Блудницы Вавилона

Глава 2

в которой Алекс совершает акт священной любви и знакомится с цирюльником

От кошмара его спас крик. Алекс только что установил стержень взрывателя бомбы, чтобы ровно через час уничтожить весь мир. Почему он это сделал? Все дело было в послании, которое он то ли получил, то ли не получил. Отвратительно и ужасно быть тем, чей долг погубить столько надежд, красоты и любви. Услышав крик Деборы, Алекс вскочил с тюфяка, прикрылся первой попавшейся под руку тряпкой и, выскочив из комнаты, помчался по коридору в направлении голосов.

Из открытой двери слышался раскатистый, возмущенный голос Набу:

— Послушайте, это отвратительно! Омерзительно!

— Нет, если у них такие обычаи! — возражала Дебора.

— А зачем оставлять дверь открытой? Чтобы все видели?

Алекс заглянул в комнату. Дебора и Набу стояли в нескольких шагах от порога, причем Дебора, похоже, сдерживала нубийца. Гупта, небрежно поджав ноги, сидел совершенно голый на голом полу в ясном свете наступающего утра. Одна его рука шевелилась под ляжкой, другая висела у рта, и из нее выползала коричневая шелковая лен та. На глазах у Алекса другой конец ленты появился из ануса индийца. Рядом с ним, на полу, лежала маленькая прозрачная коробка. Отправляя в рот пленку из кассеты, Гупта не просто поедал ее, но и извергал из себя через задний проход!

Алекс бессильно прислонился к дверному косяку. Пока он спал, индиец пробрался в комнату и выкрал картридж! И вот теперь он… превращал пленку в экскременты.

Заметив Алекса, Гупта кивнул ему и вежливо осведомился:

— Доброе утро! Что-то потеряли?

Выдать себя поспешным заявлением Алексу помешал Набу.

— Вот она, гигиена по-индийски! Проглотить, подождать, пока оно выйдет из вас, а потом подергать туда-сюда! И притом оставить дверь открытой, чтобы все видели. Меня от этого тошнит.

Дебора хихикнула.

Кадык у Гупты судорожно задвигался вверх-вниз, после чего индиец изрыгнул на ладонь нечто напоминающее ленточного червя. Другая рука выдернула из-под задницы вторую ленту.

— Оба совершенно чистые. Ха-ха! Маленькая шутка! Эти два отрезка вовсе и не были соединены. Ты, Набу, принял их за одну ленту. Почему? Потому что на днях я рассказывал тебе о том, как некоторые мудрецы у меня на родине, умеющие контролировать внутренние мышцы, прочищают кишечник, проглатывая и проводя через него, как змею Кундалини, очень длинное полотенце.

Гупта поджался, приняв позу лотоса и тем самым скрыв свои гениталии.

— Ну, разве не замечательно? Вы видите то, что хотите увидеть, когда на самом деле ничего нет. И наоборот!

Индиец ловко намотал пленку на средний палец и засунул ее в коробочку, которая была сделана вовсе не из пластика, а из рога или чего-то похожего. Пленка оказалась совсем и не пленкой. Она была шире и мягче. Резина, объяснил Гупта. Алекс смог наконец выдохнуть.

Гупта пристально, словно через магический кристалл, посмотрел на Алекса. Последний видел перед собой хищную птицу с колючими глазками.

— Увидели что-то интересное для вас лично?

— Нет. Просто кошмар приснился.

— Господи, и это в первую ночь в Вавилоне!

— Не очень хорошее предзнаменование, — беззаботно заметила Дебора.

— Дорогая госпожа, сон здесь не считается предзнаменованием. В Вавилоне снам не придают большого значения, хотя иногда профессионалы берутся за их толкование. Не забывайте, вавилоняне и сами сон, не так ли? Я знаю, как интерпретировать сны, так что, Алекс, вы пришли со своей проблемой туда, куда надо.

— Если вы интерпретируете сны, то как насчет интерпретации Вавилона? — резко спросил Алекс.

Может быть, Гупта профессиональный наблюдатель, маскирующийся под мерзкого факира?

— А! Вот мы и подошли к сути. То, что вы, как вам показалось, увидели здесь, как-то связано с восприятием города? — Гупта свернул вторую ленту и положил в ту же коробку, хотя ее определенно не мешало бы помыть и просушить. — С восприятием и пониманием Вавилона как изнутри, так и извне? Ну, тепло?

А если Гупта агент не института, а некоей другой заинтересованной стороны? Какого-то иностранного правительства?

— Чушь! — фыркнул Алекс, отвечая и себе, и индийцу. Гупта усмехнулся.

— Вам стоит посетить храм Мардука. Помолиться за победу.

— Помолиться? — изумленно повторил Алекс.

— Да. Ведь молитва есть всего лишь средство поправления рассудка и приведения в порядок мыслей. Помолитесь за победу. Победу над страхом, который уничтожает.

Точно. Именно это ему и снилось — уничтожение целого мира. Теперь Алекс вспомнил.

Достав картридж из тайника в стене — разумеется, Гупта его не украл! — и спрятав сверток в набедренную повязку под туникой, Алекс вместе с остальными позавтракал овсянкой. На пересекающей голубое небо стене с чириканьем прыгали воробьи, надеясь слететь потом на стол и подчистить миски раньше, чем до них доберется безумная прислужница.

— Так ты идешь в храм Мардука? — осведомилась Дебора.

— Нет. — Впрочем, храм может оказаться подходящим местом, чтобы спрятать кассету. Он ведь и сам об этом думал. — Да. Может быть.

— Позвольте мне быть вашим проводником, — предложил Гупта. — И вашим тоже, прекрасная госпожа.

— Мы пойдем одни, — быстро ответил Алекс. Дебора вскинула бровь.

— Мы?

Если Дебора пойдет с ним, то не помешает ли она спрятать кассету? Черт бы ее побрал! Кассету, конечно. Так и свихнуться недолго на почве навязчивой идеи. Но пока он не избавится от нее, не спрячет в надежном месте, покоя не будет.

С другой стороны — и Алекс прекрасно это понимал, — если он пойдет один, Гупта наверняка ухитрится умыкнуть Дебору у него из-под носа. А что, если она ненароком откроет ему их секрет? Проболтается о своих планах? О возникшей между ними пока еще хрупкой связи?

Смелость. Победа.

— Извини, Деб. Думаю, молиться следует в одиночестве. Мы можем встретиться потом, а? Перекусим, посмотрим достопримечательности? Как насчет… — Он замолчал, не зная, какое место предложить.

— У главного выхода из храма, на прибрежной дороге, — подсказал Гупта.

— Да. Там. — Алекс поднялся из-за стола.

— Когда? — спросила Дебора, что было хорошим знаком.

— Не забывайте, — вставил индиец, — что после полудня у большинства горожан наступает сиеста.

Глядя многозначительно на Дебору и старательно не замечая Гупту, Алекс назвал час.

Набу смахнул с нижней губы прилипший комочек каши и тоже встал.

— Я пойду с тобой, Алекс.

— Нет, не утруждай себя. Я сам найду храм.

— Ну, поступай как знаешь, друг. Тебе виднее. — Оскорбленный в лучших чувствах нубиец протопал к выходу.

Маршрут, как и обрисовал его привратник постоялого двора, оказался не из сложных. Взяв курс на юг, Алекс прошел по улочкам кожевников и плетельщиков, кузнецов и кондитеров до главного перекрестка, улицы Мардука — широкого мощеного бульвара, вдоль которого вытянулись высокие, без окон здания. Солнце жалило спину, а сияющая впереди Вавилонская башня снова притягивала к себе, как будто это грандиозное спиральное строение и в самом деле искажало геометрию города, концентрируя пространство в себе наподобие того, как это происходит в водовороте.

