Безопасность непознанных городов

1

К началу аукциона по продаже рабов Вэл Петрильо несколько опоздала. Он проводился в Гамбурге ранней осенью и проходил в подвале «Дас К***» — одного из самых скандально известных секс-клубов Европы. Покупатели сражались за право провести час-другой в приватных комнатах с кем-нибудь из полуголых мужчин и женщин, добровольно выставивших себя на продажу.　

Вэл услышала об аукционе — и особом «рабе» — всего несколько часов назад и тут же вылетела из Парижа, прервав романтические выходные в обществе иранского студента-художника, с которым она познакомилась в секс-клубе на левом берегу[3]. Шикарный был парень. Сплошной тестостерон, ненасытность в постели и сухие мышцы. Вэл пообещала ему вернуться через несколько дней.　

В лучшем случае это была полуправда. Если бы Вэл и вернулась в Париж, то вряд ли к нему. Она предпочитала новое, неизведанное и смогла себя оторвать от этого великолепного самца лишь потому, что на горизонте замаячило нечто более заманчивое.　

Вэл впервые приехала в Гамбург и сожалела, что пришлось мчаться в клуб прямо из аэропорта Фульсбюттель. Столь неподобающая спешка не вписывалась в ее стиль. Вэл нравилось наслаждаться городами неторопливо и обстоятельно: прибыть на поезде, причем лучше всего на заре, посидеть несколько минут в одиночестве на платформе. Она любила наблюдать за пригородными пассажирами с их деловитой походкой, за бомжами и шлюхами, которые расхлябанно шатаются по вокзалу, за иностранными туристами, зачастую робкими и неуверенными, но пытающимися это скрыть, хотя в силу незнания города и языка с опаской нащупывают путь по чужой земле. Себя Вэл никогда не относила к этой жизнерадостной, убогой и бурлящей толчее, считала скорее отстраненной наблюдательницей, кем-то вроде хозяйки голубятни, следящей за тем, как вокруг топчется и курлыкает ее стая.　

Вэл словно всегда отделяла себя от других невидимой стеной, своего рода второй, целлофановой кожей, поэтому, даже когда в тело вонзались партнеры, контакт был не более чем поверхностным. Невидимая стена, за которой она себя заточила, причиняла боль, но вместе с тем служила защитой.　

Наблюдение стало одной из форм безопасного контакта, блужданием в море похожих и в то же время других людей, о которых она лишь фантазировала, воображая их вкус, запах, прикосновения. Дело в том, что Вэл была сродни человеку, рожденному слепым и немым. Секс играл роль азбуки Брайля, средства общаться и завязывать отношения. Порой ей казалось, что без него она прекратит существовать.　

Впрочем, в юности ей хотелось именно этого — прекратить существовать, исчезнуть из мира людей. Тихо жить в одиночестве, этакой старухой в теле ребенка, коротая дни в некоем далеком, буколическом краю.　

В отцовском кабинете висела картина маслом — плоский остров в бурном море, поросший буйной зеленью и накрытый шапкой облаков цвета бледной поганки. Ровная линия горизонта прерывалась лишь очертаниями деревеньки средневекового вида.　

«Это остров Оркни на севере Шотландии», — когда-то пояснил отец, за несколько лет до этого разговора заглянувший туда с семьей во время тура по Европе, и Вэл прониклась яростной, романтической тоской по этому месту.　

«Когда вырасту, — повторяла она в детстве, как мантру, — я поселюсь на острове Оркни, стану писать море и обрету свободу».　

Но по таинственной причине, когда мы вырастаем, многие детские мечты теряют привлекательность, и все это не осуществилось.　

Когда-то, едва выйдя из подросткового возраста и прекратив менять приемных родителей как перчатки, Вэл последовала за своей мечтой стать художницей и целый семестр проучилась в Нью-Йоркской школе дизайна «Парсонс», но вскоре на смену интересу к тонкостям формы, текстуры и цвета пришли увлечения другого рода: небесно-голубые глаза молодого учителя керамики, коралловые соски девушки, с которой она недолгое время снимала квартиру в Сохо, фиолетовоголовый член аргентинского гитариста, встреченного в ночном клубе. Попытка утолить один голод неизменно разжигала с полдесятка других, и под наплывом примитивных желаний все остальные потребности превращались в жалкое ничто.　

Не прошло и полгода, как Нью-Йорк и мечта стать художницей потеряли всякую привлекательность.　

Вэл перебралась в Бостон, а оттуда — в Филадельфию и так далее от любовника к любовнику, а затем и от континента к континенту — путешественница без корней, отстраненно взирающая на глубоко чуждый ей мир, если не занята в каких-нибудь эротических играх.　

Чтобы утолить ненасытную жажду новых впечатлений и новых способов взбодриться, Вэл взяла привычку менять города и сексуальных партнеров будто перчатки. Даже совокупляясь, она часто мечтала о ком-то следующем, и недосягаемое влекло ее куда больше тех, кто лежал на ней или под ней.　

Порой, в момент скрытных наблюдений на железнодорожном перроне или в терминале аэропорта, взгляд Вэл притягивало какое-нибудь особенно необычное лицо, привлекательная линия чьей-то руки или рта, запоминающаяся форма груди или щиколотки, и если предмет интереса оглядывался, то могло завязаться знакомство, возникнуть симпатия, и тогда мелькала мысль: «Передо мной возможная сестра, брат, близкий друг до конца жизни. Или возлюбленный».　

Порой эти люди действительно становились любовниками Вэл, но красота, обещанная первому взгляду, никогда не оправдывала ожиданий полностью, как и далекие города на горизонте. Одни поражали блеском, гордо вздымаясь в небо фаллосами ажурных минаретов и башнями из стекла и бетона, в других глаз натыкался на приземистые обшарпанные домишки, грязные от копоти и служившие рассадниками болезней, но и те и другие не дотягивали до ее мечты.　

Вот почему Вэл все время пребывала в движении. Из города в город, из постели в постель, потворствуя двум своим слабостям: одержимости переменой мест и одержимости сексом. Основным страстям ее жизни.

Правда, последние несколько месяцев Вэл толкала в путь новая цель. По излюбленным массажным салонам и частным клубам поползли странные слухи. Время от времени чей-нибудь язык развязывался под действием алкоголя или секса и нашептывал об одном месте, воплощении грез, где она до сих пор не бывала, о городе, в котором разврат достиг настолько извращенных высот, что они не укладывались в уме, о городе, в сравнении с которым бледнели развеселые Содомы и современные Гоморры известного мира.　

Рассказчик всегда ограничивался туманными намеками, однако в историях не раз упоминался человек, известный только как Турок. Вход в Город, уверяли сплетники, зависит от него.　

Погоня за Турком, не суть важно реальной личностью или плодом фантазии умов слишком продажных, чтобы отличить правду ото лжи, и привела Вэл в «Дас К***». Согласно расписанию, через несколько минут предстояло пойти с молотка одному молодому филиппинцу. Днем он работал обычным грузчиком в гамбургских доках, а по ночам потакал своей тяге к садо-мазо. Прошел слух, что он встречал Турка и даже отважился побывать в Городе. Заинтригованная, Вэл решила встретиться с этим парнем.　

Нервничая в предвкушении, она потягивала «Курвуазье» за столиком у сцены и наблюдала за официантом с панковской стрижкой, который в сетчатых колготках и атласных шортах жеманно прохаживался неподалеку.　

Время перевалило за полночь. Вэл сидела в клубе с десяти и предпочла бы удалиться с кем-нибудь в одну из приватных комнат в конце заведения, к которым и из которых постоянно тек поток пар, трио и групп, но тогда она могла бы упустить то, ради чего приехала, и остаться без красавчика и нужной информации. Так что Вэл нетерпеливо ерзала, ожидая того, за кого собралась сражаться, и пыталась не обращать внимания на клитор, назойливо пульсировавший в атмосфере страсти и феромонов.　

Вэл было немного за тридцать. Стройная, с серыми глазами в изумрудную крапинку и черными волосами, которые, падая на загорелое овальное лицо, частично скрывали из виду довольно симметричные черты и отсутствующее выражение, что делало ее если и не классической красавицей, то по меньшей мере загадочной. В комнате, полной невероятно броских и даже нарочито чудных людей, ее собственное лицо и манеры выглядели до подозрительности заурядно. Джинсы по фигуре, но не настолько тесные, чтобы затруднить ток крови. Свободная шелковая блуза. Зашарпанные ковбойские сапоги, наверное более уместные на Диком Западе, а не в европейском секс-клубе. Минимум косметики, никаких украшений в ушах, на шее и пальцах, если не считать кольца с большим сапфиром на среднем.　

Стороннему наблюдателю было тяжело определить сексуальную ориентацию Вэл, а она такое положение дел любила и всячески поддерживала.　

Пока с аукциона продавали пару близнецов, двух молодых нигериек с широченными носами и темно-красными губами размером с лепестки розы. В итоге девушек приобрел пожилой мужчина в бифокальных очках и твидовом пиджаке — предположительно, университетский преподаватель.　

Молодую блондинку в корсете и на поводке купила лесбиянка в кожаном комбинезоне, тут же надевшая на свою добычу наручники. Затем с аукциона ушел мужчина — этакая неторопливая гора мускулов, покрытая сложным кружевом зеленых татуировок, которые оплетали его руки и ноги, будто эпидермальный кудзу[4]. За него выложило непомерную сумму вычурного вида создание с блестками на фальшивых ресницах и выпуклостью в промежности, обтянутой леггинсами из спандекса.　

Но вот на сцену вывели филиппинца, которым заинтересовалось сразу несколько пожилых мужчин. Молодой, с прессом как стиральная доска, почти никакой растительности на теле. Намасленная кожа казалась слишком тугой, подчеркивая каждую мышцу, кость и сухожилие, словно корсет из гладкой и мягкой кожи, созданный специально, чтобы сорвать его кнутом для лучшего доступа к скрытым под ним радостям. Вэл подождала, пока все сделают ставки, а затем стремительно назвала столь огромную сумму, что никто не посмел перебить. Несколько соперников-мужчин метнули злобные взгляды. Может, и сам раб разочарован? Что, если он не в состоянии обслужить женщину даже под давлением обстоятельств? Не важно, за него заплачено и теперь он принадлежит ей. По крайней мере, на ближайшие часы.

На пути в кассу она почувствовала чей-то взгляд и медленно обернулась. Из бара на нее смотрел парень с платиновыми волосами и зелеными рысьими глазами, одетый в шелковую рубаху и атласный жилет свободного кроя. В ухе сверкала бриллиантовая серьга, макияж глаз а-ля зомби мог посрамить боевую раскраску любой шлюхи. Бледная кожа казалась полупрозрачной, сшитой из тончайших крылышек насекомых. Поймав взгляд Вэл, парень в шутливом тосте поднял крошечную рюмочку с каким-то золотистым ликером.　

Вэл не снизошла до ответа, хоть парень и был красивым. Сейчас ее интересовало только недавнее приобретение.　

Вскоре, расплатившись за раба, Вэл позабыла о призрачно-бледном видении у бара. Она отвела филиппинца, чье имя, по словам аукциониста, было Сантос, в комнату пыток наверху, одна стена которой представляла собой настоящую мечту садиста: кожаные стеки, восьмихвостки, приспособления для фиксации.　

Вэл начала с того, что разделась сама и раздела Сантоса, после чего приказала себя оттрахать. Раб подчинился с удовольствием и пылом, но через несколько минут Вэл притворилась недовольной и заковала его в кандалы на стене. Затем выбрала из коллекции плеток самую крепкую и хлестала парня по обнаженным спине и ягодицам, пока его блестящая орехово-смуглая кожа не покрылась сетью выпуклых розовых полос.　

За все время наказания раб не проронил ни звука, что несколько разочаровало Вэл. Основное удовольствие при порке ей доставляли крики и стоны нижнего, и она принялась хлестать с удвоенной силой, но так и не вырвала ни единой мольбы о пощаде.　

Наконец Вэл освободила парню руки и разрешила себя трахнуть. Вскоре он довел их обоих до разрядки и кончил, содрогаясь всем телом, но по-прежнему не издал ни звука.　

Какое-то время они пролежали, вдыхая пикантный запах оргазма и слушая смех и аплодисменты, которые доносились снизу, где еще продолжался аукцион.　

— Я узнала о тебе в Париже, — неспешно оглаживая член Сантоса, начала Вэл на корявом немецком. — Мне говорили, ты настоящий эксперт по части извращений.　

Он с улыбкой пожал плечами. Не понял? Владеет немецким еще хуже нее? Вэл перешла на английский, но Сантос лишь тупо уставился на нее и томно обвел пальцем ее сосок.

Тогда она призвала на помощь зачаточные познания в испанском:　

— Это правда, что ты знаком с человеком по прозвищу Турок? И что ты был в месте под названием Город?　

И снова слабая, полустрадальческая улыбка, полная кокетства, но на этот раз не оставившая никаких сомнений, что он понимает. Стоило произнести «el Turco», как пенис в руке отвердел.　

— Имей в виду: ты все еще мой раб. Я задала вопрос.　

Сантос припал своими пухлыми губами к ее, впервые разрешая себя поцеловать.　

Приглашает ее в своего рода игру, где ради сведений придется его немного задобрить? Отчасти раздосадованная, отчасти заинтригованная, Вэл решила подыграть. Вошла языком ему в рот, покружила, толкнулась и вдруг...　

Отпрянула с испуганным, полным отвращения криком, чувствуя, как по спине бежит холодок.　

Сантос, весело усмехнувшись, так широко разинул рот для осмотра, что стали видны гланды.　

Впрочем, их, конечно же, ничто не загораживало. Взгляду Вэл предстала пустая, необитаемая пещера. От языка остался лишь серый обрубок в глубине.　

Парень булькнул, издав нечеткий звук, похожий на хрюканье.　

Никак не выказав потрясения, Вэл вынула из сумочки ручку и бумагу.　

— Ответь на мои вопросы. Я знаю, ты все понимаешь. Пиши.　

Держа ручку так, словно видит впервые, Сантос накарябал вверху страницы «х». Вэл попросила снова — с тем же результатом.　

Зато его член проявил намного больше тяги к общению. Он снова стоял, похотливо прижимаясь к животу Вэл. С досадой отмахнувшись от непочтительного куска мяса, она принялась одеваться.　

Сантос ничего не скажет. Она купила немого, который либо не обучен писать, либо притворяется. Впрочем, парень и так, пожалуй, сообщил слишком много.　

Вэл была в ярости. Но неудача лишь подлила масла в огонь, странным образом распалив желание увидеть Город.

2

Артур Квентин Брин поднес нож к своим пухлым, красиво очерченным губам, а затем одним отточенным движением запястья в золотом браслете отсек жертве мочку.　

Рана была незначительной, а вот боль едва ли.　

Парень на стуле задергался, натягивая веревки. Попробовал закричать через кляп, но вышел только приглушенный рык.　

Кровь из ранки капала на ковер, оставляя на охряно-голубом узоре пятна в форме звезд. Брин нахмурился, и тоненькая морщинка пролегла между его неестественно ярких бирюзовых глаз, прочертив высокий бронзовый лоб.　

Он ненавидел беспорядок.

Ужасная низменность человеческого тела во времена потрясений и совершенно безбожный бардак, который неизбежно возникает всякий раз, когда пускаешь кому-либо кровь, были единственными недостатками его работы.　

Искусство Брина стало бичом не только для правоохранительных органов и судмедэкспертов по всей Европе и в Соединенных Штатах, но и для незадачливых уборщиц и наследников, которым приходилось драить пятна и проветривать комнаты, где Брин методично замучил очередного бедолагу, помогая ему отойти в мир иной.　

Но награда за труды, определенно, оправдывала неприятные пятна, запахи и потеки.　

Он осмотрел парня сверху донизу и решил, что тот не так уж плох. Брину ничего не стоило убить кого-то случайно, но он предпочитал выбирать в жертвы, как и в сексуальные партнеры, определенный типаж, причем и тех и других зачастую ожидала одна участь. Брина тянуло к темноглазым брюнетам и брюнеткам с оливковой кожей, хотя сочетание черных волос и голубых глаз ему тоже очень нравилось. Светлоглазые блондины вроде него самого в целом были не в его вкусе. Раздражали, бросая вызов тщеславию и напоминая о том, что сам он от природы отнюдь не таков. Брин придавал себе нордический вид при помощи контактных линз и красителя для волос и любил, чтобы внешность партнеров контрастировала с его. Так что выбирал в товарищи по играм смуглых мужчин и женщин, чей облик свидетельствовал о средиземноморской или восточной крови.　

Брин скрутил выбранного парня, когда тот вытирался полотенцем в ванной комнате на третьем этаже не имеющего лифта дома, расположенного на парижской Рю де Муан, между булочной и, что оказалось довольно уместно, мясницкой лавкой. Он понравился бы Брину, даже если бы тот не наметил жертву заранее. На почтовом ящике парня значилось «Реза Фарасати» — по всей видимости, он был выходцем из Ирака или Ирана. В этом многоквартирном здании, определенно, жил целый ряд студентов со Среднего Востока. Брин понаблюдал, как они выходили и заходили, пока сидел за едой в кафе напротив, выжидая верный момент.　

Молодой человек, метавшийся на стуле, был столь же экзотичен, как его имя: смуглая кожа, обсидианово-черные волосы и глаза, ястребиный арабский нос и даже кривой шрамик у брови, что подергивался каждый раз, когда Брин делал надрез. Дело в том, что он был не просто убийцей, каннибалом и так далее, но и немного романтиком. Имя и наружность парня, а также множество восточных ковров и ваз, не говоря уже о потрясающем бронзовом сервизе у двери, навевали мысли о мечетях и минаретах, величественных султанах и одетых в полупрозрачные шелка гуриях из гарема, охраняемого жеманными евнухами.　

Подобные образы привлекали Брина экзотичностью.　

И хотя его чувственные губы не двигались, глядя на парня своими невероятно лазурными глазами, он в глубине души улыбался.　

Брин обошел пленника — не угрожающе, но с определенным нетерпением. Всей ночи у них в распоряжении не было.　

Точнее, у самого Брина была, а вот у жертвы, конечно же, нет.　

— Ты говоришь по-английски?　

Парень кивнул.　

— Хорошо, — проворковал Брин. — Значит, тебе повезло. А теперь слушай внимательно, и, возможно, спасешь себе жизнь.

Он опустился на колено, в позу влюбленного воздыхателя, и положил ладонь на волосатую мускулистую ногу Фарасати. Провел по крепкой, рельефной икре, погладил коленную чашечку, а затем пробежался по внутренней стороне бедра, прохладной и липкой от мочи, потекшей, когда Брин отхватил парню ноготь на большом пальце.　

Впрочем, порезы в основном были пока несерьезными. Реза Фарасати истекал кровью из какого-то десятка ран. Учитывая все это, Брин полагал, что проявляет образцовую выдержку, ведя Фарасати по дороге боли с нежностью и заботливостью человека, лишающего невинности юную девственницу.　

— Посмотри на меня! — Голос Брина обещал постель и поцелуи, но взгляд обжигал льдом.　

Пленник, не отрываясь, смотрел на своего мучителя. Близко посаженные, полуприкрытые тяжелыми веками глаза придавали ему сходство с ястребом и были такими черными, что зрачок почти не выделялся среди радужки. Широкие ноздри раздувались и опадали. Маслянистые капли пота скользили по вискам, смешиваясь с кровью на скуле, сочащейся из порезанного уха.　

— Хочешь жить?　

Фарасати лихорадочно закивал. Его кадык ходил ходуном, как обезумевший лифт, скачущий с этажа на этаж.　

— Или это глупый вопрос?　

Снова кивки головой, пока до жертвы не дошел смысл последних слов. Затем уважительная тишина.　

— Конечно же, ты хочешь, конечно.　

Рука Брина поднялась по бедру выше. Реза Фарасати задрожал, несмотря на то что Брин включил отопление, как только вошел в квартиру.　

— Ты хочешь жить. Все мы хотим. Так заложено в нас природой, и, какой бы неприятной, даже мучительной ни становилась наша жизнь, мы все равно не желаем с ней расставаться.　

Голос Брина стал тише, настолько тихим, что жертве приходилось напрягать слух.　

— И ты будешь жить, если дашь мне то, что я хочу.　

Пленник забегал взглядом по комнате. На щеках заходили желваки. Брин с его богатым опытом предположил, что парень пытается сквозь кляп сообщить, где прячет ценности, как будто Брин не в состоянии с легкостью отыскать их сам.　

— А теперь я выну кляп, — предупредил он, — но ты должен понять одно. Я убью тебя без угрызений совести. Закричишь — перережу горло так быстро, что захлебнешься собственной кровью прежде, чем тебя кто-то услышит. Более того, даже в таком случае у меня будет по меньшей мере пять минут, пока ты жив и чувствуешь боль. — Брин провел тупой частью лезвия по веку парня. Ты хоть догадываешься, какими долгими могут стать пять минут? Известно ли тебе, например, что, если от испуга в кровь выбросился адреналин, человек почти никогда не теряет сознание от боли? Он чувствует все... до самого конца.　

Брин взмахнул запястьем, и над ястребиным носом возник крошечный порез. Выступившая капелька вначале увязла в темной кустистой брови, а затем покатилась по красивому носу и задрожала на кончике, напоминая рубиновую серьгу в ноздре бомбейской шлюхи.　

— Ты пока поразмысли, а я схожу что-нибудь съем.　

Брин отложил нож, прошел в кухоньку, находившуюся в нише основной комнаты, и стал хозяйствовать. К его удовольствию, вопреки стереотипу о холостяках, у Фарасати мышь в холодильнике не повесилась. Полки были забиты разноразмерными блюдами с этнической едой: табуле и тарамасалата, маслянисто поблескивающая, темно-зеленая долма и слоистая выпечка из теста фило, которая, если куснуть, истекала медом, точно возбужденное женское лоно. И вино, довольно хорошее французское и импортное в бутылках — свидетельство того, что хозяин квартиры знает толк в алкоголе.　

Брин с удовольствием выпил бокал бургундского и снял пробу с разнообразных контейнеров. Порой он журил себя за ребяческое кухонное воровство, которое столь часто сопровождало его работу более серьезного свойства, но все равно делал себе поблажки. Кухни других людей окутывала аура недозволенности, охраняло негласное табу. Казалось, прикасаться к содержимому шкафов и холодильников — все равно что вторгаться в человеческие тела, исследовать их содержимое. Неважно, клинышек свежего бри и баночка икры либо изысканная, блестящая сладость на дне глазниц или в брюшной полости, Брин считал себя искушенным знатоком всего.　

Заметив на пальце кровь, он окунул его в баночку икры, полюбовался иссиня-черными шариками на рубиновом фоне и, облизав фалангу начисто, удовлетворенно причмокнул губами.　

Закончив с дегустацией, Брин выудил из кармана зажигалку «Данхилл» и единственную сигарету, которую позволял себе каждый день, принялся неторопливо курить. Затем протер все, к чему прикасался, тряпкой для посуды и вернулся к работе.　

Когда Брин вынул кляп, пропитавшийся кровью из ранки меж глаз, Фарасати не закричал. На его груди, плечах и бедрах сочились другие порезы, грубые потеки напоминали племенные рисунки на коже жреца во время примитивной вакханалии. Правда, эффект немного разрушало обилие волос на груди, среди которых кровь сворачивалась неприглядными комьями.　

Брин опустился на колени и чуть ли не в защитном жесте накрыл рукой пах Фарасати.　

— Куда она уехала?　

— Она?　

— Куда она уехала?　

— Понятия не имею, о ком...　

— А я думаю иначе.　

Последовала короткая, не больше секунды, заминка, за которую Реза Фарасати понял, о ком речь, и, возможно, успел потешиться рыцарской мыслью защитить Вэл. Впрочем, в свете его собственного плачевного положения и близости ножа к яичкам благородный порыв оказался недолгим.　

— Вэл, что ли?　

— Ну да, разве что еще одна из твоих шлюх называется тем же именем.　

Фарасати на мгновение опустил голову, словно созерцая кровавое пятно, украшающее левый сосок.　

— Вы... э-э, ее муж?　

Брин впервые за ночь рассмеялся с неподдельным весельем.　

— По-твоему, я пришел расквитаться за то, что ты сделал меня рогоносцем? Правдоподобно, пожалуй, только причина не в этом. Нет, я лишь трахал ее, как и многие другие, но в моем случае... скажем так: мне бы хотелось возобновить знакомство с мисс Петрильо в память о старых добрых временах. Но сначала нужно узнать, где она и когда вернется. Или ты просто затрахал ее до такой степени — неплохой каламбур, да? — что она побросала вещички в чемодан и умчалась в ночь?　

Фарасати провел языком по окровавленным губам.　

— Если я отвечу, ты уйдешь? Не будешь меня больше мучить?　

— Конечно.

— С какой стати мне тебе верить?　

— Разве у тебя есть выбор?　

— У меня есть деньги. Не здесь, в банке. Я мог бы...　

Перекинув нож в левую руку, Брин правой отвесил пощечину.　

— Я не нуждаюсь в твоих деньгах. — Встав, он с царственным видом описал пируэт перед еще не отошедшим после удара Фарасати, — Я богат, знаешь ли. Как она. Семейные деньги. Унаследовал от своего богатенького... отца. Могу путешествовать, куда пожелаю, делать, что пожелаю... — Он шутливо сделал выпад ножом в сторону Фарасати. — Убивать, кого пожелаю.　

Капля крови из ранки меж глаз сорвалась с кончика носа на грудь Фарасати.　

— Я не знаю, вернется Вэл или нет. Она обещала позвонить, но так и не позвонила.　

Брин поцокал языком.　

— Как это в ее духе, все такая же безответственная. Ну и где же она?　

— Уехала в Гамбург.　

— Тоже очень в ее духе — взяла и укатила с бухты-барахты в Германию. Это все?　

— Несколько дней назад Вэл разговаривала по телефону. Не знаю, с кем и о чем, но после этого она сразу же решила лететь в Гамбург. Я отговаривал, но она вес равно меня покинула.　

— Да, — чуть нахмурившись, сказал Брин, — и это очень в ее духе.　

— Вэл отправилась на аукцион.　

— На аукцион? Вэл? — Брина прорвало на смех. — И что же она собралась купить?　

Представлять, как знакомая ему женщина сосредоточенно разглядывает антикварные шкафы, редкие книги или еще что-нибудь, неспособное на пот, вздохи и оргазмы, было слишком забавно.　

— Не знаю.　

— У нее совершенно нет вкуса. Что ей могло понадобиться?　

— Не знаю.　

— Ее гостиница. Где она забронировала номер?　

— Не знаю. Может, Вэл что-то и говорила. Мы... мне было не до того.

Сверкнув, нож отхватил кусочек мяса с живота Фарасати.　

Кровь закружила над раной, будто алый язычок.　

— Я не помню, в какой гостинице.

— Но Вэл обещала позвонить?　

— Да. Обещала.　

Брин принялся наматывать круги.　

— Вэл никогда не позвонит, никогда не вернется. Боюсь, я знаю ее куда лучше, чем ты. Проводил с нею время раньше и намерен провести снова, причем отменно. В высшей степени отменно.　

Брин подошел к стулу сзади и облокотился. Член в стильных трусах начинал отвердевать. Нежно потягивая за густые волоски, он пробежался обеими руками по окровавленной груди Фарасати и, приостановившись там, откуда отхватил кусок мяса, запустил палец во влажную лунку.　

— Ты ведь не стал бы врать? Не стал бы неблагоразумно защищать эту шлюху?　

— Нет, конечно, нет!　

— Знаешь, она обычная шлюха, не более. Трахалась с сотнями мужиков. Сама мне говорила. Мы, бывало, болтали в кровати. Только я свои лучшие истории, разумеется, придержал. Те самые, что заканчиваются убийством постельных партнеров. Она не знает меня. Настоящего то есть. А вот ты можешь познакомиться, если не вспомнишь название той гостиницы, и живо!　

С общей лестницы донеслись шаги. Мужской и женский голоса разговаривали на незнакомом Брину языке. Фарасати вдохнул поглубже, собираясь закричать.　

Зажав рот парня ладонью, Брин поднес нож к его глазам.　

— Тише, тише. Нельзя звать на помощь. Только не теперь, ведь впереди гвоздь программы.　

Он обошел стул и одной рукой поиграл ножом под носом у Фарасати, а второй вытащил из брюк набухший член.　

— Чем мне по душе Вэл, — словоохотливо продолжал Брин, — так это тем, что у нас одинаковые вкусы в плане мужчин.　

