Берег Живых. Буря на горизонте

Глава 12

Хэфер разбудил Тэру раньше обычного. Девушка не поняла, сколько времени ей удалось поспать, но вряд ли больше пары часов. Они причалили к берегу как и прежде, в предрассветных сумерках, а сейчас солнце только-только поднималось над горизонтом.

Спросить, что случилось, она не успела. Царевич приложил пальцы к её губам и кивнул куда-то левее, в сторону окружавших их густых и высоких зарослей тростника. Тэра услышала приближавшиеся голоса и хруст тугих стеблей. В тревоге она переглянулась с возлюбленным. Они оба надеялись, что к ним шли просто рыбаки или крестьяне, с которыми легко можно будет объясниться. Но оба понимали, что рано или поздно их удаче придёт конец, и со смутной пока угрозой придётся столкнуться лицом к лицу.

Хэфер передал Тэре покрывало, которое она набрасывала на голову и плечи для защиты от солнца, а заодно и чтобы скрыть свои золотые волосы, выдававшие её лебайское происхождение. Люди не были редкостью на землях Империи. Но маг, видевший Тэру в ночь ритуала в пустыне, наверняка передал её точные приметы.

Сам царевич также оборачивал голову отрезом ткани, как принято было у некоторых народов пустыни. В клафте он был бы слишком узнаваем. С цветом глаз и характерными чертами лица он ничего не мог поделать, но так, по крайней мере, хоть форма рогов не привлекала лишнего внимания.

Они поднялись и ждали. От Тэры не укрылось, что Хэфер прикрепил спрятанный до этого в вещах хопеш к петле на поясе. В Таур-Дуат все мужчины проходили хотя бы начальную военную подготовку, что было не только вопросом престижа, но и насущной необходимостью в силу постоянной угрозы извне, и частью культуры воинственного народа рэмеи, основы которой зиждились на армии не меньше, чем на жречестве. То, что какой-нибудь крестьянин мог оказаться бывшим солдатом, никого не удивляло.

Меж тем звуки голосов и смех раздавались всё ближе. Различимы уже были скабрёзные шуточки, которыми обильно пересыпали свою речь невидимые пока пришлецы. Наконец высокие стебли тростника раздвинулись, пропуская двоих рэмеи и человека, опиравшегося на изящный посох.

– О, да мы тут не одни, – расплылся в улыбке один из рэмеи.

В улыбке его недоставало клыка и ещё пары зубов, а у другого отсутствовал глаз. В руках первый сжимал короткой охотничий лук, а его рогатый товарищ – внушительного вида палицу. Насчёт посоха человеческого мужчины у Тэры возникли тревожные подозрения. Людям было запрещено погружаться в глубины жреческого искусства, но зато в чародействе некоторые из них достигали серьёзных высот. От Перкау и Лират она слышала, что немало человеческих магов встречалось среди осквернителей гробниц, да и среди разбойников. Как известно, далеко не все совершенствуют своё искусство исключительно в целях расширения горизонтов познания и помощи ближним.

Как ни благополучна была Империя, и как ни суров был Закон, а лихие искатели наживы встречались в любой земле во все времена. Хотя Хэфер и Тэра сильно приблизились к Кассару, всё же путь они держали в стороне от маршрутов патрулей. Похоже, теперь необходимость выбирать безлюдные места сыграла с ними злую шутку. Тэре никогда не доводилось сталкиваться с разбойниками и даже просто с ворами – жизнь в храме была спокойной и уединённой. И потому сейчас она попросту растерялась.

– Вы кто такие будете? – спросил второй рэмеи – одноглазый с палицей.

Ответить никто не успел – несколько ближайших стеблей с шелестом рухнули на землю под широким острым серпом, который крестьяне использовали для уборки тростника. На маленькую стоянку с потоком ругани выкатился ещё один рэмеи, плотный и приземистый.

Человек – худощавый мужчина с аккуратной бородкой, облачённый в длинную тунику, в отличие от своих товарищей, одетых только в схенти не первой свежести, – смотрел на Хэфера и его спутницу равнодушно, лениво, с некоторым превосходством. Когда он задержал взгляд на девушке, его глаза чуть расширились от удивления. Он явно что-то почувствовал. Сама Тэра не рискнула взглянуть на него, используя внутреннее зрение, потому что боялась выдать себя.

– Ну? – нетерпеливо переспросил одноглазый.

– Рыбачим, – бесстрастно ответил Хэфер.

– И лодка есть? – прищурился щербатый.

– Есть, но много за неё не выручишь – прохудилась.

– Покажи.

Хэфер кивнул на заросли, в которых была спрятана их лодка, а сам как бы невзначай переместился вперёд, заслоняя собой Тэру.

– Баба у тебя славная, даром что худющая. Где нашёл? – спросил приземистый с серпом.

– Жена, – коротко сказал царевич, и от этого простого, но невозможного в их жизни слова девушке стало вдруг очень тепло.

– Хороша, бесовка, – щербатый прищёлкнул языком. – Пущай и не рогатая. Может, поделишься?

Смысл этих слов не сразу дошёл до Тэры, настолько он был невообразимым, далеким от её мировоззрения. Она даже рассердиться не успела. Поделиться? Ею?..

– Нет, – в тихом голосе наследника девушка отчётливо различила опасные нотки.

– Эй, да чего ты спрашиваешь?! – возмутился приземистый.

Одноглазый, тем временем проверявший лодку, досадливо сплюнул.

– И правда дерьмо, а не лодка. Рухлядь. Нас четверых не выдержит.

– Это точно, – согласился Хэфер.

– Ну, значит, остаётся баба.

– Насилие запрещено по Закону Империи, – тихо и угрожающе предупредил царевич и неуловимым движением высвободил хопеш из петли.

– Рыбаки, значит? Ага! – хохотнул одноглазый, взвешивая в руке палицу.

– На хвосте мы Закон твой вертели, – ощерился приземистый. – Владыка сюда даже не заглядывает, а Богам и дела нет до безрогой шлюхи.

Тэра отступила на шаг. В её мире все рэмеи и люди, разделявшие рэмейские традиции, неукоснительно соблюдали Закон. Насилие было запрещено волей Самой Аусетаар, и даже солдаты не пренебрегали этой волей на захваченных территориях. Наказание было суровым. К тому же в стране царили довольно свободные нравы: в рэмейской культуре близость между мужчиной и женщиной не считалась чем-то низким и недостойным, и потому запретным – напротив. Тэре казалось, что в насилии просто не было нужды. Но реальность оказалась совсем иной, чем девушка себе представляла.

Тэра помнила предупреждение Перкау не использовать Силу. Но как Хэферу было справиться с четверыми, один из которых, к тому же, был чародеем? Каким бы хорошим воином он ни был прежде, теперь сил у него осталось немного. Он только начал восстанавливаться.

– Она – колдунья, – вдруг прошелестел маг. – Я чувствую.

Одноглазый присвистнул. Щербатый скинул с плеча лук.

– Значит, держать придётся крепче, – ухмыльнулся приземистый, взмахнув серпом.

– Уходите, – приказал Хэфер, и его спокойный уверенный голос отчётливо звенел сталью.

– Иди-ка, померяемся силой, солдатик, – поманил одноглазый.

– Предупредил же дураков, – вздохнул маг, возводя глаза к небу.

Приземистый и одноглазый одновременно бросились на царевича. Хэфер оттолкнул Тэру назад и принял бой. Хопеш плохо годился против палицы и серпа, но царевич, даже ослабленный былыми ранами, разбирался в искусстве боя не в пример лучше своих противников. Совершив обманный маневр, он проскользнул между ними и точным движением выбил серп из руки нападавшего. Удар палицы одноглазого пришёлся не по царевичу, а по товарищу – Хэфер успел уклониться. Приземистый взвыл и разразился руганью.

Щербатый решил не вмешиваться в драку. Крикнув магу: «Давай помогай!», – он двинулся на Тэру, сочтя её более лёгкой добычей.

Пожав плечами, чародей начал читать заклинание.

Рэмеи приближался к девушке, целясь в неё из охотничьего лука.

– Не надо, – тихо сказала жрица, пятясь и поднимая руки. Она давно уже не носила тканых перчаток бальзамировщиков, ведь тот, кто был рядом с ней всё это время, не боялся её прикосновений, а, напротив, желал их.

Отступая, Тэра смотрела больше не на своего обидчика, а на царевича. Пока он ещё удерживал дистанцию с противником, вращая хопешем. Но медленно, как же медленно он двигался! И его нога всё ещё плохо держала вес тела. Противники, точно почуяв его слабость, теснили царевича к густым зарослям. Чем же она могла помочь ему?!

– Да ты не бойся, – голос щербатого вернул её к действительности. – И не смотри, что мы рожей не вышли. Тебе понравится, – заверил он с сальной улыбкой. – Сама, небось, уже знаешь – лучше рэмеи никто бабу не пользует.

Девушка отрицательно качнула головой и, выхватив ритуальный нож, выставила его перед собой. Она не боялась насилия. Гораздо больше она боялась, что не успеет помочь Хэферу, а этот мужчина стоял у неё на пути.

Маг продолжал бубнить что-то тихое, завораживающее. И стало казаться вдруг, что тростник смыкается вокруг них, что травы льнут к ногам, обвивают, опутывают. Тэра невольно отвлеклась, чтобы защитить от воздействия сознание своё и Хэфера. И тут же щербатый, раздумав стрелять, бросился на неё. Мужчина больно перехватил её за руку, сжимавшую нож. Девушка вскрикнула – больше от гнева на несправедливость. Заклинание мага она отразила с лёгкостью, но уже не успела оттолкнуть рэмеи. Щербатый повалил её на землю, подминая под себя. Изо рта у него противно пахло вчерашней выпивкой и луком. Крепко сжав её руки и отведя их за голову, он слюняво целовал её в шею.

Возбуждение чужого, не любимого мужчины было отвратительно до тошноты. Ситуация казалась настолько дикой, настолько далёкой от привычного, что Тэра вдруг со всей отчётливостью ощутила: без Силы своего божественного покровителя она слишком слаба. Она отбивалась, стиснув зубы, шипела, не решаясь вскрикнуть и отвлечь Хэфера от боя. Но щербатый как будто и не замечал сопротивления. Ослеплённый похотью, он даже про товарищей забыл.

И Тэра предпочла пренебречь предупреждением учителя. Она была жрицей Стража Порога. Только она одна сейчас могла защитить наследника. Перестав сопротивляться, девушка замерла, погружаясь в хрустальную тишину своего подсознания. Там она слышала голос своего Бога, купалась в мягкой тьме Его Силы. Она зачерпнула из своего внутреннего источника, который Ануи наполнял с неизменной щедростью, – не так много, как в схватке с колдуном в пустыне, потому что не ставила себе целью наложить проклятие. Плоть щербатого не сгнила бы, но холод смерти он ощутил отчётливо. Рэмеи охнул от неожиданности, ослабляя хватку, но опомнился и стиснул горло Тэры.

– Прекрати, колдунья, – зло прошипел он. – Шею сверну, как курице.

Девушка хватала ртом воздух. В глазах у неё темнело. Но ведь для её искусства не всегда требовался голос. Она вспомнила тишину некрополей, тёмные тени псов-стражей, благословенное присутствие Ануи. Когда мужчина грубо раздвинул коленом её бёдра, она изогнулась и обдала его холодом гробниц. Щербатый с возгласом отстранился, и взгляд его сделался бессмысленным. Впав в оцепенение, он бессвязно бормотал что-то о том, что у него отмирали руки и холодели кости.

Тэра откашлялась, стараясь надышаться. Потом она резко села, высматривая Хэфера и ощупью ища обронённый нож. Царевича почти не было видно за спинами двоих нападавших. Мгновение он ещё держал их на расстоянии клинка, но потом одноглазый всё же дотянулся до него дубиной. Хэфер полоснул противника хопешем, но потерял равновесие. Тэра закричала, когда разбойники скрутили его и начали избивать. Почти физически она чувствовала хрупкость его восстановленной плоти. Перед глазами вставали все этапы проведённой бальзамировщиками кропотливой работы. С каждым жестоким ударом сосуд смертной формы грозил пойти трещинами – и тогда это было бы уже необратимо.

Девушка рванулась к Хэферу и разбойникам, но успела пробежать лишь несколько шагов, когда земля вдруг содрогнулась. Она совсем забыла про мага. Все, кроме чародея, потеряли равновесие. Тэру отбросило к жалобно причитавшему щербатому. Удар ненадолго вырвал его из колдовского оцепенения. Он зло вцепился в волосы девушки, стягивая покрывало, и что было сил стукнул её головой о землю.

В сознании Тэры на несколько мгновений помутилось, из носа хлынула кровь. Рэмеи ослабил хватку и снова заскулил об отмирающих руках. Он уже не удерживал девушку, но его почти парализованные пальцы запутались в её волосах, и она никак не могла освободиться.

Тэра не успела понять, что случилось потом. Когда она оправилась от удара достаточно, чтобы хотя бы поднять голову, всё вокруг вдруг осветила ослепительная вспышка. Раздались истошные вопли, и запахло палёной плотью.

– Хэфер! – вскрикнула она.

Страх за царевича придал ей сил. Ногой оттолкнув от себя щербатого, девушка рванула вперёд, оставляя в его руке клок своих волос. Пошатываясь, она встала и окинула взглядом стоянку.

Никакого пожара не было – тростник остался нетронутым. Разбойники поспешно отползали от Хэфера. Их лица выражали животный ужас.

Царевич поднялся. Его было не узнать – губы исказились не то в усмешке, не то в оскале, а взгляд полыхал алым золотом. В руке он сжимал уже знакомый Тэре жезл, и голова ша на навершии как будто ожила – глаза зверя горели красными угольками. Но как жезл, спрятанный в сумках, оказался в его руке?!

– Прочь! – приказал наследник чужим, незнакомым голосом.

– Это они! – вдруг пронзительно закричал маг. – Жрица и мёртвый царевич!

– За голову жрицы целое состояние обещано! – воскликнул приземистый, позабыв всякий страх, и вскочил на ноги.

Расценив, что с царевичем связываться опаснее, он кинулся на Тэру…

Это стало его последней ошибкой.

– Вы не видели нас…

Вкрадчивый шёпот эхом отдался в ушах девушки, прокатываясь по всему её восприятию. Она зажмурилась от новой вспышки и услышала крики, от которых стыла кровь. Тэра зажала уши, моля Ануи о защите. Живые не могли кричать так дико, так отчаянно…

Потом всё оборвалось тишиной, тяжёлой, напряжённой. Девушка выждала ещё немного, медленно отвела руки и открыла глаза.

Хэфер, теперь удивительно спокойный, почти безмятежный, опустил жезл и окинул взглядом стоянку. Сфокусировав взгляд на Тэре, он двинулся к ней, немного прихрамывая. Она ждала. Всё это время он точно удерживал её взгляд своим, нащупывая нить, что так давно протянулась меж ними.

Приблизившись, царевич очень нежно отёр кровь с её лица, пригладил растрёпанные волосы и обнял, крепко, точно она была сейчас единственной его опорой, единственным напоминанием о реальности. Впрочем, возможно, так и было. Его кожа была горячей, почти обжигающей.

Пару минут они просто стояли, обнявшись и наслаждаясь этим безмолвным единением. Затем, ничего не говоря, Хэфер отошёл, чтобы подобрать выбитый из рук хопеш. Наклонившись за клинком, он вдруг потерял равновесие и тяжело осел на землю. Тэра бросилась к нему, обняла за плечи. Дыхание царевича было тяжёлым. Он опирался на руки, в одной по-прежнему крепко сжимая жезл с головой ша. Его била дрожь, а по-прежнему кожа обжигала её ладони.

– Просто… устал… – хрипло прошептал он и попытался успокаивающе улыбнуться.

Тэра посмотрела на него внутренним взором целителя. К счастью, органы не были травмированы, и кости остались целы. Но ушибы были сильными. В нескольких местах ощущались формирующиеся гематомы, но ничего такого, с чем она не смогла бы справиться. Его раны не были глубокими. И при этом Хэфера сильно лихорадило. Его тело как будто сделало больше того, на что оно было рассчитано. Что ж, это Тэра понимала как никто…

– Надо уходить, – тихо, но твёрдо, сказал Хэфер.

Он осторожно сел и прикрыл глаза. Девушка поддержала его. Похоже, голова у него сильно кружилась, хотя в следующий момент он явно собирался встать.

– Тебе нужно лечь, – сказала Тэра. – Я обработаю раны.

– Не здесь, – царевич покачал головой.

Хэфер говорил медленно, словно даже простая концентрация стоила ему слишком многих усилий. Все вопросы Тэра предпочла отложить на потом. Пожалуй, оставаться здесь и правда было небезопасно. И хотя они договорились, что после отдыха двинутся в пустыню сразу отсюда, не приближаясь к Кассару, девушка приняла решение отправиться чуть дальше по реке. Тащить Хэфера на себе долго она не смогла бы.

– Я помогу тебе дойти до лодки, – сказала она. – Мы причалим чуть дальше. Продолжать путь так нельзя.

– Нельзя, – не стал спорить Хэфер.

Открыв глаза, он посмотрел на жезл в своей руке так, словно и сам не очень верил в то, что произошло. Тэра подала ему сумку, справедливо предположив, что он вряд ли захочет передать ей артефакт даже на пару мгновений. Да она и сама не хотела касаться жезла Сатеховых жрецов.

Царевич бережно завернул артефакт в отрез ткани и спрятал в сумку. Потом он поднял меч и сунул обратно в петлю на поясе – удалось это не с первой попытки. Делал он всё медленно, как во сне, но Тэра его не торопила. Она собрала разбросанные вещи и сложила их в лодку. Сознание её было очень спокойным, как того и требовала обстановка. Девушка не позволяла себе размышлять о том, что произошло… и что могло произойти.

Тэра помогла Хэферу подняться и, закинув его руку себе на плечи, довела до лодки. Царевич старался идти сам, но его шаги были неверными, и он тяжело опирался на свою спутницу. Девушка ступала осторожно. Только сейчас, проходя мимо лежавших без движения разбойников, она решилась посмотреть. Один упал лицом вверх. Наверное, не будь Тэра бальзамировщицей, её бы стошнило.

Глаза рэмеи вытекли, и половина лица казалась оплавленной неведомой силы пламенем, притом что остальное тело не было тронуто огнём, как и всё вокруг.

Она ничего не стала говорить Хэферу и поспешила увести его, помогла взойти на лодку. Править судном с помощью шеста она умела.

Царевич полулёг, привалившись к борту, и закрыл глаза, позволяя ей везти их куда вздумается. Тэра не была уверена даже, полностью ли он в сознании.

Когда лодка уже отошла достаточно далеко, из зарослей тростника выбрался маг. Он обошёл место стоянки, осмотрел своих убитых товарищей и, покачав головой, тихо повторил:

– Предупредил же дураков…

Подхватив посох, он поспешил покинуть место схватки. Ему о многом нужно было доложить.

Сосредоточиться на том, что собирался говорить…

Забыть о том, о чём говорить было нельзя…

Нельзя думать о том, что хотел забыть…

Воля. Мягкая тьма. Слепящий внутренний огонь.

Остальные скрывались в некрополях. Цепь подземных переходов огромна. Там легко заблудиться. Но все они были где-то там, да. Он действительно не знал, где именно.

Воля…

В погребальном покое лежали тела тринадцати солдат. Их следовало отправить в Кассар. Так просил старший военачальник Нэбвен из рода Меннту.

Мягкая тьма…

Погребальный покой. Подземные переходы под древним некрополем. Больше он ничего не знал. Всё остальное он забыл…

Слепящий внутренний огонь…

Яркий свет бил в его сомкнутые веки. Где-то рядом плескалась вода. Голоса доносились издалека, как через плотное покрывало. Во рту сильно пересохло, и язык казался чужим, непослушным. Он прислушался к своему телу. По мере возвращения ощущений начинали ныть суставы и следы побоев. Кожу саднило там, куда пришлись удары плетью. Но непоправимый вред не был нанесён его плоти. Настоящие пытки ещё только предстояли ему, если он не сможет ответить Владыке.

А он не сможет…

Перкау попытался сглотнуть, но в горло точно насыпали сухого песка. Он чуть пошевелился, чтобы расправить затёкшие мышцы. Цепи на его руках приглушённо звякнули.

– Очнулся, – прозвучал голос.

– Да пора бы уже.

Жрец попытался открыть тяжёлые веки. Солнечный свет немилосердно ударил в глаза, выжигая все мысли. Кто-то рывком поднял его, заставляя сесть. Почувствовав бурдюк с водой у губ, он не стал сопротивляться и сделал несколько жадных глотков. Сознание запоздало напомнило, что ещё недавно его чем-то опоили, но какая уж теперь разница.

Голова кружилась, и его немного мутило. Потом он понял, что дело было не только в его самочувствии – действительно качало. Он был на борту военной ладьи, что мерно шла по водам Великой Реки. Его держали под навесом, дававшим тень, но не защищавшим полностью от лучей Ладьи Амна. Нужно отдать должное воинам Императора, его положили не на голые доски палубы, а на циновки. Но руки и ноги были скованы, а амулеты и традиционное облачение с него сняли ещё в храме. Его наготу прикрывала только схенти, да на плечи кто-то набросил тонкое покрывало.

Перкау посмотрел в глаза воину, давшему ему напиться.

– Спасибо, – хрипло сказал он. Голос слушался не лучше, чем затёкшие конечности.

Воин ничего не ответил и поспешил отсесть подальше. Бальзамировщика караулили двое. Прибывших в храм жрецов не было видно, а остальные солдаты рассредоточились по кораблю.

Мысли текли вяло и неохотно – видимо, сказывалось действие зелья. Перкау попытался восстановить в памяти ход событий и то, что успел рассказать, но с трудом мог вспомнить даже сколько прошло времени.

– Позвольте узнать, где мы сейчас? – спросил он у воинов.

Те переглянулись. Очевидно, говорить с ним никто не желал, более того – в их взглядах бальзамировщик видел тень суеверного страха. Что ж, это было объяснимо. Все они видели знаки на его коже и, учитывая выдвинутые обвинения, трактовали их по-своему. Колдун-отступник оказался ещё и жрецом Сатеха. В ходе дознания, впрочем, о посвящении Владыке Каэмит его не спрашивали – это Перкау помнил. Очевидно, солдаты очень спешили доставить бальзамировщика к Императору и не стали задерживаться в храме дольше необходимого. Разумеется, святилища обыскали – в этом жрец даже не сомневался. За этим и прибыли сюда служители Ануи, которые знали устройство храмов Стража Порога. Кого-то, скорее всего, отрядили исследовать некрополи, но, учитывая разветвлённость и протяжённость древних ходов, это было делом не одного дня и даже не одной декады.

– Пожалуйста, – вновь попросил он. – Мы уже миновали Кассар? Когда я смогу предстать перед Владыкой?

Один из воинов, видимо, сжалился над ним и коротко ответил:

– Ладья быстроходная, но мы отбыли только на рассвете. В Кассар прибудем завтра к вечеру.

– Спасибо.

– Есть будешь, колдун?

Перкау не стал спорить о титулах и только кивнул. Ему нужны были силы. Тот же воин, что дал ему напиться – видимо, менее суеверный из них двоих, – дал ему лепёшку, сыр и головку лука. Держать его впроголодь, похоже, никто не собирался, и отношение к нему, учитывая все обстоятельства, было вполне сносным. Что до цепей, то опасались солдаты Императора не побега, а колдовства… либо вспышки безумия, о котором много говорили в отношении жрецов Владыки Первородного Огня.

Бальзамировщик хотел узнать, что стало с телами солдат – взяли ли их в Кассар, чтобы переправить родственникам, как того хотел военачальник Нэбвен. Но когда он попытался обратиться к воинам с чем-то, кроме простых насущных просьб, его показательно проигнорировали. Позже пришёл один из жрецов Ануи и молча обработал ожоги и следы побоев.

Перкау поблагодарил его и спросил:

– Что с храмовыми псами?

Помедлив, жрец коротко ответил:

– Живы и здоровы. Там есть кому позаботиться о них.

С этими словами жрец удалился. Ни единого намёка на то, были ли обнаружены остальные бальзамировщики общины, Перкау не получил, да он и не рассчитывал на это. Мысленно он воззвал к Ануи с просьбой, чтобы Хэфер и Тэра успели уйти достаточно далеко.

Тэра надеялась, что это место послужит им убежищем хотя бы некоторое время. Как бы то ни было, продолжать путь сейчас они не могли. Хэфер забылся глубоким сном. Девушка сомневалась, что он вообще отдавал себе отчёт в том, где находится, когда с её помощью выбирался на заросший берег одной из пустынных заводей. Но, по крайней мере, царевич не спорил с Тэрой, когда она занялась его исцелением. При себе у неё была полная сумка зелий и снадобий, чтобы обработать раны и травмы самой разной природы. Использовать Силу она не стала – не из страха за себя. Она боялась, что энергия жрицы Ануи могла навредить Хэферу сейчас, когда его тело едва справилось с Силой Сатеха. Ну а как быть с нахлынувшей на него после боя слабостью, девушка пока не знала и решила выждать.

После пережитого Тэра не могла уснуть, хотя и очень устала. Ей мерещились голоса и треск ветвей, чужое присутствие слышалось в шелесте тростника. Она ждала нападения, понимая, что их тайна перестала быть таковой. Возможно, вне Своего храма Ануи более не мог защитить их Своим покровом. Пусть и не сразу, но маг узнал их там, у реки. Их искали – мёртвого наследника трона и жрицу, поднявшую его труп. От осознания того, как кощунственно исказилась в умах жителей Империи история исцеления царевича, всё внутри Тэры переворачивалось от ужаса и несправедливости. Это пугало её гораздо больше, чем даже запоздалое понимание, что сегодня над ней могли надругаться и более того – её могли убить. Содрогнувшись, девушка крепко прижалась к спящему возлюбленному, уткнулась в его спину и покрепче сжала ритуальный нож. Свободную ладонь она прижала к груди Хэфера, нащупывая успокаивающее биение его сердца. Его кожа больше не казалась такой обжигающе горячей, а признаки лихорадки понемногу сходили на нет.

Тэре было страшно. Она, привыкшая жить под защитой древних стен храма, среди тех, кто любил и ценил её, чья мудрая поддержка всегда была рядом, только руку протяни, представляла себе «большой» мир лишь умозрительно. Угроза раскрытия её тайны всегда оставалась смутной, ведь разве было дело столичным жрецам и даже жрецам более близкого Кассара до человеческой девушки, постигавшей таинства служения Стражу Порога в тенях полузабытого некрополя? Тэра не думала, что когда-нибудь вообще покинет родной храм. И уж тем более она не могла представить, что окажется в паутине заговора, под грузом обвинений в том, что она, именно она навредила тому, кого любила всем сердцем. Тэра почувствовала, что на глаза навернулись слёзы – от обиды, от несправедливости, от пережитого сегодня ужаса. Беззвучно она плакала, уткнувшись в плечо Хэфера, в который раз повторяя данные и себе, и Ануи обещания, что убережёт его от всего. Рядом не было ни мудрого учителя, ни доброй старой Лират, ни верного друга, пса-стража. Но ведь и она, Тэра, не была беспомощна. Неожиданная мысль родилась внутри, проистекавшая из того же источника, который делал её истинной жрицей своего Бога. Сейчас она была единственным стражем наследника трона, его целителем и телохранителем. Для этой роли её выбрал сам Ануи, а уж Он-то знал, на что была способна Тэра – даже лучше, чем сама Тэра.

Жрица была утомлена настолько, что когда ей показалось, что со спины она чувствует знакомое тепло, точно большой пёс лёг рядом, вальяжно привалившись к ней, она даже не удивилась. Это ощущение было родным и таким успокаивающим, что девушка не стала напоминать себе о невозможности происходящего. Изнеможение брало своё. Она погрузилась в поверхностный сон, вздрагивая от каждого звука, но не просыпаясь до конца.

Глава 13

Святилище было ему незнакомо. Из полумрака в отблесках светильников выступали странные, фантасмагорические сцены, сюжеты которых никак не удавалось ухватить. Света не хватало, чтобы прочесть знаки. Пространство казалось размытым – возможно, из-за растекающегося в воздухе дыма благовоний.

Колонны у алтаря были выточены из тёмного красноватого гранита с чёрными прожилками. Насколько он мог судить, сам алтарь был вырезан из того же камня. Статую в наосе загораживала фигура жреца. Он был облачён в схенти и чешуйчатый панцирь, а голову его венчала ритуальная маска-шлем. Его руки вместо браслетов были украшены золотистыми наручами, а на ногах поблёскивали поножи. В одной руке он сжимал хопеш, в другой – ритуальный жезл.

Павах смотрел в спину жреца. Страх, который отступил перед силой Верховного Жреца Джети в тот день, когда Таэху освобождал сознание Паваха от заклятья Колдуна, вернулся к нему, захлестнул с новой силой так, что стало больно дышать. Бывший телохранитель хватал ртом воздух, чувствуя разливавшийся по святилищу запах благовоний, почти ощущая их вкус на губах – тяжёлый, пряный, незнакомый. Его мышцы и кости крутило от боли, хотя его раны исцелились, и Таэху уже очистили его тело от яда.

Когда жрец положил хопеш и жезл на алтарь и начал медленно разворачиваться к нему, Паваху захотелось бежать. Но ноги его точно вросли в плиты пола. Он хотел отвести взгляд, но вместо этого смотрел, распахнув глаза, как движется высокая статная фигура. Маска-шлем скрывала лицо жреца, видна была лишь его нижняя часть – словно резцом скульптора высеченная челюсть, резко очерченные губы. Эти губы изогнулись в усмешке, и жрец протянул ему навстречу открытые ладони.

– Я должен благодарить тебя, Павах из рода Мерха, – произнёс глубокий голос, знакомый и незнакомый одновременно. – Если бы не ты – разве стало бы это возможным?

Жрец обвёл руками святилище, и Паваху показалось, что светильники вспыхнули ярче. Неотрывно он смотрел на маску-шлем, выполненную в виде головы пустынного чудовища. Казалось, в прорезях глаз сверкнули алые огни. А потом жрец опустил голову и неспешно снял шлем. Его чёрные волосы рассыпались по плечам. Без маски форма рогов жреца стала хорошо узнаваема – сомнений быть не могло. И когда жрец посмотрел на Паваха, крик замер в горле бывшего стража.

Хэфер Эмхет взирал на него глазами цвета красного золота, и в них плескалось первородное пламя. Лицо его было исполнено мрачного торжества, и ни тени былой мягкости не осталось в нём. Павах услышал чью-то лёгкую поступь, но был не в силах отвести взгляд от своего бывшего друга и господина – чужого, ужасающего, ослепительно-прекрасного в своей затаившейся ярости. Лишь краем глаза он видел, что из теней святилища к ним подступали огнегривые ша, точно следуя безмолвному зову. И теперь, когда жрец чуть переместился, страж видел, чья статуя стояла в наосе.

Хэфер протянул к нему руку, и Павах невольно отступил на шаг. Царевич тихо рассмеялся и покачал головой – идти ведь всё равно было некуда.

– Смотри на меня. Запомни меня таким. Я – творение твоего выбора. Разве нет?

Не в силах выдержать этот взгляд, пронизывающий до самой сути, Павах развернулся и бросился бежать. Как в тот день, когда колесница уносила их с Метдженом прочь с места побоища, ша устремились за ним, клацая челюстями. Но ещё страшнее был голос, гремевший под сводами странного и страшного храма.

– Ты ещё послужишь мне, Павах из рода Мерха! Твой долг предо мной не исполнен.

Павах проснулся от собственного крика. Сердце его бешено колотилось, точно пыталось выпрыгнуть из оков грудной клетки. Тело трясло как в лихорадке, бросая то в жар, то в холод. Воин испуганно огляделся, но вокруг была хорошо знакомая ему комната в Обители Таэху, а не багровое святилище. В ночных тенях не таились ни ша, ни призраки, кроме разве что тех, что обретались в его сознании.

Павах поднялся, неверным шагом приблизился к окну и отодвинул занавеси, вдыхая чистый напоённый ароматами плодовых деревьев воздух. От боли в мышцах и костях осталась только тень воспоминаний, но на губах он до сих пор чувствовал привкус благовоний.

Ветерок приятно холодил его покрывшуюся испариной кожу. Взгляд бывшего стража скользил по знакомым очертаниям светлых стен Обители и храма Владычицы Таинств, к которому примыкало отведённое ему жилище. Это зрелище успокаивало. Он был в плену, но и под защитой. Древняя матерь демонов и рэмеи обитала здесь. Несправедливость не могла свершиться под Её всепроникающим взором.

Но разве возмездие, уготованное ему, было несправедливым? Павах сглотнул и посмотрел на свои руки, не в силах унять дрожь в пальцах. Что означал сон? За всё это время Хэфер ни разу не снился ему так явственно – только в смутных кошмарах, иногда терзавших его разум. Почему же теперь наследник Ваэссира приснился ему, да ещё и в виде жреца Владыки Первородного Огня? Павах хотел обсудить это с кем-нибудь, да только поговорить было не с кем. Здесь, в Обители, никто не разговаривал с ним сверх необходимого. О его здоровье заботились, как и обещал Верховный Жрец. Искусные целители, Таэху очищали его тело от яда, залечивали невидимые ожоги странной, невозможной магии, восстанавливали силу его плоти, насколько было возможно, чтобы не повредить связь между ним и заблудшей душой наследника трона. Ему не отказывали в еде и в простых нуждах, не запрещали передвигаться по Обители. Но при этом он пребывал в своего рода изолированности – отверженный, неприкасаемый. Жрецы, послушники и даже паломники избегали смотреть на него, точно его и не существовало. Павах был полностью предоставлен своим мыслям и своей совести. И единственный взгляд везде неотступно наблюдал за ним – взор древних очей Аусетаар. Этот взгляд раз за разом переворачивал его разум и саму душу, обращался к его страхам и к его чувству долга. Но сейчас Павах был только рад и благодарен древней Богине за Её Силу и защиту.

Раздался деликатный, но настойчивый стук в дверь. Даже этот простой звук заставил воина подскочить от неожиданности. Должно быть, его крик разбудил кого-то и встревожил настолько, чтобы пренебречь традиционным «необщением» с бывшим телохранителем.

Быстро обернув бёдра схенти, Павах поспешил к двери. На пороге стоял Сэбни, его неизменный целитель, живший в этом же крыле неподалёку. За спиной жреца в коридоре страж увидел ещё чьи-то фигуры, но кто бы то ни были, они уже расходились.

Наверное, ещё никогда Павах не был так рад видеть кого-то из Таэху, хотя лицо целителя выражало лишь вежливое участие и ничего больше.

– Что произошло? – спросил Сэбни, проходя в комнату. – Позволь, я осмотрю тебя.

– Я в порядке, – заверил его Павах, радуясь возможности перемолвиться с кем-то словом.

По крайней мере, в ходе осмотров и лечения с ним хоть о чём-то говорили.

Сэбни прищурился, и его холодные синие глаза подёрнулись дымкой, как всегда, когда он всматривался вглубь своим взором целителя. Он приблизился к воину и коснулся его висков своими сухими пальцами, потом нащупал пульс, внимательно осмотрел тело.

– Физическое твоё состояние не ухудшилось, – вынес наконец вердикт целитель. – Что же до остального, мне могло показаться.

– Что? – переспросил Павах, не очень надеясь услышать ответ.

– Доброй ночи, – только и ответил, вполне ожидаемо, Сэбни и направился к двери.

– Постой! – окликнул его страж. Разговор был ему необходим, чтобы не сойти с ума от непонимания. Павах просто не мог остаться один – это было выше его сил сейчас. – Он приходил в мои сны.

Сэбни медленно развернулся, и это напомнило Паваху то, как Хэфер во сне повернулся от алтаря. Он сморгнул, сбрасывая наваждение. Нет, перед ним стоял всё тот же жрец Таэху.

– Маг, что пытал тебя?

– Нет… – Павах покачал головой, подавив вздох облегчения оттого, что жрец передумал уходить. – Мой господин.

Он не сумел назвать Хэфера по имени, боясь привлечь внимание призрака, хотя не раз вспоминал его в молитвах, умоляя Богов упокоить его мятущуюся потерянную душу.

– Это важно, – проговорил Сэбни, глядя на Паваха внимательно, пристально. – Ты расскажешь мне?

Воин кивнул, садясь на своё ложе, и постарался воспроизвести в памяти детали сна.

– Это был он… и вместе с тем нет. Я не знаю, что это было за место – храм, не похожий на те, в которых мне доводилось бывать, хотя определённо рэмейский.

– Сможешь описать?

Павах подробно описал, что помнил – алтарь, колонны, узоры на стенах. По мере того как воин мысленно возвращался в то место, пусть это и было всего лишь воспоминанием, в нём отчётливо просыпались боль и ужас, испытанные там.

Лицо Сэбни не изменилось, но в глазах проскользнула тень удивления.

– В моём сне он был жрецом Владыки Каэмит, – проговорил страж, унимая внутреннюю дрожь. – Он сказал, что я сделал его таким… и, кажется, он был рад этому. Но ведь это невозможно! Я не умею толковать сны. Возможно, ты поймёшь лучше меня.

Сэбни задумчиво потёр висок, явно озадаченный рассказом Паваха. Воин пересказал ему диалог настолько точно, насколько помнил. Это было несложно: каждое слово призрака Хэфера звенело в его разуме, стучало в висках вместе с пульсом.

– Нужно рассказать Верховному Жрецу, – наконец произнёс Таэху. – Я – целитель, и моих навыков провидения недостаточно, чтобы вникнуть в смысл твоего сна. Могу сказать лишь, что, учитывая вашу связь, такой сон – не пустой.

– Я знаю, – вздохнул Павах. – Он был… таким живым. И совершенно не таким, каким я помню его…

Сэбни ничего не ответил – он не осуждал, но и не сочувствовал. Тем не менее, воин был благодарен ему просто за возможность выговориться.

– Что ж, по крайней мере, угрозы твоему состоянию я не вижу, – сказал жрец. – Доброй ночи.

– Если Верховный Жрец сумеет объяснить – ты расскажешь мне? – попросил Павах.

Сэбни поколебался, но всё же кивнул.

– Пожалуй, ты имеешь право знать. Возможно, это добавит тебе уверенности в том, что правильно.

– И всё же, что тебе показалось? – настойчиво спросил Павах уже в спину целителя. – Что ты увидел?

– Ваша связь крепнет.

С этими словами жрец вышел и притворил за собой дверь. Бывший телохранитель снова остался в удушающем одиночестве. Он знал, что сегодня уже не сумеет уснуть, и потому решился на то, на что не мог отважиться всё это время: он отправился в храм, чтобы помолиться Аусетаар, как умел.

Перкау и раньше доводилось бывать в Кассаре, хотя, как и все жрецы общины, он предпочитал тишину своего храма. Город-культ Ануи, столица большого процветающего сепата Хардаи, был одним из древнейших в Таур-Дуат – он считался ровесником династии Ваэссира Эмхет. Здесь первые рэмеи когда-то постигали таинства смерти и трансформации. Здесь они получили в дар искусства от самого Стража Порога, Владыки и Защитника мёртвых, Хранителя Вод Перерождения. После того как пал храм Перкау, в своё время процветающий, Кассар стал последним рубежом в эльфийском вторжении минувшей войны. Рэмеи бились до последней капли крови, сражаясь за это Место Силы, символ их благополучного посмертия. Эльфы жаждали получить Кассар, зная, что разрушение города поколеблет уверенность врага, лишит солдат такой необходимой опоры. Рэмеи не боялись смерти, когда знали, что по ту сторону их встретит Страж Порога. Но потеря Его милости лишила бы воинов их несокрушимой храбрости и привела бы к безоговорочной победе Данваэннона.

Город пострадал в сражениях, но сейчас на его теле уже не были видны те глубокие шрамы отгремевших войн, коих история отношений рэмеи и эльфов насчитывала немало. В первую очередь рэмеи всегда восстанавливали дома своих Богов. А потому улицы в Кассаре были вымощены заново, стены – достроены. Внимательный взгляд, конечно, мог различить новые плиты на фоне более древних, но в том, что касалось росписей и рельефов, мастера постарались на славу, чтобы все священные сцены выглядели гармонично независимо от того, когда были нанесены первые штрихи.

Отличительной особенностью Кассара было великое множество собак. Чувствовали они себя здесь ещё более вольготно, чем местные жители. Сытые и довольные, под защитой своего Божественного Покровителя они плодились и множились на радость хозяевам города. Даже в кабаках для собак были отведены отдельные открытые террасы, и, дабы не лишиться милости Божества, каждый уважающий себя хозяин такого заведения всегда имел наготове миски с водой и обрезки мяса с кухни. Целые стаи собак охраняли подворья и улицы. Изображения псовых украшали входы в лавки и дома. А глазами статуй у городских ворот и у храмов милостиво взирал на Свою обитель Псоглавый Бог Ануи, супруг Аусетаар, отец Ваэссира.

К слову, лучшие гончие тоже выращивались в Кассаре. Щенков поставляли отсюда ко двору самого Императора, в далёкую Апет-Сут. Здесь же обитали древнейшие династии священных псов-стражей, и великой честью для каждого храма Ануи в Империи считалось получить в дар щенка из Кассара.

Город процветал, и обитатели его жили сыто, к какому бы сословию они ни принадлежали. Жрецы со всей Империи прибывали сюда на обучение. Богатые и влиятельные рэмеи делали щедрые пожертвования в местные храмы. Не всем по кошелю был погребальный ритуал, проводимый кассарскими бальзамировщиками, но совершить паломничество сюда хотя бы раз в жизни считал своим долгом каждый житель Империи.

Атмосфера Кассара, впрочем, нравилась далеко не всем. Город был своего рода кристаллизованным осколком вечности, застывшим временем, напоминанием о переходе, который предстоит каждому. От века к веку он рос, но почти не менялся, воспевая традиции древние, как сам рэмейский народ, не ведавший страха перед смертью. Тёмные стены огромных храмов угнетали несведущих. Близость древних некрополей напоминала о вездесущем дыхании потустороннего. Духи владели Кассаром так же, как и живые. Радости жизни и спокойное достоинство смерти обитали здесь бок о бок в гармоничном сочетании.

На некотором отдалении от города, в паре дней пешего пути, жила самая крупная община Ануират в Империи. Эти могучие воины предпочитали селиться отдельно от прочих рэмеи, но были частыми гостями в городе. В случае угрозы они вставали на защиту храмов одними из первых и не ведали милосердия к тем, кто приходил осквернить землю их Бога. Мирного договора они придерживались только лишь потому, что так повелел Владыка. Но с эльфами они даже не разговаривали, не то что не вели никаких дел. Их память хранила полную летопись древнего противостояния, а дикая натура не принимала компромиссов.

Обо всём этом думал Перкау, пока воины вели его по людным улицам Кассара к центральному храму, попутно отгоняя зевак и упорно не отвечая ни на чьи вопросы. Перкау был рад, что его не узнали, – когда ладья вошла в порт Кассара, жрец дал ему длинную тунику и головное покрывало, чтобы скрыть лицо. Император пока не объявил его вину во всеуслышание, и потому лишние вопросы были ни к чему.

Цепи с его ног сняли, чтобы облегчить ходьбу, – бежать здесь всё равно было некуда, – но на руках оставили. Столичный жрец шёл рядом с Перкау, положив тяжёлую ладонь в льняной перчатке на его плечо. Второй жрец остался в храме вместе с несколькими воинами – так приказал Владыка.

Аллея храма, по всеобщей рэмейской традиции, выходила к берегу Великой Реки. По обе стороны от неё располагались несколько статуй чёрных шакалов, возлежавших на Ларцах Таинств, – традиционное изображение стражей, свиты Ануи. Тропа, вымощенная гладкими светлыми плитами, примыкала к пилонам[27]. Врата были украшены огромными обелисками и двумя статуями Ваэссира с ликом одного из первых Императоров – того, кто заложил храм Кассара.

Двор упирался в широкую двойную лестницу с тремя гладкими спусками по бокам и в центре – для тяжёлых носилок со статуями Божеств, выносимых во время празднеств. Над лестницей располагалась открытая терраса, на которой стояло несколько колоссов Ануи, взиравших на молельный двор. Статуи были выполнены в виде псоглавого мужчины, либо сжимавшего в руке копьё, либо держащего Весы Истины с пером на одной чаше и сердцем на другой. За террасой, параллельно ей, тянулся колонный зал, обрамлявший вход во внутренние помещения храма. На каждой из прямоугольных колонн были изображены сцены из жизни Ануи – Владыки нэферу и первого жреца Аусетаар, а также после его божественной трансформации. Были здесь и сцены с Западного Берега, которые Перкау мог воспроизвести в памяти, даже если его разбудить среди ночи.

Тропа, как и всегда, была полна паломников и младших жрецов, входивших в молельный двор или покидавших его. Воинам пришлось расчищать себе дорогу, чтобы беспрепятственно пройти.

В стороне, на ступенях храма, отряд встречали несколько бальзамировщиков, хорошо знакомых Перкау. От самого Перкау все старательно отводили взгляды, делая вид, что не имели к нему никакого касательства. После традиционного обмена приветствиями прибывших пригласили в одно из внутренних святилищ, где их уже ждал Верховный Жрец Кассара. Как Перкау успел понять из краткого разговора своих спутников, задерживаться в городе они не собирались – портал был готов, и его должны были переправить в Апет-Сут. При этой мысли Перкау сбился с шага, и сердце его пропустило пару ударов. Он долго готовился к этой встрече, но так и не был готов. Тень страха распахнула над ним тёмные крылья, когда воины препроводили его под сень святилища. Беззвучно он читал молитву своему Божеству, и как только вошёл в храм, ощутил Силу Ануи, оберегавшую его. Страж Порога был с ним и даровал ему Свою защиту. Перкау действовал согласно Его воле, охраняя Хэфера. Когда жрец был ещё только юным послушником, в нём жила детская непогрешимая уверенность в том, что если всё делать правильно, Ануи защитит его от всего на свете. Почему-то сейчас он вспомнил то чувство – возможно, потому что именно в такой защите отчаянно нуждался, хоть и знал, что пути Богов неисповедимы, и Они подвергали своих служителей самым неожиданным испытаниям, дабы совершенствовать их дух. Ануи не был жестоким Божеством – он был абсолютно и беспристрастно справедлив. Вот только Божественная справедливость подчас сильно отличалась от справедливости привычной, мирской. Перкау оставалось только довериться Судии, уповать на то, что его собственной воли будет достаточно для того, что ему предстояло пройти.

Они спустились в портальное святилище. Выглядело оно точно так же, как и портальный зал в храме Перкау до того, как его разрушили эльфы. Массивные колонны в форме связок бумажного тростника высились по периметру круглой площадки. В узоре иероглифических надписей на них не было ни единого случайного символа – каждый пребывал в идеальном соответствии с остальными, и, находясь на своём месте, усиливал действие формул, в которые был включён. Пол был покрыт единой монолитной плитой, на которую по кругу в определённом порядке были нанесены символы созвездий и планет – ориентир. Сама плита была выкрашена в синий и бирюзовый таких насыщенных оттенков, точно это был не песчаник, а чистейший азурит[28], который жрецы часто использовали в ритуальных украшениях.

Воины подвели Перкау к группе жрецов у портального круга и расступились. Бальзамировщик посмотрел в глаза Верховному Жрецу – пожилому рэмеи по имени Саар. Когда Перкау был моложе, Саар не раз предлагал ему присоединиться к общине Кассара, отмечая его таланты и преданное служение псоглавому Богу. Теперь в тёмных глазах Верховного Жреца отражались горечь и недоверие. Поджав губы, он окинул взглядом процессию, а потом жестом отстранил всех и шагнул к Перкау. Даже столичный жрец, поколебавшись, отступил, давая им некоторое уединение, – Саар буквально излучал непререкаемую волю, глубинную Силу.

– Скажи, что это неправда, брат, – тихо произнёс Верховный Жрец, заглядывая в лицо Перкау. – Ты не мог бросить тень такой скверны на всех нас.

Бальзамировщик вздохнул и покачал головой.

– Как и прежде, я верен Ануи, – ответил он чуть слышно.

– Тебе лучше не знать всего, что говорят о тебе, – тихий голос Саара дрогнул от сдерживаемого гнева. – Тебя называют колдуном, осквернителем. Говорят даже, что ты прошёл посвящение Владыки Первородного Пламени.

– Я не отрекался от Стража Порога, брат, – твёрдо ответил Перкау. – Каждый мой шаг по-прежнему совершается согласно Его воле. Мне не нужно доверие смертных, чтобы знать это.

– Я верю тебе, – чуть мягче проговорил Саар. – Я знаю тебя слишком долго, чтобы не верить… Дайте то Боги, чтобы и Владыка наш поверил. Да хранит тебя Страж Порога. Да дарует Он тебе справедливость.

Впервые за долгое время Перкау нашёл в себе силы улыбнуться. Ануи благословлял его добрым словом через своего жреца.

– Что случилось с телами солдат? – чуть слышно шепнул Перкау.

Саар подался вперёд и так же тихо ответил:

– Их переправили в Кассар на той же ладье, что и тебя, чтобы мы проверили их и, если придётся, очистили от скверны. А ещё раньше обоз с телами других солдат, направлявшийся от границы в ваш храм, согласно приказу, развернули и также доставили сюда.

– Вы хорошо позаботитесь о них, я знаю, – с облегчением ответил Перкау. – Спасибо, что сказал мне.

Саар кивнул. Больше времени на разговоры не было – на них уже и без того бросали подозрительные взгляды. Верховный Жрец обернулся и отдал приказ открыть портал. Став в круг среди своих братьев и сестёр по служению, он начал читать магическую формулу, позволявшую разомкнуть пространство и проложить незримый путь отсюда в святилище Ануи в Апет-Сут.

Вперёд выступили трое солдат из сопровождения Перкау. Мгновение они ещё были здесь, переступая испещрённую священными знаками черту круга между резными колоннами… А потом их не стало – ни вспышки, ни единого постороннего звука, кроме монотонных голосов жрецов. Столичный бальзамировщик сжал плечо Перкау и повёл его вперёд. Ещё двое воинов шли за ними.

Саар не сбился, читая заклинание, но посмотрел ободряюще. Перкау закрыл глаза, собираясь с мыслями, и сделал шаг к разрешению своей судьбы. Пространство разомкнулось, принимая его, – он почувствовал лишь лёгкую приятную дрожь. Следующий его шаг был сделан уже в другом святилище.

Хэфер не приходил в себя уже третьи сутки. Тэра обрабатывала его раны и ушибы и гнала от себя страх. Вглядываться в глубину его естества взором целителя ей тоже было боязно, и она не смотрела сверх необходимого.

Это не было похоже на забытьё полусмерти, в котором он пребывал, когда только попал в их храм. Его душа была здесь, и огонь его жизни горел в теле. Но само тело не просыпалось и ни на что не реагировало. В нём шли процессы восстановления, часть которых Тэре была незнакома. Она знала, что у неё самой ритуалы подчас забирали очень много сил. И тогда её сковывала дремота, как во время тяжёлой болезни, когда тело не хочет расходовать себя ни на что, кроме самого необходимого. Должно быть, с Хэфером происходило что-то подобное. Но значило ли это, что и его плоть пережигала себя быстрее, чем было отмерено Богами? Значило ли это, что и он умрёт слишком скоро? Эти мысли девушка тоже гнала прочь. Она была человеком, пропускавшим сквозь себя энергии Богов так, как не каждый рэмейский жрец рисковал пропускать. Но Хэфер был не просто рэмеи. В его жилах текла золотая кровь божественного Ваэссира. Даже Сатех не мог просто выжечь его изнутри.

В эти дни, когда они не могли продолжать путь, Тэра молила Ануи о защите, молила о том, чтобы отвёл от них чужие взгляды. И Страж Порога слышал её. Никто не набрёл на их нехитрое убежище. Дважды рыбацкие лодки проплывали слишком близко, и тогда Тэра затаивалась, ложилась, прижавшись к Хэферу, и шептала молитвы. Сердце её замирало, когда потревоженная стайка ибисов взмывала из зарослей тростника, или крокодилы, отдыхавшие в заводях Великой Реки, издавали утробное урчание, или дрались за свои охотничьи угодья крупные камышовые коты. К счастью, эти обычные для речной жизни звуки не привлекали ничьё внимание. Рэмеи и люди сейчас пугали Тэру гораздо больше, чем хищники.

Она устала, но спать старалась помалу, не больше, чем было необходимо, и то и дело проверяла, как чувствует себя Хэфер. Когда же Тэра засыпала, ей снились храм и чёрные псы-стражи, что несли дозор. Ануи благословлял её Своей защитой.

Тэра проснулась от того, что её крепко обнимали, а родные губы прокладывали дорожку из поцелуев от виска к шее. Поцелуи не были требовательными – едва ощутимые, преисполненные невероятной нежности, – но по её телу прокатилась сладкая дрожь. В эти мгновения она даже не помнила, что произошло. Ей казалось, что они были на ложе под защищающей сенью храма, где никто не мог помешать их уединению. Девушка прижалась спиной к груди возлюбленного, кладя свои руки поверх его, обнимая его в ответ. Но сон понемногу отпускал сознание, и реальность возвращалась к ней – плеск речных волн, шелест ветра в зарослях бумажного тростника, яркий свет Ладьи Амна, пробивавшийся сквозь ветви дерева, в тени которого они нашли отдых. Тэра распахнула глаза, повернула голову и встретилась взглядом с Хэфером. Недоверчиво она протянула руку, касаясь любимого лица. Нет, он не был сном, и он был жив, почти цел и невредим. Он всё же пришёл в себя! И его глаза были привычными, золотистыми, излучающими мягкий тёплый свет – ни следа Первородного Огня, плескавшегося в них во время боя.

Хэфер прочёл тревогу в её взгляде по-своему. Теснее прижав девушку к себе, точно боясь отпустить, он тихо проговорил:

– Не бойся меня. Я никогда не наврежу тебе. Тэра, любимая…

Она протянула руку и прижала пальцы к его губам.

– Я боюсь не тебя. За тебя, – так же тихо, но твёрдо сказала она, ещё не в силах поверить, что всё позади. – Я боялась, что они… сломают твоё тело. Что я не успею прийти к тебе на помощь. Ты не приходил в себя почти три дня…

– Три дня? – в его глазах отразились удивление и смятение.

Он действительно не помнил. Произошедшее даже Тэре казалось уже таким далёким. Сознание девушки силилось защитить себя и отгораживалось от недавних событий. Кошмарный сон, не более… и оплавленные застывшие в безмолвном крике лица тоже были лишь кошмарным сном, как и её страх, что царевич не придёт в себя.

Она робко посмотрела на него взглядом целителя и с удивлением обнаружила, что состояние его было примерно таким, как тогда, когда они только покинули храм. Старые травмы, конечно, не исцелились до конца, но не было ни изнеможения, ни ухудшения.

Что-то неуловимо изменилось во взгляде Хэфера – она не успела понять, в какой момент. Царевич вдруг припал к её губам, нежно, но жадно, и был в этом поцелуе привкус отчаяния. Он порывисто целовал её лицо, ласкал её тело, забыв о боли или усталости. В каждом его касании Тэра чувствовала больше потребности и жажды, чем привычной страсти, и она не решилась напомнить ему, что сейчас следовало беречь силы. Нежно девушка открылась ему, безмолвно подтверждая, что всё между ними оставалось неизменным, что он не стал для неё чужим и пугающим, что она принимала его любым.

А после, когда их диалог без слов пришёл к своему упоительному завершению, и Тэра свернулась в его объятиях, счастливая, она поняла, что просто не могла не сказать. Она знала, что ему нужно было услышать это.

– Милосердие могло стоить нам обоим жизни. Ты защитил меня, нас обоих. Владыка Первородного Огня не ведает пощады, но и нас бы не пощадили.

Хэфер молча погладил её по волосам. Украдкой она посмотрела на него. Его взгляд был устремлён к чему-то видимому одному ему. Наконец царевич ответил:

– Тогда, в ночь посвящения, Он… Он говорил, что мне может не понравиться, каким я стану. Я не могу не возвращаться к одной мысли. Всё это время я продолжаю думать: что если и тебе?..

