Битва пророков

Приодевшись, Михаил, осознав свое положение, сел на большой сундук и приказал горцу подобрать ему сапоги. Горец с большой готовностью метнулся выбирать обувь, поднося разные пары для примерки. Он помогал Михаилу обуваться, разуваться, участливо советовал и был очень счастлив, когда Михаил выбрал наконец мягкие варяжские башмаки с косыми нахлестами, инкрустированные бронзовыми бляшками. Со стороны могло показаться, что они очень дружны и невозможно было даже представить, что этот разлюбезный человек еще совсем недавно глумился над Беловским. Когда горец ползал перед ним на коленях, помогая сдернуть тесный сапог, Михаила так и подмывало желание помочь ему, упершись в него другой ногой. Хотелось высказать ему тоже что-нибудь гадкое, обидное. Ведь Беловский искренне презирал этого двуличного и ничтожного человека. Презирал до брезгливости, до омерзения. Но он сдержался, не захотев уподобляться больному слепой злобой дикарю. Он не мог заставить себя полюбить этого человека, но в его силах было сдержать к нему ненависть и презрение. Не дать им вырваться из души, пережав ее как воду из рвущегося из рук шланга.

Беловского переправили в ставку на большой ладье с подарками от Шамуила. Каган встретил его милостиво, отругав, однако за скрытность. Он тоже в весьма обтекаемой и неконкретной форме одобрил побег от Рыжего, который, видимо, успел надуть не только простака Шамуила, но даже самого Кагана. Ему даже было весьма приятно досадить Мордахею, силой приобретя у него ученого раба. Он радостно предвкушал, как будет грызть и складывать в тряпицу свои желтые ногти от досады Мордахей, и эта радость была связана в сознании Кагана с Беловским.

Положение Михаила в ставке Кагана нельзя было назвать удручающим. Его даже расковывали днем, когда уплыть незамеченными с острова было невозможно, и надевали бронзовые браслеты только на ночь. Ему выделили старую палатку и позволили свободно ходить, правда, в сопровождении двух стражников. Иногда Каган вызывал Беловского к себе на беседу. Он хорошо угощал его и даже позволял забирать с собой еду, которую Михаил относил Ратко, сидевшему в отдельной землянке. Каган расспрашивал про русов, про варягов, про славян. Он хотел понять, чем одни отличаются от других и от третьих. Беловский сам не знал этого толком, что-то уклончиво отвечал, а потом искусно переводил разговор на другие темы.

Ему было позволено приходить к вождю, и вечерами он сам спрашивал у Ратко, стараясь как можно больше понять историю Руси. Выяснилось, что русы – это такие же варяги, только живущие не на море, а на реках. Раньше они говорили на одном языке, но потом с юга и запада пришли славяне. Они не враждовали с русами, жили в лесах, полях, занимались земледелием, бортничеством и охотой. Русы же сидели на берегах рек, строили мощные города на высоких откосах, ходили в дальние походы на ладьях и защищали славян, а славяне кормили русов. Постепенно два народа смешались так, что сейчас уже стало невозможно отличить руса от славянина. Язык постепенно стал у всех один – славянский, и название стало общим – русы. Варяги же весьма часто наведывались в Русь. Иногда погостить, отдохнуть от бесконечных войн, иногда выбрать невесту, чтобы увезти к себе за море. Но чаще всего они приходили торговать у русов хлеб, мед и пушнину. Или проходили купеческими караванами на Волгу и Днепр, чтобы добраться до дальних восточных стран. Относились к ним тепло, так как и те и другие прекрасно знали, что русы и варяги – один народ. Тем более что варяги еще помнили, что вышли на север, за море, именно отсюда. Здесь была их прародина. Время от времени они договаривались объединенными силами выступать против врагов или свершить набег на дальние страны, обогащавший их на несколько лет. Вот и сейчас, говорил Ратко, должны прийти варяги, чтобы защитить Русь от хазарского нашествия. Не могли не прийти, верил Ратко!

Также Беловский узнал, что сам Ратко выходец с верховьев Волги, с устья Дубны. Его отец в поисках нового удела лет сорок назад пришел в мордовские земли. Он хотел построить со временем в Кадницах город и закрепиться на этих берегах. Местные народы – мордва, мурома и мещера, тоже не враждовали с русами. Они прекрасно уживались, не имея точек пересечения. Русам не нужны были их поля и леса.

Несколько лет все было хорошо. Кадницы росли как на дрожжах. Прослышав о новом поселении, с верховьев Волги и Оки приходили новые и новые русы, женились, строили дома. Случалось, что оставались жить ограбленные по пути купцы, бежавшие из плена различные славяне, они женились на местных девушках, растили детей. Коренные жители этих мест тоже селились поближе к Кадницам, чтобы было удобней торговать с русами, искать у них защиты, и были всегда рады породниться. Но в последнее время стали сильно беспокоить булгары и хазары. Несколько раз чудом удавалось вовремя спастись, уводя в глухие леса скот и людей, унося весь скарб. Хазары жгли постройки, которые приходилось каждый раз восстанавливать. Для постройки города еще не хватало сил, поэтому о том, чтобы попробовать держать оборону, нечего было и думать.

Теперь же все было уничтожено. От его мира не осталось ровно ничего. Ратко сильно это переживал. Единственное, что его хоть немного приободряло, – это то, что его дочь Венеслава, скорее всего, жива и находится где-то близко. Он видел, как Каган обратил на нее внимание и что-то шепнул слуге. Скорее всего, ее не убили, а пленили за ее необыкновенную красоту.

Каган брал мало пленных. Он не хотел обременять войско в начале большого похода, который он начал в этом году. Во-первых, пленных нужно было кормить и стеречь. А во-вторых, они занимали много места на кораблях. Отправлять же их в столицу он не хотел, так как это тоже потребует дополнительных затрат, отвлечения сил и кораблей. Но он не хотел брать на себя и большую кровь невинных жертв. Это противоречило его закону. Хотя в таком походе по различным соображениям без большой крови было не обойтись. Для этого он вступил в союзнические отношения с горцами во главе с Шамуилом. Каган вообще рассчитывал как можно меньше участвовать в боевых действиях, доверяя эту работу бесстрашному горному льву, который стал Шамуилом совсем недавно, под влиянием хазарских дипломатов и чар его родной сестры.

Положение Хазарии обострялось. Огромная Византия протягивала свои щупальца все дальше и дальше на восток и север. Ее миссионеры прошли уже по всем тропам от Варяжского моря до империи Цинь. Ее епархии действовали во всех народах вокруг Хазарии, окружая ее плотным кольцом. Мало этого, сама Хазария была уже опутана церковной сетью! Епархии возникали и расширялись так быстро, так беспрепятственно, что было страшно думать об ожидающем мир будущем. Константинополь брал за горло без огня и меча, без битв и походов! И это невозможно было не только остановить, но и даже воспротивиться этому было нельзя! Ведь миссионеры приходили якобы с миром! Но каково коварство! Какова подлость! Приходилось сидеть и безропотно смотреть на то, как эти черви разъедают плоть Хазарии! Нет, нужно встать и стряхнуть их! Перебить всех до одного!

Но нельзя! Руки связаны! Потому что эта идеология только укрепляется от этого! Каждый труп миссионера только утверждает христиан в безумии! Они, в слепом фанатизме, видят в любом акте естественного возмездия всего лишь дьявольскую ненависть к их Христу. Справедливое наказание в этом извращенном учении превратилось в подвиг! Но как же в таком случае с ними бороться? Как же тонко придумано! И как подло! О, сын плотника, ты запустил в мир живучую гадину! Нет, будущее не будет таким, каким его видишь Ты, каким видит Константинополь! Он, Великий Каган, не допустит этого! Прежде всего он не допустит крещения Руси. Этого огромного океана народов, этого безбрежного пространства! Если он не сможет остановить византийскую экспансию на север, Хазария погибла! Великий Каган прекрасно это понимал. Сейчас судьба мира решается здесь – на Итили! Нужно привлечь русов к себе, сделать их друзьями или поработить! Для этого нужно их хорошо узнать. Понять все тонкости их характера и железной хваткой схватить их самые нежные струны. Он уже узнал, что они любят веселые многолюдные пиры, где совершенно доверчиво могут расслабиться настолько, что теряют способность что-либо понимать и сопротивляться. Удивительная беспечность! Видимо, они чувствуют себя в полной безопасности в кругу своих. Это говорит об их верности и сплоченности. Это плохо для него, для Кагана, который хочет покорить этот народ. Но это достоинство можно сделать недостатком. Нужно приучить их расслабляться не только в своем кругу, но и вообще где угодно, когда угодно! Вот тогда ими можно будет управлять!

Как политик он завидовал византийскому Басилевсу, у которого был такой отличный инструмент порабощения народов, как крещение. Гениально! Народы сами с готовностью якобы становились ему как бы своими, такими же, как сам он. О, это очень коварная идеология! Коварная и опасная для Хазарии! Ведь он, Каган, не мог, не имел права, не смел обращать в свою веру другие народы. Эта вера не для них, а только для его народа, для народа Книги, народа Завета. Завета Бога именно с этим народом и больше ни с кем! Как было бы просто запустить тысячи проповедников Великой Книги во все племена, и их князья и цари сами бы пришли на поклон к нему, как ходят к византийскому Императору! Но он не может этого сделать. Он ограничен в методах! В глубине души Каган понимал, что нельзя создать иудейское государство, населенное неиудеями. Что Хазария обречена, что он чувствует себя чужим среди ее народов. И народы это чувствуют. Поэтому ему приходится строить из себя символ высшей справедливости и веротерпимости. Для того чтобы иудеи не вызвали на себя гнев инородцев, приходилось, скрепя сердце, признавать, что все религии хороши и уважаемы, включая самое дремучее язычество. Хотя для иудея это было невыносимо, потому что вся история Израиля была борьбой с язычеством. Но это еще можно было терпеть ради высшей цели. Но как вытерпеть неудержимое распространение христианства? Как долго можно играть в веротерпимость и наблюдать, как Византия изнутри пожирает Хазарию! Это был тупик…

Кагана давно уже мучила мысль, что ему придется отказаться от веротерпимости. Что нужно объявить кое-кого вне закона на территории Хазарии. Но он боялся этого. Он не решался объявить конец равноправию. Ведь в таком случае иудеи перестанут быть хазарами, как и все остальные, невзирая на вероисповедание, и станут только иудеями среди только мусульман, только язычников и только христиан. И как же они будут немногочисленны, как невыносимо заметны и чужды всем одновременно! Этого и боялся Великий Каган.

Но великие мудрецы во всем мире, которые думали и заботились о Хазарии, убеждали его в том, что единственный способ остановить христианскую экспансию – это сохранение огромного, разнообразного варварского язычества, в котором можно существовать, не обращая на себя внимания. Мало ли кто как молится? Для язычника это совершенно не важно, потому что он и сам не знает счета своим богам. Одним богом больше, одним меньше – какая разница? Пока многочисленные народы молятся кто пням, а кто каменьям и сидят в своих лесах и болотах, они не являются угрозой. Даже если они вообще никому не молятся – это тоже хорошо, это личное дело каждого. Но если они объединятся, ощутят себя чем-то единым, приобретут принципиальную религиозную концепцию, то это будет страшная организованная масса. А объединить их может только христианство. Другой силы нет! И они сразу же спросят у Кагана – если ты не христианин, то почему ты наш владыка?

Для того чтобы этого не произошло нужно как можно скорее уничтожить источник распространения христианства – Византию. Но у Хазарии своих сил для этого слишком мало. Последняя надежда – Русь. Только она благодаря своим размерам и многочисленностью способна повернуть историю в другое русло. Русь нужно приручить или поработить срочно, пока этого не сделала Византия!

Каган еще не выбрал какой-либо способ и решил действовать по обстоятельствам. Пока он не рисковал идти на Русь. С одной стороны, хотелось бы договориться с ними миром, и объединенными силами, гигантской лавой обрушиться на Константинополь. Он знал, что русы уже не раз и сами ходили к Царьграду, но у них не было цели уничтожить Империю. Хотя они бы справились. Сейчас было очень важным дать им эту цель. Для этого он и остановился в устье Оки. Он ждал делегацию русов. Они же знали, что хазары подошли к их границам! Они обязательно придут!

А с другой стороны, он ждал вторую армию, которая много лет ведет бесполезные бои в Закавказье. Какой смысл ей находиться там? Так можно безрезультатно воевать еще триста лет. Нужно собрать все силы в кулак и одновременно ударить!

Днем Беловский с Ратко помогали ловить рыбу, что-нибудь носили, убирали. Их пытались как-то занять, но дел особых не было. Поэтому оставалось много свободного времени. Благодаря его наряду хазары к нему относились с почтением. Не как к пленнику. Тем более они замечали, что Михаил частенько засиживался в шатре самого Кагана и выходил оттуда не с пустыми руками. Ему позволялось гулять по всему острову, кроме того места, где стояли женские шатры. Оно усиленно охранялось сотней выхолощенных негров. Их страшный для средневекового европейца или азиата вид не способствовал излишнему любопытству ни хазарских воинов к женщинам, ни женщин к воинам. Негров боялись все. Но Беловский, который в Америке видел самых разных афроамериканцев, не только евнухов, рискнул как-то подойти к ним поближе. Как ни странно евнухи тоже отнеслись к нему с почтением и не проявляли агрессии. Они лишь пристально за ним наблюдали. Беловский и сам не провоцировал их на какие-то действия. Он с безразличным видом осмотрел окрестности, негров, как будто, скучая, прогуливался, и повернул обратно. Через пару дней он повторил такую же прогулку. Негры опять сохранили спокойствие. Потом он стал заглядывать к ним каждый день, и негры к нему уже привыкли. Ну, гуляет молодой господин и гуляет, что тут поделаешь? Сейчас все слоняются туда-сюда от нечего делать… Как-то раз он попытался с ними заговорить, но тут же был отогнан шагов на сто щитами. Жизнь за шатровыми стенами оставалась загадкой.

Но однажды на остров прибыл большой корабль с булгарским вельможей. Каган стремился всеми силами втянуть и Булгарию в свои планы. Поэтому он всячески обхаживал посла. После пира он захотел сделать особый сюрприз и показать гостю необыкновенно прекрасную невольницу. Невольница была русской, и для разговора с ней был приглашен Беловский.

