Беспризорный князь

4

«Завтра» не получилось, выступили через два дня. Войско собрать – это не порты натянуть. Пригнать дружину из Галича – полтора дня. Гонец, сборы, прощание с семьями (слезы жен и детей, вопли: «На кого ты меня, сиротинушку, покидаешь?»), переход в Звенигород, отдых, сон. Своих поднять тоже не скоро. Дружина на месте, но бояре – в весях. Они хоть не новики, но сложить торока, вооружить боевых холопов, проверить амуницию – на все нужно время. К тому же, по закону подлости, найдется расковавшийся конь или прохудившаяся сбруя; первого надо перековать, вторую – починить. Потому как явиться не готовыми к походу означает разозлить князя. Его не обманешь, сам в дружинниках с отрочества; проверит, посчитает – и останешься ты, боярин, без земель, кои за службу дадены. Ищи потом место в иных пределах! Найти, может, и найдешь, да только что? Здесь и нива родит, и дом справный, и глаз к окружающим пейзажам привык…

Малыга торопил, но я настоял: должны быть готовы от каблуков до шапок. Вернее, от копыт до шпилей шлемов. Мы сбились с ног, проверяя снаряжение. Пересмотрели каждую мелочь – до последнего ухналя[11]. В таком деле лучше перебдеть, чем наоборот. Враг ухналь не подарит. Если и пришлет, то с заточенным лезвием и с оперением на конце.

Провожали нас всем городом, Оляна тоже вышла. Протянула Ивана Ивановича, еще не крещеного, но уже поименованного; я приложился к лобику сына (тот даже глазки не открыл – спал, насосавшись мамкиного молока), клюнул жену в губы и вскочил в седло. Оглядываться не стал – не люблю долгих проводов. С Малыгой заранее решили: еду с дружиной. Смоки обеспечат разведку, выбор мест стоянок, они же отгонят супостата, буде такой объявится. Олята с Зыхом с этим справятся, а дружине с князем спокойнее.

К Владимиру успели через пять дней. Врасплох не застали – сторожился лях. Олята с Зыхом видели разъезды, пытались перенять, да без толку – только спугнули. На внезапность мы не рассчитывали, более того – не желали ее. Открытые ворота – это соблазн. Возникает желание ворваться и показать ворогу, где раки зимуют. Только в тесноте города, когда стрелы бьют с крыш, а десяток воев, перегородив улицу, легко сдержит сотню, это стоит крови. Смоки не помогут. Они хороши в чистом поле, а в городе от них пользы, как от медведя в клетке. В итоге – огромные потери и непредсказуемый результат, учитывая, что людей у Болеслава больше.

К стенам приближаться не стали. Остановились на выгоне, в двух полетах стрелы от города, и окопались. Эту моду я перенял у ромеев, а те – у римлян. Ров, вал, на валу – тын. Колья с руку толщиной, наклоненные в сторону врага. Вбили в землю, топором чик-чик – острый. Сунься, ворог! Смоки над лагерем кружат, охраняют. Владимир на стены высыпал. Во-первых, на смоков поглядеть (диво!), во-вторых – на ворога. Тем более, что тот – странный. Нет, чтоб к стенам подскочить да перебранку затеять. Дескать, ворвемся в город, и будет вам кирдык. Воев порежем, дома пограбим, жен с дочками поимеем – долго и со вкусом. А со стен им соответственно: «Только суньтесь! У нас тут для вас камни, бревна, кипящая смола и прочие вкусности!» Обычная забава перед резней. Так нет же! Пришли и молчат. Землю копают да колья бьют. Чудны дела твои, Господи!..

Стратегию мы строили на скаку. Владимир штурмовать и жечь нельзя – это потери и неприязнь жителей. Та, что выливается в сброшенный на голову камень, пущенную стрелу и удар клинком в печень. В поле рубиться тоже худо. Лях выставит вперед волынцев, мы их вырежем, а лях скажет: «Глядите! Князь Иван убил ваших мужей!» Объясняй потом вдовам и матерям… Вывод: сечи всячески избегать, давить гада психически. Лях наверняка думает: «Хитрит Иван! Привел под стены дружину малую, а большую за лесом спрятал. И смоков у него не два, а с десяток. Хочет нас в поле выманить. Шалишь!»

