Блатные из тридевятого царства (СИ)

Глава 13

Если из города можно выехать только через одни ворота, то и попасть в него можно только через них. Нужно возвращаться, как не напрягай извилины -- других вариантов нет.

Азам, уяснив в чем дело, внес другое предложение -- добраться до стойбища, взять воинов и вернуться во главе орды. И если Ёрик не признает в бывших узниках почетных гостей, взять Волынь в осаду.

Умное предложение, хорошее, а главное -- перспективное. Четыре дня до стойбища, сутки на сборы, дней пять обратная дорога и того -- десять дней. Нам торопиться некуда, Ленька тоже подождет, а куда ему деваться к цепям привязанному? Весь вопрос в том, в каком виде господин граф нас дождется. Выглядеть он, конечно, будет краше своего предшественника, до кости истлеть не успеет, но возвращаться надо сегодня, иначе "завтра" для графа уже не наступит. К тому же не стоит забывать -- Азам слишком давно не видел соплеменником и как орда отнесется к появлению старого вождя предсказать не возможно.

-- Вот, что хан, -- предложил я, -- бери еды, сколько надо и скачи в стойбище один.

Азам поджал губы, словно обидевшийся ребенок и торжественно произнес:

-- Хан хана в беде не бросает. Остаюсь с тобой.

Переубеждать я его не стал. Прежде, чем повернуть назад, отобедали. Обилие свежей пищи не радовало. Жуешь деликатесы, а вкуса нет, вино баландой пахнет.

-- Чего делать будем? -- стряхивая с усов крошки, озвучил мучивший всех вопрос Кондрат Силыч.

-- По дороге обмозгуем, -- ответил я. -- По коням братцы, не ровен час у графа слюни кончатся, чем пузыри пускать будет...

Вскочив в седла взяли курс на Волынь, но не по прямой, а забирая вправо, что б подъехать к городским воротам с севера. Не весть, какая мера предосторожности, но все же. Под стук копыт я пытался придумать хоть какой-нибудь план, но, учитывая наши силы и возможности, любая затея имела такие же шансы на успех, как микроб на руку английского королевства.

Для начала следовало попасть в город и желательно без шума -- тихо, скромно, чтоб городская стража не возбудилась раньше времени. Дальше будет видно.

Через три часа впереди замаячили стены Волыни. Наш отряд выбрался на укатанную широкую дорогу. Пришпорив лошадей, нагнали крестьянский обоз из трех телег, груженных корзинами с увядшей на солнце зеленью -- петрушкой, луком, укропом, сельдереем. На последней телеге краснощекие помидоры и запорошенные пылью огурцы.

На передней подводе, свесив ноги, сидит широкоплечий мужик с обвислыми усами в штопаной душегрейке. Широкий крестьянский лоб нахмурен, взгляд сердит, руки то и дело хватаются за плеть, но тощая лошаденка, опустив гриву, ели тащится, путаясь в собственных ногах. По всему видать издалека едут. Умотались кобылки в пути, вот и хмур мужик, не поспел обоз к утренним торгам, все сливки более предприимчивые торгаши сняли, после обеда торговля слабая, да и покупатель скуп и придирчив.

-- Чего нос повесил? -- кивнул я мужику, приноравливая твердую поступь своего коня к мелкому шагу впряженной в телегу лошаденки.

Крестьянин не ответил, лишь тяжело вздохнул и снова подхлестнул кобылку, но я не унимался:

-- Сколь хочешь выручить за увядший укроп и прелые огурцы?

-- Сколь дадут -- все мое, -- огрызнулся мужик.

-- А все-таки?

-- Если б до зори поспели -- два червонца и к бабке не ходи. А теперь... -- мужик в сердцах махнул рукой, пышные усы опустились ниже прежнего.

-- Даю четыре червонца и забираю весь товар вместе с телегами, коней перепряжем.

-- Ась? -- не поверил крестьянин своему счастью, но, увидев блеск червонцев, сноровисто соскочил с телеги, подгоняя плетью уже не лошадь, а товарищей.

-- А ну, шевелись, голытьба, покудова барин не передумал!

К городским воротам мы подъезжали в самый солнцепек. Развалившись средь корзин, кореша безмятежно жевали огурцы. Ни дать не взять -- сирые крестьяне с захудалого хутора. Кто таких заподозрит в худом. Стража даже взглядом не удостоила, что взять с убогих.

Через сотню метров, на перекрестке, натянули вожжи. На лево постоялый двор, с права тюрьма, куда править? Поехали прямо, на базарную площадь.

Несмотря на жару, жизнь на базаре кипела во всю. Народу -- не протолкнуться, гомон стоит над толпой, русская речь перемешана заморской бранью. Над мясными и рыбными рядами вонь, хоть нос зажимай. Телег, повозок -- сотни, вытяни в ряд ни одна верста получиться. Снует меж ними народ, все продают, покупают. По кривым рядам бродят нищие, выпрашивая милостыню. На каждом углу гадалка или предсказатель судьбы. Блеет, кудахчет, мычит выставленная на продажу живность. Рядом со скорняком раскинул на прилавке шелка и цветастые платки пожилой китаец. Напротив плюгавенький мужичек предлагает снадобье от всех болезней. Здесь же гробовых дел мастер зазывает опробовать на предмет удобства свежеструганные гробы, а по соседству парень-здоровяк в замызганном фартуке и с пассатижами в руках за умеренную плату готов всех страждущих избавить от больных зубов, вместо анестезии стакан перцовки.

Свободных мест в торговых рядах не нашлось, пришлось расположиться в закутке, далеко от центра, в грязном загаженном углу, куда приличных покупателей плетью не загнать. Правда очень скоро появился шустрый человечек и, щуря хитрые глазки, предложил за небольшую мзду организовать место получше. Евсей, не стесняясь в выражениях, послал его куда подальше, торговля нас интересует не больше, чем Муму подводное плавание.

Первая часть плана по спасению Лёньки -- возвращение в город, прошла без сучка и задоринки. Дальше полный тупик, ни единой светлой мысли, если ни считать предложения братьев Лабудько -- переловить всех городских стражников по одному и чего-нибудь им сломать. Здесь Ванька с Васькой расходились во мнении: старший предлагал ломать правую ногу и почему-то левую руку, а младший, наверно из гуманных соображений, настаивал на переломе только нижних конечностей, но обеих. Братьям деликатно объяснили -- не смотря на широкую лобовую кость умственные упражнения не их конек.

-- Что есть, то есть, -- с гордостью ответил Васька. -- Головы у нас действительно крепкие, сколь посуды об их побили, на товарную лавку хватит, а нам хоть бы хны, живем и мысли разные умные думаем!

-- Ты, паря, уразумей, -- заметил дед Кондрат, -- ваша сила не в голове, а в кулаках, потому рот только за столом разевай, когда ложкой работаешь и то не широко.

-- Это чего так? -- обиделся Ванька.

-- Чтоб кишку не застудить, она у вас, как и извилина в башке -- одна и прямая.

Спор грозил затянуться, пришлось вмешаться, умных мыслей у братьев достаточно, все за неделю не переслушаешь.

Взяв Кондрат Силыча, Ваську и Федора, я решил прогуляться по базару, послушать о чем народ судачит, какие новости обсуждает. Оставив Евсея за старшего, строго настрого наказал:

-- Чтоб ниже травы, тише листвы. Сидеть и не высовываться. Вы крестьяне из колхоза "Двадцать лет без урожая". Огурчики с помидорчиками на прилавке разложите, сельдерей с петрушкой за сено сойдут. Коль найдется дурак -- за бесценок отдавайте, прибыль нас не интересует.