Она вошла в шатер в сопровождении двух негров. Ее лицо скрывала шелковая материя, которую сдернул радушно улыбающийся Каган. Как и предполагал Михаил, это была Венеслава! Девушка стояла, склонив голову, и не поднимала глаз. Каган был самой любезностью, ему хотелось произвести впечатление на гостя, но пленница все портила. Он обратился к Беловскому:

– Михаил, скажи, чтобы она подняла на нас свои прекрасные глаза!

Венеслава не видела Беловского, она вообще ни на кого не смотрела. Поэтому не узнала его. Мгновенно в его голове созрел маленький план. Он под видом перевода слов Кагана обратился к ней:

– Не делай резких движений, а то выдашь меня и себя.

Но она все равно слегка вздрогнула. Михаил продолжил:

– Постарайся не злить Кагана. Он просит тебя поднять глаза.

Венеслава смело подняла глаза и посмотрела на Кагана, на булгарина и потом на Беловского. Она ни чем не показала, что узнала его. Каган восторженно затараторил:

– Какая красота! Какая красота! Эти глаза стоят половины мира! Михаил, попроси ее пройтись!

Беловский опять обратился к девушке:

– Твой отец жив и находится на этом острове. – На ее щеках вспыхнул румянец, но она больше ничем не подала виду. – Каган просит тебя пройтись перед ними.

Венеслава гордо прошлась кругом, приведя в окончательный восторг и гостя и Кагана. После чего Каган велел ее увести. Он знал, что для затравки гостя этого вполне достаточно. Теперь он будет целыми днями думать о невольнице, и, когда дойдет до кондиции, можно будет намекнуть, что ему бы подарили красавицу, но только в том случае, если Хазария получит взамен что-то такое, что ей сейчас очень-очень нужно…

Вечером Беловский сообщил Ратко радостную весть о том, что он встречался с Венеславой. С этого дня их жизнь изменилась и приобрела смысл. Они стали обдумывать план побега и похищения девушки. Ратко опять стал деятельным, глаза его светились постоянной мыслью о том, как не допустить выдачи сестры булгарину, который гостил у Кагана уже неделю.

Судя по всему, он не очень горел желанием выступить на стороне Кагана. Он боялся усиления Хазарии вместе с Русью, боялся усиления Руси вместе с Хазарией, а это было неизбежно, в случае если они договорятся. Для Булгара лучше было бы, если они враждовали друг с другом. При таком раскладе каждая из сторон стремилась бы заиметь союзника в лице Булгарии, по крайней мере не дополнительного врага. Еще больше он боялся союза с Каганатом против Руси, так как в таком случае он получал войну с русами на своих границах, прикрывая Хазарию, которая находилась гораздо южнее.

Именно поэтому булгарину еще не подарили Венеславу. Был бы сговорчивее, дела русов были бы значительно грустней.

Каган продолжал периодически вызывать Беловского к себе и подолгу выспрашивал про Русь. Михаил пересказывал ему все, что узнавал от Ратко. О том, что Русь делится на многие племена, такие, как древляне, поляне, вятичи, и другие, которые между собой сильно перемешаны и мало чем отличаются. Рассказывал, что близкородственные русам славяне, говорящие с ними на одном языке, живут далеко на запад, до самого Рима. Особенно сильно Михаил поразил Кагана тем, что по памяти углем нарисовал карту Европы до Урала на обратной стороне леопардовой шкуры. Он довольно точно показал, где обитают различные народы. Ведь у него в комнате, где бы он ни жил, всегда висела карта мира. Он ее хорошо знал и любил рассматривать. Каган достал арабскую карту, сравнил и был крайне изумлен познаниями Беловского. После этого он проникся к нему еще большим уважением и доверием.

Недели ожидания и переговоров наложили какую-то сонность на весь стан хазар. Жара расслабляла, загоняла людей в воду, под балдахины, в тень… Снизу периодически приходили корабли с продовольствием, скотом или людьми. Им устраивали короткий смотр и отправляли в основной стан на стрелку. Там стояла невыносимая вонь от нечистот, которые сопровождают любую армию, и гниющих повсюду рыбьих потрохов. Все деревья и кусты были порублены и сожжены в кострах. Каждый день армии приходилось разбредаться все дальше и дальше от лагеря, в поисках дров или просто чистого воздуха. Доспехи под солнцем раскалялись так, что невозможно было прикоснуться, поэтому их никто не надевал. В стане начались болезни и ропот. Каган ждал…

Орду горцев пришлось направить на юг, грабить мордовские леса, иначе они бы совсем взбесились от жары и безделья. На их место подошла измученная изнурительным походом через половину мира большая южная армия из Закавказья. Численность войска увеличилась в четыре раза. Варяги не появлялись.

Начались мятежи. Каган, как мог, увещевал недовольных, многое им прощая. Их наказывали полковники, которые были единоверцами своих подразделений. Тут были и мусульмане, и христиане, и зороастрийцы, и самые разные язычники. Каган демонстративно защищал наказанных, отводя, таким образом, их гнев от себя.

Однажды Ратко, не сдерживая радости, сказал:

– Подошли варяги и русы. Они тут, где-то рядом!

– Откуда ты знаешь?

– Я вижу знаки на воде!

– Какие знаки?

– Русы пускают по течению специальные знаки. Чаще всего это деревья с завернутыми и поломанными в нужном месте сучьями. По этим сучьям мы умеем читать. Часть нашего войска стоит на Волге, часть на Оке, а еще одна часть ниже по течению, но они пешие. Видимо, обошли хазар лесами, тайными тропами. Верхние русы передают, чтобы нижние стояли на правом берегу. Это, наверное, как раз где-то возле Кадниц… Теперь хазарам отступать некуда, только на левый берег. А там леса непролазные и болота.

– Так они собираются напасть без переговоров?

– Этого я не могу сказать.

Положение хазарской армии становилось все хуже и хуже. Каган понимал, что еще неделя такого стояния и войско начнет разбегаться. Поэтому он решил действовать на опережение. Снарядив двадцать кораблей, он решил послать вверх по Волге делегацию в поисках русов. Он тоже догадывался, что русы где-то рядом и чего-то ждут. Разведчики, которых он посылал вверх и по Волге, и по Оке не возвращались. Кто их убивал – было неясно. Может быть, мордва, с которой горцы поступили так немилостиво, а может быть, и русы! Он рассчитывал их найти, выслав большую официальную делегацию во главе с самим управляющим всеми делами Каганата – Беком. Это был довольно рискованный и неожиданный ход, но он мог принести успех. Во-первых, он покажет, что хазары собираются не воевать, а ищут встречи, а во-вторых, позволит армии отвлечься, ожидая результатов похода.

Переговоры без Беловского делегация провести не могла, поэтому Каган велел ему собираться тоже. Михаилу не хотелось расставаться с Ратко, и он предложил взять и его, аргументировав это тем, что Ратко знает варяжский язык. Ведь неизвестно еще, кого они встретят первыми – русов или варягов. Каган внял и разрешил взять с собой вождя.

Буквально на второй день пути вдалеке из-за поворота реки на них неожиданно вышли около сотни варяжских дракаров и русских ладей. Хазары напряглись и стали по-своему молиться. По палубе своего золоченого корабля озабоченно ходил Бек. Он велел гребцам остановиться. Все-таки он боялся встречи с русами. Грабители – они и есть грабители… Мало ли чего у этих варваров на уме? Может быть, они захотят взять их в плен и тут же продать Кагану? Поэтому посол решил выслать вперед, навстречу русам, один корабль с тем же самым знатным воином, который получил по голове в Кадницах. К этому времени он вполне оправился и ждал случая проявить себя более достойно. Корабли остановились, зацепившись за песчаную отмель, но гребцы были готовы в любой момент рвануть суда обратно к основному войску в устье Оки. Учитывая то, что отошли от лагеря они не так далеко, у них еще сохранялся шанс спастись бегством.

Посол очень обрадовался, когда увидел, что русские остановились, и тоже выслали навстречу один корабль. Значит, они поняли, что с ними хотят говорить! Суда встретились посередине реки и разошлись через малое время. Вскоре Бек узнал, что князь всех варягов и русов будет говорить только с Каганом. Поэтому он приглашает также на одном корабле подойти к нему на переговоры. Такого поворота посол не ожидал. Он явно растерялся. Кагана среди них не было. Поколебавшись несколько минут, он визгливым голосом скомандовал: «Назад!» Но не успели гребцы и несколько раз ударить веслами, как увидели, что за ними из протоки один за одним выходят другие варяжские корабли. Хазары оказались в ловушке. Посол заметался по палубе. Делать было нечего, и он приказал грести к русам на переговоры.

Когда борта варяжского дракара с хищной мордой на носу и хазарского корабля стукнулись, на палубу из шатра вышел улыбающийся посол. Через переводчиков он дважды по-русски и по-варяжски витиевато приветствовал князя, которого пытался определить среди русов. Он растерялся, так как не мог понять – к кому он обращается. Русы были одеты одинаково. На всех были довольно богатые разнообразные доспехи. Но ни одного в роскошных одеждах он не увидел. Они молчали. Пауза затянулась. Растерянный Бек спросил:

– Да не сочтет уважаемый Великий князь за бестактность, но не изволит ли он показать нам себя?

Русы засмеялись. Бек растерялся еще больше. С дракара раздался звонкий молодой голос:

– Ратко, дядька, ты ли это?

– Я – Ратко. А это никак племянной мой сын Олафка?!

– Я, дядька, я! А ты что, хазарам служишь?

– В плену я, сынок! В плену!

– А что с Кадницами?

– Нет больше Кадниц, – дрогнул голосом Ратко.

– А деда Кукша?

– Убит…

– А братцы мои?

– Все убиты, Олаф…

– А сестрица Венеславушка? – растерянно спросил Олафка.

– Благодарение богам – жива она, но тоже в плену…

На дракаре поднялся глухой ропот. Воины повставали со скамей, сжимая рукояти мечей. Бек, ничего не понимая, просил у Беловского объяснить ему суть происходящего. Беловский не стал скрывать и рассказал, что Ратко встретил родственника. Бек сморщился от досады.

– А где же князь?

Беловский еще раз громко перевел вопрос хазарина, на что получил ответ от пожилого усатого воина:

– Князь наш будет говорить только с Каганом!

– Но здесь нет Кагана, он в устье Оки, в лагере!

– Тогда князь придет в лагерь!

Корабли русов и варягов вплотную приблизились со всех сторон. Хазары стали связывать борта своих кораблей, оставили весла и приготовились к обороне.

– Эй, толмач, – кричали с дракара, – скажи им, что мы отпустим всех хазар живыми, но только пешком и без оружия! А кто поднимет меч – умрет!

Беловский перевел послу эти слова. Он ответил:

– Негоже так встречать послов Великого Кагана. Мы пришли к вам с миром, передать, что Великий Каган ждет к себе погостить вашего князя.

– А в Кадницы вы тоже с миром пришли?

Хазары растерялись, Бек пытался еще что-то пробормотать, но его уже не слушали. Беловский даже не стал переводить. Зато повторил требования русов сдаться.

– Кто хочет жить – ступай опять за весла и греби к левому берегу!

Хазары помялись немного, ожидая решения Бека. Но тот долго не заставил ждать.

– Да не прольется напрасно кровь Авраама, Исаака и Иакова!

Великий Каган тревожно ходил по берегу острова в устье Оки. Он вглядывался в дрожащую от испарений даль, туда, куда ушли корабли его посольства к русскому князю. С противоположного берега ветер приносил зловоние, которое сильно раздражало Кагана. Ему были бесконечно ненавистны эти места, эта жара и эта вонь. Варварская походная жизнь его утомляла, была ему чуждой.

Тяжело его бремя. Бремя великой ответственности за судьбу мира, своего народа и тоскливой от безнадежности, безрадостной борьбы с превосходящим противником, действующим по неприемлемым для хазар правилам. Но Бог Израиля велик! Он сокрушил стены Иерихонские, развел воды морские и свел потом над армией фараона. Что для него Фараон египетский, что для него Валтасар вавилонский? И чем лучше этих Басилевс византийский? Не оставит Господь народ свой, который вот уже тысячу лет из всех таких же ненавистных и вонючих дыр на земле стонет, глядя в чужое небо: Когда, когда же Ты вернешь нас в Землю обетованную, когда соберешь детей своих!

Но ты, Бог Израиля, Бог Авраама, Исаака и Иакова, Ты – Справедливость. Ты не злой и не добрый, Ты выше добра и зла. Ты – Закон. Ты – Награда и Возмездие, знаешь, как много пострадали дети Твои, какие потоки слез они пролили в пыль дорог, будучи оставленными Тобой на чужбине, как Иосиф братьями нечестивыми. Будучи отовсюду гонимыми, как Иов многострадальный. Будучи презираемыми презренными и обесчещенными нечестивыми. Взвесь на весах Своих, Господь Израиля, эти страдания и воздай нам за них цену полную, цену справедливую…

Он очень надеялся, что русы не посмеют напасть на него. Что они не успели за несколько недель собрать силы с огромного пространства от моря до моря. Что они не успели кликнуть своих братьев варягов, которые грабят города, монастыри и храмы по всему миру от берегов Англии и Франции, до Африки и Сицилии. Русы, зная о силе его армии, должны выйти к нему с дарами, как это делают все народы в таких случаях. Должны попытаться откупиться от него, отвести беду от своей земли. Бегущие в ужасе на Русь от Шамуиловых головорезов мордва, мурома, весь, мещера и прочие народы должны рассказать русам о страшной опасности, которая пришла к их границам. Русы должны понять, что Каган остановился, не вторгся в русскую землю из уважения и любви к ним. И он не будет брать огромную, непомерную дань, обрекая на голод сотни тысяч их семей. Он не варвар, который живет набегами. Он, справедливейший из владык, пришел с добром и во имя добра. Он вместо разорения предложит русам немыслимо обогатиться, одеть своих жен в парчу и порфир, украсить их самоцветами, накрыть свои убогие столы серебром, стеклом и золотом. Он даже не будет претендовать на долю в добыче, по своей милости и несказанной щедрости. Мир не видел подобных условий союзнического договора! Разве смогут русы отказаться от такой немыслимой удачи? Разве могут отвернуться от протянутой им руки? Нет, этого не могло быть, этого даже и предположить не мог Каган. Он был уверен в положительном исходе переговоров. Осталось только их начать! Но где же русы?

Он велел соорудить на высоком откосе правого берега вышку, с которой круглосуточно не спускали глаз с Волги и Оки дозорные. При первом же появлении какого-либо судна они моментально зажигали пуки просмоленной соломы. Но русы не шли!

