- Только то, что вдовство миссис Уолш по-видимому не в тягость, - не считая нужным понизить голос, заявила на ухо подруге мисс Клейман, но судя по тому, каким взглядом мисс Которел взглянула на нее, она опять ничего не поняла.
Мисс Клейман поправила очки, видимо собралась разъяснить подруге все как следует, когда пунцовая Эбигайль резко встала, не собираясь больше терпеть эти бесцеремонные глупые домыслы. Благо лицо Когтистой Лапы хранило неподвижность и загадочность древней каменой маски. Сухо извинившись, она встала и ушла, уводя за собой и индейца-слугу, к огорчению двух почтенных дам. К удивлению Когтистой Лапы Эби вдруг привела его в свою комнату. Он не спрашивал ни о чем, просто вошел в открытую перед ним дверь.
- Садись, - сказала Эбигайль и ушла в ванную.
Мужчина сел, с нарочитым безразличием оглядевшись вокруг. Он не позволял себе думать, а просто подчинялся и ждал. С этой женщиной он не знал, что будет дальше, а потому поглубже упрятал оглушающую надежду. Она вышла из ванны, держа в руках какую-то коробку, и попросила:
- Сними пиджак.
Он тут же подчинился, одним движением сбросив его на пол, за одним сдернув душивший его галстук. Поставив коробку на стол и намочив бинт из темного пузырька едко пахнущей жидкостью, Эбигайль принялась осторожно оттирать кровь с лица Когтистой Лапы и вокруг раны. Когда молчание, притягивавшее их друг к другу, стало невыносимым, и единственно верным было бы просто поддаться обоюдному влечению, она все разрушила никчемными словами.
- Рана намного глубже, чем я думала. Ее надо зашить.
- Оставь, - глухо оборвал он ее и, перехватив руку женщины, притянул к себе, смотря темными блестящими глазами. - Разве сейчас это важно...
Он был уверен, что она тоже так думает, слишком хорошо он ее чувствовал.
- Но твоя рана... - снова начала она.
- Я заговорил ее... кровь уже остановилась, - он встал, но, по-видимому, своей близостью лишь напугал ее.
- Ах, перестань, - сказала она, отстраняясь и высвобождая свою руку из стиснувших ее пальцев. - Неужели ты не можешь понять, что это невозможно.
- Я не принимаю этого. Что мне сделать, чтобы твоя обида ушла и больше не возвращалась? Я долго молился об этом Великому Духу, но ты удерживаешь обиду возле себя.
- Я вижу и ценю твои достоинства, но когда хочу приблизиться к тебе, обида возвращается, не давая забыть, - помолчав, вдруг призналась Эбигайль.
Когтистая Лапа опустил голову, подавив глубокий вздох. Но, по крайне мере, они заговорили об этом...
- Я знаю, - он снова взял руку Эби, стиснув ее пальцы. - Я виноват. Я долго и старательно взращивал в тебе обиду, вскармливая ее своей ненавистью и жестокостью, и теперь она принялась губить нас. Я не знаю, как бороться с ней. Я пошел к вашему священнику и спросил, как победить этого злого духа. Он сказал, что добрый христианин обязан простить, что этому учит ваш мертвый бог. Тогда я спросил: если обида сильна, как тогда поступить доброму христианину? Мудрый старик ответил, что добрый христианин должен победить демона обиды молитвой. Я ни о чем не просил тебя, теперь прошу: молись, чтобы твое сердце избавилось от этого демона, тогда ты сможешь без возмущения и отвращения смотреть мне в лицо и встать рядом со мной. Если хочешь принять меня, молись. Мое сердце по-прежнему ждет.
Эби слушала, не поднимая глаз.
- Но ты ведь не хочешь этого, - горько усмехнулся Лапа. - Прости меня, - вдруг прошептал он. - Прости.
Он вглядывался в лицо Белой, ожидая ответа, но так и не услышал ее слов. Подавленный, он не придал значения ее странному взгляду, который она бросила на него, тут же отведя глаза. Подняв с пола пиджак, он ушел, оставив ее один на один с его горечью. Придвинув к себе стул, Эбигайль, села. То, что Когтистая Лапа попросил прощения, потрясло ее. А он просто знал, что должен был поступить так. Он чувствовал в этом потребность, и мудрый священник только подсказал, как выразить словами то, что его мучило. В искренности слов Лапы Эби не сомневалась. Но как могло быть такое, что душа вчерашнего дикаря, возводящего месть в религию, вдруг поднялась до высот искреннего прощения, до каких доходит не каждый христианин. Это заставило Эбигайль взглянуть на Когтистую Лапу по-другому и повернуться к нему сердцем. Но в тоже время, она боялась принять его, но из-за обиды ли? Может она боялась боли, зная, как глубоко входят в ее сердце чувства, настолько глубоко, что могут сломать ее. Едва оправившись от потери, она боялась, что не вынесет их силу, не перенесет еще раз утраты. Она всего лишь слабая женщина. Хения был сильным человеком, но разве он сумел защитить ее от боли разлуки с ним, от своей смерти.
На следующий день Эбигайль, Когтистая Лапа и репортер Гранжер явились к мистеру Вайгеру и, переговорив с ним, заполнили запрос на разрешение разводить в резервации Бурого Медведя лошадей. Присутствия Когтистой Лапы как представителя племенного совета было достаточно. То, что этот запрос шел в обход агента Рейси, не принималось ими во внимание. Обоснование для этого решения Вайгер взял на себя. Утром Лапа уехал. Так было лучше. Ему и Эбигайль становилось все труднее жить под одной крышей. Эйлин опять горько плакала, расставаясь с отцом, и Когтистая Лапа уже сидя в бричке, смотря перед собой блестящим глазами, резко дернул поводья, тронув лошадь. Он ни разу не обернулся.
- Вы удивитесь, дорогая, - сказала как-то вечером миссис Оттон сидя с Эбигайль и Эйлен в гостиной, вывязывая крючком ажур очередной салфетки, - но при мистере Когтистая Лапа, я чувствовала себя странно защищенной. Его семье, да и племени тоже, о котором он так печется, ужасно повезло.
Для агента Рейси возвращение Когтистой Лапы ознаменовался неприятным сюрпризом. Вождь привез документ подтверждающий его право на земли резервации, которые Рейси уже потихоньку начал сдавать в аренду, как и подтверждения права индейцев разводить на них лошадей. К тому же Когтистая Лапа решил, что люди племени должны иметь дома, такие как у фермеров и между тем не забывал говорить о появлении на их землях школы. Если племенной Совет поддержал в этом Лапу и Белую, то некоторые старейшины, имеющие немалое влияние среди одноплеменников, не то, чтобы сопротивлялись, но недоумевали, не понимая, зачем им эта самая школа. Сахем собрал сомневающихся, скептически настроенных стариков и в который раз начал уверять в необходимости школы. Когда старейшины выслушали Когтистую Лапу, то какое-то время молчали, обдумывая важное решение, которое их вынуждали принять. Сахем терпеливо ждал.
- Зачем нам знания бледнолицых? - наконец спросил дряхлый и седой Гнущий Деревья. - Разве мы не убедились, что оно вредно для нас так же, как их огненная вода.
Кивнув в знак того, что услышал почтенного, Когтистая Лапа степенно ответил:
- Когда у отважного воина в бою ломается копье или рвется тетива, что делает он? Подбирает оружие врага и продолжает драться. Время предков ушло и не вернется, наступает время белого человека. Наши законы ничего не значат в их мире, но и их законы не понятны для нас. Нам нужно идти по тропе бледнолицых и учиться владеть их оружием, - терпеливо убеждал Когтистая Лапа.
Выглядел он при этом очень колоритно и представительно в глазах соплеменников, невольно приковывая к себе их внимание, одетый в красную рубашку, леггины, жилетку и пиджак, а на длинных, заплетенных в косы волосах, сидела форменная фуражка. Мужчины закивали, признавая правдивость его слов.
- Но главное не в этом, - продолжал Когтистая Лапа, - а в том, что бледнолицые все равно возьмут наших детей, чтобы увезти далеко, и там учить их. Тогда матери и отцы долго не увидят своего ребенка, а когда придет срок, и его отпустят из интерната, родители не узнают его. Белая хочет помочь, она не хочет, чтобы дети разлучались с родными. Она будет учить детей в деревне Бурого Медведя. Я сказал.
Старики снова закивали, соглашаясь. Когда это дело было улажено, сахем, никому ничего, не сказав, вдруг снова уехал. Люди только головами качали: ох, уж этот неугомонный Когтистая Лапа.
А он, сумев стребовать у агента Рейси небольшую часть денег, закупил стройматериалы для постройки домов. Договорившись с перекупщиками, что те отпустят стройматериалы в кредит и под проценты, он бестрепетно подписал все документы и теперь наблюдал за отгрузкой досок, бревен и необходимого инструмента. Как всегда, чего-то не доложили, и Когтистая Лапа потребовал недостающее. Он очень болезненно относился к тому, когда племя ущемляли в его правах или хоть в чем-то обделяли и не дай бог в пайках. После того как он привез строительные материалы, что были свалены на улице, они той же ночью загорелись. Пока люди метались, сбивая огонь, пытаясь спасти хоть что-то, Когтистая Лапа успел заметить следы чужаков и по ним с тремя из Равнинных Волков бросился в погоню. Они нагнали троих бродяг за несколько миль от резервации и, повязав, отправили в форт. Вина этих троих была очевидна, их сапоги и одежда оказалась прожженна в нескольких местах от упавших искр, а дымом от них пахло за милю. С поджигателями обещали разобраться, но на следующее утро выпустили. То, что сгорели доски и бревна, и так было ощутимой потерей для племени, но то, что злоумышленников безнаказанно отпустили, стало ударом для Когтистой Лапы. У него хватило здравого смысла, сдержать свой гнев и не идти тотчас к капитану форта объясняться по этому поводу. Отпустив приунывших Равнинных Волков домой, он зашел в местный бар, найдя там своего хорошего знакомого - маршала Хендерсона мрачно накачивающегося виски.
