Глава 3 Дмитровское шоссе

Проснулся рано, проверил карабин, порядок. Прочитал Пробудительный тропарь.

Мне он особо нравится – прочитаешь его, раз – и сразу сил прибавляется, только читать надо особо, как бы внутренне подпрыгивая. Хотя, конечно, непонятно в нем много – например, мрецы в норах не живут, а ведьмы никак уж в кожуре не прячутся. Я тогда у Гомера про это спросил, а он покраснел вдруг так, и сказал, что у искусства свои законы, и вообще, надо не спрашивать, а верить и заучивать наизусть, и вообще он лучше знает. А у меня память хорошая, я все двенадцать тропарей еще в пять лет запомнил, сам даже потом мелких учил.

Вот и сейчас. Тоже. Прочитал, как бы внутренне подпрыгивая, настроение сразу увеличилось, захотелось немедленно, вот прямо тут кого-нибудь поганого успокоить. Но я не торопился, прислушался. Все вроде как надо. Сердце ровное, секреция в норме. Пальцы чешутся. На правой.

Посмотрел.

Наросла кожа. На безымянном, среднем и указательном. Нехорошо. Вынул скребок, принялся сдирать. Пальцы должны оставаться чувствительными – а как еще стрелять-то? Показалась кровь, остановился. Хватит, когда назреет новая тоненькая кожа, я буду чувствовать спусковой крючок тонко, стачивать пальцы – это такой старинный обычай у всех настоящих стрелков. Для проверки взвел курок и немножко погладил крючок, он играл под пальцем, механизм был уравновешен и настроен идеально. И смазан – настоящим самолетным жиром, нежным и прозрачным.

Карабин пребывал в порядке и готовности, я выглянул наружу.

Уже было видно солнце, оно висело в белесой небесной мгле и выглядело чумазым, с левого края темнела видимая заедина, отчего казалось, что солнце ухмыляется, смешно ему, как мы тут выворачиваемся, а вообще плохая примета.

Протер глаза.

Ничего, нормально, жрать хочется. Оставались сушеные караси и немного морковных корней, но я решил оставить их на случай непредвиденных обстоятельств.

Выбрался, огляделся, послушал воздух. Вокруг все вроде спокойно, чуть вдалеке и вправо старые, проржавевшие до широких дыр вагоны, еще правее вышка. Люди раньше любили вышки ставить, Гомер говорил, что через них связь осуществлялась. Хорошая вышка, метров, наверное, сто в высоту, поросла каким-то мхом, наклонилась и походила на заскорузлейший ведьмин палец. Слева холмы, на них поломанные, как зубы, стены. Подсолнухами поросли. Спокойно вроде. Утром всегда спокойно, поганство после ночи отдыхает в логах, поэтому после восхода некоторое время можно чувствовать себя в безопасности. Ну, разве что жнец пробежит, но от жнеца в дупло не спрячешься.

– Ной, – позвал я.

– Ну…

Показался Ной. Заспанный развинченный, я удивляюсь, как он вообще до сих пор жив. Столько народу перемерло, а он ничего. Наверное, тоже праведник.

– Сиди здесь, – велел я. – Карабин проверь. И жди меня, я за пожрать схожу. Понял?

– Ну…

Ной принялся отряхиваться от налипшей за ночь разности, от пластмассовых пузырьков, бутылок, прелых веревок, даже парочка мышей, пригревшихся ночью, из него вывалились. Я отправился к подсолнухам. Холмы, цветы, в таких местах всегда с едой легко. Тетерки-перепелки, а повезет, так и змею витаминную зацепишь – потом неделю можно не есть – и все время бодрый и радостный дню.

Путешествовал я по неглубокой траве и как раз думал про такую вот змею, но встретил кролика. Возле холма, видимо, тут у них как раз гнездовище подземное. Кролик занимался своими травяными делами, рылся, шевелился и горя себе не знал, по поводу утра пребывал в беспечности. Я приблизился на достаточное расстояние и коротким движением метнул колотушку.