Когда бы момент не был таким напряжённым, Тэра рассмеялась бы от неожиданности и абсурдности такого предположения. Но она не хотела обидеть его. Нежно девушка отвела волосы от его лица, ласково погладила основания рогов.

– Даже если не останется никого, даже если ты сам не узна́ешь себя – узна́ю я. И буду любить тебя так, как полюбила тогда, увидев за Гранью, – тихо и уверенно сказала она. – Только не отталкивай меня… – Тэра со всей отчётливостью поняла вдруг, чего особенно боялась: словно тёмная вероятность этих событий уже нависла над ними. Горячо она добавила: – Какой бы ни предстоял тебе бой, сложный и страшный, – я не хочу, чтобы ты оттолкнул меня даже из желания защитить. Прошу тебя.

Хэфер удивлённо посмотрел на неё, а потом нахмурился.

– Тэра, моя радость… нынешние события могут привести к настоящей войне. Это уже не просто смутная угроза.

– Значит, я пойду с тобой на войну, – решительно кивнула девушка, поднимаясь на локте, чтобы посмотреть ему в лицо. – Кто-то должен заботиться о твоих ранах. А служители Ануи пусть и не являются целителями в общепринятом смысле этого слова, но смыслят в искусстве врачевания немало. Ты и сам успел в этом убедиться.

– В искусстве твоём я не сомневаюсь. Но ты ведь даже в городах никогда не была, не бывала нигде, кроме храма, и не знаешь всех опасностей привычного мне мира. И если вдруг дойдёт до того – как я поведу тебя за собой в гущу сражения? – он говорил мягко, но в его взгляде она видела непререкаемую волю, упрямство, которое он проявлял очень редко, лишь в ситуациях, где действительно видел необходимость стоять на своём.

– Я видела опасности потустороннего, – возразила Тэра и усмехнулась. – Не думаю, что живые страшнее некоторых мёртвых.

– Иногда страшнее – ты сама в этом убедилась, – покачал головой царевич. – Посмотри на меня, Тэра. Я был наследником трона. Лучше, чем меня, охраняли только самого Владыку. И всё же мою смертную форму раскололи те, кому я доверял как более всего на свете.

Она поняла его слова по-своему и прошептала:

– Я никогда не предам тебя. Как я могу…

– Я знаю, – прервал он и привлёк её к себе, обнял крепче. – Ты не предашь. Но ты держишь в своих ладонях моё сердце. Если меня попытаются уничтожить – я знаю, куда придётся удар. И этого удара я не выдержу. Ты – моё уязвимое место.

Тэра не сразу нашлась, что ответить на признание столь откровенное.

– Но ведь и ты – моё… это так естественно… Разве не лучше в таком случае мне будет всегда находиться у тебя на глазах?

Царевич коснулся губами её волос и прижался к ним щекой.

– На войне я буду другим, – сказал он сухо, и это так резко контрастировало с нежностью его прикосновений. – Я даже не могу предсказать, каким.

«Не могу предсказать, как именно стану защищать тебя», – это осталось невысказанным.

– Значит, мы найдём, как с этим справиться. Вместе.

– Для жрицы смерти ты чрезвычайно светло смотришь на вещи, – усмехнулся Хэфер, и в его голосе ей послышались нотки тщательно скрываемого облегчения. Она чувствовала, как сильно он был благодарен ей за поддержку, за принятие.

– Ты до сих пор не понял, какие мы, даже пожив среди нас? – улыбнулась Тэра. – Когда б нам была свойственна вся приписываемая нам мрачность – в пору сразу было бы ложиться в саркофаг.

– Не стоит.

– Вот именно… Но ты не ответил мне, Хэфер, – она испытующе посмотрела ему в глаза.

Он выдержал её взгляд, но так и не дал обещания.

– Охота на нас началась, – сказал царевич. – Ве́сти врага уже достигли этих мест, и нам стоит быть ещё осторожнее, чем раньше. Ты сказала, что я не приходил в себя три дня – мы потеряли много времени. Отправимся в путь этой же ночью.

Осторожно он высвободился из её объятий и поднялся. Тэра не могла не отметить, что, несмотря на полученные травмы, двигался он увереннее, чем когда проходил исцеление в храме.

Они совершили омовение и оделись. Хэфер тщательно, как и всегда, выбрил лицо – эту привычку девушка знала за ним, и ею он не пренебрегал никогда: ни в храме, ни во время их путешествия, а уж тем более, наверное, во дворце. Молча девушка разделила с ним корень мисвы, жевание которого защищало зубы и дёсны от недугов, расчесала и собрала волосы на затылке. Также молча они разделили трапезу, в этот раз не тратя времени на рыбалку, а доев кое-что из припасов, собранных для них жрецами.

– Ты уверен, что сможешь идти долго? – осторожно спросила Тэра.

– А у нас есть выбор?

– Твоё тело немало перенесло…

– Лучше не будет, – он усмехнулся и покачал головой. – Сократим ночной переход, когда я не смогу больше идти. Но мы должны спешить к Ануират.

Тэра не стала спорить. Не решилась она осведомиться и о том, как он чувствовал себя, примиряясь с Силой Сатеха внутри него и с тем, как именно эта Сила питала его и восстанавливала. Она просто обещала себе быть внимательнее к своему спутнику и его состоянию.

С наступлением темноты они выдвинулись в путь, оставив лодку на месте стоянки и забрав с собой только самое необходимое.

Дагаш нервно посматривал на пару больших псов, жадно хрустевших большими мослами, которые вынес им щедрый хозяин таверны. Пиво здесь было хорошим – не в пример тому пойлу, которым приходилось давиться, пока он путешествовал со своими случайными товарищами. Но его наниматель щедро платил за все неудобства, поэтому прокисшее пиво и чёрствый хлеб с луком можно было пережить. Зато сейчас он не мог заставить себя проглотить ни кусочка, даром что еда в этой таверне была отменной. Слишком уж отчётливо он помнил, что произошло у реки.

Сглотнув, маг посмотрел на кружку, осушил её до дна и заказал ещё. Он оглядывал таверну, в которую сейчас, к обеденному времени, стягивались посетители, и гадал, кем из них окажется его наниматель. Облик мог быть любым, разве что цвет глаз не менялся – по странной прихоти этого могущественного рэмеи. Задумавшись, Дагаш не сразу заметил, что к нему подсел какой-то пузатый рогатый ремесленник и шумно велел подать рыбу пожирнее и кружку пива побольше, причём всё – побыстрее. Средних лет рэмейская подавальщица огрызнулась, что народу у них много, а приказывать «побыстрее» пусть попробует во дворце Владыки. Здесь, мол, не вельможный пир. Ремесленник задобрил её парой монет, и на том спор закончился.

– Найди себе другой стол, – хмуро посоветовал ему маг.

– Дык ведь занято всё, – развёл руками ремесленник, разворачиваясь к нему, и подмигнул.

Этот насмешливый и холодный взгляд серо-стальных глаз маг узнал бы где угодно.

– Не признал тебя, господин мой, прости, – тихо проговорил Дагаш.

Тот, кого называли Колдуном, – хотя был он, с точки зрения человеческого мага, скорее очень искусным жрецом Господина Удачи, ведь какому ещё рэмеи под силу менять свой облик до неузнаваемости? – беззаботно отмахнулся. Подождав, пока им принесут ещё пива, запечённую в травах жирную рыбу, свежий хлеб и лук, «ремесленник» чокнулся с человеком кружками, отхлебнул и кивнул – мол, докладывай.

– Я видел их, – коротко сказал маг.

Взгляд рэмеи посерьёзнел. Он отрезал голову рыбины и начал смачно её обсасывать – ни дать ни взять какой-нибудь трудяга, забежавший сюда сытно пообедать. Но при этом он пристально смотрел на своего собеседника, внимательный, собранный, запоминающий каждую деталь.

Маг огляделся, убеждаясь, что никто не проявлял к ним никакого интереса. Колдун часто выбирал для встреч людные места, говоря, что спрятаться на виду у всех гораздо проще. Эта таверна неподалёку от Кассара не была исключением. И всё же Дагаш понизил голос как мог, когда рассказывал о том, что произошло у реки. Он ещё раз как следует отругал своих спутников, что полезли приставать к жрице, вместо того чтобы воспользоваться неожиданностью и скрутить обоих. Особое внимание его господин уделил именно тому эпизоду, когда мёртвый царевич испугал разбойников жезлом с пёсьей, как показалось человеку, головой – даже задал несколько уточняющих вопросов. Дагаш к тому моменту уже предпочёл скрыться в зарослях и не участвовать в бою, что и спасло ему жизнь. Увидел он немного, потому что зажмурился, когда царевич вызвал слепящую вспышку. Зато видел, что после стало с его спутниками.

– Не рассчитываю, что ты поверишь мне, господин… Но клянусь Богами, он тогда был похож на хайту или на дикого зверя. Его глаза полыхали как угли. Его голос был жутким, как вой песчаных чудовищ.

– Я верю тебе, – спокойно сказал «ремесленник», сосредоточенно сдирая кусочки мяса с рыбьего хребта и отправляя их себе в рот.

При виде такого аппетита Дагаш сам забыл о своих страхах и отчётливо ощутил голод. Он подумал, что когда эта встреча закончится, надо будет позвать подавальщицу и тоже заказать рыбы.

– Куда они направились – ты видел? – спросил Колдун, облизывая пальцы.

– Они вернулись к лодке и поплыли дальше, вверх по течению, но там я уже не мог за ними проследить.

– К лодке… Ну хорошо, – задумчиво кивнул рэмеи, а потом похлопал себя по животу и раскатисто рыгнул. – Что ж, благодарю за труды. Оплату найдёшь там, где договаривались. И даже больше, чем мы оговорили. История-то у тебя и правда примечательная.

– Благодарю, господин мой, – маг склонил голову, вспоминая тайник.

Колдун никогда не обманывал его с «наградой за труды» и иногда действительно поощрял оплатой большей, чем маг смел ожидать. В общем, служить этому рэмеи было бы одно удовольствие, если бы задания не оказывались подчас столь рискованными. Но отказываться человек тоже не спешил – равно и из соображений выгоды, и из страха оскорбить своего щедрого, но опасного нанимателя.

– Я сам не верю, что жив остался… – пробормотал Дагаш – не для того, чтобы набить себе цену, он и правда так думал.

– Это потому, что ты под моей защитой, – усмехнулся рэмеи, но маг понял, что говорил тот совершенно серьёзно.

Колдун меж тем, как ни в чём ни бывало, заказал им обоим ещё пива. Когда они вдвоём потягивали холодный напиток с изумительным пшеничным привкусом, Дагаш невольно вспоминал оплавленные лица товарищей, которым уже не доведётся попировать на земле, и в очередной раз думал, что всё-таки очень правильно выбрал сторону.

Глава 14

– Великий Зодчий в своей ипостаси Матери Живых создал тела смертных из священной глины, одухотворил их и населил ими землю. Пришло благодатное время отдыха. Посмотрев на Гончарный Круг, Мать Живых задумалась о том, что век всего живого на земле недолог, и снова Ей придётся браться за нелёгкий труд. Тогда вложила Она образ Гончарного Круга в лоно женщин каждой из сотворённых Ею рас, а в семя мужчин влила капли животворных паводковых вод, чтобы впредь вместе они сами творили смертные формы для новых душ на радость Амну. А после и каждому живому существу, будь то зверь или птица, Мать даровала чудесное умение творить подобно Ей.

Эти легенды каждый рэмеи знал с детства, но сейчас, в храме на острове Хенму, они звучали совсем иначе, и каждое слово казалось напоённым особой Силой. Зачарованно Анирет наблюдала, как Хатепер разминал ладонями комок священной глины, и в его искусных пальцах он приобретал форму то собаки, то птицы, то рыбы, то льва.

– Здесь, на этом самом острове, творила Мать и предавалась отдыху после, – улыбнулся старший рэмеи и пожал плечами. – По крайней мере, согласно легендам наших предков. Теперь ты попробуй.

Царевна бережно, с трепетом приняла глину, снова скатанную в бесформенный комок. Она чувствовала тепло жизни, заключённой в материале. Наполненная Силой жрецов Великого Зодчего, эта глина использовалась для изготовления амулетов, для восстановления повреждённых частей мёртвых тел, чтобы вернуть им целостность формы, для особых священных изображений. Так была создана форма Хэфера, вместилище энергии его души в гробнице… Анирет до сих пор не могла без дрожи вспоминать кажущееся живым лицо и такой живой взгляд золотых глаз из полудрагоценных камней и хрусталя.

Из этой же глины жрецы Великого Зодчего изготовляли големов[29], но это таинство держалось в строжайшем секрете, и даже Анирет не видела ни одного такого творения. В то, что наполненные Силой изображения получают жизнь, она не просто верила – она знала, что это так. Но даже ей сложно было представить, как созданная из глины форма могла двигаться.

Изучая жреческое искусство и науки, она понимала, что легенды о творении смертных форм были аллегорией, но очень точной и грамотной. Смертная плоть хранила в себе ту же силу, что и земля, и, согласно трактатам, имела очень близкий алхимический состав.

– А ведь и у эльфов есть схожая легенда, – задумчиво проговорила царевна, перекатывая шарик и чувствуя щекочущее тепло в ладонях. – Мать Данвейн породила землю и из тела земли создала живущих, и вложила искру Себя в каждую женщину… Искра Богини для женщин. Искра Бога для мужчин, – добавила она по-эльфийски, вспоминая. – И не только в этом, во многом в наших культурах сходств не меньше, чем различий. Возможно, даже больше.

– Да, это так, – вздохнул Хатепер. От Анирет не укрылось, как рука его потянулась к цепочке на шее, как он задумчиво покрутил между пальцами перстень, скрытый под тонкой тканью туники. – Наши предки, демоны и фэйри, не враждовали между собой. Им хватало собственных войн. На том плане бытия они даже не встречались, ведь Царства их лежат друг от друга дальше, чем Воды Перерождения от Первородного Пламени. Но на плане земном, полном чудес и противоречий, встреча их потомков была неизбежна. Неизбежны были и восхищение… и страх.

– Наша история полна войн. Никто уже даже не помнит, как всё началось, – заметила Анирет. – Почему они так ненавидят нас? Почему принижают наши достижения, нашу культуру и верования? Чем, в конце концов, наш Ритуал Разлива отличается от их Праздника Плодородия?

– Далеко не все ненавидят и принижают, – возразил старший рэмеи, с улыбкой качая головой. Судя по его взгляду, в мыслях Хатепер пребывал где-то очень далеко. – Потому же, почему некоторые из нас ненавидят их. Слишком много потерь понесли все мы, слишком много вражды уже перечеркнуло и переписало нашу историю. И никому не под силу начать летопись взаимодействия наших государств с чистой мраморной плиты… как бы некоторым из нас ни хотелось, – добавил он чуть слышно.

Помолчав, Хатепер протянул руку и взял со стола мастера ещё один небольшой комок глины, оставленной для них жрецами Великого Зодчего. Кроме царевны и Великого Управителя, сейчас в этой небольшой мастерской при храме больше никого не было, и потому они могли говорить свободно.

– Когда и как всё началось, – задумчиво повторил старший рэмеи. – Хороший вопрос… Две силы, равные и разные, не могут существовать без соперничества. Наши народы развивались по разные стороны континента, понемногу сдвигая границы своих изначальных владений. По эту сторону гор не было никого сильнее рэмеи, а по ту – никого сильнее эльфов. Думаю, до определённого момента и мы, и они полагали себя величайшими на этой земле по своей силе и мудрости, – Хатепер тихо рассмеялся. – Едва ли открытие народа, равного в том и другом, могло быть приятным для обеих сторон.

На миг отвлекшись от своего комка глины, Анирет украдкой посмотрела, как в руках Хатепера понемногу начала рождаться птица, но пока очертания фигурки были слишком смутными. Сама же она пробовала слепить змеедемона – кобру наподобие той, что венчала головные уборы Эмхет. С коброй пока не ладилось, но сам процесс был очень приятным. Глина скользила между её пальцами, точно живая, готовая послушно принять любую форму и ожить в ней.

Официальную историю царевна, конечно же, помнила – и о борьбе за влияние, и о возвышении людей, в те давние времена ещё дикой молодой расы без собственной культуры. Но она любила слушать размышления дядюшки, да и об эльфах он рассказывал совсем иначе, чем можно было прочитать в свитках. Он прожил в Данваэнноне много лет во время своих дипломатических миссий к наследникам фэйри. Он не понаслышке знал нравы и обычаи этого народа. Именно от него царевна впервые услышала о блуждающих огоньках, о танцах фей в зачарованных чащобах, о Дикой Охоте, проносившейся над землёй в Последний День Года, о холмах, таящих внутри себя целые города, и о диковинных зверях, блуждающих между разными планами бытия. Именно от дяди Анирет узнала имена первых предков Высоких Родов Данваэннона, об их мастерстве и вражде, об Игре Дворов, что началась в Царстве Фэйри и продолжалась на земле. От дяди же она впервые услышала эльфийские колыбельные и баллады, легенды о могучих витязях и прекрасных дамах. Некоторые из них походили на рэмейские, другие – совсем нет. Культура наследников фэйри была уникальна и самобытна, и ею могло очароваться даже обожавшее Таур-Дуат сердце. И тем сильнее было очарование, что поведал об этой культуре ей тот, кто сам был полон любви. Нельзя было не полюбить тоже.

Меж тем Хатепер продолжал:

– Ты помнишь, что Обе Земли не всегда были единым государством, что когда-то четырнадцать сепатов не могли объединиться в единую территорию. Далеко не сразу мы стали просвещённой и сильной нацией, к которой имеем честь принадлежать сейчас, – усмехнулся старший рэмеи. – Так было и у эльфов. Кланам под управлением высокорождённых принадлежали разные территории по ту сторону гор. Они враждовали между собой и ненавидели друг друга. Некоторые, – Хатепер помрачнел, – ненавидят друг друга до сих пор даже более люто, чем нас. Объединять земли – дело не из лёгких. Какие верования и традиции сделать превалирующими? Какие занятия и события возвеличить, а какие – предать забвению? Как примирить меж собой тех, чьё оружие веками обагрялось кровью друг друга? В конце концов, какой род возвысить над остальными? Но я скажу тебе, что́ во все времена действовало безотказно, помогало преодолеть все противоречия. Первое – сильный правитель, способный учесть интересы всех, но и в разумных рамках ограничить притязания других. Второе… – он помедлил и посмотрел в глаза Анирет.

– Общий враг, – со вздохом кивнула царевна. – Я понимаю, да… До тех пор, пока есть общий враг, кланы Данваэннона могут объединяться, а наши управители сепатов меньше вспоминают о своих давних распрях и обидах на династию Эмхет.

– Я всегда считал, что сильный правитель значит намного больше. То, что всем нам до сих пор нужен общий враг, чтобы жить в мире между собой… говорит лишь о том, что мы ещё чрезвычайно далеки до гармонии Божественного Закона на земле… Энергия жизни непокорная, бурная. Это – пламя, это – кровь, бурлящая в теле земли. Одновременно кровь – и символ жизни, и символ разрушения… как алый, цвет Отца Войны. Что есть война? По сути своей это – принудительная трансформация для целого общества или сразу многих народов. Любая энергия может проявиться как высшем, так и в низшем смысле. Если высшая форма энергии не воспринимается, энергия вынуждена воплотиться в своём низшем проявлении. Войны – пример такого проявления, вынужденных жестоких изменений, когда все иные возможности исчерпали себя или не могут быть применены. Но всегда это – изменение, трансформация… а значит, путь к совершенствованию, которое редко бывает безболезненным[30].

– Выйдя из горнила войны, мы должны были стать совершеннее…

– В самом яром огне куётся лучшая сталь. Так говорили жрецы культа, который сейчас в Таур-Дуат запрещён, – проговорил Хатепер.

Но, как и всегда, когда Хатепер упоминал культ Сатеха, он не развивал эту тему. Анирет было любопытно… очень любопытно, как и всё запретное, но она принимала тот факт, что, возможно, просто ещё не готова. Однажды ей расскажут. Император, в конце концов, должен уметь принимать энергию Отца Войны.

– Наши науки и искусства развивались, как и мастерство наших воинов. Во всём мы старались и стараемся превзойти друг друга. Это я могу понять.

– Да, само наличие народа эльфов на этой земле заставляло рэмеи совершенствоваться. Как и эльфов – само наличие нас, – подтвердил Хатепер. – Тому в истории немало примеров. Даже таким, как я, приходится признать это. Но мне слишком трудно назвать войну благом, не скрою, хоть подчас она и необходима… Мы – народ воинов, этого я никогда не забывал. Но не только воинов, – он чуть улыбнулся и открыл ладони. Анирет увидела в них сокола Ваэссира, пока незаконченного, но выполненного с удивительным изяществом в технике. Птица была вроде бы похожа на традиционные изображения, но вместе с тем имела красивые необычные черты, знакомые царевне по изображениям на свитках из Данваэннона. – Мы первыми научились строить города из камня. Наши науки и искусства почти не знают себе равных. Мы многому научили других… но и сами научились многому. Вот почему так нужно время мира. Вот почему так опасно лишь отрицать и ненавидеть.

Протянув руку, Анирет осторожно коснулась раскрытых крыльев сокола с тонкой насечкой намечающегося оперения. Ей никогда бы не под силу было нанести такую причудливую вязь просто с помощью собственного когтя. Она думала об эльфийских мастерах, вспоминая изящное серебряное ожерелье, которое Хатепер когда-то привёз ей из Данваэннона и которое она даже боялась лишний раз надеть, таким оно казалось хрупким. На тончайшее витьё серебряных нитей – кажется, эльфы звали это кружевом, – можно было разве что любоваться безбоязненно, но дядя со смехом заверял её, что боялась она совершенно зря, и украшение было куда крепче, чем казалось.

Эльфы называли себя народом мастеров и поэтов, далёких от «варварства демонокровных»… но они тоже были воинами, безжалостными, утончёнными в своей жестокости настолько же, насколько они были утончёнными в искусствах.

Анирет подняла глаза и встретилась взглядом с Хатепером.

– Последнюю войну… одну из самых долгих в истории наших народов… ведь начали мы. Что подвигло деда выступить на эльфов и погрузить нас в такой страшный конфликт? Вряд ли стремление к совершенствованию? Или, может быть, заговор? – царевна нахмурилась. – Я читала о ряде веских причин для очередного конфликта интересов с эльфами. Но в тот раз они уступили…

В голосе Хатепера Анирет услышала металлические нотки – как всегда, когда он говорил о своём отце.

– Император Меренрес, да будет спокойным его отдых у Вод Перерождения, думал не о совершенствовании. Он был из тех, кто верил, что мы должны сокрушить Данваэннон раз и навсегда, и в этом он был непримирим. В уступках эльфов он увидел слабость. Впрочем, это и было слабостью – начало войны пришлось на смутное время в эльфийском королевстве. Прежняя династия ослабела, и высокорождённые снова вернулись к своим извечным противоречиям. Они не были готовы к войне с нами, поскольку фактически находились в состоянии войны между собой. Первые удары Таур-Дуат были сокрушительны для королевства… и многие там не простили их до сих пор. Вся наша история наполнена таким количеством потерь с обеих сторон, что уже неважно, кто когда-то начал конфликт первым.

– Я понимаю, – тихо ответила Анирет, думая о вельможных родах Таур-Дуат.

Часть рэмеи, те, кто потеряли в войнах и земли, и близких, по-настоящему ненавидели эльфов, другие мирилась с их присутствием, найдя в себе силы преодолеть ненависть и увидеть выгоду торговых соглашений и обмена знаниями, третьи – восхищалась бывшим противником. Но, думая о родах Эрхенны и Мерха – родах, к которым принадлежали Метджен и Павах, – царевна в очередной раз осознавала, как мало на самом деле знала о мотивациях окружающих. Дядюшка был прав: неважно уже, кто когда-то начал конфликт первым. Полный хитросплетений узор истории взаимоотношений двух рас был соткан из разрушенных ожиданий и разбитых судеб, и нити были насквозь пропитаны кровью.

– Наш Ренэф очень похож на деда… его мысли, его эмоции… – чуть слышно добавил Хатепер.

Анирет стало не по себе. Девушка невольно повела плечами, почувствовав внезапный озноб. Всю ситуацию с Ренэфом никак нельзя было назвать простой.

– Вот почему ваш отец не может доверить ему трон, – продолжал старший рэмеи. – Мы оба хотели верить, что пришло время для другой эпохи, что история не повторится. Я никогда не тешил себя иллюзиями, будто построенный нами мир будет вечным. Но я хотел верить, что он продлится дольше… намного дольше.

Отложив глину и отерев руки, она положила ладонь на плечо дяди в знак своей молчаливой поддержки.

– Я сделаю всё, чтобы так и было, – просто сказала Анирет и перевела беседу в более безопасное русло. – Какой была бабушка? Ты мало рассказывал о ней.

– Мать была спокойнее, но поддерживала отца во всём, – ответил Хатепер, и его взгляд чуть смягчился. – Она тоже верила в то, что на этой земле должна существовать только одна по-настоящему сильная нация… что мир с теми, кто так ненавидит нас, невозможен. Надо ли говорить, что точно так же считают многие высокорождённые в Данваэнноне? Мы не так уж отличаемся друг от друга, как хочется думать некоторым «избранным», – Хатепер рассмеялся и не без гордости напомнил Анирет: – Царица Захира была одной из лучших проектантов[31] Таур-Дуат. Это завораживало её, и она действительно любила своё дело. Её труды являются частью обучения проектантов по сей день. Жаль, что проектировать она любила исключительно для искусства войны.

– Когда я слушаю истории о ваших с отцом родителях, когда размышляю о них, я понимаю, что дело ваше было… немыслимым. Вы просто не должны были думать так, как думаете, иметь такие идеалы. Вас ведь учили совсем иному! И всё же вот они вы, основатели нового мира, – Анирет улыбнулась и обняла дядю. – Я всегда восхищалась тобой не меньше, чем отцом. Ты совершил невозможное!

– Я был не один, – Хатепер улыбнулся ей в ответ. – Во все времена по обе стороны гор хватало и тех, кто ненавидел, и тех, кто пытался понять. Есть эльфы, которых восхищают наши культура и образ жизни, и не все они переселились к нам. Мыслители, учёные, мистики, творцы… их культура тоже не может не восхищать, если не смотреть на неё сквозь призму ненависти. Но что ж, даже те из них, кто никогда не назвал бы меня другом, а лишь терпел моё присутствие при дворе, уважали меня как достойного врага.

– Меня тоже очаровывают их легенды и высоты их искусств, – призналась Анирет. – Я бы с радостью однажды побывала в Данваэнноне, хотя совсем не представляю, как там можно жить. Красиво, если судить по изображениям и историям… но ведь сырость, холод.

– Ко всему привыкаешь, – усмехнулся Хатепер, пожимая плечами. – Красота зачарованных чащоб и изумрудных холмов способна по-настоящему пленить сердце.

– Возьми меня с собой как-нибудь, а? – сказала Анирет. – Я уже не раз просила тебя, но так и не получилось.

– Когда всё успокоится – обещаю, – заверил её дядя и шутливо толкнул в бок: – А пока тебе всё равно не до походов в гости в дальние края. К примеру, завтра тебе надлежит побывать в каменоломнях, откуда привозят лучший гранит для обелисков.

– Мне тоже придётся ворочать камни, как всем царевичам нашей династии? – усмехнулась Анирет. – Я готова, если что!

– Божественный Ваэссир, давший нашему народу ремёсла, заповедовал, что Его наследники должны уметь всё понемногу, – кивнул Хатепер. – Но не беспокойся: больше, чем ты способна сделать, с тебя никто не потребует. Другой вопрос… – он лукаво улыбнулся, – что ты ведь сама ещё не знаешь, на что способна.

Их беседа потекла свободнее и размереннее – о добыче камня для храмов, об архитектуре Данваэннона. Пользуясь тем, что сейчас можно было говорить не только о том, чему она обучалась, Анирет просила дядю поведать больше о Данваэнноне. Его взгляд всегда делался особенным, когда он рассказывал о землях эльфов, о таких разных кланах, о магии друидов и хитросплетениях Игры Дворов – утончённо-жестокой внутренней политике. Жаль, что о высоком роде Тиири Хатепер рассказывал не слишком охотно, хотя царевна очень хотела послушать, ведь, как говорили, предком рода Тиири был сам Телингвион, легендарный бард Царства Фэйри, даровавший эльфам не только Мёд Поэзии, но и само искусство дипломатии. Притом, если верить некоторым сказаниям, Телингвион изначально и вовсе был не Ши[32], а лишь прислужником прекрасной фейской волшебницы, что состояла в свите самой Богини Данвейн. Но тут уж мнения расходились и среди самих эльфов, хотя сказания о трансформациях Телингвиона Анирет любила больше всего – в чём-то они перекликались с рэмейскими легендами о становлении Ануи. Недоброжелатели нынешнего королевского рода, конечно, говорили, что род их самый молодой и вообще изначально не фейский, но истина терялась где-то в дымке веков.

Анирет знала, что высокий род Тиири сейчас правил остальными кланами во многом благодаря стараниям Хатепера и Секенэфа. Тиири уже приходили к власти и раньше, но утратили своё влияние. Впрочем, поистине чудесная возможность примириться с рэмеи вознесла этот род на новый виток в глазах их народа. Пресветлая Ллаэрвинн Серебряная Песнь была мудрым политиком и придерживалась широких взглядов.

– Дайте то Боги, чтобы династия Тиири как можно дольше задержалась на троне Данваэннона… – эту фразу Анирет уже не первый раз слышала из уст дяди. – Это будет хорошо и для них, и для нас. Пока Тиири правят, надежда на понимание будет всегда.

Взгляд Хатепера вдруг изменился, точно перед его внутренним взором пронеслось не предназначенное для других видение. Резко подавшись вперёд, он сжал плечо девушки, вглядываясь в её лицо тревожно и пристально:

– Обещай, что ненависть не сможет застить твой разум, Анирет Эмхет, – тихо проговорил он.

– О чём… ты говоришь? – растерялась она.

– Обещай мне! – настойчиво повторил дядя, и его золотые глаза сверкнули. – Ты всегда должна прозревать истину за покровом того, что перед тобой пытаются представить. Лишь тогда ты сумеешь стать мудрой и прозорливой правительницей.

– Обещаю, – серьёзно кивнула царевна, и только тогда лицо Хатепера смягчилось, принимая привычное выражение.

Некоторое время они молчали. Старший рэмеи вернулся к лепке маленького сокола, словно не было для него ничего более интересного. В голове Анирет, как всегда, роилось много мыслей и вопросов – слишком много, чтобы выхватить наиболее важные.

– В своё время ты помог роду Тиири возвыситься, – сказала она наконец и сама удивилась, что этот вопрос не возникал у неё раньше. – Скажи, а кто был наиболее вероятным претендентом на трон, кроме Пресветлой Ллаэрвин?

Хатепер ответил не сразу, взвешивая, стоило ли говорить ей, и сосредоточенно продолжал вырисовывать оперение сокола. Анирет терпеливо ждала его ответа.

Наконец он произнёс – сухо, ничем не выдав ни тени своих эмоций:

– Высокий Лорд Иссилан Саэлвэ.

Созвездия в верхних сепатах располагались чуть иначе, чем в центральных областях Империи, и звёзды казались ближе. Они пробыли на острове Хенму неполную декаду, но Анирет уже влюбилась в здешнее ночное небо. Каждый вечер она выходила к берегу полюбоваться на ночной небосклон, хотя после дневных забот валилась с ног. Нэбмераи как страж неизменно сопровождал её, но с той ночи в Тамере они так и не поговорили. Да и о чём? О развитии его отношений с Мейей царевна и так знала от подруги, причём во всех подробностях, которыми девушка не стеснялась делиться с ней на протяжении всего их путешествия из Тантиры. Для всех между ними ничего не изменилось – Таэху был неизменно сдержан и учтив. Но Мейа говорила, что наедине он способен был проявлять удивительную нежность и заботу. Его особым предпочтениям в близости подруга уделяла в своих рассказах пристальное внимание, интригующе заявляя, что жрецы Аусетаар, пожалуй, не уступали жрецам Золотой в искусности, только искусство их было иным, необычным. Но Мейе нравилось. Эта влюблённость её совершенно окрылила, и Анирет была искренне рада за подругу. Справившись с чувством стыда, от которого она готова была поначалу провалиться к хайту, царевна постаралась отнестись к происходящему философски. В конце концов, что было удивительного в том, что Таэху поддался чарам обворожительной вельможной дамы? Он был не первым таким при дворе. По Мейе вздыхало если не пол дворца, то четверть уж точно. К тому же с ней Нэбмераи мог быть по велению сердца, а не из чувства долга…

Анирет с воодушевлением погрузилась в свои обязанности, тем более что с прибытием в храм Великого Зодчего свободного времени у неё стало ещё меньше, чем в столице. Казалось бы, куда уж меньше? Однако жрецы восприняли поручение Владыки и Великого Управителя со всей серьёзностью и в сжатые сроки усердно вкладывали в её голову знания, которые наследники трона изучали не один год. Ни они, ни сама царевна не знали толком, сколько у них было времени, поэтому жрецы старались наперёд. Даже есть Анирет приходилось разве что не на бегу, обходя мастерские, наблюдая за разными стадиями работы скульпторов и художников, обучавшихся и работавших при храме. Отдушиной становились беседы с дядей и краткие прогулки перед сном, предпринимаемые чтобы дать хоть какой-то отдых сознанию. Впрочем, царевна предполагала, что скоро и на эти прогулки у неё не будет хватать сил, потому что вставали здесь засветло, а дел было невпроворот. Она обучалась гончарному делу и шлифовке камней, старалась постичь саму суть этих ремёсел, начиная с добывания глины и рождения камня в теле земли. Пусть из неё никто и не собирался делать скульптора, но наследнику трона надлежало уметь едва ли не всё, что умели подданные Императора. Что ж, по крайней мере, обрабатывать землю, ловить рыбу и ставить силки на птиц в заводях Великой Реки она уже умела, а также прясть и ткать. Секенэф был не из тех Владык, кто относился к этой традиции формально, и его дети прошли достойное обучение не только в высоких науках и искусствах.

Только сегодня ей дали прикоснуться к священной глине, и то под чутким руководством Хатепера. А до серьёзной работы с этим материалом её допустят ещё не скоро.

Анирет перевела взгляд на свои руки без колец и браслетов, с коротко подпиленными когтями, под которые всё равно каким-то чудом забивалась грязь. Будучи подмастерьем скульптора, приходится забыть об идеальной чистоте. Царевна сменила длинные плиссированные наряды из тончайшего льна на простую короткую тунику, а заплетённые во множество косичек волосы просто закручивала наверх и прятала под плат. Мейа из молчаливой солидарности тоже перестала наряжаться и облачалась в скромные калазирисы. Когда Анирет осторожно заметила, что этого не требуется, подруга заявила, что верная служанка должна соответствовать своей госпоже и на приёме во дворце, и на пахотном поле. Она бы и глину месила вместе с царевной, но её к этому не допускали, поэтому она заботилась о госпоже, принося ей еду и разминая её уставшее тело перед сном. Анирет была растрогана, в очередной раз убеждаясь, что никакие тайны не могли помешать их дружбе. Не раз и не два она порывалась рассказать Мейе правду, но Император недаром взял с неё обещание. Она надеялась только, что Мейа всё поймёт правильно и ничто не изменится между ними, когда придёт подруге время стать доверенной уже не царевны, но Императрицы.

– Устала?

Анирет вздрогнула от неожиданности, услышав тихий голос Нэбмераи совсем рядом. Она уже привыкла к его молчаливому присутствию, к тому, что они почти не обменивались фразами. Он безупречно играл свою роль и сопровождал её как телохранитель, не более того.

– Не думаю об этом, – коротко ответила царевна, бросив на него настороженный взгляд.

– В тебе немало силы и мужества, – он чуть улыбнулся и протянул ей открытую флягу – совсем как тогда, на стене Обители Таэху. – Наблюдая за тобой нельзя не проникнуться уважением.

Помедлив, девушка взяла флягу и сделала пару маленьких глотков. Знакомая финиковая наливка обожгла язык, оставляя сладкое ароматное послевкусие.

– Если ты чувствуешь вину – не надо. Мы ведь ничего друг другу не обещали, – сказала царевна, возвращая флягу.

Таэху вдруг прижал пальцы к её губам – быстрее, чем она успела отреагировать.

– Ничего не говори, – его голос упал до шёпота.

Как тогда, у гробницы Хатши и Сенастара, он оказался близко, слишком близко… Как и тогда, она видела каждую его чёрточку и даже своё отражение в глубине его глаз, тёмно-синих, как воды Великой Реки.

Возмущённо Анирет отшатнулась и оттолкнула его руку. За несколько вздохов она успокоилась и перестала хлестать себя хвостом по ногам. Прочитать что-либо в снова ставшем непроницаемым лице Нэбмераи ей так и не удалось.

– Не забывайся, посвящённый воин, – холодно сказала она, сунув флягу ему в руку.

– Ни на миг, госпожа моя царевна, – Таэху улыбнулся – как ей показалось, с некоторой горечью – и поклонился.

Анирет не знала, на кого сейчас больше злилась – на него или на себя за то, что так переживала. Губы горели, точно он коснулся их не пальцами, а калёным железом. Хотелось сказать ему что-то обидное, чтобы поставить на место, сорвать эту маску бесстрастности… но её собственная детская обида была недостойна царевны, и тем более – наследницы трона. Они ведь собирались стать друзьями. Но с какой стороны к этому теперь подступиться, Анирет не знала. Однажды ей предстоит править Империей вместе с этим рэмеи, но начало их общего пути как-то не задалось, и пока даже разговоры им давались непросто. Куда делась та лёгкость общения, которую они испытывали в Обители? Что изменилось и в какой миг?

Поняв, что всё это время смотрит на Нэбмераи в упор, а он с вежливым вниманием ждёт её указаний, Анирет вздохнула и покачала головой.

– На сегодня ты свободен, страж, – сказала она мягче. – Да и Мейа заждалась.

– Я сопровожу тебя до покоев.

– Это – территория одного из крупнейших имперских храмов. Здесь мне ничто не угрожает.

Нэбмераи молча закрыл флягу и укрепил на поясе, всем своим видом показывая, что обязанности телохранителя собирается исполнять так, как считает нужным. Анирет посмотрела в небо, сожалея, что удовольствие от прогулки безнадёжно испорчено. Звёзды сегодня были восхитительны, а мужчина рядом с ней – совершенно невыносим. А ведь она собиралась на днях осторожно поговорить с ним об эльфах, лучше понять его отношение к ним, кроме того, что уже знала. Да куда уж там!

Отмахнувшись от роя мыслей, Анирет зашагала по направлению к жилой части храмового комплекса. Чувства чувствами, а глина сама себя с утра не замесит. Да и мастеру, обучавшему её, было абсолютно безразлично, что перед ним царевна Эмхет, а не деревенский юноша. Стребует с неё, как положено. И будет прав.

Глава 15

– Потолковать нам с тобой надо, – хмуро проговорил Никес, со стуком ставя на стол две большие кружки с холодным пивом и пододвигая одну из них к другу.

Сейчас в доме были только они. Клийя увела Тафену с собой на одно из женских собраний, посвящённых освоению рэмейских законов в леддненском обществе. Пожилая служанка была беззаветно верна их семье, но при этом была большой любительницей посплетничать. А сплетни сейчас были совершенно ни к чему.

– Ты уж прости, командир, что с поста отлучился, не сказав ничего, – смущённо ухмыльнулся бывший разбойник. – Коли лишишь теперь чина, пойму, чего уж там.

Командир стражи досадливо прищёлкнул языком.

– Не скрою, думал сперва, что ты под шумок дал дёру, как только почтенный Нэбвен, а потом и Сын Солнца, покинули город. Но, похоже, не всё так просто оказалось.

Никес отхлебнул пива из своей кружки и выжидающе посмотрел на Стотида. Он и сам не знал, о чём мог спрашивать, о чём нет. Да и знал ли он вообще этого человека, с которым они были знакомы пусть недолго, зато прошли столько, что и за всю жизнь не со всяким пройдёшь?

Стотид оказался тем самым проводником Нэбвена, о котором упомянул лучник Джар. Тайно покинув Леддну, он встретил военачальника вместе с дальним патрулём и отвёл в холмы. Именно благодаря ему, а также Нератису, воины под предводительством Никеса кратчайшей дорогой добрались до места боя – увы, слишком поздно, чтобы помочь остаткам отряда царевича, удерживавшим проход. Победу они одержали, но какой ценой… Патрульный отряд Нэбвена оказался уничтожен почти полностью, как и отряд Сына Солнца. Нератис допрашивал пленных, но узнал лишь, что военачальника самого пленили и пытали, после чего он вряд ли выжил. Остался ли жив царевич, или его забрали в плен, никто не знал. Нападение было тщательно спланировано, но те, кто командовал им, успели скрыться – как опасался Никес, вместе с сыном Императора.

Теперь Никес получил подтверждение своим подозрениям – эльфы приложили руку к произошедшему. Случившееся проливало свет и на то, где была присланная Ликиру помощь. Враг до поры до времени не приближался к Леддне настолько, чтобы наткнуться на патрульные отряды или даже попасться на глаза разведчикам. Отряды были рассредоточены и ждали своего часа – одного-единственного неверного шага со стороны рэмеи.

После боя Никес и остальные пережили несколько часов ужаса, рыская по окрестностям и моля Богов, чтобы те сохранили жизнь их покровителю, пока воины не нашли уцелевших. Двое рэмейских солдат, еле живые от изнеможения и полученных ран, охраняли своего господина. Сам Сын Солнца выглядел не лучше, но продолжал вести их к городу, и тащил на себе военачальника, кажется, уже бездыханного. Они несколько отклонились от нужной дороги и потеряли время, но в целом направление держали верное.

Когда пришли воины Никеса, рэмеи, ожидавшие нападения, были готовы стоять насмерть. Безоружный царевич смотрел таким взглядом, что командир стражи не решился бы выйти против него даже в полном вооружении. Никес думал, что этот взгляд будет сниться ему ещё долго – изнеможение дикого загнанного зверя и незатухающая демоническая ярость. Но столь же сильные радость и облегчение, как от этой встречи, он испытывал, наверное, только когда узнал, что жива его Клийя. Ведь пока жив Сын Солнца, будет живо и новое будущее Леддны!

Объясниться удалось быстро, но слушать подробный отчёт о бое царевич не стал, только приказал помочь ему соорудить носилки. Осмотреть тело почтенного Нэбвена он не позволил – Никес предполагал, что царевич и сам не решался узнать… Сын Солнца был сосредоточен на единственной цели – передать военачальника в руки своего личного целителя. Непонятно, какие Боги давали силы его телу, какой огонь горел под покровом его смертной плоти, перекидываясь на всех, кто был рядом, но до города он дошёл с ними без остановок, притом что носилки нёс сам вместе с одним из солдат Никеса. И только когда их встретил целитель Тэшен – белый, как его жреческие одеяния, не чаявший уже, наверное, увидеть сына Императора живым – царевич отдал последний приказ и рухнул там же, где стоял…

Стотид сделал несколько шумных глотков и отставил наполовину опустевшую кружку. Когда он снова посмотрел на Никеса, тот почти не узнал собеседника. Нет, внешне друг не изменился, но появилось что-то такое во взгляде, в осанке, в чётких выверенных жестах, чего командир стражи никогда не видел в нём раньше.

– Кто ты? – тихо спросил Никес. – Я вообще могу тебе верить?

– Пока ты верен царевичу Ренэфу Эмхет – можешь, безусловно, – кивнул Стотид и чуть улыбнулся. – А ты верен, я вижу… Как и я, ты умеешь быть благодарным тем, кто вернул тебе твою жизнь и дал ей новый смысл.

Никес повёл плечами, почувствовав внутри холодок, понимая, что этот человек без малейших колебаний вырвет ему сердце, если он даже подумает пойти против Сына Солнца. А впрочем, Никес и сам бы зарубил любого, кто вздумал бы угрожать царевичу. За то, что сделал для него и Клийи золотоглазый рэмеи, даже жизнь отдать было мало.

– Тебя он тоже вытащил когда-то?

– Не совсем так… – Стотид неопределённо качнул головой и прикончил остатки пива.

– Видимо, мне лучше не спрашивать…

– Да, – коротко кивнул мужчина и с усмешкой развёл руками. – Такие, как я, обычно не вольны рассказывать о себе, ну а легенду мою ты и так знаешь. Однако, – серьёзно добавил он, – я рад называть тебя своим другом. И рад, что нашему царевичу есть на кого положиться здесь. Та ночь в холмах лишь подтвердила то, что я знал о тебе и так.

Никес с усилием кивнул. Можно подумать, после всего он мог поступить как-то иначе!

Некоторое время они молчали. Потом командир стражи встал из-за стола, чтобы налить им обоим ещё пива. Он чувствовал на себе изучающий взгляд друга, раздумывая о том, каковы рэмейские осведомители на самом деле. Кому они верны и почему? Что представляют собой? Да и вообще, есть ли у них своя жизнь, свои интересы? Имело ли для Стотида значение пройденное вместе, или всё это было лишь незначительными элементами одной общей картины, в которую командира явно не собирались посвящать?

В тишине они выпили ещё, прежде чем Никес вздохнул и сказал:

– Ну и как мне теперь с тобой быть? Формально ты подчиняешься мне как командиру стражи… а на деле, поди, стоишь намного выше.

– Я пока намерен оставаться в леддненской страже, коли ты позволишь, – мягко ответил Стотид. – В конце концов, дело у нас общее.

– А что может изменить это? – прямо спросил Никес, глядя в глаза осведомителю. – В какой момент оно перестанет быть общим?

– У меня нет приказа вредить тебе. Напротив, я должен всячески тебе содействовать, – серьёзно ответил тот. – Ты – на своём месте, и я рад этому. Но придётся тебе очень непросто, Никес, сын Тодиса. Надо ли мне говорить, что не все здесь рады твоему возвращению, хоть и помалкивают пока? Когда царевич отбудет в столицу, тут запахнет, как в переполненном нужнике, – он осклабился в такой знакомой Никесу ухмылке и подмигнул. – Но ты не лей в сандалии, командир, разберёмся! Ещё всех переживём.

Стотид поднял кружку и чокнулся с Никесом.

– Я, конечно, знал, что за всеми моими делами следят… – вздохнул командир, после того как глотнул ещё пива, – и будут докладывать рэмеи…

– А как же.

– Но что это будешь ты… Никогда бы не подумал! – Никес покачал головой, всё ещё потрясённый своим открытием. – По тебе и не скажешь ведь!

– Ты уж только сделай милость, друг, не делись сим откровением ни с кем, – хмыкнул осведомитель.

– Ясное дело, – буркнул командир. – Но как следует подумать обо всём мне необходимо…

Он расстроенно выругался вполголоса и отхлебнул пива. Товарищ посмотрел на него почти сочувственно.

– Боги знают, что теперь будет! Царевич на людях не появляется… Народ волнуется, – вздохнул Никес и вскинул голову. – Что с почтенным Нэбвеном – известно? Меня к нему не допускают, хотя доклады Сыну Солнца я приношу исправно. Иногда мне кажется, что он их почти не слышит.

– Врать не буду, скверно всё, – ответил Стотид, постукивая пальцами по столу.

– Но он ведь выживет? – упавшим голосом спросил командир.

– Мы все на это надеемся, – мрачно ответил осведомитель, и Никес понял, что тот не меньше, чем он сам, тревожится за рэмейского полководца, даже не пытаясь скрывать или как-то приукрашивать положение дел. В следующий момент в Стотиде снова что-то неуловимо изменилось, и за столом сидел тот же бывший разбойник, что и в начале разговора. – Ай и доброе пиво у тебя, командир! Спасибо, что со службы взашей не погнал! А то ж ведь оно как… пока его сиятельная рогатость изволит нести дежурство возле почтенного военачальника, нам порядок охранять до́лжно. Верно я говорю, командир?

Он уже не вполне трезво отсалютовал полупустой кружкой. Хотя насколько на самом деле был пьян осведомитель, оставалось только догадываться, да ещё восхищаться его безупречной игрой. Никес усмехнулся и кивнул, попутно решив для себя не спрашивать, какую роль во всём этом играет Нератис. Учитывая, как полуэльф поддерживал царевича, было ясно – он тоже служил рэмеи, а большего командиру стражи и не требовалось.

– Скоро ж и градоправителя нового назначат, то-то мёд с дерьмом пополам из уст местных вельмож польётся! – хохотнул Стотид. – Сиятельный наш только и будет успевать, что с ушей его стряхивать.

– Да и нам того медку перепадёт, – фыркнул Никес. – На всю Леддну хватит, главное, не утонуть.

Они выпили ещё, как будто это как-то могло примирить их с новой действительностью, и вскоре Стотид засобирался в казармы стражи. Но покинуть дом командира он не успел – в дверь настойчиво постучали. Никес пошёл открывать. В последние дни к нему кто только не наведывался по самым разным вопросам, ведь ни царевич, ни военачальник сейчас никак не участвовали в жизни города. Он понимал, что почтенный Нэбвен при смерти. Все эти дни рэмейские жрецы, пребывавшие в Леддне, боролись за его жизнь… и все эти дни Сын Солнца не отходил от него, забыв, казалось, и о людях, и о своих воинах.

Никес не пытался скрывать от себя самого: да, он боялся того, что могло произойти, боялся тяжёлого сковавшего Леддну затишья. Тряхнув головой и сбросив накатившее вдруг оцепенение, он открыл дверь.

На пороге стоял лучник Джар. Сердце командира пропустило удар, но рэмеи поспешно покачал головой, давая понять, что не страшную весть о военачальнике он принёс.

– Командир стражи Никес, – он уважительно кивнул и, подавшись вперёд, тихо проговорил, – староста Сафар в нескольких часах езды от города.

– Мы готовы. Примем его согласно последним известным распоряжениям сиятельного царевича, – так же тихо ответил Никес.

Джар отрывисто кивнул, отводя взгляд. Видимо, в страшившей всех их ситуации так и не наступило изменений. Рэмеи не утратили своей отменной дисциплины, но, лишившись сразу обоих старших командиров, явно чувствовали себя растерянно. Никес понимал это, как понимал и то, что ради общего спокойствия в городе им всем надлежало сохранять видимость, будто ничего не изменилось, будто Сын Солнца продолжает держать всё здесь крепкой рукой.

«Боги, помогите нам… сохраните жизнь почтенного Нэбвена…» – с отчаянием подумал командир стражи.

Крепыш – крупный рыжий конь с густой гривой, заплетённой по особому случаю яркими лентами, – ступал так гордо, словно собирался принять участие в военном смотре самого Императора или, по меньшей мере, в гонке колесниц сиятельного царевича. Преисполненный важности, он как будто чуял, что вёз нынче не абы кого, а будущего градоправителя с женой. Означенные градоправитель с женой восседали в добротной телеге, правил которой Працит. Молодой охотник насвистывал весёлую мелодию и обменивался шутками с шагавшими рядом рэмейскими воинами. Благодаря отдыху и стараниям лекарей рэмеи уже почти оправились от ран и теперь сопровождали бывшего старосту в Леддну. Вторая телега, запряжённая ослами, везла скарб и подарки царевичу и почтенному Нэбвену. Правили ею, чередуясь, рэмеи. Когда Сафар и Алия только покидали деревню, эта телега была не столь полна. Но путь до Леддны лежал через несколько селений, и поблагодарить царевича, а заодно и заверить его в своих добрых намерениях, хотели многие. Хорошо хоть гнать скот с собой не пришлось, хотя нашлись и те, кто пытался уговорить Сафара взять несколько овец и племенного быка в придачу. Под смех и беззлобные шуточки имперских воинов их насилу отговорили.

Алия, наряженная в лучшее своё платье оттенка свежей поросли, сидела, гордо расправив плечи. Её волосы были заплетены в косы и тщательно уложены на затылке, в ушах покачивались узорные медные серьги, а шею украшали те самые бусы из зелёного стекла. На голове лежало нарядное, купленное пару лет назад на ярмарке тонкое покрывало. Переоделась она недавно, в последней деревне, которую они посетили – берегла платье, чтобы предстать пред сиятельными очами царевича как подобает. Она понимала, что не сможет тягаться со знатными горожанками, но в ней было столько достоинства, что Сафар в очередной раз диву давался. Волнение женщины выдавало только то, как она украдкой теребила подол да изредка прикрикивала на Працита, чтоб правил осторожнее и не сыпал в её присутствии шуточками чересчур уж скабрёзными. Сафар только посмеивался – Алия и сама умела приложить крепким словцом, когда призывала к порядку мужиков в селе.

Сам Сафар нервничал тем больше, чем ближе они подъезжали к Леддне. Когда Працит только доставил весть, что решение царевича о назначении старосты градоправителем Леддны осталось неизменным и что в истории с Мисрой и бусами он Сафара не винит, староста думал, его сердце подведёт – от облегчения и перенесённого волнения. Потом он несколько раз велел сыну повторить в деталях весь разговор с царевичем и ещё раз перечитал письмо почтенного Нэбвена. Во избежание огласки в послании ничего не говорилось напрямую, но военачальник косвенно подтверждал слова царевича, говоря, что рэмеи по-прежнему считают Сафара своим добрым другом.

Вскоре после битвы за город в село прибыли гонцы. Царевич желал видеть Сафара с супругой в Леддне как можно скорее, хотя и выражал понимание, что сначала старосте потребуется завершить дела. Вот тут-то мужчину обуяла самая настоящая паника, и если б не убеждения Алии да не успокоительные лекарские настои, он бы, наверное, и вовсе не собрался.

«Коли сиятельный царевич даже промах наш простил – чего ты боишься, родной? – успокаивала супруга. – Всё уже оговорено. Раз уж сам сын Императора в тебе уверен, стыдно в себе самом сомневаться».

К счастью, вскоре на Сафара снизошёл долгожданный покой – мол, будь что будет, а он теперь почти что наместник самого Императора, да будет тот вечно жив, здоров и благополучен. Может, и прав сиятельный царевич, и ничего такого сложного в бытии градоправителем нет? Как он там изволил выразиться? «Ты заправлял десятком полей, а теперь – несколькими десятками станешь». Да и не в одиночку ведь будет Сафар своим разросшимся хозяйством управлять. Перед ним должны отвечать старосты окрестных селений, а там-то он хорошо понимал, как дела устроены. Ну, а что по сути есть город? Одно большое селение. И царевич ведь наверняка назначит толковых людей и рэмеи ему в помощь, поскольку Леддна станет теперь его, царевича, гарнизоном.

Пока суд да дело – собрать всё, объяснить старшему Титосу, что к чему, хоть тот всегда был парнем смышлёным, а сейчас и вовсе в делах села разбирался не хуже отца, но мало ли что случится в отсутствие прежнего старосты – времени прошло немало. И вот теперь Сафар подъезжал к Леддне. Как ни крути, а сердце нет-нет, да проваливалось в пятки. Из них троих только Працит, похоже, не волновался. Видимо, после того, как юноша готов был и смерть принять, принеся царевичу проклятые бусы, его уже ничем не проймёшь. С гордостью бывший староста посмотрел на младшего сына, гадая, как сложится его судьба в их новой жизни.

– Ну, почти прибыли… – тихо проговорила Алия, вглядываясь вперёд, где за полями уже маячили стены города, лежавшего в объятиях скалистых холмов.

– Интересно, сильно ли изменилась Леддна? – заметил Сафар. – Поди и храм у нас тут новый заложат какой-нибудь.

– Заложат, а как же, – согласился один из солдат. – Когда Боги довольны, то и на земле хорошо живётся.

Богов по всей Лебайе почитали разных – и рэмейских, и эльфийских, в зависимости от региона. Люди меняли их имена на свой лад и слагали свои собственные легенды, но в целом верования были вполне узнаваемы.

– Сперва стены укрепят, – вступил в разговор другой воин. – Я слыхал, акрополь хорошо укреплён, но гарнизону хорошо б несколько рядов защиты иметь.

– И то верно! Как думаешь, каменщиков сразу пришлют или погодя?

– Погодя. Сперва ж отряды прибудут и обозы. И жрецы с ними, конечно.

