Благие намерения

Торжественность момента испортил Милл. Все смотрели вниз, на огромное дымное облако, колышущееся внизу, насколько хватало глаз. Зрелище, пожалуй, было не столько величественное, сколько тягостное и даже немного пугающее. Впечатлительная Эриш замерла у самого края обрыва и то ли любовалась этим гнетущим великолепием, то ли попросту старалась разглядеть хоть что-то. Туман казался живым. В нем что-то шевелилось, он менял цвет, порой в глубине что-то вспыхивало, и тогда по переменчивой поверхности пробегали искры. Даже грубиян Гратт помалкивал, даже циник Риттер. Сеглер выждал паузу и только собрался известить команду и ближайшей цели, как Милл звучно чихнул, охнул, потер и без того красные глаза и сообщил:

– Какое большое корыто с грязной пеной…

Ну и как тут можно сохранить важность? Эриш фыркнула, вздрогнул Дарби, отводя наконец глаза он заполненной туманом бесконечности, повернул голову Риттер, Тимаш скорчил рожу. Гратт довершил эффект, обругав по матери самого Милла и всех его ближайших родственников. Тот в ответ только носом шмыгнул, снова чихнул и опасливо покосился – но не на Гратта, а назад и вверх, на уходящие в небо вершины Строгомского хребта. Боялся еще одной лавины. Третьего дня он расчихался, и мимо прогрохотала огромная масса снега, а путников едва не зашибло кувыркавшаяся в этой массе сосна. Они с одинаковым ужасом следили за лавиной, вжимаясь в ледяную скалу под узким козырьком. И как только Гратт не пришиб Милла сразу?

– Нам туда, – сказал Сеглер, – как раз в это корыто.

– Я не прочь, если водичка теплая, – хихикнул Милл. – А чего так? Это ведь, если правильно понимаю, Даарвелеш?

Его осведомленность порой поражала. Сеглер кивнул, стараясь скрыть недовольство. Сейчас начнутся расспросы.

– А что это? – немедленно поинтересовалась Эриш. – Ты так говоришь, будто это что-то очень уж плохое.

– Долина туманов, – перевел Милл. – Та самая, про которую тебе мама в детстве страшные сказки рассказывала. Сеглер, неужто там тоже артефакты имеются?

Эриш тут же повернулась к Сеглеру. Вспомнилось, как в первую неделю путешествия она спросила, что же такое эти артефакты, которые надо собирать, и как незатейливо ответил ей Милл: вещи, сделанные так давно, что никто и не помнит, для какой цели и как ими пользоваться. На этом он остановился, но Сеглер руку бы прозакладывал, что, реши он продолжить, то сказал бы: «А раз не знают, для чего, то и считают магическими, хотя магии в них нет». И был бы прав.

– Там имеется один артефакт, который мы непременно должны достать, – согласился Сеглер. – Это будет нелегко.

Гратт мужественно сдвинул брови, а Риттер приподнял одну: а раньше было легко? Говорить, что раньше действительно было легко, Сеглер не стал. Они никак не трусы, даже Милл, но никак и не безрассудные герои, готовые сунуть голову в петлю. Они рациональны и практичны. Ничего. В одиночку отсюда все равно никому не выбраться.

– Слышал я о Долине туманов, – буркнул Гратт, – приятель сказывал… и ничего хорошего.

– Главное – слышал, – хихикнул Милл, – а значит, из нее все же возвращаются.

Умел он найти нужные слова. Или украсть их у кого-то другого. Ведь именно об этом хотел сказать Сеглер. Пришлось развивать мысль.

– Возвращаются, – подтвердил он, – ее можно пройти из конца в конец. Непросто, опасно, но возможно.

– Уровень риска выше, а как насчет…

Риттер не закончил, но выразительно потер пальцы.

– Насчет этого хорошо. Мне нужен лишь этот артефакт. Все, что найдете, – ваше, а найти там можно весьма интересные предметы. Кроме того, наш наниматель просил передать, что тем, кто пройдет экспедицию до конца, помимо обещанного вознаграждения, достанется половина того, что причиталось погибшим. Пропорционально.

Новость вызвала некоторое оживление. Милл, возведя глаза к небу, пошевелил губами и уточнил:

– То есть еще примерно по три тысячи на брата?

Эту идею нанимателю и подсказывать не пришлось. Деммел не был жаден и считал обещанное вознаграждение уже потраченным, так что, в сущности, ничего не терял. Отставшим была выплачена некоторая сумма, погибшим, разумеется, ничего, кроме тех случаев, когда оговаривалась какая-то компенсация для семьи. И то больше пятнадцати тысяч остатка. Вот Деммел и решил подсластить трудности славным кусочком сахара.

Самому Миллу, кстати говоря, причиталось меньше, если следовать букве контракта, но Сеглер давно уравнял его с остальными. Условием для Милла значилось не быть обузой. Он и не был. Даже сейчас, когда его качало порывами ветра, а жаром несло на пять шагов, он держал себя так, будто совершенно здоров. Слабосильный с виду, он оказался выносливым.

Его трясло, и не спасала ни теплая куртка, ни слишком большой для него плащ Дарби. А ведь здесь уже почти не было снега, да и ветер стал заметно слабее. Ему бы, конечно, сейчас в гостиницу, к теплой печке, да лекарств каких…

Постоялые дворы имеются и в Даарвелеше, вот добраться до них сложно. Но придется. И Миллову простуду подлечить, и самим отдохнуть как следует. Перевал дался трудно. Для начала сорвался с тропы Литар, и все не раз пожалели, что он не разбился насмерть. Пришлось тащить его на себе, и он измучил всех стонами, жалобами и мольбами не бросать. Гратт предлагал бросить – причем в пропасть; Риттер и Эриш, скорее всего, внутренне соглашались. Во всяком случае, никто не разговаривал с Литаром, кроме Милла. У того хватало терпения и уговаривать пострадавшего поесть, и уверять, что его ни за что не оставят, и просто выслушивать стенания. Через пять дней Сеглер уже готов был Литара тихонько придушить, да тот все-таки умер сам.

Стоило вздохнуть с облегчением, как налетели горные флары, а от птичек с размахом крыльев десять шагов лучше всего удирать со всей возможной скоростью, и во время бегства Гратт обронил мешок с припасами. Упрекнуть его, конечно, никому в голову не пришло, да и не держали они все в одном месте, однако рацион резко сократился.

Потом расшиб колено Риттер, так что скорость передвижения резко понизилась, а два дня они и вовсе вынуждены были проторчать в пещере, а с топливом было не очень хорошо, и мерзли они основательно. Там Милл и простыл, но это никому не доставило неудобств. Маленький, тощий и хилый на вид, он никогда не ныл и не жаловался на тяготы пути.

Теперь предстоял спуск. Сеглер знал, что туман только сверху кажется непроницаемым, чем ниже, тем он прозрачнее, так что дорога не опасна… точнее, опасна не этим. Сеглер искренне надеялся, что до постоялого двора они смогут добраться без осложнений.

Третий привал Сеглер скомандовал уже в долине. Милл без слов рухнул на траву и закрыл глаза. Эх, как бы эта его простуда не переросла в воспаление легких, ведь уже сколько мается. Правда, жар начался недавно, иначе он свалился бы раньше. Дарби заставил его попить, подсунул под голову мешок. На реплики Гратта внимания никто не обращал. Лицо Милла стало непривычно румяным, но хоть чихать он перестал.

Словно подслушав мысли Сеглера, он пробормотал: «Я в порядке» – и через полчаса действительно встал и побрел рядом с Дарби.

Листва здесь была с красными прожилками, и мелкие капли росы придавали кустам страшноватый вид: казалось, что они забрызганы кровью. Придворный поэт немедля сочинил бы балладу про кровь былых сражений, каковых в этих краях не случалось лет этак с тыщу, придворный художник написал бы мощную картину с присущим ему размахом, а придворный ювелир сделал бы брошь для королевской фаворитки леди Тайаны и ни за что бы ей не показал, чтоб его собственная кровь не пролилась под видом ограбления. И все это стало бы истинным сокровищем, потому что, какими вздорными нравами ни обладали придворные искусники, талантами они обладали еще большими.

Здесь было тепло и сыро. Солнце не пробивалось сквозь туман, однако света хватало. Серые стволы деревьев уходили вверх, теряясь в тумане.

– Пейзаж симпатичный, – оценил Милл и снова чихнул. – Придает желание побыстрее смыться. И цивилизации очень хочется. Сеглер, ты знаешь, куда идти? – Дождавшись кивка, он продолжил: – Уже бывал?

– Нет, но мне очень хорошо объяснили маршрут.

Милл разумно не стал уточнять, кивнул, сделал вид, что полностью доверяет предводителю, и отвинтил крышку фляги. Жажда – это хорошо или плохо?

К обеду Гратт подбил камнем птицу, нежирную, зато большую, вполне хватило на всех. «Ну просто страус какой-то, – задумчиво пробормотал Милл, – вот не знал, что птица может быть огромной, но вкусной». А вот к этому стоило прислушаться. Если Милл чего-то не знал, это его беспокоило. «Это местный вариант дронта, – объяснил Сеглер. – Почти везде повымерли, да и тут редкость». Эльф озабоченно покачал головой: «Ай-яй-яй, какой ущерб мы нанесли природе, уничтожив редкую особь» – и с аппетитом вгрызся в крылышко редкой особи. Эриш фыркнула. Единственный, кому она выказывала симпатию, был именно Милл.

Милл не расспрашивал о здешних местах, может, потому, что этим занимался Риттер, куда менее любопытный, и чего это его вдруг прорвало… ну да. Что уж странного. Он бывал в разных странах, знал много, но вот в Даарвелеш, похоже, не заносило никого из его знакомых. И интересовала его в основном фауна и флора, на предмет не съедобности, а опасности.

– Самая опасная фауна – все равно человек, – буркнул Дарби. – Никогда не встречал животных с подлым нравом.

Гратт насупился, отчего-то приняв это на свой счет. Напрасно. Дарби был справедлив и никогда бы не заподозрил в подлости того, кто этим не отличался. А Тимаш, которому стоило бы обратить внимания на слова Дарби, и ухом не повел. Он-то считал свое поведение единственно правильным. Сеглер удивлялся, что он все еще жив с таким мировоззрением. Один из всех, он не прикрывал спину товарищей во время драк. А вот Дарби, помнится, во время нападения банды Агилы, принял на свой меч удар, который должен был добить раненого Чинни, а потом так над Чинни и стоял, не подпуская к нему врагов. После боя Милл извел на Чинни весь свой запас целебных мазей. Это отрезвило Чинни, обгонявшего Тимаша по количеству насмешек, но не остальных; только странная парочка все так же ровно с остальными и держалась. Плевать им было на шуточки, на спутников и на весь белый свет.

Милл, впрочем, на отсутствие уважения не реагировал вовсе. Уж как поначалу изощрялись остальные, обсуждая их тесную дружбу с Дарби, – ни тот, ни другой ни разу не вспылили, не остановили дурацких шуточек. Выслушает Милл, кивнет слегка – принял к сведению, улыбнется своей мелкой улыбкой и продолжит своими делами заниматься. А Дарби и до улыбок не снисходил, сидел себе спокойно. И даже если меч в это время точил, то делал это без всякой выразительности, без намеков. Просто – точил. Когда Чинни, в очередной раз услышав от Дарби «Мы с Миллом», в очередной раз принимался увлеченно комментировать это на свой лад (мы с милым), Дарби ждал, когда тот иссякнет, и продолжал рассказывать.

Сеглер насмешек не пресекал. Человека очень хорошо характеризует его отношение именно к насмешкам, и Дарби с Миллом оказались на высоте. И сами до насмешек не опускались, хотя у Милла язычок, что жало у горной пчелы.

Тимаша и это не проняло. Он продолжал донимать и странную пару, и Эриш – и доставалось ему от Эриш больше, чем кому другому.

Вскидывая не плечи мешок, самый легкий из всех, Милл немножко покряхтел и поохал, тоже своего рода традиция, он и из-за лука и стрел мог бы поохать, и таща полено для костра. Если ты слаб, тебе ничего не остается, кроме как смириться с этим, а чтобы другие не смеялись, смейся сам. Милл три таких мешка мог нести и, случалось, нес, но ритуал следовало соблюдать. Эриш хмыкнула, Дарби и Риттер не обратили внимания, но перекосило Гратта. Неудачно. Команда вышла хорошая, слаженная. Вышла бы, если бы ее не портил Гратт. Непременно находятся нетерпимые к иному. Непременно находятся уверенные в своем абсолютном превосходств и проистекающем из него праве брать от жизни все. Гратт сочетал в себе оба эти замечательных качества. Он ничего не имел против Риттера и Сеглера; подчеркнуто презирал Дарби, подозревая его в мужеложстве. К Эриш он с самого начала отнесся брезгливо, однако решил, что для поспешного удовлетворения его потребностей и такая сгодится – и тут такой облом… Сеглер в свары не встревал, имея на это свои резоны, и, хотя Эриш он, собственно, брал с расчетом и на такое, считал, что любая женщина, даже рыжая, вправе бить по рукам, если не хочет, чтоб ее щупали. Настойчивому Гратту попало по яйцам, и теперь к брезгливости примешивалась ярость. А бедняге Миллу и вовсе не повезло: мало того что слаб, мало того, что подозревается в смертном грехе, так еще и не человек.

Вот и сейчас Гратт цеплялся к Миллу. Использовалась тема «Какой же лесной эльф не чувствует леса». Сеглер даже не прислушивался. Если почти за год совместного путешествия Милл не сорвался, не сорвется и сейчас. Риттер поравнялся с ним и поморщился:

– Надоел.

– Вмешайся.

– Зачем? – удивился тот. – Начальник у нас ты, если сочтешь нужным, то вмешаешься. Милл не взорвется, но если взорвется Гратт или тем более Тимаш?

– Почему «тем более»?

– Потому что Гратт не ударит в спину, – пожал плечами Риттер, – а за этим не заржавеет. Мне иногда вообще кажется, что Тимаша ты списал.

Сеглер не возразил. Действительно.

Когда все начиналось, трудно было предположить, что все сложится именно так. Сеглера до сих пор удивлял состав нынешней команды. Признаться, он рассчитывал только на Гратта и Дарби, но вскоре понял, что связка «Дарби – Милл» действительно неразрывная, а манерный красавчик Риттер далеко не таков, каким прикидывается. Да и Эриш приятно его разочаровала. В общем, он не находил места только для Тимаша. Уж как самозабвенно ни ненавидел Гратт своих спутников, проявлял эту ненависть он только на привалах, а если доходило до боя, то дрался за Милла так же отчаянно, как Дарби дрался за Тимаша.