Колотушка – первое оружие, которому обучается человек. С восьми лет. С обеих рук. Кидать надо предплечьем, резко.

Кролик ничего, конечно, не заметил. Брыцк – и готов, упал. Лежал, белый на зеленом.

Я поглядел в небо – нет ли кречета или сокола – они любители перехватывать добычу. Но небо было чисто, воздушные хищники не разогрели еще свои сердца. Кролика требовалось подобрать, я сделал движение… и остановился.

Ужин лежал совсем недалеко, метрах в десяти всего лишь, протяни руку. Не знаю уж почему, но я продолжал стоять. Кролик показался мне слишком белым. Нет, белые кролики встречаются, это не редкость, их много. Но этот кролик выглядел уж как-то очень бело, как самый первый утренний снег, не испорченный следами.

Я стоял и смотрел. Минут десять, не меньше, так что даже подтянулся Ной.

– Что там? – спросил он. – Бобра убил?

– Не… Кролика вот.

– А чего не берешь? Жрать охота, пожарили бы, вона какой жирный…

Ной облизнулся и шагнул к кролику.

Я поймал его за шиворот, оттащил назад.

– Ты чего? – удивился Ной. – Жрать охота…

– Тебе бы все жрать! – прошипел я. – Уже все прожрал.

– Можно подумать, ты не жрешь, – обиделся Ной. – Кролик большой, в нем мяса, наверное, килограмма два! Чего боишься-то?

– Мухи не садятся, – сказал я.

– Что?

– Мухи не садятся. Кролик мертвый, лежит, кровит, а мухи не садятся.

Я сунул Ною трубу, Ной смотрел долго.

– Да, не садятся. И что?

Я покачал головой.

– Что, не понимаю?

– Тут много мух. Вот на тебе даже мухи есть.

– Нет на мне мух! – огрызнулся Ной.

– На тебе есть, потому что ты воняешь. И на кролике должны. Мухи чуют. А нет их. Почему?

Ной злобно плюнул.

– Почему-почему, я тебе могу тысячу причин назвать почему! Может, этот твой кролик в газойль вляпался. Или еще куда. Знаешь, муха не на каждого ведь еще и полезет…

– Это точно. Но не знаю… Кругом полно всякого зверья голодного, а никто пока не явился. Подозрительно.

Ной недовольно пнул землю.

– Давай решай скорей – подозрительно – не подозрительно. Или берем, или уходим. Вон вышка как ведьмин палец совсем, грибов накопать, туда пойдем.

Я кивнул. Под ведьмиными пальцами грибы на самом деле растут. С помощью Папы можно найти, у него нюх хороший.

– Ладно, пойдем, – сказал я.

– А колотушка?

– А, – махнул я рукой, – другую вырежу. Или…

– Давай Папу попробуем, – предложил Ной. – Привяжем к веревке и туда кинем. Посмотрим.

– Я тебя лучше кину! – разозлился я.

Хотя идея была неплохая. Папа чует, пусть кролика прочует. Я взял у Ноя клетку с Папой и направил его в сторону кролика.

Папа сидел спокойно. Ворочал глазами, нюхал воздух, шевелил лапой. Никакого беспокойства не проявлял, сидел себе, фырчал, дышал.

– Вот видишь, – сказал Ной. – Кролик как кролик…

Кролик поднялся. Сначала сел, потом принялся мелко прыгать.

– Да… – ухмыльнулся Ной. – Рука не тверда, да? Промазал.

– Я не промазал, – сказал я. – Никогда не мажу.

На самом деле не промазал ведь я, слышал, как колотушка его по башке стукнула. Наверное, оглушил только.

– Ну-ка… – Ной снял с плеча карабин. – Сейчас я…

Ной быстро прицелился, выстрелил. И это по кролику-то. Пулей. Дурак все-таки.

Кролика разорвало на две части. Белые комки разлетелись далеко друг от друга, Ной радостно вскрикнул, порадовался удачному выстрелу. Хотел рвануть вперед, я его снова удержал.

– Перезарядись, – велел я.