- Не советую соваться с этим делом к капитану, - брезгливо поморщился маршал. - Тухлое оно, дружище, - он исподлобья взглянул на сидящего напротив индейца и, схватив бутылку виски, проливая мимо, снова наполнил стакан. - Я к чему веду... поостеречься бы тебе, вот что. Не все здешние фермеры довольны тобой, уж слишком бурную деятельность ты развил, - и он, опрокинув стакан в рот, одним махом проглотил виски. - Дело не простое. У поджигателей, кажется, имеется сильный покровитель с которым тебе не сладить. Я знаю, о чем говорю, дружище... наняли их, вот что... Я не говорю тебе, оставить это дело без последствия, нет... просто притихни покуда. Мне понять надо, откуда ветер дует, и кто об тебя сильно споткнулся.
Молча, запряг сахем бричку, прихватил ружье и отправился в резервацию ни с чем. Равнинные Волки уехали еще раньше, сразу после того как злоумышленников отпустили, а маршал как в воду глядел. На сахема, возвращающегося из форта, напали, обстреляв. Когтистая Лапа заметил их издалека, а потому был начеку. При первых же выстрелах, он вывалился из брички, залег под нею и открыл ответный огонь. Одного убил, другого ранил, а третьего обратил в бегство. По своей привычке, Когтистая Лапа не бросил убитого и раненого, а загрузив в бричку, вернулся с ними в форт. Передал тело погибшего и раненого капитану, рассказав, все как было. Капитан выслушал его и взял сахема под стражу, пообещав во всем разобраться. Прознав в чем дело, маршал Хендерсон помчался ловить беглеца, чтобы доказать невиновность сахема. Однако проходимец так залег, что дело это оказалось не легким и не скорым. Фермеры, когда он заезжал в усадьбы, молчали как один, лишь недобро поглядывали на маршала и Хендерсон все больше убеждался, что именно они прячут сбежавшего бандита. Хотя фермеры уверяли, что знать не знают разыскиваемого и в глаза его не видели, маршал ни на цент не верил им. На одной из дальних ферм с его несговорчивым хозяином, Хендерсона застало известие, что Когтистую Лапу увезли в Чер-тон. Все повернулось хуже некуда, сахема обвинили в нападении и убийстве двух человек, потому что раненый им скончался. За это Когтистую Лапу должны были повесить, но сначала решили судить скорым судом, как одного из тех вороватых индейцев, которые нападали на мирно проезжавших путников, грабя их и убивая. Дело оказалось безнадежным, потому что было ясным для судей, а вина сахема настолько очевидна, что даже следствия не велось. Уже было решено, что Когтистая Лапа виновен.
То, что Когтистую Лапу взяли под стражу за двойное убийство, Эбигайль узнала от приехавшего в город мистера Бредли. Он передал ей письмо от сахема в котором неумело крупными буквами учащегося первогодки, было написано, чтобы она не вздумала приходить к нему, иначе он оттаскает ее за волосы за непослушание, что заставило Белую слабо улыбнуться его своеобразному чувству юмора. Но Эбигайль испугалась. Она уже не представляла, как будет без Лапы. Она растерялась, поняв, что его упорство и несгибаемость все это время поддерживала ее и помогала пережить жуткие для нее времена. Он помогал ей хотя бы тем, что заставлял бороться с ним. Эби встретилась с журналистом Гранжером и все ему рассказала, прося совета. Гранжер был уже в курсе этого дела и знал о нем все, что только мог узнать. По его мнению, дело Когтистой Лапы было проигрышным, потому что судья уже заранее был согласен с обвинением.
- Лапа здорово подставился, привезя с собой труп и тяжело раненного, - сказал Гранжер. - И все же он пробует на зуб наше с позволения сказать правосудие. На все вопросы неизменно твердит одно и тоже, чтобы бледнолицые разобрались с бандитами, которые нападают на честных индеев. Не перестаю удивляться ему. Вот уж кому упрямства не занимать, - качал головой журналист. - Рисковый парень.
Городская общественность Чер-тона разделилась на два лагеря. Одни требовали, чтобы индейца тут же вздернули за убийство двоих белых. Другие стояли на том, чтобы все прошло по закону, а не самосудом, и что ведь до сих пор убитых не опознали, и непонятно кого пристрелил сиу. Может это действительно бандиты, и он лишь защищался, так что сторонникам линчевания, пришлось поутихнуть.
Эбигайль, оставив Эйлен на миссис Оттей, поспешила в резервацию, тревожась за оставшихся там детей. Ее возвращение явилось вторым неприятным сюрпризом для Рейси, как и то, что она приехала с каким-то щеголем, представившимся газетчиком. Вот уж не ожидал он от нее такого. Вернуться в этом богом забытую дыру... А за мальчиками в отсутствие отца присматривала жена Бредли Ночная Выпь и благодарная Эбигайль отнесла ей кучу подарков. Довольная женщина уверила ее, чтобы не беспокоилась о детях, что она и Смеющаяся Женщина позаботятся о них, а Эбигайль с болью увидела как выросли без нее сыновья. Ашкия стал совсем большим и носил на спине Инчину-Джона, а когда опускал его на землю или на бизонью шкуру, тот начинал протестующе реветь, пока брат, снова не брал его на руки. Маленький Орел всюду следовал за ними. Он был еще тем молчуном, и Эбигайль так и не удалось разговорить мальчика. Пока миссис Уолш улаживала свои дела, Гранжер общался с людьми племени Бурого Медведя. Обратно их провожали Равнинные Волки, заметно обеспокоенные судьбой своего вождя, но державшиеся с газетчиком молчаливо отрешенно. По возвращению в город, Гранжер и Эбигайль узнали, что тела убитых Когтистой Лапой поджигателей неожиданно исчезли из морга, как раз накануне того дня, когда их должны были опознать. Гранжер прямо сказал Эбигайль, что все намного серьезнее, чем представляется на первый взгляд, и чтобы она держалась от всего этого подальше. Тогда-то ей пришла вторая записка от Когтистой Лапы. За детей он не беспокоился, уверенный, что Белая позаботиться о них, но вот она сама... Он знал, что жена непременно ввяжется в "драку" и велел ей не вмешиваться, он сам о себе позаботиться. Но она, разумеется, поступила так, как посчитала нужным.
Приехав в тюрьму Чер-тона, она добилась свидания с сахемом как его жена. На следующий день ей было разрешено увидеться с ним и ее сердце болезненно сжалось, когда к ней по ту сторону решетки подошел осунувшийся, исхудавший, со свалявшимися волосами человек, в грязной разодранной одежде, со следами побоев на теле и лице. Она заметила, что, кроме Когтистой Лапы в камере сидело несколько человек бандитской и зверской наружности, и содрогнулась, представив какие унижения приходиться переносить ее мужу от этих негодяев.
- Скажи же что-нибудь, - испуганно попросила его Эби, когда он подошел к решетке, и, обхватив ее толстые прутья, смотрел на нее неподвижными ждущими глазами. - Тебе, что-нибудь нужно? Я вытащу тебя отсюда, слышишь?
- Мое сердце по-прежнему видит лишь тебя, - медленно проговорил он, с безнадежностью покачав головой. - Я рад, что ты пришла, но больше не приходи.
- Будет суд. Тебя обвинят в убийстве. Не признавайся в том, чего ты не совершал.
- Я убил.
- Ты убил, защищаясь, это не считается преднамеренным убийством. Прошу тебя, не будь таким. Борись. Ты нужен людям племени, ты нужен... мне.
- Ты хочешь бороться, кочина? - вздохнул Лапа, ласково коснувшись ее мокрой от слез щеки. - Не нужно, ты и так была храброй. Оставь меня и позаботься о себе.
Позади него завозились сокамерники Когтистой Лапы, и до Эби донесся шепот:
- ...жена индея? ...красавица у этой краснокожей сволочи...
- Мерзавцы! - Бросилась на решетку Эбигайль в таком неистовстве, что Когтистая Лапа отшатнувшись, растеряно обернулся на сокамерников, те поспешили отвернуться, не решаясь даже встретиться с ней глазами. - Только посмейте тронуть сахема! Я каждого из вас найду, подлецы, и заставлю пожалеть, что на свет родились... Душу за это продам, клянусь господом!
- Успокойся, жена, - обхватил ее руку стискивающую прутья решетки Когтистая Лапа. - Не нужно так защищать меня, - улыбнулся он. Ее ярость, словно вдохнула в него силы.
- Я написала моим друзьям. Они помогут, - отдышавшись и уняв гнев, как можно спокойнее проговорила Эбигайль, но ее голос все еще дрожал.
- Кто твои друзья, что смогут помочь мне? - поинтересовался Когтистая Лапа, его глаза загорелись прежним огнем. Хотя, вряд ли на самом деле ему было интересно, что она говорила, он просто хотел смотреть на Эбигайль, видеть ее как можно дольше. - Я их не знаю. Не видел ни одного бледнолицего, что, хоть как-то помогал индеям, кроме простых охотников за пушниной, но и они знают столько же, сколько и мы.
- Мир бледнолицых намного разнообразнее, чем тебе представляется. Потому и бесчинствуют здесь подонки вдали от общественного осуждения. Но есть сила, которой вынужден подчиниться любой бледнолицый - это закон. Эндрю наймет хорошего адвоката. Даже если мы не найдем защитника, мы сможем опираясь на закон, вытащить тебя, - убеждала его Белая.
- Ты говоришь так, будто этот закон важнее вашей Черной книги, - недоверчиво проговорил Когтистая Лапа.