Сеглер приотстал, махнув рукой своему воинству. Тропа просматривалась вполне отчетливо, не заблудятся.

Впереди шли Милл и Гратт. Выглядело это забавно: эльф, маленький, белобрысый, тощий, едва доставал до плеча широкоплечему брюнету Гратту. Дарби, тоже плечистый, тоже темноволосый, был все же покомпактнее, да и смотрелся существенно приятнее. В противовес вечно насупленному Гратту он щурил свои серые добрые глаза, оттого казалось, что он вот-вот улыбнется. Тимаш, страшно гордившийся своей русой шевелюрой, постоянно цеплялся ею за ветки и глухо ругался. А Риттер, чьи каштановые кудри были даже длиннее, чем у Тимаша, как-то умудрялся проскользнуть, не оставив на кустах ни единой волосинки. Аккуратный красавчик с томными коричневыми глазами. Аккуратный даже сейчас.

Затянутая в кожу Эриш шла рядом с Риттером. Сильная, гибкая, стройная, она сводила бы с ума всех мужчин в окрестностях пары лиг, если бы не была рыжей. Толстенная, в мужскую руку, коса в смутном свете Даарвелеша отливала медью, а вот на солнце была существенно светлее и ярче. И, словно мало было этого проклятия, щеку Эриш пересекал довольно уродливый шрам. После того как стало ясно, что она не станет удовлетворять потребностей мужчин, ее сторонились. Поначалу все, кроме Милла и Дарби, зато теперь ситуация немного изменилась: Риттер тоже сменил высокомерное равнодушие на некие проблески симпатии.

Он подал условный сигнал – свистнул, когда услышал шевеление в кустах. Через секунду команда ощетинилась клинками, через две секунды мешки были свалены в кучу, через три из кустов начали ломиться скудно одетые, грязные, нечесаные бродяги Даарвелеша. Ходили упорные слухи, что они людоеды, но Сеглер достоверно знал – нет. Не из высоких побуждений: этому отребью понятие «мораль» незнакомо, и если бы нечего было есть, они бы за милую душу сожрали ближнего своего. Но леса Даарвелеша кишели дичью любого рода: и той, что можно есть, и той, что может съесть тебя.

Драться они толком не умели, зато брали количеством. Сеглер немножко опасался за ослабленного болезнью Милла, но тот весьма бойко крутился со своими кинжалами, самыми обычными, в отличие от тех, что сверкали в руках Эриш – то ли длинные ножи, то ли короткие мечи. Милл вообще был неплох в рукопашной, Сеглеру уже довелось понаблюдать, как шустрый эльф отбивается от тройки нападавших вдвое сильнее его.

Дарби держался поближе к другу, Гратт, не глядя по сторонам, прорубал просеку в рядах бандитов, а Тимаш, как обычно, дрался только за себя.

Все кончилось довольно быстро. Оставив с полдюжины трупов, бродяги ретировались, решив подождать добычу попокладистее. Милл, утерев вспотевший лоб, присосался к фляге, а Гратт прежде всего занялся мечом: тщательно вытер его о рваную рубашку на одном из тел и, обнаружив, что тело живое, свернул ему шею, чтоб снова лезвие не пачкать. Эриш поступила проще: присев, она несколько раз вонзила кинжалы в землю и уже потом вытерла их травой.

– Милый прием, – сообщил Риттер, поправляя растрепавшиеся локоны.

– Чем дальше, тем проблем больше, – проворчал Тимаш. – Чуть не каждую неделю драться приходится.

– Чем дальше, чем больше денег, – как бы невзначай обронил Милл. – Вот только недавно ты узнал, что получишь на три тысячи больше, чем планировал…

– До этого еще дожить надо, а тут того и гляди прирежут.

– Ты хотел на халяву заработать? – удивилась Эриш. – Или просто боишься?

Тимаш взбесился, но ограничился только руганью. Однажды он схлопотал кончиком рыжей косы по носу. Нос теперь смотрел набок. Эриш вплетала в волосы затейливую конструкцию с довольно тяжелым металлическим бруском и весьма умело ею пользовалась.

Тимаш не боялся. Трусов тут уже не было. Тимаш просто ныл. Он вообще был всем и всегда недоволен: погодой, дорогой, едой, спутниками, даже Сеглером.

Они отправились дальше, не озаботившись тем, чтобы похоронить убитых. Действительно, отребье. Ведь десятка два было, а ни на ком из команды ни царапины. Совсем не умеют драться. Одичали. Просто одичали, теряют уже не только человеческий облик, но и человеческий разум, и человеческие умения. Одна из особенностей Даарвелеша. Пройти его из конца в конец можно. Жить в нем нельзя. А те, что пытаются, становятся его частью. Даарвелеш не предусматривает разумной жизни.

Милл вроде бы даже взбодрился, пошутил насчет полезности драк в качестве лекарства от простуды. Эриш пристроилась с ним рядом и начала расспрашивать о чем-то. Она и не догадывалась, что любознательна, пока Милл не разбудил в ней это. Он знал много для человека… то есть эльфа его занятий. Удивительно много. Мог полтора часа без пауз рассказывать о строении небесной сферы, мог прочитать целую лекцию о камнях или металлах, мог просто читать стихи – причем самые разные. С памятью ему повезло. И наемница Эриш вдруг обнаружила, что это все на самом деле интересно. Что она усваивала из его историй, даже и несущественно.

Дарби был еще лучшим рассказчиком, но он предпочитал легенды, сказки и вполне реальные случаи из жизни, и порой трудно было это все различить. Гратт и Тимаш не умели связать двух слов, а Риттер все больше отмалчивался, хотя и ему было что рассказать.

Назвать команду сплоченной Сеглер бы не рискнул, однако она его устраивала. Поначалу, глядя на сброд, рекомендованный Деммелом, он удивлялся, но соглашался – с заказчиком трудно не соглашаться. Их было двенадцать, осталось шесть. Останется еще меньше, потому что настоящие трудности еще впереди. Погибли трое, трое отстали по разным причинам: один решил, что выбрал занятие не по вкусу и довольствовался авансом, один получил серьезную рану – а к ней утешительную премию, один заболел и не оказался упрямым двужильным эльфом.

Ни в ком не было ничего особенного, разве что Гратт владел клинком так, словно с ним родился и никогда не расставался. Эриш, приглашенная, по большому счету, для услады мужчин в долгом пути, не блистала умом или манерами, зато умела безоговорочно подчиняться и неукоснительно выполнять указания. Тимаш вообще ничего из себя не представлял, даже вором был посредственным и над простым замком пыхтел столько, что Риттер его отстранил и справился в два счета. И сколько еще талантов скрывалось в этом красавчике, известно только ему самому. Сеглер ни секунды не жалел о том, что нанял Дарби, тот и мечом весьма неплохо орудовал, и характер имел ровный и добродушный, и готовить умел получше остальных, мог поспорить при раздаче указаний, но в деле – никогда. И настоящей находкой стал тот, кого не только Сеглер счел обузой, но и Деммел. Маленький эльф, не самый лучший боец, не самый блестящий стрелок, был изобретательнее черта, и большую часть операций разработал именно он. Сеглеру оставалось скромно стоять в сторонке, пока команда, следуя плану Милла, добывала необходимый артефакт.

Милл снова чихнул и со вздохом утер нос рукавом. Последний платок он обронил еще в горах. Ничего. Сеглер был уверен, что уже к вечеру они доберутся до постоялого двора. А в таких местах именно вокруг постоялых дворов сосредоточено все остальное – какие-то торговцы, лекари… конокрады, шарлатаны, проходимцы всех мастей. И этим команда еще фору даст.

Он не ошибся. Уже основательно стемнело, и Сеглер был готов устраивать ночлег, но Милл повел носом и сообщил, что тянет дымом. Через насморк учуял. Они поднажали и уже через полчаса входили в просторный добротный бревенчатый двухэтажный дом. Комнат, правда, было всего две, но довольно большие, и кроватей хватило на всех. А главное, здесь имелась своего рода баня – маленький сарайчик, построенный над горячим источником. Первым туда направился было Гратт, но Сеглер остановил его и кивнул Эриш.

Ужинали в общем зале. Приятно было сидеть под крышей, смотреть на огонь в очаге и чувствовать себя чистым. Одежду отдали в стирку, обувь – в чистку, а сами сидели босиком. Милл с аппетитом уминал похлебку, не обращая внимания на громкие реплики в свой адрес. То ли в эти места давненько не заносило эльфов, то ли они оставили после себя не лучшие воспоминания, но на Милла смотрели враждебно. На «эй ты, ушастый», он не реагировал, а на более решительные действия пока никто не решался. Дарби к этому не располагал.

После ужина набились в большую комнату, Дарби заставил Милла забраться под одеяло – тот и не возражал, скинул штаны, нырнул в постель, вытянулся и блаженно прижмурился.

– Временами я чувствую себя счастливым, – хихикнул он. – Есть здесь какой-нибудь знахарь? Очень хочется поправиться.

Со знахарем Сеглер уже договорился. Тот, правда, покочевряжился, попытался показать образованность: не знаю, мол, физиологии эльфов, да Сеглер быстро ему показал уровень этой самой образованности, слово «физиология» знаешь, а что эльфы практически ничем от людей не отличаются – нет. Тот увял, начал готовить лекарства и поклялся, что к полуночи сделает свой фирменный сбор, который кого угодно на ноги поставит.

– Пару дней пробудем здесь. Не нарываться – Тимаш, тебя это особенно касается, по лесу не шляться, слишком много не пить, потому что местное пойло в больших дозах действует как слабительное.

– А дальше куда? – деловито осведомилась Эриш. Она славно вела себя внизу – тоже не реагировала на злобный шепот в свой адрес.

– В двадцати лигах к северу отсюда есть руины, в которых надо пошариться.

– Если их до того не обшарили, – возразил Тимаш. Сеглер терпеливо объяснил:

– Разумеется, обшарили, и никаких ценностей там давно нет, разве что тебе неслыханно повезет, однако то, что ищу я, вряд ли вызовет интерес у обычных авантюристов.

– А главное, какое тебе дело? – дополнил Гратт. – Тебе платят, чтоб ты шел и вопросов дурацких не задавал.

– Ну да, – заныл Тимаш, – одному Миллу можно вопросы задавать…

– Дурацкие? – удивился Милл. Язвительно. Но пока Тимаш сообразит, что над ним смеются, реагировать будет уже поздно, да и Дарби не позволит. – А я буду эти пару дней спать или сидеть в бане. Термальные источники помогают от многих хворей, авось от простуды тоже. Я, кажется, уже сплю.

– Спи, – засмеялся Сеглер. – Эриш, Риттер – со мной, остальные – здесь.

А Милл и правда уже спал.

Руины выглядели, как им и положено. Древние выщербленные камни, у многих даже и форма уже не угадывалась, густой плющ, деревья посреди того, что когда-то было комнатами. Милл вслух задавался вопросом, когда же этот дом был жилым, если Даарвелеш заброшен неведомо сколько лет назад. Ответа он вроде и не ждал, на Сеглера даже не поглядывал, и правильно: он ничего не мог ответить. Не интересовался. Есть развалины, в которых находится искомый артефакт. Сеглер расставил свою армию по периметру, велел каждому слушать в три уха (Милл послушно ушами пошевелил) и смотреть в три глаза, а сам вошел внутрь. Конечно, будут посматривать и в ту сторону – ну и пусть, не страшно. Любопытство – самая естественная штука… хотя народ подобрался умеренно любопытный, то есть с расспросами особенно не пристают, откровенно не подглядывают и сами на стороне что-то разузнать не пытаются. Он остановился примерно посередине и замер. Можно вслушиваться, можно всматриваться, а вот как назвать то, что он делал сейчас, выпуская на волю чувства? Вчувствоваться? Бред. И тем не менее он делал именно то, чему нет названия. И что-то отозвалось.

Теперь отыскать артефакт оказалось совсем просто. Кстати, неподалеку обнаружился тайничок, не столь древний, наоборот. Кто-то из охотников за сокровищами сделал заначку, да так и не вернулся. Надо впустить своих, вдруг кому-то повезет. Он даже догадывался, кому именно.

И не ошибся. Тайник нашел Милл и теперь осторожно возился с замком небольшого сундучка, что сопровождалось неприязненными взглядами Гратта и ворчанием Тимаша. Дарби занимался костром, а Риттер – ничегонеделаньем. Как обычно. Лентяй он был выдающийся. Эриш изо всех сил прикидывалась, что ей ну совершенно неинтересно.

Замок щелкнул. Риттер, не открывая глаз, одобрительно улыбнулся, а нытье Тимаша стало громче.

– Монеты, – возвестил Милл. – Очень древние… Кажется, эпохи Сатрам. Мечта нумизмата. Не страдай, Тимаш, тут всем хватит.

Тот заткнулся. Ему и в голову не приходило, что кто-то способен поделиться находкой с остальными. Милл, может, и не поделился бы, но имел он слабость: совать в грязь носом тех, кто очень уж его доставал. Пусть даже и таким усложненным и дорогим способом.

– Сеглер, может, монеты нам, а артефакты, – он выделил слово, – тебе? Смешно, но как раз ровно делится на всех. А вот эту штуку я, как первооткрыватель, возьму себе. Есть возражения?

Промолчал даже Тимаш, что не помешает ему возненавидеть эльфа еще и за это. Сеглер наконец соизволил посмотреть, что там за артефакты… Как и следовало ожидать, ерунда, может, Деммела заинтересует. Сеглер отсылал ему все находки такого рода. Монеты эпохи Сатрам стоили весьма дорого, зато весили, как кирпичи, так что хитрюга Милл не просто так решил быть щедрым – такой груз ему, да и Дарби тоже, тащить не хотелось. Аккуратные кучки лежали на пятачке земли, очищенном от травы. Земля заметно отливала красным. Сматываться отсюда надо, дело сделано, и теперь неплохо бы пересечь Даарвелеш как можно скорее.

– Берите, ребята, – позвал Милл. – Только не спешите продавать, лучше оставить на черный день, чтоб не вызвать обвала цен. Если вдруг на рынке появится много сатрамских денежек, они могут резко подешеветь.

– А сколько стоит такая монета? – жадно спросил Тимаш. В первом же кабаке попытается загнать и продешевит, даже если найдет покупателя. Милл неопределенно повел плечами:

– Понятия не имею. Знаю, что редкость, а редкие монеты стоят дорого, если продавать их коллекционерам. По сотне, наверное, стоят.

Сатрамские таннеры? По сотне? Сеглер усмехнулся про себя. И этот, оказывается, не все знает.

