Блок

День 45 в блоке

Сильнее всего меня одолевает одиночество в эти шесть часов после завершения сеанса в Зоне Разума, в ожидании жатвы энергии… Если мне не удается перейти в спящий режим, если по какой-то причине мой жестокий мозг не отключается, то я оказываюсь в мире, где время стоит на месте, где мой разрываемый на части разум воспроизводит величайшие ужасы моей жизни: мальчик падает с крыши Вертикали «Черная дорога»; арест и заключение в Аркан; крысы в туннеле, едва не сожравшие меня заживо; Полоумные, преследующие меня по деревне бездомных; варварские отмены исполнения приговора, известные как Отсрочки; битва в Мидуэй-Парке.

Эти воспоминания повторяются в моей голове снова и снова. Чем больше я умоляю их остановиться, тем ярче они становятся: тем острее я ощущаю, как крысиные зубы впиваются мне в кожу, тем сильнее паника в сердце, когда Полоумные приближаются, тем сильнее горе от утраты Блю, погибшего в бою.

Эти мысли крутятся в моей голове уже более суток, и когда начинается Зона Разума, я практически сразу осознаю, что кошмар еще не окончен. Что-то не так.

Белая комната снова превращается в мою обычную камеру в Блоке. Во мне нет иглы, я не парализован.

Я сажусь и смотрю на дверь.

– Что происходит? – шепчу я в тишине, выдыхая пар. Здесь холодно, чертовски холодно.

Дверь со скрипом открывается, и в камеру проскальзывает Мейбл.

Мейбл была последней заключенной, освобожденной из Аркана. Ее заживо съели крысы в туннеле Мрачного поезда, я не смог ее спасти.

Мейбл медленно подходит ко мне и садится так, чтобы я ее видел.

– Лука, – шепчет она, – почему ты дал мне войти в те туннели?

Я хочу ответить, хочу сказать ей, что мне жаль, что я хотел остановить ее, но внезапно я не могу говорить, неожиданно Зона Разума лишает меня дара речи, заставляя молча наблюдать.

– Было больно, – говорит Мейбл, и на ее руках, шее и лице проступают раны. – Мне было так больно, пока они меня убивали.

Я вижу, как в ее горле что-то шевелится, что-то скребется под кожей, а затем окровавленная крысиная морда разрывает ее плоть.

– Это больно! – кричит она. – Больно, когда они впиваются в кожу, вырывают глаза, разгрызают меня изнутри! Больно! Больно!

Я хочу закричать, отвести взгляд, но не могу.

Плач Мейбл переходит в бульканье по мере того, как все больше ран появляется на ее теле. Наконец, упав на бетонный пол, она исчезает.

Хотя я знаю, что это симуляция, что это просто Зона Разума и в реальности я все еще парализован, лежу в той же кровати и в той же камере, я чувствую, как сердце бешено колотится в груди.

Я жду в тишине, надеясь, что Мейбл больше нет.

«Что, черт возьми, это было? – думаю я. – Что происходит? Куда делись воспоминания? Приключения?»

Мгновенно передо мной появляется Мэддокс Фэйрфакс – он стоит, склонившись надо мной. Последний раз я видел своего старого друга здесь, в этой самой камере. Он был первым носителем, первым человеком, в которого Хэппи удалось загрузиться.

– Убей меня, Лука. Убей, прошу тебя! Ты должен убить меня, ради Бога! – выкрикивает он мне в лицо те же слова, что говорил, когда Хэппи позволила настоящему Мэддоксу быть собой.

Затем Мэддокс поворачивается к стене и начинает биться головой о твердый бетон снова и снова. Мне его не видно, но даже если бы Зона Разума позволила мне повернуть голову, я бы не стал смотреть. Краем глаза я вижу брызги крови, мозга, осколки костей.

Ему на смену приходят Кэтрин и Чиррак, двое молодых заключенных Аркана, скончавшихся Полоумными после экспериментов Хэппи. Они любили гоняться друг за другом по тюрьме, когда Рен выпускала нас ночами по средам. Они были влюблены друг в друга, но были слишком молоды и незрелы и не знали, как сказать об этом вслух, поэтому просто играли вместе в детские уличные игры. Мысленно я улыбаюсь, наблюдая, как ребята резвятся. Но когда Кэтрин валит Чиррака на землю и начинает царапать ему шею, с безумной ухмылкой на лице разрывая ему вены в клочья, я понимаю, что в этом видении они Полоумные, пытающиеся уничтожить друг друга.