- Закон тоже очень важен. По нему живут бледнолицые и от него зависит, каково будет наказание за проступки. Каждого судят по этим законам.
- Что ж, - усмехнулся Когтистая Лапа. - Мы вступаем на тропу судебной войны?
Эби добилась аудиенции у начальника тюрьмы и попросила, что бы заключенного индейца перевели в отдельную камеру и дали ему возможность привести себя в порядок. Свою просьбу, она подкрепила меленькой благодарностью в несколько крупных долларовых купюрах. Так же она не обошла благодарностью и охранников. Начальник тюрьмы считал себя человеком гуманным, но строгим и справедливым и хотел, чтобы его таковым видели и другие. Конечно, удивительно, что за краснокожего просила дама, и он, может быть, хорошенько подумал, прежде чем выполнить ее просьбу, но к нему по поводу этого дикаря пришел небезызвестный мистер Гранжер, а с ним нужно держать ухо востро. Скажешь что-то не подумав, так пропишет в своей статейке представив тараном и самодуром, что после и не докажешь обратного. И начальник тюрьмы, скрепя сердце, выполнил пожелание газетчика, пойдя ему навстречу.
Эбигайль пришла телеграмма от Эндрю, который коротко сообщал, что мистер Гордон, уже год как умер, а те адвокаты, к которым он обращалась, не берутся за дело Когтистой Лапы, считая его безнадежно проигрышным. Тогда в отчаянии и от бессилия что-либо сделать, Гранжер вдруг решил выступить в качестве защитника за неимением адвоката, но судья решительно отклонил его кандидатуру. А после они узнали, что защитник был назначен судом, но и то, чуть ли не в день суда. Ни Гранжеру, ни Эбигайль вновь назначенный адвокат не был знаком. Эбигайль даже не успела поговорить с ним, и увидела его лишь в зале суда. Это был молодой человек, лет тридцати, с рыжей шевелюрой волос, в дешевом, но новом сером костюме в темную клетку. Он сидел за столом перед оградой, за которой находился подсудимый и на ходу читал дело. У Эбигайль возникло стойкое чувство, что она его уже где-то видела. Сама она заняла место в первом ряду, рядом с двумя тихо разговаривавшими представительными господами:
- Разве индейцы достойны суда? Мы ведь не судим животных, ибо они лишены сознания, чувства морали и нравственности. Да и то, считаю, что реальнее их призывать к ответу, чем краснокожих.
- Хотите сказать, что они отличаются от собак по своим умственным способностям?
- Только лишь тем, что умеют говорить, но осознают ли себя?
- Не могу не согласиться с вами.
- Ах, какой дикарь! - восхищенно шепнула дама, сидящая позади Эбигайль своей подруге, когда в зал суда ввели Когтистую Лапу.
- Я тоже ужасно хочу, чтобы его оправдали, - тихо ответила та.
Эби усмехнулась: мнение женщин, как всегда было независимо от мужского. Она не сводила взгляда с Когтистой Лапы. Он выглядел уже далеко не таким жалким, каким она увидела его в день свидания и похвалила себя за то, что предусмотрительно передала мужу новую одежду, и он не предстал перед судом, вопреки ожиданию публики, грязным дикарем. К тому же европейская одежда лишь подчеркивало его горделивую осанку, и чувство собственного достоинства с которым Когтистая Лапа держался. Он спокойно огляделся и чуть кивнул адвокату, когда тот представился ему.
Когда судья и присяжные Чир-тона вошли в зал суда, то кроме публики, которой он был заполнен до отказа, увидели репортеров не только местных газет. Судья и обвинитель переглянулись. Дело не просто получило огласку, а вызвало нежелательный общественный резонанс. В самом деле, не станешь же выдворять журналистскую братию из зала суда. Заняв свое место за высоким столом, судья, стукнув молотком, объявил начало судебного заседания. После оглашения обвинения облаченного в обязательную юридическую форму - нудную и сухую, под шепоток волнующейся публики, был приглашен основной свидетель, агент резервации Бурого Медведя, мистер Рейси. Пройдя на место свидетеля, агент Рейси, после обязательной клятвы говорить правду и только правду, произнес целую речь:
- Я не понимаю, почему мы должны отвлекать внимание налогоплательщиков этим процессом. Ведь на ступени своей дикости, индейцы, что дети, которых следует направлять. И разве не призван был я открыть им радость созидательного труда и ценность материальных благ, а не поощрять их праздность и безответственного разбазаривания собственности. Посмотрите только, как существуя за счет щедрости отечески пекущегося о них индейского Бюро, они обленились. Эти мошенники так долго получали бесплатные пайки, им льстили и их ласкали, что они возомнили себя господами. И вот результат! Дикари, никого не слушают: детей не отпускают в школу, держат в плену бледнолицых женщин и упорно не желают трудиться, чтобы хоть как-то немного самим прокормить себя. Они сплошь ленивый сброд и упрямое отребье, не желающее возделывать землю. Их вождь отъявленный смутьян, мало того, что мутит воду, подбивая своих людей на всяческого рода протесты, так еще сам подает пример, занимаясь разбоем. Господа, призываю всех здесь находящихся, проявить сейчас твердость, дабы не пожинать нам горькие и опасные плоды своего благодушия и попустительства. Призываю строго наказать Когтистую Лапу в назидание его сородичам. Отбросьте прекраснодушие и вы увидите, как убоявшись строгости закона, эти дикари присмиреют.
Эби до боли стиснула пальцы. Речь Рейси нашла явный отклик одобрения.
- Что вы на это скажете, мистер Когтистая Лапа? - обратился к вождю судья. - Вы признаете, что ваш агент говорит правду?
- Его слова ложь, - отрезал Когтистая Лапа, взглянув на судью как на равного.
- Значит, вы отрицаете слова этого достойного человека? - уточнил судья, полагая, что индеец не понял его вопроса.
- Да, этот человек говорит неправду.
- Разве, у вас в резервации не живет, насильно удерживаемая вами, белая женщина? - подскочил обвинитель. - Которую вы так и зовете: Белая.
- П-позвольте уточнить, - встал адвокат. - Э-эта женщина не пленница. Она живет в резервации в качестве ж-жены вождя и учительницы, - сказал он заметно заикаясь.
- Учительницы? - ехидно уточнил обвинитель. - Но, как известно, в резервации школы нет и в помине.
- В т-традиционном понимании, ее там н-нет. То есть, нет здания, в котором была бы устроена эта ш-школа, но миссис Уолш решила п-проводить уроки в палатке.
В зале сдержано зашептались, судья задал закономерно возникший вопрос:
- Почему же ее до сих пор не построили?
- Т-тот строительный материал, который сумела закупить резервация, сожгли, - ответил адвокат. - Следствие по этому делу не велось. К-когтистой Лапе и его людям удалось поймать злоумышленников, но их отпустили якобы за неимением улик, хотя улики были налицо. В-в резервации желают иметь помимо школы и дома, но м-мистер Рейси устранился от этого, не желая помогать вверенным под его опеку людям, к-которых упорно считает дикарями, а их желание построить д-дома и школу, по-видимому, с-счел не иначе как в-варварством, - не упустил случая поддеть "достойного человека" адвокат.
- Почему вы решили не поддерживать вождя Когтистую Лапу в строительстве школы и домов? - обратился к мистеру Рейси судья.
- Потому что деньги резервации используются им нецелесообразно, - с угрюмой непримиримостью произнес Рейси. - Я знаю, что по своему недомыслию, сиу влез в долги, которые разорят не только его, но и резервацию. Как вы считаете, что тогда станет делать он и его люди? Грабить, конечно! И кто сказал, что виноваты какие-то поджигатели? Лично я их в глаза не видел. Уверен, это индейцы растащили все деньги и подожгли стройматериал. Кстати, когда я принимал дела от мистера Присли, деньги тоже были разворованы, тем не менее, почему-то именно мистера Присли призвали к ответу.
- У-у м-меня другие сведения, - поднял палец адвокат, и судья вынужден был кивком дать ему слово. - П-по моим д-данным мистер Присли з-заядлый игрок. В резервации скрывался от к-кредиторов и пускал деньги индейцев на денежные аферы и п-прочие спекуляции. Вот документы, подтверждающие м-мои слова. Сейчас Присли отсиживает з-законный срок в местах заключения.
"Где же я его видела?" - вновь спросила себя Эбигайль, вглядываясь в адвоката.
- Как, по-вашему, должны быть использованы деньги резервации? - повернулся судья к агенту, предоставляя Рейси возможность своим ответом исправить положение.
- На покупку зерна и кукурузы, - ответил агент и добавил назидательно: - Я не устаю внушать вождю, что его люди должны научиться возделывать землю, а не забавляться целыми днями лошадьми.
- Что вы на это ответите, вождь? - обратился к Когтистой Лапе судья.
- Земля скудная, плохая, - коротко ответил тот. - Зерно не выживет в ней, это убытки, люди будут голодать. Индейцы умеют разводить лошадей. Это выгодно, это деньги.
- Но вы ведь знаете, что на это должно быть разрешение властей, а его у вас нет.
- Оно есть, г-господин судья. - Адвокат поднялся со своего места и, подойдя к столу судьи, положил на них документы, которые были тщательнейшим образом, изучены как судом, так и присяжными.
- Это ничего не значит! Это разрешение не имеет силы без моего согласия! - взвизгнул заметно взбешенный агент Рейси. - Все делалось через мою голову.
- Но здесь есть согласие племенного совета, а этого достаточно, чтобы выдать подобное разрешение, - охладил его пыл судья.
- Я п-понимаю, ва-аше разочарование, - обратился к Рейси адвокат. - Вы ведь начали уже раздавать в а-аренду земли резервации и теперь вам нужно будет вернуть д-деньги фермерам. Не от этого ли строится в-ваш расчет, чтобы Когтистая Лапа разорился долгами? Тогда бы вы безнаказанно распродали его земли ф-фермерам.