Непонятно ведет себя и булгарин. Он не говорит ни да, ни нет. Наверное, ждет, старый, кривоногий сатир, развития событий. Каган устал ходить по берегу и вяло побрел к шатру. В этот момент десятки голосов одновременно закричали:

– Корабли! Корабли идут!

Каган взбежал на высокий нос ближайшего из причаленных к острову судов и впился взглядом в речную даль. Из-за дальнего поворота действительно выходили какие-то корабли. Кто это? Сколько их? Может быть, это возвращается с вестями его посольство, а может быть, это неисчислимая армада русов и варягов ползет, чтобы залить эти вонючие берега хазарской кровью! Нет, не посмеют русы напасть на его огромную армию! Нет у них столько сил. Как же мешает эта дрожащая, раскаленная дымка рассмотреть корабли!

Потянулись напряженные минуты. Но вот стало отчетливо видно, что кораблей немного. Наиболее дальнозоркие утверждали, что их всего около тридцати. Это уже хорошая весть! Значит, это не нашествие русов! Это делегация?

Потом стали говорить, что это идут хазарские корабли и с ними варяжские дракары и русские ладьи. Их немного! Восемь… девять русских и двадцать хазарских! Все корабли посольства благополучно возвращались! Вместе с ними мирно малым количеством идут русы! Это явно – посольство! А может быть, и сам Великий князь! Благодарю тебя, Бог Израиля!

Каган как на крыльях сбежал с корабля на берег, на ходу делая распоряжения, чтобы готовились к встрече дорогих гостей, чтобы резали баранов, жарили быков, варили плов, а главное – выкатывали бочки с вином! Много бочек! Русы должны почувствовать себя как дома!

Их всего девять кораблей! На каждом двадцать-тридцать человек. Что это по сравнению с его армией! Значит, они доверяют ему, идут без опаски. Они поверили! Нужно накормить и напоить их так, как они еще никогда не ели и не пили! Нужно одарить их так, как не сможет одарить сам Басилевс! Каган ликовал, его тонкие расчеты, его грандиозные многоэтапные планы наконец начинали сбываться. Самое страшное – это неопределенность. Но он умеет ждать, он ждал уже тысячу лет!

В своем воображении Каган видел будущий мир без ненавистной Византии, храмы которой лежат в руинах, без Рима, который будет им разрушен, как некогда он разрушил Иерусалим. «Карфаген должен быть разрушен!» – любил повторять он слова Сципиона. Вслед за Константинополем и Римом сами собой должны рухнуть и все новые варварские царства, и королевства, построенные вокруг римских, и византийских епархий. А дальше – Израиль! Израиль! Израиль! Ком подкатил к горлу Великого Кагана при мысли об Иерусалиме, о возвращении из галута – горького рассеяния по лику чужой им земли на свою родину сотен тысяч измученных долгими страданиями иудеев. Дай, Господи, припасть к земле наших предков губами, глазами, всем лицом, всем сознанием! Дай, Господи, расплакаться детям твоим на груди Твоей!

Корабли по течению подходили быстро. На носу переднего, на котором возвышался голубой шатер посла, стояли люди, явно готовящиеся к встрече. Все идет очень хорошо! Каган рад встретить дорогих гостей! Каган все сделает для укрепления мира и дружбы между ними. Он безмерно уважает своих друзей, их народ, древние обычаи и отцовские верования. Он всегда с готовностью встанет на защиту их исконных ценностей, так как он хорошо знает – что такое исконные ценности и вера отцов! И он никому не позволит разрушить святыни его русских братьев, как некогда были разрушены его святыни!

Вот уже было видно, что на корабле стоит сам Бек, окруженный несколькими русами, и они мирно беседуют. Бек что-то показывает русам рукой, видимо, рассказывает, как и принято, гостям о чем-то. Это очень хорошо, что русы пересели на хазарский корабль, это значит, что они уже сдружились с послом!

Каган торопливо ушел с берега в свой шатер, чтобы занять подобающее владыке положение и ждать русскую делегацию. Он велел выстлать коврами все пространство от берега до его резиденции. Русов должно было это впечатлить. Он поменял несколько поз, размышляя над тем, как лучше встретить русов. Но потом решил, что он не будет строить из себя надменного владыку, он выйдет русам навстречу, как равный, и сам усадит их на подушки подле своего трона. Он будет держать в руках золотую цепь, один конец которой он отстегнет и вручит русскому князю в знак равенства, единства и братства. Он пришел как друг и брат!

И это ничего, что мы разной веры. Ведь самый важный принцип Каганата – уважение к чужим убеждениям. Каганат будет расти и развиваться на фундаменте веротерпимости и взаимоуважения. И он вырастет в огромную империю свободных народов! Он вырастет во Вселенную свободных народов!

Корабли резво и как-то дружно подходили к острову, но, не доплыв до устланной коврами деревянной пристани, ткнулись носами в песок в том месте, где располагались женские шатры с чернокожими охранниками. Из них высыпали несколько сотен варягов и русов, которые без промедления набросились на негров. Хазар на кораблях не оказалось!

Завязалась ожесточенная сеча. Негры бились, как львы, но быстро были перебиты все до одного. Это произошло так молниеносно, что хазары не сразу опомнились. В лагерях по всем берегам Волги и Оки поднялся страшный шум, сотни кораблей спешно отчаливали от берегов, спеша на выручку Кагана, запертого на острове. Но русы не спешили нападать на него. Они почему-то были увлечены женскими шатрами. Охрана Кагана успела прийти в себя и сгруппировалась вокруг главного шатра, приготовившись к обороне. Но русы почему-то не стали атаковать, они, прихватив с собой нескольких невольниц, попытались отчалить от берега и уйти на Волгу, но были отрезаны от большой воды многочисленными хазарскими кораблями. Тем не менее они не остановились, все-таки отплыли и пошли на прорыв, набирая скорость.

Каган пришел в себя после такого неожиданного поворота событий. Великий замысел рушился! Все рушилось! Это – война с Русью! Вместо союза – война! Зачем она ему? В победе он сомневался. Русь невозможно победить! У него не хватит войск, чтобы посадить в каждом селении русов хотя бы по сотне своих воинов. Его армия растворится в Руси, как щепотка соли в Итили! В Итили раствориться и мешок соли, и воз, и целый корабль, и никто не заметит! Русь – бескрайна, бесконечна! Как можно с ней воевать? О, Господи, зачем Ты опять оставляешь свой народ?! Вернись к нам, Господи!

На Волге тем временем корабли русов на полном ходу уже врезались в строй хазар. Послышался громкий треск, сокрушительные удары таранящих кораблей и неистовые боевые вопли озверевших варваров. Было видно, как они перескакивали с корабля на корабль, размахивая мечами и секирами. Со всех сторон подходили все новые и новые силы хазар, присоединяясь к битве, образуя плотный остров из дракаров, ладей и хазарских судов. С берега, где стоял Великий Каган, было уже трудно увидеть русов, окруженных множеством кораблей. Битва, с великим шумом двигаясь вниз по течению, удалялась от Кагана, как его мечта о всемирном свободном для всех народов Израиле. Нет! Этого нельзя допустить! Нужно остановить бой, нужно объяснить русам, что произошла роковая ошибка, что он шел с миром! Все еще можно вернуть, переиграть!

Каган влетел на свой корабль и велел, пиная гребцов, отчаливать. Гребцы вспенили волны и довольно быстро нагнали битву. Каган, забыв об опасности, без оружия, с одной лишь золотой цепью в руках, которую он приготовил русам, ринулся в бой. Он перескакивал с борта на борт, расталкивая воинов, до хрипоты старался перекричать шум боя, чтобы остановить его. За ним еле успевали ближайшие сановники и охрана, которая без разбору рубила всех направо и налево, кто был рядом с Каганом. Воины с недоумением останавливались, командиры, поняв, что от них требуется, более профессионально стали командовать, отводя своих подчиненных от озверевших русов. Варвары к тому времени тоже уже выдохлись, сражаясь в окружении с превосходящими их силами. Они, увидев, что противник отходит, сгруппировались, убирая своих раненых и убитых за изрубленные в щепы щиты и щетину окровавленных мечей.

Наконец над Волгой воцарилась относительная тишина, которую нарушали только стоны раненых, свист ветра, плеск воды о борта и крики обезумевших чаек. Корабли были завалены телами, залиты кровью так, что не было видно их самих. В воде, в теснинах между судами плавали раздавленные ими трупы, барахтались раненые, цепляясь за обломки весел, за борта и друг за друга. Каган, кашляя от хрипоты, продолжал кричать. Наконец его услышали все:

– Остановитесь! Остановитесь, безумные! Прекратите кровопролитие! Где Михаил! Михаил, ты жив? Михаил, ты где? Я хочу говорить с русами!

Беловский в это время валялся на дне варяжского дракара, отхаркивая кровь из груди. Стрела вошла в спину, пробила ребра и вышла на несколько миллиметров из правого бока. Их расстреливали со всех сторон. Стрела со стороны спины сломалась, когда на него свалился обезглавленный хазарин, который до сих пор еще подергивался на Михаиле, обливая его кровью. Все это случилось после того, как Беловский вместе со всеми ринулся в бой, перепрыгивая с корабля на корабль. Ратко ревел, что нужно пробиться к крайним кораблям, занять их и попытаться оторваться от хазар. Бросок русов был стремительным и неожиданным. Хазары не думали, что варвары покинут свои корабли и все разом рванут скакать с борта на борт, заваливая трупами все вокруг. Они опешили, тем самым позволив русам довольно далеко пройти. Но их атака захлебнулась из-за того, что многие воины попадали в воду от ран или от тесноты и неудобства. Прыгали все одновременно, поэтому расталкивали корабли. Приходилось останавливаться, помогать упавшим забраться на борт, а те, кто шел напролом, не обращая ни на что внимания, оторвались от основного отряда, оказались в подавляющем меньшинстве и были уже перебиты.

Если бы бой продлился еще несколько минут, то от русов, возможно, к этому времени никого бы не осталось. Но Каган остановил бой. Он бегал по одному из кораблей и что-то кричал охрипшим голосом на своем языке. Русы в недоумении остановились. Ратко осмотрел остатки отряда и понял, что пробиться не удалось и уже не удастся.

– Олаф, где Венеслава? – спросил он, увидев на соседнем корабле живого племянника.

– Она со мной, дядя. Здесь она. Чего орет этот хазарин?

– Я не могу понять, нужен Мишка Беляк. Где он? Кто видел толмача, который был со мной?

Кто-то крикнул:

– Тут он! Тут! Раненый лежит!

– Поднимай его, неси ко мне! – приказал Ратко.

Мишку освободили от тела хазарина, подняли, посадили на лавку.

– Сидеть можешь, паря?

– Вроде сижу, – плохо понимая, что с ним происходит и чего от него хотят, пробормотал он.

Его окатили водой, умыли лицо от хазарской крови, залепившей глаза. Стало возвращаться сознание. Он огляделся по сторонам, увидел, что бой прекратился, что вокруг только свои. Спросил:

– Мы пробились?

– Нет еще, молодец, не пробились. Ратко тебя кличет.

Мишка попытался привстать, но со стоном стал падать. Стрела в ребрах шевельнулась, боль пронзила все тело, он закашлялся кровью и потерял сознание. Ему не дали свалиться, поймали на руки и бережно понесли к вождю.

Когда он очнулся, то увидел, что над ним склонились несколько забрызганных кровью человек в варяжских шлемах с накладными страшными лицами. Рядом сидит Венеслава, вытирает ему лицо и простреленный бок, постоянно споласкивая и отжимая в ушате тряпицу.

– Ну что, соколик, проснулся? – ласково спросила она. – Все будет хорошо. Раз проснулся, значит, спать не хочешь. Ну и не спи. Не спи больше, – тихо уговаривала Венеслава, – не спи, ладно? Хватит спать, пора уже соколику в небо лететь, соколицу искать. Соколицу искать, от воронья спасать. Налетели на нее черны вороны, без сил она уже от них отбивается. Прилетай, соколик, поскорее белой молнией, легкой стрелкою, ветром утренним…

Беловский попросил воды. Венеслава нежно подняла ему голову и поднесла чарку. Он сделал несколько жадных глотков, и ему стало легче. Он посмотрел на свою рану и понял, что стрелу из него уже вытащили, а раны чем-то заклеили. Венеслава положила руку Михаила на свое плечо и посадила его. Он огляделся по сторонам, увидел русов, лежащих, сидящих и стоящих вокруг. Все смотрели на него и чего-то ждали. Потом он услышал резкий голос Кагана:

– Михаил! Дорогой Михаил! Ты очнулся! Как я рад! Ты даже не представляешь – как я тебе рад! Я осыплю тебя золотом, только за то, что ты очнулся, что ты не умер! Мало кому приходилось получать от меня золото за то, что не умер!

Беловский с трудом и с помощью Венеславы повернулся на голос и увидел Кагана, сидящего на скамье одного из кораблей. Десятки сцепленных судов плавно дрейфовали вниз по течению. Они уже уплыли довольно далеко, так как берега были совсем другие. Видимо, его долго приводили в чувство. Воины с обеих сторон уже не стояли, ощетинившись друг на друга оружием, а сидели, где придется в ожидании чего-то.

– Дорогой Михаил, ты даже не представляешь, как много зависит сейчас от тебя. Ты спасешь и свой народ, и мой народ! Ты спасешь всю историю, Михаил!

Рядом послышался голос Ратко:

– Мишка, что он там орет, можешь перевести? Мы не понимаем его. Что он от нас хочет?

Михаил попробовал крикнуть Кагану вопрос, но опять закашлялся кровью. Венеслава наклонила его вниз и дала выкашляться. Потом, подняла, шепча какие-то заговоры, рисовала пальцами круги вокруг ран и говорила:

– Не кричи, соколик, не кричи, ты тихонько говори. Мне говори. Я услышу.

Беловский отдышался и с болью зашептал по отдельности хазарские фразы. Венеслава звонким голосом, запомнив на слух, повторяла перевод Кагану и русам:

– Что вы от русов хотите?

– Мы хотим прекратить войну. Я пришел с миром. Пришел как друг!

Беловский перевел.

– Зачем друг напал на Кадницы и убил всех людей? – спросил Ратко.

– Мы не знали, что Кадницы русские. Ведь это мордовские земли! Русь начинается с Оки. Меня обманул Тимофей. Он не сказал мне, что там русы! Пусть русский князь простит меня за эту ошибку. Я заплачу за нее дорого!

