Берсерк

Рассказывает Хаки

Смерть Эрлинга изменила Хакона. Ярл с победой вернулся в Нидарос, однако после битвы с йомсвикингами он все реже отправлялся в походы и все больше ездил по стране. Хакон словно помешался на богах и женщинах. Везде, где только доводилось остановиться, он ставил новые капища и брал в свою постель новых женщин. Его страсть разгоралась и затухала быстро, как костер на ветру, и спустя несколько ночей недавняя избранница с позором отправлялась домой, а ярл искал себе другую. Ему никто не отказывал, кроме той, что семь лет назад родила Эрлинга. Может, из-за ее холодности Хакон и гнался за женскими ласками, а может, он надеялся вновь зачать сына, похожего на Эрлинга, — не знаю, однако с каждым годом бонды роптали все сильнее и сильнее. Своим женолюбием ярл обидел слишком много именитых родов…

Годы бежали один за другим, как волны на быстрой реке. Иногда я отправлялся с Хаконом по стране, иногда один шел в походы, но и то и другое не приносило радости. Моя душа не ощущала сладости от новых побед, веселых пиршеств и ласковых женщин. Меня не обрадовал даже спущенный на воду новый драккар. Мастер потрудился на славу, и подобного корабля не было у самого Хакона, однако мне почему-то не хотелось оставлять «Акулу». На ней ходил мой отец и плавали Торир и Льет. Она привыкла к хищной поступи берсерков и умрет с последним из них!

Решив так, я отдал новый драккар под команду Хальвдану. Парень заслужил эту честь. Когда уйдем мы — я, Скол, Гранмар и другие старые воины, — он будет водить на моем корабле уже свой собственный хирд…

Однажды летом, на пятый или шестой год после битвы с йомсвикингами, я оказался в Агдире — владениях Гренландца. Ко мне вышла Аста, его молодая жена. Раньше она жила в Уппленде", совсем недалеко от моей сгоревшей усадьбы, и хорошо меня знала.

— Конунг уехал в Восточные Страны, — сказала она. — Но я рада встретить друга детства.

Аста и не подозревала, что в тот самый миг, когда она приглашала меня в усадьбу, ее муж сватался к Сигрид, вдове конунга Свей. За одно лето Сигрид дважды отказала Гренландцу, однако он не отступал, и в конце концов она сожгла его и всю его дружину в старом доме. «Я сделала это, чтоб отвадить всяких мелких конунгов», — сказала Сигрид, и за эти слова ее прозвали Гордой…

Приходили и вести из Англии. Там объявился Али-конунг. Поговаривали, будто он уехал из своей страны потому, что его жена Гейра умерла и он больше не находил там счастья и покоя. О молодом конунге говорили многое. За несколько лет он побывал в стране саксов и фризов, в Ирландии и на острове Мен… Он везде побеждал, поклонялся новому богу и имел много земель в Англии, потому что женился на Гюде, вдове английского конунга.

Эти известия в Нидарос принес ирландский скальд. Он пел об Али-конунге на пиру у Хакона, а на другой день, впервые за долгое время, ярл позвал меня к себе.

— Я не хочу, чтоб нас слышали, — сказал он, и мы ушли далеко в скалы, туда, где начинался фьорд и не было никого, кроме ветра. Всю дорогу Хакон молчал. Мы нашли поваленное дерево, сели на него и долго глядели на поднимающуюся над фьордом зарю. А когда лучи солнца побежали по воде к нашим ногам, Хакон заговорил:

— Али-конунг жил в Гардарике. Вчера я расспрашивал скальда. Али не настоящее имя этого конунга. Поговаривают, будто его зовут Олав Трюггвассон. Если это правда, то он — сын конунга Норвегии и рано или поздно захочет вернуть родовые земли. С каждым годом он становится сильнее, а моя власть слабеет. Я должен победить его, пока могу… — Ярл повернул ко мне изрезанное морщинами лицо. За эти несколько лет он постарел больше, чем за все прежние годы. Его щеки ввалились, волосы поседели, а голубые глаза стали грустными, как у больного зверя.

Я попытался вспомнить Али — ведь я видел его на Датском Валу[110], — однако перед глазами возникло лицо рабыни-словенки.

— Что ты хочешь? — спросил я. Хакон склонил голову:

— Ты пойдешь в Англию, к этому конунгу. Если он на самом деле сын Трюггви, то убеди его вернуться в Норвегию. Скажи, будто все только и ждут его возвращения. А я его встречу…

Хакон старел, но ум и хитрость оставались при нем. Али клюнет на приманку и приедет в земли отца, а Хакон нападет внезапно и решительно…

— Нет, — ответил я. — Если у конунга хорошая память, он вспомнит Датский Вал и меня. К тому же он не поверит берсерку. Найди другого человека.

Потом мы долго молчали и размышляли каждый о своем. А может, о том, как скучно и пусто жить на этом свете, как не хочется его покидать и что когда-нибудь это все равно случится.

— Знаешь, ярл, — наконец сказал я, —я помогу тебе, но иначе. В Свее есть человек, который хорошо знает Али-конунга.

Хакон встрепенулся:

— Кто?

— Женщина. Теперь она рабыня Свейнхильд, но на Датском Валу она сражалась в войске Али. И она родом из Гардарики. Если хочешь, я перейду через Маркир и привезу ее.

Хакон кивнул:

— Возьми моих людей. Сколько нужно… Он предлагал от чистого сердца, но я взял только Скола, Хальвдана и румлян. Маленький отряд идет куда быстрее большого и к тому же вызывает меньше расспросов.

К концу лета мы перебрались через Маркир в Свею и однажды ясным погожим утром появились возле усадьбы Свейнхильд. Лисица выскочила мне навстречу.

— Ты изменился, хевдинг, — не сводя с меня по-прежнему светлых глаз, прошептала она. — Ты так изменился!

Я знал, о чем она говорит. Время и бесчисленные схватки не пожалели моего лица, но если бы она знала, что стало с моей душой!

В тот же день Свейнхильд устроила большой пир. На него собрались все окрестные бонды. За прошедшие годы их разговоры ничуть не изменились. Кто-то сетовал на неурожай, кто-то хвалился прибавлением в стаде, кто-то ругал упплендского ярла. Бондам не нравились поборы. Они никогда им не нравились, поэтому ярлов и конунгов ругали постоянно. Громче всех возмущался Хорек, старый управляющий Свейнхильд. На его круглом лице темнели шрамы.

— На вас нападали? — увидев эти шрамы, спросил я. Лисица покачала головой:

— Нет.

Она не хотела объяснять, и я не стал расспрашивать. К чему тревожить чужую память? Может, Хорек провинился и Свейнхильд сама в гневе изуродовала его лицо, а теперь стыдилась вспоминать об этом?

Я молча пил пиво и оглядывал прислуживающих девушек. Прошло почти семь лет, и словенка могла измениться, но я был уверен, что сразу узнаю ее. Бесчисленные рабыни входили и выходили, вносили яства, разливали пиво, но ее не было. Я повернулся к Лисице:

— Хакон-ярл просил тебя об услуге.

— Что ему нужно? — тут же отозвалась она. Я протянул ей маленький деревянный сундучок. Крышка откинулась. В руках у Свейнхильд засияли золотые обручья и длинные, похожие на рыбок искусно вырезанные подвески.

— Чем же я могу отблагодарить ярла за столь щедрый дар? — любуясь украшениями, спросила она.

Я усмехнулся. Сколько бы лет ни было женщине, она теряет разум от блеска золота…

— Он хотел бы попросить у тебя рабыню.

Свейнхильд вздрогнула. Ее белые пальцы смяли дорогие вещицы и быстро затолкали их обратно в ларец.

— Финн-колдун предупреждал меня. Он говорил, что ты вернешься за ней… — прошептала она и протянула ларец обратно. — Возьми. Я не могу выполнить просьбу ярла!

— Ты еще не знаешь, кого он просит… Лисица вскочила. Ларец упал на стол и раскрылся. Золотые блики заплясали на лицах пирующих.

— Он хочет словенку, но ее нет! — сказала Свейнхильд, развернулась и пошла к выходу. Стук захлопнувшейся за ней двери привел меня в чувство. Страшная боль пронзила грудь и застряла где-то в горле. Как «ее нет»?!

Я выскочил следом за Лисицей. Она стояла спиной ко мне и, казалось, любовалась закатом.

— Где она?!

— Умерла, — не дрогнув ответила Лисица. Боль ударила по старой ране и вывернула душу тяжелым, надрывным кашлем. Свейнхильд бросилась ко мне с какими-то уговорами, но я не слышал ее слов. Умерла?! Словенка не могла умереть! Она должна была жить, ведь именно для этого я привез ее в усадьбу! Лисица обещала не убивать словенку!

— Лжешь! — рявкнул я в ее склоненное лицо. — Она не могла умереть! Ты убила ее! Тебе не давала покоя ее гордость и ее превосходство!

Я еще что-то кричал, и лицо Свейнхильд качалось передо мной белым виноватым пятном, но потом гнев сменился тоской, и я увидел губы Лисицы.

— Это ты лжешь! — сказали они. — Зачем ты подарил мне эту рабыню?! Ты боялся ее, боялся привязаться к ней! Твоя хваленая свобода была тебе дороже любой женщины, даже той, которой ты восхищался! Ты преклонялся перед ее упрямством, любил ее силу и даже забыл об ее уродстве! Ульф верно назвал ее самым страшным твоим врагом, потому что только этой словенской дикарке удалось вкрасться в твое волчье сердце!

Лисица спятила! Или она взаправду думала, что я мог полюбить рабыню?! Словенка нравилась мне тем, что отличалась от других, но думать о ней как о женщине?!

Нет! Она была воином — , но не более того! сильным и достойным противником

— Уйди! — рявкнул я на Лисицу, но она не ушла: Ее кожа посерела, седые, выбившиеся из-под платка пряди упали на лицо.

— Так знай — она сдохла! Сдохла в лесу, как дикий зверь!

Моя рука сама метнулась к раскрытому в крике женскому рту. Лисица завизжала, а потом скорчилась и, поскуливая, покатилась по траве.

— Мразь! — сказал я и пошел прочь.

Мне посчастливилось найти в поле высокий, наспех прикиданный к дереву стог сена. Должно быть, так его укрывали от дождя и еще не успели разгрести. Я залез на мягкое, душистое ложе и уставился в небо. Слова Свейнхильд мешали уснуть.

«Она сдохла! Сдохла!»-злобно пели ночные шорохи. Я заткнул уши и спрятал голову в сено.

— Свейнхильд лжет! — прошептал кто-то снизу. — Пойдем, покажу тебе, где она…

Я резко сел. Наваждение? Нет, внизу зашуршали быстрые шаги. Неведомый советчик пытался сбежать! Выхватив меч, я скатился со стога, обогнул его и замер. Стройная женщина с распущенными по плечам волосами, в белом платье, со всех ног бежала к лесу.

— Подожди! — окликнул я. Она остановилась, оглянулась и звонко расхохоталась. — Кто ты?

Девушка покачала головой. Ее золотые волосы засияли в лунном свете. Сияние окутало ее лицо, скрыло плечи и руки.

— Ты знаешь, кого я ищу? Она закивала.

— И проводишь меня?

— Пойдем, — прошептала она, — пойдем. — И вдруг снова побежала.

Раздумывать было некогда. Кем бы ни была ночная незнакомка, она собиралась помочь мне и освободить от непонятной, саднящей тоски.

Я бежал за ней до самого озера, но там остановился. И не потому, что плохо бегал, а потому, что не умел ходить по воде. А она умела. Выскочив к берегу, незнакомка ступила на покрытую желтыми листьями воду и побежала по лунной дорожке, словно по лесной тропе. Только тогда я опомнился. Эльфийка! Меня заманивала девушка-эльф[111] — ведь только им дано ходить по воде и суше! Она пробежала еще несколько шагов, растерянно обернулась, потом взглянула под ноги, засмеялась и заскользила обратно.

— Пойдем! — приближаясь, заговорила она. — Я проведу тебя по озеру!

— Уходи! — решительно ответил я. Эльфийка вскрикнула и остановилась, и я повторил: — Уходи.

Обтекающий ее свет померк, белые одежды превратились в простое серое платье, а лицо… От неожиданности я попятился. У эльфийки было лицо Ингрид!

— Приходи ко мне! Она ждет, — тая в плывущем над озером тумане, прошептала она.

Я утер катящийся по вискам пот и сел на землю. Голова отяжелела, как обычно бывает после бессонной ночи. Но все-таки что это было? Сон или явь? А может, так пошутило над моим рассудком выпитое за столом Свейнхильд пиво?

Моя ладонь зачерпнула горсть озерной воды и плеснула ею на лицо. Прохлада отрезвила. Не стоило так много пить. Тогда и не принял бы какого-то озерного зверя за ночную деву! Эльф с лицом моей мертвой жены — потеха, да и только! Хорошо еще, что никто не видел, как я сломя голову мчался за перепуганным зверьком и время от времени пытался с ним разговаривать! Теперь морок кончился, и пора возвращаться в усадьбу.

У каменных валов меня встретил расстроенный Скол.

— Ты зря обидел Лисицу, — пряча глаза, признался он. — Люди рассказали, как умерла словенка. Она подожгла дом и убежала. Была зима, и никто в округе не видел ее. Скорее всего она досталась диким зверям.

— То есть сдохла, как и говорила Свейнхильд? — недобро усмехнулся я.

Скол покраснел, опустил голову и пожал плечами:

— Не сердись, но так говорят.

— Если так говорят, то принеси мои вещи и скажи остальным, что мы уходим.

— Ты не поговоришь с Лисицей? Я вспомнил боль, которую причинили мне слова Свейн-хильд, и отвернулся:

— Мне не о чем с ней говорить!

Скол вздохнул и поплелся к усадьбе. Назад он вернулся с Хальвданом, румлянами и… Свейнхильд. Лицо у Лисицы было красным и опухшим, словно после долгих рыданий.

— Я… — шагнув ко мне, виновато сказала она. — Прости…

— За что ты просишь прощения? — перебил я. — За правду, которую я не могу принять и простить?

По ее дрожащим щекам потекли слезы. Не утирая их, Лисица смотрела на меня и шевелила губами. Она все еще надеялась на прощение…

Такой я ее и оставил — несчастной и одинокой. Мое сердце тоже болело, но я ни разу не обернулся и ничего не сказал ей. Свейнхильд перестала быть моим другом.

Мы уже прошли поля и перелесок, когда румляне насторожились и почти одновременно указали на ближние кусты.

— Это Лисица, — небрежно хмыкнул я, однако Раций покачал головой, прыгнул и вытянул из-за кустов взъерошенного долговязого мальчишку.

— Ой-ля! — швыряя парня к моим ногам, сказал румлянин. — Вот так враг!

— Я не враг! — вскакивая, возмутился парень. —Я шел за вами, потому, потому…

Он смущался и не мог объяснить, зачем увязался за нами. Однако мне часто доводилось видеть таких, как он, молодых и рьяных парней, которые мечтали о викинг-ских походах, боях и славе. Обычно они не проходили даже первого испытания в хирд…

— Ты пастух у Свейнхильд? — оглядывая одежду парня, спросил я. . .

Он кивнул встрепанной рыжей головой: —

— Меня зовут Левеет!

Левеет… Неужели тот самый коротконогий мальчик, который служил еще у моей матери? Кажется, когда усадьба сгорела, я отдал его Свейнхильд, а Трор часто возился с ним. Однако мальчишка вырос…

— Ты хочешь вступить в хирд, Левеет?

— Да, — кивнул он и тут же добавил: — А еще я могу рассказать кое-что о Даре.

Мое сердце дрогнуло и предательски застучало, но я сжал кулаки и равнодушно заметил:

— И что же ты можешь сказать? Левеет залился румянцем, сглотнул и наконец тихо забормотал:

— На другое лето после пожара к Свейнхильд приходили охотники с озера Венира. Они рассказали, что встретили Лесную Бабу[112]. С ней были медведь и вороны. Звери понимали каждое ее слово и защищали ее, как могли. Охотники очень испугались, потому что Лесная чуть не убила их. Ведь они осмелились поднять руку на ее медведя.

— При чем тут словенка?! — Мне надоело слушать байки Левеета.

— Эта Лесная была особенной! — задыхаясь, пробормотал парень. Ее губы белели старыми шрамами, как у Дары… И еще у нее были темные волосы…

Я усмехнулся. Левеет остался наивным мальчишкой. Только такой простачок, как он, мог принять за правду охотничьи байки. Однако откуда охотники с Венира могли узнать о женщине с разбитыми губами?

— Старший охотник сказал, что Лесная неправильно говорила по-нашему…

Да. Я помнил ее речь. Словенка хорошо говорила на моем языке, но все-таки как-то не так… А если из охотничьего рассказа выбросить медведя и птиц? Мужики с Венира натолкнулись в лесу на женщину. Высокую, с темными волосами и разбитыми губами. Она умела драться и, наверное, до полусмерти напугала охотников. Горе-вояки сбежали, а в оправдание придумали страшного медведя и воронов…

— Враки! — уверенно заявил Скол. Левеет обиженно насупился:

— Нет! Не враки! Потом охотники пошли по ее следам. Лесная Баба обходила все усадьбы и сторонилась людей. Тогда они поняли, что столкнулись с лесным духом, и перестали ее преследовать.

Это походило на правду. Хитрая и умная словенка знала, что ее ищут, и обходила стороной все усадьбы. Я в восхищении прищелкнул языком. Не всякий воин выживет один в лесу в холодную зиму! Да, эта женщина была особенной, и мне не следовало обижаться на слова Лисицы!

— Куда вели следы? — спросил я пастуха. Он обрадованно улыбнулся:

— К морю.

К морю… Я задумался. Если идти от Венира к морю, то где-то по дороге должна стоять моя бывшая усадьба-Конечно! Моя усадьба! Вот о чем пытались сказать мне боги, вот почему затмили глаза и позволили увидеть Ингрид вместо обыкновенного зверька! «Приходи ко мне, она ждет…» Пустая, горелая усадьба — вот куда манило меня ночное видение! Словенка пряталась в моем же доме!

Я расхохотался. Люди Свейнхильд облазили все уголки леса, но не догадались посетить сожженную усадьбу! Хотя откуда они могли знать, что беглянка перейдет несколько озер, обогнет глубокий фьорд и отыщет надежное убежище?

Я вытащил из-за пояса золотое обручье и протянул его пастушку:

— Ты правильно сделал, что догнал нас, а теперь возвращайся. Мне нужно навестить место, где умерла моя жена…

Рассказывает Дара

Четыре лета прошло с того дня, когда я впервые попробовала перейти через Маркир. Я повторяла эти попытки еще много раз, но всегда возвращалась в заброшенную усадьбу. Маркир был неприступен. Он поднимался на моем пути высокими каменными стенами или перегораживал путь быстрыми горными потоками, а то и вовсе водил кругами, как старый, упрямый Лешак. Однажды я почти одолела его, но сорвалась с уступа, повредила ногу, приладила на нее лубок и едва добрела назад.

К весне я уже снова готовилась к походу. Теперь не оставалась сомнений, что Хаки живет в Норвегии. Это его урманские боги-защитники путали меня в лесу, сбрасывали со скал и не позволяли добраться до хранимого ими берсерка…

Боль от потери Глуздыря притупилась, и за несколько лет одиночества я почти забыла о нем, а Мудрость и Память так и жили на соседней обгорелой березе. Вороны привыкли к подачкам, обленились и теперь редко улетали от дома. Зато научились воровать и ссорились из-за любого пустяка. Разодравшись, они долго не могли успокоиться и, как сварливые бабы-соседки, нудно и хрипло ругали друг друга. Этой ночью меня опять разбудили их крики.

— Надоело! — вскакивая, рявкнула я и кинулась к дверям. Лучина едва тлела, и в темноте моя нога зацепилась за какое-то препятствие. Я, выругавшись, потянулась к лучине и вдруг услышала спокойный, знакомый голос.

— Надо же, ты еще не забыла человеческую речь! — насмешливо произнес он.

От неожиданности я шарахнулась назад:

— Хаки?! .

— Придержите ее, — приказал все тот же голос. Сколько раз он чудился мне во сне!

Сильные руки сдавили мои локти. Ничего не соображая, я отчаянно забилась. Человек с голосом Хаки подпалил лучину. Яркие блики запрыгали по его лицу. Да, это был Хаки. Его волосы, губы, серые холодные глаза…

— А ты осталась прежней.

Голос берсерка звучал ласково и нерешительно, совсем иначе, чем на корабле или в доме Свейнхильд. Казалось, он не верил, что встретил меня, и тайно радовался этой встрече. Хотя почему тайно? Наверняка он был рад, что сумел отловить беглую рабыню…

Я повернула голову и покосилась на его спутников. Они не были людьми Лисицы. Высокий рост, смуглая кожа, черные волосы и темные глаза… Греки? Как они здесь очутились и почему слушались приказов Волка? А может, это все-таки сон?

Я еще раз дернулась. Один из чужаков вывернул мою руку, боль ударила под лопатку. Нет, не сон…

— Как ты меня нашел? — стараясь не выдать отчаяния, прошептала я.

Хаки улыбнулся еще шире. Теперь он веселился от души.

— Охотники, — коротко пояснил он. — Те, которых ты напугала. Кое-что в их сказке смахивало на правду, и я решил поверить.

Понятно. Он был умен, этот берсерк. Умен и красив. Хорошо, что его не убили в дальних походах…

Я и сама не знала, почему чувствовала облегчение, глядя на живого и невредимого врага. «Это потому, что хочу сама прикончить его!» — решила я, но что-то внутри воспротивилось этому доводу. «Ты давно уже сдалась, —шепнуло оно. — Признай же свое поражение! Откажись от убийства!» — «Нет!» Шепот невидимого предателя затих. В чем-то он был прав: смерть матери и родичей — дела давно минувшие, но мары… Потерять душу страшнее, чем прикончить какого-то урманина, даже если этот урманин стал понятен и близок. Мары будут убивать меня медленно, изо дня в день превращая в живого мертвеца…

— Говорили, что ты в Норвегии, — не желая думать о страшном, громко сказала я.

Хаки воткнул лучину в расщелину между бревнами и со вздохом опустился на лавку. Его взгляд обежал мое убогое убежище, на миг остановился на заготовленных для похода веревках, ощупал кучку шкурок в углу и вернулся к моему лицу.

— Да я живу в Норвегии, а сюда пришел за тобой.

— Знаю, — засмеялась я и, надеясь возродить в душе былую ненависть, едко заметила: — Такому зверю, как ты, и в голову не пришло бы просто навестить родные места…

— Не пришло бы, — как-то равнодушно согласился Хаки, а потом встал и приказал своим подручным: — Свяжите ее. Да покрепче, не глядите, что баба.

Меня потащили из клети. На дворе, громко каркая, кружились встревоженные Мудрость и Память. Птицы давно уже привыкли к одиночеству и теперь пытались отогнать от своей кормушки незваных гостей. Сидящий на бревне человек отмахивался от них и ругался. «Скол, — вспомнила я. т— Кормщик на „Акуле“». Рядом со Сколом сидел еще один, незнакомый, воин. Орущие над головой вороны надоели ему.

— Проклятые птицы… — пробормотал он и вскинул лук. Глаз урманина чуть сузился, в блестящем зрачке закружился черный крылатый силуэт…

— Не стреляй! — Я вывернулась и махнула воронам: — Прочь! Пошли прочь!

Они знали эти слова — я часто гоняла крылатых воришек от собственной еды. А еще знали, что коли не послушаются, то в них полетят камни. Большой беды они не причинят, но больно все-таки будет… Оба ворона взмыли вверх и, обиженно нахохлившись, уселись на березе.

— Ка-а-ар! — укоризненно сказал мне Память и отвернулся.

Греки сшибли меня на землю и выкрутили руки за спину. Молодой урманин присвистнул, а Скол встал с полена и заинтересованно поглядел на птиц.

— Они ее слушаются! — растерянно прошептал ему молодой, но кормщика «Акулы» было не так-то легко напугать. Он покачал головой, сплюнул, растер плевок и, не отвечая, уселся на бревно. Из избы, освещая факелом путь, вылез Хаки. Он подошел ко мне, проверил прочность пут и обернулся к грекам. Те подхватили меня под мышки и подняли. Серые глаза берсерка ощупали мое лицо.

— Глаз не сводить! — коротко приказал он и швырнул факел в приоткрытую дверь. Огонь зашумел внутри избы, а затем пополз наружу через узкие щели.

«Он все время сжигает мои дома», — мелькнула грустная мысль. Один из черноволосых греков подтолкнул меня к лесу.

— Разве мы идем не морем? — вслух удивилась я. Хаки оглянулся:

— Мы идем через Маркир.

И тут я не выдержала. Проклятые боги! Вольно же им шутить человеческими судьбами! Сколько раз я пыталась пройти этот северный лес со странным именем Маркир, сколько сапог истоптала на его камнях, мечтая добраться до Хаки, и вдруг среди ночи Хаки сам является ко мне и заявляет, что намерен перевести меня через Маркир!

Задыхаясь от смеха, я села на землю. Черноволосые стражи растерянно уставились на меня круглыми птичьими глазами, Скол задумчиво почесал затылок, а Хаки нахмурился. Я видела веревки с крюками в их мешках и вспоминала, как долго ладила такие же; оглядывала рослую крепкую фигуру берсерка и вспоминала, как, в сотый раз срываясь со скалы, молила богов привести меня к нему… Он пришел! И не для того, чтоб убить меня или вернуть Свейнхильд, а чтобы провести через зачарованный северными богами непокорный лес!

Я смеялась и не могла остановиться. Слезы катились по моим щекам, губы тряслись, а внутри что-то надрывно сипело, но смех не прекращался. Воздуха не хватало.

«Наверное, так и сдохну прямо тут, от хохота», — подумалось вдруг, и эта нелепая мысль вызвала новый приступ смеха.

— Чего это с ней? — спросил молодой урманин.

— Ничего, — равнодушно ответил Хаки, шагнул вперед, склонился и резко ударил меня по щеке.

Боль отрезвила. Кое-как я поднялась на ноги и с благодарностью взглянула на берсерка. Он не хотел унизить меня, просто понял, что мне нужна помощь.

— Пошли, — коротко приказал он и зашагал по узенькой тропке прочь от усадьбы.

Сначала мы шли тем же путем, каким обычно шла я, потом повернули к Вениру, взяли еще немного на юг, выбрались на берег большой реки и двинулись вверх по течению.

Хаки хорошо знал путь, и мы шли быстро. Скалы вдоль берега тянулись пологими уступами. Только в одном месте мы остановились. Там река протискивалась между каменными завалами. Я уже лазила по таким и знала: чем выше забираешься, тем уже становятся трещины и выступы и тем коварнее с виду крепкие стволы деревьев.

Хаки скинул одежду, положил меч на камень, рядом со Сколом, взял веревку и спрыгнул в воду. Никто не спрашивал, что он собирается.делать, и только по бледному лицу кормщика было видно, что берсерку грозит опасность. Вытянув шею, я смотрела, как его голова то скрывается меж пенных валов, то снова выныривает, но неутомимо приближается к противоположному, более пологому берегу. Когда он вылез на валун и, перескакивая с одного камня на другой, выбрался на сушу, кормщик облегченно вздохнул и даже похлопал по плечу одного из моих стражей. Темноволосый грек встрепенулся.

— Хевдинг — дитя богов, — страшно коверкая ур-манскую речь, признал он.

Я фыркнула. Хаки просто повезло, и боги были тут ни при чем. Зачем берсерк сам полез в эту реку, будто не мог послать своего молоденького дружка?! Хотел по-бахвалиться удалью?

— Давай! — подтолкнул меня к берегу Скол. Я поглядела на перетянутую через бурный поток веревку и мотнула головой:

— Нет!

Со связанными руками лезть в звенящую на валунах реку?! Ни за что!

Кормщик усмехнулся и хлопнул одного из черноволосых по плечу. Тот перехватил меня поперек туловища и вошел в воду. Одежда потянула вниз. Одной рукой грек схватился за веревку, другой сдавил мой пояс и прыгнул. Брызги ударили в лицо, а шум воды заглушил все остальные звуки. «Сорвется! — мелькнула мысль. — Сорвется». Однако могучий грек повис на непрочной переправе и, подтягиваясь одной рукой, двинулся вперед. Сквозь брызги я видела приближающуюся зеленую полоску берега и темную фигуру берсерка.

— Хаки, Хаки, Хаки, — словно заклинание, шептали мои губы. В этом кошмаре, среди рева воды, холода и страха, только мой враг казался чем-то постоянным и надежным.

