Белоснежка мертва

Белоснежка мертва

Принцесса спит на больничной койке, а молодой врач смотрит её сны.

Она — бледная тень красавицы: впалые щёки, спутанные чёрные волосы, едва розоватые губы. Её голова в шапочке для электроэнцефалограммы — лес проводов и электродов.

Она выглядит измождённой и старой. Кожа тоньше бумаги, вся в ранках и пролежнях. Зубы подпорчены кариесом.

Врач не видел никого прекраснее.

Она выдыхает, и на экране лэптопа взметается снежная вьюга.

Первыми были кошки: их сны сшивали из волн зрительной коры электричеством и алгоритмами.

Картинка пока расплывчата. В главном окне танцует, колеблется янтарное пламя. Программа сопоставляет его с коллекцией видеоклипов, мозаикой, собранной из фрагментов коллективного бессознательного.

Вот черепа рядком, оскаленные лики смерти. Рентгеновские снимки: мозги внутри хрупких вместилищ, на одном темнеет закорючка гематомы.

Ядерный взрыв. Вначале — ослепительное золотое солнце, идеальный диск. Вокруг яичной скорлупой нарастают гладкие белые кольца. Диск складывается, проваливается сам в себя, вот он уже неровный, двудольный, будто горящий ядерный мозг. С земли восходит и окутывает его перевёрнутая лавина пыли, яркие цвета взрезает серый, коричневый, и в конце концов перед нами лишь тусклый тёмный столб. Сотрясая динамики лэптопа, докатывается звук.

Зелёное яблоко. Оно медленно краснеет.

На экране растёт цветок. Съёмка ускоренная: пробиваются зелёные ростки, поначалу медленно, качаются в такт мерцающему небу и мелькающим теням облаков, затем делятся, ветвясь лабиринтом изумрудных развилок и языков-листьев, и наконец — огненный сполох лепестков и жёлтых тычинок.

В операционной бьётся обнажённое сердце, красное, мясистое, мягкое, — цвет грязной жизни, антитеза больничному голубому халату. Сердце дёргается, подпрыгивает и сотрясается, будто зверёк рвётся на волю из клетки рёбер. Разрезу не дают сомкнуться квадратные металлические расширители.

На голубоватой эхограмме медленно шевелится эмбрион, огромная голова на груди, крохотные ручонки сжаты в кулачки. Видя сны нерождённых, он пульсирует в такт биению сердца матери.

Сегодня она убьёт мужа.

Просыпаясь и вспоминая об этом, она чувствует, как ликование разливается по жилам горячим потоком, и сладко потягивается. Рядом никого: он на раннем совещании. Девчонка тоже смылась, судя по тому, что в доме тихо.

Она улыбается.

В утреннем свете она идёт по дому голышом, гордая безупречной кожей. Через несколько часов всё это будет её: чёткие обводы дизайнерской мебели, спокойствие оледеневшего причала и сауна на берегу. Все эти маленькие символы власти.

Она готовит кофе, садится на диван, прижимая горячую чашку к голому животу, и включает телевизор.

Впрочем, смотрит рассеянно. Она уже знает, что покажут завтра. Разбитое стекло, гололёд и кровь. Коричневый седан, который вылетел ниоткуда и смял машину министра с водительской стороны.

Не покажут, как она расстёгивает мужнин ремень безопасности, — и её последнюю улыбку в зеркале заднего вида. Это — только для него.

Её покажут после, бледную, убитую горем, но сильную, готовую взвалить на себя груз мужниных партийных обязанностей. На голове — белый бинт. Возможно, с пятном крови.

Она будет смотреться хрупкой и красивой.

Вот только что-то не так. Призраки завтрашнего дня шепчутся. И говорят не о ней, а о ней. Об умершей принцессочке с волосами цвета воронова крыла и розовыми щеками. Призраки никак о ней не наговорятся. А ещё день — и сучка будет жить вечно.

Этого допустить нельзя.

Она выключает телевизор. С чёрной плоскости экрана глядит пожилая голая женщина, бледная и сутулая.

Надо добиться, чтобы её забыли. Возненавидели.

Она вспоминает платье, которое девчонка шила — из того мульфильма, жёлто-синее, с красной бабочкой.