Он смаковал ужас иного рода, заплескавшийся в глазах Фарасати. В какой-то момент по мужчинам определенного типа было трудно понять, что пугает их больше: фаллоподобный нож, посягающий на их жизнь, или ножеподобный фаллос, посягающий на мужественность. Раздвинув ноги, Брин оседлал колени Фарасати и уперся отвердевшим пенисом ему в рот.　

— Уберись от меня! — прошипел Фарасати.　

— Но я нуждаюсь в облегчении, сам видишь, а Вэл где-то шляется и не может выполнить свои женские обязанности, иначе наверняка с радостью обслужила бы нас обоих. Давай-ка проверим, — ухмыльнулсяБрин, нашарив между сжатых бедер парня его темные мягкие гениталии, — насколько тебя все это возбуждает.　

Впервые за все время на лице Фарасати мелькнула эмоция, отличная от чистого ужаса.　

— Оставь меня в покое, — процедил он сквозь зубы. — Я рассказал все, что ты хотел, а теперь проваливай, педрила хренов.　

Брин заливисто рассмеялся. Ему нравилось, когда подневольные любовники прохаживались насчет его сексуальных пристрастий. Словно их слова что-то меняют. Словно ему до них дело. Словно Вселенная не одна гигантская пизда, не одно огромное очко, только и ждущие, чтобы их трахнули.　

— Педрила? Moi? Боже, я ранен в самое сердце. Как ты мог сказать такую гадость? — Брин согнулся пополам от смеха, его член колыхался почти у самого лица Фарасати.　

— Мне нравится видеть кровь у себя на члене. — Брин прижался к порезу между глаз, чтобы головка пениса окрасилась красным. — От одной мысли об этом твердею. Кровь из менструирующей киски, из свежей раны.　

Он придвинулся к лицу Фарасати:　

— А теперь ты откроешь рот пошире и мне отсосешь. И не вздумай крикнуть или укусить — губы отрежу, клянусь Иисусом, Аллахом и остальными, кто для тебя важен.　

Пленник продолжал упрямо сжимать рот.　

Отстранившись, Брин сделал вид, что собирается выполнить угрозу.

— Итак, член или нож?　

Новый поворот, от которого пенис оказался чуть ли не у Фарасати под носом.　

— Нож или член?　

И вновь поворот, на этот раз ножом.　

— Последний шанс.　

Он оцарапал ножом кожу над бровью мужчины.　

— Ладно, ладно. Не режь меня больше.　

Наклонив голову, Фарасати взял в рот окровавленный член. Вскоре по неумелым действиям парня стало ясно, что тот и впрямь стопроцентный гетеросексуал. Дети и то, бывало, отсасывали Брину лучше.

Впрочем, пусть и неуклюжий, минет, сделанный девственным ртом, всегда возбуждает, и Брин кончил почти сразу, нарочно войдя поглубже, чтобы Фарасати давился спермой.　

— Ну вот, не так уж плохо, — заметил Брин. — Даже хорошо. Как знать, еще немного практики, и, возможно, из тебя получится для кого-нибудь славная женушка.　

В глазах Фарасати стояли слезы — то ли от ярости, то ли от стыда, то ли из-за позывов к рвоте.　

Брин засунул член обратно в трусы и застегнул ширинку. Фарасати ожесточенно отплевывался, наблюдая за ним с каким-то ошарашенным отчаянием.　

— Ну что ж, вернемся к нашим баранам. Куда уехала Вэл?　

— Я уже говорил. В Гамбург.　

— Но гостиница... как называется ее гостиница?　

— Какое-то длинное слово на немецком. Она произнесла его лишь однажды.　

— Последний шанс, — нараспев повторил Брин.　

Фарасати сплюнул снова.　

— Фир.　

— Что?　

— Это название гостиницы... Фир Ярес... что-то в этом роде... по крайней мере, звучало похоже.　

— Фир Ярес... — задумчиво повторил Брин. — Отель «Фир Яресцайтен» на озере Альстер... снобов притягивает как магнитом. Я и сам там останавливался. Еще что-нибудь полезное?　

Фарасати покачал головой.　

— Очень хорошо. — Брин похлопал его по щеке. — Очень, очень хорошо. Информатор из тебя лучше, чем соска. Пора бы тебя вознаградить.　

Он вынул из портфеля рулон скотча и заклеил Фарасати рот. Мелькнуло ли у парня в глазах облегчение, либо только показалось? Почувствовал ли пленник себя в большей безопасности оттого, что одно сугубо мужское отверстие надежно заклеено? Если так, зря. Брин редко покидал сцену убийства, не вторгнувшись во все.　

Завершив заклеивать рот, он натренированным быстрым движением отсек Фарасати кончик носа.　

Кровь хлынула, как струя красной блевотины из крошечного рта.

Подняв отрезанный кусочек, Брин забросил его в рот. Прожевал и проглотил. Улыбнулся.　

— Вот мы и поменялись местами. Ты ел меня, теперь я ем тебя. Так только честно, не правда ли? — рассмеялся Брин. — У нас с тобой впереди долгая ночь.　

Игра продолжилась.

3

— Быстро ты. Наверное, он тебя разочаровал, — подмигнул зеленый рысий глаз над полногубой кривой ухмылкой. Голос был мурлыкающим, дымным, с легким британским акцентом — красавчик из бара. Он увязался за Вэл на выходе из клуба.　

— Филиппинец был великолепен. Вполне стоил своих денег.　

— Но ведь он калека.　

— Там, где надо, у него порядок.　

— Ну, разве что ты приобрела парня ради действий, а не ради сведений.　

— Я покупала его не для того, чтобы чесать языком.　

— Да ну?　

Вэл остановилась. Они были на узкой улочке в Санкт-Паули, чуть к северу от блеска знаменитого Репербана[5] с его неоновыми огнями, кипучей ночной жизнью и показным шиком, но по духу, казалось, углубились в прошлое на сотню лет. Извилистые мостовые сливались и петляли, обрывались тупиками и возникали снова — этакий средневековый лабиринт узких островерхих домов, подсвеченных бледными конусами белого света от стальных фонарей. Будь Вэл одна, с удовольствием побродила бы здесь даже в столь поздний час. Теперь же подумывала вызвать такси и вернуться в гостиницу, где оставила скудный багаж. Возможно, завтра она вылетит назад в Париж и возобновит знакомство со своим иранским воздыхателем, если тот, конечно, еще не нашел другую компанию.　

Вэл развернулась и пристально посмотрела в кошачьи глаза, припорошенные темной россыпью изумруда и янтаря.

— Кто ты?　

— Маджид.　

Парень протянул бледную ладонь с длинными пальцами, но Вэл оставила жест без внимания.　

— Ты всегда так лезешь в чужую сексуальную жизнь?　

— Да, если человек меня занимает. Твоя маленькая интерлюдия с Сантосом, наверное, была довольно любопытной... в особенности после того, как ты выяснила, что у него нет языка.　

— Меня устроило.　

— Вот как?　

Вэл начала уставать от этого размалеванного мальчишки и его покровительственного тона.　

— Аукцион еще не закончен. Почему бы тебе не вернуться? Время позднее, да и люди уже под мухой... вот увидишь, кто-нибудь тебя купит.　

— Мне больше нравится здесь.　

Остановившись, Вэл окинула Маджида оценивающим взглядом. В любую другую ночь она бы клюнула на его бледную вампирскую красоту, кокетливый изгиб губ и бугор в облегающих джинсах, но сейчас ее переполняла досада. Она проделала такой долгий путь, пошла на большие издержки и неудобства — и все ради надежды, что Сантос либо утолит одержимость Городом, либо положит ей конец.　

— Пожалуйста, уходи, — сказала она Маджиду. — Хватит меня преследовать.　

— Я не преследую. Просто подумал, вдруг я дам тебе то, что не сумел Сантос из-за его прискорбных затруднений с речью.　

— В смысле?　

— Я знаю, что ты ищешь сведения о Городе. Думал помочь, но вижу, что лишь докучаю. Тебе нужен твердый член, как у твоего жалкого раба, а я предлагаю только разговор. Пойду-ка отсюда. Не хочу навязываться.　

Он двинулся прочь, и Вэл позволила ему уйти... примерно на шесть шагов. Затем любопытство взяло верх над гордостью.　

— Постой, ты прав. Я пришла в «Дас К***» не за твердым членом, а за информацией.　

Впрочем, у Маджида, похоже, было и то и другое. Узкие джинсы, облегавшие его как вторая кожа, обрисовывали дерзкую выпуклость.　

— Что ты можешь мне рассказать? — спросила Вэл.

— Здесь, на улице, ничего. Но я живу совсем рядом. Конечно, уже поздно, однако, если ты не очень устала...　

— Откуда мне знать, что ты говоришь правду? Ты действительно был в Городе? Или хотя бы разговаривал с Сантосом до того, как ему так некстати отрезали язык?　

— Всему свое время. Прямо сейчас мне надо курнуть.　

Он взял Вэл под руку и повел тихими, извилистыми улицами, где хозяйничали одни бездомные кошки да изредка попадался случайный бродяга. По пути Маджид развлекал Вэл рассказом о себе: он давний завсегдатай «Дас К***», учился всему сам и много путешествовал, порой работает массажистом и сведущ в шиацу, рейки и прочих, оставшихся неупомянутыми, техниках, а в Германии лишь по временной визе и до зимы собирается перебраться в более теплый климат.　

— В Город, что ли?　

— Возможно. Вспомнить бы еще, как туда добраться. Он очень далеко.　

Больше на эту тему Маджид разговаривать не пожелал.　

Его жилье в конце обветшалого отеля из разряда тех, где номера сдаются на час, а простыни покрыты подозрительными пятнами, привело бы в ужас любого человека с клаустрофобией. Сначала они шли по узкому, словно в катакомбах, коридору, затем — через замусоренный двор и два пролета карабкались по извилистой лестнице с таким низким потолком, что пришлось согнуться в три погибели. Вэл чувствовала себя так, словно входит во владения скрытого троглодита.　

Наверху лестницы Маджид отомкнул наружную дверь в свое покинутое обиталище. За ней оказался очередной неприглядный коридор, затем комната, что пахла травами и ладаном — густым ароматом разрушающихся храмов и запущенных садов. Парчовое покрывало на узкой кровати местами протерлось почти до дыр и мело золотой бахромой по грязному полу. Скудная обстановка. На стене — распятие, на подоконнике — коллекция курильниц и свечей всех форм и размеров: золотой Будда, баночка в технике перегородчатой эмали, терракотовая пагода.　

Маджид зажег несколько свечей и ароматическую палочку. Комнату наполнил слащавый запах отцветающих орхидей или гниющих камелий.　

— Добро пожаловать в мое скромное убежище.　

Вэл протянулась погладить соблазнительную выпуклость в паху Маджида, но он отвел ее руку и, поцеловав в надушенное запястье и ладонь, положил себе на плечо.

— Не боишься? Все-таки сейчас ночь, а ты в комнате почти полного незнакомца.　

Вэл пристально посмотрела в его чуть раскосые глаза. Она бывала с опасными мужчинами и прежде, более того, их предпочитает. Ее жизнь — сплошной риск, так зачем сейчас менять привычки?　

— По-настоящему я боюсь лишь одного — лишиться свободы делать, что нравится, ехать, куда хочется.　

— Вот как? — рассмеялся Маджид. — А что, если я прикую тебя к кровати и уйду? Просто уйду?　

— Что ж, звучит возбуждающе.　

— Но вдруг я не вернусь?　

— Вернешься.　

— Ты так в этом уверена? Возможно, однажды мы выясним.　

Нежно, без неподобающей спешки и пыла, он принялся избавлять ее от одежды. Вэл не сопротивлялась. Движения длинных пальцев гипнотизировали, расслабляли. Его губы осыпали поцелуями шею и веки, соски и промежность, все еще влажную после Сантоса. Проворный язык кружил, обводя пухлые изгибы от клитора до сморщенной дырочки между ягодиц.　

— Твоя очередь. — Вэл опустилась перед Маджидом на колени и, расстегнув ширинку, взяла в рот его набухший необрезанный член. Сдвинув кожицу, она обвела языком бархатную головку, а затем заглотила его на всю длину.　

Маджид даже не думал раздеваться. Возможно, ждал, что она сама снимет с него одежду. Вэл встала и начала расстегивать пуговицы на его жилете. Затем принялась за рубашку и, расправившись с десятком крошечных жемчужных пуговичек, раздвинула черный шелк — взгляду открылись женские груди, сплюснутые бюстгальтером, который был скроен так, чтобы они казались меньше и незаметнее.　

Вэл и раньше видела транссексуалов, но никогда не занималась с ними сексом. Тело Маджида оказалось для нее полной неожиданностью.　

Она попыталась скрыть удивление, но, по всей видимости, то все же мелькнуло у нее на лице. Маджид улыбался, наверное уже не в первый раз наслаждаясь ошарашенным видом новой любовницы.　

Вэл через голову сняла с него тесный лифчик. Груди оказались неожиданно полными, с маленькими подрумяненными сосками, темными, будто земляничины. Вэл втянула одну, и Маджид со стоном изогнул спину.

— Ты мужчина, но собираешься стать женщиной?　

Маджид со смехом потянул ее в кровать.　

— Не угадала.　

— Женщина, э... но собираешься стать мужчиной?　

— Холодно.　

— Ну, тогда...　

— Почему бы тебе не раздеть меня совсем?　

Вэл, нагнувшись, сняла с Маджида обувь и носки и потянула вниз джинсы. Узкие бедра приподнялись, и член выпрыгнул на свободу. В основании виднелась пара маленьких, но прекрасно сформированных яичек, а за ними, там, где у большинства мужчин находится промежность, — влажная щель, выбритая гладко, как яйцо. Она вытаращилась на Вэл — глаз, обрамленный розовыми мясистыми веками.　

— Вагина... — Вэл изумленно уставилась на такое чудо, а затем прикоснулась к сочным лепесткам и запустила в Маджида палец. Тот напряг внутренние мышцы, сжимая его, как тисками, и рассмеялся снова. Груди и член заколыхались, беспокоя своим раздражающим сочетанием.　

За все время путешествий, за годы секса в странных местах среди чужих людей, Вэл никогда не встречала никого похожего и теперь, столкнувшись с таким дивом, одновременно возбудилась и пришла в благоговейный трепет. Быть сразу мужчиной и женщиной — вот он, оптимум, всегда считала она. Остальное — ущербные состояния, принимаемые за норму в обществе, которое способно воспринять лишь половину спектра эротических ощущений.　

— Ты великолепен, — сказала она Маджиду. — Прекрасен. Не похож ни на что.　

— Ни на кого, — поправил ее он, подчеркнув «кого». — Пойми, я не какой-то там уродец, хоть порой слышал в свой адрес слова и похуже. Это называют гермафродитизмом.　

— Когда ты родился, твои родители... как они восприняли то, какой ты?　

— Были потрясены, и это еще мягко сказано. Пытались воспитывать, но, когда стало ясно, что мое состояние никак не спрячешь от братьев и школьных друзей, послали в один лондонский приют для инвалидов и умственно отсталых. Почему-то туда сбагривали и тех и других. Самое скверное, что меня относили ко второй категории, ведь мою так называемую инвалидность особо не видно. В тринадцать я сбежал и отправился автостопом по Британии. Какое-то время ради куска хлеба выступал «диковинкой» в захудалом цирке, полном настоящих и поддельных уродцев, и колесил с ним по всей Европе. Затем поработал массажисткой. В меня влюбился один старый преподаватель латыни из Оксфорда, увидевший меня в женском обличье. Мы собирались пожениться, но за месяц до свадьбы с ним приключился инсульт, и теперь он в частном доме для престарелых — рот вечно перекошен, глаз дергается, словно смаргивая мошку. Я отправился навестить женишка и поднял перед ним юбку — злился, наверное, из-за инсульта, из-за несбывшихся грез о замужестве и в отместку решил показать, что у его членососки-невестушки удочка больше. Не знаю, правда, понял ли он, что увидел. Мигание глазом — вот и все его коммуникативные навыки.　

— А потом?　

— Менял пол. Не физически, конечно, эмоционально. Теперь живу как мужчина. Мог бы сделать операцию, стать более обычным... отрезать что-нибудь или зашить, но... это плохо сказалось бы на моей популярности в местах вроде «Дас К***». К тому же я понял свой истинный пол: он мужской.　

Вэл принялась поглаживать шелковистые яички, что болтались за пенисом.　

— У тебя бывают месячные?　

Маджид поморщился, словно она обвинила его в публичной дефекации.　

— Не. Вряд ли это можно назвать месячными. Так, небольшая мазня, а то и без нее.　

— Похоже, я наступила на любимую мозоль. Стыдишься своей женской части?　

— Женщины влюбляются, страдают. Если отношения разваливаются, винят себя и занимаются самоистязанием тысячами мазохистских способов. А мужчина, если облажался, винит обстоятельства, неудачную случайность, других. И, влюбляясь, не отдается целиком, чтобы не потерять себя.　

— Как мало ты знаешь о любви.　

— А ты, наверно, эксперт?　

Вэл заглянула в глаза, изумрудные, как башни страны Оз.　

— Значит, сегодня будешь мужчиной?　

— Как обычно.　

— Со всеми ограничениями этого пола?

— И со всеми преимуществами.　

Маджид плюхнулся на кровать. Оседлав его бедра, Вэл поерзала по члену и протянула руку за спину, чтобы трахнуть его киску пальцем. Затем нагнулась и припала к его губам, их груди встретились и распластались друг на друге.　

Проникнув языком в рот, Вэл принялась исследовать его рельеф. Они с Маджидом совокуплялись всеми способами, какие только позволяла его удивительная анатомия. Впервые за много месяцев Вэл удалось — ненадолго — позабыть о Городе. Маджид оказался подарком, достойным султана, — любовник мечты для каждого, кто жаждет нового, странного и... извращенного. Несмотря на свои протесты, он, вне сомнения, был уродцем, но уродцем непревзойденно изящным, красивым и... женственным.　

Взять стоячий член Маджида в рот, затем нырнуть ниже и трахнуть языком его киску — все это было головокружительным экскурсом в гермафродитизм. Поднять руку и сжать шелковистые груди, пока их обладатель насаживает ее рот на свой член, — подобных удовольствий Вэл еще не знала, и странная красота Маджида пьянила ее, соблазняя сильнее любого афродизиака. Впервые ей попалось тело, которое она с радостью обменяла бы на собственное, если бы имела такую возможность.　

После оргазма оба, гермафродит и женщина, остались вместе. Все еще нежно сцепленные гениталиями тела повторяли форму друг друга, как две ложки.　

— Значит, ты знаешь о Городе? — начала Вэл. — Если хотя бы половина слухов о нем правдива, Содом и Гоморра — сама невинность и просто забавлялись детскими играми.　

— Как я могу сравнивать? Не бывал ни в Содоме, ни в Гоморре.　

— Но Город ты посещал?　

— Возможно. А возможно, просто вдохновился сплетнями и нафантазировал его. Либо я всего лишь очередной обдолбанный извращенец, и это глюки.　

— Так или иначе, тебе наверняка есть что рассказать.　

— Да , есть, но, если ты не против, я предамся одной привычке. Хочу продлить кайф.　

Он отстранился. Тела разъединились с тихим «чпок». Перекатившись на живот, Вэл наблюдала за полными грудями и болтающимся членом Маджида, пока он, стоя боком, набивал и раскуривал трубку.

— Хочешь? — Маджид протянул трубку ей.　

— Гашиш? Нет.　

— Не потребляешь?　

— Ну, разве что... — рассмеявшись, она лизнула головку члена, — то, что поставляется вот в такой упаковке.　

Маджид растянулся рядом. От запаха гашиша, пота и пресыщения смешанного с цветочными ароматами в комнате, воздух стал настолько пряным, что Вэл было трудно дышать.　

— Где ты впервые услышала о Городе?　

— Мне там и сям рассказывали о нем много лет. Никогда не воспринимала эти байки серьезно... а может, просто не хотела. Видно, потому что знала: если поверю, сдохну, но найду это место. Попасть туда станет наваждением. Смыслом жизни.　

— По-моему, уже стало. После чего ты изменила мнение? Задалась вопросом, насколько правдивы истории?　

Вэл заколебалась, наблюдая, как над трубкой Маджида закручивается водоворотом бледный дымок.　

— Ты будешь надо мною смеяться.　

— Возможно. С другой стороны, я под кайфом. Палец покажи, и то рассмеюсь.　

— Все из-за моей матери.　

— Матери? — Маджид рассмеялся, но тут же себя одернул. — А что с ней такое? Какая-нибудь престарелая дегенератка? Богатенькая мадам, которая готова отойти от дел и подыскивает что-нибудь более возбуждающее, чем Феникс и Майами-Бич?　

— Она пациентка психбольницы в Вирджинии. С головой совсем не дружит. Правда, бывают периоды просветления, и тогда, если она не сидит в комнате с зарешеченным окном и не бубнит о миниатюрном вибраторе, который некие «хранители» имплантировали ей в клитор, чтобы постоянно держать в сексуальном возбуждении, ее можно счесть совершенно нормальной, до подозрительного обычной.　

— Большинство сумасшедших такие.　

— Впрочем, когда мы последний раз виделись, а было это с год назад, никто бы не принял ее за нормальную. Мать украдкой вынесла из столовой ложку.　

— Ложку? Ложкой много повреждений не причинишь.　

— Она выковыряла себе глаза.

— Что?　

— Да, вырвала ложкой из глазниц.　

— Господи Иисусе!　

— Вот-вот, Иисусе. Его-то имя она и повторяла раз за разом. «Спасибо тебе, Иисусе!» По крайней мере, по рассказам врачей, которые ее нашли. Затем впала в истерику и начала вести себя как припадочная.　

— Твоя мать религиозна?　

— Насколько знаю, нет. С другой стороны, в неволе многие находят в вере отдушину. Так или иначе, в раны матери попала инфекция — видно, ложка вначале побывала в других местах — и несколько дней врачи думали, что она не выкарабкается. От меня мало что зависело... я оплатила больничные счета и сказала персоналу, чтобы в случае чего связались со мной через поверенного.　

— Постоянный медицинский уход. Похоже, денег у тебя куры не клюют.　

Вэл подумывала проигнорировать завуалированный вопрос, но затем ответила:　

— Когда-то я чувствовала себя виноватой за то, что пользуюсь семейными деньгами, которые не заработала. Затем решила, что заслужила их самым трудным способом на свете... родилась у матери, которая лишила меня детства.　

— Люди чересчур много носятся со всей этой белибердой насчет счастливого детства. Да и не люблю я детей. У тебя они есть?　

— Нет, перевязала себе трубы много лет назад. Сочла самым мудрым решением для всех потенциально заинтересованных сторон.　

Почему-то после ее ответа Маджид смутился.　

— В любом случае твоей матери очень повезло, что у нее есть ты, — поспешил он сменить тему. — Оплачиваешь ей содержание в дурдоме и все такое.　

— Я бы предпочла, чтобы ты его так не называл.　

Она поежилась. Воспоминания набросились стаей злобных клюющих скворцов. Звонок из клиники, отыскавшей ее наконец в Токио через банк. Спешный вылет назад в Вирджинию. Убежденность — а может, надежда? — что самолет рухнет: сначала на взлете, потом над океаном, и уж точно над Скалистыми горами, вонзившись серебристым дротиком в скалистую мишень. Наконец, в аэропорту имени Даллеса, когда пилот тормозил слишком долго и жестко, салон трясло и с полок сыпался багаж, она уже не сомневалась, что пожертвовала жизнью ради банальной, тяжкой и нелепой обязанности сидеть у одра ослепшей и, возможно, умирающей матери.　

— Мать, конечно же, не умерла.　

— Тебя послушать, так это плохо.　

— Мне стало бы легче.　

Маджид, искоса посмотрев на нее, затянулся трубкой.　

«Не понимает, — подумала Вал. — Считает меня скверной, жестокосердной дочерью, которая желает смерти собственной матери».　

— Так или иначе, она выздоровела, хотя ее слепота, разумеется, навсегда. Теперь за мамой будут присматривать внимательнее. Там, в больнице, я спросила у нее, зачем она это сделала. Почему себя так изувечила.　

Вэл помолчала. Маджид заинтересованно ожидал продолжения.　

— Мать сказала, что не хотела больше видеть одно ужасное, богомерзкое место. Я, конечно, решила, что она о больнице. Да и как я могла думать иначе? Та ужасная и богомерзкая, ничуть не лучше всего остального. Затем она начала рассказывать. Говорила о гнезде разнузданной похоти и порока, городе, как две капли воды похожем на описанный в слухах, которые я считала преувеличениями и ложью. По словам матери, городом правит лилейно-бледный мужчина и он говорил с ней во снах, реалистичных, как явь.　

Плечи Маджида напряглись. Он глубже затянулся трубкой.　

— Похоже, твоя мать думала, что видела самого Дьявола, либо просто обсмотрелась картинами Иеронима Босха.　

— Ну, врачи, естественно, решили, что у нее галлюцинации. Но все в ее рассказе перекликалось с тем, что я уже слышала. Объясни мне, как душевнобольная из клиники в Шарлотсвилле смогла описать нечто почти в тех же словах, как и те, с кем я разговаривала в местах вроде «Дас К***»?　

— Совпадение? Озабоченность? Вряд ли в жизни твоей матери было много секса за последние годы.　

— Думаю, Город существует. А еще я думаю, что ты знаешь, как туда попасть.　

— Возможно.　

— С чего бы такая уклончивость?　

— Что, если я хочу проверить, насколько ты серьезно настроена?　

— По-моему, ты знаешь ответ на этот вопрос. Я приехала поговорить с Сантосом не из прихоти.

— Некоторые мечтают о Городе и думают: побывать там все равно что скататься в Намибию, Агру или Катманду. Видят в нем лишь очередное экзотическое местечко для туристов. Такие люди понятия не имеют, во что ввязываются.　

Вэл скользнула рукой по грудям Маджида, обвела его сосок.　

— Я была во всех местах, которые ты только что назвал. Думаю, я знаю разницу между очередным изменением географических координат, временной зоны и... чем-то большим.　

— Все так говорят.　

— Я не все.　

Одна рука продолжила ласкать его груди, вторая спустилась по кубикам мускулистого живота и обхватила член.　

Маджид сделал долгую затяжку. Под потолком уже клубился дым, отчего казалось, будто над постелью движется туман.　

— Вероятно, я отправлюсь в Город ближе к осени, так что, если ты еще будешь где-то рядом, могу захватить с собой. — Язык у него заплетался от наркотиков. — Будет видно.　

Руки Вэл замерли.　

— Похоже, ты не понимаешь. Я не хочу ждать тебя в Гамбурге и не хочу ехать с тобой. Просто расскажи, как найти это место, с кем нужно поговорить, что нужно делать.　

— Я уже это сделал. Прояви терпение. Побудь со мной, а потом обсудим возможность совместного путешествия.　

Вэл убрала руки с тела Маджида. Все равно тот не откликался на ласки. Его интересовали только курение наркотика и... ловля ее на крючок пустыми обещаниями.　

— Ты только зря тратишь мое время.　

— Уверена?　

— Вряд ли ты что-нибудь знаешь о Городе. Вряд ли ты там бывал. И вряд ли ты туда собираешься. По-моему, ты просто играешь со мной в какую-то игру.　

— Я бы не спешил с выводами.　

— Тогда расскажи то, что мне нужно, и я тронусь в путь.　

— Я же сказал: возможно, мы отправимся туда вместе.　

— Не заинтересована.　

— Отлично. — Маджид апатично выдул колечко дыма. — Тогда поезжай одна.

— И поеду.　

— Попасть туда не так-то просто.　

— Это мои проблемы.　

Вэл принялась одеваться.　

Маджид сердито смотрел на нее с постели сквозь пелену ароматного дыма. Его глаза по-пантерьи сузились, голос звучал сипло.　

— Ты совершаешь ошибку. Пытаешься в одиночку отправиться в место, которое многим кажется небесами, но тех, кто считает его адом, еще больше.　

— Значит, составлю собственное мнение, как доберусь.　

Она вышла и хлопнула дверью.

4

Возможно, это луна сводит ее с ума. По преданиям, полная луна превращает некоторых людей в вервольфов. Ее светозарное притяжение толкает тех, кто балансирует на грани нормальности, в пропасть безумия, плодя уличные драки и семейные потасовки и обращая приемные отделения неотложек в лихорадочный конвейер.　

