Берлин — Париж: игра на вылет

Глава 2 Все могут короли?

Вышколенные егеря и псари делали свою работу сноровисто, без лишней суеты, с достоинством истинных британцев и профессионалов. Мягкое червонное золото фазаньих тушек было аккуратно разложено и помечено так, что каждый из пятерых охотников по прибытии в Сандрингем Хаус сможет отчитаться перед дамами, предъявив на обозрение именно свои, персональные трофеи. Разгоряченные кокеры и сеттеры успокоены, взяты на поводки и убеждены в том, что, к сожалению, на сегодня самое приятное осталось позади. И только лошади нетерпеливо пофыркивали, прядая ушами: пора бы уже откушать овса, а господа стрелки не слишком-то торопятся занимать свои места в экипажах.

Заминка с отбытием охоты восвояси и возможностью для перепуганных, забившихся по кустам и прочим схронам пернатых, переведя дух начать подсчитывать потери среди родичей, возникла благодаря двум колоритным джентльменам, стоящим на отдалении от деловитой суеты слуг и трех своих товарищей, занимающих места в открытом ландо.

Но пока эта пара продолжала свой неспешный разговор, все остальные участники завершившегося «кровавого священнодейства» ни словом, ни жестом, не позволяли себе их поторопить. Что вполне понятно, ибо королей торопить не принято. А один из двоих увлеченных друг другом собеседников, как раз-таки и был королем.

Тучный, медлительно-вальяжный, экономный в движениях и внешнем проявлении эмоций, Его величество король Великобритании и Ирландии, а также император Индии Эдуард VII, всем своим обликом являл полную противоположность нынешнему визави, — поджарому, подвижному словно ртуть и по-юношески эмоциональному адмиралу Джону Фишеру, Первому морскому лорду Империи.

Не зря подмечено, что противоположности сходятся. Разительно несхожие внешне, эти два человека были не только друзьями, но и убежденными единомышленниками, ставящими во главу всех помыслов сохранение благоденствия и величия своей страны. Вот только их подходы к достижению этой цели… скажем так, несколько разнились. Если противник военных коллизий король Эдуард не без успеха плел сложные политические интриги для сохранения европейского мира и статус-кво в «концерте» держав, то его друг адмирал готов был во славу Британии сражаться хоть со всеми флотами мира.

— Так-так. Значит, мой дорогой Джек, мы можем себя поздравить? Началось…

— Да. Первые листы позавчера выложены на стапель. Работа кипит, Ваше Величество. Только вот, по правде говоря, я даже не знаю, стоит ли нам сейчас шумно радоваться по этому поводу, — адмирал Фишер задумчиво нахмурил левую бровь, что говорило о неких сомнениях, изредка посещавших мудрую голову человека, обычно абсолютно уверенного в своей правоте и прущего напролом с трубным боевым кличем, подобно боевому слону.

— Полноте, друг мой. Ты же сам понимаешь, что это, по большому счету, не только главное дело твоей жизни, но и форменный нокаут всем нашим противникам. И не только немцам. Подумай только, как вытянется физиономия у «великого» Мэхена, когда янки узнают все характеристики «Неустрашимого»? — в светло-голубых, белесоватых глазах Эдуарда проскользнуло выражение едва скрываемого злорадства.

В отличие от его покойной матери, королевы Виктории, он считал, что почести, свалившиеся в Лондоне на кэптена североамериканца, были несоразмерны его заслугам перед Британской империей. Тем более, что свое нашумевшее «Влияние морской силы на историю», этот тощий, самодовольный янки накропал явно не для того, чтобы воздать должное английским морякам и адмиралам, а для того, чтобы ушлые парни, вроде Тедди Рузвельта, вдруг вознамерились построить для САСШ флот, сравнимый с Ройял Нэйви.

— Вы прочли его статью, что я переслал Вам на прошлой неделе?

— Да. С особым интересом. Представляю, какой же там начнется скандал, когда янки сравнят «идеальный броненосец» от их «гениального теоретика», за который агитирует Крамп и азартно готов «выпекать» десятками как дешевые пирожки, — с водоизмещением в двенадцать тысяч тонн, четырьмя двенадцатидюймовками, десятком восьмидюймовок и «бегающий» на восемнадцати узлах — с нашим милым «малышом».

Так что тебя обеспокоило? Или до сих пор думаешь, что нам надо было год назад устроить моему дорогому племяннику «Копенгаген», а не поднимать «подвысь» жердь на втором препятствии?

— Не думаю. Убежден! Его и сейчас не поздно учинить наглым тевтонцам.

— Джек, Джек… ну перестань, пожалуйста. И зачем я только помянул это, дернул же меня за язык лукавый. Ты же сам все прекрасно понимаешь не хуже меня: политические ситуации тогда и сейчас отличаются как небо от земли. Кроме того, как бы там Вилли не пыжился, на морскую войну с нами он не пойдет. Я его, поверь, неплохо знаю. Вся эта мишура и шум — чистейшей воды показуха. Пруссак пруссаком останется всегда. Форсу на людях много, а дома ходит в драных носках и заштопанных кальсонах. Да и Бюлов с Рейхстагом такой глупости никогда не допустят.

— Мне бы Вашу уверенность, сир. Ведь, к сожалению, этот бессовестный интриган, но, хвала Всевышнему, прагматик и реалист Бернгард не вечен. Рейхстаг кайзер может распустить, для этого у него есть куча законодательных лазеек, заложенных Бисмарком в их конституцию, а смирит ли свою непомерную гордыню Альфред, — мы пока не ведаем. Вдруг с них все-таки станется, и эти троглодиты начнут заново копать Кильский канал?

— Скоро узнаем, не сомневайся. Но главное, по-моему, чтобы они не успели быстро начать реконструкцию своих верфей.

— За секретность я Вам ручаюсь. Два года готовил Портсмут к этому моменту. Они пронюхают не раньше, чем через год-полтора, что к чему…

— И наша задача использовать эту фору на все сто процентов, не так ли?

— Мы используем ее на все двести, Ваше величество!

— С Вашими талантами и напором, друг мой, — ни минуты не сомневаюсь…

— Скорее уж с Вашим дипломатическим гением, сир.

— Ах, лесть от сильного человека! Как же это приятно, Джек. Продолжай же, а то сам себя не похвалишь… — Эдуард добродушно рассмеялся, по-дружески пихнув Фишера кулаком в плечо, — Кстати, возвращаясь к более серьезным темам: у меня тоже есть для тебя парочка новостей, которые нам надо обсудить без свидетелей. Давай отпустим наших заждавшихся спутников в Сандрингем. Пускай они озаботятся развлечением дам своими охотничьими рассказами, а мы с полчасика походим по лесу? День сегодня не жаркий, прогуляться налегке — одно удовольствие. Или возьмем ружья, может быть «вытопчем» какого-нибуть хитрого петуха?