В зале с задних рядов, которые занимали фермеры, раздались встревоженные голоса. Рейси зло, посмотрев на адвоката, смолчал.
- Вам есть что добавить, мистер Рейси? - спросил судья и поскольку того по-видимому, покинуло его замечательное красноречие, обратился к прокурору: - У обвинения будут вопросы к свидетелю?
- Нет.
- А у защиты?
- Нет.
- Вы свободны, мистер Рейси.
- Это ведь вы его нашли? - склонившись к Гранджеру, спросила Эби, имея в виду адвоката.
- Не совсем, - не стал отрицать газетчик. - Его зовут Сэм Уотерстон, он закончил Гарвард. Приехал из Бостона по рекомендации некоего доктора Эндрю Денджела. Представился учеником сэра Генри, сказал, что он только начинает свою практику и теперь находится в поисках постоянной клиентуры. Пока же подрабатывает общественным адвокатом и мечтает сделать себе имя. Надо сказать, что у него определенно имеется хватка и соображает он на лету. Это его первое громкое дело и он будет из кожи вон лезть, что бы выиграть процесс.
- Да, сэр Уотерстон не без способностей. Но вот, что странно, он неожиданно хорошо ознакомлен с делом.
- Признаюсь, я вчера вечером допоздна вводил его в курс дела. И снабдил кой-какими сведениями, - Гранжер вытащил из жилетного кармана часы-луковицу и, открыв крышку, беспокойно взглянул на циферблат.
А Эбигайль задумчиво взирала на невозмутимого Когтистую Лапу, сидевшего на скамье подсудимых с таким видом, будто судили вовсе не его и он здесь только из одолжения. Это был сильный человек. Да он ошибался, но никогда не отступал. Ведь даже Хения, она помнила это, был подавлен, когда понял, что к прежней жизни не вернуться и ничего нельзя уже сделать, чтобы племя жило по-прежнему свободно. И Эбигайль впервые подумалось, что Хения сознательно принял гибель, лишь бы избежать той участи, что уготовил ему сильный враг. Когтистая Лапа сопротивлялся как мог, защищая своих людей. О собственной участи и гордости воина ему просто некогда было подумать. Величественная осанка, чеканный профиль, непримиримо сжатые губы - это был вождь! Но Эби видела и морщинки у глаз и складки горечи, залегшие у губ и проблески седины в прежде черных волосах.
Когда для дачи свидетельских показаний, вызвали миссис Эбигайль Уолш, взволнованная публика прилепилась всем своим возбужденным вниманием к свидетельскому месту, жаждая удовлетворить свое любопытство. Жена вождя! Разве может быть порядочной женщина та, что решилась не венчанной жить с краснокожим дикарем. Эта жалкая недалекая особа, достойна лишь сожаления и снисхождения и вряд ли она добровольно пришла сюда выставлять напоказ свое унижение. С задних рядов привстали, чтобы получше разглядеть ее. Похоже, с подачи обвинения, что расписало миссис Уолш в самом неприглядном свете, все ожидали увидеть чуть ли не чумазую скво, дичащуюся перед здешним обществом и не совсем поняли, что за дама вышла к месту дачи свидетельских показаний. Она была молода, привлекательна, одета по моде, но с элегантной простотой. Присутствующие дамы тут же отметили ее шляпку последнего французского фасона. А сидящего на скамье подсудимых вождя, впервые покинула его обычная невозмутимость. Непроницаемое лицо его оживилось, он опустил сложенные на груди руки и, подавшись вперед, смотрел на жену. И если раньше он выглядел отрешенным, так что казалось, что вряд ли понимает, что вообще происходит, то сейчас он был весь тревожное внимание.
- Вы Эбигайль Уолш? - удивился судья и, спохватившись, попросил уже официально: - Представьтесь, миссис.
Эбигайль назвала свое имя и, после того как, положив руку в кружевной перчатке на переплет Библии, поклялась говорить правду, успокаивающе улыбнулась Когтистой Лапе.
- Правда ли то в чем обвиняют здесь этого человека, а именно в двойном умышленном убийстве? - спросил судья.
- Нет, - коротко ответила миссис Уолш. - Этот человек не виновен.
К судье наклонился один из его помощников и что-то зашептал ему на ухо, деликатно прикрывшись ладонью. Кустистые брови судьи поползли вверх. Выслушав своего помощника, он посмотрел на свидетельницу и спросил:
- Мистер Гордон Уолш, профессор юриспруденции случайно не приходиться вам родней?
- Это мой отец.
- Но, что тогда связывает вас с этим краснокожим, миссис Уолш?
- Кроме, уважения, ничего, сэр. Мистер Когтистая Лапа последний из великих вождей, борющихся за выживание своего народа.
- Выживание народа? - Вскочил со своего места обвинитель. - Это так называется, когда он не просто закрывает глаза на дикарские обычаи, но потакает им. А вы человек цивилизованный, можете еще поддерживать подобное.
- Что вы имеете в виду под дикарскими обычаями? - не поняла Эбигайль.
- Да хотя бы многоженство! - возмущенно потряс руками в широких рукавах судебной мантии обвинитель. - Это же варварское похабство! Каких разумных поступков можно ожидать от этого человека? Но, что страшнее всего, что вы, добрая христианка, идете у них на поводу! - С пафосом указал он обвиняющим перстом на Эбигайль.
- Разумеется, - не дрогнув, подтвердила она.
В зале, позади нее послышался шепоток возмущения и возгласы негодования, объединенные одним повторяющимся словом: "бесстыдство!".
- Геройскими усилиями цивилизованного человека, господа, - сказала Эбигайль громко. - Перебиты почти все мужчины племени. Но кто же, тогда прокормит вдов и осиротевшие семьи? Кто возьмет на себя заботу о них?
- Но вы, же христианка! - возмутился обвинитель. - Как можно забывать о моральной стороне? Иметь трех жен и даже семь... в нашей благословенной католической стране... это простите, ни в какие рамки не входит, - насмешливо развел он руками.
По залу прошел смех.
- А вы, похоже, думаете, что у этих, озабоченных выживанием людей, есть время и силы устраивать оргии? Видимо, подобные рамки морали устанавливаются для обездоленных людей? - сказала Эбигайль. - Но вот когда солдаты вырезают мирное племя, считается, что они поступают глубоко морально?
- Но это война... - пробормотал прокурор.
- Правда? Война с мирным племенем, подписавшем с Вашингтоном договор? Так вы ревностный католик? – в свою очередь поинтересовалась Эбигайль.
- Ну, разумеется! - воскликнул оскорбленный в ее сомнениях прокурор.
- И вы осуждаете сиу за то, что они берут трех и более жен, за то, что они делают это, не таясь, открыто?
- Совершенно верно, - жестом непримиримости сложив руки на груди, кивнул он.
Эби растерянно развела руками, повторяя его жест обреченного торжества.
- Но тогда как быть с теми двумя любовницами, которых вы, ревностный католик, содержите втайне от своей законной супруги. Причем одна из них несовершеннолетняя.
- Это не имеет к суду никакого отношения! - взвизгнул побагровевший прокурор, потом, спохватился и веско возопил, срываясь на фальцет: - Это ложь!
В зале поднялся шум. Судья колотил молотком, призывая к порядку. Позади Эби по проходу простучали торопливо каблучки, гневный возглас: "Подлец!" и грохот хлопнувшей двери. Кто-то из публики не сдержавшись, хохотал. Что ж Эбигайль действовала жестко. Здесь не брали пленных.
- Я просто хочу напомнить, что образ жизни племени не имеет к суду никакого отношения, - покачала головой Эбигайль. - Господин прокурор, прошу все же, вернуться к тому из-за чего судят вождя, а не уводить следствие в сторону.
- С-согласен, - тут же поддержал требование Эбигайль, подскочивший на месте Уотерстон. - Эта щекотливая тема не имеет отношение к тому, в чем обвиняют Когтистую Лапу, а обвиняют его, г-господа, в преднамеренном убийстве, тогда как вождь всего лишь защищался от н-нападавших головорезов.
- У вас есть доказательства, что эти несчастные именно головорезы, а не беззащитные обыватели? - тут же вскинулся обвинитель, радуясь возможности сменить тему и перевести внимание со своей особы. - Ведь мы даже не знаем, кто это были: действительно бандиты или обездоленные трудяги, которым не повезло столкнуться с кровожадным сиу.
- А-а, далеко ходить не надо. К-как известно резервационные земли по Договору от такого-то числа, простираются до Песчаного ручья и Р-ривендола. Но у П-песчаного ручья на земле резервации уже строится ферма некоего Д-джейкоба Смита. Вам, что-нибудь об этом известно, мистер Рейси? - Обратился к агенту адвокат.
Рейси явно был не готов к такому, и судья, давая ему время собратся, обратил внимание прокурора и адвоката на миссис Уолш все еще стоящей перед ним.
- У вас есть еще вопросы к свидетельнице? - спросил он их.
У Уотерстона их не было. Миссис Уолш прекрасно защитила себя сама, а он теперь был увлечен атакой на Рейси. Что касается обвинения, то прокурор поостерегся трогать жену вождя. Бог знает, что она еще может выкинуть. Но для Уотерстона момент был упущен. Когда он повторил свой вопрос Рейси, агент с откровенным презрением посмотрел на рыжего, заикающегося адвоката.
- Понятия не имею о чем вы, - процедил он.
- Д-да, но вот копия поземельной закладной Д-джейкоба Смита, взятой из нотариальной конторы "Верден и Верден", в которой указывается, что эти земли отданы оз-значенному С-смиту под распашку сроком на тридцать лет и тут с-стоит ваша подпись, мистер Рейси, - поднял копию договора Уотерстон. - Так же, я имею на р-руках документы еще т-трех арендаторов резервационных земель. Таким образом, г-господа, мы видим, что земли резервации захватываются незаконным образом.