Полная луна, подумала Вэл. Возможно, она оживляет ее соки, волнует кровь, добавляет синкопический ритм к дикому биению сердца.　

Луна — вот в чем, наверное, причина.　

В затянутом облаками небе словно открылся глаз, но его зрачок оказался лишь тоненьким серпом, почти полностью лишенным магнетического притяжения.　

Вэл чуть было не рассмеялась, но вовремя себя одернула. Одна, ночью, на пользующемся дурной славой Репербане, она привлекла бы нежелательное внимание.　

Итак, не луна виновна в ее безумии. Что ж, значит, придется придумать другое объяснение собственному безрассудству. Прогулкам по немецкому эквиваленту Таймс-сквер[6] в крошечной кожаной юбчонке и шпильках, притворяясь — впрочем, какое тут притворство? — что сегодня ночью она проститутка.　

После размолвки с Маджидом прошло уже два дня, и все это время она пытается отговорить себя от поисков Города и вернуться в Париж. Реза, наверное, уже оголодал, если не нашел замену. Она звонила ему несколько раз, но без ответа — либо он проводит все время в Сорбонне, либо, что более вероятно, развлекается в компании кого-то другого.

Тем не менее оставаться в Гамбурге ни к чему. Как и в любом другом месте, если на то пошло.　

Можно поехать куда угодно. Бангкок, Бали, Фиджи, Занзибар.　

В этом-то и заключаются прелесть и ужас ее жизни. Можно отправиться куда душа пожелает. Кроме, разумеется, Города. Разве что она отыщет путь самостоятельно либо задержится в Гамбурге и позволит этому манипулятору Маджиду втянуть ее в свои игры.　

Чуть раньше вечером Вэл сняла клиента, впервые за много месяцев отдавшись за деньги. Вкус того незнакомца еще держался во рту, будто горечь случайно разжеванной таблетки.　

Возбуждение тоже осталось, придавая энергии, как доза чистого амфетамина. Вэл знала, что, снимая клиентов, буквально-таки напрашивается на неприятности. Тем более в чужой стране, где американский паспорт ничем ей не поможет, разве что на несколько недель продержат дольше в тюрьме да депортируют.　

Вэл не нуждалась в деньгах, более того, даже точно не знала, сколько дойчмарок ей сунул клиент, после того как противно кончил в рот на заднем сиденье машины.　

В целом впечатления были отвратительными. Так зачем ей это понадобилось? Почему даже сейчас ее тянет повторить?　

Вряд ли ради секса. Что ни говори, а Маджид трахал ее хорошо и долго, к тому же «Дас К***» и ему подобные места предлагают куда более качественные эротические приключения.　

Зато на улицах сексуальный голод и нужда его утолить.　

Покупка чужого тела дает ощущение власти, а продажа собственного щекочет нервы. Особенно если тебе не обязательно торговать собой.　

Особенно если в тенях не рыскает щедрый на тумаки сутенер и дома нет голодных детишек, ждущих, пока мамочка отсосет достаточно членов, чтобы купить еду.　

Проституция сейчас ее собственный выбор, поэтому можно говорить себе, что она не унизительна. Наоборот, нечто возбуждающее. Запретное.　

Нечто, мимолетно наполняющее тело и, еще более мимолетно, пустоту в душе.　

Нечто, способное отвлечь от Маджида, от Города, все такого же далекого, несмотря на поездку сюда.　

Нечто... опасное.

Ранняя ночь вырядилась в неон, точно шлюха. Наверху пульсировали огни реклам, предлагавших все — от обнаженных танцоров до развлечений более интимного свойства. Машины скользили с плавностью конвейерной ленты, разгуливали трансвеститы, уличные проститутки принимали зазывные позы и разве что не мурлыкали, завлекая прохожих.　

Долговязый парень в кожаном бомбере, обладатель густых бровей, нависших над глазами, как грозовые тучи, раздел Вэл мрачным взглядом и уставился на ее соски, будто снайпер, засекший мишень. Его S-образная от сколиоза спина и маленькие, тонкокостные ручки, не вязавшиеся со всем остальным, чем его одарила природа, вряд ли могли разжечь хоть какой-то огонь в крови Вэл. Она решила, что парень не в ее вкусе, и равнодушно прошла мимо, но тот увязался следом. Развернувшись, Вэл посмотрела ему прямо в глаза.　

Парень поежился под ее изучающим взглядом — явно колебался то ли признать свой интерес, то ли отступиться с видом недотроги.　

Вэл неподвижно выжидала, пока он подойдет, но этого не произошло. Мгновение парень смотрел на нее странно напряженным взглядом, в котором смешивались сексуальный голод и отвращение, а в следующее, словно растаяв и испарившись, затерялся в толпе прохожих.　

Вэл пошла дальше, выведенная из душевного равновесия этой странной встречей. Через полквартала парень вновь появился сзади, развернул ее к себе и, будто судебную повестку, с решительной миной ткнул ей под нос какую-то брошюру.　

— Шлюха. — Он произнес это почти с добротой, обычно, словно имя или ласковое прозвище. — Помолись со мной. Бог тебя спасет.　

Вэл растерялась от стремительного потока немецких слов, от неожиданного и странного поведения парня. Не дав опомниться, он всучил ей брошюру. Вэл уставилась на книжицу с яростью и неверием, словно ей вложили в руку туалетную бумагу, испачканную дерьмом.　

Какая-то религиозная брошюра, послание к нераскаявшимся грешникам. Агитация во имя Христа. Попытка помочь обреченным на адские муки.　

— Да пошел ты вместе со своим Богом!　

Вэл точно не знала, смогла ли на своем скудном немецком успешно донести это сообщение до адресата, но, судя по лицу непрошеного спасителя, тот уловил суть. На всякий случай, чтобы уж точно дошло, она разорвала брошюру на клочки и бросила в парня.

Соперничая за господство, на его бледном лице смешались страх, удивление и гнев. На щеках ходили желваки. Лоб пошел морщинами — видно, от усилий, которые парень прикладывал, чтобы не броситься на богохульницу с кулаками.　

Она запустила руку в наплечную сумочку, болтавшуюся у бедра, и нащупала пружинный нож.　

Пусть только попробует накинуться! Она искромсает ему лицо на такие мелкие клочки, что изорванной брошюре будет до них далеко.　

Глубоко вздохнув, парень наклонился к ней. От него пахло кислой капустой и табаком. Вэл вынула из сумочки нож.　

— Ну же, давай! Напади на меня!　

— Шлюха, — прошептал парень. — Да сжалится над твоей душой Бог.　

Он нагнулся подобрать обрывки брошюры, затем, выпрямившись, прошелся взглядом по всему телу Вэл — от туфель на высоких каблуках до ложбинки между грудей — и отвернулся.　

Но Репербан, который еще мгновение назад фонтанировал цветом, страстью и великолепием, вдруг выцвел до монохрома, превратившись в тускло-серый отзвук полузабытого кошмара. Ночь утратила очарование, будто часть ее души высосал этот незадачливый спаситель, который наверняка бросил бы свое козырное место перед морем дерьма, где барахтаются грешники, чтобы трахнуть одну из презренных шлюх. Улица, недавно такая обольстительная в блеске неона, теперь выглядела мишурной дешевкой.　

Или, точнее, мало отличалась от злачных районов Нью-Йорка, знакомых Вэл по давним временам, которые сквозь призму лет казались другой жизнью. Мать тогда смотрела по сторонам с той же брезгливостью и жадностью, как у этого парня, только посещала она такие места не для того, чтобы делать вид, будто спасает души, а чтобы подсматривать за падшими.　

Вэл словно наяву слышала материнский голос, поднявшийся на октаву от возбуждения и ужаса.　

— Взгляни сюда! Взгляни на вот эту! Она шлюха, проститутка. Продает себя ненормальным вроде твоего отца.　

Такое вот нестандартное Вэл дали образование.　

Она двинулась дальше, не обращая внимания на тех, кто хотел ее снять, и только через несколько кварталов поняла, что все еще прячет в ладони нож, сжимая его до боли.

Вэл сунула оружие в сумочку, почти жалея, что не получила повода пустить его в ход, взрезав мягкое самодовольное лицо парня, как он взрезал ее память, выпустив на волю самые нежеланные воспоминания.　

Сердце охватила грусть. Подкрались одиночество, горькая потребность в ком-то еще.　

Самые постыдные, неприемлемые из эмоций.　

И чтобы заглушить их, Вэл как никогда нуждалась в новых впечатлениях, которые должен был подарить ей Город.　

Вспомнился Маджид, который развалился на постели в картинной позе и прихорашивался, будто кот, вылизывающий гениталии после случки. К черту этого жалкого проститута! Она отыщет Город сама. Ей не нужна помощь.　

Но эти слова были ложью, и необходимость убеждать себя в обратном расстроила Вэл еще больше.　

Она поймала такси и вернулась в роскошную гостиницу «Фир Яресцайтен», где снимала номер. Окрестности отличал сдержанный шик, а свет, хоть и справлялся со своей ролью, не завораживал, как на Репербане, будто кролика ослепительный огонь фар на дороге. Гуляли парочки, бросая крошки уткам и гусям на озере Альстер, в чьих пурпурно-черных водах отражалась луна — золотой дублон, косо лежащий на дне. Среди более респектабельного окружения глубокое декольте и едва прикрывающая попу юбка Вэл выглядели неуместно. Плевать! Если охранник осмелится задавать вопросы, она просто покажет ключи от номера. В пересчете на доллары ночь здесь стоит целых две сотни, а за такие деньги человек имеет право одеваться во что заблагорассудится.　

Она поинтересовалась у портье насчет сообщений. Вдруг позвонит извиниться Маджид или даже ее малыш иранец (хотя какой он малыш при таком-то могучем члене) станет наводить справки, проверяя, действительно ли она остановилась в «Фир Яресцайтен».　

Никаких сообщений.　

Бар в гостиничном вестибюле был оформлен в морском стиле и отражал историю Гамбурга-порта: тусклые масляные лампы с торговых судов девятнадцатого века, боровшихся с тайфунами в далеких морях; деревянная кариатида в виде грудастой девицы с темными косами, возможно снятая с пиратского корабля. Вэл уселась у барной стойки и, не одергивая юбку, которая поднялась еще на несколько дюймов, заказала вино. Отхлебывая из бокала, она купалась в мужских взглядах и чувствовала, как возвращается уверенность в себе.　

В течение получаса к ней опасливо приблизился плотный мужчина лет тридцати пяти и с величайшим почтением пристроил зад на соседнем стуле. Заказал пиво и, получив его, обвился вокруг кружки, словно защищая. Время от времени он бросал на Вэл быстрые взгляды, чем напоминал школьника, который подсматривает в чужую контрольную.　

Она поняла, что сосед заговорит с ней, за полминуты до того, как тот повернулся и с запинкой спросил:　

— Вы говорите по-английски?　

Вэл прошлась по нему взглядом, решая, стоит общаться или нет, неважно, на английском, немецком или языке плоти.　

— Да, я американка.　

— Американка! — воскликнул он с таким видом, будто ее национальность — повод для праздника. Затем переключился на тему, которую явно считал самой захватывающей, — рассказ о себе.　

Его звали Лу, и он приехал из Чикаго. Крупный мужчина — судя по виду, бывший футболист, чьи лучшие дни давно позади, или басист в местной группе у себя на родине, побочно обучающий игре на фортепиано. Волосы с проседью собраны в хвост, в ухе — крошечный серебряный крестик. Уже наметилось пивное брюшко, но живот еще выглядит крепким.　

Выяснив, что Вэл впервые в Гамбурге, собеседник вызвался показать город, но она, торопясь расставить точки над «i», сказала, что может провести с ним всего одну ночь, и сообщила цену.　

К ее облегчению, он воспринял это спокойно и без презрения, более того, не скрывал радости.　

— А я-то думал, что придется ходить вокруг да около неделю, и то неизвестно, повезет ли, — приобнял он ее скорее дружеским, чем собственническим жестом. — Это же прекрасно, что можно пропустить конфетно-букетный период.　

Лу не спросил, есть ли у Вэл номер, просто дал понять, что желает провести свидание на своей территории.　

— Я живу всего в нескольких кварталах, — сказал он. — Заодно покажу свою коллекцию. Я зову ее «моими сокровищами».　

— Дай-ка угадаю! Ты как-то связан с порнобизнесом.　

— О нет, много лучше! Но тебе придется подождать, пока доберемся.

Заинтересовавшись, Вэл согласилась отправиться с ним, но, пройдя совсем немного по Альстеруфе-Вег, остановилась расстегнуть ремешки на туфлях и разулась.　

— Пожалуйста, не снимай обувь, — неожиданно резко сказал он.　

— Ноги устали.　

Вэл солгала, дело было не в них. С ухода из гостиницы ее не отпускало очень плохое предчувствие, а в случае беды, ковыляя на каблуках, не побегаешь.　

— Раз тебе так нужно снять туфли, можно их хотя бы нести?　

— Конечно, — пожала плечами Вэл и, передав обувь, взяла его под руку.　

— До твоей квартиры еще далеко? — поинтересовалась она, чувствуя, как по коже бегают мурашки.　

— Всего квартал.　

— Хорошо, — ответила она, оборачиваясь.　

Ничего такого, что способно вызвать тревогу: гогочут парочки подростков, еще одна пара постарше читает меню в ресторанной витрине и мужчина подзывает такси.　

— Что-то случилось? — спросил ее спутник.　

— Ничего. Идем.　

И что теперь?　

Увидев, как Вэл и снятый ей Толстозадый выходят из бара, Брин прикончил шнапс, который уже давно баюкал в руке, и, затушив сигарету, положил на тускло освещенный угловой столик несколько дойчмарок. Он заселился в «Фир Яресцайтен» днем и потешил себя звонком в номер Вэл — просто чтобы убедиться в ее отсутствии. Затем занял наблюдательную точку в углу вестибюля, с которой мог просматривать дверь, не вызывая подозрений, и стал ждать.　

Мелькала мысль вскрыть замок в ее номер и караулить внутри, но потом он счел это неразумным. Слишком много в отеле охраны, слишком велика вероятность, что Вэл зря времени не теряет и вернется не одна.　

И вот, когда Брин уже подумывал удалиться в номер и пригласить проститутку по вызову, явилась она, всем шлюхам шлюха, королева пизд. Шла виляя задом, словно ее так много трахали, что больше не получается ходить прямо, и не прошло и часа, как снова куда-то смоталась после шашней в баре.　

С него-то, разумеется, она денег за секс не брала. Не посмела бы.　

Примерно в квартале от гостиницы Брину пришлось остановиться и сделать вид, что нанимает такси: Вэл скинула свои нелепые туфли и посеменила по холодной гамбургской улице в чулках. Бочкообразный обожатель услужливо взял ее под руку, и они пошли дальше.

Двинувшись следом, Брин осмотрительно соблюдал дистанцию в полквартала, уверенный, что на улице еще полно народа и его на таком расстоянии не заметят.　

У входа в узкий многоквартирный дом, стоящий чуть в стороне от Альтерабенштрассе, Вэл и ее жирдяй клиент приостановились. Мужчина запрокинул ей голову назад и поцеловал, лаская сквозь блестящую блузку под курткой. Вэл чему-то рассмеялась. Затем он пропустил ее вперед, и оба скрылись в здании.　

Брин следил за домом с противоположной стороны улицы, ожидая, пока Вэл с Толстозадым зажгут свет, выдав положение квартиры.　

Желудок скрутило, во рту появилась горечь желчи. То напомнила о себе язва, что возникла еще в подростковом возрасте и время от времени глодала, как обезумевший хорек, пытающийся выбраться из двенадцатиперстной кишки.　

Он не любит толстяков. Не трахает толстяков. Впрочем, можно сделать исключение. О да!　

И скоро он развлечется с этим жирдяем, любителем шалав на высоких каблуках.

5

А этот мужчина одинок и слишком много времени проводит наедине с мыслями и воспоминаниями, решила Вэл.　

Сначала он поставил сонату Шопена и показал несколько фотографий жены, выстроенных в ряд на огромном рояле, что занимал большую часть крошечной гостиной. Он говорил быстро, без пауз, нанизывая длинные фразы одну за другой, словно фонарики у китайского ресторана, и рассказал Вэл много того, что она не хотела знать.　

Наконец, когда поток словесного поноса иссяк, ее спутник осознал, что они здесь не ради светской беседы, и со стремительной обезличенностью человека, передающего туалетную бумагу соседу в смежной кабинке, сунул Вэл пухлый сверток дойчмарок. Она пересчитала деньги, но не из интереса, а чтобы выглядеть профессионально, и засунула их в пояс-кошелек, где уже лежали банковская карта и паспорт.　

Затем он показал свои «сокровища».　

Те были выставлены во второй спальне, крошечной комнатушке немногим больше чулана. Ее окутывали густые тени, вдоль трех стен темнело что-то вроде миниатюрных зрительских трибун. Не давая Вэл пройти вглубь, он приобнял ее за талию.　

— Постой здесь, сейчас включу свет.　

Его голос стал выше от еле сдерживаемого нетерпения — точь-в-точь мальчишка, который втрескался в училку и показывает ей модель, собственноручно собранную для ее урока. Больше не улавливая спутника боковым зрением, Вэл внутренне напряглась. Может, сам Лу — источник того дурного предчувствия, которое недавно ее охватило? Она приготовилась к неожиданностям. Что же сейчас предстанет ее взгляду? Подземелье, заставленное игрушками из секс-шопа, или гарем резиновых кукол, одетых как его мамочка?

— Ну как тебе? Красота, верно?　

Он только что включил галогенную лампу в углу, и та излучала мягкое янтарное сияние, окутывая золотой поволокой неземного рассвета настоящий храм женской обуви. Пары расставлены по цвету, причем черное с красным либо комбинация этих двух, определенно, преобладают. Все каблуки не ниже трех дюймов, а некоторые даже шестидюймовые и не толще карандаша — скорее объекты фетишизма, чем обувь для носки. С ремешками вокруг лодыжки, с пряжками, с блестками, с кокетливыми бантами, призванными подчеркивать подъем, с завязками под колено... а еще блестящие сапоги доминатрикс, украшенные серебристыми заклепками и цепочками, — Вэл видела немало обувных отделов, и здешний выбор был ничем не хуже, чем в крупном магазине, правда ассортимент отличался меньшей консервативностью.　

А также Вэл обратила внимание, что каждая пара представлена в разных размерах и повторяется трижды или четырежды.　

— Примерь что-нибудь, — предложил Лу севшим от возбуждения голосом. — Похоже, ты носишь тридцать восьмой. Угадал?　

— Тридцать девятый.　

— Отлично. Почти в яблочко.　

— Взгляд у тебя, определенно, наметанный.　

— Тренируюсь с детства. Моя жена — у нее была изящная ножка — понимала. Относилась к моему пристрастию просто. Многое из этой обуви я купил для нее, либо она выбрала для себя сама.　

— Что с ней случилось? Вы развелись?　

— Умерла три года назад. Рак яичника. С тех пор не могу найти никого, столь же... понимающего, вот и прибегаю к услугам проституток. Так проще, право. Не надо смущаться, придумывать неловкие объяснения.　

— Твоя коллекция очень красивая.　

Она почувствовала себя так, словно похвалила его детей или трофеи за победы в гольфе.　

— Конечно, это не все экспонаты. Все не выставишь. Тем не менее представление составить можно. Кое-что здесь особенное, очень редкое. Сейчас покажу...　

Он порылся верхней полке единственного в комнате шкафа и вытащил шкатулку из тиковой древесины, внутри которой оказались туфли, похожие на очень старые детские балетки. Сердце Вэл сжалось от непрошеного образа: Лу смотрит и скрытно мастурбирует, пока какая-нибудь малышка лет пяти позирует в атласных туфельках.　

— Что это?　

Он чуть было не захлопал в ладоши от удовольствия.　

— Неужто не догадываешься? Впрочем, так со всеми. Им свыше сотни лет, большая редкость. Их носила одна китаянка, которой в детстве бинтовали ступни. Ножки-лотосы, так это называется. Столь крошечный размер, и у взрослого человека. Удивительно, не так ли?　

Вэл подумала о мучительной процедуре, с помощью которой навсегда уродовали ноги девочкам, и молча вернула туфли владельцу.　

Лу выбрал другую пару, из красной кожи, с пятидюймовыми каблуками.　

— Мне бы хотелось, чтобы ты засунула это в себя. Сделаешь?　

— Возможно. А что сделаешь ты?　

— Я тебе заплатил, не так ли? — разозлился он, но быстро понял: Вэл просто так двусмысленно спросила о других пожеланиях. Его голос резко изменился, приобретя визгливые дрожащие нотки, более уместные у осипшей от волнения женщины, чем у мужчины.　

— Я сделаю все, что ты хочешь. Все, что ты скажешь. Можешь написать на меня или отстегать кнутом. Я буду очень хорошим мальчиком, просто паинькой. Обещаю.　

— Паинька... — подобрела Вэл, услышав о столь неожиданной роли. — Наверное, таким же паинькой, как со своей мамочкой?　

Он, прослезившись, кивнул.　

— Раздевайся, — приказала Вэл.　

Взгляд Лу обратился к красной туфле в ее руке.　

— Проверим, сможешь ли ты не обрызгать всего себя спермой, когда я засуну это в киску.　

Он быстро и неловко разделся, держась стены, куда не достигал свет. Стыд — за собственное тело, желания, себя — лип к нему, как запах нечистот. А пенис, словно некий крошечный, рудиментарный хобот, прятался за складками жира, что катились от пухлых грудей почти до самых лобковых волос.　

Не очень-то вдохновляюще, подумала Вэл. Только не этот бледный, хилый стручок.　

Впрочем, она здесь не для того, чтобы оценивать мужское хозяйство Лу, а чтобы осуществить собственные фантазии.

Откинувшись на спинку кресла, Вэл раздвинула ноги и задрала юбку до пояса. Поиграла с туфлей. Облизала ее. И наконец вставила в себя часть каблука.　

Тем временем дружок Лу претерпевал удивительные метаморфозы, превращаясь из никчемного лентяя в толстый, величественный скипетр.　

Вэл засунула туфлю на четверть дюйма глубже.　

Лу схватился за член.　

— Разве я уже разрешила это сделать?　

— Нет.　

— Тогда куда тянешь руки без моего разрешения?　

— Прости.　

Пока Лу извинялся, его член стал еще больше, еще тверже.　

— Пожалуйста. Позволь мне кончить. Поиграй с туфлей опять.　

— А может, что-нибудь новенькое?　

Вэл отбросила туфлю и, подойдя к Лу, собралась насадить себя на член, но мужчина увернулся.　

— Я так не могу. Хочу смотреть, как ты трахаешь себя каблуком, и дрочить.　

— Но почему бы не трахнуть меня?　

— Я не хочу тебя, — фыркнул он. — Даже прикасаться к тебе не хочу. Только к обуви. Лишь ее я нахожу сексуальной... лишь ее.　

Он откинулся на подушки — этакая тучная одалиска с обвисшими грудями и выпяченным животом. Пенис, оставшись без объекта своего поклонения, снова, как улитка, спрятался под защиту жировых складок.　

Вэл с отвращением посмотрела на его опавший орган.　

— Я для тебя недостаточно хороша? Туфли привлекательней моей киски?　

Он заколебался, очевидно решая, играют ли еще с ним или уже нет, и наконец буркнул:　

— А тебе какое дело? Ты здесь для того, чтобы подчиняться моим желаниям. Я тебе заплатил, и щедро, забыла?　

Вэл пересекла комнату, вынула деньги Лу и швырнула в него. Крупные, вдвое больше долларовых, банкноты усеяли кровать ярким конфетти.　

— Забирай свои гребаные деньги. Мне они не нужны. Я тебе не шлюха какая-нибудь.　

— Тогда... зачем?..

— Из скуки. Из желания с кем-то перепихнуться. Из... сама не знаю... может, по той же причине, что заставляет тебя покупать туфли... затем что не в силах остановиться.　

Она и так сказала больше, чем собиралась. Злая на него и себя, Вэл оделась и, вызвав такси, спустилась к двери в подъезд. Не могла оставаться в квартире Лу ни минуты. Потворствовать какой-либо одержимости, кроме своей, было невыносимо.　

Такси не заставило себя ждать. Не испытывая желания возвращаться в гостиницу, Вэл назвала другой адрес.　

К Маджиду.　

Из затененной ниши в здании напротив Брин смотрел, как Вэл садится в машину.　

Прекрасно, пусть уезжает. Он знает, в каком отеле ее искать, и пересечется с ней завтра. Возобновит давнее знакомство. В конце концов, вероятность случайно столкнуться не так уж мала. Он тоже много путешествует. Тоже предпочитает роскошные старинные отели как плацдарм для вылазок на поиски удовольствий в менее респектабельные районы. Все-таки они с Вэл были друзьями. Она, вероятно, обрадуется встрече. Как и он.　

А пока у него есть чем заняться.　

Не потому что Вэл есть дело до этого толстопуза. Скорее всего, она даже не узнает о его гибели. Просто хочется кого-нибудь убить, а ее саму пока не готов. Нет, он ждет смерти Вэл слишком давно и связывает с ней слишком большие ожидания, чтобы растранжирить такое событие ради нескольких минут расчлениловки. На Вэл понадобится время. В конце концов, жертвы убийств чем-то сродни любовникам. С некоторыми вполне достаточно одной ночи, а с другими не утолишь голод, даже устроив себе долгий медовый месяц.　

Вэл, он чувствовал, заслуживает медового месяца.　

Брин поднял взгляд на окно четвертого этажа, которое все еще слабо светилось.　

Наверное, Толстозадый меняет простыни или смывает с гениталий запах секса.　

Перейдя улицу, Брин вошел в здание. Мысль о том, что вот-вот произойдет, приятно бодрила.　

Вэл принадлежит ему, а попутно можно пособирать и ее товарищей по играм. Сегодня одному толстяку предстоит испытать на себе «Быстрое похудение по Артуру Брину». Потерять уродливые жировые складки, целлюлит, а может, и кости. Стать тенью себя прежнего и в высшей степени отвратительным трупом.

6

К тому времени как Вэл пересекла дворик, ведущий к убогому обиталищу Маджида, луну скрыли облака. Она шла быстро, высокие каблуки выбивали нервное стаккато о каменную мостовую, сердце встревоженно колотилось о ребра.　

У подножия лестницы Вэл замешкалась, продумывая свои действия.　

Что она здесь забыла? Маджиду нельзя доверять, он законченный наркоман и опытный манипулятор, чьи связь с реальностью и пол равно сомнительны. Своим возвращением она лишь потешит его самолюбие и...　

Но есть ли другой выбор?　

Можно поехать в Париж. Махнуть в Азию либо вернуться в Штаты. Или поселиться в соседней с мамой палате и тихо гнить. Можно отправиться куда угодно.　

Только никуда не хочется. Всюду одно и то же, отличие лишь в климате, архитектуре и географическом положении. Все люди, как только привыкнешь к языковым особенностям, обычаям и цвету кожи, неизбежно оказываются одним и тем же человеком, тем же телом, которое она уже трахала и бросила, пресытившись.　

Собственно, осталось лишь одно место, которое она еще хочет увидеть. Если то существует, конечно. Если Маджид поможет туда попасть.　

Наконец, подгоняемая собственной неугомонностью, она преодолела последний пролет лестницы и постучала в дверь Маджида.　

Никто не отозвался.　

Она шлепнула по двери ладонью.　

— Маджид! Это Вэл!　

Заскрипел пружинный матрас, затем зашаркали ноги — словно глубокий старик из последних сил тащит себя к двери.

Моргая, из нее выглянул Маджид. Бледно-серая шелковая рубаха, как туман, льнула к телу, очерчивая груди с горошинами сосков. Лицо покрывала испарина. Полные губы покраснели, будто изжеванные.　

— Я думал, ты вернулась в Париж.　

— Нам нужно поговорить.　

— О чем?　

— Сам знаешь.　

Маджид призадумался.　

— Уже поздно. Приходи завтра.　

— Нет.　

В тишине коридора слово прозвучало резко, как пощечина.　

— Пожалуйста, — смягчила тон Вэл, — впусти меня хотя бы ненадолго. Или ты сейчас с кем-то развлекался?　

— Только с собой, пока ты не прервала, — криво улыбнулся Маджид, но отступил, пропуская Вэл в квартиру.　

Воздух в комнатушке Маджида был сизым от прядей и завитков дыма, напоминая цветом волосы почтенной вдовы.　

