Бэтмен: По следу Спектра

1

— Добрый вечер. С вами Роджер Грили, вы смотрите вечерние новости. Дебаты вокруг ареста латино-американского террориста Дезидерио Гарсиа по-прежнему не утихают. Сегодня после полудня состоялась пресс-конференция, на которой Белый дом дал первый официальный ответ на протесты, связанные с захватом генерала Гарсиа. За подробностями этой истории мы обратились к Конни Уильямс в Вашингтоне.

Камера переметнулась на привлекательную темноволосую, крайне ухоженную женщину, стоящую на лестнице перед зданием Федерального Департамента.

— Роджер, после дерзкого полуночного налета отборного отряда Дельта Форс командос и агентов ЦРУ на частную укрепленную виллу генерала Дезидерио Гарсиа, Белый дом впервые сделал заявление в ответ на поданные протесты нескольких иностранных правительств, касающиеся правомочности взятия под стражу генерала Гарсиа. Сегодня днем в четыре часа Пресс-Секретарь Белого дома Уолтер Дэвис сделал короткое заявление по поводу ареста генерала Гарсиа, а затем ответил на вопросы пресс-корпуса Белого дома…

Интервью оборвалось окончанием пресс-конференции. Пресс-секретарь Дэвис — грузный, лысеющий мужчина в темно-синем костюме — стоял на трибуне позади многочисленных микрофонов.

— Добрый вечер, леди и джентльмены, — сказал он. — Я зачитаю короткое заявление, а потом отвечу на ваши вопросы. «Позиция правительства Соединенных Штатов состоит в том, что арест генерала Гарсиа был проведен в соответствии с нашими законами и всецело оправдан. В добавление к незаконному аннулированию свободных и демократических выборов в своей стране, генерал Гарсиа является, и уже довольно продолжительное время, международным торговцем наркотиков. Известны его связи с некоторыми террористическими организациями, которые он снабжал не только оружием и средствами от прибылей кокаиновой контрабанды, но и обеспечивал базами для использования в качестве тренировочных лагерей. Его арест был произведен в согласии с федеральным судебным распоряжением, основанным на его контрабанде наркотиками и террористической деятельности, так же как и на прямом участии в заговоре, включающем запланированные попытки политических убийств ряда членов Организация Объединенных Наций. В течение слушания дела в федеральном суде Готэм-Сити,[1] генералу Гарсиа будут предоставлены те же самые права и законные представительства, как и любому гражданину Америки, под должным соблюдением законов». В этом заключается заявление. А теперь я отвечу на ваши вопросы. — Мистер Дэвис, послал ли Президент какой-либо ответ на протесты от Советского Союза, Кубы и ряда стран Среднего Востока?

— Позиция Президента по этому вопросу отражена в заявлении, которое я только что зачитал, — ответил Дэвис.

— А как насчет тех претензий, что генерал Гарсиа был незаконно схвачен и похищен в своей собственной стране?

— Наши законы дают нам право приводить в исполнение решения федерального суда на территории иностранных государств, когда это касается террористов, подвергающих угрозе безопасность людей и правительства Соединенных Штатов, — сказал Дэвис.

— А какова точка зрения Мирового Суда?

— Это и есть, Сэм, его мнение. Наши действия не ограничены законом.

— Имеет ли правительство какие-либо документы, подтверждающие причастность генерала Гарсиа к контрабанде наркотиками?

— Мы полагаем, что имеем достаточно показаний, которые будут представлены в суде, — ответил Дэвис.

— Что вы можете сказать по поводу предполагаемого заговора с целью политических убийств? Не могли бы вы рассказать нам более подробно? Кто конкретно был мишенью, и кого генерал Гарсиа втянул в это дело?

— На этот момент я не уполномочен вдаваться в детали, — сказал Дэвис.

— Но вы сказали, что он был непосредственным участником.

— Это верно. Мы имеем доказательства этого.

— Какого рода доказательства?

— Я не уполномочен говорить.

— Есть ли у правительства свидетели?

— Уверен, я уже ответил на этот вопрос.

— Какова международная точка зрения?