Грек наконец-то добрался до отмели и вылез на камень. Отплевываясь и задыхаясь, я скорчилась у его ног. Хаки подбежал к нам, рывком поднял меня на ноги и поволок к лесу.

За нами через реку перебрались и остальные. Последним шел Скол. Он открепил конец веревки от дерева, зажал его в зубах и прцгнул в воду. Хаки принялся сматывать веревку с другого конца. Только теперь стало ясно, почему берсерк пошел в реку первым. Даже опытный кормщик не мог преодолеть шумящий поток без чужой помощи, а остальные и подавно. Волк берег своих людей. Однако отдохнуть им он не позволил, и, едва отдышавшись, мы побрели дальше.

Берсерк вообще мало отдыхал. Он мог не спать всю ночь, а утром вновь поднимался раньше всех и шел впереди, ничем не выдавая усталости. Я начинала понимать, как он покорил сердце Левеета…

Но, даже бодрствуя ночами, Хаки никогда не сторожил меня. Это делали греки. Вернее, румляне — так их называли Хаки и Скол. Я слышала о Руме — большом городе у теплого моря, где-то на юге, но как румляне попали в хирд Волка — могла лишь догадываться. Они служили своему хевдингу верно и молчаливо, как большие, послушные псы. Еще один хирдманн — молодой и высокий парень по имени Хальвдан — обычно подыскивал место для ночевок. К закату он уходил вперед, возвращался, чертил на земле изогнутые линии и что-то объяснял Хаки. Он единственный разговаривал, остальные лишь перекидывались несколькими словами, и то редко.

Но этим вечером все было иначе. Днем шел дождь, все вымокли и устали, а Хальвдан никак не мог отыскать подходящее для ночевки место. В конце концов Хаки сам отправился вперед и, вернувшись, отвел нас на небольшую, обрамленную высокими елями поляну. Широкие и тяжелые еловые лапы укрывали землю от дождя, и Хальвдан быстро развел костер. Радуясь теплу, румля-нин Раций перекинул через мои стянутые запястья еще одну веревку, прикрутил ее к стволу ели и направился к костру.

Ночной ветерок насквозь продувал мокрую одежду и противно холодил кожу. Скорчившись и стараясь не стучать зубами, я прижалась к дереву.

«Ничего, когда-нибудь ночь закончится и настанет утро. А с ним тепло, солнце», — закрыв глаза, шептала я.

Под чьей-то ногой хрустнула сухая ветка. Звук прервал мечты. Хаки… Что ему нужно?

Берсерк опустился на землю возле меня и откинув голову, уставился в небо.

— Мы уже давно в пути, но ты ни о чем не спрашиваешь, — сказал он.

В темноте я видела только его блестящие глаза. В узких звериных зрачках плавала такая тоска, что мне вдруг стало жаль этого сильного и красивого мужчину. Разве он-виноват, что, став берсерком, когда-то очутился на берегу Невки? Тогда он думал, что совершает подвиг, и по-мальчишески гордился своей победой.

— Мне не о чем спрашивать, — заикаясь от холода, ответила я.

Хаки пошевелился. Он был так близко! Я слышала его дыхание и чувствовала исходящее от его тела тепло. Но все-таки между нами было дерево. А еще мары… Их визгливые голоса требовали, требовали, требовали…

— Тогда я скажу сам, — решил Хаки. — Мы идем к ярлу Хакону. Норвежец хочет знать все об Али-конун-ге — кто он, как его настоящее имя, кого он любит и чего боится.

Они хотели знать про Олава… Но зачем? Может, готовились к походу на вендов? Но теперь, спустя столько лет, что я могла рассказать? Воспоминания стерлись, а Олав казался далеким и призрачным, как сновидение.

— Мне нечего сказать.

Хаки склонил голову к плечу. Ветер запутался в его длинных волосах и, словно лаская, коснулся моей щеки. Мары взвыли.

— Хакон умеет развязывать языки даже самым молчаливым, — угрюмо буркнул берсерк.

Я пожала плечами. Чего он ждал от меня? Рассказа об Олаве или мольбы и уговоров не отводить меня к ярлу?

— Глупый разговор. — тихо сказала я. Хаки сцепил руки на коленях. Его плечо грело меня сквозь безрукавку. Тепло проникало в замерзшее тело и ласковой волной текло к сердцу. На миг мне показалось, что рядом сидит Бьерн. Чем берсерк напомнил мне мужа — своей молчаливой уверенностью или спокойной силой, — я не знала, но вдруг захотелось ткнуться лицом в это надежное плечо и заплакать, как когда-то в детстве.

«Это не Бьерн! — беззвучно прошептала я. — Это враг!» — «Враг! Враг!» — завыли мары.

Хаки положил подбородок на сцепленные пальцы и качнул головой:

— Я не хочу причинять тебе боль. Ты не должна молчать, иначе Хакон изувечит тебя. Лучше солги ему. Ярл думает, что Али родом из Норвегии. Скажи ему то, что он хочет услышать…

Что он советовал мне? Зачем хотел солгать своему ярлу?!

. — Мне уже нечего бояться, — усмехнулась я. — Твой приятель Черный Трор достаточно потрудился, чтоб сделать меня уродливой…

— Уродливой?! — Глаза берсерка блеснули. — Глупости! Ты красива. Я видел много женщин, но ни одна не была так красива.

Его голос дрогнул, сорвался, и вдруг, словно испугавшись, что сболтнул лишнее, берсерк встал и резко добавил:

— Завтра мы придем в Норвегию. Это страна Хакона, и там в любой усадьбе мы можем встретить его. Будь готова!

Я кивнула, но он уже не увидел: отошел к костру и что-то приказал согревшемуся румлянину. Тот неспешно побрел ко мне с дымящимся мясом в руках.

Давясь едой, я думала о словах Хаки. Называя меня красивой, он не лгал, а, похоже, думал так на самом деле… И он желал мне добра. Может…

Резкая боль пронзила грудь, вой мар разорвал голову. «Не смей сомневаться! Убей! Убей врага! — выли они. — Убей или достанешься нам!» Я вспомнила маленькие, склизкие морды с хищными клювами, когтистые лапы и содрогнулась. Нужно выполнить уговор… Хаки убил мою мать. С него начались мои беды, им и должны закончиться. Мне нужно убить его!

«Верно, верно, убей и спасешься!» — поддакнули мары. «Не делай этого», — донесся откуда-то издалека предупреждающий голос Баюна.

— Так нужно, — беззвучно возразила я, — теперь уже ничего не изменить. Его смерть освободит меня от мар.

— Нет, — шепнул Баюн и смолк. Кажется, даже он понял, что у меня не осталось выбора. Завтра мы будем в Норвегии, значит, для побега осталась одна ночь. Всего одна…

Я прислонилась к ели и задумалась. Нужно что-то сделать, но что? Как со связанными руками сбежать от пятерых здоровенных мужиков? Да еще эта веревка, что держит меня у дерева! Даже согреться не могу!

Румлянин Раций склонился ко мне, решил, что я сплю, отошел и, усевшись неподалеку, принялся за еду. Ему хорошо, тепло, а мне даже не дотянуться до костра!

— Холодно, — тихо пожаловалась я. Раций недовольно обернулся. — И руки болят! — заявила я уже громче.

На мой возмущенный возглас повернулись и те, что сидели у костра. Хаки с ними не было… Должно быть, отлучился, пока я притворялась спящей.

— Скол! — уверенно позвала я. Кормщик встал, подошел и подергал путы на моих запястьях.

— Развязать? — спросил его румлянин, но Скол покачал головой: .

— Не надо. Хаки это не понравится. — Он шагнул к дереву, размотал веревку и подпихнул меня к костру:— Иди грейся!

Прихрамывая и озираясь, я двинулась к воинам и увидела Хаки. Берсерк сидел чуть в стороне, у разлапистой ели, и смотрел в темноту леса. Мое сердце наполнилось горечью. Он походил на одинокого, пойманного в силок волка. И такая же тоска в глазах…

— Пусть погреется? — робко спросил его Скол. Не вслушиваясь в слова кормщика, Хаки кивнул. О чем он думал, чего ждал?

Я проковыляла мимо берсерка и присела у огня. Тепло окатило лицо и грудь, а от одежды пошел пар…

— Разморило, — сквозь дрему услышала я смешок Хальвдана и вопрос Рация:

— Отвести ее назад?

— Погоди пока…

4S&

Голоса пропали. Серая дымка заволокла взор, в ушах запели тихие серебряные колокольцы.

Проснулась я от холода. По лесу полз слабый тумав. Его влажные пальцы гладили мое лицо и забирались под рубашку. Неподалеку от костра храпели урмане, а рядом, откинув голову на шершавый ствол, сладко спал Хальв-дан. Я чуть не вскрикнула от радости. Глупый мальчишка должен был поддерживать огонь и сторожить меня, а он заснул! Должно быть, думал, что я не очнусь до утра.

Я осторожно встала, вытянула ногу, зацепила носком сапога дымящуюся головню и подтолкнула ее к себе. Ближе, еще ближе… Мой сторож засопел и по-детски причмокнул. Только бы не проснулся!

Шипящая головня опалила кожу на руках. Веревка занялась и затрещала. Силясь не выть от боли, я вцепилась зубами в собственное плечо. Хальвдан опять зашевелился, но путы уже ослабли. Паленая пенька медленно расползлась. Свободна! Теперь нырнуть под елочку, и бегом! Куда угодно, только подальше отсюда!

«Убей!» — взвизгнул над ухом знакомый голос. Большая, лупоглазая мара сидела на нижней ветви ели и, широко разевая клюв, шипела: «Убей, убей, убей!» Я замотала головой. Тварь исчезла, но ее крик разбудил паука в моей груди. Его лапки коснулись сердца, и стало нестерпимо больно дышать.

— Хорошо, хорошо. Все будет по уговору… Он умрет, только оставьте меня в покое!

Боль отпустила. «Убить Хаки, убить Хаки», — словно помешанная зашептала я и пошла к берсерку. Он спал там же, где сидел вечером, — у старой ели, спиной ко мне. Голова викинга покоилась на коленях, волосы прятались под шапкой, а согнутую спину прикрывал вышитый плед. Из-под узорного края пледа, словно просясь в руки, торчала рукоять ножа. Я потянулась к оружию. Хаки вздохнул и слегка шевельнулся. А если он только притворяется, будто спит? Да и за что его убивать? «За свою душу», — подсказал пронзительный голосок Море-ниной прислужницы.

— За мою душу, — прошептала я и выхватила нож из-за пояса берсерка. Он вздрогнул и стал оборачиваться. Нет! Мне нельзя видеть его лицо, его глаза!

Зажмурившись, я полоснула лезвием по горлу викин га. Капли его крови обожгли руку. Другая рука заученным движением оттянула голову берсерка назад. Нож прополосовал открытую рану еще раз. Что-то отвратительно забулькало, и тело дернулось. Я заткнула нож за пояс и, упрямо не глядя на умирающего, побежала в лес.

Ноги несли меня в чащу не разбирая дороги.

Волк мертв! Мертв!

Измазанная кровью берсерка рука горела огнем, а по лицу текли слезы. «Свободна! — всхлипывая, бормотала я. — Свободна!» — но чувствовала только стыд и боль. Глаза Хаки упрекающе взирали на меня из-за ветвей. «Зачем?» — спрашивали они. Задыхаясь, я проскользнула в ореховые заросли, повернула в сторону, выбралась на поляну и… остановилась.

Прямо предо мной, широко улыбаясь, стоял румля-нин! Не Раций, другой… В его руке блестел меч. Я попятилась.

— Хочешь удрать? — коверкая урманскую речь, насмешливо произнес румлянин. — Я заметил, как ты бежала по лесу.

Значит, убийства он не видел и преследовал меня лишь для того, чтоб вдоволь потешиться погоней. Из-за такой легкой добычи он даже не разбудил остальных…

Я пригнулась, расставила ноги и перехватила нож острием вниз. Так было гораздо удобнее. Черные глаза румлянина презрительно ощупали меня с головы до пят и замерли на окровавленном лезвии. В один миг он понял, что случилось.

— Тварь! — выбрасывая вперед меч, взревел он и что-то добавил на своем, неведомом мне, языке.

Я упала на землю и откатилась в сторону. Быстро, как кошка, румлянин развернулся. Он не впал в ярость от первого промаха, а легко и уверенно исправил свою ошибку. Теперь он сделал ложный выпад, остановился и, увидев, куда я отпрыгиваю, полоснул мечом. Моя безрукавка затрещала и съехала с плеча. Теплая кровь побежала по боку, но боли еще не было…

«Хорошо, что успела убить Хаки, — пронеслось у меня в голове, — теперь хоть после смерти не попаду в лапы Морениным нежитям».

Но сдаваться сразу я не собиралась, а шлепнулась на землю и застонала. Румлянин оскалился и шагнул ко мне. Его меч поднялся для последнего удара. Это было ошибкой. Я выбросила вперед руку с ножом. Клинок пропорол кожаные штаны врага и подрезал сухожилия под коленом. Я перевернулась, вскочила и бросилась к кустам. Румлянин недоверчиво покосился на раненую ногу, перекинул меч и, оставляя за собой кровавый след, заковылял за мной. Забыв про рану, я вломилась в кусты. Боль разорвала бок. Ослабевшие ноги подкосились. Все еще не сдаваясь, я преодолела паутину ветвей и обреченно уткнулась лицом в траву. Шаги румлянина приближались, Все! Конец…

Где-то сбоку зашумели кусты. Во мне шевельнулась слабая надежда и тут же угасла. В этой земле у меня не было друзей. Должно быть, это проснулись приятели Хаки, увидели труп своего вожака и теперь спешили расквитаться с его убийцей. Румлянин заорал, но в его вопле не слышалось радости, только страх…

Я подняла голову. Косматое, желтое брюхо огромного зверя промелькнуло над моей головой. Медведь?!

Зверь рухнул на румлянина. Тот попытался отбить неожиданную атаку, но не смог. Страшные медвежьи лапы сдавили его грудь, а оскаленная морда приблизилась к лицу. Я поднялась на четвереньки и забыла о боли. Встречать таких огромных медведей мне еще не доводилось. Свирепый, косматый лесной воевода терзал горло и щеки еще живого румлянина. Повизгивая от ужаса, я поползла прочь. Когда медведь расправится с румляни-ном, то пойдет по моим следам — ведь он уже знает, как сладка человеческая кровь!

В спешке я потеряла нож и теперь, без сил и оружия, стала совсем легкой добычей. «Пресветлая воительница, могучая Перунница! — молила я. — Спаси и сохрани, не отдай зверю лютому!» Но богиня не слышала. Медвежье сопение приближалось. Зверь шел за мной! Руки подогнулись и опрокинули меня лицом в колючую траву. Поскуливая от ужаса, я повернулась к преследователю. «Не нужно бояться, — шептали мои губы. — Это произойдет быстро». Но перед глазами маячило страшное, обгрызенное до костей лицо румлянина.

Зверь выбрался из кустов лениво, будто не гнался за мной, а просто шел по своим медвежьим делам. Его узкая морда касалась земли, влажные ноздри слегка подрагивали, а мягкие большие лапы ступали осторожно, словно боялись потревожить лесных букашек. Почуяв меня, он приподнял голову и, широко раскрывая пасть, заревел. На желтой груди зверя темнели полосы свежей крови.

— Не надо, — жалобно прошептала я.

Медведь остановился и закачал головой. В этом движении было что-то знакомое… Не доверяя смутной надежде, я пригляделась. На носу чудовища виднелись узкие белесые полоски — следы от старых шрамов.

— Глуздырь? — еще не веря, спросила я. Медведь встряхнулся и потрусил ко мне. А если это не Глуздырь? Сердце сжалось, стукнуло и замерло.

— Стой! — шепнула я зверю. Он озадаченно мотнул мордой и остановился. Сомнений не было…

— Глуздырь, — чувствуя, как мир переворачивается и начинает кружиться в радостном вихре, забормотала я. — Глуздырь… — И упала без памяти.

Рассказывает Хаки

Как словенке удалось сбежать, никто не видел. А единственный видок — румлянин Раций — ничего не мог сказать. Он лежал под елью с перерезанным горлом и мертвыми глазами глядел на восход. Ночью он подходил ко мне и о чем-то говорил. О чем? Я не помнил… Тогда я думал о своем, а его болтовня раздражала. Поэтому я отдал румлянину свой плед и пошел спать, оставив его под елью в одиночестве…

Ветви раздвинулись, и из-под них выбрался Скол. Спина кормщика была усыпана опавшей с деревьев хвоей. Он встряхнулся. Сухие иглы мелкой мошкарой полетели к его ногам.

— Нашел второго? — спросил я о другом румлянине.

— Нет, — помотал головой Скол. — Только его следы. И ее тоже…

— Так пошли! — заспешил Хальвдан. — Верно, румлянин проснулся, увидел смерть родича и теперь догоняет убийцу!

Скол покачал головой, вытер шапкой потное лицо и сел на землю, рядом с натекшей из горла мертвеца лужей крови.

— Догонял, — коротко сказал он. — Теперь уже не догоняет…

— Что?!

— Она убила и второго, — кивая на окоченевшего Рация, пояснил кормщик.

Глаза Хальвдана округлились, щека дернулась, будто ее укололи, а мешок с вещами вывалился из рук.

— Как убила?!

— В поединке… Так говорят следы. Но тела нет. Я улыбнулся. Немногие опытные воины побеждали моих румлян в поединке — куда там бабе! У беглянки и оружия-то не было — лишь короткий кинжал.

— Куда ж она дела тело? Утащила на память? —, насмешливо поинтересовался я. — Вряд ли ей достало бы на это силенок.

— Не веришь? — Скол сузил глаза и поднялся. — Идем!

Идти пришлось недалеко. По проторенной Сколом тропинке мы продрались сквозь частый ельник и выбрались на поляну.

— Что скажешь? — выходя на середину, спросил Скол. — Теперь видишь?

Да, я видел. Тут и впрямь был поединок. Глубокие отпечатки человеческих ног втоптали мягкую траву в грязь. Кое-где на кустах темнели пятна высохшей крови Похоже, противники долго готовились к схватке и топтались друг против друга, не решаясь напасть. А может, румлянин недооценил смелость беглянки и надеялся ее напугать? Для многих воинов нет ничего приятнее, чем вид сломленного страхом, умоляющего о пощаде врага.

— Вот отсюда вышел румлянин. — Указывая на следы, Скол двинулся к кустам. Потом отпрыгнул в сторону, словно повторяя движения поединщика. — Тут зацепил ее. Крепко — видишь, как много крови на траве?

Я подошел. Кровавая широкая полоса тянулась между широко расставленных ног Скола.

— А тут, гляди, — кормщик обвел пальцем небольшую ложбинку, — ударила уже она. Должно быть, вот так. — Он наклонился и указательным пальцем провел у себя под коленом. — После этого удара румлянин стал волочить ногу. Пошли дальше?

Я кивнул. В смелости и ловкости словенки я не сомневался, но поверить в ее победу над своим лучшим поединщиком тоже не мог. Одно дело — отравить или перерезать горло спящему и совсем другое — осилить могучего воина в бою.

Скол проломился сквозь негустой кустарник и задумчиво склонил голову:

— А здесь самое интересное. Она ползла через поляну, а румлянин догонял. Потом, — кормщик остановился, — пополз уже он. Или его потащили.

Я обошел поляну. За плечом, вглядываясь в оставленные беглянкой и румлянином следы, пыхтел Хальвдан.

— Что это? — снимая с веточки зацепившийся клочок бурой шерсти, удивился он.

Я помял шерсть в руках и понюхал:

— Медведь.

Все стало проясняться. Поединщики были не одни. На запах их крови пришел медведь. Наверное, он ожидал завершения схватки в кустах. Медведи незлобивы, особенно ранней осенью. Вот если бы ему не удалось отыскать себе зимнее пристанище, а по лесу уже вовсю трещали морозы — тогда другое дело. Но до морозов еще далеко-Медвежьи следы тянулись странно, словно зверь шел боком, а возле отметин его больших когтистых лап виднелась ровная полоса примятой травы. Он кого-то тащил…

Я пошел по борозде в лес. Она пересекла неглубокий, залитый водой овражек и вползла под старую ель. Логово… Приготовившись к внезапному нападению зверя, я откинул ветви. Пусто. След пробегал по сухой хвое и скрывался за противоположной стеной елового шалаша. На нижнем, сломанном, похожем на клык огромного животного суке дерева что-то висело. Я снял находку и вместе с ней выбрался на свет. Пальцы ощутили мягкость ткани. Клочок от серой рубахи румлянина. Выходит, Скол не ошибся и словенка убила моего хирдманна? Случись все иначе, медведь выбрал бы более легкую жертву и утащил обессиленную, истекающую кровью женщину, а не крепкого, вооруженного мужика. Но как ей удалось?..

— Х-а-а-ки-и! — заметался меж древесных стволов крик Скола.

Я поспешил выбраться из чащи. Голос кормщика предупреждал о беде.

— Что случилось?! — выскакивая на поляну, крикнул я.

Хальвдан и Скол, оба бледные и растерянные, стояли с краю поляны у корявого, источенного жуками ствола сосны и глядели в землю. Хальвдан обернулся. Его глаза удивили меня. Парень выглядел несчастным и испуганным.

— Что стряслось? — уже тише повторил я.

— Они о чем-то говорили, — тихо сказал Хальвдан. С моей души свалился камень. Эка невидаль! Разогревая друг в друге ярость и надеясь сломить противника острым словом, поединщики часто говорят меж собой…

— Ты не понял. — Скол подтолкнул меня к дереву и указал на две вмятины между вылезших на поверхность корней. Одна вмятина была огромной, напоминающей лежбище большого зверя; другая — маленькой, в пятнах крови.

— Она говорила с медведем! — объяснил Скол. Я расхохотался.

— Не смейся! — неожиданно тонко взвизгнул Хальвдан. — Я сам видел, как вороны слушались ее! И медведь! Видишь, они сидели рядом и зверь ее не тронул!

От дерева к лесу тянулась цепочка медвежьих следов. Капли крови уходили в противоположном направлении, взбегали на каменистый склон и пропадали за большими валунами. Наверное, зверь счел словенку мертвой и решил полакомиться румлянином, а пока он волок бесчувственное тело воина в лес, баба очнулась и сбежала.

— Она не совсем человек, — Хальвдан таинственно прошептал.дд

Его шепот заставил меня очнуться. Хрен с ней, с этой словенской штучкой, но еще не хватало, чтоб мои хирд-манны начали верить в сказки! Увидели две вмятины и насочиняли небылиц…

— Хватит! — рыкнул я на Хальвдана. — Такими байками будешь девок морочить, а не меня! Пошли по следам. Беглую нужно догонять, а не судачить о ней да о ее дружках!

Хальвдан обидчиво вздернул подбородок и вдруг мотнул головой:

— Я не пойду, хевдинг.

— Да что же ты за воин?! Бабы боишься!

— Ничего я не боюсь, — отворачиваясь, пробормотал тот, — но за ней не пойду.

— Хальвдан прав, — произнес за моей спиной Скол. Я развернулся к кормщику. Впервые на моей памяти он испугался. И кого? Раненой бабы!

— Да что с вами всеми?! — не выдержал я. Кормщик опустил голову:

— Хальвдан говорит верно. Нам нельзя ловить ее.

— Почему?!

— Она не простая баба. — Взгляд Скола не отрывался от земли, но в голосе не было сомнений.

Я зарычал. Последний родич предавал меня! " — Успокойся. — Руки Скола легли на мои плечи. Я хотел стряхнуть их, но пальцы кормщика словно приросли к моему телу. — Послушай, если прикажешь — мы пойдем за твоей словенкой, но сперва послушай…

— Говори, — сквозь зубы выдавил я.

— Впервые я увидел ее в дыме и угаре в Гардари-ке, — начал Скол. — Кругом была смерть, а ты вел ее, маленькую девочку, как возвестницу этой смерти. Уже тогда Орм посоветовал тебе убить девчонку. Ты отказался, а она предупредила тебя о возмездии и кинулась в море. Она ничуть не боялась, потому что не была человеком. Но тогда этого никто не понимал.

Я отмахнулся. Маленькой, избитой девочке повезло, и ее попросту выбросило на берег, а Скол искал каких-то объяснений…

— Погоди! — удержал мою руку кормщик. —. Потом она появилась вновь. На Датском Валу. Там тоже была смерть. И она опять шла впереди. Там она убила твоего брата и получила смертельную рану. Однако спустя совсем немного времени мы встретили ее на Марсее и привезли в усадьбу Свейнхильд. Там она принесла смерть Трору и вновь исчезла… А теперь румляне… И про воронов Хальвдан не врет. Я тоже видел, как она приказала птицам улететь, и они улетели.

Скол поглядел на верхушки деревьев, словно надеялся отыскать там подтверждение своих слов, но, не найдя, вздохнул и добавил:

— Чем больше я думаю обо всем этом, тем больше уверяюсь, что она охотится за тобой…

Стараясь сохранить серьезное лицо, я закусил губу. Даже гнев пропал.

Скол обиделся:

— Да, за тобой! Сам подумай. Она обещала отомстить тебе. И теперь она все время появляется на твоем пути! Даже сумела отыскать твою старую усадьбу!

— Ты говоришь глупости, Скол. — Что-то в словах кормщика настораживало, но я не желал верить в не-. —мыслимое. Да, раньше словенка преследовала меня, и она сама призналась в этом, но это было давно. А вчера ночью я говорил с ней и чувствовал ее дыхание. Она перестала слепо ненавидеть, она понимала…

— Нет, хевдинг, выслушай! — настаивал кормщик. — Словенка жаждет твоей смерти, и тебя хранит только милость великих богов. В усадьбе Свейнхильд должен был умереть ты, а не Трор и здесь, в лесу, — тоже…

Насчет Трора я еще мог согласиться, но румлянин?

— А ты погляди, как и где он спал, — усмехнулся Скол. — Как раз там, где словенка видела тебя в последний раз. В темноте она приняла Рация за тебя и убила.

Я устал от его невозможных речей и упрямой веры в невозможное. В конце концов, какая разница, что он думает о сбежавшей пленнице! Не хочет ее искать? Ну и не надо! Словенка пожелала умереть свободной, пусть так и будет… Она достойна такой смерти.

На миг еловые лапы качнулись, и показалось, будто в небе сверкнула огненная радуга Бельверста. Над ней черной тучей кружились вороны. Те самые, что в давнем сне преградили мне путь в Вальхаллу. «Только твой враг, создавший этих тварей, сможет прогнать их», — раздался откуда-то дрожащий голос Финна, но вместо сморщенного лика колдуна ко мне склонилось гладкое и румяное лицо Хальвдана. Видения… Опять видения… Я вздохнул и сдался:

— Хорошо. Вернемся, похороним Рация и пойдем дальше. Мы потеряли пленницу, но я не желаю терять время. Нужно узнать, что нового произошло в Норвегии, пока мы ходили в Свею.

Хальвдан с готовностью кивнул. Мы вернулись к уже погасшему костру и быстро закидали тело румлянина камнями. Курган получился маленький и невзрачный. Наверное, только в таких и должны спать тела настоящих воинов. Красивые, огромные курганы хороши для любящих роскошь и довольство жирных бондов. Это им хочется иметь в ином мире множество приятных безделушек, а настоящему воину достаточно собственных доспехов и оружия.

— Что загрустил, хевдинг? — заметил мои раздумья кормщик.

Я вскинул суму на плечо и улыбнулся:

— Думаю, что и мне уготовлена такая же судьба. Лесной холм, и не более… Скол помрачнел:

— Как ты можешь равнять себя с каким-то безродным румлянином?!

Он хотел утешить меня, напомнить о заслугах и боевых подвигах, но эти воспоминания не вызвали во мне ничего, кроме досады.

— Я хотел бы навсегда уснуть в лесу, кормщик! — резко возразил я опешившему Сколу. — Хотел бы! — И пошел по тропе. Оба хирдманна молча затопали следом.

На первую усадьбу мы набрели к вечеру. Вернее, не на саму усадьбу, а на раба оттуда. Грязный, одетый в лохмотья парень сидел в зарослях высоких розоватых травин-дудок и ковырялся в земле. Потрескавшиеся у ногтей пальцы раба выуживали из нее влажные корешки, отряхивали их и отправляли в рот. Заметив нас, парень выронил только что добытый корешок и поднялся. Его вялые движения и пустые глаза не удивили меня. У всех, кто слишком часто лакомился корнями розовых «дудок», были такие глаза.

— Кто твой хозяин? — спросил я. Парень поморщился и глухо выдавил:

— Его зовут Эйла.