Ной принялся медленно – на пять секунд дольше, чем я, – и неумело – руки дрожали – заряжать. Я смотрел на кролика, неприятное чувство не отпускало.

Кровь. Совсем никакой крови. Белая шерсть. И все.

А потом…

– Ах ты… – ругнулся Ной. – Вот погань…

Кролик полз. Задняя часть. Медленно, еле-еле. Ползла к передней.

– Уходим, – я тоже сдернул карабин.

Ной уже пятился. Я глядел на Папу – спокоен, вроде дремлет. А кролик сползается. Разрубленный пулей кролик сползался, я такого никогда не видел. Погань. Настоящая погань, наваждение.

Я испугался. Вот сползется, срастется – и случится что-то страшное. Обязательно. С неба протечет кровь, земля же непременно разверзнется и выплеснутся всякие уроды, мрецы и прочее вурдалачье растрепанное, и все провалится и рассыплется.

– Что это? – прошептал Ной.

Я выстрелил. Половинка кролика отлетела в подсолнухи. Перезарядил карабин. Стали отступать, стараясь держаться к востоку, что было нелегко – началась трудная местность – вросшие в землю вагоны и железные бочки, и вообще много железа, превращенного в настоящий лабиринт. Иногда встречались автомобили, и я на всякий случай для интереса проверял аккумуляторы. Нигде не было целых, пригородные банды все уже давно расковыряли и расплавили, ничего не осталось. Потом началась сгоревшая земля, в которой очень сильно разрослась волчанка, и все вокруг было синее и нарядное, даже жить захотелось.

Волчанка – очень полезное растение. Если много собрать, высушить и выварить, то можно сделать отличное противоядие против мреца, например. То есть если мрец тебя покусает и ты быстро выпьешь противоядие, то можешь и не заразиться. У нас она мало растет. Гомер даже думал как-то собрать семян волчанки и рассадить ее вокруг нашей станицы.

Я достал карту и отметил полезное место. На всякий случай.

– Может, останемся? – предложил Ной. – Поживем, пособираем. Наварим микстуры, а?

– Нет, пойдем дальше. Тут лучше не останавливаться.

– Почему?

– Так. Подозревается что-то.

– Ну да ладно. Слушай, а что это там? Что за погань-то? Никогда такого не видел… Кролик, он как приманка, что ли? За кроликом полезем, а оно нас и цап…

– Зверобой, может, – предположил я.

– Не, – помотал головой Ной. – Зверобой не такой…

Я и сам прекрасно знал, что зверобой не такой. Зверобой я однажды видел, далеко, на севере. Золотой корень как раз искали, на Дальних Озерах. Шли по лесу и вдруг увидели. То есть сначала почувствовали. Вонь. Такая сильная, что глаза зачесались. Думали, что скунс там сдох, обрадовались – дохлый скунс – это клад вообще, но как поближе подошли и увидели, что не скунс. Поляна, копытце, только вогнутое чуть внутрь, как муравьиный лев делает, только большой совсем. Но не лев, там вокруг твари разные лежали, ближе к центру коровья порода, лось, козы, косули, кенга, а потом уже вперемешку, и волкер, и медведка, и пара росомах. Все дохлые, но совсем необъеденные, протухшие только. Зверобой. Папа был тогда еще совсем маленьким, забился в клетке, а мы поспешили подальше.

Зверобой точно не такой.

– Это людобой какой-то, – сказал я. – Такого не видел. Пойдем.

Через час остановились. На насыпи. Крутой и высокой. Когда-то по ней тянулись рельсы и туда-сюда ездили поезда, а сейчас рельсы вспучились и выгнулись вверх, это потому что летом жарко – зимой холодно, теперь висели в метре над землей. А то и выше. Очень хотелось по рельсам, но это опасно, вообще надо держаться поближе к земле и останешься цел.

Солнце возвысилось до полудня. Достал по карасю, и Папе одного, стали есть, потом воду пили с солью. После обеда Ной разделся, достал пороховую настойку и принялся осматривать вериги.