– А я думаю, сразу, – отозвался третий. – Раз велено город укреплять, то и медлить не станут. Границу сдвинуть – это вам не орехи рогами на спор колоть.

– Что, и так можно? – изумилась Алия, недоверчиво глядя на аккуратные рога ближайшего воина в прорезях золотистого шлема.

– Можно, госпожа, – со смехом кивнул рэмеи. – В юности в казармах чего только по дури ни сделаешь.

– Ага, особенно на спор! – хохотнул второй.

– Ты перед почтенной супругой старосты-то дисциплину нашу не порочь, – весело сказал первый солдат, ткнув товарища локтем в бок.

– А в гарнизоне вообще как оно живётся? – спросил Сафар.

Воины охотно стали рассказывать, как из Леддны постепенно будут делать гарнизон, и как там будет житься. Всё это было Сафару любопытно и ново, хотя рэмейские порядки он уже знал неплохо, и они ему нравились. За разговорами и волнение отступало.

– О, никак нас встречают! – воскликнул вдруг Працит, останавливая коня, и привстал, указывая вперёд.

Вторая сопровождавшая их телега остановилась в десятке шагов позади.

– Эй, чего там? – крикнул возница. – Колесо у вас, что ль, застряло?

– Не, стража едет! – ответил один из солдат.

Между полей к Леддне тянулась широкая утоптанная дорога – та самая, по которой селяне обычно въезжали в город на ярмарку. По ней навстречу небольшому отряду ехали всадники.

Рэмейские воины перестали шутить и подтянулись, почётным караулом вставая по обе стороны от телег, являя собой воплощение той устрашающей силы, частью которой и являлись. Сафар и Алия подались вперёд, щурясь от солнца – силились разглядеть, кто же их встречал, и ждали.

Всего всадников было пятеро. Возглавлял их высокий светловолосый мужчина в панцире стражника Леддны. На широкой, украшенной чеканными бляхами перевязи крепился короткий меч. Его шлем, отмеченный опознавательными знаками командира, был приторочен к седлу.

По обе стороны от него и чуть позади ехали два рэмеи и два человека. Люди также были облачены в панцири леддненской стражи, хорошо знакомые Сафару. Рэмеи, соответственно, носили доспехи имперской армии. Отряд словно символизировал собой новые порядки, наступившие в городе, и союз обоих народов.

Всадники и сопровождавшие старосту солдаты отсалютовали друг другу, после чего командир чуть поклонился в седле, глядя уже на Сафара и Алию.

– Рад приветствовать вас в Леддне, почтенные, – звучно проговорил он. – По приказу Сына Солнца я препровожу вас в город.

Его открытое лицо с чётко вылепленными скулами и прямым благородным носом, с серьёзным взглядом серо-голубых глаз показалось Сафару смутно знакомым. Где-то он уже определённо видел этого человека, вот только никак не мог вспомнить, где именно…

– Привет, Никес! – воскликнул Працит, махнув рукой. – Вот мы и добрались наконец!

Командир улыбнулся, узнав его.

– Всё ж решил вернуться, Працит, – прекрасно!

– Тебя теперь и не узнать, ого! – восхитился молодой охотник. – Командир стражи, я не ошибаюсь?

– Точно, – усмехнулся светловолосый. – Милостью Сына Солнца, я вернулся на свой пост.

– Слава Богам! И Сыну Солнца, конечно же!

– Никес… – чуть слышно повторил Сафар и обменялся с Алией взглядами.

Женщина понимающе кивнула.

Никес, сын Тодиса – так звали мятежного командира стражи, которого Ликир доставил в рэмейский лагерь по обвинению в нападении на наследника трона Таур-Дуат. Ну конечно! Працит ведь упоминал, что встретился с Никесом, когда доставлял царевичу бусы! Тогда охотник рассказывал бывшему стражнику, что представляли собой рэмеи, как царевич защитил деревню, как солдаты Империи жили бок о бок с людьми. Что ж, теперь командир стражи на себе проверил справедливость имперского правосудия. И он уже совсем не походил на измученного допросами пленника, которого пару раз издали Сафар видел в селении.

– Ай да царевич наш, да хранят его Боги… – выдохнул староста, встал и расправил плечи, чувствуя, как отступают страх и последние сомнения. – Привет тебе, командир Никес! Смею надеяться, сиятельный царевич и почтенный военачальник Нэбвен в добром здравии!

Ему показалось, на секунду тень покрыла лицо командира, но в следующий миг Никес сдержанно улыбнулся:

– Следуйте за мной. И пусть Леддна станет вам добрым домом.

– Заражение распространяется, господин. Ждать больше нельзя, – хмуро проговорил Тэшен после осмотра и с некоторой опаской взглянул на царевича.

Но обычной вспышки гнева не последовало. Гневу, знакомому, привычному, целитель бы даже обрадовался, потому что хотел увидеть своего господина прежним.

Ренэф только посмотрел на него устало, потерянно, и это пугало. С момента возвращения из холмов, где он потерял почти весь свой отряд, царевич был не похож сам на себя. Его упрямства и воли хватило на то, чтобы дойти до Леддны и дотащить сюда военачальника Нэбвена. Но теперь его внутренний огонь угас. Тэшен видел, что дело не в изнеможении, не в физических ранах – здоровья потомкам божественного Ваэссира было не занимать. Нет, с этой болезнью личный целитель царевича, один из лучших столичных лекарей, ничего не мог поделать.

Как не мог он и спасти старшего военачальника, героя войны, друга Императора.

– И что же делать? – спросил Ренэф, а потом перевёл взгляд на Нэбвена, у ложа которого провёл все последние дни, с того момента, как сам пришёл в себя. – Скажи. Я сделаю.

Тэшен коротко вздохнул. Царевич являлся потомком и жрецом Ваэссира, хотя пока был ещё достаточно молод и не научился в полной мере использовать свои возможности. Силой своей золотой крови он поделился с Нэбвеном, удержал его на Берегу Живых вопреки всему. Но вернуть целостность сосуду смертной формы военачальника было не под силу ни Ренэфу, ни Тэшену, и никому из сопровождавших солдат в Леддне жрецов. Вот только как объяснить, что царевич уже сделал всё, что мог, и даже больше?

– Мне говорили, что высшие жрецы Таэху умеют исцелять наложением рук… что жрецы Ануи умеют уговаривать смерть уйти и способны заменить кости в живом теле… – голос царевича звучал хрипло, призрачно. – Где все эти знания нашего народа сейчас, когда они так нужны?

– Могучий царевич, блистательный потомок божественного Ваэссира, ты уже и так уговорил смерть уйти, – ответил целитель, садясь на циновку рядом с Ренэфом. – Мы далеко от наших храмов, мой господин. Здесь нет ни нужных снадобий, ни инструментов, и жрецов с нами мало. А нить слабеет, свечение её почти совсем угасло… Ты должен принять решение, господин.

Всё это они уже обсуждали, когда Тэшен подробно, без прикрас, изложил царевичу подробности состояния военачальника и предложил единственный возможный в данной ситуации выход.

– Он не простит мне…

– Другого выхода нет.

– Ты не понимаешь! – взвился Ренэф, резко поднялся и сжал кулаки. – Нэбвен из вельможного рода Меннту – воин! Что ты заставляешь меня сделать?! Убирайся к хайту!

Тэшен не обиделся, напротив, отметил про себя пользу ярости в сравнении с опустошающей безучастностью. Неспешно, с достоинством он встал и поклонился.

– Надеюсь, сиятельный господин примет верное решение и вскоре позовёт меня, – тихо сказал целитель. – Времени у нас почти не осталось.

Когда дверь закрылась за целителем, Ренэф некоторое время стоял в оцепенении, глядя на гладкие дверные доски. Потом юноша перевёл взгляд на Нэбвена – друга, пришедшего ему на помощь, друга, который так долго… и в итоге тщетно пытался уберечь его от ошибки. Если бы позволили Боги, он не глядя поменялся бы с военачальником местами, но нет – Боги сохранили ему жизнь, чтобы он ответил за всё, что сделал. За нарушение Закона. За разменянные впустую жизни солдат, веривших ему. За бурю, что разразится над Таур-Дуат… За сломанную судьбу рэмеи, лежавшего перед ним.

«…Каждый твой шаг имеет значение, каждое твоё слово – вес. Нравится тебе или нет, но чем выше ты поднимаешься, тем меньше имеешь права на ошибку…»

Голос Нэбвена прозвучал в его сознании так отчётливо, что он вздрогнул.

«…Ты знаешь, что, будучи наследником, должен печься не только и не столько о своих победах, но о будущем своей земли…»

Он подвёл своих воинов, подвёл свой народ, подвёл отца. Он перечеркнул свою победу и навлёк на себя позор. Ничего уже нельзя было изменить – ни отступить от принятого в тот день сгоряча решения, ни вернуть с Западного Берега солдат, сложивших головы за его гордыню и глупость. Раз за разом он повторял про себя имена тех, кто служил под его началом, поминал в молитвах. После боя тела солдат удалось собрать и передать жрецам для погребения – хотя бы эту часть своего долга Ренэф исполнил. Он будет помнить и замолвит за них слово перед Богами.

Царевич уже знал, что сделает дальше… но сейчас он должен был принять верное решение.

– Прости меня, друг, – в который уже раз прошептал Ренэф, опускаясь на колени перед ложем, и осторожно коснулся обжигающе горячей руки Нэбвена. – Боги, мне так жаль… Ты был прав, тысячу раз прав! Я за всё отвечу, клянусь… только вернись к нам… Как же я без тебя, военачальник…

Дыхание Нэбвена было хриплым и едва слышным. Иногда в эти дни царевич слышал, как старший рэмеи шептал что-то в горячечном бреду – то предостерегал Ренэфа, то звал кого-то из своей семьи. В последнее время он уже ничего не говорил, отдаляясь всё больше от Берега Живых. Тэшен объяснил, что, если бы не Сила Ренэфа, Нэбвен вообще не пережил бы ту ночь, не говоря уже о последующих. Но этого было недостаточно, чтобы всё исправить…

– Я даже не знаю, чего бы ты хотел сам – уйти с достоинством? Вернуться к семье?.. Ох, Нэбвен…

Утерев кулаком злые слёзы, Ренэф приподнял покрывало, чтобы посмотреть на обработанные раны военачальника, и сглотнул. Несмотря на усилия целителей, воспалённая плоть на ноге гнила, распространяя тошнотворный сладковатый запах, пробивавшийся даже сквозь ароматы лекарских бальзамов. Кости, раздробленные и вдобавок сместившиеся во время долгого перехода, оказалось невозможно собрать. А были ведь и другие раны… Враги не пощадили военачальника, красноречиво указав царевичу, что он зашёл слишком далеко, опьянённый своей победой.

Ренэфу казалось, что всё ему подвластно… Как же сильно он ошибался!.. Но платить за это пришлось не ему, а другим, и в том была величайшая несправедливость. Принять заслуженное наказание было не страшно. Страшно было понимать, что уже ничего не можешь исправить, оказаться лицом к лицу с осознанием собственной никчёмности, от которого тщетно пытался бежать всю сознательную жизнь. Как он посмотрит в глаза Императору, Ренэф просто не знал. Он мечтал вернуться с победой, мечтал, что отец будет гордиться им, а в итоге лишь доказал всем – и себе самому! – что действительно никогда не сумеет сравниться с Хэфером. Мать, конечно, не покажет своего разочарования, но это не значит, что не будет испытывать его. Дядя… о, лучше не думать о том, что скажет дипломат, когда узнает, как царевич Эмхет поступил с послом, и что из этого вышло… Но пока Ренэф не мог найти в себе сил даже на то, чтобы посмотреть в глаза оставшимся имперским солдатам – и своим, и тем, что служили под началом Нэбвена.

Царевич тряхнул головой, пытаясь отбросить терзавшие его мысли. С той ночи жизнь стала похожа на кошмар, от которого он всё никак не мог очнуться, противостоять которому он был бессилен. Но сейчас важно было помочь Нэбвену, и всё остальное отступало на второй план.

Рядом с ложем Нэбвена стояла чаша с водой. Привычным движением Ренэф ополоснул чистую тряпицу и отёр осунувшееся, покрытое испариной лицо военачальника.

– Ты хотел вернуться к семье, – мягко проговорил царевич. – Пусть будет так…

Не зная, придётся ли ему пожалеть ещё и об этом решении, Ренэф кликнул Тэшена.

Глава 16

Никес намеревался действовать в согласии с приказами старших рэмейских командиров, но сейчас это привело его к несколько щекотливой ситуации. Воистину, Боги любили иронию! Военачальник Нэбвен был при смерти и не мог отменить приказ, согласно которому имперские наёмники, присланные Владыкой для защиты города, должны подчиняться командиру стражи. Когда Никес попробовал обсудить это с командиром самих наёмников, тот лаконично пояснил, что Император – да будет он вечно жив, здоров и благополучен – направил их для защиты города и поддержания здесь новой власти, а кому рапортовать, градоправителю или командиру стражи, им безразлично. За неимением градоправителя рапортовали командиру стражи, тем более что военачальник Нэбвен счёл его достойным. Когда же Никес обсудил ситуацию со Стотидом, осведомитель намекнул, что эти конкретные наёмники – не его, Стотида, забота. Пришлось смириться.

Сын Солнца велел Никесу поддерживать того, о чьём назначении ещё не было официально объявлено: старосту Сафара. Притом выделить Сафару и его семье, опять-таки по приказу царевича, было велено имение в акрополе… которое прежде принадлежало семье Клийи, раз уж Никес и сама Клийя владеть этим домом отказались. Никес помнил, как от души посмеялась супруга такому совпадению. После она рассказывала, как те, кого она больше не считала своими родителями, приходили к ней с просьбой замолвить за них словечко, а она посоветовала им покинуть город. Никес оставил решение за женой, целиком понимая и горечь её, и ненависть, и молчаливо принятое решение поддержал. Мстить этим людям за то, что продали Клийю Ликиру, он не стал – исключительно из уважения к Клийе, всё же род есть род – но проследил, чтобы Леддну они действительно покинули. Здесь и без их недовольства хватало смутных настроений. Так вельможная пара и не узнала, кому в итоге отошли их «несправедливо отобранные» владения.

Военачальнику и царевичу в данный момент было не до назначения градоправителя, и в итоге Никес оказался в Леддне главным, к неудовольствию одних и к восторгу прочих. Хорошо хоть рэмейские солдаты подчинялись своим командирам отрядов! Остальные же, не в силах добиться аудиенции Сына Солнца, тянулись к нему и Клийе. Его прекрасная супруга, да хранят её Боги, гораздо лучше, чем он сам, разбиралась в делах городского совета и взяла эти проблемы на себя. Никес, сын Тодиса, был стражником, воином. Политические премудрости давались ему нелегко, но Клийя следила, чтобы он не терял лицо перед горожанами, и подробно разъясняла ему все те вопросы, в которых он разбирался недостаточно. К подсчётам городской казны она привлекла рэмейских писцов, сопровождавших имперское войско, – с ними-то спорить никто не решался. По вопросам снабжения она общалась с леддненскими купцами, недвусмысленно намекнув, что те, кто поддерживает новую власть, будут иметь и больше выгоды при заключении торговых соглашений, когда город станет гарнизоном и откроются новые торговые пути в Империю. В общем, его Клийя проявила такие управленческие таланты, что оставалось только диву даваться, хотя Никес и прежде в ней не сомневался.

Но вот в Леддну наконец прибыл будущий градоправитель. Сафар Никесу понравился – деловитый мужчина в летах, толковый, немного робкий, но оно и понятно: сельский житель, он не знал, как себя вести в городе, а кроме того, не был пока в курсе, какими он нынче располагал полномочиями. Ещё больше ему понравилась жена Сафара, госпожа Алия, – женщина, которую слушались и уважали даже рэмейские солдаты. Супруги явно жили в уважении друг к другу и в согласии и решать большинство вопросов привыкли сообща.

Клийя как-то сразу нашла с женой бывшего старосты общий язык – как и предсказывали царевич и почтенный Нэбвен – и сейчас показывала ей дом. О, надо было видеть, как супруги восхитились и изумились этому дому! Всё никак не могли поверить, что Сын Солнца не ошибся и направил их именно сюда. Алия то восклицала, что столько комнат ей и за месяц не прибрать, то щебетала, до чего же восхитительный здесь разбит сад. О том, что им положены слуги, Никес пока говорить не стал – впечатлений супругам пока и без того хватило с избытком.

Пока женщины обходили дом и указывали Прациту и выделенным Никесом стражникам, куда перенести вещи, а где следует оставить подарки для царевича и военачальника, Никес и Сафар вышли в сад. Счастливо и немного недоверчиво вздыхая, бывший староста осматривал маленькую оливковую рощу и плодовые деревья. Командир стражи с разговором не спешил – дал новому хозяину дома время осмотреться и ждал вопросов.

– Никогда не думал, что доведётся жить в акрополе… – тихо проговорил Сафар, наконец. – Не представляю, как оно будет. Может, попроще как-то что… Но дом-то хороший, и Алия так рада.

– Нельзя попроще, – Никес чуть улыбнулся и, когда староста бросил на него подозрительный взгляд, кивнул. – Да, я знаю о приказе.

– Ох… – Сафар растерянно развёл руками.

– Сын Солнца хотел, чтобы я помогал вам и поддерживал. Стража Леддны на твоей стороне, – тихо сказан воин, легонько стукнув кулаком по нагруднику.

– Спасибо, Никес, сын Тодиса, – искренне сказал староста, сжав его плечо совсем по-свойски. – Боязно мне ко всему этому приступать, чего уж там. Но вместе уж как-нибудь справимся, да? – он с надеждой посмотрел на командира.

– Несомненно. А пока о том не объявлено… мы этого тоже не обсуждаем.

– Славно! А когда сиятельный царевич меня видеть изволит, он не говорил, нет? И с почтенным Нэбвеном бы словечком перемолвиться. Алия ему там лично гостинцев собрала, всё как он любит.

Никес вздохнул, не зная, как подступиться к этой теме, чтобы не вызвать у явно взнервлённого Сафара приступа паники.

– Не принимает пока никого сиятельный царевич, – негромко проговорил он, глядя куда-то в сад, где беззаботно щебетали птицы, а яркий свет, пробивающийся сквозь листву плодовых деревьев и серебристых олив, совсем не вязался с мрачными вестями последних дней. – И военачальник тоже не принимает. Нездоровится ему…

– Ох, Боги, как же так? – расстроился Сафар. – А помочь чем-то мы можем? Что случилось – болезнь какую подхватил? А целители рогатые что говорят?

– На нас напали, – коротко пояснил Никес. – Жизнь военачальника всё ещё под угрозой. О большем, прости, не могу рассказать.

Староста понятливо закивал, встревоженный и опечаленный.

– Когда можно будет… расскажешь ведь? – осторожно уточнил он.

– Не изволь сомневаться, – воин ободряюще улыбнулся ему, искренне надеясь, что и сам скоро всё узнает. – А когда отдохнёте с дороги, могу рассказать, что тут у нас да как.

– Вот спасибо тебе! Мы-то далековато от Леддны жили, разве что на ярмарках тут бывать доводилось. В акрополь-то я и вовсе не хаживал! Красиво тут… Только дворец… ну, остатки дворца и… рожа эта… пугают немного.

– А «рожа» нынче почти что символ нашего города.

– Боги мои! Шутишь?!

– Не совсем, – усмехнулся Никес. – Бой тут у нас был почти как в древних сказаниях.

– А и бесы с ним, с отдыхом – расскажи, командир! Погоди, только жену кликну – и расскажи уж, будь добр!

Сафар поспешил в дом, что-то крича Алии. Потом уже из дома раздался приглушённый голос Працита, который тоже хотел послушать про бой.

Никес вскинул голову, оглядывая большой крепкий дом со светлыми стенами и открытой летней крышей, пригодной для того, чтобы спать там тёплыми ночами. С балкона, откинув светлые полотняные занавеси, выглянула Клийя и с улыбкой помахала ему рукой, и он улыбнулся в ответ.

Алия позвала всех трапезничать. Проходя в дом, ещё недавно принадлежавший его врагам, Никес подумал о том, как простые хорошие люди делали жизнь других приятнее и легче даже в тяжёлые времена.

Когда он переступил границу портала, ему не дали долго оглядываться, мгновенно подхватили под руки и повели куда-то. Перкау едва успел окинуть взглядом помещение и удивился, что столичное портальное святилище почти ничем не отличалось от такого же в Кассаре. Ему, как, наверное, каждому провинциальному жрецу, почему-то казалось, что в Апет-Сут, сердце Таур-Дуат, всё должно быть ярче, масштабнее: он был немало наслышан о богатстве местных храмов, о щедрых жертвах, приносимых Богам императорской семьёй. В следующий миг Перкау внутренне усмехнулся – ну не золотом же должны быть устланы здешние полы. С путешественников, конечно, станется рассказывать всякое, но рассказчикам свойственно приукрашивать.

Мягкое золотистое свечение потайных лампад озаряло стремящиеся ввысь испещрённые иероглифами колонны, углубляло мистические тени коридоров. Краски на рельефах были яркими, насыщенными – не в пример тем, которыми приходилось довольствоваться общине Перкау. Наполненные дыханием Божества и Силой творимых в храме ритуалов, изображения казались живыми. Но эта жизнь не пугала Перкау, как когда-то – бальзамировщик отчетливо помнил это – она испугала пришедшего в его храм Паваха из рода Мерха. Он был дома в каждом из Мест Силы Стража Порога. Встреча с Сааром помогла ему воспрянуть духом, подарила надежду на то, что истина раскроется и гармония будет восстановлена, что Закон восторжествует над страшными наветами. Случится это при жизни Перкау или после, наверное, уже не столь важно.

Молчаливые стражи вели его по полупустым коридорам. Впереди шёл тот же столичный жрец, который сопровождал Перкау в Кассаре. Изредка им встречался кто-то из бальзамировщиков и послушников, но никто не выражал удивления или враждебности, словно и не происходило ничего особенного, словно не вели сейчас по храму опасного преступника, отступника, что был призван на суд самим Владыкой. Надежда вспыхнула было в сердце Перкау – а что если Император уже знал правду? Что если нет уже смысла охранять тайну? Вспыхнула и угасла… Хэфер и Тэра не могли добраться до столицы так быстро. Точнее, могли бы, если б воспользовались порталом в Кассаре, но не стали рисковать. Саар сказал бы ему. Добраться же до другого портала у царевича и жрицы просто не было времени. Волнение снова сжало сердце бальзамировщика – не за себя, за них.

У одной из дверей сопровождавший его жрец остановился и обменялся несколькими фразами с двумя посвящёнными воинами, охранявшими вход.

– Он уже ждёт, – кивнул один из стражей, коротко посмотрев на Перкау. При этом взгляд его был совершенно безучастным.

Учитывая все обстоятельства, это даже немного успокаивало.

Дверь перед ними открылась, и бальзамировщика ввели в небольшую тускло освещённую приёмную. За добротным, лишённым богатых инкрустаций и искусной резьбы столом сидел старец, иссушенный временем настолько, словно уже сам превратился в мумию. Рога на гладко выбритой голове потрескались, а кожу цвета тёмной бронзы испещряли глубокие морщины. Его глаза были полуприкрыты – он как будто дремал, подперев щёку тонкой рукой с длинными, почти чёрными, как у священного пса, когтями. Широкий золотой браслет болтался на хрупком запястье, точно не по размеру выкованный наруч. Поверх тёмных одежд на груди его висела тяжёлая пектораль с изображением Ануи, украшенная самоцветами и драгоценной эмалью, как и прорезное ожерелье со сценами из легенд, к которому она крепилась. Такой чудесной пекторали не было больше ни у кого из Верховных Жрецов других храмов Стража Порога.

Но даже не пектораль, символизировавшая высшую ступень служения Ануи и власть над всеми бальзамировщиками Таур-Дуат, обозначала эту самую власть. От старца исходило столько Силы, до боли знакомой Перкау! Само его присутствие повергало в священный трепет, как присутствие Божества в одухотворённой храмовой статуе. Этот жрец давно уже не существовал на Берегу Живых так, как большинству было привычно. Его тело одряхлело, но дух его знал тайны неведомого, прозревал сквозь покровы привычного. Смерть и вечность были его друзьями и соратниками. Дыхание древних гробниц было его дыханием. Руки его пропустили сквозь себя память сотен жизней, и каждая оставила свой след. Таков был Минкерру, Первый из бальзамировщиков, занимавший этот пост ещё при Императоре Меренресе и царице Захире.

Перкау почтительно опустился на одно колено, не дожидаясь, пока его заставят стражи. Этой власти и этой мудрости он спокойно вверял себя. Он помнил о воле Ануи – защищать тайну от всех, – помнил, что враг Хэфера таится где-то близко. Но так сложно было поверить, что Верховный Жрец его культа тоже мог оказаться врагом.

– Мудрейший Минкерру, Верховный Жрец Стража Порога, прозревающий мудрость Его во всех уголках Империи, я передаю пленника в твою власть, – с величайшим почтением проговорил жрец, сопровождавший Перкау, и глубоко поклонился.

– Отчего наш брат до сих пор в цепях? – прошелестел голос Верховного Жреца, едва слышный, как шорох свитков.

Простой вопрос возымел силу приказа – стражи мгновенно освободили бальзамировщика и почтительно поклонились Минкерру.

– Мудрейший, смею напомнить… – прозвучал другой голос – мягкий, хрипловатый.

Перкау увидел, как из теней за правым плечом Верховного Жреца выступил другой жрец высокой ступени посвящения. Он что-то начал шептать старцу.

Из темноты слева от Первого из бальзамировщиков Таур-Дуат вышла строгая красивая женщина и остановилась за другим его плечом. Она взирала на пленника без страха и осуждения, но и без доброжелательности. Сила этих двоих – тех, кто стоял позади Первого, – была велика, очень велика, но меркла рядом с дыханием древности, исходившим от Минкерру.

При взгляде на женщину – на амулеты, обозначавшие её высокое положение, на ритуальную причёску, в которую были собраны её блестящие волосы, – сердце Перкау защемило. На её месте могла быть Тэра, если бы Богам было угодно. Будь его удивительная девочка рэмеи, он бы давно направил прошение Саару, а может даже столичным жрецам, чтобы те приняли её в обучение. Как много получил бы культ Ануи, если бы Тэра могла служить Ему открыто! Только бы удалось всё теперь… только бы успел Хэфер провести посвящение… и только бы Тэра пережила ритуал…

Меж тем Минкерру, внимательно выслушав своего помощника, кивнул, а потом тихо проговорил:

– Оставьте нас. Я хочу потолковать с нашим братом наедине.

– Мудрейший, этот рэмеи непредсказуем и опасен.

Если всё это время глаза Верховного Жреца были полуприкрыты, то теперь он открыл их – бездонные агатово-чёрные колодцы, взгляд которых был по-молодому острым, цепким. На его тонких бескровных губах заиграла ироничная улыбка.

– Таа, ты полагаешь, мне недостанет сил справиться с одним талантливым жрецом нашего Бога? Ты сомневаешься во мне?

– Нет, Верховный Жрец, как я могу, – сдержанно проговорил тот, кого звали Таа, и почтительно поклонился.

При этом он метнул такой взгляд на Перкау, что тот едва не пошатнулся. Жрица была сдержаннее. Она лишь погладила Верховного Жреца по плечу и что-то тихо сказала ему, а потом направилась к двери. Таа, помедлив, последовал за ней. Стражи и жрец-сопровождающий и вовсе не колебались – они направились к выходу по первому же слову Минкерру. Для всех в храме его воля была законом едва ли не более строгим, чем воля самого Владыки.

Когда дверь закрылась, приёмная погрузилась в тишину. Перкау терпеливо ожидал, склонив голову и не двигаясь.

– Возьми одно из кресел у стены и садись ближе, – велел шелестящий голос. – Глаза мои уже давно видят Западный Берег лучше, чем Восточный, а ты пока ещё здесь.

Бальзамировщик поднялся и, коротко оглядевшись, заприметил невысокие кресла для посетителей. Придвинув одно из них к столу, он неуверенно сел напротив Верховного Жреца.

Минкерру прищурился, вглядываясь в его лицо… и прозревая намного глубже.

– Много о тебе говорят нынче, – произнёс он, – но я хочу услышать твою правду от тебя.

– Не всё я смогу объяснить, Верховный Жрец, – признался Перкау, глядя в проницательные агатовые глаза.

– Неисповедимы пути Стража Порога, – усмехнулся Минкерру и протянул собеседнику узкую ладонь.

Помедлив, Перкау взял его за руку. Наощупь она оказалась сухой и прохладной, как у пробывшего положенный срок в натроне мёртвого. Но та же Сила, которой дышало пространство вокруг Верховного Жреца, текла в его жилах вместе с кровью. Сейчас бальзамировщик ощущал это особенно остро и полно, и чувство это зачаровывало разум. Он словно смотрел в глаза кобры-змеедемона, защитницы Владык, и уже не знал, что сумеет скрыть и есть ли теперь смысл в сохранении тайн…

– Когда-то я знал всех Верховных Жрецов и Жриц моих храмов по имени и в лицо, – Минкерру чуть улыбнулся. – Много, много времени прошло… Прекрасную упрямую Лират я помню. Ты, стало быть, выбрал остаться с нею.

– Мудрая Лират обучала меня, – Перкау почтительно кивнул, с теплом вспомнив их последний разговор, её поддержку.

– А после передала тебе титул. Формальность. Северный храм пал в войну. Фактически его не существует.

– Это так, – с усилием согласился бальзамировщик. – Наша община невелика и существовала только благодаря Лират. Формально мы относимся к вотчине Кассара. Формально я даже не являюсь Верховным Жрецом – этот титул принадлежал Лират и оставался за ней из уважения к её заслугам, а не потому, что знаменовал какую-либо власть.

– Являешься, будучи главой общины, – качнул головой Минкерру. – Ты сильный. Саар из Кассара, должно быть, хотел видеть тебя среди своих. Почему ты не ушёл со всеми?

– Почти со всеми, – поправил Перкау. – Мы не могли оставить Верховную Жрицу… и наш некрополь.

Лицо Минкерру озарила тёплая улыбка – озарила и тотчас угасла.

– Однако впоследствии это перестало быть единственной причиной. Ты сознательно выбрал жизнь в стороне от других служителей нашего культа. Почему?

Скрывать смысла не было – это о нём уже знали и так. Минкерру наверняка успели доложить.

– Я прошёл посвящение в песках Каэмит.

– И, что примечательно, сохранил и жизнь свою, и разум. И даже противоречия в себе примирить сумел. Кто готовил тебя?

– Я не могу сказать. Это – не моя тайна.

Минкерру тихо рассмеялся.

– Если догадка моя верна, наставница твоя не обиделась бы за разглашение тайны, поскольку была весьма тщеславна. А о других её учениках тебе известно?

– Нет, мудрейший, – Перкау покачал головой, даже не удивившись, что о Серкат Верховный Жрец тоже знал.

– Тех, кто охраняет знание Отца Войны, немного, но они есть. Начиная с тех же Таэху… – неопределённо заметил Минкерру. – Но культ официально запрещён. Это тайное знание, почти утерянное, не предаётся огласке. Во многих храмах тебя бы не допустили к служению.

Перкау это знал, но, глядя в лицо своего собеседника, не мог понять, как тот на самом деле относился к этой части его истории. С осуждением? С принятием? Верховный Жрец замолчал, прикрыв глаза, и надолго ушёл в себя. Перкау оставалось только ждать. Рука в сухих пальцах Первого из бальзамировщиков начинала потихоньку неметь, но он не смел шелохнуться.

– Я вижу, что Он передаёт Свою волю через тебя, – мягко сказал вдруг Минкерру, не открывая глаз. – Его привкус в тебе силён, очень силён. Почти полностью затмевает привкус Его врага. Многим будет и вовсе не под силу разглядеть… разве что… – он распахнул глаза. – Разве что увидят знаки Владыки Каэмит на твоём теле.

Свободной рукой он начертал что-то в воздухе между ними – ровно на том же уровне и в том же порядке, в каком на спине Перкау шли фигурные шрамы.

– Стало быть, причина произошедшего не в том, что ты отринул наше знание в угоду запретным таинствам, Верховный Жрец северного храма, – задумчиво молвил Минкерру, опуская руку, а из второй не выпуская ладонь бальзамировщика.

Его когти начали вырисовывать что-то на столе, но Перкау не разглядел, что именно, поскольку старался не отводить взгляда от его лица.

– Теперь расскажи мне о девушке. Твоей ученице.

Перкау ожидал этого вопроса, но всё же невольно вздрогнул и облизнул пересохшие губы.

– Что… что бы ты хотел знать, мудрейший?

– Всё, – чуть слышно ответил Минкерру.

В следующий миг его пальцы хищно сжались вокруг руки Перкау – с необычайной силой, причиняя боль. Голос, который услышал бальзамировщик, стучал в висках вместе с кровью, гудел в его голове, перекатываясь многоголосым эхом, ввинчиваясь в глубины сознания. Ему показалось, что сам череп его был вскрыт, и весь он оказался перед Верховным Жрецом как на ладони – все его чаяния, все его страхи… все тайны.

– Ты нарушил Закон, обрёк её на мучительное умирание. Передал ей Знания, которых у неё не должно было быть. Ты научил её, как поднять наследника трона из мёртвых! Теперь отвечай передо мной, Перкау, жрец Стража Порога. Ты считаешь себя выше Богов?

Мир вокруг него пошатнулся, а потом так же неожиданно всё затихло. Минкерру выпустил его руку, прерывая связь, опустил подбородок на сцепленные пальцы и приготовился слушать.

Перкау ощутимо трясло. Мысли путались. Не сразу, но он сумел совладать с собой.

– Такова была воля Ануи… – выдохнул бальзамировщик. – Он выбрал Тэру для Себя…

Минкерру не ответил, только чуть прищурился. Он всё знал. Перкау был не в силах и дальше скрывать правду о Тэре – мог лишь показать эту правду так, чтобы её уже нельзя было исказить.

Бальзамировщик повёл рассказ, сбивчиво, путанно – о том, как нашёл Тэру, как воспитывал, как увидел первые знаки её невероятных жреческих талантов. Картины их общего прошлого оживали перед его внутренним взором по воле Верховного Жреца. Он думал, что уже сумел принять и смириться, что уже перестал оплакивать и страшиться, но Минкерру желал узнать всё, вскрывая самое сокровенное и мучительное. Слёзы выступили сами собой, не принося облегчения. Сердце сжималось от болезненной нежности и страха за неё. Даже если Хэфер успеет, даже если ритуал пройдёт благополучно… что ждало Тэру в культе Ануи после всего произошедшего? Что решит Верховный Жрец?

Перкау прервал свой рассказ, ещё не дойдя до момента, как они нашли наследника. Резко встав с кресла, он опустился на колени перед Верховным Жрецом.

– Пощади её, мудрейший, умоляю тебя. Я не знаю служителя Стража Порога истовее, искреннее, чем она. Лишь на мне, как на её учителе, лежит вся вина и ответственность.

– Сядь обратно, – мягко велел Минкерру.

Бальзамировщику осталось только подчиниться.

– Я вижу, как сильно ты любишь её, вижу, что ты искренне веришь в свои слова… – добавил Верховный Жрец и печально покачал головой. – Тем больше шанс ошибиться. Принять желаемое за действительное.

Перкау задохнулся от возмущения.

– Она не…

– Тихо, – Минкерру поднял палец, прерывая его. – Послушай. Первыми осквернителями гробниц были служители Ануи, как ни прискорбно это признавать. Эта ветвь колдовского, с позволения сказать, искусства имеет корни именно в нашем Знании. Просто однажды кто-то из нас решил пойти дальше, посмотреть, что будет. Скорее всего, даже не со зла, а просто от пытливости смертного ума, той, что роднит нас с людьми в полной мере. Ответь мне, Перкау, Верховный Жрец северного храма: хотя бы однажды доводилось ли тебе видеть мертвеца, задержавшегося на Берегу Живых?

Бальзамировщик начинал понимать, куда клонит Верховный Жрец, и всё внутри него похолодело. Горло сжалось, с усилием выталкивая слова.

– Нет, не доводилось.

Минкерру спокойно кивнул.

– Я так и думал. Стало быть, и своей ученице ты не сумел бы в точности объяснить, что это такое.

Перкау покачал головой, чувствуя себя как в одурманивающем видении, в котором разные слои восприятия накладываются друг на друга в самых причудливых формах.

– Нет, так ошибиться мы не могли, – выдохнул он. – Не могли!

Верховный Жрец не стал спорить с ним. Говорил он по-прежнему спокойно:

– Почему ты скрыл и не доложил нам? Почему не доложил Владыке? Когда старший военачальник Нэбвен из вельможного рода Меннту прибыл в ваш храм, вы показали ему всё… кроме останков наследника.

Инстинктивно рука Перкау потянулась к груди, чтобы дотронуться до пекторали с изображением Ануи, такой привычной. Ему нужно было чувство уверенности, поддержки Божества… Но пекторали на месте не оказалось. Запоздало он вспомнил, что ритуальных украшений его лишили ещё во время допроса в храме. Что хотел от него Страж Порога теперь? Смел ли он открыть правду сейчас, когда покров тайны более не защищал Хэфера? Где скрывался враг, от которого предостерегал всех их псоглавый Бог?

– Клянусь Богами: в содеянном мною не было злого умысла, не было желания навредить роду Эмхет, – тихо ответил он. – Всё, что я сделал в храме тогда, я сделал согласно воле Ануи.

– Или согласно твоему пониманию Его воли, – мягко добавил Минкерру. – Так бывает.

– Нет, – твёрдо сказал Перкау. – Я знаю, что́ видел. Угроза была слишком велика. Страж Порога повелел сохранить найденное в тайне от всех. Мы должны были защитить наследника теми немногими силами, что у нас имелись. Боги, да никто из нас тогда даже не был уверен, что мы сумеем помочь ему!.. Что сможем восстановить его смертную форму… то, что от неё осталось. Мудрейший, ты не видел, что с ним было после нападения!

– Так расскажи мне.

Перкау колебался. Оправданий во лжи Императору не было и быть не могло – по воле Богов или нет, но они скрыли правду. Смел ли он рассказать теперь? Чего желал Ануи?

– Найдя останки царевича, мы должны были передать их посланникам Владыки, – начал бальзамировщик. – Но что если посланник оказался бы ложным? Что если первым за наследником прибыл бы… предатель? Мы не могли знать… Страж Порога предупредил нас о близкой опасности, но имя и лик этой опасности нам были неведомы. К тому же… Когда мы нашли его, он всё ещё был жив… Священные псы привели нас к месту нападения. Наш Бог явил свою волю.

Тщательно подбирая слова, в мельчайших деталях и подробностях Перкау рассказал Верховному Жрецу – как бальзамировщик бальзамировщику – о восстановлении смертной формы Хэфера. Не раз ему казалось, что во взгляде Минкерру сквозило изумление. В ходе дальнейшего рассказа о постепенном выздоровлении царевича Верховный Жрец даже изволил задавать вопросы.

– На какой, говоришь, день он сумел подняться? И что же, тело полностью вернуло подвижность? А речь? И что с восприятием окружающей действительности?

Перкау отвечал не менее подробно. Разумеется, он не стал ничего говорить о чувствах, возникших между Хэфером и Тэрой, и о своих Хэферу предсказаниях, сосредоточившись только на процессе восстановления.

– То, о чём ты говоришь, просто невероятно… – восхищённо покачал головой Минкерру и вздохнул. – И совершенно невозможно.

– Но это правда! – воскликнул Перкау. – Клянусь моим посвящением, это правда!

– Для тебя – правда. Ты искренне веришь в это. Но твой рассказ сам по себе лишь подтверждает мои опасения… – Минкерру грустно улыбнулся. – Если всё обстоит так, как ты рассказал мне… нить жизни царевича прервалась даже прежде, чем вы доставили его в храм. Ты говоришь, что вы вернули его, и это тоже, скорее всего, правда… Вот только каким?

– Живым… конечно же, живым! – воскликнул Перкау. – Наследник жил с нами бок о бок, трудился с нами в садах, принимал пищу с нами за одним столом… – «любил нашу жрицу…» – добавил он мысленно. – Ты полагаешь, мудрейший, что никто из нас не увидел бы, не осознал, что рядом с нами – мертвец? Нет, я не могу в это поверить!

Минкерру не ответил и не стал спорить, только внимательно смотрел на него.

– Нет… – выдохнул бальзамировщик. – Нет, такого просто не может быть…

– Но ты ведь сам знаешь ответ, Перкау. Ты знаешь, где лежат пределы нашего искусства. В ходе этого разговора ты не раз назвал то, что совершила твоя ученица Тэра, невозможным. Так и есть. Оживить Хэфера Эмхет, да хранят его Боги, было уже невозможно, – тихо, печально проговорил Первый из бальзамировщиков. – Но возможно оказалось вернуть его на Берег Живых… и удержать здесь. Твоя ученица Тэра – его дыхание на Берегу Живых. С какой бы целью вы ни совершили то, что совершили, – подумай, скольких сил… скольких лет это будет стоить ей.

Перкау не знал, что сказать. Не в силах поверить и осознать, он раз за разом повторял в памяти полученные от Божества в ходе медитаций и ритуалов знаки, вспоминал, каким был Хэфер. О том, что царевич призвал на помощь Сатеха, он рассказать Минкерру не мог, не смел. Но посвящение в пустыне и не было самым страшным… Если Богам было угодно сохранить царевича, чтобы тот сумел совершить возмездие, могли ли Они в самом деле допустить… осквернение? Разве мог он так ошибаться? Разве могли все они так жестоко ошибаться?!

В тот миг Перкау испытал настоящий глубинный ужас, потому что более не знал, в чём была истина.

– Есть ещё одна нить, удерживающая наследника с нами, – шелестящий голос вкрался в его сознание, возвращая к действительности. – Проклятие Ваэссира.

Павах из рода Мерха… раскаявшийся предатель. Этот воин прибыл с приказом Императора восстановить справедливость, но не смог растерзать забальзамированное тело своего бывшего собрата по оружию – верного Хэферу Сенахта.

Перкау помнил его, да – помнил молодого мужчину, ровесника Хэфера, – исхудавшего воина, в теле которого почти не осталось былой силы, с измученным и загнанным взглядом потускневших зелёных глаз. Часть его хвоста была обрублена, рога – повреждены. Солдаты шептались, что его пытали эльфы. А на плече его сидела чужая смерть… и потому он дряхлел, несмотря на молодость своего тела…

– У Тэры в запасе осталось ещё немного времени… но сколько, мне неведомо, – добавил Минкерру. – Для того, чтобы понять, мне нужно увидеть их обоих – так же, как я вижу перед собой тебя сейчас. Перкау…

– Довольно этих разговоров.

Голос, прервавший Верховного Жреца, прорезавший полумрак за его спиной сияющим лезвием, просто не мог принадлежать смертному. Минкерру не обернулся, лишь низко склонил голову. Не в силах ни пошевелиться, ни даже вздохнуть Перкау изумлённо смотрел, как из темноты вышел… сам Ваэссир Эмхет. Лицо его было точно таким, как на храмовых статуях, – прекрасным, дышащим древней мудростью и Силой. Но в пылающих золотых глазах плескался сдерживаемый гнев. Звучание голоса заставляло содрогнуться, вызывало отчаянное желание скрыться, преклониться, только бы не испытывать на себе нестерпимое блистательное и разящее великолепие этой Силы. Да и какой рэмеи в здравом уме хотел бы стать врагом божественному Владыке?!

– Где мой сын, жрец?

Глава 17

О том, что должно было произойти сегодня, не знал никто, кроме присутствовавших сейчас в покоях военачальника Нэбвена, – даже солдаты Ренэфа, которые доставили сюда длинный деревянный стол наподобие тех, на которых работали бальзамировщики. Да и в целом состояние Нэбвена по понятным причинам сохранялось в тайне. Тэшен не обещал чуда. Без страха перед гневом царевича он сказал правду: военачальник мог не выжить даже после. Надежда была не только на искусство целителей, но и на волю Богов.

Ренэф не помнил, когда ещё молился столь истово. Прошлой ночью, собрав своих воинов, он сам провёл ритуал и принёс щедрые обильные жертвы, окропив алтарь не только кровью животных, но и своей. Земля Леддны была утверждена за Таур-Дуат, за божественным Ваэссиром. Первый Эмхет не мог не услышать!

В положенный срок царевич вернулся в покои военачальника. В другое время целители не одобрили бы присутствия постороннего при таком действе, но не сегодня. Ренэф помог Тэшену перенести Нэбвена с ложа на стол и остался у изголовья.

Собраны были бальзамы и лекарские настойки, очищены и подготовлены все необходимые инструменты. Основное должен был сделать жрец Ануи. Никто, кроме, разве что, Таэху, не мог сравниться в знании тайн тела с бальзамировщиками. Именно их обычно и привлекали к подобным делам. На личного целителя царевича ложилась задача следить за состоянием Нэбвена, в нужное время дать необходимые снадобья и убедиться, что рана будет обработана грамотно, поскольку, в отличие от бальзамировщика, Тэшен работал с живыми телами и лучше понимал, что им требовалось.

Стиснув зубы, Ренэф наблюдал за последними приготовлениями. Как воин он не боялся вида крови и ран, но все эти инструменты – для аккуратного рассечения кожи и мышц, для распила костей, для прижигания сосудов – вызывали в нём трепет. Собственное тело начинало казаться ему слишком хрупким, когда он задумывался о том, как тонко и хитро устроен сосуд смертной формы.

– Что мне надлежит делать? – спросил он у Тэшена.

Целитель посмотрел в глаза Ренэфу.

– Пусть мой господин вспомнит о власти, дарованной ему Богами. Пусть божественный Ваэссир позовёт одного из своих подданных и уговорит его остаться на Берегу Живых. Ну а мы, – он переглянулся с бальзамировщиком, чей взгляд не был замутнён ни тревогой, ни какими-либо иными чувствами, – сделаем всё от нас зависящее.

Царевич кивнул, не слишком понимая, что именно требуется. Помедлив, он положил одну ладонь на лоб военачальника, а вторую – на грудь, как часто делал в эти дни, вливая в умирающего свою Силу. Тэшен одобрительно кивнул.

Наверное, лучше было не смотреть. Но, как известно, омерзительное зрелище зачастую притягивает взгляд даже сильнее, чем ослепительная красота. Ренэф почувствовал, как заныла его собственная правая нога – от бедра до ступни, – а по мышцам начала разливаться отвратительная слабость. Изнутри поднялся давний тошнотворный страх, о котором обычно старались не думать все молодые воины, в чьём распоряжении, казалось, были весь мир и вся вечность. Не смерть, нет. Покалеченность. Каково было бы потерять способность сражаться, действовать? Больше не поднять меч… не взойти на колесницу… а то и вовсе потерять способность двигаться.

Плоть военачальника гнила заживо, красновато-фиолетовая, местами уже почерневшая, кое-где отмеченная гнойными прорывами и обломками неестественно вывернутых костей. Скверна разложения расползалась всё выше, точно отметина проклятия жреца Ануи. Живое тело не могло, не должно было выглядеть так.

Ренэф готов был поклясться, что ещё вчера дела обстояли лучше. А возможно, он просто не хотел признавать своё бессилие ещё и перед этим…

Тонкий острый нож блеснул в руке бальзамировщика, когда тот примерялся, где сделать первый надрез на бедре военачальника. Тэшен коснулся его пальцев и твёрдо отвёл руку чуть выше. Они оба хотели спасти как можно больше здоровых тканей, но скверна расползлась уже слишком далеко.

Лезвие в умелых руках жреца Ануи аккуратно, почти ювелирно вскрыло кожу, и брызнул гной. Запах стал невыносимым. Ренэф сглотнул, унимая дрожь в руках. Когда его хопеш кромсал тела врагов, это не вызывало в нём таких эмоций. Одно дело – бой, а другое – когда живое тело разделывают точно мясо на похлёбку.

Тэшен передал жрецу нож побольше, чтобы тот мог рассечь мышцы, а сам попутно помогал очистить надрез. Царевич поспешил перевести взгляд на бледное лицо Нэбвена. Тот уже давно не приходил в сознание, а теперь, под воздействием сонных настоев, и вовсе казался неживым. Биение его сердца Ренэф под своей ладонью почти не ощущал – лишь лёгкое неровное трепыхание. Чуть наклонив голову, царевич прислушался к дыханию. Он был рад, что военачальник пока ничего не знал, ничего не чувствовал. Отделившись от гниющего тела, его дух витал где-то между пластами реальности.

Ренэф был жрецом Ваэссира по праву рождения. И хотя жреческие практики не давались ему так хорошо, как Анирет и Хэферу, кое-что он всё же умел. Успокаивать свой ум ему всегда было непросто, но сейчас от этого зависело слишком многое. Оставив часть себя здесь, чтобы поддерживать их обоих – себя и своего друга, – он направил другую часть собственной сути вслед за ускользающим Нэбвеном. Он не был целителем, не знал, как воздействовать на истончающуюся, гаснущую нить жизни, но что-то ему всё же было подвластно…

Безвременье

В заводях Великой Реки царила прохлада… и необыкновенная тишина, нарушаемая лишь плеском волн и шелестом бумажного тростника. Индиговая гладь казалась бесконечной, завораживала взор и разум, очаровывала и манила. Чем больше он вглядывался в синее стекло реки, тем больше видел там, в глубине – текучие силуэты, фантасмагорические заросли, растущие откуда-то с невидимого дна, наслаивающиеся друг на друга отражения смутно знакомых городов. Он стоял по колено в воде, раздумывая, не шагнуть ли дальше, ведь на берегу не было ничего – только странная серебристо-белая, будто соляная, пустыня со свинцовыми зеркалами озёр, не отражавшими лазурную глубину неба. Что было на том берегу Реки, он почему-то не видел – взгляд то и дело возвращался к воде.

Нэбвен не был жрецом, тренированным в видениях, но иногда во сне мог осознать, что это именно сон, а не реальность. Вот и сейчас. Но то был странный сон, от которого он всё никак не мог проснуться, хоть это и не пугало его. Он был один, но не чувствовал одиночества. И страха он тоже не чувствовал – только покой… и некую неопределённость своего состояния. А тело его снова было молодым, сильным – совсем как когда-то, в первые годы службы в имперской армии ещё простым копейщиком. Ему хотелось попробовать свои силы, окунуться в воду целиком, поплыть сквозь колышущиеся в глубине заросли, в которых прятались, запутываясь, лучи Небесной Ладьи. Но что-то останавливало его – не страх, нет… что-то, чего он не мог объяснить. Словно войди он в Реку до конца, и возврата уже не будет. Да только к чему возврата? Ведь на берегу ничего не было. А Река – вот она, наполненная жизнью, памятью веков, глубинной Силой родной земли…

Услышав тихий всплеск, он повернул голову. Справа от него из воды, отряхиваясь, вышел чёрный шакал. Миг спустя слева появился такой же. Не выражая враждебности, они улеглись на берегу в тени высокого бумажного тростника, бесстрастно наблюдая за Нэбвеном и лениво щуря на солнце изумрудные глаза.

Изумрудные. У обычных шакалов глаза желтоватые или карие, как у собак, а у этих напоминали драгоценные камни.

Хвост рэмеи дёрнулся от волнения, но сам он старался не шевелиться – наблюдал за священными животными в ожидании некоего знака. За исключением глаз, шакалы казались совершенно нормальными, земными – даже мокрая шерсть глянцевито блестела на солнце. Один повёл носом, прислушиваясь к неразличимым для воина запахам, а второй принялся лакать воду прямо из заводи.

На всякий случай Нэбвен прочёл короткую молитву Ануи, чествуя стражей. Шакал, лакавший воду, коротко вильнул хвостом, второй повёл ухом и вывалил язык. Священные звери вели себя совсем как обычные псы, так что рэмеи прикрыл рот ладонью, скрывая улыбку, и старался не рассмеяться от абсурдности ситуации. Хоть и во сне, а посланников Стража Порога лучше не гневить непочтением.

Страж Порога. Очень медленно память Нэбвена просыпалась, но он по-прежнему не мог ухватиться за события, собрать их в связную историю – точно свиток был у него в руках, но никак не хотел раскрываться. Кажется, он умирал. Здесь эта мысль не вызвала у него ни паники, ни сожаления – просто спокойное осознание. Вот только почему умирал? На всякий случай Нэбвен оглядел себя. Вроде бы в последний раз он был облачён в доспех, но сейчас на нём была только короткая ослепительно белая схенти, прихваченная простым тканым поясом – как на традиционных изображениях древности. Его кожа была совершенно гладкой, лишённой многочисленных, уже привычных ему шрамов, оставшихся ещё с войны. Впрочем, это ведь был сон… а во сне смертные сливались со своей олицетворённой жизненной силой, «эфирным двойником», как называли это жрецы. Во сне и в преддверии смерти.

Нэбвен повёл плечами и глубоко вдохнул прохладный воздух. Так ли нужно было вспоминать, что привело его сюда? Задумчиво он сделал шаг, вступая чуть глубже в воды Великой Реки, чувствуя на себе внимательные взгляды шакалов.

В тот миг лазурную высь над ним прорезал тоскливый клич сокола. Прикрывая ладонью глаза, Нэбвен вскинул голову. Птица божественного Ваэссира кружила над ним, царственно раскинув крылья, и лучи Ладьи Амна золотили её крылья мистическим светом. Воин улыбнулся, ощутив всполох радости в сердце. Это было хорошим знаком. Он служил потомкам Ваэссира Эмхет и исполнил свой долг перед ними. Только почему же клич был таким тоскливым?

Он вдруг понял, что сокол пикирует прямо на него, и выставил перед собой руку, инстинктивно защищая лицо. Хлопая крыльями, птица попыталась устроиться у него на предплечье. Нэбвен чуть опустил руку, чтобы небесному гостю было удобнее. В реальности когти птицы вспороли бы ему кожу, но здесь, во сне, Нэбвен даже боли не ощутил.

Устроившись на его руке и сложив крылья, сокол пристально смотрел на Нэбвена золотым глазом невероятного оттенка. На ярком свете его пёстрое оперение казалось синим и золотистым, точно императорские одежды. Не хватало только Двойного Венца, непременного атрибута Ваэссира с храмовых изображений.

Не успел Нэбвен произнести ритуальное приветствие, как сокол заклекотал – тихо, почти нежно, обращаясь к чему-то внутри него. И спокойная радость сменилась вдруг глубинной тянущей тоской, мучительным полуосознанным стремлением, болезненным чувством незавершённости.

«…Я даже не знаю, чего бы ты хотел сам – уйти с достоинством? Вернуться к семье?..»

Голоса, произносившего эти слова, Нэбвен не слышал – то были лишь туманные отголоски, складывающиеся в слова, смысл которых не доходил до его сознания.

– Что я могу сделать для Тебя, светоносный Владыка небес и всей рэмейской земли? – почтительно спросил Нэбвен, глядя на сокола, хотя тому, наверное, и не требовались слова, чтобы понять.

«…Я за всё отвечу, клянусь… только вернись к нам…»

Выжидающий взгляд золотого ока.

– Не могу вернуться, – грустно улыбнулся воин, качая головой. – Я не знаю пути.

Сокол вдруг издал воинственный клич, забил крыльями и набросился на Нэбвена, заставляя его заслоняться и отступать из воды шаг за шагом всё ближе к берегу. Когда воин ступил на твёрдую белёсую почву, птица так же неожиданно успокоилась и села ему на плечо. Шакалы глядели на них с долей любопытства. Прохлада Великой Реки нестерпимо манила, смотреть на пустыню за спиной совершенно не хотелось. Сокол клюнул его за ухо – не больно, но настойчиво, – а потом полетел вперёд, низко над землёй, к ближайшему свинцовому озерцу. Время от времени птица издавала короткий клич, будто настойчиво зовя за собой.

Вздохнув, Нэбвен двинулся следом. Шакалы остались ждать у воды.