– По сотне, – неожиданно сказал Риттер, – если антиквару оптом сдать. Если выйти на коллекционера, не меньше пятисот.

– Они золотые?

– Нет. Секрет этого сплава утерян… А из обихода они вышли довольно быстро, потому что неудобны – тяжелые слишком.

Милл слушал, полируя кусочком замши какой-то предмет. Тимаш наконец сгреб свою долю, крякнув от неожиданности. Ничего, и тяжелые попрет, раз можно получить лишнюю тысчонку.

– По двенадцать монет, – ответил на невысказанный вопрос Милл. – Неплохая прибавка к жалованью, а, Сеглер? Эриш, а это тебе… бонус.

Он протянул наемнице руку ладонью вверх. Шпилька с украшением из кеврита. Никак не одну сотню стоит, мог бы продать – причем в первом же городе, но решил сделать красивый жест.

– Почему? – недоверчиво нахмурилась Эриш. Эльф бесхитростно объяснил:

– Мне она не пойдет. Ну представь себе – собачьи уши и эта птичка посередке…

Даже Гратт смеялся. Эриш приняла подарок. Она уже не шарахалась от знаков внимания Милла. Перестала после того, как он подарил ей маленький букетик вейеса. Тоже уперлась сначала, зачем да почему, и была потрясена, когда он удивился: просто так, почему женщинам цветы дарят? А ведь за этим вейесом пришлось ему карабкаться на крутую горку, цветы редкие, запах хранят по целому году, если держать их в коробочке. Так Эриш и делала, пока ловкий карманник у нее эту коробочку не спер… Ох, в какую же она впала ярость, едва успокоили. Милл пообещал подарить ей что-нибудь другое. Все он понимал. Никто и никогда не дарил Эриш ничего просто так, а уж лезть для нее за цветами точно никому на ум не пришло бы. Рыжая! За счастье должна счесть, если мужчина решит ее на спину завалить. Не было иного пути у рыжих девчонок. Замуж не выйти никогда, а детей родит – отберут, если не рыжие, в ученицы никто не возьмет. Одна дорога – дешевый бордель при трактире, где клиенты напиваются так, что им все равно, какой масти девка достанется. Какой ценой Эриш достигла нынешнего положения, Сеглер не спрашивал. Случалось и такое. На цвет волос наемников внимания не обращали. Как правило.

– Идти будем быстро, – сказал Сеглер. – Надо убираться отсюда. Милл, ты как?

– Лучше всех, – хихикнул он. – Отрава, которой ты меня два дня поил, оказалась очень эффективной. Я так не хочу выпить ее еще раз, что точно не заболею в ближайшие полгода. Ты преследования опасаешься или цвет земли не понравился?

– То и другое. За несколько дней мы пересечем Даарвелеш. Если объявятся преследователи, договариваться не будем. Теперь мы вообще ни с кем не будем договариваться.

– Отлично, – потянулся Милл. – Раз пошла такая пьянка, может, ты расскажешь, за чем, собственно, мы охотимся? Ведь эти штучки у тебя интереса не вызвали, хотя есть тут кое-что любопытное, например шарьяма. Тебя нанял…

– Маг, – кивнул Сеглер. Собственно, особенного секрета тут и не было. Шарьяма – сущая мелочь сравнительно с целью Деммела. – Как ты понял?

– А кто еще может посылать гаарна для связи?

Сеглер рассердился.

– Ты следил за мной?

– Не поверишь, но нет. Понесло меня по нужде как раз во время вашей встречи… Ну я и задержался поглазеть на гаарна. Будь уверен, он меня почуял, но ведь опасным не счел.

Чтобы Дитя ночи счел опасным эльфа-недомерка? Сеглер фыркнул. Гаарны не боялись никого и ничего, ну может, драконов остерегались, но даже и при встрече с ними удирать бы не стали. В воздухе гаарны были не в пример ловчее, да и на земле двигались так, что никакому дракону даже и не уследить.

Гаарны порой служили людям, сами выбирая, кому именно; непременно расплачивались за долги, так что Сеглер полагал, что гаарн был чем-то обязан Деммелу, а у Деммела хватало ума обращаться с ним уважительно и дружески. У Сеглера тоже хватало, так что Дитя ночи и ему симпатизировал. Все найденные артефакты именно он передавал Деммелу. Так что, даже если кому-то пришла в голову мысль вроде Деммеловой, преследовать команду Сеглера смысла не было – получить артефакты не удалось бы.

А преследовать будут. Именно после Даарвелеша.

– И что мы ищем? – не отставал эльф. – Мне кажется, мы уже имеем право знать, за что нам платят офигенные деньги.

Сеглер развернул свою находку. Кусок глины. Всего лишь кусок глины. Милл непроизвольно шевельнул ушами. Сеглер выдержал паузу и разломил кусок.

Некоторое время все довольно тупо рассматривали нечто, более всего похожее на осколок керамического блюда, покрытый неяркой глазурью и непонятным узором. Сеглер покосился на Милла.

– Каратьяг? – искренне удивился тот, снова проявив необыкновенную осведомленность. – Надо же… Да еще такой здоровенный. Ой… погоди… – Он поднял на Сеглера удивленные золотисто-зеленые глаза. – Мы ищем каратьяги? неужели… неужели кто-то решил собрать карадьин?

Он был потрясен. По-настоящему. И Сеглер кивнул.

Милл погрузился в раздумья. Выглядело это довольно забавно: он едва заметно шевелил губами, словно разговаривал с кем-то, даже не с самим собой, будто вел диалог, задавал вопросы и тут же отвечал на них, выдвигал предположения и тут же их опровергал. Светлые брови то хмурились, то приподнимались. Даже уши непроизвольно шевелились – явный признак волнения.

Остальные и не реагировали. Разве что Дарби тоже удивился слегка, но по обычной своей привычке промолчал, любопытничал в их связке неизменно эльф. Трудно было сказать, что известно Риттеру, а прочие слово-то впервые слышали. И то, откуда им знать, если каратьяги стоили слишком дорого, чтоб их могли иметь обычные, даже не выдающиеся и не знаменитые наемники. Наверняка ведь Деммел и это учитывал. Только с Миллом промахнулся. Или нет? Вряд ли. Он предупредил, что к полезному и честному Дарби прилагается нагрузка в виде его дружка. Сеглер еще подумал тогда, что лук лесного эльфа очень даже им пригодится – и тут облом: стрелять-то Милл, конечно, умел, и умел неплохо, но для человека. Самому паршивому стрелку из лесной братии он не годился даже стрелы подавать. Впрочем, судя по нетипичной для наемника образованности, он из городских, потому и навыки эльфийские весьма посредственные.

– И что это такое? – поторопила Эриш. А шпилька-то уже в волосах. И смотрится эффектно. Очень эффектно.

Милл проснулся, непонимающе оглядел товарищей и спохватился:

– Ой, простите… Ну, как сказать… Никто толком не знает, потому что, – он хихикнул, – артефакт. Кем сделано, когда и, главное, для чего – это сокрыто в глубине веков, так сказать. Легенды есть. Разные. Классическая: осколки зеркала Адейи. Богини красоты, – пояснил он непонимающему взгляду Тимаша. – Когда ее бросил возлюбленный, сын Таркела и смертной, причем бросил ради простой женщины, она пришла к людям, чтоб посмотреть на соперницу, а та была так прекрасна, что Адейя, сравнив ее со своим отражением, в гневе разбила зеркало, пожелав девушке лютой смерти, которая не замедлила воспоследовать. Желаниям богов положено исполняться. Не очень классическая легенда: разбила его о голову соперницы. Осколки разлетелись по миру, а так как вещичка когда-то принадлежала богине, то каждый осколок стал амулетом желаний. Считается, что каратьяг помогает в исполнении самых заветных желаний. Чем больше осколок, тем больше шансов на исполнение желания. Ну, а карадьин, как легко догадаться, способен исполнить любое желание. Теоретически.

– Мутное у богини зеркальце, – гыгыкнул Гратт. Милл подхватил идею:

– А есть неклассические легенды. Поблизости от храмов рассказывать не рекомендуется, неприятностей не оберешься. Вплоть до костра.

Он умолк, выжидательно поглядывая на Сеглера. Тот кивнул: нет здесь жрецов, да и с верующими тоже напряженно.

– На цвет внимание обратите, – предложил эльф. Все обратили. Цвет и правда был специфический. – Вот, говорят, у богов нужник прохудился…

Стайка птиц вспорхнула с истошным гамом. Еще бы. От такого гогота и волки с медведями вспорхнут. Милл развел руками.

– Как ты узнал каратьяг? – спросил Сеглер. – Видел?

– Ага. Мы с Дарби однажды одного чокнутого выручили. На него напали в дороге, а тут как раз мы подвернулись, отбили… Смешно, даже на вознаграждение не рассчитывали, не производил человек впечатление денежного. Просто несправедливо показалось: он один, их четверо… да не простые бандиты по виду. Я бы и мимо прошел, а Дарби решил, что надо вмешаться. В общем, спасли мы его от верной смерти, за что он нас домой пригласил… ну еще бы не пригласил, он ранен был, а лошадь под ним убили, сам бы не дошел. Притащили мы его в город, и оказалось, что он очень даже не беден, домик такой скромненький в два этажа с садом и конюшней на десяток ездовых лошадей. Курьер он был. Ну, знаете, когда надо что-то чрезвычайно ценное отправлять, нередко нанимают не десяток бравых рубак, а одного такого неброского, умеющего быть незаметным, то нищим прикинется, то торговцем-лоточником, то бабой на сносях… Платят им ого-го, но и риск того стоит. Накормил он нас, напоил… основательно напоил, надо сказать, и сам напился. И повело его на откровенность. Вас, говорит, мне боги послали. И ведь всю жизнь так: в последний момент помощь поспевает или случается что-то этакое… Типа остановился у стройки, потому что монетку решил подобрать, а тут прямо перед носом ведро с раствором с третьего этажа – голову бы в блин превратило, тяжеленное же. Или споткнулся – а в стену стрела… А тут и вовсе с жизнью простился – и мы. Я спорить не стал, потому что… в общем, я когда перепью, заикаюсь здорово, – он улыбнулся обезоруживающе, – так что мне лучше помалкивать. Но киваю и всячески выражаю интерес. Вот тут он мне про каратьяг и рассказал и показал даже. Маленький осколок керамики, упрятанный в серебряный медальон.

– И чего не сперли? – поинтересовался Тимаш.

– Ты веришь в силу амулетов? – хмыкнул Дарби. – Мы не особенно.

– Однако носите, – поддел Гратт.

– Они дороги нам, как память, – совершенно серьезно отозвался Милл. Слишком серьезно, чтобы ему поверили. На шее у него болтался оберег из тех, то продают на ярмарках за мелкие монетки, – круг из потемневшего от времени дерева, выглядевший большим на его узкой груди. Дарби снова хмыкнул, а Милл продолжил: – Мне пофигу, какая великая мечта у нашего заказчика, мне интересно другое: кто-то может прознать о цели?

– Может.

Милл быстро и остро глянул на Сеглера. Ох и непрост ты, эльф.

– И это весьма опасно, – вздохнул Милл, – потому что за такой вот каратьяг убьют и не поморщатся. Не зря нам платят большие деньги. Не зря я подвох искал.

– Нашел, – скучно сказал Сеглер, – и что?

– И ничего, – удивился Милл. – Теперь знаю, в чем подвох. А еще вопрос можно? Много нам еще искать?

– Основное собрано. Вряд ли возможно собрать карадьин целиком, за столько лет многие каратьяги утеряны. Деммел не настолько наивен.

– Деммел? – еще больше удивился Милл. – Сам Деммел? Впечатляет.

Сеглер снова призадумался. Маленький эльф интересовал его все больше. Конечно, маги не скрывали свои имена и, конечно, Милл вполне мог слышать имя одного из величайших. Вопрос – где? У Деммела была скучная репутация. Ведь кого лучше знают в народе – злодеев. А Деммел злодеем не был, как раз наоборот. В основном, как и все великие маги, он занимался, так сказать, наукой… и наукой без «так сказать», то есть исследовал не только законы магии, но и законы природы, и преуспел изрядно в том и другом. Не гнушался и помогать людям. Не то чтобы перед его домом стояли очереди страждущих, этого он, разумеется, не поощрял, но, как считали другие, разменивался на мелочи. Мог, например, выудить из воды утонувшую любимую игрушку, найти потерявшегося щенка, восстановить разбитую чашку, над которой безудержно рыдала женщина, – последний подарок умершего мужа. Сеглер точно знал, что Деммел – один из немногих, не утративших если не любовь к людям, то, по крайней мере, сочувствие. А поиск пропавших людей и пропавших вещей был его коньком.

Когда ему пришла идея собрать карадьин, Сеглер не спрашивал. Очевидно, давно, потому что только на подготовку, сбор сведений и способа связи должны были уйти годы. Сеглер с его репутацией подвернулся магу очень вовремя. Помог подобрать команду. Собственно, он только рекомендовал, предоставив Сеглеру право решать, но кто ж, находясь в здравом уме, не последует совету мага?

Они много общались. Нельзя сказать, что подружились, оба не были приспособлены для этого, но друг другу скорее нравились, имели общие взгляды на многие вопросы.

Деммела интересовала только конечная цель, но вовсе не средства, которыми та цель будет достигнута. Пропадет вся команда – не страшно, новую наберешь. Можно купить – покупай. Не выйдет – укради. Отбери. При необходимости – убей. Лучше этого избегать, но если иначе никак…

Продавать каратьяги желающих не находилось, только в самом начале один молодой человек, только что получивший в наследство не только амулет, но и кучу отцовых долгов, заломил бешеные деньги – и получил их. Как порой думалось Сеглеру, Деммел нашел-таки способ получать золото из свинца, потому что денег он не считал. Вообще. Получив маленький каратьяг за очень большую сумму, он передал лишь свое одобрение. Гаарны врать не умели и при этом точно знали настроение собеседника. Так что не было оснований подозревать Деммела в неискренности.

Наемникам платили щедро. Более чем щедро. Деммел даже обещал помочь выжившим в исполнении их желаний посредством магии. В разумных пределах. Об этом Сеглер не говорил, пусть будет приятным сюрпризом. Для тех, кто выживет. Потому что настоящие трудности впереди.

Даарвелеш они покидали спешно, почти без привалов, шли от рассвета до темноты, непременно выставляли посты. Дважды отбивали нападение бродяг, последние уже и людьми-то не были: ни тени мысли в красноватых глазах, ни цели… собственно, цель была – нападение, а зачем, вряд ли они осознавали. Одного Тимаш успел поймать, страшно этим гордился, и Сеглер не стал его разочаровывать. Результаты допроса испугали даже неустрашимого Гратта. Пленник рычал, рвался в бой и чуть не откусил Тимашу палец, дав ему повод ныть еще два дня. Пока не кончился Даарвелеш.