Неспешно прогуливающиеся вавилоняне, в тюрбанах и с тросточками — по большей части верхушка местной аристократии, — едва удостаивали башню взглядом, Алекса же как будто влекла к ней неудержимая сила. Подчиняясь ей, он шагал и шагал на юг по аллее Процессий, пока не достиг длинной подъездной дороги, ведущей на запад, к храму бога победы.

По обе стороны улицы раскинулись шатры торговых рядов, под которыми в многоголосой, гудящей суете переходили из рук в руки мешки с пшеницей и кунжутом, ящики с сушеной рыбой, вязанки тростника, узлы кож и шерсти, короба с сыром. Снующие во все стороны носильщики вызывали на свою голову проклятия торговцев и покупателей. В дополнение к заключаемым там и тут частным сделкам в нескольких местах полным ходом шли шумные аукционы. Обескураженный столь энергичным и многоликим проявлением деловой активности, Алекс отказался от мысли пошататься по базару и вскоре добрался до внешнего двора храма с тайной надеждой, что прихожан в городе меньше, чем продавцов и покупателей.

Надежды его оправдались лишь отчасти и только благодаря значительным размерам двора, на территории которого разместились многочисленные торговцы, предлагающие проходящим через ворота гражданам ладан, масло и блеющих ягнят, бутыли с вином, пирожки с разнообразной начинкой и всевозможные амулеты. Ограждающие двор высокие и гладкие стены были выкрашены желтой и белой эмалью. Никаких выбоин, никаких трещин. Да и не прятать же сверток на глазах у десятков свидетелей.

Внутреннее устройство храма отличалось запутанностью, так что в нем вполне могли отыскаться потаенные уголки и неприметные щели. Широкие пандусы круто уходили вверх, закручивались в спирали, пересекались, окружая увенчанные башенками многочисленные ярусы цвета засохшей крови. По переходам безостановочно, двигаясь в обоих направлениях, сновали верующие. Возможно ли, чтобы они все пришли сюда помолиться? Вознести свои надежды и чаяния богу? Богу войны? Или для большинства поход в храм был просто физическим упражнением, сопряженным с возможностью полюбоваться с высоты видом города?

Подстрекаемый любопытством Алекс обратился к покидающему храм и опирающемуся на резной посох с рукоятью из кости почтенному вавилонянину с бородой и в тюрбане:

— Простите, я здесь впервые. Скажите, вы действительно поклоняетесь богу войны? — Или это только «для поправления рассудка»?

Мужчина обжег его сердитым взглядом.

— Глупец! — рыкнул он и, отодвинув Алекса плечом, продолжил путь.

Свидетелем этого короткого диалога оказался некий старик, который приблизился к Алексу с кривой усмешкой извинения и, остановившись, уперся в пол оплетенной бронзовым узором палкой с набалдашником в виде головы быка.

— Может быть, грек, достойнее поклоняться несуществующим богам? — загадочно спросил он. — Может быть, из-за того, что вы молитесь им, они становятся реальнее? С другой стороны, где еще в наши дни можно столь же невинно поклоняться войне? Может быть, все эти люди просто ищут утраченную невинность — невинность скота, не задающегося вопросом, встанет ли завтра солнце? И есть ли оно вообще, это завтра.

— Да? Продолжайте.

Отмеченное бороздами времени лицо старика казалось серым, словно в морщины въелась пыль десятилетий. У Алекса возникло ощущение, что он смотрит на состарившегося себя самого.

Поглаживая бронзовую голову быка, старец продолжал:

— Животное не имеет представления о завтра. Вчера уже стерлось из памяти. Все, что есть, это настоящее, сегодня, сейчас. И этот миг настоящего повторяется для него непрестанно. Так оно и ему подобные существуют миллионы лет. У животных нет истории, ее им заменяет инстинкт. Но, может быть, грек, боги войны так часто уничтожают империи со всеми их письменами и памятниками лишь для того, чтобы груз памяти не калечил нас, пригибая к земле? Может быть, без этого нам бы недостало энергии для новых предприятий, которые, по сути, есть повторение старых усилий, забытых, а потом получивших новое дыхание.

И как это понимать? Алекс пребывал в растерянности. Кто такой этот старик? Философ, фантазер, сумасшедший? Или футуролог? Пытается ли он сказать, что мир и цивилизация подлежат уничтожению ради того, чтобы у них было продолжение? Что Америка должна прийти в упадок для возвышения империи Амазонии или Ашанти? А как же тогда все те ракеты с ядерными боеголовками, ждущие своего часа в подземных шахтах и пусковых установках субмарин? Возможно ли, чтобы общество рухнуло и рассыпалось, а ракеты так и остались на месте, ржавея и не находя применения?

Задать эти вопросы здесь, в сотне шагов от храма Мардука, он не посмел.

Старик же, опираясь на палку, исполнил незамысловатый скачок.

— И, может быть, грек, Мардук не имеет к войне никакого отношения. Не почитай себя мудрецом только потому, что ты чужеземец. Происходящее повсюду отражается здесь. Происходящее здесь отражается повсюду. Ты явился сюда познать Вавилон. Вавилон же стоит здесь не для того, чтобы познать тебя.

Он подмигнул и легкой, пружинящей походкой отправился по своим делам.

— Благодарю за любезность! — крикнул ему вслед Алекс. Старик остановился.

— Не за что. И это не любезность — мой каприз.

— А что вы имели в виду, когда сказали, что Вавилон здесь не для того, чтобы познать меня?

Старик покачал пальцем.

— У вас, греков, есть выражение: «Познай себя». Вы ошибаетесь. Жизнь человеческая бессмысленна и бесцельна, хотя, конечно, мир не имел бы смысла, не будь он населен людьми. Собирай информацию, мой мальчик! Забудь о принципах и обобщениях! Веди учет того, что с тобой происходит, и не старайся подводить итог.

Помахав на прощание рукой, старик двинулся дальше, оставив Алекса в полном недоумении. А может, шутка была как раз в том, чтобы, как и тот, другой, обозвать его глупцом, но только не в лоб, а вот так, иносказательно.

Так или иначе, а храм ждал. Алексу все еще нужно было спрятать картридж с кассетой, которая могла содержать массу ценной информации, а могла и быть пустой.

Он стоял, отдуваясь, на вершине храма. Сердце колотилось, злосчастный сверток все еще прижимался к животу.

Подъем дался тяжело — слишком много народу. Одна из площадок была занята громадной клеткой, внутри которой прыгали крошечные проворные обезьянки с блестящими любопытными глазками. С другой открывался проход к центру храма, скупо освещенному коптящими лампадами и заполненному мрачными тенями. Под громоздкими зловещими статуями бесшумно передвигались фигуры магов. Холщовые занавеси скрывали музыкантов. Приглушенно звучали литавры, журчали арфы, посвистывала окарина — услада для Мардука, чьи бронзовые ноздри вдыхали запах обуглившейся плоти и крови. Внутри этот геометрический храм с напоминающими сталагмиты колоннами представлял собой пещеру. Потайных мест здесь было предостаточно, но хватало и других мест, тех, откуда за ним могли наблюдать затаившиеся в полумраке неизвестные. Надежно спрятать здесь что-то мог бы разве что человек, хорошо знающий храм.

Вот почему Алекс добрался до вершины, где и отдыхал, оглядывая окрестности: раскинувшиеся на западе, за рекой, пригороды с вкраплениями зелени между домов; излучина Евфрата на юге; протянувшийся к полям канал Борсиппа; дорога в Ниппур на востоке.

За спиной у него стоял терракотовый дракон — похожий на собратьев у врат Иштар, но только на задних лапах, — опирающийся на зажатую в передней лапе лопату. Лопата и дракон — символы Мардука. На одном из нижних ярусов ему попались терракотовые статуи львов. А над всем высился утыканный шипами стержневой громоотвод. Спиной к дракону Алекс стоял не случайно — статуя закрывала вид на север, повернуться куда его неудержимо влекла Вавилонская башня.