Мы не шалим: огородились и стоим. Гонцов не шлем, в переговоры не вступаем. В сторону Владимира даже стрелы не пустили. Странный ворог, непонятный. Город обложен – мышь не проскочит, но в посадах тихо. Дома стоят без присмотра, свиньи, в сарайчиках забытые, визжат, куры квохчут. Больно на это хозяйскому сердцу со стен смотреть. Налети галичане да похватай живность, было бы легче – не зря убегали. Так нет, не трогают! Что делать? Животина-то голодает!

Полезли. Сначала по одному сквозь приоткрытые ворота, а после – толпой. Хрюшку накормить, яички забрать, казну, под деревом закопанную, проверить – на месте ли? Поначалу оглядывались: вдруг галичане наскочат? Затем осмелели, к лагерю подошли: свинку купить не желаете? Все равно пропадать! За две ногаты отдадим! Желают… Вот тебе, волынец, серебро, тащи свинку! Один притащил, второй – пошел торг. А где торг, там и разговор. Сведения текут. Смутно во Владимире, ляхами недовольны. Наглые они, жадные. Болеслав город данью обложил – только охнули. Нет, вот же придурок! Зачем сразу? Ты обласкай, укрепись, а после стриги. Русский люд, он на ласку отзывчив… Куда там! Для ляхов мы – быдло. Это нам плюс, но маленький. Владимир ляхов не жалует, но галичан боится. Возьмут город на щит, разграбят, обдерут до последней нитки, а что с женками и дочерьми станет, любому понятно.

Дружинники ведут разъяснительную работу. «Какой грабеж? Мы в посаде хоть курицу взяли? За все платим. Свинье твоей ногата красная цена, а мы дали две! Почему? Князь повелел! Он черный люд любит, не слышали? Вы что? Так любит, что прямо кушать не может, мамой клянусь, генацвале! Думаешь, нам не хотелось свинку твою приватизировать? Еще как хотелось! Только князь сказал: повесит! Он у нас такой…»

Не врут, между прочим: повешу! Так и объявлено. Посадским эти речи – мед. Князь запрещает дружинникам грабить? Чудеса! И вправду добрый! Стоит людям рассказать – пусть те подивятся! Рассказали. В лагерь уже толпами ходят. Кто торгует, кто просто любопытствует.

Лях спохватился. Поначалу радовался: лазутчикам – раздолье! Все вызнают! Сколько у Ивана людей, каков дух войска, чего замышляют? Сообразил, но поздно. Какая главная беда у осаждающего войска? Недостаток людей, стенобитных машин, стрел и копий? Не угадали. Продовольствие! Осаждающих всегда больше, чем осажденных, прокормить такую прорву – задача еще та. С собой много не притащить, а шарить по окрестностям – ослаблять войско. Фуражиры уходят все дальше, а привозят все меньше. Голод, болезни, упавший дух; постояли, постояли – и ушли. Только у нас не так. Во-первых, дружина малая – прокормить проще, во-вторых, еды полно. Откуда? Купили! Посадские свинки помогли. Продавцы вернулись и рассказали: в лагере у Ивана за скот втрое дают! Не уразумели? Читайте по губам: втрое! Где такой барыш видели? Торопись, мужики!

Как скот из города выгнать? А кто на воротах стоит? Свой парень, посадский. Дай ему ногату – и хоть слонов гони! Ночью, разумеется – днем ляхи не позволят. Слонов во Владимире нет, а вот коров и овечек – полно: согнали перед осадой. В городе и без того не повернуться, а тут мычат, блеют, гадят. Да еще корми их! Фуража мало, не успели свезти, цены взлетели. А вот на мясо упали – много его. За стены скот переправил – и нет хлопот! Плюс серебро в кошеле позвякивает. Заманчиво…