- Я ни в чем не хочу обвинить уважаемую сторону защиты, но, как известно документы в наше время можно с легкостью подделать, - усмехнулся прокурор. - То, что вы показали, молодой человек, всего лишь копия. Хотелось бы так же посмотреть и на оригиналы. К тому же, прежде чем выдвигать столь серьезное обвинение, вы должны были представить в качестве свидетеля, самого Джейкоба Смита.
- Замечание принимается, - подтвердил судья. - Копия закладной не будет рассматриваться в качестве доказательства.
- Но... - пробормотал смущенный Сэм Уотерстон, - у м-меня было с-слишком мало времени...
В это время к сидевшему у прохода Гранжеру подошел полицейский, дежуривший у дверей зала и что-то ему тихо шепнул. Репортер шумно с облегчением выдохнул и, кивнув полицейскому, вытянул руку вверх, привлекая к себе внимание суда и присяжных.
- Позвольте мне, выступить на стороне защиты, - поднялся он со своего места.
- Прошу, - нехотя разрешил, насупившийся судья, не ожидавший, что у индейца окажется хоть какая-то защита, а тут еще и довольно известный журналист. - Представьтесь, свидетель.
Выйдя на место дачи показаний, Бертран Гранжер сказал:
- Бертран Гранжер, репортер "Чер-тон газетт". Господа, я позволил себе провести небольшое расследование по поводу земель и того, почему из-под ареста были отпущены поджигатели. Эти два дела взаимосвязаны. Если позволите, я расскажу, как все было. Мне доподлинно известно, со слов очевидцев, что когда сахем привел поджигателей в форт и указал на прожжённую обувь, одежду и опаленные волосы злоумышленников, его слова откровенно проигнорировали. Уверен, не сопровождай Когтистую Лапу его люди, его бы уже тогда арестовали и убили. Нельзя разделять эти два дела, еще и потому, что эта троица была подкуплена именно для того, чтобы убить Когтистую Лапу.
- Ближе к делу, свидетель, - стукнул молотком раздраженный судья.
Эби тоже не понимала причину вдруг напавшей на Гранжера многословности. Разве время сейчас заниматься словесным витийством?
- Это опять же все домыслы и голословные обвинения, мистер Гранжер, - заметил обвинитель. - У вас есть доказательства,? Свидетели?
- Извините, но я должен был это сказать, чтобы была ясна вся подоплека произошедшего. Если коротко, сахем посмел отстаивать деньги резервации и агент Рейси сговорился с неким Смолеттом, чтобы негодяй разобрался с сахемом, который мешал продавать в аренду земли племени. Ну, что это такое, какой-то индей имеет право на собственные земли.
Зал засмеялся, оценив иронию.
- Мне так же известно, что фермеры собрали деньги на то чтобы нанять этого самого Смолетта. Подрядчики говорили, что он и его люди крутились на складах, когда Когтистая Лапа загружал свой стройматериал, но, по-видимому, напасть тогда не решились... Ночью они подожгли стройматериалы, но сбежать им не удалось. Индейцы, погнавшись за ними, поймали и привели их в форт. Заметьте, господа, они не учинили самосуд, хотя вправе были сделать это, потому что имели дело с бандитами, стоявших вне закона. Кроме этого, за голову Смолетта они могли получить награду, но что потребовали дикари? Справедливого и беспристрастного правосудия. И что в итоге получили? Что они должны были подумать, леди и джентльмена, когда бандита и его подельников отпустили, чуть ли не на их глазах. Тогда вождь, отправив своих людей домой, обратился к человеку, которому доверял больше всего, к маршалу Хендерсону. Маршал, подключившись к следствию, не позволял ни замолчать его, ни повернуть дело так, как это было выгодно кое-кому. Но главный вопрос, господа, в том: кто за всем этим стоит? Если бы следствие ответило на него, правосудие бы восторжествовало и...
Дверь зала суда распахнулась, и вошли две довольно колоритные личности. В одном из них присутствующие узнали маршала Хендерсона, что закинув штуцер на плечо, звякая шпорами и стуча металлическими набойками высоких заляпанных грязью сапог, прошел к месту дачи свидетельских показаний. Лицо его было темным от загара и только от глаз разбегались светлые морщинки, на шее висела косынка выбеленная солнцем и потом. Позади него понуро тащился, судя по скованным в наручники рукам, задержанный. Потертые сапоги, рубаха и замшевая поношенная куртка были явно с чужого плеча. Исподлобья он оглядывал зал, и было заметно, что ему слишком не по себе здесь, оттого и втягивал голову в плечи, но и те немногие из публики кому привелось заметить на себе его вороватый ощупывающий взгляд, брошенный украдкой, невольно ежились под ним. Его порочное, жестокое лицо говорило о том, что этот человек подвержен лишь сиюминутным желаниям, что он хитер и изворотлив, благодаря безрадостной жизни, полной опасности. Таких принято называть отбросами, отщепенцами и отребьем. Но в тоже время его отличала уверенность. Этот человек, когда надо был жесток и решителен, а природная сметка помогала ему вывернуться из рискованных ситуаций. За простовато обманчивой внешностью угадывался хваткий хищник, не упускающий своего, словом человек этот был себе на уме. Бросались в глаза его выцветшие редкие волосы, сухие губы, иссушенное лишениями тело с порывистыми движениями и жестами привычного к неоседланному образу жизни человека, вечно находящегося в бегах.
- Господа, - поклонился маршал Хендерсон суду и присяжным, остановившись возле Уотерстона. - Сэр, - кивнул он Когтистой Лапе, и этот знак уважения сахем принял как само собой разумеющееся. - Простите, что опоздал и предстаю перед вами в неподобающем виде, но дело, по которому я вынужденно отсутствовал, неожиданно затянулось из-за упрямства вот этого мошенника, - и он в сердцах толкнул в плечо того, кого конвоировал. Тот затравленно вжал голову в плечи, глядя на всех горящими ненавистью и страхом темными глазами. - Хочу представить суду Неуловимого Смолетта, который был в свое время хорошо известен восточнее границы и промышлял тем, что грабил поезда. Два раза попадал за решетку, и сбегал. За его голову назначена хорошая награда. И я бы его непременно поймал еще раньше, но этот проходимец залег в одном маленьком городишке Запада и вел себя тише воды, ниже травы. Его банда распалась, да и набери он новую, грабить поезда теперь трудновато, они стали быстрее, да и охрана не в пример умнее и решительнее, чем в прежние времена. Я слышал, он перебивался игрой в картишки, жульничая понемногу. А тут узнаю, что эта каналья ошивается у меня чуть ли не под боком, а это не порядок. А еще печальнее то, что этого ублюдка которого ждет, не дождется пеньковая веревка, пригрели сами фермеры. А теперь давай ты рассказывай, да без утайки! - обратился маршал к Смолетту.
- П-позвольте, - поднял палец адвокат.
- Вперед, паренек, - подбодрил его Хендерсон.
- С-скажите, господин Смолетт, кто вам заплатил?
Какое-то время Смолетта недоверчиво взирал на рыжего заикающегося парня, внешность, и манеры которого никак не увязывались в его представлении об образе успешного и представительного адвоката. Решив про себя, что рыжий парень не промах, и проникнувшись к нему явной симпатией, Смолетт проговорил, ткнув грязным пальцем в сторону агента Рискина:
- Так вот этот джентльмен платил, он же и сговорил меня на это дельце. Говорил, всего-то подстрелить индея, мол, за этих краснокожих собак ничего не будет, кому их шкуры нужны. А вон как все вышло...
- Вы что-то путаете, милейший, - тут же взял слово обвинитель. - Вот этот вот господин, - он широким жестом указал на репортера, - только что утверждал, что вас подкупили фермеры.
Смолетт перевел взгляд на Гранжера и, ничуть не смутившись, заявил:
- Так этот господин все верно сказал. Агент Рискин собрал с фермеров деньги и передал их мне, чтобы я убрал для них краснокожего. Сам он, по всему видать, не желал тратиться.
- Это ложь! - взвизгнув, вскочил со своего места Рискин. - Как можно верить словам этого проходимца, наговаривающего на честного гражданина, исправно платящего налоги! Это он и индеец сговорились. Эти свиньи... это заговор против меня!
- Ну, уж вы и сказали, господин хороший! - тут же окрысился Смолетт, показав желтые от табака зубы. - Вы меня наняли только потому, что индеев я ненавижу до скрежета зубовного и никогда, даже если помирать буду от жажды, не приму от грязного индсмена глотка воды.
- Как зовут индейца, которого вам приказано было убить? - поинтересовался обвинитель.
- Известно как, - пожал плечами Смолетта, которого ничто не могло сбить с толку. - Это сам черт, которого в аду ждет, не дождется его брат-дъявол. Когтистая Лапа, вот как его зовут! Краснокожий от которого никому из честных людей житья нет.
- Расскажите с-суду, как вы с-совершили на него покушение? - попросил адвокат.
- А вот так, малыш, было дело... Я как аванс получил, так взялся за все обстоятельно, потому как, слово свое держу. Начал я следить за краснокожим, и проследил за ним и его людьми от резервации до складов древесины, и обратно. А ночью поджег доски, что они привезли. Думал выманить его. Прикинул, дескать, в запале кинется за мной, следы то я нарочно оставил. Он и кинулся, но с отрядом таких, же отъявленных шельмецов, как он. Я-то, как прикидывал: вот броситься он за мной с людишками, да немного их будет-то, все пожаром будут заняты, а мы его отобьем, да и прикончим, дело-то, как понюшку табаку вынюхать. Так видать с бывалыми воинами столкнулись, они нас самих в обход взяли.