Держась поближе друг к другу, мы врезались в базарную толпу. В такой толчее и потеряться не мудрено. Людской поток нес нас мимо телег, лотков и прилавков, вертлявый татарин в цветастом халате схватил меня за руку и потянул в сторону.

-- Гляди, какой товар! -- тыкал он грязным пальцем на клетку с попугаем. -- Птица заморская, не у кого такой нет, на трех языках ругается, в пол цены отдам, как другу...

Я с трудом вырвался и поспешил укрыться за могучей Васькиной спиной. Настырные купцы без смущения цеплялись за каждого встречного, у кого в кармане мог заваляться хоть пятак, в здешних местах и слухом не слыхивали о законе, защищающем права потребителей. Торговля шла бойко. Чего только не предлагали, от эликсира вечной молодости, в грязном мутном флаконе, до булатных клинков в красивых кожаных ножнах.

Работая локтями, мы пробрались в начало торговых рядов. Слева, окруженные плотной толпой зевак, выступают заезжие артисты, справа кучка поменьше, но, судя по гулу голосов, накал страстей куда больше. Намечалось что-то интересное. Васька, как ледокол, растолкав любопытных, пробился в первый ряд, держась за его рубаху, мы протиснулись следом.

Базарный стоматолог готовился к операции. Пружинистый мужичок путался у него под ногами, не решаясь занять почетное место пациента.

-- Господин зубодер, -- ныл мужик, -- ты на перцовке-то не экономь, я больно чувствительный, двойная норма требуется и скидку предоставь, энтот клык и болит не сильно, кабы не нужда терпел бы еще...

-- Все так говорят, -- отмахнулся парень, -- гони рубль и рот разевай.

-- По что рубль? -- не сдавался больной, держась за челюсть. -- Я ж страдалец, мне начальник стражи три дня ареста объявил за неуплату налога на подкованную лошадь, к вечеру в острог велено явиться, скинь полтинничек по доброте христианкой, ты ж не басурман бесчувственный.

-- А не врешь? -- сдался лекарь.

-- Правду говорит, правду! -- Враз откликнулось несколько человек из толпы.

Кондрат Силыч заехал мне локтем в бок, но я и без его подсказки уши в трубочку сложил. Человек в тюрьму собрался, тут есть над чем задуматься.

Мужик покорно уселся на табурет, заглотил стакан перцовки и, обхватив руками колени, раззявил рот. Доморощенный стоматолог примерился, клацнули кусачки, охочая до зрелищ толпа взвыла громче пациента, Васька старался больше всех, от его рыка с ближайшей бабы сдуло платок. Придя в чувство, мужик, перемешивая стоны с матом, сдерживая дыхание, спросил:

-- Вытащил, али нет?

-- А то, -- гордо ответил зубодер. -- Лошадям за раз рву, токо все одно -- с тебя рубь.

-- Это как же так! Бог свидетель, за полтинник сторговались!

Парень пожал плечами и указал пальцем под ноги, на земле валялось два коренных зуба.

-- Я вместе с больным еще здоровый зацепил, каждый по полтиннику.

-- Мы так не договаривались, -- сплевывая кровь, разорался мужик, но народ встал на сторону лекаря.

-- Два зуба вытащил, плати за каждый! -- Напирала толпа.

-- Тоды пусть второй стакан перцовки нальет, -- не сдавался буйный пациент.

И это требование зрители признали справедливым. Продезинфицировав развороченную челюсть, мужик перешел на шепот:

-- Слышь, господин лекарь, я тебе втрое заплачу, ежели моей тещи вместо зуба язык вырвешь.

-- Языки рвать не обучен, -- отказался парень.

Охая и почему-то прихрамывая, мужик поплелся на выход, мы следом. В кривом заросшем переулке Васька вырвался вперед, в два прыжка нагнал страдальца и прижал к покосившемуся забору.

-- Не дергайся, я не лекарь, одним ударом всю челюсть вынесу!

Но видать не вся перцовка в организме больного пошла на обезболивание, какая-то часть смешалась с мочой и ударила в голову. Мужик размахнулся и зарядил Ваське по пузу, требуха нашего богатыря колыхнулась мелкой рябью и встала на место. Таким ударом до Васькиной "души" не достучаться, калибр не тот, бревном если, да с разбегу...

Пришлось ускориться и перейти с рыси на галоп. Первым подскочил Федор, сбил мужика с ног и, рискуя здоровьем, закрыл собственным телом. Васька заметил смену декораций лишь после второго удара, когда забор разлетелся в щепки. Вдвоем с дедом Кондратом мы кое-как утихомирили разбушевавшийся вулкан.

Отрясая с колен пыль, поднялся Подельник, следом, забыв про зубную боль, встал спасенный мужик. Мгновенно протрезвев, он шальными глазами смотрел на искрошенные в труху доски.

-- Почитай заново родился, -- ободрил его Кондрат Силыч. -- Как кличут-то, новорожденный?

Мужик все еще прибывал в прострации, но нашел в себе силы и представился полным именем:

-- Фрол, сын Акима Сучкова.

-- Чего ж ты, Сучий сын, на людей с кулаками бросаешься?

-- А нечего меня как девку по углам зажимать и лапать!

-- Это кто лапал, кто лапал! -- разобиделся Васька.

Пришлось вмешаться:

-- Цыц! Живо штакетником прикинулись и забор изобразили!

С корешей ограда, как с колокольни телебашня, но стоят, сопят, глазками зыркают. Фрол тоже язык прикусил, ладонью щеку оглаживает, про зубы вспомнил. Выдержав паузу, я кивнул страдальцу:

-- За какие заслуги Ёрик нарами жаловал?

-- А бес его знает, он нынче как с цепи сорвался. Я с налогом на три дня запоздал, оно и раньше бывало, и с рук сходило, а сегодня -- по морде хрясть, сколь просрочил, говорит, столь и отсидишь. Хорошо сразу не посадил, до зубодера сбегать дал, коль в остроге зуб прихватит свету белому не возрадуешься, в темнице их вместе с головой рвут.

-- А что, -- вмешался Кондрат Силычь, -- тюремная стража тебя в лицо знает?

-- Может и знает, но я отродясь с супостатами дружбы не водил, -- гордо ответил Фрол, но тут же сбавил обороты и горестно добавил: -- А явиться надо, ежили начальник городской стражи вздумает проверку учинить, а меня не имеется... Изловят и голову с плеч долой, и что характерно, без всякой перцовки, оно может и пронесет...

Я достал из кармана блестящий золотой червонец. Фрол заткнулся и заворожено, как кролик на удава, уставился на монету. Битый час мы пытались втолковать Фролу, чего от него требуется. Чудак-человек, ему и деньги суют, причем немалые, и в темницу за него идти согласны, а он ломается, как первый блин на сковороде. Мне б такое счастье, всем святым бы свечек натыкал.

Дожал Фрола Подельник, уже ни на что не надеясь, он в сердцах ляпнул:

-- С такими деньгами все клыки выдрать можно и золотые в три ряда вставить!

Удар попал в цель. Вдарили по рукам. Ничего не скажешь, взаимовыгодная сделка -- Фролу червонец золотой, нам нары. Справедливость, где ж ты шаришься? Ау!

Решение одной проблемы породило другую. Срочно требовался подходящий кандидат на роль Фрола. Дело предстояло рисковое, приказать корешам я не мог, совесть не позволяла. Кондрат Силыч словно читал мои мысли, цепкие стариковские пальцы вцепились мне в локоть.