— Как ты тут дышишь?　

Маджид небрежно пожал плечами:　

— Привык. От чистого воздуха задыхаюсь, как астматик.　

— У тебя легкие, наверное, как пережаренный тост.　

Вэл подошла к окну и начала двигать кадильницы, чтобы его открыть.　

— Не трогай, пожалуйста, — остановил ее Маджид, — и отойди от окна. Если боишься прибалдеть, попросту уходи.　

— Нет, меня тревожит не это. Ненавижу тесноту и спертый воздух.　

— А-а, — протянул Маджид, — клаустрофобия? Означает ли она, что ты начнешь потеть и срывать с себя одежду, если я не открою окно?

— Даже не надейся.　

Маджид снова затянулся трубкой. Проплыв к развороченной постели, которая выглядела как после оргии, он плюхнулся на гору подушек с кисточками.　

— Итак, ты вернулась. Дай-ка угадаю... решила, что в одиночку не найдешь Город? Все-таки хочешь стать моей спутницей в путешествии?　

— Только пока не доберемся. Затем каждый идет своей дорогой.　

— А если предложение больше не в силе?

— Я найду способ тебя переубедить, — ответила Вэл, пытаясь скрыть раздражение.

— Не спорю.　

— Я имела в виду, что заплачу.　

— Мне не нужны деньги.

— Твоя пагубная привычка, наверное, дороговато обходится. — Постаравшись принять вызывающе чувственную позу, Вэл устроилась рядом с ним на кровати. Дым, поднимавшийся от губ Маджида, закручивался в силуэты призрачных женщин, дрожащие в мареве.　

— Подешевле твоих.　

— Я не наркоманка, — ответила Вэл и тут же пожалела о том, как презрительно это сказала.　

Маджид выдохнул дым и издал утробный, лающий звук, призванный играть роль смеха.　

— Может, и не наркотическая, но зависимость у тебя все равно есть. Иначе ты не стремилась бы с такой одержимостью в место, о котором ничего толком не знаешь. — Он снова каркнул своим дымным смешком и, задрав мятую рубашку, показал член и киску. — Твоя пагубная привычка прямо у тебя между ног... и здесь, между моих ног. И не только моих. Между ног у всех, с кем ты сегодня была. Ты бы хотела трахнуть весь мир, но не можешь, вот и сходишь с ума.　

— Думай что хочешь.　

— С чего ты вообще решила, что предложение до сих пор в силе? Мне прекрасно путешествуется в одиночку. К тому же непохоже, чтобы ты нуждалась в дуэнье.　

Вэл села:　

— Не понимаю, чего ради я сюда притащилась.　

— Я могу тебе дать то, что ты очень хочешь. И ты это прекрасно знаешь.　

— Не так уж сильно я в тебе нуждаюсь.　

— Капелька смирения — вот в чем ты действительно нуждаешься. Признай, что не все можешь сама. Что тебе требуется моя помощь.　

— Я уже сделала это, придя сюда.　

— Но внутренне ты негодуешь, и твое предубеждение огромно, как мой член.　

— Не льсти себе.　

— В твоих же интересах быть менее требовательной и попытаться меня задобрить.　

— К черту! Забудь, что я сюда приходила.

— Постой. Осади. Ты всегда такая торопыга? — Маджид отложил трубку. — Я не сказал, что отказываюсь взять тебя в город. Я лишь сказал, что, раз уж такое дело, тебе не мешало бы признать свою нужду во мне. Ты отправляешься туда не для того, чтобы посмотреть достопримечательности. Ты отправляешься туда, потому что должна. Не можешь иначе. У тебя нет выбора. Иди сюда, присядь рядом со мной снова.　

Он взял Вэл за руку, их пальцы переплелись, как прутья прослабленной решетки.　

— Нет ничего плохого в одержимости радостями плоти... и болью. Это, в сущности, одно и то же. Многие боятся отдаться удовольствию. Им бы и в голову не пришло искать Город, даже узнай они о его существовании. Слишком ценят свою милую рутину, свои безопасные жизни, полные предосторожностей. Иногда за это приходится расплачиваться, и они все равно сходят с ума.　

— А порой и других тащат за собою в безумие.　

— Близких, разумеется, — подхватил Маджид. — Похоже, ты сталкивалась с такими людьми.　

— Увы, да.　

— И небось сбежала.　

— Вроде того. — Смягчившись, она расслабилась на груди Маджида, вдыхая густой запах семени, мускуса и цветов, что стоял в комнате. — Ребенком я однажды увидела жуткий фильм с лисой, которая отгрызала себе лапу, чтобы выбраться из ловушки... шла какая-то кампания за то, чтобы запретить капканы. Никогда не забуду, что испытала. То и дело думаю, каково это — отгрызть часть себя, чтобы вызволиться. — Вэл содрогнулась. — Так или иначе, я поклялась: если доживу до совершеннолетия, буду себя всячески баловать. Стану жить исключительно для себя.　

— Говоришь как настоящее потерянное дитя, — вздохнул Маджид. — Ребенок, у которого никогда не было детства.　

— Можно выразиться и так.　

— Ты должна мне о себе рассказать.　

— Мне так не кажется.　

— Но мы ведь собираемся быть вместе. Если ты, конечно, снова не передумала.　

Сердце Вэл забилось быстрее. В уме возникла эротичная картина: невиданный декаданс, порок за пределами человеческого воображения, немногие избранные — знатоки и ценители всего плотского, готовые ради немыслимого блаженства на адскую боль.　

Маджид взял Вэл за руку и направил ее под одеяло, провел ей по своему отвердевшему члену и устремился к влажной алчущей дырке под ним.　

— В ящике комода лежит несколько дилдо. Выбери, какой нравится, и оттрахай меня. Потом, если не отрублюсь, расскажешь, как так вышло, что ты лишилась детства.

Стуча в квартиру Толстозадого, Брин меньше всего ожидал, что тот откроет немедля, даже не спросив: «Кто это?» — и не посмотрев в глазок. Но раздался звук снимаемой цепочки и голос.　

— Так и думал, что ты вернешься, когда поймешь, что забыла... — произнес он по-английски.　

Затем дверь, разумеется, отворилась полностью и говоривший увидел Брина.　

Двое мужчин, один безупречно и дорого одетый, второй в затрапезном махровом халате, уставились друг на друга.　

— Э-э-э. Кто?..　

Брин заранее отрепетировал в голове легенду и теперь, несмотря на легкое смущение, чувствовал себя обязанным рассказать ее по-немецки.　

— Увы, я столкнулся с несколькими головорезами и нуждаюсь в помощи. Будьте добры, разрешите позвонить от вас в полицию...　

Мужчина посмотрел на Брина суженными красными глазами, будто собирался с силами послать его подальше.　

— Извините, я вас не понимаю.　

Брин повторил просьбу на английском.　

— Пожалуйста, быстрее. Они все еще поблизости. Скинхеды, кажется.　

Мужчина заколебался: самаритянские устремления вступили в бой с эгоистичностью и осторожностью. Брин не впервые положился на свою безупречную наружность. Он всегда выглядел и разговаривал как джентльмен, казался одним из тех, кому невольно доверяешь, впуская в дом и разрешая проводить жену в оперу, успешным бизнесменом, который скорее окажется жертвой, чем преступником. Так ли уж много психопатов, в конце концов, носят дизайнерские галстуки и пользуются одеколоном по сотне долларов за флакон?　

Однако, несмотря на всю холеность Брина, мужчина, чей посткоитальный сон он потревожил, ему не доверял.　

— Подождите здесь. Я сам позвоню вместо вас.　

— Но вы же вроде не говорите по-немецки?　

— Чуть-чуть говорю.　

— Значит, копы все перепутают и никогда сюда не доберутся. Пожалуйста, я действительно боюсь за свою жизнь. Позвольте войти и воспользоваться телефоном.　

Снова заминка и нерешительность. Брина трясло от жажды крови. Затем Толстозадый отступил и взмахом позвал за собой.　

Брин вошел в квартиру.　

Гостиная, где он оказался, не превышала размерами стойло для небольшой лошадки, причем половину и без того маленького пространства занимал огромный блестящий рояль, на котором стояли фотографии темноглазой женщины с квадратным подбородком, не лишенной своеобразной знойной красоты. Из спальни доносилась сложная фортепианная мелодия, навеявшая мысли об арфистах в черном и ужине на Плазе. Неужели Вэл и этот парень трахались под такую музыку? Запустив холеную, унизанную перстнями руку под пиджак, Брин нащупал гладкую поверхность десятимиллиметрового «Глока», всегда носимого при себе во время заграничных прогулок по ночным улицам. В конце концов, осторожность не повредит. Скверных людишек везде хватает.　

— Телефон здесь, — сообщил Толстозадый, подведя его к спальне.　

— Вообще-то, телефон мне совсем не нужен, — признался Брин. — Хотя в какой-то момент я могу заглянуть к вам в холодильник.　

Толстозадый издал придушенный вскрик и начал поворачиваться к Брину, но тот обрушил ему на голову рукоять пистолета — будто разбил бутылку шампанского о спускаемый на воду корабль[7]. Но пострадала не бутылка.

Глаза.　

Брин любил наблюдать за глазами жертв, приходивших в себя. Любил смотреть, как постепенно отступает темнота беспамятства, как трепещут веки и заявляет о себе боль, не замечаемая, пока человек с остекленевшим взглядом валяется без сознания.　

Порой, даже возвращаясь к действительности, ошеломленные жертвы еще несколько секунд тихо смотрели в потолок, словно ожидая, что с небес низойдет помощь в лице какого-нибудь deus ex machina[8], ангела с колесницей и молниями.　

Этот переход от небытия к полноте ощущений и ужасу, впрочем, редко продолжался долго, а если и затягивался, Брин знал, как выдернуть человека из полузабытья в грубую реальность.　

Рано или поздно, с помощью или без, в голове у жертв постепенно прояснялось и контуженный мозг, восстанавливая клеточные связи, осознавал: что-то не так. Что-то ужасно не так.　

Примерно в этот момент жертвы пытались закричать и обнаруживали, что ощущение давления на губах вызвано полоской скотча, через которую воплю не проникнуть ни за что на свете, какими бы ни были пытки.　

Дальше все происходило стремительно: лихорадочные усилия шевельнуть связанными руками и ногами, судорожные, чреватые вывихами броски в ожесточенной борьбе с путами, глаза, что мечутся по комнате, словно шарики в пинбольной машине.　

Глаза всегда признавали поражение последними. Руки и ноги со временем уставали, но глаза до самого конца выискивали путь к спасению, раз за разом обшаривая периметр глазниц, будто заключенные, которые отчаянно выискивают брешь в стенах своей тюрьмы.　

Глаза сдавались последними, и, когда из них уходил свет, Брин понимал, что все кончено, даже если тело упрямо отказывалось умирать.

Он любил этот момент, более того, ждал его с предвкушением, потому что именно тогда наступала настоящая смерть. Не физическая, которая могла прийти часами позже, но смерть духа.　

Пока Толстозадый валялся в беспамятстве, Брин не терял времени даром. Первым делом, по обыкновению, проверил, заперта ли дверь, затем перетащил тяжелое тело на постель, раздел и, перевернув мужчину набок, привязал его запястья к лодыжкам найденной в комоде веревкой.　

Затем позволил себе перерыв и, раздевшись сам, сложил одежду аккуратной стопкой на рояле, который стоял достаточно далеко, чтобы на него не попали пятна крови, даже если очень увлечься.　

Следующим делом он прошел в кухню и обследовал холодильник, который оказался маленьким и почти пустым. Брина заинтересовали только початая бутылка посредственного мозельского вина и консервная банка с леберкезе, острым печеночным паштетом.　

Куда больше Брин отвлекся на то, что обнаружил в узкой комнатушке рядом со спальней. Храм, не меньше. Место поклонения религиозным символам. Если, конечно, Толстозадый не был сапожником, который специализируется на ремонте обуви проституток и стриптизерш.　

Впрочем, это казалось маловероятным. Внимание Брина привлекла пара красных кожаных лодочек на нелепо высоком каблуке, валявшаяся на полу. Он поднял ее. Модные ходули, в которых женщина будет ковылять, как хромая лошадь, и смешно качаться из стороны в сторону. Одевала ли их Вэл? Может, сняла одежду, раздвинула ноги и открыла свои лепестки Толстозадому, а тот истекал слюной от смеси запахов киски и кожи?　

Брин заинтересовался ящичком из тика, стоявшем на маленьком витринном шкафу, который его наставница мисс Ли назвала бы этажеркой. Откинув крышку, он, к своему разочарованию, обнаружил очень незатейливые и потертые туфли, несравнимые с остальными экземплярами здешней изумительно вульгарной коллекции.　

Впрочем, в свое время Брин пролистал достаточно художественных альбомов и книг по истории, мисс Ли поощряла любознательность, особенно в гуманитарных науках. Вскоре он понял, что это за туфли и почему Толстозадый выделил для них отдельный шкаф. Однажды в музее Брин увидел старинный дагерротип девятнадцатого века, на котором крошечную китаянку несла в паланкине парочка крепких парней. Сама она ходить не могла, потому что в детстве ей изуродовали ноги. Правда, на музейной табличке под снимком приводилось более деликатное объяснение, но оно не меняло сути.　

Брин взял крошечные туфельки в руки. Повертел, понюхал. Попытался представить изувеченные ножки, которые они украшали, и экзотически смуглое дитя, что кричало и съеживалось, когда ей бинтовали ступни.　

На несколько минут он застыл, зачарованный картинами, которые рисовало воображение. Обувь... такой прозаичный предмет, но что за жаркие фантазии она способна вызывать у некоторых людей! Какие бы фантазии родились у него самого, будь он фетишистом?　

Вернувшись в комнату, Брин заклеил Толстозадому рот принесенным в его дом скотчем. Затем плеснул в бокал мозельского и вылил жертве на голову.　

— Крещу тебя во имя Брина.　

Мужчина закашлялся и простонал через кляп, приходя в себя.　

Открыв глаза, посмотрел на Брина, который улыбался ему с высоты своего роста, словно добрый анестезист перед операцией.　

— Привет! Я уже начал задаваться вопросом, сколько еще тебя ждать.　

Толстозадый попытался высвободиться. На виске от натуги вздулась кобальтово-синяя вена.　

— Та женщина, что побывала у тебя чуть раньше. Она моя давняя знакомая. Любовница. Надеюсь, ты не слишком к ней привязался, потому что я неспешно поразвлекусь с тобой в свое удовольствие, причем обещаю: когда-нибудь за каждую каплю твоей боли и крови она заплатит сторицей.　

Мужчина, заморгав, покачал головой, то ли чтобы прояснить мысли, то ли выражая полное несогласие с планом Брина.　

— Ты трахал женщину, которая, как это ни мерзко, многое для меня значит, — болтал Брин. — Женщину, которой я однажды предложил руку и сердце. Она отвергла их, бросила меня и за это поплатится жизнью. Буду убивать ее медленно, извлекая из мук все удовольствие, что она мне задолжала. А на сегодня, приятель, боюсь, ее место придется занять тебе.　

На этих словах Брин подошел и выбрал предметы, что импонировали сразу и его садистским устремлениям, и прихоти: плоскогубцы и пять пар обуви.

7

Открыв глаза, Вэл увидела под носом группу физиономий. Распухших и ноздреватых, как цветная капуста, покрытых гнойными прыщами и рытвинами от оспы. Болезненно-желтых, лоснящихся, угрюмых лиц, чьи разинутые в вопле рты были вытянуты, как баклажаны.　

Эти тупо глазевшие на Вэл рожи казались лишенными костей, теряли форму и наплывали одна на другую, пока каждая не стала чертой куда большего лица.　

Оно делалось все более плоским, расплывалось в огромную амебу, наблюдаемую сквозь окуляр микроскопа. Глаза, состоящие из множества крошечных злорадных лиц, сфокусировали на Вэл алчный взгляд. Из носа-картофелины зелеными соцветиями брокколи вырывалось едкое дыхание.　

Вэл попыталась пошевелиться, но ей не дали ремни, которыми она была пристегнута к пассажирскому сиденью машины (один низко на бедрах и второй через грудь). За окном клубилась бугристая масса, выискивая способ пробраться внутрь.　

К ней.　

Вэл принялась бороться и проиграла. Многоглазое, многоротое чудовище через щель в окне просочилось в машину. Нити липкого, похожего на ириску, вещества потянулись к Вэл. Эта клейкая дрянь достигла руки и браслетом обвилась вокруг запястья. Начала просачиваться между ног.　

Закричав, Вэл принялась отбрыкиваться. Удар пришелся по чему-то твердому.　

— Проснись!　

Она открыла глаза. Над ней склонялось то самое кошмарное лицо. Огромные глаза, веки с угольно-черными тенями, широкий, бездонный рот, способный проглотить весь мир.

Вэл закричала снова.　

— Черт, Вэл, это я! — затряс ее Маджид. — У тебя кошмар.　

— Проклятье!　

— Ну и избила же ты меня, пока лягалась!　

— Прости.　

Она дрожала в холодном поту.　

— Не видела этот сон с детства. Думала, переросла его.　

— О чем он?　

— Просто... не знаю... трудно объяснить.　

Маджид привлек ее к себе.　

— Да ладно тебе, попытайся заснуть снова.　

— Нет, я боюсь, что кошмар вернется. Лучше бодрствовать.　

— Займемся любовью?　

— Нет, даже этого не хочу, — покачав головой, сказала она. — Просто поговори со мною.　

Маджид набил трубку гашишем и раскурил.　

— Похоже, выговориться надо именно тебе. Расскажи о своем сне.　

Вэл проследила за дымом, вившимся над его головой.　

— Я сижу в машине своей матери. Снаружи лица, люди пытаются пробраться внутрь.　

— На первый взгляд, ничего страшного.　

— Мне тогда было восемь.　

— То есть в восемь у тебя начались кошмары?　

— Нет. В это время моя мать — Летти — стала брать меня на ночные прогулки по городу. Этакое своеобразное образование в вопросах секса.　

— А в чем заключалась суть? — нахмурился Маджид.　

— Не уверена.　

Ему на грудь упало немного пепла.　

— Полагаю, в том, чтобы показать мне греховность секса, — смахнув его, ответила Вэл.　

— Почему-то мне кажется, она в этом не преуспела.　

— Вышло в точности наоборот. — Впервые за все время после пробуждения Вэл улыбнулась.　

— Что ж, расскажи тогда о твоем раннем знакомстве с прелестями разврата.　

— Хорошо, но не все. Худшее останется при мне навсегда.

Она положила руку на член Маджида и начала вспоминать детство, прошедшее в отреставрированном особняке с двенадцатью комнатами, который стоял на двухакровом участке земли неподалеку от окраины Тарранта, штат Нью-Йорк. Ее отец, воротила с Уолл-стрит, каждый день ездил на работу в Манхэттен, тратя по полтора часа на дорогу. Дом-картинку он купил как инвестицию и убежище от суматошной городской жизни, этакую безопасную гавань, где жена и дочь будут дожидаться его возвращения из финансовых баталий.　

К сожалению, его последняя битва состоялась не в зале биржи, а в убогой многоэтажке, куда он отправился нюхнуть кокса с одной латиноамериканской проституткой. Проститутка обчистила его карманы, а сутенер несколько раз врезал ему по голове монтировкой. В докладе коронера говорилось, что отец умирал целый день.　

Вэл тогда было пять. Ее мать Летти, узнав обстоятельства трагедии, выразила сожаление, что муж страдал недостаточно долго.　

Но, как бы глупо Энтони Петрильо ни выбирал спутниц, инвестировать и приумножать он умел. После него семье перешла значительная сумма, большую часть которой Вэл унаследовала в свое время. Однако, помимо денег, он почти ничего не оставил. Никаких значимых воспоминаний, не считая горьких для его вдовы, а для Вэл — лишь смутный образ человека, который уходил из дома на рассвете и возвращался затемно, напряженным и издерганным, словно так долго недосыпал, что изнеможение стало казаться нормой, а отдых — злостным отклонением от нее.　

Даже повзрослев, Вэл едва могла примирить образ того интеллигентного педантичного труженика с темной стороной отца.　

Возможно, покупая секс и наркотики, он пытался приобрести вовсе не их, а крошечную отдушину, которая позволит ненадолго забыть о пресной, рутинной жизни, и та картина с островом Оркни, что висела над его рабочим столом, вероятно, тоже служила отдушиной, своего рода иллюзорным окном в далекий таинственный мир, полный возможностей.　

В точности Вэл знала лишь одно: после гибели отца та картина, его книги и все личные вещи покинули дом.　

Стало казаться, что отец не просто умер, а никогда не существовал. Потеряв его, мать начала бояться внешнего мира. Утверждала, что вне дома за ней постоянно увязываются мужчины. Обычные прохожие с их случайными взглядами и болтовней виделись ей злонамеренно косящимися психопатами и тихо бормочущими маньяками-преследователями. Мучимая демонами в голове, она бросила Вэл и дом на попечение слуг, а сама завела порочный роман с агорафобией и часами крутилась перед зеркалом, но при этом надевала на себя такие обноски, что горничная, которая наткнулась на эти тряпки возле сушилки, однажды по ошибке использовала их для полировки столешниц. Большую часть времени мать проводила в комнате для рукоделия, спала, или смотрела в окно, или шила одежду для Вэл, как правило, выбирая для этого совершенно неподходящую ткань: жатый бархат, кружево и атлас, усыпанный блестками шелк. И все время бормотала под нос на языке, понятном только обитателям ее внутреннего мира, а на нормальную речь переходила лишь по необходимости, если требовалось заказать продукты на рынке или объясниться с руководством местной школы, которое года через два начало донимать их звонками, спрашивая, почему семилетняя Вэл не записывается учиться.　

Года через два после смерти мужа странное поведение Летти изменилось, причем вначале казалось, что в лучшую сторону. Она вспомнила о дочери и снова занялась ее воспитанием. Часами расчесывала Вэл волосы, ласкала, обучала читать и писать по книге со сказками, в которых обольстительные ведьмы делали из своих детей фрикасе, а змеи, выползая из-под матраса, забирались в разинутые рты храпящих.　

А еще, словно смерть отца в недостаточной мере познакомила Вэл с жестокостью и подлостью мира, Летти с узколобой одержимостью безумца решила преподать ей дополнительные уроки.　

Если раньше она жила почти затворницей и боялась покидать дом, то теперь обрела новую маниакальную страсть, а с ней и нездоровое бесстрашие. Начала кататься по ночам в Манхэттен, кружила, высматривая порок и опасность, будто падальщица, — словом, вела себя как сумасшедшая и таскала за собой пассажирку, девочку с испуганно распахнутыми глазами.　

Вэл помнила, как под ночным дождем колесила в материнском мерседесе по самым злачным кварталам Манхэттена. Летти всегда водила какой-нибудь новехонький брендовый автомобиль, обычно что-нибудь черное, низкое и длинное, словно баржа. Внутри так свежо пахло кожей, будто машина только что покинула автосалон. Вэл обычно сидела рядом с матерью и смотрела на странный ночной цирк за окном, надеясь, что происходящее снаружи ее не коснется.

Она помнила отблески светофоров в маслянистых лужах, зарешеченные витрины магазинов, затоваренных вульгарной дешевкой, мигающие неоновые вывески, на которых зачастую не горела пара букв, отчего названия баров и винных лавок напоминали щербатые улыбки. Нередко она закрывала глаза, чтобы защититься от чересчур ярких впечатлений, но все равно видела неоновые огни, как будто их крикливое сообщение от одного взгляда навечно вытатуировалось на изнанке век.　

В некоторых районах Вэл сильнее всего пугалась, когда мать останавливалась на красный свет и машину обтекало бурное людское море.　

Черные, белые, азиаты и все помеси между ними, несмотря на многообразие оттенков кожи, мало отличались выражением лиц, на которых читались скука и злость, злость и скука и зачастую страх.　

Иногда Вэл представляла, как выпрыгивает из машины и бежит прочь от матери, исчезая в темной опасной толпе и отдаваясь на милость их мира, но она слишком боялась... не только той, что сидела рядом в машине, но и того, что ждало снаружи.　

— Запри дверь, — приказывала Летти, а потом всегда проверяла за Вэл, не веря на слово, что замок закрыт. Должна была лично нажать на кнопку и порой случайно в спешке действительно открывала дверь. И все время на таких прогулках ее глаза лихорадочно блестели, с лица не сходило восторженно-зачарованное выражение, вызванное миром, который ее одновременно страшил и притягивал.　

— Посмотри! Посмотри на тех двух женщин! — бывало, восклицала Летти, тыча в парочку буйногривых шоколадных мадонн, выряженных в кожаные юбчонки размером с почтовую марку. — Нет, пока не смотри! Еще заметят, как ты на них пялишься. Вот, теперь! Поворачивайся. Смотри!　

К восьми годам Вэл выучила этот ритуал слишком хорошо. Мать называла его «прогулка». Вероятно, таким наглядным образом она хотела научить свою маленькую дочь остерегаться подлости, пороков и продажности, которые подстерегают ее в широком мире, и несколько месяцев Вэл воспринимала поездки с матерью как своего рода образование.　

Лишь позднее, когда Вэл стала слишком взрослой и Летти начала опасаться ее побега во время очередной экскурсии, пришло понимание: странные полуночные вылазки — проявление подспудных порывов, желания пощекотать нервы, замаскированных под моральное наставничество.

— Посмотри на человека через дорогу! Вон тот, в ботинках на платформе! Это сутенер, низшая форма жизни. Паразитирует на женщинах, продает их для секса. А вот там его женщина! Такая же убила твоего отца.　

Многочасовые кружения по злачным районам близ Восьмой авеню и докам, где, как оголодавшие барракуды, рыскали педофилы, а также поездки в Гарлем оставили глубокий след в душе Вэл, на которую обрушилось немало чужой боли. Однажды к машине, шатаясь, подошел мужчина с диким взглядом — настоящий зататуированный тролль с копной спутанных седоватых волос, торчащих во все стороны. Он пытался открыть дверцу, кричал, что его преследуют и хотят убить.　

Мать Вэл тут же умчалась на красный сигнал светофора. Через полквартала до них донеслись выстрелы. Обернувшись, Вэл увидела, как тролль перебегает улицу и стучит в окошко другому водителю, а затем падает ниц на кучу грязного снега, сразу же начавшую окрашиваться красным.　

Бывало, к машине подходили мужчины с темными лицами и жуткими улыбками до ушей, принявшие Летти за богатенькую пригородную матрону, которая ищет кокаин. А может, и что-то повыгоднее — например, продать попку своей малышки. Мать Вэл тут же уезжала, а вслед летели проклятия. Однажды всю дорогу от Гарлема до моста Трайборо за их машиной следовал зеленый кабриолет, в котором ехал азиат с золотыми фиксами на зубах и женщина, чья голова то исчезала, то снова появлялась рядом, словно игрушка, подвешенная над приборной доской.　

— Это чтобы ты увидела мир во всей его неприглядной правде, — говаривала мать, когда они возвращались после ночных развлечений. — Чтобы поняла, насколько опасны и подлы мужчины, насколько осторожной нужно быть, если хочешь выжить.　

Просто выжить.　

Временами у Вэл мелькали мысли, что, пожалуй, она совсем не хочет выживать.　

— Позднее Летти прекратила брать меня на прогулки. Все стало еще хуже.　

— Хуже?　

Мгновение казалось, что Маджид вот-вот рассмеется, и Вэл пожалела о своей разговорчивости. Но он не рассмеялся, а прижал ее к себе.　

— Что было потом?　

— Я не все помню.

— Как-то не верится.　

— Давай спать.　

— Если действительно не помнишь, я тебе завидую. Я помню детство до мелочей... одиночество, насмешки людей, понявших, кто я такой. Думал, лучше сдохнуть. До сих пор иногда так думаю. Кто знает, на что похожа смерть? Вдруг, умирая, испытываешь ни с чем не сравнимый кайф? Но даже если и ничего, ты обретаешь покой, желаний не остается.　

— Как ты можешь так говорить? Ты прекрасен. Мне бы хотелось быть как ты, двуполой. Возможно, это избавило бы меня от ощущения собственной неполноценности.　

— Или же ты поняла бы, что я не мужчина и не женщина, а их недоверсия.　

Маджид взял трубку и, втянув щеки, сделал глубокую затяжку.　

— Курни со мной, почувствуешь себя лучше, — предложил он.　

— Нет, — покачала головой Вэл.　

— Тогда как мне тебя развеселить?　