Чувство лёгкости исчезало с каждым шагом. Его тело как будто становилось плотнее, тяжелее. Он достиг озерца, над которым низко кружила императорская птица, и посмотрел на зеркальную гладь. Не только небо, но и он сам не отражался там. Но потом сокол коснулся крылом поверхности озера, рассыпая каскад серебряных брызг, и оно ожило. Нэбвен увидел маленького мальчика с непрорезавшимися ещё рожками, грозно державшего короткий деревянный меч. Молодая рэмейская женщина, смеясь, взъерошила волосы юного воина и нежно поцеловала в макушку. Защищая мать, он храбро сражался с ближайшим кустом. Картина расширилась, показывая залитый закатными лучами сад, в котором играл мальчик. На ступенях дома сидела женщина постарше и со светлой печалью наблюдала за игрой.

Сокол устремился дальше, к другому озерцу. И снова, когда он коснулся крылом зеркальной глади, поверхность ожила образами. Та же старшая женщина примеряла наряд на девушку, похожую на мать мальчика, только моложе. Узорная искусно сплетённая сеть из ярких продолговатых бусин ложилась поверх золотистого праздничного калазириса. Девушка улыбалась, крутясь перед большим бронзовым зеркалом, то кокетливо изгибая хвост, то поправляя причёску вокруг рогов. Старшая женщина вдруг сняла с себя тяжёлое ожерелье и передала ей, что-то говоря. Девушка прижала украшение к груди, и на глазах у неё выступили слёзы.

В третьем озере Нэбвен увидел, как на сад опускалась ночь. Старшая женщина отпустила слуг и вышла на порог дома. Она зажгла светильник у двери, что-то шепча, а потом спрятала лицо в ладонях.

Сердце воина зашлось от болезненной нежности. Это чувство вытеснило покой, разомкнуло засовы памяти. Каждый следующий шаг давался всё сложнее, но он упрямо шёл за соколом. Знакомые застарелые шрамы один за другим вновь ложились на его кожу, и свойственная юности сила точно утекала в песок под ногами.

В одном из озёр он увидел молодого потомка Ваэссира, которого обещал защищать… которого пытался защитить ценой своей жизни. Уставшее лицо, упрямо стиснутые зубы и решительность во взгляде золотых глаз, так странно сочетавшаяся… с опустошающим страхом.

«… только вернись к нам…» – беззвучно прошептали его губы.

Ренэф Эмхет. Это имя вспыхнуло в сознании Нэбвена ослепительными огненными знаками, сливаясь с пронзительным кличем сокола Ваэссира.

«…Я отвечу за всё, клянусь…»

Взгляд царевича удерживал воина, не давая отшатнуться, отступить, оступиться, и словно указывал путь.

«Ты хотел вернуться к семье…»

Прекрасная женщина, с которой он прошёл рука об руку столько лет, которая ждала его несмотря ни на что, каждый вечер зажигая светоч у дверей их дома, чтобы он только вернулся из очередного похода…

Их старшая дочь и внук, будущий воин, которого он обещал научить всему…

Младшая дочь, собиравшаяся замуж, которой он так и не успел дать все необходимые наставления…

Несгибаемая воля, заключённая во взгляде золотых глаз, продолжала подталкивать его. Да, он хотел вернуться. Разве мог он не желать этого!

«Пусть будет так…»

Последний клич сокола слился с его собственным хриплым криком…

Боль означала жизнь.

Перкау застыл от изумления и неожиданности, а потом безмолвно пал ниц. Запоздало сознание оформило мысль, что это был, конечно же, не сам божественный Ваэссир, а Его наследник, Император Секенэф Эмхет, да будет он вечно жив, здоров и благополучен. Впрочем, Сила Ваэссира воплощалась в его потомках, и потому разницы почти не было. Видеть проявления этой Силы в Хэфере стало для Перкау чем-то почти привычным, понятным. Так один жрец мог понять другого. Но Владыка, что уже давно перестал быть просто одним из смертных – не по титулу, не по регалиям, не по положенным ему почестям и не по власти, которой был облечён, а по природе своей, из-за которой и был наделён всем этим… Нет, разумом понять это явление было нельзя, даже разумом жреца. Жрецы иногда вмещали в себя часть Силы своих Божеств, но здесь слияние было куда более полным. Если и жил когда-то на земле Секенэф-рэмеи, то от него уже не так много осталось.

Солнце было источником жизни для всего, но оно же могло выжечь всё живое без следа в своей ярости. Такова была и Сила Владыки.

– Смотри на меня. И отвечай, – приказал голос.

Перкау поймал себя на том, что по-настоящему боялся ослепнуть, хотя физически этого, разумеется, произойти не могло. Бальзамировщик приподнял голову и распрямился, стоя, согласно этикету, на коленях.

Император остановился рядом с Верховным Жрецом, но не дал тому встать, положив на плечо старца тяжёлую руку, украшенную широким браслетом и двумя перстнями – со скарабеем и с печатью. Не решаясь поднять взгляд выше, Перкау рассматривал перстни и край длинной тёмно-синей туники, перехваченной широким золочёным поясом. Разве не представлял он эту встречу все последние несколько месяцев, не думал о том, как станет рассказывать? Но сейчас верные слова не шли на ум, и голос не подчинялся.

Взяв себя в руки, дабы не вызвать ещё больше гнева, бальзамировщик произнёс слова приветствия, безошибочно повторив все полагающиеся титулы. А потом из всех выбрал тот, на который была вся его надежда, и закончил:

– Великий и справедливый Хранитель божественного Закона на земле, сиятельный царевич тайно направился на встречу с тобой. У него много врагов, и он не может путешествовать в открытую. Где он сейчас, мне не ведомо, клянусь Богами. Но путь его лежит в столицу.

– Я прозреваю свою землю до самых дальних пределов. Я могу почувствовать здесь любую из вверенных мне жизней. Моего наследника нет в Таур-Дуат.

Каждое слово, каждый звук этого голоса заставлял волну дрожи прокатиться по телу. И тихим, едва слышным шёпотом прозвучал на его фоне голос Минкерру:

– Нет среди живых… и нет среди мёртвых.

– Я могу разрушить твой разум до основания, разбить саму твою суть на осколки и разметать твою память вплоть до самых давних твоих жизней.

– Можешь, мой Владыка… но это ничего не даст тебе, – печально и обречённо ответил Перкау, найдя в себе силы встретить этот невозможный взгляд из вечности. – Страж Порога обязал меня защищать твоего наследника, если придётся, даже от тебя. Это не по силам мне, но я не отступлюсь. Я служу Хэферу Эмхет, моему будущему Императору, да хранят его Боги для будущих великих свершений. Если в воле твоей, Защитник и Хранитель Обеих Земель, будет лишить меня и жизни, и памяти, верю, что он замолвит за меня слово перед Богами.

С достоинством произнеся эти слова, Перкау понял, что страх и трепет покинули его. Он делал то, что должен был. Ануи подверг его тяжелейшему испытанию, но не оставил его, как не оставит и Хэфер, избранник обоих Богов.

Что-то неуловимо изменилось в лице Владыки и в самом воздухе вокруг. Точно буря, способная смести города с лица земли, прогремела на горизонте и вдруг решила отступить. Взгляд золотых глаз по-прежнему был тяжёлым, пронзающим, но уже почти здешним.

– Итак, жрец, ты и правда считаешь, что Сам Псоглавый защищает наследника от чужих взглядов, и даже от моего, – произнёс Император.

– Иных причин я не вижу, великий Владыка, – Перкау почтительно склонил голову. – Кому, кроме самих Богов, подвластно отвести твой взор?

– Многие пытаются, – усмешка правителя была недоброй. – Ты знаешь, что я был свидетелем твоих слов, всего, что ты рассказал Верховному Жрецу Минкерру. Стало быть, ты отвечаешь за это признание.

– Я… отвечаю, да, Владыка, – с усилием проговорил бальзамировщик.

– Не тебе одному предстоит отвечать, но и ты заплатишь сполна.

Слова замерли на губах Перкау под взглядом, не знающим жалости. Владыка не угрожал и не запугивал – он сообщал о том, что произойдёт, с той же бесстрастностью, с которой сам Страж Порога судил у Весов Истины. Закон не мог быть милосерден – только справедлив.

– Отчего же, по-твоему, наследник не воспользовался порталом в храме Кассара, если так спешил на встречу со мной? – спросил Император. – Жрецы Ануи верны мне. Или нет? – добавил он вкрадчиво.

– Лик врага нам не известен, великий Владыка. Мы опасались, что предатели найдут его там, сочтя, что такой путь был бы для царевича самым очевидным.

– Ты говоришь, что предатели могут скрываться среди твоих братьев и сестёр по служению?

Перкау помедлил, взвешивая свои слова, а потом ответил чуть слышно:

– Я не могу быть уверен, что это не так, мой Владыка.

– Когда-то ты не побоялся направить мне предупреждение. Я получил его. Наследник назвал имена, которые ты не посмел упомянуть в письме?

– Лишь имена предавших его стражей. Мой будущий Император просил, чтобы мы предупредили тебя хотя бы так. Угроза столь близкая могла коснуться и тебя, хоть все мы знаем и величие твоё, и мудрость.

– Тогда почему ты не просил его остаться в храме? Дождаться моих солдат?

– По той же причине, мой Владыка. Мы не могли знать, кто верен тебе, а кто постарается закончить то, что не удалось тогда, в песках… – Перкау нашёл в себе силы снова посмотреть в лицо Императору. – Мудрый Хранитель нашей земли, я не смею выносить обвинения против кого-то ещё. Но телохранители наследника, поставившие себе целью убить его, едва ли опирались лишь на свои желания. Масштаб заговора велик – куда больше, чем жизнь одного верного тебе жреца.

Император задумчиво кивнул. Его благородное лицо не отражало ни удивления, ни тревоги.

– Ты расскажешь мне всё, что относится к делу, – сказал он. – Взвешивай каждое своё слово, жрец, и молись о том, чтобы ничего не было упущено.

– Я молюсь о том, чтобы те, кто верен тебе, Владыка, нашли их быстрее, чем другие, – обречённо вздохнул Перкау.

– И это тоже было бы в твоих интересах, – согласился Император. – Твоё присутствие в столице не будет предано огласке. Ты останешься здесь, во власти Минкерру и его жрецов. Я чту древние традиции. За свои преступления служители Богов обычно отвечают перед своим храмом. Но за преступления перед Эмхет отвечает весь храм.

Только сейчас Владыка снял ладонь с плеча Минкерру, точно лишая Верховного Жреца своего покровительства.

И только сейчас Перкау понял, что означали последние слова Императора. Он говорил не о маленькой общине на окраине Империи. Он говорил… обо всём культе Ануи.

Владыка задавал много вопросов, некоторые из которых могли бы показаться незначительными – не о том, о чём Перкау уже рассказал Верховному Жрецу, а о Хэфере. И спрашивал Император как тот, кто Хэфера хорошо знал, – о тренировках, о привычках, о разговорах, которые царевич вёл с Перкау. Узор беседы Император ткал умело, и сеть затягивалась всё крепче, исключая ложь и недомолвки. Иногда он точно намеренно подводил бальзамировщика к заведомо ложному ответу, и жрец осторожно поправлял его – за несколько месяцев пребывания Хэфера в храме он узнал царевича достаточно близко.

Перкау не знал, выдал ли чем-то отношение царевича к Тэре, а по лицу и тону Владыки нельзя было понять, доволен ли он ответами. В какой-то миг Перкау заметил, что Минкерру посмотрел на него одобрительно, ободряюще, но это могло ему и показаться. Оставалось надеяться, что Владыка уверится в том, что община Перкау действительно общалась с живым Хэфером.

После всего Владыка удалился – не к дверям, через которые привели Перкау, а в ту же тьму за спиной Верховного Жреца, из которой появился. Возможно, между ним и Первым из бальзамировщиков должен был состояться разговор, но о том Перкау уже не узнал. Эти две встречи дались ему во много раз сложнее, чем допрос, которому его подвергли воины, прибывшие в храм.

Два посвящённых воина Ануи, которых позвал Минкерру, безмолвно увели бальзамировщика прочь, куда-то в нижние помещения храма, где царили тишина и полумрак. Его заперли в одиночестве, оставив воду и пищу. Правда, к еде Перкау не мог заставить себя притронуться, хотя и понимал, что это было необходимо его телу.

То, как подал историю Минкерру, не давало ему покоя. Если всё обстояло именно так, жрец уже не знал, во что верить. И именно это было страшнее всего, потому что лишало того стержня, на котором зиждилась его воля. Его Знание, его искусство – всё, чему он посвятил себя, – ныне подвергалось сомнению, причём даже им самим. О грядущем же приговоре Владыки для всего храма Перкау и вовсе старался не думать, просто чтобы не сойти с ума.

От этого крика, которого, казалось, не способно было исторгнуть живое горло, стыла кровь. Даже Ренэфу едва хватило сил удержать Нэбвена, пока Тэшен сперва втискивал в зубы военачальника специальную гладко отполированную деревянную палочку, чтобы тот не отгрыз себе язык, а потом разводил успокаивающие зелья в новой пропорции. Активировать соответствующие точки на теле сейчас было опасно – слишком хрупкая граница пролегала между жизнью и смертью старшего военачальника Нэбвена. Впрочем, и зелья сейчас могли нести опасность, и потому целителю нельзя было спешить и следовало особо тщательно выверять состав и количество компонентов.

Рэмеи очнулся неожиданно для всех прямо посередине операции – завыл и забился так, точно в него вселился дух из Сатеховой свиты. Ренэф, вырванный из транса, крепко выругался от испуга, а потом навалился на военачальника, чтобы тот, сотрясаясь в судорогах, не упал со стола. Побледневший Тэшен, бормоча молитвы Богам, бросился к столику с зельями. Невозмутимым остался только бальзамировщик, занятый перепиливанием бедренной кости и вынужденный пока прервать своё занятие.

На крики прибежали воины. Но когда кто-то начал настойчиво стучать в запертую дверь, царевич рявкнул «прекратить!» так, что Тэшен чуть не выронил одну из склянок. Зато стук тут же прервался.

Мгновения тянулись удручающе долго. Движения целителя казались такими медлительными!

– Мой господин, если мы усыпим его сейчас, когда ты вернул его… – начал Тэшен, вставляя слова между воплями Нэбвена, – нить может разорваться. Но если резать по живому, от шока может отказать разум.

– Но закончить надо, – невозмутимо заметил жрец Ануи. – Крови и так уже много потерял.

– Режь, – решительно кивнул Ренэф, обращаясь к жрецу, и крепче ухватил Нэбвена за плечи. – А ты, – он коротко посмотрел на Тэшена, – сделай что-то… хоть немного смягчи…

– Держи крепче, сиятельный царевич, – попросил бальзамировщик.

Ренэф чуть переместился, чтобы удерживать и корпус Нэбвена, и его вторую ногу, и закрыл глаза, чтобы не видеть происходящего. Но от запаха гниющей плоти, ударившего в лицо, было не заслониться, как и от душераздирающего крика. Царевич делал короткие вдохи, удерживая приступ тошноты и молясь, чтобы Нэбвен просто потерял сознание. Это было бы милосерднее… Отвратительный звук распиливаемой кости в какой-то миг зазвучал для него отчётливее воя. Военачальник дёрнулся и вдруг затих. Ренэф в ужасе вскинулся, но Тэшен поспешно заверил его:

– Жив, жив!

Должно быть, Боги всё же услышали обращённые к ним молитвы и смягчили страдания военачальника. Ещё несколько раз он приходил в себя, но сознание возвращалось короткими вспышками и тут же гасло. Кажется, Тэшен всё же успел что-то влить в него.

Дальнейшее Ренэф помнил как дурной сон, хотя в процессе был предельно собран и чётко выполнял все указания целителя и жреца – удерживал, где просили, перемещал, как было нужно. Разум отторг картины того, как они стачивали острые края отпиленной кости – отпиленной так жутко близко от таза, – как удаляли остатки потерявших естественный цвет мышц, как усекали нервы и обрабатывали, перевязывая и прижигая, сосуды, а после стягивали страшную рану, сшивая края оставшейся здоровой кожи. И когда бальзамировщик объявил, что закончил, а Тэшен подтвердил, что всё прошло сколь возможно благополучно, Ренэф отошёл к окну и, никого особо не стыдясь, избавился от всего, что съел накануне.

Тэшен тихо подошёл к нему, ободряюще коснулся плеча и подал чашу с водой. Царевич был чрезвычайно благодарен своему целителю, что тот не стал напоминать о возможных осложнениях – о воспалении раны или кости, о потере крови. Опасность для жизни военачальника не миновала до конца, но основной рубеж они преодолели сегодня. По крайней мере, Ренэф очень хотел в это верить. Он отдал все силы, которые у него были. Это просто не могло быть зря.

Глава 18

Тэра провела всю жизнь на самой границе с пустыней, и потому знала непредсказуемый нрав Каэмит. И нрав этот надлежало уважать и учитывать во время путешествий. Хэфер ориентировался в песках даже лучше. Он рассказывал, что часто охотился в пустыне – ещё в прежней своей жизни, – и коротать ночи под фиолетовым куполом неба, среди серебристых барханов и тёмных скал ему доводилось не единожды. Хотя с собой у них не было подходящего снаряжения для такой дороги, царевич умел создавать простые укрытия для стоянки – он знал, как выбрать подходящее место и как, с какой стороны соорудить навес, чтобы их не засыпало песком.

Спали они днём, когда зной был наиболее сильным, а шли всю ночь после заката и в ранние часы после рассвета, пока песок и скалы ещё не успевали вобрать в себя яростный жар Ладьи Амна. От Хэфера Тэра узнала, что охотничьи угодья Ануират были столь обширны, что занимали значительную часть сепата Хардаи. Местная община жила в уединённой долине всего в паре дней пути от Кассара. Но царевич и жрица сделали большой крюк, чтобы обойти город, отклонились далеко от плодородных земель, а потому предсказать, сколько времени займёт их путь по пескам, было трудно. Припасы – и в особенности драгоценную воду – они расходовали осторожно. Хэфер и без карт достаточно хорошо знал торговые пути и основные колодцы в этих землях. Но даже к колодцам лучше было лишний раз не подходить. Ануи защищал их, но рисковать встретить кого-то было ни к чему. Их искали, притом, увы, скорее всего первыми на охоту вышли враги, а не верные слуги Императора.

Слушая рассказы Хэфера о его путешествиях по этим местам, Тэра уже не в первый раз диву давалась, что Боги свели их только теперь. Сколько раз он мог оказаться в их храме, и ни разу там не бывал! Поистине, пути Богов неисповедимы. А не случись с наследником той трагедии, они и вовсе могли бы не встретиться. Никогда… Этой мысли Тэра не давала развиться – не теперь, когда они по-настоящему обрели друг друга. Вместо этого она продолжала благодарить Ануи. Иначе, кроме как помощью божественных покровителей, нельзя было объяснить, каким чудом их до сих пор не нашли. Здесь, в песках – Тэра готова была поспорить – защищал их и другой покровитель. Иногда ей казалось, что хищники, зовущие друг друга в ночи, резко меняли свои тропы, точно отгоняя кого-то. А иной раз без всякого предупреждения вдруг поднимался лёгкий ветер и заметал следы на песке, скрывая место стоянки. Ничего не происходило совсем уж явно – всё можно было списать на совпадения, но Тэра как жрица умела читать знаки. Один раз она прямо спросила Хэфера, обращался ли он к Владыке Каэмит за помощью. Царевич помрачнел и молча покачал головой, а в следующий миг чуть усмехнулся, и глаза его сверкнули красным золотом. Неуловимый переход от одного к другому был жутковат. Больше девушка не спрашивала. Для каких бы целей Сатех ни хотел сохранить наследника трона, Он сохранял. И её вместе с царевичем. «…Тэра… в огне жертвенника в ту ночь я увидел твоё лицо, только рэмейское. Тогда я ещё не знал, что это ты. Наша близость, похоже, в Его воле… уж не знаю почему. Я уже смирился, что моя судьба связана с обоими Богами, помимо моего предка Эмхет. Но твоя?…» – вспомнила она слова Хэфера в их первую ночь единения.

Если волю Ануи Тэра уже знала, то волю Сатеха прозреть не могла. Даже Хэфер не мог.

Они расположились на очередной привал. Тэра, всё ещё не уверенная в том, что Хэфер способен на длительные переходы, тем более в не самых благоприятных условиях, старалась беречь его силы даже больше, чем свои. Ей и самой дорога давалось непросто, и она пользовалась этим. Как только девушка начинала подмечать тщательно скрываемую усталость Хэфера – она просила остановиться на отдых. Царевич наверняка разгадал её маленькую хитрость, но по обоюдному молчаливому соглашению они это не обсуждали.

В тени красноватых скал было прохладно, но Тэра знала, что эта приятная свежесть продлится недолго. В Сезон Жары, когда Ладья Амна стояла в зените, воздух даже в тени казался обжигающим. Благодатную прохладу вместе с путниками делили змеи и всякая мелкая живность – они находили себе пристанище в щелях между камнями. Змей Тэра не боялась – как и многие жрецы, она умела отгонять их несложным ритуалом. Ну а чтобы чёрная кобра – наиболее опасный представитель здешних обитателей – покусилась на жизнь наследника Ваэссира, это было бы чем-то и вовсе уж неслыханным. Недаром Эмхет носили её изображение на своих венцах.

– Как мы узнаем, что оказались на территории Ануират? – спросила девушка, раскладывая на чистом полотне тщательно отмеренную порцию еды, пока Хэфер приспосабливал одно из покрывал в качестве навеса.

– Они нас встретят, – улыбнулся царевич. – Притом случиться это может весьма неожиданно. Скорее всего, мы даже не почуем их приближения, как не чуем зверя, крадущегося в родной ему стихии.

Тэра задумалась, пытаясь представить себе встречу с легендарными творениями Ануи. Учитель много рассказывал о них, но видеть Ануират ей никогда не доводилось. В другие поселения, а уж тем более в Кассар, она не выбиралась, а Ануират не приходили в их храм. По крайней мере, на её памяти не приходили.

– А вдруг они не примут меня? – Тэра всё же решилась озвучить свою тревогу. Не то чтобы это чувство мучило её, но от него неприятно саднило в груди.

Хэфер оторвался от своего занятия и серьёзно посмотрел на неё.

– Ты под моей защитой, родная. Я – не Владыка, но слово моё второе после его. Но главное… – он протянул ей руку, и когда девушка приблизилась, привлёк к себе и крепко обнял, – …твоя суть.

Он проговорил эти слова мягко и доверительно, так, что его голос, тепло его дыхания вызвали в ней сладкую дрожь.

– Ануират чтут Закон, но привкус энергии Стража Порога для них затмевает всё. Как бы не пожелали они забрать тебя у меня, – с улыбкой добавил он, а в его золотых глазах отражалось упоительное восхищение ею, – избранницу псоглавого Бога, чья песнь уговаривает смерть отступить и призывает потерянные души…

– Пусть только попробуют, – тихо рассмеялась Тэра, нежно целуя его и чувствуя, как тревога истаяла без следа. – Я же твой личный целитель.

Нехотя они разомкнули объятия, и Хэфер всё-таки закончил с навесом. В тени они быстро разделили трапезу, и царевич снова привлёк девушку к себе, побуждая положить голову ему на колени. Тэра прилегла, жмурясь и едва не мурлыча от удовольствия, когда он, привычным движением стянув с неё головное покрывало, запустил чуткие пальцы в её волосы. Его прикосновения чудесным образом уносили тяжесть, сжимавшую виски от слишком долгого пребывания на жаре.

– А они что же, действительно меняют облик? – не открывая глаз, полюбопытствовала Тэра.

Об Ануират она знала немало ещё по рассказам учителя, но одно дело было слушать рассказы, а другое – увидеть этих рэмеи, как видел Хэфер.

«Ваэссир, первый из Эмхет, божественный Владыка Таур-Дуат, спустился на землю, чтобы навсегда остаться среди тех, кого он любил и защищал. Для того пришлось ему прервать своё существование, дарованное Амном народу нэферу, и претерпеть Великое Преображение, ибо Закон не позволял могучим обитателям иных планов бытия вторгаться на план земной, дабы не внести разрушения в Ткань Мироздания.

Сама земля Таур-Дуат пела в золотом сиянии Ладьи Амна, когда Владыка Ваэссир Эмхет сошёл на неё, чтобы мудро и справедливо править возлюбленным своим народом рэмеи. Но после Великого Преображения Ваэссир стал более уязвим для своих врагов, коих было, увы, немало.

Тогда отец его, Ануи, Владыка и Защитник Мёртвых, призвал самых верных своих жрецов и говорил с ними о таинствах перерождения. После Он вложил в них искру Своего божественного естества, дав их плоти силу, в которой каждый из них превосходил рэмеи, человека или эльфа. Как воины они не знали себе равных. Клинки и даже колдовство уязвляли их плоть куда слабее, чем у других живущих. Нарекли их Ануират, Отмеченные Ануи, и помимо привычного лика имели они лик, отражавший Силу их Божества. Говорят, что и души их были изменены печатью Стража Порога, но эту тайну Ануират хранили надёжнее всех прочих.

Первые Ануират пришли к Ваэссиру, и склонились перед ним, и молвили, что Бог обязал их охранять Владыку при жизни и после смерти. Ваэссир выбрал из них Восемь – по числу божественной тайны гармонии и вечности, и стали они его стражами, Живыми Клинками Ануи. А когда пришло время Ваэссиру переродиться в следующем своём потомке, были выбраны новые Живые Клинки. И так было для каждого следующего Владыки Таур-Дуат. Прежние стражи уходили вместе с умершим и охраняли его последнюю обитель, как охраняли самого Владыку при жизни. Таким образом, непосвящённый не мог посягнуть на тайны рода Эмхет и уж тем более – на ритуал призыва Силы Ваэссира, который до ́ лжно было проводить лишь наследнику по праву крови и духа.

Род же Ануират отныне рос и множился, пока крепок был их союз с родом Эмхет и пока сыновья их охраняли потомков Ваэссира, правящих их возлюбленной землёй».

Так гласила самая известная легенда о них, переложенная во множество вариаций в разных сепатах, но не терявшая от этого свой глубинный смысл.

– «После Он вложил в них искру своего божественного естества, дав их плоти силу, в которой каждый из них превосходил рэмеи, человека или эльфа», – процитировал Хэфер, неспешно пропуская пряди её волос сквозь пальцы. – В псов Ануи они, конечно же, не обращаются, хотя слухи ходят всякие. Я могу подтвердить лишь то, что видел сам. Да, они меняют облик. Зрелище устрашающее, но прекрасное, этот их странный сплав форм рэмейской и звериной. И да, как легенда и говорит, они действительно сильнее прочих воинов. Чутьё, скорость, крепкое здоровье… Недаром ведь некоторые рэмеи хотят стать Ануират.

– И это возможно? – с сомнением спросила девушка.

– Отчего же нет? Ведь и рэмеи стать возможно. Ритуал крови. Но когда искра Ануи возжигает кровь рэмеи, он или она подпадает под условия Договора с Эмхет. Говорят, что если Договор однажды будет нарушен, Ануи проклянёт весь их род.

– Я помню, Учитель рассказывал… Но разве Договор вообще может быть нарушен?

– Таких случаев за всю историю я не знаю, – признался Хэфер. – Я не говорю, что меня допустили ко всем знаниям… но о таком я бы знал. Нет. Каким бы ни был новый Владыка, достойным или не очень с точки зрения подданных, Ануират всегда отдавали ему Восьмерых лучших.

– Кстати, а почему только мужчин? – Тэра открыла глаза, чтобы посмотреть на него. – Женщины-Ануират ведь тоже грозные воительницы.

– Они не отдают своих женщин даже нам, – с улыбкой покачал головой Хэфер, и его ладонь соскользнула с её плеча вниз, коротко, нежно коснулась её живота. – Дарительницы жизни, хранительницы, наставницы…

Тэра почувствовала, как что-то внутри неё сжалось горячо и сладко. Нет. Для них двоих это было невозможно. Хрупкая мечта, о которой даже думать не стоило… Тень её мыслей отразилась во взгляде наследника невыразимой печалью, только на миг, но он не позволил себе сожалений о несбыточном.

– Мудрые правительницы, – закончил он фразу. – Среди старейшин Ануират женщины имеют больше власти как те, чья природа чуть менее яростна, чей разум способен принимать решения более взвешенные и милосердные. Для них это особенно важно.

– Как тяжело, должно быть, для матерей отдавать своих сыновей, – вздохнула Тэра. – Лишить их жизни привычной… для жизни вечной…

– Они считают это честью, – объяснил Хэфер. – Живыми Клинками становятся лучшие из лучших. Это – самоотверженное, самоотречённое служение. Ануи создал их, чтобы защищать Ваэссира, и они помнят об этом. Восемь являются залогом Договора – защищая Ваэссира и Его наследников, они обеспечивают сохранение Дара Ануи для всех Ануират. А что может быть более священным для жрецов, чем воля Божества?

– Да, это правда так, – согласилась Тэра. – Но ведь не все жрецы отказываются от своей жизни ради служения. Есть даже те, кто ведёт обычную светскую жизнь, а не проводит всё время при храме.

– Насколько я знаю и понимаю, Восемь считают свою жизнь, прежде всего, служением. Воины сражаются за право занять место у трона Ваэссира. И те, кто становится Живыми Клинками… их нельзя подкупить, нельзя запугать. Их имён и лиц не знает никто, кроме Владыки, и даже сам Владыка не смеет приказывать им в том, что касается заботы о его безопасности. О том, что происходит с ними после смерти, ты, как жрица Ануи, можешь рассказать мне даже больше, чем я – тебе. Говорят, что они не уходят к Водам Перерождения, а становятся сразу частью свиты Ануи. Я тоже в это верю.

– И мы, – кивнула Тэра. – Когда-то я много расспрашивала Учителя об этом. Перерождаются ли они, а если да, то кто или что остаётся в гробнице охранять ушедшего Владыку? И какова связь между их душами и мумифицированными телами? Как они чувствуют и как именно возвращаются, и боятся ли смерти?

– И что говорил мудрый Перкау?

– Жрецы Ануи верят, что Живые Клинки после смерти тела действительно переходят в иное состояние, становятся существами иного порядка. Что до их связи с телами… Дело в том, что… – Тэра помедлила, задумавшись, как же рассказать ему, и потом решилась коснуться противоречивой темы. – У искусства бальзамировщиков есть другая сторона, искажённая.

– Осквернители гробниц, – спокойно кивнул Хэфер, успокаивающе погладив её по руке, одним простым жестом давая понять, что верил и ей, и её таланту.

– Фактически каждый из нас действительно может поднять мёртвое тело, – нехотя призналась Тэра. – А для жрецов наиболее искусных, говорят, возможно даже… задержаться в своём. Я никогда не видела ничего подобного, но говорят, такое возможно – удержать свой дух в плоти, которая уже мертва. На время, конечно, и всё же. И это для жреца! – она попыталась объяснить в жреческих терминах, характеризующих течение энергий, как это осуществимо в теории. Хэфер удивился, но разъяснения, как ей показалось, понял. – То есть для создания, которое уже перестало быть смертным жрецом, возможно и не такое. Многих пугают сказками о том, что мёртвые Ануират восстают из своих саркофагов, чтобы отомстить осквернителям. Но, в самом деле, ведь не ждут же их души там, внутри мёртвых тел! От этой мысли даже бальзамировщикам не по себе. Нет, мы верим, что они могут поднять свою форму по собственному желанию, вне зависимости от степени распада, но пребывают подле Стража Порога.

– Это интересно, – задумчиво проговорил царевич. – И успокаивает… Мысль о том, что кого-то можно запереть в мёртвой плоти, действительно пугает. Ни предок мой, ни Страж Порога не могли бы обречь никого из своих служителей на такое, какой бы высокой ни была цель. Но само присутствие Восьми в гробнице Императора продиктовано необходимостью. Гробницы хранят немало знаний для потомков, но осквернители обращают тайны против тех, кому эти тайны принадлежат.

– Я понимаю, конечно же, – согласилась Тэра и зябко повела плечами, благодарная за надёжное тепло любимых рук. – Даже представлять не хочу, что станет возможным, если осквернители сумеют добраться до тел Эмхет. Прежде всего для самих Эмхет. Насильный призыв души в умершее тело нарушает гармонию перехода в следующее состояние, нарушает связи памяти между жизнями, связи с родом. А что если душа уже успела воплотиться в следующем теле? И думать страшно! Это – отвратительное искажение законов жизни и смерти. Ни один бальзамировщик не пойдёт на такое.

По невысказанным, но понятным обоим причинам они предпочли больше не развивать тему осквернения гробниц. Тэра стала расспрашивать о жизненном укладе обычных Ануират. В среде бальзамировщиков мнения о них разнились. Кто-то считал их посвящёнными воинами, но не жрецами – во всяком случае, не такими искусными жрецами, как обычные рэмеи. Кто-то, напротив, как и древние, наделял их ореолом избранности, бо́льшей близости к Божеству, породившему их. Перкау говорил, что конкретно в жречестве обычно они обладали Силой не большей, чем прочие служители Ануи, хотя степень их одарённости могла различаться, как и у других рэмеи. Хэфер рассказал, что в обычной жизни Ануират не замечал особых отличий. Они жили как рэмеи, разве что неохотно впитывали новшества, предпочитая верность традициям, и были чрезвычайно далеки от дипломатии. Они чтили всех рэмейских Богов, но более всех, разумеется, Стража Порога. Как служители культа формально они подчинялись Верховному Жрецу Ануи в Таур-Дуат – на данный момент мудрейшему Минкерру, – но на деле только своим старейшинам и Императору. При этом жили они независимо и даже освобождались от всех налогов и податей. Платили Империи они не урожаем, не золотом, а своими жизнями. Да, лучшие из них становились стражами Владыки и в жизни, и в смерти – но не только это. Ануират поднимались на войну одними из первых, когда речь шла о защите храмов и городов. Их никогда не отправляли в завоевательные походы – только на защиту, – но не было в Империи защитников лучше, кроме, разве что, священных псов. О воинском искусстве Ануират ходили легенды по обе стороны гор. Они были неистовыми бойцами, а подчас и кровожадными, точно бешеные звери. Те, кому доводилось видеть Ануират на поле боя, рассказывали кошмарные истории, и граница между правдой и вымыслом была уже слишком зыбкой, размытой. Но Хэфер подтверждал эти слухи. Что ж, ему он знал, о чём говорил. Царевич участвовал в учениях имперской армии, но говорил, что бои воинов-Ануират не сравнить ни с чем. В политике Ануират тоже не принимали никакого участия и властью, кроме той, что была дарована им их Божеством, не интересовались. Как сказал царевич, основываясь на своих немалых познаниях в истории Таур-Дуат, во времена междоусобиц они предпочитали держаться в стороне, не слушая ни угроз, ни посулов представителей различных фракций – только исправно посылали Восьмерых тому из Эмхет, кто вмещал в себя Силу Ваэссира, да защищали Кассар. Но, как с изумлением узнала Тэра, за всю историю Империи даже Эмхет ни разу не удавалось повернуть весь род Ануират против врага, если враг был внутренним.

Последнее навело девушку на неприятные размышления. Дослушав Хэфера, она приподнялась так, что лицо её оказалось вровень с его, и серьёзно проговорила:

– О чём ты хочешь просить их, если они, получается, вовсе не обязаны помочь тебе сразиться с врагом?

Царевич покачал головой.

– У меня нет цели поднять их род на бой, приказать им воевать рядом со мной. Но в той общине, куда мы направляемся, уже были избраны воины, что однажды встанут рядом с моим троном.

– Ты знаешь их? – изумилась Тэра и отвела взгляд.

Думать об этом было так странно, но она ведь с самого начала знала: Хэфер… её Хэфер… когда-нибудь станет Владыкой, живым воплощением божественного Ваэссира. И тогда она потеряет его навсегда… но, по крайней мере, он будет жив. Вечно жив, здоров и благополучен.

– Нет. Такое всегда держится в тайне. Даже отец не знает.

– Ты хочешь, чтобы Восемь пошли за тобой… заранее?

– Это было бы очень даже неплохо, не находишь? – рассмеялся Хэфер, но Тэра поняла, что он не шутит.

– Разве такое… возможно?

– Угроза нависла не только надо мной, но и над моим родом, – ответил царевич, и ни в лице его, ни в голосе не было в этот момент ни капли мягкости. – Ануират не могут проигнорировать такое. Не посмеют.

Жрецы безмолвно впустили Паваха в уже знакомую ему маленькую приёмную с парой дверей в смежные комнаты и вышли. Посередине стоял невысокий стол, вокруг него – плетёные кресла. Через открытые ставни солнечный свет щедро заливал покои. Снаружи доносились беззаботный щебет птиц, шум ветвей и далёкие голоса. У окна, глядя в сад, заложив руки за спину, стоял глава Обители, Верховный Жрец Джети Таэху, облачённый в длинную белую тунику.

Воин замер в нерешительности, не зная, чего ожидать. С трепетом он вспоминал разговор с разоблачением, состоявшийся именно здесь, и то, как Джети освободил его разум от наложенных Колдуном оков. Верховный Жрец не мучил его вопросами с тех пор, хотя поначалу разум Паваха рисовал пытки, которым его могли бы подвергнуть Таэху, чтобы узнать правду. Но, приняв участие в первых, самых сложных этапах исцеления, Джети точно забыл о его существовании, хотя Павах не сомневался: обо всём Верховному Жрецу исправно доносили.

Спустя несколько вязких томительных минут старший рэмеи обернулся, созерцая своего гостя и пленника. Благородные черты до сих пор ещё красивого лица, на которых лежал след неумолимого времени, не выражали враждебности. Тёмно-синие глаза, светившиеся мудростью прожитых лет, смотрели пристально и как всегда – в самую суть.

– Нить крепнет, Павах из рода Мерха, – повторил Джети слова Сэбни. – В этом нет сомнений. Что это будет означать лично для тебя в итоге – о том пока не ведаю. А чего ты хочешь сам?

«Чтобы всё было не зря… Чтобы преступление моё имело цель и смысл…»

Былые мысли отголосками прошелестели в его сознании.

– Чтобы он нашёл путь к Водам Перерождения, – искренне ответил бывший телохранитель. – Прошу, мудрейший, открой мне, что я могу сделать для него? Если бы я мог… теперь… я не раздумывая поменялся бы с ним местами.

– Знаю, – мягко согласился Джети. – Но такой выбор Боги тебе не предоставили. Разве что в тот день, когда ты ещё мог отвести удар или прикрыть своего господина.

Боевой клич людей… Ржание обезумевших лошадей… Воспоминания нахлынули на Паваха – такие яркие, словно всё произошло вчера. Снова он скидывал с колесницы Хэфера, слишком занятого стрельбой по нападавшим наёмникам, чтобы предугадать удар от собственного телохранителя. Снова бежал на помощь верный Сенахт, и Метджен посылал ему вслед копьё. Снова стремительно неслась колесница, и у самых ног клацали челюсти песчаных ша… Рука Паваха отчётливо заныла – рука, в тот день сжимавшая копьё. Первый удар был его… а выбор был сделан ещё раньше.

«Смотри на меня. Запомни меня таким. Я – творение твоего выбора. Разве нет?»

В стенах Обители никто не пытал его. Под всевидящим взором Госпожи Очищающей Боли, обнажавшеим все его самые неприглядные тайны, Павах истязал себя сам.

– Пройдёмся, потолкуем? – тихий голос Верховного Жреца вторгся в его мысли, более отчётливый, чем звуки давно отгремевшего боя и голос Хэфера из сна. – В тени садов зной почти не чувствуется. Мне редко удаётся прогуляться.

– Как тебе угодно, мудрейший, – ответил воин, переводя дыхание.

Рядом с Джети ему не мерещились тени и кошмары не оживали, но от собственной памяти он не мог скрыться.

Павах проследовал за Таэху в одну из дверей – как оказалось, она вела прямо в сад. Вторая, видимо, в личные покои, а третья – в охраняемый коридор. Благодаря усилиям целителей Обители бывший страж передвигался уже без помощи трости и в целом чувствовал себя намного лучше, но прежняя сила так и не вернулась к нему. Воздух, напоённый ароматами цветов, звенел голосами птиц и насекомых, шептался с ветвями плодовых деревьев, обильно даривших тень. Солнечные лучи пробивались сквозь листву и ложились на землю причудливым узором, играя в ажурной тени на мощённых светлыми плитками дорожках. По одной из таких дорожек бывший страж и Верховный Жрец неспешно двинулись куда-то вглубь сада. Обитель была плотно заселена, но, должно быть, этот внутренний сад был огорожен от общих, потому что им никто не встретился.

Джети остановился и закрыл глаза, подставляя лицо ласковому ветру. Он явно наслаждался долгожданным покоем. Почти против воли прикосновение покоя сейчас ощутил и сам Павах – видимо, тоже сказывалось присутствие Верховного Жреца. Воин думал о том, что не заслужил покой, что должен искать способ помочь душе Хэфера… но напряжение отпускало, и мысли текли всё более размеренно.

– Мы живём обособленно. Вести доходят до Обители небыстро, – негромко произнёс Верховный Жрец, не открывая глаз. – Смутные, страшные слухи ходят нынче в народе, как мне говорят.

– Мне не передают никаких вестей, мудрейший, – напомнил Павах, с горечью улыбнувшись.

– Говорят, будто останки наследника были найдены и осквернены…

Сердце бывшего телохранителя пропустило пару ударов.

– Будто он вернулся с Берега Мёртвых и снова ходит по этой земле, подобно живым, – продолжал Джети на удивление спокойно.

– Но этого не может быть, – прошептал Павах с ужасом, граничащим с изумлением, и сжал кулаки так, что когти впились в ладони. – Не может быть!

– В свете таких вестей твой сон приобретает особое значение, Павах из рода Мерха, – заметил Верховный Жрец, посмотрев наконец на своего собеседника. – Лишь тем, кто знаком с искусством Стража Порога, может быть по силам такое. Однако в твоём видении наследник был жрецом Отца Войны… Напомни, что он сказал тебе там?

Воин ощутил слабые отголоски испытанных во сне ужаса и боли, которые не набирали в нём силу сейчас лишь благодаря присутствию Джети Таэху.

– Что он – творение моего выбора, – с усилием ответил Павах. – Что мой долг перед ним не исполнен… и что я ещё послужу ему… Что это может значить, мудрейший? – он умоляюще посмотрел на Верховного Жреца. – Что я могу сделать, чтобы исполнить долг?

Мысль о том, что Хэфер, искавший возмездия, придёт за ним, почему-то уже не казалась страшной. Страшнее был безликий потерянный призрак, чем царевич во плоти… Хотя сам факт того, что кто-то мог осквернить останки Эмхет, не укладывался в голове. Если в истории и бывали такие случаи, память о них не сохранилась, поскольку имена осквернителей стирались из вечности.

В глазах Таэху будто промелькнула тень сочувствия. Но нет, едва ли Верховный Хранитель Памяти мог сочувствовать тому, кто предательски напал на кровь Ваэссира.

– Когда-то я уже сказал тебе, что ты по-прежнему служишь Хэферу Эмхет, по воле своей или против неё, – мягко напомнил Джети. – Ты – его якорь на Берегу Живых, и твоя жизнь утекает к нему.

– Поэтому мне позволено жить, – кивнул Павах. – Я помню и понимаю, да.

Со своей судьбой он уже успел смириться и не питал иллюзий о том, почему приказ о его казни – казни, которая согласно Закону, должна быть мучительной – до сих пор не отдан. Скорее всего, по той же причине его не пытали.

Но хватался Павах не за свою жизнь, а за любую пусть призрачную возможность что-то исправить. При этом он совершенно не представлял, каким образом исправить и каким образом совместить это с поддержкой притязаний царицы и младшего сына Владыки на трон.

– Если твоего господина подняли из мёртвых, это меняет очень и очень многое… Это означает, что он сумеет свидетельствовать в свою защиту… коли тот, кто поднял его, позволит, конечно. Если же Хэфер Эмхет, да хранят его Боги, после смерти стал инструментом в руках тех, кто желал навредить ему при жизни – горе всем нам, – со вздохом Джети покачал головой, а потом испытующе посмотрел на Паваха. – Твоя роль во всём этом мне пока не полностью понятна. Однако я действительно не думаю, что ты пожелаешь довести до конца начатое тобой в тот день. Твои союзники уже получили от тебя всё, что хотели. Полагаю, они чрезвычайно жалеют, что, сделав тебя живым символом, всё-таки не пресекли твою жизнь чуть раньше. А теперь, если допустить вашу встречу с ним… – он не закончил фразу, позволив собеседнику додумать самому.

– Ты действительно полагаешь, что это возможно, мудрейший? – неуверенно спросил Павах. – Что он… среди живых?

Джети снова неопределённо пожал плечами.

– Никто не видел его. Никому не удалось отыскать его до сих пор. Есть лишь смутные слухи да наветы, бередящие сердце нашего Императора.

В разуме воина вдруг вспыхнуло решение – единственно правильное и справедливое. Мысли понеслись песчаным вихрем, а сердце ожило давно забытым чувством готовности к бою. Боги давали ему шанс! Он ещё мог всё исправить!

Резко Павах опустился на одно колено и склонил голову.

– Если моя жизнь утекает к нему из-за Проклятия Ваэссира… если нить между нами крепнет… значит я – тот, кто может найти его. Я должен найти его!

– Ты – бессрочный гость Обители, Павах из рода Мерха, – напомнил Верховный Жрец.

– Я был и остаюсь пленником твоим, мудрейший, и Владыки, да будет он вечно жив, здоров и благополучен, – не поднимая головы, ответил воин. – Я не прошу о свободе. Я прошу лишь о возможности помочь ему… – голос Паваха сорвался, упав до едва слышного шёпота. – Умоляю тебя…

Джети тяжело вздохнул и коснулся его плеча.

– За стенами Обители твои союзники всё ещё считают, что живой ты слишком опасен.

– Меня пугает не смерть.

– Знаю. Я уже говорил: ты не трус, как тебя заставили думать… хотя сделано с тобой было очень многое. Но смелость, как и хороший доспех, не всегда может защитить.

Павах нашёл в себе силы встретиться взглядом со склонившимся над ним Верховным Жрецом. В глазах Таэху отражалось понимание, но не согласие.

– Я верю, что ты хочешь помочь наследнику, – мягко сказал Джети. – Но ты всё ещё защищаешь того, кому служишь, Павах из рода Мерха. Нельзя стоять двумя ногами на разных лодках, особенно когда проходишь речной порог… Ты можешь рассказать мне всё?

Мгновения потекли мучительно медленно. Горло воина точно засыпало сухим песком. Всё, что он сделал, всё, что пережил, – ради чего? Ради чего он предал и убил? Какая цель вела его? Мог ли он предать снова – предать ту, что и страшила его, и восхищала? Царица вела скрытую войну страшным, подчас неприемлемым оружием, и всё же цель её была понятна и близка – возвеличивание народа рэмеи над давним врагом. Она говорила, что, когда Ренэфа объявят полноправным наследником, когда он займёт трон, преступление перестанет быть таковым. Вот только Павах никогда не сумеет простить себя сам, а Анирет всегда будет ненавидеть его. Но стать предателем дважды было ему не по силам. И ведь цель, сама цель, была правильной… Если бы только всё не пошло так… ужасно…

Нет, он не мог рассказать. Да, он устал нести на своих плечах чужую смерть, устал бояться и искренне желал исправить страшную участь Хэфера. Но он всё ещё надеялся, что его деяния хоть в чём-то будут оправданы блестящим будущим Империи. Ренэф Эмхет должен был взойти на трон Таур-Дуат.

Джети, увидев невысказанный ответ в его глазах, печально покачал головой.

– Поговорим снова, когда ты будешь готов.

– Мудрейший, прошу…

– Нет, – тихо, но твёрдо ответил Верховный Жрец. – Поднимись. Я отдал распоряжения, чтобы для тебя кое-что подготовили. Отправляйся в библиотеку храма. Источников о Проклятии Ваэссира немного, но тебе стоит с ними ознакомиться как следует. А также, – Джети с необычной силой сжал плечо замешкавшегося Паваха, заставляя воина подняться с колен, – я хочу, чтобы ты изучил кое-что о культе Владыки Первородного Пламени.

Бывший телохранитель изумлённо уставился на Таэху, не найдя, что ответить. Быть допущенными в хранилище знаний Обители Таэху мечтали многие, но столь высочайшая честь оказывалась единицам. Говорили, что в Обители хранилась даже сокрытая история Таур-Дуат. Например, сведения о культе Сатеха. Ныне он находился в Империи под запретом, и письменные источники о нём изымались, однако Таэху хранили всё. О том, кого называли Колдун, кто владел силой фэйри и, как оказалось, силой Владыки Каэмит, Павах спрашивать не решился. Он лишь мстительно надеялся, что верные Владыки отыскали чародея и допросили. И хотя воин не смел расспрашивать ни о своей семье, которая едва ли даже попыталась узнать о его судьбе, ни о вестях из столицы, один вопрос он не мог не задать.

– Позволь просить тебя лишь об одной милости, мудрейший Таэху, – поклонившись произнёс он с глубоким почтением.

– Говори.

– Скажи, что с дочерью Владык? – Павах усилием заставил свой голос не выдавать эмоций. – Всё ли хорошо у госпожи царевны?

Джети прищурился, словно читал что-то внутри него, а потом вдруг чуть улыбнулся. В этот момент воину захотелось провалиться к хайту, но он сумел не опустить взгляд и дождался ответа.

– Да, с ней всё хорошо. Наша царевна под надёжной защитой далеко от столицы.

«И уже не вспоминает обо мне, должно быть…» – подумал Павах со смесью горечи и облегчения и поклонился:

– Благодарю тебя, мудрейший.

– Теперь иди. Я надеюсь, что следующий наш разговор состоится скоро.

Опустившись на колени, Колдун разрыл песок, потом, сдвинув ткань, защищавшую лицо, по-звериному принюхался. Он готов был поспорить: мёртвый царевич и его жрица проходили здесь и даже останавливались. Но след остыл. Он снова опоздал.

– Если Ты хочешь, чтобы я нашёл их – почему не выведешь меня прямо к нему? – со вздохом поинтересовался он у ближайшего бархана.

Пустыня в ответ только дохнула ему в лицо тёплым ветром и рассмеялась гиеньими голосами откуда-то слева. В общем-то, иного ответа от своего Бога Колдун сейчас и не ожидал. Сатех уже дал ему всё, что нужно, указал, что следовало сделать. Из всех, кто искал наследника, можно было сколотить небольшое войско, но ничьи попытки пока не увенчались успехом. Боги словно и правда набросили пелену на чужие взоры. Даже Колдун чувствовал это, а ведь он лично уводил со следа некоторые отряды по воле Сатеха – притом и верные Императору, и верные царице. Воля Владыки Каэмит была вроде бы очевидна – получить то, что было Хэфером, – но исполнить её оказалось не так-то легко, несмотря на преимущества, которые чародей имел перед остальными. Надежда, что он успеет добраться до мёртвого наследника прежде, чем тот доберётся до Ануират, неумолимо таяла. Сатех, конечно, мог и изменить Свою волю – не глобально, а в деталях – например, пожелать, чтобы до Владыки Хэфер всё-таки добрался, или чтобы оказался под защитой псоглавых стражей. К тому же на происходящее влияла воля не только одного Бога, потому предсказать исход было очень непросто. Колдун сильно рисковал, подходя так близко к границам владений Ануират, да и вообще находясь в сепате Хардаи. Но риск того стоил! Он должен увидеть то, что было Хэфером, снова, спустя время, когда Сила Сатеха уже начала пускать в нём корни. Им о многом следовало поговорить… Оставалась ещё, конечно, жрица. С ней придётся нелегко. Такой союз девица не примет, и привлечь её на их сторону не удастся. А устранять её нельзя, ведь она держит цепь, приковывающую Хэфера к Берегу Живых, и саму нить его жизни. Разве что ситуация станет совсем уж безвыходной, и она будет искать помощи у врага… хотя бы временно. Но упустить наследника было никак нельзя! Колдун слишком долго ждал шанса, и слишком уж этот шанс выдался чудесным! Вздохнув, маг поднялся и пристально посмотрел на подвижные узоры песков. Всё ближе к землям общины. Если бы не приходилось отвлекаться на отряды, он мог бы успеть… возможно. А возможно, первым успел бы кто-то другой. Чего уж теперь гадать. На сколько опережал его царевич – на день? На несколько часов? Эта ночь не принесла ему удачи. Едва Колдун отдалился от места стоянки, как почуял вибрирующую в воздухе опасность. А потом он услышал приближение псов… Слова Силы полились с его губ, естественные, как вздох. Он взмахнул рукой, поднимая песчаный вихрь, чтобы укрыться, и в тот миг уже понимая, что опоздал совсем ненадолго.

Они выдвинулись в путь, едва только солнечная ладья начала клониться к закату. Хэфер перед этим привычно замаскировал место стоянки.

Шли они молча, держась за руки. Тэра думала о том, как ещё совсем недавно не могла и мечтать о том, чтобы вот так просто касаться наследника. А теперь надёжность его ладони казалась привычной, естественной… родной. Его присутствие наполняло её силой, напоминало о том, что ей удалось невероятное. Пока они оставались вместе, пока Боги были на их стороне – разве хоть что-то могло стать для них двоих непреодолимым?..

Кто из них почувствовал перемены первым, уже нельзя было сказать. Их окружала глубокая ночь, когда Хэфер вдруг остановился и положил ладонь на рукоять хопеша, чуть переместившись, чтобы заслонить Тэру. За доли мгновения до того сама Тэра краем глаза увидела знакомую чёрную тень пса, метнувшуюся куда-то вперёд. Нет, конечно, её друга здесь быть не могло – по крайней мере, физически…

А потом пришли псы. Беззвучные, точно призраки, они обступали царевича и жрицу, навострив острые уши и принюхиваясь. Отступать было некуда – священные звери взяли их в кольцо. Тэра не боялась. Грядущая встреча с Ануират, конечно, внушала ей трепет, но со зверями Стража Порога она была знакома с колыбели. Они были так прекрасны – грациозные чёрные силуэты, замершие на фоне фиолетового сумрака среди серебристых барханов! Точно образы Западного Берега оживали прямо здесь, сейчас.

Когда псы начали понемногу приближаться, Хэфер заметно напрягся, и Тэра успокаивающе положила ладонь на его плечо. В то, что священные звери Ануи могут причинить вред ей или наследнику, она не верила ничуть. Просто нужно было проявить уважение к ним, к их территории. Ободряюще сжав плечо возлюбленного, девушка шагнула вперёд и произнесла древнее приветствие священным псам со всеми подобающими эпитетами. Стражам храма, как она помнила, это всегда нравилось. И в следующий миг ближайшие псы вдруг беззвучно метнулись к ней. Она не успела даже охнуть, только зажмурилась и вскинула руки, инстинктивно заслоняя лицо, когда пара зверей повалила её на песок. Откуда-то издалека Тэра слышала возглас Хэфера и предупреждающее рычание одного из псов. А потом мокрый нос ткнулся ей в шею, и по лицу несколько раз прошёлся мягкий язык. Девушка нервно хихикнула. Пёс и не думал слезать с неё и тщательно вылизывал лицо, видимо, извиняясь за своё первое бурное приветствие. Второй пёс принялся вылизывать ей ухо.

– Со мной всё хорошо! – подала Тэра голос. – Да слезь ты, тяжело же, дорогой страж!

Пёс послушно отступил, и дышать стало заметно легче. Распахнув глаза, она увидела склонившегося над ней мужчину с невероятными глазами – ярко-изумрудными, как у стражей храмов или у изображений самого Стража Порога. Она не успела даже толком разглядеть его облик – лишь глаза притянули взгляд. В следующий миг мужчина, взяв её за руку, помог ей подняться – так легко, словно она ничего не весила. Два пса так и льнули к девушке.

– Добро пожаловать, избранная, – почтительно произнёс рэмеи с глазами священного пса и, нахмурившись, добавил недобро: – Кого ты привела с собой?