-- Я пойду, Пахан. Росточка мы одного, да и по возрасту схожи. Для надежности голову тряпкой обмотаю, мол, челюсть болит, почитай вся Волынь в курсе, как Фролу зубы драли, глядишь, пронесет. Главное Лёньку из стены вытащить, а ты уж ломай голову, как его из камеры вызволить. Меня, дай Бог, через три денечка так отпустят. А если что -- годов немало, пожил свое, мне и помирать не страшно.

Прав Кондрат Силыч, других вариантов нет. Будем надеяться -- удача на нашей стороне. До заката оставалась часа четыре, время есть, но сидеть сложа руки некогда. Попасть в тюрьму просто, выйти проблема. Ускоренным темпом мы двинулись назад к телегам.

Базар пустел на глазах. Жидкая кучка самых настырных покупателей все еще слоняется по рядам, но торговцы уже прячут товар под прилавок, крестьяне с окрестных деревень, не расторговавшиеся за день, с мужицкой основательностью готовятся к ночевке. Отшумел базарный день, всюду груды мусора, легкий ветерок смешал запахи свежего сена, заморских яств и откровенной тухлятины. Случайные прохожие морщат носы от таких ароматов.

В этот поздний час, как не странно, самым оживленным местом на рыночной площади оказался наш закуток. Переднею телегу окружило человек двадцать, все больше крестьяне да приказчики, но среди разгоряченных и злых мужицких рож мелькает штук пять вполне респектабельных купеческих лиц.

Взгромоздившись на корзину с огурцами и размахивая пучком укропа, Евсей крыл собравшихся матом. От души, с углублением в родословную.

Рядом подпирает оглоблю верный Ванька. Антоха, Сорока и Азам стерегут тылы. Ни дать ни взять -- отчетно-перевыборное колхозное собрание. Речи отгремели, народ созрел для мордобоя. Наше появление раскалило обстановку до предела. Не забивая голову лишними вопросами, Васька отломал от ближайшей подводы оглоблю и поспешил к брату, наши ряды сдвоились и красноречие Фраера взлетело на небывалую высоту:

-- ...морды барышные! Деды ваши ослами были! Отцы козлами родились! И внуки у вас пацифистами вырастут!!!

Аплодисментов не последовало. Докладчик выдохся и на секунду заткнулся. Растолкав мужиков, я пробился к "трибуне" и мирно поинтересовался:

-- Чего бузим?

-- Цены их наши не устраивают, дешево торгуем, покупателей переманиваем. Завтра с утречка бесплатно огурцы раздавать стану! -- Прорычал Евсей.

Вперед выдвинулся розовощекий купчина с золотой цепью на дряхлой шее.

-- Нельзя так делать, цену надо держать, иначе какая торговля...

-- Завтра увидишь какая, сморчок поганый. Ишь харю нажрал из-за щек ушей не видно!

Вон оно что. Признаться по делу торгаши взъелись. Нам прибыль ни к чему, от товара бы избавиться, а людям жить на что-то надо. Завтра пол города за дешевыми огурцами сбежится, мужики в убытках будут, овощ товарный вид теряет быстро, день-два не продал -- вези на свалку.

-- Господа! -- призвал я торговцев к порядку. -- Есть товар -- есть проблема, нет товара -- нет проблемы, купите все оптом, за ценой не постоим и торгуйте как хотите.

-- А чего тут покупать? -- усмехнулся розовощекий. -- Красная цена три рубля, вместе с корзинами.

-- Годится, -- кивнул я.

-- Позвольте, позвольте! -- подал голос лысый купец с культурной окладистой бородой. -- За три-то рубля и я не прочь поживиться.

-- И я! И я! -- послышалось с разных сторон.

Спрос превышал предложение. Я забрался на телегу, задвинул за спину Евсея и громко произнес:

-- Объявляется аукцион. Желающие участвовать в торгах вносят в кассу по три рубля, залог не возвращается, товар забирает тот, кто предложит хоть на копейку больше. Касса -- я!

Желающих сыскалось семь человек. Наша казна пополнилась на двадцать один рубль. Торги начались. Первым на четырех рублях сдался крестьянин в латаных штанах, через пятьдесят копеек отскочил вертлявый приказчик, пятеро оставшихся купцов не мелочились, всякий раз накидывали по рублю. Началась борьба кошельков, наши огурцы и помидоры их уже не интересовали. В финал вышли розовощекий и лысый. Ставка поднялась до двадцати пяти рублей.

-- Все одно перебью! -- наматывая золотую цепь на кулак, брызгал слюной купец, предложивший начальную цену. -- Не имеется у тебя таких средств!

-- А двадцать семь рублей не хочешь! -- орал лысый, от напряжения пощипывая бороденку. -- Ты что ли мои капиталы считал!

Как купцы не тужились, случилось так, что на тридцати рублях у обоих закончилась наличность. Победу одержал розовощекий, присовокупив к деньгам золотую цепь. Подоспевшие грузчики быстро растащили с телег корзины, торговцы с чувством выполненного долга разбрелись по делам. Улучив момент ко мне подскочил вертлявый приказчик.

-- Объясни, родимый, -- взмолился он, -- как так вышло -- пришли ругаться, а скупили весь товар втридорога? И главное -- все счастливы. Пять лет торговать учусь, а про такое не слыхивал.

-- Не надо жадничать, -- честно ответил я.

Решая коммерческие вопросы, я совсем забыл про Кондрата Силыча, а время поджимало, солнышко за городскую стену перевалило. В авральном порядке занялись экипировкой Дембеля. Федор раздобыл махровое полотенце, им подвязали зубы. Вид получился не притязательный, но главное не узнаваемый, вылитый Ленин в семнадцатом году, с той лишь разницей, что деду Кондрату не в Смольный шлепать, а в кутузку. Кузнец Сорока ради такого случая пожертвовал вязаной кофтой, все приятней будет в сыром подвале, чем в холщевой рубахе. Набили котомку едой на три дня, с запасом, судя по весу -- с большим. И по русскому обычаю присели на дорожку.

Тяжело, когда близких сажают в кутузку и совсем уж нестерпимо, если идут они туда по собственной воле. Кондрат Силыч держался молодцом, ни один мускул не дрогнул. К самой тюрьме мы подойти не осмелились, последний километр Дембель прошагал в гордом одиночестве. Я закусил до боли губу и тихо, чтоб никто не слышал, прошептал: "Пошли тебе Господь удачу". Как умею, так и молюсь.

На обратном пути у перекрестка перед базарной площадью наткнулись на странный дом, обвешанный красными фонарями. На улице еще светло, а фонари горят. Подмигивают прохожим алчным мерцанием. У крыльца привратник в солидной ливрее. Неужели...

Из чистого любопытства я подошел ближе.

-- Господа устали от одиночества? Желаете завести зазнобу? -- приветливо распахнул двери привратник.

Мы не желали, и даже мысли такой не имели... но вошли. Сразу за порогом пушистая ковровая дорожка, узкий полутемный коридор вывел в большую комнату, оконные проемы занавешены плотными шторами, под потолком люстра в двадцать свечей, запах как в церкви, стены задрапированы простенькой тканью с незатейливым рисунком. Из мебели -- четыре лавки в два ряда, да табурет напротив. И ни единого посетителя.