— Великобритания выразила поддержку нашим действиям, — ответил Дэвис, — объявив, что они были полностью справедливы, и мы получили декларации о поддержке от правительств Канады, Австралии, Франции, а также ряда других стран. Должен также добавить, что нас поддерживает большинство американских граждан.

— Мистер Дэвис, не думаете ли вы, что, в свете протеста Советского Союза, арест Гарсиа может повлиять на предстоящие переговоры и развивающиеся отношения с этой страной?

— В основном это будет зависеть от них; но нет, я действительно не верю в это.

— А как насчет заявления генерала, переданное его адвокатом, что он, как и любой другой человек, не являющийся гражданином Соединенных Штатов, не подвластен действию наших законов?

— Генерал Гарсиа имеет право заявлять все, что пожелает, — сказал Дэвис. — Его прошение будет передано в суд для рассмотрения. Всем спасибо. На сегодня это все.

Кто-то выкрикнул еще несколько вопросов, но Дэвис проигнорировал их и покинул трибуну. Камера вернулась к Конни Уильямс.

— Пресс-секретарь Дэвис оставил без ответа несколько ключевых вопросов, — сказала она, — такие, как подробности предполагаемого заговора с целью политических убийств членов ООН и основа свидетельств против генерала Гарсиа, которые имеются у правительства. Было бы логичным сделать вывод, что у правительства есть, по крайней мере, один свидетель, который может доказать эти предположения. Мистер Дэвис не подтвердил, но и не отверг это. Что касается поддержки граждан, к которым апеллировал Пресс-секретарь Дэвис, то, по нашим собственным социологическим исследованиям, эта поддержка на самом деле подавляющая. На вопрос, поддерживают ли они действия правительства по аресту генерала Гарсиа, шестьдесят восемь процентов опрошенных сказали «да», десять процентов ответили «нет» и двадцать два процента не имели определенного мнения. Это был репортаж Конни Уильямс из здания Федерального Департамента.

Камера перескочила на ведущего новостей.

— Среди других сегодняшних вестей: вскрытие тела Джона Масловица — защитника сборной страны и победителя Кубка Хейсмана — подтвердило смерть в результате передозировки наркотиками…

Брюс Уэйн нажал на кнопку дистанционного управления и телевизор замолчал. Он откинулся в кресле и вздохнул. Куда ушли те дни честных студентов-спортсменов, которые, в худшем случае, могли выпить лишнюю пару кружек пива на дружеской вечеринке? Дети умирают от злоупотребления наркотиками, и вот один из бесчестных королей наркобизнеса в мире — притом террорист — предстанет вскоре перед судом, и все же двадцать два процента опрошенных граждан не имеют мнения на этот счет. Поразительно. Как можно быть безразличным в таким ситуациях?

— Обед готов, мистер Брюс, — сказал Альфред Пенниворт.

— Спасибо Альфред, я не голоден.

— Что-то не так, сэр?

Бэтмэн взглянул на дворецкого и криво улыбнулся.

— Всегда что-то где-нибудь да не так, Альфред. В последнее время, впрочем, это случается все чаще и чаще.

— Да, сэр. Вполне вас понимаю. Но вам все же стоит перекусить, сэр. Я бы не советовал качаться между крышами домов на пустой желудок.

Бэтмэн невольно улыбнулся. Он не переставал удивляться обилию оттенков в речи Альфреда. Сколько он знал его, а это, значит, всю его жизнь, Альфред Пенниворт был воплощением британского дворецкого. Элегантно-формальный, всегда точный и уместный — анахронизм, наследие ушедшей изысканной эпохи. Ни при каких обстоятельствах он не мог представить Альфреда без смокинга, с расстегнутой рубашкой, развалившемся перед телевизором с задранными ногами и потягивающем пиво прямо из жестянки, пусть даже в уединении в его собственной комнате.