Значит, мы возле дома Эйлы Долгоносика. Это не так уж далеко от Нидароса…

— Ступай к Эйле и скажи, что к нему пришел Хаки Волк сын Орма Белоголового, — стараясь не смотреть на отвратительно измазанный землей рот парня, сказал я. Босые пятки раба замелькали над бороздами. Долгоносик сам вышел к воротам и распахнул их перед нами. В его усердии было что-то поддельное, но что — стало понятно только ночью, когда, расположившись на лавке рядом со мной, хозяин доверчиво шепнул:

— Хочу поговорить с тобой, хевдинг.

Я приоткрыл глаза. На полатях вдоль стен храпели спящие люди. Я и сам уже дремал, поэтому невнятно что-то буркнул и отвернулся, однако настырный Эйла придвинулся ближе и, обдавая мое лицо запахом лука, зашептал:

— Говорят, будто нынче бонды Трандхейма поднимаются против ярла Хакона. В некоторые усадьбы уже принесли ратную стрелу.

Я насторожился. Неужели своим женолюбием ярл все-таки довел бондов до восстания? Если это так, то нужно ждать большой беды. Она разразится в Нидаросе, любимой усадьбе ярла, пройдет по Треннелагу и лишь потом захватит остальные земли.

— А еще я слышал, будто ты служишь ярлу, — продолжал бонд. — Если это так — скажи, стоит ли мне собирать людей?

Собирать людей? Однако до чего странен этот Эйла?! Кто же спрашивает у ярлова слуги, нужно ли ему нападать на ярла! Вместо ответа я крепко выругался, но Долгоносик не отстал.

— Понимаешь, — опять запыхтел он, — если я соберу ополчение и помогу ярлу — как он отблагодарит меня за это? Ты служишь ему за плату, значит, можешь сказать, достаточно ли он щедр.

— А если победят бонды? — усмехнулся я. Эйла затряс жирными, будто искупавшимися в масле, космами. Луковые брызги из его рта упали на мою щеку.

— Нет, у бондов ничего не выйдет! — зашептал он. — Многие еще помнят милости Хакона. Да и Тора встанет на его защиту.

Тора? Я помнил ее — высокую, гордую и самодовольную красавицу из Римуля. Слишком самодовольную, чтоб нравиться. К чему любить ту, которая обожает только себя? Нет, мне по душе были другие. «Похожие на Дару», — лукаво шепнул изнутри неведомый голосок. Разозлившись, я повернулся на бок и оказался лицом к лицу с Эйлой;

— Делай что хочешь, — веско сказал я. — Мне нынче не до тебя. Я потерял двоих воинов и еще не простился с ними.

— Как же ты их потерял? — наивно удивился бонд. Я пожал плечами:

. — Медведь задрал. Здесь недалеко. Бонд съежился:

— Уже который раз о нем слышу. Это не простой медведь… Охотники говорят, будто он огромен, как скала, и умен, как человек, а колдуны заявили, что это сам Тор, принявший облик зверя.

Опять сказки! Бонд рассказывал небылицы прямо как старая бабка перед сном.

— А еще колдуны говорят, будто с юга идет большое воинство и ведет его Олав Трюггвассон, сын давно убитого конунга Трюггви. Олав вырос в Гардарике, а теперь возвращается домой. Но это всего лишь болтовня…

Немудрено, что хозяйство Эйлы было так запущено. В голове этого бонда все перепуталось. Важное он называл неважным, а пустую болтовню разносил лучше ветра. Забыв о луковом запахе из его рта, я спросил:

— Откуда он идет? Бонд вытаращил глаза:

— Не знаю. Кажется, из Англии. Но так говорят только колдуны. Никто этого Олава не видел… Слухи…

Я задумался. Колдуны? Слухи? Нет, это не слухи… Как и подозревал Хакон, Али-конунг оказался Олавом . Трюггвассоном. Ярл все-таки послал к нему своего человека, и тот уговорил конунга двинуться к Норвегии. Только на сей раз Хакон перехитрил сам себя. Теперь ему придется одновременно воевать с Олавом и с собственными бондами. В одиночку он не справится, да и Эрленд, его второй сын, — плохой помощник. Вот если бы на помощь пришел Эйрик… Но после битвы с йомс-викингами, из-за отпущенных Эйриком пленников, Хакон не на шутку поссорился с ним. Даже если Эйрик простит обиду — он не успеет собрать войско… Остается надеяться только на Эрленда с его кораблями…

Меня подбросило на лавке. Эрленд! Под его присмотром осталась моя «Акула» и мой хирд! Узнав о приближении врага, Хакон первым делом отправит в бой собственного сына, а сам под шумок уйдет за подмогой к Эйрику или Свейну! Мои люди будут погибать в никчемной битве, а я полеживать на теплой постели Эйлы Долгоносика?! Ну уж нет! Я соскочил с лавки.

— Ты куда? — удивился Эйла. Не удостаивая его ответом, я затормошил Скола. Кормщик разлепил сонные глаза и улыбнулся:

— Хаки? Мне снилось…

— Плевать, что тебе снилось, — вытягивая Скола из-под теплых шкур, перебил я. — Нам нужно спешить. Корабли в беде-Кормщику не потребовалось объяснений, достаточно оказалось этих коротких слов. «Акула» была его единственной ценностью…

Скол вылетел из постели и, на ходу натягивая безрукавку, метнулся к дверям. За ним серой тенью скользнул Хальвдан.

— Да куда ж вы? — чуть не плача выкрикнул нам вслед Долгоносик.

Я оглянулся. Приютившего и накормившего нас бонда не стоило оставлять в неведении. Может, после моих слов он научится отличать важное от неважного…

— Встречать конунга Олава, — сказал я и коснулся пальцами рукояти меча, — сына Трюггви.

Рассказывает Дара

Надо мной качались зеленые ветви и раздавались приглушенные мужские голоса. «Все-таки поймали». Грустная мысль разорвала паутину беспамятства и вернула меня в мир живых. «Тащат куда-то… Будут мстить за Хаки».

Хаки… В памяти всплыло усталое лицо берсерка.. «Не хочу причинять тебе боль», — сказал он, а я нанесла предательский удар. Только что теперь сожалеть? Сделанного не воротишь…

— Очнулась, — раздался над ухом чей-то незнакомый голос. Чей? Я запрокинула голову и увидела бородатое лицо. Оно покачивалось и плыло. «Меня несут», — догадалась я и пробежала пальцами по носилкам. Это оказалась наспех сделанная из двух жердей и шкуры волокуша с короткими ручками.

— Жива? — улыбнувшись, спросил незнакомец. Я попыталась ответить, но из пересохшего горла вы-, летел какой-то странный, похожий на стон звук.

— На-ка попей. — Бородач перехватил волокушу одной рукой, а другой протянул мне кожаный мешок с водой.

Я глотнула, отерла губы и прохрипела:

— Где Глуздырь?

— Кто-кто? — удивился мужик.

— Медведь…

— А-а-а, тот, что тебя подрал, — сообразил он. — Да кто ж его, зверюгу, знает. Ушел. Должно быть, заслышал нас и сбежал. Повезло тебе — медведи человечину любят.

Значит, Глуздырь бросил меня. Что ж, он хорошо запомнил мои слова «каждый сам по себе». Хотя, наверное, так и надо: человеку — дом, зверю — лес… Но как он очутился на моем пути? Верно, он уже давно учуял в лесу следы старой подруги, вот и решил ее проведать. Умница Глуздырь! Без него лежать бы мне где-нибудь в овраге с распоротым животом. А этот бородатый урма-нин, похоже, ничего обо мне не знает… Иначе не стал бы так заботиться.

— Ты как оказалась в лесу? — поинтересовался мужик.

Я закрыла глаза и откинула голову. Научилась притворяться… Бородатый потрепал меня за плечо и разочарованно вздохнул.

— Да оставь ты ее, — сказал ему второй незнакомец, тот, что шел впереди. Я не видела его лица, только широкую, заслоняющую свет спину. — Баба такого страха натерпелась, а ты лезешь с расспросами! Вот придем домой, отдохнет, подлечится, там и узнаем, что к чему.

— А я разве против? — согласился бородач. — Только она какая-то странная. Говорит чудно и одета… Вон, погляди — ни клочка ткани, все из меха. Даже не поймешь, из рабов она или из свободных.

Волокуша остановилась, и на мое лицо упала тень. Должно быть, второй спаситель решил разглядеть меня как следует. Наглядевшись и для верности пощупав мою куртку, он причмокнул и заявил:

— А-а-а, кем бы ни была, ее надо лечить. А если она из рабов, так ей же лучше. Нынче рабам легче живется, чем свободным. При таком-то ярле…

— Опять ты о своем, Брюньольв, — недовольно буркнул бородач. — Все жену Хакону не простишь…

— А ты бы простил, — неожиданно резко перебил его второй, — кабы не знал, чьего она сына носит, моего или ярлова?!

— Простил не простил, а что поделаешь? У Хакона большая власть. Что ты против него? Заяц против коршуна.

— Один заяц, да другой, да третий, — глядишь, коршун и устанет за ними гоняться, крылышки сложит и сядет, — почему-то глухо ответил второй урманин.

Бородатый немного помолчал и согласился:

— Да, Хакон стал плохим ярлом. Законы нарушает. Я слышал, что Халльдор, тот, у которого прошлым летом ярл обесчестил дочь, замышляет худое, готовит людей.

— А я слышал, будто Хакон положил глаз на красавицу Гудрун из Лудара, — откликнулся Брюньольв. — Ее муж сказал, что коли ярл явится за Гудрун, то он пошлет по округе ратную стрелу!

Бородатый поскользнулся на какой-то кочке, волокушу тряхнуло, и я сжала зубы, чтоб не застонать. Мужики говорили о ярле Хаконе, значит, мы были в Норвегии. А еще, похоже, они не очень-то жаловали своего правителя, особенно тот, что шагал впереди. Однако открываться я не спешила. Больше молчишь — больше знаешь…

— Под ноги гляди, растяпа! — прикрикнул Брюньольв на бородатого мужика. Тот выпрямился, и волокуша снова закачалась в такт их шагам.

— Может, и эта баба побывала под ярлом, вот с горя и подалась в лес? — неуклюже предположил бородатый, но Брюньольв засмеялся:

— Нет. Ярл на такую и не глянет. Он любит красивых, как моя Вана или как Тора из Римуля. Эх, а Тора-то как расцвела! Посвататься бы к ней…

— Так Тора за тебя и пойдет! Она сама себе голова. И усадьба у нее богатая, и ярл ее жалует. Говорят, он ее каждую весну навещает. А тебе в Римуле делать нечего!

Перебираясь через какую-то преграду, мужики смолкли, а я задумалась. Тора… Тора из Римуля…. Где я слышала это имя? Память лихорадочно перебирала былое, но ничего не подсказывала о Торе. Мои спутники опять разговорились. Теперь они обсуждали подати и тинги, вспоминали какого-то Торира Оленя и Эрика, сына ярла Хакона, и болтали о кораблях, что стояли в неведомой мне бухте под присмотром Эрленда, еще одного сына Хакона. Я уже не слушала их. «Тора, Тора, Тора», — упрямо билось в голове. Корабли… Бьерн…

Я охнула и открыла глаза. Бьерн говорил мне о Торе! «Моя сестра — могущественная женщина, — сказал он. — Ее имя Тора. Тора из Римуля». И как я могла забыть! Ведь в усадьбе Свейнхильд мне часто вспоминались его слова о могущественной норвежской сестре!

Бородач услышал мой вскрик и остановился. . — Полегчало? — спросил он.

Я скривилась в подобии улыбки:

— Полегчало…

— Ты кто такая, как очутилась в лесу? — не оборачиваясь спросил Брюньольв.

На раздумья времени не оставалось.

— Меня зовут Дара. Я свояченица Торы из Римуля. Это была чистая правда, но бородач вдруг выронил волокушу и растерянно разинул рот. Брюньольв обернулся.

— Ты — свояченица Торы?! — недоверчиво переспросил он.

Не торопясь с ответом, я разглядывала его лицо. Урманин оказался некрасивым. Его щеки сползали на подбородок, а тот скрывал шею, отчего казалось, что ее вовсе нет. Зато нос, рот и глаза Брюньольва занимали на большом лице так мало места, что невольно хотелось приделать туда еще что-нибудь. Однако ростом и широтой он мог удивить кого угодно. Наверное, даже Черный Трор был меньше… Сверкая глазками, эта туша склонилась ко мне:

— Какая ты свояченица?! Всем известно, что Бьерн, брат Торы, уже давно погиб у берегов Свей!

— Верно! — Мой голос не дрогнул. — Мой муж погиб, а меня взяли в рабство. Слышали о Свейнхильд из Уппсалы? Вот она-то меня и держала на цепи, как собаку!

Уверенность, с которой я заявляла о своем родстве с Торой, заставила Брюньольва усомниться в собственной Правоте.

— Во! — обрадовался бородач. — Вот почему на ней такая одежда! Коли ее держали как собаку…

— Да погоди ты! — рявкнул толстый и вновь подозрительно уставился на меня: — Если ты была у Свейнхильд в Свее, то как оказалась тут?

Я сглотнула. Начиналось самое опасное. Если удачно совру, то попаду к Торе, и, может быть, она поможет вдове своего брата. А коли толстый поймает меня на лжи — не миновать судилища. Туда явятся все, от простых бондов до ярла Хакона, и тогда откроется убийство Хаки. Еще и румлянина на меня свалят… Интересно, видели ли эти мужики его тело? Если да, то упоминание о нем придаст вес моим словам…

— Просто пришла, — честно ответила я.

— Ха! — криво усмехнулся недоверчивый Брюньольв. — Через Маркир в одиночку не пройдешь. Да и откуда тебе знать путь? Врешь ты, баба!

— Не вру! — вскинулась я. — Не знаю, где вы меня подобрали, но кабы поглядели получше, то увидели бы, что неподалеку медведь второго человека задрал.

Судя по тому, как урмане насторожились, я поняла угадала! — и быстро продолжила:

— Это был румлянин, человек Хаки Волка. Знаете берсерка из Свей, который служит вашему ярлу?

Я переводила глаза с одного урманина на другого. Бородатый снисходительно кивнул:

— Слышал о таком…

Слава богам!

Пот катился по моим щекам, усталость путала мысли. «Дева небесная, Перунница, помоги!» — подумала я и выдохнула:

— Как-то летом Хаки гостил у Свейнхильд и там увидел меня. Он узнал, кто я такая, и пообещал помочь. Потом он отправился в Норвегию, и много лет ничего не менялось, но этим летом человек Волка появился в Упп-сале, выкупил меня и провел через Маркир. Но последней ночью я отлучилась от костра и угодила в лапы медведю. Воин Хаки пытался защитить меня. Он был смелым человеком, но медведь оказался очень сильным. Пока они дрались, я уползла в кусты…

У меня во рту пересохло, голова лопалась от нестерпимой боли, а бок при каждом вдохе полыхал огнем, но чем дольше я говорила, тем спокойнее становилось лицо Брюньольва. Под конец он хмыкнул:

— Складно. Ох как складно… А что скажешь, коли мы отнесем тебя к Торе? По твоим словам, вы — родичи. Я вяло изобразила радость. Урманин поверил.

— Ладно, — буркнул он. — Пошли, чего тут торчать да языком молоть!

Мужики взялись за волокушу и потащили ее дальше, а я закрыла глаза и позволила себе отдохнуть. Этих олухов послали сами боги! Они попросту выкрали меня из-под носа разъяренных воинов Хаки! Потом обман наверняка раскроется, но кто знает, что еще случится к тому времени…

— Заснула? — тихо прошептал бородач. Я не ответила. Такой вопрос не требует ответа. Бородач вздохнул и негромко окликнул приятеля:

— Эй, Брюньольв!

Волокуша дрогнула и пошла тише. — Чего тебе?

— А баба-то, похоже, правду говорит, — приглушенно забормотал бородатый. — Я тут припомнил кое-что…

— Чего? — вяло откликнулся Брюньольв.

— Помнишь кузнеца из Гарда рики? Помнишь, как он говорил по-нашему? Точь-в-точь как эта.

— Ну и что? — так же сонно повторил Брюньольв.

— Бьерн, братец Торы, тоже жил в Гардарике. Может, он там и женился…

— А может, и нет…

— Не-а, — уже уверенно заявил бородатый. — Она точно его жена. Во-первых, она из Гардарики, во-вторых, знает Тору и Бьерна, в третьих, помнишь тот кровавый след возле нее?

— Помню.

— Ты сам сказал: «Медведь человека уволок». И волосы на кусте были черные, курчавые… Я как-то раз видел Хаки Волка и его людей. Там было двое таких кучерявых. Баба не врет!

— Врет не врет, нам-то что? — лениво возразил ему Брюньольв. По голосу урманина было понятно, что ему уже надоели пустые разговоры. — Принесем ее в дом, вылечим, дадим весточку в Римуль, а там уж пусть Тора сама решает, что с ней делать.

— И то верно! — обрадовался бородач. — Пусть Тора решит, коли они родичи.

Я перестала слушать. Опасность миновала. Мужики решили оставить меня в своей усадьбе и послать за Торой. Пока весть обо мне дойдет до Римуля, пока Тора решит, что за свояченица у нее объявилась, я подлечусь и найду выход. Может, даже сумею добраться до дома — ведь многие урманские корабли ходят в Восточные стра-ны. Мне-то все равно, куда попасть, лишь бы переплыть море. В Вендии меня приветят Гейра и Олав, в земле ливов — Изот, а уж в Гардарике как-нибудь разберусь сама.

Я вздохнула и закусила губу. В Гардарике… Очуже-земилась… Раньше говорила: «Русь-Матушка», а теперь даже подумала по-урмански — «Гардарика».

Волокуша тихо покачивалась, мужики болтали о каких-то пустяках, а мои мысли путались, и что-то давило на веки. Видения сменялись явью и опять видениями…

Проснулась я в большой, жарко натопленной избе. Она была длинной, с узкими полатями вдоль стен и каменным очагом посредине. В углу возились трое совсем маленьких ребятишек, неподалеку от них старательно орудовала длинными деревянными палочками седая ур-манка. Шерстяной клубок перед ней медленно раскручивался, а из мелькающих пальцев выползала плотная ткань. Такого способа делать ткань я не знала, поэтому приподнялась на локте и присмотрелась. Долгие странствия отучили меня бояться чужих домов. Да и страх-то чаще бывает пустой, никчемный…

Лавка подо мной заскрипела. Седая женщина подняла голову, сощурила подслеповатые глаза и произнесла:

— Хильда.

«Так ее зовут», — сообразила я и улыбнулась:

— Дара.

— Знаю, — коротко бросила урманка и, не прекращая своего занятия, оттолкнула разбаловавшихся мальчишек от очага. — Сыны сказали.

Я оглядела ее. Длинное платье, передник из серой крашенины, тонкие одинцы в ушах, браслеты на сухих, морщинистых запястьях и старенький платок на голове. Свободная, но не очень-то богатая.

Один из малышей подхватил клубок и, растягивая нить, побежал со своей добычей подальше от бабки. На полпути он споткнулся, упал, выронил ношу, но не заревел, а лишь зло засопел носом и рукавом рубахи утер круглое лицо. Урманка догнала его и, наподдав под" зад, вернула на место. Притихшие было малыши снова принялись шумно, как щенята, возиться. Я скинула с ног шкуру и медленно села. Плотная повязка сдавила рану, голова сразу закружилась.

— Сыны сказали, что тебя погрыз медведь, — неожиданно заговорила урманка. — Они большие, да дурные. Я-то различаю, где след медвежьей лапы, а где — меча. Тебя порезали, а не порвали…

Она снова замолчала. Стихли и ребятишки. Вряд ли они что-то поняли из бабкиных слов, однако в тишине было слышно лишь постукивание ее деревянных палочек. Спорить с ней было глупо — она знала о чем говорит, поэтому я лишь спросила:

— А что у тебя в руках?

Старуха ухмыльнулась. У нее во рту не хватало передних зубов, поэтому улыбка вышла угрожающей и злобной.

— Хитрая ты… От правды ускользаешь. Обманула моих дураков.

— Нет, не обманула! — быстро возразила я. — Я на самом деле вдова Бьерна.

Хильда сощурила блеклые глаза и покачала головой:

— Я Бьерна знала, он красивых любил. На красивой женился бы…

Обида сдавила горло. Да как она смела?! Что понимала?! Бьерн любил меня!

— Ты, ты… Старуха хмыкнула:

— Или на умной… Может, и так. Старая урманка пугала меня своей спокойной мудростью.

— Пить хочу, — сказала я.

Старуха кивнула на лавку у дверей. Там стояли две высокие бадьи.

— Иди и напейся, кто мешает?

Холодная вода остудила мой пыл. С Хильдой не следовало ссориться. Она была матерью тех, что вынесли меня из леса, и она, несомненно, оказалась бы опасным врагом.

Положив ковш на место, я подошла поближе. Мальчишки потеснились и уставились на меня восторженными глазенками.

— Почему ты ничего не сказала сыновьям? — тихо спросила я.

Урманка даже не подняла головы. Ее сухие пальцы быстро перебирали палочки, а нитка ползла меж рук.

— Скажи, почему? — упрямо допытывалась я. Она нахмурилась:

— Не мое это дело…

«Лжет», — поняла я. Было еще что-то, но что? Какой-то тайный страх, боль…

— Правду скажи! — От громкого вскрика заныло в боку, и я прихватила рукой возле раны. — Скажи, может, мы поймем друг друга…

Хильда подняла взгляд:

— Правду? Ну что ж, вот тебе правда. Про медведя ты солгала — ты сама дралась с румлянином. Он бы тебя зарезал, да медведь помешал. Такое бывает редко. Дикий зверь не заступится за чужого, и коли это случилось, значит, ты не простой человек. Есть в тебе что-то непонятное. Неспроста у тебя на груди курячий след. Скажи я сынам про твою ложь, что бы они сделали?

Я задумалась. «Курячий след», должно быть, паук навий, а вот что бы сделали старухины сыновья? Да кто их знает, этих урман… Наверное, поволокли бы меня на тинг— или убили сами.

— Верно, — угадала мои мысли Хильда. — Они, дураки, так бы и сделали. Им не понять, что ты хитрее и сильнее, что за тобой звериный дух.

— Почему ты так думаешь? — удивилась я. Она схватила мою руку и дернула к себе. Запястье со следами веревок выскользнуло из рукава. Старуха провела пальцем по багровому шраму и другой рукой приподняла штанину на моей ноге. Кольцо от цепи Свейн-хильд все еще блестело… Я отшатнулась, а Хильда расхохоталась:

— Тебя уже многие пытались и убить, и пленить, а только ничего не вышло. Сколько твоих врагов полегло в землю? — Ее глаза испытующе вонзились в мои и не дали соврать.

— Много. Все, что были, — опуская голову, призналась я.

— То-то же, — перестала смеяться старуха. — Я своим сынам зла не желаю, потому и смолчала. Не сегодня-завтра приедет Тора, заберет тебя и пусть уж сама разбирается, что к чему.

Она вновь застучала палочками, а я отошла к лавке, села и задумалась. Если Тора так же умна, как эта урманка, она почует ложь. Но ведь я на самом деле ее свояченица! Только как это доказать?! А может, уйти потихоньку, пока никто не хватился? Тора приедет, а меня и след простыл!

— Сбежать надумала? — прервала молчание Хильда. Я кивнула.

— Не надо, — посоветовала она. — Здесь кругом усадьбы, далеко не убежишь. Лучше уж дождись Тору. Она баба умная, властная. Коли тебе поверит, будешь жить у нее — как сыр в масле кататься.

— А если нет? — тихо спросила я.

— А ты сделай так, чтоб поверила, — упрямо сказала старуха. — Коли Бьерн и впрямь был твоим мужем, то сыщешь, что вспомнить и как сказать.

За дверьми послышался шум, и урманка смолкла. Я легла на лавку и закрыла глаза. Дверь захлопала, изба наполнилась людскими голосами. Работники вернулись с полей… Обрадованно визжа, малыши кинулись к вошедшим, а Хильда оставила свои палочки и засуетилась над котлом с едой. Ей помогали невесть откуда появившиеся девки, и вскоре по всей длинной избе застучали ложки и зачмокало множество губ.

— Дара! — окликнул кто-то.

Я приподнялась на локте. Бородатый урманин с улыбкой протягивал мне дымящуюся миску:

— Возьми, поешь…

От варева шел густой аромат. Не удержавшись, я схватила миску и стала жадно есть кашу. Вот уж не знала, что так проголодалась.

Дверь опять хлопнула. На сей раз резко и решительно… Сначала я подумала, что это явились припозднив-шиеся родичи Хильды, однако увидела вытянутые лица урман, их испуганные глаза и поняла, что это не так. Пришел кто-то чужой.

— Где та, которая называет себя Дарой?! — спросил строгий голос.

Вошедший оказался вовсе не Торой, а высоким, крепким мужиком в расшитой золотом меховой одежде. На его животе блестел пояс с желтой пряжкой, из-за пояса торчала рукоять боевого топора, а у ноги покачивался меч.

— Рад тебя видеть, Тормод, — поднимаясь с лавки, сказал бородатый. — Сядь, раздели с нами еду.

Гость жестом отказался, но вежливо ответил:

— Я тоже рад видеть в здравии тебя и твой род. — Его голубые глаза зашарили по лицам урман и остановились на моем. — Ты — Дара?

Осторожно, боясь растревожить рану, я встала.

— Так меня зовут, а кто ты?

— Когда-нибудь узнаешь! — хмыкнул он и шагнул вперед.

Его сильная рука вцепилась в мой локоть и потянула к выходу. Боль обожгла бок и отозвалась во всем теле. Изба, бородатое лицо урманина, злая улыбка старой Хильды закружились передо мной в разноцветном хороводе.

Потом меня перекинули через седло и куда-то повезли. Раненый бок терся о жесткую спину лошади, мысли путались, а в горло текла кровь. Иногда сквозь кровавый туман проглядывало что-то зеленое, кажется листва, но потом боль брала свое и опять бросала меня в пучину беспамятства.

Однако мне удалось разглядеть высокий частокол и ворота. «Усадьба Торы», — завертелось в голове, и, словно подтверждая мою догадку, всадник сбросил меня на землю. «Только не падать!» — сглатывая кровавые сгустки, подумала я, однако не удержалась и рухнула к чьим-то ногам.

— Вставай!

Голос Тормода заставил меня подняться. Земля отдалилась, а вокруг закачались чужие лица.

— Тора, — прохрипела я, вгляделась и только тогда увидела ее, ту самую Тору, которая была сестрой моего мужа и которую, по слухам, так любил Хакон-ярл. Никогда раньше мне не доводилось видеть таких красивых женщин. Она была высокой, зеленоглазой, с дерзким красным ртом и белой как снег кожей. Рядом с ней Гейра показалась бы дурнушкой.

— Она ранена, — указывая на меня, произнесла красавица. — Ее голос удивительно сочетался со всем остальным.

Привезший меня урманин смущенно захлопал глазами и покраснел:

— Мне не сказали об этом…

Тора ослепительно улыбнулась. Если бы улыбка могла убивать, несчастный Тормод уже давно бы лежал бездыханным. Хотя он и так едва дышал…

— С каких пор ты ослеп? — небрежно бросила ему хозяйка и шагнула ко мне.

Зеленые кошачьи глаза урманки очутились пряма против моих, и я почувствовала тонкий, почти неуловим мый аромат хвои и ландыша.

— Ты говоришь, что мой брат был твоим мужем? — оглядывая меня со всех сторон, спросила Тора.

— Да!

— Но Бьерну нравились красивые женщины… — Ур-манка не утверждала, а просто размышляла вслух.

— И умные, — не растерялась я. Тора остановилась:

— Ты умна?

— А ты красива?

Она нахмурилась и задумалась. Тонкие губы задрожали. Красавица явно не знала, обидеться на мои слова или нет.

— Если ты не можешь ответить на этот вопрос, то ты еще и удивительно скромна, — добавила я.

Тора расхохоталась. Ее глаза заблестели, а щеки расцвели румянцем. Бьерн недаром тосковал по сестре. Даже смотреть на Тору было приятно.

— Да, ты умна, — вдосталь насмеявшись, согласилась Тора, — но это еще не значит, что ты — вдова моего брата. Я не очень-то в это верю…

— Теперь мне самой не очень в это верится, — честно призналась я, чувствуя, как темная пелена застилает взор. — Однако это правда.

Уже падая, я услышала чей-то вскрик и громкий голос Торы:

— Отнесите ее в дом!

«Поверила!» — вспыхнула в голове радостная мысль, и все пропало.