Глава 19

Оказавшись в родном Святилище, Колдун устало сел прямо на плиты пола у портальной арки и разразился потоком брани. Ругал он себя тихо, но со вкусом, затейливо. Заодно досталось и служителям Стража Порога, и отрядам Императора и царицы, и лично Таа с его соглядатаями по всем окрестностям Кассара. Упустил! Он упустил! Какими бы исключительными навыками ни обладал чародей, он был один, и в последнее время это ощущалось всё острее. Нет, он не был готов признаться самому себе, что не справился, потому что это означало бы признать, что он не справился с поставленной перед ним самим Сатехом задачей. Просто… было тяжело. Разумеется, он успел очень многое, но даже он просто не мог оказаться в нескольких местах одновременно. И как теперь быть? Выжидать где-то в песках, как когда-то выжидал у храма? А если Ануират не пожелают отпустить мёртвого царевича никогда? Или предпочтут доставить его Владыке лично? Придётся ли тогда самому Колдуну вступать в бой с порождениями Псоглавого? Эта мысль вызывала в нём отголоски азарта и невольную дрожь. Интересно, скольких Ануират он мог бы забрать с собой? Долго ли сумел бы продержаться против них? Но нет, Владыка Первородного Огня не желал гибели Своего последнего жреца. Прежде нужно было успеть ещё так много!

Да, хотел бы он знать, что за негласный договор существовал теперь между Сатехом и Стражем Порога, когда-то занявшим Его место подле Владычицы Таинств, – договор о защите этого потомка Ваэссира, о сохранении его во имя неких грядущих свершений. За участь мёртвого царевича маг боялся больше, чем за себя, потому что в наследнике была надежда – воплощённая надежда его и прекрасной мудрой Серкат, и всех тех, кто был до них.

Один…

Интересно, так ли ощущала себя Серкат когда-то? До того, как появился он. До того, как им было подарено счастливое время единства помыслов и дел под сенью этого самого храма – время, вспоминать которое было так больно и так сладостно…

Со вздохом Колдун поднялся. Он должен был встретиться с царицей и выслушать от неё новости и распоряжения, если таковые имелись, ведь формально в охоте на мёртвого царевича он не участвовал. Колдун путешествовал по Хардаи на свой страх и риск. Амахисат, напротив, не хотела рисковать им и не направляла на поиски, но она не ведала, что их пути уже начинали расходиться…

Узнать последние новости не помешало бы. Сейчас события проносились с такой головокружительной скоростью, что за время его сравнительно недолгого отсутствия в столице небеса с землёй могли поменяться местами. Но прежде ему требовался отдых. Сил на свою охоту он потратил немало, хотя результат того стоил: никто не обнаружил путников. Божественное вмешательство божественным вмешательством, но воля Богов была во многом заключена и в действиях тех, кто верил в Них. «Ничто в этом мире не творится само по себе», – любила говаривать Серкат.

Прежде чем отправиться к источникам под святилищем, чародей заглянул в центральный зал – проведать своих ша. Охранный круг был нетронут. Самец традиционно отправился на ночную охоту. Зато, заслышав его шаги, из-под наоса выглянула самка. Забавно тявкнув, она вылезла и потрусила к нему, радостно помахивая раздвоенным хвостом. Переступив черту, Колдун опустился на одно колено и обнял свою ша, отмечая, что за последнее время она хоть немного отъелась. Самка как следует обнюхала его, ткнулась мордой в лицо, убеждаясь, что с ним точно всё в порядке, и положила голову ему на плечо, счастливо вздохнув. Маг не удержался от улыбки. С приходом священных зверей древнее Святилище ожило, стало ещё более родным.

Ша заурчала и схватила его за край одежд, настойчиво потащив к наосу. Задумавшись, Колдун пропустил этот момент и, потеряв равновесие, едва не упал.

– Стой, помыться-то мне хоть можно?! – со смехом возмутился он. – Да и поесть неплохо было бы.

Самка выпустила ткань и склонила голову набок, глядя на него требовательно и выжидающе. Примерно так выглядят все женщины, когда стоят, уперев руки в бока и притоптывая ножкой от нетерпения.

– Ну нельзя же жрецу без омовения к священным зверям, да ещё и под наос, – улыбнулся Колдун. – Я понял: меня долго не было, ты устала.

Ша издала нечто среднее между рычанием и тихим подвыванием.

– И малыши из тебя все соки пьют.

Ещё одно тихое подвывание.

– И вообще лапы размять не мешает.

Короткое тявканье.

– До рассвета время у меня есть?

Недовольное бурчание.

– Хорошо, вернусь быстрее, – со смехом заверил маг.

Ша проводила его до выхода, убеждаясь, что он пошёл именно к источникам, а не куда-нибудь прочь из храма.

Колдун сдержал обещание и задерживаться не стал. Совершив омовение и испив из источников, он почувствовал, как сила храма вливалась в него и как уходили тревоги. Сатех был на его стороне, а значит, всё грядущее было ему по силам.

Наскоро утолив голод слегка зачерствевшей лепёшкой и переодевшись в чистую схенти, маг вернулся в центральное святилище. Ша нетерпеливо кружила у наоса. Завидев его, самка тявкнула и подбежала ближе, а затем подтолкнула его к наосу. Чародей осторожно, чтобы ненароком не раздавить никого из щенков, заполз в логово.

– Хорошей прогулки, прекрасная, – шепнул он, потрепав свою ша за ушами.

Самка благодарно лизнула его руку и устремилась к выходу, преодолев расстояние за какие-то пару прыжков. Колдун вздохнул, устраиваясь удобнее. Полусонные щенки льнули к его боку в поисках родного тепла. Прикрыв глаза, маг поглаживал их мягкую шёрстку и, прежде чем провалиться в сон, подумал о том, что нет, один он всё же не остался…

Тэра задохнулась от изумления, растерянно глядя на мужчину с изумрудными глазами. Его ноздри трепетали, впитывая её запах, а пристальный взгляд скользил по лицу. Она даже не знала, что удивило её больше – странное обращение или ещё более странный вопрос. А может быть, ей вообще послышалось? Ну конечно, послышалось! Иного и быть не могло. Девушка обернулась к Хэферу в поисках поддержки и объяснений. Псы продолжали льнуть к её ногам, мешая сделать даже шаг. Рассеянно она почесала одного из стражей за ушами.

Царевич стоял в нескольких шагах от неё, в окружении ещё троих псов. Священные звери не рычали и не скалились, но и пройти не давали – смотрели серьёзно и выжидающе. В их позах Тэра различала напряжение. Похоже, они просто не знали, как реагировать.

Ладонь Хэфера по-прежнему лежала на рукояти хопеша, но он не пытался вынуть оружие из петли на поясе. В отличие от всех собравшихся, он являл собой образец уверенности в своём праве, держался свободно и величественно, точно стоял на приёме во дворце в парадном доспехе, а не посреди пустыни в запылившихся одеждах. Гордый разворот плеч, вскинутая голова, взгляд, излучающий непререкаемую волю, – наследник Императора во плоти. И когда он коротко посмотрел на Тэру, девушка отчётливо поняла: её он будет защищать даже от священных псов и от Ануират. К счастью, пока в этом не было нужды.

– Приветствую тебя, воин Стража Порога, – спокойный голос Хэфера нарушил вязкую напряжённую тишину. – Ануи да не оставит тебя Своим благословением.

Ануират коротко оскалился и резко шагнул вперёд, вставая между наследником и Тэрой. Сейчас девушка сумела разглядеть его как следует. Доспеха он не носил – только короткую схенти. Двигался этот рэмеи с грацией пса Ануи, собранный, точно готовый к броску хищник. Сильные мышцы перекатывались под его смуглой кожей в каждом текучем движении. В том, как Ануират ступал, как поворачивал голову, разглядывая прибывших, как поводил широкими плечами, было что-то собачье. В другой, менее тяжёлый момент, Тэре показалось бы забавным то, как сильно он походил на собравшихся вокруг псов-стражей. Даже его напряжённо замерший хвост чуть подрагивал, точь-в-точь как у них.

Тэра не вглядывалась в глубину его тела взором целителя, но даже поверхностным взглядом увидела исходившие от него силу и здоровье, почувствовала нутром. Такого она не встречала ни у одного рэмеи. Физические возможности Ануират действительно превосходили возможности других смертных – как и говорилось в легендах!

– Кто ты такой? – голос Ануират приобрёл странные интонации – точно клокочущий рык зарождался в его груди, низкий, предупреждающий. Этим он тоже напомнил девушке пса-стража.

Хэфер без страха смотрел на мужчину, кажется, став даже немного выше ростом. Рядом с могучим, буквально пышущим первобытным здоровьем порождением Ануи он мог бы казаться болезненно хрупким в своей восстановленной форме, если бы не сила, которую он излучал. Его голос был полон достоинства, живо напоминая о древности и величии его рода.

– Я – Хэфер Эмхет, старший сын Владыки Секенэфа, да будет он вечно жив, здоров и благополучен, и царицы Каис, да хранит её Ануи. Я – потомок божественного Ваэссира, наследник трона Империи Таур-Дуат, и я пришёл к Ануират за помощью по праву моей крови.

Он произнёс это так, что Тэра невольно почувствовала порыв поклониться и не сделала этого лишь потому, что оцепенела от всего происходящего. Ануират вздрогнул, точно наткнулся на невидимую стену, но в следующий миг тряхнул головой, сбрасывая наваждение. Он приблизился к царевичу, и псы уступили ему дорогу. Когда зеленоглазый рэмеи обнюхал воздух вокруг Хэфера, царевич даже не шелохнулся, глядя на него по-прежнему спокойно и бесстрастно. Видимо, с такими особенностями общения Ануират он был хорошо знаком.

– Псы не нападают на тебя, – пророкотал Ануират. – Но ты… ты принёс запах Врага! Яд Его огня течёт в твоих венах. Ты смердишь, как песчаная тварь!

– Не смей так говорить с наследником! – воскликнула Тэра, глубоко возмущённая.

Ануират изумлённо обернулся к ней. Хэфер едва заметно улыбнулся.

– Кем бы ты ни был, перед тобой – сын Императора, наш будущий Владыка, – горячо добавила девушка. – Никто не смеет говорить с ним неподобающе!

На лице рэмеи отобразилось сомнение. Ответить Тэре он не успел – к ним присоединились остальные. Жрица даже не услышала их приближения – словно сама ночь вдруг породила ещё троих воинов. Те же телесные сила и здоровье, те же невероятные глаза, та же звериная грация. Перед ней была стая – единая стая псов и родственных с ними рэмеи.

– Нет! – воскликнула Тэра, когда двое вскинули охотничьи луки, наставив стрелы на Хэфера, а третий перехватил копьё так, точно собирался метнуть его.

Она бросилась было к возлюбленному, проталкиваясь через псов, но первый Ануират остановил её, бережно, но крепко перехватив за талию. Его рука казалась отлитой из стали – вырваться не было ни единой возможности.

Царевич скрестил руки на груди, по-прежнему спокойный, но в его золотых глазах девушка различала сдерживаемый гнев. Тэра боялась, что в следующий миг увидит там отражение пламени.

– Проведите нас к старейшинам общины, – в голосе Хэфера зазвучали металлические нотки, – и на первый раз я прощу ваше непочтение, не сочту его шагом к разрыву Договора с родом Эмхет. А ты, – он перевёл взгляд на первого Ануират, – отпусти её, если не хочешь познать мой гнев.

Один из псов коротко взлаял. Ему отозвался второй. Потом и Ануират обменялись между собой странными рычаще-лающими звуками, которые, казалось, не способна была произвести рэмейская или человеческая гортань. Первый воин выпустил Тэру, но заслонил её собой, как будто видел для неё опасность, исходившую от царевича.

– Избранная под нашей защитой, – сказал он Хэферу. – Старейшины разберутся, с чем ты пришёл в наши земли. Твой запах смущает наш разум. Братья, – рэмеи кивнул на других воинов, – помнят другого Хэфера Эмхет.

– Я расскажу старейшинам, через что мне пришлось пройти, чтобы оказаться здесь, – ответил царевич. – Что же до твоих слов о защите этой жрицы, отмеченной благословением Ануи… я засвидетельствовал их и запомнил. Даруя защиту, Ануират не отступают ни перед чем. Да будет так, ибо она – моя супруга не пред народом, но пред Богами. А теперь веди нас.

Дальнейшее Тэра воспринимала как во сне – сама ночь словно замерла. Первый Ануират спрашивал что-то у неё, остальные удивлённо переговаривались, опустив наконец оружие, но не убрав его. Она не слышала ничего. Сладостной музыкой в ней разливались последние слова Хэфера: «моя супруга пред Богами».

Из оцепенения её вывел настойчиво тыкавшийся в ладонь мокрый нос ближайшего пса. Второй пёс, чтоб уж наверняка, чувствительно поскрёб её лапой.

– Избранная? – с нотками волнения позвал первый Ануират. – Ты слышишь меня?

– Наследник повелел – веди нас, воин, благословлённый Стражем Порога, – тихо ответила Тэра, глядя на Хэфера и только на него.

– Его слова правдивы?

– Разве смеем мы сомневаться в словах царевича? – девушка покачала головой и улыбнулась, удерживая непрошеные слёзы. Слишком много чувств переполняло её.

Ни псы, ни Ануират не препятствовали ей, когда она наконец приблизилась к царевичу и взяла его за руку, переплетая пальцы с его. Нежно он сжал её ладонь, а потом, как ни в чём ни бывало, повёл вперёд под локоть – словно воины Ануират не сопровождали его как конвойные, а составляли почётный эскорт. В более странной процессии девушке никогда не доводилось участвовать. Впереди шёл первый встретивший их воин в сопровождении пары псов. Другие псы вышагивали по обе стороны от царевича и жрицы, торжественные, как на храмовом ритуале. Замыкали шествие остальные Ануират, и Тэра буквально спиной чувствовала, какое недоверие, граничащее с враждебностью, они испытывали к Хэферу.

Величественное спокойствие наследника передалось и ей самой. Он вёл её, точно царицу, не позволяя ни усомниться, ни испугаться, так какое право имела страшиться она? Тэра расправила плечи. Сейчас она не решалась обсуждать с Хэфером происходящее и просить у него объяснений, хотя вопросы буквально раздирали её. Нужно было выждать. Слишком многого она не понимала – даже из того, что было сказано в ходе первой, не слишком приятной встречи напрямую. Но она знала точно, что нужна Хэферу и что, похоже, многое зависело от неё в том, что ожидало их впереди.

То, что они приблизились к поселению Ануират, Тэра почувствовала сразу. В окружающем однообразии пустыни ничего не изменилось, но она словно переступила невидимую границу, ощутила родной привкус Силы Божества, с которым была тесно связана. Охотничьи угодья псоглавых могли простираться сколь угодно далеко, но в сердце их земли путники вступали лишь сейчас. От этого удивительного чувства – чувства, что она оказалась Дома, – сердце девушки запело, и несмотря на тревогу она не удержалась от счастливой улыбки. Здесь с ними не могло случиться ничего плохого. Здесь тёплые ладони Ануи принимали их и оберегали.

Рассвет едва начал золотить небо на востоке, но ночь уже отступила, обнажая открывшийся за барханами небольшой городок, одной стороной лежащий в чаше красных скал, другой выходящий к долине Великой Реки. На вид он ничем не отличался от обычного поселения – те же небольшие выбеленные дома, в основном двухэтажные, с открытыми террасами наверху, те же поля и сады вокруг. Разве что не было здесь ни дворцов, ни роскошных вилл. Зато в центре высился самый настоящий храм, который, правда, сильно уступал размерами родному храму Тэры, а уж тем более – святилищам Кассара, какими их описывали. Аллея традиционно выходила к реке, украшенная скульптурами шакалов, возлежавших на Ларцах Таинств. Два обелиска высотой – насколько можно было прикинуть отсюда – всего в полтора рэмейских роста украшали вход, а за ними стояли не традиционные изваяния Ваэссира, а статуи Ануи в виде псоглавого мужчины с копьём и Весами Истины. В этом, впрочем, не было ничего удивительного – Страж Порога считался отцом всего этого рода. Ваэссир же для Ануират был живым Божеством, воплощённым в Его потомках, и потому, видимо, вообще не нуждался в отдельных изображениях. Побывать в местном храме Тэре очень хотелось. Она была уверена, что стены его святилищ хранят не только традиционные легенды, но и истории, оберегаемые поколениями только этого рода. Девушка не знала, допустят ли её и примут ли вообще. Хотя воин и называл её почему-то «избранной», а Хэфер подчеркнул её статус словами «жрица, отмеченная благословением Ануи» – что это означало для неё на самом деле, Тэра пока могла только гадать.

Меж тем псы, почуяв близость дома, закрутили хвостами. Парочка затрусила вперёд, обгоняя процессию. В отличие от обычных псов, псы-стражи не лаяли просто так, и потому город встретил путников непривычным безмолвием. Но Тэра знала точно, что их приход не остался незамеченным, что за ними наблюдают и их уже ждут.

Первый Ануират обернулся и хотел было что-то сказать девушке, но потом перевёл взгляд на Хэфера и нахмурился.

– Дать вам доступ в город я не могу, – сказал он наконец. – Для вас подготовят шатёр на окраине. Там вы сможете отдохнуть и дождаться часа, когда старейшины примут вас.

Царевич накрыл ладонью руку Тэры, державшей его за локоть, – успокаивая, давая понять, что всё идёт своим чередом.

– Мы принимаем приглашение, страж, – ответил он, церемонно кивнув.

– Жрица могла бы пойти с нами, – добавил первый Ануират.

– Я защищаю наследника трона, – твёрдо сказала Тэра. – Я останусь с ним.

– Как тебе угодно, – Ануират склонил голову.

– Когда старейшины примут нас? – спокойно, словно уточняя время званого ужина, спросил Хэфер.

Ануират посмотрел на своё селение и повёл носом.

– После полудня, не раньше.

Несколько молодых Ануират споро поставили у реки просторный шатёр из светлой ткани. Внутри были расстелены циновки, скатаны валиками одеяла – с расчётом на рогатые головы рэмеи. Две девушки, о чём-то перешёптываясь, принесли подносы с едой – фрукты, свежий хлеб, сыр и мясо. На вид, если не смотреть внутренним взором целителя, все они и правда не отличались от обычных рэмеи, разве что своими невероятными глазами и манерой двигаться.

Пара псов неизменно крутилась вокруг, но их никто не прогонял, даже когда один попытался сунуть нос прямо в глиняную миску с едой. Закончив обустройство, все, кроме двух Ануират, поспешили обратно в селение, по дороге бурно обсуждая прибытие гостей. Тэра к такому вниманию не привыкла и поспешила скрыться в шатре. Хэфер откинул полог и закрепил его так, чтобы тот пропускал прохладу в течение дня, а потом присоединился к своей спутнице внутри. Вещи они не разбирали – просто сложили у одной из полотняных стен.

Хотелось есть и спать, а прежде – смыть дорожную пыль и песок, забившийся, казалось, в каждую мельчайшую складку одежды и в волосы. Но два воина остались охранять шатёр, и Тэра не очень представляла, как миновать их. Псы расположились в тени у входа и выразительно косились то на девушку, то на невысокий столик с подносами, намекая, что было бы неплохо, если бы с ними поделились угощением.

– Ешь без страха – Ануират никогда не отравляют пищу, – сказал Хэфер, садясь на циновки, и поманил к себе Тэру. Когда она села рядом, царевич привлёк её к себе и шепнул на ухо едва слышно: – Говори осторожно. Их слух острый, как у зверя.

Девушка кивнула и так же чуть слышно в самое ухо шепнула ему:

– Неужели Силу Владыки Каэмит они чувствуют в тебе ярче, чем кровь Ваэссира?

Хэфер покачал головой.

– Я бывал здесь. Как и сказал первый, они помнят меня другим. Они не знают, что я есть теперь. Зато, – он чуть отстранился и посмотрел на неё с такой нежностью, что у Тэры защемило сердце, – зато они точно знают, кто ты…

Тэра хотела спросить что-то ещё, но Хэфер добавил уже в полный голос:

– Нам нужен отдых. Ясность мыслей придаст ясность и грядущему разговору.

По свежей пище девушка уже успела соскучиться – по сочности фруктов, по мягкости недавно испечённого хлеба. Они ели в тишине, а после Хэфер вывел её из шатра к заводи, захватив суму со сменой одежды. Псы потрусили за ними, а следом как тени пошли воины. У берега царевич обернулся к Ануират и сказал:

– Моей супруге нужно хотя бы подобие уединения, стражи.

Помедлив, те всё же отвернулись, но так, чтобы не терять из виду царевича. Тэра была очень благодарна Хэферу за это простое указание. Не медля, она разделась и нырнула в воду. Тэра была воспитана в духе имперских традиций, а рэмейские девушки отличались открытостью нравов, и нагота не считалась у них чем-то постыдным. Но одно дело было купаться в общине, а другое – среди Ануират, к тому же будучи человеком. Уязвимость своей человеческой природы здесь Тэра чувствовала особенно остро, хотя пока никто ничего не сказал ей об отсутствии у неё рогов и хвоста.

Хэфер разоблачился без всякого стеснения, игнорируя внимательные взгляды Ануират, прикованные к его шрамам, и шагнул в воду. В отличие от девушки, он не поплыл на глубину – как и во время своей жизни в храме, царевич зашёл в воду ровно настолько, чтобы можно было стоять на дне. Тэра никогда не спрашивала его напрямую, боялся ли он утонуть. Поначалу и правда нельзя было предсказать, как поведёт себя его восстановленное тело при плавании, а потом это, видимо, стало привычкой, разумной предосторожностью. Покончив с омовением, царевич выбрался на берег и раскрыл чистое покрывало, ожидая Тэру, а когда из воды вышла и она – как только стражи по указанию наследника снова отвернулись, – бережно укутал её. Благодарно девушка поцеловала его. В тишине, нарушаемой только плеском волн, они вычистили свою одежду и разложили её сохнуть у шатра. От Тэры не укрылось то, что стражи наблюдали за каждым их движением, одновременно продолжая разглядывать царевича, но хотя бы не обсуждали. Псы вели себя миролюбиво – обнюхивали вещи и хвостом ходили за жрицей. Впрочем, к такому вниманию священных зверей она уже давно привыкла – псы родного храма вообще не давали ей проходу. Правда, стая общины была своей, а чего ждать от здешних псов, она не знала, но предпочла думать, что священные звери Ануи остаются таковыми везде, и, покуда Бог благосклонен, не нападут.

В шатре она немного расслабилась, обретя хоть какое-то уединение. Когда девушка достала из сумки гребень, Хэфер забрал его и сам принялся расчёсывать ей волосы, как иногда любил делать. Было в этом что-то особенное, очень личное, и к тому же процесс его умиротворял, как он сам признался однажды. Тэра тоже любила ухаживать за ним. В эти мгновения он был только её – почти как когда они делили ложе.

– Старейшинам отвечай правдиво, родная, – чуть слышно шептал Хэфер. – И не бойся, они не навредят тебе.

– А тебе? – спросила Тэра одними губами, оборачиваясь, чтобы поймать его взгляд.

Она чувствовала тревогу, таящуюся внутри него, но лишь потому, что была на него слишком хорошо настроена. Внешне он оставался спокоен, успокаивая этим и её.

– Не посмеют, – так же беззвучно ответил царевич и добавил вполголоса – это Ануират уже, должно быть, слышали: – Они должны будут направить весть отцу. На это я и рассчитываю. Живым или мёртвым, но он ищет меня.

Тэре очень хотелось верить, что всё образуется. Они были почти у цели. Враги Императора не посмеют искать их в общине Ануират. Тревожиться сейчас стоило только об отношении самих Ануират. И хотя разум её действительно тревожился, усталость брала своё, но не только она – ощущение Дома, ласково согревавшее её изнутри. Вскоре Тэра уже дремала в объятиях Хэфера, крепко обняв его в ответ, оберегая от всех.

Таа не спешил пока встречаться с пленником, чтобы не вызвать подозрений. Молчаливо он наблюдал, собирал слухи о прошедшей встрече, размышлял… и ждал сведений из сепата Хардаи. Жрец-посланник Минкерру и часть воинов осталась в заброшенном храме. Даже если они и обнаружат сторонников Перкау, едва ли в столице узнают об этом скоро. На то, чтобы прочесать некрополь и катакомбы, потребуется немало времени. На стороне общины отступников были годы жизни в тех местах. Некрополь они знали не хуже, чем свои спальни. Старик Минкерру собирался отрядить в храм помощь, но, как всегда, никуда не спешил. Да и не к спеху это было пока – тот, кто знал всё о произошедшем, уже был доставлен в столицу на суд.

Весть о прибытии отступника всколыхнула весь столичный храм. В глазах жрецов Перкау был врагом, бросившим тень на всех них. Бесстрастные с виду, бальзамировщики кипели от возмущения, пищей которому стали умело пущенные слухи. Минкерру призывал всех к спокойствию, и Таа помогал ему в этом… внешне. На деле он где словом, где жестом понимания поддерживал общие настроения: кощунство, совершённое в отношении потомков божественного Ваэссира, не могло быть прощено. Не было места осквернителям в рядах служителей Ануи.

Что до Перкау, он оказался не так прост. Да и не мог никто простой, пусть даже и недоучка-жрец из захолустья, провернуть такое. Этот рэмеи не прошёл обучение в лучших храмах Империи, но пост Верховного Жреца одного из храмов – пусть даже всеми забытого – занимал не зря. Таа поразился Силе, заключённой в нём, – спокойному размеренному её течению, затаённому огню. Была ли она присуща этому жрецу изначально, или он получил её на нечистом посвящении в песках Каэмит, Таа пока не мог сказать. Пока. Но впоследствии, когда первые волнения схлынут и Минкерру перенесёт своё внимание на что-то иное, он допросит пленника сам и всё узнает. Главное, чтобы Кахэрка, любимица старика, не вмешалась. Исподволь Таа так и не сумел узнать её мыслей в отношении пленника, а спрашивать напрямую рассудительно не стал.

Нити судеб понемногу сходились, сплетались здесь, в Апет-Сут, прямо пред светлыми очами Императора, ослеплённого своими горем и гневом. Сокрушительную мощь этого гнева царица готовилась умело направить в нужное русло. А пока надо было искать, перевернуть небо и землю, но успеть найти наследника прежде, чем его найдут те, кто верен Владыке. Ведь если Хэфер появится в столице, живой или мёртвый, – всё в одночасье рухнет. Сеть осведомителей Таа опутывала весь Кассар и окрестности. Не без оснований он полагал, что именно его подопечные найдут царевича и девку-отступницу. Главное, чтобы никто не вмешался, хотя о славе того, кто обретёт эту находку, мечтали многие – и из верных Владыки, и из верных царицы каждый по своей причине.

Доклад своей госпоже Таа уже подготовил и не удивился, когда по надёжным каналам получил распоряжение явиться к ней. На этот раз встреча происходила на вилле одного торговца, чьи доброе имя и богатая коллекция украшений со всей Империи обеспечивали ему внимание и почтение со стороны самых влиятельных лиц столицы. Торговец был полностью лоялен царице, а своих она награждала щедро и без обмана.

Молчаливые слуги провели Таа в сад, в обход гостей, собравшихся сегодня на очередной званый ужин по случаю пополнения коллекции ювелирного искусства. Здесь, в беседке, окружённой цветущим кустарником, его ждала самая влиятельная женщина Империи.

Амахисат, как всегда, была великолепна, облачённая в серебристый плиссированный калазирис с подобранными точно ему в тон ожерельями и браслетами из электрума с дымчато-голубыми халцедонами. Любой наряд, выбранный ею, выгодно подчёркивал грацию её движений и изгибы фигуры, царственность осанки. Она задавала моду не только во дворце, но и во всей столице. Народ гордился своей царицей по праву – не только мудростью её, тем, как искусно она управляла делами, но и красотой. Для простых рэмеи мать народа и правда была почти что богиней.

Две вельможные дамы, составлявшие царице компанию, с бесстрастной учтивостью коротко улыбнулись Таа, не демонстрируя ни пренебрежения, ни опаски.

– Госпожа ждёт тебя, мудрый, – сказала одна.

– Мы оставляем вас в уединении для беседы, – добавила вторая, и обе направились по дорожке к дому, прогуливаясь… и наблюдая, чтобы разговор не достиг лишних ушей.

Амахисат рассматривала лежавшее перед ней ожерелье из чеканного золота работы мастера, явно вдохновлявшегося южными мотивами. При приближении гостя она подняла взгляд. Глаза у неё были невероятные, серо-стальные, ярко контрастировавшие с оливковой кожей и смоляными волосами. Таа так и не привык до конца к этому пронзительному и притягательному взгляду.

– Приветствую тебя, госпожа моя, – с поклоном проговорил жрец. – Я пришёл так скоро, как только смог.

– Рада встрече, – она улыбнулась и протянула ему благоухавшую драгоценными маслами руку, позволяя коснуться губами, – знак высочайшего расположения.

Царица никогда не выражала даже тени отвращения к искусству бальзамировщиков и того же требовала от своей свиты. Когда-то в том числе и это повернуло к ней Таа.

Дождавшись кивка Амахисат, жрец сел напротив и, понизив голос, начал доклад:

– Пленника доставили точно в срок. Увы, разговор проходил без свидетелей, но мне доподлинно известно, что сам Владыка был в храме в этот день.

– Вот как, – Амахисат чуть изогнула бровь, лишь этим выразив своё удивление. – Кто-то ещё знает?

– Даже мне знание об этом получить было непросто, – усмехнулся Таа.

– Ты уже говорил с пленником?

– Думаю, что разумнее это сделать позже.

– Согласна. Но я хочу знать, что он собой представляет.

– Он силён. И он – жрец Владыки Каэмит.

– Как интересно… Расскажи мне всё, что видел…

Во всех необходимых подробностях, как, впрочем, и всегда, Таа изложил ей то, что ведал. Амахисат слушала, не перебивая, внимательная к каждой детали. Настроения, царившие в среде бальзамировщиков, удовлетворили её. В конце концов, именно этого она и ожидала, когда отдавала приказ распространить соответствующие слухи.

– Так тебе будет легче занять подобающее тебе место, когда придёт срок, – подытожила царица.

– Если только Первый Бальзамировщик не остановит свой выбор на Кахэрке, – осторожно заметил Таа, искусно маскируя раздражение. – Она хороша́.

– Не лучше, чем ты, – усмехнулась Амахисат. – Ты знаешь, кого я поддержку и на защиту кого направлю своё влияние.

– Да, госпожа моя, – Таа склонил голову.

– Ну а Владыке нашему забот хватает и без того, чтобы решать, кто займёт место Первого Бальзамировщика следующим. Император, да будет он вечно жив, здоров и благополучен, благоволит Минкерру, но никто не бессмертен. Воды Перерождения ждут всех нас.

– Благодарю тебя за поддержку, Владычица, – почтительно проговорил жрец.

– Я ценю моих союзников, – она пожала плечами и прищурилась. – Как и ты, я жду вестей из сепата Хардаи. Порадуй меня.

– Увы, вестей по-прежнему нет, – признался Таа и заверил: – Но пока нет повода для беспокойства, ведь новости мы получаем далеко не мгновенно.

– Кассар принадлежит тебе больше, чем тамошнему Верховному Жрецу, – заметила Амахисат и пристально посмотрела на него. – Если ты потерпишь неудачу, у нас появится повод для бо́льшего, чем простое беспокойство. И ты знаешь, с кого я спрошу за это, мой друг…

Таа понимающе кивнул, не выразив ни тени страха. Дело было общим, и неудача, как и победа, также коснётся их всех. К тому же, в том, чтобы получить в своё распоряжение и девку, и осквернённое тело, был его личный интерес. Это было делом чести – защитить культ. И делом весьма интересным. Осквернители, слава Богам, встречались нечасто, и уж тем более никто из них не посягал на власть над телом потомка Ваэссира. Ещё недавно Таа мог только мечтать об изучении влияния искусства бальзамировщиков на носителей божественной золотой крови. Теперь это могло стать реальностью. В том, что мёртвый царевич будет передан именно ему, сомневаться не приходилось.

– Если я смею спросить…

– Спрашивай, – кивнула царица.

Вспоминать другого слугу Амахисат Таа не любил до ноющей боли в зубах, но пришлось.

– Он тоже участвует в этой охоте?

Царица изящно развела руками.

– В нынешних условиях я не могу позволить себе роскошь не использовать все свои ресурсы. Слишком многое брошено на чаши весов.

– Что если он предаст нас? – без особой надежды на понимание спросил Таа, уже не в первый раз.

– Он не может, – спокойно ответила Амахисат.

– Почему ты так уверена, госпожа моя? Их культ не просто так был запрещён… Они, в конце концов, даже друг друга убивали, – бальзамировщик подался вперёд и поймал взгляд Амахисат. – Разве не преступил он приказ ещё тогда, в усадьбе Арелей? Когда заживо свежевал Метджена, а Паваха запугал до припадков. Доверие вельможных родов и без того было завоевать непросто…

– Разве мало тебе своих забот, Таа? – царица прохладно улыбнулась. – Хочешь взвалить на себя ещё и тревоги родов Эрхенны и Мерха? Лучше подумай об укреплении своих позиций в это непростое для всех нас время.

Бальзамировщик сумел выдержать тяжёлый взгляд серо-стальных глаз, но продолжать разговор о Колдуне не решился. Маг был зачем-то нужен Амахисат, и она не собиралась лишать его своего покровительства, что бы ни говорил будущий Верховный Жрец Стража Порога. Она вопросительно изогнула бровь, ожидая его ответа.

– Я понял, сиятельная госпожа, – почтительно произнёс жрец.

– Если это успокоит тебя – сейчас все мои надежды в Хардаи связаны с тобой и верными тебе жрецами.

– Мы оправдаем твои чаяния, Владычица.

– Я буду ждать, – царица чуть улыбнулась и изящно повела рукой, давая понять, что разговор окончен.

С поклоном Таа удалился и смешался с толпой гостей дома. Вопреки царившей здесь атмосфере веселья, мысли в его голове блуждали совсем невесёлые, хоть, как ему казалось, Амахисат и была в целом удовлетворена их разговором. Помимо Колдуна и поисков царевича насущным вопросом оставалось ещё и то, что не было ровным счётом никакой возможности узнать, о чём Владыка Секенэф Эмхет говорил в тот день с отступником. А ведь от этого во многом зависело выстраивание дальнейшей стратегии! Царица рассчитывала на эти сведения. Способы добыть их у самого пленника, конечно же, существовали… но момент сейчас был не подходящий – слишком уж много к нему было внимания. Пока Император или Первый Бальзамировщик не дадут разрешение на допросы, Таа имел не так уж много возможностей подобраться к Перкау.

– Таа уверен, что я направила тебя к Кассару, что ты обойдёшь его там, – царица рассмеялась, пригубив вина.

– Хорошо хоть, что он не уверен в том, будто я собираюсь занять его место как следующий Первый Бальзамировщик Таур-Дуат, – улыбнулся маг. – Хочется верить, что в Хардаи его ждёт успех. Ведь кто как не он?

– Верные Императора, – холодно ответила царица. – И, как ты сам изволил заметить недавно, псоглавые.

– Понимаю и разделяю твою тревогу, сиятельная госпожа, – Колдун кивнул, продолжая поигрывать полупустым кубком в пальцах. – Будем надеяться на лучшее. Тебе служит немало достойных рэмеи и людей.

Он не собирался делиться с Амахисат своим знанием о том, что Таа уже упустил добычу, и терпеливо ждал, что она собиралась сказать.

– Кое-что тебе тоже будет интересно узнать, – задумчиво проговорила царица. – Это стало неожиданностью для многих, но прекрасно легло в общую картину, подчеркнув вину отступников.

– Я весь внимание, госпожа, – пропел маг, чуть подавшись вперёд.

– Предводитель общины прошёл посвящение в песках, – Амахисат насмешливо прищурилась, наблюдая за реакцией собеседника. – Догадываешься, кто мог обучать его? Похоже, ты не единственный служитель Владыки Каэмит…

Маг едва не выронил кубок от изумления, сменившегося радостным волнением. Так вот кто за всем этим стоял! Вот кому понадобилось провести мёртвого царевича через посвящение!

– Что? Но как? Расскажи мне всё! – воскликнул он.

– Известно нам пока немного.

– Я должен увидеть его.

– Исключено, – покачала головой Амахисат. – Пока что его держат в столичном храме Стража Порога.

– Ещё один её ученик… живой… в здравом уме. Разве не понимаешь, как это важно?

– Я понимаю, – спокойно ответила царица. – Но и ты должен понимать, что пока к нему прикован взор Владыки, даже я ничего не могу сделать.

Этот жрец, возможно, тоже хотел восстановить культ. Во что бы то ни стало Колдун должен был добраться до него! Но на территорию храма Ануи ему не было хода, да и лишний раз появляться в столице не хотелось. К тому же он должен приглядывать за ситуацией в сепате Хардаи, всё ещё тайком от царицы. Правда, пока он не придумал, как узнать, что сделают с мёртвым царевичем Ануират.

Голос царицы настойчиво вторгся в его мысли.

– Есть новости и более меня смущающие. Наш друг Павах. Ты должен разобраться с ним.

– Сиятельная многомудрая госпожа, спешу напомнить тебе, что именно ты пожелала сохранить ему жизнь, сделав живым символом эльфийского вероломства, – усмехнулся Колдун. – Я говорил, что его следовало бы убрать намного раньше, хотя и сейчас более чем уверен, что он не предаст тебя. Пока.

Амахисат чуть поморщилась.

– Наши отношения с родами Эрхенны и Мерха и без того усложнились.

– Они так переживают об утрате своих родственников?

– Скорее, об утрате своего влияния. Владыка пока не лишил их всего, но определённые шаги, обозначающие намерение Императора, были предприняты. Павах признался, что они с Метдженом предали Хэфера. Мне доподлинно известно, что род Мерха уже подсылал к нему убийц – неудачно, ведь он под защитой Верховного Таэху. Притом сами роды клянутся в верности Императору, доказывая, что и Метджен, и Павах действовали самостоятельно. Но я, в свой черёд, уже получила не одну просьбу о ходатайстве, и просьбы эти перемежаются с завуалированными и пока туманными угрозами.

– Они не посмеют, – фыркнул Колдун.

– Пока нет, – Амахисат нехорошо улыбнулась. – Вот и посмотрим, сколь далеко простирается их верность нашему делу…

– Хочешь, чтобы я избавился от ключевых фигур двух именитых родов?

– Ну что ты, – царица небрежно махнула рукой. – Не сейчас. А может, и вовсе без этого обойдёмся. Пока же нам самое время подумать о том, кого Павах всё-таки выдал.

– Это было ожидаемо, – пожал плечами маг, не особо удивившись. – Ты направила его в Обитель сама. А теперь чего ты хочешь? С Джети мне не тягаться. Один на один – ещё куда ни шло, но не когда на его стороне будет весь род Таэху.

– Не забывай, что у меня нет цели противостоять Владыке и его воле, – холодно заметила царица. – В воле Императора было направить Паваха к Таэху, пусть и высказана она была через мало в чём разбирающуюся девочку. Да, в Обители, как мне донесли, он рассказал о своём пребывании в поместье Ареля… и о том, кто пытал его. Таэху знают, что тот чародей обладал утерянными знаниями культа Сатеха. Ну а то, что он, дескать, ещё и фейским колдовством владел – тому порукой лишь слова самого Паваха. Нынче словам этим мало веры.

– Я помню, сиятельная госпожа: само моё существование граничит с невозможным, – улыбнулся Колдун, а потом в его мягкий голос просочились ядовитые нотки, когда он выплюнул ненавистное имя: – Вирнан.

Амахисат покачала головой, не желая обсуждать с ним непростую тему его происхождения.

– Нужно подготовить почву, обернуть признания Паваха нам на пользу, – продолжала царица. – И за этим я обращаюсь к тебе.

– Чего же ты изволишь теперь, матерь народа рэмейского?

Амахисат откинулась на спинку стула, некоторое время созерцая свой кубок с вином, а потом осушила его. Когда она снова посмотрела на мага, в её серо-стальных глазах была спокойная решительность и уверенность в его силах:

– Придумай, как вывести след на Перкау. В этой истории он должен заменить тебя.

Глава 20

Положив свой нагрудник на колени, Ренэф задумчиво рассматривал золотистую чешую, скользил кончиками пальцев по крыльям богини, носить которые более был недостоин. Прикосновение к такому знакомому узору перед битвой обычно успокаивало его, но теперь вызывало только боль.

Царевич вынул из ножен на поясе кинжал и попытался подковырнуть крыло. Безуспешно. Его панцирь был сработан на совесть. Раскурочить нагрудник оказалось делом нелёгким, как Ренэф ни старался. Что ж, значит, потребуется новый. Этот доспех, хоть и столько раз защищавший его, он просто не наденет больше – ни в бой, ни на церемонию назначения нового градоправителя Леддны.

Бережно Ренэф завернул нагрудник в плотную ткань и сложил в сундук. Смотреть было невыносимо. Оставались наручи и поножи, солдатский тяжёлый пояс с металлическими бляшками, но на тех знаков не было. А вот шлем – со знаком различия, символом заслуженного им командирского звания, которое он не оправдал…

Царевич взвесил шлем в руке. Как и всякий солдат, со своим доспехом он уже практически сроднился. Шлем был сделан по его мерке, с прорезями именно под его рога. К этому имперские мастера всегда подходили особенно бережно, поскольку форма рогов и расстояние между ними у каждого рэмеи были разными. Свой личный шлем каждый воин берёг так же, как личное оружие, выкованное ему по руке. Что ж, оружие Ренэф передал врагу, как и вверенные его командованию жизни солдат… всех тех, кто погиб за него в ту ночь, заплатив за его чувство собственной всесильности.

Царевич опустился на одно колено, аккуратно положил шлем перед собой на пол, перехватил рукоять кинжала… и что было силы ударил по кобре с соколиными крыльями, украшавшей шлем. Ему пришлось нанести ещё несколько ударов, чтобы кобра хотя бы погнулась, а сам он сбил себе кулак в кровь, задев пару раз острые края фигуры. Но в этом он находил своего рода удовлетворение.

Стук в дверь прервал его занятие, но Ренэфа не удивил – этим вечером царевич ожидал посетителя.

– Входи, – велел он.

– Господин мой, мы привели стражника, как ты приказывал, – доложил вошедший адъютант, благоразумно сделав вид, что не заметил ни шлема на полу, ни кинжала в окровавленной руке.

– Хорошо, – кивнул Ренэф. – Пусть войдёт, и оставь нас.

Положив шлем на сундук, он сунул кинжал в ножны и отёр кровь сухим краем ткани, в которую был завёрнут доспех. За его спиной кто-то вошёл, и дверь закрылась. Ренэф уже всё решил, но сейчас молчал, собираясь с мыслями.

– Что я могу сделать для тебя, господин мой царевич? – учтиво осведомился Стотид, когда пауза слишком затянулась.

Юноша медленно обернулся и, глядя на осведомителя, вспоминал, как они увиделись впервые, ещё до штурма Леддны. Всего два месяца прошло, а казалось, уже целая вечность. Тогда всё было так правильно! Солдаты верили ему, шли за ним, воодушевлённые, и он привёл их к победе. Что же побудило его после привести отряды к погибели? Как он мог ошибиться?..

– Мне нужно передать послание, да так, чтобы оно дошло как можно быстрее. И чтобы никто не перехватил его.

Стотид учтиво кивнул.

– Я верно догадываюсь, что предназначается оно нашей госпоже?

– Нет, – Ренэф качнул головой и, помедлив, добавил: – Моему отцу.

– Господин мой царевич, в твоём распоряжении – гонцы имперской армии. Ты не доверяешь им?

– Какая тебе разница? – устало возмутился Ренэф. – Так сможешь или нет? Послание, скреплённое моей печатью, должно попасть к Владыке раньше, чем любой гонец. Мой знак даст посланнику проход в любой храмовый портал.

– Госпожа моя захочет знать, ты ведь понимаешь, господин царевич, – спокойно ответил Стотид и поклонился. – Но я передам послание по моим каналам.

Царевич наклонился к сундуку со снаряжением и извлёк тщательно спрятанный свиток, надёжно скреплённый и запечатанный. Передав послание осведомителю, Ренэф сказал:

– А матери доложи, что я жив и здоров и скоро вернусь в столицу.

Стотид чуть улыбнулся, не став озвучивать очевидное: царице докладывали именно то, что она желала знать. Ренэф это понимал и со вздохом отмахнулся.

– Иди.

– Позволь отнять ещё немного твоего времени, господин мой. Ведь ты никого не принимаешь.

– Есть на то причины, – сухо ответил царевич.

– И я не сомневаюсь в том, что они чрезвычайно важные, – с поклоном ответил осведомитель. – Но разреши уведомить тебя, что волнения в Леддне нарастают. Командир стражи Никес каждый день просит о возможности увидеть тебя.

Ренэф не хотел видеть никого, не хотел ничего решать. Но он и так подвёл слишком многих. Может, и правда, гори оно всё в Сатеховом пламени… или хоть что-то он всё же мог сделать правильно?

– Я поговорю с Никесом завтра, после заката.

Стотид снова чуть поклонился. Царевич посмотрел в сторону окна, думая о том, что уже не имеет права скрываться.

– Понравился Сафару с супругой новый дом? – спросил он.

– Насколько мне известно, они в восторге и ежедневно возносят молитвы о твоём благополучии, – без тени иронии ответил Стотид и тихо добавил: – Здесь тебе предано больше людей, чем ты полагаешь, мой господин. Ты нужен, царевич Эмхет.

Ренэф перевёл на него взгляд и кивнул.

– Значит, пора мне вернуться.

Отпустив Стотида, царевич придирчиво оглядел шлем, подумал, что змею успеет отбить позже, и убрал в тот же сундук, что и доспех. Когда он решительно закрыл крышку, на сердце легче не стало. Мысль о возвращении в столицу вызывала в нём трепет, совсем как встречи с Владыкой в детстве, когда он впервые понял, какая пропасть пролегает между ним и отцом – пропасть, которую ему не дано преодолеть. Не теперь уж точно. Вот почему он решил доложить Императору обо всём заранее и во всех деталях. Так было легче. Не придётся ничего объяснять – лишь принять заслуженное наказание. Умолчал Ренэф в своём докладе только о покушении на него в лагере, потому что не хотел, чтобы вину за это возложили на Нэбвена. Преследование убийцы никоим образом не оправдывало его, а значит, и говорить было не о чем. Оправдываться, на его взгляд, вообще было унизительно. Факты оставались фактами – Ренэф нарушил приказ, потерял солдат, лишился личного оружия. Голая неприглядная правда.

Руку саднило. Раздражённо Ренэф слизнул с ладони кровь, выступившую, когда он инстинктивно сжал кулак. Совсем некстати вспомнилась мать, которая так верила в него, так гордилась его победой. Пожалуй, взглянуть в глаза ей будет даже сложнее, чем в глаза Императору…

За этими размышлениями и застал его Тэшен. Прихода целителя Ренэф очень ждал, потому что сам зайти и проведать Нэбвена не решался – полагался на доклады Тэшена.

– Что с рукой, сиятельный господин? – сразу же с порога уточнил бдительный целитель.

Ренэф отмахнулся.

– Что с военачальником?

– Вот об этом я как раз и хотел сказать, – Тэшен чуть поклонился. – Пришёл в себя.

Царевич почувствовал, как кровь отхлынула от лица.

– Уже понял, что произошло? – тихо спросил он.

Тэшен мрачно кивнул.

– Господину царевичу бы поговорить с ним. Но не сегодня – сегодня шок и без того велик.

– Ты… объяснил ему, что иного выхода не было? – тихо спросил Ренэф. Знакомое чувство вины снова начало скручивать его изнутри – так, что даже дыхание перехватило.

– Мы говорили, да, – коротко ответил целитель и потянулся к небольшой сумке, которую всегда носил при себе. – Позволь твою руку, господин.

– Расскажи о разговоре!

– Сразу же, как обработаю снадобьем, – терпеливо ответил Тэшен.

– На, чтоб тебя, – раздражённо выдохнул Ренэф и сунул ему руку.

Целитель невозмутимо нанёс на рассечённую кожу какое-то снадобье – рану чуть защипало – и пробормотал под нос:

– Ни к чему рисковать, мало ли что, воспаление… А царевич у нас один.

– Ты не о моём воспалении лучше думай. Риск для его жизни сохраняется?

– Мы сделали всё, что могли, ты знаешь, – мягко напомнил Тэшен. – Он получил много ран, и тело его ослабло, поэтому заражение распространилось так быстро. Но всё прошло сколь возможно успешно. Милость Богов нам в помощь. Однако его нужно скорее переправить в Империю.

– Я отправился бы хоть сейчас, но должен дождаться солдат для будущего гарнизона.

– Прямо сейчас и не нужно – пусть пока побудет в покое. Ему следует хоть немного окрепнуть перед тяготами путешествия, – Тэшен посмотрел в глаза Ренэфу. – Когда сиятельный царевич изволит наведаться к нему?

– Когда мой целитель даст согласие, – невесело усмехнулся Ренэф.

– Может быть, завтра?

– Да, – отстранённо кивнул царевич. – Завтра будет непростой день…

Тэра проснулась от того, что перестала чувствовать Хэфера рядом. Распахнув глаза, она окинула взглядом шатёр и успокоилась, увидев, что царевич сидит неподалёку. В тишине он рассматривал жезл с навершием в виде головы ша, поглаживал, крутил в руках, проверял на остроту металлическую «вилку». Девушка не решилась тревожить его, хоть и понимала, что артефакт вызовет агрессию у Ануират.

«Ты принёс запах Врага».

Тэра хотела бы надеяться, что речь шла лишь о жезле, но догадывалась, что Ануират каким-то образом ощущали не артефакт, а перемены, произошедшие с самим Хэфером, – притом настолько сильно, что даже не узнали его. Они почувствовали Силу, пускавшую в нём корни, Силу, «запах» которой затмевал для них и энергию Стража Порога, влитую в смертную форму для восстановления, и золотую кровь Ваэссира, бежавшую в жилах наследника трона. Может быть, старейшины смогут заглянуть глубже, увидеть полнее? Ах, как она надеялась на это! Её знания об Ануират были слишком скудны, но она помнила об их бескомпромиссности. Не просто так учитель даже не предлагал обратиться к ним за помощью. А может, было в его пророчестве для Хэфера что-то такое, что не позволило ни жрецу, ни царевичу сразу направить свои мысли в это русло. Для Хэфера, похоже, этот шаг был рискованным, некой последней мерой, на которую он решился. У Тэры оставались вопросы, почему царевич не решил идти к псоглавым стражам сразу же, ещё до посвящения в песках, но должно быть, на то были причины, о которых он ей рассказал лишь отчасти. Помогать ему здесь никто не был обязан. Жертва, которую Ануират постоянно приносили роду Эмхет, и так была велика.

Девушка думала, сумеет ли она переубедить старейшин, уговорить, объяснить то, что знала сама. Ведь в глазах псоглавых она была избранной. Как странно! Идя сюда, она надеялась, что всё бремя переговоров ляжет на Хэфера. В конце концов, только представителей рода Эмхет Ануират и слушали.

Меж тем царевич взвесил жезл в руке, и на миг его глаза блеснули красным золотом, а глаза ша, казалось, ожили. Только на миг, но псы, дремавшие за пологом у входа, заволновались. Один из них сунул морду в шатёр и, когда Хэфер резко обернулся к нему через плечо, заскулил и отшатнулся. Царевич тряхнул головой, приходя в себя, и посмотрел на Тэру уже обычным своим взглядом. Девушка улыбнулась ему. Хэфер завернул артефакт в ткань, убрал в сумку и подсел к ней ближе.

– Уже полдень? – спросила она как ни в чём ни бывало.

– Даже за полдень. Но пока за нами так никто и не приходил, – он пожал плечами и взял её за руку.

Его ладонь была горячей, такой горячей, что она едва не одёрнула руку, но удержалась. Постепенно это ощущение сошло на нет.

– Ты уже ел? – спросила Тэра, просто чтобы избежать неловкой паузы.

– Нет, ждал твоего пробуждения, – Хэфер наклонился к ней и поцеловал. – Одежда высохла – я её уже собрал.

Жезл они не обсуждали – Тэра не спрашивала, а царевич, в свой черёд, не уточнял, что она успела увидеть. Покончив с остатками трапезы – и разделив часть еды с псами, которые энергично крутили хвостами у входа в шатёр, – они направились к воде, чтобы умыться. Стражи Ануират, сидевшие в тени шатра, поднялись единым слитным движением и последовали за царевичем и жрицей, но останавливать их не пытались.

Воздух буквально гудел от зноя, и даже ветер с реки не спасал от жары. Щурясь от ярких лучей Небесной Ладьи, игравших в индиговых водах, Тэра любовалась неохватным простором Великой Реки. В заводях у берегов покачивался бумажный тростник, тянущий к свету похожие на большие звёзды соцветия. Неподалёку на мелководье охотились белые ибисы, которых, казалось, совершенно не смущало близкое присутствие рэмеи и человека. Пальмовые рощи тянулись в обе стороны насколько хватало глаз.

Апет здесь была спокойной. Наверное, даже ладьи и рыбацкие лодки – если только они не принадлежали самим Ануират – предпочитали обходить владения псоглавых ближе к середине реки или вдоль противоположного берега. Где-то там, ниже по течению, лежал Кассар, который Хэфер и Тэра счастливо миновали, обошли по пескам, а ещё дальше – её родной храм, который до этого девушка не покидала всю жизнь.

Сердце жрицы вдруг сжалось от острой тоски – по учителю, по общине, по шепчущей древними голосами тишине их некрополя. Она ведь даже не знала, вернётся ли, и не знала, что случилось с Перкау и остальными. Прибыли ли воины Императора? Удалось ли объясниться? Угрожает ли что-то учителю прямо сейчас?..

Словно почувствовав её настроение, Хэфер обнял Тэру за плечи и привлёк к себе, ничего не говоря, глядя на реку вместе с ней. Нет, она не жалела, что пошла с ним. Она хотела защитить его и поддержать – в этом были и её долг, и веление сердца.

Один из псов подошёл к Тэре и ткнулся влажным носом в её ладонь. Рассеянно она потрепала зверя по холке, вспоминая подраставших в храме щенков и своего погибшего друга. И тоска сменилась тихо тлевшим внутри гневом: сколько же зла и бед было от напавшего на них мага! Он хотел погубить Хэфера. Он убил пса-патриарха. Он распространил эти ужасные слухи, которыми теперь полнились земли Империи, из-за которых её общину могли уничтожить! Никогда прежде не было у Тэры врагов, и вот появился. Как Хэфер и говорил, чародей выжил и исполнил свою угрозу. Жрец Сатеха, ну кто бы мог подумать! И служил этот жрец тем, кто хотел её царевичу погибели, кто обрёк его на забвение в посмертии.

– Я чувствую это пламя в тебе, – вдруг тихо сказал Хэфер. – Ярость. Ярость, родственную с моей… Перед грядущим разговором нам обоим лучше успокоиться. Присутствие Отца Войны рядом с нами и без того ощутимо.

– Ты расскажешь им? – Тэра подняла голову и посмотрела на царевича, но он не отводил взгляд от реки, точно вид мерного течения индиговых вод и правда мог успокоить его. – И о той ночи расскажешь?

Хэфер с горечью усмехнулся.

– У меня есть иной выбор? Если бы всё было так легко, я пришёл бы сюда сразу. А теперь… Всё стало лишь сложнее, но и утаивать правду бессмысленно.

За спиной взлаял пёс, извещая о чём-то. Один из сопровождавших их Ануират издал короткий лающий звук в ответ.

– За нами пришли, – сказал царевич, выпуская Тэру и поворачиваясь в сторону шатра.

Через некоторое время показалась небольшая группа Ануират – четверо не то воинов, не то охотников, по двое каждого пола. Следом шли юноша и девушка из числа тех, кто ставил шатёр и приносил еду утром. Возглавляла процессию средних лет женщина в простом светлом калазирисе. Пектораль с изображением Ануи – почти такая же, какую носил Перкау, – украшала её грудь, чёрные седеющие волосы были уложены в причёску жрицы. Тэра уже не сомневалась, что увидит на её руке знаковое кольцо-печать. И Хэфер тихо подтвердил:

– Верховная Жрица общины.