Продолжай обнимать, не отпускай — вот что могла бы сказать Вэл, но ей требовалось сбежать от воспоминаний, укрыться за барьером из миль и любовников, так что она попросила:　

— Просто оттрахай меня как следует. А потом расскажи о Городе.　

Она задремала с членом Маджида внутри, пристроив голову между его грудей. Вначале летала во сне, но затем внезапно вспомнила о силе тяжести и начала падать головой вниз, спирально приближаясь к неминуемой смерти.　

«Очнись, это всего лишь сон!» — приказала себе Вэл и в поиске успокоения потянулась к телу Маджида, но того не оказалось в постели. Он сидел на корточках рядом.　

— Тсс, не издавай ни звука. — Его лицо искажал ужас.　

Со двора донеслись шаги. Кто-то поднимался к ним по лестнице, затем вошел в коридор.　

Маджид лихорадочно бегал взглядом по комнате, словно пытаясь усилием воли пробурить путь в стенах или потолке.

— В чем дело? — прошептала Вэл.　

— Тсс. — Приложив палец к губам, он бросил на нее такой выразительный взгляд, что ей даже не пришло в голову спорить.　

Шаги замерли у двери. Вэл затаила дыхание.　

— Маджид? — старательно одолевая чужие, германские звуки, произнес дразняще-соблазнительный, мелодичный голос. — Маджид, милый, я знаю, что ты там.　

Дверная ручка повернулась, но дверь была закрыта на задвижку с цепочкой.　

— Не стоило от меня убегать. Не стоило красть мою красивую безделушку, — с еще большей медоточивостью произнес голос, опустившись почти до шепота. — А теперь открывай дверь, ты, жалкая шлюха. Возвращайся домой.　

Почему-то от этого голоса у Вэл сердце испуганно подпрыгнуло к горлу. Слишком мягкий, слишком слащавый. Наверное, таким возносит молитвы развратный священник, лаская член псаломщика в исповедальне. Властная проникновенность его звучания пробирала до кишок, и, несмотря на страх, в глубине души Вэл хотела открыть дверь.　

— Давай, засранка! Открывай дверь, покажи, кого притащила позабавиться. Ты же знаешь, я очень люблю наблюдать, как ты трахаешься направо и налево. Так что впускай, и, возможно, я прощу тебе все предательства.　

Вэл посмотрела на Маджида, оцепеневшего от ужаса и бледного как полотно. Какое-то чувство подсказывало: эти угрозы — что-то вроде игры, обладателю голоса ничего не стоит выломать дверь.　

— Ерша тебе в дупло семь раз против резьбы, никчемная потаскуха! Сама знаешь, я лишь больше накажу тебя при новой встрече. А она будет. Тебе от меня не убежать. Я тебе нужен. Ты придешь ко мне, и придешь умоляя. Тебе без меня не выжить.　

Больше всего Вэл испугалась последних слов, ошеломленный взгляд Маджида подтверждал их правдивость. Да и не ожидала она, что сладкоголосый грубиян за дверью уйдет мирно. Он мог выбить ее в любой момент.　

Но удара не последовало. На несколько минут повисла тишина. Незваный гость явно никуда не ушел и прислушивался к звукам в комнате. Тягостное молчание казалось Вэл намного более зловещим, чем насмешки и угрозы. От мысли, что кто-то притаился за дверью, ожидая возможности наброситься или продумывая следующий шаг, всплыли воспоминания о давно похороненных ужасах. Боязнь вновь оказаться беспомощной пленницей скользнула в сознание, будто стилет, рассекающий мышцы и жир. Неподвижно лежа в объятиях трепещущего Маджида, Вэл чувствовала, как в ней поднимаются старые страхи, затапливая грудь, горло, разум, словно потоки воды тонущую деревню.　

— Ах ты шельма, я знаю, ты там. Валяй, так и быть, развлекайся сегодня, но если и дальше собираешься от меня бегать, новых поблажек не жди. Никакой пощады для тех, кто пренебрег моей добротой. Тебя изгонят навечно!　

Шаги тихо пошаркали прочь.　

Вэл снова обрела способность дышать. Выпрыгнула из постели и затаилась у подоконника, не обращая внимания на возражения Маджида. Во дворике уже появилась фигура, мужчина средних лет. Высокий, сутулый и чуть ли не изможденный, но на плечи ниспадала роскошная грива угольно-черных волос, кое-где тронутых сединой.　

— Пригнись! — прошипел Маджид.　

Мужчина во дворе повернулся к окну, за которым скрючилась Вэл. В комнате было темно, а двор заливал лунный свет. Вэл не сомневалась, что незнакомец ее не видит, и все же под его взглядом ее пробрала нервная дрожь — страх и томление, отвращение и похоть.　

На мгновение Вэл заледенела изнутри, испытав малодушную потребность бежать, а затем он отвернулся.　

— Не показывайся ему, черт бы тебя побрал!　

— Успокойся. Он уже уходит.　

Маджид прокашлялся, словно собираясь задать бесцеремонный вопрос.　

— Как он выглядел?　

— В смысле? Разве сам не знаешь?　

— Иногда он... надевает личины.　

— Ну, сегодня он похож на изваяние святого с мексиканского Дня мертвых. Такое чувство, что он недоедает и никогда в жизни не знал любви.　

— Да, — вздохнул Маджид.　

Похоже, это описание было ему слишком хорошо знакомо.　

— Кто он?　

— Да так, у нас с ним были кое-какие дела.　

— Как его зовут?

— Зачем тебе?　

— Любопытство.　

— Доминик Филакис.　

— Твой сутенер?　

Маджид не ответил, но встал с кровати и вставил в курильницу на подоконнике новую сандаловую палочку.　

Когда он опять повернулся лицом к Вэл, мглистый серый свет предутренних сумерек обрисовал спинной хребет, делящий его широкие плечи и узкую талию пополам, и неуместный силуэт полных грудей.　

— Ты зарабатываешь проституцией, — поняла Вэл.　

— Говоришь так, будто тебя это удивляет.　

— Меня мало что удивляет.　

— Значит, ты невнимательно смотрела.　

Наполнившие комнату ароматы сандалового дерева и клубники смешивались с запахом секса в пьянящий мускусный букет.　

Маджид скользнул обратно в кровать и припал ко рту Вэл губами цвета хурмы.　

— Нужно уезжать. Прямо сейчас.　

— Что, сию минуту?　

— Разве ты не этого хотела? Не за этим ко мне явилась? Только не говори мне, что решила еще немного понежиться в постели. Давай, собирайся. Не хочу здесь задерживаться.　

— Да ты его и впрямь боишься!　

— Просто проявляю... благоразумие.　

— Что он тебе сделает?　

— Проклятье! Ты задаешь слишком много вопросов.　

— Мне сначала нужно заглянуть к себе в гостиницу. Забрать вещи.　

— Это долго?　

— Час.　

— Ладно, значит так. Собирайся, но не мешкай. Знаешь, где вокзал?　

— Да.　

— В главном зале ожидания есть кофейня. Буду ждать тебя там. Не задерживайся.　

— Филакис... он вернется?　

— Не сегодня. Ему и без нас есть кого пасти. Я лишь мелкая рыбешка. К тому времени, когда он потеряет терпение и вышибет дверь, мы будем уже на полпути в Африку.

— В Африку?　

— Разве я не говорил? Город — в Африке. По крайней мере, вход.　

— Ладно, тогда до встречи!　

— Паспорт у тебя при себе?　

— Да.　

Вэл уже одевалась. Подняв пояс-кошелек, она с ужасом заметила расстегнутое отделение. Паспорт и дорожные чеки лежали на месте, но кредитка и большая часть немецкой валюты исчезли. С внезапной тошнотой она вспомнила, как швырнула в потрясенного Лу сверток дойчмарок, не обратив внимания, что, помимо его денег, которые в тот момент презирала не менее его самого, вытянула и карту.　

Твою мать!　

— Ну а теперь у тебя что случилось? — поинтересовался Маджид.　

— Ничего.　

— Знаешь... на мгновение у тебя на лице появилось такое странное выражение.　

— Просто подумала... возможно, я не смогу взять такси прямо сейчас. Мне понадобится больше часа.　

— Тогда встретимся через два, — с досадой отозвался Маджид, — но не минутой позже! Если опоздаешь — это твоя проблема. Сяду один в первый же поезд на юг. Ждать не буду.　

Брюхо облаков окрашивали пастельные разводы. Словно отметины на шерсти овец, которых отправляют на бойню, подумала Вэл. Мчась на такси к Лу, она ругала себя на чем свет стоит. Мало того, что по-детски вспылила у этого одержимого глупца и в приступе неразумной гордости отдала честно заработанные деньги, так еще и оставила кредитку — с настоящим именем, что уже вообще верх безумия.　

Просто так бросать ее нельзя. Карта понадобится, к тому же... Вэл содрогнулась. Невыносимо думать, что нечто из ее вещей, нечто с ее подписью, станет частью коллекции Лу, своеобразным сувениром.　

Она попросила водителя подождать и взбежала по лестнице, в голове роились неблагоприятные возможности. Вдруг Лу — ранняя пташка и уже ушел завтракать или на стадион? Вдруг не впустит? Вдруг нашел карточку, но не признается по какой-то извращенной причине? Вдруг кредитка действительно не у него, а потерялась где-нибудь по дороге? Маджид ждет на вокзале... времени так мало...　

Вэл забарабанила пальцами по двери. Подождала и постучалась снова.　

Где же он?　

— Лу!　

Проклятье, он просто обязан быть дома!　

Затем, хотя, по логике, квартиру не могли оставить открытой, Вэл все же подергала ручку. Дверь отворилась.　

— Лу?　

В гостиной стояла такая же темень, как и несколько часов назад, когда Вэл ее покинула, но было еще более тихо. Впрочем, вряд ли бы он ушел, не выключив музыку и свет. Да и дверь бы закрыл, если на то пошло.　

— Эй! Есть кто-нибудь?　

По спине Вэл пополз холодок. Она сделала еще несколько шагов, а затем, принюхавшись, уловила слабый, но памятный душок, который ассоциировался у нее с забитыми водостоками и загаженными гетто стран третьего мира.　

Просто отыщи эту треклятую карту и убирайся отсюда!　

Деньги Лу, конечно же, подобрал. Кредитку, вне сомнения, тоже. Но куда он мог ее положить? В бумажник, в стол, выбросил в мусорное ведро? Вторгаться в чужое жилище — последнее дело. Он может пристрелить ее как воровку, и его оправдают.　

Вэл позвала Лу снова.　

Бесполезно. Даже если он моется в ванной, на этот раз все равно бы услышал. Оно того не стоит. Убирайся отсюда.　

А вот и банковская карта. Не спрятана, темнеет на подлокотнике кресла, поверх аккуратно сложенной газеты.　

Вэл направилась к кредитке и волей-неволей прошла мимо распахнутой настежь двери в Сокровищницу. Одна из красных туфель, примеренных вчера, валялась в коридоре. Высоченный каблук был оторван. В стороне, ближе к спальне, лежала вторая туфля, изуродованная схожим образом.　

И запах... отчасти больничный, отчасти словно в общественном туалете.

Хотя все инстинкты просили этого не делать, Вэл толкнула дверь спальни.　

И чуть не рассмеялась от потрясения, потому что в тусклом свете не сразу поняла, что видит. Будто инсталляция, созданная эксцентричным экспрессионистом. Или какой-нибудь шутник претворил в жизнь свое представление о визуальном розыгрыше, действуя на манер тех фигляров, что удерживают ложку на копчике носа или на глазах у всего ресторана пихают в ноздри палочки для еды.　

Человеческую голову использовали как подставку для обуви.　

Это невозможно, подумала Вэл, невольно подходя ближе. Ее будто притягивали невидимыми веревками, чтобы показать ужасы с более выгодного ракурса. Она все еще ждала, что Лу вот-вот стряхнет с лица нелепые украшения и зайдется садистским смехом.　

О боже!　

Его руки были заломлены за спину и привязаны к лодыжкам. Целый кусок туловища влажно блестел красным. Освежеванная туша. На ноги свисали клочья кожи и жир, срезанные с ребер и живота.　

Но это еще не все.　

Из каждого глаза торчало по белой туфле с ярко-красными от крови каблуками. Еще пара обуви висела на ушах, вогнанная в них шпильками и наверняка проткнувшая барабанные перепонки. Каблуки от найденных ранее лодочек были вонзены в ноздри и примотаны скотчем, причем один пробил переносицу и вышел рядом с глазом.　

Но на этом зверства не заканчивались. Из безвольно разинутого рта торчали еще четыре пары обуви, скорее всего добавленные для большего комического эффекта уже после смерти. Под ягодицами и между ног темнела лужа загустевшей крови, наводившей на мысль о других издевательствах, впрочем, думать о них не хотелось.　

Обезображенное лицо смотрело на нее, будто жуткая маска. Вэл попятилась. Расстояние от кровати до двери казалось огромным, как день пути, а пол качался и уходил из-под ног, словно корабельная палуба в шторм.　

В гостиной она схватила банковскую карту и попыталась вспомнить все, чего касалась здесь накануне.　

Ничего. Чего угодно. Всего!　

Конечно, она дотрагивалась до туфель, которые надевала, но теперь на них отпечатки убийцы, если тому не хватило ума натянуть перчатки.

На дойчмарках, брошенных в лицо Лу, тоже остались пальчики, впрочем ее будут не единственными: деньги прошли через множество рук. А вот бокал, из которого она пила, — это другое дело.　

В кухонной мойке лежало несколько бокалов. Вэл тщательно их вымыла и высушила, затем с тряпкой вернулась в Сокровищницу, где вытерла всю обувь, за которую могла браться вчера.　

Оставалось кое-что еще...　

Китайские туфельки! Она вертела их в руках, когда любовалась. Наверняка на них куча отпечатков.　

Когда Вэл через тряпку открыла тиковую шкатулку, туфелек внутри не оказалось. Вероятно, следовало поискать в спальне, но Вэл сомневалась, что во второй раз выдержит столь мерзкое зрелище.　

С улицы донесся автомобильный гудок.　

Черт, она же попросила водителя подождать! Вэл подбежала к окну. Таксист как раз уезжал. Запомнит ли? Прочтет ли в газетах об убийстве Лу и сопоставит это с ее визитом сюда? И кто мог видеть ее здесь вчера ночью? Или, скорее, сегодня утром?　

Паника комком подкатила к горлу.　

Так и до тюрьмы недалеко. Или задержат для допроса как последнего, кроме убийцы, человека, который видел Лу живым. А ведь убийцу могут никогда и не найти. И тогда она окажется последней... а теперь он мертв... ужасно... и...　

Вэл заперла дверь и поспешила на улицу, чтобы поймать еще одно такси. Любопытно, как скоро придут искать Лу? Через сколько часов кто-нибудь уловит вонь и заинтересуется? Ясно одно: нужно поторопиться.　

Ее ждет Маджид.

8

Сука!

Где ее черти носят?　

Закурив сигарету, Брин принялся наблюдать за пышногрудой девушкой-экскурсоводом в строгой серо-голубой форме. Та металась по вестибюлю гостиницы «Фир Яресцайтен», собирая пожилых подопечных, часть которых, определенно, не желала шевелиться. На груди гида соблазнительно подпрыгивал логотип британской туристической компании, но злость и досада отнюдь не красили ее во всем остальном ангельское личико. Брин сочувствовал бедняжке. Зная, что рано или поздно Вэл непременно объявится, он прокуковал в вестибюле большую часть утра. Предположил, что после того обувного маньяка Вэл вернется в гостиницу, но, возможно, она поехала куда-то еще и сняла кого-нибудь. В таком случае есть вероятность, что она придет не одна. Неловкая ситуация, но сбрасывать со счетов ее не стоит. Если так, останется положиться на непостоянство Вэл.　

В конце концов, он не хочет убивать мерзавку прямо сейчас. Вначале придется по новой завоевать ее расположение.　

Та часть вестибюля, где сидел Брин, была стилизована под просторную гостиную. Два парчовых дивана и четыре больших кресла, а сбоку — мраморный журнальный столик, инкрустированный мозаикой а-ля Помпеи. Единственным соседом была широкозадая женщина, державшая на коленях собачонку — нечто вроде помеси сурка и перьевой метелки для уборки пыли.　

Собачонка истерично затявкала. Владелица снисходительно улыбнулась, как родитель, чей малыш только что кричал нехорошие слова.　

— Простите. Мой песик нервничает, когда вокруг слишком много людей.　

— Ничего, я люблю животных, — по-немецки ответил Брин и протянул руку к собаке.

Женщина томно прикрыла веки, словно приглашая погладить и ее. Он мысленно отметил дороговизну ее украшений: несколько золотых браслетов на пухлой руке, крупный топаз на указательном пальце. Одевалась незнакомка с неброским шиком. Возможно, в другое время Брин пустил бы в ход свои навыки обольстителя. У него не было женщины несколько недель, и это начинало чуточку беспокоить.　

Ему нравилось считать себя полностью бисексуальным, человеком, который не отдает предпочтения ни мужчинам, ни женщинам. Однако последнее время среди партнеров преобладали мужчины. Брин чувствовал, что вскоре для баланса потребуется женщина.　

В ответ на ласку собака прекратила лаять и завиляла хвостом.　

— Славный песик, — улыбнулся Брин.　

На самом деле он терпеть не мог маленьких голосистых шавок. Те напоминали о мисс Ли, его давней любви, которая обожала подобных созданий и зачастую таскала с собой парочку, прижимая к груди на манер Жа Жа Габор[9]. Мисс Ли вечно переживала из-за своего роста и габаритов и считала, что с маленькой собачкой на руках будет выглядеть миниатюрнее. Разумеется, эффект получался прямо противоположным. Раз уж так хотела казаться дюймовочкой, надо было ходить с парочкой грозных ирландских волкодавов[10].　

Впрочем, несмотря на все тщеславие и любовь к самообману, мисс Ли стала для него спасительницей. И он перед ней в вечном долгу. Мисс Ли образовала его в гуманитарных науках, языке и этикете в те далекие времена, когда он считал себя королем, если имел пакетик хрустящих чипсов из свиной кожи и засаленную майку, чтобы вытереть пальцы. Объяснила ему, как важны чистое, ухоженное тело, свежие цветы в вазе от Лалика[11], правильная речь и умение выбирать хорошее бордо, а еще научила делать минет по меньшей мере дюжиной разных способов.　

И в конце концов сделала богатым.　

До нее Брин все детство провел в бесконечной веренице мотелей и трейлерных городков. Его мать Джози Мэй кочевала по всему юго-западу, чтобы наскрести на жизнь столь же скудную, как и те тряпки, в которых она танцевала стриптиз по клубам Ларедо, Далласа и Тускона. Брин был у Джози Мэй единственным ребенком, но та считала, что и этого чересчур много. Она любила рассказывать маленькому Артуру, как тщетно пыталась избавиться от беременности в те дни, когда аборты еще не легализировали. В итоге она нашла одну подпольную клинику в Ларедо, но техасские рейдеры ворвались туда с облавой ровно перед тем, как подошла ее очередь лезть в смотровое кресло. Мало того, что Джози Мэй лишили надежды на аборт, так еще и пришлось отсосать одному из копов.　

— Так что у меня не осталось выбора, — вздыхала она. — Пришлось вынашивать и рожать тебя, лысого и кричащего, розовенького, словно поросенок.　

Поросенок. Да, так Джози Мэй его называла, только вот сама куда больше походила на свинью. Раскабанела из-за пристрастия к фастфуду так, что не брали в приличные заведения вроде далласского клуба «Плейбой», где танцовщицы зарабатывали хорошие деньги. Джози Мэй и так была невысокого роста, а с полцентнера лишнего веса, в основном расположенного на животе и бедрах, сделали ее тело похожим на грудастый баклажан.　

Существование Джози Мэй превратилось в бесконечную борьбу со слабостями ее внушительного тела. Сидя на жесткой диете, она вешала навесные замки на холодильник и дверь кладовки, прятала ключи и открывала, только чтобы приготовить себе и маленькому сыну по крошечной порции пищи. Артур, тощий мальчишка, который унаследовал сухопарое сложение и романтические грубовато-мужественные черты того ковбоя, а может, завсегдатая кабаков, что участвовал в его зачатии, почти никогда не наедался досыта.　

Голод и вызванная им ярость стали для него обычным делом.　

Но он ощущал и другой, менее осязаемый голод. Еще на раннем этапе жизни Артур понял, что почти не чувствует родства с себе подобными. Ему были чужды все те эмоции, что у других называются любовью и привязанностью.

Все остальные люди — его мать, учителя, ребята в школе — слились для него в одного огромного, неизвестного и малопонятного Иного, казались странными и чуждыми, как микробы под микроскопом, объектами, которые надлежит холодно и тщательно изучить, а затем использовать.　

В десять он начал вламываться в чужие трейлеры, крал все, что сумел найти, и обчищал холодильники. Помимо еды и трофеев, его с почти мистической силой влекла возможность заглянуть в жизнь других. Как следует обшарив дом, многое узнаешь о его обитателях. В своих приключениях Артур натыкался на мириады сокровищ: любовные письма и непристойные журналы, судебные повестки, завещания и дневники с откровениями самого разного рода, угрозы ревнивых соперников и мольбы отвергнутых любовников, а как-то раз даже на предсмертную записку, которую автор переписывал снова и снова, пытаясь объяснить то, что, судя по всему, пока еще не совершил.　

С каждым открытием Артур находил очередной ключик к Иным. С каждым открытием хотел узнать еще больше.　

Затем ему стало этого мало. Он расхотел рыться в чужих вещах и часто фантазировал, что почувствует, убивая. Со странной отстраненностью опытного живодера Брин решил, что пора обследовать содержимое не только предметов, но и людей, которым они принадлежат.　

И начал с самого себя. Оказалось, что вскоре наступает своеобразный транс. Боль становится нематериальной, этаким фоновым музлом для нейронов, на которое легко не обращать внимания. А еще физическая боль странным образом заставляет позабыть обо всех остальных невзгодах. Сделав надрезы на собственных бедрах и наблюдая, как из них сочится алая жидкость, Брин почувствовал себя неуязвимым, сильным, всемогущим.　

Впрочем, как он выяснил позднее, когда заставляешь истекать кровью других, это даже лучше.　

В тринадцать Брин убил первый раз, обрушив шлакобетонный блок на голову пьяного бродяги, который заснул рядом с бутылкой на пустой автостоянке.　

А затем убил снова, в четырнадцать: утопил малыша в детском бассейне. Все сочли его смерть несчастным случаем.　

Во время обоих убийств Брин пережил своеобразный экстаз, нечто вроде оргазма, но во много раз сильнее. Незабываемые ощущения, которые он с тех пор вечно пытался освежить.　

Брин покинул материнский дом за день до своего пятнадцатилетия. Джози Мэй снова застукала его с сигаретой и заставила съесть целую пачку «Мальборо», с ухмылочкой наблюдая, как он давится ими одна за другой. На кухонном столе у нее предусмотрительно стояла кастрюля, чтобы дать ему, когда желудок неизбежно взбунтуется против издевательств.　

Артуру понадобились годы, чтобы превозмочь тошноту при одной лишь мысли о табаке, но он все же себя поборол. Просто в пику Джози Мэй. Просто чтобы доказать: она вовсе не победила.　

Через месяц после ужина из «Мальборо» Артур покинул дом и автостопом добрался до Нового Орлеана, где быстро понял, что, хотя темными делишками и воровством всегда можно заработать на хлеб, настоящего богатства и роскоши, к которым он стремится, таким путем не достигнешь.　

Впрочем, это не помешало ему переключиться на более фешенебельные дома. Вот как он пришел грабить викторианский особняк с персиковыми стенами, стоявший на обсаженной азалиями улице в Гарден-дистрикт. Перед частью окон первого этажа владелец предусмотрительно посадил кусты, за которыми было удобно прятаться. Артур взломал раму и проник внутрь.　

Прикарманив несколько безделушек, он прошел прямо к холодильнику и с волчьей жадностью набросился на еду. Сидел перед ним, как дикарь, зачарованный клином света, и обеими руками заталкивал в рот все, что нашел, а затем вдруг залаяла собака.　

Не крупная, из числа тех, о которых Артур уже знал достаточно, чтобы опасаться, а писклявая шавка с противным, словно скрежет железа по стеклу, голосом. Проскользив по линолеуму к Брину, она яростно залаяла. В темноте этот померанский шпиц размером с кота походил на рыжую муфту с ножками.　

Брина разрывали противоречивые желания. Он хотел убить поганца и в то же время хотел сбежать, а еще с рождения побаивался таких маленьких и шумных собак. Но не успел он определиться, как в кухне вспыхнул свет. Все еще сидя на корточках перед холодильником, Артур вскинул взгляд на грузную, но элегантную женщину с полными губами и тяжелыми веками. Она была в бирюзово-золотом восточном халате и тапочках с помпонами.　

— Что ты здесь делаешь? Не видишь разве, что расстраиваешь мою крошку Кейодел? — неприязненно посмотрела на него вошедшая.　

Артур сильнее вцепился в нож. Она была крупной женщиной. Может, убить? Или попытаться сбежать?

— Ты что, домушник, милок? Небось, домушник, потому как для насильника маловат. Никуда не годишься.　

Она захихикала.　

Не выдержав, Артур бросился на нее с ножом. Не успел он опомниться, как женщина проворно уклонилась, одной левой перехватила запястье с оружием, заломила руку Брина за спину и стала душить его предплечьем.　

— Не самая удачная мысль, сладенький.　

Она рассмеялась грудным, наигранным смехом. Сквозь ткань халата Артур почувствовал вставший член, способный сделать честь призовому жеребцу.　

— Ну что, милок, вот тебе на выбор несколько вариантов, — усмехнулся трансвестит Артуру, который тщетно рвался на свободу. — Могу вызвать полицию, чего ты, определенно, заслуживаешь. Могу даже пустить в ход нож, которым ты собирался меня пырнуть, и перерезать тебе, дурачку, горло. Скажу «самозащита» и буду считать, что ты, опять же, получил по заслугам. Либо ты спускаешь штанишки и становишься на четвереньки, чтобы меня умилостивить. Глядишь, после этого я подобрею и выслушаю твою версию событий.　

Но, разумеется, для мисс Ли существовала только одна версия событий — ее собственная, как Брин выяснил за последующие годы.　

Хозяина особняка звали Ли Таттл, или «мисс Ли» для друзей-трансвеститов, порхавших по Французскому кварталу, как яркие бабочки на исходе жизненного цикла, — этакого племени на грани вымирания, что стремится украсить своим присутствием все вокруг, пока еще может.　

Мисс Ли, на то время лет сорока с хвостиком, разбогатела, владея двумя первоклассными барами, один из которых обслуживал чистых геев и телевизионщиков, а второй ориентировался на туристов, пришедших поглазеть на выпендрежников-трансвеститов. Она тут же прониклась симпатией к Брину, чьи тощее тело, неряшливость и порочность напоминали ей о собственном безрадостном детстве.　

Прожив с мисс Ли много лет, Брин привязал ее к себе настолько, что та усыновила его законным образом. Затем, чтобы все выглядело чисто, выждал еще три года, высматривая подходящую возможность. К тому времени ему было двадцать три. Они с мисс Ли много путешествовали, порой маскируясь под элегантную матрону и ее красавчика сына, а порой резвясь в открытую, как джентльмен со средствами и его юный любовник.

На периферии жизни Брина все это время присутствовали женщины, но он тщательно скрывал, что в набор его извращенных наклонностей входит склонность к гетеросексуализму.　

Или к убийствам, если на то пошло.　

Во время совместного круиза по Карибам мисс Ли вдобавок к более экзотичным интересам пристрастилась к подводному плаванию. Толчком, как хорошо понимал Брин, стал смуглокожий инструктор, но затем мисс Ли, чьи спортивные подвиги редко простирались за двери спальни, вошла во вкус и стала заядлой ныряльщицей. Она и его заставила разделить свое новое хобби, хотя он боялся подводного мира и видел в каждой тени кровожадную акулу, а в каждой расщелине средь кораллов — укрытие для мурен.　

Но в конечном счете благодаря воде Брин получил величайший подарок — свободу.　

Возможность представилась во время погружения на пятьдесят футов близ рифа у берегов острова Абако. Наверху покачивалась лодка из проката. В баллонах Брина еще оставалось на пять минут воздуха, и вдруг более тяжелая мисс Ли, у которой тот обычно заканчивался быстрее, похлопала его по плечу и провела ребром ладони по горлу, давая понять, что ей нужен кислород.　