В ближнем кругу британского монарха Джон Арбетнот Фишер занимал особенное место. Прозванный флотскими недоброжелателями «малайцем», бывалый морской волк был фигурой яркой и динамичной, выбивающейся из привычного клише поведенческих стандартов холоднокровного «офицера и джентльмена» Викторианской эпохи.

Напрочь лишенный надменной чопорности, лоска и породной манерности, этот «ходячий скандал», «наглый выскочка-полукровка» пробил себе путь к самым высшим должностям в военно-морской иерархии Британии исключительно благодаря собственным талантам, настойчивости и смелости. Ну, или почти исключительно им. Согласитесь, но все-таки, дружба с наследником престола, а затем — королем, тоже чего-то стоила.

Поговаривали, что первопричиной их сближения стала общая неприязнь к одному человеку — лорду Чарльзу Уильяму Бересфорду, герою штурма Александрии, яростному и непримиримому противнику Джона Фишера на протяжении последних двадцати пяти лет его служебной карьеры. Их длительное профессиональное соперничество, как это иногда случается, постепенно перешло в стойкое взаимное отторжение, на грани ненависти.

Личная вражда двух незаурядных моряков причинила, в итоге, серьезный урон репутации флота в английском обществе, а заодно поломала жизни многим талантливым офицерам: благодаря поддержке короля и лорда Эшера занявший пост Первого морского лорда, адмирал Фишер безжалостно расправлялся с «бересфордистами» в стиле охоты на ведьм из эпохи американского маккартизма.

В адрес тех, «кто не со мной», у «кровопийца Джеки» было лишь одно напутствие — фраза в стиле Нового завета: «И останутся ваши жены вдовами, а дети безотцовщиной». С флота без мундира и пенсии Фишером были безжалостно изгнаны десятки талантливых, деятельных офицеров и адмиралов. Порушены карьеры, сломаны судьбы. И, как знать, возможно, что позорный для Гранд Флита итог сражения у Скагеррака в нашей истории вырос именно из этих «чисток». Но, как говорится, враг моего врага — мой друг.

Причина личной неприязни короля к Бересфорду была иного свойства, поэтому свое истинное отношение к барону он прятал под маской обыденной высокомерно-холодной учтивости сюзерена к вассалу. Но за этой личиной отрешенного величия скрывалась буря чувств: попросту говоря, наследный принц Альберт Эдуард и блестящий флотский кэптен как-то раз… банально не поделили любовницу. В итоге, она все-таки осталась с первым. Но ему пришлось вытерпеть «по ходу пьесы» унижение от оскорбления действием со стороны второго. Точнее говоря, похотливый сынок королевы Виктории получил от сэра Чарльза по физиономии. После чего молча «проглотил» свой позор.

Как знать, возможно, что ради любви столь незаурядной особы, каковой, безусловно, была графиня Фрэнсис Эвелин Уорвик, или Дэйзи, как ее приватно величали в узком кругу… который, на самом-то деле, был не таким уж и узким, стоило поступиться честью дворянина и принца? Ведь получи этот конфликт продолжение и явную огласку, Эдуарду по любому пришлось бы рвать любовные отношения. Да, и прецедент имелся.

Однажды принцу Уэльскому уже пришлось свидетельствовать в суде, порожденном подобными обстоятельствами. В итоге процесса его любовница, Хэрриет Мордонт, чей муж в отличие от пофигиста лорда Френсиса Брука, графа Уорвика, на беду оказался тем еще ревнивцем, под присягой сперепугу или от обиды рассказала правду. После чего и провела оставшуюся жизнь в психушке. Зато джентльмены — принц и баронет — сохранили свою, если можно так выразиться, честь.

Подобной ли свистопляски с перетряхиванием грязного белья страшился будущий король, или просто не хотел терять любимую женщину? Как знать, как знать?.. В конце концов, ведь существует некий тип представительниц слабого пола, перед чарами которых не способен устоять и ловелас, прошедший огонь и воду на любовных фронтах, и воин, не раз смотревший смерти в лицо, увенчанный лаврами победителя в совсем иных битвах.

Если вы добавите к миниатюрной, почти идеальной фигурке, точеную головку с огромными и выразительными серыми глазами, заводной характер, неотразимую улыбку и острый ум, выдающий шутки или остроты к месту, искрометно, хлестко, где-то с легким привкусом сумасшествия… А затем все это помножите на гиперсексуальность и изрядно пониженный порог того, что сегодня тактично зовут «социальной ответственностью», то вот вам, собственно, и собирательный портрет роковой женщины.

Болтушка Дэйзи любила мужчин и знала в них толк. Нет, подарки и тому подобная мишура ее не интересовали: муж был покладист, богат, и с точки зрения материального достатка и положения в обществе ей всего хватало. Хотя близость с наследником престола ей, безусловно, и льстила. Но…

Жеребец должен скакать!

Будучи на двадцать лет моложе любовника, за годы их амурных отношений крошка Дэйзи заездила принца Альберта Эдуарда почти до импотенции, а в финале объявила ему, что беременна от другого, сим завершив уже явно тяготивший ее роман. На склоне дней эта остепенившаяся и вполне почтенная дама выдала в адрес давно почившего короля лаконичную реплику: «Я убила на этого обжору десять лучших лет моей жизни…»

Однако, несмотря на то, что камень раздора между принцем Уэльским и адмиралом Бересфордом исчез, напоследок причинив престолонаследнику жестокую душевную рану, на отношение короля Эдуарда VII к бывшему сопернику это не повлияло совершенно. Стремительный взлет карьеры Фишера в эдвардианскую эпоху стал тому косвенным, но весомым подтверждением.

— Попрятались все. За полчаса не подняли ни одной недотоптанной курицы. Похоже, дорогой мой Джек, ружья мы взяли зря, — король с сожалением вздохнул и, «переломив» любимый Ремингтон, водрузил двустволку на плечо, — Жаль, мне так хотелось подправить счет в нашем состязании.