Нам довелось увидеться лишь спустя несколько дней. Словно искупая вину, Тора приставила ко мне сразу трех служанок. Девушки кормили и лечили меня с удивительным усердием. То ли помогла их забота, то ли выручила собственная живучесть, но спустя четыре дня я смогла встать и выйти из отгороженной клети в общую избу. В разгар осенних работ людей там было мало.

Я проковыляла через избу, вышла на двор и нос к носу столкнулась с Тормодом. Взгляд управляющего был устремлен на ворота, где в окружении каких-то людей стояла Тора. Поодаль, у коновязи, лениво переминались усталые лошади.

«Пришлые — оглядывая мужиков и грязные бока их лошадей, поняла я. — И приехали недавно».

Размахивая руками, урманка что-то доказывала незнакомцам. Те возражали. Я подобралась поближе и прислушалась.

— Ты зря упрямишься, Тора, — говорил невысокий плотный мужик в теплой телогрее и добротных холщовых штанах. — Мы приехали к тебе за поддержкой, а ты упрямишься!

— Хакон не сделал мне ничего худого, поэтому и я ни слова не скажу против него! — упрямо мотнула головой красавица.

— Но он уводит наших женщин! — возмущенно выкрикнул из толпы тощий мужичок. Тора развернулась к нему.

— От такого немудрено увести! — засмеялась она. В толпе тоже засмеялись. Беднягу мужичка стали подпихивать со всех сторон. Он покраснел и зашипел:

— Все знают, почему ты его защищаешь! Служишь ему подстилкой, когда он того пожелает…

Урманка потемнела, а ее глаза из зеленых превратились в черные. Казалось, она ударит обидчика, однако вокруг зазвучали возмущенные возгласы, и ее кулаки разжались.

— Он пожелал взять жену Орма Люгрьи! — кричали «гости». — А как он поступил с твоим другом, Брюньоль-вом? Забыла?

— Ярл позорит наши семьи! ,

— Только ты защищаешь его!

Вскоре уже все они орали о своих обидах. Тормод отлепился от дверей, вытянул меч и двинулся на выручку хозяйке, но я оказалась ближе. Почему-то мне захотелось заступиться за урманку. Может, потому, — что все-таки мы были родней?

— Невелика удаль обидеть бабу, — вырастая перед тощим зачинщиком, громки сказала я.

Толпа стихла, Тора изумленно выгнула брови, а мужичонка задрал голову:

— Это еще кто такая?

— Для тебя велика честь знать мое имя! «Зачинщик» отступил. Я обвела толпу грозным взглядом. Кто-то из «гостей» отвернулся, кто-то уставился в , землю, но никто не осмелился наказать меня за дерзость. Люди везде одинаковы: кричат, шумят, клянутся сложить голову за своего вожака, но едва найдется кто-то посильнее — стихают и покорно ждут, что будет дальше.

— Тьфу! — сплюнула я. — Вояки! Скопом на бабу наседать! Не нравится вам Хакон, так и идите к нему! Или на ярла кишка тонка?!

— Да ты, да ты.. — забормотал мужичок. Урмане возмущенно загудели, но ко мне уже подоспел

Тормод и встал плечом к плечу. Его трясло от обиды, однако Тора молчала, и он тоже.

«Как вышколенный пес», — мимолетом подумала я и продолжала:

— Тоже мне, мужики! Позор, и только! Я повидала много земель, но нигде не случалось, чтоб гости обижали хозяйку! И не стыдно? Время готовиться к зиме, собирать урожай, а вы? Глотки друг другу грызете? А на что будете зимой жить? Чем скотину кормить?

По удивленным взглядам урман я поняла, что сказала как-то не так, и тут же боевой задор схлынул, а слова показались никчемными и бесполезными.

— А-а-а, да что с вами спорить! — Никем не остановленная, я выбралась из притихшей толпы, подошла к поваленному бревну и села спиной к воротам.

Тора еще долго увещевала бондов, а затем зацокали лошадиные копыта.

«Разъезжаются, — поняла я. —И чего полезла? Не могла смолчать…»

— А ты отважна.

Я обернулась. Сзади с улыбкой на губах стояла хозяйка усадьбы.

— Теперь я верю, что Бьерн мог любить тебя, — сказала она. — Вот только одно…

Я насторожилась. О чем это она?

— У нас корм для скотины на зиму не готовят, —засмеялась Тора. — Мы на всю зиму уводим скот в горы. Там хорошая трава и не так холодно…

Так вот почему они так удивились!

— А кто это приезжал? — мотнув головой в сторону ворот, спросила я.

— Тут по округе много усадеб. Эти люди оттуда. Злятся на ярла.

— На Хакона?

— На него… Хотят собрать тинг, объявить его вне закона, а потом поймать и убить.

— А почему они явились к тебе?

— У меня много земель в Римуле. Без моего согласия их решение — ничто, пустой звук. Но я не враг Хакону.

Ее выдала улыбка. Да, Тора была любовницей ярла Хакона, однако ничуть не стыдилась этого. На подобную жизнь отваживались немногие бабы. У урман, как и у нас, все решали мужчины. Даже не столько мужчины, сколько род. Родичи выдавали девку замуж, учили ее, как жить, влезали в ее душу, сердце и дела. Любить кого захочется и когда захочется могла только сильная и отважная женщина. Сестра Бьерна оказалась достойна своего брата.

— Мы с ярлом знакомы уже много лет, — продолжала она, — и я не собираюсь предавать его!

Мне припомнились слова одного из бондов. «Ярл уводит наших женщин», — сказал он. Каково было Торе слышать это!

— Но ярл предал тебя, — вырвалось у меня помимо воли.

Тора грустно кивнула:

— Да. Он мог сделать это, а я — не могу! Иногда я даже удивляюсь.

— Чему?

— Неважно.

Она отвернулась, а я вспомнила о Хаки. Если Тора хорошо знает норвежского ярла, то должна знать и Волка. До нее непременно дойдут слухи о смерти бер-серка и о том, кто его убил. А если рискнуть и открыться самой? Все рассказать, объяснить… В конце концов, у меня нет другой родни… Только рассказывать придется осторожно, с оглядкой, чтоб сразу понять — принимает она мою правду или нет, и вовремя остановиться.

— Я должна кое-что сказать тебе, Тора. Она оглядывала двор и уже почти забыла обо мне, однако услышала и с готовностью откликнулась:

— Говори.

— Я ведь правда была женой Бьерна.

— Даже если это не так, ты могла бы быть его женой.

— Это так!

— Пусть так, — улыбнулась она.

Я сглотнула комочек страха. Теперь все зависело от решения Торы, но лучше ей узнать обо всем от меня, чем от чужих людей. Сестра Бьерна не простит лжи. Зато честность и смелость придутся ей по нраву. А еще ей наверняка захочется пойти против законов рода. Она уже привыкла вести себя вызывающе и рискованно.

— Тебе все равно, как я появилась в Норвегии? — спросила я.

— Мне рассказывали что-то о Свейнхильд и о Хаки. Говорили, будто он послал за тобой человека через Мар-кир. Это, конечно, странно, потому что совсем недавно он сам вернулся из Свей.

Вернулся? Из Свей? Кто вернулся?!

Открыв рот, я уставилась на Тору, но она уже утратила интерес к разговору и направилась к хлеву со свиньями. Там за деревянной загородкой какой-то босоногий паренек отчаянно сражался с крупной, готовой вот-вот опороситься хавроньей и пытался отогнать ее в отдельный загон.

— Тора! — припустив за урманкой, закричала я. — Погоди!

— Ты пугаешь ее! — Не слыша моих воплей, Тора подскочила к пастуху. — Гони ее туда! Да не сюда, а туда!

Паренек метался меж круглых свинячьих боков, хлестал шуструю хавронью прутом и отчаянно ругался. Наконец Торе все это надоело. Не подбирая длинной юбки, она забралась в загон, оттолкнула пастушка и обеими руками уперлась в бок упрямого животного. Свинья хрюкнула и неохотно направилась на свое место.

— Когда вернулся Хаки?!-переминаясь за загородкой, спросила я.

—Тора подняла измазанное грязью, но по-прежнему удивительно красивое лицо:

— Несколько дней назад его видели в усадьбе Эйлы Долгоносика. Говорят, Волк очень злился, потому что потерял двух своих людей.

— Двух?! Хаки злился?!

Этого не могло быть! Я убила берсерка, и он не мог вернуться!

На миг меня охватил страх. Вспомнились слова рум-лянина: «Хевдинг — дитя богов». Может, это правда? А глаза берсерка — такие странные, глядящие куда-то за пределы этого мира? Я убила его, а он снова ожил… Нет, глупости! Мертвецам не дано вставать из могил! «Разве только чтоб отомстить», — тут же возразила память. В Приболотье верили в таких оживших мертвецов. Они искали своих убийц и, найдя, утаскивали в болото. Поэтому их и звали топляками. Но топляки не походили на людей. У них вырастали длинные руки-щупальца, а все тело раздувалось, как бочонок, и наполнялось ядом. Часто их было не отличить от огромных кореньев. А Тора говорит…

— Кто видел Хаки? — тихо переспросила я. Норвежка наконец затолкала свинью в загон. Возмущенно повизгивая, та плюхнулась на бок в вонючую жижу и обдала Тору брызгами. Урманка ругнулась, утерла лицо и заметила меня.

— А? Что? Ах, Хаки… Многие видели. Пока ты болела, я сама ездила к Долгоносику, но Волка там уже не застала. Он пошел к своим кораблям. Говорят, он был очень обеспокоен. С юга прибыли дурные известия.

— Какие? — чувствуя, как начинает кружиться голова, тупо спросила я.

— Не знаю. — Тора вышла из-за загородки и пожала плечами. — Опять набеги. А корабли Хаки стоят без хозяина. Вот он и спешил. А тебе никак худо? Вон какая белая стала. Не нужно было тебе вставать. Иди-ка в дом, отдохни. — Она подтолкнула меня к избе.

Не видя ничего вокруг, я поплелась к дому. «Хаки спешил, спешил, спешил», — стучало в голове. Но почему он жив?! Ведь я слышала стон умирающего!

Меня знобило. Взобравшись на лавку, я забилась в угол и с головой укрылась шкурами. Но в темноте тревожные мысли стали еще настойчивее. Что же случи-лось?! Как оказалось, что проклятый берсерк снова ожил? Кто он?! А может, Тора путает и никакого Хаки?.. Но она знает, о чем говорит… Пресветлая Перунница, помоги же мне, научи, объясни!

Я сдавила голову ладонями. Нельзя бояться и отчаиваться! Здесь мне никто не поможет, а значит, нужно успокоиться и разобраться самой. Как я убила его? Встала, подошла…

Перед глазами всплыло то туманное утро в лесу, склоненная голова в шерстяной шапочке и укутанная пледом спина берсерка. Шаг, еще один… Вот уже видна рукоять его кинжала… Неожиданно видение стерлось, а вместо него возникло искаженное яростью лицо преследовавшего меня румлянина. Сначала оно было насмешливо-холодным, а потом загорелось гневом, болью и… Что же еще было в том лице? Взгляд румлянина изменился, когда натолкнулся на кинжал в моей руке. Я вспомнила этот кинжал. Широкий, тяжелый, с толстой рукоятью…

И вдруг в голове что-то щелкнуло, перевернулось, и память перескочила на много дней назад. Бурный поток, веревка в руках Хаки и зажатый в его зубах нож. Узкий, . красивый, с резной костяной рукояткой. Длинное лезвие так сверкало на солнце, что было больно глазам…

Это был совсем не тот кинжал, что я вытащила из-за пояса укутанного пледом человека! А руки умирающего? Те, которые потянулись к горлу? Разве у Хаки были такие смуглые и толстые пальцы? Румлянин! Конечно, .это были руки румлянина! Вот почему его приятель так глядел на нож! Вот почему в его глазах был ужас! Он понял, что остался совсем один в чужой земле, а его друг или даже брат… Я убила не Хаки! Я ошиблась!!!

— Что с тобой, Дара? — долетел издалека чей-то заботливый голос. Я подняла голову и сквозь слезы отчаяния с трудом различила над собой лицо Тормода. Оно корежилось, расплывалось, обретало знакомые черты… Голубые глаза удлинились и потемнели, губы чуть припухли и выдались вперед, а волосы становились все светлее и светлее…

— Хаки… — прошептала я и, надеясь избавиться от наваждения, слабо махнула рукой: — Исчезни! И он исчез…

Рассказывает Хаки

Мы опоздали. В маленькой, отделенной от моря двумя длинными зелеными мысами бухте одиноко покачивалась моя «Акула». Остальные корабли исчезли. Даже мой новый драккар.

Скол задумчиво предположил:

— Что-то случилось…

В последние дни все время что-то случалось. По Норвегии гуляли слухи о восстании в Трандхейме и бегстве Хакона. Кто-то поговаривал, будто ярл подался в Римуль, кто-то утверждал, что видел его недалеко от Мера, но где он скрывался на самом деле, не знал никто. Может, Эрленду стало известно, где прячется отец, и он двинул все корабли на выручку?

На «Акуле» нас заметили. Гранмар спрыгнул в воду и пошел к берегу. Седые усы старого вояки прилипли к щекам, а лицо было грустным и виноватым.

— Где Эрленд? — дождавшись, пока он выберется на берег, спросил я.

— Ушел, — выжимая мокрую рубаху, ответил старик. — Вчера явились посланцы Хакона. Они привезли Эрленду приказ отвести все корабли в Мер. Ярл пойдет туда лесом.

— Но к чему такая спешка? Гранмар озадаченно потер затылок:

— Рыбаки сказывают, будто видели неподалеку чужие драккары. Их хозяин — Али-конунг. Кое-кто разносит слухи, будто настоящее имя этого Али — Олав Трюг-гвассон и он явился за своими правами и отцовскими землями. Когда Эрленд услышал это, то поспешил убраться.

— Прихватив с собой мой новый корабль и моих людей? — хмыкнул я.

Гранмар покосился на Хальвдана и пожал плечами:

— Ты отдал «Волка» под команду Хальвдану, но Эрленд заявил, что шестьдесят воинов не станут ждать одного. Он хотел забрать и «Акулу», но ни один из нас не взялся за весла. Тогда Эрленд стал смеяться и желать нам смерти от рук Али-конунга. Потом он ушел.

Весть о появлении на юге Али-конунга давно будоражила все побережье. Немногие догадывались, кто на самом деле скрывается под этим именем, но, догадавшись, поспешно возводили каменные валы и запасались оружием. Кто знает, как поведет себя конунг, которого малолеткой обрекли на вечные скитания, чью мать продали в рабство, а отца убили? Вряд ли выросший на чужих землях правитель окажется милосерден к своим сородичам. Хотя, как я слышал, Олав крестился и принял новую веру, а Христос учил прощать чужие грехи…

— Эрленд напуган нежданными бедами. Он боится за отца и за собственную шкуру, — ответил старик, — но на сей раз он поступил верно. Эта бухта — ловушка. Если Али появится здесь — нам придется бросить корабль и уходить берегом.

Бросить «Акулу»? Не замечая охватившего колени холода, я подошел к покатому борту корабля. Черные от смолы и времени доски глядели на меня тысячами блестящих капель. Я знал каждую выщербинку и каждый изгиб ладного тела «Акулы». Гранмар прав — отсюда нужно выбираться.

Я провел ладонью по доскам, подтянулся и зацепился за борт. Несколько услужливых рук помогли взобраться наверх. Следом влезли Скол, Хальвдан и Гранмар.

— А румляне? Где они? — спросил Ерти, лохматый, похожий на добродушного пса воин из финнов. Ерти не был берсерком, но хорошо сражался, хоть и не любил крови. Вот и теперь, догадавшись об участи румлян, испытующе глядел на меня скорбными глазами.

— Зачем спрашиваешь? — усмехнулся я. — Ты же сам знаешь, где они.

— Они нравились мне. Как они умерли? — спросил Ани.

Я покачал головой и отвернулся. Мой хирд слабел… Когда он научился плакать о потерях и скорбеть об умерших? Скоро хирдманны перестанут жить битвами и захотят обзавестись хозяйством, женами, детьми…

— Их убила женщина! Не простая, а… Я не успел остановить Хальвдана. Повествуя о необыкновенной лесной женщине, его восторженный голос летел над головами гребцов. И как же я забыл предупредить парня, чтоб молчал о смерти румлян! Воины любят сказки, и теперь весь хирд станет болтать о словенке и поклоняющихся ей зверях…

— Хватит трепать языком! — прикрикнул я на Хальвдана. — Нынче нужно не о бабе думать, а о новом корабле! Если заткнешься и поработаешь руками, может, нагоним Эрленда и заберем его.

Парень огорченно смолк, уселся на скамью и, опустив голову, взялся за весло.

— Потом расскажешь, — утешил его сосед, Но бедняга только досадливо дернул плечом.

Ко мне подошел переодевшийся в сухую синюю рубаху Скол:

— Начинается отлив. В этой бухте много мелей. Может, переждем?

Я мотнул головой. Уходить в отлив было опасно, но ждать — вдвое опаснее. В любой миг мог появиться Олав, а тоскливое ожидание и байки Хальвдана вконец замутят мозги моим воинам.

— Попробуй пройти, — коротко ответил я Сколу. Кормщик кивнул, гребцы ухнули, налегли на весла, и острый нос «Акулы» взрезал спешащую к берегу волну. Выйти из бухты мы не успели. Из-за мыса навстречу нам высунулся длинный нос Эрлендова драккара.

— Что он делает?! — крикнул Скол, но увидел лицо стоящего на носу Эрленда и не договорил.

Сын ярла был похож на призрак. То и дело оглядываясь назад, он короткими визгливыми выкриками подгонял гребцов. «У-ух, у-ух», —стонали весла, и драккар мчался к берегу.

— Стой! — забыв о руле, Скол вскочил и замахал руками. — Стой! Там мель! Отлив!

Кормщика не слышали. Белые усы пены по бортам драккара становились все выше. Неожиданно нос корабля вздрогнул. Драккар Эрленда затрещал. Страшно, коротко, будто ломающаяся человеческая кость. Гребцы попадали со скамей. Эрленд нелепо взмахнул руками, качнулся назад и вывалился за борт. Через мгновение его голова показалась над водой, а —пальцы ухватились за бортовую обшивку.

— Обратно! Лезь обратно! — закричал я. Только забравшись на корабль сын Хакона мог успокоить своихлюдей. Ему уже протягивали руки, но Эрленд развер-ет нулся, оттолкнулся от борта ногами и поплыл к берегу.

— Стой! — зарычал Скол. — Что делаешь?! Однако Эрленду было наплевать на его слова. Короткими гребками он спешил прочь от корабля. Оставшись без вожака, его воины некоторое время растерянно переминались у борта, а затем с короткими вскриками посыпались в воду. Брошенный драккар укоризненно глядел на беглецов опущенными лопастями весел.

— Да что они там увидели?! — до боли сдавливая пальцы, прошептал я. Кто так напугал Эрленда?! И куда делись остальные корабли? Где мой «Волк»?

— Смотри! — Гранмар тряхнул меня за плечо. Из-за мыса вышли еще два драккара.

— «Волк»! — ахнул Хальвдан.

Вспенивая воду дружными взмахами весел, «Волк» повторял путь Эрлендова корабля. Никто не успел остановить его. Еще не дойдя до брошенного людьми судна, он ткнулся в подводное препятствие, накренился на бок и замер. Рядом с ним жалобно застонал второй драккар Эрленда. Люди на нем увидели плывущих к берегу воинов и засуетились. На «Волке» тоже замахали руками.

— Туда! — рявкнул я.

«Акула» развернулась к застрявшему кораблю. Но чем ближе мы подходили, тем отчаяннее кричали хирд-манны с «Волка». Я прислушался.

— Поворачивай! — вопили они. — К берегу! Иди к берегу!

— Табань! — приказал я Сколу и, перегнувшись через борт, крикнул: — Что случилось?!

— Там Али! Али-конунг!

Предупреждение запоздало. Чужие драккары уже входили в бухту. Один, другой, третий… Чешуйчатые змеи на их носах причудливо выгибали спины и, казалось, шипели на волны. Над змеиными головами красовался знак Трюггви-конунга. Значит; Хакон не ошибся и неведомый Али оказался Олавом сыном Трюггви…

— Куда рулить, хевдинг? — громко спросил Скол. Гребцы на скамьях замерли, и, казалось, даже ветер стих в ожидании моего ответа, но я молчал. Мне претило бежать от Олава. Кто он? Сын конунга? Могучий воин? Мудрый властитель? Его люди разграбили мою усадьбу, его войско сражалось со мной на Датском Валу, а его женщина взяла в руки нож и предпочла смерть от звериных когтей предательству своего конунга… Прошло столько лет после смерти его отца, и вот он явился мстить. Зачем? Кому? Неужели ему было мало английских и вендских земель?! Неужели не хватало покорных рабов и преданных женщин?!

— Хевдинг! — окликнул Скол. Я вздрогнул. Да, я родился хевдингом и, как этот корабль, был создан для сражений!

Кровь ударила мне в голову. Голос Одина разорвал пелену сомнений. Мои глаза еще видели, как с севших на мель кораблей прыгают люди, как с драккаров Олава в них летят дротики и стрелы, попадают в головы плывущих, и, оставляя на воде красные пятна, те скрываются в пляшущих волнах, но все это уже не имело значения. Я решил, что делать. Вендский конунг никогда не ступит на эту землю! Однажды на Валу он ушел от меня, но теперь…

— Вперед! — крикнул я Сколу.

— Одумайся, — взмолился кто-то возле плеча, — ты убьешь всех нас.

Я повернулся лицом к хирдманнам. Шесть десятков преданных глаз глядели на меня. Больше сотни рук держали оружие. Никто не взглянул в сторону берега. Мы умрем в битве с настоящими воинами, а не трусливыми крысами где-нибудь на берегу, от грязной руки нищего бонда!

— Время считать мертвых, дети Одина! — крикнул я. — Время тупить мечи!

Весла взмыли в воздух. Тонкий солнечный луч — награда Одина за смелость — коснулся кормы и подтолкнул «Акулу» к врагам. Их было много, но берсерки не ведают страха. Оружие пело в моих руках, прорастало в плоть и становилось острыми звериными клыками и когтями. Заполняя тело, сила распинала меня над жертвенным костром Одина. Бледнолицая, призрачная валькирия Скегуль плясала над драккаром Олава и тонким копьем указывала на моего врага.

, — Эрленд! — донеслось откуда-то сзади.

Краем глаза я увидел кричащего, его распахнутый красный рот и сумасшедшие глаза. А потом заметил и самого Эрленда. Светлый шар — его голова — покачивался совсем недалеко от берега.

— Это трус, — шепнул я валькирии. Лукаво улыбнувшись, Скегуль подтолкнула копьем брошенный вдогонку Эрленду румпель[113]. Тяжелая рукоять опустилась на светлый шар. Голова труса дернулась и раскололась.

— Такова его смерть, — засмеялась Скегуль, и я засмеялся вместе с ней.

— Эрленд мертв! — закричал кто-то, и с корабля Олава ответили восторженным воплем.

Босые, прозрачные ноги Скегуль пробежали по настилу вражеского драккара, а ее руки легли на плечи высокого светловолосого человека.

— Узнаешь? — спросила она. Да, я узнавал. Это тот самый Али, который сражался на Датском Валу:

— Не Али, — улыбнулась Скегуль, отпустила плечи конунга, поднялась в воздух и завертелась над кораблями. — Это Олав, сын Трюггви-конунга!

«Акула» ткнулась бортом в корабль Олава.

— Вперед! — перепрыгивая на вражеский драккар, выкрикнул я.

Олав метнул топор и что-то завопил, но я не остановился. Глаза конунга округлились. Он попятился. Победно завывая, я бросился за врагом. Мелкие, ничтожные че-ловечишки вставали на моем пути. Мои когти и зубы рвали их в клочья, но они появлялись вновь и вновь…

— Вперед, дети Одина! Вперед! — пел воздух, а парус над кораблем хлопал, как крылья подбитой птицы.

Лицо Олава приближалось. Мне оставался лишь один последний прыжок, но в этот миг из глаз Скегуль вытекла слезинка. Серебристая капля проплыла над головами и упала мне на грудь. Слезы валькирий подобны небесному пламени. Огненный прут прошел через мое сердце. Скегуль распустила золотые волосы. Они скрыли корабли, плывущих к берегу людей и сражающихся хирдман-нов. Последним исчезло лицо Олава, а волосы валькирии превратились в радужный мост…

Как когда-то в давнем видении, я стоял на Бельверсте. Мой земной путь был окончен… Вдали за сиянием небесного моста меня ждали дружинники Одина. Скоро я увижу Белоголового Орма, Льета и забывшего распри Бьерна из Гардарики. Ничто на земле больше не имело смысла, даже уцелевший враг…

Я шагнул. Трубный звук рога запел приветственную песнь, а меч в моей руке засветился изнутри, как камень на сказочном перстне карлика Андвари[114].

— Я здесь, — сказал я зовущему рогу. — Иду… Звук человеческого голоса разбудил Бельверст. Он дрогнул. Все смазалось и завертелось в страшном, засасывающем водовороте. Меня сорвало, закружило… Мимо пролетело ехидное лицо Ульфа, чей-то раскрытый в хохоте рот, плачущий ребенок. Мальчик… Скорчившись в комок, он кричал, а черные, похожие на ворон твари с длинными клювами и гладкими телами жадно рвали его мягкий живот. Одна из «черных» заслышала мои шаги и подняла голову.

— Он идет! — хрипло крикнула она.

— Но он идет не к нам, — оторвавшись от пиршества и раздвоенным, змеиным, языком облизывая клюв, возразила другая. Бочком, едва приподнимая уродливое, покрытое черной кожей тело, она скакнула ко мне и протяжно зашипела:

— Не пущу! Ты обещан нам! Не пущу!

— Возвращайся назад, — присоединилась к ней первая.

Они не хотели пускать меня в Вальхаллу! Они заступали мне путь так же, как раньше, в давнем видении, это делали вороны. Но вороны ли то были? Не спутал ли я вещих птиц Одина с этими жуткими созданиями? Но на пути к Вальхалле меня никто не смел останавливать!

— Пошли прочь! — крикнул я и выставил вперед сверкающий клинок. «Черная» противно захихикала. Ее cмех нарастал, сотрясал Бельверст и тонкими жалами проникал в уши. Что-то в моей голове лопнуло, а по шее потекла кровь. Свет меча стал гаснуть. Расплавившееся , от пронзительного смеха нечисти лезвие сморщилось и огненными каплями брызнуло на руку.

— Убирайся! — каркнула вторая тварь.

— Нет — сказал я и шагнул вперед. «Черные» распахнули огромные кожистые крылья и зашипели. Неожиданно их стало невероятно много. Жуткая вонь ударила в ноздри, острые клювы защелкали возле моего лица, когти вонзились в шею, но я не остановился.

— Вон отсюда!

Однако силы были неравны. Враги заполонили небо, и от черноты их крыльев померкло сияние Бельверста.

— Великий Один! — воззвал я к помощи того, кому был предназначен с рождения, но ничего не изменилось. Даже одноглазый бог был бессилен против этих неведомых чудовищ. Я упал на колени. Тяжелая тварь ударила меня в спину, и, кружась как опавший осенний лист, я полетел в темное царство Хель. И тогда Один ответил.

— Ты заслужил место в Вальхалле, — загрохотал у меня в ушах его голос, — поэтому не достанешься царице мертвых. Я дарую тебе два дня жизни. Найди ту, которая воздвигла преграду, и возвращайся.

«Черная» догнала меня и еще раз ударила. Темнота прояснилась…

— Хаки! Живой!

Я открыл глаза. Открывать их было трудно, как будто на веках лежали тяжелые римские монеты. Не было ни Одина, ни Бельверста, ни черных крылатых чудищ. Надо мной покачивалось встревоженное лицо Скола. За ним виднелась какая-то зелень.

— Где я? — шепнул я кормщику и застонал. Скол коснулся пальцами моих губ:

— Молчи, хевдинг. Я сам все расскажу. Мы на Оленьей Тропе. Идем в Свею, в усадьбу Лисицы. После боя прошло уже три дня. Там, в бухте, благодаря твоей смелости многие наши воины уцелели, но у Олава было превосходство в людях. Когда ты уже истекал кровью, Хальвдан столкнул тебя за борт. Прости его… Только так он мог спасти тебе жизнь…

— Олав… где? — Я и сам не знал, зачем спрашиваю. Ни слова Скола, ни его путаные объяснения уже не имели значения. Мир вокруг казался серым в зеленых разводах, а лица друзей превратились в размытые белые пятна. Я даже не чувствовал боли, только знал — раны позволят мне прожить еще два дня. Два дня, дарованные Одином…

— Олав вошел в бухту и сказал, что отныне все воины «Акулы» приговорены к смерти. Он взял уцелевшие корабли, но решил, что ты погиб, и не стал искать. Нам удалось вытащить тебя на берег.