Компенсируя огорчение гордостью — как-никак на пик все-таки поднялся, — он спустился вниз и, выйдя сО двора через западные ворота, скоро добрался до прибрежной дороги в нескольких сотнях локтей от большого каменного моста. Мимо проходили люди самых разных рас и национальностей, как будто здесь был порт мирового значения. Алекс видел арабов, армян, индусов, греков (конечно же) и даже китайцев. Оглядевшись, он заметил Дебору, одиноко стоящую у парапета набережной, но прежде чем успел подойти ближе, на ступеньках, ведущих к причалам, появился улыбающийся Гупта.

— Привет, Алекс! Нашли, что искали? Или потеряли? Ха-ха! Молились? Просили руководства и наставления? Если да, я к вашим услугам.

Алекс лишь теперь понял, что совершенно забыл помолиться. Нет, неправда. Он вовсе и не собирался молиться, хотя, может быть, и стоило бы…

— Привет, Алекс, — сказала Дебора.

— Что там, внизу? — спросил он, не приближаясь к парапету.

К берегу приставали большие лодки.

Как эти неуклюжие, нескладные суденышки ухитряются не сталкиваться друг с другом и с быками моста, представлялось ему загадкой, и единственный возможный ответ заключался в том, что вода сама направляла их по нужному курсу. Другой переправы через Евфрат не было, а поскольку она соединяла старый город с новым, то и нагрузка на нее приходилась немалая. На прочные столбы укладывали рядами доски. Позднее Алекс узнал, что с наступлением ночи центральную секцию разбирали, и доски оставляли на берегу под охраной. Мосты ведь строят не для того, чтобы по ним гулял враг! Но этот находился в самом сердце Вавилона. Разве не болит разделенное сердце? А может, мост соединял два полушария мозга, и каждый раз, засыпая, город видел два разных сна: сон о прошлом и сон о будущем?

— Что там, Деб?

— Туннели к базарам, — отозвалась она. — Груз выгружают, лодки разбирают, а ослов ведут через туннели. Так что там, внизу, только туннели. И один плачущий раввин.

— Кто?

Алекс шагнул к парапету и сразу же заметил у стены бородатого мужчину с ермолкой на затылке, молитвенным платком на плечах и черной коробочкой с филактерией, привязанной ко лбу лентой и похожей на футляр для пуговиц. Он стоял, повернувшись спиной к лодкам, ослам, корзинам с фруктами, мехам с вином и ящикам с рыбой, и слезы стекали по его щекам.

— Приходит сюда каждое утро, — пояснил Гупта, — оплакивать разрушение Храма Соломонова. В праздничные дни на набережной собирается немало евреев. Языческих ритуалов сторонятся.

— Сумасшедшие.

— Почему это сумасшедшие?

— Почему они должны притворяться евреями и раввинами?

— Они и есть евреи, — резко ответила Дебора. — А он раввин.

— О! — сказал Алекс.

Перекусили купленными с лотками пирожками с рыбой. Пока облизывали пальцы, Гупта сказал:

— Давайте заглянем в Зал Чудес Человечества. — Он посмотрел на высоко стоящее в небе солнце. — После сиесты? — Пешеходов на улицах уже стало заметно меньше. Была уже вторая половина дня. Люди возвращались домой. — Так что, пойдем? Я бы хотел показать вам обоим знаменитый Зал Чудес. Хотя, будь на то моя воля, ха-ха, поместил бы туда совсем другие чудеса!

— Чудеса, которые исчезают у вас на глазах. Например, мыльные пузыри, — заметил Алекс.

— Так мы идем? — не отставал Гупта.

— Да, — сказала Дебора.

Вернувшись в «Меж двух шкурок», разошлись по комнатам.

Алексу приснилось, что ракеты уже запущены, бомбы упали, Америки и России больше нет, а Европа и Китай стерты с карты мира. Рукотворные бедствия сотрясали планету. Наступил коллапс, конец технологической культуры, глобальных правительств и корпораций.

А вот Вавилон выжил. Здесь, в забытом уголке американской пустыни — хотя самой Америки больше не было, — Вавилон сохранился в целости и неприкосновенности. Нетронутый. И не просто сохранился, но и остался Вавилоном.

Как будто вся высвободившаяся мощь боеголовок прорвала ткань пространственно-временного континуума, сбила часы солнца и календарь луны и, вырвав этот древний город из минувшей эры, перенесла его в будущее, поскольку ничего, кроме будущего, и не осталось.

Вавилон процветал. Евфрат катил воды по замкнутой цепи. Проходили годы, потом десятилетия. В конце концов вавилоняне принялись колонизировать то, что прежде называлось Америкой. Они уже ничего не знали ни об обычаях погибшей Америки, ни об умершем двадцать первом веке. Они забыли ее язык. Они знали только себя, вавилонян. Длинные волосы и благовония, плетеные лодки-ко-раклы и зиккураты, Иштар и Мардук. Да, Мардук все же одержал победу. Ту, за которую столь многие молились.

И, может быть, где-нибудь в Анголе или Аргентине новы й ассирийский волк или второй Александр уже собирал силы, чтобы снова двинуться на Вавилон?

Зал Чудес Человечества занимал скромный угол в задней части царского дворца. Это был первый музей в мировой истории, открытый для широкой публики Навуходоносором.

— Ха-ха, — рассмеялся Гупта, — узрите чудеса света!

Длинную сумрачную галерею со спиральными опорами заполняли древности, среди которых были глиняные таблички и цилиндры, письмена Из Ура, каменные чаши и фигурки арамейских божков, касситские палицы, месопотамские изваяния, фундаментные камни старинных храмов, барельефы, стелы, фиванские обелиски, головы булав и дубин, украшения, защитные доспехи и еще многое.

И всего три посетителя.

— Каковы диковины! — воскликнул Гупта.

Восторгается он увиденным или насмехается над заботливо собранными экспонатами — понять было невозможно.

Куратор — мрачного вида ровесник древностей, сооруженный метелкой из перьев, — очевидно, решил, что гость проявляет неуважение к вверенным его заботам ценностям, и, поглаживая черепки и камни, подобрался ближе.

Не обращая внимания на буйного индуса, старик обратился к Деборе и Алексу:

— Здесь, греки, перед вами все, что было. Летопись времен.

На мгновение Алекс поверил ему — Рим Цезарей ушел, как и Рим пап, ушли распятия и мечети, Ренессанс и космический век. Их не было. Пока. А значит, не было никогда.

Дебора, должно быть, почувствовала нечто похожее.

— Как странно, да? — пробормотала она. — Здесь нет столь многого.

— Здесь нет почти всего, что мы считали важным, — подхватил Алекс, радуясь тому, что Дебора наконец-то вышла за границы роли — пусть даже под влиянием мертвых камней, а не живого города.

— А мир все так же полон, — продолжала она, — и у пего есть своя история.

Он попробовал подстроиться под ее настроение.

— И будущее, кульминация прошлого, лишь только началось, когда этот музей открылся. Верно? И каким фантастическим представляется это будущее! Какая безумная мечта! В нем люди, подобно богам, летают по небу и к звездам, мечут молнии, как копья, пересылают мысли и картинки в мгновение ока. И миф не позади, а впереди.

— Здесь все, что было, — с нажимом повторил куратор.

— Представь, что есть такая штука, как двадцать первый век, — прошептал, наклоняясь к Деборе, Алекс. — А потом прыгни на тысячу лет вперед. И каким же ничтожным и скучным он покажется. Потому что А еще не случилось. Или Б или В — а они ведь так чертовски важны. Для истории. Потому что они меняют абсолютно все. Пришельцы со звезд, бессмертие… ну, не знаю. А потом, еще через тысячу лет, А, Б и В отойдут в тень Г и Д… Дебора огляделась.

— Поверить, что это все! Все, что было! Знать это всем сердцем! Какое облегчение! Как будто камень с плеч. Мы поплывем с течением лет, а не пойдем ко дну.

