Берегини

Однажды Смэйни вернулась в дом затемно, молча поставила на огонь воду в маленьком котелке. Покуда ждала, села возле постели Хравна, горестно вздохнула, глядя на спящего ведуна. Йорунн не утерпела, спросила:

– Что-то случилось, Смеяна Глуздовна?

– А? – живо повернулась к ней старушка. – Ничего, дитятко, ничего… Смотрю я на него да гадаю: сколько еще старику отпущено? Любопытно мне, кто из нас другого переживет.

Девушка тихо проговорила:

– Если надо кому-то травы заварить, я помогу.

– Да ты отдыхай, милая. – Смэйни развернула какую-то тряпицу, высыпала на ладонь несколько засушенных листков, а потом бросила их в кипящую воду. По всему дому поплыл умиротворяющий мятный дух. – Сама справлюсь.

Долгождана привыкла к новому имени и к разговорам на чужом языке. Но к своему положению привыкнуть не могла, да и не понимала толком, кем осталась на этом острове: рабыней ее называть не смели, свободы никто не давал.

В то утро, когда Асбьерн ушел в море, она все же пришла на берег и увидела, как уплывает вдаль быстрая снекка. С берега кричали прощальные слова и пожелания удачи, но ни ярл, ни его хирдманны не обернулись – взгляд, брошенный через плечо из моря, сулил большую беду. Долгождана знала об этом, но все равно стояла и с надеждой смотрела вслед уходящему кораблю, и казалось ей, будто она упустила что-то неведомое, но очень важное.

Вечерами она вспоминала свой городок Радонец, стоящий недалеко от устья реки Воронки, широкий княжеский двор, светлую горницу, веселые голоса подруг и суровое лицо старшего брата, повторявшего: со двора ни ногой… Не послушалась, как всегда, вольной птицей полетела куда вздумалось, вот и долеталась. На чужой земле ветер крылья не расправит – истреплет все, только перышки по воде поплывут.

Потому и руки опускались, и дела не спорились, и на смотанной ею пряже появлялись узлы, а на вышитых платках, наоборот, исчезали – приходилось распутывать нить или спасать расползающийся узор. И в вычищенной ею рыбе попадались чешуя и кости, а в перебранном зерне находили мелкие камешки. Унн вначале терпела, только головой качала и смотрела укоризненно. Потом начала выговаривать и упрекать…

– О чем задумалась, Фрейдис? – Ольва подошла к ней и села рядом. – Вижу, ты грустишь. Вспоминаешь свою семью?

Долгождана кивнула. Потом спросила о том, о чем давно хотела узнать:

– Скажи, Ольва, откуда ты? Как оказалась здесь, среди северян?

Девушка ответила не сразу. Видно, размышляла, стоит рассказывать или нет.

– Мое настоящее имя Оливия, что означает «Счастливая». Я родилась далеко отсюда, на юге, на острове Крит. Там тепло, там ласковое море и щедрая земля. Там растут плоды, о которых здесь никогда не слышали, и едва ли я смогу описать тебе их вкус. Много лет назад моя родина была великим государством, и доблестные герои нередко бросали вызов самим богам. А потом… народ измельчал и боги отвернулись от нас. На остров стали нападать смуглолицые разбойники, поклонявшиеся чужим богам, поэтому все мы, даже девочки, с детства учились владеть оружием. Я командовала отрядом и однажды вместе со своими воинами попала в плен. – Голос Ольвы зазвучал глухо. – Мне отрезали волосы. Я узнала, какими отвратительными могут быть мужчины и какими бессердечными бывают женщины. Меня продавали много раз, и я так устала от боли и унижений, что уже мечтала о смерти.

А потом я, измученная и озлобленная, попала к очередному торговцу. Среди прочих рабынь у него была медноволосая Лидия. Таких, как она, у нас называли порнайи – женщины, которые делают любовь своим ремеслом и ублажают мужчин. Она была очень довольна своим положением и мечтала поскорее попасть в объятия нового хозяина. И хвалилась, что за нее платили чистым золотом.

Нас долго везли по морю. Потом был шумный город в холодной стране. Бирка, так он назывался. Там мы и встретили Асбьерна. Лидия понравилась ему, и он заплатил за нее, не торгуясь. Тогда торговец сделал щедрому покупателю подарок. – Ольва усмехнулась. – Отдал ему меня, непокорную рабыню, которую все равно не надеялся сбыть.

– И Асбьерну ты покорилась? – недоверчиво посмотрела на нее Долгождана. Ольва негромко рассмеялась, покачала головой:

– Что ты! Я надеялась, он убьет меня, потому бросилась на него, как дикая кошка. Он оттолкнул меня, вытащил меч, а потом поглядел внимательно и… протянул его мне. Не острием – рукоятью. Мы стали сражаться. У Асбьерна был только нож длиной в две ладони, и он не нападал, лишь защищался, но я не смогла даже оцарапать его, хотя была опытной воительницей. А когда ему надоело, он легко выбил клинок из моих рук и сказал так: «Я даю тебе свободу, потому что хочу, чтобы ты победила свою судьбу». Потом забрал свой меч и ушел с Лидией, не взглянув больше ни на меня, ни на изумленного продавца.

После я долго сидела на берегу, вдыхая прохладный морской воздух и пытаясь выплакать хотя бы малую часть своих горестей. А едва начало темнеть, отправилась искать ярла и его снекку. Я не знала языка северян, только два слова, подслушанные где-то в дороге: йельпе май… помоги мне. Но Асбьерну их было достаточно. Он взял меня с собой, и ему ни разу не пришлось пожалеть об этом.

– Давно это было? – спросила Долгождана.

– Три лета назад. – Ольва убрала под ремешок выбившуюся темную прядку. – Видишь, волосы еще отрасти не успели.

Прошло пять дней с тех пор, как снекка Асбьерна покинула Стейнхейм, и ярл почти все время проводил на носу корабля, глядя вперед, туда, где облака низко плыли над морем. Скоро должна была показаться земля, которую Вагн нарисовал на карте. День-другой пути вдоль пустынных скалистых берегов – и они увидят узкий залив и пологие лесистые склоны, обрамлявшие Вийдфиорд – так называли его рыбаки.

Пока же глаза ничего приметного не находили, и мысли Асбьерна обратились к тому, что случилось прошлым летом на берегу Восточного моря у словенских земель. Еще с той поры, как он очнулся в маленьком доме ведуньи, что-то неясное не давало ему покоя. Но память подсовывала лишь смутные обрывки: в ночи поднялась тревога… его хирдманны остались на берегу… Ормульв крикнул, что корабль загорелся… суета, языки огня и густой черный дым… он собирался сойти по веслу на берег, к своим людям… и вдруг – внезапная боль и темнота, которую прогнала сероглазая дочь Велены.

Отлеживаясь в холодной клети, он все пытался вспомнить, что же произошло. Они пришли под белым щитом, вывешенным на мачте в знак мирных намерений, и словене встретили их настороженно, но без особого страха. Послали в город за князем, чтобы поутру вести разговор. Когда стемнело, драккар отвели подальше от отмели в море – мало ли что, а люди Асбьерна поставили на берегу шатер и развели костры. Ни ярл, ни Ормульв, ни их воины ничем не оскорбили жителей побережья. И все же на них напали. Посреди ночи, в темноте, как воры.

Но что-то во всем этом казалось ему странным, неправильным. Лучший из его хёвдингов, Бёрк, на берегу выставил караульных – почему те так поздно подняли тревогу? Ведь не мальчишки неопытные стражу несли. К тому же ни одного нападавшего Асбьерн так и не увидел, и возле драккара не было ни одной лодки. Быть может, корабль подожгли смоляными стрелами с берега? Ярл пытался понять и не понимал. Тогда и появилась страшная мысль: а были ли они вообще, эти самые враги? Или кто-то из своих задумал и совершил то, чему ни у богов, ни у людей оправдания не найдется?