Дрогнула драпировка, скрипнула скрытая за тканью дверь и в комнату явилась высокая женщина, фигура укрыта длинным сарафаном. Ее возраст прятался за толстым слоем румян, но раскатистый трескучий голос навевал мысли о вечном.

Увы, далеко не девица. Вино, конечно, делает неотразимой любую женщину, но при условии что она молчит. А эта трещала, как сорока, слова жесткие, интонации царские:

-- Для тех, кто не знает -- меня зовут мадам Антуанетта, а кто не может выговорить -- просто Анна. Рожи к свету повернули.

Мадам строевым шагом прошлепала мимо нас, разглядывая всех вместе и каждого в отдельности. Жгучий совиный взгляд пробирал до печенки, одежду снимать не надо, каждый изъян на теле глазами, как рентгеном запечатлела. Не баба -- фото студия ходячая.

-- С вами проблем не будет, -- кивнула она Ваське с Ванькой, -- сестры Харитоновы таких ухарей сильно любят. А ты, хлопец, не молод ли? -- остановилась мадам напротив Антохи. -- Девку-то я подберу, а ну загнешься раньше времени, хотя, как знать, мал, говорят, золотник -- да дорог. Годишься. Чего ж с тобой делать? -- тяжелый взгляд уперся в Азама. -- Трудновато придется... Хотя... есть на примете одна вдова, годков правда о-го-го, в церкву без очереди пропускают и глаз косит, зато приданого ворох.

Первым заподозрил неладное Евсей.

-- Мадам, это вы о чем?

-- Как о чем? О сватовстве! Ко мне за другим не ходят. Не сомневайтесь, -- успокоила она, -- сосватаю всех. Я пол Волыни переженила. Только уговор -- свадебку отыграли, мне два рублика. Тем и живу. Всем девок найду, не один у меня еще без жены не оставался. Эй! Вы куда!!!

Опрокидывая лавки, мы бросились вон. Бежали без оглядки, на выходе втоптали в грязь привратника и, только укрывшись за родными телегами, кое-как перевели дух.

-- Во блин, чуть не попали! -- Прошептал Федька.

-- Пахан, а ты чего туда поперся? -- отдышавшись, поинтересовался Евсей.

Я сделал вид, что не расслышал, посчитав за лучшее промолчать. На небо взгромоздилась луна, Волынь медленно впадала в спячку. Подельник с Антохой натаскали под телеги соломы, постель получилась не самой мягкой, но после таких потрясений казалась воздушной периной. Пусть лучше уж стебли бока колют, чем тощие коленки какой-нибудь вдовы.

Бедный Азам ворочался больше всех, дитя степи ни как не мог уяснить, чего это братья славяне, что ни день, пытаются ему новую бабу всучить. Чудак-человек, весь мир не одно тысячелетие бьется над тайной русской души, а он за день хочет разобраться. Хороших снов тебе хан, про лошадей...

Рассвет на меня обрушился неожиданно и сильно -- пинком под ребра. Продрав глаза, я на четвереньках выполз из-под телеги и нос к носу столкнулся с Лёнькой. Господин граф вполне румяный и упитанный, заложив руки за спину, переминался с ноги на ногу в окружении полсотни стражников. От второго удара заныло плечо.

-- Строиться, сволочи! Живьем в землю вгоню, шкуру на ремни покромсаю! Четвертую! Сгною! Запорю-ю-ю-ююю!!!

Какие интонации. Какая драматургия. Сотворилось чудо -- Лёнька заговорил. И как всегда не вовремя. Увернувшись от очередного тумака, я крикнул:

-- Господин граф, где Кондрат Силыч?

-- Вас в гости ждет. Чего встали, -- Ленька пнул под зад ближнего стражника, -- вяжите душегубов!

Как не странно стражники безропотно повиновались. Против такой оравы сильно не побрыкаешься, хотя Васька с Ванькой попробовали, человек семь до беспамятства приголубили, пока их скрутили.

-- Ну, Лёнька, сучий потрох, придет еще наше время! -- вытирая кровь с разбитой губы, выругался Евсей.

-- Молчать, быдло! -- взвился племяш Старобока. -- Кончилось ваше время, мое пришло! Перед вами досточтимый и сиятельный граф Леопольд Де Бил. Запорю! В кадке с огурцами утоплю, к необъезженному коню за хвост привяжу, кишки...

-- Коней не трогай! -- Перебил графа Азам.

-- Чего-о-о!!! -- задохнулся от бешенства Лёнька, с удивлением разглядывая степняка. -- Ты кто такой?

-- Я -- хан, повелитель степи, -- гордо ответил Азам.

Граф обиженно икнул и на всякий случай сбавил обороты:

-- Ладно, коней не буду. Суд разберется, что ты за хан.

Значит еще и суд будет, весело бабки пляшут, так и хочется спросить: "А судьи кто?". Спросил...

А говорят "за спрос" не бьют. Не верьте люди, врет народная мудрость, на собственных ребрах прочувствовал.

Нас гнали по улице как баранов на убой. Усердная стража тыкала в спины пиками, хорошо хоть тупыми концами. Долго еще эта прогулка будет отзываться синяками и ссадинами. С первыми лучами солнца за нашими спинами закрылись тюремные ворота. Сливай бензин -- приехали.

Нас принялись обыскивать, но шмон длился не долго, нашли деньги и на этом успокоились. Дальше все пошло по старой схеме -- знакомыми коридорами к знакомой камере. Лязгнула решетка, прощай свобода, здравствуй Кондрат Силыч.

Дембель, все еще с полотенцем вокруг головы, соскочил с соломы, как с раскаленной плиты, глаза шире рта, а рот раззявил до пупа.

-- Вы чего!!! Вы как?

Если б знали, ответили б. Да спросонок голова туго работает. Одно ясно, Лёнька мерзавец руку к аресту приложил. Но как? Я уложился в минуту, рассказывая Кондрат Силычу о веселой побудке и марш-броске до темницы. Старик сорвал с головы полотенце, осенил грудь крестом и встал пред нами на колени.

-- Простите братцы, моя вина, я Лёньке шепнул, где телеги стоят.

Кондрат Силыча подняли и усадили на солому. Его рассказ добавил черных пятен в эту мутную историю. В камеру он попал как Фрол, стража мысли не допускала, что кто-то за кого-то может добровольно улечься на нары. Не первый год служат и в такие чудеса не верят. Все прошло как по маслу, да вот стеночка в камере была уже разобрана и никакого Лёньки, ни живого, ни мертвого в цепях не болталось.

Граф явился позже, как привидение -- под утро. Два сонных охранника запихали его в камеру и ушли досыпать. Вытирая слезы, Лёнька поведал Кондрат Силычу, как в склепе у него стресс приключился от страха, слюни кончились и вернулся разум. (Я так думаю на время, погостить).

Лёнькин разум выбрал для возвращения не самое подходящее время -- мы уже по степи мчались, а Ананий с подчиненными еще в камере прибывал. Лёнькин организм, став разумным, моментально отреагировал -- наложил в штаны. Запах просочился сквозь плохо пригнанные камни, охрана стала выяснять причину глобального изменения экологии и извлекла Лёньку на белый свет.

Едва явилась смена караула и выпустила всех страждущих на волю, Аркашка и Ёрик лично озаботились судьбой графа. Сначала велели сменить портки, а потом весь день и всю ночь графа вертели, крутили, старые штаны на голову одевали. К утру плюнули и решили отпустить на все четыре стороны, запретив под страхом смертной казни посещать уборные ближе, чем за километр от городских стен. Вот тут-то дед Кондрат и шепнул на ушко графу, где нас искать.