Поднявшись над туманом, они устроили большой привал, зажарили подстреленного Миллом олененка, Сеглер даже позволил набрать орехов коа, в изобилии росших на склонах. Под каменно-прочной скорлупой скрывался прозрачный сок, чуть кисловатый на вкус и пьянящий, как выдержанное вино. Ничего. Бродяги не могут выходить из Даарвелеша, а тем, кто туда стремится, неинтересны те, кто оттуда вышел. Особенно если это не пара искателей приключений и сокровищ, а немаленькая группа хорошо вооруженных людей.

– А не отберут твою находку? – только и полюбопытствовал Гратт. Милл усмехнулся:

– Не отберут. Верно, Сеглер?

Опять по нужде приспичивало, да еще именно в том месте, где была встреча с гаарном? Сеглер только головой покачал. Ничего. Этот секрет разве что приступ преданности вызовет, если найдется сумасшедший, решивший поссориться с великим магом, то никто не чокнулся настолько, чтоб вызвать неудовольствие гаарна. Особенно того гаарна, который и посоветовал хорошенько расслабиться, пообещав присмотреть за окрестностями. Сеглер даже и не просил, но с благодарностью принял предложение. Для гаарна это был шаг навстречу, и невозможно переоценить такой шаг.

Они лежали вокруг костра, потягивали сок коа, но захмелели не так чтоб очень. Крепкие были на выпивку, да и слишком много потребовалось бы сока, чтоб перебрать. Так, повеселели, расслабились. Даже пели хором фривольную песенку про пастушку и короля. Старательно пели, хотя и большей частью фальшиво. Тенорок Милла забавно переплетался с густым басом Гратта, но если Милл пел довольно правильно, то сказать это о Гратте было невозможно. Риттер жмурился, словно кот, и мурлыкал, словно кот. Он и пел негромко, не только говорил. Вообще никогда не повышал голоса. Наверное, даже орал бы шепотом.

Как обычно, рассказывали всякие байки. Отмалчивался большей частью тот же Риттер, то есть небылицы и он плел, да и случаев «а вот один мой знакомый» не чурался, но никогда не говорил о себе. Эриш была не лучшей рассказчицей и тоже ограничивалась чужими историями. Ни слова о том времени, когда она еще не была наемницей, что, в общем, понять и нетрудно, путь рыжей почти всегда один и тот же. Тимаш и Гратт не стеснялись, да только все их истории были однообразны: где, когда и с кем они подрались, повоевали, выпили, с какими бабами переспали – и тут уж фантазии заводили Тимаша так далеко, что над ним смеялись открыто. А вот Дарби и Милл, мало того что знали массу интересных вещей, так и о собственных приключениях говорили увлекательно, а если и привирали, то убедительно.

С какого времени у них это повелось, Сеглер не помнил. Просто вдруг один рассказал откровенную историйку из жизни, второй, третий… Свела судьба в одну компанию, задание кончится – разбегутся по миру и никогда больше не увидятся, если вообще доживут до этого счастливого времени. Сеглер слушал очередной сказ Гратта о славной драчке, изобилующий деталями, понять которые мог только очень хороший фехтовальщик, то есть, пожалуй, один лишь Дарби. Гратт, конечно, эльфа не любил, даже презирал, но сейчас говорил в основном для него да для Дарби. Тимаш перебивал недоверчивыми репликами, Риттер помалкивал, Эриш интереса не выказывала, зато Милл умел слушать. Редкое мастерство, кого хочешь вдохновит. Вот и вдохновляло. Дарби задал пару вопросов, удовлетворенно кивнул – молодчина, мол. Милл вздохнул с неприкрытой завистью.

– Слышал я о тебе, – сообщил он. – Потому, когда ты к нам присоединился, благоразумно поменял свой меч на кинжалы.

– Ты с мечом? – изумился Гратт. – Такой плюгавенький? Это ж смешно!

– Ага, – уныло согласился Милл, – особенно рядом с тобой.

– Ты вообще не боец, – пригвоздил Гратт. Эриш фыркнула, Риттер лишь приподнял бровь. – Я думал, раз лесной эльф с нами, так значит лучник отменный, а ты… даже эльф какой-то недоделанный. Только и есть, что уши собачьи.

Тимаш, дубина, затаил дыхание в ожидании свалки, да только побольше требовалось, чтобы вывести Милла из себя. Дарби, чинивший мешок, даже и головы не поднял. Милл шевельнул ушами, и Сеглер не думал, что это непроизвольный жест.

– Эльфы вообще-то тоже разные, – пожал плечами Милл, – я вот… недоделанный. Ну, так уж получилось. Стреляю я все равно лучше тебя… и кого-то еще здесь. Ну, пять стрел одну в одну не всажу, и скорость не великая, да нам же пока и не требовалось ничего такого. Лук – оружие дальнего боя, а у нас их не было.

– Однако ты почти никогда не остаешься без мяса. Мог бы и спасибо сказать, – обронил Риттер, полируя ногти. Гратт и его ненавидел. За аккуратность, за стремление выглядеть прилично, на непременное бритье каждый день и стирку рубашек в любом встреченном водоеме, за ухоженные локоны и чистые ногти. Конечно, пока они брели по горам, и Риттер так же несколько недель не мылся, но причесывался регулярно и продолжал бриться.

Спасибо Гратт говорить не умел. Слова такого не знал. Даже если его спасали в бою, мог даже и не кивнуть в ответ, однако запоминал и старался расквитаться с долгом.

Милл, забавно сморщив нос, покачал головой, то ли Риттера благодарил, то ли Гратта осуждал; понять его мимику было трудно даже Сеглеру.

– А чего, лесные эльфы все белобрысые да мелкие? – влез в разговор Тимаш.

– В разной степени, но да, все светловолосые и белокожие, – обстоятельно ответил Милл. – И в основном лучники куда лучше меня. А ростом я не вышел, случается.

Тимаш тоже гигантом не был, но Милла издали можно было и за девочку принять. Эриш и та крупнее была.

– А горные? Темные? Правда, они все черные, как ночь?

– Врут. Просто у них волосы темные. Тоже в разной степени. Среди лесных не бывает брюнетов, среди горных не бывает блондинов.

– А высшие?

Риттер хмыкнул, а Милл ответил даже без тени улыбки:

– А высшие есть и среди лесных, и среди горных. Высшие – это главы кланов. Всего лишь.

– Уроды, – сплюнул Гратт. – И чего богам людей не хватало, надо было эльфов создавать.

– Ну вообще-то эльфы – более древняя раса, – сообщил Риттер. Гратт поверил – Риттеру было очень трудно не поверить, но не смутился:

– Ну вот, значит, эльфы хуже, раз боги создали человека.

– Хуже? – вскинулась Эриш. Она взяла привычку заступаться за Милла. – Да они людей куда как превосходят: и быстрее, и ловчее, и выносливее.

– Ну, – заметил Милл, – вообще-то мы от вас только ушами и отличаемся. И лишней парой ребер. А так – ничем больше… ну, пожалуй, органы чувств чуть тоньше. Форма ушей, кстати, позволяет лучше слышать и определять направление. А все прочее – быстрота, выносливость – это только образ жизни. Каждый эльф, от самого последнего до главы клана и даже высокого дома, непременно занимается физическими упражнениями. Очень активно, очень много. Если человеку надо попасть в соседний городок за пятнадцать лиг, он садится на коня или запрягает мула в коляску, а эльф бежит. То же самое со стрельбой. Если с самого детства тренироваться, станешь по пять стрел друг в друга садить. А кроме того… Ну, обычаи, традиции, структура общества… И страны не похожи одна на другую, но населяются людьми. Так что вы отличаетесь от нас только формой ушей.

Уши у него были как раз не собачьи, что неизменно подчеркивал Гратт, скорее кошачьи, небольшие, треугольные, слегка закругленные, расположенные точно как у кошек. Вполне симпатичные ушки, покрытые золотистым пушком, чутко поворачивающиеся на еле слышимые звуки. Просто не такие, как у остальных. А раз не такие – можно и даже нужно ненавидеть, презирать, издеваться. Ничего нового. С Эриш та же история; ей еще повезло, характер имеет, что называется, выбилась. А ведь очень часты случаи, когда новорожденного ребенка с рыжей головкой тихо убивают. И никто не осуждает. Даже мать.

– Почему у эльфов никогда нет государственности? – поинтересовался Риттер. – И, насколько я знаю, никогда не было?

– Да? – усмехнулся Милл. – А опять же – структура и традиции. Короли могут сколько угодно считать, что эльфийские леса принадлежат им, только ни один эльф с этим не согласится. Много ты видал, чтоб эльфы налогов королям платили? Вы сами по себе, эльфы сами по себе. И все идет неплохо, пока какой-то незадачливый правитель не решает собрать налоги силой. У нас нет королей. У нас есть высшие. Главы высоких домов. А там кланы, главы кланов и прочая, прочая… В общем, ногу сломаешь, пока разберешься, кто кому и как подчиняется.

– А что случается, если силой?

– Война, – пожал плечами Милл. – Причем не такая, к каким ты привык, Гратт. Эльфы не строятся боевым порядком и не выходят на поле битвы. Они воюют в лесу. И поверь, всего десяток бойцов отравляет жизнь большим отрядам. Люди не знают леса, а победить партизан еще никому не удавалось. Можно, конечно, просто поджечь лес, а смысл? Большая часть эльфов просто уйдет в другие леса, свои примут, пусть и без восторга, лес выгорит, королям сплошные убытки. Невыгодно воевать.

– Трусы! – презрительно скривился Тимаш. Гратт благоразумно промолчал. Потому что даже слабосильный Милл трусом не был. Риттер снова приподнял бровь и ничего не сказал.

– Да? – удивился Милл. – Ну ладно, наверное, ты прав. Эльфы воюют только в лесу. Потому что им города не нужны. Выгоняют людей со своей территории – и все. Есть, конечно, городские эльфы, и немало… Собственно, ты, скорее всего, и других не знаешь. Примерно десятая часть лесных эльфов живет в городах с людьми. Ну, эти-то налоги платят. А вот темные… я, во всяком случае, не встречал. Они обособлены. Если лесные, в общем, ничего против гостей не имеют, случается, что в лесах и люди живут, то горные сами по себе.

– А что получается из браков лесных и горных?

– Ничего. Потому что не бывает, – хихикнул Милл. – Это не запрещено, но я слышал всего пару трогательных историй о любви и союзе. Выдуманных. А причина проста: просто не встречаются. Горные живут там, где не бывает лесных. И наоборот.

Сеглер любил их слушать и никогда не упускал возможности. Даже если они об этом не знали. Магом он, конечно, не был, но кое-что умел. Потому и знал о них куда больше, чем они предполагали.

Дарби рассказывал забавную историйку о том, как они с Миллом ловили воришку, повадившегося таскать у их из сада груши: и в засаде сидели, и ловушки ставили – бесполезно, а оказалось в итоге, что за фруктами повадился ходить не соседский парнишка, а карликовый медведь, и они, когда его все же выследили, уже и не знали, что делать, потому что очень уж трогательный был зверек: словно понимал, что ему сейчас голову оторвут, и старался наесться груш перед смертью. «Смотрит искоса и так отчаянно – и грушу жрет». Естественно, голову они отрывать не стали, не жалко груш, в конце концов, так что даже подружились, тот позволял себя гладить, а однажды и им угощение принес – белку полузадушенную.

– Сад? – удивился Риттер. – У вас есть дом?

Сеглер, признаться, тоже удивился. У наемников дома не бывает, перекати-поле, сегодня они здесь, а завтра – на другом конце света.

– Есть, – кивнул Дарби, – лет восемь как купили. Мы неплохо зарабатываем. Надоело по постоялым дворам отираться.

– Большой? – с тайной завистью спросила Эриш.

– Не очень. Внизу большая комната вместе с кухней, там и гостей можно устроить, наверху три маленькие спальни. Садик. Место такое хорошее.

Дарби описывал дом, и невольно слушали даже Тимаш с Граттом. Забытое – дом. Совсем забытое. Когда-то, наверное, и у них имелся дом, а потом осталась только дорога, оружие, случайная работа. А вот эта парочка сумела устроиться. Если даже наемник вдруг срывает большой куш – так и спускает… или покупает дом и забывает о своей прошлой жизни. Сеглеру не доводилось видеть таких, кто продолжал бы соглашаться на работу. Впрочем, за эту платят слишком хорошо.

Милл и Дарби были не самые обычные наемники. Не вояки, хотя драться умели, особенно Дарби. Они выполняли хитроумную работу: доставали какие-то редкости. Деммел говорил. Считалось, что мозги в этой паре – Милл, а Дарби – сила, но на самом деле все оказалось не так примитивно: и Дарби был неглуп, и Милл в драке кой-чего стоил.

Теперь беседа шла о каратьягах. Слушали с интересом: и потому, что это, собственно, была цель их работы, и потому, что никто ничего толком не знал. Кроме Милла. Как обычно. Систематического образования у него не было, но обнаруживались знания, свойственные не всякому выпускнику университета. Сеглер тоже послушал. Версия Милла была очень близка к правде.

Чем бы ни были каратьяги когда-то в незапамятные времена, когда боги теряли свои вещи в мире людей, со временем они стали амулетами. Стоили они невероятно дорого, главным образом из-за легенд. Каратьяг выполнял желания. Маленький осколок – мелкие желание, большой – большие. Попытки собрать карадьин бывали довольно часто, кое-кто даже приближался к цели. Судя по сказкам, причем исключительно страшным и с печальным концом. Дело в том, что, давая, каратьяг и забирал. Маленькие были практически безопасны, зато крупные начинали доставлять неприятности. Владелец большого каратьяга или нескольких, особенно совпадающих, кусочков, переставал контролировать свои желания. Сначала это причиняло неудобства близким, затем круг расширялся, и чем ближе к карадьину, тем хуже были последствия. Полного карадьина собрать не удавалось никому, и вряд ли удастся даже Деммелу: за столетия не одна деталь утеряла безвозвратно, например, лежит на дне моря с невезучим владельцем корабля. И это очень хорошо, потому что человек не может совладать с творением богов. А эльф отличается только формой ушей и запасными ребрами, так что тоже не может. Что происходит? А стихийные бедствия, например. Или войны, те самые кровавые и разрушительные войны темных времен. Конечно, не доказано, что в основе каратьяг, но косвенные свидетельства… А зачем нашему заказчику карадьин?