Большую часть времени лицо Альфреда оставалось невыразительным, не считая легкого оттенка превосходства. Но временами, обычно в стрессовых ситуациях, а жизнь Брюса Уэйна была наполнена ими с избытком, оно могло выражать заботу, беспокойство, гнев, печаль, всю палитру эмоций, доступных рядовому человеку. Однако Альфред едва ли был обычным человеком. Как и его отец, прежде чем Альфред Пенниворт стал тем, что англичане неопределенно называют «джентльменом джентльмена», он до того он жил совсем другой жизнью. В Британских ВВС он служил в отборных частях командос, позже изучал военную медицину. Он мог бы стать врачом. Он также мог стать актером, что было его давней мечтой. Он обучался в Королевской Академии Театральных Искусств, добился замечательных успехов в качестве драматического актера. Одаренный мим, Альфред был способен передать любой голос, акцент или диалект, услышав его лишь однажды, а как театральный гример он был настоящим кудесником. Он обладал широчайшей эрудицией и высочайшим интеллектом. Он мог бы стать всем, кем бы ни пожелал, но он предпочел стать дворецким, учителем и другом трагически осиротевшему мальчугану по имени Брюс Уэйн. Это решение, которое в корне изменило его жизнь самым неожиданным образом.

И теперь, на закате своих дней, Альфред уже никогда не станет никем иным как дворецким. Да у него и не было желания быть кем-то еще. В прошлом Брюс часто интересовался, не чувствовал ли Альфред себя обделенным, но тот заверял его, что он находит удовлетворение в своих обязанностях и их дружбе. Брюс знал, что это было правдой. Хотя для всех остальных Альфред казался не более чем слугой, Брюс радовался своему удивительному счастью иметь Альфреда в качестве друга.

Однако это была странная дружба. Немного более близкая, чем среди большинства, но все равно странная. Чаще всего они были так близки, как только могут быть двое мужчин. Но все же между ними всегда была непонятная дистанция, как будто невидимая стена едва разделяла их. Границы их взаимоотношений определял сердечный формализм. Никогда не называя его Брюсом, — всегда мистером Уэйном, или сэром, или хозяином. Последнее было самым фамильярным из того, что он мог себе позволить. Несмотря на все свои усилия, Брюсу так и не удалось заставить его отказаться от этой утонченной строгости. Альфред на самом деле был «джентльменом джентльмена» до мозга костей. Это была его жизненная роль, и Альфред играл ее как превосходный актер; впрочем он и был им.

Для окружающих, по крайней мере для тех, кто его не знал, Альфред часто казался вышколенным, надменным, бесстрастным как робот. Классический стереотип английского дворецкого. Альфред крайне хорошо разбирался в психологии стереотипов. Он без труда умел растворяться на общем фоне, как хамелеон, так что люди часто даже забывали о его присутствии. Альфред знал, как использовать свои способности на пользу дела. С годами Брюс научился распознавать неуловимые оттенки в манерах своего друга. Альфред «передавал» ему любые новости среди толпы гостей, но никто, кроме Брюса, не смог бы ни о чем догадаться. У него было сухое, ироничное чувство юмора. Он слегка поднимал бровь, едва заметно изгибал губы, меняя интонации. Все это совершенно ускользало от случайного слушателя, но многое говорило Брюсу Уэйну.

Несмотря на преклонные годы, он по-прежнему оставался в хорошей физической форме, хотя стал более колким и неуживчивым, но никто, кроме Брюса, не замечал эти манеры. Его чувство юмора, и так всегда горьковатое и острое, как скальпель, становилось все более едким и саркастическим. Как тот совет не качаться между крышами домов на пустой желудок — сам по себе забавный, а манера, с которой он его преподнес гарантировала успех на девяносто девять процентов.

— Очень хорошо, Альфред, — смягчился Брюс, — я съем что-нибудь попозже. Но сейчас мне необходимо побыть одному.

— Очень хорошо, сэр. Я буду рядом, если понадоблюсь вам.

«Интересно, — подумал Брюс, — сколько раз за минувшие годы он говорил эти слова своему старому другу? Наверное чаще, чем можно было бы сосчитать. Он был человеком, которому требовалось очень много „времени для одиночества“. Намного больше, чем большинство людей смогли бы понять. В душе он всегда был одинок. Всегда, начиная с того рокового дня, когда два выстрела из полуавтоматического пистолета 45-го калибра навеки изменили его жизнь».