Пусть над сучкой потешаются. Это будет лучше всего.

Улыбка возвращается на её губы, она вновь чувствует себя красивой. И звонит по телефону.

Фотограф охотится на принцессу в лесу гиков.

Время к вечеру. На краснокирпичные стены старого завода льётся золотой свет. Отличный вышел бы снимок, если б не дети в гриме и с огромными бутафорскими мечами.

Мог бы лететь сейчас в вертолёте, пытаясь снять репортаж про чемпиона «Формулы 1» — его любовница обожает валяться в снегу после сауны. Но нет, из-за какого-то звонка приходится торчать на научно-фантастическом конвенте, чтобы подгадить маленькой девочке.

Добудь мне её фото. Такое, какие тебе удаются лучше всего. Ну, ты знаешь.

У него не было другого выбора — только подчиниться голосу. Голос знает слишком многое и крепко держит за яйца.

Камера холодная. Он делает несколько снимков, просто так, согреваясь. Мальчишки с бумажными пакетами на головах, в заляпанных кровью комбинезонах. Уже вполне оформившиеся малолетки в кавайных костюмах, розовых лосинах и школьной форме, пухлые губы от холода синие. Штурмовики и бэтмены. Принцессы пока не видно. «За что с ней так?»

Промельк жёлтого и синего. Ага. Он жмёт на спуск и едва не роняет камеру: на него рычит и суёт ему в лицо заляпанные кровью сиськи какая-то зомби-принцесса. Зубы её жёлто блестят, грим бледно-белый.

Принцесс тут навалом, и все в платьях одних и тех же цветов. Принцессы-супергероини, принцессы-вампирши, даже один мальчишка оделся принцессой. Фотограф чертыхается. Уже почти стемнело, и если не найти её поскорее, света для хорошего кадра не хватит. Под ложечкой заранее щемит. Снимки, однако, становятся лучше. Мускулистые юнцы с колючими причёсками и невозможно огромными мечами сидят кружком вместе с картонным роботом, играя в «Драконов и подземелья». Шестилетки вырядились хатифнаттами, существами из сказок про муми-троллей. Фотограф вдруг понимает, что ему и впрямь нравится. Когда-то давно он ловил мгновения в видоискателе, не думал о чёрных, красных и жёлтых заголовках. Спустя время он забывает обо всём и даёт цветам и картинам втекать в объектив.

Потом он видит её. Она сидит на тротуаре, будто не замечая холода. На щеке кровоподтёк — или очень умело нарисованный, или настоящий. Закрыв глаза, она курит косяк. Вот он, искомый кадр: дочь министра, наряженная Белоснежкой, покуривает травку.

Фотограф поднимает аппарат.

Но в объективе невольно видит реальность.

Кровоподтёк неподдельный. Вокруг глаз тёмные круги. Со странно голодным видом она что-то выглядывает в толпе.

Фотограф вдруг понимает, что она не хочет возвращаться домой.

Палец замирает на спуске. С минуту фотограф просто смотрит. Он ждёт, когда погаснет последний луч и все вокруг станут серыми. Она теряется среди них.

Катая во рту сигарету, он возится с картой памяти и айпадом. Пролистывает снимки и шлёт голосу тот, что с полуголой принцессой-зомби.

Фотография улетает со звуком разрезающей воздух лопасти вертолёта.

Мало-помалу мы собираем в стеклянном гробу все её кусочки, один за одним. Её электронные письма, посты в «фейсбуке», данные медицинской карты. Снимки, где она выпячивает сложенные бантиком губы, косплеит того или другого персонажа. Видео с конвента — то, где она улыбается.

Несколько часов мы кодим в темноте. Наши лица в свете мониторов, изрытые кратерами чужие планеты, сальны от недосыпа. В квартире жарко от дыхания наших машин.

Она пришла к нам в последний день конвента. В тот вечер мы вернулись домой героями. Мы пофлиртовали с косплеершами, поспорили о тонкостях «Звёздного пути» и «Властелина конец» с нашими соперниками, поохотились за автографами звёзд «Вавилона-5». В кои-то веки среди своих. Все мы ощутили потом некую перемену.