– Зачем же ты убил весь мой род? Почему не признал ошибку сразу?

– Лучше поздно, чем никогда, говорят мудрецы. Я не мог не заметить казнь Тимофея. Я должен был покарать. Иначе могли взбунтоваться мои черкасы! Повторяю, что пришел на Русь с миром и хорошими предложениями. Ты же видишь, что я сам остановил сечу, которую начали вы, а не я. И тем не менее я не хочу, чтобы вы погибли. Хотя мне достаточно махнуть рукой, чтобы вас добили. Но я предлагаю мир и свою дружбу!

– Зачем это тебе?

– Я объясню все вашему Великому князю у меня в шатре. Я не иду на Русь. Я встал в устье Оки и ждал князя. Где Святослав? Почему вы перебили моих послов и напали на меня?

– Мы не трогали твоих послов. Они идут к тебе берегом.

– Но зачем вы напали на меня?

– Ты украл мою дочь!

– Разве я обижал тебя в моем плену? Разве я обижал ее? Она жила как царевна! Разве я не отдал бы ее тебе, если вы пришли с миром? Но вы поступили глупо. Из-за вас пролилась кровь. Но я даже сейчас готов забыть этот неприятный случай и пригласить вас к себе как гостей. Вложите ваши мечи в ножны, вы уже покрыли их бессмертной славой. Идите ко мне лечить раны, пить лучшее вино, есть лучшую пищу. Вас приглашает сам Великий Каган Хазарии, который, видя ваше мужество, не хочет иметь таких врагов, как русы. Он хочет иметь таких друзей!

– Нам нужно подумать!

– Думайте сколько хотите! Я не тороплю!

Ратко сел возле Михаила и Венеславы. Вокруг него столпились старые воины. Они начали совещаться. Общее мнение было в пользу примирения. Все понимали, что нет никаких шансов вырваться от хазар живыми. Молодой Святослав, узнав о выступлении Кагана на Русь, отправился по Руси собирать войско. Но все знали, что в это лето он не успеет набрать достаточно сил, чтобы ударить. Небольшие дружины волжских и окских городов, подошедшие варяги с Ладоги и новгородцы тоже вряд ли устоят перед такой силой. Перед ними стояла задача затормозить нашествие мелкими стычками. Оттянуть время до зимы. Но тут выясняется, что Каган воевать вообще не хочет!

Тем временем Каган решил закрепить достигнутый успех и продолжил растачать милости:

– Более того, я хочу еще более убедить вас в своей искренности! Для этого я сейчас велю отойти всем моим кораблям. Вы свободны! Я уже вас простил! Простите и вы меня за Кадницы! Мы – квиты! Вы можете спокойно уходить куда угодно. И везде и всем говорите, что Великий Каган не воюет с Русью! Но предложение мое остается в силе. Если хотите – идите ко мне, гостите у меня! А хотите – идите своей дорогой!

С этими словами хазары действительно стали расцеплять общую свалку кораблей, отталкиваясь друг от друга веслами. Они ушли к ближайшему берегу и встали там. Дрейфующие по течению русы тоже причалили к небольшому островку, чтобы обдумать предложение.

Они еще не верили, что были свободны. Действительно хазары отошли на такое расстояние, что догнать уже вряд ли смогут. Что бы это значило? Хазарское коварство было известно всем. Скорее всего, они что-то задумали. Но в данной ситуации Каган не оставил себе ни одного шанса. Он действительно их отпустил. Но зачем? Просто так он этого бы никогда не сделал. Но что ему все-таки было нужно? Почему он пришел с такой большой армией и не напал? Почему не напал сразу, врасплох? Ведь он сейчас бы уже был в Киеве, оставив за собой выжженную землю, если бы действительно этого хотел. Но он не сделал этого!

Русы спорили долго и шумно. Это называлось у них – вечевать. Звучали самые разные предположения. Но все они были неубедительными. Михаил несколько раз пытался вставить свое мнение, но его шепот никто не услышал. Тем более что его не воспринимали всерьез. Он был незнакомцем, толмачом, а тут спорили бывалые, уважаемые люди. Молодые не встревали. Наконец ему удалось взять Венеславу за руку и обратить ее внимание на себя.

– Что, соколик, водички еще захотелось? – спросила она.

– Нет. Скажи воинам, что я говорить хочу. Я знаю планы Кагана.

Венеслава стала дергать отца за кольчужный ремень, но он не сразу ответил ей, увлеченно стараясь перекричать общий гвалт. Наконец он устал орать и повернулся к дочери. Она что-то сказала ему в самое ухо, и он поднялся со скамьи, достал меч и стал бить им о свой щит, прося всеобщей тишины. Постепенно русы затихли. Ратко сказал:

– Братья, любо ли вам выслушать нашего толмача, который хочет нам что-то сообщить про замыслы Кагана. Хочу сказать, что он действительно с ним много общался, пока мы были в плену. Человек он хоть и молодой, но повидал в жизни не меньше некоторых старцев. Знает науки и языки. Да и в бою не последний.

Русы закричали:

– Любо! Любо! Пусть говорит толмач!

Беловский дождался тишины и зашептал Венеславе, которая опять стала повторять его слова своим звонким голосом.

– Каган потому такой ласковый, что хочет с вами на Царьград идти!

Вече разделилось. Одни кричали: «Любо идти на Царьград!», другие возражали. Беловский продолжал.

– Ему не дружба с Русью нужна, а победа над ромеями.

– У нас с ромеями мир! – напомнил Ратко.

– У нас и с хазарами теперь мир, – возражали ему, – а будет война, если с ним не поладим!

Так продолжалось еще долго. Решить никак не могли до тех пор, пока не увидели, что хазары гонят к ним их ладьи и дракары, которые они оставили в бою. Это было всем приятно, так как отношение к своему кораблю было непростое. Корабль для руса или варяга был живым, каждый имел собственное имя, собственную историю. С ним общались, задабривали, угощали, просили и даже хоронили, когда он приходил в негодность. Хазары подогнали корабли к песчаной косе и попросили вернуть им их суда, чтобы уплыть обратно. Русы с радостью согласились. Когда они пересаживались, здороваясь и поздравляя корабли со славной битвой, они заметили, что в каждом судне стояло по паре бочек вина и множество угощений, которые тут же нашли применение.

Вече плавно перешло в шумный пир, на котором к вечеру было наконец решено, что от добра добра не ищут и нужно дождаться князя Святослава, который пусть сам и договаривается с Каганом. Как он решит, так и будет любо для веча. После заката, не выставив караулов, перепев все песни, какие помнили, русы угомонились. Проснувшись на рассвете, они с удивлением убедились, что хазары не воспользовались их беспечностью и не перебили ночью. Более того, по первому ветру Каган прислал еще много вина и еды с повторным приглашением в гости. К обеду, когда солнце пригрело хмельные головы, а вино опять кончилось, было на редкость быстро и единодушно решено идти к Кагану и ждать у него Святослава. Собирались недолго. Очень скоро русы и варяги нетвердыми походками уже вышагивали по хазарским коврам. Прежде всего они заставили себя уважать тем, что категорично потребовали у хазар еще вина и несколько быков для тризны по погибшим. Остаток дня был потрачен на похороны, как всегда с песнями и плясками.

Утром проснулись не все и не сразу. Многие продолжали спать в тех местах, где их застал сон. А застал он их в самых разных местах и положениях. По лицам некоторых проснувшихся было видно, что они были немало удивлены этими положениями. Еще более они были удивлены положениями соратников, которые лежали повсюду. Но, убедившись, что все живы и здоровы и что в бочках опять пусто, русы сбивались в кучки, присаживались на травке и что-то обсуждали, почесывая взъерошенные бороды. Они тоскливо поглядывали в сторону стана Великого Кагана. Через некоторое время от него опять пришли угощения. Он спрашивал через посыльного: хорошо ли русам гостится у него? Нет ли каких-нибудь просьб или пожеланий. Русы благодарили его, хвалили угощения, восхищались его щедростью и радушием.

Так продолжалось несколько дней. Беловский шел на поправку, окруженный заботой Венеславы. Они подружились. Она любила тихонько болтать с ним, рассказывать ему сказки, негромко петь песни вдали от очередного шумного пира русов. Он не мог участвовать в них по состоянию здоровья, а Венеслава, потому что не воин. Общаться им было больше не с кем, поэтому волей-неволей они были всегда вдвоем. Вскоре его стало сильно беспокоить состояние дружины, которая уже практически не просыпалась. Несколько раз русы решали прекратить пить вино, понимая, что это не приведет ни к чему хорошему. Но, дотерпев до обеда или даже до вечера, опухнув от безделья, они все равно срывались и напивались. И действительно, заняться им было положительно нечем. Пропитание им исправно привозили, оставалось только открыть рот, поэтому не было смысла даже ловить рыбу. Они только спали, ели, пили и ждали Святослава, за которым послали гонцов.

Беловский помнил, что не должен вмешиваться в исторический процесс, поэтому, скрепя сердце, наблюдал деградацию русов со стороны. Каким-то животным чутьем он ждал беды, которая вскоре и случилась. Дело в том, что им для стоянки отвели место недалеко от расположения крещеных черкасов, которые еще не забыли ужасную смерть Тимофея. При встрече с русами они старались их просто не замечать, чтобы не сорваться. Русы тоже чувствовали это. Чувствовали, что к ним относятся очень плохо. Что их презирают за беспробудное пьянство и шумный образ жизни. Именно благодаря пьянству они и сами стали задирать черкасов. Начали происходить какие-то небольшие стычки, перепалки. Впрочем, ни те, ни другие, к счастью, не понимали слов друг друга, иначе резни было бы не избежать. Беловский понимал оба языка и ужасался ругательствам с обеих сторон. Таких слов, оскорбляющих матерей, богов и их самих, вынести не смог бы ни один человек. Но они до поры до времени расходились. Безнаказанность провоцировала еще большее презрение. Черкасы стали оскорблять русов чаще и яростней. Кончилось тем, что один молодой черкас страшно обругал пьяного руса, который не остался в долгу. И все было бы ничего. К непонятной ругани уже привыкли, но черкас так разошелся, назвал такими последними словами качающегося мужика, что осталось только плюнуть в него. Что он и сделал. На беду в это время несколько варягов шлялись по хазарскому лагерю в поисках подачек вина или пищи. Они видели, как рус, не вынеся такого оскорбления, бросился на обидчика, но был сбит одним ударом под всеобщий хохот. Он поднимался на нетвердые ноги, бросался опять, но молодой и ловкий черкас вновь и вновь швырял его наземь. Варяги кинулись на защиту, но их было слишком мало. Тем не менее им позволили забрать избитого руса и под градом объедков, головешек и плевков вынести его из лагеря.

Через несколько минут они неожиданно вернулись при оружии, с полусотней плохо стоящих на ногах человек. Русы внезапно напали на отдыхающих черкасов и начали резню. Черкасов было значительно больше, и они, подняв невообразимый шум на весь лагерь, дали серьезный отпор. Драка была остервенелой и беспощадной. Бились недолго. Вскоре все русы были убиты. Черкасов погибло в три раза больше, и они без промедления решили идти мстить в расположение русов, чтобы перерезать всех до одного.

К этому времени Кагану уже доложили о конфликте. Он не мог позволить еще раз сорваться своим замыслам. Он каждый час благодарил Бога за то, что Он даровал великую милость, великое чудо, примирив русов в самом разгаре жесточайшей сечи. Тем более сейчас их ни что не должно отвернуть от него, и он внезапным броском конной гвардии успел остановить разъяренных черкасов. Гвардия перебила их несколько сотен, остальных разоружила и заковала в цепи. Проспавшиеся русы, с трудом поняли, что потеряли много товарищей, и стали требовать у Кагана объяснений. Русы плохо отличали, кто есть кто в многонациональном войске Каганата. Для них все были хазарами. Они кричали что-то про обещанное им гостеприимство, про слово Кагана, грозились уйти от него. Кагану срочно нужно было дать какое-то объяснение, отмежеваться от черкасов, объяснить русам, что они не хазары, а наемники. Но как? Договорились о том, что Каган утром будет вершить суд. Виновные будут строго наказаны. Наконец русы и варяги прекратили пить. Они вылили остатки вина в песок и сказали Кагану, что не примут больше от него угощения.

Наутро, как было обещано, сам Каган лично с высшими сановниками прибыл к русам. Из провальной ситуации, когда варвары опять ощетинились, пришли в себя, Каган нашел хитроумный выход. Они совещались всю ночь и пришли к нелегкому решению обвинить во всем христиан. Таким образом он лишается всех христианских союзников, правда, их было немного, но зато, во-первых, снимает с хазар вину за смерть русов, во-вторых, направляет их ненависть в сторону христиан. И это главное, он возмущал русов против христиан! Это было гораздо дороже и нужнее всех христианских союзников! При этом Каган останется чистым перед Богом, потому что не соврет, сказав, что пьяных русов перебили христиане. Разве не христиане?

Он велел привести к русским сотню закованных черкасов и позвал Михаила, как-то настороженно на него поглядывая.

– Здравствуй, дорогой Михаил! Как твоя рана? Вижу, что ты почти выздоровел, я рад за тебя! Сожалею, но сейчас тебе придется перевести русам не очень приятные для тебя слова. Но я надеюсь, что ты честно это сделаешь и не будешь искажать их смысл. Знай, что теперь у меня есть еще толмачи, которых привезли мне на днях из Итили. Кстати, я купил их, как и тебя, тоже у Мордахея Рыжего. Возможно, вы знакомы. Ты их увидишь, они будут проверять правильность твоего перевода. Пойми меня, ситуация такая, что от любого слова зависит очень и очень многое.