Асбьерн отказывался в это верить. Такого просто не могло быть. Про словен его не зря предупреждали: мол, хитрый народ, обидчивый да злопамятный. Да и то, что ведунья прятала его от любопытных глаз в своем доме, говорило о том, что во всем виноваты словене. А расспрашивать он не стал, рассудив, что едва ли девушка, живущая вдалеке от всех, знает, что случилось на самом деле.

Много дум тогда передумал ярл. И с каждым днем крепла в нем уверенность, что нужно скорее возвращаться на Хьяр. Тревожно ему вдруг стало за побратима.

И так некстати уже перед самым уходом хмельной волной накрыла его любовь…

Когда-то давно друиды предрекли Асбьерну небывалую удачу во всем – но лишь до тех пор, пока в его сердце не появится женщина. Тогда, сказали они, большая любовь принесет немалую боль. Мог ли он знать, что здесь, на чужом берегу, встретит ту единственную, ради которой захочется бросить вызов недоброму предсказанию? А оно с первых дней начинало сбываться. Кто бы стал платить свадебный выкуп вероломным словенам? Кто бы из словен согласился отдать за него, чужеземца, любимую дочь? Да и только глупец мог решиться на голые камни, на бесплодный остров привезти молодую жену!

Потому однажды на рассвете он покинул лесной приют и отправился на север, надеясь успеть до холодов, до того, как замерзнет Восточное море. Но в разлуке любовь не прошла, и обещанная боль с новой силой ужалила в сердце, когда этой весной ярл увидел свою ненаглядную на палубе корабля среди пленниц…

Долгождана сидела за высоким столом в доме Хравна и смотрела, как Йорунн заваривает травы для Ингрид, у которой с утра прихватило живот. Кроме них, никого больше в доме не было – Смэйни нянчила своих девочек, старый ведун вместе с конунгом отправился на капище просить богов об удаче для Асбьерна. Они теперь каждый день делали это.

– Скажи, говорил ли Асбьерн с тобой о любви? – вдруг спросила Долгождана подругу. Рука ведуньи с деревянной ложкой на мгновение замерла, потом снова пошла по кругу, размешивая кипящий отвар.

– С чего бы ему вздумалось? – удивилась Йорунн. – Я вроде повода не давала.

– Ходят слухи, что ярл прошлой осенью вернулся на остров сам не свой. – Долгождана вздохнула, подперла щеку ладонью. – После того, как у тебя погостил, даже на Лив не взглянул ни разу. Может, ты зелье целебное с приворотным попутала да опоила его случайно?

– Что ты! – отмахнулась подруга. – Такое не спутаешь! И тебе ли не знать, что я зелья приворотные отродясь не готовила и не буду. Колдовством любовь не заменишь, счастье не приманишь.

– Да шучу я. – Долгождана задумчиво смотрела в огонь. – Только Асбьерн и правда тогда тебя полюбил. И волчицу твою спас, и на лодье подошел сразу, и даже бежать предлагал, своих не побоялся. А потом сделал все, чтобы свободу тебе вернуть. Он надеется, что и ты его тоже полюбишь. Я слышала, как он сказал: подожду еще, а если затоскует, домой запросится – сам отвезу.

Некоторое время Йорунн молчала, не зная, что и ответить. Потом спросила:

– Ярл так и сказал: мол, сам отвезу Йорунн домой?

– Так и сказал, – кивнула Долгождана. – Правда, по имени не называл, но я сразу подумала…

– Ах, вот оно что! – перебила ее ведунья и рассмеялась. – Мне-то казалось, что Асбьерн тебе свое сердце отдал. Иначе зачем он тебя на волчицу выменял, на острове оставил, в доме со свободными поселил?

– Я его о том спрашивала, – призналась Долгождана. – Он сказал, что оставил меня для того, чтобы ты без подруги не заскучала. А когда узнал, что я княжна, стал выведывать, что там братья мои против них, северян, замышляли. Какая же это любовь, Любомирушка? Да и с чего ей быть? Это ведь ты его подобрала, выходила, к жизни вернула…

– Погоди, – вновь перебила Йорунн. – Ярл не забыл того, что я для него сделала, но ни разу не попросил меня сесть рядом, не заговорил о свадебном выкупе. А вот когда Хравн открыл ему правду о тебе и предложил взять с твоих братьев богатый выкуп, Асбьерн ответил, что сам бы князю его заплатил. Я еще удивилась: чего это он? Неужто влюбился?

– Точно ли так сказал? – недоверчиво прищурилась Долгождана. – Может, ты что-то напутала? Не на словенском ведь шел разговор.

– В словах могла ошибиться. – Йорунн накрыла глиняную миску кусочком ткани и стала осторожно процеживать отвар. – Но я помню, как он тогда смотрел на тебя. И видела его лицо в то утро перед отплытием, когда ты не пришла его проводить.

Над узким проливом нависали тяжелые, хмурые скалы. По приказу Асбьерна снекка пошла медленнее, потом и вовсе остановилась. Но никто не зажигал костров, не спешил сообщить о прибытии незваных гостей. Со стороны моря фиорд казался безжизненным и холодным.

– Правьте к берегу, – велел ярл. – Но сперва прощупайте дно.

Торд был хорошим кормщиком, но в незнакомом фиорде привык доверять не столько чутью и карте, сколько длинной жерди, которой мерили глубину и отыскивали подводные камни. Дважды снекка проходила над отмелью, и хирдманны слышали, как киль ее касается дна. Затем все стихло. Корабль плыл над глубокой водой.

Пролив все расширялся и вскоре превратился в большой круглый залив. Снекка шла на веслах, и гребцы с любопытством смотрели по сторонам. Вийдфиорд не был похож на Хьяр – здесь скалы не взмывали в небо остриями мечей, не пугали своей крутизной. Здесь подножия гор покрывала бархатная зелень, на пологих склонах росли густые сосновые леса, удобные тропы вели наверх, к горным пастбищам. Спокойная и сытая жизнь должна была радовать здешних хозяев.

– Вижу жилой двор, – сказал один из хирдманнов.

На берегу уже можно было разглядеть большие корабельные сараи, а чуть дальше – несколько домов с плоскими крышами, покрытыми дерном. Но сколько Асбьерн ни вглядывался, сколько ни вслушивался, не увидел ни одного человека, не услышал ни стука топора, ни мычания коров, ни женского смеха, ни детского крика. Это было очень странно.

И все же он велел подойти ближе и высаживаться на берег. Не всем это пришлось по нраву, но приказ оспаривать никто не посмел. Вождь лучше знает, что делать и когда следует опасаться. Тем более такой вождь, как Асбьерн Счастливый.

Возле корабельного сарая они заметили лодки, перевернутые не бурей – заботливыми руками хозяев. Неподалеку на камнях сушились сети. Ярл задумчиво усмехнулся и первым сбежал по веслу на берег, прошелся возле кромки воды, оглядываясь. Следом за ним начали спускаться хирдманны.

И тут они услышали громкий и яростный собачий лай. Прямо на них из-за дальних домов неслась огромная песья стая. Впереди бежал вожак – крупный, светло-серый, похожий на волка, только с загнутым на спину пушистым хвостом.

– Асбьерн! – крикнул со снекки Торд. – Возвращайся на корабль!

Но ярл упрямо мотнул головой и остался стоять на берегу, не показывая ни страха, ни волнения. Не стал вытаскивать меч, не полез за ножом, даже плащ не снял, чтобы было чем отмахнуться от свирепой стаи. Просто стоял и ждал. Его люди остались возле снекки, готовые, в случае чего, прийти на помощь вождю.

Собаки налетели, окружили Асбьерна, продолжая заходиться лаем. Ярл оглядел десятка два оскаленных морд, нашел вожака и спокойно сказал ему:

– Мы пришли с миром. Клянусь, что ни один из нас не причинит зла людям, живущим здесь. Ты знаешь, что я говорю правду, потому что в сердце моем нет страха.

И, продолжая смотреть в глаза вожаку, медленно протянул ему раскрытую ладонь.