Сеглер не сразу сообразил, что вопрос адресован ему. Он пожал плечами. Деммел отличался не только выдающимся магическим даром, но и нетипичной для людей его уровня порядочностью. И умом. Он не соединял каратьяги, вряд ли проверял их действие, скорее всего, хочет исполнить единственное желание и снова рассеять каратьяги по миру.

Во всяком случае, в это хотелось верить.

– А откуда ты родом? – спросил Риттер. – Я никак не могу понять происхождение твоего акцента.

Дарби по-доброму улыбнулся.

– Из Ишантры.

Воцарилась тишина. Для Сеглера это тоже было новостью. После довольно долгой паузы Тимаш сделал вывод. Очередной неправильный вывод.

– То есть повезло, ты свалил до Катастрофы.

Дарби медленно покачал головой, помолчал еще несколько тягучих минут и все же начал неторопливый рассказ.

– Я вырос на ферме. Богаты мы не были, бедны тоже, обычная семья. Тяжелый труд давал свои плоды. Мне всегда нравилось работать на земле, с детства. Но отец отправлял меня к жрецам, в школу, так что я умел читать и считать. Именно потому отец брал меня с собой на ярмарки. Эта была первой в году. Мы привезли два воза репы, здоровенной, как тыквы, и сладкой, как яблоки. Расторговались хорошо, и отец позволил мне погулять. Собственно, он дал мне немного денег и велел купить всякие мелочи – подарки младшим и матери, иголки и непременно пару мер гвоздей. Все это можно было купить и на самой ярмарке, но отец же понимал, что деревенскому парню в восемнадцать лет любопытно поглазеть на город. Вот я и глазел. Подарки купил, рассовал по карманам, а гвозди оставил напоследок. Денек был чудесный – ясный, солнечный, жаркий ровно настолько, чтобы это не раздражало.

Шел я по улицам, таращился на красивые каменные дома, храмы, да и на людей тоже. Женщины одеты были совсем не по-деревенски, так что было на что посмотреть.

Когда это началось, я толком и не заметил. Небо оставалось ясным, цветы на окнах так же пестрели, а люди начали меняться… то есть тревожиться, оглядываться по сторонам, кто-то в небо смотрел, кто-то шаги ускорял. И тут мне стало страшно. Просто так, без повода. Холодок по спине, словно смотрит кто-то недобрый. В животе все сжалось. Кровь от лица отлила. Страх переходил в ужас, и если бы только у меня. Люди превращались в толпу, а толпа, которой владеет паника, ужаснее вражеской армии. Тогда я этого еще не знал.

И я ничем не отличался, тоже метался в ужасе, уже и соображал с трудом. Одного хотелось – исчезнуть, спрятаться… Может, потому я и рванул в храм Истли. Старые храмы мрачные, темные. Кто-то открыл дверь, и я увидел этот спасительный темный провал в древней стене, рванулся туда и сразу забился в угол за колоннами, почти у самого алтаря. А ужас не исчезал, наоборот, усиливался. Я сжался, стараясь стать как можно меньше, чтоб этот царь-ужас не сожрал меня. И звук… не стон, не крик, не звон – я не знаю, что это было. Он перекрывал все: визг женщин, вопли мужчин, вой собак, он проникал через толстые стены храма, проникал внутрь, в кожу, кости, мозг…

А потом – все. Тихо. Так тихо, как, наверное, бывает только в смерти. Я все равно боялся шевельнуться, но уже… как бы сказать… осознанно. Услышал, как застонал кто-то рядом, и испугался еще больше. И тут понял, что я обделался, как младенец, и вывернуло меня наизнанку, я весь в дерьме и блевотине, меня трясет и сил никаких нет, но так страшно быть в этой темноте, что я рванул наружу.

А там все были мертвые. И такие же… обгаженные. Но мертвые. А из храма выходили или выползали немногие уцелевшие.

Я направился к ярмарке… но не дошел. Не смог. Потому что все было мертво. Люди, птицы, кошки, мухи – все валялись там, где упали. Я не выдержал и побежал куда глаза глядят, прочь от этого кошмара, и опомнился только уже в нескольких лигах за городом. То есть я упал без сил и то ли уснул, то потерял сознание, не знаю. Очухался, когда рассветало, только собрался поразмыслить и вижу – тут тоже смерть. Птицы валяются мертвые, мыши-полевки, муравьи, жуки…

В общем, даже не знаю, сколько я пытался убежать от смерти, пока не убедился, что это бесполезно. Увидел деревню… тоже мертвую. И знаете, никаких запахов, хотя лето, жара. Покойники только ссыхались. И тут как увидел эти трупы кругом, враз и успокоился, потому что на мертвых ни мух не было, ни жуков-трупоедов, ни червей. Я понял, что один остался. Совершенно. Прислушался – комары не зудят, сверчки не стрекочут. Мир умер. А я почему-то остался. Обгаженный.

Набрал я воды из колодца, вымылся как следует. Мыло в одном доме позаимствовал, одежду чистую. Понял, что проголодался страшно, ведь до того, считай, только воду пил, если ручьи попадались. О чем думал, не помню. Вроде как раз я один остался, надо хоть чистым быть. Еды взял, вещи самые необходимые, все равно никому уже не нужные. Отошел подальше от деревни, костер развел, каши сварил, поел впервые после Катастрофы. Тогда никто еще не знал, что это именно Катастрофа и была.

Я долго шел. На запад. Не потому что цель какая-то имелась, просто надо же было куда-то идти. И с каждой лигой, с каждым днем я укреплялся в мысли, что остался один в мире. Я даже не вспомнил, что из храма вместе со мной несколько человек выбралось. А если бы и вспомнил, не вернулся, не смог бы я войти в город…

Я иногда заходил в населенные пункты – взять еду или что-то еще, кружку, ножницы, нитки… иголки-то у меня были. Единственное, что осталось. Лакомства-то остались в обгаженных штанах. Знаете, что меня больше всего доставало? Отсутствие комаров. Я их ненавидел, потому что работа в поле непременно сопровождается комариным хором. И раз они исчезли, то очевидно – наступил конец света. Рыба – и та передохла.

И тишина кругом… вот разве что листва под ветром шелестит, так, словно нарочно, ветра так и не было. Ясно, солнечно – и ни ветринки. Поэтому, услышав невнятный звук, я даже удивился. Но пошел посмотреть. У самой дороги, под кустом – мальчишка, свернулся в клубочек и дышит, как собака, – мелко и часто. Белобрысый и с ушами на макушке.

Даже Тимаш, который по определению никому не верил, кроме себя, ни слова не сказал. Даже не посмеялся над откровенным «обгадился я». А может, именно эта деталь и убедила его в правдивости Дарби. А еще Сеглер подумал, что если бы Тимаш засмеялся, Милл его просто убил бы.

– А дальше что?

Милл пошевелил дрова в костре и грустно улыбнулся. Дарби посмотрел на него вопросительно, но тот едва заметно качнул головой, и Дарби продолжил:

– Потряс я его за плечо. Он глаза открыл, смотрит, словно вообще никогда никого не видел, трясется и молчит. Исцарапанный, оборванный, худющий… Ну, я его из-под куста вытащил, к костру своему привел, картошки дал. Как он жрал! Словно с самой Катастрофы и крошки во рту не было. А может, и не было.

– Спросил бы, – проворчал Гратт.

– Он не помнил, – просто ответил Дарби. – Он ничего не помнил ни о Катастрофе, ни о себе, ни о мире. Он память потерял. Совсем. Я это не сразу понял, думал, мальчишка просто так потрясен… Он меня не испугался совсем. Я его расспрашиваю – молчит. Лоб морщит и молчит. Дня через два только и спросил, кто я. Я говорю: Дарби Терент меня зовут. А он снова: а я кто? Мы и не знаем, как он выжил. Меня, похоже, стены храма спасли, нас таких оказалось больше всего, кто в старом храме прятался, тот и спасся. Камни, говорят, особенные, какие-то сверхпрочные. А что с ним случилось, только боги и знают.

– Откуда бы? – одними губами усмехнулся Милл. – Думаешь, им интересно, что тут у нас происходит?

– Ты не вспомнил, – сказал Риттер. Милл равнодушно согласился:

– Не вспомнил. Первое, что я вообще помню в жизни, – это встревоженная рожа Дарби. И печеная картошка. Я помнил, как переставлять ноги, есть, пить и прочее, потом вспомнилось много чего еще, но ничего о себе. К тому времени, когда мы выбрались из Ишантры, я уже… умел разговаривать не только на ишантрийском, но и на лайашани… закрой рот, Тимаш, это всего лишь эльфийский язык. Одет я был как эльф, но скорее как городской, Дарби уверяет, что одежда… то, что от нее осталось, была дорогой, но это на взгляд деревенского жителя.

– А татуировка? – поинтересовался Риттер. Милл хмыкнул.

– Не было. Из этого мы сделали вывод, что мне было от четырнадцати до семнадцати. Дарби уверяет, что скорее четырнадцать, мне кажется, что скорее шестнадцать… если судить по тому, какие знания потом выплывали откуда-то из глубины. Но инициации я не прошел, кланового знака не имел, так что даже тут облом. Когда мы выбрались, Ишантра уже была взята в кольцо. Из нее выпускали, в нее не впускали. Каким-то образом Катастрофа почти не затронула соседние страны, и люди вдоль границ сумели спастись… у кого ума хватило. Катастрофу пережили несколько тысяч ишантрийцев. Три года после Катастрофы – несколько сотен. Люди умирали… По мнению многих ученых, умирали те, кто задержался. Этот… ужас сказывался, даже когда кончился. Как пережил ее я, не знаю. Несколько лет мы были объектом изучения. И как пережившие… ну и мой случай. И маги пытались воскресить мою память, и медики, и ученые. Ничего.

Последнее слово он произнес по слогам. И без эмоций. То ли привычка владеть собой, то ли простое равнодушие. Мало ли что было. Похоже, равнодушие, потому что он спокойно отвечал на расспросы, посмеивался над собой, вспоминал забавные случаи. Почему Милл? А потому, что это имя показалось знакомым, но не факт, что его так звали, может, это была фамилия школьного учителя, а может, кличка кошки. Надо же как-то называться. Вот он и стал называться Миллом. Нет, ни ученые, ни маги, ни эльфы не помогли. Восстановили знания, которые у него были. Довольно глубокие для мальчика – или даже юноши. Либо очень хорошая частная школа, либо очень хорошие домашние учителя. Ну и не без врожденных способностей. (Это – уже с веселой гримаской, вроде как простите нескромность, но такой вот я умный. В этом даже Тимаш не сомневается.) У эльфов тоже были. Даже у горных – прослышали, что у тех есть просто невероятный маг, добрались, и тот их даже принял, и с тем же результатом. Сказал, что высшие силы так решили. Типа: на тебе, мальчик, еще одну жизнь. И не надо сопротивляться, вдруг в той жизни было что-то ужасное. Миллу это показалось нелогичным: вряд ли юный эльф не старше семнадцати был, к примеру, маньяком. Магических способностей – ноль целых ноль-ноль сотых. Среди лесных они даже прожили едва не полгода, могли вообще остаться, но Милл не захотел. Почему? А кому, интересно, понравится быть последним из последних без малейшего шанса изменить ситуацию? Опять почему? А потому что эльфы от людей отличаются структурой общества. Кланы. Всегда кланы! Вот внутри клана есть вероятность, надо сказать зыбкая, сделать карьеру, главой не станешь, но поближе продвинешься. А он никто. Следовательно, вполне возможно, что он изгнанник… ну, не сам, но сын изгнанника. Если эльф совершает что-то гнусное, совсем уж мерзкое, его изгоняют. Ну, подлость несусветная, предательство… в общем, списочек длинный, в него еще можно включить несусветное недовольство главы клана. А изгоняют вместе с семьей. Жена не могла не видеть подлости мужа – ну чушь, чушь, кто б сомневался, однако закон незыблем. А дети подлую натуру могут унаследовать. Вот и уходят такие в города, живут себе спокойно среди людей, но вернуться в леса не могут. Дети? Теоретически. И даже внуки – тоже теоретически, потому что никому не захочется быть распоследним среди своих, когда можно быть равным среди чужих. А к эльфам всяко относятся, есть даже города, где никого собачьи уши не смущают. И в других местах полно людей, кого они не смущают. И нечего глазами зыркать, вон на Риттера глянь или Сеглера, никакой реакции на уши. В общем, ушли. Но еще там Милл решил, что будет называться Кашавиеном. И никаких вопросов не возникает: людям это кажется нормальной фамилией, мало ли у эльфов кланов, а эльфам сразу понятно, потому что Кашавиен на лайашани означает «безродный». Так произношу, потому что так звучит на лайашани. Нет, погоди, Гратт, «ш» длинное, ну, словно три «ш», да еще очень мягкое, и конечное «иен» ближе к «йен»… Ух ты, практически без акцента, да у тебя способности к языкам, дружище, лайашани очень труден для произношения, уж на что Дарби язык понимает, но говорит так, что все эльфийские куры со смеху дохнут, а сами эльфы – они вежливые, они сдерживаются так, что от смеха просто лопаются… В общем, все путешествия и попытки что-то узнать ни к чему не привели. А потом Катастрофа как-то отошла в прошлое. То есть ее, конечно, изучают, но издалека. Ишантра осталась мертвой страной, туда поначалу мародеры хаживали, да перестали – перемерли. Страна, несущая смерть. И пережившие Катастрофу тоже большей частью перемерли, задержались в Ишантре дольше, чем следовало. Нет, уже давненько никого не встречали, да и неинтересно. Уже нет. Наверное, и Милл пересидел ее за старыми камнями храма, а вот в каком городе – неизвестно. Или не в городе, а в лесу. Тоже неизвестно. Сначала очень тяжело было, правда. Ну, представь себе… вот оглянись. И представь себе, что за спиной пустота. Даже больше. Не пустота, а ничто. Неприятно, правда?

Поежился даже Гратт. Риттер смотрел сочувственно, а у Эриш блестели глаза. Милл обхватил руками колени и улыбнулся.

– А потом я в разговоре с Дарби сказал: помнишь, давно уже, года три… И понял, что у меня появилось прошлое. Знаете, это такое счастье было – сказать «давно»… И как отрезало. И мне совершенно пофигу, что я не помню своего детства, любимых игрушек, домашних праздников и школьных проделок. Мы решили, что я на три года моложе Дарби, так что считаем, что мне тридцать четыре, и половину своей жизни я отлично помню.

– Значит, эльфы тебя не принимают, – протянул Риттер.

– Почему? Принимают. Очевидно же, что я в самом страшном случае сын изгнанника. И даже не обижают. Но жить с ними я не хочу. Бесперспективно.