В таких непредвиденных случаях обычно сразу же возвращаются на поверхность и делятся по пути дыханием, передавая друг другу регулятор. Когда Брин отказался помочь, мисс Ли попыталась отобрать регулятор силой. Брин поставил блок и стащил с нее маску.　

Мисс Ли схватилась за свой последний шанс — сбросить пояс с грузом и подняться как можно быстрее, пока в легких еще есть воздух; но Брин обхватил ее за шею, заставил открыть рот и подождал, чтобы тело наполнилось водой, как грелка под краном.　

Брин получил наследство и зажил припеваючи, удовлетворяя хищнические наклонности на нескольких континентах. Не упустил ни одного из тех, кого по-настоящему желал трахнуть и убить.　

До Вэл.　

Ох уж эта сучка, шлюха, пизда!　

Собачка внезапно тявкнула, и Брин понял, что неосознанно стиснул ей ухо. Он уже и позабыл про нее. Думал только о горле Вэл.　

Собеседница с негодованием глянула на него, выхватила любимицу и стремительно ушла.

Брин сверился с наручными часами. Почти полдень. Скудный запас его терпения подошел к концу. Пора позвонить Вэл в номер. Если ответит, он просто скажет, что приехал в Гамбург по делам, вчера вечером заметил ее в вестибюле и хочет возобновить знакомство, пока не уехал из города.　

Портье, то и дело хлюпающий носом прыщеватый юнец с ухоженной бородкой, покачал головой, сморкаясь в платок.　

— Она выписалась.　

— В смысле?　

— Позвонила несколько часов назад. Сказала, что должна уехать из Гамбурга и не успевает вернуться в гостиницу за вещами. Попросила списать оплату за номер с ее кредитки.　

— М-да, незадача. — Брин едва сдерживал злость. — Я адвокат мисс Петрильо и хотел дать ей на подпись несколько документов. Она говорила, когда вернется?　

— Сказала, что не вернется. Что мы можем положить ее вещи на хранение либо выбросить. Для нее это безразлично.　

— Как же так... А она, случайно, не говорила, куда отправится? Портье шмыгнул и пожал плечами.　

— Нет, не говорила. Может, желаете оставить сообщение? Ваше имя и как с вами связаться? В таком случае, если она позвонит, я передам, что вы ее искали.　

Брин передернул плечами и, выдавив из себя улыбку, ответил:　

— Нет, это излишне.　

— Позвольте осведомиться, сэр, по какому срочному делу вы ее разыскивали?　

— Скорая смерть. Эта дама только что узнала, что неизлечимо больна. Дни ее сочтены.

9

Путь в Северную Африку по земле занял у Вэл больше недели. По воздуху туда считаные часы, но Маджид боялся полетов и сказал, что чувствует себя в тесноте самолета точно в гробу. Потворствуя его неожиданной фобии, пришлось ехать поездом: из Мюнхена в Женеву, затем пересадка на юг, в Марсель, далее в крошечную республику Андорру, а потом — по Испании через Гранаду и Севилью.　

В Гибралтаре они судном переправились на марокканский берег пролива, в Танжер, а оттуда железной дорогой добрались до Феса, древнего города у подножия Атласских гор. Вэл, которая еще не была в Северной Африке, предпочла бы один из роскошных европейских отелей в построенной французами части города, где находится вокзал, но Маджид заверил, что знает Фес как свои пять пальцев, и настоял на Фес-эль-Бали, средневековом сердце города, заложенном на рубеже восьмого и девятого веков.　

— Десять тысяч голов, — пробормотал он, пока такси, виляя, объезжало кричащих детей, машины, мопеды и запряженные ослами повозки, а также мужчин и женщин, с головы до ног завернутых в джеллабу — длинный свободный халат, многими любимый в Марокко.　

— Ты о чем? — спросила Вэл, думая, что ослышалась.　

— Просто вспомнил прочитанное. В семнадцатом веке новый правитель, Мулай Исмаил, жестоко расправился с противниками, чтобы укрепиться на троне. В честь победы он послал на стены Феса десять тысяч голов, среди которых были женские и детские. А тела связал тростником, сделав мост для своей победоносной армии.　

— Экий славный малый, — ответила Вэл. — Где-нибудь поблизости еще бродят похожие?　

— Вряд ли.

Маджид вздохнул, словно его это расстраивало.　

Улочки стали совсем узкими и запруженными народом, такси по несколько минут стояло в пробках. За окном уже потянулась древнейшая часть города. Гнетущее ощущение нищеты и скученности гигантского муравейника еще больше усиливали огромные многоэтажные здания. Маджид сказал, что они называются фондуками и были построены много веков назад вокруг внутреннего двора как пристанище для торговцев с их вьючными животными.　

Вэл поражалась Маджиду: замкнутого пространства самолета не выносит, а среди тесно понатыканных домов и бесконечных людских толп чувствует себя совершенно спокойно.　

Улочки стали такими узкими, что две повозки вряд ли бы разминулись, не поздоровавшись локтями своих пассажиров. Наконец такси остановилось перед богато орнаментированными воротами неподалеку от Баб-Буджелуд. Вэл и Маджид прошли через широкий проем, украшенный изразцами с затейливой ручной росписью в исламском стиле, за которым подверглись атаке двух мальчишек, предлагавших услуги гида.　

— Здесь лучше, чем кажется, — сказал Маджид, после того как они скрылись от них в отеле «Каскад». — В восемнадцатом веке здание служило увеселительным дворцом местному визирю.　

— Похоже, с тех пор здесь не убирали. — Вэл проводила взглядом громадного таракана, что пронесся по деревянному полу вестибюля, когда они шли к номеру в сопровождении неряшливого портье.　

Пока Вэл принимала душ, Маджид расставил на обоих подоконниках свои нежно любимые курильницы. К тому времени, как она вышла, завернувшись в полотенца, воздух в комнатушке можно было резать ножом — настолько густым он стал от смеси множества благовоний. Лежа на спине в кровати, Маджид посасывал трубку.　

— Здесь продают травку, угадала?　

Маджид посмотрел на Вэл так, словно она только что сморозила невероятную глупость.　

— Как же иначе? Дорогая, это Марокко.　

— Я имела в виду, по соседству. Вот почему ты предпочел этот отель более новым.　

— Мне нравится здешняя атмосфера. И, пожалуйста, не надо вот этого вот снобизма. Если хочешь потратиться, через улицу есть несколько французских бутиков, а в соседнем здании — пятизвездочный ресторан.

— А что насчет Города и входа в него? Он тоже здесь?　

Маджид прикрыл глаза.　

— И чего тебе так не терпится?　

Вэл схватила вещи, в которых из-за спешного отъезда из Гамбурга провела все путешествие, и начала одеваться.　

— Пойду обследую твои бутики. Нужно купить что-нибудь на смену. Эти тряпки уже пованивают.　

Когда через несколько минут она хлопнула дверью, Маджид уже сопел, выронив трубку из пальцев. Вэл открыла дверь снова и хлопнула ей еще дважды, как можно громче.　

Маджид не пошевелился.　

Французский бутик оказался дорогим, как он и предупреждал. Работали в нем парижанки с маково-алыми губами и сапфировыми стрелками на веках, носившие столько золотых браслетов, что у нормального человека отвалились бы руки. Вэл не стала задерживаться, купив несколько широких брюк, длинных юбок и блузок. Прежнюю одежду она бросила в примерочной кабинке и вышла в обновках: шелковых штанах и тунике с длинным рукавом, примерно такой же, как у самых раскрепощенных местных женщин.　

К ее возвращению в номер Маджид уже пробудился и сонно набивал трубку по новой. Над курильницами вился ароматный дымок. Отобрав трубку, Вэл вытряхнула ее на пол. Маджид ответил настолько яростным взглядом, что мгновение казалось: ударит.　

— Довольно. Ты весь день ничего не ел. Так и до анорексии недалеко, а мне потом возись с доходягой.　

Она чуть ли не силой выволокла его наружу, где воздух пусть и был далеко не свежим, но по крайней мере не дурманил, в отличие от тошнотворно сладкой смеси ароматов в номере.　

Вэл заставила Маджида обойти Баб-Буджелуд несколько раз, а потом повела в ресторан по соседству с гостиницей, который, по его словам, был пятизвездочным. Как оказалось, это не преувеличение. Сидя за низким столом и пользуясь лишь правой рукой, они пальцами брали салаты из апельсинов и моркови, густые, вязкие смеси из помидоров и жареного перца, вкуснейшее тушеное мясо с айвой, черносливом и странно затхлым привкусом засоленного лимона.　

Насытившись, каждый пошел своей дорогой. Маджид — потакать своим наклонностям, Вэл — исследовать мириады запутанных улочек Старого города, заинтриговавшего ее экзотичным убожеством видов, звуков и запахов. Как проводит вечера Маджид, она не спрашивала, но предполагала, что без нескольких плотских сделок ночь считается потраченной зря.

Не многие женщины отваживались в столь поздний час бродить по улицам этого марокканского города, к тому же на прохожих-иностранцев независимо от пола ордами слетались мальчишки, предлагавшие показать различные достопримечательности квартала, как упомянутые в туристических путеводителях, так и более сомнительные.　

Вэл спрашивала себя, знает ли кто-нибудь из этих ребятишек о Городе. Если Маджид упрется, затягивая пребывание здесь, возможно, все-таки придется искать путь самостоятельно.　

Около полуночи, близ музея Дар-эль-Батха на площади Де-Л'Истикл, Вэл завернула за угол и, с потрясением заметив неподалеку Маджида, направилась к нему, но потом резко замерла.　

Он был не один. Почти скрытая темнотой и его телом, перед ним стояла миниатюрная фигурка, берберская девочка лет девяти с затейливо заплетенными черными косами, спрятанными под узорчатым шарфом с бахромой из золотых монеток. Маджид и девочка казались поглощенными беседой. Говорила в основном она. Маджид выглядел непривычно убитым. В какой-то момент его губы задрожали, он закрыл рот рукой.　

Хотя Вэл не могла в точности знать о природе заключаемой сделки, сразу предположила, что та далека от филантропической. Кто бы мог подумать, что Маджида интересуют дети! Какая гадость! С другой стороны, возможно, малышка — связной от поставщика опиума. Но и в этом случае ситуация выглядит лишь немногим лучше.　

Человек, торгующий своим телом, наркоман, а теперь, возможно, еще и педофил. Даже если Маджид и знает путь в Город, где гарантия, что он приведет ее туда?　

Вэл нырнула за проехавшую мимо гужевую повозку и покинула площадь другим путем, чтобы Маджид не заметил.

10

Брин развернул желтоватый бумажный прямоугольничек, который таскал в кармане уже с неделю. Понизу шел ряд ровных печатных чисел. Он списал их с кредитной карты Вэл, перед тем как покинуть жилище Толстозадого. Конечно, искать ее через банк — выстрел наудачу. Обнаружив пропажу, Вэл заблокирует карту и закажет новую, разве что вернулась забрать.　

И в таком случае увидела, во что его стараниями превратилась квартира.　

На губах Брина мелькнула улыбка. Подобная возможность была ну очень приятной.　

Он прочистил горло и набрал телефон горячей линии «Барклей» — банка, выпустившего кредитку Вэл.　

— Чем могу быть полезна? — ответил женский голос, говоривший по-английски с легким акцентом.　

— Меня зовут Ли Петрильо. Боюсь, у меня проблема с кредиткой. — Брин зачитал цифры. — У нас с женой общий карт-счет, и она не находит свою. То ли просто не туда положила, то ли украли из гостиничного номера. — Голос Брина буквально излучал вежливость и честность. — Я тут подумал... вы бы не могли проверить для меня последние операции? Один раз мы рассчитывались картой в гамбургском отеле «Фир Яресцаитен» и, наверное, раза два в местах, которые я не помню.　

— Минуточку. Сейчас гляну.　

Оператор оставила его дожидаться на линии. Брин ерзал, нетерпеливо постукивая пальцами по столику телефонной кабинки в гамбургском аэропорту Фульсбюттель. Затем принялся рассеянно ковырять заусенец на ногте, пока не выступила кровь.　

— Мистер Петрильо?

— Да, я все еще жду.　

— Скажите, ваша жена — это?..　

— Вэл Петрильо.　

— Хорошо, согласно нашим данным, миссис Петрильо приобрела несколько предметов одежды в Фесс, Марокко. Бутик называется «Голубой попугай». Это было пятнадцатого числа.　

Брин чуть не закричал от радости. Вэл все еще расплачивается этой картой. Значит, вернулась за ней. Значит, видела...　

— Что-нибудь еще?　

— В тот же день с карты списали плату за номер в отеле «Каскад». Это Фес, Марокко. С тех пор... ничего.　

Брин записал название города и гостиницы.　

— Прекрасно. Моя жена сейчас путешествует по Марокко, так что, похоже, просто не могла найти карту. Будь она украдена, вор наверняка уже ей воспользовался бы.　

— Звоните, если действительно потеряли карту, и мы выпустим новую. ..　

Брин повесил трубку. Через несколько минут он уже заказал билеты на самолет до Феса, следующий через Марсель.　

Вэл появилась в жизни Брина почти два года назад и, хоть об этом и не догадывается, спасла ее.　

Он тогда жил в Гонконге, куда перебрался с Бали, где гологрудая древняя гадалка напророчила ему смерть на чужбине. Брин ей поверил. Ему было свойственно воспринимать суеверия всерьез, и он осознавал свою слабость. А также ему было свойственно маниакально-депрессивное отношение к путешествиям. В маниакальной фазе он порхал с места на место, беззаботно наслаждаясь приключениями в экзотических странах и убивая без угрызений совести. В депрессивной внутри умирал некий свет, будто огонь души заливало водой, и Брин жаждал только уединения. Морщился от одного лишь звука чужого голоса, словно его хлестали по плечам вешалкой для пальто. В такие времена он снимал комнату в каком-нибудь дешевом отеле и не выходил днями.

Разудалый убийца чередовался в нем с отшельником-мизантропом.　

В Гонконге Брин вошел в депрессивную фазу цикла с прямо-таки самоубийственным размахом. До этого он хотел вернуться в Штаты и, возможно, снова поселиться в новоорлеанском доме, полученном по завещанию мисс Ли. Однако из-за путаницы с авиабилетами, по крайней мере именно на нее сослалась индонезийская авиакомпания, не смог вылететь с Бали прямиком на родину. Быстрейший путь домой пролегал через Гонконг, в котором можно было пересесть на самолет другого перевозчика, поэтому пришлось сделать крюк более чем в тысячу миль к северу.　

Во время перелета Брину стало плохо. Что-то с желудком. Большая часть пятичасового пути прошла в уборной, концы тела соревновались, пытаясь извергнуть как можно больше токсина в единицу времени. В Гонконге Брин отказался от пересадки и, поселившись в Новом Коулуне (высотной застройке в западном стиле близ оживленной Натан-роуд), несколько дней пластом провалялся в кровати.　

Телесная хворь в конце концов отпустила, но душевная нет.　

Брошенный на произвол судьбы в безумном людском муравейнике Гонконга, он то слонялся без дела по Нефритовому рынку, то сидел у сцены в ваньчайском баре, наблюдая, как красивая проститутка-евроазиатка принимает банкноту своей пурпурной киской. Он чувствовал не похоть и даже не знакомое, бодрящее желание убить, а глубокое тошнотворное беспокойство. Сердце лихорадочно колотилось, тело истекало потом, словно только из сауны. Мир перед глазами начинал меркнуть, и Брин спрашивал себя, что будет, если он и впрямь потеряет сознание в этой чужой стране, где он очнется и с кем.　

Вспомнилось предсказание балийской гадалки. Наверное, она была права. Ему действительно суждено умереть вдали от родных мест. И это произойдет в Гонконге.　

Беспокойство все нарастало. Потребовалась вся храбрость, чтобы выйти из номера и немного пройти по Натан-роуд до ближайшей пристани. Поездка паромом на остров Гонконг заняла пять минут. Там Брин взял такси и отправился на Виктория-пик. Стоял промозглый день. Клочья тумана вокруг горы казались драными саванами привидений.　

Много лет назад Брин уже поднимался на пик в обществе мисс Ли. Запомнилась жара, ослепительное солнце и как мисс Ли высматривала укромное местечко, чтобы приказать ему встать на колени и отсосать. В поисках такого местечка они обошли всю гору: часовая прогулка с захватывающими видами на Коулун и гонконгскую бухту, но без единого укрытия, где юноша может орально ублажить своего пожилого, любящего переодеваться в женское платье товарища.　

Мисс Ли возненавидела Виктория-пик, а Брину запомнились утесы.　

И в этот промозглый, мглистый день он отыскал давно примеченное место, уединенный высокий обрыв далеко от основных туристических троп, на котором лишь низкая ограда не давала свалиться в кусты и на скалы сотнями футов ниже.　

Безболезненная, мгновенная смерть.　

Не то что те, которые годами встречали его жертвы.　

Брин застыл, прикидывая угол, под которым упадет на камни, не чувствуя ни угрызений совести, ни страха — лишь всепоглощающую жажду покончить с жизнью и освободиться наконец из тесной хрупкой тюрьмы черепа.　

— Обожаю высоту, только нервишки пошаливают, — внезапно рассмеялся грудной женский голос. — Так и тянет прыгнуть.　

Ошеломленный странной смесью гнева, облегчения и вины, он обернулся глянуть, кто посмел прочесть его мысли, и увидел ее, окутанную ореолом тумана. На ней были штаны цвета хаки, из-под распахнутой куртки выглядывал довольно строгий свитер с высоким воротом. Туман запутался в ее ресницах, туман шелковым шарфом льнул к горлу. Поначалу Брин подумал, что она создана из водяной дымки.　

— Простите, не понял. Вы о чем?　

Мысль о том, что кто-то узнал, сумел заглянуть в самое сокровенное, пугала до мозга костей.　

— О высотах, — с какой-то бесшабашностью ответила она. — Вечно тянет сказать: «Да пошло оно все к черту!» — и спрыгнуть. С уступов, с утесов, с поручней на корабле или мостов над пропастью. Я, конечно, не прыгаю. Прыгать глупо. И все же я всегда подумываю об этом.　

Наверное, Брин посмотрел на нее с ужасом, потому что она продолжила:　

— В жизни не поверю, что мне одной приходят в голову такие мысли. Зачем тогда все эти перила? В смысле, никто ведь просто так не сваливается. Нужно постараться. Ограждения лишь дают нам еще секунду подумать, сказать себе: «Стоп! Что это я, черт возьми, делаю?» — и вернуться в безопасность.

Он уставился на нее. В мозгу родилась яркая фантазия, на мгновение почти соблазнившая на действия. За руку швырнуть женщину в бездну, которой она так жаждет, и последовать за ней. Полиция решит, что пара любовников пришла сюда покончить с собой либо отвергнутый поклонник в ярости совершил убийство. Смерть с прелестной незнакомкой будет выглядеть довольно романтично.　

И вдруг она рассмеялась снова, низко и мелодично.　

— Видимо, мне нужно больше острых ощущений, чем остальным. Ты тоже такой?　

В тот момент Брин решил, что со смертью женщины стоит повременить и сначала ее трахнуть. Спустившись вместе с горы, они условились о свидании. Депрессия уже немного его отпустила. Суицидальные мысли теперь казались чужими, планами слабого, глупого и незрелого незнакомца, ничтожного пережитка прошлого.　

В первую очередь Вэл привлекла его теми же двумя качествами, за которые он любил мисс Ли, пока та не превратилась в старую зануду: Вэл отличалась той же безмерной, неразборчивой и горячечной потребностью в сексе, как его собственная, а еще она была богата.　

Вскоре Брин понял, что Вэл может дать ему даже больше, чем мисс Ли. Отличный секс, пока не надоест, затем пополнение ресурсов после ее убийства.　

Для последнего, конечно же, пришлось бы вступить в брак, но Брин не видел в этом большого препятствия. Когда он бывал на подъеме, его эго не знало границ. Брин казался себе неотразимым для практически любого партнера, в особенности для женщин, многие из которых жаждали того, что в мужчинах встречается крайне редко: сочетания нежности, образованности и ненасытного либидо.　

Еще в первые мгновения знакомства Брин распланировал для себя отношения с Вэл: сначала ухаживание, потом брак и ее преждевременная смерть. Даже обдумал то, как поступит, если Вэл успеет родить ему ребенка — игрушку из плоти и крови, из которой он сможет вылепить свое подобие. Желание смерти затмили новые амбициозные задумки. Брин опять почувствовал себя сильным. У него появилась высшая цель.　

Вначале все было романтично — полная идиллия. Они днями не вылезали из кровати, предаваясь играм, которые разнообразием посрамили бы «Кама Сутру», а когда начинали уставать друг от друга, приглашали проституток, чтобы разнообразить эротическое меню. Вначале Брин даже тешил себя фантазией, что у Вэл тоже есть тайная жизнь и не только он присматривается к ней, намечая жертвой кровавого убийства, но и она — к нему. Вэл представлялась ему сестрой по духу, женской версией его самого.　

Но в конце концов Гонконг ей наскучил и она решила променять его на пляжи Шри-Ланки. Брин отправился с ней. На этот раз не прошло и недели, как ею вновь овладела жажда перемены мест.　

«Теперь в Австралию», — объявила Вэл и перечислила названия, лишенные для него всякого романтического шарма: Кубер-Педи, гора Ольга и Алис-Спрингс. Брин не горел желанием ехать.　

Вэл дала понять, что это его право, но она не намерена отказываться от планов.　

Игра, подумал Брин. Женская уловка, чтобы сильнее привязать к себе. Он не очень разбирался в подобных хитростях и большую часть своих знаний о них приобрел под сомнительным опекунством мисс Ли. В каком-то смысле, хотя Брин никогда бы этого не признал, он был наивен и неопытен, как школьник на первом свидании. Знал тысячи способов заниматься сексом и сотню способов убивать, но оставался полным невеждой в тонкостях настоящего ухаживания.　

Брин понял лишь одно: момент требует решительных действий, способных изменить баланс сил в его пользу.　

Он предложил Вэл брак, но та отказала.　

Эго не позволило ему выказать разочарование. Брин лишь с улыбкой пожал плечами, сказав «ладно» или что-то вроде того. А потом овладел ею и трахал большую часть ночи. Пыл страсти подпитывало знание, что он убьет эту женщину поутру.　

Но Брин проспал. Место на кровати рядом успело остыть, углубление от головы Вэл на подушке уже разгладилось. Она оставила записку, по большей части состоявшую из банальностей в духе дешевых мелодрам: «Мне жаль», «Желаю самого лучшего» и так далее — все то, что обычно пишут наскучившему возлюбленному.　

Она ушла. Бросила его.　

Его! Артура Квентина Брина!

Украла у него не только возможность еще больше обогатиться, но и удовольствие пролить ее кровь.　

Ярость Брина была так велика, что пришлось дать ей выход, обрушив если не на других, так хоть на самого себя, и он резал собственную кожу — точь-в-точь как в детстве, чтобы успокоиться.

Однако теперь он был взрослым и не собирался наказывать себя слишком долго, если на роль жертвы можно подыскать кого-то еще.　

Той ночью Брин заманил на пляж проститутку и перерезал ей горло, потом жадно принялся поедать ее тело, открамсывая сладкие кусочки один за другим. Стало лучше, но ненадолго. Мысли о Вэл не давали покоя, замысловатые планы мести роились в воображении чумными птицами. С ненормальной детальностью он представлял, как якобы случайно встретится с ней: притворное смущение с его стороны, полное горько-сладких намеков предложение выпить в память былого, а потом, когда Вэл первой двинется к бару, он запустит пальцы в волны гладких волос у нее на затылке и на мгновение сожмет в кулаке, зная, что ей приятны сладостный привкус угрозы и властность и хочется на миг поступиться драгоценной свободой.　

Там, в будущем, Вэл, конечно, согласится лечь с ним в постель — и, ах, что это будет за ночь! Секс перед ее смертью, во время нее и после.　

Стараясь не привлекать внимания, Брин облизнул губы и приказал　

пенису лежать смирно.　

После разговора с представительницей «Барклей» он чувствовал себя на подъеме, окрыленным целью. Взявшим след.　

Он всегда сможет отыскать Вэл, пока та расплачивается этой кредиткой.　

И вскоре, если все пройдет по плану, запустит в грудь сучке руку и сожмет в пальцах еще бьющееся сердце.

11

В каких бы гостиницах и хостелах Маджид и Вэл ни останавливались, он обычно возвращался позже нее, но не на сей раз. Когда Вэл зашла в тесный, как чулан, номер со шторами из дамаста и поблекшим бирюзовым покрывалом, Маджид валялся на кровати, а курильницы и свечи наполняли комнату благоуханным запахом специй и гашиша. Глаза Маджида выглядели заплаканными, но Вэл не успела подумать о причине, отвлеченная мимолетным шорохом, источник которого не смогла определить.　

— Маджид? У тебя все хорошо?　

Из трубки в губах вилась струйка дыма. В тусклом свете бледные волосы, что обрамляли еще более бледные черты, казались заледеневшими водопадами на снегу. Опухшие глаза-щелки посмотрели на Вэл словно не узнавая.　

— Ты сегодня рано, — наконец сказал он.　

— Вот уж не думала, что действую по расписанию.　

— Не стервозничай. У меня выдалась дерьмовая ночка. Один французский педик из отеля «Палас Джамай» заплатил за право мне отсосать в мужском туалете. Затем захотел облапать, нашел мою киску и решил, что это второй анус, который прогнил во мне из-за болезни. — Маджид, театрально вздохнув, затянулся трубкой. — Денег я ему, впрочем, не отдал. Пидор-женоненавистник гребаный!　

— Вот так история!　

— Хочешь еще одну? — Маджид хлопнул себя по округлому заду. — Мы могли бы начать с приема совместной ванны. Иди первой и напусти воды.　

Вэл плюхнулась на постель.　

— Знаешь, я бы лучше послушала твои истории о Городе. Заждалась уже.

— Но мы только прибыли в Фес. Предстоит проехать еще немного.　

— Ты же вроде говорил, что вход в Город расположен на марокканской земле. Как я могу быть уверена в его существовании, если ты не рассказываешь подробностей?　

— Расскажу. Но почему бы тебе для начала не сбегать вниз за кастрюлькой того пряного чая с медом?　

— Почему бы тебе не позвонить вниз по телефону? Они пришлют кого-нибудь с чаем, — нахмурилась Вэл.　

— Не разговаривай со мной таким тоном.　

— Тогда нечего делать из меня девчонку на побегушках. Сначала отсылаешь наполнять ванну, потом за чаем. Того и гляди нарядишь меня в эротическое платьице а-ля горничная.　

Снова послышался шорох. Он исходил из-под кровати.　

— Ты кого-то прячешь?　

Не успел Маджид вмешаться, как Вэл соскользнула с постели, откинула покрывало и заглянула под нее. Оттуда блеснули темные глаза. Затем с обратной стороны кто-то выкатился и рванул к двери.　

Вэл только мельком уловила косы и пыльную одежду, но узнала берберскую девочку, которую видела с Маджидом несколькими днями раньше.　

— Постой! — воскликнула Вэл, но девочка с поношенными сандалиями в руках промчалась мимо и выскочила в коридор.　

— Вот видишь, что ты натворила, — прошипел Маджид. — Ты ее напугала.　

— А что она вообще делала у тебя под кроватью?　

— Малявка невероятно застенчива. Пришла прочитать мое будущее, а как только услышала тебя, спряталась под кровать. Ну что смотришь волком? Что такое?　

— Мне бы стоило задать тебе тот же вопрос. Я уже видела тебя с этой девочкой в нашу первую ночь здесь, но не хотела думать худшее. А теперь нахожу ее под твоей кроватью, а ты обнажен. Я не так уж долго тебя знаю, Маджид, но успела понять, что ты живешь лишь ради секса и наркотиков. Как прикажешь понимать эту девочку под кроватью?　

— Думаешь, я совратитель малолетних?　

— Меня это не удивило бы. Тебя трудно назвать человеком высоких моральных стандартов.　

— Слышать такое от шлюхи вроде тебя больно вдвойне.

— Какой бы плохой я ни была, детей, по крайней мере, не растлеваю.　

— А я, по-твоему, да? Ты что, Вэл, думаешь, я эту девчонку как белую рабыню купил — в этаком североафриканском рассаднике педофилии?　

— Я неправа?　

— Да!　