Хирдманны замерли, глядя на них. Некоторое время огромный пес продолжал угрожающе рычать, потом замолчал, шумно втянул влажным носом воздух и подошел ближе к ярлу. Обнюхал его руку, затем сапоги… и вдруг завилял хвостом, заскулил, припал к земле, словно игривый щенок, а потом поднялся на задние лапы, уперся передними в грудь Асбьерна и принялся вылизывать ему лицо. Остальные псы, радостно тявкая, запрыгали вокруг.

– Ну, уймись, уймись, – добродушно проворчал Асбьерн, стараясь лаской угомонить собаку. Получилось у него не сразу. Наконец вожак закончил приветствовать гостя, отошел в сторону, повернулся к домам и несколько раз отрывисто взлаял. На его зов из жилищ стали осторожно выходить люди – девушки, женщины, малые дети, ребятня постарше, несколько стариков. Первым подошел рослый, худой, не старый еще мужчина, в светлых глазах которого Асбьерн увидел не столько тревогу, сколько надежду.

– Мир твоему дому, человек, – проговорил ярл.

Суровое, обветренное лицо мужчины дрогнуло. Он обернулся к своим и крикнул срывающимся от волнения голосом:

– Вождь! Вождь пришел!

Рослого мужчину звали Эйрик Тормундссон. Когда-то он был хирдманном здешнего хёвдинга Дитвинда Жестокого, а теперь стал за старшего в Рикхейме – так называли жители Вийдфиорда свой дом. Вот что рассказал Эйрик Асбьерну и его людям.

Вийдфиорд издавна был богат и землями, и лесами с дичью, и промысловой рыбой, да и защищен лучше других – не зная дороги, многие чужеземные корабли садились на мель в проливе между скалами или шли на дно с пропоротым брюхом. Так что люди здесь жили, не зная беды, в достатке и сытости, и не могли припомнить, случались ли когда голодные зимы, чтобы нечего было есть. Но, видно, такая жизнь не пошла на пользу последнему хёвдингу, Дитвинду. Стал он скуп, отгородился от всех, оттого даже прозвали его Дитвинд Жадный. Был у вождя единственный сын, Дунгват, которого воспитывали в Свеаланде. Когда ему исполнилось семнадцать зим, он вернулся к отцу и привез с собой подарок от свейского ярла – двух подросших щенков охотничьей лайки. С такими собаками в Свеаланде ходили на медведя и лося, на них ездили в санных упряжках, они сторожили дома и скот.

Лайки прижились в Рикхейме, и каждый год в своре появлялись новые щенки. Крупные, выносливые псы были подспорьем и охотнику и пастуху, они отважно бросались на врага и при этом были ласковы с детьми. Многие соседи и гости готовы были платить серебром за пару таких собак, но Дитвинд Жадный ни одной не продал. Зато когда лаек в Рикхейме стало слишком много, он приказал безжалостно топить новорожденных щенков, оставляя в помете лишь одного, самого крепкого.

А несколько зим назад к Дитвинду приплыла снекка от его младшего брата. У того на его земле случился неурожай, люди голодали, и брат попросил брата о помощи. Но хёвдинг велел им уплывать восвояси, хоть и говорил ему старый провидец Вейт, что не годится так поступать. Даже молодой Дунгват уговаривал отца помочь кровному родичу. И все же Дитвинд никого не послушал. Лишь рассмеялся, когда мудрый Вейт сказал ему, что боги такого не забывают и сурово карают того, кто противится их воле.

Снекка тогда уплыла ни с чем, а Дитвинда хёвдинга все стали называть Жестоким. И с той поры удача отвернулась от его рода. Спустя год погиб единственный сын хёвдинга – страшная буря разметала в щепки его драккар, отправила на дно и молодого Дунгвата и всех его воинов. Следом один за другим случились два неурожая, словно сам Фрейр затворил чрево земле. А потом пришла лютая холодная зима, после которой в Рикхейме начался мор. Неведомая прежде хворь в одночасье поселилась во всех домах, и очень скоро повсюду слышался плач по умершим и стоны еще живых. Целители трудились день и ночь, чтобы спасти тех, кто заболел, но запасов зелий и трав на всех разом хватить не могло… Дитвинд хёвдинг умер одним из последних, насмотревшись, как гибнут те, чьи жизни вверили ему боги. И некому было достойно снарядить в последний путь ушедшего вождя – его тело сожгли на берегу вместе с остальными умершими, прах развеяли по ветру, и не осталось от Дитвинда Жестокого на этой земле ничего, кроме дурной славы.

Старого Вейта боги пощадили. Он умер совсем недавно, до последнего дня прося у своих покровителей милости и прощения. И перед смертью было ему даровано видение о том, что великий вождь придет сюда на лодье со своими людьми и свирепые псы хёвдинга признают в нем хозяина. Страшной клятвой связал Вейт всех, кто остался в живых: заставил пообещать, что примут они руку нового вождя и будут служить ему так же, как служили Дитвинду хёвдингу. Только тогда боги вновь пошлют удачу жителям Рикхейма и вернут плодородие здешней земле.

– Потому просим тебя, – проговорил Эйрик Тормундссон, заканчивая рассказ, – будь нашим вождем, Асбьерн Счастливый. Не откажи.

Некоторое время ярл молчал, обдумывая услышанное. Потом заговорил:

– Когда-то я тоже все потерял – дом, семью, верных людей, и все же мечту править на своей земле не оставил, потому что родился вождем. Но в трудную минуту я принес клятву Эйвинду конунгу, моему побратиму: пообещал, что до тех пор, пока он не вернет утраченное, я никого под свою руку не возьму.

Горестный стон прокатился по толпе, но Асбьерн сделал знак и все замолчали.

– Мы искали хорошие земли, чтобы переселить наших людей с бесплодного острова Хьяр, а потом построить драккары и отправиться отвоевывать остров Мьолль, чтобы его хозяином вновь стали называть конунга из рода Ульва, Эйвинда Торлейвссона. Как только это произойдет, клятва будет исполнена и я сам смогу стать вождем. До той же поры мой вождь – Эйвинд.

После краткого раздумья Эйрик Тормундссон произнес:

– Что ж, тогда пусть люди Эйвинда конунга переселяются к нам. Рикхейму и помощь нужна и защита. Только скажи побратиму, чтобы обиды не было: мы под твою руку встанем и вождем признаем тебя одного. Больше никто на этой земле не нарушит волю богов.

– Быть посему, – ответил Асбьерн. – А я не предам тех, кто поверил мне. Обещаю.

И крепко обнял Эйрика.

Все, что спряла Долгождана за вечер, вновь оказалось испорчено. Унн, не скрывая досады, размотала клубок, и добротная шерстяная нить распалась на короткие, в четверть локтя, обрывки. Из такой уже ничего не свяжешь, разве что на штопку пустить.

– Мы с Фрейдис вместе сидели за работой, – вступилась за девушку Хельга. – И я видела, что нить была целой!

– Я тоже видела, – подала голос Лив.

Арнфрид взяла из рук матери пряжу, оглядела ее и сказала:

– Такое бывает, если клубок протыкают ножом с разных сторон.

Долгождана растерянно посмотрела на нее. Потом справилась с нахлынувшим было стыдом и проговорила:

– У нас бы подумали, что домовой пакостит. Он, если кого невзлюбит, вредничать начинает.

– О словенских духах-хранителях дома я слышала от мужа, – сказала Унн. – И он говорил, будто эти духи не любят тех, кто работает кое-как.

Долгождана опустила глаза. Что ж, пусть упрекают в нерадивости, она-то лучше знала, чем провинилась перед здешним домовым. Все в этом доме любили синеглазого ярла, и теперь незримый хранитель мстил ей одной за то, что возомнила себя особенной, не ответила на любовь Асбьерна, не пошла, неблагодарная, его провожать. А случись с ним в дальнем краю беда – станут ли другие оберегать ее так же, как он? Или вспомнят, что она простая рабыня, которую вовсе не обязательно о чем-либо спрашивать или жалеть…

– Не плачь, – уже мягче проговорила Унн. – Люди здесь не верят в домовых, они верят в ниссов¹⁴ и двергов¹⁵ – темных альвов, которые, по слухам, те еще озорники. Сходила бы ты к Хравну да узнала, как их отвадить.