— Вот почему нас и отправили в Вавилон. Отправил мир, которого нет и никогда не было. — Если не считать некоей кассеты, мысленно добавил Алекс.

Может, на ней только музыка…

— Был и нет, — вставил Гупта.

— Здесь все, что было, — произнес нараспев куратор, как будто и не знал других слов, как будто был неким големом-хранителем, укомплектованным ограниченным набором реакций и метелкой из перьев.

— Послали, чтобы мы научились не тонуть, — вздохнул Алекс.

Да, действительно, чудеса были здесь, хотя чудо и не обитало в потрескавшихся старинных дубинках и обелисках, в глине и бронзе этого первого музея — как в противоположности, скажем, паровым двигателям, ракетам «Сатурн» или компьютерам. Чудо приходит с рассветом, когда вы достигаете такого ментального состояния, при котором вещи вроде ракет, спутников, наручных компьютеров и сердечных имплантатов стоят наравне с булавами и доспехами, когда вы видите двадцать первый век через перевернутый телескоп времени. Это и есть ухватить и понять настоящее, далекое будущее.

Мы построили для себя чужой город, думал Алекс. Все равно что город на Марсе. Мы построили его, чтобы отдалиться, отвратиться от настоящего, которое, как нам кажется, разлетается на части. И как только Вавилон перестанет быть нам чужим, мы сможем приступить к спасению, искуплению будущего. Мы очистим его от угрозы. Мы познаем его не только через метод Дельфи или компьютерное прогнозирование — модели мира или алгоритмы, коренящиеся в настоящем. Не разумом. Но эмоционально.

И тогда, может быть, мы начнем понимать собственные чувства. В особенности чувства к Деборе. Каковы бы они ни были.

— Знаешь, — признался он, поверяя ей свой сон, — мне сегодня снилась война.

— А чего еще ждать, — бодро воскликнул Гупта, — если вы посетили храм Мардука!

Волшебный миг… Был и нет. Дебора легкомысленно рассмеялась.

— Для одного дня чепухи вполне достаточно. Пойдемте отсюда.

Гупта взял ее за руку.

На улице Дебора снова вернулась в роль заезжей греческой дамы. И, отняв руку у Гупты, пошла сама по себе.

На следующее утро Дебора, несмотря на призывы гонга, не вышла к завтраку. Четыре торговца-вавилонянина еще накануне покинули постоялый двор со своими ишаками, а их заменил лишь один новенький. Точнее, новенькая — желчная и грубая особа неопределенного возраста, припарковавшая во дворе ручную тачку с клеткой, набитой резвыми курами-пеструшками.

Новоприбывшая сидела в столовой, ковыряя ложкой овсянку. Набу тоже был на месте и выглядел так, словно, взяв пример с Гупты, проглотил собственный язык. Присутствовал и индиец, улыбавшийся несколько туманно и натянуто. Прислужница обходила комнату привычным дозором.

Алекс отодвинул пустую миску.

— Дебора, должно быть, еще спит. Я, пожалуй, подниму ее.

— Ага, — сказал Гупта. — Она ушла. Отправилась в храм Иштар. Ни свет ни заря.

— Шутите?

— Конечно, нет. Я тоже проснулся рано. Выполнял упражнения йоги для сохранения подвижности.

— Уж то хорошо, что хоть за ней не помчался, — фыркнул Набу. — Дал уйти в отрыв, а?

— С какой стати мне преследовать Дебору? Я ей не чужой. И на ее благосклонность сегодня не претендую. Вообще-то, — он с ухмылкой взглянул на Алекса, — смею предположить, что она ушла так рано для того, чтобы посидеть у ворот храма. Немногие мужчины жаждут потрахаться рано утром, разве что кто-то страдает утренней эрекцией. Ха-ха, петушок поет! В более подходящий час женщина калибра Деборы не засидится. Может, причина в скромности? Кто знает?

— Извините. — Алекс торопливо поднялся. Прямой маршрут к храму Иштар прервался у канала

Либил-хегалла. Он подошел к платформе между двумя складами над широкой мутной водой. Тупик. Лодок было немного. Груженные капустой, табуретами, овечьими шкурами, они двигались в обоих направлениях, исчезая за подступающими вплотную к каналу зданиями. Из выступающих из стен труб вытекали бурые струйки — нездорового запаха, однако, не замечалось, поскольку вода в канале все же уходила, лениво, медленно, но заметно.

Как он мог забыть о канале? Теперь Алекс вспомнил, что, направляясь к постоялому двору, они с Деборой пересекли его по какому-то мостику. Мостик был где-то недалеко, по где — справа или слева? Как найти его, чтобы не упереться в еще один тупик? Все эти улочки, хоть и пересекались преимущественно под прямым углом, все равно складывались в лабиринт.

Расстроенный Алекс торопливо вернулся на улицу Сина и поспешил к пересечению с улицей Мардука, которая шла через канал. Вскоре он оказался в квартале — точнее, в треугольнике с изогнутой гипотенузой, — образованном улицей Мардука, каналом и аллеей Процессий.

Успокоившись, Алекс сбавил шаг. А что, собственно, он собирается делать? Подсматривать? Как вуайерист? Бросить монетку? Это против правил. Он ведь уже знает Дебору, хотя и не в карнальном смысле, на что намекал Гупта. Черт бы побрал этого наглеца.

Вмешаться? Разубедить?

Смешно!

И почему он вообще должен что-то делать? Почему бы не заняться чем-нибудь поинтереснее? Сходить в греческий театр? Посмотреть висячие сады? Или провести день за рекой, знакомясь с новым городом? Какое ему до всего этого дело?

Алекс все еще шел к храму Иштар. Пару раз пришлось остановиться, уточнить дорогу у встречных торговцев. Первый подсказал с охотой, хитро подмигнув. Второй холодно сказал:

— Здесь недалеко, возле греческого театра, есть стриптиз. Македоняне обычно ходят туда. И девочки рады услужить. Потерпи до вечера.

Очевидно, сей добропорядочный гражданин не мог принять и одобрить поспешность, с которой чужестранец стремился вкусить сладких радостей Вавилона.

— Я знаю, где это! — буркнул Алекс. — Сам там остановился.

— Тогда что же? Не желаешь платить по настоящей цене? Думаешь, сможешь купить за медяк то, что стоит дороже золота? Можешь, но добра не жди! Или боишься подхватить хворь, от которой моча вскипает и пенится? Или же нужда твоя сродни нужде Приапа?

Алекс уже был готов заявить протест против оскорбительных обвинений, когда вдруг сообразил, что торговец, может быть, нарочно провоцирует его на уличную ссору — с бог весть какими последствиями.

— Я договорился встретиться там с другом, — миролюбиво сказал он.

Незнакомец неохотно указал путь. И, как потом выяснилось, обманул. Выяснилось это, к сожалению, по прошествии немалого времени.

В просторном, затененном ливанскими кедрами дворе лежали рядами тростниковые коврики, расстеленные прямо на земле и разделенные дорожками из соломы.

Тут и там на ковриках сидели женщины; одни — скрестив ноги, другие — подтянув к груди колени. Было их около тридцати. Полы простых платьев образовывали что-то вроде чаши для подаяния. Лица их были не накрашены, но волосы у каждой перехватывал плетеный золотой шнур. Само храмовое здание представляло собой зал со стенами из глазурованного кирпича и высокими окнами, напоминавший неф будущей церкви с идущей вдоль одной стены крытой галереей.

Деборы среди ожидавших женщин не было. По крайней мере Алекс не увидел ее от ворот, охранявшихся двумя стражниками. Они стояли спиной друг к другу, с бесстрастными лицами наблюдая один за двором, другой за внутренним помещением храма. Мужчин в столь ранний час оказалось лишь двое. Они неторопливо бродили по соломенным дорожкам, оценивая женщин, которые терпеливо и скромно ждали своей очереди, не позволяя себе ни улыбки, ни томного взгляда, ни кокетливой игры ресницами. Так, во всяком случае, показалось остановившемуся у ворот Алексу.