— С какой стати мне тебе верить?　

— Ну, до недавних пор ты мне доверяла. Почему бы не продолжить в том же духе?　

— Потому что я устала от твоих игр.　

— Тогда позволь показать еще одну... в такую ты вряд ли играла.　

Он протянул Вэл трубку.　

— Я не хочу курить.　

— Ну, пожалуйста! А то так себя накрутила, что аж руки трясутся. Да и секс улучшается. Всего затяжечку-другую!　

— Клянешься, что не собирался совращать эту девочку?　

— Клянусь!　

Взяв трубку, Вэл втянула сладкий, дурманящий дым и задержала выдох. Раздражение начало уходить, сменяясь теплым ароматным сиянием, растекавшимся слабостью по телу. Она затянулась еще. На этот раз дым не просто наполнил легкие, а побежал по жилам, озаряя мышцы неким бледным внутренним светом.　

— Что это? — услышала она собственный, звенящий колокольчиком голос.　

— Высококачественный опиум.　

— Хорошая штука.　

— Согласен. Только одно лучше: заниматься под ним сексом.　

Вэл сделала еще затяжку. Голова свесилась набок, тело начало заваливаться назад, но кровать предугадала направление и поднялась навстречу. Подушки, простыни, матрасы обернулись вокруг мягким, уютным коконом. Ребенок под кроватью почти забылся, Вэл больше не понимала, почему так разозлилась.　

Она заерзала, устраиваясь в этой новой утробе, и вдруг сверху заполз Маджид и начал расстегивать ей одежду.　

Опиум наделил его тело неимоверной, почти пугающей красотой. Нехарактерно вялый член блестел, как полированная слоновая кость. Дальше, как бутон мутанта-цветка, приоткрылась вульва, набухшие лепестки источали мускусное благоухание.

Маджид нагнулся и помог избавиться от блузы. Расслабленно потянувшись вверх, Вэл пробежала пальцем по ложбинке между его грудей. Задержала взгляд на лице. Почему-то оно казалось странным. Глаза, что-то не так с глазами. Смотрят как у зачарованной змеи.　

На мгновение Вэл снова почувствовала себя маленькой девочкой — обычной маленькой девочкой, которая боялась, что в лесах вокруг дома подстерегают тролли и ведьмы, а потом обнаружила в одной комнате с собой куда худших чудовищ, глядевших на нее с ненавистью и похотью.　

Это все опиум, решила Вэл. Лучше даже не думать, на что сейчас похожи собственные глаза. Наверное, как у косого зайца.　

— Там, где я это добыл, есть намного больше. — Маджид снова предложил ей трубку.　

Вэл взяла и втянула сначала дым, а потом сосок Маджида, аппетитно замаячивший прямо перед глазами, когда он наклонился.　

Левого запястья коснулось что-то холодное. Словно издалека донесся шелест шелка.　

— А теперь другую руку, — сказал Маджид, отнимая у нее трубку.　

— Что ты?..　

— Наверняка для тебя это будет не внове, — ухмыльнулся он, привязывая шарфом ее второе запястье. — Впрочем, помнится, ты упоминала о своем страхе перед путами. Страх и возбуждение — две стороны одной медали. Думаю, ты должна сильно завестись.　

— Могла бы, но...　

Она внезапно вспомнила изрезанный, багровый от крови труп в той гамбургской квартире. Как долго Лу прожил, терпя зверские издевательства? Как сильно боролся за свободу? И что так напугало ее в странном взгляде Маджида?　

— ...но ты не ожидала, что я тебя свяжу. Что ж, так даже лучше. Поверь мне, этот раз ты запомнишь надолго. Хочешь еще затяжку, перед тем как продолжим?　

— Нет.　

— Ну же, не ломайся. — Маджид сунул трубку Вэл в губы, и она затянулась ароматным дымом. — Хочу, чтобы ты была под кайфом. Кое-что сегодня, вероятно, окажется тяжелым для нас обоих.　

Перегнувшись через постель, Маджид припал к губам Вэл и, поймав ее выдох, задержал дым в собственных легких.

— Знаешь, тебе не нужен Город. Я познакомлю тебя со многими из его радостей прямо здесь. Сегодня.　

Он стал рыться у себя в чемодане. Вэл наблюдала, тревожась, что наркотик все больше притупляет сознание. Наслаждение путами всегда соткано из противоречий: возбуждение, покорность и паника, словно актеры, что борются за внимание на сцене и, пожав свои пять минут славы, уступают друг другу место в круге света. Из богатого опыта Вэл знала: фишка в том, чтобы, как в жизни, расслабиться и принять правила игры, и тогда наградой станет яростное удовольствие, почти неотличимое от боли.　

— Увы, на днях я получил неприятную новость, — продолжал Маджид. — Не получится взять тебя с собой, как я надеялся.　

— В смысле?　

Он развернулся. Под действием наркотика его глаза казались еще более кошачьими. Пара золотисто-зеленых щелок зачаровала бы Вэл полностью, не отвлекись она внезапно на предмет в руках — длинный нож, загнутый, будто сабля.　

— Не волнуйся. Не собираюсь пускать его в ход, просто хочу, чтобы ты им полюбовалась.　

Маджид провел пальцем по острию. В серебристых лучах луны нож мерцал, как нечто живое, рог экзотического чудовища, лакированный сиянием ночного светила, что пробивалось сквозь полумрак. Подобно своему владельцу, клинок гипнотизировал красотой. Вэл не могла отвести глаз.　

— Я купил его сегодня вечером на Базаре. Впечатляет, да? Гладкий, элегантный, мастерски сработанный... совсем как ты.　

Он прижал клинок к горлу Вэл, чуть ли ее не оцарапав, а затем положил плашмя ей на живот, кончиком к глазам. В тепле комнаты сталь обжигала холодом. Казалось, что от шишек и рубчиков тяжелой резной рукояти на коже остаются углубления.　

— Маджид, пожалуйста...　

— Не бойся, — почти прошептал он. — Помни, это лишь игра. Впрочем, перед тем как продолжим, мне надо купить еще опиума.　

Маджид вынул из чемодана Вэл трусики и, сделав кляп, закрепил его скотчем. Она попыталась протестовать, но издала только бессильный стон, похожий на нечеловеческое мычание Сантоса.　

— Вряд ли ты станешь кричать, но рисковать незачем. Даже если это... — Маджид замялся, и Вэл внезапно со всей четкостью поняла, что он солжет. — ...только игра.

Маджид наклонился и, закрыв ей глаза, по очереди поцеловал веки затем отпер дверь, впустив обрывок спора на арабском и аромат кускуса с ягнятиной на кухне неподалеку. А потом исчез.

12

Вэл неподвижно лежала и смотрела на клинок, залитый светом луны. Кожу покалывало от близости оружия. Пальцам хотелось прикоснуться к металлу.　

Ладно, нужно верить, что это действительно игра — жестокая игра, призванная соблазнить ужасом. Вэл повторила это столько раз, что даже поверила и абсолютная безобидность Маджида стала казаться неоспоримой, как закон гравитации. Тем не менее что-то подсказывало: врет не только Маджид, все куда хуже — она врет самой себе.　

Вэл попыталась вызволиться, подняв шарфы по столбикам кровати, но шелк безнадежно застрял на выпуклостях барочного дизайна.　

Сон казался немыслимым, и все же она задремала, но вначале поплескалась на границе бессознательного, как человек, бредущий по мелководью, перед нырком на глубину, где ждут неожиданные и все более страшные ужасы, обрывочные сны, жалящие, словно осколки стекла. Кошмары, что мелькают перед глазами, будто фрагменты головоломки, лишенные какой бы то ни было системы, но неизменно леденящие кровь.　

— Знаешь, нож был ошибкой. Он не для тебя. Ты заслуживаешь более соблазнительной смерти... я бы сам выбрал такую на твоем месте.　

Вэл вначале подумала, что видит новый кошмар, который маскирует свою иллюзорную природу, подражая голосу Маджида. Затем внезапно осознала, что это не сон, и с придушенным вскриком распахнула глаза.　

Маджид стоял возле кровати. Зрачки были сильно расширены. В Руках — фута три веревки, похожей на те, что временами используют в Марокко вместо пояса. Золотая, она поблескивала от вплетенных в нее металлических нитей.　

Вэл попыталась заговорить, но из-за кляпа слова превратились в невнятное бульканье идиотки или задыхающейся жертвы.

Раздевшись, Маджид залез на Вэл и накинул веревку ей на шею.　

С ее губ сорвался беспомощный, придушенный вздох. Глаза следили за каждым движением Маджида, моля о пощаде.　

Если это игра, подумала Вэл, точка удовольствия давно пройдена. Запястья болят. Сердце готово проломить ребра от страха, с каждым ударом в висках все сильнее стучит кровь.　

Из углов комнаты наползала чернота. В центре, словно в эбеновой раме, смутным пятном белело лицо Маджида — морда гигантского насекомого, рассеченная надвое блестящей золотой веревкой.　

Вэл забилась в кровати, снова и снова переводя взгляд с рук Маджида на его глаза и обратно.　

Он упорно их прятал, и это напугало Вэл больше всего.　

Вначале Маджид поиграл с веревкой, то душа до потери сознания, то отпуская. В какой-то момент Вэл ощутила внутри себя член, толкавшийся в том же ритме, в каком усиливался и ослабевал нажим на ее горло. Глаза против воли закрывались, но, поймав наконец одурманенный взгляд Маджида, Вэл почувствовала, как ее покидает последняя надежда: ни холода, ни страсти, одна отстраненность, словно он смотрит из какой-то шизанутой вселенной, где мука и боль одинаково ничего не значат.　

Веревка врезалась в кожу, и с углов комнаты наползло еще больше темноты, так что осталась только булавочная головка света. Давление в черепе возросло, уши наполнил далекий гул. И вдруг Маджид, с чувством выругавшись, выскользнул из нее и выпустил ее горло. Он не кончил. У него просто опал.　

— Думал, будет интересно нам обоим, но ты все портишь... все разрушаешь! — вспылил он. — Теперь снова придется приводить себя в нужное настроение.　

Казалось, из его глаз вот-вот покатятся слезы.　

Внезапно он бросился к комоду. Шприц и порошок — символы пагубного пристрастия. Вскоре Маджида поглотила возня с наркоманской атрибутикой. Он насыпал героина в ложку и погрел ее снизу зажигалкой.　

За всем этим Вэл наблюдала горестным взглядом, заклинающим покончить с игрой, но не нашла ни малейшего сочувствия на равнодушном лице Маджида.　

Когда пришло время наложить жгут и вкатить дозу, внимание Маджида вновь обратилось к Вэл. Не так давно из-за давления веревки на горло она проглотила часть шелковых трусиков, использованных вместо кляпа. Даже сейчас, когда Маджид ее больше не душил, существовала опасность задохнуться и умереть.　

— Проклятье! — шлепнул ее Маджид. — Не могу смотреть, как ты дергаешься, будто выловленная рыба. Собралась умереть — умирай тихо!　

На этих словах Маджид сорвал скотч и вытащил изо рта Вэл трусики. Прокашлявшись, она попыталась заговорить. В рот будто пепла насыпали.　

— Маджид, это игра?...　

— Нет, задание. У меня нет выбора. Прости. Правда.　

— В смысле «нет выбора»?　

— Я перед кое-кем в долгу.　

— Филакис?　

— Да.　

— А та девочка?..　

— Она доставила его последнее предложение, если можно так выразиться. Отобрать чью-нибудь жизнь, и покровавее. Такое вот условие. Филакис придет в ярость, если узнает, что я не пустил нож в ход.　

— Но почему я?　

— Твое любопытство — твоя погибель. Оно толкнуло тебя на поиски Города. Оно же привело тебя ко мне.　

— Но, Маджид, почему это должна быть именно моя жизнь?　

— Потому что Турку нравится причинять боль и он в курсе, как я... — Маджид, поморщившись, стал искать вену. — Знаешь, просто заткнись, или придется заткнуть тебе рот чем-нибудь еще.　

— Пожалуйста, не убивай меня. Я пока не вправе умереть.　

Он иронично вскинул бровь и переключил внимание на шприц, в который набрал героин.　

— Вообще-то, большинство людей не выбирают момент. К тому же ты сама говорила, что предпочитаешь опасных... людей. Рано или поздно ты бы допрыгалась. С твоим образом жизни безвременная кончина прямо-таки неизбежна, скажешь нет?　

— Но не такая... не от твоих рук. Я почувствовала с тобой сильнейшую душевную близость. Думала, что мы в чем-то... похожи.　

— Ничего подобного! Ты обычная женщина. А я диковинка, и люди платят по два фунта, просто чтобы на меня поглазеть. Он и она в одном флаконе, прима на шоу уродцев и в порнороликах.

— Прекрати!　

— Но и убивать я умею не хуже остальных.　

— Ты пообещал, что отвезешь меня в Город. Сделай хотя бы это a потом...　

— Ты не понимаешь, о чем просишь. Такого места не существует. Это ложь, выдумка людей, которые пресытились всем на свете и в буквальном смысле сходят с ума от скуки.　

— Не заставляй меня умирать так. Только не связанной, будто...　

— ...будто когда-то давно? Кто это был, Вэл? Дружелюбный старый врач, священник? Забавный дядюшка или твоя сумасшедшая мать? Что она такое с тобой делала?　

— О чем ты?　

— Ладно, забей. Уже неважно. К тому же я устал от твоей болтовни. Ты ужасная зануда, годишься только для секса.　

Шприц был полон. Маджид выдавил крохотную капельку, чтобы избавиться от пузырьков воздуха, и воткнул его, но промазал. Игла плясала из-за дрожи в руках.　

— Маджид, что ты имел в виду чуть раньше? Почему Филакис хочет именно мою жизнь?　

— Заткнись! Какая разница? Я пообещал ему и сдержу обещание, не то он не пустит меня обратно в...　

— В Город? Значит, вот как? Получается, Филакис — это Турок.　

— Ну и что с того?　

— Неужели это место так прекрасно, что ты готов убить меня ради возвращения? Зачем вообще тогда покинул Город? Почему не остался?　

Маджид все сильнее бесился из-за собственной неспособности попасть в вену. Пот бисеринами блестел на лбу, стекал по лицу.　

— Город как опиум? — продолжала выспрашивать Вэл. — Хочешь остановиться, бросить, но не тут-то было? Вечно тянет обратно и ты готов заплатить любую цену?　

— Заткнись! — рявкнул Маджид и отбросил шприц.　

Вэл затаила дыхание. От страха затуманенное опиумом сознание несколько прояснилось, и если она все еще была под кайфом, то этого не ощущала. Чувствовала себя окаменевшей от страха, насекомым, застывшим в янтаре. Жилы натянуты как струны, сердце — твердый небьющийся комок.

Раз уж умирать, подумала она, так хотя бы ярко.　

Маджид подобрал нож и, подойдя к кровати, провел клинком между раздвинутых ног Вэл, затем поднялся к шее. Острие проткнуло кожу чуть выше яремной ямки. Вскоре углубление заполнила кровь и потекла по ребрам. Боль казалась чем-то далеким, незначительным. Все чувства сосредоточились на Маджиде.　

— Зачем тебе убивать именно меня? — прошептала она. — Почему бы не кого-то другого?　

— Будь ты проклята!　

— Почему меня?　

Маджид занес нож. Его голос был еле слышен, тих, как шелест насекомьих крыльев.　

— Он знает, что я тебя люблю.　

Маджид ударил дважды — один раз за другим. Клинок рассек кожу, но совсем неглубоко. Целью было перерезать шарфы вокруг запястий Вэл.　

Он небрежно взмахнул рукой, отпуская ее.　

— Ступай, влачи свою никчемную жизнь. Рано или поздно тебя по-любому убьют. Просто не я.　

Вэл вздохнула снова и, скатившись с кровати, начала одеваться. Онемевшие, чужие руки не подчинялись воле, став просто парой бесчувственных чурбанов. Восстановив в них кровообращение, она кое-как натянула джинсы, и тут Маджид запрыгнул на постель с ножом в руке.　

Его глаза безумно сверкали, бледная кожа приобрела нездоровый, малярийный оттенок.　

— Постой!　

Вэл подумала, что он все же решил ее убить.　

— Пожалуйста, Маджид, давай...　

Нож в его руке задрожал.　

Вэл метнулась к двери, но Маджид перехватил ее и бросил на кровать.　

— Говорил же, ты не сможешь...　

Теперь и Вэл услышала, что к номеру кто-то идет. Не было никаких оснований считать шаги предвестниками беды, разве что реакция Маджида, явственно выдававшая ужас. Он метался по комнате в лихорадочном танце бестолковых телодвижений — этакая песчаная мышь, бегающая от окна к окну в тщетных поисках способа сбежать из ловушки.

— Нет, — остановила его Вэл, поняв, что он собирается спрыгнуть. — Слишком высоко. Ты погибнешь.　

Номер располагался на третьем этаже. Оба окна выходили в мощенный камнем проулок, запруженный не только пешеходами, но и пестрой смесью торговцев, которые разложили товары на циновках. Падение с такой высоты не всегда смертельно, но чревато сломанными костями и внутренними разрывами.　

И все же Маджид пытался открыть окно и явно прыгнул бы, рискуя сломать шею, но тут запертая дверь вылетела от мощного удара.　

Во всем своем порочном величии к Маджиду подошел Турок и схватил его за горло жилистой рукой, перевитой крупными венами.　

— Сучка, ты предала меня! — прокаркал он ему в ухо. — Пообещала, что сегодня отнимешь у нее жизнь. Поклялась!　

В ответ Маджид, все еще с ножом в руке, попробовал вывернуться юркой ящерицей. Филакис вырвал из его руки нож и швырнул через всю комнату. Тошнотворно захрустели пальцы. Маджид заскулил.　

— Не стоит, — бросил Филакис, словно догадавшись, что Вэл собралась за ножом.　

Он развернул Маджида лицом к ней. Выбитая дверь позади них манила возможностью побега, но Филакис заступил путь и уставился на Вэл странным оценивающим взглядом, источавшим столько отвращения, что у нее заледенела кровь в жилах.　

Маджид тем временем попытался освободиться и закашлялся оттого, что Филакис сильнее сдавил ему шею. Ладони Турка выглядели как-то странно. Вначале Вэл подумала, что они испачканы кровью, но вскоре поняла: это хна, заклинания и молитвы для защиты от злых духов, традиционные среди берберских женщин.　

Впрочем, Вэл было не до странной суеверности Турка. Вырванный им у Маджида клинок манил близостью — искушение, которое при нынешних обстоятельствах оказалось неодолимым. Вэл схватила нож, намереваясь всадить его Филакису в шею, но замерла от внезапного треска и потрясенно уставилась на зрелище перед глазами.　

Филакиса с Маджидом лизали языки бледно-зеленого пламени. Вначале слабое и неровное, оно быстро росло, покусывая груди и лицо Маджида и буйную растительность на теле его пленителя. Маджид извивался и орал в руках Турка, а тот даже не вскрикнул, хотя огонь уже поднимался по нему, опаляя своим светоносным объятием.

Маджид простер руку к Вэл.　

Она потянулась навстречу, но из пальцев ее любовника выросли когти пламени. Заколебавшись, Вэл упустила момент. Огонь пожрал Маджида с чудовищной скоростью. Рука сгорела, пальцы съежились, как мумии недоношенных младенцев, но перед этим он успел швырнуть какой-то предмет. Не долетев до нее, тот покатился по полу.　

Лица Маджида и Филакиса обвило раскаленными, потрескивающими щупальцами. Кожа шипела и облезала. Оголились и вскоре истаяли блестящий жир, кости и сухожилия. Все крики стихли, а вскоре и движения.　

Пламя взмыло под потолок и образовало воронку, которая, будто демонический дервиш, закружила по комнате, пожирая то, что еще не успела. Несколько секунд она с пугающей прытью резвилась и скакала по ковру, затем утратила размеры и скорость и, фыркнув, исчезла, оставив лишь крошечную кучку пепла и угольков на полу.　

На месте воронки на миг возникло видение: увенчанные шпилями башни и приземистые дома угрюмого мышиного цвета, мерцающие из-за средневековых стен, будто мираж. Вглядевшись, Вэл поняла, что стены сложены из живых человеческих тел, корчащихся, безликих, деформированных и похотливо переплетенных между собой.　

Вэл поморгала, но видение не исчезло, а обрело четкость и глубину. Вспоминая позже, она была уверена, что в тот момент могла шагнуть через возникшую брешь в пространстве. Однако, едва собралась с духом, видение стало полупрозрачным, теряя объем, будто клочья сброшенной кожи. Последние обрывки формы и цвета слились в капельки тумана, повисли в воздухе и развеялись без следа.　

Но даже остолбенело пытаясь прийти в себя от постигшей Маджида участи, Вэл в глубине души ликовала. Мельком увиденное место могло быть только Городом.　

Или же адом. Чем именно, она так или иначе выяснит.　

После Маджида и его таинственного похитителя на полу осталась маленькая кучка останков. Вэл подошла к ней, чтобы изучить.　

Опаленные ошметки ткани и кожи, словно побывавшие в кремационной печи; курительная трубка Маджида или, вернее, ее остатки — оплавленный комок из золота и слоновой кости; стеклянные горошины размером с монету — вероятно, шприц. И, немного в стороне, то, что кинул в нее Маджид, — бледно-зеленый камень чуть меньше куриного яйца, округлый вверху и плоский в основании.

Вэл подобрала его и повертела в руках. Похож на одну из тех курильниц, что Маджид расставил на подоконнике... и если догадка верна, верхушку можно открыть и увидеть свечу внутри.　

В отличие от других баночек, в этой не было шва, способного подсказать, где снимается крышка. Курильница больше походила на цельный кусок камня, оникса или, возможно, малахита. Если так, она служила чисто декоративным нуждам, хоть и напоминала своих близнецов до такой степени, что попросту должна была иметь шов. Наверное, тот сделан более умело и хитро спрятан среди замысловатой резьбы, думала Вэл.　

Она повернула баночку с десяток раз — никаких намеков, что та открывается. Глазированную поверхность покрывает сложный цветочный орнамент. Спирали из листьев и завитки переплетены во вроде бы простой и случайный узор, который при более пристальном изучении дразнит замысловатостью и провокационностью. Вверху закручиваются в почки-узелки извилистые копья тычинок, а по бокам резные цветы сплетаются в настолько фантастичные арабески, что невозможно понять, какие именно растения взяты за основу.　

В конце концов Вэл опустила курильницу, но все же та открыла один из своих секретов. Если погреть в руках, она начинала испускать тончайший мускусный запах, настолько слабый, что Вэл уловила его, лишь когда прижалась носом к камню.　

Как бы там ни было, изучение могло подождать. Во дворе между торговых прилавков собралась толпа и глазела на окна номера — наверное, кто-то заметил всполохи огня. До Вэл донесло крики на французском и арабском, по коридору загрохотали ноги.　

Она не испытывала ни малейшего желания отвечать на вопросы и, схватив сумку, где лежали паспорт и бумажник, через выбитую дверь двинулась к запасной лестнице. Резной кусок камня лежал в кармане. Ничего, она узнает его секреты позднее.　

Еще несколько дней Вэл провела в Фесе, надеясь, что Маджид каким-то образом уцелел и вернется, но вскоре ей овладела тяга к перемене мест. Вэл поездом отправилась на юго-запад, к пляжам Агадира. Следующим был город Тарудант, торговый центр, приткнувшийся в долине между горными хребтами Высокий Атлас и Антиатлас. Курильница всегда лежала в кармане, чтобы в любой момент можно было вынуть и попытаться разгадать ее устройство.　

В Таруданте, рынок которого предлагал натуральную косметику на основе животного мускуса и целебные зелья из сушеных ящериц, Вэл часами изучала завитки резного узора. Со временем тот будто начал приоткрывать тайны, и порой, если повторить определенную последовательность прикосновений, запах из баночки словно усиливался. Временами аромат становился настолько манящим, что курильница всецело завладевала вниманием Вэл, и она, отдавшись наваждению, полностью забывала о мире вокруг.　

К концу пятого дня в Таруданте, прячась от палящей послеобеденной жары в кафе напротив своей гостиницы, Вэл впервые почувствовала незначительный признак того, что баночка открывается. Вдруг показалось, что часть узора немножко отошла.　

Она закрыла глаза и провела по арабескам, словно слепая, читающая азбуку Брайля. Что-то слегка съехало в сторону, последовал щелчок, и в нос пахнуло почти нечестивым в своей соблазнительности ароматом. Бросив взгляд на ладонь, Вэл увидела в центре резного завитка крошечную щелку. Из нее торчал короткий фитилек, такой же, как в любой обычной свече.　

Может, это способ попасть в Город? Маджид исчез в изумрудных языках пламени. Если поджечь фитиль, оно придет и за ней тоже?　

Поворачивая курильницу в руках, Вэл набиралась храбрости, чтобы подняться в номер и чиркнуть спичкой, и вдруг кто-то ее окликнул.　

Подумав, что Маджиду каким-то образом удалось вернуться, она вскинула взгляд и на секунду остолбенела.　

Нет, этого не может быть!　

— Артур? — прошептала она.　

Брин, нагнувшись, чмокнул ее в щечку.　

— Вэл! Я знал, знал, что однажды тебя найду.

13

Вэл лежала головой на груди Брина, ее кровь медленно сочилась на простыни. Она вдохнула, чувствуя себя одурманенной после секса.　

— Я не знаю. Трахни меня и спроси снова.　

— Ты любишь меня? — поддразнил он, поглаживая Вэл по щеке.　

Месячные начались вчера вечером, когда они с Брином кувыркались в постели. Тот вышел из Вэл и собирался трахнуть ее в рот, и тут она заметила кровь на члене и на мгновение завороженно застыла.　

То, чем он собирался ее трахнуть, больше походило на окровавленное оружие, чем на часть человеческого тела. Она облизала кончик пениса, оценивая резкий металлический вкус.　

— Лучше помойся.　

Брин покачал головой.　

— Мне нравится твоя кровь. Нравится ее вкус.　

Он опустился между ее ног и полизал ей, на лице появились кровавые борода и усы.　

Позднее Брин засунул в нее палец и менструальной кровью написал на ее животе «Я тебя люблю». Слова признания высохли на коже, и лишь утром Вэл смыла их со странным внутренним сопротивлением.　

Теперь она дремала, сознавая, что Артур продолжает ласкать ей лицо и грудь и, словно живого зверька, поглаживает густой коврик волос на лобке. Интересно, спит ли он когда-нибудь? Впрочем, тот Артур Брин, которого сохранила ее память, все-таки иногда спал. Но не тогда, когда мог заняться сексом.　

Тело Вэл охватила приятная истома, но в уме роились вопросы. Слишком уж невероятное это воссоединение. Странно, что они с Артуром наткнулись друг на друга здесь, в захолустном марокканском городке. Проще принять то, что в плане взаимного притяжения между ними ровным счетом ничего не изменилось.　

Не виделись почти два года, но еще помнят каждое прикосновение и текстуру кожи друг друга, каждую любимую позицию и ласку. Такое чувство, будто они все это время трахались, только мысленно.　

«До чего же удивительно, — подумала Вэл, — с нашей неожиданной встречи с Артуром я ни разу не вспоминала о Маджиде и Городе. Оба словно перестали существовать, стоило мне вновь оказаться в объятиях бывшего любовника, чье предложение брака когда-то отвергла».　

— До сих пор не верится, что ты здесь, — пробормотала Вэл. — В наш последний раз ты сказал, что хочешь вернуться в свой новоорлеанский дом, мол, путешествия по миру тебе надоели и ты готов довольствоваться Французским кварталом и Батон-Ружем.　

— Я заскучал. Вернулся в Гонконг и пожил там немного. Затем начал читать Андре Жида и Камю и решил собственными глазами глянуть, действительно ли Северная Африка такое декадентское местечко.　

— Ну и как впечатления?　

— Полагаю, она для тех, кто предпочитает декадентствовать под запах верблюжьей мочи и неподмытых гениталий.　

Она рассмеялась.　

— До сих пор отличаешься «эклектичностью вкусов»? Вроде так ты однажды выразился?　

— В смысле по-прежнему ли мне нравится общество привлекательных юношей? — Наклонившись над Вэл, он покатал языком ее соски, и те в ответ превратились в отвердевшие горошины. — Сейчас нет. Сейчас мужчины — последнее, что у меня на уме.　

— Вот как? Предпочитаешь мою дырочку тугим мальчишеским попкам и девственным членам? Думаю, это комплимент.　