Представляю, как ухмылялся лях, видя, что с осадой не спешим. Радовался: поголодают и уйдут. Мы не голодаем: рожи поперек себя шире, лях наконец-то разглядел. Ворота закрыли, людей не выпускают. Нам и не надо. Скотины полон луг. Травку щиплет, мясо нагуливает. Есть крупа, мука, сало – месяц можно стоять, а то и два. А вот в городе голодно. Смерд, он и толокном обойдется, а воину мясо подавай. Чтоб доспех и оружие таскать, силы нужны. Мяса нет – стада к Ивану согнали. Не дешево обошлись, но скупиться не стоило. «Для войны нужны три вещи, – любил цитировать дядя Саша итальянского маршала, – деньги, деньги и еще раз деньги». Я запомнил…

Дождались: гонец. Князь Болеслав желает говорить с князем Иваном. Отчего не поговорить добрым человеком? Обсуждаем условия. Встреча на половине пути от лагеря к городу, свита у каждого – двадцать человек. Болеслав требует, чтоб смоков убрали. Ладно. При одном условии: в свите Болеслава волынцев с ляхами будет поровну. Пусть знают, о чем князья рядятся! И без ряженых, пожалуйста: волынцев в лицо знаем. Блеф, конечно, но поди, догадайся! Гонец мнется, но соглашается: смоки страшнее.

Ночью почти не спим. Все обговорено, перепроверено, но на сердце тревожно. Как ни планируй, все не предусмотреть. Какая-нибудь гадость непременно вылезет. Хорошо, если маленькая. А если нет? Глаза, наконец, слипаются, только смежил веки – трясут за плечо. Пора!

Два отряда сближаются на лугу. Стены Владимира черны от народу – решающий момент. Лица воинов напряжены, но мечи пока в ножнах. Болеслав выезжает вперед, я – тоже. Между нами – конский скок. Какое-то время разглядываем друг друга, вернее – ворог ворога. Лях не молод, но и не стар. Борода в седине, но телом крепок. А вот лицо… Кожа серая, глаза красные. Или не спал, или пил много, то и другое – нам на пользу.

– Здрав будь, князь Иван!

И тебе того же! По-нашему гладко шпарит – навострился от жены. К тому же речь ляхов от русской пока мало отличается – одного корня народы. Со временем это забудут…

– Зачем пришел в мои земли?

Хороший вопрос! Ожидаемый.

– С каких пор они твои?

– Как умер Мстислав!

– Он тебе их заповедал?

Пусть предъявит духовную! Только нет ее – не оставил князь.

– Я ближайший родич Мстиславу!

– А как же сыновец князя?

А вот теперь в глаза мне, в глаза! Задергался, взглядом по лицу моему шарит. Это с чего? Сходство ищет? Значит, не уверен. Почему? Если б мертвого княжича видел, держался бы нагло. Думай, Иван, думай! Скорее всего, убийство поручили наемникам, а тех после убрали. Шито-крыто, концы в воду. Сейчас свидетель пригодился бы. Мы с Малыгой этого очень боялись. Выползет хмырь и скажет: «Лично княжича закапывал! Место могу показать!» Правда, сказать такое – голову в петлю сунуть, но мало ли дурней? Посулить защиту, отсыпать серебра, чтоб блеск его глаза застил. Молчат. Не нашлось среди ляхов дурней…

– Княжич Иван сгинул! Двенадцать лет тому!

А голос-то дрогнул. Добавим:

– Неужели?

И взгляд с прищуром. Пусть оправдывается, нам-то зачем?

– Что ж не объявился княжич? – находится лях. Домашняя заготовка, нами просчитанная. – За столько-то лет?

– Татей сторожился. Раз не убили, в другой раз смогли бы. (Это правда, даже врать не надо: бегали мы от убийц, только от других). Ты часом не ведаешь, княже, кто татей тогда к Ивану послал?

Дружинники за спиной Болеслава зашевелились. Волыняне… Им, знаете ли, интересно.

– Почем мне знать?

Силен лях: быстро оправился.

– Не верю я, что тати Ивана убили. В болоте княжич утоп, о том всем ведомо. Самозванец ты, князь Иван!

Вот и сказано. Лях усмехнулся и приосанился, гордо так. Пора бить – и под дых.

– Так это, брате (ух, какие мы ласковые!), проверить легко. Во Владимире мать княжича живет. Пусть она и скажет!

Как тебя, болезного, скрутило! Не ждал? Самозванец разоблачения просит. Добавим!