Двадцать шестое июня. День выстрелов. Эта дата — как ноющее клеймо, выжженное в его памяти каленым железом. Двадцать шестое июня. Тогда ему было восемь лет. Его родители, доктор Томас и Марта Уэйн, пошли вместе с ним в кино посмотреть «Знак Зорро» с Тироном Пауэром в главной роли. Ирония судьбы! Почему они выбрали именно этот фильм? Он по сей день помнил каждый кадр этого фильма, и хотя купил видеокассету, больше ни разу не смотрел его. Однажды, правда, он попробовал, но сердце сжалось от боли: слишком много воспоминаний. Воспоминания, которые никогда не оставляли его. Они всегда были свежи в его памяти.

Психолог, если бы знал все детали, узнал бы больше о влиянии этой картины на Брюса. Это была история о Доне Диего Де Ля Вега, сыне богатого и влиятельного землевладельца Лос-Анжелеса — испанской колонии Нового Мира. Получив образование в Испании, он вернулся взрослым мужчиной, хорошо сложенным и хорошо образованным, — чемпионом среди фехтовальщиков, чье тело и реакции достигли совершенства. Но земля, на которую он вернулся, изменилась. Она пала под деспотизмом развращенного офицерства Испанской короны. Народ угнетали, втаптывали в грязь и обременяли непосильными налогами.

Диего не смог оставаться в стороне и безразлично наблюдать, с какой жестокостью приносят в жертву простой люд. Но он рано понял, что действовать в открытую небезопасно. Если узнают, что он сопротивляется угнетению и борется за людей, он станет человеком, отмеченным обществом. И тогда его семья и те, о ком он заботился, станут уязвимы. Поэтому он решил хитрить. Он превратился в Зорро, облаченным в черное крестоносцем в накидке и с маской на лице, сражающимся с несправедливостью. В качестве Диего он играл роль щеголя-неудачника, богатого и развращенного, праздного молодого человека, погруженного в поверхностные гедонистические удовольствия пустой жизни. А в качестве Зорро он был безжалостным мстителем, который боролся с преступлениями, совершенными против людей. Его загадочная натура и зловещая внешность вселяли ужас в сердца его врагов.

Брюс помнил, как, покидая кинотеатр, он мечтал стать таким, как Зорро. Он больше ни о чем не мог говорить, пока вместе с родителями шел по погруженным в темноту улицам города. Потом, по решению отца, которое имело роковые последствия, они свернули на аллею, чтобы сократить путь. И вот они очутились в районе, который со временем приобретет позорную известность как самая криминогенная часть города. Аллея Преступлений. А преступление, которое произошло там ночью двадцать шестого июня, было убийство.

Его звали Джо Чилл. Он был никем. Просто панк. Мелкий хулиган. С пистолетом в руке, он верил в могущество своего оружия и что способен нагнать страху на любую жертву. Но доктор Томас Уэйн не испугался и оказал сопротивление. Прогремели два выстрела. Первый унес жизнь доктора Томаса Уэйна. Второй покончил с его женой, которая при виде застреленного мужа с истерическим криком бросилась на убийцу. А восьмилетний мальчик по имени Брюс остался один-одинешенек в этом мире, жестоко обиженный судьбой. Наверное, негодяй по имени Джо Чилл пощадил его, заметив в его глазах что-то такое, что пробуравило его внутренности и дернуло за ничтожные остатки того, что когда-то называлось душой. Как будто холод пробежал по всему его телу и пробрал до самых костей.

Ее имя было Лесли Томпкинс — терапевт и патронажный работник. По ночам она часто гуляла по улицам города в районе трущоб в поисках тех, кто отвернулся от жизни, или, если поразмыслить, от которых отвернулась жизнь. Она выискивала тех, кто нуждался в ее помощи, потому что она была из тех немногих мягких и сочувствующих душ, кто заботился о близких и кто не мог помочь ничем иным кроме своей заботы. Она и нашла его сжавшимся в комочек над телами своих родителей, с широко раскрытыми, ничего не видящими глазами; слезы текли по его щекам и он раскачивался взад и вперед, издавая низкие, жалобные монотонные звуки. В этом протяжном стоне чувствовалась боль целого мира, заключенная в невинном маленьком мальчике, боль того мира, чья хрупкая реальность вдребезги разлетелась, как изящная хрустальная скульптура, рассыпавшись на сотни осколков ранящей жестокости прямо у него перед глазами.