Унн забрала корзину с пряжей и вышла во двор. Долгождана догнала ее уже возле длинного дома.

– Госпожа! – окликнула она хозяйку. Та обернулась, и девушка осмелилась спросить ее: – Госпожа Уинфрид, а кто такие альвы?

– Там, где я родилась, – ответила Унн, – альвами называли лесных духов, живущих в королевстве Альвхейм, которое не дано увидеть человеку. Эти духи обликом прекраснее, чем солнце – высокие, стройные, с яркими глазами цвета неба или весенней листвы. Говорят, альвы знали колдовские секреты и повелевали силами природы, и часто бывало так, что своей красотой они пленяли сердца смертных мужчин и женщин. – Она улыбнулась и добавила шепотом: – В семье Асбьерна верили, что один из его далеких предков взял в жены дочь бессмертного альва. Может, и так, ведь в роду МакГратов все были очень красивы. Правда, никто из них не умел колдовать.

– Говорят, ярлу всегда и во всем сопутствует удача, – сказала Долгождана. – Это ли не колдовство?

Унн снова улыбнулась и погладила девушку по щеке:

– Боги любят Асбьерна за храброе сердце и чистую душу, оттого и благоволят ему. Верю, что однажды и златокудрая Фрейя, которой он тщетно возносит молитвы, одарит его своей милостью.

На седьмой день после того, как снекка Асбьерна ушла в море, на горизонте показались полосатые паруса кораблей датского хёвдинга Вилфреда.

Этого гостя давно ждали в Стейнхейме, поэтому стали готовиться к встрече. Рабыни и жены варили ячменное пиво, пекли хлеб, натопили баню и по совету Йорунн запарили в чане душистые травы, чтобы потом плескать на раскаленные камни.

Эйвинд конунг велел своим хёвдингам собрать оружие и запереть его в сундуках. И напомнил воинам, чтобы вели себя достойно: не мешали гостям веселиться, но и не позволяли никого обижать.

– Датчане пробудут у нас недолго, – сказал он. – Им нужно успеть домой до праздника Мидсумар. Так пусть они потом всем рассказывают, что нигде их не принимали так хорошо, как в Стейнхейме!

Датских кораблей было три: черный драккар Вилфреда хёвдинга и два кнорра, один большой, другой поменьше. Их встретили на берегу приветственными криками и живо поднесли сходни, едва только лодьи уткнулись в прибрежный песок. И вскоре Вилфред хёвдинг по прозвищу Скала с радостным смехом обнимал и хлопал по плечам Эйвинда конунга и многих других, кого хорошо знал.

– А ты все не меняешься, Вилфред, – сказал датчанину Ормульв. – Только седины больше стало. Одно слово – Скала!

Хёвдингу было уже больше пятидесяти зим, и у себя на родине он слыл великим воином. Сам датский конунг прислушивался к его советам.

– В этот раз я решил взять с собой старшего сына, Инрика, – сказал Вилфред. – Помнишь его, Эйвинд? Он привел для тебя кнорр, как и было условлено.

Высокий русоволосый воин в богатом плаще сбежал по сходням и подошел к ним. Последний раз Эйвинд видел Инрика еще мальчишкой и заметил, что с годами тот все больше становится похож на отца. Будет кому продолжать славные деяния рода.

– Рад тебя видеть, Эйвинд конунг, – проговорил сын хёвдинга. – Хочешь осмотреть свой новый корабль?

– Плох тот хозяин, который сразу начинает говорить о делах, – улыбнулся Эйвинд. – Завтра погляжу на кнорр, а пока смойте с себя усталость и приготовьтесь пировать до тех пор, пока не стемнеет!

В честь прибытия датчан собрали богатый пир. Едва закончили накрывать столы, Унн велела Фрейдис и младшим девчонкам возвращаться в женский дом и не выходить оттуда без ее позволения. А чтобы без дела не сидели, выдала им по плоской деревянной игле да по клубку шерсти – рукавицы вязать.

Прочие рабыни остались прислуживать на пиру. Осталась и Ольва, привыкшая сидеть на таких праздниках рядом с Иваром и Унн. А Зорянку-Сванвид никто и спрашивать не стал: место невесты – рядом с женихом, особенно если жених – младший брат конунга. Датчане разглядывали ее, кивали, поглаживая усы, – хороша! – а робкая Сванвид сидела, словно примороженная к скамье, и мечтала только об одном: сбежать оттуда да поскорее.

Йорунн тоже хотела остаться – здешние пиры были для нее в диковинку, но приковыляла Смэйни, заохала, мол, с утра спину ломит, отвару бы целебного испить. Да еще попросила девушку заварить травы для Хравна – старика опять мучил кашель, и сказала, что Сигрид принесла маленькую Эсси: нездоровится девчонке, застудили, кажется.

– Ну и дела! – всплеснула руками Йорунн. – Пойдем тогда скорее, матушка.

В это время в дружинный дом как раз входил Эйвинд конунг, а с ним датский вождь и его сын. Ведунья с улыбкой поклонилась им и быстро выскользнула за дверь. Инрик проводил ее взглядом.

– Эйвинд, кто эта девушка? – спросил он.

– Которая? – рассеянно отозвался конунг.

– Темноволосая красавица, – объяснил Инрик. – Только что мимо прошла.

– Ее зовут Йорунн, – коротко ответил Эйвинд. И больше ничего добавлять не стал.

Праздник удался на славу, и Вилфред хёвдинг то и дело брал в руки звонкую арфу или лангелейк¹⁶, чтобы сказать о гостеприимстве и щедрости хозяина Стейнхейма. Про него не зря говорили, что он умел лучше многих слагать висы¹⁷ – ни у сына его Инрика, ни у Эйвинда не выходило так хорошо, как у Вилфреда Скалы. Мог с ним поспорить разве что Асбьерн, и хёвдинг не раз пожалел о том, что ярла сейчас не было с ними.

Девять зим назад он и его люди помогли молодому Артэйру отомстить за погубленную семью, наказать разбойников и предателей. Вилфред поначалу не очень-то доверял мальчишке-скотту, который собрался натравить его викингов на одного из хьяльтландских эрлов и захватить принадлежавший ему замок. Датский хёвдинг не хотел вмешиваться в междоусобные войны и не стал бы слушать того, кто надеялся на победу, оплаченную чужой, купленной кровью. Но молодой эрл и его люди вызвались идти в бой наравне со всеми, а сам Артэйр показал себя отчаянным храбрецом, решив потайными ходами пробраться в замок и открыть ворота людям Вилфреда. И когда ему это удалось, хёвдинг подумал, что было бы неплохо, если бы у его подрастающего в Готланде сына появился такой смелый и хитроумный наставник. А увидев, как сражается Артэйр МакГрат и как падают враги, сраженные его мечом, он решил предложить юноше отправиться с ним в Готланд и назваться одним из его сыновей. Даже новое имя ему придумал: Асбьерн, Медведь Богов.

Он еще не знал тогда, что Артэйр и Эйвинд уже совершили обряд побратимства, призвав в свидетели северных и хьяльтландских богов. И что молодой эрл, понимая, что после учиненной им расправы будет объявлен вне закона, принял решение плыть вместе с Эйвиндом и Ормульвом на остров Хьяр. Вилфред не стал его отговаривать – Артэйру и без того было известно, что впереди его ждет нелегкая жизнь, потому он не позвал с собой никого из своих людей. Но нашлись те, кто по собственной воле ушел с молодым вождем. Среди них были братья Фарланы – Бирк, Стин и Роари, и, конечно же, Уинфрид с маленькими дочерьми.

Придуманное хёвдингом имя пришлось по душе молодому скотту. И после того, как Артэйр МакГрат навсегда простился с эрлом Рейбертом и с родиной своих предков, на палубу датского корабля поднялся побратим Эйвинда Торлейвссона, викинг по имени Асбьерн, которого позже люди прозвали Счастливым.