Обмен приветствиями был церемонным, но коротким. Жрица нетерпеливо отослала воинов и, не таясь, разглядывала представших перед ней царевича и бальзамировщицу. «Она знает, – испуганно подумала Тэра, не в силах оторвать взгляд от лица с острыми, но приятными чертами, от завораживающих изумрудных глаз, пытливо изучавших её и видевших намного больше, чем хрупкая телесная оболочка. – Знает, кто я… кто мы… Осуждает ли?.. Неважно… Я здесь по воле Стража Порога».

Эта мысль придала ей уверенности, как и присутствие рядом Хэфера. Она расправила плечи – скрывать и стыдиться ей было нечего. И в тот момент женщина одобрительно кивнула.

– Кто воспитал тебя, дитя? В каких землях ты была рождена? – голос жрицы оказался мягким, а речь степенной, как течение вод Великой Реки. – Подойди.

Сопротивляться этому не то повелению, не то просьбе, не хотелось. Тэра коротко взглянула на Хэфера, и тот кивнул. Девушка чувствовала его напряжение, ожидание. Нерешительно она приблизилась к женщине. Высокая, статная, излучавшая то же удивительное ощущение здоровья и физической силы, жрица отчего-то не пугала её, а вызывала странное ощущение родства, как и милая старая Лират, бывшая Верховная Жрица их общины. Ноздри женщины затрепетали, и она чуть склонила голову набок, тоже по-собачьи, хоть получилось у неё это куда более величественно, чем у встретивших их в пустыне воинов. Жрица протянула к Тэре руки и зажала её лицо между ладонями. Девушка не успела даже удивиться, так крепко приковал её к себе взгляд невероятных глаз.

– Ты принадлежишь Ему, – тихо проговорила женщина, и Тэра не сомневалась, что речь шла именно о Страже Порога. – Ты – наша… Но как же получилось так?..

Жрица принюхалась и вдруг нахмурилась, бросила строгий взгляд на Хэфера. Тряхнув головой, она снова принюхалась, подавшись вперед и оказавшись совсем близко к Тэре.

– Да, ошибки быть не может… Мне нужно поговорить с тобой, наедине. Это важно. Чрезвычайно важно.

Сердце девушки пропустило пару ударов.

– Что не так? – упавшим голосом спросила она.

Жрица коротко погладила её по волосам и отстранилась.

– Потом. Всё после. Хэфер Эмхет! – возвестила она, поворачиваясь к царевичу. – Уж несколько сезонов минуло с тех пор, как отец твой в последний раз приводил тебя под сень нашего храма. Обе Земли полнятся слухами смутными и тёмными, и приход твой немало встревожил нашу общину.

– Я благодарен тебе, что пришла выслушать меня, мудрая Берниба, – Хэфер чуть склонил голову.

– Пойдём в шатёр, поговорим.

– А моя супруга? – мягко, но требовательно уточнил царевич.

Берниба посмотрела на Тэру, потом перевела взгляд на Хэфера и с грустной улыбкой покачала головой:

– Девочку я взяла бы в наш храм прямо сейчас, но вряд ли она захочет пойти без тебя. А к твоему присутствию среди нас… многие не готовы, – она вздохнула и серьёзно сказала: – Ты – не тот, кем был. Я не могу пока понять, каким ты переродился, Хэфер, после своей смерти. Это всем нам лишь предстоит осознать. Но я хочу поддержать тебя, – она понизила голос. – Мой сын был избран и обещан тебе в защиту. Мы не откажемся от изъявленной нами воли.

Судя по тому, что глаза Хэфера на миг расширились от изумления, Тэра поняла, что произошло нечто совсем уж из ряда вон выходящее. И правда, ведь наследник говорил, что имена и личности будущих Восьми держатся в строжайшем секрете даже от Императора…

– Идём, – Берниба протянула царевичу изящную руку. – Девочка будет здесь в безопасности… в наших землях, – она нахмурилась, – но не в твоих.

Лицо Хэфера точно окаменело, но он шагнул к жрице.

– Я готов.

– Постойте, но как же… – начала было Тэра, беспомощно глядя то на Бернибу, то на Хэфера.

– Всё будет хорошо, родная, – мягко сказал ей Хэфер. – Я скоро вернусь.

– Мудрейшая, дай мне слово, что ни ты, ни твои воины не причинят наследнику вреда, – требовательно сказала Тэра, не успев даже испугаться своей дерзости.

Берниба рассмеялась.

– Небеса поменяются с землёй местами прежде, чем Ануират причинят вред Эмхет. Если, конечно, Хэфер всё ещё Эмхет, – она усмехнулась. – Но как бы то ни было, сейчас он под моей защитой, дитя.

С этими словами она кликнула пришедшую с ней девушку и, взяв Хэфера под локоть, увела его с собой к шатру. Юная Ануират, до этого, видимо, собиравшая новую трапезу, пришла быстро. Берниба что-то тихо повелела ей и, когда та понятливо кивнула, отпустила к Тэре.

Девушка принесла с собой бежевый фаянсовый кувшин и какую-то снедь, завёрнутую в льняное полотно. Улыбнувшись Тэре немного стеснительно, она сказала:

– Госпожа Верховная Жрица велела составить тебе компанию. Да я и сама сегодня вызвалась, – добавила она смущённо. – Ну страсть же как интересно! О тебе с утра все судачат. Пойдём в рощу? Я вот и поесть принесла.

Тэра неуверенно улыбнулась и кивнула ей, а пока шла за девушкой в тень пальмовой рощи, то и дело бросала тревожные взгляды в ту сторону, куда ушли Хэфер и Берниба. На сердце у неё было очень тяжело, хоть Верховная Жрица и объявила о своём покровительстве. Девушка чувствовала, что сейчас происходило что-то непоправимое, что-то, имеющее к ней непосредственное отношение, и тревожное неведение угнетало её.

Они устроились в тени, и молодая Ануират ловко расстелила полотно и разложила на нём свежие лепёшки, пару головок лука, несколько ломтей твёрдого сыра и сушёные финики.

– Вино ещё прохладное, вот, попробуй. Белое, лёгкое, немного разбавлено колодезной водой, – сказала она, ставя в центре кувшин. – Только придётся прямо из кувшина пить – чаши-то я в шатре оставила.

Говорила она быстро, точно стесняясь или боясь, что не успеет высказаться. А может, и то и другое вместе.

– Ничего страшного, – успокоила её Тэра. – Спасибо тебе.

– Да ты ешь, ешь, пока хлеб свежий, – улыбнулась девушка, разламывая лепёшку и по-свойски протягивая ей. – Вот прямо только испекли.

Лепёшка и правда сохранила немного печного тепла. Тэра с наслаждением вгрызлась в хрустящую корочку, чтобы как-то унять волнение. Ануират во все глаза рассматривала её, напрочь позабыв о еде. Тонкие ноздри трепетали, вбирая запахи. Наверное, будь её воля, она бы обнюхала Тэру всю, точно любопытный щенок. Жрица постаралась отнестись к этому с пониманием.

– Никогда не видела людей, – призналась Ануират. – А ты вот человек, самый настоящий.

Тэра, стараясь не поперхнуться, проглотила кусок и кивнула.

– Мы в равном положении – я никогда прежде не видела Ануират.

Зеленоглазая девушка рассмеялась, да так заразительно, что жрица тоже невольно улыбнулась.

– Да и не на что смотреть, если только не в трансформации. Но мудрейшая Берниба велела тебя не пугать. А так бы я тебе показала.

Тэра, конечно, очень хотела посмотреть на трансформацию Ануират, но сейчас тревога за Хэфера была сильнее. Ануират меж тем протянула ей кувшин, и жрица отхлебнула немного лёгкого, не успевшего ещё нагреться на солнце, вина. Вкус был приятный, и аромат отдавал цветами.

– Спасибо, всё очень вкусно, – проговорила Тэра, и её собеседница расцвела в довольной улыбке и придвинулась ближе.

Со стороны шатра прибежали псы – вроде бы, те же самые, что составляли им компанию с утра. Один устроился рядом с Тэрой, второй – рядом с Ануират. Жрица поделилась со священным зверем кусочком лепёшки.

– У тебя красивые волосы, никогда не видела таких. Точно священный электрум! Но как же ты управляешься без рогов? А без хвоста? И коготки у тебя совсем махонькие, тоненькие!

Вопросы посыпались один за другим – Тэра только и успевала отвечать, избегая лишь обсуждать Хэфера. Ануират, казалось, даже немного расстроилась, когда выяснила, что люди мало чем отличаются от рэмеи. Расспрашивала юная собеседница много – о заброшенном некрополе, об общине храма, о живших там псах, об обучении Тэры. Разговор всё же немного отвлекал от тревог. У Тэры и самой было немало вопросов, но она решила, что лучше задаст их Бернибе. Сколько времени прошло за разговорами, она не знала, и потому с удивлением отметила, что солнце уже стало клониться к закату. А Хэфер всё не возвращался.

Из разговора с девушкой Тэра уяснила, что Ануират и правда понимают священных псов, что токи энергий они не видят, а скорее чуют, как запах, и что она, Тэра, пахнет не так, как выглядит, а так, как пахнут алтари в святилище Стража Порога или шакалы на постаментах, освящённые присутствием Божества. Но когда жрица осторожно попыталась узнать, как, на взгляд девушки, пах царевич, её собеседница стушевалась и покачала головой. Потом добавила, что мудрейшая Берниба и об этом тоже говорить не велела, а сама она не понимает.

Пёс, чья голова до этого покоилась на коленях у Тэры, вдруг приподнялся и навострил уши.

– О, кажется, за тобой, – улыбнулась её новая знакомая. – Ты иди, я сама тут всё приберу.

У рощи показался один из сопровождавших Бернибу воинов.

– Избранная, – почтительно проговорил он. – Госпожа Верховная Жрица желает говорить с тобой.

Тэра поднялась, оправляя на себе одежды. Тревога и трепет, о которых она позволила себе хоть немного позабыть в эти несколько часов, усилились.

– Я готова, – с достоинством ответила она.

Воин проводил её до шатра. Внутри, сидя на циновках и подушках, её ждала Берниба. Хэфера нигде не было видно.

– Где наследник? – спросила девушка, переводя взгляд с сопровождавшего её Ануират на Верховную Жрицу.

Женщина жестом пригласила её войти и ответила:

– Ему нужно побыть одному и подумать обо всём, о чём мы говорили сегодня.

– Нет, он бы предупредил меня, – в смятении возразила Тэра.

– Он не мог, – спокойно сказала Берниба.

– Ты что-то сделала с ним? Прошу, госпожа, ответь…

– Подойди, дитя, и сядь.

Взгляд изумрудных глаз сковал её, мягкий и вместе с тем выражающий непререкаемую волю. Тэра подчинилась и села напротив Верховной Жрицы, понимая, что только так могла надеяться хоть на какие-то ответы.

– Примириться с собственным сердцем непросто, – произнесла Берниба размеренно, наблюдая за Тэрой. – Но он сумеет. В конце концов, именно этому его обучали.

– Я не понимаю…

– Ещё поймёшь. Я хотела поговорить о тебе, – жестом она остановила дальнейшие расспросы девушки. – Тебе, безусловно, вменят в вину то, что в Таур-Дуат считается нарушением Закона. Но для нас, Ануират, воля Стража Порога превыше всего, а Его воля – в том, что́ ты являешь собой. Другие назовут тебя отступницей, но я и мой род видим в тебе жрицу. Расскажи мне немного о храме, в котором выросла.

Последние слова Тэру несколько воодушевили – по крайней мере, Берниба сочла Хэфера тем, кем он был на самом деле. По возможности коротко она рассказала Верховной Жрице о себе. Та слушала, не перебивая, иногда понимающе улыбаясь, иногда одобрительно кивая.

Когда девушка замолчала, Берниба серьёзно посмотрела на неё.

– У нас ещё будет время поговорить обо всём подробно. У меня немало вопросов, особенно о твоих талантах, но есть нечто более важное, чем моё любопытство. Послушай меня и подумай как следует.

Тэра почтительно кивнула, складывая руки на коленях, и посмотрела на жрицу.

– Хэфер Эмхет, сын Владыки Секенэфа, да будет он вечно жив, здоров и благополучен, желает забрать тебя в столицу и провести через ритуал крови. Ты можешь стать героиней в глазах народа, который ныне, скорее всего, ненавидит тебя, даже ничего о тебе не зная. Но остаться подле него тебе будет не дано.

– Откуда тебе знать? – Тэра нахмурилась, а потом с горечью добавила: – Или ты полагаешь, будто я хочу стать царицей Обеих Земель? Я, возможно, наивна, но не глупа. Но это неважно… это… – её голос надломился, но она взяла себя в руки и продолжала твёрдо: – По воле Стража Порога я нашла его и вернула из плена забвения. По воле Стража Порога я теперь буду оберегать его жизнь. Пока я жива, я останусь рядом с ним.

– Пока ты жива, – спокойно повторила Берниба. – Дело не в том, что тебе не позволят быть царицей, Тэра. Дело в том, что тебе просто… не позволят быть.

– Ты говоришь о казни? Казни за отступничество? – тихо и отстранённо уточнила девушка. – Великий Император мудр и справедлив. Он хотя бы выслушает нас…

Верховная Жрица тяжело вздохнула.

– Да, он выслушает. Но даже Владыка наш, осиянный Силой и милостью Богов, не всесилен. Хэфер ведь рассказывал тебе историю своей матери?

– Он почти не помнит царицу, да хранит её Ануи, – Тэра покачала головой.

– Первую царицу наш Император выбрал по велению сердца, – мягко сказала Берниба. – Как и ты, она была жрицей, только служила Золотой Хэру-Хаэйат. Не наследницей древнего вельможного рода, а простой жрицей… но притом рэмеи по рождению и не опороченной тенью страшных слухов, как ты сейчас.

– Я не воскрешала наследника из мёртвых! – воскликнула Тэра. – Он – жив, клянусь Богами! Разве не видишь ты, госпожа?

– Успокойся, девочка. Я говорю лишь, что то, что он являет собой теперь, находится за пределами понимания многих, – Берниба говорила по-прежнему спокойно, мягко, без осуждения. – Я хочу выслушать, как это удалось тебе… но я уже знаю, что в деяниях твоих была воля Стража Порога. Я чую Его в тебе так явственно. У нас ещё будет время поговорить об этом.

– Прости мою дерзость, мудрейшая, – Тэра склонила голову, устыдившись своей вспышки.

– Первую нашу царицу, да хранит её Ануи, погубила не война, хоть и не принято об этом говорить. Ты… понимаешь меня, Тэра? – жрица заглянула в её глаза.

– Я не боюсь, – покачала головой девушка. – Не так уж много мне осталось лет… но все, что есть, принадлежат ему и Стражу Порога.

– Тэра, Тэра, дар твой так редок. Ануи недаром направил тебя в наши земли, – Берниба протянула ей руку, побуждая сесть ближе. – Послушай. То, что я хочу предложить тебе, даруется немногим. Твой учитель многое открыл тебе – Ануи да благословит его за то, что заменил тебе отца, за то, что не дал угаснуть твоей Силе. Я же хочу продолжить твоё обучение, более того… – жрица чуть подалась вперёд. – Стань одной из нас телом, как уже являешься духом. Пусть благословение Стража Порога простирается над тобой и защищает. Смерть отступит, а тело твоё станет достойным сосудом для твоей Силы, которая более не будет выжигать его изнутри.

Тэра потрясённо смотрела на Верховную Жрицу, не веря услышанному. Сознание её плыло. Остаться… Стать настоящей жрицей Ануи, притом в обители Ануират… Но как же её община? Как же Перкау? И главное… как же Хэфер?.. Словно во сне она услышала свой слабый голос откуда-то со стороны.

– Я не могу… я не могу оставить его…

– Не отказывайся сразу, – мягко возразила Берниба. – Обещай мне хотя бы подумать, пока вы гостите у нас. Это ты ведь можешь мне обещать, девочка?

Тэра кивнула, а потом поднялась и глубоко поклонилась.

– У меня не найдётся достойных слов, чтобы отблагодарить тебя, мудрейшая, – тихо проговорила она. – Чем бы я ни заслужила такую честь и что бы ни случилось дальше, я никогда не забуду этого.

– Мне не нужны благодарности – лишь обещание, если уж не можешь дать мне согласие сразу, – усмехнулась Верховная Жрица.

– Я… обещаю.

– Хорошо. Ах, как же о многом нам надлежит поговорить с тобой… Но шанс ещё представится. Я покажу тебе наш храм, покажу, чем живут Ануират.

– А как же Хэфер? Его примут?

– Я добьюсь согласия прочих старейшин, – отмахнулась Берниба. – Это будет непросто, но мы обязаны помнить о нашем долге, – она задумчиво покачала головой. – Давно, очень давно не принимал в себя ни один Эмхет Силу Сатеха настолько, чтобы стать Его жрецом…

Имя Владыки Каэмит женщина произнесла без страха и с почтением, тогда как остальные Ануират говорили просто «Враг», но в голосе её всё равно сквозил холод. До Тэры смутно доходил смысл последних слов.

– Стало быть, подобное случалось и раньше?

Берниба ничего не ответила, лишь похлопала по циновке рядом, приглашая Тэру сесть, а когда та подчинилась – положила ладони на её плечи и заглянула в глаза. Девушка понемногу начала привыкать к особенностям общения с Ануират, к тому, что привычных личностных границ для них не существовало. Она уже почти не смутилась, когда Верховная Жрица обнюхала её волосы. Священные псы-то и вовсе были чужды рэмейским и людским правилам приличия. Хорошо хоть Ануират ограничивались обнюхиванием головы и рук, хотя кто знает, как у них было принято между собой.

Берниба прищурилась, сосредоточенно глядя на Тэру.

– Давно ли приходил твой лунный цикл, дитя?

Девушка пожала плечами.

– С моим телом многое не так… Последствие служения. Мой цикл приходит очень редко. Лират говорила, что и у рэмейских жрецов случается бесплодие. Ну а я – человек, на мне всё сказалось быстрее.

– Бесплодие, – повторила Берниба. – Да, такое случается. Но людская кровь быстрее, плодовитее… Твоя Сила превосходит возможности твоей плоти, это правда. Тебе нужно решиться на посвящение как можно раньше, чтобы течение лет для тебя наконец выровнялось.

– Я понимаю это, госпожа… – сдержанно проговорила Тэра.

– Итак?

– Да, давно. С тех пор, как я начала исцелять Хэфера, цикл не наступал вовсе.

– Слишком много провела ты на грани жизни и смерти. Удивительно…

– Что я ещё жива? – девушка невесело усмехнулась. – Я не жалею о годах, которыми заплатила за это. Сейчас я живу в полную силу, полнее, чем когда-либо, и благодарю Ануи за каждый отпущенный мне новый день.

– О да, – Берниба тепло улыбнулась. – Любовь, связывающую вас, почует даже лишённый нюха. Ваши запахи так тесно переплетены!

Она вдруг посерьёзнела, и ладонь её легла на живот Тэры.

– Срок совсем невелик. Ты не узнала бы пока, да и много забот занимает тебя. Но я не ошибаюсь.

Кровь отхлынула от лица Тэры, и её рука метнулась к руке Верховной Жрицы, беспомощно сжала её запястье.

– Что? – беззвучно переспросила девушка.

– От рэмеи всегда рождаются рэмеи, – нараспев произнесла Берниба. – А от Эмхет прямой ветви всегда рождаются Эмхет. Волей Богов ты не бесплодна, девочка моя. В твоём лоне расцветает семя Ваэссира. Но достанет ли тебе сил выносить его – я не знаю…

Тэра поняла вдруг, что ей остро не хватает воздуха, и сознание её милосердно померкло.

Глава 21

Здесь царил мягкий золотистый полумрак. В воздухе висел сильный запах целительных бальзамов. Ренэф отчётливо вспомнил операцию, и разум предельно правдоподобно воссоздал тошнотворный сладковатый запах гниющей заживо плоти… но нет, гниением здесь, конечно, уже не пахло.

Тэшен заслонял ложе, поправляя подушки и удобно свёрнутое валиком одеяло, позвякивая какими-то склянками. Эти звяканье и шорох ткани были единственными звуками, нарушавшими тишину в комнате. Даже голоса и привычный городской шум из окна сюда почти не доносились, словно плотные занавеси не пропускали не только свет, но и отзвуки леддненской жизни. А ведь сейчас был день со всей его многоголосой суетой.

Юноша чувствовал, что его тело как будто одеревенело. В горле пересохло. Может, это было малодушно, но он был рад, что сейчас Тэшен заслонял от него Нэбвена.

В следующий миг целитель отступил от ложа и чуть поклонился царевичу.

– Я подожду за дверью, сиятельный господин, – сдержанно проговорил он.

Ренэф запоздало кивнул, когда Тэшен уже прошёл мимо него и тихо притворил за собой дверь. Нэбвен полулежал, закрыв глаза, побледневший, осунувшийся. Но всё же он выглядел гораздо более живым, чем до операции. Юноше показалось, что военачальник дремлет, и потому он вздрогнул от неожиданности, когда тот чуть слышно произнёс:

– Ты пришёл за мной, я помню, – тень улыбки коснулась обескровленных губ. – Сокол Ваэссира. Ты был там со мной… не дал уйти… напомнил… – Нэбвен приоткрыл глаза и посмотрел на царевича не вполне ещё прояснившимся взглядом. – Я рад, что ты жив, Ренэф. Я почти успел… почти…

Юноша покачал головой, подошёл к ложу… и опустился на колени. Он не знал, как просить прощения, как сказать, что его друг был прав – прав во всём! А он сам был глуп и самонадеян, и теперь отчаянно желает всё исправить, но способа такого не существует… Столько слов он заготовил заранее, а сейчас ни одно из них не могло вырваться из пересохшего горла сквозь сцепленные зубы. Склонив голову, Ренэф молчал, злясь на себя и сгорая от чувства вины. Уж лучше бы Нэбвен бросил ему в лицо обвинения, окатил ненавистью!

Ренэф почувствовал, как рука военачальника опустилась на его голову – этот жест невыносимо напоминал отеческий, хотя отец-то как раз никогда не касался его так.

«Каждый твой шаг имеет значение, каждое твоё слово – вес. Нравится тебе или нет, но чем выше ты поднимаешься, тем меньше имеешь права на ошибку…»

– Негоже так, мой царевич, – тихо проговорил Нэбвен. – Встань.

– Нет, – хрипло возразил Ренэф, не поднимая головы, и заговорил быстро, боясь сбиться или упустить даже малость: – Ты сказал, что в случае если я нарушу приказ, ты должен будешь взять меня под стражу и доставить в столицу. Забрать оружие… но оружия у меня больше нет. Назначь любое наказание, старший военачальник Нэбвен из вельможного рода Меннту. Я не могу перестать быть сыном Императора, но я более не командир. И я отдаю себя в полное твоё распоряжение.

Повисла тяжёлая тишина. Военачальник вздохнул, но руку не убрал. Ренэф всё ждал, ждал… и в итоге не выдержал.

– Да скажи же хоть что-нибудь! – воскликнул он с отчаянием, вскидывая голову. – Скажи, что ненавидишь меня! Я же сгубил наших солдат! Тебя сделал калекой! Ну!

Во взгляде Нэбвена были только печаль и усталость.

– Я не ненавижу тебя, мой друг… – обронил он чуть слышно.

– Друг…

В памяти Ренэфа пронеслись сцены: признание Нэбвена о приказе Императора… то, как он оттолкнул от себя военачальника, обесценив всё, что их связало, и все мудрые наставления… то, как воины Мисры приволокли Нэбвена, израненного, пришедшего Ренэфу на помощь и приказывающего оставить его там, умирать в руках врага…

Друг… Царевич до крови кусал губы, не зная, что сказать в ответ.

– Люди должны… видеть нас едиными, – с усилием проговорил военачальник, приподнимаясь, чтобы сесть более прямо. Ренэф поспешил помочь ему, поражаясь несгибаемой воле старшего рэмеи. Нэбвен удержал его руку, посмотрел в глаза сурово и пристально. – Я не унижу тебя. В их глазах ты – Сын Солнца… воплощение воли Империи. Ты… отвечаешь за них. Нельзя разрушить то… во что они только начали верить. Сделай всё как нужно. Нельзя… нельзя, чтобы видели… наш надлом.

Длинная речь, казалось, лишила его сил, и огонь во взгляде угас. Ренэф отрывисто кивнул.

– Я понял, военачальник. Прибудут солдаты, и я объявлю нового градоправителя как подобает. А пока обсужу дела с Никесом, выступлю перед советом.

– Хорошо… – Нэбвен чуть сжал его руку и отпустил.

Взгляд военачальника устремился к окну. Царевич заметил, что на постель – на покрывало, скрывавшее его тело ниже пояса, – старший рэмеи старался не смотреть. Он и сам боялся смотреть.

– Я составил подробный доклад для Владыки, – тихо произнёс Ренэф. – Он получит моё письмо до того, как мы вернёмся в столицу. Без прикрас, без оправданий.

Нэбвен отстранённо усмехнулся – не то его словам, не то каким-то своим мыслям – и тяжело вздохнул.

– Какое бы наказание ни назначил Император… то, которому ты подвергнешь себя сам… будет ещё более суровым. Ты навсегда запомнишь это… всё, что здесь произошло. Будешь казнить себя раз за разом. Я знаю, о чём говорю… Хотел уберечь тебя от такого…

Ренэф с усилием сглотнул и снова кивнул. Да и что тут было сказать?

– Нэбвен… – голос звучал отвратительно слабо. – Прости…

С этими словами он вскочил и буквально вылетел прочь из комнаты.

Привела в чувство Тэру Берниба, деликатно похлопав по щекам и сбрызнув лицо прохладной водой. Доли мгновения разум девушки пребывал в том особом состоянии счастливого покоя, когда кажется, что ничего не произошло. Но осознание реальности вернулось быстро, и она распахнула глаза, хватая ртом воздух.

– Тише, тише, – Верховная Жрица ласково погладила её по волосам.

Тэра поняла, что лежит там же, на циновке, рядом с Бернибой, но женщина успела заботливо подложить ей под голову подушки. Шатёр качнулся, и она зажмурилась, хотя сбежать от действительности, конечно же, не могла. Мысли помчались быстрее имперских колесниц. Ей и в голову не приходило принимать особые настои – ведь её тело даже собственную жизнь не могло поддерживать как до́лжно, а уж подарить её кому-то и вовсе было неспособно. А когда они делили ложе с Хэфером, он всегда прерывал их единение прежде, чем достигал пика… почти всегда.

Почти.

В любом случае, так быть просто не могло… Она застонала и сжалась в комок. Шок и страх были сильны, но где-то за этой тяжёлой пеленой, застившей её разум, пробивался хрупкий росток радости. Вот только поверить было боязно…

– Этого не может быть, – тихо, но уверенно сказала Тэра.

– Безусловно, это – чудо, – мягко согласилась Берниба, кладя руку ей на плечо в знак поддержки. – Но ты ведь целительница, девочка. Ты могла бы посмотреть сама.

– Мне… страшно, – просто призналась девушка и вздохнула, попытавшись расслабить тело, которое точно судорогой свело от ужаса.

Ну какой в самом деле мог быть ужас! Тэра отставила прочь свои тревоги и безумный хоровод мыслей, отстраивая своё сознание так, как умел каждый жрец, проведший в медитациях не один день своей жизни. Зрить внутрь себя было сложнее, чем внутрь другого – недаром целители обычно прибегали к сторонней помощи, когда дело касалось их самих, – но всё же возможно. Девушка увидела токи своей женской силы, разбуженные любовью и страстью, такие яркие, какими они не были никогда прежде. Эта часть её казалась даже живее, светлее, чем все прочие протекавшие в её теле процессы. И там, в её лоне, объятая сияющим великолепием её усилившейся женственности, пульсировала крохотная искорка чужой жизни. Это было так чудесно, так невероятно, что Тэра едва не потеряла фокусировку, чувствуя, как по щекам заструились слёзы. Такая хрупкая… и такая могучая в своём желании жить искорка – воля иной души, выбор, павший на Тэру и Хэфера. Тэра могла бы войти в более глубокий транс, попытаться проследить нить жизни, соприкоснуться с этой душой, чтобы узнать её лучше, но боялась нарушить хрупкий баланс, невольно причинить вред. Эхом в ней отозвались слова Бернибы: «…от Эмхет прямой ветви всегда рождаются Эмхет… достанет ли тебе сил выносить его…»

Жрица направила сознание к искорке, накрывая свой живот ладонью, обнимая самой собой зарождавшуюся жизнь. Ещё не любовь, но болезненная щемящая нежность охватила её при этом соприкосновении. Вздохнув, она вернулась к реальности, потом медленно села, опираясь на руку Бернибы.

– Лучше ему пока не знать, – тихо, но твёрдо сказала Тэра. – Ты ведь не сказала ему, мудрейшая?

Верховная Жрица покачала головой.

– Ты сама скажешь, если сочтёшь нужным.

– Мы ведём тайный бой. У нас так много врагов, – девушка зябко повела плечами. – Совсем не то время выбрала эта душа…

– Ты ведь не знаешь, зачем он или она пожелал родиться, – возразила Берниба, чуть улыбнувшись. – Эта душа сочла верным данный миг.

– Либо же Ануи уготовил мне такое испытание…

– И это тоже, – женщина чуть сжала её руку. – Никто не вправе будет осудить тебя, если ты пожелаешь скинуть плод… но ведь это – чудо, дар вашей любви.

– Не пожелаю, – слова сами вырвались у Тэры, и она поняла вдруг, что говорит чистую правду. Она желала укрыть, защитить эту жизнь.

– Пройти ритуал крови будет тяжелее, более рискованно, – со вздохом предупредила Берниба. – Вероятность погибнуть будет выше, девочка.

– Придётся уповать на волю Ваэссира – примет ли Он меня в Свой народ, – невесело усмехнулась Тэра.

– Или на волю Ануи, – добавила Верховная Жрица, напоминая о высказанном предложении. – Как бы там ни было, другой женщине я предложила бы выждать, чтобы разрешиться от бремени. Но ты и так ходишь по грани смерти, и ожидание для тебя губительно. Только пойми вот что: применять свою Силу тебе пока нельзя. Жрицы Стража Порога стараются меньше соприкасаться с дыханием Западного Берега, когда вынашивают детей. Даже мы, Ануират. Смерть может оказаться сильнее жизни, и дитя родится мёртвым.

От этой мысли Тэре стало очень холодно.

– То есть, я должна отказаться от единственного своего оружия в этой войне?.. – тихо проговорила она. – Я знала до этого, что рискую. Рисковать собой было страшно, но теперь… Мудрейшая, – она посмотрела в изумрудные глаза Ануират. – Я не могу обещать, что не применю Силу. Прежде всего, я помню о своём долге защищать наследника.

– Ты обещала мне подумать. Пока же вы под нашей защитой, – Верховная Жрица сжала руку Тэры.

Псы у входа встрепенулись прежде, чем девушка услышала звук шагов. Берниба по-собачьи склонила голову набок и принюхалась.

– Он вернулся даже раньше, чем я думала… Я оставлю вас, да и ночь уже.

С этими словами Верховная Жрица поднялась и прошла к выходу из шатра. Там она столкнулась с Хэфером, обменялась с ним многозначительными взглядами, а после кликнула своих воинов и растворилась в ночи.

Царевич опустил полог шатра и остановился, глядя на Тэру со смесью неясных ей чувств. Она не решалась спрашивать. Потом Хэфер вдруг резко приблизился и сгрёб её в объятия, прижал к себе до боли крепко, беспорядочно целуя её лицо и волосы. Неужели он услышал, узнал? Или то было лишь эхо его собственных мыслей и чувств?

– Я не могу… – исступлённо шептал он. – Не могу отпустить тебя… Должен, но не могу…

– Хэфер… – он, казалось, не слышал. – Хэфер! – девушка зажала его лицо между своими ладонями, заставляя посмотреть ей в глаза.

Ни следа бесстрастности Эмхет в нём не было. В его взгляде зияла такая боль, что Тэра не сразу нашлась со словами. Эта боль выплёскивалась даже не слезами, а немым криком.

– Хэфер, я тебя не оставлю, слышишь? – тихо и твёрдо проговорила она. – Я буду рядом. Я всегда буду рядом.

Она не знала, что сказала ему Берниба. Возможно, никогда не узнает. Хэфер Эмхет, наследник трона Таур-Дуат, содрогался в сухих рыданиях, прижимая её к себе. И это было страшно.

Когда Стотид тайком сообщил Никесу, что царевич примет его, командир стражи так возликовал, что едва дождался встречи. Вместе с Клийей они обсудили детали доклада по последним леддненским новостям и сошлись во мнении, что предыдущие доклады тоже хорошо было бы повторить, учитывая былую безучастность к ним Сына Солнца.

Царевич принимал воина всё в той же комнате на первом этаже дома, в котором предпочёл обосноваться ещё до осады акрополя. Здесь проходили все официальные встречи… включая и злополучную встречу с леди Тессадаиль Нидаэ, с которой началась череда бед.

Сын Солнца встретил Никеса без доспеха, облачённый только в традиционную рэмейскую схенти, прихваченную широким поясом, а единственным его оружием был кинжал в ножнах. Этот знак доверия командир стражи понимал и ценил. Он помнил, что, когда рэмеи только прибыли в Лебайю, во время аудиенций и царевич, и военачальник Нэбвен всегда носили полное боевое облачение.

Высокое положение молодого рэмеи обозначала диадема с коброй, хотя каждая собака в Леддне и без того знала, кто он, и не смела даже смотреть в его сторону непочтительно. Но в те дни, пока царевич позволил себе уединение после произошедшей в холмах трагедии, за его спиной приподняли голову недоброжелатели. Стотид и Нератис, да и сам Никес приложили все усилия к тому, чтобы подать горожанам новости в надлежащем свете, но ядовитые шепотки всё же раздавались то тут, то там.

– Приветствую тебя, господин мой царевич, – воин глубоко поклонился.

– Рад встрече, командир стражи, – царевич, сидевший в подаренном ему торговой гильдией кресле с узорной спинкой, приветливо кивнул и жестом отослал телохранителей. Остался только адъютант, тихо расположившийся у стены с писчими принадлежностями.

– Если захочешь вина или холодного пива, я велю подать после, – сказал Сын Солнца и указал на кресло напротив себя. – Садись, разговор нам предстоит, я полагаю, долгий. Мне нужен полный отчёт обо всём, что происходит сейчас в Леддне.

Царевич сегодня вовсе не казался отстранённым – напротив, он был предельно собран. Под внимательным выжидающим взглядом золотых глаз Никес неуверенно прошёл к плетёному креслу и сел, теребя пару свитков, подготовленных предусмотрительной Клийей.

Подробно командир изложил состояние дел в страже и среди наёмников, рассказал о расходах городской казны, которым был посвящен один из свитков, о настроениях среди горожан и в совете, о том, как приживались новые порядки. После этого подробного доклада ему пришлось коснуться щекотливой темы недовольства жителей. Знатные горожане изнывали в ожидании назначения нового градоправителя. Ну а слухи…

– Не бойся, говори без утайки, – велел царевич и подал знак подчинённому. – С отчётами о расходах я ознакомлюсь позже.

Рядом с Никесом вырос адъютант и, учтиво забрав свитки, вернулся на своё место у стены.

– Я не могу назвать имён – над этим работают… другие, – негромко ответил командир стражи, решив, что упоминать Стотида не время и не место. – Но после той ночи, когда погибли несколько рэмейских отрядов… – он покачал головой.

– Продолжай, – с необычным для него спокойствием велел Сын Солнца, но в глазах его загорелся опасный огонёк.

– Есть те, кто считает, что Леддна зря была передана в твою власть, мой господин. Что, раз ты проиграл бой союзникам Ликира, пришедшими из-за холмов, то и у города был шанс отбиться – нужно было только выждать, – говорить это было нелегко, но Никес привык к честности.

– И многие так считают?

– Нет. Народ в целом доволен, но многих гнетёт неопределённость. Однако слухи такие нам совершенно ни к чему…

Царевич кивнул и нехорошо усмехнулся.

– Скоро сюда прибудут имперские солдаты и мастера для строительства гарнизона. Мы не бросаем тех, кто верен нам. Леддна и прилегающие к ней области – часть Таур-Дуат, а мы умеем защищать наши границы.

Никес склонил голову.

– Я и мои люди верны тебе, Сын Солнца. С солдатами или без, но я не позволю строить козни за твоей спиной.

– Я знаю это, – лицо царевича смягчилось, и он чуть улыбнулся. – И я благодарен. Ну что ж, коли о делах мы поговорили… отужинай со мной. Расскажи, как поживает твоя прекрасная супруга.

При упоминании о Клийе Никес и сам не удержался от улыбки.

– Клийя переняла рэмейские законы быстрее, чем многие из нас. Не знаю, что бы делал без неё. В эти дни она даже успела ввести в свой круг госпожу Алию, супругу Сафара, да так умело, словно та всю жизнь провела в Леддне.

– И это к лучшему, – кивнул рэмеи.

– Женщины в Лебайе долгое время были несправедливо унижены, и многие из них, увы, не обладают столь крепким стержнем, как моя супруга. Некоторым людям – и мужчинам, и женщинам – нравится быть «собственностью»: ничего не решать, хулить хозяев, но и не восставать против них. Я верю, это изменится… Если я смею узнать?..

– Спрашивай.

– Твой гость с супругой уже здесь, в Леддне, устраиваются в новом доме. Когда всё же тебе будет угодно объявить имя нового градоправителя?

– Понимаю твоё беспокойство, командир, – вздохнул Сын Солнца. – Я сделаю это, когда здесь окажутся новые жители Леддны, которым предстоит жить в городе бок о бок с людьми. В текущих обстоятельствах, особенно учитывая вести, что ты принёс, это более уместно.

Никес был, пожалуй, согласен, хоть и мечтал, чтобы всё уже разрешилось скорее, чтобы народ получил определённость, пусть даже далеко не все примут её охотно. Но большее число имперских воинов безусловно обеспечит порядок и закроет рты даже тем, кто смел распространять слухи о том, что царевича оставила милость Богов.

– А прежде, – продолжал рэмеи, – я хочу, чтобы мы с тобой и многоуважаемым претендентом собрались и обсудили городские дела. Время у нас ещё есть.

– Как тебе будет угодно, Сын Солнца.

Адъютант меж тем по знаку своего господина уже успел покинуть комнату и вернуться с парой слуг. Вместе они поставили невысокий столик рядом с царевичем и командиром стражи и расположили там блюда с мясом в травах, печёными овощами и свежим хлебом и кувшин с пивом в компании двух пузатых глиняных кружек, которые тут же были наполнены. Слуги безмолвно и споро разложили мясо, хлеб и овощи по тарелкам и подали царевичу и его гостю, после чего золотоглазый рэмеи снова велел всем покинуть комнату, чтобы говорить с Никесом наедине.

– Благодарю тебя за трапезу, мой господин.

– Общество надёжного союзника приятно, – ответил царевич. – Знаю, что ты оказался в непростой ситуации, временно не видя нашей поддержки. Но справился ты прекрасно. Я доволен тобой.

– Рад служить тебе.

Ароматное мясо на вкус оказалось не хуже, чем по запаху, хоть и было приготовлено без особых изысков. Насколько знал Никес, готовил для царевича тот же армейский повар, что прибыл с ним, хотя горожане пытались поставлять к столу Сына Солнца лучшие деликатесы. Без излишних церемоний рэмеи положил кусок мяса на толстый ломоть мягкого хлеба и откусил. После этого расслабился и сам Никес и приступил к еде уже без опаски повести себя неподобающе в присутствии сына Императора.

Их беседа потекла более непринуждённо, но один вопрос продолжал терзать командира стражи, хоть задать его было тяжело, учитывая, в какой тайне держались интересующие его сведения. Улучив момент, когда с половиной трапезы было покончено, а большой кувшин пива начал пустеть, Никес проговорил:

– Могу ли я задать ещё один вопрос, господин мой царевич?

– Задавай.

– Почтенному Нэбвену… стало лучше?

Лицо рэмеи посуровело, и Никес заметил, как дёрнулся его хвост.

– Военачальник Нэбвен пошёл на поправку, – сдержанно ответил царевич. – Но он не сможет присоединиться к нам.

– Слава Богам, что жизнь его уже вне опасности, – искренне сказал командир стражи.

– Слава Богам, – согласился царевич и перевёл разговор на тему им обоим хорошо знакомую, и потому более подходящюю для неторопливой беседы – о снаряжении леддненской стражи и возможной необходимости его улучшить.

Сын Солнца отпустил его поздним вечером. На сердце у Никеса стало значительно спокойнее теперь, когда он знал, что царевич не собирался бросать народ, который действительно считал своим.

Чёрные силуэты высоких пальм прореза́ли искристое покрывало Владычицы Таинств, раскинувшееся над миром. Самоцветные россыпи созвездий неспешно, неуловимо для взгляда совершали своё еженощное вращение, отражаясь в тёмном зеркале неспешной Великой Реки. Казалось, вся Таур-Дуат погружалась в первозданную тьму, из бескрайних вод которой некогда зародилась жизнь. Далеко оставались тревоги и насущные заботы, смешанные чувства, долг. Разум и сердце до краёв наполнялись живой, дышащей тишиной.

Жизнь на острове Хенму затихала рано, и уже после вечерних молитв всё погружалось в эту мистическую тишину. Но и вставали здесь едва ли не с первыми лучами Ладьи Амна – по крайней мере, подмастерья, желавшие приобщиться к мудрости Великого Зодчего. Анирет знала, что с утра, когда придёт время начать новый день в мастерской, она крепко пожалеет о своих ночных бдениях, но не могла лишить себя этой чудесной глубины умиротворения. Даже усталость тела, казалось, отступала по мере того, как очищался разум.

Одна мысль не давала ей покоя. Дядю она не видела уже два дня, хотя до этого он ни разу за всё путешествие не пренебрегал её обучением. Какие дела могли отвлечь Хатепера здесь, вдали от столицы? Разве что осведомители принесли тревожные вести, а он пока не счёл возможным поделиться этими вестями с племянницей. Сегодня Анирет даже послала к нему Мейю с просьбой о встрече, поскольку сама весь день провела в каменоломнях на восточном берегу. Мейа вечером успела передать ответ Великого Управителя: он говорил, что, скорее всего, успеет присоединиться к ней на прогулке, но пока Хатепер так и не подошёл, и Анирет беспокоилась. Чтобы не тревожиться попусту, она вспоминала подробности минувшего дня.

К перетаскиванию гранитных блоков её пока не привлекали, но мастер, у которого она обучалась, с гордостью рассказал ей об уникальных качествах добываемого здесь камня. Не один Император приказывал возвести обелиск, чествующий Богов в ходе его правления, именно из местного гранита – чёрного, серого или красного. Из великолепного красного гранита, по слухам, возводились и древние храмы Владыки Первородного Огня, прекрасные и жуткие, но вряд ли теперь существовали на свете те, кто видел эти постройки или хотя бы знал о них что-то доподлинно.

Мастер ознакомил Анирет со сложной техникой расчёта, которую она хоть и поняла в силу своего образования, но повторить после краткого сегодняшнего ознакомления не сумела бы. Да и неудивительно – настоящие зодчие обучались годами.

Потом учитель объяснил царевне, как именно будущим обелискам придавали их уникальную форму, символизирующую первый островок суши, выступивший из первородных вод небытия. Из тела камня благодаря рукам умелых каменотёсов проступали очертания будущего творения, но то было делом не одного дня: выбор подходящей породы, разметка, нанесение первых штрихов резцами – всё это требовало вдумчивой и кропотливой работы.

Жрецы и скульпторы запечатлевали тексты, испещряя знаками все четыре грани обелисков. Лишь в самую последнюю очередь их вершины покрывались освящённым электрумом. И тогда каменные шпили сияли, отражая лучи Ладьи Амна так, что храмы было видно издалека на много миль вокруг. Обелиски были своего рода путеводными огнями, помимо того, что несли функцию магической защиты Мест Силы и хранили память о тех, кто возвёл их. Перевезти же многотонные шпили к храмам отсюда, из каменоломен Великого Зодчего, можно было лишь с помощью местных жрецов, заклинавших камень и воды. Ни одна баржа не выдержала бы такой груз, даже современная, а что уж было говорить о временах куда более давних, когда в ходу были более лёгкие суда…

Тишину нарушил звук шагов, и Анирет вынырнула из своих мыслей. Кто-то направлялся к берегу из рощи – кто-то, кого Нэбмераи знал, раз уж не предупредил царевну об опасности. Таэху стоял в паре десятков шагов от неё, скрытый тенями пальмовой рощи. Его присутствие было незаметным: он давал Анирет уединение, но свой долг стража нёс исправно. Хотя какие здесь, на острове-храме, могли быть опасности, в самом-то деле! Нэбмераи был, на её взгляд, чересчур подозрителен, впрочем, для его рода занятий это было даже полезным свойством.

Анирет обернулась и, завидев дядю, бросилась к нему с радостным возгласом и крепко обняла.

– Ты заставил меня поволноваться, – чуть укоризненно сказала девушка, целуя его в щёку.

– Ну что со мной могло случиться, звёздочка? Просто дела, бесконечные дела настигают Великого Управителя даже здесь, – усмехнулся старший рэмеи, приобнимая её за плечи, и повёл ближе к реке. – Нужно было предупредить тебя, прости.

Показалось ли ей в неверных красках ночи, или его лицо действительно выдавало сильную усталость? Как будто в последнее время он плохо спал. И что за складки горечи залегли у рта? Анирет, знавшая каждую чёрточку родного лица, подмечала всё.

– Что случилось, дядюшка? – серьёзно спросила она, заглядывая ему в глаза.

– Вести доходят в такие уединённые благословенные места небыстро, если только гонцы не используют храмовые порталы, – тихо ответил Хатепер и вдруг коснулся губами её волос, замер так, прижимая её к себе, точно защищая от чего-то. Анирет едва дышала, не решаясь спрашивать о причине этого порыва. Потом старший рэмеи чуть отстранился и внимательно посмотрел на неё, что-то взвешивая про себя. – Не время и не место говорить сейчас о тревожных вестях, – произнёс он наконец. – Пока что я остаюсь здесь, с тобой. Мне ещё многое предстоит передать тебе. Зря я оставил тебя, хоть и всего на пару вечеров. Мы не можем терять драгоценное время.

Сердце Анирет с новой силой заныло от тревоги.

– Что-то с Ренэфом? – спросила она.

– Нет, вестей из Лебайи мы по-прежнему ждём с величайшим нетерпением, – ответил Хатепер.

– Тогда что? – настойчиво уточнила царевна.

Великий Управитель вздохнул. При всей своей мягкости Анирет умела быть настойчивой, когда хотела. Эта черта роднила её с Хэфером.

– Кому-то угодно порочить память мёртвых и насмехаться над скорбью живых, – сухо ответил Хатепер. – Владыка рассчитывает на мою помощь. Кое-что я могу сделать и отсюда. Уже сделал.

– Ты не объяснишь мне?

– Всему своё время. Сейчас гораздо важнее знания, которые ты получаешь, – ответил старший рэмеи и погладил её по волосам.

– Я ведь имею право знать.

– Мастер показал тебе Незаконченный Обелиск Императрицы? – Хатепер был непреклонен и перевёл разговор на иную тему.

Анирет пришлось смириться, и она нехотя кивнула. Незаконченный Обелиск Императрицы – так называлась колоссальная конструкция из чёрного гранита, огромный блок: из него было почти полностью выпилено будущее творение, высота которого по завершении должна была превзойти высоту всех обелисков, что когда-либо пронзали небеса над Таур-Дуат. Каменотёсы и скульпторы обрабатывали его по приказу Императрицы Хатши Эмхет. Но обелиск так никогда и не был до конца освобождён из породившей его массы камня и застыл во времени мемориалом самому себе.

– Ты помнишь, почему он не был закончен? – мягко спросил Хатепер.

– Внутренняя трещина от основания, – с готовностью объяснила царевна. – Обелиски возводятся во славу Богов и памяти на вечность. Трещины недопустимы, иначе каменный шпиль не простоит и пары десятков лет.

– Это так, – кивнул рэмеи. – Даже то, что было создано во славу Богов, не сохранит крепость и величие, если поражено трещиной изнутри… Внутренний разлом всегда опаснее, фатальнее тех разрушений, которые может принести любой враг извне.

Анирет совершенно точно знала, что говорил Хатепер сейчас не только и не столько об обелисках. Но развивать тему Великий Управитель не стал и вместо этого перешёл к обсуждению того, что царевна успела усвоить за недолгое время пребывания на острове Хенму. Девушка видела, что эта беседа успокаивала дядю, и потому с готовностью поддержала её. Что бы он ни узнал, это тяжело далось ему. Анирет хотела отвлечь его хоть чем-то, раз уж узнать и помочь по-настоящему не могла.

Они проговорили до глубокой ночи, но Хатепер обещал, что на завтрашний день уговорит мастера дать Анирет отсрочку и утреннее занятие – позднее утреннее занятие – проведёт с ней сам.

Во всей Обители Таэху более священным местом, чем библиотека, был разве что наос Владычицы Таинств. Ходили слухи, что под храмом и городом лежали многоуровневые катакомбы, причём большую их часть занимали не родовые некрополи, а сокровищница знаний. Вся история рэмейского народа, от эпохи легенд до последних лет правления Императора Секенэфа, бережно хранилась и дополнялась жрецами во всех самых прекрасных и самых неприглядных её аспектах… О, сколько было тех, кто мечтал оказаться здесь, и цели их не всегда были обусловлены лишь благородным поиском Знания. Те, кто мечтал придать истине форму согласно своему замыслу, готовы были отдать золото, власть, земли или же и вовсе прийти сюда с оружием. Но шли века, менялись Императоры, воплощавшие Силу божественного Ваэссира на троне Таур-Дуат, а Таэху всё так же хранили свои тайны – надёжно, неподкупно, беспристрастно.

Как сын древнего вельможного рода, друг и телохранитель наследного царевича, Павах получил блестящее образование, но был всё же воином, а не историком. Хэфер был в таких вопросах гораздо более сведущ, тем более учитывая его обучение в Обители. Чему здесь обучали Эмхет, не ведали и приближённые императорской семьи – возможно, той части рэмейской истории, о которой народу лучше было не знать. По крайней мере, Хэфер говорил об этом обучении далеко не всегда как о чём-то радостном. Павах помнил, как они с Метдженом в своё время пытались разузнать, но, разумеется, тщетно. Иногда, возвращаясь от жрецов, наследник бывал печален и даже мрачен, но своих мыслей ни с кем предпочитал не разделять, несмотря на царившее между молодыми рэмеи доверие. Не то чтобы тогда это имело какое-то значение… а вот теперь Павах копался в своей памяти, извлекая на свет крупицы воспоминаний, хоть как-то связанных с этим местом. Никогда он не думал, что ему выпадет такая честь, оказаться здесь. Впрочем, не думал он и о том, что его судьба вообще будет крепко связана с Таэху и их Обителью. И хотя события, приведшие к этому, были далеко не самыми благоприятными, сейчас воин не мог избавиться от некоего священного трепета и ощущения собственной избранности, причастности к великому. Страх отступил. Воображение Паваха рисовало многоуровневые лабиринты, шелест свитков, возраст которых исчислялся веками, шёпот тайн предков. Он не питал иллюзий, что его сопровождающие – бессменный целитель Сэбни и молчаливая молодая женщина из числа боевых жрецов – отведут его прямо в сердце катакомб, но от устоявшихся представлений о легендарном месте отделаться не мог.

Один из входов в библиотеку располагался в задних помещениях центрального храма, отведённых для работы писцов. Сэбни и жрица привели Паваха в отдельную комнатку, похожую на колодец – так высоко вверх уходил потолок, и так мало здесь было места. Свет попадал внутрь через окна, усиленный системой зеркал. Из мебели здесь был только полированный стол, невысокий, но большой, занимавший практически всю комнатку. А на нём в обилии покоились свитки, возраст которых Павах затруднялся определить.

На одной из разложенных у стола циновок сидел суровый пожилой писец, видевший, кажется, не только отца, но и деда нынешнего Владыки Таур-Дуат. Сэбни и жрица поздоровались с ним почтительно, и Павах постарался говорить настолько же уважительно. Писец ответил сухо, а потом велел спутникам воина удалиться скупым почти пренебрежительным жестом. Всё это время он не сводил с бывшего телохранителя взгляда, неодобрительного и вместе с тем заинтересованного.

Пауза затягивалась. Павах сел на циновку напротив и посмотрел на аккуратно сложенную кипу свитков. Верховный Жрец велел ему ознакомиться с текстами, стало быть, следовало уже с чего-то начать. Преисполненный осознания важности момента, воин потянулся за ближайшим свитком, но тут писец схватил его за руку. Хватка у него оказалась неожиданно крепкой. Сухие пальцы напоминали когти Матери-Грифа, одной из священных птиц Богини Аусетаар.

– Не трогать! – проскрипел он. – Они не любят, когда их трогают всякие. Так читай.

– Как – «так»? – озадаченно уточнил Павах. – Свиток ведь нужно хотя бы развернуть…

Писец пожевал губами и изрёк чуть мягче:

– Я сам разверну. И покажу, что мудрейший велел показать.

– Согласно приказу Верховного Жреца, я должен ознакомиться с источниками о Прокля…

– Шшш! – писец потряс перед его носом костлявым пальцем. – На весь храм ещё крикни!

Павах, признаться, сомневался, что их кто-то мог услышать. Комнатка была расположена в стороне от основных залов. Он даже не слышал приглушённых голосов. Но, видимо, о Проклятии Ваэссира говорить вслух и вовсе не стоило. Нерешительно он добавил:

– И о культе…

Писец зашипел пуще прежнего, не дав закончить фразу, и нелепо замахал руками. Одеяние его развевалось, как крылья встревоженной растрёпанной птицы. Павах кашлянул, подавляя неуместный смешок. Старик был явно со странностями, но обижать его не стоило. Положение его, очевидно, было высоким. Да и мало ли сколько времени им предстояло провести здесь со свитками – пару дней? Пару декад? К тому же, в его вынужденной изоляции для Паваха любой собеседник был роскошью.

– Ну что ж ты болтливый такой! Горе с тобой одно, – заворчал писец. – Сам знаю. Всё собрал уже, что велено. Мои друзья способны поведать многое…

– Благодарю, – воин предпочёл не спорить и сдержанно кивнул.

– Благодарности моим свиткам мало, – писец прищурился. – Мы рассчитываем получить от тебя больше. Ты – наш гость… а гости издавна платили за постой историями… Как иначе, полагаешь, мы собрали нашу сокровищницу? Я знаю голоса их всех… голоса памяти, вязь священных знаков, говорящую со мной…

– Я не знаю, какую историю ты сочтёшь достойной платой, почтенный, – ответил Павах.

Он прекрасно понимал, чего ждали от него Таэху, зачем держали его здесь. И это была совершенно не та история, которой он готов был заплатить за знание.

Писец скрипуче рассмеялся, а потом вдруг перегнулся через стол и ткнул собеседника пальцем в грудь.

– Твою, разумеется. Ты пополнишь ряды моих друзей… – он любовно погладил свитки. – Я разберу тебя на слова, разложу на священные символы… дам тебе новое тело из бумажного тростника, способное пережить много, много веков…

От его слов становилось не по себе, но эта страсть по-своему завораживала. Для старика не существовало ничего важнее его свитков.

– Как бишь там тебя? – вопрос вырывал воина из оцепенения.

– Павах из рода Мерха.

– Так вот, Павах. Ты – моя новая живая история. Уникальный артефакт. Ты – ключ ко многим, многим вопросам, что накопились у меня и у моих предшественников… – писец даже глаза прикрыл от удовольствия. – То, что постигло тебя… невероятная удача для меня и моих друзей. Ты будешь жить среди нас, даже когда другие позабудут твоё имя. Нить крепнет, говорит мудрейший Джети… Да будет так, да…

Не дожидаясь ответа собеседника, старик бережно взял свиток, разгладил лист бумажного тростника и аккуратно тронул кончиком когтя строки священных знаков где-то в середине.

– Вот, погляди… Это о тех, кто был до тебя… Только задержи дыхание, – строго велел он. – И слюни подбери.

– Что? – ошарашенно переспросил Павах.

– Слюни, говорю, подбери! А то знаю я вас… Задумаетесь, аж язык от натуги высовываете… И не дыши на древние тексты!