Она раскрыла ему свое сердце и приняла к себе. Она подмазала колеса правительственной бюрократии и добилась опекунства, устроив дела таким образом, чтобы Брюс мог воспитываться дома, в Уэйн Манор; ведь он отчаянно нуждался в чем-нибудь родном и знакомом, чтобы не потерять себя и не свалиться в пропасть пугающей неизвестности. Лесли Томпкинс потребовалось немало времени, чтобы пробиться к его сердцу и залечить его раны. Но у нее появился помощник — человек по имени Альфред Пенниворт, который ради маленького мальчика, познавшего слишком много человеческой жестокости в свои юные годы, отказался от своих мечтаний о жизни на сцене.

Брюс долго сидел в своем любимом кресле, в тишине и спокойствии, погрузившись в воспоминания.

Некоторые жизненные раны никогда не заживают. Пришло время, когда он обнаружил, что опекунство Лесли стало раздражать его. Жизнь текла легко и приятно, но он должен был внести в нее какой-то смысл. Брюс знал, что должен делать. Он также знал, что это будет нелегко. У него были деньги, его родители были очень состоятельными. Но ему не хватало знаний. Он сел на корабль, уходящий в Европу, и отправился в одиссею по лучшим университетам мира. Но он так и не окончил ни одного из них. Окружающим он казался безразличным к обучению, избалованным дилетантом, который ничего не принимает всерьез. Таким сложился внешний облик Брюса Уэйна — имидж, который знал остальной мир, хотя он по-прежнему оставался самим собой. В своих чувствах Брюс Уэйн не существовал. Он умер в ту тихую летнюю ночь двадцать шестого июня в Аллее Преступлений. Тот Брюс Уэйн, который был у всех на виду, являлся не более чем маской. А под ней жил другой человек. Человек, одержимый идеей.

Когда он получал знания, необходимые знания, которые помогут в его поисках, он перескакивал на другой предмет. Он изучал законы, методы криминалистики и сокровенные переплетения человеческих мыслей. Он старался приобретать практический опыт, при каждом удобном случае работая шестеркой у подвернувшихся детективов. Он тренировал свое тело с жестоким упорством, проводя многие часы в гимнастическом зале, овладевая техникой медитации, бокса и другими, более тайными стилями боевых искусств. Безжалостно изматывая себя, Брюс перенапрягал мозг, наказывал свои мышцы таким режимом, от которого менее выносливый человек угодил бы в больницу. Его вела одна-единственная, все затмевающая идея, которая зародилась в темную ночь на безлюдной аллее Готэм-Сити.

Далее его пути лежали к святилищу в далеких горах Кореи.

Учитель по имени Кириги, который взял Брюса в ученики, поразился его искренностью и приверженностью делу. Он развил его таланты и возвысил физическое мастерство до того уровня, которого смогут достигнуть только единицы. Благодаря неистощимому терпению и непоколебимому упорству Брюс Уэйн наконец-то достиг своей цели и стал тем человеком, которым мечтал стать.

Он вернулся в Готэм-Сити взрослым мужчиной, сильно изменившись. Но сила, которая вела его все это время, ни на минуту не ослабевала. Брюс думал, что был готов. Но этот вывод оказался преждевременным. Первая попытка выполнить возложенную на себя задачу окончилась полнейшей неудачей. Он поспешил на помощь проститутке, которую избивал ее сутенер. Но они оба напали на него, а потом и другие присоединились к драке. Брюс был ранен и к тому же чуть не угодил за решетку. С грехом пополам он добрался до дома.

Он помнил, как сидел в своем кресле, ощущая дрожь во всем теле. Эта стычка ошеломила его. Он не мог понять: почему… что он сделал не так? Долгие годы подготовки… Неужели все было напрасно? Или он был обречен на провал с самого начала? Неужели он обманывал себя, заставив поверить, что может стать тем, о ком даже боялся мечтать. Он ощущал себя опустошенным, смущенным, брошенным на произвол судьбы. Если бы он только мог понять, в чем он был неправ! Если бы только он осознал смысл произошедшего, смог докопаться до того, что же еще не сделал из должного был сделать? Увидеть хотя бы символ того…

И это произошло.