— Причем незаслуженный. В особенности после того, как ты со мной обошлась.　

— Ты стал вести себя слишком собственнически. Я видела только один выход — уйти.　

Брин потянулся через постель за пачкой французских сигарет и за жигалкой, положенных туда ранее. Закурил и, словно спохватившись, спросил у Вэл, не возражает ли.　

— Лишь бы у тебя это не превратилось в привычку. Когда ты начал курить?

— Я никогда и не бросал.　

— Странно, не помню за тобой такого.　

— Я скрывал. Тебе было лучше не знать об этом маленьком недостатке.　

— А теперь он неважен?　

— Теперь я бы предпочел в наших отношениях большую честность.

Вэл отвернулась. Честный разговор страшил ее сильнее всего.　

— Я всегда честна с тобой, Артур.　

— Даже когда ты... — Он замолк, пытаясь совладать с голосом, и уже спокойнее продолжал: — Даже когда ты не смогла мне прямо сказать, что уезжаешь. Даже когда отделалась запиской. Не очень-то честно это выглядит. Больше смахивает на поступок отпетой трусихи.　

— Я не знала, как еще от тебя уйти.　

Отвернувшись, Брин выпустил в потолок струю сизого дыма.　

— Знаешь, чего я никак не мог понять? Зачем тебе вообще понадобилось от меня уходить?　

— Я испугалась, что не смогу с тобой порвать. Либо сейчас, либо никогда. Не хотела попасть в ловушку и вместе с тем все больше к тебе привязывалась. А потом ты еще и брак предложил. Мне стало слишком страшно. Оставалось только бежать.　

Брин резко потянул ее левой рукой за волосы и отпустил.　

— Ты заставила меня страдать. Я проснулся и узнал, что ты меня бросила. Каково, по-твоему, мне было?　

— Прости.　

Брин вздохнул:　

— Точь-в-точь девочка, которая извиняется за то, что съела слишком много печенья. По-твоему, «прости» способно искупить, как ты со мной поступила?　

Вэл, высвободившись, перевернулась на живот.　

— Скажи, Артур, наша неожиданная встреча в Таруданте... она действительно совпадение?　

— Что же еще?　

— Вот и расскажи мне.　

— Ну и самомнение у тебя, милая, — рассмеялся Брин. — Думаешь, я проехал за тобой через полсвета или выслеживал после двух лет порознь? Кто я, по-твоему? Маньяк-преследователь мирового масштаба? Раз так, значит, у меня мозги набекрень и я опасно одержим тобой.

Вэл пробежалась пальцами по груди Брина, обвела ногтем его пупок.　

— Ты, Артур, всегда был для меня темной лошадкой. Кто тебя знает одержим ты или нет. Полагаю, в этом часть твоей притягательности.　

— Мы могли бы начать все. с чистого листа. Притворимся, что эти два года порознь — просто зря потраченный уик-энд.　

— Ничего не выйдет. Я не изменилась, ты ведь понимаешь. К тому же хотела бы еще попутешествовать.　

— Здесь, в Марокко?　

— Сама пока не знаю.　

— Что ж, если ты мне настолько не доверяешь, что даже отказываешься говорить о своих планах...　

— Дело не в этом.　

Сколько уже можно задавать вопросы? Пусть бы он ушел. Но как выставить Артура за дверь, если сама предложила разделить номер на те несколько дней, что он в Таруданте? Утром Брин переехал с вещами — всего один чемодан и кожаный несессер. Кто бы мог подумать, что Артур путешествует налегке или посещает столь удаленные и нешикарные места, как Тарудант? Но, возможно, он изменился. Возможно, их встреча действительно случайность.　

А вот сексуальные аппетиты Брина, безусловно, не изменились. Помня о них, она и пригласила его к себе. В отличие от множества знакомых мужчин, которые трахаются ради оргазма, Брина, похоже, завораживает сам процесс, проникновение в других и в него самого. Тело получает удовольствие, но ум — совсем как у нее — всегда остается неудовлетворенным.　

Вэл просунула руку между ног Артура и нащупала вновь отвердевший член.　

Удивительно, подумала она, как ей вообще удалось его бросить — его, самого лучшего любовника в своей жизни, — и даже не оглянуться.　

Видимо, причина в страхе.　

В страхе влюбиться.　

В страхе, что любовь привяжет ее к нему и никогда не позволит уйти.　

— Скажи мне правду, Вэл, — все еще лежа на боку, Брин скользнул в нее и обвил ногами, — разве ты не этого хочешь? Неужели думаешь, что кто-то где-то будет лучше меня?　

— Ну и у кого теперь самомнение?

— Мужчине оно пристало больше.　

— Сексист.　

— Согласен, но ты не ответила на вопрос.　

— Возможно, я и не найду никого лучше тебя, Артур, зато к моим услугам разнообразие. Уж ты-то должен понимать его притягательность.　

Впрочем, за этими словами стояло куда меньше убежденности, чем хотела бы Вэл. Ничто не предвещало новой встречи с Брином, но вот он здесь... то же мускулистое, будто высеченное скульптором тело, полные, чуть изогнутые губы — и глаза, незабываемые глаза глубокого кобальтового цвета, как в той точке под водой, за которую уже не проникает свет и где насыщенная синева наконец сменяется черным.

Брин опустился на Вэл и закинул ее ноги себе на плечи, а затем, углубляя толчки, обхватил ее запястья одной рукой и завел ей за голову.　

— Зря ты от меня сбежала.　

— Если бы осталась, мы бы уже давно друг другу опротивели.　

После этого Вэл закрыла глаза и отказалась отвечать. Она всегда считала, что Брин слишком много говорит во время секса. Порой это были непристойности и шуточные угрозы, а порой низкое, почти нечленораздельное бормотание, будто он на самом деле не с ней, а где-то далеко, внутри собственной головы, и болтает сам с собой во время очередной мастурбации.　

Вэл находила эту привычку странной и приучила себя не обращать на нее внимания — отчасти чтобы не отвлекала, отчасти из страха перед тем, какое направление могут принять его солипсистские диалоги. Она сосредоточивалась лишь на физических ощущениях, не лишенных привкуса изнасилования — с таким пылом брал ее Брин, не уступавший ей яростностью своего голода.　

Он бросился на киску Вэл, как на врага, и вскрикнул, кончая, а затем несколько мгновений дрожал на ней, пока разгоряченные тела остывали и дыхание восстанавливалось.　

Брин погладил ее по волосам, которые так безжалостно спутал. Обвел контур губ. Всосав предложенный палец, Вэл ощутила вкус собственных соков: мускуса, мочи и меди.　

— Когда-то я тебя любил.　

— Знаю. Вчера вечером. Ты написал признание кровью на моем животе.　

— Я о настоящей любви. Той, что не смоется на следующий день.

— Значит, больше ты меня не любишь?　

— Не знаю. Если хочешь, чтобы я снова в тебя влюбился, придется показать себя достойной этого.　

Вэл отвернулась, чтобы Артур не увидел ее улыбку.　

«Достойна любви? Вот в чем проблема с этой “любовью”, — подумала она. — Ее вечно сопровождает заоблачный ценник. Даже Маджид чуть не убил меня, несмотря на уверения в чувствах. Что до Артура, вряд ли он способен любить кого-либо дольше, чем длится оргазм. Брин просто манипулирует мной, пытается убедить, что, бросив его, я легкомысленно отшвырнула нечто ценное. Хочет, чтобы просилась обратно и дала ему удовольствие отказать».　

Брин затушил сигарету и потянулся за новой. Последние дни он отошел от правила «только одну в сутки», и теперь пачка была пуста.　

— Надо купить еще.　

— А может, не стоит? И так вся комната провонялась.

— Сексом.　

— Сексом и канцерогенами.　

— Любовь моя, — Брин поцеловал ее в лоб, веки, кончик носа, — учитывая твою сексуальную неумеренность, канцерогены — последнее, что должно тебя беспокоить. При твоем образе жизни ты ни за что не дотянешь до сорока.　

Он выскользнул из кровати и стал одеваться. Вэл наблюдала, любуясь плоскостями и линиями его тела, игрой мускулов на обнаженной спине.　

— В двух кварталах есть ларек с сигаретами. — Он нагнулся обуться. — Вернусь через несколько минут.　

Вэл проводила Брина взглядом из окна четвертого этажа. Белокурые волосы и высокий рост выделяли его на многолюдной улице, пока он не скрылся, завернув за угол.

«Боже, — подумала Вэл. — Да я в него втрескалась. Два года прошло, а сердце по-прежнему замирает».　

Снова путешествовать вместе, вернуться в Европу или пожить в его пышном старинном особняке начала века где-то в Новом Орлеане — насколько это вяжется с ее противоречивыми целями? Плюсов тут больше или минусов?　

Таких ненасытных в постели мужчин она еще не встречала. Его аппетиты не уступали ее — редкая находка. Хотя Брин порой замыкался в себе и вел себя как собственник... а еще был скрытным. Слова лишнего о прошлом не вытянешь.　

И все же... фантазировать, что он действительно мог влюбиться в нее, а она в него, так заманчиво.　

Еще несколько дней, пообещала себе Вэл. А затем разрыв, не то к великолепному сексу можно пристраститься настолько, что не хватит воли уйти. Она зажжет свечу в курильнице и посмотрит, не удастся ли перенестись с ее помощью в Город, к Маджиду.　

Она рассеянно провела пальцем по курильницам и свечам Маджида, выставленным в ряд на подоконнике, но незажженным. Та, которую он швырнул, была спрятана в кармане вещмешка. Вэл не сомневалась, что его прощальный подарок это ключ, который поможет ей проникнуть в Город.　

Вэл вынула курильницу и, бережно держа, залюбовалась сложным узором. Отчасти она злилась на себя за то, что не зажгла фитиль, когда в ходе многочисленных ухищрений все же открыла курильницу. Другая, более осторожная, часть советовала подождать.　

«Уже скоро, — пообещала себе Вэл. — Как только расстанемся с Артуром».　

Она вновь спрятала этот притягательный предмет в вещмешке.　

«Тайны... Обвиняешь Артура в скрытности, но сама тоже хороша. Вы только нашли друг друга, а ты уже планируешь новый побег».　

«Но он нарочно меня разыскивал. Я уверена».　

История о том, что он несколько месяцев жил в Гонконге, попахивает ложью. Артур всегда ненавидел Гонконг. Да и его интерес к Северной Африке кажется сомнительным, разве что к здешним мальчишкам. Глянуть бы в паспорт Артура, чтобы выяснить, где он на самом деле провел эти два года.　

Вэл вяло пнула дорогой итальянский чемодан, прислоненный к стене одежного шкафа. Затем нагнулась и попробовала открыть.　

Заперто! Впрочем, Брин наверняка носит паспорт с собой.　

Несмотря на эту мысль, Вэл все равно решила проверить еще одно возможное место и расстегнула молнию на несессере, который Артур оставил в ванной. Обычный набор мужских одеколонов, дезодорант и крем после бритья. А вот и кое-что еще. Коробок спичек, только почему-то не шуршит.　

Открыв его, Вэл обнаружила крошечный ключ.

Через миг она уже приступила к осмотру чемодана. Одежду Артур, разумеется, повесил в шкаф, и вскоре стало ясно, что ничего особо интересного внутри чемодана нет. Паспорта уж точно. Несколько запасных пар носков и трусы-бандаж для защиты мошонки, презервативы какой-то иностранной марки, ремень от Гуччи, купальный костюм, парочка порнографических журналов: трансвеститы, море латекса, пышногрудые амазонки, хлещущие связанных мужчин по обнаженным ягодицам.　

Удостоив фотографии лишь мимолетным взглядом, Вэл положила порнушку на место. Ничего. Меж тем Артур вот-вот вернется. Нужно...

Хм, что это засунуто в угол вместе с носками? Еще недавно ткань прикрывали журналы. Она переливается, как шелк, но в то же время старая и ветхая. А еще почему-то кажется знакомой.　

Вэл осторожно подняла находку, и та сразу разделилась на две части — еще недавно они были скатаны, а теперь развернулись в пару крошечных китайских туфелек, украшенных вышивкой.　

Китайские туфельки. И связанный, жестоко убитый Лу, засохшая кровь, что набежала изо рта, ушей и глаз, запачкав многочисленную, вогнанную в лицо обувь. Выколотые глаза и выбитые зубы. Лужа запекшейся крови, в которой он сидел.　

А сделал с ним это Артур. Тот самый человек, с которым она последние полчаса занималась сексом. Тот самый, кто душил ее за шею.　

Артур...

14

Вэл выронила туфельки, потом заставила себя их поднять и, скатав, вернула на место. Руки тряслись так сильно, что запереть чемодан удалось только с энной попытки.　

Надев джинсы и майку, она сунула в карманы паспорт и деньги. Достаточно. Артур вернется с минуты на минуту. Пора уходить.　

В коридоре Вэл вспомнила про курильницу и вернулась.　

В таком вот виде, когда Вэл, опустившись на колени перед вещмешком, перекладывала в карман джинсов маленький кусок камня, Брин ее и застал.　

— Чем это ты занимаешься?　

Стремительно вскочив на ноги, она чуть не потеряла равновесие. Пришлось опереться на стену.　

— В номере слишком дымно, — прерывисто дыша, ответила Вэл. — У меня разболелась голова. Решила подышать свежим воздухом.　

— Не советую. Тебе только станет хуже. Снаружи настоящее пекло.　

Она попыталась пройти мимо него.　

— Тогда просто посижу внизу.　

— Не уходи. Я только вернулся. Думал, найду тебя в постели, а тут — бац! — ты уже оделась и куда-то уходишь. — Его глаза опасно сузились. — Надеюсь, у меня не дежавю и ты не собираешься снова меня бросить ни с того ни с сего?　

— Артур, не будь параноиком.　

Вэл двинулась к выходу, но Брин схватил ее за предплечье.　

— Позволь, я тебя провожу.　

Развернувшись, она попыталась не выказывать страха — лишь легкую злость на его подозрения.

— Ты не можешь вот так идти. У тебя майка наизнанку, словно ты одевалась в ужасной спешке.

— Похоже, я не обратила внимания, — вяло улыбнулась Вэл.　

— Вот как? Ты что, действительно одевалась в ужасной спешке?　

— Не говори глупостей!　

Не желая хотя бы частично оголяться перед ним, она удалилась в ванную и вскоре вернулась в нормально надетой майке.　

Брин за это время вытащил чемодан и, стоя перед ним на коленях осматривал.　

— Скверная девчонка! Вижу, ты порылась в моих вещах. Мог бы и догадаться, что ты попытаешься открыть чемодан, но надо же... тебе хватило старательности отыскать ключ. — Он протянул его Вэл. — Только вот, дорогая, ты забыла его в замке.　

— И знаешь, находки меня так удивили! — Выпрямившись, она с вымученной улыбкой обняла Брина за шею. — Я очень на тебя сердита, Артур!　

— Сердита? Я обнаружил, что ты рылась в моих вещах, но сердиться почему-то вздумала ты. Умно, Вэл, только ничего у тебя не выйдет.　

— Теперь я понимаю, почему ты закрывал чемодан. Прятал от меня кое-что, чего стыдишься. Свои грязные журнальчики. Весь этот эротичный латекс. Как ты мог скрывать от меня такое?　

Вэл попыталась к нему прикоснуться, и он отодвинулся еще на шаг. Невероятно, однако отступал именно Брин.　

— Неважно. Ты не имела права шпионить.　

Он оторвал крышку у вынутой пачки дешевых марокканских сигарет и, вытряхнув одну, поджег зажигалкой «Данхилл». Руки у него тряслись, чего раньше Вэл за ним не замечала.　

— Да ладно тебе, — попыталась она разрядить ситуацию. — Давай вернемся в постель! Будем смотреть твои журналы. Глядишь, найдем что-нибудь вдохновляющее. Я была плохой девочкой, но обещаю загладить вину. Вот увидишь, нам будет хорошо.　

Только сумеет ли она сдержать обещание? Сможет ли прикоснуться к Артуру и не закричать? Ведь он способен живьем содрать с человека кожу и вогнать ему в глазницы пятидюймовые каблуки.　

— Ну, Артур, что скажешь?　

На этот раз он позволил погладить его по щеке и поцеловать в губы. А еще ничуть не изменился в лице, когда она отстранилась и пообещала, будто мать, желающая задобрить конфетами капризного ребенка:　

— Я даже позволю меня наказать.　

— О, дорогая, — сделав глубокую затяжку, он свободной рукой погладил Вэл но волосам. — Разрешаешь тебя отшлепать?　

Она следила за его глазами, холодными и безжизненными, словно потухшие звезды в далекой галактике.　

— Да.　

— И кусать соски?　

Не выдает ли ее голос? Понимает ли Брин, как сильно у нее во рту пересохло от страха?　

— Разумеется.　

— И остальное?　

Вэл кивнула. Его губы приблизились к ней почти вплотную. Она больше не видела глаз Брина, только рот, что скользил над ней, чуть изгибаясь в белозубой улыбке.　

— О, милая, это просто шутки. Неужели ты думаешь, что я действительно причинил бы тебе боль?　

Брин поцеловал Вэл, затем поднес к губам ее руку и тоже поцеловал, после чего стремительным движением затушил о ладонь сигарету.　

Вэл взвыла от боли, и Брин отвесил ей оплеуху, которая отбросила бы ее к стене, если бы одновременно с этим он не выкрутил ей запястье и не рванул на колени.　

— Что ты нашла в моем чемодане ? Что?!　

— Ничего, Артур! Прекрати! Не понимаю, о чем ты?　

— Ах ты лживая потаскуха!　

Он перехватил молотившие по нему руки, прижал к бокам Вэл и обездвижил коленями. Она закричала, зовя на помощь.　

Брин дважды врезал ей кулаком, удары отдались в черепе, будто залпы из пушек. Во рту появился вкус крови, перед глазами запульсировала кислотно-неоновая пелена.　

— Все могло сложиться иначе, куда приятнее для нас обоих. Но нет, тебе понадобилось все изгадить, длинноносая ты шлюха. Снова смешала мне планы. Зря не убил тебя в нашу первую встречу. Не стоило ждать.　

Вэл выплюнула кровь.　

— Ты последовал за мной из Гамбурга.　

— Конечно.

— Тот мужчина, с которым я пошла... Лу... ты убил его.　

— И как мне кажется, весьма подходящим образом. Он умер, ощущая запах обувной кожи в мозгу, причем в буквальном смысле. Представь, какой экстаз!　

— Кого еще ты убил?　

— Ну, например, твоего персидского жеребчика.　

— Резу?　

— Отличный хобот ты себе выбрала, надо отдать парню должное. Только после того, как я с ним позабавился, он превратился в очередную девчонку.　

— Черт, Артур, да ты чудовище!　

— Когда я тебя трахал, ты так не считала.　

Он достал из заднего кармана зажигалку «Данхилл».　

— Значит, я чудовище, да? Скажи, Вэл, как, по-твоему, выглядят монстры? Кто-нибудь с выжженными глазами и собственным обугленным носом в руке?　

Брин щелкнул зажигалкой и поднес язычок пламени к щеке Вэл.　

— Артур, не надо.　

Она замотала головой в тщетной попытке уклониться от огня. Брин приблизил зажигалку к мочке. Вэл вскрикнула, почувствовав, как поджаривается ее кожа.　

— Заткнись!　

Брин задрал ей футболку. Одной рукой впился в десны, зажимая рот, второй поджарил сосок.　

Боль вспыхнула алым фейерверком. Судорожно изогнувшись, Вэл поймала его палец зубами и прокусила до кости.　

Настал черед Брина закричать. Взмахнув руками, он отшатнулся, и зажигалка улетела в другой конец комнаты, а Вэл обрела свободу, развернулась, вгоняя в спину занозы, и с ноги ударила Брина в лицо.　

Тот упал на кровать, но почти сразу вскочил и успел перехватить Вэл на пути к выходу. Одной рукой впился в волосы, а второй стал избивать. Удары градом сыпались на лицо, шею и плечи. Вэл попыталась защитить лицо, и он врезал ей в живот. Ее парализовала боль, воздуха не хватало. С краев комнаты начала наползать темнота.　

Колошматя Вэл, он говорил не смолкая. Больше не криком, а ровным занудным тоном школьного учителя, которого достали глупостью ученики.

— ...тупая шлюха... ты все испохабила... мог бы тебя любить, но ты не дала... мог бы убить тебя... любить, убить, любить, убить... — Скачки слов отмеряли ритм, как своеобразный метроном, сопровождающий удары.　

Но вот Брин выпустил волосы Вэл, и она рухнула на пол. Из носа и рта текла кровь, дыхания на крик о помощи не осталось. Мышцы, что помогали легким расширяться и опадать, свело в спазме. Воздуха едва хватало, чтобы оставаться в сознании.　

Заслонив собой выход, Брин наблюдал за ней с холодной отстраненностью.　

— Ну и жалко же ты сейчас выглядишь. Даже не верится, что я потратил на тебя столько времени. Приехал в такую даль, пошел на такие усилия. И все лишь ради того, чтобы увидеть, как ты истекаешь кровью у моих ног. Как ты сдохнешь!　

Он медленно шагнул к ней. Помогая себе локтями, Вэл попятилась от него. Что-то врезалось в бедро... курильница в кармане.　

— Раздевайся, — ухмыльнулся Брин. — Ну же, снимай одежду, не то сам сорву. Хочу смотреть на синяки и отметины от ожогов. Хочу трахать тебя, пока избиваю до смерти. И после тоже буду трахать. — Он передернул плечами. — Хочу проверить, правда ли мясо слаще, если его хорошенько отбить.　

— Дай мне минутку, — тяжело выдохнула она.　

— Да я и так отдал тебе два года своей жизни, сука!　

— Н-нечем дышать.　

— Н-да, скверно. Все болит, наверное. Вот тебе, чтобы отвлечься.　

Он пнул Вэл под ребра. Со стоном скрючившись на полу, она схватилась за бока. В нескольких шагах поблескивала зажигалка Брина. Он пнул снова, и позвоночник прострелила острая боль.　

Вэл позволила удару ее перевернуть. Пальцы сомкнулись вокруг «Данхилла». Вторая рука вытащила из кармана джинсов курильницу.　

Щелкнула зажигалка.　

— Думаешь, такой маленький огонек способен мне навредить? — рассмеялся Брин. — Думаешь, испугала меня?　

Она перегнулась пополам, словно от боли, и подожгла свечу. Фитиль вспыхнул и сразу же потух.　

Брин встал над Вэл.　

— Полезай на постель и раздевайся. Живо! Не то буду пинать в живот, пока кишки через жопу не вылезут!

— Ладно, подожди... минутку.

Она поднялась на колено, словно собираясь встать, и вновь поднесла огонь к фитильку.　

«Пожалуйста, пожалуйста!»　

На этот раз получилось и он в мгновение ока сгорел почти до основания. Языки зеленого пламени окутали ладонь Вэл, перекинулись на одежду, волосы, кожу. Пробрались в рот, лизнули влажность глаз, заползли в уши. Тело начало покалывать от желания, затмившего боль своей яростностью, свободой и безграничностью. Сквозь огонь она увидела Брина, который, вжавшись в стену, смотрел на него непонимающим взглядом. Казалось, еще немного — и его глаза выкатятся из орбит.　

Однажды он подался вперед, словно решив проверить реальность видения, но отдернул руку прежде, чем коснулся зеленого пламени.　

Опустив взгляд, Вэл увидела, как огненные языки пожирают ее тело. Нижняя часть уже стала текучей, будто подтаявший до прозрачности лед.　

Взвыл яростный ветер. Сквозь безумное кружение огня мелькнули высокие стены и бетонные крыши кубических мышино-серых построек.　

Огонь взметнулся и пожрал то, что от нее еще оставалось. Боли не было, лишь холодное, слепящее сияние, от которого все органы чувств отказали один за другим. Осталось лишь вожделение.　

Оно проникло в каждую пору и принесло забытье.

15

Через несколько минут Брин собрался с духом и, отклеившись от стены, обследовал место, на котором странное зеленое пламя превратило Вэл в пепел.　

Осмотрев его, он усомнился в собственном здравомыслии. Деревянный пол, которому бы следовало заняться как спичка, даже толком не закоптился. Осталось только несколько подпаленных прядей и клочков обугленной ткани.　

Лишь вещи Вэл в номере свидетельствовали о том, что она все-таки не приснилась. Одежда в шкафу, туалетные принадлежности в ванной комнате, запах, еще хранимый кроватью.　

«Данхилл», помогший Вэл каким-то образом превратиться в огонь, валялся там, куда выпал из ее рук.　

Брин тупо застыл над зажигалкой. Столкнувшись с загадкой, он оказался к ней не готов. Его ум привык иметь дело с предсказуемым, приземленным миром кровоточащего мяса и ломающихся костей — к тому, чем можно управлять и манипулировать. И теперь Брина слепила ярость к той, что так жестоко оставила его в дураках.　

— Будь ты проклята! Проклята! Проклята!　

С его губ сорвался вопль ярости. Одним взмахом Брин смел все с комода: зеркало разлетелось на ртутно поблескивающие осколки; помада и серьги звякнули о пол; флакон его одеколона, стоимостью сто долларов за унцию, разбился о стену и потек по ней мускусными струями. Сбросив одежду Вэл с вешалок, Брин изорвал ее в клочья. Остатки искромсал на кусочки. Затем, удовлетворившись причиненным ущербом, пырнул подушку, на которой лежала головой эта дрянь, и превратил занавески чуть ли не в шелковую бахрому.　

В разгар этого припадка внимание Брина привлекли курильницы и ароматные свечи, которые Вэл выстроила на подоконнике, и ум, отчасти прояснившись, родил из хаоса одну-единственную логичную мысль: мерзавка использовала для побега похожий предмет. Почему бы не попытаться последовать за ней тем же образом?　

Брин подобрал «Данхилл» с пола и, начав с ближайшей свечи, прошел вдоль всего ряда, зажигая каждую сандаловую палочку, каждый фитиль.　

Наградой за труды стал ароматный запах и маленькие, заурядные огоньки.　

— Черт бы ее побрал!　

Он швырнул зажигалку через весь номер и размашистым ударом смел все с подоконника подчистую, затем огляделся, ища, что бы еще уничтожить.　

Единственным предметом в комнате, не затронутым его яростью, была бутылка дешевого вина, початая накануне. Брин вынул пробку и жадно хлебнул. Затем отнес бутылку в ванную вместе с ножом, которым еще недавно мстительно кромсал шторы и остальное. Здесь он разделся и, сев на пол, утешился тем же образом, что и в детстве: неспешно наносил себе длинные порезы и смотрел на собственную кровь. Вместе с ней уходила ярость, а потом Брина сморил сон.　

Брину снилась толпа. Люди с окровавленным оружием в руках гнали его по лабиринту узких проходов и лестниц, крича, будто в одну глотку. Казалось, это гудит рой обозленных ос.　

Преследователи приближались. По лбу Брина струился горячий пот. Проснулся он от ненормально громкого женского вопля.　

Сирена.　

Встав, Брин отворил дверь ванной и тут же ее захлопнул.　

Перед ним бушевала огненная стена. Настоящее пламя, а не то изумрудное, что таинственным образом вызвала Вэл, скакало по сорванным с окон, истерзанным занавескам. Изголовье кровати и часть пола тоже горели. Под потолком собиралось удушающее облако дыма.　

Брин выругал себя за то, что не погасил свечи и курильницы. Мозг лихорадочно работал. Помнится, в чем-то из прочитанного писалось, как действовать в таких случаях. Нужно напустить воды в ванну, заткнуть щель под дверью мокрыми полотенцами и ждать спасателей.　

Но снаружи настоящий ад, и единственный выход прегражден огнем. Пламя не успеют погасить вовремя. Никто даже не знает, что он в номере.　

На улице взвыли новые сирены. Послышался топот ног и возбужденные крики толпы, несомненно собравшейся ради такого зрелища.　

Впервые в жизни Брин оказался перед страшной правдой: он вот-вот умрет, причем ужаснейшей смертью. Умрет не в туманном будущем, настолько далеком, что кажется, будто оно никогда не наступит, а здесь и сейчас, в этом жалком гостиничном номере, один на чужбине.　

Только не так!　

Нельзя ждать спасения. Надо выбираться самому.　

Он намочил все полотенца, которые нашел. Одно обернул вокруг головы, второе завязал на поясе, а третьим закрыл лицо.　

Затем набрал полную грудь воздуха и, распахнув дверь, бросился в стену огня.