— А Вы как хотели, Ваше величество? Фазаны узнают своего хозяина по походке, — с меланхоличной миной констатировал Фишер, проделывая со своим оружием аналогичную манипуляцию, — Как и псы своры. Только одних предстоящая встреча с Вами радует, а других — нет. Ибо одних ласково погладят по шерстке и порадуют вкусняшкой, а других нашпигуют дробью. Но так уж устроен наш несовершенный мир. Каждому — его…

— По походке, говоришь? Значит, и ты туда же? Всем не терпится покуражиться над своим королем! Сегодня утром мой дорогуша братец заявил, что под моей тушей трещат не только ветки, но и позапрошлогодние листья, и поэтому мне нужно не ломиться по лесу, распугивая всю дичь, а тихонько стоять на номере…

— Клянусь всеми святыми, что ничего подобного и в мыслях не имел. Хотя, если Вы об этом, то по-дружески могу лишь попросить Вас, сир, следить за своей комплекцией. Сердце мучить лишней нагрузкой — не годится. Тем паче, что ворох забот и так на нем лежит тяжкий. А Вы всем нам, Британии, нужны живым и здоровым. Простите мне такую наглую прямоту, но раз уж пришлось к слову…

— Да, перестань, пожалуйста. Еще один лейб-медик на мою седую голову свалился. Имей в виду, что при слове «диета» на меня нападают вспышки неконтролируемой ярости. Но я не в обиде. Сам все понимаю, только слаб человек. Да и не так много у меня осталось маленьких радостей в этой жизни, чтобы менять гастрономические привычки, — Эдуард добродушно рассмеялся, — Кстати, Джек, как тебе показалось ружьецо? Вещица занятная, не правда ли? Хоть ты и уступил Коннауту в счете, но, по-моему, два лучших выстрела за день, все-таки — твои, друг мой. А еще клялся, что терпеть не можешь охоту…

— Любить охотиться и уметь стрелять — не совсем одно и то же. Но признайтесь, Вы ведь специально выдали мне именно этот Зауэр, Ваше величество?

— Конечно. Так как?

— Потрясающе. Прикладистость практически идеальна. Вес для ружья 12-го калибра меньше на полфунта, чем у лучших двустволок, что мне доводилось держать в руках. Ну, и бой, конечно, неподражаемый. Само совершенство, одним словом.

— Я не сомневался, что ты оценишь. Хотя прикладистость — больше дело привычки.

— У герцога сегодня такая же, не так ли?

— Да. И это именно он, между прочим, поспособствовал появлению трех сестренок его красавицы в моей коллекции. Твоя — одна из них. Подарок племянничка…

— Лично от Вильгельма?

— Ага. Как ты знаешь, мой дорогой младший брат, Артур Коннаутский, женат на его сестре, и поддерживает с кайзером давние дружеские и вполне доверительные отношения. И это, безусловно, идет на пользу нашему общему делу. Хвала Всевышнему, в частной корреспонденции, как и во время разговоров в узком кругу, мой пылкий берлинский родственник не отличается особой скрытностью. Не в пример хитрому поведению его петербургского кузена, тихушника Ники, в чем не так давно нам пришлось убедиться.

— Это точно. Как он умудрился в тайне подготовить и начать внутриполитические реформы? И почему наши люди в Петербурге это прошляпили? Просто ума не приложу.

— Я тоже. Но больше всего недоумевают его мать, дядья и наш посол… — усмехнулся Эдуард, — Так вот, когда в прошлом году лорд Артур с супругой были в гостях у кайзера, им презентовали зауэровские 12-и и 16-калиберные ружья. Будучи у брата в Бэгшот-Парк, я их опробовал. И похвалил от души. Вещь-то знатная, это чудо 12-го калибра.

После той памятной охоты мой милый Артур в очередном письме к «другу Вилли» обмолвился, что мне его новое приобретение пришлось весьма по душе. А через пару месяцев я получаю в подарок три штуки! Племянник решил блеснуть щедростью. Хотя, может быть, презент этот был и со смыслом…

— И в чем же Вы его находите, сир?

— Возможно, я излишне мудрю, и все куда проще, кайзер просто захотел мне сделать приятное. А может, и нет. Взгляни на стволы. Толщина стенок, цвет стали, тон. Как тебе?

— Клеймо — «Три кольца». Крупп. Сталь, судя по всему, выше всяческих похвал.

— Вот и я про то. Если у тевтонов металл такого качества идет на обычные охотничьи ружья, то спрашивается: так какого же совершенства достигла их нынешняя сталь для выделки корабельных орудий? Готовы в Эссене создавать стволы для них в 50 калибров длиной? И намного ли их пушки окажутся, в итоге, легче твоих, мой дорогой, если будут более тонкостенными, в сочетании с набором их стволов из цилиндров? Все-таки, многие иностранные специалисты утверждают, что эта технология более прогрессивна…

— Я на следующей же неделе вызову к себе Базиля Захарофа, его инженеров и их коллег от Армстронга, а также наших военных специалистов из Вулвича и Портсмута. Обсудим эти моменты со всей ответственностью. Понятно, что с учетом 10-и стволов в пяти башнях на корабль, дельта по весу действительно может оказаться серьезной. И хотя на обозримое будущее число и размер стапельных мест нас пока не ограничивают, как и размеры основных доков, каждая лишняя тонна — это сто фунтов стерлингов…

— Потом расскажи мне, что они скажут на эту тему, и может ли подобное положение нам реально чем-то угрожать. Возможно, уже пришло время отказаться от проволочной технологии? Что ты сам думаешь по этому поводу, Джек? Есть у нас время и достаточно ли средств на модернизацию артиллерийского производства?

— Обязательно доложу, сир! Высказанные на совещании мнения и мои выводы могу представить отдельной запиской.

— Хорошо. Хотя лучше, пожалуй, нам обойтись без бумаг…

А теперь, Джек, позволь мне вернуться к упомянутому мной Николаю, к русскому царю. Ты, конечно, помнишь все, что я тебе рассказал после бесед с Марией Федоровной, его матерью. И помнишь то его письмо, что я тебе дал прочесть, после пугающего случая с бомбой, найденной в Оксфорде?

— Еще бы! И я до сих пор нахожусь при своем мнении. Нужно было послать Флот Канала в Балтику. Для начала — в Копенгаген с дружеским визитом. А после этого лорд Баттенберг мог бы идти в Петербург во главе эскадры, а не на одном «Дрейке».

— Ах, как же хочется Вам, мой дорогой адмирал, с плеча разрубать гордиевы узлы, не утруждаясь тем, куда и в кого полетят брызги. Но я прошу тебя, Джек, не надо никогда забывать, что в дипломатии, как и в политике, по большому счету, нет последнего слова. Флот Британии — это не самодостаточная военная гильдия, призванная охранять острова метрополии. Он — примат, главный инструмент, нашей имперской политики…

Только не надо так буравить меня глазами, пожалуйста. Да, я понимаю, что сегодня, пока его сильнейшие корабли не вернулись с Дальнего Востока, царь «голый». И кроме ничего не стоящего старья, Балтийскому флоту нечего выставить на защиту столицы, но…

Не хочу напоминать тебе про опыт экспедиции Дампира во время Восточной войны, однако, ты ведь не откажешь в мужестве Нельсону, который в куда более благоприятной ситуации после Копенгагена не пошел к Кронштадту? А почему не пошел? Потому, что Дания в реальных врагах это одно, а вот Россия, тем более всерьез и надолго, это нечто совершенно иное! При подобном внешнеполитическом раскладе мы запросто потеряем материковую Европу, и наполеоновская «континентальная блокада» будет представляться нам легким насморком на фоне чумы.