Черкасов выстроили двумя рядами, и Каган начал речь. Беловскому поневоле пришлось все переводить, тем более что он не знал замыслов Кагана и не успел бы все равно что-то придумать во время перевода. Да и где-то в многочисленной свите стояли рабы Мордахея, которые его контролировали. Проревели трубы, и в воцарившейся тишине раздался голос Кагана:

– Прежде всего мы хотим принести глубокие соболезнования нашим друзьям и дорогим гостям по поводу гибели их товарищей… Наше сердце переполнено скорбью. Еще больше оно переполнено возмущением и негодованием на тех, кто посмел нарушить священные для всех народов мира законы гостеприимства! Тем более мы скорбим о том, что такое страшное преступление произошло в нашем лагере, под нашими знаменами! Но мы не будем этого терпеть! Мы не позволим никому марать наше честное имя! Мы провели расследование этого неслыханного преступления и пришли к выводу, что во всем виноваты только христиане. Ни один иудей, ни один мусульманин, ни один поклонник огня, солнца, иных богов или духов природных не принимал участия в нем. Вывод напрашивается сам…

Мы не будем терпеть в своей армии таких людей. Тем более что это не хазары. Это всего лишь наемники. Мы повторяем специально для уважаемых и дорогих наших гостей – это наемники, а не хазары! Но, несмотря на политические и военные выгоды от союза с ними, мы выбираем собственную честь и расторгаем с христианами все союзы! Нам честь и доброе имя дороже всякой выгоды! Враги наших друзей и гостей – наши враги! Если им угодно, пусть ищут союза с Басилевсом византийским и вместе с ним бесчинствуют, возмущая сами небеса беззаконием, а нам с ними не по пути! Правильно я говорю?

Русы одобрительно отозвались:

– Любо! Любо говоришь!

– А теперь я, Великий Каган Хазарии, буду вершить суд, памятуя суд царя Соломона и справедливость его!

Принесли убитых русов и положили перед черкасами. Те стали возмущаться. Пусть Каган, если он такой справедливый, принесет и убитых черкасов! Но их голоса не были услышаны. Каган спросил у русов:

– Чего достойны убийцы?

Русы ответили:

– Смерти достойны!

– Можно ли применить к ним милость вашу?

– Нет к убийцам гостей милости!

– Еще раз спрашиваю, чтобы никто не сказал, что я не хотел избавить этих преступников от смерти, – можете ли вы их простить?

– Убийцам гостя в нашем законе нет прощения!

– Спрашиваю у черкасов: вы ли убили этих людей, которые лежат перед вами? Может ли кто-нибудь сказать, что обвинен напрасно?

Черкассы загалдели, что они защищались. Каган спросил:

– Как могли пять тысяч защищаться от пятидесяти человек? Повторяю вопрос: кровь этих людей на вас? Кто возразит?

Черкасы молчали. Каган резюмировал:

– Пусть никто не скажет, что мы не позволили оправдаться обвиняемым! Русы, ваше ли это отмщение или мое?

– Наше! Наше! – ответили русы.

Каган попросил принести воды. Перед глазами черкасов он умыл руки.

– Кровь черкасов да будет платой за кровь русов, во имя прекращения распри! Да свершится правосудие!

После этих слов на берег принесли сотню приготовленных заранее крестов и разложили их четырьмя рядами. Перед каждым вырыли яму. Потом несколько групп палачей стали подводить к крестам черкасов и заваливать их на спину. Одни по два-три человека садились им на каждую руку и ногу, другие приколачивали их к кресту. Потом крест вместе с распятым поднимали и ставили в яму. После чего быстро засыпали ее и утаптывали так, чтобы крест стоял крепко. Работали они споро и слаженно. Некоторые приговоренные кричали, пытались вырваться, но на них не обращали внимания. Лишь одному каким-то чудом удалось побежать. Но убежал он недалеко и, сраженный копьем в затылок, упал лицом в песок.

Довольно скоро берег покрылся сотней без одного крестов, как будто лесом. Черкасы вначале хором кричали, проклинали, молились, стонали, извивались какое-то время, но вскоре силы покинули их, и они затихли, страдая молча. Лишь изредка то там, то здесь раздавался вопль или стон.

Русам опять привезли много бочек вина, чтобы они достойно похоронили покойников. Каган еще раз выразил соболезнования и надежду, что, видя такой суд, русы еще больше утвердятся в искренности его отношения к ним. И пусть ничто не разрушит их дружбу во век! Он объявил, что, кроме этого, сегодня по всему войску будут выявлены все христиане, которые должны будут выбрать смерть или отказ от креста, чтобы подобное преступление больше никогда не повторилось!

Русам было все равно. Они плохо отличали христиан от мусульман и иудеев. Для них все казались совершенно одинаковыми. На вопросы о Боге и их вере все говорили, что верят в Бога единого, Творца всего сущего. Как при этом они умудрялись друг с другом враждовать на почве веры – было загадкой. Все эти верования были для русов новыми, приносными, не древними, не исконными. Они знали, что в больших городах, таких как Новгород и Киев, молодежь стала увлекаться этими новыми веяниями. Богатая молодежь всегда чудит от сытости. Старики ворчали на эту новую заразу. Но в целом все русы относились безразлично к верованиям других и даже не вникали в их суть. Просто они знали, что у каждого народа свои боги. Это было естественно и понятно. Единственное, что с сегодняшнего дня крепко усвоили русы, это то, что христиане убили их сородичей, а остальные в этом невиновны. Христиан же можно отличить от других хазар по тому, что все они носят на груди изображение жесточайшей казни – распятие. Эта казнь – самое святое, что у них есть. Вера действительно страшная, нечеловеческая. Это даже не ведьмовство волкодлачье, не якшанье с упырями и кикиморами. Это что-то запредельное, не поддающееся пониманию нормального человека любой веры! Тут не нужно русам ничего объяснять и доказывать. Они и сами понимают, что люди, почитающие распятие, не могут быть хорошими людьми. Как сказал Каган: почитающий распятие – да будет распят!

На берегу шумела очередная тризна. Бочки и кувшины не успевали подносить. Разговоры велись в основном про христиан, еще стонавших на крестах. В них кидали кости, плевали, смеялись, крича: «Лучше бы вы верили в брагу, а не в распятие. Веселились бы сейчас с нами, а не висели на крестах!»

Тризна при свете костров продолжалась до глубокой ночи. Во всем хазарском войске казнили христиан. Их связывали, грузили на корабли и топили в мешках, чтобы не возиться потом с трупами. По пути на середину Волги их призывали отречься от Христа. Многие возвращались свободными.

Беловский с Венеславой наблюдали это все со стороны, сидя на одном из кораблей, наполовину вытащенном на берег. Венеслава была неравнодушной девушкой. Он помнил, как она потеряла сознание во время казни Тимофея. И сейчас она, боясь посмотреть на кресты, уткнувшись лицом в руку Михаила, тихо плакала. Весь день он рассказывал ей про Христа, про действительный смысл Распятия. Пересказывал Евангельскую историю. Венеслава живо переживала, спрашивала. Ей было непонятно многое. Например – почему апостолы не отбили Иисуса у римлян. Почему даже не попытались? Неужели смерть в бою за Бога их так страшила? Она искренне недоумевала на них. Это был позор, достойный, с ее точки зрения, самого страшного наказания. Она предположила, что если бы Христос пришел на Русь, а не к евреям и апостолы были бы русами, то они бы не позволили Его распять. В крайнем случае, полегли бы все до одного у его ног, защищая до последней капли крови своего учителя!

Над Волгой встала луна. Русы успокоились и уснули. Невероятно, но на крестах еще были живые. Иногда в воцарившейся тишине от них еще доносились тихие стоны или частое, хриплое дыхание.

Вдруг Мишке показалось, что его кто-то позвал по имени. Он насторожился, сказал всхлипывающей Венеславе:

– Тихо! Ты ничего не слышала?

Венеслава замолчала, приподняла голову и тоже прислушалась. Где-то далеко брехала собака, иногда ржали кони. В Волге время от времени плескалась крупная рыба, разбивая волнами зеркальное отражение луны. На фоне звездного неба зловеще торчали силуэты крестов с острыми, выпирающими коленями черкасов.

Прислушиваясь, они отчетливо услышали, как кто-то со стороны крестов тихо стонет:

– Михаи-и-ил!

Через некоторое время послышалось опять:

– Михаи-и-ил!

Беловский с Венеславой привстали.

– Михаи-и-ил! – простонал голос опять.

Мишка сошел на берег, прислушиваясь к голосу.

– Михаи-и-ил!

Осторожно ступая по песку, он пошел на голос. Венеслава вцепилась в его руку.

– Не ходи, мне страшно!

– Кто-то меня зовет. Ты слышишь?

– Слышу, но мне страшно!

– Оставайся здесь, я один схожу.

– Нет! Нет! Я не смогу! Одной мне еще страшней!

– Ничего не бойся. Подожди меня здесь. Я скоро вернусь.

– Нет, не оставляй меня одну, – вцепившись похолодевшими пальцами в его запястье, шептала Венеслава, – это русалки тебя зовут. Не ходи!

– Нет, я пойду. Ничего не бойся. Это не русалки!

– Я не отпущу тебя! Ты не знаешь, русалки по ночам зазывают разными голосами молодцев, чтобы утопить и выпить горячую кровь. Им всегда холодно в воде. Они кровью согреваются!

– Сказки это все! Жди меня тут!

– Нет, я пойду с тобой! Мне страшно…

– Ну, пойдем вместе. Только не смотри на них.

– На кого, а? На кого не смотреть? Кто там? – дрожала она.

– На покойников не смотри. Смотри в ноги, поняла?

– Ага… Поняла… Не буду смотреть. Ты только меня не отпускай! Не отпускай меня, ладно?

– Ладно, ладно! Отпустишь тебя! Вцепилась как щука! Пойдем, только тихо! Хазары заметят – несдобровать нам!

Они осторожно, с остановками стали красться к крестам. Голос продолжал уныло звать:

– Михаи-и-ил…

Кресты стояли четырьмя рядами на расстоянии шести-семи шагов друг от друга. Резко пахло вытекшими из тел испражнениями, кровью и еще чем-то. Каким-то смертельным ужасом, холодным, обильным потом страха. Венеслава, дрожа всем телом, уткнувшись лицом в Михаила, брела, спотыкаясь в полуобморочном состоянии.

– Под ноги смотри!

Но она была не в состоянии оторвать лицо от него. Беловский это понял и прижал ее к себе. Они медленно проходили между крестов, ища голос. Стояла абсолютная тишина, лишь изредка кто-то еле слышно шевелился или вздыхал. Ему вспомнилось, что подобное ощущение было у него в ночной полевой казарме, где, вымотавшиеся за день, мертвым сном спали две сотни человек. В душной тишине помещения иногда кто-то поворачивался, чмокал или сопел. Вот и тут все как будто спят и изредка шевелятся во сне.

– Михаи-и-ил… – послышалось уже ближе.

Михаил пристально всматривался в тела на крестах, ища источник голоса. Но вдруг Венеслава споткнулась. От неожиданности она вскрикнула. Вслед за ней и Беловский почувствовал под ногами что-то мягкое и тяжелое. Они чуть не упали. Присмотревшись, увидели, человека, который пытался ползти.

– Михаил, ты пришел? – спросил он с трудом на черкасском наречии.

– Ты кто?

– Я – раб Божий Захария.

– Ты звал меня, Захария?

– Я больше никого не знаю из русов… К тому же ты крещеный. Я видел у тебя крест, – он замолчал, тяжело дыша. – У меня порвались руки, я упал с креста. Когда падал, порвались и ноги. Гвозди тонкие… Плохо приколотили… Я не могу ползти. Дайте воды…

– У нас нет воды…

– Отнесите меня к воде… Ради Бога…

До берега было недалеко, шагов двести, не более. Но там спали русы. В темноте можно было наскочить на кого-нибудь и поднять весь лагерь. Можно было вернуться тем же путем. Но там были корабли, на которых тоже спали русы. Да и нужно ли? Можно ли? Он не имел права вмешиваться в историю! Если допустить, что Михаила нет в этом времени, то, значит, и Захарию некому тащить к реке. Вдруг он выживет? Тогда он продолжит фигурировать в истории. А это было не по правилам троянцев.

Беловский мучительно думал, что ему делать. Он был в растерянности. Венеслава немного пришла в себя, убедилась, что перед ней не вурдалак, не покойник, а живой черкас. Она спросила:

– Что он говорит?

– Он просит отнести его к реке.

– Так давай же отнесем.

– Ты понимаешь, что он казнен судом Великого Кагана и суд этот одобрен русским вечем?

– Да, понимаю.

– Если увидят, то подумают, что мы его сняли с креста и помогаем бежать…

– Не увидят, мы тихонечко!

– Ты понимаешь, что он тебе враг? Почему ты хочешь ему помочь?

– Ты рассказывал сегодня про Иисуса. Я представила. Мне стало очень жалко Его. Ему никто не помог! Его все-все оставили! Горько ему было… Да и какой он сейчас враг? Враг – когда сильный. А когда немощный – какой враг?

– Добрая ты, Венеславушка. Настоящая русская у тебя душа.

– А какая же? Конечно, русская.

– Я не в том смысле… ты не поймешь, о чем я….

Захария застонал. Кажется, он терял сознание и просил воды.

– Если мы его понесем и он будет так стонать, то нас все равно заметят…

– Подожди меня здесь, Мишенька, я сбегаю одна и принесу воды. Мы его напоим. Если ему станет легче, то отнесем к воде. А нет – как Богу угодно!

– Какому Богу?

– Какому, какому! Его Богу, конечно! Иисусу! Не Перуну же?

– Почему не Перуну?

– Потому что Перун наш, а не его. У него есть свой Бог.

– И ты не боишься идти одна?

– Теперь не боюсь…

– Почему?

– Мне его Бог поможет.

– А почему не Перун? Он же твой бог?

– Потому что я сейчас не его делом занимаюсь. Какая ему разница – выживет черкас или не выживет? У него своих детей хватает…

– Ну, иди тогда. Помоги тебе Бог!

Венеслава исчезла в темноте. Беловский остался один с Захарией. Тот тяжело дышал и больше не говорил. Что же делать? Может, Изволь поможет? И она незамедлительно ответила:

– Ты правильно сделал, что вспомнил меня. Никогда не забывай, кто ты есть. Ты не отсюда. Тебя это все не касается. Да и девчонок сильно не прижимай!

– Я и не прижимал.

– Я видела! Не прижимал он…

– Ты что, ревнуешь?

– Чего? Я ревную? Ну, ты и сказанул! – фыркнула Изволь.

– А чего же ты волнуешься?

– Мне по должности волноваться положено! А вот тебе девчонок прижимать не положено!

– Ты говорила, что не замечаешь плохого, помнишь?

– Ну, да, говорила, ну и что? Я действительно не замечаю плохого.

– А то, что я дрожащую Венеславу прижал, заметила?

– Заметила…

– Значит, в этом нет ничего плохого!

– Ну, ты и демагог!

– С тобой – только так!

– Ладно-ладно, дамский угодник, вспомню я тебе…

– Ты лучше скажи – долго мне еще тут командироваться?