— Нам?

— Да… — сказал кто-то еще, но уже не Скол. — От хирда осталось только два десятка человек. Половина — в плену у Олава. Их ждет казнь.

Два десятка… Так начинал мой отец. Именно два десятка воинов впервые взошли на «Акулу». А мне нужно найти ту, которая воздвигла преграду между мной и Вальхаллой.

Я попробовал приподняться, но руки не слушались. Вместо правой ладони в землю уперлась жалкая, обмотанная тряпками культя.

«Странно, что нет боли, — подумал я и вдруг вспомнил: — Я же умер! Только милость Одина позволяет мне видеть этот мир. Мертвые не чувствуют боли…» Но время… Безжалостное время!

— Скол, — прошептал я.

Кормщик склонился близко-близко. Неужели я так тихо говорю?

— Отправь людей… Пусть ищут словенку…

— Зачем?

— Она… — Кашель вырвался из моей груди. Кровь потекла краем рта. Скол поспешно утер ее влажной тряпицей. — Она проводит меня… В Вальхаллу… Один сказал… Найди…

Не дослушав, кормщик выпрямился. Слава богам, что он так догадлив! Теперь мои люди обшарят все норвежские земли и найдут словенку. Два дня — большой срок… Они успеют. Я облегченно выдохнул и услышал голос Скола.

— Бредит, — внятно пояснил кому-то кормщик. —

Хевдинг бредит…

Рассказывает Дара

Два дня я собиралась на поиски берсерка. Тора не удерживала меня и ни о чем не расспрашивала. Ей было не до этого — окрестные бонды все-таки поднялись против Хакона, и на местном тинге он был объявлен вне закона. На ярла началась настоящая охота, однако каким-то чудом ему .удалось ускользнуть из западни. Все понимали, что рано или поздно он появится в Римуле. Каждый день к Торе приходили сердитые, вооруженные топорами мужики, шарили по всем закуткам усадьбы и, никого не найдя, угрожающе предупреждали:

— Укроешь ярла — пожалеешь…

А в один из тихих морозных вечеров у ворот появились совсем другие люди. Они не походили на бондов. Тора встретила незнакомцев и проводила в избу. При виде еды их глаза загорелись.

— Откуда вы? — спросила Тора. — Кто такие? Старший опустил голову. У него было бледное, узкое лицо и некрасивые, стертые, как у старой собаки, зубы.

— Мы — все, что уцелело от воинства Эрленда, — тихо ответил он. — Нынче отец Эрленда, Хакон-ярл, не в почете у бондов, и за долгий путь ты первая пригласила нас в дом.

Тора прижала ладони к щека"м, а бабы и девки испуганно заохали, но, будто не слыша их, воин продолжал:

— На наши земли пришел Олав, тот самый, что раньше жил в Гардарике и называл себя Али-конунгом. Был бой. Олав убил Эрленда и Хаки Волка и взял наши корабли.

Этот неизвестный воин назвал два имени, и они оба заставили меня забыть о приличиях.

— Ты говоришь об Олаве сыне Трюггви? — выкрикнула я.

Узколицый кивнул:

— Да.

— Он убил Хаки Волка? Когда?! Как?! Урманин покачал головой:

— Это случилось на юге, в заливе. Корабли Эрленда сели на мель, и люди стали спасаться вплавь. Однако сын Трюггви не удовольствовался малой кровью. Он стал стрелять по плывущим и никому не позволял выбраться на берег. Драккар Хаки миновал мель и мог уйти, но, увидев, как Олав убивает беззащитных, Хаки развернул «Акулу» и дал конунгу бой. Его люди сражались как безумцы, и только когда, истекая кровью, он упал за борт, они прыгнули вслед за своим хевдингом.

Иного ответа я не ждала. Берсерки не умели отступать. Выходит, Хаки больше нет… Видать, недаром в ту ночь он так скорбно и ожидающе глядел в темноту леса. Звериное чутье предупреждало Волка о скорой гибели;

Теперь его красивые серые глаза вымоет море, а тело так и останется лежать на дне, на забаву дочерям Морского Хозяина. А какой был воин!

Сердце сдавило болью. Я коснулась груди. Под пальцами задрожала холодная спинка паука мар. Сотни тонких ледяных игл впились в кожу и побежали по всему телу противными мурашками. Я не смогла выполнить уговор! Хаки убит не мной, и теперь поганые прислужницы Морены день за днем станут пожирать мою душу… Что они сделают со мной? Превратят в ходячий труп или уволокут к себе в темное царство, облачат в черную, снятую с колдуна кожу, и я стану одной из них?! Боги, где же вы, великие и справедливые боги?!

— Предупреждал же тебя, — прошелестел над ухом слабый голос Баюна. — Говорил…

Я зажала ладонями уши, рухнула на скамью и забилась в рыданиях. Душа ненавидела предавшее ее тело, хотела вырваться наружу и достичь светлого ирия, но не могла…

Очнулась я на дворе, на поваленном бревне. Какие-то люди брызгали— на мое лицо холодной водой, но я уже ничего не чувствовала — ни холода, ни страха. Баюн был прав: я сама проторговала свою душу и никто не сумеет мне помочь…

Скоро воины Эрленда ушли из Римуля. Это было вечером, когда солнечный круг уже ложился на макушки деревьев и венчал кроны старых елей сверкающими киками[115].

Вместе со всеми обитателями усадьбы я вышла на? двор проводить воинов. Они понуро брели вверх по каменистой тропе и один за другим скрывались в высоких кустах. За кустами начинался лес.

— О чем ты думаешь?

Тора… После исчезновения Хакона она осунулась И постарела, но ее глаза не утратили чарующей зелени, а кожа — белизны.

— Это и мой путь, — махнув в сторону леса, ответила я.

Тора поглядела на скалу, вздохнула и присела рядом:

— Зачем тебе уходить?

Я и сама не знала, просто хотела убежать как можно дальше от страшных мар. Но куда? От них нет защиты и спасения. Даже мой бывший друг Олав Трюгг-вассон ничего не сможет изменить" Мары найдут меня и в усадьбе Торы, и в его войске.

Урманка прикоснулась к моему плечу:

— Не грусти. Пройдет ночь, день и еще ночь — и все изменится…

С этими словами она ушла в дом, а я допоздна сидела На бревне, глядела на звезды и думала о своей нелепой жизни. Все в ней оказалось не так, все было перепутано и исковеркано. Изменить бы, исправить, но уже не осталось ни сил, ни времени…

Ночной холод загнал меня под крышу. Тело быстро согрелось под теплыми шкурами, и дрема уже смежила веки, когда за дверью раздался странный, скребущий звук.

«Проклятые звери! — слезая с лавки, мысленно ругнулась я. — Уже тут как тут!»

Осенью мелкие лесные зверьки часто появлялись возле людских жилищ. Тут маленьким воришкам жилось тепло и сытно. «Ну погоди», — шепотом предупредила я незваного гостя и, прихватив по дороге тяжелую сковороду, резко распахнула дверь.

За ней оказался не зверь… Человек. Невысокий, тощий и темноволосый незнакомец чем-то походил на Тюрка. Его желтое тело просвечивало сквозь дыры в одежде, а на губе запеклась кровь.

— Тихо! — задыхаясь, проговорил он. — Позови Тору… Тору…

Я покачала головой. Будить Тору по требованию дерзкого раба было глупо.

— Подожди до утра, — шепнула я. — Зайди в избу, присядь в углу и подожди.

Он благодарно кивнул, серой тенью проскользнул мимо меня и решительно направился к постели Торы.

— Стой! — памятуя его просьбу не шуметь, зашипела я, но маленький человечек уже нагнулся над спящей урманкой; Его губы зашевелились. Та потянулась, открыла глаза и неверяще уставилась в лицо незнакомца:

— Это ты, Карк? Что случилось? Где… Грязная ладонь раба закрыла ее рот.

— Здесь слишком много ушей. Пойдем со мной… Тора послушно спустила босые ноги, накинула на плечи толстый шерстяной платок и двинулась к двери.

Я схватила ее за рукав:

— Пойти с тобой?

Огромные зеленые глаза обежали мое обеспокоенное лицо.

— Нет. Спи… Ложись и спи…

В дверную щель было видно, как они быстро пересекли двор и скрылись за воротами. Что за важную весть принес Торе этот ночной гость? Кто он и откуда явился? А может, это хитрая ловушка бондов? Заманят урманку в лес, убьют и все спишут на Хакона. За подобное злодейство ярла осудят даже самые рьяные его сторонники… А Тора все-таки сестра моего мужа. Бьерн ни за что не позволил бы ей уйти невесть с кем в ночь!

Я выскользнула из избы. Словно упрекая за своеволие, луна покосилась сверху белесым глазом. Я подобралась к воротам. За деревянным забором говорили двое — мужчина и женщина.

— Я скучал по тебе… — жарко шептал мужчина. Раб? Тора выслушивала ночные признания раба?! Я опасливо выглянула за ворота, но большой камень скрывал говорящих.

. — А не беда ли заставила заскучать?! — раздался насмешливый голос Торы. — Раньше ты вдоволь утешался чужими женами.

— Что они все перед твоей красотой и умом! — возразил мужчина. — Даже твоя тень краше их всех. А беда… Что ж, я ведь не прошу о помощи. Я пришел к тебе потому, что не могу умереть, не увидев в последний раз твоего прекрасного лица.

— В последний раз? .

— Моя смерть ходит так близко, что даже Карк дотянулся до нее.

— Карк? Разве он колдун?

— Нет, но во сне он удаляется за пределы нашего мира и зрит то, что доступно лишь колдунам и духам. Прошлой ночью он видел замерзшие проливы. Голубой лед закрыл все выходы в море и сдавил борта моих кораблей в снежных тисках. Этот сон предвещал смерть, Тора. Мою смерть…

— Нет!

Хакон покачал головой:

— Не бойся. Я пришел не пугать, а прощаться. После сотен битв и сотен побед я хочу забрать в священную Вальхаллу только память о твоей любви и красоте!

— Ты всегда-красиво лгал, ярл….

Я прижала ладонь к губам. Так вот кто пожаловал в усадьбу! Сам Хакон-ярл. Тот самый, который чудом избежал моей стрелы на Марсее, тот, что пригрел возле себя моего берсерка, тот, что правил Норвегией как собственной державой, но так и не стал конунгом… Неужели этот грязный, черный раб, которого я впустила в дом, — Хакон-ярл? Нет, тут что-то не так…

— Я уже давно жду твоего появления, — продолжала Тора. — Я знала, что страх приведет тебя в Римуль.

— Страх? Брось, Тора. Ты прекрасно знаешь, что я не боюсь этих вонючих бондов. Им придает сил моя мимолетная слабость, но такое случалось и раньше. Помнишь сыновей Гуннхильд? Сколько раз Серая Шкура выгонял меня из Норвегии, а что теперь? Он лежит в кургане, а я…

— А ты опять бежишь! — расхохоталась Тора, но вдруг вскрикнула и замолчала.

Я осторожно выглянула за край камня. Хакон стоял спиной ко мне и сдавливал обеими руками плечи урман-ки. Ладони красавицы лежали на его шее, голова запрокинулась… Одежда ярла посверкивала украшениями, яркая вышивка на телогрее отливала золотом. Значит, тот, черный, всего лишь его раб. Вызвал Тору и ушел, чтоб не мешать ярлу любезничать с зазнобой…

— Твой смех сводит меня с ума! — оторвавшись от губ Торы, сказал Хакон. — Я иду в Мер. Там ждет Эрленд с кораблями. Он поможет мне бежать. Пройдет совсем немного времени, и мы вернемся с большим войском. Бонды дорого заплатят за своеволие и непокорность!

«Во дает! — мысленно восхитилась я. — Миг назад стонал о своей скорой смерти, а теперь уже кричит о будущих победах. Неужели Тора так слепа, что не замечает лжи? Или она просто не хочет ее замечать?»

Лунный свет обелил лицо урманки, ее припухшие после поцелуя губы и виноватые глаза.

— Так ты ничего не знаешь? — жалобно спросила она.

— Чего не знаю?

— Эрленда больше нет. И Хаки Волка тоже. Их разбил Олав сын Трюггви. Говорят, он налетел так внезапно, что Эрленд не успел подготовиться к бою…

Ярл отпрянул от красавицы. Никогда еще мне не доводилось видеть такой боли и растерянности на человеческом лице.

— Так вот о чем говорил черный человек из снов Карка! — ни к кому не обращаясь, прошептал ярл. — «Уилли умер», твердил он. Мой сын Эрленд умер… Но о Хаки черный вестник не сказал ни слова! Еще есть надежда Тора всхлипнула, но ярл уже оправился от потрясения и обрел прежнюю уверенность.

— Все равно я сумею уйти и вернуться победителем! — сквозь зубы выдавил он. — Хаки поможет мне! Он отведет меня в Свею, к своим друзьям!

— Воины Эрленда сказали, что он умер, — прошептала урманка. — Они видели, как мертвый берсерк упал за борт.

— Они ошиблись. Хаки хитер, как старый лис. Он просто притворился мертвым… Он настоящий воин Одина, и он не умер!

Словно утешая подругу, ладони ярла оглаживали её плечи. Покоряясь ласке, Тора по-кошачьи выгибалась и прижималась к ярлу все ближе. Ее губы дрожали.

Я не смогу спрятать тебя, — прошептала она. — Все знают, что ты придешь ко мне. Будут искать… Рука ярла переместилась на ее склоненную голову.

— Ты всегда была очень умной женщиной, Тора. Если ты прогонишь меня, я умру. Мне нужно переждать всего несколько дней…

Из кустов вынырнул раб, подошел к Хакону и заглянул ему в глаза:

— Нужно спешить, ярл. Скоро рассвет.

— Решай, Тора. Моя жизнь в твоих руках, — склоняясь к губам красавицы, прошептал тот.

Я отползла за камень и закрыла глаза. А если Хакон прав и берсерк выжил? Тогда я еще могу найти его и спасти свою душу. Только бы слова ярла оказались правдой!

— Ты что тут делаешь?!

Я очнулась. Тора и ярл стояли в воротах. Одна рука Хакона лежала на плече урманки, другая нервно сдавливала рукоять меча.

— Что ты тут делаешь?! — снова спросила Тора. Я отступила. Ярл пришел тайно, и вряд ли ему понравится, что кто-то подслушал их разговор. В Торе он уверен, во мне — нет. Он даже не знает моего имени…

Хакон подумал о том же. Его меч медленно пополз из ножен. Сестра Бьерна шагнула ко мне:

— Уходи в дом!

— Поздно, — одновременно с Хаконом ответила я. Клинок ярла уже серебрился длинной полосой лунного света, а его раб обходил меня сзади, чтоб вовремя зажать рот. Тогда никто не услышит моих криков. Я попятилась. Так умирать не хотелось…

— Она выдаст, — коротко пояснил ярл Торе.

Урманка захлопала ресницами и, решив не вмешиваться, отступила. Когда защищаешь любимого, все средства хороши.

Раб подкрался совсем близко. Краем глаза я видела его тень, но не шевелилась. Пусть думает, что уловка удалась…

Ярл прыгнул. Отскочив в сторону, я сшибла маленького раба, перекинула его через себя и подставила под клинок. Хакон успел отвести удар. Лезвие меча пропороло воздух, срезало с моей головы прядь волос и растерянно ткнулось в землю.. Путь назад был свободен. Я развернулась, отпустила Карка и побежала в усадьбу. Кричать и созывать людей ярл не станет — побоится за собственную шкуру.

Ноги перенесли меня через ров для стока воды, мимо загонов, к противоположным воротам. До свободы оставалось несколько шагов, и тут я увидела Тору. Урманка застыла в проходе, а в руках сжимала топор. «Где успела раздобыть?» — мелькнуло в голове. Сзади, разбрызгивая глину, топал Хакон. Вперед!

— Пусти! — прошипела я, однако Тора подняла оружие и не двинулась с места. Она была уверена, что спасает свою любовь, и не верила мне. Одно слово — баба… Угораздило же ее оказаться моей родней!

Я не могла убить сестру Бьерна, поэтому бросилась в сторону от спасительных ворот. Черноволосый раб изготовился… С другой стороны угрожающе блеснул острый меч Хакона. Оставался только один путь. Свинарник. Нужно отсидеться там до утра, а утром Хакон уйдет…

Залетев в дощатый сарай для свиней, я захлопнула за собой дверь и заложила щеколду. С первыми лучами солнца можно будет выбраться и за день уйти далеко от усадьбы Торы.

Дверь дрогнула под ударом. Свиньи завозились у меня под ногами. Одна, самая неуклюжая, ткнулась в колени округлым толстым задом. Я пошатнулась и упала. Руки по запястья утонули в гнилой, щедро сдобренной навозом соломе.

— Вот тварь, — отталкивая свинью, ругнулась я и стала искать местечко посуше. Слева на деревянном настиле солома казалась совсем свежей. Я похлопала по доскам ладонью, и они слегка разошлись. Под ними темнела пустота. Яма?! Вот что поможет и мне, и Хакону!

Шепотом поблагодарив богов, я пробралась обратно к двери. За ней приглушенные голоса обсуждали, что делать. Ярл боялся шуметь, а выломать дверь без шума не смогли бы даже боги.

— Эй, вы, там… — окликнула я. Спорщики смолкли.

— Тора! — снова позвала я.

— Да, —ответил знакомый голос, а потом другой, похоже раба, прошелестел:

— Не болтай с ней…

Однако Тора еще раз спросила:

— Что?

— Скажи Хакону, что я спрячу его, — зашептала я. — Но прежде пусть поклянется не трогать меня.

— Клянусь, — с готовностью заявил Хакон. Я засмеялась. Коварство урман было известно всему свету.

— Погоди, ярл. Поклянись честью своего рода. И пусть Тора тоже клянется. Тогда я открою дверь, спрячу тебя и твоего раба и так заморочу бондов, что ни одна живая душа не догадается искать вас в Римуле!

За дверью послышались какие-то шепотки и чавканье глины — похоже, ярл с сообщниками ушли совещаться, — а потом голос Хакона отчетливо произнес:

— Клянусь своей честью и честью рода, что не причиню тебе вреда, если отведешь от меня погоню!

— И я клянусь, — эхом повторила Тора. Набрав в грудь побольше воздуха, я оттянула щеколду. Вместе с лунным светом в свинарник ворвались растрепанный и потный ярл, его чумазый раб и растерянная Тора. Хакон все еще не выпускал из рук меча и, едва очутившись в сарае, вжался спиной в стену, будто опасался внезапного нападения. :.

— Пошли, покажу место, где никто не подумает искать тебя!

Я дошла до настила, склонилась и обеими руками принялась разгребать сопревшую солому. В нос ударил мерзкий запах гнили.

— Что ты делаешь? — удивилась Тора. Я подняла голову:

— Там, под настилом, — глубокая яма. Хакон оставит нам какую-нибудь приметную одежду и нож, а сам полезет вниз. Мы закроем его досками и соломой, а сверху присыплем навозом. Кто станет искать великого ярла под свиньями?

Пока Тора соображала, Хакон смекнул, в чем дело, рухнул на колени и обеими руками принялся разгребать грязь. Все еще не понимая, урманка брезгливо подняла пук соломы и отбросила в сторону.

— Зачем ярлу оставлять одежду? Я засмеялась:

— Для меня. Когда ярл спрячется, я надену ее и уйду к лесу, а ты поднимешь шум. Станешь кричать, будто Хакон просил у тебя помощи, но ты отказала и он побежал в лес. Люди увидят в зарослях одежду ярла и погонятся за ним, то есть за мной. Я умею путать следы и уходить от врагов. К вечеру они вернутся ни с чем, а следом появлюсь и я, но уже в своей одежде. Об этой погоне поползут слухи. Бонды снова станут доверять тебе и перестанут совать нос в твои дела.

— А зачем кинжал?

— Одежда — для глазастых, а нож — для быстроногих, — ответила я.

Хакон причмокнул и на миг застыл половицей в руках.

— Ты очень смела и умна, словенка, — признал он. — Я не понимаю, к чему тебе рисковать жизнью ради моего спасения?

— Я же пообещала помочь…

Ярл усмехнулся. Он не хуже меня знал, что помощники нужны лишь до тех пор, пока в них есть прок. У Хакона руки чесались преступить клятву и прикончить меня, но нынче живой я могла принести куда больше пользы, и он смирился. Меч лег в ножны.

— Жаль, что ты не знаешь Хаки Волка. Ты пришлась бы ему по душе.

Меня передернуло. Я знала Волка. Слишком хорошо знала…

— Полезай! Скорее! — Тора подпихнула Хакона к образовавшемуся под ногами провалу. Тот скинул богатую, шитую золотом безрукавку, вытянул из-за пояса кинжал и сунул его мне в руки:

— Держи, словенка. Если сделаешь все, как сказала, Хакон-ярл станет твоим должником!

Я кивнула. Головы беглецов скрылись в яме. Вдвоем с Торой мы завалили ее досками, сверху набросали свежей соломы и старательно переворошили ее с уже сгнившей. Обрадовавшись новой подстилке, какая-то шустрая свинка тут же оттолкнула меня и принялась валяться по соломе.

— Все. — Я накинула безрукавку Хакона и придирчиво оглядела свой наряд. Юбка путалась в ногах. В таком одеянии далеко не убежишь.

— Тебе нужны штаны! — поняла Тора. — Погоди тут. Я принесу! — Она распахнула дверь настежь и побежала к дому. Волосы урманки выбились из-под платка, исподница съехала с плеча, а с ее подола стекала грязь, но Тора ничего не замечала. Ее беспокоила только безопасность ярла. Кто бы подумал, что хладнокровная и надменная хозяйка Римуля умеет так любить?

Я проводила ее долгим взглядом и еще раз обошла хлев. Ярл и его раб молчали, а может, и говорили, но сопение и хрюканье животных заглушали все прочие звуки.

На дворе зачавкала глина. Тора… Быстро же она обернулась! Я прижалась к двери и осторожно высунулась наружу. Там через двор шла не Тора, а какой-то незнакомец. По виду воин. «Вот напасть! — промелькнуло в голове. — Налетит на Тору! Поднимется шум, разбудит обитателей усадьбы, и как я объясню, что делаю ночью в свинарнике, в одежде ярла и с его оружием?»

Я перебежала за камень, затем за бочку с водой и наконец, когда рука незнакомца уже коснулась двери, прыгнула. Ладонь плотно зажала рот пришельца, а кинжал Хакона улегся на его шею.

— Тихо! — сказала я. — Брось оружие! Гость дернулся и, показывая, что не собирается сопротивляться, развел руки в стороны. Я оторвала ладонь от его губ. Медленно, всем видом выражая покорность, он повернулся. В его лице не было ничего примечательного — таких воинов много на каждом викингском корабле. Беловолосый парень, с обветренной, шелушащейся кожей и голубыми глазами…

— Ты родственница Торы? — внимательно оглядывая меня, спросил он.

— Да.

— Значит, Хакон уже у нее, — утвердительно заявил пришлый.

— Нет!

— Я не слепой и знаю одежду ярла, — не сводя взгляда с моей безрукавки, уверенно сказал он, — но ярл мне не нужен. Просто передай ему, что приходил человек от Хаки Волка. Мы уходим в Свею Оленьей Тропой через Маркир. Если ярл пожелает пойти с нами, пусть пробирается к Синему Камню. Мы будем ждать там два дня, но потом пойдем очень быстро.

Хаки Волк?! Он не умер? Ярл оказался прав?!

— Поняла?

Я кивнула. Ловко, как лесной зверь, незнакомец повернулся и растаял в темноте. «Он жив, жив, жив!» — звенело в моей голове. Выходит, еще не все потеряно и договор с марами может быть— выполнен!

— Вот. — Выскочившая из дома Тора подбежала и сунула мне в руки кожаные, ранее, должно быть, принадлежавшие кому-то из ее родичей порты. Я натянула порты и перехватила поясом. Теперь оставалось только догнать Хаки. Рассказывать Торе о его поручении я не собиралась. И так достаточно помогла ярлу. Хватит…

— Когда буду вон там, — махнула я на ближний кустарник, — зови людей. Пусть поглядят на мою спину…

Тора заправила мне под шапку выбившиеся пряди. Ее зеленые глаза светились признательностью.

— Ты послана мне богами, — прошептала она. Я усмехнулась:

— Когда-то они послали мне любовь твоего брата. Теперь я всего лишь расплачиваюсь за эту любовь-

Стойло мне укрыться в зарослях, как сзади послышались возбужденные крики.

— Хакон! Там Хакон! Догоните его! — голосила на всю усадьбу Тора.

— Где? Кто? — спрашивали еще сонные люди, а потом замечали: — Вон! Гляди-ка, правда Хакон! Уходит!

Я и впрямь уходила. За недолгое пребывание в усадьбе мне удалось изучить все лесные тропки не хуже ее постоянных обитателей. К тому же люди Римуля не отличались отвагой. Даже Тормод был смел только в своем доме, В лесу же никто из римульцев не пожелает связываться с опасным и гонимым ярлом. Побродят, потопчутся по следам, посудачат о случившемся и повернут обратно, к своему хозяйству. Но я туда уже не вернусь…

Как я думала, так и вышло. Сначала стих треск ломающихся кустов, а потом стали глуше голоса преследователей, и лес окутал меня тишиной. Я еще немного пропетляла, перешла через мелкий горный ручеек и выбралась на большую поляну. По правую руку поляна заканчивалась обрывом, по левую — густым, хоть и невысоким кустарником, а впереди совсем по-хозяйски расположился заросший серым мхом валун. Я влезла на него и осмотрелась. Людей Торы нигде не было видно. Ставшее холодным к зиме, солнышко медленно поднималось на востоке. Там, на востоке, лежала родина Хаки Волка — Свея, и нынче он шел туда по неведомой мне Оленьей Тропе. Где эта тропа? И где Синий Камень, о котором говорил посланец Хаки? Я больше не задумывалась над своими желаниями. Хотелось мне того или нет — берсерк должен умереть от моей руки. Так гласил договор. Мне хорошо запомнился мерзкий, выматывающий душу страх, уродливые морды навий и их пронзительные голоса…

Я соскочила с камня. В ступню вонзился случайно завалившийся в обувь камешек. Я уселась на землю и развязала кожаные тесемки. Вытряхивая его, я размышляла, куда идти дальше. Маркир — загадочный урманский лес — лежал к северо-востоку. Наверное, Хаки пойдет через него тем же путем, которым привел меня в Норвегию, но как отыскать этот путь? Я не знала дороги ни к усадьбе Брюньольва, ни к тому месту, где рассталась с Глуздырем.

— Ладно, — вслух пробормотала я. — Пойду на восток. Куда-нибудь да выберусь. Не догоню берсерка в пути — отыщу в Свее.

День выдался солнечным. Утратившие листву деревья купались в рассветных лучах, по траве белым кружевом тянулся иней, и не хотелось думать о смерти. Будущее казалось ясным и радостным, как этот осенний день. Я разберусь с Хаки, вернусь в Норвегию и сразу отправлюсь к Олаву. Может быть, великий конунг вспомнит свою давнюю подругу и отправит ее домой, в Гардарику…

Я помрачнела и сплюнула. Проклятые урмане! Вот уже второй раз я мысленно назвала Русь-матушку чужеземным словом «Гардарика». Хотя слово было красивое. Не ругательное, не обидное, наоборот, звучало как песня — Гар-да-рика, Страна городов. Так называли урмане мою родину-Вечер застал меня в заросшей кустарником ложбине. Здесь было много сухостоя, и пламя быстро охватило отобранный мною хворост. В слабом свете костра казалось, что кустарник ожил и зашевелился, будто щупальца того паука, который жил в моей груди. Я уже привыкла к подарку мар, да и он перестал грызть мою плоть, лишь изредка, словно желая напомнить о себе, сдавливал сердце и тут же отпускал…

Тишина и покой убаюкивали. Я стянула безрукавку Хакона, свернула ее и уложила под голову. «Вот и пригодилась ярлова одежка», — подумалось сквозь дремоту. Где-то далеко-далеко запел грустный пастуший рожок. «Совсем как на пастбище Свейнхильд, — не прислушиваясь к песне, вспомнила я. — Левеет-пастух играет…»

Пастух?! Дрему словно рукой сняло, но звук рожка не стих. Он доносился с горного склона, куда я собиралась двинуться на рассвете. Но зачем ждать рассвета? Урман-ские пастухи молоды и наивны. Их легко обмануть, а уж разговорить под тихое пощелкивание ночного костерка — вовсе плевое дело. Они-то должны что-нибудь знать об Оленьей Тропе или Синем Камне….