Первым её увидел, а затем описал остальным Симо. Описывать он умел. Он был нашим бессменным мастером игры, когда мы садились за «Драконов и подземелья». Одними лишь словами он рисовал пещеры, орков, волшебные мерцающие мечи, и те оживали.

Мы выслушали его и увидели.

Она спала в постели Симо, свернувшись клубком под одеялом, в его футболке с эмблемой «Корпуса красных фонарей». Мы уже видели её издали, сине-жёлто-красную, среди других Белоснежек. У неё не было декольте Белоснежки-супергероини и необузданной энергии Белоснежки-зомби, но она была красивей их всех.

Мы смотрели на неё, не зная, что делать. А потом она открыла глаза.

— Ничего, если я немного поживу у вас? — спросила она.

Вот так Люми осталась.

Она неизменно появлялась по вечерам. Она не говорила, что делает днём, а мы не спрашивали. Но у неё всегда находились добрые, чуть насмешливые слова для нас всех. И, как архетип сумасшедшей девчонки-мечты, она подбивала нас на безумства. То залезаем на крышу и смотрим на звёзды, то делаем комплименты незнакомцам на улице, а то раскрашиваем волосы и бороды в разные цвета.

Мы все её хотели, но по общему молчаливому уговору никто её не трогал и на неё не претендовал, — не то иллюзия, что она принадлежит нам, рассыпалась бы.

И надо же было Юри всё испортить.

А я что, я ничего, сказал он нам после.

Как-то вечером она сидела за столом на кухне. Она вымыла посуду, зажгла ароматические свечи. Старый кровоподтёк полинял, но ещё не сошёл. Она смотрела в экран своего «айфона». Крутнула его, и серебристо блеснул логотип.

— Всё хорошо? — спросил Юри.

— Мама. Ерунда, — сказала она.

Юри видел: что-то её грызёт, она больше не наша. В отчаянии он положил на её руку свою, волосатую, с толстыми пальцами.

— Расскажи. Я умею слушать. Я не как другие. Они хотят втиснуть тебя в свои представления. А я приму тебя такой, какая ты есть.

Отдёрнув руку, она погасила экран телефона.

— Но меня на самом деле нет. Я в зеркале.

Она поцеловала Юри в щёку.

— Попрощайся за меня с остальными.

Дыхание её отдавало сладостью. Юри зажмурился. А когда взглянул опять, она лежала на полу, распахнув зелёные глаза. Только тогда он увидел в её руке склянку с таблетками.

Так Люми нас покинула.

Наступает утро, — и вот она, целая, под стеклом наших экранов. Мы не отводим глаз, желая, тоскуя, боясь коснуться. Юри кусает губы, силясь не разреветься. Исмо ругается. Микко дёргает себя за бороду.

Красивая и яркая, Люми на миг снова наша.

Потом Исмо открывает сайт миру, и мы её отпускаем.

Врач нашёл её в сети. Это была одна из тех ссылок, на которые жмёшь, когда скучно. Что-то вроде цифровой усыпальницы девушки в коме. Выложены её фотографии и дёрганое видео, снятое телефоном: в жёлтой юбке она сидит на лестнице.

Вдруг подняв голову, она улыбается. На её щеке синяк, но улыбаются красные губы радостно, доверчиво и невинно.

Он просмотрел клип трижды и влюбился.

Он попросил перевести его в её больницу. В ход пошли деньги и связи.

Он нашёл её в пустой палате с жёлтыми стенами. Пахло от неё густой мазью для тела и ещё чем-то сладким.

Он захотел увидеть, что видит она. Дать бой тёмному кровавому дракону в её мозгу.

Он достаёт бутыль с загадочной надписью и наполняет шприц. Уверенно находит на её руке голубую вену. Плавно вводит прозрачную жидкость, что по карману лишь принцам. Вот игла вышла, на коже — капелька крови, идеальный рубиновый шарик. Поцелуй — и его нет.

Он отключает её от аппаратуры, осторожно снимает капельницы, выплетает из волос цвета воронова крыла электроды. Зелёная кривая на экране становится прямой.

Он берёт её руку и ждёт пробуждения.

За окном поют птицы.

Я не та, кем ты меня считаешь.

Я смерть. Держись от меня подальше.