– Да нет, немного уже осталось, – как-то грустно пробормотала она. – Скоро домой…

– Я так и не получил задание. Зачем меня сюда засунули?

– Это твоя первая миссия, Миша, тут нет специального задания. Просто проекту был необходим дополнительный компонент в данной ситуации. Ты им и стал. Без тебя все произошло бы точно так же, кроме маленьких деталей.

– Например?

– Это не моя компетенция. Да и рано тебе это знать. Ты еще находишься в том времени. Вот вернешься к себе – кое-что узнаешь. А теперь я должна тебя оставить. Высшие силы прерывают связь.

– Как оставить? Мне же говорили, что ты всегда будешь со мной?

– Да, я всегда с тобой. Мы всегда с тобой. Нас много. Ты – не один, помни это. Не забывай, что тебя никогда-никогда не оставят! Не забывай этого!

– Что ты говоришь, Изволь! Изволь!

Она уже не отвечала. Михаил потряс оберег, но он молчал. Эх, так и не спросил, что с Захарией делать. Вдруг откуда-то рядом послышался голос:

– Ничего пока не делай.

– Кто тут? – закрутил головой Беловский.

– Это я, Тимофей.

– Тимофей, здравствуй! Как я рад! Где ты?

– Я тут, перед тобой…

– Где? Не вижу!

Появился свет. Перед Михаилом действительно проявился стоящий на коленях Тимофей. Свет опять исходил из него. Между ними лежал Захария с рваными руками и ногами. Тимофей склонился над ним и гладил спутанные волосы черкаса.

– Это мой сын…

– Захария – твой сын?!

– Да.

Михаил рассмотрел Захарию и увидел, что тот был еще совсем молод. Над верхней губой только начали пробиваться черные усы.

– Это он затеял драку с русами.

– Почему?

– Он мстил за меня. Он любил меня.

Беловский заметил, что Тимофей плачет.

– Почему ты плачешь, ты же на Том Свете? Разве у вас бывает горе?

– Конечно, бывает. Переживания – это свойство живой души. А мы – живые.

– Но это же страдания. А я слышал, что вы избавлены от страданий.

– Правильно, мы избавлены от своих страданий. Нам уже ничего и никогда не грозит. Но мы не можем быть равнодушными к страданиям других. Мы не избавлены от жалости, от любви, от сострадания. Наоборот, они у нас стали еще сильней… Ты знаешь, тут все о вас страдают. Все! Даже сама Царица Небесная плачет о вас! Даже сам Господь!

– Захария умрет?

Тимофей отвернулся, сдерживая рыдания. Потом вздохнул и дрожащим голосом сказал:

– Нет, он сейчас не умрет. Он еще долго будет мучиться. Очень долго! Пятьдесят четыре года, представляешь?! Без рук и без ног! – Он затрясся. – Зачем ты родился таким сильным, сын! Почему ты не умер, как все?!

Беловский не мешал Тимофею горевать. Когда он опять успокоился, Михаил спросил осторожно:

– Как же он будет жить без рук и без ног? Кто его будет кормить?

– Ангел его прокормит.

– Какой Ангел?

– Тот, что сейчас был с тобой.

– Венеслава?

– Да…

– Она же язычница?

– Сам ты язычник! – обиделся почему-то Тимофей. – Ангелы не бывают язычниками!

– Я не понимаю…

– Поймешь.

Он нагнулся к Захарии, чтобы поцеловать его.

– За что же ему такие страдания?

– За гордыню!

– Он так молод…

– Да, молод! Но горд! Красив, силен, вольный черкас! Сын Тимофея! Был бы попроще – прошел бы мимо пьяного руса. Зачем стал задирать его? И вот – сколько беды из-за него вышло, сколько христиан сегодня пострадали! Посмотри вон туда!

Тимофей указал на восток, туда, где уже занималась ранняя летняя заря. Там в небе виднелись тысячи светлых фигур. Они были светлее неба и медленно уходили в рассвет, где сливались, растворяясь в утреннем свете. Иногда они останавливались, поворачивались к спящему стану хазар, к зеркальной глади могучих рек Оки и Волги, к дремучим лесам в Заволжье, к рождающимся в них пластам туманов, как бы прощаясь, и шли дальше.

– Зачем ты не с ними, Захария?! – содрогаясь всем телом, шептал Тимофей. – Как бы я тебя сейчас встретил и обнял, сынок!

– Но он ведь все равно спасется?

– Не знаю… Надеюсь, что спасется. Иначе, зачем Господь его оставил на такие страдания? Он должен искупить свою вину. Всю, до последней капли! Но и этого будет мало! Для его спасения потребуется еще много жертв! Велика его вина!

– Он всего лишь подрался!

– Вина, грех, как и подвиг и благодеяние, исчисляются последствиями. Только последствиями! Только они важны! Они уродуют будущее, ты же знаешь это, Михаил!

– Да, уже знаю…

– С сегодняшнего дня Каган начнет гонения на христиан во всей Великой Хазарии. Всего за год тысячи и тысячи будут убиты, епархии разгромлены, церкви осквернены! Остатки христиан бегут в степи и горы и будут влачить там жалкое существование столетиями! Мой народ будет уничтожен навсегда! Черкасы исчезнут с лика земли. Остатки превратятся в кочевников, в разбойников, без городов и постоянных жилищ. Забудут свое происхождение и даже язык! Вместо христианизации всего Кавказа, Поволжья, Дона и Причерноморья, как сказали бы в ваше время, на этих территориях будет пустыня! Вот что он сделал сегодня! Вот цена его вины!

– Неужели нельзя искупить?

– Можно. Любую вину можно искупить, кроме хулы на Духа Святого!

– Но посмотри, Тимофей, на эти светлые души, которые уходят в зарю. Это же тоже твой народ! И то, что он так светел, – тоже результат поступка Захарии.

– Это, конечно, так. Но все они ушли рано! Очень рано! С таким трудом засеянное поле только взошло, зазеленело, но его погубил град! Урожая нет, Михаил, понимаешь? Каждый из этих людей должен был произвести тысячи потомков, которые повлияли бы на всю историю Евразии. Но поле превратилось в пустыню!

– Но и сорняки на поле тоже не взошли…

– Да, согласен, сорняки не взошли. Хазария тоже будет уничтожена до последнего камня. Это тоже результат. Но это все равно нулевой результат. Все, светает, Михаил. Мне пора уходить. Будь мужественен!

– Ты мне все время это повторяешь.

– Да, повторяю. Мужество тебе очень пригодится. Не сдавайся! Благослови тебя Господь! И торопись, уже светает, скоро проснутся стражи!

Он исчез. Вскоре пришла Венеслава с кувшином воды. Она плеснула немного в пересохшие губы Захарии, и они зашевелились. Она плеснула еще, и Захария стал жадно сглатывать.

– Много воды не давай, – предупредил Михаил, знакомый с навыками выживания в пустыне, – понемногу нужно поить, а то умрет.

Они решили торопиться, потому что светлело на глазах. Над Волгой вставал утренний туман. Хорошо бы было под его покровом сплавить Захарию куда-нибудь в густые прибрежные кусты. Беловский взял его под мышки и приподнял.

– Венеслава, помоги! Здоров же Захар Тимофеевич!

Девушка схватила черкаса за ноги под колени и помогла закинуть его к Михаилу на спину. Сильно болела раненая грудь. Поврежденные ребра еще не зажили. Но он, превозмогая боль, поволок Захарию к берегу. То, что стало уже немного светло, было на руку им. По крайней мере не наступили ни на одного, спящего на берегу руса. Им удалось добраться до берега незамеченными.

– Неси сюда, – шептала Венеслава, – я тут челнок привязала!

Беловский зашел в воду и осторожно опустил раненого в лодку. Венеслава тоже легко запрыгнула в него и сказала:

– Ты возвращайся и ложись спать, как будто и не уходил никуда. А то сейчас начнут просыпаться, и кто-нибудь увидит, что ты куда-то отлучался. А я отвезу черкаса за дальний островок. Там есть затон, заросший тальником. Я его спрячу и вернусь. За меня не беспокойся…

– Хорошо, Венеславушка-ангел, плыви с Богом!

Михаил действительно крепко уснул. И проснулся лишь от громких голосов на берегу. Он приподнялся со скамьи, на которой спал и увидел, что там, где стояли кресты, бегают и чего-то кричат хазары. Он понял, что они заметили пропажу Захарии. Он увидел челнок и понял, что Венеслава уже вернулась. Какая умница!

Русы тоже давно уже проснулись и удивленно смотрели на хазар.

– Чего они там суетятся, Беляк? – спросили у него ближайшие воины.

– Кто-то пропал, вроде бы с креста…

– Вот те на! Неужели убег?

– Не понятно…

Вскоре верхами приехал недоуменный Каган со свитой. Он велел всем отойти от крестов. Беловский вышел послушать, что они говорят. Каган был вне себя. Он кричал на хазар:

– Найти его! Из-под земли достать! Вы хотите сказать, что он воскрес, как сын плотника? Найти!

Хазары забегали, изображая поиски. Каган от этой глупости пришел в еще большую ярость.

– Все – вон! Вон с глаз моих! – хрипел он. Русы не понимали и, наоборот, походили ближе, чтобы полюбопытствовать. Каган кричал:

– Следы, не затопчите! Уйдите, уйдите же отсюда! Михаил! Где ты? Уведи русов!

Михаил подбежал к толпе и перевел слова Кагана. Русы с пониманием закивали и отошли в сторону. Между крестов, согнувшись, осторожно ходил высокий и тощий как жердь хазарин. Он где-то прыгал на цыпочках, где-то стоял на одной ноге, стараясь не повредить изрядно затоптанные уже следы. Потом он подошел к Кагану и доложил:

– Там была женщина и варяг.

– Да?! – изумился Каган. – Неужели варяг? Зачем варягу спасать черкаса? Ты ничего не путаешь?

– Нет, мой господин. Тут была женщина и варяг. Следы варяжского башмака. Это или рус, или варяг. Женщина у них только одна – дочь вождя. Допроси ее, мой господин!

Каган сморщил лоб. Такого он не ожидал. Он уже сильно устал от русов. От них постоянно исходили какие-то неприятности. Он делал все, чтобы не поссориться с ними. Святослав, наверное, уже близко. Скоро он будет тут. Непременно нужно его дождаться и не обидеть русов. Они должны ему сказать, что Каган к ним относился как к дорогим гостям, иначе все пропало! Все замыслы могут рухнуть от малейшего каприза этих варваров! А тут еще эта девчонка! Второй раз из-за нее срываются все его планы! Она приносит ему несчастья! Но как от нее избавиться? Ведь она дочь вождя…

Неужели она снюхалась с молодым черкасом, который пропал с креста? И когда только успела? На глазах у русов? А почему бы и нет? Они не просыхают уже столько дней! Да их самих можно выкрасть в любое время, как баранов! Что ж, вполне возможно, что снюхалась… Но что же с ней сделать? Наказывать ее нельзя… Нельзя ссориться с русами! Ах, какая досада! Ну, ничего… всему свое время! Однако нужно хотя бы найти и вернуть беглеца! Нужно поговорить с ней. Ласково поговорить. Позвать отца, рассказать ему все о ней. Вместе надавить, пожурить по-отцовски. Сучка, конечно, распустит сопли и сознается. А мы ее простим великодушно. Простим за молодость и уважение к русам. Конечно, простим, разве мы не умеем прощать? Христиане врут, что прощают всех направо и налево. Им прощать-то некого! Что могут сделать все эти нищие проповедники? Что и кому? Поэтому они и прощают, что ничего все равно не сделают. Они свое бессилие прикрывают благородными побуждениями. Вот ты попробуй простить, когда в твоих силах сделать все! Когда от твоего слова зависит жизнь тысяч и тысяч! Когда это не пустые фразы, а действительно реальный поступок. Простить – это великий поступок, сотрясающий основы всего мирозданья. Поступок, оставляющий какое-либо деяние без последствий, без завершения, без конечного результата. Это в корне неправильно! Это – незаконно! Это может сломать весь мир, весь порядок в мире! Справедливость требует своего торжества, нельзя его останавливать.

Как же простить? Ведь Закон требует справедливости! Девчонка нарушила Закон. Наплевала на Суд! Такое нужно обязательно наказывать! Но нельзя! Нельзя!

Каган мучился и не знал, как поступить. Он позвал мудрецов. На траве расстелили ковер. Пришли старцы, уселись, разложили свитки и стали степенно спорить. Каган слушал их молча. После непродолжительного диспута старцы пришли к общему мнению, и Каган с ним, похоже, согласился. Ему помогли забраться на лошадь, он позвал Михаила и стал говорить русам:

– Сегодня ночью, когда мы мирно почивали, некие злодеи, преисполнившись неуважением к нашему и вашему суду, помогли бежать одному преступнику. Их было двое. И они, как ни странно, были русскими…

В толпе поднялся ропот. Каган продолжил.

– Мы, своей милостью, готовы прощать до бесконечности своим гостям, учитывая многие обстоятельства. Но Закон – есть Закон! Скажу вам больше: одним из злоумышленников была Венеслава, которую я люблю как дочь! – Каган улыбнулся, изображая отцовскую любовь.

Толпа русов взорвалась криками:

– Ты врешь! Ты клевещешь!

Каган примирительно продолжил:

– Успокойтесь, успокойтесь, друзья мои! Что не простишь молодости? Нельзя же карать неразумных чад за их ошибки? Мы знаем, что у наших детей впереди идет не умысел, а отсутствие умысла. А раз нет умысла, то и карать не за что! И мы великодушно ее прощаем! Пусть ее уважаемый отец сам решает ее судьбу! – ласково улыбнулся Каган. – Но мне бы хотелось, чтобы мои дорогие гости помогли восстановить мне правосудие. Преступник, который учинил подлое убийство ваших людей и моих гостей, должен понести заслуженное наказание! Согласны ли вы с этим?

– Согласны!

– Тогда приведите сюда Венеславу. Пусть она скажет – где он?

– Венеславу, Венеславу сюда!

Из толпы вышел хмурый Ратко, который железными пальцами сжимал руку дочери выше локтя. Он вытолкнул ее вперед. Она встала, опустив голову.

Каган спросил:

– Скажи, дитя мое, где черкас, которого ты спасла. Не бойся, мы ничего тебе не сделаем. – Он ласково засмеялся. – Не бойся нас, мы – твои друзья!