У него все время что-то воспаляется. Зажимы всегда гноятся, ему Коваль даже серебряные сделал – для антисептики, – но не помогло. И зажимы-то слабенькие, но все равно. Гниет. Вот и сейчас, снял куртку, рубашку крапивную засучил до пояса, вериги показались. Простые такие, детские, струбцинки обычные, винтовые, все регулируется, не то что мои пружинные – раз и сразу до крови. Но Ною и винтовые не в корм, здоровье наследственно ослаблено.

Вериги убрал. Кожа под ними была красная, а под одной совсем нехорошая, белая и протухшая.

– Мерзко, – сказал Ной и поежился.

На самом деле мерзко. У меня как-то тоже воспалялось, правда, пятка, не верига, ходил с трудностью. Гомер тогда мне пятку разрезал и все вычистил, потом бегал как новенький. Тут тоже надо. Резать. Или жечь.

– Жечь надо.

Ной поморщился.

– Надо.

Я достал рожок.

Вообще, в веригах сплошные достоинства. Во-первых, повышается болевой порог, во-вторых, вырабатывается суровость характера, в-третьих, укрепляется иммунитет, в-четвертых, учишься спать неподвижно, как бревно, – чтобы не уколоться, в-пятых, смиряется дух… Одним словом, без вериг тяжело, человек вырастает неженкой и плохо противостоит трудностям мира.

У меня вот их три – две на левом боку – плоские, пружинные крабы, и одна в треугольной мышце, булавчатая, каждое движение левым плечом отдается, уже несильно, я уже почти привык. Гомер, тот вообще проволокой колючей опутывался, специальной такой, нержавеющей. В пять витков, а иногда, для повышенного смирения, и в семь.

– Без вериг в жизни – что в походе без блохоловки, – говорил Гомер, стягиваясь своей проволокой.

Это точно, без блохоловки в походе трудно. Спишь то в земле, то на земле, налезают. Дома, конечно, циклоном протравишься – красота, а в дороге… Я как-то спросил Гомера – а может, мы зря с блохами боремся? Они ведь тоже, как вериги, только маленькие, кусают, боль причиняют.

Блохи – не есть ущемление, ответил Гомер, блохи – всего лишь нечистота телесная. А где нечистота телесная, там рано или поздно и душевная нечистота заводится, грязь преклоняется к грязи. К тому же блохи на мрецах базируются, переносчики вредных инфекций, посему с ними надлежит неукоснительно бороться.

– Надо прижечь. Кусай руку.

Ной вцепился в ладонь.

Белая кожа сгорела, Ной зашипел. У меня в рюкзаке оставался золотой корень, я сунул ему.

– Жуй.

Ной стал жевать.

– Хорошенько разжевывай, а то не подействует.

Оставалась еще смола, для самых важных ран, несколько тюбиков, я размял смолу, затем разжевал, приложил к обожженному мясу, притянул тряпкой.

– Дальше.

Мы двинулись вдоль насыпи, но через километр Ной побледнел и сел. Его трясло. Он стучал зубами так громко, что я решил отдохнуть, поспать. Вернее, даже не поспать, а отоспаться как следует. Досыта. Во сне организм лечит все недуги, сопротивляется. Когда нет нормальных лекарств, следует спать. И пить воду. И есть.

Я вытащил карася, дал Ною. И флягу тоже.

– Жуй.

Он принялся жевать. Я стал копать колыбели. Под насыпью, между кочек. Земля была мягкая, но упорная, я преодолевал ее с трудом. На колыбели ушло почти два часа, долго. Я сунул Ноя в яму, отдал свою подстилку.

– Спи, – сказал я. – Утром будешь новеньким.

Вытянул шнорхель, замаскировал в кочке.

Затем закопался сам. Я себя тоже не очень чувствовал. Страшновато: так далеко забрались, до самого города. До самого Кольца почти. Одиноко. Оторванно. Но я не могу долго думать о неприятном, у меня в голове все бороздки прямые. Я уснул, и мне приснился Гомер. Он сидел возле костра и молчал, а потом у него вдруг отвалились руки, и он стал их с грустью рассматривать.

