам не понадобится, Уотсон. Против такого существа он бессилен. Попасть ему прямо в мозг — все равно, что выстрелить дробью в быка с сотни ярдов. Подозреваю, что даже пуля калибра 4.55 отскочит от его крепкой чешуи.

Мы шли мимо скованных холодом деревьев, сквозь туман, где могло бы спрятаться, стоя плечом к плечу, целое стадо гадрозавров. В белесоватой мути начали вырисовываться очертания оркестрового павильона.

Плакаты извещали о предстоящем концерте в присутствии королевских особ.

— Похоже, Холмс, здесь нет никаких динозавров. Громадное животное, я уверен, чем-нибудь выдало бы себя.

— Хищник никогда не сообщает о своем появлении, — заметил Холмс. Он поднял к губам тромбон и сыграл заключительные ноты «Текстед». Слезы выступили у меня на глазах при мысли о стране, полной нежности и мира[9].

И тогда волосы у меня на затылке встали дыбом: в тумане раздался отдаленный, грузный топот, словно пьяный извозчик продирался вместе со своим кэбом сквозь густые заросли.

— Хищник вышел на охотничью тропу, — сказал Холмс. — А мы — его дичь.

Он знаком велел мне следовать за ним и бросился в сторону.

— Черт побери, Холмс! Я совсем не ожидал, что ваша треклятая теория окажется правильной!

— Мои теории, Уотсон, всегда правильны.

Заявив это, он спрыгнул в ближайшую канаву, полную невыразимых отходов, и захлюпал по грязи, не торопясь выбраться на противоположный берег.

— В воду, Уотсон. В тумане зверь будет выслеживать нас по запаху.

Не постыжусь признаться, что в воде я очутился быстрее, чем когда-либо, тем более что я расслышал, теперь уже намного ближе, грозный шорох чего-то ужасно, невообразимо тяжелого, бредущего по ковру опавших листьев к месту, где мы только что находились. Существо двигалось медленно и, казалось, подавалось то влево, то вправо, как рыскающая по лесу ищейка.

— Ни звука, Уотсон. От этого зависит ваша жизнь.

По словам Холмса, в ту минуту он все еще ровным счетом ничего не видел — я же и не увидел бы, даже окажись тварь совсем рядом, так как плотно зажмурил глаза. Но внезапно до нас донесся иной звук, глубокий и торжественный: в тумане запела скрипка. Трудно объяснить, как я по одним лишь шорохам догадался, что мезозойский ящер склонил морду к плечу, прислушиваясь, но почему-то я в этом не сомневался — так птица на ветке распознает чириканье товарки, а собака — зов хозяина.

Тварь затопала прочь сквозь туман.

— Как я и предполагал, — сказал Холмс, — существовало два вида гадрозавров.

Мы сидели в уюте «Замка Джека Строу»[10], расположенного у флагштока на северной оконечности Хэмпстед-хит. Теплое пиво согревало наши тела, изгоняя из жил холод.

— Положим, Холмс, что существовало два вида гадро… как их там? …завров. Но какое это имеет значение?

— Все очень просто. Первый вид, чей клич походил на звуки тромбона, играющего заключительные ноты «Текстед», служил основной добычей нашего мегалозавра. Второй вид, перекликавшийся голосами, которые напоминали звуки скрипки — родственное животное. Передвигались они вместе, стадами. Однако наш хищник на второй вид не нападал.

— В самом деле?

— Готов поставить свою жизнь. Эти звери не были добычей. Их мясо не нравилось нашему мегалозавру. Тем не менее, он следовал за ними, как лев следует за животным, одолеть которое не в силах — скажем, за носорогом — в надежде обнаружить рядом других, более слабых травоядных. Кто бы ни управлял этим существом, Уотсон, он играет на дьявольских струнах… И сейчас он войдет в эту дверь, буквально через… вот и он.

В дверь протиснулся хилый на вид уличный музыкант, похожий на беднягу, чье тело я осматривал днем ранее.

— Мистер Грин, я полагаю, — сказал Холмс. — Бывший учитель музыки в семье профессора Челленджера из Энмор-парка. Нет, не пытайтесь выхватить револьвер. Почти все люди за столиками, как вы можете убедиться — вооруженные офицеры лондонской ее величества полиции.

Холмс показался мне каким-то жутковатым кукольником: так странно было видеть, как все посетители обернулись и приподняли шляпы, приветствуя вошедшего.