- Они говорили о том, чтобы убить вас или повесить? - спросил обвинитель.
- Лопотали что-то по своему, сам черт их тарабарщину не разберет. Повязали нас и в форт отвезли. Там капитану сдали.
- Кто вас в-выпустил? К-капитан? - в свою очередь задал вопрос адвокат.
- Не знаю, малыш, - расплылся в улыбке Смолетт. - Нас, солдат, стоящий на карауле, чуть ли не в шею вытолкал из каталажки. Сказал, чтоб шли мы на четыре стороны, да чтоб собаку-сиу, что один в форте ошивается, прищучили.
- Никто вас не допрашивал о п-поджеге?
- Нет, чего не было того не было, малыш.
- Проявляйте уважение к суду! - рявкнул на Смолетта судья.
- Что было после того, как вы п-покинули форт?
- А что было? - пожал плечами Смолетт. - Поехали куда нам указали, за краснокожим.
- М-минутку, - подскочил Уотерстон. - Кто вам сказал, к-куда уехал сиу? Мистер Рискин?
- Не, - Смолетта запнулся, видимо по своей привычке едва не назвав рыжего парня "малышом", но вовремя спохватившись, покосился на судью, чем вызвал смешок стоящего за ним маршала. - Фермер сказал...
- Вы его помните? Сможете на него указать?
- А то, нет. Как бы я могу забыть этого крохобора, когда он мне в глаза заявил, что я своих денег не отрабатываю, раз индеец до сих пор разгуливает живехонький.
- И так, вы погнались за ним, - напомнил судья.
- Погнались, - кивнул Смолетт. - А этот краснокожий черт нас же и обстрелял, потом повязал меня и свез обратно в форт, что б ему...
- Вы находитесь в суде, а не в кабаке, мистер, - строго напомнил ему судья и Смолетт покорно проглотил ругательство, готовое уже было сорваться с языка. - Продолжайте, - велел ему судья.
- Так вот, краснокожий меня опять же капитану и сдал. При этом ехидно заметил ему, что видимо солдаты форта малость недоглядели или расслабились за выпивкой так, что от них заключенный сбежал. Капитан позеленел, начал орать на него, что, мол, какое право имеет какой-то грязный индеец, выговаривать ему, офицеру, и наговаривать на его солдат, которые исправно ведут службу. На что сиу резонно заметил, что он не смеет даже думать, что меня отпустил сам капитан, представитель власти, поставленный Большим Отцом. Капитану пришлось все это молча снести, он только зубами скрежетал, но потом вдруг заявил, что бы индейца взяли под стражу, что, мол, это он виновен в смерти моих ребят, раз подстрелил их. Вот так оно и вышло, что его упекли в каталажку, а меня проводили до самых ворот. Мне бы сразу на Юг податься, да я решил удачу за хвост потеребить и уселся за картишки. А чего не сыграть, раз немалые деньги имеются. Вот только когда глаза продрал с перепою, меня озадачили тем, что желает меня видеть маршал, да только я-то его видеть желанием не горел. Вот и вышло, что загнал я свою лошаденку, когда удирал от него, а он точно дьявол висел у меня на хвосте. Если бы не укрыл добрый человек, сцапал бы меня маршал еще раньше, как он и сказал.
- Назовите имя того, кто укрывал вас.
Но Смолетт, насупившись молчал, и было видно, что теперь и слова из него не вытянешь.
- Это противодействие суду, - напомнил бандиту судья, но тот и бровью не повел.
- Желает ли еще кто-нибудь дать свидетельские показания? - Спросил судья, и поскольку таковых не нашлось, объявил: - Опрос свидетелей закончен! Слово обвинению.
- Господа, - поднялся прокурор. Выйдя, он встал перед столом судьи, обращаясь к присяжным и зрителям: - Не смотря на модную ныне в нашем обществе тенденцию защищать, так сказать, обездоленных индейцев, прошу откинуть эти вредные в данный момент шоры, ибо они не позволяют увидеть истину. "В чем же она заключается?!" - спросите вы. А в том, что мы еще больше развращаем дикарей, вместо того, чтобы воспитывать их строгостью. Наши уступки простерлись до того, что мы не только опекаем, кормим тех, кто полностью перешел на иждивение государства, но стали потакать им. И вот результат, мы видим зарождение моды на их дикарский образ жизни. Это пугающе, господа, очень пугающе. Что показал нам инцидент, который мы разбираем и судим сегодня? Он показал нам, что все вывернуто так, что индеец и не виноват вовсе. Кто встал на его сторону вы видели сами: представитель закона, дама полусвета и представитель общественного мнения. И разве дикаря здесь судят? Вовсе нет! Обвиняют единственного человека, кто хоть что-то пытается сделать для тех, из-за кого его сейчас осуждают. Но, ведь ошибок не совершает лишь тот, кто ничего не делает. Образованный, прослуживший не один год на благо государства человек, живя в непосредственной близости с дикарями, наверное, лучше знает и понимает их чаяния и потребности. Он взялся за нелегкое не благодарное дело и остался непонятым. Более того, ему в спину кричат: "Вор!", кидая камень клеветы, только потому, что он справедливо указывал на то, что индейцы должны учиться сеять и пахать. Но нет, разбалованные общественным мнением, эти неразумные не желают трудиться. Зачем трудиться, если они получают дотации от государства, кормясь с его рук. Конечно, они могут позволить себе праздность, забавляясь лошадьми. Но агент Рейси предвидя горькое и скудное их существование, борется за их будущее, за их дальнейшее выживание. Разве индеец сделает резервацию процветающей? Нет! Фермер своим трудолюбием приведет ее к процветанию и неразумное дитя природы, видя как можно и как важно трудиться на земле, потянется за ним, будет учиться у него. Почему мы не можем прозорливо увидеть за какой-то мелкой денежной махинацией, глобального начинания? Почему помогаем заглушить его, растоптать на корню это начинание, внимая сплетням сомнительной особы, которую в резервацию привела свобода похоти и вторящему ей представителю закона, который уже не отличает преступника от загнанного жизненными обстоятельствами труженика. И, так называемому, выразителю общественного мнения, который опустился до поддакивания плебейским суждениям. Я призываю суд и присяжных объективно рассмотреть все аспекты этой нелегкой и щекотливой ситуации.
Зал поаплодировал красноречию прокурора, особенно старались задние ряды. Затем слово было дано адвокату.
- П-почему мы не в-верим? - заметно волнуясь, начал он. - Почему мы боимся верить? - вдруг с неожиданной внутренней силой, перестав заикаться, спросил он. - Мы - великая нация! И не только потому, что отказались идти по пути прибыльного рабства, исповедуя бескорыстие демократии, а потому, что победив заведомо слабого врага, повергнув его на землю, мы не стали уничтожать его, а протянув руку, помогаем теперь подняться, призывая встать рядом с собой. Но ведь для того, чтобы поверили нам, должны поверить мы. Я верю, что агент Рискин провернул махинации с землями резервации только для блага своих подопечных, а не для своего кармана, но ведь это значит, что сам он не верит им. Не верит, что они могут чего-то достичь. Почему мы не можем поверить в чистоту чувств испытываемой белой женщиной к индейцу? Почему не можем поверить в искренность дружбы между маршалом и вождем, которые не раз и не два, рискуя собственными жизнями, прикрывая один другого, ловили тех, кто угрожал спокойствию и безопасности тех же фермеров. Фермер ведь не входит в жизненные трудности того, кто его грабит. Он кричит: "Помогите! Полиция!" И уже неважно к-кто приходит ему на помощь, маршал или индеец. Почему мы не можем поверить, что можно встать на защиту краснокожего, просто потому, что он прав. Какое преступление свершил вождь сиу? Что он сделал не так? Разве он не следовал букве закона? Он и его люди поймали поджигателей. И ведь, так называемые, дикари привезли злоумышленников в форт, а не линчевали потихоньку, как принято у белых, попадись им в руки преступник. Разве не вправе был сиу скальпировать на месте своих убийц? Но нет, он привез тело убитого им в честной перестрелке и раненного, вернувшись обратно в форт. Почему не можем поверить, что человек другого цвета кожи, образа мысли может чего-то добиться в благословенной Америке? И почему мы уверены, что разведение лошадей, непременно приведет к разорению резервации? Разве указывал кто-то миллионерам: "Вы делаете не так! Делайте, как вам говорят!" Если бы они в свое время послушались подобных советов, стали бы они первыми людьми страны? Разве успешный бизнес строится не на том, что человек умеет делать лучше всего, в чем хорошо понимает и разбирается? Так может, мы поверим, господа, и дадим сиу попробовать самим, не вмешиваясь, подняться и достичь собственного благополучия.
Только под конец речи Уотерстона аудитория вдруг поняла, что его заикание куда-то пропало и аплодировали они не столько силе его речи, а тому, что на их глазах произошло преодоление. Молодой человек явно произвел впечатление на публику, а не только на украдкой вытирающего слезу Неуловимого Смолетта, наверное, первого из всех здесь присутствующих, поверившего в него. Судья, стукнув молотком по столу, объявил:
- Суд удаляется на совещание.
Пока шло заседание присяжных, публике был дан перерыв, во время которого Эбигайль и Гранжер подошли к собирающему со стола бумаги Уотерстону.
- Мои поздравления, друг мой, - пожал ему руку репортер. - Вы прирожденный адвокат, думаю все, кто слушал вас сегодня, признают это.
- Вы были великолепны, мистер Уотерстон, - протянула ему руку Эбигайль. - Очень прочувствованная речь.