Иногда грамотный политический игрок должен сдать назад сегодня, чтобы сорвать банк завтра с наименьшими для себя издержками. Даже если сейчас он имеет, казалось бы, пригоршню козырей на руках — подавляющую военную силу. Но все дело в том, друг мой, что действительно серьезный политический игрок обязан просчитать наперед то, что последует за этим его силовым решением. Причем, даже не завтра и не послезавтра, а где-то там, в пока еще едва осязаемом будущем.

Угроза, которую высказал весной русский царь, демонстрируя нам свою готовность примкнуть к Тройственному союзу, невзирая на все трудности, которые у него при этом обязательно возникли бы с парижскими кредитами, была вполне реальной. Блефовать — не его стиль. К тому же, имея такой золотой запас, он ничем особо критическим не рисковал. А мне, поверь, сегодня меньше всего хотелось бы видеть Россию в стане наших открытых врагов. Да, и вообще никогда видеть ее там не хочется, откровенно говоря.

Я уж молчу о том, что подобный афронт от Петербурга подрубит на корню всю нашу «комбинацию» по усмирению германских амбиций, которую мы выстраиваем последние четыре года. Ты ведь не думаешь, что франки долго смогли бы упорствовать перед лицом Четверной коалиции? Все наше «Сердечное согласие», Джек, испарилось бы как сон, как утренний туман. И даже если ты утопишь русские и немецкие корабли все до единого, это для нас не изменит ровным счетом ничего, когда Париж капитулирует перед Берлином.

Давай, будем реалистами: на самом деле Николай в тот момент мог позволить себе такую жесткость в нашем отношении, которую он проявил. Мы поставили на самураев и проиграли. И, откровенно говоря, царь даже изрядно поскромничал, — Эдуард с хитрецой подмигнул покрасневшему от гнева Фишеру, — Однако, забегая вперед, замечу: все вовсе не так уж и плохо, друг мой. Наша сдержанность и такт тогда, оправдали себя на все сто процентов, если не больше того. Хоть ты и не любишь охоту, но знаешь, что выдержка и терпение — первейшие качества для охотника. А теперь нам пора переходить к делу, мой дорогой. К делу! — с этими словами король по-заговорщицки оглянувшись по сторонам, достал из охотничьей сумочки небольшую кожаную папку, — Это тебе нужно прочитать. Здесь и сейчас. Предупреждаю, с собой — не дам, даже и не проси.

— Но что там, Ваше величество?

— Луи Баттенберг, которого мы с таким тяжким сердцем отправляли в Петербург, не только преуспел в своем деле, он совершил в России маленькое дипломатическое чудо. Я на днях получил от него шифрованный отчет из Стокгольма, о котором пока знаем только мы с лордом Эшером. Тебе — третьему — надо с ним ознакомиться. И больше пока никому. Кабинет все узнает, но в свое время. Сначала мы обсудим военно-морскую часть этого послания, она, а как ты убедишься, крайне серьезна, и придем по ней к согласию.

— Но почему не из русской столицы или из Киля, а с обратной дороги?

— Осторожность не лишняя. Кое-кто считает, что новая тайная полиция царя весьма эффективно работает. Не хотелось бы, чтобы с этим письмом ознакомились не только мы.

Когда Фишер оторвался от чтения послания лорда Баттенберга, бывшего не только зятем русской царицы, но и до недавнего времени начальником разведки Ройял Нэйви, его физиономия лучилась таинственной улыбкой Джоконды.

— Ну, и как тебе? — прервал подзатянувшуюся паузу Эдуард, — Смакуешь?

— Да. Пожалуй, все намного лучше, чем мы могли бы рассчитывать. Но почему?! Они действительно нас так сильно страшатся, или тут зарыто нечто более интересное?

— Конечно, решение Николая подписать с кайзером новый Договор перестраховки, нас порадовать не может. Однако, с его утверждением, что это вполне адекватный ответ на наше Ententecordiale с французами, поспорить трудно.

С другой стороны, это вовсе не тот формальный оборонительный и наступательный военный союз «на все случаи жизни», на котором настаивал Вильгельм. Таким образом, главная цель его блиц-визита в Петербург не достигнута.

Хвала Всевышнему, но царь действительно боится или, скорее, принципиально не желает столкновения с нами. Возможно, тут сыграло определенную положительную роль и то обстоятельство, что Алиса — внучка моей матери, а Баттенберг женат на ее сестре. Не зря лорд Луис пишет, что императрица лично встретила его на вокзале.

— Вполне допускаю, сир. Однако, возможно и то, что русские просто желают для себя большей свободы рук и нашей уступчивости на предстоящем мирном конгрессе, а кроме того не хотят отказываться от французских заемных денег.

— Логично, Джек. Тоже вполне логично…

— Но, по-моему, весь этот примирительный настрой царя мог быть вызван скорее тактическими соображениями. Русские осознают свою временную слабость в Финском заливе и опасаются за свои возвращающиеся с Дальнего Востока корабли. Ведь, в самом деле, момент просто исключительный. В случае чего, мы запросто могли бы их…

— Позволь мне с тобой принципиально не согласиться, мой воинственный Джек. Они прекрасно понимают, что на авантюру мы не пойдем, тем более при раскладе, имеющемся сегодня. Не только прямое нападение, но даже и история, подобная той, что некогда имела место быть с эскадрой Сенявина, сейчас не в наших интересах.

Я больше склоняюсь к тому, что этот перестраховочный договор царя с Вильгельмом вовсе не дань сиюминутным трудностям русских. Похоже, Ники действительно настроен на сохранение европейского мира на долгие годы. Разве не о том же говорит его решение в области военного кораблестроения? Ты до конца осознал, что это значит?

Царь намерен почти на четверть сократить линейный флот! Тем самым показывая и нам, и кайзеру, что не собирается включаться в гонку морских вооружений, направленную против интересов Великобритании. Надежды Вилли и столь любезного ему господина Тирпица противопоставить нам суммарный потенциал их собственного флота и мощного, к тому же обогащенного бесценным боевым опытом русского, в ближайшей перспективе вылетают в трубу.

Кроме того, вместо постройки следующей шестикорабельной серии линкоров, чего мы с тобой так опасались, царь собирается в ближайшие годы лишь возместить новым кораблестроением убыль в броненосных крейсерах, которых у него и до войны было — кот наплакал. Причем, и это уже третье подряд фиаско Вильгельма, Николай решил поручить их разработку, а возможно и постройку головного корабля, нам. Виккерсу. А вовсе не германским фирмам, на что кайзер самодержца, несомненно, всячески уговаривал. Но весь немецкий профит — несколько дестроеров и парочка легких крейсеров для Вулкана, Шихау и Круппа. Я бы назвал это утешительным призом.