Для дорогих гостей Эйвинд велел открыть один из бочонков с вином, и Халльдор не замедлил угостить заморским напитком свою невесту. Зорянке вино понравилось больше, чем пиво, только с непривычки девушка быстро захмелела и, забыв о смущении, стала поглядывать по сторонам, смеяться удачным шуткам и не убрала руку Халльдора, когда тот в очередной раз обнял ее.

Гости веселились от души. Соскучившиеся по женской ласке хватали пробегавших мимо пригожих рабынь, сажали их за стол, угощали пивом и сыром, а потом тянулись поцеловать. Один из датских хирдманнов поймал за руку Весну, разливавшую пиво, подвинулся на скамье, освобождая место рядом с собой. И тут же почувствовал тяжелый взгляд человека, сидящего напротив. Лодин не стал ничего говорить, просто смотрел – и датчанин, годившийся ему в сыновья, замешкался, отвел глаза и выпустил руку девушки. Перепуганная Весна торопливо наполнила его рог и поспешила дальше. Но теперь если кто-то пытался обнять ее или усадить себе на колени, она поворачивалась, ища взглядом Лодина, и воины оставляли ее в покое.

Ольва на пиру почти не брала в рот хмельного, и Лейдольв, заметив это, сказал:

– Женщины не пьют, если боятся, что пиво заставит их выдать сердечные тайны.

– Или если просто не хотят пить, – отозвалась девушка. Но насмешник не унимался:

– Признай, что опасаешься во хмелю сказать при всех, что я нравлюсь тебе, и наброситься на меня с поцелуями!

– Будь так, я опасалась бы, что, обнимая, переломаю тебе все кости, а то и ненароком придушу, – рассмеялась Ольва. – Не хватало еще виру платить за тебя конунгу.

Сидевшие рядом воины расхохотались. Если бы не хмельное веселье, царившее на пиру, Лейдольв не спустил бы такой обиды. Но он тоже рассмеялся и сказал:

– Жена мужевидная

Силой хвалилась,

Рабынь обнимала,

Замуж звала их,

Лишнего выпив.

Хирдманны захохотали еще пуще, хлопая себя по коленям – шутка понравилась. Краска бросилась в лицо Ольве, между бровями залегла гневная складка. Захотелось вскочить и выбежать прочь – а как убежишь, не придумав достойного ответа? Вот только висы сочинять она не умела, поэтому, спрятав досаду, выхватила из рук Лейдольва наполненный рог с пивом и под восторженные крики выпила его до дна. Пусть не думают, что она чего-то боится. И пусть одноглазый зубоскал не надеется: на празднике она покажет, кто из них горазд лишь языком трепать!

Пировать закончили ближе к рассвету. Перед тем, как лечь спать, Вилфред хёвдинг сказал Эйвинду:

– Один из моих воинов, Хрёрек, недавно был ранен в бою. Рана затянулась, но не перестала болеть. А сегодня в бане я заметил, что плечо Хрёрека распухло и самого его лихорадит. Помню, ведун твой сведущ в целительстве; может, сумеет помочь?

– Хравн никому в помощи не отказывал, – ответил Эйвинд. – Утром пойдем к нему.

– А если он не поможет, – подхватил Ормульв, – ведунью попросим.

– Ведунью? – удивился Вилфред, не замечая, как изменилось лицо конунга.

– Йорунн, – усмехнулся Ормульв. – Девушка, которую боги наделили умением исцелять.

– Та самая Йорунн? – переспросил Инрик. – Темноволосая красавица? Что же ее на пир не позвали?

– Может, Хравну опять нездоровилось и она с ним сидела. Или зелья свои делала, – простодушно пояснил хёвдинг, не замечая хмурого взгляда Эйвинда.

– Да кто бы ни взялся лечить, лишь бы помогло! – отмахнулся датский вождь. – Утром решим.

Эйвинд молча кивнул.

Когда поутру гости проснулись, Эйвинд конунг сам проводил Вилфреда и Хрёрека к дому ведуна. И не удивился, когда Инрик вызвался идти с ними.

Старый Хравн только что вернулся с прогулки по берегу и отдыхал, ожидая, когда Смэйни принесет ему поесть. Он бегло ощупал красное, раздутое плечо датчанина и спросил:

– Когда вынимали стрелу, заметили, что наконечник раскололся?

– Я сам ее выдернул, – поморщился Хрёрек. – Мы сражались, некогда было разглядывать.

– Отколотый кусок остался внутри, – проговорил ведун. – Придется надрезать кожу и вытащить его, иначе ты потеряешь руку или умрешь через несколько дней. Я бы помог тебе, но молодые глаза лучше старых, а молодые пальцы проворнее и сильнее. Пусть Йорунн достанет осколок.

– Где же она? – нетерпеливо спросил Инрик.

– За молоком пошла, – ответил ему Хравн. – Сейчас придет.

– Вот что, – повернулся к молодому датчанину Эйвинд. – Нечего здесь без особой надобности стоять. Ты мне кнорр обещал показать. Идем.

Сын хёвдинга вышел вслед за ним, но без особой охоты. А вскоре вернулась Йорунн. Поклонилась гостям, поставила горшочек с молоком на стол, обтерла чистой тряпицей руки и внимательно выслушала Хрёрека. Потом велела ему сесть на лавку, осмотрела плечо. Осторожно потрогала потемневшую кожу вокруг затянувшейся раны.

– Жар у тебя, – сказала Йорунн датчанину. – Сейчас травы заварю, выпьешь две кружки. Один отвар боль унимает, другой кровь очистит. Потом буду осколок вытаскивать.

Она прикрыла глаза и склонила голову, мысленно обращаясь к Великой Матери и прося ее о помощи. Затем развела огонь и повесила над очагом котелок с водой. Пока закипала вода да настаивались отвары, молодая ведунья приготовила чистые лоскуты, достала из ларца и обдала кипятком один из серебряных ножей, смешала в глиняной миске особые травы, растолкла их ступкой, запарила и сделала целебную мазь. После того, как Хрёрек выпил оба отвара, Йорунн взяла нож и, что-то негромко напевая, одним коротким, стремительным движением провела по нарыву и тут же приложила чистую тряпицу. Датчанин не издал ни звука, пока она вычищала рану, и только хрипло охнул, когда пальцы девушки нащупали застрявший обломок.

– Потерпи, – сказала Йорунн. – Я быстро.

– Тащи, женщина! – прорычал изнуренный болью викинг. – Во имя Одина!

Ловким и точным движением она поддела обломок и выдернула его. После чего еще раз промыла рану, стянула ее края, наложила сверху пропитанный мазью лоскут и сделала тугую повязку. А потом шепотом прочитала заговор на неведомом датчанам языке.

– Травы оставшееся вытянут, – пояснила девушка. – А слова, обращенные к Великой Матери, придадут тебе сил и помогут ране быстрее зажить. Но ты все равно должен прийти ко мне после полудня и вечером, чтобы выпить целебное зелье и сменить повязку.

Хрёрек пробормотал слова благодарности и стал осторожно натягивать рубаху. А Вилфред хёвдинг усмехнулся в густые усы, покачал головой и уважительно сказал:

– Ты так молода, но во врачевании ран сведуща. Повезло людям Эйвинда с целительницей, а старому Хравну – с внучкой. Спасибо тебе.

Йорунн ничего не ответила, только улыбнулась и поклонилась вождю. А Хравн не услышал слов хёвдинга. Он спал.

В этот день хозяева и гости были заняты торгом. Датчане разгрузили кнорры, люди Эйвинда собрали все, что предназначалось для обмена и продажи. Вожди осмотрели товары, пересчитали, договорились о цене. Вывели рабов-словен, и Вилфред велел им снять рубахи, чтобы убедиться, что они крепки телом, не больны и не увечны. После Унн привела девчонок-рабынь. Хёвдинг скользнул по ним взглядом, махнул рукой: сгодятся… Весна стояла и смотрела на датские корабли, пыталась представить себя на качающейся палубе, в темном трюме, потом – на неведомом берегу среди чужих людей. Далеко за морем останется любимая сестренка Зоряна, умница Йорунн, ловкая Ольва, строгая, но добрая Унн, и каждый день сердце Весны будет разрываться от тоски. Но потом она представляла себя в объятиях Лодина… и снова переводила взгляд на кнорры.