По прошествии некоторого времени один из мужчин пожал плечами, бросил монетку и что-то сказал. Сидевшая перед ним женщина поднялась, и они вместе направились к входу в зал. Другой посетитель завершил обход — нерешительностью он заметно отличался от оживленной стайки бодро скачущих рядом воробьев — и направился к воротам как раз в тот момент, когда Алекс наконец решился войти во двор.

Завидев его, незнакомец ворчливо пробормотал по-гречески:

— Пышка-простушка. Лошадь. Мышка. Шлюшка. Карлица. Бабуся. Штучка, похожая на мою сестру. Прыщавая. Веснушчатая. И три, которых я уже знаю! Проклятие, уж лучше бы открыли храм с мальчиками. Прошлым вечером, как рассказал мне один знакомый, сюда перед самым закрытием приходила одна девчушка, сильно смахивающая на паренька. Похоже, наврал, негодник! Какая злая шутка! Если только он не имел в виду ту оборванку. Может быть. Да только у нее нос течет. Не хватало еще насморк подхватить.

От незнакомца густо несло пачулями. Зрачки расширены, как у наркомана. Волосы завиты и обильно смазаны маслом. Нос смотрел несколько в сторону, как бывает после перелома. Чисто выбритое, по-женски гладкое лицо заставило Алекса вспомнить о собственной двухдневной щетине.

Солдат, смотревший в сторону храма, осклабился и что-то сказал на вавилонском.

Алекс торопливо отступил на пару шагов от предполагаемого педераста, который и не подумал перейти с греческого на вавилонский.

— В чем дело, мой отважный громила?

Он вытянул руку и осторожно провел пальцем по наконечнику копья. Солдат сердито бросил что-то на вавилонском.

Незнакомец отшатнулся в притворном испуге и схватил Алекса за руку.

— О ужас, он говорит, что я не могу уйти отсюда, пока не выберу кого-то! А иначе погладит меня по ребрам этой острой штуковиной.

Алекс решительно высвободился. Нельзя сказать, что он испытывал к незнакомцу какое-то особенное отвращение — пора наивности давно миновала, — скорее ощущал некую неясную угрозу. С другой стороны, перед ним, похоже, был человек, способный не только играть с системой, но и выходить сухим из воды.

Если только в дополнение к своим сексуальным наклонностям он не был еще эксгибиционистом и мазохистом. И мазохистом осторожным, явившимся к храму пораньше, чтобы избежать встречи с мужчинами более простых вкусов, которые могли бы ополчиться на любителя нетрадиционных забав.

— А вы ведь хотели бы сами оказаться на месте одной из них? — внезапно спросил Алекс, выразив вслух внушенную озарением мысль.

Попал он в цель или нет, неизвестно, но щеголь с завитыми волосами злобно заворчал.

— О боги! — Впрочем, он тут же взял себя в руки. — Ох-хо, пожалуй, пусть будет оборванка. За пару недель прочихаюсь.

Вернувшись в храм, он бросил монету и что-то сказал своей избраннице. Поднявшаяся тощая девица едва доставала ему до груди.

Алекс вдруг понял, что и он тоже не сможет выйти со двора, пока не выберет кого-нибудь. Медленно, вопреки отчаянно заколотившемуся сердцу, он прошел по соломенной дорожке. Что, если Дебора появится сейчас из храма? Что, если она только подошла к воротам? Алекс чувствовал себя как будто голым, что было довольно-таки странно, учитывая ситуацию с заранее определенными ролями. Странно и смешно.

Большинство женщин собирали волосы наверх тугими пучками, скалывая их заколками, серебряными, бронзовыми или костяными, в зависимости, вероятно, от социального статуса — в противном случае отличить знатную леди от содержательницы пивной было весьма затруднительно, поскольку все они приходили сюда в скромных платьях и без косметики. У некоторых в волосах запутались соломинки — должно быть, они провели ночь во дворе или на галерее. Не исключено, что некоторые оставались здесь много дней и ночей и устали настолько, что уже махнули рукой на строгие требования к туалету.

Описывая женщин, педераст определенно сгустил краски, перебрав с черной, но в целом его характеристики оказались довольно точными. Вот прыщавая, вот толстуха, а вот и лошадь, угловатая и костлявая. Рыженькая с веснушками показалась Алексу вполне симпатичной. Была еще загорелая блондинистая молодка — грудастая, пухлая и сальная. Внимание его привлекла и миловидная негритянка с гладкой, будто полированной кожей, под которой проступала рельефная мускулатура; такая, пожалуй, могла, зажав крепкими зубами, гнуть железные прутья.

Сильная женщина педерасту, конечно, пришлась бы не по вкусу. Грудастая его тоже бы не соблазнила.

Какой омерзительный подход к оценке людей. Но разве не оценивал он при этом и себя самого? Разве не оценивал критерий собственного выбора, обнаруживая при этом те персональные мерки, которые при обычных обстоятельствах никогда бы не получили такой свободы самовыражения?

Нет, эта бы педерасту не понравилась… Так Алекс перекладывал вину с себя на другого.

Если незнакомец и впрямь любитель мальчиков, зачем приходить в женский храм? В Вавилоне гомосексуальность преступлением не считалась. Александр Великий любил как мужчин, так и женщин. «Греческая любовь» и все такое…

Возможно, педераст находил удовлетворение где-то еще, но предпочитал подростковый тип молодым мужчинам. А может быть, рафинированный вкус отвращал его от такого грязного удовольствия, как совокупление через задний проход. Тоже объяснение…

Мысли пошли вразброд, и Алекс заставил себя сосредоточиться. Очевидный выбор — загорелая блондинка. А лошадь? Физиономия, конечно, жуткая, но ведь это еще не значит, что у нее не может быть прекрасного тела? Они оба могли бы испытать нечто новое, неоднозначно волнующее. В соединении тел, привычных к такого рода маневрам, есть некая фамильярность, и Алекс, не будучи особенно искушенным в подобного рода вещах, все же не был полным невежей. Уродливая женщина может быть неловкой в любовных утехах. И, наоборот, может быть куда более чувственной; тогда как красота нередко уживается с фригидностью. И даже если уродине недостает изощренности в искусстве любви, это не означает, что она не может быть знатоком местных обычаев. Так что, идем знакомой тропинкой? Нет.

Алекс уже был рад, что не застал Дебору, хотя к храму подходили все новые женщины, а за ними, естественно, потянулись и мужчины.

Чему он радовался? Тому, что у нее все так быстро решилось? Тому, что она не увидела его здесь? За кого он радовался — за себя или за нее?

Алекс вдруг понял, что храм помогает людям постичь себя: разобраться в запутанных чувствах, увидеть в себе ложное благородство, лицемерное притворство, эгоизм и вожделение, понять иллюзорность устремлений — с тем чтобы научиться наконец любви, преданности и радости? Храм Иштар обнажал и встряхивал болото эмоциональной рутины и в этом смысле служил промежуточной станцией на пути в будущее, понять и постичь которое надлежало прежде всего эмоционально.

Выбор его в итоге оказался случайным. Краем глаза он заметил выходящую из зала Дебору, которую сопровождал высокий чернобородый мужчина в тюрбане.

Алекс в этот момент находился в конце ряда, около женщины, более всего подходившей под характеристику «мышка». Маленькая мышка с короткими каштановыми волосами и мелкими, вполне заурядными чертами; не красавица и не уродина, так себе, ни то ни се. Ей, пожалуй, не было еще и двадцати. Он опустил руку в мешочек, вытащил первую попавшуюся монету и, не глядя, бросил ей на колени.

— Ты.

Она едва заметно улыбнулась.

— Полагается сказать «Во имя богини».

— Во имя богини.

Она легко поднялась, держа в пальцах серебряную монету.