– Христом Богом клянусь перед тобой, Болеслав, и перед воями твоими, что немедля уйду, коли Доброслава не признает. И пусть накажет меня Господь!

И крестное знамение – широко, от плеча к плечу. Ляху возразить нечего. Сам кричал: «Самозванец!»

– Еще прошу, Болеслав, за княгиней волынцев послать. Не хочу, чтоб беда с матерью случилась.

А это уже гвоздь – в крышку гроба. Вам надо свидетельств? Их есть у меня! Волыняне за спиной Болеслава, не дожидаясь приказа, разворачивают коней. Крикни им сейчас лях – не остановятся.

Ускакали, ждем. Болеслав хмурится, да и я не весел. Легко говорить, а как дело станет? Легенда наша – тьфу! и растереть. Белыми нитками шита. Если Иван Мстиславу – сыновец, почему не объявился, как в Галиче сел? Кто мешал? Боялся: не признает дядя? Так мать жива…

Задай Болеслав этот вопрос, стал бы я мямлить. Дескать, дали по голове, память отшибло. Не помнил себя. А вот недавно память вернулась. Угу. Как раз ко времени, как стол освободился… Гнилая отмазка – хорошо, что лях не спросил. Теперь все в руках Доброславы. И не факт, что признает. Монашкам лгать нельзя: Господь не велит. Возьмет грех на душу? Она-то обнадежила гонца, но передумать не поздно. Не глянется самозванец – и все тут! Женщина…

От города скачут. Боже, целая толпа! Впереди дружинники, следом – простой люд. Кто верхом, кто просто бежит. Оповестили, значит. Ну, если облажаемся…

Ляхи зашевелились и обступили Болеслава. Та-ак… Ладно, это забота Малыги, у нас другая. На коне у волынянина, скачущего первым, – женщина в черной рясе. Сидит боком, дружинник бережно придерживает ее рукой. Подскакал, спрыгнул на траву, протянул руки. Женщина соскользнула вниз, шагает к нам. Лицо худое, изможденное, одни глаза. Серые, огромные… Не глаза – глазищи! Как я понимаю батьку!

Прыгаю из седла, иду навстречу. Глазищи смотрят, не отрываясь, я физически чувствую, как они буквально ощупывают мое лицо. Тишина стоит – комара слышно. Тяжко-то как! Зачем смотришь так, Доброслава? Ты ведь знаешь: я не твой сын! Ивана убили – и давно. Мне его не заменить – я здесь, чтоб наказать убийц. Пойми это и прости! Пожалуйста…

Спина сгибается – она маленькая, княгиня Доброслава. Глазищи смотрят в упор. Ну? Сухая ручка трогает мою щеку.

– Иван…

Понимай как хочешь: или гостя поприветствовала, или сына признала. Умна инокиня Пелагея. Только волынцам достаточно: заорали, бросая шапки вверх. Прижимаю к себе сухонькое тело. Какая же она худая! Голодом, что ли, морили? Теперь повернуться спиной…

Бац! Бац! Бац! Больно-то так! А если б накладную броню под кольчугу не вздел? Как возражал против этого плана Малыга! Кричал, кипятился… Пришлось продемонстрировать: даже с близкого расстояния самострел против стальных пластин не пляшет. Главное, чтобы ляхи о них не знали. Пришлось под свиту пихать, сверху натягивать обычный доспех. Купились… Почему бы нет? Самострелы с такого расстояния кольчугу прошивают легко, схватить и выстрелить – дело секунд. Ляхи самострелы взведенными привезли, в руках держали. Болты – в канавках. Готовились, суки! Ну и мы…

– Руби их! В песи!

Малыга ревет, как смок. За спиной – замятня. Вопли, ржание коней, лязг железа. Скашиваю взгляд – оборачиваться рано. Ватага рубит ляхов, волынцы подскочили – стреляли-то в их князя (я теперь – их!), но лучше б не дергались – только под ногами путаются. Ляхов мало, и с каждой секундой становится меньше. Вот остался лишь князь, он бросил меч, показывая, что сдается, но Малыга будто не видит. Подаренный мной германский клинок описывает сверкающую дугу. Голова ляха подскакивает на плечах и катится за спину. У Болеслава, к слову, шею защищала бармица. Добрый меч!