-- А через час и впрямь за Лёнькой пришли, освободили, -- закончил Кондрат Силыч.

От грустных размышлений голова шла кругом. Мы в темнице, Лёнька на свободе, хотя по логике должно быть наоборот, но факт вещь упрямая, против него не попрешь.

Ближе к обеду явился Ананий, голова опущена, спина сутулится. Закинул в камеру бурдюк с водой и заторопился назад. Я подскочил к решетке и крикнул вслед:

-- Господин старший надзиратель! Господин старший надзиратель!

Ананий нехотя повернулся и зло пролаял:

-- Ваш граф теперь старший надзиратель.

-- А ты кто? -- удивился Евсей.

-- Разжалован в охранники, -- сказал, как отрезал Ананий и смачно сплюнув, поплелся восвояси. Как мы его не звали -- ни разу не оглянулся.

Больше нас никто не тревожил до самого вечера. Запертые в четырех стенах мы изнывали от скуки, безделья и тревоги, но крепились и тревожные мысли старались гнать прочь. Ближайшее будущее ничего хорошего не сулило, какое тут может быть "счастливое завтра", если Лёнька стал старшим надзирателем.

Ванька с Васькой расчертили куском побелки стенку на квадраты и резались в крестики-нолики на щелбаны. Через час, с распухшими лбами, братья попытались привлечь к игре остальных, но желающих не нашлось.

Вместо ужина состоялся суд. С опухшими от дневного сна рожами приперлись Аркашка и Лёнька. Почесывая брюхо, Аркадий важно сообщил:

-- За успешно проведенную операцию по поимке особо опасных государственных преступников сиятельный граф Леопольд де Билл назначен старшим тюремным надзирателем, а так же, по совместительству, судьей, прокурором и адвокатом.

Лёнька, надувшись мыльным пузырем, гордо выступил вперед. В бесстыжих бесцветных глазах даже не пустота -- помойная яма. Парня понесло, граф по-барски потрепал Аркашку по щеке и надменно произнес:

-- А кое-кто не верил, что эти олухи припрутся меня спасать. Я их гадскую натуру до тонкостей изучил.

-- Будет тебе, будет, -- сморщился Аркадий. -- Давай суд вершить, а то жрать хочется.

Суд длился пять минут. Нас обвинили в измене и заговоре, в довесок -- членовредительство первых лиц княжества, а дальше и вовсе мелочи -- побег, мошенничество, кража и подготовка покушения на малолетнего князя. Вердикт -- двадцать плетей на брата и смертная казнь через повешение.

-- Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! -- Громогласно объявил Лёнька и для пущей наглядности предъявил бумагу, подписанную княжеским опекуном начальником городской стражи Ёриком.

На шутку это не походило. С чувством выполненного долга Аркашка и Лёнька чинно удалились. В камере тишина, такой приговор не котлета, переваривается долго. Восемь пар глаз уставились на меня, как на икону. Еще немного и мироточить начну, не елеем -- слезами, в петле болтаться -- не пятнадцать суток сидеть.

-- Когда бежим, Пахан? -- деловито поинтересовался Евсей.

-- Мне думается, опосля ужина, пожрать в дорогу не помешает, -- предложил Подельник.

Меня не столько смутили вопросы и предложения, сколько интонации, с которыми это было произнесено. Никакой тревоги в голосе, полная уверенность, напрочь спокойные лица корешей. Головой об стену никто не бьется. Васька с Ванькой рисуют нолики с крестиками, словно смертный приговор их не касается. Меня псих разобрал, не ужели до крестьянских мозгов не доперло -- это всерьез, шансов вырваться ноль. Хотел разораться, да горло перехватило словно петлей. Усевшись на каменный пол, я привалился спиной к стене и обхватил голову руками.

Евсей поскреб подбородок и тоном, нетерпящим возражений, распорядился:

-- Пока Пахан думает, начнем, как в прошлый раз, с решеток. Шестерки, хорош стены портить, прутья гните!

Стараясь сохранить спокойствие, я стиснул зубы. Идиоты! Какая решетка! Можно подумать стальные прутья за сутки проржаветь успели. Тем не менее, Васька с Ванькой без лишних вопросов принялись за дело. Через минуту старший развел руками:

-- Бесполезно.

-- Я так и думал, -- задумчиво изрек Фраер.

На меня неудержимо накатывала истерика. Дальнейшие действия предсказать не трудно -- начнут простукивать стены. Ни у кого даже мысли не возникло -- найди мы еще хоть двадцать замурованных скелетов, это не поможет, в колдовство никто не поверит. В отработанный сценарий вмешался кузнец Сорока:

-- А ежели прутья подпилить?

-- Чем?!!! -- не выдержал я. -- Зубами!

-- Зачем же, -- смущаясь, ответил Сорока и вытащил из-за голенища сапога напильник.

-- Ты где инструмент взял, лишенец! -- сжимая кулаки, недобро поинтересовался Евсей.

-- Ну, это, -- покраснел кузнец, -- когда Аркашку в пыточной вязали я и спер. Полезная вещь, да и дорогая, в хозяйстве всегда сгодиться.

-- Да ты что! -- взорвался Фраер. -- А ежели б у тебя при обыске его нашли! Вот сраму бы натерпелись. Заруби на носу -- блатные без спроса чужие вещи не берут!

-- Не, не нашли бы. Они ж деньги искали. Как червонцы и прочую мелочь выгребли, так сразу успокоились. Ну а так, виноват, конечно, -- тряхнул головой Сорока, -- выйдем сразу наместо верну.

Я засмеялся. Я давился смехом. Нервное напряжение выплеснулось наружу. Забрезжил слабый луч надежды. К моему истерическому ржанию присоединилась вся камера. Антоха катался по полу и сучил ногами, Федька аж хрипел от избытка чувств и подвывал бабьим голосом, даже у Кондрата Силыча от смеха навернулись слезы на глазах.

Сорока покрутил пальцем у виска и, вытерев большие мозолистые ладони о грязные штаны, приступил к работе. С тихим скрежетом напильник елозил по стальному пруту. Через десять минут взопревшего кузнеца сменил Евсей. Довершили дело братья Лабудько. Но проделанный лаз оказался слишком узок, кореша без перекура принялись за соседний прут. В какой-то миг мне показалось, что напильник раскалился до бела и не столько пилит металл, сколько плавит.

-- Ну, Пахан, сколь пузо не чеши, все одно еще хочется, пора на волю, -- произнес Кондрат Силыч, разглядывая проделанную дыру.

Я первым выбрался наружу. В тюремном коридоре мрак и тишина. Знакомой дорогой, дыша друг другу в затылок, двинулись в сторону караульной комнаты. Проходя мимо пыточной Сорока замешкался.

-- Ты чего? -- цыкнул Фраер.

-- Так это, -- стушевался кузнец, -- напильник вернуть.

-- Ничего, не обеднеют, -- прошептал дед Кондрат, толкая Сороку в спину. -- Шевелите лаптями, за поворотом танцы в присядку начнутся.

Дверь в караулку почему-то весит на одной петле. Кругом ни души. Федор, затаив дыхание, заглянул внутрь и отшатнулся. От волнения Подельник прикусил язык и, ничего не объясняя, принялся тыкать пальцем. Оттеснив его, я сам прильнул к щели.

За грязным столом, подперев голову кулаком, сидит Ананий. Грузная фигура сотрясается от рыданий. Из-под ресниц по усам и бороде на стол, со стола на каменный пол текут слезы. Целая лужа под ногами плещется. Там же валяется пустая бутыль из-под браги.