Может быть, именно таким и должен быть в идеале выбор в храме Иштар? Наугад. Бросил монетку — орел или решка. И монетку тоже доставать наугад. Пусть все решает случай.

И пусть Дебора — она как раз шла через двор — думает о нем что хочет. Если, конечно, заметила. Ее, похоже, занимают собственные мысли. А может, она лишь старательно делает вид, что ничего не видит.

«Мышка» шагнула к храму, и Алекс, оказавшись сзади, заметил в ее коротких волосах золотую заколку.

Через высокие окна струился мягкий свет. Комнаты для парочек вытянулись по одну сторону нефа, напоминая ряд исповедален. Немногие занятые были завешены тяжелыми парчовыми шторами; в одной из них, несомненно, укрылся и педераст со своей избранницей. Никаких звуков из-за штор не доносилось. В тех, что оставались свободными, Алекс видел ложе, кувшин с водой, чашу, полотенце. Вино и фрукты, маленькая горящая лампада. «Мышка» повела его к алтарю, мимо подметавшей пол и тихонько насвистывавшей себе под нос старухи. Другая старуха меняла белье и наливала свежую воду в комнате, которую, должно быть, только что освободили Дебора и ее любовник. Наверное, каждая из приходящих в храм женщин на какое-то время становилась в нем жрицей. У алтаря «мышка» опустила серебряную монету в большую золоченую вазу, уже наполовину заполненную другими монетами. Из котла тянуло ароматом сандала и ладана. Спутница Алекса опустилась на колени и произнесла короткую молитву на вавилонском. О чем она молилась? Чтобы он не был груб с ней? Или чтобы небо не дало ей ребенка?

Женщина направилась к кабинке между двумя другими свободными кабинками. Они вошли, и Алекс задернул шторы. Глядя один на другого, разделись в прыгающем свете лампады. На мгновение он представил ее в школе или в церкви какого-нибудь захолустного американского городка. Но нет — здесь она была вавилонской блудницей.

Маленькие, но упругие груди. Узкие бедра и выбритый лобок, из-за чего она казалась еще более юной и обнаженной. А вот подмышки волосатые.

Тела их соприкоснулись, и он забыл о школах и церквях.

Получилось вполне удовлетворительно. После нескольких неловких тычков он без труда проник в тесное влажное лоно и быстро кончил, после чего еще немного подвигался, что, как показалось, пробудило в ней ответное желание. Постепенно он снова набрал ритм. На этот раз до эякуляции дело не дошло, зато она достигла оргазма, завершившегося на пике не вскриком, а тихим вздохом.

Потом Алекс лежал, поглаживая ее волосы и золотую заколку.

— О чем ты молилась у алтаря?

— Я молилась за тебя, грек.

Может быть, вопросы задавать не принято? С другой стороны, они уже в некотором смысле обменялись достаточной информацией друг о друге. Вскоре «мышка» зашевелилась, давая понять, что хочет встать. Он поднялся.

— Вина?

Она покачала головой, несколько раз обмакнула руку в кувшин, побрызгала на бедра и между ними, вытерлась полотенцем и начала одеваться.

Алекс последовал ее примеру. Раздеваясь, он осторожно снял и сложил набедренную повязку, чтобы не обнаружить спрятанный в ней сверток, но теперь забыл о своем маленьком секрете, и тот, выскользнув, упал ей под ноги. К ужасу Алекса, она наклонилась, подняла сверток и прошлась по нему пальцами.

— Что это у тебя, грек? Амулет-оберег для чресл?

— Нет, нет.

Девушка развернула ткань, обнажив пластиковую коробочку.

Глаза ее расширились.

— Святая Иштар!

— Дай сюда! Не смотри!

— Не смотреть? Да тут и одного взгляда достаточно. — Она вовсе не торопилась возвращать дата-картридж. — Интересные ты прячешь штучки. Да еще в таком месте. Ну и ну.

— Ты права, это что-то вроде амулета. Она постучала ногтем по пластику.

— О нет, нет. Ты знаешь, что это, и я тоже знаю, что это. Здесь такого не найдешь. — Голос звучал спокойно, и Алекс мог бы поклясться, что находка ее нисколько не испугала. — Где взял?

— Нашел. — Где?

— Это упало с осла. Она весело рассмеялась.

— Ну конечно! Мимо проходил осел, и эта штука свалилась тебе под ноги. Точнее, в причинное место.

— Что-то вроде того. Я не знал, что с ней делать, собирался спрятать где-нибудь. Раз оказалась в Вавилоне, значит, на ней что-то важное. Только вот для кого? И почему?

— Послушай, грек… Кстати, как тебя?

— Алекс.

— Какое знатное имя. Меня зовут Фессания. — Она протянула руку, но не ту, в которой была кассета. — Будем знакомы.

Странное дело — пожимать руку тому, с кем только что лежал голый в постели.

— Не думаю, что здесь принято называть друг друга по имени, а, Фессания?

— Наверно. Только ведь у нас все изменилось, тебе не кажется?

— Не обязательно.

— Обязательно. Все изменилось. Понимаешь ли, Алекс, я ведь дама не из простых. — Она как-то странно, с горечью, усмехнулась, словно вспомнила другие времена и другие места. — Происхождение ко многому обязывает. У меня есть определенные амбиции, планы. Я многого жду от жизни. Во мне бурлят неутоленные желания! Вот что, я, пожалуй, все-таки выпью.

Алекс разлил вино по двум кубкам из темно-синего стекла, выложенных белыми фестонами. Отменный вкус вина стал для него приятным сюрпризом.

— Я так понимаю, что ваша милость не замужем?

— Не совсем.

— Собираешься? Она кивнула.

— Наверно, придется. У замужней женщины намного больше возможностей для интриг.

— А наказание?

— Неудача — сама по себе наказание.

— Я имею в виду — за измену.

— Только если отравишь или порубишь мужа на кусочки. В остальных случаях все решает сам супруг. Может побить, если захочет. Или посмеет. К тому же крутить роман можно под крышей и покровительством Иштар. Такое здесь часто случается. Но обходится недешево. У старушонок, что здесь прибираются, отличная память на лица. Попробуйте втереть богине очки, и вам быстро дадут понять, что одной монетой здесь не отделаться. Возьмут пять. Золотом.

— Возмутительная безнравственность!

— Нет, не безнравственность. Религия. Все религии притягивают деньги. Все что-то продают: спасение, прощение, благословение, победу. Но кто тут говорил об интрижках? Только не я, мой дорогой Алекс! Я говорю об интриге намного более интересной. Так по крайней мере представляется мне, особе относительно юной и непросвещенной.

Укор? Неужели он оставил ее неудовлетворенной? Или, может быть, она ищет совсем иного удовлетворения?

А я-то считал ее «мышкой», — подумал Алекс. — Как можно так ошибаться?»

— Итак, ты собираешься замуж, а потому сначала решила сходить сюда. — Однако она не была девственницей, по крайней в мере в его понимании этого слова.

Словно догадавшись, о чем он думает, Фессания криво усмехнулась.

— Было дело с одним парнем. Мне тогда исполнилось тринадцать. Я и выглядела помоложе. Тот, о ком я говорю, побывал сегодня здесь.

— Тот, который выбрал девчонку-оборванку?

— Да, Он. Наверно, еще не отпустил. Такая вот я скороспелая. Потом вмешались другие интересы. А сюда пришла оживить былые ощущения, напомнить себе, что меня ждет.

— И как? Оживила?

— Да, все в порядке. — Она вздохнула. — Честно говоря, мне лучше в одиночку: не отвлекаешься и воображение стимулирует. Впрочем, на воображение я и сегодня не могу пожаловаться.

От комментариев ее оценки его как любовника Алекс предпочел воздержаться.

— А разве твой… хм… любовник не рисковал, соблазняя тринадцатилетнюю девочку из знатной семьи?

Любовник! Смешно! Напыщенный хлыщ и извращенец! Ясно, что в связи Фессании с извращенцем было что угодно, кроме любви.