Малыга вытирает клинок о гриву коня, бросает в ножны и подъезжает ко мне. Наклоняется.

– Как спина?

– Болит.

– Стрелы отскочили, – успокаивает Малыга. – В железо попали. Синяки будут – и только!

Ну и ладно – не в первый раз. Малыга соскакивает на землю и осторожно заглядывает через плечо. Лицо у княгини бледное, глаза закрыты.

– Жива?

– Я же закрыл ее!

– Могли попасть… – бормочет он.

Я отстраняю княгиню, оглядываю. Стрел не видно, как и дырок в рясе. Не попали. Доброслава открывает глаза, смотрит на Малыгу.

– Ты зарезал его?

– Да! – батько склоняет голову. – Только что.

– Теперь ее! – шипит Доброслава. – Не упусти!

– Не убежит! – машет рукой Малыга.

– Не медли! – не унимается княгиня.

Я смотрю на нее во все глаза. Вот тебе и монашка… А ты чего хотел? Рюриковна, у них месть в крови… Доброслава поворачивается ко мне.

– Спаси тебя бог, княже! Прикрыл. Я как Болеслава увидела, так сразу поняла: убьет!

Мы тоже как-то догадались…

– Теперь – в город!

Княгине подводят коня, она качает головой. Указывает на моего. Сажаю ее на шею жеребца, запрыгиваю в седло. Еду, прижимая к себе худенькое тело. Дружина втягивается в ворота – лях держал их открытыми. Рассчитывал: застрелят Ивана, возникнет замятня, а он тем временем сбежит. А мы, конечно, такие дурни, что не поняли… В городе сейчас резня. Присмотреть бы, но рядом княгиня. Ладно, Малыга справится…

– Город твой, – говорит Доброслава. – Сам в нем сядешь?

– Нет.

– Отдашь кому-то в удел?

– Я княжеств не раздаю.

– Значит, будет посадник, – заключает Доброслава. – Малыга?

– Он нужен в Галиче.

– Тогда кто?

– Еще не решил.

– Могу подсказать…

Скачущие обочь дружинники смотрят благоговейно. Мать обрела сына после долгой разлуки. Они, наконец, воссоединились, и сейчас, наверное, вспоминают давнее. Слышали бы… Нет, я не жалею. Все правильно: Владимир наш, Доброслава спасена, справедливость восторжествовала. Только немножко, совсем чуть-чуть, погано на душе. Обидно за чувства, которые испытал при виде княгини. Почему-то вспомнилась мама…

На главной улице трупов не наблюдается – вернее, их совсем нет. Ляхи не дураки. Не стали сражаться на улицах, отступили и заложились. Толковый у них воевода. Предстоят переговоры. Ладно, успеем.

Доброслава указывает на терем в конце площади – скачу туда. Здесь миром не обошлось. На крыльце валяются трупы: наши или ляхов – не разобрать. Снимаю с коня Доброславу, она спокойно перешагивает через тела. Дружинники бегут вперед: в коридорах может ждать ворог. Похоже, что нет: на пути попадаются тела, и теперь видно, что это ляхи. Доброслава шагает уверенно: по всему видно, что бывала здесь. Останавливаемся перед дверьми гридницы. Дружинники врываются внутрь и показываются обратно. Лица кислые. Входим. На полу – три тела: двое мужчин и женщина. Мужчины в броне, но без оружия – унесли. Тела в крови – стражники бились насмерть. Одному снесли голову, второму – отрубили руки. Женщина лежит за ними, лицом вниз. На желтом летнике во всю спину – кровавое пятно. Доброслава делает знак. Дружинник наклоняется и переворачивает тело.

– Градислава…

Княгиня плюет на труп и пошатывается. Подхватываю на руки.

– Найдите кого-нибудь!

Приведенная холопка ведет нас в трапезную. Здесь стол и лавки. Усаживаю Доброславу.

– Вина!

Холопка исчезает и возвращается с кубком. Подносит княгине.

– Отпей сначала сама!

Под суровым взглядом Доброславы холопка делает большой глоток. Княгиня берет кубок и приникает к нему. М-да… Жестом отсылаю холопку с дружинниками. Доброслава ставит на стол кубок.