Ты ни при чём. Ведь ты меня разбудил. Ты красивый — белый халат, зачёсанные назад волосы, загар Биаррица, дорогие часы и слабый запах хвои.

Нет, не надо воды. Но выслушай.

Я принесла смерть матери. Она мечтала об идеальной дочери — из снега, крови и воронова крыла, — а такие мечты ведут лишь к одному.

Мачеха разглядела во мне отражение своего конца, смерть молодости и красоты. Она знала, кто я, ещё когда я была ребёнком. Знала, что я — её смерть в зеркале.

Я читала комиксы про Бамси, самого сильного медведя в мире, и представляла, что я его друг, черепашка Килпинен. Я прятала голову в рубашку, как в панцирь, отгораживаясь от мира, а она вытягивала меня за волосы и предупреждала: «задохнёшься», — но всегда таким тоном, будто об этом мечтает.

Вырастая, я видела, как медленно убиваю отца. Я была пустотой в нём, пустотой в форме своей матери, и через меня вытекала его жизнь. Вот почему я попыталась бежать.

Я стану смертью фотографа, посланного за мною мачехой. Он разглядел в моём лице что-то ещё, не исполнил наказа, и за это потом расплатится.

Друзья мои думали, что меня спасли, но рано или поздно я убила бы их дружбу. Они делились всем, но мною делиться не стали бы.

В каком-то смысле это удача, что она написала. Я поняла, кто мне пишет, едва телефон завибрировал, ощутила в его тёплой округлости и гладком стекле.

Буквы построились в яд, химическую формулу из слов.

ОН ПОГИБ ИЗ-ЗА ТЕБЯ.

И ссылка на автокатастрофу.

Я смотрела до боли в глазах.

Лекарства я нашла в комнате Юри. Я проглотила их, не запивая. Вкуса не было никакого. Лучше быть ничем, чем смертью, лучше тишиной, чем эхом.

Вначале немного заболели живот, голова. Затем дождём хлынули сны.

Я была вампирской принцессой, холодной и суровой, что заключила пакт с древними силами Земли, богами в облике мелких людишек, и воевала с тёмной королевой, алчущей крови бессмертного.

Я была девушкой-андроидом, машиной для удовольствий, не имеющей сердца, купленной по дешёвке и выброшенной на свалку металлолома ревнивой женой; обманутой ботами-рудокопами на далёком Марсе и выключенной с помощью тайного кода; и разбуженной в отдалённом будущем, где солнце не жёлтое, а красное, постчеловеческим богом, желающим понять человечество.

Я была сотней других принцесс, рождённых лишь затем, чтоб умирать, опять возвращаться и отражать чужие надежды и мечты.

Вот и твои глаза: они ищут чего-то, что ты отчаянно хочешь увидеть. Думаешь, я теперь твоя, ты меня спас.

Не веришь. Думаешь, мы полюбим друг друга, сыграем свадьбу. Моя мачеха придёт и будет смотреть на наше счастье, красная от злости, бессильно стуча каблуками по танцплощадке. Но мачеха не даст нам соединиться. Она пригласит тебя на танец, и когда музыка заиграет громче, в руке её появится шприц.

Так всегда бывает во сне. Но мне снился и выход из зеркала.

Когда ты меня разбудил, ты сказал, я на время умерла. Вот так и надо. Люми не проснулась, во сне и скончалась. Если ты меня любишь, подтасуй историю болезни, найди безымянное тело, которое займёт место Люми.

Сейчас я тебя поцелую — на прощанье.

Моё тело разбито. Зубы болят, волосы клочьями.

Руки-ноги иссохли и все в язвах.

Не беда.

Ты меня хочешь. Целуя меня в шею, убираешь из волос электроды. Яблоко на экране лэптопа — красное. А потом ты — моя маленькая смерть, а я — твоя.

Ты ещё спишь, а я надеваю больничную рубаху и с телефона пишу друзьям. Меня будет ждать паспорт и билет, — и новое имя, выкованное из фальшивого серебра битов.

Я шепчу «прощай» и ухожу.

За ночь намело снега. Пороша глушит птичьи трели. Мир бел и чист, как первая страница книги.