- А в-вы м-меня не помните, миссис Уолш? - сказал вдруг Уотерстон, задержав ее ладонь в своей. - Я в-видел вас, когда в-вы приезжали в контору к мистеру Гордону в последний раз. В-вы тогда не обратили на меня внимания, вам было не до этого. Но вы произвели на м-меня сильное впечатление. Знаете, мистер Гордон единственный кто поверил в мня, и взял в свою контору клерком.
Тепло распрощавшись с ним, Эби, оставив Утерстона и Гранжера за горячим обсуждением прошедшего судебного процесса, узнала, что Когтистую Лапу отправили под стражей в кабинет адвоката. Спустившись в буфет, она купила сэндвичи и сладкий кофе. Полицейский, стоящий на дверях, без вопросов посторонился перед женой вождя. Она постучала, а когда ей никто не ответил, тихонько приоткрыла дверь. Когтистая Лапа полусидел на диване, вытянув на нем ноги и, сложив на животе ладони, смотрел перед собой.
- Можно? - спросила она. - Я принесла тебе поесть. Ты ведь бог знает сколько времени голодный.
- Почему ты не с детьми? - оборвал он ее недовольно. - Я же сказал тебе, что не нуждаюсь в тебе. Дети одни?
- С Ночной Выпью и Брэдли
- Вечно ты пристраиваешь их к чужим людям. Какая ты мать? - Продолжал сварливо выговаривать он.
Эби подошла к дивану и, присев на край, подала Когтистой Лапе то, что принесла. Он был не на шутку сердит, и Эби не могла понять, с чего его так разобрало.
- Тебе лучше уйти, - хмуро заявил он, отставив кофе на тумбочку и надкусывая сэндвич.
- Почему же? - с мягким укором спросила она. - Разве ты не хочешь поговорить о том, что произошло в суде?
- А что там произошло? - резко спросил он, пережевывая сэндвич. - Ты красовалась перед посторонними мужчинами. Я говорил: не приходи. Справился бы сам.
- Я не сомневалась в этом. Ты вождь.
Он ел, не глядя на нее, она, молча, сидела рядом.
- Я устал, - сказал он, ложась и вытягиваясь на диване, после того, как съел сендвич и выпил кофе.
- Очень хорошо, - вздохнула Эби. - Я тоже устала.
И легла рядом, положив голову на валик, закинув ноги в башмачках на диван. Когтистая Лапа замер.
- Ты что делаешь? - тихо поинтересовался он и тут же, придя в себя, ехидно добавил: - Как можно быть такой бесстыжей женщиной? Ты легла рядом с мужчиной, сейчас же встань и выйди за дверь.
- Но я лежу с мужем, ты забыл? - невозмутимо ответила она, не шевельнувшись, и добавила: - Поверить не могу, что все кончилось.
- Я тоже... поверить не могу... - прошептал Когтистая Лапа, глядя на лежащую рядом Эби.
- Я горжусь тобой, - улыбнулась она, глядя ему в лицо.
- Что мне с твоей гордости, - хрипло ответил индеец. - Уходи, я не могу тебя сделать счастливой сейчас.
- Зато я могу сделать счастливым тебя.
Развернувшись к ней, он взял ее ладошку и прижал к своим сухим горячим губам. Эби не шелохнулась, только улыбалась. Он склонился над нею, погладив по голове легко и нежно, словно боясь напугать. Поцеловал ее пальцы, и она блаженно закрыла глаза. Ей было приятно.
- Ты принимаешь меня?
- Да.
- Ты будешь любить меня как Хению?
- Я буду любить тебя как Когтистую Лапу, - прошептала Эби, обхватывая ладонями, склонившееся над нею лицо.
В дверь деликатно постучали и оба вскочили с дивана. Пора было возвращаться в зал суда, но наваждение не сразу отпустило обоих.
Когтистая Лапа спокойно выслушал приговор, который большинством присяжных был решен в пользу освобождения сахема прямо из зала суда. Агента Рейси наоборот тут же взяли под стражу и увели, вместе с Неуловимым Смолеттом. Эбигайль встретила Когтистую Лапу у выхода, и когда он степенно подошел к ней, она порывисто схватила его за руки. Он покровительственно даже снисходительно похлопал ее по плечу, а Эби вдруг прижала к лицу ладонь и тихо засмеялась. Когтистая Лапа озадаченно смотрел, как его жена радуется, пока ее смех не показался ему странным, и только приглядевшись, он понял, что Эбигайль рыдает. Он потерялся, не зная, что ему предпринять, поэтому встал так, что бы заслонить рыдающую женщину от проходящих мимо любопытных зевак. Прижав ее голову к своему плечу, он дал ей выплакаться, после чего отвез к миссис Оттон. Та, увидев в каком состоянии ее постоялица, всплеснув руками, накапала Эбигайль успокоительных капель и уложила в постель, сказав, что это нервы. Она объяснила встревоженному индейцу, что за эти дни бедняжка места себе не находила, очень переживала, и не удивительно, что за таким напряжением последовал нервный срыв. Вечером у миссис Оттон собрались репортер Гренжер, маршал, адвокат Уотерсон и Когтистая Лапа, просидевшие за вином до самого утра.
Они предвидели, что многие были недовольны выигранным сиу процессом по резервационным землям. Мало того, что последнее слово осталось за краснокожим, так он еще приобрел немалое влияние, как среди упавших духом индейцев, так и бледнолицего населения в основном в среде правозащитников и горожан, но не фермеров, разумеется. Кто из фермером заказал Когтистую Лапу Неуловимому Смолетту, осталось не ясным и это тревожило Хендерсона. Но пусть все газеты кричали, что правосудие свершилось и "злодеи" понесли заслуженное наказание, Когтистая Лапа был убежден, что этим дело не кончиться. Оказалось, что так думал не он один. Когда он выехал из Чер-тона, его не только встретили, но и молча, охраняя проводили до границы резервации, представители черноногих, оджибвеев и даже пауни. А он так исстрадался по воле, сидя в четырех каменных стенах за крепкой решеткой, в вонючей духоте и темноте, что прямо сейчас готов умчаться в прерию.
Через неделю, благодаря уходу миссис Оттон, Эбигайль полностью оправилась, но уезжать в резервацию не торопилась, и добродушную хозяйку пансиона это вполне устраивало, потому, что тогда малышка Эйлен оставалась при ней. Но к концу ноября за ними приехал Бредли. Собственно он прибыл в Чер-тон за очередной партией товара, но дал понять, что сахем надеется, что обратно привезет и Эбигайль. Никогда еще Эбигайль так тяжело не давалось расставание с миссис Оттон и дочерью. Сидя на козлах фургона рядом с Бредли, она безмолвно плакала, как умеют плакать только индейские женщины, без слез. Она устала от лишений, холода и страданий. Почти с ненавистью смотрела она на бескрайнюю унылую степь, простиравшуюся перед нею во все стороны света, по которой тащился сейчас их фургон, хлопая на ветру латаным брезентовым пологом. Бредли не докучал расспросами, лишь сочувственно посматривал на бледное потухшее лицо своей спутницы, посасывая незажженную дешевую сигару. Что ж, он, только что изведавший ароматный чай и свежеиспеченные булочки миссис Оттон в ее уютной гостиной освещенной лампой под зеленым абажуром и теперь едущий по степи продуваемой всеми ветрами мира, мог понять Эбигайль Уолш. Он-то возвращался в боле менее комфортабельный дом, правда больше похожий на фермерский сарай, но зато с камином у которого мог согреться и керосиновой лампой, висящей под потолком. А Эби вела самую тяжелую в своей жизни борьбу - борьбу сама с собой. Кутаясь в толстый шерстяной плащ, она внушала себе, что обязана вернуться, что на ней школа, которую она обещала племени и которую отстаивала для резервации Бурого Медведя, что там ее дети, могила Хении и Легкого Пера. Она должна вернуться. Только, Господи помилуй, каким неподъемным оказался этот ее долг. Когда Бредли предупредительно ссадил Эбигайль у палатки Когтистой Лапы, сердце ее болезненно сжалось, а дух согнулся под новым гнетом, такой убогой и хлипкой показалось ей типи, что прежде укрывало от дождя, зноя и зимней стужи. Из палатки, откинув потертый полог, стремительно вышел Когтистая Лапа, но наткнувшись на пустой утомленный взгляд жены, остановился, смотря, как Бредли сгружает к ее ногам баулы и узлы с вещами и подарками. Прикоснувшись к полям своей шляпы, Бредли молчаливо попрощался с сахемом и, удрученно покачав головой, направил фургон к своей хибаре под накрапывающем дождиком. В след за отцом из палатки выскочили мальчики, и Эби немного оживилась, глядя в их чумазые, загорелые мордашки. Как-то отстраненно она отметила, что старшие здорово выросли и повзрослели, а Инчинча-Джон вытянулся и окреп и уже не выглядел болезненным заморышем. С мужем она не перемолвилась и парой слов, и было непонятно рад ли он вообще ее приезду. Раздав детям подарки, Эбигайль, сидя у очага, смотрела на них, чувствуя себя усталой и постаревшей. На вопрос Когтистой Лапы, она сказала, что еще не совсем здорова и хочет побыть одна, на что Когтистая Лапа лишь невозмутимо кивнул. Она выбралась из палатки и пошла к месту, где были похоронены Хения и Легкое Перо. Как же ей сейчас не хватало индейской матери, мудрой и терпеливой, которой она могла излить свою душу и которая скупыми словами могла утешить и поддержать, которая ясно видела, что с ней происходит и с женской чуткостью, могла прикоснуться к ее душевным ранам, залечивая их своим сочувствием. Ей не хватало молчаливой поддержки Хении, его силы, его любящего взгляда, что согревал. Она молилась и плакала у их могил, а после побрела на холм. Эби просто не могла вернуться в типи, не могла видеть, в какой убогости живут ее дети. Все здесь отвращало ее, даже холм показался ей пологим и незнакомым. Она устроилась на нем, привычно посмотрела в ночное небо и спросила: что она здесь делает? Позади раздались приближающиеся шаги. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть подошедшего. Когтистая Лапа сел, касаясь ее плеча своим, рядом положил толстый скатанный бизоний полог. Он посмотрел туда, куда был устремлен взгляд его жены - на звезды.