Я смело шагнул вперед и без приглашения уселся рядом. Бывший старший надзиратель приоткрыл один глаз, проглотил слетевшую с усов слезинку, мясистые губы разъехались в пьяной ухмылке:

-- Пять годов! Пять!!! Верой и правдой, а меня в простые надзиратели!

-- Ничего, бывает хуже, нас вон завтра повесить должны, -- попытался успокоить надзирателя Кондрат Силыч.

-- Не а, -- пьяно икнул Ананий, -- сегодня. Уже виселицу ставят, граф с Аркашкой лично командовать изволят.

-- Это чего так, на ночь глядя? -- забеспокоился Антоха. -- Страшно впотьмах помирать, до утра подождать, что ли не могут.

-- Ёрик приказал торопиться, -- разоткровенничался Ананий, доставая новую бутыль браги. Сделав изрядный глоток, осоловевший надзиратель вспомнил о служебных обязанностях и небрежно махнул рукой. -- Кыш в камеру, сейчас поп придет грехи вам отпускать.

-- Уже идем, -- кивнул я, выпихивая корешей в коридор.

Дверь аккуратно приладили на место и подперли кадушкой с водой. Ананий остался наедине с бутылкой. Сладких снов тебе господин надзиратель.

В смотровой башне, в бывших покоях старшего надзирателя, все осталось по-прежнему, как и в первое наше посещение. Из окна открылся чудесный вид на захламленный тюремный двор. У забора куча мусора, в дальнем углу деревянный нужник из грубых досок, рядом обеденный стол с ужином для начальства, а в центре суетятся стражники. Весь личный состав охраны, за исключением Анания, брошен на установку виселицы. Граф руководит, машет руками -- ветряная мельница позавидует. С такими темпами и впрямь до темноты уложатся.

Под окном прогремела телега. Из сортира выскочил Аркашка и, на ходу натягивая портки, помчался встречать священника.

-- Желающие получит отпущения грехов -- становись в очередь! -- скомандовал я.

-- А я бы еще погрешил малость, лет сто, -- разминая кулаки, пробурчал Васька.

Услужливо распахнув перед попом двери, Аркашка первым вошел внутрь. Завидев нас, схватился за сердце и даже не ойкнув, без памяти, грохнулся на пол. Престарелый священник, подслеповато щуря глаза, удивленно спросил:

-- Это он чего?

-- От избытка чувств, -- честно ответил я.

-- Оно, конечно, -- перекрестился поп, -- не каждый день людей жизни лишают. Хоть и изменники, а все же Божьи души. Показывайте, где приговоренные томятся, молитвой утешать буду.

Я подмигнул Евсею, тот пнул под зад Шестерок и Ванька с Васькой мигом отодвинули кадушку с водой от дверей караульной комнаты. Кондрат Силыч напутствовал священника:

-- Заходите святой отец, этот злыдень давно покаяться хочет, весь пол слезами омыл.

Поп подтянул рясу и уверенно шагнул через порог. Пьяный Ананий попытался встать, но ноги подкосились и он рухнул на колени. Святой отец осенил нас крестом и приказал:

-- Ступайте, дети мои, дело куда серьезней, чем я думал.

Два раза просить не пришлось. Кадку задвинули на место. Евсей пригоршней зачерпнул воды и плеснул в лицо Аркашки. Приказчик вздрогнул, щечки порозовели, а под мятой рубахой колыхнулась воробьиная грудь. Раз колыхнулась, два и застыла. На сером каменном полу угловато-костлявое тело Аркашки смотрелось жалкой бледной кляксой.

-- Окуните молодца, по роже видно с утра не умывался, -- кивнул я Ваньке.

Братья схватили Аркашку за ноги, едва не разодрав пополам и сунули в бочку. Через пол минуты вода в кадушке начала пузыриться, ножки приказчика задергались, как у кузнечика коленками в обратную сторону. Реанимацию пришлось прекратить, бедолагу извлекли, перевернули и прислонили спиной к стене.

Отдышавшись и отплевавшись, Аркашка безумным взглядом окинул нашу компанию и снова решил потерять сознание. Фокус не удался. Стоявший ближе всех Азам залепил пленнику звучную затрещину. В голове у Аркадия наступило просветление, он облизнул разбитую губу и, кивнув в сторону хана, заскулил:

-- С нехристем разговаривать не буду.

-- Хорошо, поговори с христианами, -- согласился я. Братья Лабудько с готовностью выступили вперед.

-- И с ними не буду! -- не сдавался пленник.

-- Тогда зови графа.

-- Это я мигом, -- расцвел Аркадий. -- Уже бегу!

-- Что б ни споткнулся, Евсей с Федором помогут.

Аркашку поволокли к выходу. Плюгавенькую головенку приказчика высунули наружу и придавили дверью.

-- Зови графа, -- чуть слышно процедил Фраер и ткнул кулаком в ребра приказчика.

-- Гав, гав, гав... -- донеслось из-за двери.

-- Ты, это, чуток ослабь, вишь воздуху на слова не хватает, один лай собачий получается, -- прошептал Подельник.

Евсей приоткрыл дверь и снова треснул кулаком по сутулой Аркашкиной спине.

-- Графа зови, кому сказано!

-- Господин гад! Господин гад! -- заблеял Аркашка. -- Вас тут зайти просят.

-- Некогда мне! -- донесся слюнявый Лёнькин голосок.

Федька с Евсеем в два смычка врезали Аркашке по почкам.

-- Ой! -- взвыл приказчик. -- Господин граф, душевно просят!

-- Говорю же -- некогда! -- завыпендривался Лёнька. -- Виселица готова, а веревку купить забыли, может здесь, где найду. Я уже две помойки переворошил, еще две осталось.

-- Да откуда же ей здесь взяться? -- надрывался Аркашка.

-- Ну, значит, не найду, -- резонно заметил граф.

-- Ой-ей! -- перешел на другую тональность Аркашка. -- Мне тут люди подсказывают, что у них есть веревка!

Веревка имелась. Едва запыхавшийся Лёнька ворвался внутрь, его скрутили по рукам и ногам. Уже опробованным на Аркашке способом графскую морду высунули на улицу и заставили приказать стражникам разойтись по домам. Кто-то поинтересовался:

-- Что, всем?

-- Ага, -- пискнул Лёнька, которому в последний момент придавили дверью нос.

Служивые спорить не стали, приказ начальства -- дело святое, через пять минут тюремный двор опустел. Во второй раз за последние двое суток тюрьма города Волыни оказалась в наших руках. И во второй раз я мечтал оказаться за ее стенами, как можно быстрее и дальше.

Ошарашенного Лёньку не церемонясь бросили на пол. Обмотанный веревкой, как египетская мумия бинтами, он лупал глазками по сторонам. Разглядев Аркашку, граф встрепенулся и закричал:

-- Кто разрешил прогулку! У них казнь через час! Загнать всех на место!

Более рассудительный Аркашка лишь хрюкнул в ответ:

-- Я лицо сугубо гражданское, и всяким тюремным штукам не обучен. Вот если денег кому дать, взаймы конечно, али из города вывести -- всегда, пожалуйста.

-- Это ты на что намекаешь, приказчицкая морда? -- не выдержал Евсей.

-- Боже упаси! И не намекаю вовсе, а прямо говорю -- денег дам! Все, что есть и даже еще чуть-чуть. Чую -- графа на куски рвать будете. Оно правильно, да не люблю я этих сцен, пойду, лучше письмецо сестре чиркну, как в прошлый раз, ну вы помните. Все ваши рублики, что при обыске изъяты в целости и сохранности у нее под матрасом хранятся, не извольте беспокоиться...