— Риск сладок.

Тринадцать… Когда Фессании было тринадцать, Вавилон только-только открыл свои ворота. Можно предположить, что сюда ее привезли родители — первые поселенцы имели немалые преимущества.

— Ты знаешь, за кого выходишь?

— За мужчину. Остальное не важно.

— Но он должен испросить разрешения у твоего отца?

— Разумеется.

— И кто же папочка? Чем заведует? Инспектор речного движения? Или, может, президент гильдии парфюмеров? Поставщик овощей ко двору Александра?

фессания хихикнула.

— Давай лучше вернемся к нашему делу. Если мы хотим раскрыть секрет амулета, — который она по-прежнему держана в руке, — то нам надо как-то поддерживать связь, верно? Где ты остановился?

— Постоялый двор «Меж двух шкурок». — Он протянул руку за кассетой, но вместо нее получил пустой кубок.

— Если эта штучка вывалится из повязки где-нибудь на улице, тебя ждут серьезные неприятности. Или твою комнату может обыскать правительственный агент. В конце концов, тебе могут устроить засаду под видом ограбления. Нет, Алекс, владеть этой штучкой слишком опасно. Я же могу спрятать ее в надежном месте.

— С какой стати правительственный агент… А, понимаю. Ты меня шантажируешь.

— Пожалуйста, налей вина. Какой ты неотесанный. Сначала уложил в постель, теперь не даешь утолить жажду.

Алекс налил ей, потом себе и тут же выпил.

— Лучше бросить ее в канал.

— Нет-нет! Так не пойдет. Тебя могут обвинить в уничтожении собственности вавилонского правительства.

— Значит, ты о ней позаботишься? Возьмешь риск на себя?

Уступать кассету Алексу очень не хотелось. Он с некоторым даже раздражением осознал, что находка стала для него неким дурацким талисманом. Другие носили всевозможные магические амулеты на шее, он же таскал свой за поясом. Некоторым образом кассета действительно играла роль талисмана. Считать записанную на ней информацию он не мог, а ждать появления соответствующей техники оставалось две с лишним тысячи лет. Так что находка оставалась своего рода магическим предметом, мистическим образом связывавшим Алекса с далеким двадцать первым веком, который он покинул то ли на время, то ли навсегда. В этом смысле пластиковая коробочка превратилась в иррациональный ключ к его персональной машине времени. Расстаться с ним Алекс боялся — даже вопреки желанию стать настоящим вавилонянином, что тоже было некоей формой капитуляции. Он посмотрел в глаза Фессании.

— Оставишь ее у себя — сама окажешься в непростом положении. Ты же не хочешь, чтобы я имел рычаг давления?

Пока она вела себя уклончиво, не называла имени отца, не говорила, чем занимается и где живет…

— О, червячок шевельнулся? Думаю, я доверю эту вещицу моему другу Мориелю. Для хранения и изучения.

— Кто такой Мориель?

— Мориель? Я же тебе о нем рассказывала. Педераст! Педофил! И невесть кто еще…

— Ему? Так ты его считаешь надежным? Полчаса назад твой приятель едва не получил копьем в брюхо. Нет, с таким типом я не желаю иметь никаких дел.

— Такой тип может быть очень надежным и полезным. Ему ведь приходится быть крайне осторожным, чтобы не обнаружить некоторые особенности своего поведения. Да, он подходит нам идеально.

— А по-моему, он только саморекламой и способен заниматься.

— Может быть, но за рамки не выходит. А еще у него отлично развит инстинкт самосохранения. Он всегда знает, где нужно остановиться. Я не помню случая, чтобы его занесло. К тому же Мориель цирюльник, что дает ему доступ в самые разные круги. Его мастерская в верхней части города, на перекрестке Эсаглии и Каср. — Фессания допила вино. — Поторопись. Подожди его во дворе. Найдем тихую улочку, чтобы никто ничего не заметил.

— Я бы предпочел держать связь напрямую с тобой.

— Нисколько не сомневаюсь. Но в хорошей интриге самое важное — безупречный посредник. Тот, кто может держать руку на пульсе — собирать слухи, узнавать последние новости, быть в курсе скандалов. Тот, у кого есть порочные связи.

— А если Мориель уже ушел?

— Я бы очень удивилась.

Поведение Мориеля, когда они перехватили его во дворе, уже не показалось Алексу столь возмутительным, как при первой встрече. Взгляд стал осмысленнее, зрачки пришли в норму. Цирюльник определенно разрядил распиравшие его чувства.

Втроем свернули в ближайший переулок, замусоренный свежими очистками. Фессания провела переговоры. Кассета, завернутая в тряпицу, перекочевала из рук в руки. После этого Фессания отправила Алекса в одну сторону, сама двинулась в другую, а Мориель остался на месте — предаваться мрачным раздумьям.

Таким образом, Алексу не удалось проследить за своей новой знакомой и установить ее местожительство, если, конечно, она направилась домой. На постоялый двор он вернулся с желанием поскорее увидеть Дебору.

Во дворе Гупта разговаривал с хозяином — кругленьким лысым косоглазым мужчиной, судя по имени Камберчанян, армянином. Владея также и стриптиз-салоном, Камберчанян питал глубокую ненависть к кожевенной мастерской и делал все возможное, чтобы выкупить участок и перепрофилировать заведение в модное ателье. Таким образом он рассчитывал истребить мерзкий запах щелочи, золы, квасцов и навоза, вторгавшийся на территорию его нынешних владений каждый раз, когда ветер дул в их сторону. Вонь была причиной того, что постояльцы нередко сомневались в качестве приготовляемых блюд, а некоторых клиентов даже отвращала от его девушек. У разборчивых посетителей стриптиза — а свои надежды Камберчанян связывал именно с ними — развились странные фантазии: будто бы разоблачение девушек неким загадочным образом связано со снятием плоти, жира и шерсти с кожи животных. Дух смерти, витавший по одну сторону постоялого двора, мог отпугнуть тех, кто искал удовольствий по другую.

Все эти обстоятельства всплыли накануне вечером, когда удрученный хозяин присоединился к гостям в пивной. Несчастный Камберчанян никак не мог понять, что выбрал для модного ателье не тот район города.

Заметив Алекса, Гупта полетел на него, как шмель на цветок.

— А я тут подбираю зернышки деловой информации. Как? Получилось?

Алекс только хмыкнул.

— Ну же, расскажите дяде Гупте.

— Это не ваше дело. Вас оно не касается.

— Вот как? Тогда и дела нашей очаровательной Деборы не ваши. Вернувшись из храма, она собрала вещи и ушла.

— Шутите!

— Никогда не был так серьезен. Старик Камбер совершенно расстроен. Такая потеря. У этой женщины есть класс. Он-то собирался предложить ей весьма соблазнительную работу. Наш хозяин лелеет мечты о величии и славе. Никакого чувства реальности — хотя, казалось бы, реальность у него и перед глазами, и под руками! Может быть, поэтому девочки и держатся за него. Он внушает преданность. Уверенность! Поэтому я ищу у него совета, хотя и воспринимаю все им сказанное с долей здорового скептицизма. Процветание — оно как беременная лошадь: сегодня есть, а завтра нету. Или красота. Или невинность.

— Куда она ушла, Гупта?

— Понятия не имею.

У Алекса похолодело в груди.

— И вы не попытались остаться с ней па связи?

— В такие игры играете вы, но не я.

— А по-моему, вы лжете.

— Может, да, может, нет. То, что вы видите, всегда может оказаться иллюзией.

— Думаю, вы знаете, куда она отправилась.

— Вообще-то да. Она где-то здесь, в Вавилоне. Рано или поздно здесь все встречаются. Вот и вы когда-нибудь наткнетесь на нее. Может, завтра, может, через десять месяцев.

Тот мужчина в храме! Они обо всем договорились! Только он, больше некому. Значит, Дебора пошла с ним.