Вилфред хёвдинг ушел, и девчонкам велели возвращаться к работе, сказали, что датчане заберут их завтра утром. Новость не была радостной, но плакать никто не стал.

После полудня Йорунн сменила повязку Хрёреку, а потом взяла глиняную плошку, молоко, оставшееся от завтрака, и отправилась в женский дом. Накануне Долгождана пожаловалась ей на шаловливого духа, который взялся ее изводить и в работе пакостить. Посоветовавшись с мудрым Хравном, Йорунн решила задобрить здешнего домового угощением и уговорить его вести себя смирно.

Выпроводив девчонок во двор, молодая ведунья закрыла за собой дверь и огляделась. Некоторое время она молча стояла возле очага, прислушиваясь к чему-то, ведомому лишь ей одной, потом распустила косу, сняла поясок, поклонилась каждому из четырех углов и стала медленно ходить посолонь, приговаривая:

– Кто бы ни был ты, озорная душа, услышь мои слова, не откажи в просьбе! Смилуйся, девкам вредить перестань, шерсть не режь и не путай, вышивку не порти, сор в еду не кидай! Если прогневали чем – прости, хозяин ласковый! И пуще всего не обижай Долгождану-Фрейдис, лучше лишний раз помоги ей да защити. А мы тебя за то каждый день угощать будем.

Девушка налила молока в плошку и поставила ее в самый темный угол под лавку. Потом снова поклонилась, завязала пояс и стала неторопливо заплетать косу. Дом казался ей тихим и уютным – должно быть, дух-хранитель услышал ее и угомонился. Вот отведает свежего молочка да и забудет про всякие пакости…

Дверь скрипнула. На пороге появилась медноволосая Лив.

– Что ты тут делаешь? – удивилась она.

– Слухи пошли, будто нечисть в доме озорует, – объяснила Йорунн. – Вот я и пришла с ней побеседовать, попросила впредь не баловать и не вредничать.

– Хорошо, если она тебя послушает, – отозвалась Лив. – А то Сванвид ложится спать, накрывшись с головой одеялом: ей всюду дверги мерещатся.

Она прошла мимо Йорунн и села на лавку. Смерила девушку любопытным взглядом:

– Правду ли говорят, что ты многое умеешь?

– Лучше прямо скажи, что тебе нужно, – усмехнулась молодая ведунья, перевязывая косу лентой.

– Хочу, чтобы тот, кого я люблю, навеки моим стал, – ответила Лив. – Замуж за него хочу.

Йорунн внимательно посмотрела на нее:

– А любит ли он тебя?

– Любит, – вздохнула медноволосая красавица, – но не торопится хозяйкой в дом ввести. А мне свободу получить хочется, женой законной назваться, сына ему подарить. И он счастлив будет, и меня люди станут уважать.

Йорунн понимающе кивнула. Взяла с полки кружку, плеснула туда чистой воды. Потом спросила:

– Как его зовут?

– А тебе зачем? – прищурилась Лив.

– Наговоренную водицу сделать, – пояснила девушка. – Чтобы любимый твой всей душой к тебе прикипел. Только заговор не получится, если имени не назвать.

Лив замялась, отвела взгляд. Нехотя ответила:

– Асбьерн ярл.

– Вот оно что, – задумчиво проговорила Йорунн, впрочем, без особого удивления. – Тут я вряд ли чем помогу. Проще утес приворожить и на тебе женить, чем Асбьерна ярла. У вождей от колдовства защита сильная, сами боги их охраняют.

– Но ты-то, говорят, ведунья всесильная, – стала упрашивать Лив. – Подумаешь, на водичку пошептать… Вдруг да и получится?

Йорунн усмехнулась, опустила вспыхнувшие озорством глаза, поднесла кружку к губам, шепотом произнесла несколько слов и протянула красавице наговоренную воду:

– Вот, возьми. Выпей сейчас и до захода солнца думай об Асбьерне. Но учти: если ты меня обманула и ярл не любит тебя, наговор проклятием обернется. Пойдут неудачи одна за другой, беды да болезни, а может, даже и смерть. Будь осторожна.

Сказала, улыбнулась и пошла к дверям. И краем глаза увидела, что Лив растерянно смотрит в кружку с водой, а отхлебнуть из нее не решается.

Когда Йорунн проходила мимо дружинного дома, ее окликнули. Девушка обернулась – голос был ей незнаком, и увидела молодого датчанина, в котором только слепой не признал бы родную кровь Вилфреда хёвдинга. Ведунья приветливо улыбнулась, и сын вождя сказал ей:

– Мое имя Инрик Вилфредссон. Последний раз я был на острове Хьяр давно, еще мальчишкой. Не сходишь ли со мной прогуляться по берегу и не расскажешь ли, как вы тут живете?

Йорунн заглянула в его светло-серые глаза и, подумав, ответила:

– Если матушка Смэйни позволит – пойду.

Смэйни в доме не оказалось, и девушка решила, что ничего плохого не случится, если она среди бела дня на глазах у всех пройдется вдоль берега с сыном вождя. Они спустились к морю, и разговор у них сразу заладился. Йорунн поведала Инрику о жизни на острове, а он показал ей датские корабли и стал рассказывать о своей стране, о морских походах и о сражениях, в которых участвовал. Йорунн слушала его с интересом, смеялась, когда он вспоминал что-то забавное, а Инрик все норовил то коснуться ее руки невзначай, то соринку с плеча смахнуть.

Ормульв хёвдинг первым заметил их и подтолкнул локтем Эйвинда: гляди, мол. Сигурд тоже увидел, покачал головой:

– Как бы не увез датчанин девчонку.

– Да она только рада будет, – усмехнулся Ормульв. – Готланд – не остров Хьяр, а Инрик – не простой хирдманн. – И крикнул проходившему мимо Вилфреду: – Смотри, Скала, наша ведунья околдовала твоего сына!

– Красивой да разумной колдовать незачем, – отозвался датский вождь. – На такой и хёвдингу не стыдно жениться.

Эйвинд конунг ничего говорить не стал. И на берег смотреть – тоже.

А Инрик и ведунья неторопливо шли вдоль кромки моря, глядя то по сторонам, то друг на друга. И улыбались, то смущенно, то весело.

– Я бы хотел показать тебе свою страну, – сказал молодой датчанин. – Тебе бы там понравилось, Йорунн.

Девушка только вздохнула, а потом попросила:

– Скажи, могу я завтра перед отплытием попрощаться с рабынями, которых вы повезете в Готланд?

– Что тебе за дело до них? – удивился Инрик.

Йорунн долго смотрела на корабли, на бескрайнее холодное море, а потом перевела взгляд на датчанина:

– Эти словенские девушки – мои подруги. Я была с ними, но Эйвинд конунг дал мне свободу, узнав, что я умею лечить.

– Вот как? – Инрик нахмурился. – Мы с отцом думали, что ты старого Хравна внучка или преемница.

– Нет, – покачала головой Йорунн, – в преемницы я не сгодилась, так Хравн сказал, когда новое имя мне выбирали. А дома меня Любомирой звали. Я родилась в семье ведунов и целителей, и была свободной до нынешней весны, пока люди Эйвинда не пришли в словенские земли.

Инрик выслушал ее, помолчал, потом сказал:

– Приходи завтра утром на берег, простишься с подругами.

– Спасибо тебе, – обрадовалась девушка. Сын вождя улыбнулся, прищурил светлые глаза:

– А хочешь на наш драккар подняться, посмотреть боевой корабль?