Откапываться всегда тяжело. Просыпаешься в полной темноте. К утру земля почти всегда оседает, и на тебя наваливается тяжесть, на грудь, на живот, дышать становится тяжело, заглядывают пугающие сны. Вообще, устроить колыбель правильно – искусство, сколько народу погибло, задохнувшись во сне, скольких волкеры отрыли…

Я год учился правильно колыбель копать, вокруг нашей станицы все окрестности перекопаны. Как над нами Гомер только не издевался. Копали колыбели одной рукой, с завязанными глазами, конечно, копали, чуть ли не зубами их копали. Научились. Все-таки Гомер великим человеком был, никто с ним не сравнится. И так глупо умер. Хотя почему глупо, наоборот. Он учителем был. И умер, спасая своих учеников. Наоборот, здорово. Принял решение за несколько секунд, оставался тверд до конца. Настоящий праведник из праведников, вечная ему память, такого в Облачном Полку сразу в стратиги производят.

Дышать стало тяжело, Папа приглушенно пыхтел – верный признак, утро. Я перевернулся на живот, уперся руками и стал подниматься. Земля неохотно поддавалась, но я был силен и выбрался на поверхность. Огляделся. Все спокойно, туман, необычного такого желтого цвета, переваливался через насыпь как живой.

Стал откапывать Ноя. Он лежал нехорошо, на животе, перевернул. Ной был жив. Спал. Похрапывал. Я побрызгал на него водой, Ной открыл глаза.

– Чего?

– Пора.

Ной вылез из колыбели, проверил ожог. Рана подсохла, неприятная краснота вокруг рассосалась.

– Идем.

Ной что-то пискнул о сушеной рыбе и о необходимости хорошего питания в походе, но я его не стал слушать. Стоило поторопиться, Гомер говорил, что вся торговля начинается с утра, менялы, бартерологи и трейдеры, они слонялись вдоль Кольца и предлагали свой товар по утрам. Товар они брали за дорогой, а по эту сторону сбывали его с интересом. С той стороны поступало оружие, старые лекарства, сахар, разные полезные мелочи, с этой еда. Гомер говорил, там, за Кольцом, всегда с едой плохо, так плохо, что иногда тамошние жители даже землю жареную едят. А иногда торговцы торговали невестами. Ну, это так называлось, что торговали – на самом деле девчонки сами хотели оттуда по-быстрому убраться, потому что там с женихами туго, а те, что есть, неспособны к жениховству из-за воздуха. Так что торговцы на самом деле только помогают познакомиться, все по-человечески, без нарушений.

Мы шагали по насыпи, через туман. У меня было странное чувство, казалось, в жизни начинается что-то новое и большое. Наверное, это из-за того, что я приближался к городу. От городов, даже небольших, такое случается. Наверное, там действительно какие-то ненормальности с воздухом. А этот город и вообще большой.

Потянуло запахом с окрестного болота, ветерок разогнал поверху мглу, и я сказал:

– Пришли.

– Что? – вздрогнул Ной.

– Смотри, – я указал.

Из тумана торчали крыши зданий, небольшие вышки и одна большая. Она поднималась из тумана и была похожа на шприц, втыкающийся в небо. Возле шпиля околачивались мрачные облака, казалось, что они болтаются на невидимых нитках.

– Это самое высокое место в мире, – сказал я. – Вышка. Оттуда видно все. Даже то, что Земля круглая, видно.

– Мы туда?

– Туда не пройти, – сказал я. – Там Дорога Птиц, через нее живому нет пути. Будем ждать, тут торговцы часто появляются. Они вокруг ходят, меняются. Мы тоже поменяемся. Тут недалеко уже…

– А как торговцы проходят? – спросил Ной.

– Не знаю. Они пронырливы очень, вот и проныривают где-то.

Мы постояли немного и двинулись к югу, через полчаса набрели на столбик с цифрами, а затем уже и на дорогу.