Я всё, что ты когда-либо хотел. Всё, чего не мог себе позволить, — ты, в белом халате, с зачёсанными назад волосами, загаром Биаррица, при дорогих часах и слабо пахнущий хвоёй.

Я жизнь. Я невинность. Я слабая. Я сладкая. Я — та, кого ты создал из химикатов и электрических снов.

И для тебя, только для тебя я предстаю слабее, чем я есть, как просыпаюсь, и вот ты рад подбежать, поправить подушку, дать стакан воды. Я позволяю твоей руке коснуться моей и медленно пью. Твои пальцы тёплые, дыхание жадное, быстрое. Губы мои сухи, потрескались, волосы клочьями. Плевать. Волшебство пока держится.

Это игра в зеркала. Я даю тебе увидеть то, что ты хочешь.

Игре этой меня научил отец, король. Он говорил, я особенная, не как другие девочки. Моя мать загадала желание — и призвала меня из волшебного королевства, слепила из снега, крови и воронова крыла.

Покажи я ему лицо моей матери, он сделал бы всё, что я захочу. Улыбнись вот так — улыбнулся бы он и купил мне принцессу-Барби. Возьми и пожуй губами прядку, и он помрачнел бы, ушёл к себе в кабинет и сидел, закрывая лицо руками.

Всё, что было его, стало бы моим. Но явилась она, залатала собой дыру, и жизнь перестала из отца вытекать. Она поняла, что я такое, потому что была со мной одного поля ягодой. Между нами воздвигся бесконечный коридор отражений, лабиринт из стекла и улыбок.

Она была старше и сильнее. Сука. И мне пришлось бежать.

Конечно, она не отстала.

С фотографом было легко: ему подобные видят мир в рамке, сквозь объектив.

Чтоб от него отделаться, хватило поставить себе синяк и состроить мрачную мину, — показать ему, чего он лишился.

Мальчишки в чёрном возвели бы для меня замок, покажи я им сексуальную мамочку. У них, в тихой гавани, я могла бы выстроить себя заново, стать сильней. Но она написала, призывая меня домой, прикрываясь горем, любовью и прочей ложью.

Я знала: это ловушка. От неё не сбежать, — пока не сочтёт, что она победила.

И я съела таблетки. Буду спать и ждать своего часа.

Во сне я мечтала о мести.

Я была вампирской принцессой, холодной и суровой, что заключила пакт с древними силами Земли, богами в облике мелких людишек, и воевала с тёмной королевой, алчущей крови бессмертного. В конце королева, перепив лекарства от смерти, сгорает на солнце.

Я была девушкой-андроидом, машиной для удовольствий, не имеющей сердца, купленной по дешёвке и выброшенной на свалку металлолома ревнивым ИИ; обманутой ботами-рудокопами на далёком Марсе и выключенной с помощью тайного кода; и разбуженной в отдалённом будущем, где солнце не жёлтое, а красное, пришлым богом, желающим понять давно сгинувшее человечество. ИИ в наказание заточён в сингулярности и пожирает собственный код, сжигаемый энтропией.

Ты меня разбудил. Я благодарна. Прежде чем отнять у тебя всё, я исполню твои мечты, как и бывает всегда, если любишь по-настоящему.

Ты станешь ухаживать за мной, и я поправлюсь. О нас напишут все газеты: чудо-пара, принцесса и её спаситель. Я буду вначале робкой и разбитой. Ты соберёшь меня заново — осколок за осколком, поцелуй за поцелуем.

Мы поженимся в твоём фамильном загородном доме, в середине июня, под белым цветом черёмухи. Придёт мачеха. Мы обменяемся зеркальными улыбками, а потом ты пригласишь её на танец.

И, когда музыка станет громче и ты поведёшь её в танце, в твоей руке появится шприц. Она ощутит будто комариный укус. А затем пойдёт танцевать, танцевать в туфлях на высоком каблуке, пока не загорятся подошвы, протанцовывать всю свою жизнь.

А сейчас помоги мне встать. Я хочу выйти и увидеть восход. Хочу вновь посмотреть на мир.

Да, да. Голубое небо, золотой свет, алый горизонт. Чёрные ветки на фоне белого снега, как буквы. Тихо щебечут птицы, а затем — тишина.