— Вероятно, вы гадаете, откуда мне удалось узнать ваше имя. Вы, конечно, приверженец фенианских идей и сторонник ирландского гомруля[11]. Вопрос о достоинствах или недостатках этой идеи я предоставлю обсуждать политикам. Я вмешиваюсь лишь тогда, когда люди начинают считать, что их политические убеждения оправдывают убийство. Главная ваша ошибка состояла в том, что вы, в соответствующем костюме и гриме, предстали перед бывшим хозяином в роли торговца мясом по фамилии Гласс. Уотсону, безусловно, невдомек, но мне прекрасно известно, что слово «глас» означает на гэльском языке «зеленый» — Грин. Этот детский розыгрыш привел вас к провалу. Некоторое время назад, обучая музыке детей Челленджера, вы заметили, что звуки тромбона пробуждают слепую и кровожадную ярость в юном мегалозавре, сидевшем на цепи на другом конце гостиной. Звуки скрипки, однако, привлекали его внимание, и он пытался следовать по комнате за скрипачом. Когда вы сообразили, что к чему, у вас появился план.

Вы решили освободить животное из заточения с помощью двух ваших сподвижников-фениев и научить его нападать на людей. В доме зверь очень редко кусал слуг, и Челленджер пришел к выводу, что он не видит в людях добычу. Действительно, его пришлось обучать. Вы, мистер Грин, последние двенадцать месяцев учили мегалозавра убивать. Но зачем вы делали это? Достаточно вспомнить, что не далее как следующей неделе его величество король Георг почтит своим присутствием концерт на открытом воздухе, который состоится здесь, на Парламентском холме в Хэмпстед-хит, и что финальным аккордом программы станут вдохновенные стихи мистера Спринг-Райса, положенные на музыку Густавом Холстом в виде гимна «Текстед». Зверя побуждают к нападению последние ноты, если я не ошибаюсь?

И Холмс просвистел несколько тактов «Текстед».

Музыкант побледнел как полотно.

— Бога ради, — воскликнул он с явственным дублинским акцентом, — вы не понимаете, что делаете. Если вы дорожите своей жизнью, жизнью всех нас — остановитесь!

Холмс перестал свистеть, протянув предпоследнюю ноту, и рассмеялся.

— Да, в самом деле, — фыркнул он. — Как же может быть иначе? По словам профессора Челленджера, вы постоянно и без всяких последствий разучивали «Юпитер» Холста в присутствии зверя. Никакой опасности в этом не было: тема «Юпитера» аналогична «Текстед», но финал несколько иной. Вы надеялись, надо думать, что животное вызовет в толпе панику и его величество погибнет в давке?

Рыжеволосый фений покачал головой.

— Вы обижаете меня, сэр. Если бы вы внимательней просмотрели список музыкантов, то увидели бы, что мне доверена ведущая партия тромбона. Я собирался встать прямо перед монархом вашего презренного острова и во всю мочь затрубить в свой рог. Покончив со мной, зверь наверняка бы расправился с этим шутом гороховым в горностаевой мантии.

Холмс кивнул.

— Вы, я вижу, человек мужественный, хотя и заблуждающийся. Предлагаю вам выйти из положения с честью.

Он протянул музыканту тромбон. Ирландец грустно кивнул в ответ и взял инструмент.

Холмс бросил взгляд на нетронутую пинту эля — он так и не прикоснулся к ней с тех пор, как мы вошли — и пододвинул к музыканту кружку.

— Последний глоток приговоренного.

Ирландец жадно осушил кружку.

Затем, повернувшись к полисменам, он вскричал:

— За Ирландию![12]

Он распахнул дверь таверны и исчез в белом кружении тумана. Больше мы его не видели; но услышали проникшие извне ясные и спокойные ноты бессмертного патриотического гимна, который — теперь я сознавал это со всей остротой — был достоин любой страны, любого короля, и особенно той великой страны, чьими гражданами мы все надеемся стать после кончины.

Вдруг снаружи послышался громоподобный топот, леденящее кровь рычание, и звуки тромбона оборвались, а сам инструмент, безжалостно согнутый пополам, полетел из тумана к нашему окну.

— О боги, ну и зверь! Да тут понадобится полк солдат с пушкой!

— Говоря по правде, я так не думаю, — заметил Холмс. — Стрихнина в той пинте хватило бы на десяток слонов. Что ж, самое время угоститься чуть менее опасной пинтой, прежде чем мы возвратимся к павильону, где, как я понимаю, вот-вот начнется репетиция местного духового оркестра. Надеюсь, я смогу заставить себя еще раз прослушать эту мелодию.

И он, щелкнув пальцами, заказал еще пинту пива.