– А среди людей тебе хорошо, – съязвил Тимаш, – все тебя любят, все тебе доверяют.

Милл прищурился.

– А мне это надо? Людям большей частью нет до меня дела. И меня это вполне устраивает. У нас есть определенная репутация… вот как у Гратта. Он отличный солдат, классный мечник, слава о нем идет далеко. И о нас знают те… кому следует знать.

– А как вы вообще жили? – спросила Эриш. – Везде чужие, еще мальчишки…

– Мальчишкой был я, – вздохнул Милл. – Но жили… пока нас изучали, еще и ничего, хоть кормили, крыша над головой была. Потом… потом хватались за любую работу. Учились всему, чему только можно научиться. Я попутно еще кое-что о себе узнавал, ну, например, что из лука стрелять умею неплохо, рукопашный бой мне знаком, азы владения мечом. Смешно, но первые уроки Дарби давал я. Выполняли всякие поручения, за гроши рисковали… а потом повезло. И еще одно мое умение обнаружилось, и первые приличные деньги. Помнишь, Дарби?

Все приготовились его слушать, но рассказывать продолжил Милл. Это была и правда его история.

– Мне было уже за двадцать, и уже очевидно стало, что я больше не вырасту, так и останусь мелочью. Уж не знаю, из-за Катастрофы или просто на роду написано. И это был первый случай, когда наняли нас из-за меня, а не наоборот. Пообещали деньги, которые показались нам просто немыслимыми – аж полтораста золотых. Плата за риск. Я должен был забрать из ти-алдина книгу.

– А это еще чего? – перебил Тимаш. Милл показал жало:

– Книга? Ну, это такая…

Тимаш взвился с намерением дать эльфу по шее, но Эриш ловко подсекла его, а Риттер аккуратно прижал локтем. Горло. Милл примирительно улыбнулся:

– Ладно, не злись. Ти-алдин – это Исчезающий дом.

Опять тишина. Сеглер удивился предусмотрительности Деммела. В очередной раз удивился. Исчезающие дома попадались нередко. Ученые считали, что это некий прорыв пространства или реликт давних эпох. Дом существовал одновременно здесь и где-то еще, отличался неустойчивостью, но сам как раз не исчезал. Исчезали те, кто пытался туда зайти. В основном. Но случалось, что выходили, прихватив с собой какой-то предмет, который, будучи вынесенным, терял свою эфемерность и ценился именно на вес золота.

– Нас нанял маг, которого, естественно, страшно интересовали артефакты. Он подробно описал дом, подробно описал книгу, трындел о ней столько, что я ее прямо видел перед собой. В ти-алдине что главное – не останавливаться. Увязнешь. Двигаться быстро, легко и плавно. Эриш, поверь, туда и зайти можно, и выйти, но надо быть маленьким и легким. Чаще всего туда посылают детей. Да, это жестоко, потому что дети все же своим телом не владеют так, как взрослые. Самые разумные заказчики посылают туда маленьких эльфов. Опять же из-за образа жизни: физические упражнения. Этому ребенок не подвернулся, зато подвернулись мы – безденежные, голодные и готовые на любой риск. Маг нас предупредил: возвращается один из пятидесяти. Кстати, соврал, один из сотни. Дарби пытался меня удержать, но во мне взыграл героизм и желание сделать для нас хоть что-то полезное. Так что я оставил его в полусотне шагов от дома, а сам пошел внутрь. Сначала было даже не страшно. И жутко интересно. Вроде дом есть – и его нет, все зыбкое… исчезающее. Вот вроде смотришь – буфет стоит, и тут же нет буфета, и снова есть… Я не шел – скользил. Пол прогибается, чуть задержишься – и нога погружается, как в песок. И дергаться нельзя. Маг тыщу раз это повторил. Плавно и осторожно. Вот так, плавно и осторожно, я добрался до библиотеки. Так странно: тянешь дверь на себя и танцуешь на месте, останавливаться нельзя совсем. А дверь будто резиновая, вроде и открывается, но выгибается – сначала от косяка отходит то место, где ручка, потом уже остальное… Хорошо, не захлопнулась, не знаю, как бы я открывал ее в другую сторону. Библиотека здоровая была, книг не меньше тысячи, вот я и опять танцую – туда-сюда, даже во вкус вошел. Оказалось, не так уж и страшно, лишь бы не выбиться из ритма. Книга стояла наверху. И полез я прямо по полкам… Подтягиваюсь, ногой упираюсь – полки проминаются, нога уходит, страшно – жуть. Но куда страшнее стало, когда я книгу за пазуху сунул и начал спускаться. Не рассчитал, что вес-то изменился, хоть и немного, а все равно – рука сквозь полку прошла, нога тоже… а резких движений делать нельзя. Струхнул я основательно, и давай, как белка, по этим полкам туда-сюда скользить, за все цеплялся, пытался уравновеситься… Ведь если бы спрыгнул – все, пол бы меня уже не отпустил. Получилось… Как вышел – даже и не помню. Отсутствовал почти час, Дарби за это время едва не полысел… то есть поседел. От ужаса.

– Зато ты полысел, – добродушно буркнул Дарби.

– Это точно! Рухнул возле костра и трясусь, остановиться не могу. Все казалось, что дом прилип к рукам и подошвам. Дарби меня чайком горяченьким отпоил, водки стакан влил, я расхрабрился и решил посмотреть, за что жизнью рисковал. И обнаружил, что читаю на лашайани – не путать с лайашани. Это праязык. Забытый основательно, его вообще мало кто знает. А уж книг, на нем написанных, и вовсе единицы, и стоят они… в общем, не полторы сотни золотых. Особенно те, в которых всякие магические штучки описаны. Так что по возвращении в город я культурно объяснил заказчику, что идиоты водятся в других местах, как и маги, владеющие лайашани и не считающие всех кругом идиотами, следовательно, готовые отвались за Нореисту куда больше обещанного. Тот зубами поскрипел, поругался нехорошими словами – а что он сделает? Договора мы не подписывали, а ему и на ум прийти не могло, что бродяга обтрепанный может знать не только древнейший язык, но и что такое Нореиста. Не спрашивайте, откуда я знал. Не помню. Но вот… знал. Для нас книга бесполезна абсолютно, ну прочитаю я вслух с выражением пару заклинаний – и что? Нужен Дар. И нужно умение.

– Сколько ж вы с него стрясли? – завистливо спросил Тимаш.

– Пятнадцать тысяч, – скромно признался Милл. – Безропотно заплатил, потому что в другом месте мы могли получить вдвое больше.

– А чего ж не получили?

– Ну, мы и правда не идиоты. Сильно ссориться с магом не из последних не рискнули. И расстались почти друзьями. Он на этой книге куда больше заработал в первый же год… я думаю.

Он замолчал, и все молчали тоже. В конце концов Эриш сказала задумчиво:

– А вот раньше не понимала, что такое приключения. Думала… ну вот то, что Гратт рассказывает. А ведь нет. Там что – драки, схватки, ну героизм… все одно и то же. Без тайны. Без интереса.

Гратт не возразил. Конечно, в его незатейливой жизни не было Катастрофы, не было Исчезающего дома… И кто знает, что еще имелось в загашнике эльфа, потерявшего память, и его товарища.

– Следующий этап нашего путешествия, – сухо произнес Сеглер, – целиком зависит от тебя, Милл. Очередной каратьяг находится в Исчезающем доме в паре лиг отсюда.

Милл присвистнул, а на лице Дарби, обычно таком спокойном, отразилось все, что он чувствовал. Бесконечная тревога. Сеглер легко понял: Миллу уже не двадцать, обещанная плата лишь немногим выше, чем они тогда выручили за книгу, а риск огромен, потому что Сеглер не знал, где именно лежит каратьяг. Может, в подвале, а может, на чердаке. Милл прав: самое сложное в исчезающем дома – ступеньки. Или книжные полки. Трудно рассчитать скорость движения, трудно распределить вес. Но только Милл способен это сделать. Даже Эриш тяжелее, и Эриш не умеет двигаться так, как эльф, забывший свое эльфийское детство. Разум забыл, а тело помнило, иначе он бы не вернулся из ти-алдина.

Все это понимали. Тимаш начал было выступать на тему «хоть какой-то прок», но Сеглер осадил его весьма резко. С Тимашем церемониться и не стоило.

– А если у него не выйдет? – грубо спросил Гратт.

– Значит, Деммел карадьина не получит, – отрезал Сеглер. Психолог из Гратта куда хуже, чем вояка из эльфа. – Милл, я дам тебе большой каратьяг. Они… ну вроде как чувствуют друг друга, и ты сможешь почувствовать, если настроишься должным образом. Ты сможешь, потому что ты эльф. Потому что эльфы проводят жизнь не только в физических упражнениях, но и постижении сосредоточения…

– Я знаю, – перебил Милл. – В этом умении я не преуспел, как и в стрельбе из лука, однако делаю это лучше, чем, скажем, Тимаш. Ты думаешь, у меня получится учуять?

– Должно. Я переправляю Деммелу найденные артефакты, но один каратьяг всегда со мной. Самый крупный. И я чувствую направление даже на приличном расстоянии, нахожу место более-менее точно.

– Ну, ты… – странно произнес Милл и прервал сам себя. – Ладно. Придется. Больше все равно некому… Разве что Риттер смог бы.

– Даже не думай, – отказался Риттер. – Я умею двигаться, но тяжелее тебя фунтов на двадцать, как не больше. Я еще на крыльце увязну.

Милл согласно кивнул. И в его светлых глазах явственно читался азарт.

Утром они приблизились на безопасное расстояние. Исчезающий дом искажал пространство и вокруг себя, ненамного, но в свое время Дарби не стоило располагаться всего в полусотне шагов. Могло и затянуть. Милл снял куртку и сапоги, вытащил из штанов ремень, выложил из карманов всякую мелочь и не отреагировал на советы Тимаша раздеться догола. Кстати говоря, Милл никогда не раздевался в присутствии других. Какие-то причины для этого у него наверняка имелись. Дарби сказал ему несколько слов на лайашани. Произношение действительно было ужасное. Милл кивнул, подмигнул Эриш и, сунув в карман каратьяг величиной с ладонь, направился к Исчезающему дому. Походка его изменялась с каждым шагом, и возле крыльца он уже скользил, словно плыл. Воздух вокруг него словно уплотнился, стал видимым, и они различали уже только его нечеткий силуэт. Дарби, явно взволнованный, на это не обратил внимания, значит, в тот раз было то же самое. Неплохо. Дома имели сходство. Это облегчит Миллу поиски.

Сеглер был спокоен. Эльф справится, если не запаникует, а он не паникер, он собой владеет в любых обстоятельствах. Выскользнет. А о том, что дом отнимет у него несколько лет жизни, обоим знать необязательно. Особенно Дарби.

Время тоже словно сгустилось, секунды капали с медлительностью и тяжестью свечного воска. По очень синему небу тянулись прозрачные облака. Хорошо, что нет ветра. Сеглер прислушался.

Милл насвистывал, не особенно мелодично, но Сеглер все равно узнал мотив. Переработанный на эльфийский лад гимн Истли. Понятно. Только ведь не Истли сохранил жизнь Дарби, а всего лишь камни. Это мог быть какой угодно храм, но только храм, считалось страшным кощунством использовать камни для бытового строительства, а кощунство до сих пор карается в лучшем случае конфискацией собственности, позорным клеймением и изгнанием. Эльф оглядывался по сторонам и прислушивался, вряд ли к своему свисту. К каратьягу. Парень ни секунды не оставался на месте, делал маленькие плавные шажки, словно по полированному льду передвигался. По льду легче. Не нужно распределять вес с идеальной равномерностью. Он миновал прихожую, мельком глянув на лестницу в подвал – и это хорошо, подняться из подвала могло оказаться сложным. В зале, просторном, полукруглом, он осмотрелся, не переставая пританцовывать и насвистывать. Палочка-выручалочка, помогающая сосредоточиться? Очень может быть.

Задумавшись на секунду дольше, Милл начал увязать, но не растерялся, медленно скользнул в сторону, потянул ногу – увязла вторая, но он сделал еще шажок, еще – и выровнялся, потом вдруг повернул голову, слишком резко, снова попал в исчезание, но справился еще быстрее, скользнул в сторону кухни и направился к плите. Сеглер уже видел каратьяг, приколоченный к стене. И как же он сможет вытащить?

Танцуя на месте, Милл потихоньку вытягивал гвоздь из стены. Да, действительно, самообладания он не терял никогда. Следствие Катастрофы? То есть следствие последствий, когда ученые и маги, далеко не самые деликатные создания, пытались понять, что помогло им выжить, почему лишило эльфа памяти, можно ли эту память восстановить… Очень может быть. А почему он не сообщил остальным, что одна из версий причины Катастрофы – неудачная попытка собрать карадьин? Чтобы команда не разбежалась?

Да наплевать им обоим на команду, они азартны, и вдвоем дойдут до конца. Ай Деммел, ай хитрюга, не предупредил… и правильно сделал. Знай Сеглер заранее, что эльф уже бывал в Исчезающем доме, стал бы его беречь больше остальных, а это могло привести к непредсказуемости поступков других: как бы ни был осторожен Сеглер, здесь не дураки собрались, заметили бы. Ему следовало относиться ко всем одинаково. Так он и делал.

Милл, продолжая танцевать, отходил от стены, плавным движением засовывая каратьяг под рубашку, снова покосился на подвальную дверь, задержался на секунду, не останавливая скольжения, даже насвистывать бросил, но все же направился к двери. Еще один каратьяг? Нет. Сеглер бы почувствовал.

Спустившись с крыльца, эльф не рванулся сломя голову к костру, хотя шаги ускорил. Молодец. Дом сильный, поле от него ощущается даже на приличном расстоянии… Милл перешел на бег рановато – Сеглер заметил, как утопают его босые ноги в земле, как в пыли, а земля здесь твердая, как камень…

– Держи, – он сунул артефакт Сеглеру в руки. – Чаю дадите? Устал.

Нет, он не устал. Он вымотался, выложился и вряд ли способен двигаться. Он рухнул на заботливо подстеленное одеяло, закрыл глаза, пытаясь умерить сердцебиение и сообщил:

– Скажу я вам… Сеглер, я свихнулся или действительно мог слышать голоса?

– Понятия не имею. На свихнувшегося не похож. Что слышал?

– Неприятное! – захихикал Милл. – Отдай, говорят, верни, держи вора… Почему, ты думаешь, я ускорился так? Страшно!

Тимаш снова собрался было пошутить в своем стиле, но Эриш основательно огрела его по спине, а Риттер лениво предложил прогуляться по тому же маршруту. Тимаш унялся. Гулять ему не хотелось.