Кстати, теперь я совершенно не склонен считать коммерческие успехи пройдохи Захарофа в Петербурге единственно лишь его заслугой. Очевидно, что мы имеем дело с политическим решением самого царя и его военно-морского окружения. Баттенберг ведь не просто так упомянул о Русине, Гейдене и Банщикове в этой связи. Нам с тобой надо пристально присмотреться к ним всем.

— Но при этом царь готов допустить германцев до святая святых, до своих верфей. Я понимаю, конечно, что ему хочется, воспользовавшись удачной конъюнктурой, в темпе провести их модернизацию. Но отдавать на сторону такие пакеты акций, это…

— Это тоже политическое решение. Только жертвуя определенным куском прибылей и открывая некоторые карты, можно быстро наверстать технологическое отставание с иностранной помощью. Ты не хуже меня знаешь, что германские инвестиционные деньги дешевле наших, а качество продукции уже вполне сопоставимо, к сожалению.

Кроме того, Виккерс тоже получает там свою долю. Да еще какую! Адмиралтейские верфи и заводы Петербурга. Американца этого, Крампа, царь тоже не обделил, конечно. Разумная практика рачительного хозяина, не желающего класть все яйца в одну корзину.

Что касается Армстронга, то, как пишет Баттенберг, к нему у Николая отторжение на уровне враждебности. Но его можно понять: в конце концов, ведь именно эта наша фирма выстроила почти две трети японского линейного флота, а на половине остальных их кораблей стоят ее пушки. Вернее, стояли. Посейдон хорошо пополнил свой арсенал…

Короче говоря, такие новости заставляют меня посмотреть на ситуацию под иным углом зрения, друг мой. Наше предложение, переданное через лорда Луиса, попало точно в цель. И помяни мое слово: я не сомневаюсь, что скоро русские согласятся обсудить с нами всеобъемлющее размежевание зон влияния в Азии.

— Допустим. Но ставлю сто против одного, что они потребуют для начала, как нашей покладистости в деле заключения их мирного договора с Токио, так и окончательного решения вопроса с турецкими проливами. Причем в духе их предложений от 98-го года. Вот только на что-либо подобное мы пойти не сможем.

— Я бы не был столь категоричен, Джек. Каждый вопрос в политике имеет свою цену. Каждый. Что же касается японцев, на натаскивание которых мы потратили столько сил…

Черт возьми! Ну, кто мог ожидать такого решительного их разгрома?! Мы считали, что, даже проигрывая «по очкам», эти желтомазые джентльмены проявят свои знаменитые самурайские качества фокстерьера и, истекая кровью, причинят русским армии и флоту такой урон, что в репертуаре русско-галльского кабаре наша милая шалунья Марианна станет впредь играть только главные роли. В таком случае наглец Вилли оказался бы в положении загнанного волка, обнесенного красными флажками. А что мы имеем теперь?

— Что, сир?

— Издеваешься? Теперь нам придется признать, что четыре года внешней политики Великобритании — моей политики — спущены в ватерклозет, и надо все начинать сначала! Желание русского царя с нами договариваться, я лично расцениваю как подарок судьбы. И веский повод поприветствовать умницу Луи Баттенберга членом Тайного совета и кавалером Большого Креста ордена святых Михаила и Георга.

— Договариваться — это замечательно. Но, сир, позвольте мне надеяться, что хотя бы персидская нефть не станет предметом торга. В противном случае, при всем уважении к Вашему величеству, мне останется лишь просить об отставке…

Несколько забегая вперед, можно сказать, что объективным итогом этой дружеской прогулки короля и Первого морского лорда во время охоты, станут серьезные изменения в корабельном составе Ройял Нэйви. По сравнению со списком из известной нам истории, конечно. Новые вводные полученые Фишером, приведут и к увеличению числа кораблей, и к их определенным качественным улучшениям. Но с точки зрения Руднева, Банщикова и Балка такое развитие событий представлялось вполне ожидаемым.

Последствия разгрома Японии, а также конкретизированные царем по просьбе лорда Баттенберга кораблестроительные планы России, были тщательно проанализированы в британском Адмиралтействе. И сделанные выводы весьма серьезным образом сказались на программе строительства английских линкоров-дредноутов и линейных крейсеров.

Кроме того, в отличие от нашей истории, там решили достроить и последние два «Минотавра», шестнадцатитысячетонные броненосные крейсера додредноутного типа. Фишер не стал требовать отмены заказов на них не столько исходя из сведений о планах России по строительству кораблей этого класса, сколько из известия о решении немцев срочно внести изменения в проект двух уже заложенных однотипных больших крейсеров.

Естественно, он знал, что собой представляет аванпроект броненосного крейсера в те же шестнадцать тысяч тонн, подготовленный по распоряжению Захарофа конструкторами фирмы Виккерса для японцев, и позже, в связи с изменением рыночной конъюнктуры, предложенный Петербургу. «Минотавры», спроектированные Эдвардом Муни под общим руководством нового главного строителя британского флота Филиппа Уоттса, уступали такому кораблю и в артиллерийской мощи, и в бронировании, превосходя в скорости полного хода лишь на полтора-два узла.

Первым реальным ответом Фишера на новые русские корабли станут нареченные «линейными» супер-крейсера, задуманные им как убийцы своих броненосных коллег, и оснащенные турбинами Парсонса и восемью «линкорными» двенадцатидюймовками. Но для быстрого парирования любых мыслимых улучшений, которые Бюркнер и компания смогут провести на уже начатых постройкой германских кораблях, дополнительная пара «Минотавров» вполне подходила…

После «Дредноута» и трех его улучшенных «почти копий», число закладываемых англичанами линкоров начнет постепенно возрастать от типа к типу по сравнению с известным Вадиму и Петровичу перечнем. К серии дредноутов типа «Сент-Винсент» добавится четвертый — «Фудройянт». Следующих за этой восьмеркой «Нептунов» станет пять, за счет дополнительных «Султана» и «Лорда Гладстона».

В первой серии линейных крейсеров, знаменитых «Инвинсиблов», также появится четвертый систершип — «Фьюриес». Что даст повод некоторым журналистам, пишущим на военно-морские темы, объявить «Инвинсиблы» адекватным ответом Великобритании на четверку русских больших крейсеров типа «Баян» 2. Это будет верным лишь отчасти, поскольку «малаец Джеки», в соответствии с «двухдержавным стандартом», объявит окончательным ответом на первую серию наших кораблей дредноутного класса восемь своих: как линейные крейсеры типа «Инвинсибл», так и линкоры типа «Сент-Винсент».