Дорога оказалась весьма и весьма удачная – весь асфальт расколот на большие неровные куски, жнецу по такой дороге трудно, а нам ничего.

Продвигались спокойно, потом началась какая-то ерунда – блестящие тележки с колесами, много, в некоторых еще барахло сохранилось, тряпки, банки консервные, травой поганой проросло. Пробираться через это железо было тяжело, и мы сошли в сторону, вдоль брели, по канаве. Хляби опять начались, и пришлось снова на дорогу.

Местность постепенно менялась. Лес другой. Не знаю как, но лес другой сделался. Мертвый. Ненастоящий. Обычно то птички поют, то кузнечик стрекочет, мертвяки там хрустят или еще какой звук дребезжит. И движение. Все время движется что-то, мелькает на фоне, туда-сюда, макаки по соснам прыгают. А тут ни звука, ни движухи, даже листья не падают. Страшно, неприятно, все время слушаешь и глазами шевелишь. И дома. Высокие, и растут прямо из леса. Кроме домов вышки, вышки, вышки, железные, на рогатки похожие, и усы с них свисают, во люди раньше были…

Километра четыре шагали, затем увидели.

Над дорогой на ржавых решетчатых фермах крепился широкий железный щит. На нем блестящими белыми буквами было написано:

Дмитровское шоссе. МКАД, 0.5 км.

Под щитом на длинной веревке болталось что-то непонятное, мне показалось, что змея. Вытянутое что-то, от щита до земли почти. И покачивалось так на ветерке.

Остановились.

– Что за погань? – спросил Ной.

– Не знаю…

Вряд ли животное, зачем его вешать, стараться? Значит, человек.

– Живым повесили, – сказал Ной. – Долго висел, вертелся, оттого и вытянулся.

– Не протух почему-то, – сказал я.

– Ядовитый, наверное, вот и засолился. Зачем его повесили-то?

Я пожал плечами. Просто повесили. Хотя я не стал бы стараться – лезть на щит, веревку, много возни. Мы немного подумали, что следует делать, и решили продвигаться дальше, через пятьсот отмеренных поняли, что этот повешенный значил.

Увидели Птичий Путь. Дорога пробегала чуть внизу, широкая, с разделителем посередине. Машины. Ржавые, смятые, разорванные, некоторые приплюснутые, большие и маленькие, разные совершенно. Опасно она не выглядела, но я знал, что это совсем не так. Единственная дорога, которую нельзя пересечь.

– И что? – с разочарованием спросил Ной.

Я его вполне понимал. Я сам ожидал увидеть здесь что-нибудь необычное, такое… Не знаю какое. Гомер говорил, что дома здесь должны быть до неба и стекла целые, много целых стекол. Деревьев никаких. Все блестит. Полно погани. То есть куда ни посмотри – везде одна погань. И на каждом шагу хмари. И хляби. И даже в воздухе хмари. В стенах домов. Настоящий ад. А здесь все…

Скучно. Хотя, может, так оно и есть, ад – это скука.

– Это и есть… – Ной кивнул на дорогу.

– МКАД, – сказал я. – Это он, Путь Птиц.

– И куда теперь? Где эти торговцы? Где невесты?

– Ждать. Они сами приходят. Надо только местечко найти…

Рядом располагался дом. То есть скелет дома, его построили, а стены нет. Мы поднялись на второй уровень. Там оказался настоящий лес, мох, низкорослые деревья и, к моему совершенному удивлению, черничник. Мы залегли в мох и стали ждать.