Я вывернула безрукавку ярла наизнанку, чтоб не было видно золотого шитья, затолкала в голенище сапога кинжал, убрала волосы и бодро зашагала вперед.

Хорошо утоптанная тропа вела прямо к дальнему огоньку, и путь на гору оказался недолгим. Сухие ветви похрустывали под ногами, где-то за лесом подвывали чующие скотий дух волки, а в бликах костра виднелись темные фигуры пастухов. За разговорами они ничего не замечали. Я подошла уже совсем близко, когда сбоку что-то подозрительно захрустело и из-за кустов вылетел крупный, мохнатый зверь. Защищая горло, я вскинула руку. Тяжелое волчье тело сшибло меня на землю, а клыки впились в рукав, разодрали его и добрались до тела. Мне удалось оттолкнуть рычащего врага и встать но наклоняться за ножом было опасно. Волк оказался крупным, матерым, и он не пропустит моей ошибки.

— Ками! — выкрикнул звонкий мальчишеский голос Не сводя глаз с волка, я завопила прибежавшему на помощь пастушку:

— Огонь! Неси огня!

— Зачем? — бесстрашно удивился он. — Ками не бешеный…

Только теперь до меня дошел смысл его слов. Ками — имя пса! На меня бросился не волк, а собака! Большая пастушья собака! Продолжая ворчать, косматый Ками скрылся в кустах. Пастушонок подскочил ко мне, осмотрел раненую руку и поднял блестящие глаза:

— Прости. Ками подумал дурное… Принял тебя за вора. Пойдем к огню, там осмотрим твою рану. Я улыбнулась:

— Выходит, ошиблись мы оба…

— Оба?

— Ну да. Я и твой пес.

Мальчишка рассмеялся, и через несколько мгновений я уже сидела у костерка. Пастухов было пятеро: двое ребят постарше, двое едва выросших из детских рубашонок и одна девочка. Как потом выяснилось, девочка просто пришла к брату, тому самому пареньку, который уберег меня от клыков Ками. Подобно пастухам Свей, ребята сидели у костра и пугали друг друга разными историями, когда услышали ворчание собаки и мой вскрик.

— Я сразу побежал туда,, — хвастливо заявлял хозяин Ками, — потому что я самый сильный и никого не боюсь!

— Всегда найдется человек сильнее самого сильно го, — сказала я пастушку.

Он не понял, лишь еще задорнее приподнял подбор родок:

— Пока я не стал воином — да, но когда в моих руках будет меч…

Он еще долго рассказывал о том, как станет жить, когда вырастет и превратится в отважного и удачливого викинга, но я уже не слушала. Меня интересовали Хаки,

Оленья Тропа и Синий Камень. Досадная оплошность с собакой могла сорвать мои планы. Собачьи зубы оставят. следы, и назавтра рука опухнет и начнет болеть. Может, не стоит спешить и переждать зиму здесь, на пастбищах, а по весне пойти дальше, в Свею? Хаки наверняка останется зимовать у Лисицы. Я найду его там и… но в усадьбе Свейнхильд меня знает каждая собака… Нет, нужно нагонять берсерка в лесу…

— Ты не слушаешь!

Я подняла голову. Обиженный пастушок глядел на меня возмущенными глазами:

— Ты заснул!

Он принимал меня за мужчину. Шапка и темнота обманули мальчишку. Оно и к лучшему. Я вздохнула:

— Да, прости. Долгий путь… Паренек обиженно надул губу.

— Но, — добавила я, — я могу рассказать много интересного о великих воинах.

Маленькие слушатели придвинулись поближе. Им уже надоело бахвальство старшего приятеля.

— Знаете ли Хаки Волка сына Орма? — без околичностей спросила я и по восторженным лицам ребят поняла — знают.

— Я расскажу вам о его последней битве. Это была битва с Олавом сыном Трюггви-конунга.

Лица слушателей поскучнели. Девочка вовсе отвернулась, а один из пареньков зевнул и прикрыл рот ладошкой.

— Вам неинтересно? — удивилась я.

— Нет, нет, что ты, — поспешно залопотал мой спаситель. Его поспешность его же и выдала.

— Вы уже слышали эту историю? Молчание.

— Но никто не знает о ней столько, сколько знаю я! Мне были необходимы их внимание и интерес. Только так можно вытянуть из мальчишек что-нибудь важное. Завладеть их душами, умами, сердцами, а потом упомянуть о Синем Камне, где стоит лагерь Хаки, и небрежно бросить: «Да вы, верно, и не знаете этого места…» Ни один из ребятишек не удержится от соблазна подтвердить свои знания…

— Нет, — возразил мне тот самый паренек, который показно зевал. — Есть люди, знающие эту историю гораздо лучше.

— Врешь!

Наверное, сами боги вложили в мои уста это слово потому что оскорбленный парень вскочил:

— Я никогда не вру! День назад воины Волка сидели у нашего костра! Сам Скол Кормщик рассказывал нам о подвиге своего хевдинга!

Хирд Хаки был здесь?! И совсем недавно! Сглотнув слюну, я извинилась:

— Не знал об этом, прости, — и тут же добавила: — И вы видели этих воинов?

Ребята оживились. Оказывается, Слухи о Хаки — непобедимом и отважном Волке давно уже гуляли по всей Норвегии. Многие считали его выдумкой или сказочным героем…

— Раньше я думал, .что берсерки давно умерли, — захлебываясь словами, признавался недавно скучавший пастушок, — но теперь я точно знаю, что они есть! Земля стонала тем вечером, когда воины Хаки пришли в это ущелье!

— Да, — перебил его второй. — Они были большими, как скалы, и такими же хмурыми. Они волновались за, своего хевдинга.

— А я видела самого Хаки, — вдруг вставила девочка. — Он красивый и такой сильный…

— Был сильный, — поправил ее один из парней. Ему, явно не нравилось восхищение подружки.

— Нет, он и теперь сильный, — возразила она. —Когда я вырасту, моим мужем будет похожий на него воин.

Парень фыркнул:

— На него никто не похож! Он — воин Одина, и он не для таких, как ты. Глупая, ты ничего не поняла!

— А что я должна была понять?!

— То, что любой другой с его ранами уже давно бы умер, а. он еще живет. Он ждет валькирию. Его женщиной может быть только валькирия. Она придет к нему в смертный час и проведет в Вальхаллу. Так-то, ДУра!

Я засмеялась. Как быстро творятся сказки! Вчера эти ребята видели раненого берсерка, а сегодня они уже равняют его со сказочными витязями и приписывают его живучесть каким-то чудесам. Скорее всего у Хаки просто небольшая рана…

— Не смейся! — обиделся рассказчик. — Я говорю правду! Я тоже видел Волка. У него в груди вот такая дыра. — Парень встал и провел пальцем от плеча до середины груди. — Его носилки насквозь пропитались кровью, и у него нет руки. Вот этой. — Он потряс в воздухе тонкой кистью. — Из его рта все время идет кровь, а он сам неподвижен и бледен, как мертвец, только иногда открывает глаза и что-то шепчет.

Я встала. Если даже половина сказанного — правда, то Хаки вот-вот умрет. Нужно опередить Белую Старуху!

— Куда они пошли? — громко спросила я. Теперь было не до пустых разговоров. Ребята растерянно заморгали.

— Ну?!

— Ты не кричи, — вдруг сказал старший пастушок, — а то кликнем собак. Скол нам запретил болтать о том, куда они идут, и мы тебе ничего не скажем!

Я сжала зубы. Проклятый недомерок вздумал угрожать! Но собаки… У мальчишек, даже у всех вместе, не хватило бы сил одолеть меня, однако псы были серьезной угрозой. Тут могло помочь только чудо… Я задумалась. Дети верят чудесам, и они считают, будто Хаки ждал валькирию. Что ж, будет им валькирия!

Ни слова не говоря, я скинула безрукавку и перевернула ее налицо. Золотое шитье засверкало и отразилось искрами в расширившихся глазах мальчишек. Теперь шапка… Волосы всегда были моей гордостью. Блеск золота запутался в их прядях, и сияющий поток скатился по моим плечам.

— Ну? — спросила я пастушков. — Теперь скажете, куда пошел Хаки? Он ждет меня.

Они молчали. Я вытащила кинжал ярла. Из изумрудных глаз вырезанного на рукояти ворона брызнули тонкие лучи.

Ребятня попятилась. Их долгий испуг грозил разоблачением, поэтому я слегка развернулась и тряхнула головой. Искрящийся водопад перетек на грудь. Эх, сюда бы моих воронов — Мудрость и Память! Но проклятые птицы настолько обленились, что даже не подумали лететь за мной на чужбину. Они не оставили усадьбы Хаки и своей ободранной березы…

— Скорее, — сказала я. — Великий воин ждет моей помощи. Он направился к Синему Камню, но мне известны небесные пути, а не земные.

— Поэтому она и приняла пса за волка, — едва слышно прошептал один из малышей жмущемуся к его боку приятелю. — У Одина волки живут как собаки…

— Они пошли туда, — неожиданно звонко сказала девочка и слегка выступила вперед. Детское личико белело в полутьме округлым пятном, а маленькая рука указывала на кусты. — Там за деревьями тропа. Она называется Оленья. Пойдешь по ней и через день достигнешь Синего Камня.

Я улыбнулась. Прекрасно. Теперь берсерк в моих руках. Только не опоздать бы…

Девочка шагнула еще раз. Брат схватил ее за руку, но малышка вывернулась и спокойно вымолвила:

— Поспеши, валькирия. Помоги ему. Он очень устал… Моя рука потянулась к покрытой некрасивым шерстяным платком девичьей голове, но, вовремя спохватившись — ведь девы-воительницы никогда не проявляют жалости к смертным, — я кивнула и двинулась прочь. До кустов я шла спокойно и неспешно, как и подобало небесной деве, но, едва ступив на заветную тропу, припустила бегом. «День пути», — сказала малышка. У меня не было возможности ждать дня. Мне помогала ночь. Она всегда прикрывала дурные дела и успокаивала бдительных сторожей. «Скорее, скорее, скорее». Я забыла об усталости, голоде и собачьих укусах. Ночь подходила к концу. Не успеваю!

Спотыкаясь и задыхаясь, я взобралась на большой скалистый выступ и шлепнулась на живот. Берсерки были здесь. Они не разводили костра. Высокий парень в теплой телогрее, с мечом на боку, прохаживался туда-сюда по краю прилипшего к скале уступа. За его спиной, в скальной нише, спали воины. Они выбрали удобное место для ночевки. Никто не мог подойти к уступу незамеченным. К нему вела лишь одна узкая, опоясывающая скалу тропа, он сам заканчивался крутым обрывом, а сверху нависал каменный свод…

Я легла и поползла на животе. Еще Приболотье научило меня быстро и бесшумно ползать. Правда, здесь была не трясина, а жесткий камень, но я упорно продвигалась вперед. Сторож протопал до поворота и повернул к пещере. Я разглядела его узко посаженные, медвежьи глаза и большие руки на мече. Такого ничем не остановишь: едва заметив опасность, он поднимет шум. Я поправила шапку, отползла назад и поднялась на ноги. Подобраться к спящим по тропе не удалось, значит, остается одно — скала над головой бдительного стража. Я нащупала пальцами первый выступ. Затем второй… Еще один чуть выше и еще…

Тропа медленно уходила вниз. Все так же осторожно, по-паучьи перебирая руками и ногами, я двинулась вдоль стены. В спешке одна из рук сорвалась. Едва удержавшись, я быстро отыскала для нее углубление и, тяжело дыша, остановилась. Навес был уже совсем рядом. Может, прыгнуть? Но если промахнусь — упаду в пропасть или прямо под ноги сторожу. Эх, была не была! Я поглубже вздохнула и прыгнула. Камень ударил в грудь, а руки и ноги ощутили надежную опору. Попала! Урманин внизу насторожился. Его круглое лицо стало медленно запрокидываться. Я вскочила на четвереньки и, оттолкнувшись изо всех сил, рухнула ему на грудь. На лету шапка свалилась, и волосы опутали изумленное лицо парня. Рукоятью кинжала я ткнула ему под скулу. Сторож беззвучно обмяк и тем сохранил себе жизнь. Когда он очнется, все будет кончено. Хаки умрет, я исчезну, а посланные на поиски убийцы воины натолкнутся на пастушков. Те поведают о приходе валькирии, и, может. быть, урмане поверят…

Я осторожно опустила тело стража на камень и двинулась к пещере. Хаки лежал чуть в стороне от остальных, недалеко от входа. Лицо берсерка осунулось и побледнело, потрескавшиеся губы превратились в две узкие полоски, а вокруг глаз темнели большие круги. Переступая через спящих, я подошла к нему и склонилась. Рукоять кинжала удобно легла в ладонь. Незащищенное горло берсерка подергивалось перед моими глазами. Один удар — и Хаки не станет. Я замахнулась и… Он открыл глаза! Огромные серые, в мелких темно-синих точках, с зеленоватыми ободками вокруг зрачка, живые капли уставились на мое оружие. Оно так и не опустилось… Неожиданно в памяти зазвучали слова маленькой урманской девочки. Она просила меня помочь берсерку. «Он очень устал», — говорила она.

Да, он устал. В устремленных на меня глазах плавала тоска. А еще — знание. Казалось, Хаки давно ждал моего появления. Но откуда он мог знать? Или его судьбой играли иные, недоступные людям силы? Он родился, чтоб стать вечным воином и мечтал о Вальхалле… Хотя нет, наверное, он был рожден для Вальхаллы, для небесных сражений, для того времени, когда наступит последний день мира, на землю сойдет большее, чем люди, зло и из сказочной страны Хель приплывет сотворенный из ногтей мертвецов корабль. В этом последнем сражении бессмертные боги найдут свой конец, великан Сурт[116] опалит огнем всю землю, а страшный волк Фенрир скроет в своей огромной пасти сияющий солнечный диск. Вот для какого боя родился этот нечеловек! Битвы на земле были для него не больше чем детские игры с деревянным оружием, а людские судьбы — мелкими камушками под ногами. Он мог топтать и крушить все живое, но делал это лишь по необходимости. Он научился забывать и прощать, потому что не желал становиться зверем ни в том, ни в этом мире…

— Наконец-то ты поняла.

Я обернулась. Над спящими воинами стоял Баюн. . Столько лет прошло с нашей первой встречи, а он так и остался мальчишкой с тонкой шеей и ослепительно синими глазами!

Почему-то я не удивилась, лишь указала на воинов и приложила палец к губам. Баюн улыбнулся:

— Ты забыла? Меня, как и мар, никто не слышит. Только ты.

— Убей берсерка! — потребовал сверху хриплый голос. На краю того уступа, откуда я напала на стража, сидела большая черная тварь. Мара…

— Убей, — повторила она. — Или станешь нашей! Твое сердце высохнет в еще живом теле, при твоем появлении младенцы будут задыхаться в чреве матерей, а юные девушки терять красоту и здоровье. Ты будешь ходить по городам, и твое имя станет именем страшной хвори.

Я подняла руку с оружием. Лучше убить, чем такое! Глаза берсерка проследили за кинжалом. Его губы чуть скривились.

— Успела, — тихо прошептал он. — Ты успела… Почему он так говорил и так смотрел? Словно желал собственной смерти…

— Убей! — каркнула мара. — Иначе будет поздно! Да. Хаки нужно убить. Я не хочу превратиться в проклинаемую всем светом Хворобу! Нет, не хочу!

— Что ж, давай, — тихо пробормотал Баюн. Моя рука опять опустилась, а взгляд отыскал его фигурку. Сложив руки на коленях, он сидел у входа в пещеру.

— Убей! — взвыла мара, и Баюн подтвердил:

— Убей… Отдай ему груз того зла, которое ты так долго носила. Переложи на его плечи свою боль, лиши его единственной надежды, отбери его у его бога. Кто он? Всего лишь чужеземец… Какое тебе дело до его жизни? Он лучше тебя, но разве это помеха? Мары быстро сломят его вольный дух, а сердце превратят в черный холодный камень. Давай же, убей его и живи спокойно!

Чем дольше он говорил, тем горше становилось у меня на душе.

— Убей! Убей! Убей! — бесновалась мара. Рассыпая огненные искры, ее крылья стучали о камень, длинный клюв клацал, а когти сжимали уступ так, что из него текла кровь. Красные капли падали вниз и тут же пропадали. Убить Хаки? Но за что? Из страха перед злом, которое я породила? Разве не я так бережно взлелеяла этих черных чудовищ в собственной душе? Эти крылатые уроды — мои детища и мои враги!

Я встала, сдавила обеими руками кинжал подняла его лезвием вниз. Острый клинок глядел на лежащего у моих ног берсерка, но я уже не собиралась убивать его. Это оружие поразит иную грудь, ту, которая столько лет вскармливала паука смерти и ненависти! Хаки ни в чем не был виноват. Это я, я сама нарушила все законы — и божеские, и людские! Женщина должна вынашивать жизнь, а я плодила смерть. Но мары не сделают меня живым трупом — они возьмут меня только мертвой!

— Не делай этого! — Черная тварь почуяла неладное, сорвалась со скалы и, широко распластав крылья, метнулась ко мне.

— Баюн! Она…

Тонкая мальчишечья фигурка выросла перед марой.. Та ударилась о невидимую преграду и упала. Я выдохнула и резко опустила руки.

— Нет! — зарычал Хаки, и лезвие отклонилось. Оно даже не зацепило моей груди, лишь едва царапнуло по каменной спине паука .мар. По раздавшимся в пещере вскрикам я поняла, что воины Хаки проснулись, но теперь это уже не имело значения.

— Нет! Валькирия, нет! — приподнявшись на локте, твердил берсерк. Из его рта вместе со словами вылетала кровавая пена. — Ты не должна! Ты не можешь предать меня! Помоги мне! Проводи к Одину!

Что он несет? Какая валькирия? Или он не узнал меня и просто бредит?

. Я оглянулась. Мара и Баюн пропали, а вместо них вокруг толпились воины. Много воинов. Все они глядели на меня, словно на чудо или призрак, и молчали.

— Валькирия! — давясь кровью, позвал Хаки. Он умирал. Нужно выслушать последнюю волю умирающего…

Я опустилась на колени. Стало не важно, что сделают со мной опомнившиеся урмане — убьют или нет. Это случится потом, а теперь главным было желание уходящего в иной мир воина. И пускай он просто бредит. В Конце концов, если ему нужна валькирия, то я стану ею! — Да, воин, — прикасаясь губами к холодной, обросшей щеке берсерка, сказала я. — Да, сын Волка, я слышу тебя.

— Морщины на его лице разгладились, а пальцы заскребли по земле. «Собирается», — так говорили об этих движениях умирающего у нас в Приболотье, но мы были не в Приболотье.

— Ты прав, — продолжала я. — Ты рожден для Вальхаллы. Уж я-то знаю… Много лет мы идем одной дорогой. Нас убивали и калечили, но мы возвращались снова и снова, чтоб пройти все до конца. Теперь настало время вернуться домой… Собирайся, воин. Нас ждет Вальхалла!

Не обращая внимания на позвякивающее за спиной оружие урман, я вытащила меч Хаки и вложила его в руку берсерка. Оказывается, это было так просто — прощать и любить!

Давно забытые слезы душили меня, но я не могла. плакать. Небесные воительницы не плачут…

— Ты проводишь меня к Одину? — глядя куда-то вдаль, прошептал берсерк. — Ты поможешь?

— Да, — ответила я. — Верь мне!

Хаки улыбнулся, выдохнул и замер. Я закрыла ему глаза, вытянула из-за его пояса топор, выпрямилась и повернулась к урманам. Теперь я была готова. Рука ныла от собачьего укуса, а едва зажившая рана на боку болела, но на душе стало легко и радостно. Хаки дождался своей валькирии, а я перестала ненавидеть…

Урмане молчали и почему-то не спешили нападать. Наоборот, слегка отступили, и я оказалась как раз между ними и их мертвым хевдингом, словно оберегала его уже бездыханное тело. Над головами моих врагов плеснули черные крылья, но их никто не видел, только я. Мое зло явилось за мной…

— Ну, вперед! — насмешливо сказала я то ли этой черной тени, то ли урманам.

— Ты обманула, и ты заплатишь, — прошуршал в ответ воздух, но я только засмеялась. Вызывающе и бесстрашно, как смеются в лицо злейшему врагу. Только теперь мне стало понятно, кто на самом деле был им все эти годы… Один из урман шагнул вперед. Скол, кормщик… За ним стоял Хальвдан, а чуть дальше — тот, со шрамом, который поймал Тюрка на Марсее…

— Валькирия, — обратился ко мне Скол.

Я удивилась. Хаки бредил, но кормщик выглядел совершенно здоровым.

— Мы все слышали твое обещание, валькирия, — не пытаясь даже вытащить оружие, произнес Скол и кивнул на мертвого берсерка. — Ты властна забрать его душу, но оставь нам хотя бы тело. Мы похороним его…

Мара за спиной кормщика распахнула крылья. Паук в моей груди ожил. Клюв крылатой твари щелкнул, а длинные щупальца мерзкого каменного кровопийцы потянулись к моему сердцу. От жуткой боли в глазах потемнело, мысли спутались, а рот наполнился горечью. Что там говорил этот кормщик? Хотел забрать тело? Так пусть берет! Я не мешаю…

— Ты отдашь нам его? — пробился сквозь пронзительный крик мары слабый голос Скола.

Не в силах выносить рвущей грудь боли, я шагнула в сторону и опустилась на колено. Топор дрожал в моих руках, однако его острое лезвие неумолимо глядело на урман.

— Ты позволишь нам похоронить его? — долетело совсем издалека.

Вой мары заполнил мою голову, а ее клюв впился в плечо и потянул вниз, в черную пропасть. Я опустила топор и уперлась руками в землю. Перед помутневшим взором качнулось лицо мертвого берсерка. «Если я упаду, то прямо на труп», — вырвалась из лопающейся головы последняя мысль.

— Да, — подтверждая догадку, громко произнесли мои губы, и в тот же миг безжалостный клюв мары столкнул меня с обрыва. Наступила вечная ночь-Хаки

Я опять очутился на Бельверсте. Под ногами качалась радужная дорога, и в темноте небесного свода пел рог Хеймдалля. «Она все-таки пришла за мной, — вспомнил я лицо Дары и ее прикосновение к моей щеке, — теперь путь в Вальхаллу открыт».

Шаг, еще один.

— Нет, — крикнул я. — Это нечестно! Она обещала помочь!

— Она обманула нас и станет нашей! — защелкала клювом черная тварь. — А ты не попадешь в Вальхаллу! Вы оба сгинете! Сгинете!

— Нет! — повторил я и выхватил меч. Один дал мне два дня, чтоб найти валькирию, и обещал свою помощь…

Первый удар нанесла черная. Она щелкнула клювом возле моего уха, пронзительно закричала и вцепилась когтями в грудь. Я отмахнулся, но, не причиняя никакого вреда, лезвие прошло сквозь ее тело.

— Дара!

Валькирии не было. Почему? Ведь она обещала… Перед ее волшебным оружием и несгибаемым мужеством эти неведомые чудища отступят! Вместе мы победим их.

— Дара!

— Иди вперед! — Она возникла в темноте, сбоку от Бельверста. Распущенные золотые волосы слепящим облаком окутывли ее лицо. В одной руке валькирии блестел топор, в другой — лезвие кинжала.

— Иди же! — крикнула она.

— Ты?! Как осмелилась?! — Тварь оставила меня и полетела к златовласой воительнице. Короткий взмах топора Дары раскроил ее череп. Она взвыла и пропала в бездне, но ее вой разбудил спящую темноту. Вокруг захлопали тысячи крыльев.

— Ты наша! Наша! Наша!

Срываясь с радуги, чудовищные твари освобождали мне дорогу. Казалось, они забыли обо мне и жаждали лишь одного — смерти валькирии.

— Иди! — выкрикнула она.

Я сделал шаг. Впереди ждали роскошные пиры Валь-халлы и старые друзья. Отец, Трор, Льот — все они стояли там, на конце моста, и махали мне руками. Я оглянулся. Валькирия отбивалась от черных. Ее оружие рассыпало огненные искры, и крылатые нежити с визгом падали в пропасть под ее ногами. Но их было слишком много… Я никогда не бросал друзей в беде. А ее я любил.

— Ступай же! — снова зазвенел ее голос.

— Нет! Ты не справишься одна!

— Спеши! Я уйду, как только ты будешь там! —задыхаясь, кричала воительница. — Спеши в свою Валь-халлу!

Я на миг задержался на краю моста, а потом решительно шагнул в небо и оказался возле валькирии.

— Держись!

Мой меч прошел сквозь брюхо одной из тварей. Она обернулась и, зло щелкнув клювом, прошипела:

— Когда покончим с ней, возьмемся и за тебя… Я снова ударил. Бесполезно. Их рубило лишь волшебное оружие валькирии. Крылатое чудовище захохотало, взмахнуло крыльями и метнулось в самую гущу схватки.

Я последовал за ним. Валькирия уже стояла на одном колене. Движения ее клинка стали медленными и неуверенными.

— Дара!

Она подняла глаза. Вернее то, что от них осталось. Глубокие царапины тянулись по ее щекам, шее и груди, а из-под закрытых рваных век текли кровавые слезы. Одно веко дрогнуло и приоткрылось. На меня плеснул яркий синий луч.

— Иди, — умоляюще прошептали окровавленные губы. — Только этим ты спасешь меня. Верь мне!

«Верь мне…» Так она сказала и там, на земле. Мне следовало подчиниться.

— Мы еще увидимся? — глупо спросил я. «Черная» упала на нее сверху и рванула плечо. Дара застонала, оторвала когтистое чудовище и ударила его топором. Кувыркаясь, тварь полетела вниз.

— Не знаю. Не знаю…

В голосе воительницы было столько простой человеческой боли, что я отступил. И снова очутился на Бель-версте. Радужный мост переливался под ногами. Его сияние скрыло от меня Дару и черных тварей. «Нужно идти», — сказал я себе и пошел. Свет становился все ярче, голоса друзей манили вперед, и каждый шаг уносил меня все дальше и дальше от валькирии.. Я забывал ее голос, движения, улыбку. Помнил только сияющие синие глаза и что-то еще… Что? Вот, уже забыл…

Неведомая ранее, долгожданная свобода проникала в мою душу и стирала память. Страж богов, Хеймдалль, .поднял свой золоченый рог и заиграл. Трубный глас приветствовал меня в жилище Одина… — Как давно мы тебя ждали! — послышались знакомые голоса, и дружеские руки захлопали по плечам. — Я спою тебе новую вису, — сказал Льот. «Он тоже здесь», — подумал я и обернулся, но вместо Льота увидел лишь яркий свет.

— Нет, скальд, — произнес сильный, с детства любимый голос. — Ты споешь ее потом, а теперь я заберу Волка к своему трону. Он займет место подле меня и получит новое имя. Могучий Волк Гери[117] будет охранять мою власть день и ночь, его бесстрашие станет легендой уа земле, а его преданность и сила будут устрашать моих врагов!

— Великий Один… — прошептал я и склонил голову. — Я готов…

Ослепительный луч вонзился в мои глаза, смял человеческое тело, вытянул душу, окутал ее мягким сиянием и понес высоко-высоко, к трону бессмертного бога…

Рассказывает Дара

Темно и душно… В обиталище Морены не должно быть такого жара…

— Воды. Хоть каплю.

Что-то холодное коснулось моих губ. Темнота взвилась и заплясала перед глазами тысячами разноцветных мошек.

— На, попей…

Где я?! Чей это голос?!

— Не вставай, не надо!

Звонкий девичий вскрик напугал мошкару.

— Тише, — попросила я невидимую крикунью.

Девушка Замолчала. Мошки успокоились и медленно потекли вдаль бесконечной разноцветной лентой. Это было похоже… Я постаралась вспомнить, что напоминала радужная, уходящая в темноту лента, но помнились только боль и отчаяние.

— Ты чего-нибудь хочешь? — прошептал над ухом тихий девичий голосок.

Я попробовала разглядеть невидимку. Не получилось Темнота прятала ее.

— Кто ты?

— Кристин, дочь Тойва.

Я помнила Хаки Волка, Бьерна, Олава, Тору, Хакона и многих других, но Тойва — нет.

— Где я?