Но на достигнутом Фишер не остановится. К троице улучшенных «Инвинсиблов» — «Индефатигеблов», он добавит четвертый корабль, «Глориес». Следующая за ними серия линейных крейсеров — «большие кошки», с головным «Лайоном», станет пятикилевой: на деньги, выбитые Кабинетом и Парламентом из имперских доминионов — Канады и Южно-Африканского союза, добавятся ее четвертый и пятый корабли — «Канада» и «Рэйнбоу».

Среди этого разнообразия типов, наибольшие конструктивные отличия от аналога из нашей истории претерпит «Нептун» и его систершипы. Что, впрочем, не удивительно, ведь к моменту их закладки на стапелях, в Лондоне успеют оценить окончательный облик русского «Баяна» 2, разительно отличающийся от первоначального проекта Виккерса.

Эти прекрасно сбалансированные британские дредноуты будут на две тысячи тонн тяжелее, чем известный нам «Колоссус», получат пять двухорудийных башен главного калибра в диаметральной плоскости, их главный броневой пояс, лобовые плиты башен и боковые на верхних кольцах барбетов достигнут толщины в 12'', а максимальная скорость хода превысит двадцать два узла. Удачный проект станет базой для разработки нового поколения линкоров, восьми сверхдредноутов типа «Орион», представляющих собой лишь несколько увеличенных под 343-миллиметровые орудия «Нептуны», концептуально практически идентичные кораблям типа «Айрон Дюк» из известной нам истории.

Зато идущие «в комплекте» к «Орионам» линейные крейсера-сверхдредноуты типа «Лайон» будут серьезно отличаться от их аналогов, сражавшихся под флагом Битти при Гельголанде, Доггер-Банке и Ютланде в нашей Первой мировой. Они будут почти на три тысячи тонн тяжелее, на полузла тихоходнее, но получат мощный 10'' главный пояс. По силуэту «большие кошки» будут практически соответствовать «нашему» «Тайгеру».

Тогда как «Тайгер», так сказать «местный», на «наш» не будет походть нисколечки. Но о нем и его систершипах — «Леопарде» и «Ягуаре», как и обо всех британских линкорах и линейных крейсерах с супер-калибрами главной артиллерии, начало которым положит шестерка «15-дюймовых» «Айрон Дюков», первоначально планировавшихся к постройке как третья серия улучшенных «Орионов», читатель узнает несколько позже…

Таким образом, в сравнении с нашей историей, за восемь лет Британия получит семь дополнительных капиталшипов дредноутного класса, плюс — пару мощных броненосных крейсеров-додредноутов. Эскадру двухдивизионного состава! Правда, Владычице морей такое удовольствие обойдется весьма недешево: без малого семнадцать миллионов фунтов уйдет на постройку самих кораблей. А если добавить еще эксплуатационные расходы…

Рецепт, выданный Фишеру лордом Эшером на старте линкорной гонки: «Почаще пугайте публику немцами и русскими, и этот страх намелет вам целый флот дредноутов», оправдается лишь частично. В отличие от «нашего» мира, дабы свести концы с концами, первые крупные займы в САСШ Лондон разместит на три года раньше, в 1911-м году, что станет тектоническим сдвигом в предвоенном мировом балансе сил. И с этого момента «крестовый поход» Соединенных Штатов в Европу можно будет считать начавшимся.

Вот только с его «руководящей и направляющей» у воспов и иже с ними возникнут некоторые проблемки: вместо хорошо известной всем Федеральной резервной системы, здесь САСШ обзаведутся нормальным, подконтрольным государству Центробанком, и их доллар останется финансовым инструментом правительства, а не частной «лавочки».

Почему? Об этом также будет рассказано в свое время…

На первом этаже правого крыла Сандрингем Хауса, пристроенного к старому дворцу в бытность Эдуарда престолонаследником, в конце короткой анфилады залов находилась курительная с громадными, истинно королевскими креслами, небольшим столом из ореха и внушительным, помпезным камином, под стать креслам. Его серый гранит обрамляли дубовые панели «под средневековье», украшенные барельефами на охотничьи темы.

Именно туда, после сытного обеда, если так можно охарактеризовать тот праздник обжорства, который с подачи Его величества станет визитной карточкой эдвардианской эпохи наравне с дредноутами, буйствами суфражисток и схватками вокруг ирландского гомруля в Парламенте и на улицах Ольстера, неспешно направилась мужская половина собравшейся по случаю фазаноубийства компании…

Уместно заметить, что инициатором апгрейда своего любимого дворца был именно принц Уэльский, а не его супруга, до замужества датская принцесса Александра, старшая сестра российской вдовствующей императрицы. Ей в их с Эдуардом семейном гнездышке и без расширения площадей почти все нравилось, за исключением некоторых интерьеров, перегруженных скульптурно-картинными последствиями страсти ее свекрови, королевы Виктории, к ампиру и почившему почти на сорок лет раньше мужу — принцу-консорту.

Эдуарду же просто понадобилось немного дополнительного места, чтобы было где складировать свои любимые книги, ружья и разнообразные охотничьи трофеи. По жизни Британский монарх был страстным коллекционером. Конечно, лошадей, гончих псов или любовниц по шкафам не распихаешь и по стенам не развесишь. Зато с книгами, ружьями, чучелами и разными прочими рогами проделать это можно было без особых проблем. В результате, Сандрингем Хаус обзавелся новым крылом в стиле неоготики, внешне чем-то напоминающим прусскую казарму.

За его фасадной неказистостью, на втором этаже, скрывалась огромная библиотека, хранящая на добротных дубовых полках массу литературно-полиграфических шедевров. Дешевые бульварные опусы сорокалетней давности легко уживались здесь с уникальными прижизненными изданиями Шекспира, Сакса или философскими трудами Канта, Ницше и Фейербаха. Парижские театральные альманахи и фривольные журналы, с припрятанными меж их страниц скобрезными открытками, запросто соседствовали со свежими выпусками военно-морского справочника Джена, а спортивная и охотничья периодика — с романами Жюля Верна, Луи Жаколио, Ги де Мопассана и проспектами оружейных фирм.

Как говорится: «покажи мне свои книги, и я скажу — кто ты…»

Этажом ниже, прямо под библиотекой, распологалось царство Эдуарда-охотника. В его арсенальном зале, за стеклами лакированных шкафов красного дерева, поблескивало, окруженное филигранной гравировкой по золоту и серебру роскошных окладов, иссиня-черное благородство вороненых стволов. Двустволки, тройники, штуцера, дробовики и боевые винтовки именитых оружейных фирм, револьверы. Чего тут только не было!