– Фу. Забыл. Второй-то возьми, – Милл протянул каратьяг-приманку. – Мне показалось… не знаю, что показалось. Здорово потянуло в подвал, но вряд ли бы я смог открыть люк. Может, там…

– Нет, – отрезал Сеглер. – Каратьяга там нет. Возможно, что-то другое. Тебе очень хочется туда вернуться?

– Нет, – искренне сказал Милл. – Совсем не хочется. Мне хочется чаю. Сладкого. И спать. Но ты наверняка погонишь нас подальше отсюда.

Сеглер не погнал. Не исключено, что Милла пришлось бы тащить на руках, он дышал по-собачьи часто, не только рубашка промокла от пота, но и штаны. Хорошо, что только от пота. От него пахло свежескошенной травой. Вот чем еще эльфы отличаются от людей: запахом пота. Конечно, лесной братии, как и самому Миллу, он кажется отвратительным, зато людей не раздражает. Дарби помог ему сесть и заставил выпить полную кружку очень крепкого и очень сладкого чая. Весь мед, наверное, бухнул.

Сеглер дал ему немного поспать, а потом все же погнал команду вперед. Уже два дня за ними наблюдали, и он бы дорого заплатил, чтобы узнать, кто и зачем. Когда прилетит гаарн, можно попросить его глянуть сверху, но не обязательно, что он согласится. Гаарны – создания весьма щепетильные. Сеглер полагал, что их преследуют любители поживиться на халяву: эти два каратьяга обеспечат безбедное существование десятку человек.

Оглядывался Риттер, а этот чужие взгляды чувствует очень хорошо, пусть и не признается. Сеглер на всякий случай подал сигнал «внимание». Рука Гратта ненавязчиво легла на рукоять меча, Дарби словно невзначай повесил рюкзак на одно плечо, чтобы мгновенно сбросить. И все же нападение они прошляпили. Неудивительно: преследователи для начала начали стрелять. Первым тяжело пострадал насквозь пронзенный мешок Тимаша, Гратту стрела порвала куртку и, возможно, руку. Они молниеносно рассыпались, залегли, сровнялись с травой, побросали вещи, зато похватали оружие.

Отбиться-то они отбились, нападавшие понадеялись на внезапность, на силу, но не учли, что Гратт способен стрелы мечом отбивать, а не то что сдерживать атаку трех не самых умелых вояк. Правда, один или двое продолжали стрелять, но не слишком прицельно, или своих боялись задеть, или лучники были аховые. Однако, когда Гратт зарубил уже третьего, а Эриш располосовала живот уже второму, не повезло Миллу. Конечно, Сеглер не дал ему отдохнуть достаточно, и вертлявый эльф двигался менее шустро, чем обычно, но и оставаться возле ти-алдина не стоило и тем более не стоило устраивать бой там: неизвестно, к чему могло привести возмущение поля.

Стрела попала эльфу в бок. Он негромко вскрикнул, скорее от неожиданности, чем от боли, и упал. Дарби, и так очень неплохой боец, просто проделал просеку в рядах врагов, и жалкие остатки нападавших растворились в лесу.

Сначала лицо Милла испугало Сеглера – очень уж оно было спокойно, лишь чуточку кривился рот и расширились глаза, но Дарби это не удивило. Куртку эльф так и не надевал, а рубашку Дарби располосовал мечом, запачканным в чужой крови.

– Не страшно, – подмигнул он, – косо прошла. Сейчас избавим тебя от этой штуки. Потерпишь?

Милл, сглотнув, кивнул. Дарби сильно надавил не стрелу, заставив Эриш ойкнуть. Наконечник прорвал кожу, и Дарби его отломил и уж потом стрелу выдернул. Милл не издал не звука, даже не дернулся особенно.

– Не бойся, Сеглер, – бодро сказал Дарби, – это не шок, он всегда так. Говорит, что так легче переносить боль: тратишь так много сил, чтоб ее не показывать, что она уходит. Воду дайте.

Обрывками рубашки он смыл кровь. Эриш ойкнула еще раз, и, как показалось Сеглеру, не только она, а Сеглер понял, почему Милл никогда не раздевался на людях, даже в баню ходил один или с Дарби. На левом боку у него был жуткий шрам. Действительно жуткий. Обычно после таких ожогов не выживают. Сеглер догадывался о происхождении шрама, и тем более было непонятно, как эльф выкарабкался.

Спустя четверть часа Милл был обмазан лечебными бальзамами, туго перевязан и водружен на импровизированные носилки. Он, правда, порывался идти, уверял, что рана не смертельна, но на него рыкнул Гратт. Рана и правда не смертельна и даже не опасна, но зачем создавать лишние проблемы. От поля битвы лучше отойти подальше, переночевать в лесу, а к обеду следующего дня добраться до заштатного городишки, где наверняка найдется и постоялый двор, и лекарь.

Милл как ни в чем не бывало болтал с Эриш. Она шла рядом с носилками, которые тащили Гратт и Тимаш. Тимаш ныл. Сеглер подавил желание стукнуть его по носу, в конце концов это легко сделает кто-то другой. Дарби поравнялся с Сеглером и посетовал:

– Нет, ну что за скотина… Сеглер, Миллу бы отлежаться пару дней. Рана, конечно, пустяковая, но он и так устал. Измучил его этот Исчезающий дом.

– Какой он был?

– Когда я его нашел? – понятливо уточнил Дарби. – Не знаю. Сказать «испуганный» не могу, потому что он забыл, что такое страх. Растерянный… да то же самое. Это все потом пришло, позже, когда он осознал себя. Он так хотел вспомнить, так цеплялся… Наверное, любому необходимо прошлое. На нем можно поставить крест, его можно забыть… то есть отложить подальше, знать, что оно было, но не вспоминать. И он хотел. Он считает, что ему было ближе к семнадцати, а мне кажется, меньше четырнадцати. Маленький такой, тоненький, совсем мальчишка… ему бы с друзьями в мяч играть на школьном дворе, ну или книжки читать, а не искать утраченное навсегда. Больно за него было. Мы все перепробовали. Правда, все. А проку-то… Ну, вспомнил он геометрию и астрономию, лашайани этот, а себя не вспомнил. Ты про эльфов плохого не подумай. Они нормально к нам отнеслись, и к нему тоже. Поверили все, что он оставил память в Ишантре. Только у них привычка: нет кланового знака – чужак. Никто не обижал, никто своим не считал. Его это страшно доставало, а потом плюнул и решил: раз он им не нужен, то и они ему не нужны. На самом деле он долго не мог успокоиться. Даже когда обнаружил, что у него уже есть прошлое.

– Он производит впечатление очень уравновешенного, – заметил Сеглер.

– Он такой и есть. Риттер вот просто собой владеет, а Миллу это легко, он и правда уравновешенный…

Сеглер отчетливо видел, что Дарби хотел сказать совсем другое слово, но произнес именно это. И даже не запнулся, даже крошечной паузы не сделал. Это не Риттер собой владеет безупречно, а именно Дарби, надежный и верный. О таком друге только мечтать и остается. Тем, кто мечтать умеет. А Сеглер к таким никак не относился, да и остальные тоже убежденные одиночки, живущие здесь и сейчас, вовсе не думающие, что будет завтра и уж тем более не воображающие себе невесть чего. Например, верной дружбы. Дружба – штука взаимная, и Милл отвечает Дарби той же преданностью, граничащей с самоотверженностью.

А пока лежит себе в покачивающихся неудобных носилках, слушает Эриш, не обращая внимания ни на нытье Тимаша, ни на угрюмую враждебность Гратта, и делает вид, что ему совсем не больно. Впрочем, если сравнивать с тем, что он чувствовал после такого ожога…

До городка они добрались без приключений. Последнюю лигу Милл шел сам. Сказал: чтобы не привлекать излишнего внимания – и сам же засмеялся. Куда уж больше! Группа была более чем колоритной, мало мужчин весьма опасного вида, истинных головорезов, увешанных оружием, так еще рыжая наемница, затянутая в кожу, маленький эльф и красавчик Риттер… кто из них еще опаснее – вопрос.

Сеглер немного знал об их прошлом. Так, в общих чертах. Вояка Гратт, вояка Тимаш, отчаянная Эриш, которую нанимали в охранницы отчаянные же люди, тихий Риттер, умеющий вскрывать самые разные замки, искатели приключений Дарби и Милл… Катастрофы им мало показалось, Исчезающего дома мало, решили еще поискать карадьин для великого мага…

Они разместились в единственной свободной комнате постоялого двора, просторной и даже чистой, послали за лекарем и тот, осторожно косясь на Эриш (тут, похоже, рыжих боялись, такая специфическая разновидность ксенофобии встречалась в отдаленных землях), зашил рану эльфа – ту, что пришлась как раз на шрам, а с противоположной стороны не потребовалось, она и так начала затягиваться. Несмотря ни на что организм у Милла был весьма крепкий. Его укрыли теплым одеялом, напоили слабеньким маковым молочком, чтоб заснул без особо неприятных ощущений, и занялись каждый своим делом. Сеглер, например, отправился на неожиданную встречу с гаарном. Дитя ночи позвал его днем, и это было более чем странно.

После разговора Сеглер проникся к нему еще большим уважением и даже симпатией. Гаарн заметил, что их преследовал довольно большой отряд вооруженных людей, и драться с этим отрядом Сеглеру пока было не с руки. Гаарн предложил сбить их со следа, и Сеглер предпочел не интересоваться, как именно. Однако задерживаться не стоило.

Дарби покачал головой:

– Миллу надо отлежаться.

– А нам надо идти.

– Идите.

И так это прозвучало, что любой дурак бы понял: Дарби не оставил Милла. Тот как раз проснулся, зевнул, потер глаза кулаками и подал голос:

– Ну, сейчас мне бы идти не хотелось. А утром смогу. Серьезно. Если не очень быстро.

Сеглер кивнул. Нормально. Гаарн в любом случае действовать станет ночью; все как следует отдохнут, Риттер успеет сделать дело, а Тимаш – купить лошадей.

Разговор с Риттером Сеглер начал внизу, в обеденном зале, где попутно шла игра в кости, к которой Риттер и примеривался. По знаку Сеглера он подошел и не без изящества опустился на лавку напротив. Слуга принес им неплохого густого пива. Выслушав, Риттер слегка склонил голову и очень внимательно посмотрел Сеглеру в глаза. Слишком внимательно.

– Почему ты просишь именно меня?

– Ты знаешь.

Риттер усмехнулся.

– Есть возражения?

– Никаких. Я сумею найти тайник, или следует спросить хозяина?

– На твое усмотрение.

Риттер допил пиво и вернулся к игрокам, бросил кости несколько раз, немножко выиграл, прилично проиграл и потерял интерес к занятию. Никто почему-то не удивился, когда он раздосадованно хлопнул дверью. Успеют они уйти до того, как обнаружат владельца каратьяга? Бывшего владельца. Риттер сделает все как надо и уж точно останется незамеченным. Городок стоит на пересечении нескольких торговых путей, пришлых здесь много, да и своих бандитов хватает, так что все будет выглядеть естественно.

Конечно, он присмотрел за Риттером – просто из любопытства. Тот прошел через несколько кабаков, дав возможность себя заметить. Причем в каждый он входил более пьяным… правда, что интересно, выходя и сворачивая за угол странным образом трезвел. Чем не алиби: шлялся по кабакам… Опрашивать хозяев легко. Да, был такой красавчик, пил здорово и жаловался, что в кости не везет. А в какое время… ну, вечером… ночью… что-то около полуночи…

А около полуночи Риттер как раз беседовал с владельцем каратьяга и спокойно, почти ласково объяснял ему, что он, конечно же, умрет, но смерть бывает легкой, а бывает очень неприятной, а когда тот не согласился на легкую, тут же и так же спокойно и почти ласково продемонстрировал варианты. На все, включая талантливую имитацию ограбления, ушло не более полутора часов, после чего Риттер посетил еще пару пивнушек и только потом вернулся в комнату, умело продолжая прикидываться пьяным: зацепился за стол, едва не опрокинул табурет, слегка покачивался и тихонько ругался. Проснувшийся Тимаш обложил его трехэтажно, Риттер ответил в том же стиле, так что через несколько минут Сеглеру пришлось их растаскивать. И в процессе он перехватил абсолютно трезвый взгляд Риттера. Силен… впрочем, как и все они.

В путь отправились не поутру, потому что для завершения картины Риттер изображал еще и похмелье. Но ближе к полудню вся команда с разной степенью элегантности погрузилась на лошадей. Милл немного кренился на левый бок, Риттер кренился во все стороны сразу и имел страдальческий вид. Впервые за все время он даже не побрился.

Никто ничего не заподозрил. Проныра Милл был больше занят своими ощущениями, а остальные только посмеивались. Все верно. Риттер никогда много не пил, так что в его похмелье все и поверили. Гратт даже дал пожевать горький корень, помогающий от тошноты, и Риттер с благодарностью его принял и старательно пожевал.

Каратьяг он отдал на вечернем привале. Очень незаметно. Собственно, Сеглер просто полез в карман за кремнем, а обнаружил еще и артефакт. Тот, кстати, оказался намного крупнее, чем рассчитывал Сеглер.

Не везло с погодой. После нудных, почти осенних дождей наступила удушающая жара, ноги просто сгорали в сапогах, и путники поснимали с себя все лишнее. Благо, лошадей они сохранили, несмотря на полдесятка мелких стычек. И вот сейчас по высохшей в камень дороге ехала колоритная компания: в одних рубашках или даже без них, с закатанными до колен штанами, босиком и в импровизированных головных уборах: кто сменную рубашку намотал, кто платком ограничился, а Милл сплел из травы смешную шляпу-колпачок. Разморенные жарой, они почти не разговаривали. Особенной опасности не имелось, хотя гаарн говорил, что преследователи отстали ненамного, и не верить ему Сеглеру в голову бы не пришло. Но засаду устроить было почти негде, кусты не могли скрыть достаточное количество людей, местность просматривалась во все стороны достаточно далеко, да и тонкий слух Милла не должен был подвести.

Все знали и преследователях, но уже даже не ломали головы, кто бы это мог быть. Какая разница? Им платили в том числе и за риск, даже и за большой, даже и за смертельный. Надо быть бдительными – и все.