— В Ламсале, усадьбе моего отца. Выходит, я не в царстве Морены, а на земле, в обычной урманской усадьбе. Но откуда эта темнота? Почему я ничего не вижу?!

— Что с моими глазами?

— Ничего… — Голос незнакомки задрожал. Она испугалась. Зря…

Я зашарила руками по мягкой постели и натолкнулась на ее пальцы.

— Не бойся, Кристин, — сказала я и через силу улыбнулась. — Не надо кричать или плакать. Вскоре я обрету иное зрение и иную жизнь.

— Я не понимаю…

Конечно, она не понимала. Она ничего не знала о нарушенном мной договоре и страшных угрозах Море-новых прислужниц. Мары исполнили обещанное. Они уже отобрали у меня глаза. Теперь, если я снова прозрею, мои глаза станут другими, мир облачится в серые одежды, а лица людей превратятся в белые пятна с черными дырами вместо ртов и глаз.

— Оставь меня. — Я отвернулась и положила голову на ладонь. Тепло собственной руки немного успокаивало.

— Ты должна выпить отвару, — робко прошептала девушка.

Нет. На этом свете я никому и ничего не должна. Мары победили, а я слишком устала бороться…

Заскрипела дверь. Холодный ветерок влетел в дом, любознательно заглянул во все закутки и скользнул к моей щеке.

— Как она? — спросил мужской голос.

— Она не видит, — ответил ему девичий, — и ничего не хочет есть. Только спит. Может, это правда?

— Что правда?

Девичий голос превратился в шепот:

— Что ее принесли к Олаву люди Хаки Волка и что она — бессмертная…

— Глупости! — отрезал мужчина. — Люди Волка не полезли бы в пасть злейшему врагу! Она смертная, такая же, как все остальные. Олав сам сказал, что это его названая сестра и родственница Торы из Римуля.

— Почему же он отвез ее к нам, а не в Римуль? Мужчина раздраженно засопел:

— Ты же знаешь, что там случилось! Знакомое название пробилось сквозь дремоту и заставило меня разлепить губы.

— Что с Торой? — тихо спросила я. Чье-то дыхание коснулось моего затылка.

— Она что-то сказала? — шепнула девушка.

— Не знаю… — ответил мужчина. Наверное, это был хозяин усадьбы — Тойв.

Я вздохнула. Вот меня уже и не слышат… Вскоре дом заполнился голосами, и про меня забыли. Пришедшие с полей люди болтали о своих делах, гремя ложками, хлебали что-то пахнущее рыбой и смеялись.

— Если б ты так же ворочал мозгами, как языком, Ормон, — раздавался какой-то сиплый голос, — то уже давно бы завел собственное хозяйство!

— Ты на себя погляди, — ответил обиженный, — женился бы, остепенился и перестал чушь молоть. А то пошел по кривой дорожке за бабьими юбками, как Хакон-ярл. Гляди, как бы тем же не кончить!

— Цыц, вы оба. Ярл умер, и не вам его судить! — прикрикнул уже знакомый голос Тойва, и задиры замолчали.

Под монотонное постукивание и чавканье я заснула. Во сне я снова стала маленькой и, разбрызгивая золотые капельки, бежала по мелководью мимо большого,выглядывающего из воды валуна. ,

— Стой! — гнался за мной веснушчатый и озорной преследователь, но я оглядывалась, швыряла в него полные пригоршни воды и бежала дальше.

— Стой, говорю! — Неловкие руки мальчишки обхватили мои плечи.

Я не удержалась и упала. Серый валун превратился в огромный пенный вал и покатился на меня.

— Помоги! — закричала я веснушчатому приятелю но он уже исчез, а вал налетел на меня, смял и поволок по бурной реке в огромную, черную пасть моря.

Волны швыряли меня на бревна-плавуны, били о встречные камни и давили на грудь. Один камень — большой, обросший пенной бородой — поджидал впереди, у самого моря.

— Мама! — закричала я, и тут чья-то тонкая рука схватила меня за волосы. Кашляя и задыхаясь, я взглянула на спасителя, и слова застряли в горле. В камышах стоял Баюн.

— Не уступай им, — свободной рукой отжимая вымокшую рубаху, сказал он. — Борись!

— Но с кем? — прошептала я. — И как?

— С ними, с ними. — Баюн указал на небо. Высоковысоко, возле облаков, кружились черные точки.

— С воронами? — удивилась я, но Баюн замотал головой так быстро, что капли с его волос разлетелись серебристым кругом.

— С ними!

Черные точки приблизились. Я разглядела страшные, острые, как абордажные крючья, когти и щелкающие клювы. В груди что-то сжалось и вывернулось наизнанку.

— Нет! Я не могу! Больше не могу! — прикрывая голову, завопила я.

— Можешь! Ты — валькирия, и ты можешь все! Почему голос Баюна так изменился? Я подняла глаза. .Хаки! Он стал еще красивее, чем раньше. Длинные белые волосы берсерка струились по ветру, а все тело окутывало странное серебряное сияние.

— Я не валькирия, — призналась я, но Хаки лишь улыбнулся.

524

— Ты — валькирия, поэтому я любил тебя, — сказал дц — И Олав Трюггвассон любил тебя. И Бьерн-кормщик. д Хакон-ярл просил твоей помощи. Хакон-ярл…

Его голос стал слабеть, изменяться, а золотое сияние скрыло его лицо…

На меня обрушился запах лука, пота и рыбы. Глаза открылись, но увидели лишь темноту. Я проснулась…

В полной тишине слышался певучий, лишь изредка прерываемый вздохами голос незнакомого скальда. Должно быть, он пришел, когда я спала. Певец рассказывал об участи ярла Хакона.

— Ярла долго искали. Везде. Но не нашли, — говорил он. — Олав сын Трюггви отправился в Римуль, но там многие люди видели, как Хакон убежал в лес. Тора поклялась в этом, и Олав покинул ее усадьбу. А на другой день к нему явился Карк — раб ярла Хакона. У него за плечами был большой мешок. «Что лежит в этом мешке?» — спросил сын Трюггви. «Я видел во сне, как ты надеваешь мне на шею дорогое золотое ожерелье», — ответил раб. Олав рассердился. «Я не люблю загадок!» — закричал он, и тогда Карк развернул свой мешок, и из него выкатилась голова ярла Хакона. «Я убил твоего врага и хочу награды», — сказал Карк. «Где он прятался?» — спросил Олав. «В Римуле, в свином хлеву, — ответил Карк. — Прикажи казнить Тору, которая осмелилась солгать тебе, и награди меня». Он трясся от жадности, но Олав долго смотрел на него и на голову ярла у его ног, а потом ответил: «Тора солгала, но не предала. Она будет жить, а ты умрешь». — «Но мой сон?! — закричал Карк. — Я никогда не ошибаюсь! Я видел ожерелье!» Олав засмеялся и позвал одного из своих людей. «Надень ему на шею самое красное из всех ожерелий, какие только есть на свете», — приказал он. Человек усмехнулся и отрубил Карку голову. Сон раба не солгал — сын Трюггви дал ему самое дорогое ожерелье — ведь оно стоило рабу жизни…

Скальд замолчал. Послышались довольные возгласы Урман. Сколько их собралось послушать рассказы заезжего песенника? Наверное, вся усадьба…

Я приподнялась, нащупала край лавки и села.

— Эй, глядите! — Кто-то заметил мое движение.

В дымном воздухе повисла тишина. «Не смей отступать», — услышала я голос Баюна. «Ты — моя валькирия», — подбадривая, ласково шепнул Хаки.

— Скальд! — позвала я. Крик получился слишком громким, и я повторила потише: — Скальд!

— Я тут, госпожа…

Когда он успел подойти? Ведь я не слышала его шагов. И голос скальда был странным, заносчивым, с какой-то затаенной издевкой.

— Почему ты назвал меня госпожой?

— Потому, что вскоре на тинге в Нидаросе за тебя отдадут жизни и свободу многие могучие воины. Ты —. их госпожа.

Я не понимала. Однако это было не важно. Я нуждалась в помощи, и скальд был послан мне богами. Песенники не имеют родины и знают все на свете, потому что их отец — могучий бог ветра, а их мать — нежная вода. Эти люди не умеют жить на земле…

— Возьми меня за руку, скальд, — попросила я. —По дрожи твоих пальцев я узнаю, когда ты солжешь.

Легкие и сильные пальцы легли на мое запястье. Сопение и покашливание приблизилось, — видимо, заинтересованные разговором урмане подошли поближе.

— Скажи, скальд, — тихо спросила я, — скажи, когда над твоей головой занесен меч божия гнева, а по пятам гонятся беды и несчастья, где ты станешь искать спасение?

— В своем сердце, — не колеблясь сказал певец. — Я улыбнулась. Он не солгал, но и не ответил. Я спрашивала об ином…

— А если в твоем сердце только ненависть и горечь?

— И боги в гневе?

— Страшные боги…

Он задумался. Обсуждая мой странный вопрос, вокруг забубнили.

— Нужно принести жертву, — отважно высказался кто-то, — и боги простят.

— Дурак ты, — зашипели на смельчака, — помолчал бы!

— А чего… — возмутился было тот, но его заставили смолкнуть.

Пальцы скальда ослабли и разжались. — Я всего лишь певец, — сказал он. — Я пою свою душу и получаю за это золото. Каждый день я меняю ее на золото, и я не знаю ответа. Тебе нужен другой советчик, с чистым сердцем и великими мыслями, тот, который живет на Сюллингах…

— Он говорит об отшельнике, — пробормотал кто-то.

— Это о том, который обратил Олава сына Трюггви в новую веру?

— О нем…

Я откинулась на подушки. Чьи-то заботливые руки прикрыли меня теплой шкурой. Голоса стали отдаляться…

На сей раз я спала без сновидений. Меня не беспокоили ни мары, ни Баюн, ни Хаки. Темнота и тишина хотели стереть слова скальда, однако, едва проснувшись, я вспомнила о них. Сюллинги! Где это? Добраться бы туда! Может, там найдется защитник моей измученной душе? Он освободит мое сердце от цепких лапок проклятого паука, а уж дальше я сама справлюсь с приспешницами Морены… Нужно пойти к Олаву. У него власть, сила, и он знает отшельника с Сюллингов. Так сказал кто-то из слушателей скальда…

— Здесь есть кто-нибудь? — приподнимаясь, окликнула я.

Где-то рядом заскрипела лавка и послышались поспешные шаги.

— Что ты хочешь? — произнес девичий голосок. «Кристин», — вспомнилось имя урманки.

— Дай мне еды. Любой. И помоги встать. Девчонка обрадованно засуетилась, а я села и вздохнула. Как многое нужно сделать, а хватит ли сил и желания? Мары не позволят опередить их месть…

Но мары почему-то не спешили, и через пару недель я уже выходила на двор, а в первые дни весны темнота перед глазами сменилась расплывчатыми бледными тенями. Кристин, дочь Тойва, бродила за мной, как тень. Она объяснила, что Олав поручил Тойву заботиться обо мне. Для небогатого рода лечить названую сестру будущего конунга Норвегии было большой честью. Однако как я попала к Олаву, девчонка не знала.

— Говорили, будто тебя принесли люди Хаки Волка, но никто в это не верит, — твердила она.

Я не требовала объяснений. Боялась, что воспоминания разбудят уснувших посланниц смерти. Да и в жалость берсерков не верила. Скорее всего они бросили меня возле пещеры, а пастухи поутру нашли и отнесли к людям. Только откуда они узнали о моей давней дружбе с Олавом и почему отнесли именно к нему? Хотя какая разница? Главное, я осталась жива и еще могу бороться!

Однажды утром Кристин вытащила меня в лес. Она хотела набрать каких-то трав для моего лечения, а я от нечего делать одиноко стояла у березового ствола. Соки дерева бежали под моей ладонью и наполняли сердце радостным теплом. Почему-то вдруг вспомнилась моя березка на Красном Холме. Может, эта весна ободрит ее и позволит дать новые, крепкие побеги?

Кристин где-то забегалась, и, устав стоять, я робко двинулась вокруг поляны. По темным теням я угадывала очертания деревьев, ощупывала их стволы и только тогда обходила. Чуть впереди темным кругляшом чернел невысокий пенек. Я добрела до него, села и подставила лицо солнечным лучам. Пожалуй, теперь у меня хватит сил добраться до Нидароса…

Что-то быстрое и пестрое выскочило из-за деревьев и замерло.

— Кристин? — боясь ошибиться, вымолвила я. Пестрое пятно заскакало в нелепом танце.

— Ты видишь! Видишь! — кричало оно голосом моей сиделки.

В тот же день я стала собираться в путь. Тойв отправил со мной целый отряд провожатых.

— На тинге в Нидаросе Олава изберут конунгом. Это признали даже на юге, в Вике, — подводя меня к лошади, сказал Тойв.. — Ярл Вика издревле служил конунгу данов, но теперь он станет человеком Олава. Отныне ты названая сестра нового, могучего конунга и не должна ездить в одиночку.

Я обрадовалась. Если Тойв не ошибался, то богатство и власть Олава неизмеримы. Моя просьба должна показаться будущему конунгу не больше чем детской шалостью.

Однако я рано радовалась. Олаву было не до меня. В преддверии тинга в Нидаросе собралось множество народу. Тут были бонды со всей Норвегии. Вокруг усадьбы стояли пестрые шатры Они проплывали передо мной шумными, яркими пятнами. На поляне возле длинного, похожего на быка дома меня встретил управляющий Олава. Я видела лишь его золотые браслеты и белое пятно лица.

— Будешь жить в том доме, — кивнул он куда-то в сторону и добавил: — Конунг сам позовет тебя.

В указанной управляющим избе оказалось душно и тесно. Кто-то спал на лавках у стены, кто-то ел, кто-то прямо на земле у костра играл в кости и звенел мелкими монетами.

— Мы будем ждать снаружи, — тронул меня за плечо один из сопровождающих.

Я не знала его имени. Когда не различаешь лиц, имена не имеют значения, но воинам Тойва и впрямь было нечего делать в душной избе. Им вольнее дышалось на дворе, рядом с походными кострами и старыми знакомцами.

Щуря глаза — чтоб лучше видеть, — я полезла в шевелящееся людское месиво и тут же наступила кому-то на ногу.

— Куда прешь?! — обиженно рявкнул грубый голос.

— Прости, — вежливо извинилась я.

— Баба?!

Я улыбнулась. Незнакомца смутил мой мужской наряд, но в нем мне было удобнее. К тому же хотелось встретить Олава так же, как виделись в последний раз, — в воинской одежде. Однако воевать меня больше не тянуло. К чему все подвиги и сражения, если они не приносят ничего, кроме боли, страданий и потерь? Я хотела выиграть только одну битву. Последнюю…

— Ты?! — Урманин вскочил.

Я разглядела его синие глаза и рыжие волосы. Теперь настала моя очередь удивляться.

— Ты меня знаешь?

Он засмеялся, протянул руку и ухватил меня за запястье:

— Узнаешь?

Я покачала головой.

— В усадьбе Тойва ты выглядела совсем слепой… Скальд! Тот самый, который пел о гибели ярла Хако-на! А я-то думала, что он тоже привиделся…

— Ты?!

— Узнала, — довольно выдохнул скальд и потянул меня к костру. — Что стоишь? Садись!

Я опустилась на заботливо подстеленный им плащ и закрыла глаза. Я уже могла видеть, но от желания все разглядеть получше глаза часто болели. Тогда я давала им отдых…

— Я представляла тебя другим, — сказала я скальду.

— Я тоже думал о тебе иначе, — отозвался он, — поэтому и называл госпожой.

— Значит, теперь не назовешь?

— Нет.

— Почему же?

— Долго рассказывать. Я засмеялась:

— Удел скальда — рассказывать.

— Раньше мне казалось, что ты бросила тех, кто пожертвовал ради тебя жизнью и свободой, но теперь вижу, что это не так.

— Что не так? — не поняла я. Он вздохнул:

— Ведь ты пришла на тинг, чтобы просить за людей Хаки Волка?

— Ничего подобного! — заявила я и почувствовала, как плечо собеседника стало жестким.

— Зачем же ты явилась? — резко произнес он. «Еще немного, и назовет госпожой», — мелькнуло в голове, но язык сам ответил:

— Хочу отправиться на Сюллинги, к отшельнику. Думаю попросить у Олава корабль.

— Корабль? — Скальд расхохотался. — А зачем тебе корабль? Где ты возьмешь людей, которые поведут его? Выпросишь у братца-конунга? — Его голое стал едким, как морская соль.

Я разозлилась. Почему этот урманин вообразил, что я стану заступаться за людей Хаки? Откуда я знаю, как и зачем они явились к Олаву! Я их об этом не просила…

— Знаешь, скальд, — вставая, заявила я, — сиди тут, а мне подойдет другое место.

Он повел плечами и отвернулся. Кое-как я пробилась в угол избы и уселась на пол. Обидные речи скальда не выходили из головы. Что люди Хаки Волка попали в плен к Олаву, знала вся округа, но при чем тут я?

— Ты даже не попробуешь заступиться за них?

Опять он?!

— Хватит! — Я вскочила и вцепилась в куртку склонившегося Скальда. — Что ты ходишь за мной?! Чего тебе надо?!

— Хочу разбудить твою совесть! — зарычал он. — Они стали пленниками по твоей милости! Они принесли тебя к Олаву, хотя знали, что утратят свободу и жизнь!

— Я их об этом не просила!

— Неужели? — Он стряхнул мои пальцы. — Неужели не просила? А к кому еще они могли отнести тебя? Скол Кормщик рассказывал Олаву, почему принял такое решение, и я слышал этот рассказ. Он видел, как на Датском Валу Олав бился за твое облитое кровью тело. Берсерки знают, каков настоящий друг. Они уважали тебя, поэтому отнесли к твоему единственному другу! Они назвали тебя валькирией!

Валькирия? Так вот оно что! Глупые урмане поверили предсмертным речам своего хевдинга и решили, будто я настоящая посланница Одина. Вот почему они так оберегали мою жизнь…

— Они могли уйти в Свею и избежать гнева Олава, но они пожертвовали всем… — продолжал скальд.

Теперь меня не удивляло его негодование. По его словам получалось, будто я бросила в беде лучших друзей.

— Что с ними? Где они? — спросила я.

— Они могли…

Он продолжал захлебываться обвинениями. «Песенники плохи лишь своей болтливостью», — подумала я и ущипнула руку скальда. Он сразу смолк.

— Что с ними? — повторила я.

— Ждут тинга тут, в Нидаросе. Олав трижды предлагал им принести клятву верности, но они отвечают, что больше не хотят воевать. Их хевдинг умер, а иного хевдинга они никогда не примут. Олав сказал, что не отпустит их, пока не услышит клятвы верности. «Такие друзья дороже золота, — признал он, — но такие враги опаснее огненных стрел Сурта». На тинге он спросит их в последний раз…

— Олав ни о чем их не спросит, — твердо заявила я. Скальд склонил голову и подался вперед:

— Почему?

Я не собиралась отвечать. Созревший в голове план казался нелепым, но если Олав даст мне корабль, а хирдманны Хаки все еще будут считать меня валькирией…

— Отведи меня к берсеркам, — решительно сказала я скальду. — Нам есть о чем поговорить…

Пленники сидели возле крайнего шатра, недалеко от больших бочек с водой.

— Сколько их? — вглядываясь в расплывчатые, низкие силуэты сидящих людей, спросила я скальда.

— Много, — шепотом ответил он.

Один из пленных викингов заметил нас и встал. Следом за ним поднялся второй, третий… Зазвенели цепи. Скальд сжал мою руку и напрягся.

— Фенрировы дети, — тихо сказал он. Я кивнула. Легенды северных людей рассказывали об огромном злом волке Фенрире, которого не могли удержать никакие цепи. Однажды небесные боги решили связать Фенрира и посадить его в глубокую яму на краю земли, но сильный и свободный зверь разрывал любые оковы. Тогда боги упросили карликов — искусных горных мастеров — сделать для Фенрира особые путы. Карлики выполнили просьбу. Обманом и хитростью богам удалось справиться с чудовищным зверем, однако — и так говорила легенда — наступит последний день мира, и в этот страшный день никакие путы не удержат волка в его яме.

— Зачем ты пришла сюда? — Я узнала голос Скола и повернулась. Лицо кормщика качалось передо мной, а память дорисовывала его черты, поэтому оно казалось спокойным и немного грустным. — Зачем ты вернулась из светлой Вальхаллы?

— Я не валькирия и никогда не была в Вальхалле. Скол переступил с ноги на ногу. Цепи на его щиколотках протяжно зазвенели. Меня передернуло.

— Ты была в морском царстве великана Эгира и вернулась оттуда; ты выжила зимой в одиночестве леса и разговаривала с медведем-Тором[118]; ты приказывала птицам и сражалась, как воин; ты спустилась с небес за душой последнего настоящего берсерка и увела его в Вальхаллу, а теперь возвращаешься оттуда, чтоб сказать мне, что ты не валькирия?

Я сглотнула и вымолвила:

— Как бы там ни было, ты ошибаешься, кормщик. И Хаки не был последним берсерком, ведь ты тоже из рода Волка.

Скол презрительно сплюнул:

— Я уже не берсерк.

— Почему?

— Разве ты сама не знаешь ответа? — Он вгляделся в мое бесстрастное лицо и пояснил: — Через два или три захода солнца соберется тинг. Норвежцы выберут нового конунга — Олава сына Трюггви. Конунг спросит нас: «Чего вы желаете, воины, новых сражений и побед или бесславной смерти здесь, у священного ясеня?» Ты знаешь мой ответ, валькирия. Разве это ответ берсерка?

Да, я знала, но почему-то не верилось, что вскоре от знаменитого хирда Хаки Волка не останется на этой земле ни единого следа. Ни похожих на отцов детей, ни тоскующих по ушедшим жен, ни стонущих над их останками родичей… Ничего… Пустота, словно никто из них никогда и не жил на этом свете.

Скол отошел и опустился на землю рядом со своими товарищами. Я тоже пошла прочь. Я ничего не могла сделать для этих людей. Они сами выбрали свою судьбу. Новый хевдинг был им не нужен, а старый звал за собой, в сияющий и заманчивый мир Вальхаллы. На земле их ничего не удерживало…

— Уже второй раз слышу, что ты сошла с неба, — щепнул мне на ухо скальд. — Как это было? Расскажи…

Я отмахнулась. Что ему рассказать? Что там, в горах сторож-урманин не сообразил, кто и откуда свалился ему на голову, и решил, будто боги спустили с небес валькирию? Скальд долго смеялся бы над наивностью воина.

Я вспомнила медвежьи глазки того незадачливого урманина, его простоватое лицо и то, как он ходил по краю каменного уступа. Он обменял свою жизнь на жизнь неизвестной бабы. И неважно, кем он меня считал — валькирией или простой словенкой. Скоро он умрет, как умрут Хальвдан и Скол…

Нет! Так нельзя! Что бы ни случилось, они должны жить! Они просто не могут умереть здесь осмеянными и оплеванными вонючими бондами, которые даже носу не смели высунуть из-за своих каменных стен, когда «Акула» входила во фьорд! «„Акула“, — крутилось в голове. — Вот оно, заветное слово! Этот корабль родился вместе с хирдом, он стал их домом, их родиной и их верой. Если вернуть им „Акулу“ и свободу…»

Забыв о слепоте, я развернулась и зашагала обратно, к пленникам. Стражники преградили путь копьями, но, не заметив их, я отодвинула острия грудью и остановилась перед Сколом. Полуслепые глаза не видели его лица, но чутье подсказывало мне, что это именно кормщик, и теперь мне было известно, как заставить его жить!

— Встань! — вырвалось у меня. Он неохотно поднялся. — Ты хотел знать, зачем я вернулась из Вальхаллы? Скол кивнул.

— Я пришла отдать вам «Акулу» и свободу. Он вздрогнул. Цепи звякнули, кормщик придвинулся и сдавил мои плечи:

— Что ты сказала?!

— Убери руки! — рявкнул на него подоспевший стражник.

Я оглянулась и цыкнула, будто отгоняя провинившегося пса:

— Пошел вон! Стражник отшатнулся.

— Что ты сказала? — повторил Скол. Он не чувствовал своей силы, и мои плечи ныли, будто их сдавили железные тиски.

— Я пришла вернуть вам «Акулу» и свободу! Эти слова расслышал не только Скол. Возбужденные возгласы пролетели по рядам пленников, и даже стражи подошли поближе, чтоб услышать странное заявление слепой бабы.

— Это невозможно, — отпуская мои плечи, сказал кормщик.

Но я чувствовала: вопреки собственным словам, он еще надеялся! «Акула» была его детищем, его единственным оставшимся в живых другом.

— А разве можно упасть с неба? —спросила я. — Или можно приказывать птицам?

— Она делала это, ты же видел. — Кто-то большой и темный заслонил солнечный свет. На мои слезящиеся глаза легла тень, и голос Хальвдана повторил: — Она делала это…

Неожиданно мне стало страшно. Верно ли я поступала? Зачем давала надежду тем, кто приготовился умереть? «Акула» уже давно принадлежит Олаву, и он может отказать мне… Но об этом лучше не думать!

Я тряхнула головой:

— Вы получите корабль и свободу, а за это вернете мне глаза.

— Как? — насторожился Скол.

— Просто.

Все могло сорваться и пойти прахом, но я собиралась бороться до последнего. Не мольбами, так силой.

— На островах, именуемых Сюллингами, есть отшельник, святой человек. Он единственный может вернуть мне зрение. Вы принесете мне клятву верности, получите «Акулу» и станете моими людьми, а на Сюл-лингах будете освобождены от клятвы и от меня.

Скол задумался, и я тоже. Если кормщик согласится, то у меня будет самая умелая и отважная дружина в Северных морях. А еще надежда избавиться от паука мар…

— Зачем тебе клятва?-наконец спросил викинг. — Мы и так выполним любое твое приказание…

Припоминая все, что когда-либо слышала о Вальхалле и небесных воительницах, я забормотала:

— Клятва нужна не мне. Ее должны услышать люди и боги…

Позади чуть слышно охнул скальд. Он не верил в мою небесную суть. Зато люди Волка верили. Эта вера могла спасти их и меня.

Пленники молчали. Первым начал произносить слова клятвы Хальвдан. Я узнала его голос. Тихо, но с каждым мгновением все увереннее к нему стали присоединяться другие. Кого-то из них я слышала, будучи пленницей на драккаре, иных встречала в бою, а некоторых, кажется, знала-вею жизнь…

На глаза навернулись слезы. Под страхом смерти пленники не желали подчиниться иному хевдингу и отвергли даже дружбу будущего конунга, а мне, простой болотной бабе, приносили клятву верности!

— Хватит! Они замолчали.

— Потом, — стараясь сдержать рыдания, объяснила я. — Вы скажете эти слова завтра на рассвете!

— Как хочешь, валькирия, — послушно ответил Скол.

— Скальд! — чувствуя, как подкатывают слезы, окликнула я своего рыжего провожатого и требовательно протянула руку в пустоту.

Скальд осторожно обхватил мое запястье. Его пальцы дрожали.

— Не трясись, — повернувшись спиной к пленникам, прошипела я — Иначе я не выдержу.

— Ты слишком слаба, чтобы бороться за них, — шепнул скальд.

Его жалость помогла мне справиться с слезами. Какой же ничтожной я стала, если вызвала жалость скальда! А собиралась требовать корабль у самого могучего из воинов! Нет, мне еще памятен звон стали, и я добьюсь своего! Как когда-то давно, приду к Олаву и потребую то, что должно быть моим! Хирд Хаки признал меня новым хевдингом, и отныне я несу ответ за каждую каплю крови этих людей за каждый взвих весел их корабля!

— Найди моих провожатых. Пусть соберутся здесь. И вернись сам. Ты укажешь мне путь к шатру Олава.

— Но…

— Молчи и делай! — топнула я ногой. — Никакие уговоры не заставят меня ждать его милости! Я всегда сама брала то, что хотела, и на этот раз поступлю точно так же! А если боишься — заплачу тебе золотом.

— Мне не нужно золота, — обиделся скальд. — Я думал о тебе…

— Тогда иди и думай обо мне по дороге! Через несколько мгновений он привел отряд Тойва. Оторванные от приятельской попойки, воины недовольно сопели и вполголоса бранились. Я поморщилась. С такими вояками спокойно лишь за пиршественным столом…

— Веди, — сказала я скальду и взяла его за руку. Было неловко вот так, держась за чью-то руку, идти через всю усадьбу, но я не могла даже допустить мысль о том, что споткнусь и упаду прямо на пороге шатра Олава.