Йорунн растерялась, осторожно напомнила:

– Говорят, примета плохая, если женщина на палубу драккара взойдет…

Инрик от души рассмеялся:

– Это верно. Иную не то что к кораблю – к лодке подпускать опасно. Но ты же ведунья. От тебя худого не будет.

Девушка тоже рассмеялась, лукаво прищурилась:

– Я бы пошла, Вилфредссон, да боюсь, вдруг ты тоже решишь увезти меня силой и в трюме запрешь?

Кровь хлынула в лицо молодому датчанину. Он остановился, нахмурился, сжал кулаки:

– Никто еще не упрекал меня в бесчестии!

Сказал, как отрезал. И пошел прочь.

– Инрик, я… – растерянно проговорила девушка, но он не обернулся, не сбавил шаг. – Я не хотела тебя обидеть, Инрик! Пошутить решила, глупая… Прости!

Но Вилфредссон уже не слышал ее слов. Или сделал вид, что не слышит.

Вечером Йорунн позвали ужинать в дружинный дом, и она не посмела отказаться. Датчане поглядывали на ведунью с любопытством, а она без всякого смущения смотрела по сторонам и на любопытные взгляды отвечала улыбкой. Только однажды ее лицо опечалилось – когда она заметила сидящего поодаль Инрика. Но вот сын датского вождя повернулся в ее сторону, увидел девушку… и вдруг улыбнулся в ответ, а потом высоко поднял рог с пивом, давая ведунье понять, что пьет в ее честь. У Йорунн отлегло от сердца: хоть и вспыльчив Вилфредссон, да, к счастью, отходчив… А в следующий миг она встретилась взглядом с Эйвиндом, и лицо вождя показалось ей сердитым и хмурым.

«Неужто думает, что я о клятве забыть могу?» – Йорунн опустила глаза и отвернулась, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Взгляд вождя был тяжелым, словно каменная плита, и девушка почувствовала себя нежеланной гостьей, лишней в этом доме, за этим столом. Она посидела еще немного, затем поднялась, поклонилась, поблагодарила за угощение и, сославшись на ведовские заботы, пошла к себе. А по дороге все думала: показалось ей или нет, что Эйвинд конунг воспринял ее уход с радостью?

Как и накануне, Унн отправила словенских девчонок прислуживать за ужином – подносить угощения, разливать пиво, убирать со столов опустевшую или грязную посуду. Только одной в этот вечер не было среди них. Лодин поймал за руку пробегавшую мимо Ярину, спросил:

– А где старшая сестра Сванвид?

– Худо ей, – ответила девушка. – То в жар бросает, то в холод. Унн велела ей остаться в доме, чтобы не расхвораться совсем.

Тогда кормщик взял со стола сладкую медовую лепешку, отдал Ярине и сказал:

– Отнеси ей. И скажи, что завтра утром я приду за ответом.

На рассвете датчане стали собираться в обратный путь. Большой кнорр завели в корабельный сарай, тот, что поменьше, загружали купленными и обменянными товарами. Вожди наблюдали за сборами. Вилфред хёвдинг выбрал момент, когда поблизости никого не было, и негромко сказал Эйвинду:

– Поговорить с тобой хочу. С глазу на глаз.

Они вернулись в дружинный дом и прошли в покои Эйвинда конунга. Вилфред окинул взглядом более чем скромное убранство – простую деревянную кровать, украшенную незамысловатыми узорами, растянутый над изголовьем синий плащ с вышитой на нем головой волка – память о Торлейве конунге, сундук, скамью да невысокий стол, на котором стоял светец, наполненный тюленьим жиром. Хёвдинг помолчал, стараясь не думать о том, какие сны приходят к Эйвинду на ложе, где три зимы назад умер его отец. Потом сказал:

– Моему сыну понравилась ваша ведунья, Йорунн. Еще ни на одну девушку он так не смотрел. Знаю, что она не преемница Хравна, потому и завел этот разговор. Отпустишь ли ты ведунью в Готланд, если Инрик попросит Йорунн стать его женой и она согласится? Я не из тех, кто отбирает последнее, поэтому обещаю прислать ей достойную замену. Кого-нибудь из наших ведунов.

– Она свободна, над ней нет моей воли, – хмуро проговорил Эйвинд после долгого молчания. – Захочет уйти – пусть уходит. Держать не стану.

– Ведунья под твоей защитой живет, твоему народу служит, – ответил Вилфред. – Тебе и решать.

Эйвинд поднялся, вышел из покоев, рывком открыл дверь дружинной избы:

– Позовите Йорунн! – велел он, а потом толкнул дверь и сел на хозяйское место возле очага. Вилфред, прищурившись, глянул на него, но промолчал.

Скоро прибежала ведунья, с порога поклонилась вождям.

– Подойди сюда, Йорунн, – сказал Вилфред. – Разговор к тебе есть. Полюбилась ты моему сыну, Инрику. Думаю, сама уже догадалась об этом.

Девушка смущенно кивнула.

– Что мне сказать ему, если надумает свататься?

Йорунн бросила взгляд на Эйвинда, но вождь сидел с равнодушным лицом и глядел мимо нее.

– Конунг за тобой слово оставляет. Удерживать не будет.

«Значит, не верит мне». – Девушку словно холодом окатило. От обиды защипало глаза, но голос ее остался спокоен:

– Не по своей воле попала я на остров Хьяр, но видела лишь добро от Эйвинда конунга и клялась перед богами, что буду беречь живущих в Стейнхейме от недугов и хворей. Не могу я нарушить клятву и отплатить вождю неблагодарностью.

– Если согласишься, мы пришлем на Хьяр самую лучшую ведунью или ведуна, – пообещал хёвдинг.

Йорунн опустила голову, чувствуя, как колотится в груди сердце. Больше всего ей хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, чтобы не было нужды отвечать. Вилфред терпеливо ждал. Девушка глубоко вздохнула, подняла голову и посмотрела в глаза датскому вождю:

– Любой отец гордился бы таким сыном. Инрик умен, благороден, отважен и очень красив. И я буду скучать без Инрика, как… сестра без брата. Не сердись на меня, хёвдинг. Твой сын – не моя судьба.

Вилфред огорченно потеребил седеющую бороду. Потом тоже вздохнул:

– Почему-то я знал, что ты так ответишь. Признайся: другому обещана или обетом связана?

– Нет у меня иных обетов, кроме как перед Великой Матерью. И не зовусь я ничьей невестой. Вот и вся правда, – тихо ответила молодая ведунья. Она низко поклонилась хёвдингу, потом повернулась к Эйвинду:

– Могу я идти, вождь?

– Ступай, – негромко сказал он.

Оставшиеся после пира лепешки и сыр Унн собрала словенским девчонкам в дорогу. Каждой дала узелок с чистой одеждой на смену и подарила по деревянному гребню. В последний раз накормила вкусной и сытной кашей и не отправила на берег отмывать котел. Девчонки ходили притихшие, с поникшими головами, и прятали заплаканные глаза. Прощаться всегда тяжело, даже если надеешься на другом берегу встретить лучшую долю.

Лодин пришел, как и обещал, когда солнце поднялось над длинным домом. Весна, увидев его, застыла на месте, не в силах ступить и шагу. Как во сне виделось: вот кормщик подошел к ней, положил тяжелую ладонь на плечо, проговорил:

– Ну, что надумала?

Видимо, она молчала слишком долго. Лодин убрал руку, вздохнул:

– Как хочешь. Неволить не стану.

А Весна смотрела мимо него, на стоящую возле женского дома Зорянку, на спешащего ей навстречу Халльдора, и счастливая улыбка сестры темной болью отозвалась в сердце. Уплыть подальше, за тридевять земель, все равно куда, лишь бы не видеть ее, не слышать и навсегда позабыть. И найдется еще в чужедальней земле прекрасный молодой хёвдинг, который полюбит ее, даст ей свободу и женой своей назовет…

Но тут Зорянка повернула голову, увидела Весну, Лодина рядом с ней, и по лицу старшей сестрицы сразу же все поняла. Ахнула, схватившись за побелевшие щеки, пошатнулась… Девчонка еще несмышленая, а когда плачет, кажется совсем маленькой и беззащитной. Как такую оставить?