Беловский переводил слова Кагана, судорожно размышляя. Что делать? Нужно выручать Венеславу! Но как? Может быть, сознаться, что это он выкрал Захарию? Скорее всего, так и придется сделать… Каган продолжал:

– Неразумная девочка, видимо, попала под коварное влияние молодого и наглого черкаса. Отцу я бы посоветовал повнимательнее следить за собственной дочерью.

Ратко скрипнул зубами.

– Но это их семейное дело. А нам бы хотелось спросить у Венеславы: кто был с тобой? Назови его имя!

Венеслава стояла молча, не поднимая глаз.

– Милое дитя, мы прощаем тебя, уважая твоего славного родителя. И мы сейчас же отпустим тебя. Тебе не следует так сильно волноваться. Только назови нам твоего сообщника! Или покажи – где беглый преступник!

Венеслава продолжала стоять не двигаясь. Каган понимал, что это может продолжаться вечно, что девчонка упряма и одними словами из нее ничего не выудишь. Но что было делать дальше? Он растерялся. Мудрецы говорили, что для свершения правосудия в принципе достаточно было бы наказать одного сообщника. Но как его узнать?

Беловский готов был уже сознаться в любой момент, чтобы помочь Венеславе, но ждал обострения. На берегу повисла пауза, которую нарушил долговязый следопыт. Он подошел к Кагану и что-то тихо ему сказал. Каган удивленно и радостно распрямился в седле и громко позвал:

– Михаил, подойди ко мне, друг мой!

Михаил подошел.

– Михаил, будь любезен, подойди к тому месту, куда укажет тебе этот человек.

Долговязый взял Беловского за рукав и провел по песку перед крестами. Каган спешился и подбежал к ним. Потом он попросил Михаила подозвать к ним Ратко и Венеславу. Михаил подозвал. Когда они подошли, Каган торжествующе сказал:

– Посмотри, мой русский друг и гость, на эти следы. Вот эти оставлены ночью. Видишь, тут варяжский башмак и женский сапожок.

Михаил перевел и эти слова.

– А теперь посмотри, уважаемый, на следы твоего толмача!

Каган уничтожающе посмотрел на Беловского. Но тот выдержал взгляд и перевел слово в слово. Ратко склонился над песком, потом посмотрел на Михаила:

– Зачем ты это сделал, Мишка?

Тут вмешалась Венеслава:

– Отец, это я его попросила!

– Она лжет! Замолчи, Венеслава! – закричал Беловский. – Ратко, она выгораживает меня, не верь ей!

– Я и не верю… Но ты-то зачем это сделал? Зачем ее впутал в это?

Вмешался Каган:

– Михаил, не забывай переводить мне все, что вы говорите! Для чего я тебя держу?

– Он спрашивает у меня, зачем я это сделал.

– Да, отличный вопрос! Мне тоже интересно – для чего ты это сделал?

Беловски молчал. Он не знал, что говорить. Еще не придумал. Каган опередил его: – Впрочем, можешь не отвечать! Я и так знаю! Переводи мои слова русам!

Беловский перевел.

– А теперь, я попрошу всех гостей внимательнее посмотреть, что будет дальше!

Михаил перевел и это. Русы подошли ближе, обступив Беловского со всех сторон. – Теперь смотрите!

Каган достал из ножен легкий меч и зацепил им рубаху Михаила. Демонстративно подержав немного на весу, он быстрым движением распорол ее, и все окружающие увидели висящий на груди Беловского крест Тимофея.

– О! – изумился Каган и спешился. Он подошел ближе к Михаилу, сорвал крест и поднес его к глазам. – Где-то я видел уже этот амулет! А, Михаил, не напомнишь – где я его видел? Не тот ли это самый крест, который был у Тимофея?

– Да, это он…

– Что я слышу, Михаил? Да тут открывается целый заговор! Откуда у тебя этот крест?

Беловский молчал. Не мог же он сказать, что ему дал этот крест воскресший Тимофей?

– Я выяснил, что бежавший черкас – сын Тимофея. Это правда, Михаил?

– Правда.

– Ты помог бежать сыну Тимофея, на тебе крест Тимофея. Не слишком ли много совпадений? Ты сам-то хоть не брат Тимофея?

– Нет, не брат.

– Но родственник?

Беловский вспомнил, что Тимофей действительно говорил, что они родственники. Ему все стало безразлично. Отпираться уже поздно: ничего не изменится, и он решил говорить, что придет на ум.

– Да, родственник.

– Ну, вот! Я так и предполагал! Ах ты хитрец, Михаил! Ах хитрец! Всех обвел вокруг пальца! Ай, молодец!

– Я никого не обманывал!

– Я же говорю – молодец! Никого не обманывал и так всех обвел! – с искренним восторгом заливался Каган. Он был большим любителем и ценителем тонких интриг. – Жаль, как жаль, что мне придется тебя казнить! Глупец ты, Михаил! Я начал такое грандиозное дело! Ты мог бы стать близким мне человеком. Весь мир бы лежал у твоих ног. А ты выбрал нищего черкаса!

– У тебя нет будущего, Каган.

– Что ты знаешь о будущем?

Беловский улыбнулся.

– Многое знаю. Например, то, что твои замыслы не состоятся, потому что у них нет возможности состояться.

– Не смеши! Что ты можешь знать? Вот я знаю, что сегодня до заката ты пойдешь вслед за Тимофеем.

– Нет, не за Тимофеем. У меня свой путь.

– Ха-ха-ха! У тебя закончился путь, Михаил. Можно сказать – ты приехал!

Михаилу захотелось подразнить Кагана.

– Ты знаешь, на этом месте будет стоять большой христианский город. И на местах всех твоих городов тоже будут стоять большие христианские города. Белоснежные соборы с золотыми куполами будут отражаться в Волге. И будущие поколения будут спорить, где находилась твоя столица, потому что от нее ничего не останется, ни камня! Была Великая Хазария, и не осталось от нее ничего, кроме смутных воспоминаний.

– Ты врешь, Михаил! – испуганно зашипел Каган. – Наши пророки говорят другое! Не смей!

– Ваши пророки – не пророки…

– Ну ладно, я вижу, что ты мне хочешь подерзить. Я знаю – христиане любят страдать, обвиняя в этом нас. Мы, де, и Христа вашего распяли и вас преследуем. Ложь все это! Тут нужно уточнить – мы не Христа распяли, а преступника, не христиан преследуем, а преступников. Вы не нарушайте законы, и вас никто не будет преследовать. Но вы не сможете жить честно, поэтому всегда вас будут наказывать. Всегда, вплоть до полного искоренения! Кто тебя просил выкрадывать сына Тимофея? Скажи сам – нарушил ты закон? Нарушил? Или это я нарушил? Молчишь? Нечего сказать? А я знаю, что тебе нечего сказать!

Ты сейчас хочешь выглядеть героем, помучиться за правду, за Христа… Нет! Ничего у тебя не выйдет! Ты будешь получать свое справедливое наказание как гнусный предатель! Как Иуда Искариот, которого вы так не любите. И не более того! Это слишком сладко – умереть героем. А ты вот попробуй умереть дерьмом! И ты умрешь дерьмом. Никто не пожалеет о тебе! Понятно тебе, Михаил? Не думай о себе так возвышенно...

Каган позвал новых толмачей.

– Вот замена тебе, Михаил. Ты с ними знаком? Я знаю, что не знаком. Ты никогда не был в Итили у Мордахея Рыжего. Они тебя не признали. Ты обманул всех. А говоришь – не обманывал.

– Ты сам меня вынудил. Я тебе говорил, что я свободный человек.

– Мне надоело с тобой препираться. Судить тебя будут русы. Да-да – твои дорогие русы! А ты надеялся, что я? Нет, я тебя прощаю, как не умеет прощать даже ваш Иисус. Узнай, как это больно – быть прощеным врагом и проклятым своими! Вот смотри, Михаил, как изящно я это сделаю! Я тоже кое-что умею! – улыбнулся он.

Через новых переводчиков он подозвал русов поближе. Подошли Ратко и несколько пожилых воинов. Каган потребовал, чтобы подошла и Венеслава. Он сорвал крест с груди Михаила и протянул его Ратко.

– Посмотри, мой друг, на это ужасное распятие. Не видел ли ты его где-нибудь раньше?

Ратко рассмотрел крест и вспомнил:

– У казненного мной черкаса был, кажется, такой же…

– Правильно, правильно! Ты можешь спросить у него самого – чей это крест?

Ратко повернулся к Беловскому.

– Это правда, Мишка? Это крест Тимофея?

– Да, вождь, это его крест…

– А теперь спроси у него – кому он устроил сегодня побег? – продолжал Каган.

– Его сыну…

– И последнее звено в цепи наших рассуждений – как и когда он появился среди русов? – торжествовал Каган.

Ратко вспомнил, что Беловского нашли в то же время, когда черные папахи изрубили отроков и старого Кукшу. Вождь недобро покосился на него, осененный догадкой.

– Так ты тоже был с ними? Ты – заодно с ними? Ты – предатель?!

– Нет, Ратко, я не предатель…

– Так почему же на тебе крест черкаса? Почему ты спасаешь его сына, который устроил резню наших людей? Как это объяснить?

Каган, которому исправно все переводили, поставил победоносную точку:

– Спроси у него еще про то, кем он приходится этим черкасам! Я узнал, что они – родственники!

– И это правда, Беляк?! – стальным голосом спросил Ратко.

Беловский не знал, что ответить, он понимал, что Каган хитро расставил капканы, и единственным выходом из данной ситуации была ложь. Но он не хотел врать вождю. Он не знал, что говорить. Тимофей для Ратко оставался тем самым презренным, лукавым убийцей отроков, недостойно торговавшийся за свою жалкую жизнь.

– Это правда? Что ты молчишь? Ты нам врал? Ты – предатель?

– Это правда, Ратко. Я действительно дальний-дальний родственник черкасам. Но это не то, что ты думаешь. Я – не предатель. Я не могу объяснить, ты все равное не поймешь, не поверишь… Каган клевещет…

Стоявшие вкруг русы закричали:

– Врет гадюка! Измена! Смерть изменнику!

Ратко схватил Михаила за волосы, достал меч и повернул его голову к русам.

– Убей его! Убей пса! – кричали русы. – Смерть предателю!

На него посыпались удары и полетели плевки. Ратко стоял, держа его за волосы, готовясь перерезать Михаилу горло, и ждал только, когда русы насытятся местью. Но Каган опередил:

– Подожди, вождь, не спеши! Он еще не сказал, куда он скрыл вашего врага – сына Тимофея. Нам нужно его вернуть на место – он указал на пустующий крест. – Кстати, вчера мы не распяли одного злодея. Он пытался бежать. Но его крест приготовлен и ждет своего христианина. Они же так любят кресты!

– Правильно! Любо! Любо! На крест шакала смердячего!

Михаила швырнули на землю и прижали голову ногой к песку. Он посмотрел из-под чьей-то подошвы и увидел охваченное ужасом лицо Венеславы. Ее огромные глаза сверкали от слез, приоткрытый, перекошенный от ужаса рот как будто бы стонал, но не было слышно. Не было слышно, но стонал громко, очень громко. Он не стонал, он кричал ураганом, срывающим крыши, вырывающим с корнем дубовые рощи шквалом. Беловский слышал ее, хотя не было слышно. Ее толкали, трясли за плечи, разбрызгивая из глаз драгоценные искры слез, показывали на Михаила пальцами, что-то ей говорили, убеждали, а она все кричала и кричала молча, не в силах оторвать от него небесных глаз. Михаил тоже улыбнулся ей глазами:

– Ангел-Венеславушка, не плачь по мне! Слезы твои – живая сила Руси. Окропила ты своими глазками всю ее. Нет в ней уголка неосвященного твоими святыми слезками.

Неизвестно как, но Венеслава все поняла. Она упала на колени, обняла его, прижалась и прошептала:

– Я не верю им, Мишенька!

Ее быстро оторвали множество рук и куда-то унесли. Стало одиноко, пустынно, холодно…

Он не слушал окружающее. Он думал о Венеславе и о том, как всего одна маленькая девочка своим присутствием может включить жизнь. Или выключить отсутствием. Вот ее увели, и жизнь сразу остыла. Сейчас она появится, и станет светло и радостно. Даже тут, в этом положении.

Его пинали, били и называли самыми грязными словами. И это были его любимые русские люди, его предки. Он пришел сюда, на эти страдания ради них, ради их потомков, ради их вечной жизни. А они его бьют смертным боем… Господи, Господи, укрепи меня! Не знают они ничего, как объяснить им? Не поймут они, не поверят! Не поверят, что он из XXI века, что он может рассказать столько про их будущее, подготовить их к нему, чтобы они потомкам свом передали – где, когда и чего опасаться. Но не поверят ведь! Потому что невозможно им в это поверить! Они верят Кагану, верят, что он, Мишка Беляк, – предатель, лазутчик и шпион! Что из-за него погибло столько русов! Это – правдоподобно с их точки зрения. А в то, что он родился только через тысячу лет, разве можно поверить? Господи, ну зачем ты так часто ставишь нас перед тем, во что невозможно поверить? Господи, укрепи дух мой! Тимофей, моли Бога обо мне!

Беловского завалили на спину, о чем-то спрашивали, но он их не слушал. Кажется, они предлагали ему быструю смерть за выдачу Захарии. Что значит – быстрая или короткая? Это значит долго или сразу. Это значит, что он умрет скоро или через какое-то время. Но какая ему разница, если он еще даже не родился? Чем они его хотят запугать, неразумные?

Он смотрел на русов, которые сидели на нем и стояли рядом. Он понял, что ищут гвозди, которых у русов не было. Послали к хазарам за гвоздями. Сейчас их принесут.

Каган подошел к Михаилу:

– Все-таки мне очень жаль тебя. Ты ведешь себя очень достойно. Я еще не видел такого мужества перед казнью. И это – искренне.

Беловский понял, что он не врет.

– Мне тоже жаль тебя, Каган. Поверь, я не врал тебе.

Каган попросил русов оставить их одних, отпустить Михаила и отойти на двадцать шагов. Ему хочется самому поговорить с преступником. Русы с почтением удалились. Михаил поднялся с земли, отряхнулся немного, утер рукавом разбитое лицо. Каган пригласил присесть на приготовленный еловый крест и сел рядом на перекладину. Они смотрели друг на друга какое-то время.

