Блэк Сити

Глава 41 Эш

— Пьяница![3] — говорю я.

Отец кладет карты рубашками вверх на мою тюремную койку.

— Хорошая игра.

— Мне кажется, ты мне подыгрывал, — говорю я, с наигранным весельем.

— Вот еще, зачем бы мне это делать? — отвечает он в тон мне.

Они позволили папе быть со мной в тюремной камере в эти последние часы моей жизни. Этим утром у нас состоялась краткая встреча и с Сигуром, что было приятной неожиданностью. Должно быть, он потянул много ниточек и подкупил еще больше охранников, чтобы увидиться со мной. Я прислонился спиной к стене. Гарри, долговязый тюремный охранник с короткими рыжими волосами несет мне тюремный поднос. На подносе единственный стакан с пинтой свежей крови. Мой последний обед. Гарри искренне мне улыбается.

— У тебя гости, — говорит он, ставя поднос на кровать.

У меня в животе начинают порхать бабочки и появляется крошечный лучик надежды, что может быть это Натали. Я приглаживаю свои непослушные волосы. Они снова вьются и топорщатся в разные стороны.

Возле решетки появляются Дей с Жуком. Они не смотрят мне в глаза, когда я смотрю на них.

— Ей не позволено было прийти?

Они ничего не говорят.

Папа берет меня за руку и сжимает её. Я вытираю свои глаза рукавом рубашки; материал тюремной одежды толстый и колет мне кожу.

Жук сквозь решетку протягивает мне газету. Я просматриваю заголовки. В основном это статьи о предстоящем голосовании за Закон Роуза и как люди ищут выход, чтобы проголосовать против, раздраженные тем, как относятся к Дарклингам в Легионе и злые на правительство Стражей за то, что те отравили Золотой Дурман. Люди больше не могут закрывать глаза на все происходящее. С тех пор, как в воздухе витает ветер перемен, количество активистов Людей за Единство возросло. Жаль, что я не увижу всего этого сам.

Я переворачиваю страницу, и на меня смотрит мое собственное лицо.

— Эй, да я попал на третью страницу.

Никто не смеется.

— Ого, а почему у всех такие вытянутые физиономии? Кто-то умер что ли? — спрашиваю я.

— Эш, — говорит папа.

Дей рыдает навзрыд, а Жук, успокаивая, обнимает её. Я стараюсь не смотреть, сжигаемый ревностью. Как бы мне хотелось, чтобы Натали была здесь.

— Мы должны вернуться на свои места, — тихо говорит Жук минуту спустя. — Мы будем прямо перед тобой. Ты нас не пропустишь, братан.

Я пожимаю руку Жука через решетку, и он очень долго её не отпускает.

— Я люблю тебя, чувак. Ты мой лучший друг, — шепчет он.

— Эй, ты заставишь Дей ревновать тебя, если не отпустишь мою руку, — дразню я его.

Дей пытается рассмеяться, по её карамельным щекам струятся слезы. Она держится на Жука, когда они уходят. Он успевает дойти до середины коридора, прежде чем разрыдаться самому.

Папа встает на колени на твердый бетонный пол и я присоединяюсь к нему, чтобы помолиться. Я стараюсь произносить слова, обращенные к Всевышнему в Вечном саду, убедительно, или, по крайней мере, чтобы они звучали таковыми для моего отца. Я знаю, ему это нужно, возможно, даже больше, чем мне. Не думаю, что в раю есть место для таких, как я, но меня это как-то не особо тревожит. Может быть, я отправлюсь в Небытие вместе с мамой?

Я так благодарен папе, что он здесь со мной прямо сейчас. Я много лет гадал, каково это, если бы моим отцом был Дарклинг, который по-настоящему "понимал" меня, но теперь я понимаю, что все это время рядом со мной был такой человек. О лучшем отце я и не смел бы мечтать. Он заботился обо мне, любил, и он никогда не забывал меня, как бы не было трудно. Я горжусь тем, что был его сыном.

Я слышу позвякивание ключей Гарри, когда те ударяются об его ногу, прежде чем вижу его. Он отпирает тюремную дверь.

— Пора, парень, — говорит он скорбно.

Папа помогает мне подняться на ноги. Я немного опираюсь на него. Внезапно мои плечи опускаются, будто на них что-то давит, ноги наливаются свинцом. Сквозь маленькое оконце моей камеры проникает солнце. Солнечный свет покалывает мне кожу, но это даже приятно, оно напоминает мне, что я все еще жив.

— Хороший день для казни, — говорю я Гарри.

Он морщится.

— Ты должен оставить здесь свою одежду, — говорит мне Гарри, глядя себе под ноги.

Я сбрасываю рубашку и штаны, радуясь, что можно уже избавится от материала, от которого у меня зудела кожа. Я не особо возражаю быть раздетым. В подобной уязвимости есть некая свобода. Мне нравится, как холодный воздух ласкает кожу. Вокруг талии я оборачиваю льняную ткань, в конце концов, там же будут дети.

— Может, мне просили что-нибудь передать? — с надеждой спрашиваю я.

— Прости, парень.

Я должен принять, что она не придет. Я никогда её больше не увижу. Я поворачиваюсь к папе, который занят тем, что подбирает мою одежду и складывает её в аккуратную стопку на койке, оттягивая неизбежное. По его мужественному лицу стекает слеза.

— Папа?

Он поспешно вытирает глаза:

— Да?

— Позаботься ради меня о Натали. Я и Сигура попросил о том же. Убедись, что с ней все будет хорошо. Обещай мне.

— Обещаю, — говорит он.

Его печальные глаза изучают мое лицо, и я понимаю, что он пытается запомнить меня в мельчайших подробностях. Я не могу поверить, сколько страданий выпало на его долю. Сначала он потерял маму, теперь вот меня. Это самое худшее, что может случится. Никто не должен видеть, как умирает его ребенок.

Гарри протягивает кандалы.

— Секунду. — Я переворачиваю папины карты, лежащие на моей койке и улыбаюсь. Значит он все-таки позволил мне выиграть.

Гарри сковывает мои запястья и лодыжки и ведет меня по длинному коридору в ожидании передвижной тележки снаружи. Безликие заключенные суют свои пальцы сквозь прутья тюремных камер, когда я прохожу мимо, напоминая мне, что я не одинок. Папа, молча, идет в нескольких шагах позади. Время молитв прошло.