Особняком стояли шкафы, наполненные охотничьими орудиями из заморских стран, всеми этими томогавками, луками, стрелами, ножами, кутарами и копьями. Даже русские медвежий капкан и рогатина, равно как и бенгальский шикаргар, патагонские болас или австралийский бумеранг, нашли себе место в королевской коллекции…

Миновав оружейу, хозяин и его гости миновали пару залов, от пола до потолка набитые охтничьими трофеями Эдуарда. Правда, не только его самого. Не торгуясь, он приобретал у кого-нибудь приглянувшуюся рогатую или клыкастую голову. Но с еще большим удовольствием принимал ее в подарок, как, например, это было с роскошной головой беловежского зубра, презентованной ему полковником Элджерноном Перси, и ставшей подлинным украшением королевской коллекции…

В камине курительной залы весело потрескивали пылающие дрова: лето 1905-го года выдалось в Англии сырым и совсем не жарким, так что с простудами и плесенью по углам лучше было бороться превентивными методами. Тем более, что хозяин Сандрингем Хауса спартанским здоровьем не отличался. Хронический бронхит донимал его с молодости, и избавить короля от этой болячки пока не смогли ни лучшие врачи, ни лучшие курорты.

Подойдя к камину, Эдуард задумчиво уставился на пылающие в нем поленья, затем переложил щипцами наверх кострища одно, слегка поддымливающее, и широким жестом пригласил четверых спутников рассаживаться по креслам. Пока его гости устраивались поудобнее, выбирали и раскуривали сигары, сам он, с выражением истинного блаженства на лице, протянул ладони к огню. Король любил тепло…

— Ну, что же, дорогие мои, в конце концов, все не так уж и плохо в этой жизни, не правда ли? Фазан был хорош. Камин сегодня почти не чадит, тяга прекрасная. Вильгельм, как нас заверил милый Артур, судя по последнему письму уже не мужлан-воитель, а сама любезность. Что вполне понятно: царь, как я и предполагал, ссориться с нами не желает. И это меня положительно радует… — Эдуард маленькими шажками обошел свое кресло и, облокотившись на его спинку, обвел собравшихся задумчивым взглядом, — Если бы не некоторое прискорбное обстоятельство, джентльмены, которое вносит в гармонию бытия некоторый дискомфорт. Но об этом поговорим попозже.

Я слышал, Джек, как ты сегодня в разговоре с лордом Мильнером упомянул о том, что практически все наши офицеры уже вернулись из Японии, и у тебя в Адмиралтействе их отчеты даже успели обобщить?

— Да, сир. Я хотел на днях представить Вам доклад по всем этим делам.

— Но сам-то ты уже все прочел, что там они понаписали?

— Конечно.

— Может быть, тогда ты расскажешь нам, какие мысли тебе пришли на основе этих рапортов, о причинах столь неприятного для японцев и для нас течения войны на море?

— Боюсь, я могу что-то упустить…

— Это не страшно. Основные-то выводы для себя ты сделал, не так ли?

— Естественно, Ваше величество. И первый заключается в том, что как бы хорошо государство ни планировало развитие своей военной мощи, на полях сражений все будут решать люди. Конкретные персоналии. В первую очередь, — находящиеся на командных должностях. Их разум, воля, подготовка, знания и… если хотите, отсутствие или наличие таланта. Может быть, тут даже стоит употребить другое слово — гениальность…

— Гениальность? К чему это ты, Джек?

— Не к чему, а к кому, сир. В этой войне во главе русских эскадр оказались сразу два выдающихся флотоводца, а вот у японцев таких адмиралов, как Макаров или Руднев, не нашлось. К сожалению. Возможно, кстати, что и погибший в Шантунгском бою Чухнин был под стать упомянутой парочке. Суровая судьба не позволила ему показать все, на что он был способен. Но, во всяком случае, маневрирование его отряда броненосцев в завязке сражения кэптен Пэкинхэм считает блистательным, и я склонен с ним согласиться…

При прочих равных, это было как бы соревнование на экзамене лучших учеников школы — круглых отличников, прилежно писавших диктанты и выполнявших контрольные работы, каковыми нам нужно признать Того и Камимуру, с талантливыми, одаренными ребятами, не гнавшимися за высокими оценками в классе, но готовыми в каждой ситуации искать свое, нестандартное решение для поставленных перед ними задач. В этом я вижу первопричину неудач флота Микадо. Все остальное — вторично. Даже немецкий тротил…

— Надеюсь, в этом вторичном нет качественного отставания кораблей, выстроенных для японцев на наших верфях, и их вооружения в сравнении с русскими?

— Что до кораблей, я не побоюсь утверждать, сир, что по их типам и характеристикам больше козырей было на руках у японцев. Опыт боев у Элиотов и Кадзимы убеждают в этом. И если бы они проявили больше настойчивости и холодного расчета, то шансы на победу имели в обоих случаях. К сожалению, как раз с расчетом и настойчивостью у адмиралов флота Микадо практически во всех боевых эпизодах первой половины войны было, откровенно говоря, не очень…

Но особую важность имели два ее самых первых боя, прошедших за первые сутки кампании. Это японские атаки на Порт-Артур и Чемульпо.

Первая закончилась совершеннейшим провалом, поскольку внезапный ночной набег дестроеров, на который возлагались особые надежды, и который, теоретически, мог за пару часов решить исход всей войны в пользу Токио, завершился форменным пшиком. Ни одного потопленного русского корабля. Ни одного!

Причины, полагаю, в следующем. Во-первых, японский командующий неоправданно разделил свои силы, заставив почти половину минных судов шарить по пустому заливу у Дальнего. Один их отряд и вовсе заблудился в тумане, и до рассвета так и не подошел к рейду Порт-Артура. Остальные же, вместо скоординированной, одновременной атаки, выходили на свои цели по отрядно, по очереди, упрощая задачу русским артиллеристам.

Во-вторых, эта никому не нужная, идиотская перестраховка с ножницами на минах Уайтхеда для прорезания защитных сетей. «Сырые» и ненадежные, эти приспособления при встрече с сетью мало помогают, зато с ними некоторые из выпущенных мин пошли глубже заданных минерами установок, а некоторые не взорвались, ударив в корабельный борт. Известно, что русские на следующий день обнаружили плавающими и выловили несколько разломанных японских мин с отвалившимися зарядными отделениями.

В-третьих, отказ Того от решительного дневного эскадренного сражения у крепости с выходящей ему навстречу русской эскадрой, последовавший за провалом ночной акции минных сил, стал для моряков флота Микадо сильнейшим деморализующим ударом. Об этом рапортуют все наши наблюдатели без исключения. И я с ними полностью солидарен. Ссылки на опасность от навесного огня крепостных батарей — не более, чем повод для самооправдания японского командования. Особенно, если вспомнить про опыт русских в Токийском заливе.