– Ты даже не представляешь, как я не хочу твоей смерти, – начал Каган. – Не знаю почему, но я к тебе проникся… Со мной это впервые. Я чувствую к тебе симпатии. Я не хочу твоей смерти, но я не могу ее остановить! Мне грустно от мысли, что я не смогу поговорить с тобой завтра. И послезавтра не смогу. И никогда уже не смогу…

– Да, ты останешься один.

– Я не один, Михаил, вокруг меня тысячи, десятки, сотни тысяч! Но поговорить так, как с тобой, – не с кем.

– Как знать, может быть, и поговорим еще, – улыбнулся Михаил.

– Не улыбайся так! От этого мне становится не по себе! Ты должен меня проклинать. Почему ты не проклинаешь меня?

– Я на тебя не зол.

– Но почему? Объясни!

– Ты же боишься моих объяснений, зачем просишь?

– Зачем, зачем! – раздражился он. – Неужели ты даже перед смертью не хочешь сказать мне то, что ты знаешь. Скажи и умри! Какая теперь разница! Я чувствую, что ты что-то знаешь и не говоришь!

– Ты не поверишь мне, как не поверишь в то, что я сегодня не умру.

– Ты повредился рассудком, Михаил! Сейчас принесут гвозди и тебя распнут. Посмотри – какая чудная стоит погода. На небе – ни одного облачка! На таком солнышке ты провесишь не более двух-трех часов. Хотя как знать, вчера, говорят, некоторые черкасы жили до самой ночи.

– Да, жили… Они очень красиво уходили в рассвет. Я видел…

– Ты точно бредишь!

– Я не стараюсь тебя ни в чем убедить, Каган. Если хочешь – не слушай меня.

Каган встал. Заходил. Потом сел на перекладину опять, взял крест Тимофея и вгляделся в изображение Иисуса Христа.

– Скажи: Он действительно – Мессия?

– Ты сам знаешь…

– Что я знаю?! Если бы я знал, я бы не спрашивал!

– Да, Он – Мессия.

– Но зачем так сложно? Зачем Он нас обманул, Михаил? Мы Его ждали столько лет, столько было жертв, лишений, боли, обиды – ради Него, а Он пришел так, чтобы мы его не узнали! Зачем Он нас так жестоко обманул?

– Это долгий разговор, Каган. Мы сейчас не успеем…

– Слушай, Михаил, я могу отменить казнь! Например, я скажу, что произошла ошибка. Посмотри – вон у того варяга, который недавно наступил на твою голову, точно такая же обувь как у тебя. Он больше всех над тобой измывался. Я могу сказать, что это были его следы! Мне никто не посмеет возразить!

Беловский посмотрел на варяга. Удивительно, но он был сильно похож на майора Лароша. Может быть, тоже родственник? Почему бы нет? Ларош – французская фамилия. Весь север Франции вскоре будет занят норманнами. Это современная Нормандия. Неизвестно, как сложится судьба этого морского разбойника. Где успокоятся его кости, где осядут его потомки. Но если сейчас его убьют вместо него, то, возможно, не будет никаких потомков, не будет и Бизона, который сейчас валяется на столе в баре где-то далеко в будущем, на яхте «Наяда»… И к тому же фамилия… Ларош – Ла-рош. Что это по-французски? Ла – артикль, Рош – не рос ли? Не рус? Интересная мысль…

– Нет, Каган, не нужно убивать невинного варяга.

– Безумец, ты можешь принести много пользы! Ты молод, умен, тебе нужно жить! Почему ты не хочешь остаться тут, почему не хочешь говорить со мной каждый вечер? Представляешь, Михаил, ты будешь рассказывать мне про Иисуса. Я хочу про него все узнать. Но мне не дают про Него узнать! Я, как Каган, не имею права даже прикасаться к вашим книгам!

– Мне жаль тебя.

– И посмотри на Венеславу, Михаил! Посмотри, как она на тебя смотрит! И ты оставишь ее здесь одну? Знаешь, что ее ждет? Я могу тебе сказать – ее ждет старый, жирный, колченогий булгарин, который-таки получит ее, как я и обещал!

– Слова твои – вода. Они ничего не значат. У Венеславы – другая судьба.

– Почему мои слова – вода, а твои – не вода?

– Потому что мои слова обозначают то, что действительно будет, а твои то, чего не будет никогда!

– Всегда будет так, как захочет сильный! Как пожелает сильный! Сильные делают историю и плетут будущее!

– Христос разве был сильным? Нет, он был нищим и безропотным, но перевернул весь мир. А вот муравей – сильный. Посмотри – он несет огромную палочку. Но дунет ветер – и его нет…

– Дунет ли ветер?

– Ветер дунет! Это я тебе обещаю! Будет гроза и буря, потоки унесут в Волгу, а потом в море плоды великих трудов, как мусор. Ничего не останется от гордого муравейника.

– Не пытайся меня лишить уверенности, хитрый раб.

– У тебя и так ее уже нет. Ты лжешь о будущем. Это такая же ложь, искажение действительности, как и ложь о прошлом. Это – лжесвидетельство. Самое печальное то, что ты лжешь сам себе. Лжешь другим и боишься признаться в своей лжи. Вот сейчас ты со мной откровенен. Наверное, первый раз в жизни откровенен. И только потому, что меня сейчас распнут и я уже не буду свидетельствовать об этом разговоре. А сам ты никогда и никому не скажешь – о чем беседовал с русом перед казнью в устье Оки. Именно для этого ты отогнал всех на двадцать шагов. Ты – боишься правды.

– Мне ли, Великому Кагану Хазарии, чего-то бояться, Михаил? Ты точно – тронулся рассудком, если так думаешь!

– Сегодня Великий Каган, а завтра – кучка пыли на обочине…

– А ты?

– Я – тоже. Но не завтра.

– А когда?

– Не знаю еще. Лет через тысячу.

– Вот я все смотрю на тебя и думаю – ты сумасшедший или просто надо мной издеваешься?

– Какой мне резон издеваться? Тем более перед смертью…

– Значит сумасшедший?

– Думай, как хочешь.

– Вот, принесли гвозди…

– Ну, иди…

– Михаил!

– Что, Последний Каган?

– Не говори так, не кличь мне беду!

– Вот опять ты боишься правды. В правду нужно верить, потому что она есть то, что действительно будет! Как тебе еще это объяснить? Пойми, если ты веришь в то, что яма – это бугор, то обязательно окажешься в ней. Человеку нужно точно знать и верить в реальность, в то, что есть на самом деле, чтобы правильно жить, Каган!

– В моей власти засыпать яму и насыпать бугор. Даже не бугор, а горы! Понимаешь, ты, что будет так, как я хочу, как я верю!

– Ты веришь не в действительность, а в то, что ты сам перед собой насыплешь. Сколько можно все время насыпать и закапывать? Ведь это – очень трудно – все время создавать доказательства! Не проще ли просто признать очевидность и не стараться все время ее переделать, оправдывая ошибочность своей веры? Посмотри в свои глаза, – в них тоска и усталость тысяч лет отчаянного труда по непризнанию истины. Тяжело ведь…

– Уж не решил ли ты меня пожалеть?

– Да, мне жалко тебя. Ты без будущего. Как так можно жить?

– Безумец, как – ты сможешь жить, Михаил? Сколько будешь жить? Тебе ли меня жалеть? Себя бы пожалел, это сейчас более насущно! Пусть тебя спасет сын блудницы!

– Ты повторяешься…

– За кем?

– За теми, которые говорили Ему, прибитому на кресте – спаси себя сам, если ты Христос!

– Ну и ты спаси себя, если ты с ним!

– Прощай, Каган!

– Прощай, безумец! Страшно же тебе будет узнать, когда умрешь, что именно ты верил в ложь!

Михаил улыбнулся.

Каган встал и нерешительно махнул рукой, чтобы начинали. А что ему оставалось делать? Все уже заждались, беседа затянулась. Он понимал это. Как досадно, что нужно его казнить, ведь эти глупые люди стоят и ждут от него разрешения убить Михаила! Ах, с каким бы наслаждением он прогнал бы весь этот сброд и простил бы, поговорил бы еще с Михаилом! Но он, Великий, всемогущий Каган был не в силах это сделать! Прощать – удел слабых!

Почему он так не желал этой казни? Потому что Михаил почему-то никогда не ошибался. Он действительно ничего не врал. Ему можно было доверять. Его совет был всегда правильный. Неужели и сейчас он во всем прав? Нет, он не мог быть правым, и это хотелось доказать! Не хотелось отпускать этого руса в смерть с уверенностью в правоте. Необходимо было доказать обратное, пригласить Михаила лет через десять и спросить – ну что, кто был прав?

Каган не понимал – что с ним происходит. Ощущение того, что он делает непоправимую ошибку, не покидало его. Нужно было как-то остановить казнь. Что же придумать? Неужели он слабее этой толпы? Он не в силах остановить ее. Что же предпринять? Что, Господи?

Он с растерянным видом отошел от креста, к которому уже примеряли Михаила, но неожиданно для самого себя повернулся.

– Стойте! Стойте!

– Что, Великий Каган!

Он задумался. Все ждали от него каких-нибудь слов. Но он не знал – что говорить. Ситуация была глупой. Зачем он остановил палачей? Нужно что-то сказать, причем такое, что было бы уместно в этой ситуации. Уместно и значительно. Ведь он – Каган! Никто не должен усомниться в его решимости, в его правоте. Но как скрыть щемящую тоску, от которой хотелось выть? Как спасти этого человека, лежащего на кресте? Нужно взять себя в руки. Нужно стать Великим Владыкой! Он стянул со своей руки перстень с огромным рубином и протянул палачам.

– Приколотите его вместе с гвоздем к правой руке преступника. Я не расплатился с ним за службу!

– Слава мудрому и справедливому Кагану!

Он сел в седло и понуро тронулся к себе в ставку.

Казалось, что жара остановила все вокруг. Ни одна волна не плеснула на реке, ни одна травинка не качнулась на берегу, когда в ладонь Михаила вонзился первый гвоздь. Вначале было больно, потом, когда его уже вбили, стало терпимо. Тоже повторилось и с другой ладонью. Гвозди очень хотелось сэкономить плотнику. Он предложил прибить ноги одним гвоздем. Так и поступили. Вот это было действительно очень больно. В ногах нет мест, где бы можно было проткнуть мягкие ткани, не задевая кости. Там – сплошные кости. Это – не руки…

О-о-о-о-ой, Господи, бо-о-о-ольно-о-о-о-а-а-а-а-й! Какая боль! Как терпеть? Как терпеть? Как терпеть? Как? Бог! Бог! Бо-о-о-о-о-о-г! А-а-а-а-а-а-а-а-а-аааааррррррр!

Крест подняли и воткнули в яму. В ногах суетились люди, втаптывая вокруг основания креста его кровь в песок. Вот люди ушли. Он остался один. Над лагерем хазар, над Волгой, над кустами, над песками, под небом, под солнцем… Вокруг девяносто восемь таких же крестов с мертвецами. Вонь! Им уже не больно! Счастливцы! Боже, Боже как больно! Одиноко!

Кто же поможет? Господи, Ты мне поможешь! Я знаю – Ты мне поможешь!

Страшно болели раздираемые весом кисти рук. Казалось, что они сейчас не выдержат и оторвутся, как у Захарии. Не могут же они выдержать такую нагрузку! Слышно было, он чувствовал, как они трещали и рвались. Боже, какая боль! А-а-а-а-а-а-а-а-й!

Он пытался облегчить нагрузку на кисти и приподнимался на ногах. Но там же гвоздь в раздробленных костях! Он врезался все выше и выше, разрывая ступни пополам! А-а-а! Господи, усыпи меня! Кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь помогите! Приподнимите, подержите меня хоть несколько секунд, чтобы отдохнули рваные раны! Чтобы не страдала так живая, чувствующая плоть!

Где же ты, Господи? Почему не помогаешь? У меня больше нет сил – чувствовать такую боль! Изволь, Изволь! Почему ты оставила меня? Почему не заберешь обратно? Позови Саню! Что же это такое вы делаете, а? Ну, зачем вы это делаете? Прекратите! Изволь, не оставляй меня-а-а-а-а-а!

Видимо он потерял сознание. Потому что когда очнулся, солнце уже было в другой стороне. До вечера было еще долго. Лагерь жил своей жизнью. По Волге сновали какие-то суда, люди, не спеша, куда-то ходили, разморенные жарой. Сильно хотелось пить. Голова висела как-то на боку. Тело искривилось и низко опустилось. Колени неестественно согнулись почти до уровня прибитых ступней. Руки неимоверно вытянулись. Распятые люди, оказалось, не были похожи на привычное изображение Распятия. На самом деле распятые напоминают коленопреклоненного человека с воздетыми руками. Руки, чувствовалось, уже высохли там, где были прибиты. Завялились. Последняя влага из них ушла и сохранилась только где-то внизу. В скорченных, отекших ногах. Раны на ступнях тоже высохли. Как бы запеклись. На них сидело множество жирных мух. Дышать было тяжело. Рот не закрывался. Распухший язык, казалось, сильно увеличился и вывалился изо рта. На нем тоже кишели мухи, ежесекундно садясь и сгоняя друг друга. Страшно хотелось пить. Пить и дышать. Легкие умирали. Они горели. Они высохли. Это было очевидно. Они не могли существовать в таком положении. Грудная клетка почти не раздвигалась. Было больно дышать. Наверное, он скоро умрет. Все умирало. Кожа в ожогах и трещинах. Не проходила и жила только боль!

Когда же, когда же она кончится, эта страшная, не прерывающаяся ни на секунду боль! М-м-м-м-м-м-м-м-м! Бог мой…

Изволь, Изволь! Где ты? Изволь, Саня, я тут умираю! Один умираю! Я устал уже умирать! Не могу больше умирать! Вы же в силах это прекратить! Почему все оставили меня одного здесь, на вонючем берегу, среди вздувшихся, облепленных мухами покойников? Почему бросили? Почему я всем безразличен? Почему всем безразличны мои такие колоссальные, такие безразмерные ощущения, моя огромная боль! Почему никто из людей, которые ходят вокруг, не способны почувствовать, ощутить мою боль? Как же ее можно не почувствовать, не заметить, не услышать? Как же можно не заметить гору на своем пути? Ведь боли столько, что от нее стонет весь мир! Какие же вы люди – бесчувственные!

Почему никто не придет ко мне? Почему никто не поможет? Как можно человека оставлять одного в таком страдании? Почему он никому во всей вселенной не нужен, не интересен? Эй, кто-нибудь! Хоть кто-нибудь! Господи, прекрати мои муки!