Брюс встал с кресла и повернулся к окну, пытаясь вспомнить. Да, это было именно то окно. Тогда он услышал глухой удар, треск: что-то влетело сквозь разлетевшееся вдребезги стекло. Что-то черное и зловещее шлепнулось и затрепыхалось у его ног.

Летучая мышь.

И в этот момент он вспомнил. Когда Брюс бил ребенком, он часто играл на территории вокруг Уэйн Манор. Родители предупреждали его, чтобы он не бегал в тех частях поместья, где почва может быть неустойчивой. Но он не особенно задумывался об этом. А однажды, в пылу игры, он неожиданно провалился под землю. Он пролетел сквозь туннель и здорово ударился при падении, даже не мог двинуться некоторое время. Он очутился в каком-то темном, страшном месте, где было холодно и сыро, а со всех сторон доносилось чириканье. Чириканье летучих мышей. Его падение в пещеру всполошило их, и они кружились, сбившись в кучу, вокруг него и били крыльями по лицу. Он закричал… Он и сейчас ощущал тот явный, неподдельный ужас, который охватил его в ту минуту. А когда отец услышал крики и прибежал, чтобы вытащить его на поверхность, он спросил с дрожью в голосе: «Папочка, это был ад?»

Да. Как раз вот сюда шлепнулась в тот день летучая мышь. Он вспомнил, как присел на корточки и склонился над ней. А она пристально смотрела на него умирающими глазами, ее движения становились все слабее, пока совсем не прекратились. А когда жизнь покинула маленькое создание… произошло что-то странное и непостижимое.

Возможно, это было лишь плодом его перевозбужденного воображения, но на секунду, только на секунду, он почувствовал, будто летучая мышь связана каким-то образом с ним. Словно отказавшись от жизни, ее душа перелетела к нему. Он почувствовал стеснение в груди, а потом странный порыв, непонятное ощущение — неожиданное чувство всеобъемлющей ясности и веселья. Подобное ощущение китайские Зен-мастера называют сатори — неожиданное озарение. И в этот момент он догадался, что он упустил.

Это случилось так давно, но он по-прежнему помнил все в мельчайших подробностях, как если бы это произошло только вчера. Он вышел из кабинета и через холл спустился в изысканно обставленную прихожую. Он подошел к дедовским напольным витиевато украшенным часам — ценному антиквариату времен войны за независимость. Инкрустированные жемчугом стрелки застыли на 6:25. Отодвинув защелку, он открыл дверцу часов и передвинул стрелки так, что они замерли на 10:47.

Это то самое время, которое показывали стрелки золотых швейцарских часов отца, которые хранились теперь в бархатней коробочке в верхнем ящике письменного стола. Когда Томас Уэйн упал на тротуар, сраженный пулей убийцы, стекло на часах разбилось и они остановились, навсегда зафиксировав время его смерти. Брюс захлопнул дверцу циферблата и открыл длинную, узкую стеклянную крышку часового механизма. Он просунул руку вовнутрь и дернул за одну из цепей. Послышался тихий щелчок, и часы целиком отодвинулись от стены, открывая чернеющий узкий вход и ведущие вниз ступеньки.

За последние годы он много раз ступал по этим ступеням и сейчас вполне обходился без света. В этой темноте было даже что-то приятное. По мере того как он спускался вниз, температура воздуха падала, а влажность увеличивалась. Звуки его шагов эхом отдавались в узком пассаже, когда деревянные ступени сменились на каменные, высеченные в естественной глыбе скалы, на которой возвышался особняк. Он спустился ниже фундамента здания, и лестничный проход начал постепенно расширяться. Стены вокруг были из неотесанного камня — холодные, серые и шероховатые. Вдалеке он услышал звуки… слабые звуки чириканья. Он спускался, и звуки становились громче. И хотя когда-то они наводили на него ужас, теперь этого не было. Сейчас, когда он узнал и понял этих постоянно злословящих созданий, этот звук стал голосом друзей.

Он добрался до конца лестницы и шагнул в широкую пещеру, которая была лишь частью лабиринта, изрезавшего своими галереями утес под особняком. Огромный иной мир. Его мир. Роскошный дворец над головой представлялся расплывчатым и неосязаемым.

Вот место, в котором он жил на самом деле.