Тимаш начал ныть – как обычно, никто не обращал на него внимания – тоже как обычно. Он заткнулся, только когда Милл принюхался и сообщил, что пахнет водой. Они воодушевились, чуть пришпорили коней, и те пошли тряской рысью. Река, к счастью, была настолько глубокой и широкой, что пересохнуть до конца не могла. Конечно, воды в ней поубавилось, но ровно настолько, чтобы переправа не оказалась невозможной. Устроить привал решили на другом берегу. Плыть пришлось совсем немного, большей частью брели по грудь в воде (Милл – почти по шею, но за него Сеглер не опасался, плавал он лучше любой рыбы), ведя фыркающих животных в поводу. С другой стороны реки росла трава. Милл ловко спутал ноги лошадям и отправил их пастись, пока Дарби и Гратт занимались устройством лагеря: натягивали тент, хотя угасающее солнце уже не так досаждало. Эриш уже повесила над костерком чайник и достала лепешки и вяленое мясо. Тимаш со страдальческим видом рассматривал ногу, которую уколол, спрыгнув с лошади. Теперь будет изображать смертельную болезнь, лишь бы ничего не делать. А остальные предпочтут сделать сами, лишь бы не слушать новый приступ его нытья.

Ночами жара сменялась духотой. Одна надежда: возле реки воздух все же посвежее. Похоже, природа здесь не имела понятия о том, что такое ветер. Тимаш взялся рассуждать о магической природе жары, но никто его не слушал. Здесь всегда было невозможно жаркое лето и промозглая сырая зима. Зато нигде больше не рос скальный виноград и, соответственно, не делалось самое роскошное и дорогое вино. А еще нигде больше не лежали на небольшой глубине россыпи волчьего глаза, самоцвета редкой красоты и цены. Так что жизнь в здешних городах кипела. До города оставалось дня два пути.

Как добывать каратьяг там, Сеглер, признаться, не представлял. Наместника считали едва ли не представителем богов, чтили – и это бы еще ничего, чтить как бога, конечно, кощунство, но безобидное, зато охраняли, как смертного, и это уже доставляло массу неудобств. Даже хитроумный Милл вряд ли придумал способ пробраться в дом наместника.

Ну что ж, именно на этот случай в команду был включен Риттер.

Преследователи были куда хитрее, чем полагал Сеглер: обогнали их отряд и переправились раньше. И было их много, слишком много, чтобы они могли справиться без потерь… чтобы они могли справиться. Не хотелось бы набирать новую команду в этой глуши.

В книгах пишут «мечи сверкали». Или «мечи звенели». Сталь лязгала о сталь, и на звон это походило меньше всего. А сверкали они совсем недолго – пока не брызнула первая кровь. В ленивом Риттере откуда-то взялась кошачья грация, Милл мельтешил перед глазами с необычной скоростью. Сеглер знал этот способ и думал, что эльф напрасно прибег к нему в начале боя. Выдохнется слишком быстро, и тогда его мгновенно зарубят.

Гратт и Тимаш дружно плясали с мечами, прикрывая друг другу спину. Каков бы ни был этот нытик, он знал место и время ныть и время и место драться. Дарби не повезло: он оказался в одиночестве, его теснили к воде, и нападающих было чересчур много… Он был покрыт кровью – и чужой, и, увы, своей, раны никто не счет бы тяжелыми, но и они ослабляли. Жаль. Отличный человек, отличный спутник, отличный друг. Такие и богам нужны, как говорят в народе. Бросаться на выручку никто не спешил – всяк был занят своими противниками…

Милл остановился. А вот это уже глупо.

Он стоял, уронив руки и выпустив из них кинжалы. Лицо было отрешенно-спокойное, глаза – пустые, светлые длинные волосы слегка шевелились под ветром…

Здесь нет ветра.

Воздух вокруг эльфа стал видимым, задрожал, дрожание начало расти… О милосердные боги! Еще один сюрприз!

Волна вибрирующего воздуха расходилась в стороны от мелкой фигуры эльфа, и когда она достигала нападавшего, он просто падал. Словно мгновенно умирал… Они мгновенно умирали и падали. Один за другим. А когда не осталось никого, Милл осел на землю, будто из него тоже ушла жизнь.

Дарби вылетел из реки с резвостью, которую трудно было заподозрить при его обычной размеренной медлительности. С перекошенной физиономией он бросился к другу и прижал ухо к его груди. Ага, жив. Ну и славно.

Гратт медленно опустил занесенный меч, тупо глядя на поверженных неведомо чем врагов. Риттер выглядел ничуть не умнее, даже рот раскрыл. Недоуменно озиралась Эриш. Тимаш сел в лужу чужой крови и спросил с ужасом:

– Что это было?

Сеглер приблизился. Милл даже сознания не потерял, просто лишился сил. Ничего. Восстановится. Пока еще восстановится. И об этом Деммел тоже не предупреждал.

Пока мужчины стаскивали покойников на середину реки, где течение подхватывало и уносило их, Эриш гладила встрепанные волосы Милла. Тот едва дышал, словно только что преодолел последний участок изматывающе трудного пути и рухнул на пороге родного дома.

– Что ему помогает? – поинтересовался Сеглер. Дарби пожал плечами:

– Отдых. Сладкое. Вино. Ты учти, я с места не сдвинусь, пока он не оправится.

– Нам и не надо спешить, – пожал плечами Сеглер. – Даже если кто и уцелел, ошеломлен не меньше нашего и вряд ли рискнет напасть.

– Никто, – буркнул Дарби. – И ничто на расстоянии полулиги. Даже мухи передохли и какое-то время новые не появятся.

– Часто это с ним?

– Шутишь? – усмехнулся Дарби.

Да, вопрос был глупый, но откуда Дарби знать, что Сеглер о таком слыхал? Ох непрост этот простак…

Лагерь они переместили немного в сторону, чтобы не доставал запах крови. Эриш поила Милла переслащенным чаем, попутно поглаживая его по головке. А заодно трогая ушки. Похоже, ей давно хотелось это сделать. Судя по всему, она не обманулась в ожиданиях: ушки были мягкие и шелковистые, как у кошки. Милл даже глотал с усилием. Сейчас казалось, что ему прилично за сорок: лицо посерело, резко обозначились складки у рта, проявились морщины, которых час назад не было. Мелко тряслись руки. Легко отделался.

– Так что это было? – повторил вопрос Тимаш, когда они устроились. Теперь голову Милла поглаживал Дарби, но Тимаш пока не комментировал непривычную для мужчин ласку. Милл спал. Дарби молчал, и Сеглер, поняв, что ему не хочется говорить, оборвал Тимаша: все вопросы потом, отдыхать, нам предстоит трудный путь.

На самом деле путь не был труден, даже жара немного спала. Дарби посадил Милла на лошадь перед собой, и эльф, казалось, продолжал спать всю дорогу, оставаясь вялым и словно бы выжатым. Но не отказывался ни от чая, ни от еды, и это Сеглера порадовало. Пара дней – и все придет в норму.

Так и оказалось. Они еще не добрались до города, когда Милл заметно повеселел. Его еще пошатывало от слабости, но в целом он держался хорошо. Воспользовавшись этим, Тимаш снова пристал: что это было такое. Миллу тоже не хотелось говорить, но он пересилил себя и неохотно ответил:

– Такая…. такая хрень, которую и врагу не пожелаешь.

Дарби вздохнул.

– Однажды мы сдуру подрядились на авантюру похлеще посещения Исчезающего дома. Нам заказали скорлупу от яйца дракона. Мы подумали: ну скорлупа – это не страшно, зачем она драконам нужна-то… да и гнездо покинуто, как нас уверили. Поднялись мы в горы. Место красивое… тихое такое. Представьте: вокруг скалы, а тут ровная площадка, трава роскошная, деревья, цветов уйма, аж глаз режет, – и тишина… Но живая такая тишина: пчелы жужжат, птицы поют. По птицам мы и поняли, что дела плохи. Когда они заголосили. Гнездо, может, и было заброшенным, да вот только вернулись драконы. Свежие яйца откладывать, наверное.

– Как я в эту щель забился, не помню, – усмехнулся Милл. – А дракон меня оттуда выцарапать пытался. Когтем зацепил. – Он погладил место ожога. – Я взвыл… ну а Дарби у нас умный, решил на дракона с мечом пойти. Так что не помню, и как выбрался из щели. Бежать надо было, а не…

– От дракона? – флегматично осведомился Дарби. – Мне показалось, что они все равно быстрее летают.

Не в первый раз они, видно, это обсуждали. Милл покачал головой.

– Ну наверное… В общем, скачем мы по полянке, на каждого по дракону, самое время о былом подумать… В меня сволочь эта огнем плюнула, я еще увернуться сумел, но бок вон как опалило. Больно было – жуть, я и соображать перестал, и вообще… А потом вижу – дракон над Дарби нависает… и все. Дальше как отрезало.

– Ага, – подхватил Дарби. – Мне бы на дракона смотреть, да ведь незачем, или сожрет, или спалит, или растопчет – все едино. Вот я на Милла и смотрел. Напоследок. И вижу: он встает… рубашка сгорела, ожог такой страшенный, издалека видать, ну просто мясо обугленное, даже запах чувствовал. Ну вот, стоит он, такой спокойный-спокойный, будто и не здесь, волосы шевелятся, словно под ветром – а ветра-то и нет, точно как в этот раз, только воздух дрожит и сгущается, а потом идет от него, словно волны от камня, брошенного в воду. И драконы падают. Оба. А там и Милл падает. Не спрашивайте, как я его дотащил до городка. Как живым дотащил. Лекаря приволок. Тот его осмотрел, башкой покрутил: не жилец, мол, но в помощи не отказал, мазь дал. Рану от когтя зашивать не пришлось, потому как кровь уже не текла – все сосуды обгорели. Страшный ожог был, ребята. Я смотрел и понимал, что он не выживет. Вот тогда я и узнал об этом его способе: не стонать, не жаловаться. Говорил, вроде как боль уходит, если делать вид, что ее нет. У меня так не получается.

– А у меня – ничего, получается. Плохо было, скрывать не стану. С деньгами у нас не густо… хотя пару обломков скорлупы мы успели прихватить. Дарби комнатенку снял, крохотную, под самым чердаком, чтоб подешевле. Ухаживал за мной … ни одна сиделка так не сумеет. Только все равно… Я и не умирал, и не жил, так, где-то между. Полтора месяца протянул…

– Помню, как он мечтательно сказал: так умереть хочется… Я испугался, а он мне: нет, я тебя не оставлю, не надейся… И вдруг в один прекрасный момент открывается дверь и заходит господин в черном. Осматривается, принюхивается и сразу говорит: я постараюсь вам помочь, но слушаться меня надо безоговорочно. В общем, оказался это маг, причем еще лекарь отличный. Забрал нас к себе. Комнату для Милла особую приготовил: такую чистую, что мы переодевались, прежде чем туда зайти. Повязки все снял… Сказал, что некроз тканей уже начался, надо срезать, и срезал, да много, а потом не велел даже заикаться о повязках. Милла знобило все время, так в комнате топили, словно зимой, хотя уже лето стояло. Мази какие-то особенные, самим придуманные, применял. И только через месяц вздохнул с облегчением: выживет. Калекой перекошенным остаться может, но есть шанс – надо постоянно, три раза в день мазь втирать. Ну, магию тоже применял – мясо ж до костей сожжено было, вот он поспособствовал немножко, чтоб оно снова появилось.

– Сказал, что вместо платы мы ему все-все должны подробно рассказать. Мне-то рассказывать нечего – не помню… Так что описывал все Дарби, а я старательно вспоминал все, что чувствовал. А что я чувствовал, кроме бессильной ярости, спрашивается… В общем, после целой недели расспросов он вздохнул и сказал горестно: это у тебя стихийная магия, малыш…

Он замолчал. Горестно – это правильно. Есть повод горевать.

– Магия? – не понял Тимаш. – Так ты типа маг, что ли?

Милл покачал головой. Золотисто-зеленые глаза были печальны. Сеглер пояснил:

– Нет. Магией можно управлять, и маг – именно тот человек, который умеет это делать. Стихийную магию, ее еще природной называют, невозможно контролировать. Невозможно применять. Она может только прорваться. Милл был в отчаянии, в бессильной ярости, потому что понял: сейчас умрет Дарби. И магия прорвалась. Как пару дней назад. Ты вспомни: он увидел смертельную опасность для Дарби.

– Как же мы-то уцелели? – поежилась Эриш.

– Никто не знает, как она работает. У Милла было желание уничтожить только врагов.

– Например, мух, – хихикнул Милл, становясь самим собой.

– Это ж здорово! – обрадовался Тимаш. – Значит…

– Здорово, – перебил Милл. – Только она меня убивает. Носители стихийной магии редко доживают до тридцати. Мне еще везет: я спокойный, из себя вообще никогда не выхожу. Это и спасает. Каждый выброс… В общем, я не всегда был такой… болезненный. Как и ты, не знал, что такое простуда или кашель. Мне, наверное, тридцать пять или около того, выгляжу на тридцать, а внутри все пятьдесят.

– Я не понимаю, зачем ты тогда ввязываешься в эти авантюры, – заметил Риттер. – Жил бы себе спокойно, тем более что есть где, а не шлялся по миру в поисках приключений на свою задницу.

Милл почесал в затылке и обезоруживающе улыбнулся.

– Жить как-то надо.

Ну-ну, усмехнулся про себя Сеглер. Как-то надо. Да не можешь ты иначе. Дарби, вероятно, и сумел бы приспособиться к ровной жизни мирного обывателя: он знал, что это такое. А ты забыл. Шутки с памятью – дело страшное, и Катастрофа ли сыграла с тобой эту шутку, или что другое, но ты ущербен, маленький эльф, и понимаешь это лучше других.

Сеглер сосредоточился и увидел все.

Схватка с драконами, из которой Милл вышел победителем… из которой Милла вынесли победителем. Невидимый ветер стихийной магии, развевающий выгоревшие на солнце светлые волосы, пустые светлые глаза… не эльфа, вообще не живого существа, но проводника истинных сил природы.

Трудный путь Дарби, и то, что Милл не умер по дороге, исключительно его заслуга. Иногда человеческие желание воплощаются в жизнь и без каратьягов: если эти желания сильны настолько, что досаждают богам и, чтоб избавиться, они их исполняют. Как люди избавляются от комара, жужжащего над ухом? Или отмахиваются, или прихлопывают.

Крохотную продуваемую всеми сквозняками каморку под крышей, умирающего и не умеющего умереть эльфа – он действительно цеплялся за жизнь только потому, что боялся оставить друга одного. Запах гниющей плоти – и правда началось омертвение тканей, и тут уж никакая жажда жизни не спасла бы. Неожиданное явление любопытного мага – целителя, ученого и просто неплохого человека. И очень неплохого лекаря. Тяжелая операция… Маг с ювелирной точностью иссекал мертвые ткани, оставляя живые, по мере своих невеликих сил восстанавливал мышцы и сухожилия.