Воин тяжело вздохнул, но прежде чем склониться над свитком, прикрыл ладонью рот – на всякий случай. Он должен был узнать как можно больше о Проклятии, но, как оказалось, старик-хранитель желал узнать не меньше – от него самого. Паваху выпала честь соприкоснуться с многовековым Знанием Таэху, а своего рода платой была его жизнь, которая пополнит библиотеку Обители.

Эта мысль не пугала его.

Глава 22

Время дневных работ и вечерних молитв миновало, и девушки спустились к заводи, чтобы искупаться. Нэбмераи, по своему обыкновению, сопровождал их. Как ему удавалось всё успевать – при том что свой пост он не покидал, кажется, никогда – оставалось для Анирет загадкой. А ведь и чист всегда был, и снаряжение чуть не блестело, так ещё и на свидания с Мейей ухитрялся выбираться. Не то Таэху знали какие-то секреты манипулирования временем, не то царевна была невнимательна или же своим временем распоряжаться настолько толково не умела.

Анирет так устала, что даже ходьба давалась ей с трудом, а говорить и вовсе не хотелось. Впрочем, разговорчивости Мейи хватало на них обеих.

– Ну вот подожди, скоро тебе покажут големов, и уже точно можно сказать, что не зря сюда прибыли, – щебетала служанка. – Верно я говорю, Нэбмераи?

Таэху неопределённо хмыкнул. Анирет чуть качнула головой:

– Это если и произойдёт, то нескоро.

– Ну не каждый же день у них сама царевна месит и обжигает глину, притом обыкновенную, даже не священную.

– Все Императоры на протяжении истории Таур-Дуат отрабатывали здесь положенный срок, ворочая камни, – усмехнулась Анирет. – Жрецов Великого Зодчего не удивишь высоким положением.

– Ох, как будет ругаться Ренэф, когда придёт его черёд, – Мейа прыснула. – Я так и представляю это! «Я был рождён размахивать хопешем с колесницы, а вы тут со своим гранитом!» – она так похоже изобразила манеру речи молодого царевича, грозно взмахнув зеркалом, которое несла в руке, что Анирет не удержалась от смеха. – Ах да, и ещё пара цветистых солдатских выражений, которыми я не смею осквернять слух моей госпожи, – Мейа лукаво улыбнулась, довольная тем, что подняла подруге настроение.

– Ох, да пусть ругается, лишь бы живым и здоровым вернулся, – вздохнула царевна. – Я готова вместе с ним пару суток подряд лепить сырцовый кирпич и слушать его жалобы на несправедливость обучения. Хотя нет, он обычно не жалуется, а просто костерит всех, кто приходит на ум.

– Всё так и будет, – с улыбкой заверила её Мейа. – Готова поспорить, Владыка наш, да будет он вечно жив, здоров и благополучен, не даст ему насладиться роскошью столичной жизни – сразу направит сюда навёрстывать упущенное. Да Ренэф и сам примчится вслед за тобой быстрее ветра, ты ведь его опережаешь. А где ж это видано, чтоб будущий Император уступал будущей Великой Управительнице, – она забавно подбоченилась и, подобрав подол калазириса, изобразила гордый чеканный шаг царевича.

Анирет рассмеялась, но осеклась и с грустью отвела взгляд. Характер брата хоть и был несладок, а всё ж она соскучилась по Ренэфу и искренне волновалась за него. Малодушно она сейчас испытала облегчение от озвученной Мейей официальной версии: Великий Управитель готовил её себе на смену как советницу брата в будущем. Брат, конечно, станет соревноваться с нею, да и пусть. По крайней мере, он ещё долго не будет видеть в ней соперницу.

Оставив Нэбмераи на страже, обе девушки разоблачились и вошли в воду. Река хранила накопленное за день тепло, приятно обнимала тело. Анирет нырнула с головой, а вынырнув, как следует натёрлась мыльным корнем, с наслаждением смывая с себя пот и грязь. Такого удовольствия, как от омовений здесь, она не испытывала, кажется, даже в дворцовых купальнях. Настолько же приятно было нырять в реку разве что после работ на полях когда-то. Не хватало, пожалуй, только искусных дворцовых массажистов, благо Мейа сама регулярно предлагала размять усталые мышцы и справлялась с этим очень даже неплохо.

Заметив на берегу движение, Анирет вскинула голову и на всякий случай погрузилась в воду по шею. Нэбмераи, старательно глядя в сторону, приблизился к самой воде и спокойно проговорил:

– Госпожа, Великий Управитель направил к тебе посланника. Дело срочное. Он ждёт тебя там, – воин указал куда-то к себе за спину, в заросли тамарисков.

– Вот и ты иди туда же, нечего тут нашу госпожу смущать, – заявила Мейа и окатила Таэху брызгами.

Тот по-собачьи тряхнул головой, насмешливо погрозил ей пальцем и вернулся на свой пост. Анирет тихо рассмеялась и, окунувшись ещё раз, поспешила на берег. Если уж дядя говорит, что дело срочное, медлить нельзя. Царевна отжала волосы и собрала их наверх. Мейа поднесла ей чистую тунику и помогла облачиться. Подхватив сандалии, Анирет направилась к зарослям. Нэбмераи чуть поклонился ей, когда она проходила мимо, и занял место за её плечом.

– Побудешь с Мейей? – коротко спросила царевна.

– Меня он тоже хотел видеть, – тихо ответил Таэху.

Девушка удивлённо посмотрела на него, но решила задать вопросы уже дяде.

Посланника она узнала сразу – это был Унаф, личный писец Великого Управителя. Мужчина нервно прохаживался туда-сюда, дожидаясь царевну, и как только она показалась из зарослей, радостно всплеснул руками.

– Как хорошо, что ты уже закончила, госпожа! – взволнованно сказал он и понизил голос. – Гонец. Гонец из столицы прибыл сегодня храмовым порталом.

– Что за вести он принёс? – невозмутимо спросила Анирет, скрывая собственное волнение.

Унаф поманил её за собой, и они пошли к дому, отведённому Хатеперу.

– Многое произошло в Лебайе, и не всё благополучно.

– Всё это время я не получала никаких вестей, – нахмурилась царевна. – Что с моим братом?

Ещё во дворце, когда Анирет с Нэбмераи только вернулись из Обители Таэху – в четвёртом месяце Сезона Всходов, – они с отцом и дядей обсуждали подготавливаемый Ренэфом и старшим военачальником Нэбвеном поход на Леддну. О самом походе она почти ничего не знала, и с Хатепером в ходе путешествия они об этом почти не говорили. Последние новости, которые дядя получал из столицы о Ренэфе, – по крайней мере, те, которыми счёл нужным поделиться с Анирет, – были о том, что ещё в первом месяце Сезона Жары рэмейские отряды одержали победу, и область Леддны отошла Таур-Дуат. Ренэф ждал солдат, которых отец направил в Лебайю, чтобы помочь укрепить новый гарнизон и, по прикидкам царевны, уже скоро должен был вернуться.

– Господин царевич жив и здоров, но его победы могут принести совсем не те плоды, что мы хотели бы пожинать, – со вздохом писец покачал головой. – Мой господин расскажет тебе.

Анирет кивнула, понимая, что дальше расспрашивать Унафа бесполезно.

Писец провёл их по храмовым садам к одному из больших домов, утопавших в зелени. Кое-где мерцали золотистые огни зажжённых послушниками светильников. Эти огни мистически подсвечивали тёмно-изумрудные кроны деревьев. Вокруг, казалось, не было ни души, а единственными звуками были шаги писца, царевны и её стража, приглушаемые усыпа́вшим дорожку чистым просеянным песком.

Хатепер принял племянницу на открытой террасе. Отослав писца, он пригласил Анирет сесть в плетёное кресло рядом с ним. Нэбмераи встал у входа, скрестив руки на груди и наблюдая, хотя вряд ли кто-то мог бы потревожить их здесь.

На резном столике перед Великим Управителем лежала кипа свитков, а поверх них – лист бумажного тростника с посланием. Анирет не вглядывалась в строки, хотя очень хотела узнать подробности. Лицо дяди было серьёзным и напряжённым, а взгляд выражал печаль и глубокую озабоченность.

– Твой отец призывает меня в столицу. С утра я должен отбыть храмовым порталом. «Серебряную» я оставляю тебе. Твоё обучение у жрецов Великого Зодчего продолжится.

– Но как же так? – упавшим голосом спросила Анирет. – Как я здесь без тебя?

– Я вернусь так скоро, как только смогу, моя хорошая, – Хатепер накрыл ладонью руку племянницы, хотя взгляд его был прикован к посланию. – Дайте то Боги, свидимся скоро. Но сейчас я нужен нашему Владыке.

– Что случилось? Прошу, не держи меня в неведении!

Великий Управитель коротко вздохнул и чуть сжал её руку в своей ладони.

– Твой брат в добром здравии. Его победа была блестящей… но после что-то пошло не так. Он нарушил приказ Императора спокойно дожидаться солдат и поставил под угрозу наш мирный договор с Данваэнноном.

– Что он сделал? – упавшим голосом спросила Анирет, не в силах поверить.

– Подробности мне пока, увы, неизвестны, – вздохнул Хатепер. – Послание было кратким, а знание, что передаётся через третьи руки, имеет свойство преломляться под разными углами. Завоевание лебайского города и без того усложняет наши отношения с эльфами, хоть и было с нашей стороны оправдано: мы не могли не ответить на нападение. Я уже решил, что надлежит делать с этой ситуацией, когда Ренэф вернётся, как обсуждать это с Данваэнноном, на какие пойти уступки, а где держать позиции жёстко… но теперь всё изменилось. Передо мной стоят новые задачи…

В его кратком взгляде, брошенном на письмо, было столько печали, что у девушки защемило в груди. Хатепер не позволил себе показать все эмоции – ни перед ней, ни, тем более, перед Нэбмераи – но, похоже, он был в самом настоящем отчаянии.

– Таур-Дуат нужен величайший дипломат нашего времени, – собственный голос Анирет слышала как во сне.

– Похоже, что так, – Хатепер устало усмехнулся. – Всё образуется. Ты должна продолжать обучение во что бы то ни стало. Я составил для тебя записи и оставляю тебе мой сундук со свитками. Нэбмераи, – он посмотрел на Таэху, и тот с готовностью кивнул. – Свободного времени у царевны будет немного, но я поручаю тебе начать её обучение военному делу. Изучая мои труды о мире, она должна знать и другую сторону жизни. Здесь в моём распоряжении нет именитых военачальников, но я знаю, что сын Сипара и Ашаит, племянник Джети, обладает острым умом и великой сокровищницей памяти.

– Благодарю за веру в меня, Великий Управитель, – Нэбмераи чуть поклонился и коротко посмотрел на Анирет. – Всё, что я могу, в вашем распоряжении.

– Ты осознаёшь важность этого, – фраза прозвучала не как вопрос, а как утверждение.

– Разумеется, господин Хатепер.

– Дядя, – подала голос царевна. – Может быть, мне лучше отправиться с тобой? Я ведь тоже имею право знать. И, возможно, я сумею помочь…

– Ты должна послужить нашей земле иначе, – мягко ответил старший рэмеи. – Ты не хуже Нэбмераи осознаёшь важность всего, происходящего с тобой сейчас. Даже то, что повлекут за собой действия Ренэфа, не превышает по значимости путь, который ты должна пройти. Не пренебрегай ни единым шагом, ни единой минутой обучения, ни единой строкой в свитках. Эту ночь посвятим тому, чтобы успокоить моё сердце, – он ободряюще улыбнулся девушке. – Я должен убедиться, что всё в моих наставлениях тебе будет понятно.

– Хорошо, – с усилием согласилась Анирет.

– Распоряжусь подать бодрящий отвар покрепче, и приступим.

– Но хотя бы проводить тебя утром ты мне позволишь? – Анирет нежно сжала его руку между своими ладонями. – Не представляю, как справлюсь без тебя здесь. И уже ужасно скучаю!

– Ты справишься, звёздочка, со всем, что Боги пошлют тебе, – тихо, но твёрдо ответил Хатепер. – Да, проводи, мне будет приятно.

Личный слуга Великого Управителя принёс поднос с крепким горьковатым чаем из драгоценного рогатого корня[33], так ценимого купцами, и фрукты – на троих. Когда он удалился, Хатепер позвал Нэбмераи за стол и приступил к объяснениям. Царевна и её страж внимательно слушали. Даже без чая этой ночью Анирет было не до сна. Волнение и страх переполняли её, но разум был чист, как вода в священном озере храма, и вбирал в себя каждое слово Великого Управителя.

На рассвете Хатепер отлучился, чтобы умыться и переодеться, а после они направились в портальное святилище. Там всё уже было готово к его отбытию, и несколько жрецов ждали у круга, чтобы привести портал в действие. Великий Управитель отправлялся в Апет-Сут в сопровождении Унафа и двух своих телохранителей – никого более.

Хатепер и Анирет отошли в сторону от остальных, чтобы попрощаться. Царевна крепко обняла дядю, чувствуя, что расставаться с ним было тяжело, как никогда. Почему-то сердце болезненно сжималось от тревоги за него, хоть разумом она и понимала, что Хатепер просто встретится с Владыкой, а потом они вместе с Императором, как всегда, придумают решение.

– Я буду очень скучать, – прошептала девушка.

– Я тоже, звёздочка, – с нежностью ответил старший рэмеи.

– Прошу, ты только дай мне знать, если я хоть чем-то могу помочь тебе.

– Уже помогаешь, – Хатепер улыбнулся и чуть отстранился, чтобы посмотреть на неё. – Обретая знание, ты помогаешь всем нам. Да хранят тебя Боги, родная.

– Да пребудет с тобой благословение предка нашего, Ваэссира, и Тхати, покровителя дипломатов.

Хатепер в последний раз сжал её ладони в своих, а потом направился к порталу. Почти неслышно к Анирет приблизился Нэбмераи и привычно занял место за её плечом. Вместе они слушали монотонный речитатив жрецов и смотрели, как неуловимо изменившееся пространство поглотило Великого Управителя и его спутников.

Когда Хатепер ушёл, царевна вдруг почувствовала себя ужасно одинокой. Даже свод древнего храма, казалось, давил на неё, и воздуха не хватало. Что за буря гремела на границах Империи – буря, от которой её настойчиво укрывали? Что за вести получил дядя недавно – о тех, кто насмехался над памятью мёртвых и скорбью живых? И что же на самом деле натворил Ренэф?..

Девушка быстро взяла себя в руки. Не хватало ещё поддаться слабости на глазах у жрецов и Таэху! И ведь дядя был прав. Если она хотела помочь родным по-настоящему, если хотела быть полезной своей земле и народу – она должна была повторить путь Хэфера… возможно даже, повторить путь великой Хатши стать той, кем ей прочили стать, а не предаваться унынию.

«Знаешь, госпожа, ты чем-то так похожа на неё. Когда я увидел тебя впервые, это бесконечно изумило меня…» – сказал ей Тахири, жрец Ваэссира, хранивший память об Императрице Хатши.

Да, она оправдает это сравнение, и предки будут гордиться ею.

Сосновый Зал традиционно был одним из основных мест сбора Совета Высокорождённых, поскольку удовлетворял вкусам и выходцев из диких племён, не признававших новшеств, и тех, кто предпочёл осесть в городах, поднявшихся среди зачарованных чащоб. Янтарные стволы тянулись к необъятному океану неба, а древние корни уходили глубоко в землю, сообщаясь с остальным лесом. Под сенью сосен были разбиты шатры по геральдическим цветам родов, а в центре огромной поляны – непосредственном месте сбора Высоких Лордов и Леди – натянут полог с занавесями, лёгкими или плотными, в зависимости от времени года и погоды. Сейчас ночи были мягкими, тёплыми, и сливочно-белые занавеси колебались от малейшего ветерка, так тонко они были сотканы.

Кирдаллан Тиири, наследный принц королевства Данваэннон, стоял за резным троном своей матери и наблюдал за собравшимися. Гордые жители холмов в килтах из грубой шерсти, с суровыми раскрашенными лицами, с ритуальными татуировками, покрывающими кожу. Диковатые охотники из глубин зачарованных чащоб, облачённые в наряды из шкур и увешанные сплошь от нечёсаных волос на макушках до носков мягких кожаных сапог амулетами из дерева и кости. Надменные равнинники в длинных одеяниях из тонко выделанной шерсти, выкрашенной в яркие цвета редкими травяными красителями, и в массивных украшениях из чеканного серебра и бронзы. Жутковатые смуглые обитатели болот, выглядевшие ещё более дикими, чем охотники, поскольку блага цивилизации их, казалось, и вовсе не коснулись, а общее наречие Данваэннона они использовали сугубо для подобных встреч. Утончённые и отрешённые жители Перекрёстков в облачениях из паучьего шёлка и тонко выделанного батиста и похожих на кружево тонких ветвей ожерельях и диадемах из золота и серебра. Для таких собраний представители родов обычно облачались в традиционные наряды своих регионов, и трудно было представить толпу более разномастную, менее всего походящую на единый народ.

Данваэннон назывался королевством, но на самом деле до сих пор был скорее союзом племён, как иногда казалось принцу. Эльфийский народ породили фэйри, но сколько же было разных ветвей и среди самих фэйри! При некоторых общих чертах культуры и узнаваемых – и то не всегда – особенностях внешности эльфы не были единой нацией ни на заре своего восхождения, ни теперь, спустя много веков после правления легендарного Атрена Драйгари Алого Змея. Атрен был первым королём, признанным всеми племенами, первым, кто сумел собрать вождей в единый Совет. Атрен был равным среди равных, но за ним шли. И каждый раз, когда Кирдаллан оказывался лицом к лицу с теми, кого прежде звали вождями племён, а теперь – Высокими Лордами и Леди Совета, когда слушал их речи, он не мог представить: кем же нужно было быть, чтобы тебе оказалось под силу объединить такие разные народы под сенью единой рощи, под властью одной короны?

Принц наблюдал за подданными, раздумывая о том, что каждый из них на самом деле думал о вассальной клятве роду Тиири. И слушал, как и все здесь присутствующие – каждый, впрочем, с разной степенью внимания, поскольку для многих собрания Совета были лишним поводом поквитаться за старые долги и обиды, – доклад Высокого Лорда Таэнерана Сильри, прибывшего из Лебайи. А говорил лорд Сильри много и витиевато о том, как по приказу Пресветлой был раскрыт заговор в Лебайе, одним из результатов которого стало нападение на наследника рэмейского трона, и сколько нитей вело к представителям ещё недавно уважаемого высокого рода, что ныне в Совете не участвовал. Говорил он и о захвате людского города Леддны, ближайшего к границам Империи. Город был взят младшим рэмейским царевичем, которого до последних событий в Данваэнноне всерьёз никто не воспринимал. Теперь же имя Ренэфа Эмхет было на слуху. В Таур-Дуат престол передавался наследникам единственного рода и – за редчайшими исключениями – только мужчинам. Царевич Ренэф, подающий надежды молодой полководец – молодой даже по меркам более быстроживущих рэмеи, – был следующим в линии престолонаследия после вероломно убитого царевича Хэфера. Род Тиири предпочёл бы видеть преемником нынешнего Императора другого рэмеи, но на обсуждении этой темы уже немало копий было сломано ещё в ходе подписания ныне действующего мирного договора.

Кирдаллан сохранял внешнее спокойствие, хотя внутри уже кипел от нетерпения и ждал, когда же Сильри перейдёт непосредственно к делу. Принц был равнинником с примесью крови жителей Перекрёстков, но характером обладал близким к нраву жителей холмов, скорых на суд и расправу. Он не особо чтил любовь стариков к излишней велеречивости, к брожению вокруг одних и тех же дубов, вместо того чтобы перейти к сути дела. Сильри к сути переходить не спешил вот уже второй день собрания. А ведь именно он от лица своего рода подавал прошение о срочном созыве Совета, неожиданно для всех вернувшись из Лебайи, где уже довольно долгое время представлял Данваэннон. По эльфийским меркам, собрались все довольно быстро – и месяца не прошло. Так чего было тянуть теперь, обстоятельно излагая то, с чем можно было ознакомиться и по свиткам? Отчёты о происходящем в Лебайе поступали более-менее регулярно. О том, что рэмейский царевич штурмом взял город после того, как градоправитель Леддны напал на его отряды, уже велись долгие пустопорожние разговоры на советах с теми или иными родами. Кирдаллану больше было интересно, кто именно подбил человека на противостояние, чем сам факт взятия города. И по ту, и по эту сторону гор существовало достаточно тех, кто симпатизировал эльфам и тех, кто симпатизировал рэмеи. Последние годы мира показали, что государства вполне могут сосуществовать, разумно деля сферы влияния. Но после покушения на Хэфера Эмхет всё пошло под откос.

Кирдаллан знал, что его мать пребывала в тихом бешенстве, если таковое можно было сказать о Пресветлой. Но их личное расследование пока не принесло плодов. Сеть осведомителей Тремиана Ареля, основного их союзника в Совете, рассыпалась с его смертью, и прямой надёжный контакт с императорским двором Таур-Дуат был потерян. Супруга Тремиана, ныне вдова, уже давно отказалась поддерживать мужа и вернулась в свой род после тяжёлых обвинений в адрес рода Арелей, которые сейчас тщательно и неприятно для многих расследовались. В Данваэнноне ничего не делалось быстро, а уж позор одного из высоких родов и предложение лишить сам род статуса высокорождённости – это и вовсе относилось к разряду неслыханных ситуаций, не беспрецедентных, но чрезвычайно редких. Разумеется, Тиири понимали, что Арели пали жертвой Игры Дворов, что удар этот готовился долго и кропотливо, но одного слова заступничества, даже королевского, было недостаточно. Ловчие затягивали сети всё крепче.

Не приходило известий и от Эрдана. В разговорах с Кирдалланом мать высказывала мнение, что рэмеи не сообщили о прибытии принца, чтобы сохранить дело в тайне. Это было разумно. Но Кирдаллана всякое промедление раздражало сейчас всё больше, и отсутствие вестей от брата наводило его на самые мрачные мысли. В этих мыслях он и позволил себе пребывать на Совете, вполуха слушая нудный доклад старика Сильри и сохраняя на лице выражение нейтральной доброжелательности, не забывая, впрочем, изучать лица всех присутствующих.

Кто-то из представителей аристократии уже откровенно начал скучать, а кто-то вполголоса, но не особо стесняясь, и вовсе задавал вопросы, к чему их собрали здесь, оторвав от важных дел. Это едва не привело к уже более громогласному выяснению отношений. Кирдаллан был с недовольными согласен, но, учитывая его статус боевой длани Её Величества, обязан был вскоре сурово призвать всех к порядку. И вот тогда, на волне зарождающего недовольства высокорождённых, спешно призванных из своих земель, как следует подогрев нетерпение присутствующих, Таэнеран Сильри, эмиссар королевы в Лебайе, перешёл к основной сцене своего выступления. Кирдаллан не мог не оценить этот ход.

Сильри торжественно и скорбно объявил о том, что во время дипломатической миссии в Лебайе погибла леди Тессадаиль Нидаэ, представительница младшего аристократического рода, служившего роду Тиири. Кирдаллан замер, не позволив маске самообладания дать ни единой трещины. Тесс он хорошо знал – умнейшая обворожительная женщина, прекрасный дипломат, тонкий политик, да и просто преинтереснейший собеседник. Она была немногим старше его самого, хотя более близкое знакомство водила не с ним, а с Эрданом. О своих связях высокорождённые не имели обыкновения сообщать во всеуслышание, но Кирдаллан-то об этой нежной взаимной привязанности знал. Тесс рвалась сопровождать Эрдана в Таур-Дуат, но королева желала её помощи в расследовании обстоятельств гибели Хэфера Эмхет и направила в Лебайю, чтобы та выступила переговорщиком с рэмеи, когда до этого дойдёт дело.

Кирдаллан хотел уже выразить вполне уместное возмущение тем фактом, что род Сильри не счёл необходимым уведомить род Тиири о гибели одной из рода Нидаэ, вассалов королевского рода, прежде чем выносить дело на Совет. Но привычно взглянув на мать – всё же перед лицом других высокорождённых всякий род демонстрировал единство – принц осёкся.

Она знала. Сильри уже уведомил её. Её лицо было спокойным, и то, как они с Таэнераном обменялись краткими взглядами, о многом сказало Кирдаллану. Игра Дворов, будь она неладна. Вовлекать старшего принца в разбирательства ещё и с родом Сильри Ллаэрвин, похоже, пока не желала, а возможно, и разбираться там было не в чем. Нужно будет спросить её после. То, что мать держала его в неведении о событии столь важном, касавшемся и его тоже, задело Кирдаллана, но он вынужден был принять её решение и, пожалуй, даже понимал, пусть и нехотя. Тиири совершили немало рискованных ходов. Сейчас следовало быть как никогда осторожными и уж точно не выступать с обвинениями. Какую игру вели сейчас Сильри, Кирдаллан не знал. Они никогда не поддерживали открыто ни Тиири, ни проклятых, заберите их неблагие, Саэлвэ, и потому часто на советах выступали как сторона нейтральная, своего рода голос разума.

Из складок одежды Таэнеран Сильри извлёк на свет свиток и продемонстрировал его всему высокому собранию, традиционно призвав желающих позже ознакомиться с содержанием лично. Форму документа принц узнал. Доставить в Данваэннон тело в сохранности не представлялось возможным, и в свитке сообщалось описание причин гибели эльфеи и заверение, что ритуал отправления её в Страну Вечного Лета был проведён надлежащим образом. Внизу значились подписи свидетелей. Сильри зачитал вслух. Причиной смерти леди Нидаэ стали несколько тяжёлых ранений, нанесённых клинком… рэмейским клинком – хопешем. Когда дипломат закончил, он подал знак, и один из его доверенных слуг вынес в центр Соснового Зала покоившийся на подушке завёрнутый в выделанные шкуры продолговатый предмет. Сильри с лёгким – не более глубоким, чем того требовала традиция, – поклоном передал свиток Её Величеству, а потом эффектно развернул шкуры. Взглядам благородного собрания предстал вышеозначенный хопеш в пятнах засохшей крови. Отдельные возгласы и приглушённые проклятия послышались сквозь глухой гул голосов.

Кирдаллан невольно подался вперёд. Рукоять хопеша была украшена золотом и глубокого тёмного оттенка лазурью – сочетанием цветов, носить которое имели право только представители рода Эмхет. Клинок был именным, выкованным под руку одного конкретного рэмеи – отсюда принц не мог разглядеть иероглифические знаки на клейме, складывавшиеся в имя. Но ни один воин не расставался со своим оружием просто так, тем более высокорождённый! Или, как в данном случае, представитель вельможного рода Таур-Дуат.

– Ваше Величество, это – орудие убийства. Желаете ли взглянуть ближе? – церемонно спросил Сильри.

Королева подняла изящную руку и подала знак Кирдаллану, мелодично промолвив:

– Ваше Высочество, будьте так добры.

Принц склонил голову и шагнул к Таэнерану. Было что-то такое во взгляде Сильри, что ему совсем не понравилось. Слуга поднёс принцу клинок. Хопеш не был привычным для него оружием и к тому же выкован был не по его руке, но, прекрасно сбалансированный, ложился в ладонь удобно.

– Ваше Высочество прекрасно владеет языком Таур-Дуат. Не изволите ли прочесть имя на клейме? – учтиво осведомился Сильри.

Сам Таэнеран владел языком рэмеи даже лучше, как и ещё несколькими другими наречиями, но эта его просьба была данью этикету… и частью Игры Дворов. Слово принца подтвердит выдвинутое обвинение перед другими высокорождёнными. И отступить он, наследник трона Данваэннона, будущий глава рода, которому служил род убитой Тессадаиль Нидаэ, не имел права.

Кирдаллан повернул хопеш и задержал взгляд на имени, заключённым в защитный знак серех[34]. Когда он посмотрел на ожидавших его слов Высоких Лордов и Леди, то вспомнил всё, чему его обучали. Говорить прямо фактически означало подтвердить обвинение. Что ж, он тоже кое-что понимал в Игре. Сегодня загнать Тиири в ловушку не удастся.

– Когда-то этот хопеш был выкован для царевича Ренэфа Эмхет, младшего сына Императора Секенэфа Эмхет и царицы Амахисат из вельможного рода Шепсаит. Как и высокорождённые, вельможные воины Таур-Дуат не расстаются со своим оружием по доброй воле. Мы хотим узнать обстоятельства того, как сей клинок попал в руки наших подданных.

С этими словами он вернулся к трону и с поклоном положил хопеш к ногам матери. Её краткий адресованный ему взгляд вряд ли успел прочесть кто-то, кроме него. Королева была довольна его шагом. И когда новый гул голосов улёгся по деликатному жесту Её Величества, Ллаэрвин Серебряная Песнь изрекла:

– Наша благодарность Вам велика, Высокий Лорд Сильри. С этого момента род Тиири берёт расследование гибели одной из наших верных вассалов в свои руки.

Заняв место за троном королевы, Кирдаллан видел, как Таэнеран учтиво кивнул, сохраняя выражение нейтральной вежливости на лице.

– Это справедливо, о Пресветлая. Друидов, умеющих читать по крови, в Данваэнноне всегда было немного, – он позволил себе краткий взгляд в сторону обитателей болот, чья магия была темнее, опаснее прочих. – Я был бы рад ошибаться, но видел тело леди Нидаэ во время обряда последнего путешествия. Предполагаю, что кровь на клинке расскажет о родстве.

Когда он замолчал, со всех сторон посыпались вопросы и предложения – частью разумные, частью не слишком, вплоть до повеления доставить Ренэфа Эмхет прямо сюда разве что не сейчас же. Королева привычно умеряла пыл слишком ретивых и мудро, взвешенно отвечала на вопросы, избегая излишней конкретики и никому не давая обещаний. Нет, обвинения в адрес Императора выдвинуты не будут, пока расследование не завершится. Да, официальное послание ко двору Апет-Сут будет составлено в ходе текущего Совета – по возможности учитывающее пожелания всех присутствующих. Нет, никаких намёков на войну, никаких угроз пока, поскольку и рэмеи есть что сказать: они потеряли наследника трона, а обстоятельства захвата Леддны были не столь однозначны, как кому-то здесь кажется. Да, требование официальной дипломатической встречи для пересмотра условий мирного договора, безусловно, будет выдвинуто, и интересы Данваэннона будут защищены. Да, укрепить границы никогда не помешает. Нет, новые войска в гарнизоны по ту сторону гор направлены пока не будут, за исключением пары отрядов в помощь Митракису, если это обеспечит порядок на нейтральных территориях.

Убийство Тесс глубоко опечалило и разгневало Кирдаллана, но он не мог показать этого другим. Роду Тиири предстояло отвечать перед родом Нидаэ, поскольку издревле сюзерен гарантировал своим вассалам защиту. Но и перед Советом Высокорождённых что-то представить придётся. После всех обвинений, выдвинутых в адрес Арелей, после обвинений, которые некоторые роды бросали в связи с захватом Леддны, и после гибели посла от клинка рэмейского царевича Кирдаллан чувствовал себя как зверь, которого понемногу обступают охотники. После всего он поговорит с матерью откровенно и хотя бы поймёт, какого ветра она намеревалась придерживаться. От него не укрылось, что недовольство её бездействием среди некоторых родов крепло. Этот котёл кипел и расплёскивал брызги, разумеется, не без помощи тех, кто бережно складывал каждую мельчайшую ошибку королевы в драгоценный ларец до поры до времени.

«Где же ты, Эрдан? – мрачно подумал принц. – Почему до сих пор не прислал ни единой вести? Какую игру затеяли вы с Эмхет?»

Как долго им удастся скрывать отбытие младшего сына королевы в Таур-Дуат, Кирдаллан не знал. Зато он знал, что для кого-то это отбытие уже давно не было тайной.

Хатепер позволил себе толику отдыха – немного, лишь чтобы сохранить ясность сознания. Его ясный разум нужен был сейчас им всем троим – Императору, царице и Великому Управителю.

Вся последняя декада далась ему непросто. Отчёты осведомителей были один неутешительнее другого, но послание Секенэфа и вовсе выбило ось из его колесницы. Однако прежде, чем делать выводы, он хотел лично выслушать брата. В идеале дипломат хотел выслушать и племянника, но тот ещё не вернулся из Леддны. А теперь – кто знает? – вдруг и вовсе решит не возвращаться. Впрочем, это было бы на Ренэфа совсем не похоже. Мальчик, конечно, горделив и упрям, но за свои поступки, даже опрометчивые, всегда отвечал, с детства принимая положенное наказание с той же упрямой гордостью. Сложность ситуации – ежели она и вправду была такой, как представлялось по нескольким строкам послания, – заключалась в том, что наказанием за подобный проступок любому другому младшему военачальнику, командиру взвода, стали бы трибунал и смерть. Ответственность же представителя рода Эмхет была выше, чем у любого другого рэмеи, испокон веков. Народ подчинялся наследникам Ваэссира именно потому, что они стояли на страже Закона, а не выше этого Закона. Но и жизнь носителя божественной золотой крови была бесценна. Даже если бы Ренэф сам пошёл на казнь – а с него станется! – этого бы никто не допустил. Хатепер, разумеется, знал случаи из истории Империи, когда смертью карались и Эмхет, порой даже смертью позорной, после которой их имена стирались из вечности. Но слава Богам, такое случалось исключительно редко. Или просто история действительно не сохранила их имена в веках для потомков?.. Нет, в свете своего расследования Великий Управитель совершенно не хотел пускать свои мысли по такому руслу. Прежде следовало во всём разобраться до конца. Малейшая ошибка могла дорого обойтись им всем.

Когда Хатепер пересёк порог личного кабинета Секенэфа, он был предельно собран и спокоен. Император стоял у окна, созерцая раскинувшиеся внизу сады. Восемь Ануират скрылись, оставив Владыку в подобии уединения для грядущего разговора.

Притворив за собой дверь, дипломат искренне улыбнулся и проговорил:

– Рад видеть тебя… Хоть причина моего прибытия далеко не радостна.

Секенэф обернулся. Хатепер слишком хорошо знал его, чтобы не заметить гнева, тлевшего глубоко на дне его глаз – за царственной маской спокойствия. То были отголоски бури, сгущавшейся на горизонте, но неотвратимо близившейся и готовой обрушиться на врагов своей сокрушающей силой. Но при виде брата взгляд Владыки чуть смягчился. Казалось, Секенэф позволил себе немного отпустить себя изнутри теперь, когда вернейший его союзник был рядом.

Братья крепко обнялись. Хатепер с радостью мысленно отметил, что руки Императора ещё не скоро потеряют силу. Эти руки ещё удержат меч и поводья коней в колеснице, натянут крепкую тетиву, поднимут врага на копьё. Нескоро Владыка уйдёт на покой, и как неразумны, наивны были те, кто рассчитывал сломить его! Пробудить ярость Секенэфа Эмхет было нелегко – ярости этой не видели вот уже почти тридцать лет. Но горе тем, кто забыл, что Владыка Таур-Дуат, воплощавший Силу Ваэссира, мог призывать и непокорную мощь Отца Войны. Вот только… разве этого хотели они оба, положившие столько сил на то, чтобы добиться мира, а потом и хранить его всё это время?

– О прочих делах поговорим после, брат, – сказал Император. – Скоро к нам присоединится царица, и мы будем держать совет… семейный, – он мрачно усмехнулся. – Не хотел бы я выносить это дело пред вельможными родами, да только горящее копьё в корзине не утаишь. Впрочем, это уже моя забота. Читай. Печать сломал я – больше ни через чьи руки письмо не проходило. Однако Амахисат, разумеется, знает – доставлено послание было по её каналам. Не удивлюсь, если история стала известна ей прежде, чем я прочёл эти строки.

Он протянул Хатеперу свёрнутый свиток из трёх листов бумажного тростника. На сломанной печати дипломат увидел личный знак Ренэфа, да и почерк царевича был легко узнаваем, особенно для того, кто и сам посвятил немало времени его обучению грамоте. Знаки скорописи складывались в убористые строки, а те, в свою очередь, – в историю, которую Хатепер Эмхет предпочёл бы, будь на то его воля, никогда не знать вовсе. Между рогами у него заныло, точно виски сжал бронзовый обруч. Он по нескольку раз перечитывал абзацы отчёта, беззвучно шепча слова, точно надеялся обнаружить в тексте что-то иное, чем там было писано. Случилось то, чего они так опасались, в одном из худших возможных вариантов.

Ренэф изложил всё по-военному чётко, но кое-что в истории не складывалось одно с другим, словно в ней отсутствовал целый смысловой кусок. Царевич не обвинял никого – ни лебайцев, ни даже эльфов, просто сухо излагал факты, не пытаясь оправдаться ни единой строкой. С тем же успехом он мог бы самолично подписать себе приговор.

Внимательно перечитав, Хатепер поднял взгляд на брата.

– Это ведь не всё?

– А тебе мало? – невесело усмехнулся Император. – Мало пленения эльфийского посла и навлечения на себя позора гибелью половины взвода и передачей личного хопеша?

– Ренэф не поясняет здесь, зачем отправился в холмы, нарушив договорённость с Нэбвеном. Не поясняет, зачем ему нужна была леди Нидаэ, – заметил дипломат. – Даже если победа вскружила ему голову, должна была быть хоть какая-то причина.

– Верно. Об этом я ещё спрошу у него лично, – мрачно ответил Секенэф, – когда он изволит выполнить приказ своего Императора и явиться в столицу.

– Позволь и мне поговорить с ним.

– Поговоришь. Что до цельной истории, прочти ещё вот это, – он выложил перед братом другой свиток. – Ещё один отчёт, ещё одно признание. Написано до событий в холмах и доставлено чуть раньше. Его царица не видела – оно пришло уже через моих доверенных.

Хатепер кивнул и погрузился в чтение. Отчёт старшего военачальника Нэбвена из вельможного рода Меннту преподносил все лебайские события в ином свете. Нэбвен, как и в прежних своих отчётах, отмечал заслуги Ренэфа, его полководческие таланты, то, как многому царевич научился в Лебайе и как грамотно управлял вверенными его командованию солдатами. Особое внимание военачальник уделил рассказу о нападении людей Ликира, сына Фотиса, свергнутого градоправителя Леддны, на рэмейский лагерь и деревню, оказавшую гостеприимство имперским воинам. А далее Нэбвен подробно сообщал о том, о чём в отчёте Ренэфа и более ранних посланиях из Лебайи не значилось ни слова: на царевича было совершено покушение с помощью «Пьянящего вздоха», редчайшего яда эльфийского происхождения. Воздействие яда удалось нейтрализовать, хотя в ходе нападения погиб один из телохранителей царевича. Убийцу вычислили слишком поздно – женщина успела скрыться. И вину за это Нэбвен полностью брал на себя. Завершался отчёт припиской, следующей за положенным списком титулов Императора:

«Согласно моему приказу, этот отчёт будет направлен в столицу в случае моего исчезновения и длительного отсутствия или сразу после подтверждённой гибели, то есть в том случае, когда я уже не сумею доложить тебе обо всём лично, мой Владыка. Видят Боги, я служил Империи и тебе, воплощающему силу нашей земли, искренне и честно и осознаю свою вину во всей полноте. Я не сумел уберечь твоего сына, вверенного моей заботе, не сумел выследить и покарать убийцу. Прошу лишить меня всех наград моих и титулов. Но если смею я просить тебя о величайшей милости, сиятельный Император, коли прежние мои заслуги сто́ят ещё хоть чего-то пред твоим мудрым взором, молю, не навлеки позор на мою семью. Молю, пусть гнев твой не коснётся супруги моей, и дочерей, и детей их, ибо они не в силах ответить за мой непростительный роковой промах».

– Ренэф ничего не писал о покушении, но написал, что военачальник Нэбвен выжил. Слава Богам, – Хатепер вздохнул. – Покушение, гибель телохранителя… Вот что подстегнуло его ярость. Но притом он хотел защитить Нэбвена.

– Похоже на то, – Секенэф покачал головой. – Даже в ранних его отчётах о пребывании на границах Лебайи и последующем выдвижении на Леддну нет ничего об этом несостоявшемся убийстве.

– Шаг, может быть, не самый мудрый, но достойный, – заметил дипломат. – Нужно поговорить с ними обоими.

– Разумеется. Но, Хатепер… Ты сам понимаешь последствия того, что произошло в Лебайе, – взгляд Секенэфа был тяжёлым и печальным. – Даже Ренэф понимает. Мы открыты стрелам эльфийских политиков. Нам есть, чем объяснить взятие Леддны. Но пленение посла перечёркивает труды многих лет. О бессмысленной гибели солдат и говорить нечего – Ренэф не оправдал себя как командир и знает это.

– Всё это… всё это было для него чересчур, пойми, – мягко проговорил Хатепер. – Враг хитрее, коварнее. И этот враг молодому Ренэфу не по силам. Ты не можешь возложить на него вину за всё случившееся. Он взял город ради тебя, во славу твою. Он сделал больше, чем многие могли бы на его месте.

Дипломат видел, что брат понимал это и без него. Но во взгляде Секенэфа, помимо понимания, была и непримиримость.

– Больше, чем многие, – кивнул Император, – но недостаточно для будущего Владыки. И ты тоже понимаешь это.

Хатепер понимал. Ответить он не успел – раздался стук, и личный слуга Императора с поклоном доложил о прибытии царицы.

Амахисат, как всегда, выглядела и держалась безупречно. Лишь некоторая бледность и то, как по-особому решителен был её взгляд, выдавали её волнение… и неизменную готовность защищать интересы сына. После обмена приветствиями царица опустилась в одно из кресел у стола и выжидающе посмотрела на Секенэфа. Многое, очень многое было заключено в этом обмене взглядами, и в который уж раз Хатеперу стало жаль их обоих. В том, что касалось Ренэфа, им всегда было нелегко прийти к удовлетворяющим обоих решениям, а последние события могли если не сделать их врагами, то уж точно бросить глубокую тень на их партнёрские отношения. Во что бы то ни стало Хатепер должен был смягчить острые углы, не допустить возникновения враждебности. И не дайте Боги именно теперь царице узнать об уже принятом Секенэфом решении касательно того, кто будет наследовать трон. Своей дочерью, рождение которой Амахисат считала едва ли не досадной ошибкой, царица гордиться не будет, особенно если дочь обойдёт любимого сына. Никогда она не смирится с тем, чтобы Ренэф остался в тени.

– Прочти отчёт нашего сына, – проговорил Император мягко. – Вряд ли многое здесь станет для тебя откровением… кроме разве что последних строк письма, в которых Ренэф признаёт себя недостойным лидером и отказывается от своего звания и назначения моим наследником.

– Он молод и не всегда отдаёт себе отчёт в своих речах, – холодно ответила Амахисат и с достоинством подвинула к себе свиток.

Отчёт Нэбвена Хатепер держал при себе свёрнутым, решив не выкладывать его на стол, пока Император не повелит иначе. Внимательно он смотрел, как лицо царицы делалось всё холоднее, всё невозмутимее от сдерживаемого гнева. Взгляд её серых глаз сейчас походил на лезвие клинка. Наконец она отложила послание и проговорила с нескрываемым разочарованием:

– Глупец. Глупец, что нарушил приказ своего Владыки и закон дипломатической неприкосновенности, без которого жизнь наших государств уже давно обратилась бы в хаос. И дважды глупец, что устроил это показательное покаяние! Он ведь даже не рассказал всей правды. Глупый мальчишка изволил столько времени скрывать, что едва не погиб, – Амахисат чуть оскалила клыки в недоброй ироничной усмешке. – Мои осведомители донесли эту весть слишком поздно. На Ренэфа напали, подло, используя оружие, запрещённое даже в Данваэнноне, – она вскинула голову, устремляя пылающий гневом взгляд на Секенэфа. – И твой военачальник не уберёг его. Не только не уберёг, но даже не сумел покарать несостоявшуюся убийцу, позволил ей уйти! По его вине ты едва не лишился второго сына, не успев даже оплакать первого! Я требую наказания для Нэбвена из вельможного рода Меннту, и мне неважно, сколько боевых наград и подвигов стоит за его именем.

Царица не теряла достоинства даже в ярости, а голос её звенел таким холодом, что не по себе стало и Хатеперу.

– Старший военачальник Нэбвен и не отрицает своей вины, – ответил Секенэф и чуть кивнул брату, чтобы тот показал второй отчёт. – Равно как не отрицает своей вины и наш сын, – подчеркнул он.

– Ты всерьёз намерен осуществить наказание, которое Ренэф определил для себя? – воскликнула Амахисат. – По вине Нэбвена ему теперь придётся отвечать за гибель своих солдат просто потому, что скорее всего он пытался сделать то, чего твой военачальник не сумел – настичь и покарать ту, что посягнула на его жизнь!

– Не сумел сделать этого не только мой военачальник, но и те, кто верен тебе, – сухо ответил Император. – Или скажешь, Ренэф не просил помощи лучшего твоего осведомителя в том, что касалось поисков этой женщины?

– Им требовалось время.

– Вот именно. Время. А Ренэф не стал ждать. Он нарушил приказ и нарушил Закон, – отсёк Секенэф. – Мне ли говорить тебе, что значит в глазах Богов, когда Эмхет нарушает Закон? И не пытайся оправдать его преступление юностью и неразумностью, когда даже он сам не ищет себе оправданий! – Владыка едва повысил голос, но слова его упали тяжёлой печатью.

Рука Амахисат дрогнула, тонкие пальцы сжались в кулак. Выдержав взгляд Императора, она посмотрела на отчёт Нэбвена и быстро скользнула глазами по строчкам.

– Коли собираешься приводить в исполнение приговор для одного, приведи в исполнение и этот, – холодно сказала она, когда закончила.

– Нэбвен может и не выжить после операции, не пережить путешествия, – сказал Секенэф.

– Значит, повели сбить тексты о его подвигах со стен его гробницы! Я сама прикажу начертать вместо них то, что он не оправдал доверия своего Владыки и своей царицы и навлёк позор на последнего наследника трона!

– Амахисат, прошу тебя, давай поговорим спокойно, – мягко вмешался Хатепер. – Ренэф жив, как жив пока и тот, кого он чтит как своего друга и наставника. Мы не можем позволить себе роскоши враждовать между собой, когда враг наносит нам удар за ударом. Слава Богам, что у мальчика оказалось противоядие. В том твоя заслуга, я полагаю, – он проницательно посмотрел на царицу.

Та глубоко вздохнула, призывая на помощь своё самообладание, чтобы справиться с гневом. Повернувшись к Хатеперу, она ответила уже спокойно:

– Да, моя. Я постаралась предусмотреть всё, даже самое страшное. Но видят Боги, я даже помыслить не могла, что бесценное противоядие может вообще потребоваться. В гибели Хэфера замешаны эльфы. Убийство его не было изощрённым в исполнении. Но то, что случилось с Ренэфом… Один лишний миг! И мы потеряли бы наше будущее, – её голос дрогнул, и она перевела взгляд на Секенэфа. – Клянусь, я жалею, что ты отправил его туда, хоть поначалу и была рада такому шансу для него проявить себя.

– Он проявил себя так, как мы и ожидали… и как ожидал враг, – Секенэф вздохнул. – Ты предугадала многое, Амахисат. Твои снадобья и твои наёмники оказались как нельзя кстати. Но даже твоей мудрости и твоей власти не хватило, чтобы удержать его необузданный нрав. Так чего ты хочешь от моего военачальника, когда даже приказ Владыки для Ренэфа значит не больше смеха гиены в песках? Я не могу объявить его наследником трона, моя царица. Не теперь. Владыка, что не чтит Закон, расколет столпы, на которых зиждется величие нашей земли.

Амахисат побледнела.

– Но ты ведь не направишь его в храм Ваэссира, как он просил? – её голос упал до шёпота. – Не прикажешь пройти ритуал и спилить часть рога? Сын Императора не может уйти из прямой ветви рода.

Хатепер невольно затаил дыхание. Мгновения тянулись удручающе медленно. Откроет ли правду Секенэф сейчас или предпочтёт выждать, не распаляя гнев и разочарование царицы ещё сильнее?

Император посмотрел на оба отчёта, разложенные на столе, инкрустированном лазуритом с золотыми прожилками.

– Боги дали это испытание мне – испытание необходимостью сохранения мира на пороге новой войны, – глухо проговорил он, скрещивая руки на груди. – Коли угодно Им, чтобы я прошёл через него один, не возлагая надежд на наследника, так тому и быть. Покуда я не увижу его достойных деяний, способных изменить моё мнение, наследник трона объявлен не будет ни в грядущий Сезон Половодья, ни ещё много лет, пока я жив. Таково моё решение.

Амахисат хотела было что-то сказать, но взгляд Владыки – взгляд более тяжёлый, чем мог принадлежать её земному супругу, – остановил её. Ей оставалось лишь склонить голову, принимая волю Императора. Но в том, что она окончательно смирится, Хатепер сомневался. Воздух раскалился добела от гнетущего напряжения.

– В любом случае, нужно ещё дождаться прибытия Ренэфа и послушать, что он скажет, – мягко добавил дипломат. – В виду угрозы, обретающей всё более плотную форму и обнажившей свой уродливый лик, мы не имеем права утратить единство. Унизить царевича позором мы не можем. Разве мало нам жутких слухов о первом наследнике Владыки? – он выжидающе посмотрел на Секенэфа.

– Слухи летят порой быстрее соколиных крыльев, – тихо проговорила Амахисат. – Народ напуган. Вельможи шепчутся о безнаказанном кощунстве. Мы не сумеем скрыть то, что произошло в Лебайе, но, возможно, сумеем хотя бы сгладить впечатление… Случившееся там доподлинно никому, кроме нас, неизвестно. Разве что те, кому угодно пошатнуть власть ещё больше, распространят новые слухи – отвратительнее прежних.

– Так распространите иные слухи, – жёстко проговорил Император. – У вас обоих достаточно власти и влияния. Каждой гиене в Таур-Дуат пасть не заткнёшь, но многих пустобрёхов я уже заставил подавиться их лживым тявканьем. Или, полагаете, забот у меня меньше вашего, и занять моих верных мне уже нечем?

– Как прикажешь, Владыка, – почти одновременно ответили царица и Великий Управитель.

– Правда о нападении на посла не вскроется, пока это не угодно эльфам. А значит, то лишь вопрос времени, потому что кому-то из них это угодно, – продолжал Секенэф. – Ждать нового посольства из Данваэннона теперь уже не приходится. Следующий шаг – за нами.

– Да, племянник изрядно усложнил мне задачу, – Хатепер грустно улыбнулся, – но прежде перед нами стояла цель и вовсе невозможная. С этим я найду способ справиться.

– Хорошо бы знать, о чём эта леди Нидаэ говорила с царевичем, – заметила Амахисат. – Что говорила о цели посольства, просила ли что-то передать Императору. Я по-прежнему не могу поверить, особенно теперь, когда Данваэннон направил посла к Ренэфу в Лебайе – неужто не было послов ко двору Владыки?

– И то правда, раз уж Пресветлая отдала приказ расследовать нападение на Хэфера, она не могла не направить вестей прежде, – согласился Хатепер. – На выводы всё это наводит неутешительные.

– Посольство перехватили, скорее всего – свои же, – мрачно подытожил Секенэф. – В противном случае мы бы знали о пересечении границ.

– Разве что послы путешествовали инкогнито, не выдавая цели своего визита? – предположила Амахисат. – Сам Арель не объявлял здесь всем и каждому, что он – не торговец редкими вазами. Её Величество, полагаю, не хуже нашего осознаёт скрытые опасности.

– Всех эльфов, пересекающих наши границы, допрашивают с пристрастием, тем более после того, что произошло в дальнем поместье Арелей, – возразил Хатепер. – За несколько месяцев мы бы что-то да узнали. Нет, здесь я согласен с братом. Кого бы ни направила к нам Её Величество, их перехватили до того, как они пересекли границы Империи. Мы понимали это и раньше, а теперь лишь получили доказательство наших мрачных догадок. Теперь единственный способ узнать то, что хотела сообщить нам королева… это узнать у неё напрямую.

Взгляды обоих устремились к нему. В глазах Секенэфа страх за брата боролся с печальным осознанием необходимости, неизбежности этого шага. Амахисат же даже не сумела скрыть тревоги и изумления, когда поняла, к чему он клонит.

– Знаю, что это не по душе тебе, мой Владыка… но теперь это единственный способ. Да я и не сомневался, что мы к этому придём, – вздохнул Хатепер и, видя протест во взгляде брата, добавил: – Я всё обдумал. Послушайте, что я предлагаю. Соберём основное посольство, как подобает: включим в него и рэмеи, и людей, и лояльных к идее мира между нашими государствами эльфов. Я уже знаю, кого отобрать, и, уверен, мой выбор придётся по нраву вам обоим, когда я приду к вам, чтобы официально согласовать кандидатуры. Пышная процессия с дарами отбудет в Данваэннон официально, и все, кто должен быть уведомлён, будут. Что до меня… – он помедлил, взвешивая то, что собирался сказать, и пристально посмотрел сначала на царицу, потом на Императора. – Я прошу, чтобы то, что я говорю, не покинуло пределов этого кабинета. На совете вельмож и управителей сепатов я не намерен сообщать об этом никому. Пусть считают, что Владыка направил меня представлять его волю в городах Империи, поскольку народу и вправду требуется успокоение. Я отбуду в Даэннан тайно, с небольшой свитой. Тайна защитит меня лучше, чем клинки величайших из наших воинов. А уж свои пути в эльфийскую столицу у меня имеются, – он усмехнулся, – иначе тридцать лет назад мне бы не удалось то, что удалось. Амахисат, когда-то ты сама участвовала в дипломатических делегациях вместе со мной и знаешь, о чём я говорю.

– Знаю, – подтвердила царица и покачала головой, глядя ему в глаза. – И всё же, даже твои пути небезопасны… Хатепер, мы не можем потерять тебя. Ты – один из столпов трона Империи и значишь для нашего народа, пожалуй, не меньше, чем я, – в устах царицы эти слова дорогого стоили, и дипломат не мог не оценить их. – Тебе ещё предстоит передать своё знание детям Владыки, чтобы они заняли подобающее им место. Ты нужен нам. Ты нужен Ренэфу и Анирет. Что станем делать мы, если эльфийское вероломство коснётся и тебя, не дайте то Боги? Хэфер погиб, а Ренэф чудом выжил в Лебайе. Слава Богам, хотя бы Анирет в безопасности в дальних пределах Империи. Ты – главный защитник мира. Сколько врагов мечтает о том, чтобы мы лишились твоей мудрости?

– Ты права, и я осознаю́ всё это, – согласился Хатепер. – Но моё поле боя лежит там. Если я проиграю на нём, тогда придёт черёд наших солдат и военачальников. Но если я даже не вступлю в свою скрытую войну, чтобы предупредить войну уже действительную, – это будет заведомый проигрыш. Я сумею повлиять на Совет Высокорождённых, тем более при поддержке Её Величества. А прежде мы должны наконец выжечь паутину лжи, опутавшую всех нас, паутину недомолвок, и пресечь череду страшных событий, приведённых в действие чьими-то умелыми руками. В этом не помогут ни красноречивые письма, ни дары – лишь разговор с глазу на глаз.

– Прошу, супруг мой, – царица обернулась к Секенэфу, – вразуми его. Прикажи ему остаться! Разве мало при дворе дипломатов? Мало ли тех, потерять кого будет прискорбно, но не столь фатально?

Секенэф слушал в мрачном молчании, обдумывая услышанное. Хатепер видел, что той части личности Владыки, что ещё роднила его со смертными, было тяжело отпускать брата. Но правитель Таур-Дуат не мерил необходимость тяжестью своих возможных потерь. Не брат его, но Император знал, что то, что предлагал дипломат, было действительно необходимо. Восстановить сеть Тремиана Ареля не удалось. То, что сделал Ренэф, ставило под удар многие договорённости, лишало их силы. Такой роскоши, как время, у них оставалось ничтожно мало. Если они потеряют саму Ллаэрвин Тиири как союзницу, надежды на сохранение мира уже не останется.