Весна перевела взгляд на Лодина, подошла на полшага ближе, взяла его за руку. Попыталась улыбнуться:

– С тобой остаюсь.

Кормщик полез за пазуху, вытащил две серебряные застежки для платья, вложил ей в ладонь. Потом ласково коснулся ее волос и проговорил:

– Я буду называть тебя Гудрун.

Перед отплытием датчан молодая ведунья осмотрела плечо Хрёрека, в последний раз сменила повязку и, хотя рана заживала хорошо, посоветовала еще день-другой не садиться грести. Суровый воин в благодарность принес ей яркую цветную ленту для волос. Вот и голову ломать не надо, в чем покрасоваться на празднике!

Инрик сдержал обещание и позволил Йорунн проститься с подругами. Каждую девушка обняла, благословила именем Матери, пожелала, чтобы сжалилась Недоля и отдала судьбы пленниц своей сестре Долюшке. Когда же девушек увели, ведунью подозвал Вилфред хёвдинг. Вождь протянул ей на широкой ладони серебряную цепочку с зеленоватым мерцающим камнем.

– Это тебе, Йорунн, – проговорил датский хёвдинг, и по тому, как улыбнулся стоящий рядом Инрик, девушка поняла, что украшение выбирал он.

– Спасибо вам, – поклонилась она, принимая подарок.

– Не снимай его, – сказал Инрик. – Это не простой камень, а обережный. От любой беды охранит.

Йорунн опустила голову, не в силах смотреть ему в глаза. Хоть сердце и говорило, что она поступила правильно, на душе отчего-то было тяжело.

Жители Стейнхейма вышли провожать датских гостей. Перед тем, как подняться на драккар, Вилфред Скала сказал Эйвинду конунгу:

– Пусть боги будут благосклонны к тебе, Торлейвссон. Спасибо за радушный прием и за выгодный торг. А Асбьерну передай, что в следующий раз я непременно проверю, не разучился ли ярл складывать висы.

– Передам, – рассмеялся Эйвинд.

Вскоре датские корабли покинули остров.

Йорунн сидела у клетки, обняв Снежку за шею. Было ей грустно, а с чего – поди разбери. Может, с того, что все же глянулся ей красавец-датчанин, или с того, что Эйвинд конунг был сердит на нее, а за какую провинность – одним богам ведомо. Подойти да спросить было боязно, и Йорунн сама себе удивлялась: раньше ведь, не робея, говорила с князьями и с воеводами, и с Инриком, и с его отцом. А уж Вилфред хёвдинг куда как грознее Эйвинда, особенно когда сдвинет густые брови.

Тут и нашла ведунью Ингрид. Пожаловалась, что ниссы снова стали озорничать и досаждать Фрейдис: на этот раз подбросили козьих горошков в молоко, которое она надоила.

– Унн говорит, что не духи дома тому виной, а Фрейдис, которая не уследила за козой и вовремя не убрала подойник. – Ингрид вздохнула. – И она очень рассердилась, потому что молоко пришлось вылить.

Йорунн бегом побежала в женский дом, посмотрела на заплаканную Долгождану, на хмурую Унн и сама нахмурилась. Проверила плошку, в которой ставила угощение для ниссов, – та оказалась пустой. Ничего не сказав, молодая ведунья вышла во двор и отправилась за советом к Хравну.

– Дедушка, – взмолилась она, – я все сделала, как ты научил. Почему же духи меня не послушали? Почему угощение взяли, а озоруют по-прежнему?

Старый Хравн задумчиво поглядел на нее, покачал седой головой:

– Ты ведь догадалась уже, что духи тут ни при чем. Человека ищите.

В тот вечер Весна в последний раз ужинала в женском доме с сестрой и подругами. Все ее вещи, уместившиеся в маленький узелок, Унн уже отнесла в покои Лодина – кормщик и после смерти жены спал в дружинном доме отдельно от прочих. Младшие девчонки смотрели на новую Гудрун с восхищением и завистью, и не понимали, отчего словенка сидит за столом молчаливая и бледная.

– Я Лодина знаю давно, он человек надежный и справедливый, – рассказывала Унн. – Не бойся его, он ничем тебя не обидит. Было бы хорошо, если б уже в конце зимы ты родила ему сына. Попроси об этом своих богов.

Девушка еле слышно вздохнула, и сидевшая рядом Йорунн ласково обняла ее за плечи.

– Так испокон веков у нас повелось, что невеста перед свадьбой не радуется, а плачет, – объяснила молодая ведунья. – Прощается со своей семьей, с духами предков, которые с рождения хранили ее. Готовится умереть для прежнего рода, чтобы родиться вновь другим человеком – уже не девушкой, а мужней женой.

– Лить слезы перед брачной ночью глупо, – сказала Арнфрид, – мужу может не понравиться твое опухшее лицо. А вот ваши свадебные песни, говорят, очень красивы, и я бы послушала хотя бы одну.

– И я! И мы! – тут же подхватили Ингрид и Хельга.

Йорунн и Фрейдис переглянулись. Зорянка подсела поближе к сестре, погладила ее по руке, потом достала частый гребень и принялась расплетать-распускать Весне густую русую косу. Первой затянула песню Йорунн, как самая старшая, остальные начали подпевать:

– Вечор тебя, косушку, матушка плела,

Теперь тебя, косушку, взяли расплели.

Живи, родима матушка, живи без меня…

Весна при упоминании о матери всхлипнула и стала негромко причитать:

– Травушки шелковые,

Цветки мои лазоревые!

Уж одна коса у меня была

Да две волюшки,

Две волюшки и обе вольные,

А теперь останутся две косы

Да одна волюшка,

Одна волюшка и та невольная…

Северянки молча слушали, пытаясь угадать, о чем поется в чужеземной обрядовой песне. Руки подруг неторопливо переплетали волосы Весны в две косы, укладывая пряди одну под другую, как принято у замужних. Девушка замолчала, унимая бегущие по щекам слезы, и снова послышалось пение Йорунн, просящей благословения у Великой Матери:

– Макошь премудрая, Мать Многоликая,

Судьбы Ведница, Веретеница!

Нити кручены, судьбы вручены

Долей доброю дари вдостали,

Недоль отведи, рассей россыпью.

– Любовь не всегда с первого взгляда видна, – после проговорила молодая ведунья и протянула подруге кружку: – Выпей. Я попросила Мать благословить эту воду, чтобы печаль твоя радостью обернулась.

– Полегчало? – спросила Унн, когда Весна поставила пустую кружку на стол.

– Будто бы…

– Тогда идем. Я провожу тебя к мужу.

В эту ночь Йорунн не спалось. Девушка зажгла светец и принялась перебирать в ларце мешочки с травами, прислушиваясь к дыханию спящего Хравна.

– Как на тебя тот датчанин поглядывал, – пробормотала старая Смэйни. – Красавец, кудри русые, брови черные…

– Красивый, – согласилась девушка. – Знает много, говорит складно.

– Я боялась, увезет тебя, на датскую землю сманит. Да что я – сам Эйвинд конунг опасался. Наказал мне: смотри, нянька, за девкой! Коли станут ее уговаривать, посулы сулить – сразу мне сказывай…

Тут Смэйни поняла, что, кажется, сболтнула лишнее, и нарочито сонно зевнула:

– Ох, устала я сегодня, умаялась… Пойду-ка я спать, внученька. И ты ложись.

К празднику Мидсумар всегда готовили много свежего белого сыра из козьего молока, и, несмотря на недавнюю оплошность, Долгождану снова отправили доить коз. На этот раз она зорко следила за рогатыми озорницами – ни соринки, ни шерстинки не упало в чистый подойник, даже пену сливать не пришлось. Придя в женский дом, девушка аккуратно разлила теплое молоко по глиняным горшкам, оставленным возле очага, плотно накрыла их и вышла ненадолго, чтобы сполоснуть подойник да воды глотнуть – в горле пересохло.