Кошмарные видения сменяются одно за другим. Блю, Харви, мой отец. Все они искаженные и бешенные, зубоскалистые и страшные. Из моего собственного разума, как из колодца, хлещет безумие, транслируемое Зоной Разума.

И, наконец, дверь снова открывается.

«О Боже, – думаю я, – Господи Боже, что на этот раз?»

Передо мной на пол садится мама. Ее улыбка и добрые глаза останавливают время, и на секунду я чувствую себя счастливым.

«Нет! – говорю я себе. – Не поддавайся, не позволяй этим ублюдкам добраться до тебя!»

Мама была первой из близких, кого я потерял. Она умерла от болезни, которую мы не могли позволить себе даже диагностировать. Ее тело, закутанное в черную пластиковую пленку, унес дрон-гробовщик.

Она начинает шевелить руками, показывая мне жесты.

«Прости меня».

Я чувствую, как слезы застилают мне глаза. Паралич проходит, и я могу пошевелить руками, чтобы ответить.

«За что?» – спрашиваю я.

«За все. За то, что оставила тебя одного, за всю ту боль, что тебе пришлось испытать, за всех тех людей, что ты потерял», – отвечает мама, не сводя с меня глаз, ее руки двигаются быстро.

«Это не твоя вина», – отвечаю я. Я пропал, я едва осознаю, как далеко ушел от осознания того, что все это не реально.

«Я ненавижу их, Лука, за то, что они с тобой сделали, за то, что делают с тобой каждый день. Это жестоко».

Слезы текут по моим щекам, я чувствую их солоноватый вкус на губах.

«Не знаю, мама, сколько еще я смогу выдержать».

Она встает и обнимает меня. Я обнимаю ее крепко, содрогаясь в рыданиях, позволяя всей боли, накопившейся за годы, проведенные в тюрьме, вылиться наружу.

Мама нежно отстраняется и снова делает знаки рукой:

«Я могу помочь тебе, Лука. Могу заставить их остановиться».

«Что ты имеешь в виду?» – спрашиваю я.

«Жатва, паралич, игры разума – я могу все это остановить. Ты останешься в тюрьме, но тебя оставят в покое».

«Как?»

«Скажи им, Лука, расскажи, где твои друзья. Скажи им, где находятся Исчезнувшие. Я знаю, знаю – все это неправильно, несправедливо, так нельзя поступать. Но, Лука, в конечном итоге это будет неважно. Хэппи в любом случае найдет их, так извлеки пользу. Я так тебя люблю, и мне невыносимо видеть, как они вот так издеваются над тобой».

Я чувствую, как мои руки начинают шевелиться, чтобы жестами показать местонахождение Пода и Акими, Игби и Пандер. Глаза мамы горят от нетерпения, но глубоко внутри я, наконец, слышу яростный, отрезвляющий меня крик. Это все нереально. Моя мама умерла три года назад. Это проекция, созданная Хэппи, чтобы обмануть меня.

«Уходи», – жестами говорю я ей.

«Лука, сынок, прошу…» – отвечает мама, руки ее движутся медленнее, лицо становится грустным.

«Уходи, ты не моя мать».

Теперь она начинает плакать. Я пытаюсь построить стену между нами, но вид плачущей мамы – хотя я знаю, что она не настоящая, – сокрушает меня.

«Я пытаюсь защитить тебя», – говорит она.

«Ты нереальна».

«Я люблю тебя».

«Ты нереальна».

«Я люблю тебя».

«Я никогда не скажу тебе, где они».

Образ моей мамы перестает плакать и улыбается. Она открывает рот и говорит вслух:

– Однажды ты скажешь нам, Лука Кейн.

– Я умру прежде, чем что-то вам скажу, – отвечаю я.

– Нет, мы этого не допустим.

– Посмотрим.

– Хорошо.

И моя мама исчезает, снова покидая этот мир. Следующие три или четыре часа я сижу в тишине имитируемой камеры, ожидая, когда начнется прежняя рутина.