– Я почитала ее, как мать, – бормочет чуть слышно. – Старшая сестра. А она…

«Она» силой постригла младшую и убила ее сына. В мире есть две вещи, которые превращают родственников в непримиримых врагов. Власть и деньги. Часто эти причины смыкаются. Кто заколол Градиславу? Надеюсь, не Малыга. Доброслава бормочет:

– Холопок моих потравили. Сначала Весею, потом Гостену… Весея еду мою пробовала, а как умерла, мы монастырское перестали есть. Гостена в город за хлебом бегала, тем жили. Так они зелья в кувшин с водой всыпали: Гостена попила – и не встала. Никого у меня не осталось. Три дня без крошки во рту, воду из реки пила: в колодце отравить могли. Вовремя ты, княже…

Черт бы подрал этот гадючник! А вот и Малыга! Запыхался…

– Княже! Ляхи в соборе заложились, их там сотни. Грозятся биться насмерть. Люди дрова к стенам несут – сидельцев выкуривать. Выскочат – многие лягут.

– Убей их! Засеки! Всех!

Доброслава вскочила, глаза бешеные.

– Нет!

Кулак врезается в стол. Кубок подпрыгнул и повалился набок. На выскобленных досках расплылось красное пятно.

– Слушай меня, княгиня! Это твой город, и жить ты будешь, как пристало твоему званию, но править княжеством буду я – и никто более! Никто не смеет мне указывать! Ясно?!

Малыга побледнел, княгиня опустила глаза. Вот так! Пропадите вы пропадом! Иду к двери.

– Иван!

Голос тихий, чуть слышный. Поворачиваюсь.

– Осторожней там!..

У собора – толпа, шум и гам. Под стенами свалены вязанки хвороста, поленья, лавки, столы. Вот-вот подожгут. При нашем появлении толпа расступается. Подъезжаю к самым дверям. Это опасно: могут выстрелить из окошек, прорубленных в хорах, но накладная броня у меня и спереди. Мы же не знали, куда будут стрелять. Впрочем, если подцелят в глаз…

– Эй, в соборе! Я князь Иван! Выходи поговорить!

Площадь замирает. В соборе тоже молчат. Пауза. Неуютно чувствовать себя мишенью. Вдруг все же выстрелят? Ляхи – забубенные головы, им море по колено. Особенно, как напьются. Скрип засова… В воротах, окованных железом, отворяется калитка. Из нее, пригнувшись, выбирается лях. Он немолод, худощав и жилист. Броня на груди порублена, причем отметины свежие, за поясом – длинный, прямой меч.

– Я Войцех из Сосновца герба Богория, маршалок княжий. (По-нашему – воевода, значит). Чаго трэба, княже?

– Кидайте зброю – и будете живы!

Лях молчит, прикидывает.

– Пока зброя в рэнках, таки и мы живы, допокеды не сгинем. А сгинем, так то не наша, а Господня воля бэндзе.

Ухмыляется.

Показываю рукой на сваленные у храма дрова, смолу в бочках, хворост и лучников за спиной.

– Ты такого конца хочешь?

– Божий храм спалишь?

– Твоих людей спалю. А храм новый отстрою. Лучше этого.

Молчит воевода, улыбку спрятал.

– А как бросим зброю, цо бэндзе?

– Отведем за межи княжества. Далее – бредите, куда желаете. Вы мне без надобности.

– Крест целовать будешь?

– Перед лицом Господа нашего и Богородицы, матери его!

Крещусь и нательный крест целую. Лях зорко наблюдает за каждым движением. Потом еще раз окидывает цепким взглядом площадь перед собором – прикидывает соотношение сил. Битый волк! Только смотри, не смотри, а кинетесь – ляжете. Дружина луки приготовила, разожгла огонь и у бочек крышки повыбивала. Войцех, конечно, тоже не прост. Выломают иконостас, прикроются от стрел и попытаются пробиться. За стены пройдут, но тем дело не кончится. У нас дружина и смоки. Догоним, окружим, вырежем. Крови прольется море. Мне этого не надо, ляху – тоже. Для того и заложился в соборе, чтоб жизнь выторговать.

– Всех отпускаешь?

Вопрос правильный.

– Тех, кто грабил, убивал и насильничал – нет. Буду судить.