Алекс попытался вспомнить, как выглядел незнакомец. В годах, мускулистый, но не плотный. Высокий, с завитой черной бородой. На голове тюрбан. Дорогое платье. Трость, которой он помахивал с привычным апломбом, инкрустирована костью. Узор спиральный… Стоп. А не путает ли он его трость с другой, с той, которую держал в руке враждебно настроенный торговец, указавший ему неверный путь к храму?

Можно ли найти спутника Деборы? И как?

Ну, все не так сложно. Сам Алекс ничего сделать не мог, но Фессания наверняка приметила столь заметного мужчину. Весьма вероятно, что она знает его. Есть еще Мориель. Может быть, это он подстригал и завивал незнакомцу бороду?

Только вот стоит ли обращаться за помощью к цирюльнику? К тому, кто, несомненно, донесет на него Фессании? Хочет ли он, Алекс, давать ей дополнительный козырь против него? Заложника в лице Деборы?

Впрочем, выход есть. Дебора знает о существовании картриджа. Она могла рассказать о странной находке своему новому приятелю в тюрбане, который определенно занимает какое-то высокое положение. Следовательно, у Алекса есть все основания навести о нем справки и выяснить, не к нему ли отправилась Дебора.

В таком случае ссылка на какие-то особые чувства к Деборе вовсе и не обязательна. Она всего лишь знакомая, случайно увидевшая кассету у него в руках. Игра усложнялась: теперь уже он плел паутину интриги вокруг сбежавшей Деборы точно так же, как Фессания сплела ее вокруг него самого. Алекс понимал, что должен вытащить нужную информацию из Фессании — последовав примеру собирающего зернышки Гупты, — а иначе многого в Вавилоне не добьешься, особенно в делах сердечных. Собственно, других у него и не было. И ни в коем случае нельзя выдать Фессании свои истинные чувства!

Пожалуй, Алексу тоже не помешало бы перебраться в другое место. Почему Фессания должна знать, где он живет, а не наоборот? Если она предпочитает держать связь с ним через Мориеля, то почему бы и ему не сделать то же самое?

С другой стороны, Дебора может устать от своего вавилонского красавчика или он от нее. И тогда она, не исключено, вернется в «Меж двух шкурок». Увы, придется остаться.

— Какая затянувшаяся медитация, — сказал Гупта. — Вы снова что-то потеряли. На этот раз Дебору.

— Снова? А что я потерял раньше?

— Вы ведь испугались, что потеряли что-то вчера утром, а? Что касается вашей подружки, то, насколько я понимаю, у вас появился некий ключик. Вы бросились на поиски ее в лабиринте Вавилона. Мысленно, разумеется. И нашли путеводную нить, скользкую шелковую ниточку, столь же опасную и коварную, как та, из который плетет свою сеть маленький паучок.

Поразительная точность этого замечания всколыхнула прежние подозрения. Фессания упоминала о работающих на правительство шпионах, а Гупта уж слишком усердно водит наживкой у него перед носом. Для человека, прибывшего в Вавилон сравнительно недавно, индиец удивительно проворен. Поселившись на постоялом дворе Камберчаняна не более двух недель назад, он демонстрировал не свойственную новичкам осведомленность.

Действительно ли Гупта приехал в Вавилон вместе с Набу? Пожалуй, стоит спросить у самого нубийца. И еще одно: Гупта определенно понравился Деборе. Могла ли она рассказать ему о находке Алекса?

— А потом этот коварный паучок оплетает сетью несчастную простодушную муху и утаскивает ее в свое логово!

Нет, Гупте доверяться нельзя! Ни в коем случае.

— Может, оставила записку у меня в комнате, — небрежно сказал Алекс. Возразить против такого предположения индиец не мог, даже если и побывал в комнате Алекса во время его отсутствия. Даже если заметил, что из стены вынимали кирпич. — Пойду взгляну. А вы продолжайте собирать зернышки.

Проверив комнату и не обнаружив никакой записки, Алекс отправился к Набу.

Нубиец был у себя — обнажившись по пояс, он делал отжимания.

— Можно войти?

— Конечно. — Набу вскочил и, схватив полотенце, начал растираться. — Вот подумываю, может, лучше стать борцом, чем писцом.

Алекс закрыл дверь.

— Дебора ушла.

— Вот как? Жаль. Такая милая дама. Это из-за вас. Вы с Гуптой ее достали.

Алекс пожал плечами.

— Извини, если обидел тебя вчера. Я не хотел, честно. Можно задать вопрос?

— А кто мешает? Спрашивай.

— Вы с Гуптой поселились здесь в один день?

— Точно.

— А в Вавилон добирались вместе?

— Нет.

— Уверен?

— Конечно, уверен, черт возьми. А что?

— Думаю, Гупта здесь уже давно.

— Ты имеешь в виду на постоялом дворе?

— Да нет же! В городе.

— И чем он тут занимается?

— Шпионит понемножку.

Набу подошел к окну и выглянул во двор.

— Сейчас он болтает с Камбером. Это, по-твоему, и есть шпионская работа?

— Сказал, что выведывает у него кое-какую деловую информацию.

— Зачем ему, если он не новичок в городе, выведывать что-то у Камбера? Парень, у тебя паранойя.

Алекс сдержанно улыбнулся.

— Сервивалисты все параноики. Этот город основан на паранойе.

— Полнейшая чушь.

— А вот и не чушь. Вавилон — проект выживания. Выживание здесь не детская забава для наивных простаков.

— Типа меня, да? Я ведь наивный простак?

— Я имею в виду другое. Здесь с тобой может случиться все что угодно. Тебя могут подкупить, заманить в ловушку, уничтожить. У правительства наверняка есть секретные агенты.

— У какого правительства?

— Вавилонского. Не исключено, что своих шпионов могли прислать и другие. Греция, Индия, Карфаген. — Алекс криво ухмыльнулся. — Выживание — дело тяжелое.

— Все зависит от точки зрения. Судя по тому, какой путь выбрал ты, закончишь игру в темном переулке с проломленным черепом. Прими дружеский совет. Расслабься. Не напрягайся.

— Расслабься? И это советует человек, взмыленный, как скаковая лошадь.

— Ну и что? Зато я никого не задел, никому не наступил на мозоль.

— Вавилон — вот мой череп, — отвечая на собственные мысли, пробормотал Алекс. — Вот что я должен расколоть. Город — мой череп.

— Что ж, играй в свои игры, раскалывай черепа, — бросил Набу, — только меня в них не втягивай.

Так случилось, что в тот же день Набу покинул постоялый двор и исчез из жизни Алекса; разве что однажды, совершенно случайно и издалека, на вавилонской ярмарке в поле за вратами Адада ему попался на глаза чернокожий здоровяк с лоснящейся от масла кожей и почти голый, если не считать набедренной повязки и кожаных ремней на запястьях и лодыжках. Неф демонстрировал мышцы, обрабатывая черный вулканический камень, напоминающий более темный, мобильный, более пластиковый вариант диоритовой колонны на Дворцовой улице с начертанными на ней десятью тысячами клинописных знаков законами Хаммурапи, нравственными установлениями для города, который больше почитал их элегантное словесное оформление, нежели собственно содержание.

Однако же наказание в Вавилоне, как впоследствии узнал Алекс, могло настигнуть нарушителя внезапно и быть очень жестоким. Иногда, впрочем, правосудие состояло не в применении жестоких мер, а в освобождении от них.

Только такой вариант будущего и ждал нубийца. Чтобы взглянуть поближе и снять все сомнения, нужно было пройти меж шумными рядами мелочных торговцев, предсказателей, жонглеров и шутов, но сделать это Алекс не рискнул.

Короче говоря — подобно сказочному мальчику-с-пальчик, отправившемуся в опасное путешествие и захваченному лесными феями или обитающей на болоте заколдованной лягушачьей семейкой, принимающей человеческий облик не чаще раза в год, — в тот день нубиец навсегда исчез из его жизни.