Чернику ели. Сладкая, даже Папа сжевал пару ягод, что говорило о том, что черника вполне съедобная, ядов нет. Удобное местечко, интересно, что там дальше наверху растет? Может, клюква, а может, даже и женьшень или травы какие полезные. Потом сходить надо, посмотреть…

Не знаю, сколько мы там пролежали, Ной уснул даже, я его будить не стал, все смотрел и смотрел. Отсюда было неплохо видно ту сторону, за дорогой. Дома, да. Они выступали из разросшейся зелени. Некоторые выглядели как новенькие, только без стекол, другие были разрушены и оплыли, словно свечи, еще некоторые проросли зеленкой, как тот, в котором сидели мы, от третьих не осталось почти ничего, только высокие железные столбы, вокруг которых болтались тросы и какая-то дрянь, развевающаяся по ветру. Домов стояло много, выглядели они мертвыми и неприятными. Трубы еще торчали, покосившиеся и полосатые, а вдалеке, в западной стороне, возвышались расплывчатые громады, касающиеся небес, непонятные и тревожные, и Вышка, переливающаяся малиновым цветом.

Я достал подзорную трубу, намереваясь приблизить даль и убедиться…

Наверное, я так и рассматривал бы этот город, но заметил движение внизу.

Старик. Так мне показалось. Человек передвигался слишком медленно для молодого и был увешан множеством мешков, коробов и корзинок. Торговец, Гомер говорил, что они выглядят именно так, обвешанные все.

Ткнул Ноя.

Невест видно не было. Но я подумал, что он их наверняка прячет в схронном месте, где-нибудь в недоступности, поскольку товар слишком ценный.

– Сиди здесь, – приказал я Ною. – Не высовывайся, если я только не подам знак. Ясно?

– Ясно. А почему не высовываться?

– Потому что я знак не подал! – прошипел я. – Все.

– Послушай…

– Я вернусь, – перебил я.

– Ну да, – уныло пробухтел Ной. – А можно…

– Нет.

Я осторожно стал отползать через мох. Не спеша, чтобы не брякнуло ничего, чтобы не спугнуть, Гомер говорил, что торговцы очень пугливы. Так же осторожно, почти на цыпочках, сбежал вниз.

Старик оглядывался. Возможно, он меня уже почуял.

Я улыбнулся самой доброжелательной улыбкой и вышел из здания с поднятыми руками – старинным жестом приязни.

Старик дернулся, но я улыбнулся еще дружественнее.

– Привет! – сказал я. – Ты торговец?

Старик стал пятиться. Смотрел и пятился, глаза у него выкатывались, причем страшно.

Я начал медленно приближаться к старику, стараясь его не спугнуть. Продолжая показывать безоружные ладони.

Старик остановился и вдруг быстро зашагал мне навстречу. Схватил за руку, заглянул в глаза.

– Я хочу меняться, – произнес я как можно внятней. – Разными вещами. У вас есть полезные вещи? У меня есть порох. Вам нужен порох?

– Порох… – выдохнул старик. – Кровь… Тебе нужна кровь?

– Нет, мне не нужна кровь, нужна…

– Кровь! – скрипнул зубами торговец. – Я не торгую кровью!

– Успокойся…

Он прошептал что-то, я не расслышал.

– Чего ты говоришь? – спросил я. – Скажи погромче…

– Беги, – произнес старик громче.

– Куда? – глупо спросил я.

– Беги! Беги! Беги!

Старик шарахнулся, я огляделся. Ничего. Мир. День. Воздух.

Выстрел.

Автоматическая винтовка, только она стреляет так сухо. Пуля попала в ногу, торговец упал и завыл, я прыгнул в сторону, спрятался за вросшим в землю колесом, и тут же в резину ударила очередь. Кучно. Метко.

Торговец попытался спрятаться в какую-то щель, но щель оказалась мелкой, он не влезал, хотя и старался.

Второй выстрел. Вернее, вторая винтовка, более глухо сработала, наверное, с компенсатором. Пули вжикнули по металлу.

Двое.

Неплохо бьют. И патронов не жалеют, значит, патронов много. Стреляли в старика, зачем? Правильнее было бы в меня, почему тогда…

Через секунду я получил ответ на этот вопрос. Пуля чирикнула рядом с рукой. И тут же еще. Стреляли из-за спины.

– Лежи смирно! – крикнули. – Дернешься – пристрелим!

Все. С разных сторон, со спины тоже. Даже если я и дернусь, то не успею. Надо схватить карабин, перевернуться…

Нормальный стрелок меня пять раз продырявит.