Второй же бой «первого дня», проведенный отрядом Уриу против единственного русского бронепалубного крейсера и старой, тихоходной канонерки у Чемульпо, — на мой взгляд, вообще самая позорная для флота японцев страница в истории этой войны. Даже, несмотря на тот факт, что сам порт они заполучили.

Вместо того, чтобы ночью минами потопить русских прямо на их якорных стоянках, покойный адмирал сам породил дальнейшую несуразицу. А ведь командир «Тальбота», как это следует из рапорта коммодора Бейли, в их приватной беседе еще до начала боевых действий настоятельно советовал японцу, воспользовавшись подавляющим численным и качественным перевесом, решительно уничтожить противника на рейде, не стесняясь присутствием иностранных стационеров. Политически Япония уже ничего не теряла.

Увы, итог известных действий Уриу — не только потеря эльсвикского броненосного крейсера в десять тысяч тонн, но и последующий королевский подарок московитам в виде двух близких по типу судов итальянской постройки. Кстати, именно их абордаж сделал Руднева командующим над крейсерской эскадрой во Владивостоке через пару недель с начала войны. Последствия этого единоличного решения царя всем хорошо известны. Но, прошу меня простить, джентльмены, я несколько отвлекся…

Понятно, что дуплет таких феерических фиаско в завязке кампании многих среди азиатов морально надломил. Это все равно, как не сбить фазана в десяти метрах из двух стволов. Конечно, со временем самураи оправились, собрались с духом и в дальнейшем сражались решительно и самоотверженно. Но подлинно «золотое» время было японским флотом бездарно упущено. Русские освоились, нащупали свою контригру, направленную на концентрацию превосходящих сил, и, в итоге, она принесла им желанные плоды.

Вы меня спросите, конечно, в чем же причины такой нерешительности, если не робости, командования японского флота в первых боях? Неужели потомки самурайских родов, известные благоговейным отношением к долгу, чести, а также фаталистическим взглядом на жизнь и смерть, могли чего-то испугаться в ситуации, когда их Микадо решил начать войну, а сами они получили его приказ на внезапный, убойный удар по врагу?

Многие в Адмиралтействе полагают, что для азиатов сам факт первой в их истории атаки на крупнейшую европейскую Державу, на империю Белого Царя, был поводом для мощного стресса. При всей их гордости и самомнении, они представляли себе глобальное соотношение сил прекрасно, и это знание висело над ними дамокловым мечом.

Однако, если вы хотите знать лично мое мнение, джентльмены, должен заметить, что такой взгляд на природу «скованности» японских адмиралов и их очевидное желание всеми способами минимизировать свои потери, как материальные, так и, по-возможности, репутационные, неоправданно узок. И дело тут вовсе не в постулатах трактата Сунь Цзы. Просто многие не желают видеть очевидного для меня факта, что главная причина такого поведения Того и Уриу была порождена здесь, в Лондоне.

Почему? Да потому, что после заключения союзного Договора 1902-го года, японцы полагали, что если ослабление России полностью отвечает британским интересам, а мы сами вооружаем их и благославляем на поход в Маньчжурию, то в случае критической ситуации для «ее штыка на Востоке», Англия решительно бросит на японскую чашу весов свой меч. Или, по крайней мере, нептунов трезубец.

Представьте теперь, каким холодным душем стала для них позиция, высказанная их посланнику осенью 1903-го лордом Лэнсдауном и главой Кабинета? В те самые дни, когда военная машина уже была запущена, и отрабатывать назад для самураев было слишком поздно, мы им мило заявляем, что Англия сохранит нейтралитет в любых ситуациях, не подпадающих под параграфы упомянутого Договора. Пусть благожелательный, но только нейтралитет! Мало того. Им прямым текстом говорят о нежелательности начала войны Японской империи с Россией, «в связи с определенными изменениями в британских внешнеполитических приоритетах…»

Я знаю, конечно, что за полтора года произошло много чего. Немцы распоясались в конец. Мы решились пойти на альянс с Францией против них. И к нему, по логике вещей, желательно пристегнуть Россию в качестве союзницы. Поэтому ее критическое военное ослабление более не входит в сферу британских интересов, и нам надо начинать спешно наводить дипломатические мосты с Санкт-Петербургом. Но…

Но помилуйте! — Фишер картинно всплеснул руками, — Вот так запросто, мимоходом, предать союзника, который уже вложил в подготовку к этой войне массу денег, если не последние свои деньги, поставив ВСЕ на одну-единственную карту? При этом он дал кучу военных заказов нашим заводам. Набрал громадные кредиты на ведение кампании в течение полгода у наших же банков. И уже убедил в неизбежности схватки с русскими собственный народ, распалившийся настолько, что дальше — или война, или бунт…

Конечно, я понимаю, что расчетливая, прагматичная политика — наше все. И флот — лишь один из ее инструментов, сир, — Первый морской лорд многозначительно взглянул на своего короля, — Я понимаю, что интересы Японии, каких-то азиатов, мы никогда не поставим во главу угла нашей политики. Я знаю, что изменение обстоятельств повелевает, и все такое прочее. Но, честно говоря, джентльмены, сегодня мне просто стыдно смотреть несчастным японцам в глаза.

— Что же. Мнение, вполне имеющее право на существование, адмирал. Вот только не припоминаю за Вами склонности к сантиментам, — с деланой печалью в голосе вздохнул лорд Мильнер, — Неужели наш «Неустрашимый Джек» стареет? Откуда такое сострадание к тем, кто столь изрядно заляпал грязью наш сегодняшний политический небосклон? Да, и к тому же… э… не европейцам…

— Я сам родился на Цейлоне, если Вы помните, сэр. И полагаю, что немного понимаю азиатов. Знаете, китайский мудрец Конфуций сказал однажды: «Не делай другу того, чего не пожелал бы себе». Разве эта строчка не достойна стать одиннадцатой заповедью?

Сказанное мною — вовсе не сантименты. Я лишь хочу, чтобы все мы поняли: в глазах японцев Британия «потеряла лицо». И если мы тщимся сохранить их в сфере имперского влияния, нашим дипломатам нужно очень хорошо поработать на мирном конгрессе. А нашим банкирам очень хорошо подумать, как смягчить для японцев долговое бремя. В противном случае дружеское плечо им подставят янки. Или даже русские, с этих станется.

— Спасибо, Джек. Мы тебя услышали, не сомневайся, — Эдуард задумчиво кивнул, — Ну, а теперь, джентльмены, давайте обсудим новость, которую нам принес лорд Эшер. И подумаем, что можно сделать в столь гадкой ситуации. Беднягу Маккиндера вчера нашли. В Скотланд-Ярде уверены: нашего друга и члена Тайного совета перед смертью пытали…