Мы миновали несколько длинных изб с покатыми крышами, протиснулись сквозь толпу людей и очутились перед большим круглым, как хлебный каравай, шатром.

— Олав тут, — пробормотал мне на ухо скальд. Я двинулась вперед.

— Куда?! — На сей раз копья стражников нацелились в мою шею.

Холодок стали защекотал ухо. Затылком я чувствовала дыхание воинов Тойва и исходящий от них страх. Мои горе-защитники боялись, что слепая баба втянет их в какую-нибудь неприятную историю, а многие и вовсе проклинали тот день, когда вызвались сопровождать меня в Нидарос.

— Ну куда она? — стучали в спину тахие шепотки. — Куда поперла? Сидела бы себе спокойно и дожидалась, пока позовут. Но ведь нет, полезла, куда не просили, да еще и нас потянула. Затеет свару перед шатром будущего конунга, впутает нас, и как потом докажешь Тойву, что мы сами ни в чем не виноваты? Да и Олав не будет шутить с зачинщиками смуты.

— Мне нужен Олав сын Трюггви, — заявила я стражам.

— Тебя позовут, — ответил мне один, повыше.

— Когда?

— Не знаю…

Голос стража был холодным и бесстрастным. Так же он говорил бы с камнем или с морской волной… А вдруг Олав решит позвать меня после тинга? Тогда мои обещания окажутся подлой шуткой, а люди Хаки умрут…

— Пусти! — не замечая боли, я налегла на копья. Стражник перебросил оружие в другую руку и отпихнул меня. Больше медлить было нельзя. Пока стражники еще не принимали меня всерьез, их можно было обмануть.

— Твой — низенький, — шепнула я скальду и, взревев: — Воины Тойва, вперед! — метнулась под ноги Высокому стражу. Конечно, никто из людей Тойва за мной не последовал, однако стражник ожидал нападения именно от них, поэтому сделал роковой шаг вперед, споткнулся о мою спину и покатился по земле. Одним прыжком скальд сбил второго и отскочил куда-то в сторону. Не дожидаясь, пока они поднимутся, я зашарила неловкими пальцами по твердой коже шатра. Где же вход, где он?! Вот!

С облегчением выдохнув, я нырнула в высвободившийся лаз. Рука уже успевшего вскочить стражника ухватила меня за ногу и потянула назад. Вырваться не удавалось. Пришлось перевернуться на спину и лягнуть врага через кожу полога. Его пальцы разжались. Я вкатилась внутрь шатра и вскочила на ноги.

— Что такое?! Кто?..

Крик был гневным, злым, но голос… Как давно мне не доводилось слышать этот голос! Впервые я познакомилась с ним так же, вслепую, на побережье эстов, а теперь вот довелось услышать его тут, в чужой урман-ской земле.

— Она… Она… — Оба незадачливых стража и мой спаситель скальд ввалились в шатер требовать справедливости.Нужно спешить. — Это я осмелилась потревожить тебя, сын Трюггви-конунга! Когда-то ты радовался моему приходу, а теперь закрываешься каленым железом! Ты высоко вознесся и забыл ту, которая была нужна тебе в худшие дни!

Мне было не остановиться. Хотелось говорить с Олавом совсем иначе, по-доброму, но проклятая слепота подсказывала лишь обидные слова. Я не видела Олава! Не видела!!! Тут было много людей, и все они сидели вдоль стен, оставив в середине пустое место, но в белых пятнах их лиц и пестроте одежд не было ничего знакомого. Мои слова предназначались той безликой пустоте, которая уже давно окружала меня в этом мире.

— Дара?

Точно так же он встретил меня однажды в Кольеле, на крыльце. Тогда я плакала и кричала о своей любви к нему, а от него пахло телом другой женщины. Воспоминания сдавили сердце. А может, это ожил паук мар? Недаром я боялась вспоминать…

— Ты узнал меня, сын Трюггви? Значит, сладость побед и ласки красавицы Гейры еще не затмили твоей памяти? — напряженно щуря глаза и не в силах определить, где же в этом шатре мой Олав, спросила я.

— Гейра умерла. У меня теперь другая жена… Мне вспомнилась ласковая улыбка вендской княжны, ее детское, нежное личико и взволнованный шепот: «Спаси его! Умоляю, спаси…» Простила ли она мне тот обман? Поняла ли?

— Я не знала этого…

— Это было давно.

Давно… Но он говорил так горько, словно расстался с Гейрой лишь миг назад. Все-таки он любил венедку. И никакие победы, никакое богатство, никакая власть не смогут вытеснить тоску из его сердца. Он еще не понимал этого, а я уже знала…

— Мне нечем утешить тебя, — не обращая внимания на прислушивающихся к моими речам урман, тихо произнесла я. — Мне даже не увидеть твоего лица. Я — слепа, Олав.

— Дара!

Ему было больно. Я чувствовала это, но не видела. Один из сидящих людей вскочил. «Он!» — екнуло в груди. Я узнавала эти широкие плечи, гордо вздернутый подбородок и уверенную осанку. Паук мар сжал щупальца, и в глазах помутилось от боли. «Хаки, его хирд», — ударила мысль и заставила гордо расправить плечи. Руки будущего конунга стиснули их. Знакомое тепло побежало по всему телу. Олав еще помнил меня! Он давно забыл свою вторую родину и даже изменил своим богам, но помнил меня!

— Ты будешь видеть!

— Может быть… Говорят, на Сюллингах есть один человек…

— Да! — Его руки соскользнули, и послышались уверенные, быстрые шаги. — Этот человек одарен великим могуществом! Он предрек мне будущее и помог обрести настоящую веру! Я отправлю тебя на Сюллинги!

— Благодарю, Олав, но если ты хочешь помочь —выполни мою просьбу.

Он остановился. Шаги стихли, и голоса у стены тоже.

— Какую?

— Отдай мне корабль и людей Хаки Волка! — Вот и сказано самое главное…

Люди у стены зашумели, некоторые даже поднялись со своих мест и окружили Олава.

— Этого нельзя делать! — задребезжал чей-то старческий голос. — Они язычники и твои враги! Они отказались стать твоими людьми…

— Эти поганые берсерки никогда не согласятся служить бабе! Они попросту избавятся от нее в открытом море и снова будут нападать на твои земли! — застрекотал другой, молодой и звонкий.

— Разве будущий конунг Норвегии опасается мелких морских разбойников? — насмешливо перебила я.

Олав никогда не умел терпеть насмешки. Вырвавшись из пестрого шумящего кольца, он зарычал:

— Если тебе нужна «Акула» — бери, вон она, во фьорде, но неужели ты до сих пор осталась вздорной словенской девчонкой?! Неужели не понимаешь, что берсерки не принесут тебе клятвы верности и не согласятся отправиться на Сюллинги?!

— А если таков Божий промысл? Ты ведь веришь в Божию волю, сын Трюггви? неожиданно вмешался в спор мягкий голос скальда.

Гомон стих. Даже Олав перестал кричать, лишь тяжело дышал и до хруста сдавливал кулаки. Я положила ладонь ему на грудь и почувствовала, как под теплой тканью бьется упрямое сердце моего конунга. Когда-то очень давно для меня не было ничего дороже стука этого сердца, а единственным желанием было никогда не покидать этой груди, но теперь я хотела совсем иного…

— Отпусти их, Олав, — тихо и как-то просто сказала я. — Они сделают все, о чем я попрошу, и даже пообещают не возвращаться в твою страну.

— Если это случится, то впрямь только по Божией воле и ты получишь все, что просишь, даже этих проклятых пленников! Клянусь! — зло выдохнул он.

Это было уже смешно. Олав ничуть не изменился — он так легко впадал в гнев, а гневаясь, давал безумные клятвы.

— Запомни свои слова, будущий конунг Норвегии, — улыбаясь, сказала я, — и повтори их завтра, на рассвете, когда при всех пленники признают меня хевдингом.

— И поклянутся не возвращаться на эти земли, — тут же вспомнил Олав.

— Они сделают и это. — Я провела ладонью по его груди и повернулась к скальду: — Пойдем…

Вести о разговоре в шатре Олава летели впереди нас, и, пока мы со скальдом шли к избе, за спиной то и дело слышались шепотки заинтересованных урман.

— Дети Одина никогда не признают ее своим хевдингом, — утверждали одни.

— Кто их знает… — возражали другие. — Об этой словенке болтают разное. Говорят, будто она спустилась с небес и люди это видели.

— Глупости!

— Ничего не глупости, — обижались мои «защитники». — Ты бы поглядел, как она вошла в шатер Трюг-гвассона! Двоих мужиков свалила, а ведь слепая…

— Может, она только притворяется… Скальд втолкнул меня в избу, и шепотки стихли. В середине дня в доме оставались лишь самые ленивые и нелюбопытные. Первые спали, а вторым не было дела до пересудов толпы. Я пробралась в свой угол и легла на свернутый плащ скальда. Он опустился рядом. Только теперь на меня навалилась неимоверная усталость. Захотелось спать, спать и спать…

— Знаешь, — тихо признался скальд, — хирдманны Волка в чем-то правы. Ты не похожа на других.

— Хватит молоть пустое, — улыбнулась я. — Лучше скажи, как тебя зовут, а то все скальд да скальд…

— Халльфред, — все еще думая о чем-то своем, ответил он.

Я вздохнула и повернулась на бок. Завтра люди Волка принесут мне клятву верности и пообещают никогда не возвращаться к берегам Норвегии. А к чему им возвра-. щаться? У них здесь ничего не осталось. Зато я отправлюсь на Сюллинги с самой верной и надежной охраной, какую только можно представить. Там отпущу их на все четыре стороны и останусь жить у старого отшельника. Если он так мудр, как утверждает молва, то поможет мне избавиться от паука — страшной, скрепившей наш давний договор печати мар. А нет печати — нет и договора. Все просто…

Я сладко потянулась и коснулась руки задремавшего скальда. Он дернулся, но, поняв, кто растревожил его сон, насмешливо протянул:

— А-а-а, это ты, валькирия.

Я засмеялась. Этому скальду предстояла нелегкая жизнь, однако его имя запомнят и понесут из уст в уста. Уж слишком он упрям и смел. Даже в шатре Олава не сумел смолчать…

— Если я валькирия, — смеясь, сказала я, — то запомни мои слова: пройдут годы и ты встретишь могучего конунга, который даст тебе великое имя. Это имя переживет многих богов…

— И какое же имя даст мне тот неведомый конунг? — поддержал шутку Халльфред.

— Трудный, — уже засыпая, ответила я. — Он назовет тебя Трудным Скальдом[119].

На другое утро пленники, которых я по привычке именовала берсерками, и Олав выполнили обещанное. Первые поклялись в верности и пообещали никогда не возвращаться на скалистые берега Норвегии, а Олав прилюдно отдал мне «Акулу» и весь хирд Хаки.

До отъезда я видела будущего конунга всего два раза, и то мельком. Теперь он ходил не один, а в сопровождении своих воевод и все время куда-то торопился. Иногда казалось, что Олав нарочно избегает меня, то ли не желая вспоминать прошлое, то ли обидевшись за своеволие, однако в последний вечер перед отъездом он сам вошел в приютивший меня дом. Было уже темно, и очаг лишь слабо освещал жилище, но будущего конунга сразу узнали. Отовсюду понеслись приветственные возгласы. Чувствуя, что Олав пришел проститься, я встала,

— Ты не вернешься? — подойдя ко мне, спросил он и сам же горько ответил: — Не вернешься.

Я попробовала улыбнуться, но улыбка вышла кривая, будто кто-то чужой насильно растягивал мои губы.

— Может, это и к лучшему? — вглядываясь в его лицо, сказала я. — К чему тебе прошлое? Пора забыть о нем, конунг.

Я первая назвала его конунгом. Это было неправильно, потому что тинг еще не избрал его, но я была уверена — Олав станет конунгом этой страны. Он помедлил, а потом протянул мне что-то завернутое в мягкую шкуру:

— Возьми и прощай.

Провожаемый людскими голосами, он развернулся и вышел прочь. На миг показалось, будто с его уходом изба опустела.

— Прощай, — шепнула я одними губами и развернула подарок. Внутри под шкурой оказался меч в ножнах. Короткий и легкий, он был выкован под женскую руку. Скальд заглянул через мое плечо и восхищенно ахнул. Я убрала оружие. Его холодный блеск уже не радовал моих глаз, и была приятна лишь память о том, кто его подарил.

Утром «Акула» покидала фьорд. Провожать нас вышли все — от любопытных мальчишек до убеленных сединами стариков. Слухи о вечернем визите конунга всполошили весь Нидарос. На меня глазели как на диковинку, и я впервые порадовалась собственной слепоте. Она позволяла не видеть восхищенных и испуганных взглядов.

— Возьми и меня с собой, — стоя уже у самых сходен сказал скальд. Я улыбнулась:

— Твоя земля тут, Халльфред.

— А твоя?

— У меня, как и у берсерков, нет земли. Есть море, небо, этот старый драккар и вера. Нам больше ничего и не нужно.

Скальд долго бежал за «Акулой», перепрыгивая с камня на камень и будто соревнуясь в беге с шустрыми мальчишками, но вскоре все фигуры на берегу слились в сплошную пеструю полосу, и я потеряла его из виду.

К полудню поднялся ветер, но меня не пугали соленые брызги моря и его грозный рев. Все на «Акуле» казалось знакомым и привычным. Я на ощупь легко находила нужные вещи и по голосам определяла своих людей. Под вечер, когда в высоком небе серебряными россыпями поплыли звезды, вспомнился Хаки Волк. Может, верно говорили болотные старики, что если дотронуться до умирающего, то получишь в наследство частицу его души? Иначе почему мне было так легко и спокойно с этими почти незнакомыми воинами?

Однажды на рассвете меня разбудил Скол.

— Вон там Сюллинги, — указывая в синюю даль, сказал он, но я увидела только рваный туман и темноту за ним.

— Ты знаешь тот остров, где живет отшельник? Кормщик кивнул. Он мало говорил, но о каком бы крае света ни заходила речь, всегда знал туда дорогу.

Гребцы налегли на весла. Я встала у борта и сдавила пальцами чей-то щит. Мимо проплыли серо-зеленые валуны, а впереди темной полосой поднялся высокий берег. Здесь… Сердце дрогнуло, и опомнившийся паук принялся скрести его своим шершавыми лапами.

— Табань! — приказал Скол и пояснил: — Тут подводные скалы. Остров большой, но наполовину скрыт водой. Нужно дождаться прилива и войти в залив на высокой волне. Иначе «Акула» сядет на мель.

Мне почему-то стало страшно и захотелось повернуть назад. Зачем я приплыла на этот чужой и негостеприимный остров?! Погналась за призрачной надеждой, а сбудется ли она? Даже боги не пожелали связываться с марами, почему же мне станет помогать какой-то отшельник? Но его отказ означал бы для меня нечто худшее, чем смерть.

На миг мне показалось, будто «Акула» застыла на самом краю мира, перед чудовищной ямой и одно-един-ственное слово может сбросить ее вниз.

— Прилив начался. — Хальвдан вытянул из-за борта длинный шест и показал, как высоко поднялась вода. Викинги зашумели.

— Нужно спешить, — поторопил Скол. Я кивнула, села на скамью и взялась обеими руками за твердую, нагретую ладонями рукоять весла.

— Эй-хо! — крикнул Скол.

Одним слитным усилием мы навалились на весла.

— Эй-хо, эй-хо! — ритмично выкрикивал Скол и вдруг рявкнул: — Табань!

Вода под бортом зашумела, и «Акула» плавно ткнулась бортом в невысокую скалу. Хальвдан метнул на сушу абордажный крюк, перескочил через борт и прикрутил канат к валуну. Так же поступили на корме. Судно замерло. Настала пора выполнять обещанное…

Поднявшись, я вытерла неожиданно вспотевшие руки и обернулась к хирдманнам. Я знала их привычки, голоса, запахи, но не видела их лиц. Воины Хаки Волка так и остались для меня непонятными существами с двойной сутью…

— Освобождаю вас от данной на Нидаросе клятвы! — сглотнув комок в горле, сказала я. — Вы свободны и вольны делать все, что пожелаете. Прощайте.

Никто не ответил. Только волны лизали скалу да кормщик услужливо подставил руку, помогая мне взобраться на нос «Акулы». С него прыгать на берег было легче. Я сощурилась и различила впереди серый, покрытый мшистыми зелеными наростами плоский камень. «Туда и прыгну», — решила я и оттолкнулась. Котомка с вещами стукнула по спине, меч — прощальный подарок Олава — звякнул о камень. Кое-как поднявшись на ноги, я отряхнула колени и, не оглядываясь, двинулась вверх по тропе. Приходилось идти очень осторожно, не отрывая взгляда от земли, и викинги видели, как мне трудно, но никто не вызвался помочь.

Лента тропы обвилась вокруг высокой скалы, затем сбежала вниз на покрытую ранней зеленью лужайку, пересекла ее и потянулась дальше. Еще немного, и я в растерянности замерла перед огромной сводчатой пещерой. Она была знакома мне по слухам и рассказам. О ней говорил Олав и о ней шептались викинги. Здесь жил тот самый загадочный и могучий чародей-отшельник, который умел видеть будущее и лечить души. Я шагнула еще раз и споткнулась. Земля прыгнула к лицу. Мелкие камешки вонзились в ладони.

Проклятие! Слава богам, что отшельник ничего не видел-.

— Ты пришла. — Голос был медленный, протяжный и глубокий. Он несся из темной пасти пещеры, полз по земле и затекал в уши.

«Старик тут», — сообразила я и завертела головой.

— Ты пришла за помощью, — сказал отшельник. Я так и не смогла понять, откуда он говорил, поэтому ответила не ему, а самой пещере:

— Ты рассказывал Олаву сыну Трюггви-конунга о чудесах, которые может творить бог христиан, и еще ты сказал, будто этот бог сам открывает тебе все, что ты желаешь знать…

— Олав Трюггвассон? — спросил голос, а затем зашелестел сухим смехом, словно по высохшему гороху проползло множество больших змей. — Помню… Он уже стал конунгом?

— Да. Но правда ли то, о чем он рассказывал?

— Правда.

Все получалось! Слухи подтверждались, и отшельник не гнал меня. Может быть… Я шагнула вперед:

— Тогда пусть твой бог поможет мне! Мои боги не могут этого сделать.

— Ты же не веришь в его могущество… Нет, отшельник ошибался, и если я пришла сюда, значит, уже верила.

— Подойди.; — Щурясь и пошатываясь, я двинулась к пещере. В темном провале возникла высокая белая фигура. Вот оно,спасение!

Радость нахлынула на меня и понесла навстречу отшельнику. И тут мары нанесли удар! С каждым шагом мои ноги все больше тяжелели, а сердце сжималось и истекало болью. Сочащаяся из него кровь иссушала грудь и заставляла плакать…

Не дойдя всего два или три шага, я остановилась. Сил больше не было… Заслоняя путь перед глазами, вставали воспоминания. В пещере кричали горящие люди, под ногами плескалась кровь, а вокруг звенели вражеские мечи…

— Не могу, — призналась я, но отшельник не шевельнулся.

— Значит, ты не веришь даже в собственное спасение.

Я застонала. До освобождения оставалось так немного, а у меня не хватило сил! Неужели это конец?

— Наша, наша, наша! — восторженно завопили мары. Прилетели, гадины!

— Иди! — крикнул Баюн. И он здесь?

— Не могу… — опускаясь на колени перед белой фигурой отшельника, прошептала я и заплакала. Слезы текли по щекам, падали на камень и обжигали ладони горячими брызгами.

— Наша!!! — надрывались мары.

— Постарайся, — умолял Баюн.

Я услышала шелест одежды. Отшельник собирался уходить. Вот он уже сделал один шаг прочь от меня. Другой…

— Встань! Тебе ли валяться в пыли перед мерзкими тварями?! Встань и сделай то, что не удалось мне.

— Хаки? — простонала я.

Зачем берсерк пришел смотреть на мой конец?! Что ему не удалось? Чего он хотел?

— Мужчинам не дано беречь и хранить. Это удел сильных женщин. Сохрани мой род, — продолжал он. — Встань, ибо отныне за тобой многие жизни!

— Он просит о сохранении своего рода, но вспомни, что он сделал с твоим, — злорадно зашипели Мары. — Отомсти ему… Не вставай!

— Нет! — Преодолевая боль, я поднялась. —Довольно мести!

Дрожащие ноги подгибались и, казалось, приросли к земле. Отшельник остановился и обернулся. Неожиданно я отчетливо разглядела его высохшее, узкое лицо со впалыми щеками и ясные голубые глаза.

— Иди! — крикнул Хаки. — Иди же!

Облизывая пересохшие губы, я шагнула. Сзади взвыло и завихрилось черное облако. Моя ненависть и злость — все, что питало мою душу долгие годы — выли и стонали, призывая меня вернуться, но их усилия были напрасны. Я отказывалась от них! Отказывалась от мести, от ненависти, от Мореновой силы и от давнего соглашения с прислужницами смерти! Цепкие, но уже слабые когти еще хватали края моей одежды, но уже не могли задержать.

— Нет, — повторила я тем, которые завывали позади, и шагнула еще раз.

Рука отшельника легла на мой лоб. Тепло человеческих пальцев уняло черный вихрь за спиной.

— Все, — сказал отшельник. — Ты свободна…

Но я не чувствовала свободы, только бессилие и страх.

— Ничего не вижу, — пожаловалась я.

— Ты будешь видеть… Проснешься и будешь видеть. А теперь спи…

Рука старца становилась все тяжелее. Она давила на мой лоб, и я не могла сопротивляться. Ноги подогнулись, руки сами расстелили на земле плащ, и мои глаза закрылись.

А когда я их открыла, то даже поморщилась от яркого света. Солнечные лучи прыгали по просторной пещере, гладили подстилку из сухого мха, заглядывали в высокий кувшин с водой и останавливались на сидящей посредине фигуре худого старика.

— Вижу… — неверяще прошептала я. Отшельник обернулся. Голубые, чистые, как родниковая вода, глаза сощурились.

— Ты и должна видеть…

Радость внутри зазвенела, заплясала и оборвалась тоненькой капелькой. Неужели я свободна от нелепого договора с марами?! И снова вижу!

— Как ты сделал это?

Старик встал. Рубаха на нем оказалась совсем не белой, как я думала, а серой, длинной, перехваченной узким веревочным пояском. Она касалась подолом земли и была проста, как солнечный свет, вода или деревья. Но надень старик что-нибудь еще, даже прекрасный, усеянный жемчугами пояс — он показался бы никчемным и уродливым.

— Я ничего не делал. Чудеса сотворяет Господь. Когда-нибудь он войдет в твою душу.

К этому я не готовилась. Не знаю почему, но даже после сотворенного чуда мне было нелегко отказаться от своей старой веры и златошлемной заступницы Перунницы.

— Я знаю, — сказал отшельник, — ты не скоро примешь Его, но это непременно случится, иначе ты не сумела бы спастись и обрести свободу.

Вот уже второй раз он сказал, что я спасена и отныне могу делать все, что пожелаю.

— Нет, ошибаешься, — возразил старик моим мыслям. — Все не так просто. Ты сама впустила бесов в свое сердце, и отныне они будут следовать за тобой неотступно. Их власть над тобой зависит только от тебя и силы. твоего желания.

— Но как освободиться от них навсегда?

— Живи…

Я не понимала. Живи, и все?! Но… В голове мелькнула страшная догадка. А если это ложь и мое освобождение — обман? Рука метнулась к груди. Ладонь легла на каменную выпуклую спинку паука.

— Ты! — Я вскочила на ноги и бросилась к старику:. — Ты обманул меня!

— Почему ты так решила?

Да потому, что я уже слышала за спиной плеск черных крыльев, а на моей груди все еще стояла печать Мореновых созданий!

— Ах вот что! — улыбнулся он. — Но поверь — все зависит от тебя…

— И это?! — Я рванула ворот рубахи. Гладкая спина паука засияла на солнце, и от ее блеска померкли даже солнечные лучи.

— Это? — Отшельник коснулся моей груди. — Это пустяки.

Я взглянула на его раскрытую ладонь. Там, втягивая длинные щупальца, корчился большой черный паук. Он дергался, сплетал мохнатые лапы, дрожал и становился все меньше и меньше, пока не превратился в обыкновенный черный с зелеными прожилками камень. Такие в великом множестве валяются на любом морском берегу.

— Это… Это… — забормотала я.

— Это камень, — отбрасывая прочь моего мертвого. мучителя, сказал старик и отвернулся. — Настоящие бесы жили в твоей душе, а это всего лишь камень… Я сделал все, что ты хотела. Теперь иди.

Иди… Куда идти? С этого острова вел лишь один путь — море, а у меня больше не было корабля.

— Ступай, — настойчиво повторил старик. — Уходи и помни мои слова.

Протестовать или объяснять не было смысла. Я вздохнула, низко поклонилась хозяину и побрела прочь. В конце концов, на острове наверняка не одна такая пещера. Топор и меч у меня есть, обживусь, а потом, может быть, сюда забредет случайный корабль и возьмет меня с собой. В моей котомке осталось еще немного денег…

Внезапно вспомнилось Приболотье, веселая речка с ее камышовыми зарослями и песчаными отмелями, чахлые березки и крытые дранкой крыши… Как давно я не была дома! Сколько лет потратила впустую, гоняясь за своими детскими страхами. Хотела избавить мир от зла, а принесла в него лишь разрушение. Даже Хаки оказался добрее меня. «Сохрани мой род», — сказал он. Неужели даже там; в далекой Вальхалле, он помнил о своем хирде? А я вот не думала ни о ком… Не обзавелась родичами, не сохранила любовь, не сберегла дружбы вот и осталась поломанная и одинокая, как та береза на Красном Холме…

За поворотом звякнуло железо. Привычка взяла свое я отскочила за камень, плашмя рухнула на землю и осторожно выглянула из-за выступа.

Они шли по тропе. Скол, Хальвдан, Гранмар, Мюсинг… Мне были хорошо видны их суровые лица и сверкающие в руках мечи. Куда они шли? Может, поняли, что я вовсе не валькирия, и теперь хотели расквитаться за обман? Или просто желали навек избавиться от меня? Ведь у нас в Приболотье умели убивать даже бессмертных колдунов. Вгоняли осиновый кол в сердце, подрезали жилы на ногах, и черный колдун навсегда оставался под землей. Наверное, и урмане умели убивать своих духов.

Скол перемахнул через камень и прислушался. Вдалеке зазвонил колокол.

«Он висел над пещерой, — вспомнила я и испугалась: — Старик!» Не найдя меня, урмане примутся за старика. Отшельник не выдержит пыток…

Я выскочила на тропу и вытащила меч. Скол остановился. Взгляд кормщика ощупал мою одежду, скользнул по лицу и замер на оружии.

— Почему вы не ушли? — стараясь держаться спокойно, спросила я. «Теперь можно и умереть, — вертелось в голове. — Теперь я свободна от мар и, наверное, попаду в ирий с его молочными реками и сладкоголосыми птицами…»

— Мы ждали тебя, — негромко ответил Скол. — Ты не возвращалась три дня, и мы стали волноваться.

— Но вы освобождены от клятвы.

Стоящий позади кормщика Хальвдан вложил меч в ножны. Викинги за его спиной принялись спускаться обратно, к морю.

— Она вернулась! — крикнул чей-то голос. Весть понеслась по цепочке и пропала где-то вдали за каменными уступами.

Скол покачал головой. Русые волосы кормщика растрепались, — а узкие губы искривились в насмешливой улыбке.

— Никто не может освободить нас от клятвы. Даже ты… Ты забрала нашего хевдинга, ты спасла нам жизни, ты сохранила «Акулу», значит, мы — твои хирдманны.

Все верно. Эти воины давали клятву не мне и не своим богам, а самим себе. Они избрали меня хевдингом и теперь не оставят ни в беде, ни в счастье. Однако они привыкли к битвам…

— Я больше не хочу сражаться, — попыталась объяснить я. — Со мной вам не видать славных побед и богатой добычи…

Он кивнул:

— Жизнь уже битва. Иногда самой великой оказывается бескровная победа. Можно бороться с людьми можно с богами, а можно и с самим собой. Мы пойдем туда, куда поведешь ты…

Я задумалась. "Сохрани мой род, — зазвучали в голове слова Волка, а перед глазами возникла тихая, поросшая камышом речка. «Что ж, — сказал бы мой Бьерн, — значит, так угодно богам. Ты научилась убивать, теперь нужно учиться беречь».

— Пойдем, — вкладывая меч в ножны, сказала я и зашагала мимо Скола вниз по тропе, где в синем мареве покачивался длинный черный корабль. — Пойдем жить…