Ной. Он мог помочь. Стрелок он, конечно, никудышный, но позиция у него отличная, слепой попадет…

Ной молчал. Не стрелял. Если бы он убрал хотя бы одного, этого, кто зашел ко мне со спины, я бы рискнул. Толкнулся бы вправо, с разворотом, и попытался…

Не исключено, что за спиной двое. Один стреляет, другой прикрывает. Так что, может, Ной и правильно делает, что не высовывается. Нечего тут высовываться, беречься надо. Если он объявится, меня тут же пристрелят. А потом его.

Лучше прятаться.

– Лови!

Рядом со мной звякнуло железо.

– Голову не поднимай, это наручники!

Я не поднимал голову, не дурак.

– Ружье оттолкни! – приказал этот заспинный.

Я отодвинул карабин.

– Руки в разные стороны – и поворачивайся.

Метров двадцать. Судя по голосу. Топор. Кидать неудобно, и вряд ли попаду. Так что лучше не пытаться. Убивать не собирались, значит…

– Поворачивайся!

Я не спеша повернулся. Так и есть – двое. С винтовками. Магазины удлиненные, много зарядов.

– Руки!

Я показал руки.

– Наручники!

Я нацепил наручники.

– Поднимайся.

Подниматься на ноги в наручниках не очень удобно, пришлось упираться лбом. Но я поднялся.

Огляделся.

Ноя не видно, молодец. Интересно, что бы я стал делать на его месте?

Не знаю…

Еще двое. Мало отличались друг от друга. Пулеметные ленты.

Четверо. Всего четверо. Возможно, где-то еще посадили снайпера.

Стали сходиться. Целиться не переставали. Правильно сходились, чтобы в случае чего друг друга не перестрелять. Бывалые, а со скованными руками бегать неудобно.

– На колени!

Для впечатления выстрелили. Рядом с моей ногой.

Я опустился.

Они приблизились. Один схватил меня за шиворот и повалил на спину. Довольно больно, когда тебя роняют вот так, ступни выворачивает, можно и сухожилия порвать. Затем его товарищ засунул мне винтовочный ствол за шиворот, а первый перекинул руки за спину и замкнул наручники на ключ.

Все.

Они отбросили меня и занялись стариком.

Старик перекатился и попытался удрать, но не получилось, его схватили за шкирку и выдернули на ноги и стали бить.

У него не было оружия. Это меня удивило. Первый раз я видел человека без оружия. Сумасшедший, подумал я. Не торговец, сумасшедший. Иногда они и к нам заходили, обычно весной. Их никто не прогонял, даже кормили, даже селили в отдельной палатке, а они за это пели по вечерам песни и рассказывали стихи с выражением, играли на бубне. Раньше сумасшедших много водилось, они бродили стаями, распевали частушки и богохульствовали на все лады, потом их стало гораздо меньше, потому что сумасшедшие не могли сопротивляться погани, и вот их почти совсем не осталось. Наверное, это был последний, правда, я никаких инструментов не видел, может, он играл на гармошке губной. Вообще, у нас в сумасшедших никто не стреляет…

Эти стреляли.

Этим вообще было на все плевать. Грешники. Явные. Наверное, сатанисты, они все так поступают. Падшие.

Главный – я легко определил главного, по глазам, Гомер учил нас определять – сказал:

– Старик не нужен.

И тот, что надел мне наручники, тут же выстрелил в торговца.

После чего они принялись за меня. Били. Не знаю, зачем.

Старика вот взяли и убили. Падшие души, лишенные спасения. Он им ничего плохого делать не собирался, а они раз – и убили. Падшие, у них на лицах это написано, знаки присутствовали в изобилии. Злоба, пороки разные, мерзкая сыпь и омерзительные прожилки, гной глазной и гниль зубная, и вонь и вообще.

Пусть будут прокляты.

Избили крепко. По ногам старались не бить, видимо, берегли. Зато старались по телу.

Пусть будут прокляты.

Хотя они и так уже прокляты.

Загрузка...