– Всех пусти – уйдем. Нет – на смерть сядем и твоих воев заберем.

Натравить на них волынян? Повязать кровью новых подданных, чтобы пути им назад не было? Да только не любят здесь, когда княжение с большой крови начинается, а ляхи волынян проредят заметно. Вечером по городу бабы голосить будут…

– Те, на кого горожане перстом покажут и дела злые назовут, будут свои грехи у них и выкупать… Или в петлю пойдут. Так годно?

Лях задумывается. Помедлив, кивает. Выкупаться его дружине есть чем. Лучше пожертвовать частью, чем лишиться всего.

– Расступись!

Дружина рассекает толпу, образуя широкий проход. Из дверей собора течет ручеек сдающихся. На паперти у ляхов отбирают мечи, стаскивают брони, оставляя, правда, кинжалы в локоть длиной и короткие копья. Кошели не трогают. Взяли бы в бою – до исподнего раздели, а тут нельзя. Не положено. Ляхи не ропщут – жизнь дороже. Пленных отведут в наш бывший лагерь и оставят под охраной. Утром погонят к границе княжества. Под присмотром. Иначе нельзя. Опытные убийцы, они и без оружия захватят любую весь. Уведут смердов, сожгут избы…

– Он! Этот!

Из толпы выскакивает баба и подбегает к одному из ляхов.

– Он меня ссильничал!

Дружинники крутят опознанному руки и отводят в сторону. Лях затравленно оглядывается. Чего зыркаешь? Когда задирал бабе подол, головой думал? Теперь, если не умаслишь бабу и родственников, то на мир посмотришь с городской стены, с веревкой на шее…

Из колонны ляхов выводят еще нескольких. Насильников, грабителей, убийц… Двое зарезали лавочника. Забрались в дом ночью – думали, не узнают, но домочадцы разглядели сапоги. По ним и опознали. К моему удивлению, преступников мало – Войцех, как видно, держал войско в узде. Силен лях! Может, позвать на службу? Князя он потерял, другого не найти. Смерть Болеслава воеводе не простят. Вины Войцеха в ней нет, но попробуй – докажи! Без службы лях ноги протянет – такие живут мечом. Ладно, посмотрим…

За окошками плещется тьма, гридницу освещают масляные лампы. Трупы прибрали, полы вымыли, но все равно не по себе. Пир завершается. Часть волынцев лежат рожами в блюдах, кое-кто свалился под стол, мои пока держатся. Доброслава отсутствует – и слава Богу! До сих не определюсь, как себя с ней держать. По левую руку от меня – Войцех. Место почетное, волынцы косились, но лях нужнее. Он выхлестал уже с ведро, но хоть бы в одном глазу. Только лицо побелело. Внезапно Войцех наклоняется.

– Ты, княже, убил Болеслава?

– Нет!

– По твоему приказу?

– Нет.

– Как дело было?

– Люди Болеслава мне в спину стрелили, мои вступились…

– Не знал этого, – Лицо воеводы смурнеет. – Был бы там – не позволил!

Потому тебя и не взяли! И хорошо сделали: лежал бы сейчас без башки на плечах… Давай, лях, рожай! Предложение было сделано.

– Згоден, княже!

Наконец-то! Вот ведь, пся крев! Штаны драные, а гордости… Не хочу признаваться, но Войцех мне нравится. Есть у него достоинство: не спешит кланяться первому же князю. Такой и слово держать будет.

Хлопаю его по ладони – срядились.

– Костел во Владимире поставишь, княже?

Нет, ты посмотри! Уже условия ставит. А в церкви помолиться – рука отсохнет? Препятствий-то нет. Таинства обеих церквей взаимно признаются, противостояние конфессий еще не набрало силу. Это позже вцепятся в глотки… В словах ляха, однако, есть резон. Католиков во Владимире мало, но приезжают ляшские купцы. Им понравится. А где купцы – там и деньги.

– Для начала соорудим каплицу в посаде. Далее посмотрим.

Войцех удовлетворенно кивает. Малыга, сидящий справа, подмигивает. Ему Войцех тоже глянулся. Ладно, пора спать. Как я соскучился по Оляне! И Ивану Ивановичу…