-- Сука! -- выдохнул Федька. Кулак Подельника впечатался в Аркашкину челюсть.

Приказчика развернуло и бросило в объятия Сороки. Кузнец захватил головенку Аркадия под мышку и свободной рукой, как молотом о наковальню, принялся вбивать в голову приказчика простую мысль -- каждый человек сам кузнец своего счастья.

На Аркашкином лбу вздулась лиловая шишка. Вмешательство Кондрат Силыча спасло приказчика от полной контузии. Но даже после того, как Сорока прекратил махать кулаком, борода Аркашки еще пять минут дергалась в такт ударам. Я дождался, когда взгляд приказчика из идиотского сделался придурковатым и спросил:

-- Ну, подскажи, любезный, как нам ловчее из города выбраться?

-- Я, да, я могу, -- зашепелявил Аркашка, сплевывая выбитый зуб. -- Только по голове больше не бейте, лучше по заднице, она у меня привычная к запорам, много чего стерпит. А из Волыни вам посуху не уйти, только по реке. На пристани и днем и ночью народу тьма, охрана никудышная, ладьи так и шмыгают туда-сюда без досмотра.

Надо отдать должное, этот вариант бегства не приходил в голову даже мне. Городские ворота стерегутся не хуже гарема султана, в степи без лошадей суслика в норку не загонишь, а любой верховой пешего за версту видит. Пожалуй, стоит попробовать.

-- Пора, братцы, -- скомандовал я. -- Антоха, глянь, как там святой отец с Ананием.

-- Нормально, -- доложил пастух. -- Причащаются.

Васька, как куль с картошкой, взвалил на плечо Лёньку, Федька с Азамом взяли под локти Аркашку и мы выбрались на свежий воздух.

Легкий ветерок приятно щекочет кожу. Тюремный двор в темноте выглядит, чуть ли не сказочным садом, луна предательски высвечивает страшные очертания виселицы.

Дед Кондрат взобрался на эшафот, внимательно оглядел всю конструкцию и неожиданно предложил:

-- Пахан, красота-то, какая! И без дела стоит. Опробовать бы надо.

Первым отреагировал Аркашка:

-- Золотые слова, господин Кондрат Силыч, брильянтовые слова! Я так думаю -- граф сие сооружение строил, ему и честь, первому в петле покрасоваться.

-- А! -- очнулся Лёнька, -- Я!... Мне нельзя... геморрой обострился.

-- Ты не переживай, Леонид, -- успокоил Дембель, -- Болячку трогать не будем.

-- А у меня нет геморроя! -- Заблажил Аркашка. -- Я уже говорил, если что -- лучше за зад, за шею... не люблю я.

Получив по подзатыльнику, оба пленника заткнулись. Кованные тюремные ворота остались позади. Через двести метров наш отряд свернул в первый попавшийся проулок. Навстречу проехала телега с двумя мужиками, возница подозрительно покосился, но останавливаться не стал. Поплутав по переулкам, вышли к небольшому мостику через ручей и благополучно переправились на другую сторону. В этот момент Евсея осенила гениальная идея:

-- Пойдем по берегу, ручей к реке выведет.

Так и сделали. Фраер шагал первым, прокладывая дорогу. Ручей петлял из стороны в сторону, выписывая такие загибы, что и не всякому пьянице по плечу. Битый час мы пробирались сквозь заросли кустов, два раза чуть не застряли в кучах мусора. Васька, перекидывая Леньку с плеча на плечо, снес кусок черепицы с чьей-то бани, и, наконец, усталые и ободранные мы вышли... к городской тюрьме.

-- Фраер! Ты куда нас привел! -- зашипел Васька.

Любой баран сдох бы от зависти, если б видел, как Евсей уставился на тюремные ворота. Кондрат Силыч выдрал из бороды застрявший репей и грустно подвел итог:

-- Евсеюшка, сынок, чтоб выйти к реке, надо идти по течению, а не наоборот.

Знакомыми помойками двинули в обратную сторону. Ближе к полуночи Лёнькин визг сориентировал нас на местности -- миновали баню. Судя по утробному графскому вою, крышу в бане придется перестилать заново.

Вскоре под ногами запетляла утоптанная тропинка, мелкий кустарник сменился разросшимся ивняком, потянуло прохладой и сыростью. Добрались. Тихий шорох речных волн взбодрил всю команду. Я плюхнулся на песок, содрал с ног потрепанные кроссовки и сунул голые пятки в воду. Рядом устроились кореша. Заботливый Васька запихал в реку и Лёньку, правда головой вперед, но быстро спохватился и перевернул. Что удивительно, граф не возмутился, промолчал, словно воды в рот набрал...

Чуть ниже по течению горят костры, слышны крики и смех вперемежку с руганью. Пристань. Попали почти в яблочко.

Минут двадцать я приходил в чувство после изнурительного марш-броска по зарослям. Время позднее, пора определяться на местности. Желательно еще до рассвета наняться на любую ладью и покинуть гостеприимную Волынь к чертовой бабушке. Нутром чую, если третий раз угодим в тюрьму -- замаринуют как кильку в томатном соусе.

На разведку отправились втроем -- старший Лабудько, Кондрат Силыч и я. По каменистому бережку, обогнув мелкий заливчик, вышли на большую песчаную косу, ярко освещенную кострами и луной.

Аркашка не врал. Несмотря на ночь, жизнь на пристани бурлит, как вода в чайнике. В пяти метрах от нас взопревший купец с факелом в руке костерит на чем свет стоит приказчика. Справа толпы мужиков спешно разгружают приплывшие ладьи, слева пакуют чемоданы те, кто уже отторговался. Все спешат довершить дела перед новым торговым днем.

Мы прошлись вдоль берега и почти сразу наткнулись на большую потрепанную лоханку, готовую поутру сняться с якоря. Но у хозяина своих ртов по самые борта оказалось, даже слушать не стал. Двое других купцов не сговариваясь, ответили: "Что вы, обратно с грузом иду, для сына родного места нет".

Как неприкаянные мы бродили по пристани, готовые наняться уж если не гребцами, то хотя бы веслами. Но тщетно. Сделав круг, остановились передохнуть. Я глянул на небо, до рассвета еще далеко, главное не отчаиваться. Опять заскрипел под ногами песок, а через шаг чьи-то ребра.

С земли вскочил бравый вояка с лихими усами и саблей на боку. На его белой рубахе четкий след от кроссовка. "Сейчас начнется!" -- подумал я и не ошибся. Воин бычьим взглядом вперился в меня, сжал кулаки и... рухнул на колени.

-- Пахан! Паханчик!!! Ты ли это?!

От такой смены картин я несколько растерялся. На помощь пришел Кондрат Силыч.

-- Он это, он, чего дальше-то?

-- Паханчик!!! -- выл мужик, обнимая мои колени.

Подоспевший Васька схватил вояку за шкирку и с трудом поднял на ноги. Переведя дух, я поинтересовался:

-- Ты кто?

-- Неужто не признал? Я Родион, сотник князя Белоборода, вместе за одним столом на свадебке графа вашего с нашей Каталиной, будь она не ладна, сидели.

-- Было дело, -- согласился я. -- А сюда за каким хреном приперся?