– Дай мне день на размышления, Хатепер, – проговорил Владыка. – Подготовь список тех, кого хочешь видеть в составе посольства, чтобы мы с царицей успели ознакомиться с ним прежде, чем созовём совет вельмож. Я вижу мудрость в твоих словах, но план твой пока не целостен.

Амахисат вздохнула.

– Я всё же надеюсь на благоразумие вас обоих. Как царица я прошу и приказываю тебе остаться, Великий Управитель, для твоего же блага и нашего общего. Но коли последнее слово Владыки будет иным, мне останется лишь принять вашу волю.

Коротко они обсудили последние новости и то, как преподнести лебайские события подданным. Темы наказания Ренэфа и Нэбвена они более не касались. По завершении разговора Амахисат всё же спросила:

– Как, к слову, проходит обучение Анирет? Ты доволен ею?

– Расскажи о вашем путешествии, – добавил Секенэф и чуть улыбнулся. – Хоть немного радости в этот день нам не помешает.

Тема была определённо приятнее всего того, что им пришлось обсудить сегодня. С удовольствием Хатепер рассказал о путешествии с царевной, об их уроках и беседах, избегая, впрочем, излишних подробностей и кое-каких своих личных догадок.

– Дочь Владык чрезвычайно умна и талантлива, – не без гордости сказал дипломат, завершая рассказ. – Знаю, ты прочила ей судьбу придворной дамы, супруги кого-то из наших достойных союзников, и мне жаль, что для того, чтобы увидеть необходимость передачи ей мудрости управления, нам потребовалось столкнуться с убийством наследника трона. Ты глубоко недооцениваешь её, Амахисат, – мягко добавил Хатепер. – Я же вижу, что однажды она сумеет стать достойной заменой мне самому. Боги не дали мне своих детей, но такой дочерью я гордился бы. Когда-нибудь Анирет станет Великой Управительницей Таур-Дуат, мудрой и справедливой.

Амахисат, казалось, была удивлена. Странно, но даже такая сильная похвала из уст одного из самых влиятельных рэмеи Империи не вызвала в её глазах блеска гордости, точно она и впрямь считала Анирет чужой, а заслуги её – в лучшем случае как нечто само собой разумеющееся.

– Без тебя она не пройдёт этот путь, – проговорила царица наконец. – А Ренэф так и не постигнет мудрости дипломатии. Прошу, подумай об этом.

Хатепер склонил голову в знак согласия. Подумать он успел уже очень о многом.

Глава 23

– Ты меня не слушаешь, – мягко упрекнул Нэбмераи, бросив на неё проницательный взгляд.

– Я разве отвечаю невпопад? – прохладно осведомилась царевна.

– Нет. Но я вижу, когда ты не со мной, – ответил Таэху и постучал когтем по разложенной между ними карте, отражавшей движения войск в одном из известных походов Тхатимеса Завоевателя. – Ещё немного твоего внимания. Это важно.

Анирет вздохнула и посмотрела на карту. Она устала так сильно, что даже нервничать, казалось, уже не могла. Однако разум её изнывал от тревоги неведения и сосредотачиваться на войнах минувших поколений отказывался. Она отвечала по существу, уже привыкшая за время обучения к решению многих задач одновременно, и обычный учитель, возможно, даже не заметил бы… но Нэбмераи был внимателен до въедливости. Отмахнуться от него скупыми ответами оказалось не так легко.

– Он должен был взять меня с собой, – царевна поднялась и отошла к окну.

На юге даже вечера и ночи Сезона Жары были душными. Лёгкий ветерок лениво, будто нехотя теребил кисею на окне. Анирет отодвинула тонкую занавесь, жадно ловя ускользающую желанную прохладу. Курившееся в комнате благовоние отпугивало насекомых пряным ароматом, и ничто не мешало наслаждаться сгущавшимися сумерками. Девушка прикрыла глаза, собираясь с мыслями.

– Великий Управитель бережёт тебя, – тихо возразил Нэбмераи.

Она услышала, как воин поднялся, как собрал свитки и записи.

– Меня всю жизнь берегли, – невесело усмехнулась Анирет, – от знаний, которые полагались мне по праву. Отстраняли от всего действительно важного. Преподносили только то, что я должна была уметь, чтобы быть полезной, и притом никому не мешать. Сейчас я вижу это как никогда отчётливо, и понимать это… – она качнула головой, не закончив фразу.

Больно.

– Разве твой дядя поступал так с тобой?

– Нет. Но сейчас даже не объяснил, даже весть не послал… – она всё же не сдержала горечь, и та просочилась в её голос. – Ты говоришь о захвате крепости Меггаад, а я думаю о Леддне. Что, ну что такого мог сделать Ренэф, чтобы поставить под угрозу весь мирный договор?..

Она скорее почувствовала, чем услышала, что Нэбмераи приблизился и остановился рядом с ней у окна. Близость его присутствия вызывала у неё противоречивые эмоции, но рядом с ним было как-то… спокойнее, хоть Анирет и не спешила себе в этом признаваться.

– То, что происходит сейчас, во многом выше твоего разумения, – сказал Таэху непривычно мягко. – Да и моего. Несмотря на договор, война никогда не заканчивалась. Силы, которые вовлечены в это противостояние, проявляют себя в зримых событиях, но мы видим проявления… не сразу и подчас не до конца. Великий Управитель бережёт тебя не для того, чтобы ограничить твою перспективу, использовать твоё неведение или неопытность в каких-то своих целях, сделать из тебя инструмент, которым однажды сумеет воспользоваться, – нет. Он боится, что тебя устранят – как обоих твоих братьев.

Анирет вздрогнула и посмотрела на него.

– Ренэф жив, – жёстко возразила она.

– Да, но какая жизнь его ждёт в ближайшее время, если с его именем свяжут преступление государственного масштаба? – Нэбмераи посмотрел ей в глаза, приглашая сделать вывод самостоятельно.

– Отец не сможет объявить его наследником трона… – Анирет вдруг поняла, увидела, куда вела эта цепь событий, и у неё заныло между рогами. – Боги…

– В нынешних условиях я полностью поддерживаю решение Владыки и Великого Управителя направить тебя в дальние пределы Империи, – сказал Таэху. – Это упрощает в том числе и мою задачу, хоть и не отменяет угрозы.

– Ты что, всерьёз полагаешь, что меня захотят убить? Здесь?

Это казалось настолько абсурдным, что Анирет невольно рассмеялась. Нэбмераи ничего не ответил, вглядываясь в густую тягучую темноту за окном, а потом задёрнул занавесь, точно отсекая их от остального мира.

– Продолжим? – спросил он.

– Давай не сегодня, – покачала головой царевна. – Не могу сосредоточиться. Слишком много всего.

– Иногда занятия, напротив, отвлекают от тягостных мыслей. Но как скажешь.

Он кинул взгляд на свитки, аккуратно сложенные на невысоком столике, окружённом циновками и подушками. Уходить он почему-то не спешил.

– А со своим дядей ты держишь связь? – спросила Анирет негромко.

– Насколько это возможно, – пожал плечами Нэбмераи.

– Говорят, что Таэху способны общаться между собой мысленно, на расстоянии.

– Говорят, что Эмхет способны подчинить своей воле любого, кто находится на их земле. А ещё, что крокодилы в дельте Великой Реки умеют летать… правда, совсем невысоко…

«… – Ты предлагаешь мне прогулку?

– Песен под звёздами не обещаю. Да и пою я, в общем-то, скверно.

Он говорил совершенно серьёзно, но в его тёмно-синих глазах заплясали искорки смеха.

– Да ты… никак шутишь? – Анирет улыбнулась и покачала головой.

– Пытаюсь. От этой ночи ведь должны остаться приятные воспоминания? А я как раз придумал, чем нам заняться…»

Девушка отчётливо вспомнила ночь после ритуала обручения в Обители Таэху. Сейчас у Нэбмераи был точно такой же взгляд, как тогда. Он пытался хоть немного развеселить её. Интересно, он тоже вспоминает иногда, как всё начиналось?..

– Можно проецировать намерение через сны, но это – тонкая материя, не подходящая для передачи точных сведений, к примеру, во время военных кампаний. Войти в сон того, с кем связан тесно, легче. Предупреждая твой вопрос – нет, дядя мне не снился, – воин усмехнулся. – В общем-то, причин беспокоиться о делах Обители у меня нет. Всё идёт своим чередом.

– А если бы он передал тебе весть… к примеру, о Павахе… ты рассказал бы мне? – спросила Анирет, прямо встречая его взгляд.

Царевна знала, что он прекрасно понимает, – она спрашивала не столько о Павахе сейчас. Она спрашивала, сложится ли между ними достаточная степень доверия, или каждый из них останется со своим родом, преследующим собственные цели. Некстати царевна вспомнила предупреждение матери о том, что Таэху будут использовать её, и подумала, сможет ли в самом деле когда-нибудь, отставив прочь эмоции, доверять Нэбмераи. Не как союзнику рода Эмхет, но как своему личному союзнику. На этот вопрос у неё пока не было ответа.

Таэху какое-то время взвешивал что-то мысленно, а потом проговорил:

– Я бы и сам рад был располагать этими сведениями. Вестей о том, как обстоит дело с бывшим телохранителем наследника, я не получал.

Это не было в полной мере ответом на её вопрос, но о большем она просить не могла.

– Спасибо, – Анирет кивнула. – Послушай, уже ведь поздно. Завтра мне снова в мастерскую. Извини, что сегодня была не самой прилежной ученицей. Но за разговор я тебе благодарна.

– Продолжим завтра, – кивнул Нэбмераи и, задержав на ней взгляд, добавил: – Тебя выбрали не по случайности, не потому, что не нашлось никого лучше. Не сомневайся в себе, ведь как иначе другим поверить в тебя, если ты и сама не будешь верить?

– Да, это хороший вопрос, – усмехнулась девушка.

– Я – верю, – просто сказал он. – Доброй ночи, царевна.

С этими словами воин направился к двери. Анирет, донельзя удивлённая, посмотрела ему вслед и запоздало проговорила:

– Доброй ночи. И спасибо, Нэбмераи…

Таэху обернулся и чуть улыбнулся ей – тепло и искренне, – прежде чем притворить за собой дверь.

Птицы пели в ветвях плодовых деревьев и раскидистых сикомор, приветствуя восход Ладьи Амна. Было раннее утро. Хатеперу как раз удалось успеть к брату до официальных часов совещаний и слушания прошений. Секенэф уже успел облачиться: светлую драпированную тунику из тончайшего льна перехватывал сине-золотой пояс, того же цвета клафт на его голове был украшен малым венцом с коброй, а шею и руки отягощали массивные оплечье и браслеты – золотые, с инкрустацией из полудрагоценных камней. Ритуальные украшения не только увеличивали внутреннюю Силу, но и защищали носителя от недобрых намерений и просто от обилия противоречивых мыслей и эмоций окружения. Владыка был прекрасен и величественен – таков, каким его привыкли видеть подданные за много лет правления.

Дипломат поклонился, но Император сделал короткий жест, давая понять, что время для церемоний ещё не наступило. В потайном саду – месте отдохновения правителя – их никто не мог потревожить. Здесь, у фонтана, выложенного зеленоватой мозаикой из редкого оникса, в тени сикомор, прошла уже не одна их тайная беседа. И здесь же, как знал Хатепер, во втором месяце Сезона Половодья Секенэф сообщил своей дочери, что именно она станет его наследницей однажды…

Братья расположились на скамье. Разговор предстоял не из тех, с которых лучше всего начинать успешный день, но Хатепер должен был знать. Слухи по бо́льшей части удалось пресечь, но они уже нанесли тот вред, который могли.

– Надеюсь, Анирет ничего не знает… не слышала даже краем уха, – сказал Секенэф, и в его взгляде отразилась искренняя озабоченность.

– Не знает, – заверил Хатепер. – Я позаботился об этом.

– Спасибо тебе. Ни к чему ей эта боль от попрания памяти брата. Они с Хэфером были очень близки, – Император отвёл взгляд, но дипломат и так видел его эмоции.

Подробно Секенэф изложил брату детали своей встречи с Перкау, Верховным Жрецом общины, скрывшей факт нахождения останков царевича. Как относиться к этому рассказу, Хатепер пока не знал, но постарался сохранить спокойствие хотя бы внешнее. Секенэф и без него понимал – это событие страшило и выходило за границы их понимания. Даже Минкерру не мог ни подтвердить, ни опровергнуть то, о чём говорил бальзамировщик, не увидев тело царевича. Мнение, которое он выразил Владыке, звучало следующим образом: жрец Перкау искренне верил, что его ученица явила миру чудо и посредством искусства Ануи вернула наследника к жизни. В действительности же община бальзамировщиков, скорее всего, коснулась запретной части Знания Стража Порога и вернула душу в уже мёртвое тело. Таким образом, жрецы Северного храма нарушили Закон, притом дважды, если учитывать ещё и обретение человеком сакральных знаний. Но назвать их действия преступлением против рода Эмхет в сложившихся обстоятельствах затруднительно, поскольку действия эти были направлены на спасение царевича. Минкерру знал, что за эти события придётся отвечать всему культу Ануи, и просил Владыку повременить с окончательным решением. Пребывание мятежного жреца в столичном храме пока оставалось тайной для большинства.

Что до самого Перкау, он говорил о Хэфере так, как будто и правда был хорошо знаком с наследником – в этом Император убедился сам. Он знал вещи, которые просто невозможно было узнать сторонним людям. Хатепер, впрочем, предпочёл бы поговорить о Хэфере с этим жрецом сам… не потому что не верил брату или его умению зрить в суть вещей, а просто чтобы успокоить собственные сердце и разум. Пока что его логика подсказывала, что знакомство, а может и дружбу с царевичем бальзамировщик свёл ещё при жизни наследника, хоть сам Хэфер об этом никогда и не упоминал. Или, возможно, Хэфер знал его под каким-то другим именем, а рассказывать подробно не считал нужным просто потому, что знакомства его были обширны ровно настолько, насколько предполагали его положение наследника и открытый нрав. Найти общий язык он мог даже с апетскими крокодилами, что уж говорить о провинциальном бальзамировщике! Охотился в тех краях царевич нередко.

Хатепер хотел бы поверить, что Перкау совершил то, что совершил, с добрыми намерениями, а не желая извлечь из власти над одним из Эмхет выгоду. В разговоре с Секенэфом бальзамировщик несколько раз назвал Хэфера будущим Императором, что позволяло мысли развиться в трёх направлениях: либо Перкау, как и говорил, верно служил наследнику, либо надеялся, что когда наследник взойдёт на трон, он не забудет о своих спасителях, либо и то, и другое вместе. То, что жрецы храма, оказавшиеся после войны под властью Кассара, хотели вернуть своё влияние, никого не удивляло. Вот только какой ценой?..

«Служители Ануи не любят говорить об этом. И всё же нужно будет уточнить у Первого из бальзамировщиков, как далеко распространяется власть жреца над тем, кого жрец этот вернул с Берега Мёртвых, – подумал дипломат. – Если власть велика, то желание Перкау видеть Хэфера Владыкой не так уж благостно… А если учесть ещё и тот факт, что мятежник вдобавок – служитель Сатеха… Как долго ждали они возможности восстановить свой культ?»

Ситуация в любом случае складывалась непростая и разрешиться могла только когда Хэфер – живой или мёртвый – будет найден. Пока же обнаружить царевича не смогли ни сеть осведомителей, ни отряды воинов, ни даже взор Ваэссира. Рэмеи, люди, эльфы – никто не растворялся в воздухе и не проваливался сквозь землю. Хатепер Эмхет как советник Владыки и глава крупнейшей сети осведомителей, в числе своих титулов насчитывавший и титул хранителя секретов[35], просто не верил, что таковое возможно. Это противоречило всему его опыту, всему, что он знал. Хэфер не мог просто взять и исчезнуть. Он был либо мёртв, либо находился в плену, причём за границами Таур-Дуат, где его не мог узреть даже Император. Стало быть, либо бальзамировщик чего-то недоговаривал, либо просто не понимал, о чём говорил.

«А возможно, они нашли Хэфера при смерти и какое-то время действительно поддерживали в нём жизнь… Но свои пределы есть даже у благословлённого Богами целительства… Ох, мальчик мой, что же на самом деле произошло с тобой?..»

Хатепер не позволял себе надеяться на чудо. Боль в его сердце ещё не успела утихнуть. Но если Хэфер и правда жив, они должны приложить все свои силы – даже больше, чем было приложено до сих пор! Использовать все доступные возможности!

Внимательно выслушав рассказ брата, дипломат проговорил:

– Раз уж мы подошли к этому… Я бы тоже хотел поговорить с бальзамировщиком.

– Это несложно устроить, – кивнул Секенэф, – но не понимаю, что разговор даст тебе. Думаешь, я мог что-то упустить?

– Едва ли. Но так мне будет легче всё понять… и принять, – вздохнул Хатепер.

Они обменялись понимающими взглядами.

– Можешь отправляться в храм хоть завтра. Я, разумеется, приказал не допускать к нему никого, кроме тех, кого Минкерру лично выделил для охраны. Но о тебе я отдам необходимые распоряжения.

– Держать этого рэмеи в столичном храме, возможно, не лучшая идея…

– Знаю, – взгляд Секенэфа стал отстранённым, как случалось иногда, когда он был вовлечён в происходящее слишком… личностно. Его голос звучал нарочито сухо. – Недовольство крепнет, в том числе и в среде жрецов. Кто бы ни пустил слух изначально, он знал, что делает. Даже мои официальные указы, объявленные по городам, опровергающие наветы, не рассеяли тени до конца. То, что я не объявил траур по царевичу, многих наводит на самые абсурдные мысли.

– Заставить гиен перестать брехать недостаточно, – согласился Хатепер. – Мы не можем оставить всё как есть. Рано или поздно кто-то захочет устроить самосуд – вторгнуться в тот храм, осквернить некрополь… да мало ли что ещё. История прескверная и бросает тень на всех бальзамировщиков, а народ их и без того побаивается. К тому же никто не понимает толком, что произошло и кого винить. Эльфов? Лебайцев? Жрецов?

– Народ будет ждать показательного суда. Но ни я, ни Минкерру сейчас не готовы к такому шагу, – мрачно проговорил Император. – Перкау – последний, кто видел моего сына… или то, что от него осталось. Он – единственный, кто может помочь нам в поисках.

Сердце Хатепера дрогнуло. Нет, Перкау был не единственным. Впрочем, напоминать Секенэфу о предавшем его сына телохранителе сейчас было неуместно. Сначала Великий Управитель хотел встретиться с тем, кто, возможно, и правда был последним, видевшим Хэфера живым.

Перкау лишили титула посвящённого жреца, пусть пока и не во всеуслышание, – он понимал это. Ритуальные украшения ему, разумеется, не вернули. Но он был благодарен, что ему не запретили возносить молитвы и очищать своё тело так, как было положено по его сану. Не иначе как Первый из бальзамировщиков распорядился не лишать его этого права.

Иногда бальзамировщик задавался вопросом, почему его не казнили до сих пор, ради какой цели всё ещё сохраняли и жизнь его, и честь. Он ожидал, что его отлучат от культа прилюдно и подвергнут долгой, страшной смерти. Но дни шли, а его не подвергали пыткам и не выносили приговора.

В молитвах Ануи он находил успокоение. Его вера в себя пошатнулась, но вера в Стража Порога была непоколебима. Он посвятил свою жизнь служению Хранителю Вод Перерождения и не отказывался от него, даже когда мысли его становились мрачнее теней некрополя. Всё это время он просил Ануи уберечь Тэру и Хэфера, всё это время молился о том, чтобы они благополучно добрались до Владыки. Молился он и о своей общине, чтобы Страж Порога смягчил сердце Императора и не дал ему разрушить храм и казнить оставшихся там жрецов. Странно, но Владыка и Первый из бальзамировщиков удовлетворились отчётом солдат, пытавших Перкау ещё там, на месте. Или же Лират и остальных уже нашли в некрополе, но жрецу просто об этом не сообщили? А что, если Лират и другие нарушили его приказ и вышли навстречу новым хозяевам храма сами, чтобы отстоять право общины, чтобы осведомиться о его, Перкау, судьбе?.. Нет, об этом он думать не хотел вовсе… а спрашивать о судьбе своего храма не смел.

Внутренне бальзамировщик продолжал чувствовать поддержку Стража Порога, и это позволяло ему даже в минуты слабости и страха думать, что он всё же не преступал Закона. Эта поддержка и помогала ему встречать каждый новый день. Одиночество Перкау не пугало – жрецы были привычны к уединению, тем более служители Ануи. Он знал, что обречён, и внутренне был готов к любому исходу. Пугали разве что собственное неведение, да выводы, к которым он приходил после встречи с Верховным Жрецом и с Владыкой. Сиятельный Император больше не призывал его, но к Минкерру его отводили ещё дважды за это время. К сожалению или к счастью, но больше Перкау не о чем было сообщить и нечего было сказать в защиту свою или своих близких. Лишь две тайны – не его тайны – остались с ним: о чувствах, связывавших его ученицу и наследника, и о посвящении в пустыне. Говорить об этом Перкау не мог, потому что должен был защищать Хэфера. Где-то ведь продолжали жить те, кто желал Хэферу смерти – те, кто, если верить пророчествам, стояли совсем близко. И если Сатех дал царевичу Силу покарать врагов его трона, не мог Перкау открыть им уязвимые места наследника, не мог невольно предупредить о новом оружии в руках сына Императора. Враг едва ли ожидал, какой мощи удар может обрушиться на него. Когда бальзамировщик думал о том, что справедливость всё же восторжествует, ему становилось легче.

Сегодня один из охранявших его посвящённых воинов пришёл раньше, чем Перкау привык. Время трапезы ещё не наступило.

– Тебя ждут, – бесстрастно сообщил он, не используя ни титула, ни имени, и, подумав, добавил: – Будь как можно более почтителен.

После встречи с самим Владыкой Перкау уже сложно было чем-либо испугать, но он всё же удивился.

– Могу ли я узнать, перед кем мне предстоит предстать? – спросил жрец, выходя в коридор.

Здесь царил ставший уже привычным ему мягкий полумрак, подсвеченный только золотистыми огнями редких напольных светильников. Стражи сковали ему руки. Бальзамировщик не сопротивлялся, но на ответ надеялся, чтобы понимать, к чему готовиться.

– Тебя желает видеть господин Великий Управитель, – произнёс второй страж, слегка подтолкнув Перкау вперёд.

Великий Управитель Таур-Дуат… Кто в Империи не слышал о нём, даже в самых дальних уголках? Господину старшему царевичу Хатеперу Эмхет государство было обязано долгим миром. На защиту трона он положил всю свою жизнь. Милосердная длань Владыки, его соколиный взор, прозревавший даже за границы Империи, казначей Богов[36], хранитель секретов, верховный судья после самого Владыки… Сложно было представить рэмеи, наделённого большей властью на этой земле – кроме, разве что, самой царицы, матери народа. Над ними обоими стоял лишь тот, кто воплощал в себе Силу божественного Ваэссира, да сами Боги. Великий Управитель и царица были столпами трона Владыки Таур-Дуат, стоя ближе всех к Императору.

Столпами трона… Ближе всех… От постигшей его мысли Перкау внутренне похолодел, и не потому, что боялся, что Владыка послал своего высочайшего чиновника вынести приговор за преступление против рода Эмхет.

Господин Хатепер Эмхет приходился сиятельному Императору родным братом. Старший царевич имел почти столько же прав на трон, сколько и сыновья Владыки, и в случае смерти наследника…

Картина в разуме Перкау сложилась воедино, и он споткнулся, едва не упав. Вот в чём был смысл предупреждений Ануи! Противостоять такому врагу Хэферу и правда не под силу, возможно, даже теперь. И тем более это не под силу какому-то бальзамировщику из полузабытого приграничного храма… Собственная судьба была Перкау понятна и до этой встречи. Надежда на милосердие Владыки угасла, не успев толком вспыхнуть. Великий Управитель с лёгкостью похоронит Перкау и весь его храм, а возможно, и часть культа Ануи, если придётся. Но что бы ни сделали с ним самим, жрец должен дать Хэферу хоть какой-то шанс в этом противостоянии, жизнью своей защитить то, что знал.

«Боги, только дайте сил моему разуму не расколоться раньше времени, дайте сил моей плоти не выдать меня, – с отчаянием подумал жрец, – и тогда, клянусь, тайна посвящения Хэфера Эмхет будет похоронена вместе со мной…»

Встречи с Минкерру обычно проходили в личном кабинете Верховного Жреца. Теперь же стражи привели Перкау в незнакомую ему приёмную. Впрочем, рассмотреть обстановку он не успел, так как сразу же склонился в глубоком поклоне, как и подобало по этикету, и встал на одно колено, опустив взгляд в пол, благо руки были скованы спереди, что позволяло сохранять равновесие. Бальзамировщик был уверен, что его лицо выглядело безмятежным, что ничем он не выдал свою страшную догадку. Но сердце его билось так неистово, что ему невольно казалось, будто этот стук эхом отдавался по всему залу.

Должно быть, Великий Управитель подал какой-то знак, потому что один из стражей коснулся плеча Перкау древком копья и произнёс:

– Тебе позволено поднять взгляд и говорить с господином старшим царевичем.

Бальзамировщик медленно поднял голову. В десятке шагов от него в кресле сидел один из самых могущественных рэмеи в Империи. Он был облачён в тёмно-синюю драпированную тунику из прекрасного тонкого льна, прихваченную широким сине-золотым поясом, богато украшенным вязью защитных иероглифов. На его плечах лежало тяжёлое многорядное ожерелье из лазурита, а высокий лоб украшала диадема с коброй-змеедемоном. Лицом он удивительно походил на Владыку, разве что в целом его красивые благородные черты были чуть мягче, а телосложение – чуть тяжелее, грузнее. Взгляд его, острый, проницательный, мгновенно захватывал того, кто смотрел ему в глаза. Перкау чувствовал, что его изучают, оценивают. Великий Управитель не пропускал сквозь себя Силу божественного Ваэссира так, как Император, но скольких рэмеи, людей, эльфов он видел! Сколько потаённых мыслей научился читать за все годы своей службы Империи, даже не прибегая к Дару своей золотой крови?

– Да хранят тебя Боги и да одарят здоровьем и процветанием, господин старший царевич, Великий Управитель Империи, – с почтением проговорил Перкау.

Дипломат чуть кивнул и коротко посмотрел на сидевшего по правую руку от него в более низком кресле Верховного Жреца. Перкау отметил про себя, что в других обстоятельствах никому не было бы позволено сидеть при столь высоком госте. Но Минкерру был стар, и семья Владыки относилась с уважением к его почтенному возрасту и положению. Казалось, Первый из бальзамировщиков дремал, сложив на коленях сухие тонкие руки с почерневшими когтями, но скорее всего, он прозревал что-то, одному ему ведомое. За его креслом стояли уже знакомые Перкау жрецы – тот, кого называли Таа, и красивая женщина, имени которой он не знал. За креслом же Великого Управителя стояли, как и положено, его телохранители. Кроме них да сопровождавших пленника стражей в зале не было никого.

– Отзови своих жрецов, почтенный. Мои воины приглядят за твоим пленником, – проговорил дипломат.

Голос у него был приятный, богатый интонациями. Таким голосом только петь гимны во славу Богов… или завораживать смертные умы.

– Как тебе будет угодно, господин мой, – прошелестел Минкерру и едва заметно пошевелил пальцами.

Этого небольшого жеста хватило, чтобы жрецы и стражи с поклонами удалились. Телохранители Великого Управителя переместились и встали по обе стороны от Перкау. У разговора не должно было быть лишних свидетелей – даже таких, которым доверял сам Верховный Жрец.

– Я хочу увидеть знак, о котором мне столько рассказывали, – произнёс старший царевич. – Насколько мне известно, ты не отрицаешь, Перкау, что служишь обоим Богам.

Голос его звучал совершенно спокойно, почти доброжелательно, вызывая невольное расположение к обладателю. Обращение по имени лишь усилило такое впечатление. Наверняка вся без исключения элита Империи подчинялась Великому Управителю, притом с радостью, а сам Владыка доверял ему безоговорочно. Поддержат они и восхождение брата Императора на трон. Никому и в голову не пришло бы заподозрить его в том, что он желал Хэферу зла. Никто и никогда не поверит бальзамировщику и его речам о божественных предупреждениях…

– Не отрицает, – чуть слышно подтвердил Минкерру, по-прежнему не открывая глаз, – равно как и не видит в том ничего дурного.

Великий Управитель смотрел на бальзамировщика, ожидая ответа.

– Это так, мой господин, – подтвердил Перкау, выходя из оцепенения. – Но почти всю мою жизнь я посвятил служению Стражу Порога. Моё место – не в песках и не в огне войны, а в тенях некрополей.

Дипломат кивнул телохранителям. Те подняли жреца на ноги, подвели ближе, потом развернули спиной к царевичу и помогли раздеться до пояса. Ему не причиняли боли, не демонстрировали желания унизить – просто делали то, что до́лжно.

Перкау почти физически чувствовал изучающий взгляд, и от этого делалось неуютно. Застарелые шрамы на левом плече и лопатке, неуловимо складывавшиеся в знак Владыки Первородного Огня, чуть зудели. Но какова бы ни была реакция брата Императора, он не мог узнать о ней. Инстинкт продолжал твердить ему: нельзя, нельзя выдать тайну Хэфера.

– Как ты примирил в себе противоречия? – спросил Великий Управитель.

– Жрец должен смотреть в самую суть, мой господин, – учтиво ответил Перкау, отчётливо вспоминая вдруг свой давний диалог с Хэфером. – Противоречий нет…

«… – Довольно, Хэфер, – тихо проговорил жрец. – Ты получил свой знак. Не будем гневить Богов.

– Но я – наследник Ваэссира, а вы – служители Ануи, – в смятении возразил царевич. – Его Сила в ваших руках… в её руках… вернула меня на Берег Живых. Даже тело моё теперь отмечено Им, Его искусством. Как смею я обратиться к Его врагу?

Бальзамировщик прищурился, пристально глядя на Хэфера, и покачал головой.

– Ты говоришь сейчас как обычный мужчина. Но давай поговорим как жрецы.

– Я – не вполне жрец.

– Не жрец? – Перкау негромко рассмеялся. – Позволь напомнить тебе, что ты – будущий Верховный Жрец Ваэссира всей Таур-Дуат, господин мой Хэфер Эмхет. Ты обучался в Его храмах, проводил необходимые ритуалы для Него, прошёл все необходимые ступени посвящения. Ты должен понимать больше, чем обычные мужчины и женщины, смотреть в самую суть…»

– Что ж, мне будет интересно услышать ход твоих рассуждений.

Телохранители вновь развернули бальзамировщика к Великому Управителю, но по лицу дипломата по-прежнему нельзя было ничего прочесть. Иногда живые охраняли свои тайны даже лучше, чем мёртвые.

Старший царевич милостиво кивнул, безмолвно повелевая продолжать.

– Великий Зодчий был мудр, задумав этот мир именно таким, – проговорил Перкау. – Да, к каждой из Божественных Сил следует подступать осторожно, с особенным уважением, соблюдая положенные правила, которые тоже были записаны нашими предками не просто так. Не просто так были сложены легенды, которые отражают течение энергий в природе. Первородный Огонь является частью нашей природы, частью и сердцем самого нашего мира.

– Бесспорно, это так. Но в тех же легендах говорится, что без контроля Первородный Огонь разрушал само тело мира. «И бушевало пламя, смывавшее очертания земель, и не находила твердь себе формы, которую гнев Его не мог бы расплавить… И всякое живое существо, не успев во плоти родиться, трепетало, когда раздавались раскаты Его грома на горизонте…» – процитировал Хатепер труд одного из древних мудрецов. – Отражено это и в легенде о том, как была расколота смертная форма Стража Порога. И прежде, когда, – дипломат процитировал другой хорошо знакомый Перкау древний текст, – «…стихия непокорная силилась покорить себе всё то, что обретало хрупкую форму, ибо не ведал Сатех любви и не умел проявить её, но стремился заключить госпожу нашу Аусетаар в объятия. И пламя Его опаляло Её, меняя неотвратимо…»

Великий Управитель привёл ещё несколько цитат. Часть из них Перкау узнал, часть были ему незнакомы. В основном все эти тексты так или иначе касались всем известной легенды о веках, предшествовавших воцарению на земле Ваэссира Эмхет, о первом противостоянии. Легенды иносказательно отражали течение энергий, то, что действительно происходило на земном плане бытия, когда он только формировался согласно замыслу Великого Зодчего.

Хатепер Эмхет был жрецом Ваэссира даже более образованным и знающим, чем царевич Хэфер. Он прекрасно понимал, о чём говорил, и как будто испытывал своего собеседника.

Но вся жизнь Перкау так или иначе строилась на той философии, которую он когда-то уже изложил Хэферу.

«…Одна из самых известных легенд нашего народа повествует о том, как в гневе Сатех расколол изначальную форму Ануи и разметал осколки по земле, в праве властвовать над которой Ему было отказано. Любовь Аусетаар к Её избраннику помогла Ей завершить трансформацию супруга. Ануи стал тем, кем мы знаем Его теперь, – Божеством, Защитником и Владыкой Мёртвых, Хранителем Вод Перерождения, тем, кто дарует это Перерождение другим. Но кто изначально привёл Ануи к инициации и последующей трансформации в божественную форму? Кто, по сути, дал мёртвым защитника и проводника? Об этом не думают обычные мужчины и женщины, но не должны забывать жрецы…»

– Другие легенды повествуют нам о том, что разрушительная мощь Владыки Первородного Огня и охраняет наш мир, – заметил Перкау и тоже привёл несколько цитат из древних текстов. – «Он поднимает Своё сверкающее копьё и приносит погибель Врагу всего сущего. Один удар Его разящего копья разрушает сердце безликого ужаса, и Ладья Амна может продолжать свой путь в мире…»; «Каждую ночь продолжается битва, и покуда выходит Он победителем, царит Закон на небе и на земле…»; «Небеса ликуют. Земля наполняется жизнью. Сатех радуется…»[37]

В точности он воспроизвёл отрывок из старинного текста, и в глазах Великого Управителя промелькнуло уважение.

– Давно я не слышал этих слов, – дипломат покачал головой. – И всё же. Некогда Ваэссир изгнал Отца Войны ради сохранения мира и порядка, ради того, чтобы всё земное сумело удержать форму Замысла Великого Зодчего. Здесь, на земле, Ваэссир Эмхет и его потомки охраняют Божественный Закон.

– Однако же разве потомки божественного Ваэссира не призывают Силу Отца Войны, когда карают своих врагов? Разве не способен Владыка призвать и направить мощь обоих Богов? И предка своего, и Владыки Каэмит. И тот, и другой отзовутся Императору.

Великий Управитель задумчиво склонил голову, проницательно изучая собеседника.

– Интересно, что ты упомянул об этом…

– Я лишь хотел пояснить свою мысль, мой господин, отчего я полагаю, что противоречий нет, если смотреть в саму суть… Ведь даже в столь любимой нашим народом легенде об обожествлении Стража Порога содержится указание на эту Силу как на ключ к трансформации.

Жрец привёл ещё пару цитат, а сам тем временем вспоминал, что сказал когда-то Хэферу.

«…Каждый в народе, конечно же, помнит легенду о том, как сын Ануи и Аусетаар, сочетавший в себе и божественное, и то, что в нём было от нэферу, укрывался от гнева Сатеха и копил силу для боя. Он терпел и поражения, но итогом долгой войны стала величайшая победа. Герой Ваэссир сверг Сатеха, отомстив за отца, и изгнал Его за грань зримого мира. Так говорят. У этой легенды есть и продолжение, которое отчего-то в народе часто забывают связать с первой историей. Сатех Разрушитель был побеждён и изгнан, если смотреть на легенду как на простую сказку. Но ведь именно из рук своего врага Он получил удивительный Дар – своё Призвание. Его разрушающая мощь теперь обрела русло. Никто лучше Него не умел сразить безликий ужас, с которым отец-и-мать Его Амн встречается каждый цикл прохождения Ладьи сквозь первозданный мрак. На грани мира Сатех стоит на страже. Каждую ночь Он восходит на Ладью своего отца-и-матери, чтобы защищать там, где лишь Его горящий взгляд может пронзить первозданную тьму небытия. Каждую ночь Он поднимает своё разящее копьё, и первородный огонь Его оберегает саму нашу реальность от сил, которым нет имён ни в одном языке живущих – от тех, кто действительно враждебен всему сущему. Мощь Его так велика, что огонь этот всё же прорывается иногда на землю жаркой кровью гор или горячим дыханием пустыни, в которой Он властвует безраздельно. Но разве не делился Он щедро своей силой, когда твои предки призывали Его и карали своих врагов? Разве не сметал препятствия и не выжигал ложь? Разве не даровал мудрость тем, кто искал посвящение в Его охотничьих угодьях, пусть и не все из них выживали и сохраняли разум, встречаясь с Ним… Так ответь мне, Хэфер, ответь как тот, кто должен прозревать глубже большинства: так ли уж враждебны друг другу силы, которым мы дали имена и о которых сложили легенды?..»

Дипломат тихо рассмеялся.

– Для простого провинциального жреца, которым ты пытаешься казаться, ты чрезвычайно образован и слишком хорошо разбираешься в тайном устройстве мира. И я узнаю́ эту философию, да… узнаю́ даже слишком хорошо. Но ты ведь знаешь, почему был официально запрещён культ, эту философию проповедовавший? – во взгляде старшего царевича не осталось и толики весёлости, хотя ещё пару мгновений назад казалось, что он искренне наслаждается разговором о высоких материях. – Они потеряли контроль. Стали опасны и для себя, и для других. Первородный Огонь не знает других Владык, кроме Того, Кто воплощает его. Никому более не под силу укротить это пламя, носить его в себе. Жрецы оказались неспособны подчинить Силу даже внутри себя, в своём сердце и своём разуме. Они впадали в безумие, сеяли смуту. А в ходе последнего тёмного периода нашей истории… они и вовсе поддержали врагов Империи.

На это Перкау нечего было сказать. Несколько веков назад Таур-Дуат действительно переживала нелёгкие времена. Власть Императоров ослабела, и народ больше полагался на управителей сепатов, чем на династию Эмхет. Тогда же случилось несколько войн. Народ рэмеи не любил вспоминать периоды, когда проигрывал – неважно, врагу или обстоятельствам, – и в памяти большинства сведения о произошедшем были довольно скудными. Перкау не был исключением. Для жреца из провинции он имел весьма неплохое образование, но куда ему было до вельмож, тем более – до членов семьи Императора?

– Разумеется, знания культа не были похоронены навсегда. И кому-то совсем недавно было угодно открыть их… Как причудливо сплетается узор истории, – дипломат покачал головой.

Перкау опустил взгляд. Они подобрались слишком близко к опасной границе. Дальше ступать следовало чрезвычайно осторожно.

– Что ж, как ни приятно мне поговорить со жрецом удивительных и редких талантов, моё время не принадлежит мне, – проговорил дипломат и повернулся к Минкерру. – Я навещу вас завтра. Всё это чрезвычайно… любопытно.

Агатовые глаза Первого из бальзамировщиков распахнулись, и взгляд устремился на Перкау… сквозь него.

– Мы будем ждать, господин, – прошелестел Верховный Жрец.

Перкау надеялся, что Минкерру оставит его для разговора, объяснит хоть что-то, но вернувшиеся стражи увели его. Ему оставалось только ждать, терзаясь мыслями, не сообщил ли он ничего лишнего, и обдумывая, как повести разговор в следующий раз. Хотя… бальзамировщик, разумеется, понимал, что ведёт разговор совсем не он, а высокопоставленный собеседник, искушённый в политике и искусстве речей.

На следующий день стражи провели Перкау в тот же зал и удалились сразу же, да и Минкерру на этот раз был один. Очевидно, Великий Управитель заранее изъявил желание, чтобы разговор проходил при как можно меньшем числе участников, и дополнительные разъяснения не требовались.

Их разговор начался издалека – о жреческих культах, о традициях культа Ануи, и лишь потом вернулся к Сатеху. Перкау, как ни напрягал своё внутреннее чутьё, не чувствовал себя в ловушке, так искусно вились нити беседы, но притом не мог избавиться от ощущения, что его направляют, мягко подводят к тем поворотам дискуссии, которые гость оценивал как необходимые.

– А всё же, отчего ты не прошёл дальше по пути Силы, которая даруется немногим? Не погрузился глубже в знания столь… закрытые, – Великий Управитель не сказал «запретные», но слово это угадывалось отчётливо. – Не думаю, что причиной был страх. Ты прошёл посвящение, выжил и сохранил разум. Безумие едва ли коснётся тебя, раз уж не охватило ещё тогда – здесь железная дисциплина бальзамировщика служит тебе прекрасным подспорьем.

– Мне… сложно объяснить, господин, – Перкау старался говорить прямо, но под испытующим взглядом старшего царевича чувствовал себя нагим, лишённым какой бы то ни было защиты. – Да простишь ты мне это сравнение, господин, ибо я, разумеется, недостоин встать рядом с тобой даже на словах, в одном изречении… Но, возможно, как посвящённый жрец Ваэссира ты поймёшь меня. Таково было то, что мы называем жреческим призванием – я возжелал вернуться. Посвящение расширило мои горизонты, раскрыло пределы моей Силы, о которых я и не ведал. Вверенный мне храм стоит на границе с пустыней, и я не опасаюсь её тайн. Но во мне несравнимо больше от бальзамировщика, чем от колдуна. И от воина во мне не больше, чем заложено в моей рэмейской природе.

– Ты говоришь, что посвящение многое дало тебе.

– Безусловно, господин мой. Владыка Каэмит расширяет пределы восприятия, возносит над прежними горизонтами, хоть опыт познания и… болезнен. Но жрецам ли бояться Знания? Мне сложно представить мир, в котором и вовсе не будет места проявлению этих энергий. Я бы сказал, что соприкосновение с этими тайнами необходимо каждому в той или иной степени.

Дипломат окинул его долгим взглядом и неспешно кивнул.

– Я услышал тебя. Что ж, к добру или к худу вернулось в народ это знание, покажет история. Но дело в том, что история имеет свойство повторяться. И потому я не склонен ожидать блага от тех, от кого отказался один из моих предков, – по причинам более чем весомым и разумным.

Обвинение не было высказано открыто, но Перкау и без того понимал, что Боги неспроста предупреждали его, неспроста велели всё это время скрывать Хэфера. Оправдываться бальзамировщику было не в чем – ни за преступления, совершённые последователями культа Сатеха, ни за смутные тени истории. То, к чему апеллировал Великий Управитель, превосходило его знания, восходило к борьбе Сил и идеологий, в которой он понимал меньше, чем хотел бы… В молчании жрец ждал.

– Я желаю услышать о твоём знакомстве с наследником трона, – проговорил наконец старший царевич, и взгляд его смягчился. – Неважно, что ты рассказывал кому прежде. Мне поведай с самого начала, не упуская ни единой детали.

Перкау казалось, что сложнее, чем держать ответ перед самим Владыкой, быть ничего не может. Но теперь, когда он стоял перед тайным врагом царевича, знавшим слишком много, он понимал, что это было ничуть не легче. Они обсуждали детали, возвращались к каким-то кажущимся несущественными мелочам. Жрец словно шёл в полной темноте по переходам незнакомого храма, не зная, чего именно от него ожидают. Он старался говорить правду – ту, что, по его мнению, не навредила бы Хэферу, – поскольку знал, что если Великий Управитель учует его ложь, то сам он ненароком выдаст себя. Притом он знал, что должен был скрывать, и тревога сковывала его каждый раз, когда в ходе разговора они подходили слишком близко к запретному. Это наверняка не укрылось от старшего царевича, а истолковать волнение пленника он мог по-своему.

На следующий день высокопоставленный гость снова вернулся, и снова задавал вопросы – о Хэфере, больше не касаясь культа Сатеха. Не раз и не два проскальзывал в беседе вопрос, что знал Перкау о возможном местоположении наследника, но жрец действительно знал об этом не больше, чем сказал: Хэфер Эмхет стремился добраться до Императора во что бы то ни стало.

Зашла речь и о Павахе, посещавшем храм. Старший царевич даже поблагодарил Перкау за предусмотрительность. Неизвестно, чем всё обернулось бы, узнай Павах, что Хэфер жив, и что держат его именно в этом храме, под защитой всего нескольких бальзамировщиков.

– Как ты догадался, что он предатель? – спросил Великий Управитель. – Он ведь прибыл с печатью Владыки, в сопровождении имперских солдат.

Из каких соображений Владыка послал в храм именно Паваха, Перкау не знал, а спрашивать было неуместно. Он удовлетворился лишь краткой оговоркой дипломата о том, что вина Паваха в итоге была раскрыта и доказана.

– Мне не пришлось гадать, мой господин, – ответил бальзамировщик. – Царевич сам сказал мне, что единственный, кто был ему верен, погиб рядом с ним. Тело этого верного мы на тот момент уже готовили к погребению. Стало быть, второй телохранитель – тот, что вернулся, – и был предателем. После господин мой Хэфер Эмхет подтвердил это, и вместе мы составили послание… предупреждение для Владыки.

Перкау говорил осторожно, ведь в послании содержалось предупреждение о близости врага. Он не сомневался, что Великий Управитель был прекрасно осведомлён о содержании, да только никак не отреагировал на эти слова.

– Стало быть, по возвращении в столицу царевич желал выдвинуть обвинения? – спросил старший царевич.

– Наследник хотел предупредить отца, Владыку нашего, да будет он вечно жив, здоров и благополучен.

– Тебе известно, о чём именно? Или о ком? – уточнил дипломат мягко, но под его взглядом Перкау почувствовал себя так, точно на него было наставлено копьё.

Правду. Он должен был сказать правду… и притом – не выдать…

– Мой господин Хэфер Эмхет не знал, кто именно был его врагом, – ответил бальзамировщик.

«Но Боги не зря предупреждали нас, что ему нельзя было возвращаться без могучего союзника за спиной…»

– А знаешь ли ты, что произошло с Павахом из рода Мерха после нападения на царевича?

– Мне говорили, что его пытали.

Он вспомнил, что Минкерру тоже говорил о Павахе, когда упомянул о Проклятии Ваэссира, постигшем бывшего телохранителя, о связующей нити, протянувшейся между ним и царевичем – о нити, которая удерживала Хэфера на Берегу Живых, как и Сила Тэры.

– Кажется, эльфы, – добавил Перкау. – Но причин я не знаю. Солдаты называли его героем – единственным, кто выжил при нападении.

– По неизвестным нам причинам… по причинам, неизвестным, кажется, даже ему самому… пытал его жрец Владыки Каэмит, – произнёс Великий Управитель. – Но вот уже много лет я не встречал ни одного. До этой нашей встречи, Перкау-бальзамировщик.

Перкау сумел устоять на ногах, хотя перед глазами потемнело.

Был, да, был ещё один жрец Сатеха в Империи – тот самый, что напал на Хэфера в пустыне! Тот самый, что пригрозил пустить слух о том, что Хэфер был поднят из мёртвых, и успешно пустил! Но об этом Перкау не смел, не имел права сказать, даже чтобы защитить себя – ведь это означало сказать и о посвящении.

– Господин мой, не думаешь ли ты… – потрясённо прошептал бальзамировщик.

Великий Управитель жестом прервал его.

– Я предлагаю тебе сделать выводы самостоятельно, – изрёк он. – Если бы наследник трона был здесь, с нами, он бы, возможно, сумел поведать о многом. Но куда бы ты ни направил его из своего храма – вместе со своей ученицей – до Апет-Сут он так и не добрался. До сих пор.

– Клянусь Богами, господин мой, я не знаю, что стало с царевичем в пути! – воскликнул Перкау, падая на колени. – Более всего я желал, чтобы они добрались в сохранности!

– Несомненно.

Крылась ли в этом слове ирония, Перкау уже не понимал.

– Я хочу, чтобы ты как следует подумал о том, что ещё следует рассказать мне. Что ты упустил в разговоре со мной и с Владыкой нашим, да будет он вечно жив, здоров и благополучен. Несколько дней я даю тебе на размышления, – мягко продолжал дипломат. Говорил он без какой-либо угрозы – просто сообщал факт – и это было даже страшнее, чем если бы он угрожал. – А после уже ничья милость не защитит тебя – ни моя, ни Императора… ни даже самих Богов.

Когда часы официальных прошений и вельможных совещаний наконец завершились, дело уже близилось к ночи. Бывали дни, когда всё срочно требовалось сразу всем. К тому же за время отсутствия Великого Управителя в столице у него поднакопилось и личных дел – тех, которые он не мог решить в поездке. Его ждали на без малого десятке званых ужинов, на обсуждении пяти крупных торговых соглашений, на трёх дипломатических встречах, часть из которых касалась дел сепатов, а часть – сопредельных людских территорий, и ещё на ряде мероприятий поменьше. Дворцовая жизнь поглотила его, но Хатепер был к этому привычен и умел грамотно расставлять приоритеты и делегировать задания. Этому хочешь не хочешь, а научишься быстро, в противном же случае, как говаривала ещё их с Секенэфом бабка, не только спать будет некогда, но даже нужду справить.

Сегодня был один из самых тяжёлых дней. Хатепер опасался даже, что брат уже не примет его, но, покидая тронный зал, Секенэф чуть кивнул дипломату, давая понять, что ожидает его позже. Великий Управитель провёл с вельможами ещё ровно столько времени, сколько требовалось по этикету, чтобы справиться о благополучии их семей и обсудить дела родов в более неформальной обстановке, и удалился. Ему было что рассказать Императору. Несмотря на уйму дел, грозивших первое время похоронить его под собой как под крышкой саркофага, первоочередное он откладывать не стал. Дипломат несколько раз встретился с мятежным жрецом и навёл необходимые справки, переговорил с Минкерру и пришёл к неутешительным выводам, которые пока не знал, как подать брату, чтобы не пошатнуть хрупкое равновесие. Также Хатепер подготовил списки посольства к эльфам и первично обсудил с его возможными участниками то, что от них потребуется. Относительно тех, кто из столицы на данный момент отлучился, он отдал распоряжения, чтобы вернулись при первой же возможности. Такой его зов никто из них не проигнорировал бы – нечасто он просил явиться ко двору срочно. Вот об этом говорить было существенно легче, чем о Хэфере… но обе темы не терпели отлагательств.

В покоях Владыки царил уютный полумрак. Восемь Ануират несли караул в ближайшей к коридору комнате – малом тронном зале, переходящем в кабинет. Как правило, стражи ни на кого не обращали внимания, неподвижные, точно статуи, но Хатепера почему-то выделяли среди прочих и приветствовали его учтивыми кивками. Того же удостаивалась в своё время только царица Каис, но об этом никто не говорил вслух – сначала чтобы не задевать Амахисат, а со временем такое особое отношение просто забылось.

В кабинете двое слуг споро накрыли на стол лёгкий поздний ужин и, закончив, бесшумно удалились. Секенэф ценил редкие минуты своего уединения и не жертвовал ими даже ради удобства, чтобы кто-то прислуживал ему за трапезой.

Хатепер бросил взгляд на стол, и у него в животе заурчало. После раннего завтрака он больше так и не успел поесть. Это, впрочем, было обычным явлением, когда советы затягивались.

Секенэф, уже освободившийся от приличествовавших собраниям ритуальных украшений, вышел из спальни, облачённый только в просторную прихваченную сине-золотым поясом схенти.

– Рад тебя видеть, – сказал он, устало потирая лоб – одним из тех простых живых жестов, которых осталось у него не так уж много.

Дипломат боялся дожить до того времени, когда в моменты, в которые через его брата не протекала Силу предка, Секенэф будет просто существовать, делать привычные дела в полужизни-полусне, необходимом лишь для сохранения физической оболочки. Он, Хатепер, был одним из немногих, кто напоминал Секенэфу о том, кем тот был изначально, и важность своей роли осознавал. Он, Амахисат, теперь ещё, возможно, и Анирет… может быть, со временем и Ренэф? Близкие нужны были Владыке, чтобы не потерять свою личность, себя земного, не раствориться окончательно в энергии божественного Ваэссира. Несколько месяцев назад Секенэф ступил на эту грань. Он сам мог и не помнить, но его брат, всю жизнь боровшийся за каждую крупицу его личности, не забыл.

– Я тоже рад видеть тебя, – улыбнулся дипломат, подчеркнув последнее слово. – Я принёс списки. Амахисат присоединится к нам?

– Нет. Сегодняшние собрания утомили всех нас. Она не в настроении воевать, – Секенэф чуть улыбнулся. – Давай поедим. Золотая кровь золотой кровью, а тела-то наши пока ещё не на столе бальзамировщиков.

Они приступили к ароматной запечённой в глине и травах рыбе, с которой заботливые слуги уже соскребли корочку. В ходе трапезы Император ознакомился со списком и одобрил практически всех, заменив лишь пару имён. Хатепер не возражал – он и сам рассматривал те кандидатуры.

– Ты, кажется, сказал «воевать»? – осторожно уточнил Хатепер после, подливая им обоим лёгкого вина из белого винограда, которым славился столичный храм Золотой.

– Да, – Секенэф устало кивнул. – Во-первых, ей чрезвычайно не нравится идея рисковать твоей жизнью в землях эльфов, и я её прекрасно понимаю. Во-вторых, она разъярена покушением на Ренэфа и не устаёт повторять мне, что наше послание Данваэннону должно быть составлено в форме, близкой к ультиматуму, а не к миролюбивому обмену дарами и любезностями. Но мы не в том положении, чтобы выдвигать ультиматумы сейчас. У нас не собрано достаточно доказательств.

– Догадываюсь, что Амахисат ответила тебе на это…

– «А что ты хотел в виде доказательства – мёртвое тело нашего сына? Достаточно того, что мы до сих пор не можем найти останки наследника трона. Или этому у нас тоже нет доказательств?»

Точно воспроизведённая и словами, и интонацией фраза зависла между ними, и воздух будто бы стал тяжелее. Хатепер покачал головой и тактично промолчал, предпочтя вместо ответа отпить ещё вина. К теме осквернённых останков Хэфера следовало подходить чрезвычайно осторожно.

Был один инструмент, который они пока не использовали – связь, возникшая между Павахом и Хэфером благодаря Проклятию Ваэссира. Хатепер много думал о том, как предложить это брату, и возможно ли вообще то, что он хотел осуществить, но никто не мог предсказать, чем всё обернётся. В любом случае, сейчас разговор был о другом царевиче, и проблемы были ничуть не менее актуальными.

– Мы все понимаем, что к теме нужно подойти деликатно. Я согласен с тобой. Но мы должны защитить Ренэфа так же, как защитили Анирет, – произнёс Хатепер. – Ссылка в один из дальних гарнизонов кажется мне разумным решением.

– Да, и я уже решил, кого приставлю наблюдать за ним. Разумеется, и Амахисат позаботится о должной охране. Но этого недостаточно… – Секенэф посмотрел на Хатепера долгим взглядом. – Боюсь, мне придётся просить тебя сделать ещё больше для защиты нашей семьи. У меня нет выбора, пусть это и тяжело. Как и я сам, ты уже принёс немало жертв Таур-Дуат.

– Я сделаю всё, что потребуется, – заверил дипломат, хотя сердце у него было не на месте. – Скажи прямо, брат.

– Подожди здесь.

Император поднялся и удалился в свою спальню. Хатепер посмотрел ему вслед, потом перевёл взгляд на еду и отодвинул остатки рыбы. Кусок в горло после таких разговоров всё равно уже не лез. Подумав, он немного расчистил стол, оставив только вино и кубки, и сел обратно в своё кресло.

Секенэф вернулся, сел напротив Хатепера и выложил на стол между ними маленький свёрток из сине-золотой ткани. Немного было вещей на свете, что могли вывести дипломата из равновесия, но это… Император выжидающе смотрел на него, но старший царевич не мог заставить себя прикоснуться, потому что уже знал, что было в свёртке.

– Это было создано по моей мерке, а значит, и по твоей, – тихо проговорил Секенэф и, не дождавшись, развернул сам.

Хатепер замер, точно перед ним лежала ядовитая змея, готовая вот-вот броситься на него.

На полотне между ними лежало золотое украшение – кончик рога, идеально отлитый по определённой форме.

– Хатепер Эмхет, я прошу тебя вернуться в прямую ветвь рода.