-- Так известно за каким, -- вытирая слезы, ответил Родион. -- Граф бежал, высочайшим указом велено изловить и на место доставить. Во все стороны патрули высланы, я он до Волони добрался, а граф как в воду канул. Не оставьте в беде люди добрые! Подскажите, где молодожена сыскать. Иначе головы не сносить, а дома детки малые. Каталина рвет и мечет, ежели ей мужа не вернем, живьем всех стрельцов в землю вгонит. Выручайте братцы, чем хотите отслужу, скажите, где этого сукина сына найти.

Васька аж задрожал весь, так ему не терпелось высказаться. Кондрат Силыч двинул ему кулаком в бок. Старший Лабудько язык прикусил, но разобиделся, надул от возмущения щеки и отступил в темноту. Как бы, между прочим, я поинтересовался у сотника:

-- Сюда-то на чем прибыл?

-- Вон, -- кивнул Родион на реку, -- кораблик наш стоит. Трое хлопцев со мной, умаялись на веслах, в нем и заснули.

-- Это как вы вчетвером назад против течения грести будете? -- удивился Кондрат Силыч.

-- А ни как. За городом десятник Фока с лошадьми лагерем стоит. Пока я вдоль берега рыскал, он полями шарил. Коль не найдем графа здесь, верхами в степь подадимся. А ладья что -- названье одно, дырка на дырке. Может, продам кому, а не купят, брошу.

-- Давай бартер устроим, -- предложил я.

-- Это как?

-- Мы тебе графа, ты нам ладью.

-- Да с превеликим удовольствием! -- пустился в пляс Родион. -- Забирайте, вниз по реке до Фоки сплавите и берите. За графа ничего не жалко, лодочка почти новая, два раза и тонула всего.

-- Ты это, господин сотник, деньжат бы еще с провиантом подкинул, поиздержались мы в дороге, -- добавил Дембель.

Родион лишь развел руками:

-- Ни копеечки братцы нет. За графа все бы отдал, да откуда ж взять, с казны пять рублей на поиски дали, да и те в первый день с горя пропили. Мешок овса остался, парим в кипятке да жуем как лошади.

-- На нет и суда нет, -- кивнул Кондрат Силыч. -- Тащи овес, с утра маковой росинки во рту не было, да хлопцев своих подымай, пусть лодку к отплытию готовят, не с руки нам здесь ошиваться, а Лёньку сейчас доставят, не сомневайся.

Еще не забулькала каша в котелке, как Васька привел всю команду. Счастливый сотник ползал вокруг графа. Сдувал с него пылинки.

-- Может развязать? -- предложил Евсей, но Родион наотрез отказался.

-- Ну, уж нет! Потерпит. Тут напрямки недалече, три дня галопом. Вы господин граф не беспокойтесь, я так думаю, Каталина вас сразу не пришибет, так, ноги переломает, чтоб не бегал, а народ у нас в княжестве завсегда к калекам и увечным хорошо относится.

Лёнька после таких слов червяком заелозил по жухлой траве, но в этот момент из котелка полез распаренный овес и на графские конвульсии никто не обратил внимания. Жрать хотелось неимоверно. Чего ж Лёньке кренделя не выписывать, коль с утра утробу деликатесами набил, а наши желудки к хребту уже прилипли.

Прелый овес драл горло. Сотник, стыдясь за угощение, не переставал извиняться:

-- Эх, братцы, угостил бы я вас рыбкой свежей, в ладье и снасти рыбацкие есть, крючки всякие, да не поверите -- копеечки нету куска мяса для наживки купить, здешние сома на прелую требуху дуром прут.

Евсей, запив речной водой ставший колом в горле овес, недобро посмотрел на Аркашку и приказал Ваське:

-- Подвинь господина приказчика к костру, пусть требуху преет, хоть и тощ, да на пару сомов хватит.

Вместо Васьки к Аркашке подошел Азам и начал мять живот. Онемевший от страха приказчик покрылся синюшными пятнами.

-- Хорошо. -- Кивнул Хан. -- Хороший печень, большой. На большой печень -- большая рыба будет. Сначала желчь резать надо. Я умею.

Бедный Аркашка покрылся инеем. Куцая бороденка дернулась и опала на тощую грудь.

-- Кажись, не дышит! -- испугался Антоха.

-- Живой, зараза, -- успокоил Федька. -- Вишь, ресницы дрожат, очухается скоро.

Хоть прелый овес никто и не жаловал, но котелок опустел в пять минут. Кореша с повеселевшими глазами уже облизывали ложки, когда к нашему костру подошел укутанный в серый плащ незнакомец. Вежливо откашлявшись, он поклонился и, обращаясь ко всем сразу, сказал:

-- Прошу прощения, господа, я гляжу, вы уже отужинали, может быть есть желающее немного заработать?

-- А чего делать-то? -- почесывая брюхо поинтересовался Федька.

-- Один момент, -- встрепенулся незнакомец и, отскочив в сторону, почти сразу вернулся с деревянным щитом. На серых досках нарисован контур человеческого тела. Установив щит вертикально, непрошенный гость виновато улыбнулся и продолжил:

-- Меня зовут Мурза. Я трюки разные делаю, публику потешаю. Моя специализация ножи. -- Мужчина отбежал на десять шагов, распахнул плащ и, выхватив из-за пояса пол дюжины острых клинков, коротким замахом, с двух рук швырнул в щит. Все шесть ножей вошли в доски точно по контуру нарисованной человеческой фигуры.

-- Вот, -- выдохнул Мурза, -- этим и зарабатываю на пропитание. Время уже позднее, народ ужин готовит да на ночлег устраивается, самый момент по кострищам пройтись, пока похлебка вариться публику повеселить. Потому доброволец нужен, чтоб у щита встал, за нарисованного человека купцы не платят, а когда живого ножами обкладываешь, не скупятся.

-- И чего ж ты без напарника сюда приперся, -- ехидно улыбнулся Кондрат Силыч. -- Али, думаешь, много желающих сыщется под ножи встать?

-- Был напарник, -- горестно вздохнул Мурза. -- У щита надо стоять как изваяние каменное, не шелохнувшись, а он вчера дернулся, я ему пол уха ножом отхватил. Сбежал стервец. Может, кто из вас согласиться, дело верное, главное не шевелиться, а я десять рублей заплачу.

-- Ступай с богом, -- отмахнулся Дембель, -- в другом месте добровольцев ищи.

-- Погоди, дед Кондрат, -- вмешался Фраер. -- Будет доброволец господин трюкач, готовь червонец.

Евсей подскочил к Аркашке и двумя смачными пощечинами привел его в чувство.

-- Слышь, лишенец, ты как? С нами на рыбалку, или в добровольцы?

-- Да-да-да... -- заблеял Аркашка.

-- Что, да?

-- Да-да-да-а-ааа-бровольцем.

-- Забирай, -- кивнул Фраер циркачу. -- А чтоб он с ушами остался и не орал, мы его сразу к доскам прикрутим и кляп вставим.

Васька с Ванькой, под чутким руководством Евсея, доставили распятого на щите Аркашку к самому большому костру в центре поляны. Мурза оказался прав, желающих посмотреть на его работу сыскалось немало. Я бы то же с удовольствием глянул, но пора отчаливать.

Запыхавшийся Евсей сунул мне вместо десятки целый четвертной.

-- Там, это, еще один артист объявился, укротителем кличут. Он в клетке тигру привез, львом зовут. Для номера доброволец требовался, голову в пасть совать. За пятнадцать рублей сторговались. Аркашка не против. Коль его Мурза не зарежет, так может тигра голову откусит.