- Говорят, это глаза духов и если воин отличился в бою, совершив подвиг, они сияют ярче.
- Эти звезды всего лишь каменные холодные глыбы, освещенные догорающими небесными светилами, - тихо произнесла Эби не в силах выносить примитивно поэтического настроя индейца.
Когтистая Лапа развернулся и посмотрел в ее лицо долгим взглядом.
- Потухшие глаза Белой видят сейчас лишь каменные глыбы, и что поможет ей распознать в них звезды?
- Ах, оставь... - Эби хотела подняться, но Лапа удержал ее, сжав руку.
- Знаешь ли ты, что цветущая прерия и нарядные палатки родного племени казались мне безжизненной пустыней и обиталищами преисподней, потому что там появилась ты, - говорил он, словно и, не услышав ее тихого раздражения. - Знаешь ли ты, что я стал сердцем понимать народ, который прежде ненавидел, народ, что отобрал у меня все, но взамен подарил то, от чего я, ни за что не откажусь. Знаешь ли ты, что дает мне силы бороться сейчас? Это ты, Эпихайль. Я понимаю тебя, потому раньше мои глаза тоже не видели сияния звезд. Но теперь, ничто не переубедит меня, что это каменные глыбы, даже ты не сможешь этого сделать. Я горжусь каждой вытертой шкуркой, каждой обтрепанной веревкой в своей палатке, потому что в ней жила ты. Я горжусь нашими сыновьями, потому что они от тебя, кохета. Даже если ты покинешь меня, я буду гордиться моим жизненным путем, потому что ты, какое-то время шла по нему рядом со мной.
Эбигайль изумилась и, позволила ему целовать себя. Не столько слова Когтистой Лапы, сколько их искренность, словно вскрыли какой-то нарыв в ее душе.
- Когда-нибудь я покажу тебе свое сердце, - прошептал он, обнимая ее и прижимая к себе, успокаивая ее тоску.
Может быть не столько жар его объятий, а именно гордость, читающаяся в глазах Когтистой Лапы, когда он смотрел на жену, помогли Эбигайль пережить и эту зиму. Часто зимними вечерами, когда за пологом палатки билась и выла вьюга, Эби собрав возле себя детей, укрывшись одной шкурой, рассказывала им сказки и истории которые знала. Она рассказывала их на английском или перемежала их с языком сиу, под молчаливое одобрение Когтистой Лапы. Он любил слушать ее, он любил смотреть на нее. Иногда он просил ее что-нибудь рассказать, но слышал ли он что-нибудь из того что она рассказывала, Эбипонять не могла. Иногда просыпаясь ночами, она видела его блестевший в темноте взгляд. Лежа рядом с ней, он, не отрываясь, просто смотрел на свою жену. Эту зиму Когтистая Лапа согревал Эбигайль в жарких объятиях, а с весенним паводком начал постройку дома.
Он торопился, потому что Эбигайль опять чуть не ускользнула от него. Почему на этот раз? Ведь она открыла ему свое сердце. Ему нужно было подумать об этом, крепко подумать. И он отправился на холм, чтобы поститься там три дня и три ночи в полном одиночестве. Он не стал спрашивать Великого Духа, что держало Белую раньше. Было понятно и так, что это любовь к Хении. Он спрашивал, что держало ее после его гибели. И опять же это была любовь к Хении, которая чуть было, не сгубила ее. Когтистая Лапа с таким трудом заполучил сердце Белой, что не мог теперь требовать от нее жертвовать еще. Он видел, ей тяжело. Как мог он облегчит ей ее ношу? Что в силах дать ей он, нищий индеец, кроме своей любви, которая может стать ей в тягость. Пожив в городе, Когтистая Лапа понял, что бледнолицые любили уют, любили свои дома, годились ими. Белая такая же. Ей необходим уют, тепло и защита. Что ж, он даст ей все это. Скво племени Бурого Медведя тоже хотели иметь дома, но они привыкли жить в палатках с рождения, а для Белой это стало испытанием. Постройка дома продолжалась и когда Белая заикнулась о том, что неплохо бы подумать о школе, Когтистая Лапа заупрямился.
- Я знаю, ты хочешь дом. Деревянный, а еще лучше каменный. Все белые скво хотят дом. Ты не исключение. Так что сперва дом, потом школа.
Эбигайль смолчала, она не переупрямит Лапу, но в конце весны все же открыла школу в специально поставленной для этого палатке. Детвора собиралась вокруг нее, и она показывала им книжки с яркими картинками и буквы английского алфавита. Зубрить она их не заставляла, возможности и условия были не те, чем в обычных школах для бледнолицых детей, и все же прежде чем учить письму попросила, что-нибудь нарисовать. Оказалось, дети любили рисовать, и Эбигайль заказала Бредли привезти бумагу и карандаши. Появление цветных карандашей стало настоящим событием для индейских детишек. После того, как они отвели душу, рисуя все на свете, Эбигайль начала "рисовать" с ними английские буквы, вместе с этим заучивая их, чтобы потом складывать в слоги. Дело пошло быстрее и вскоре детвора начала не просто изъясняться на английском, но и писать первые каракули. Потом появились учебники и тетради, но выдавались они не всем, а лишь тем, кто преуспел в учебе. Хранились они в школьной палатке, в специальном ларе и когда миссис Уолш откидывала его крышку, у детей захватывало дыхание: кому сегодня повезет, кто станет обладателем бесценной книжки и тетрадки. Так у детей появился стимул. Потом появились книги для свободного чтения, - начало школьной библиотеки, - так что пришлось заказывать ларь специально для них. Помимо письма и чтения, Эбигайль рассказывала детям о Боге о Его сыне и апостолах, учила молитвам, внушая, что в будущем это пригодиться. Труднее было с математикой, но поняв, что здесь индеец не может мыслить отвлеченно, подлаживалась под их восприятие. В самом деле, индейскому ребенку трудно было понять, что где-то кто-то кому-то что-то одолжил и считать не свое, а чужое, не видя этого в глаза, но счет палочками и узелками шел хорошо.
Между тем строительство дома Когтистой Лапы продолжалось. Вместе с ним начали строиться еще три семейства, и теперь вся резервация наблюдала, что из этого выйдет. Помогали им те немногие, миролюбиво настроенные фермеры, с которыми у Когтистой Лапы сложились дружественные отношения, ну или кто просто породнился с сиу. Сахем позволял заходить в свой отстроенный дом, охотно показывая, что к чему. Вскоре в племени появился и свой умелец, который был никудышным воином, но зато научился понимать дерево, сначала вырезая из него различные фигурки.
В месяц, Когда Птенцы Вылетают из Гнезд, к ним наведался маршал Хендерсон, собственной персоной. Он осмотрел дом сахема, одобрительно качая головой, но потом сказал, что принес для него и миссис Уолш недобрые вести. Во-первых, сказал он, племени Бурого Медведя больше не следует ждать к себе каменщика Ларсена, потому что его жестоко избили, как и плотников Билла Пакса и Кевина Смита. Их подкараулили, когда они накачивались пивом в таверне форта. Обоим чуть руки не переломали. Во-вторых, фермеры отправили письмо в БДИ в котором расписали учительство миссис Уолш как крайне зловредное и опасное для недалеких умов краснокожих. Хендерсон предупредил, что БДИ собирается отправить сюда комиссию, чтобы разобраться в этом деле и если бред фермеров подтвердиться, то детей распределять по интернатам.
Приехавшая, через неделю после визита Хендерсона, комиссия БДИ попыталась очернить работу Эбигайль Уолш, раскритиковав ее методику преподавания, считая ее почему-то недопустимой. Но пристрастный опрос учеников, вдруг показал блестящие результаты. К школьной палатке подошли индейцы резервации Бурого Медведя, чтобы поддержать Белую, а потом обеспокоенный Когтистая Лапа. Какое-то время он наблюдал за раскормленными глупыми чиновниками, что смотрели на индейцев брезгливо, выслушивая Эби с высокомерным пренебрежением и заведомым предубеждением. Они, снисходительно посмеиваясь, что-то нашептывали вальяжному старику, судя по мундиру, довольно значительному лицу, явно стараясь свести на нет усилия Белой, поднять здесь школу. Ну, так понятно, что Когтистая Лапа тут же поинтересовался, вправе ли судить члены комиссии о немалой работе миссис Уолш, если БДИ не вложило в создании здешней школы ни цента? Кем-то из комиссии ему тут же был брошен упрек, что он ничего не может смыслить в этом, так как сам неграмотен, а потому не следует и вмешиваться. На что Когтистая Лапа спокойно возразил, что благодаря миссис Уолш выучился читать и писать. Тогда для проверки ему протянули какой-то документ, который он медленно прочел вслух.
- Почему ты соврал? - Спросила Эбигайль, когда комиссия уехала. - Я ведь не имею никакого отношения к тому, что ты сам выучился читать и писать.
- Это так, - согласился он. - Но я видел их грязные мыслишки. Я сделал правильно.
В разгар июля, когда пчелы трудятся, собирая мед с душистых цветов, в резервацию Бурого Медведя пришло письмо, оно хоть и было адресовано миссис Уолш, но получил его Когтистая Лапа.
- Что это за письмо? - протянул он вечером Эби мятый запечатанный конверт. - Что за Эндрю пишет тебе?
- Эндрю муж моей лучшей подруги Люси Эндертон из Бостона. Я рассказывала тебе про них, - проговорила Эбигайль, поспешно вскрывая его и пробегая глазами. - Она приезжает в Чер-тон.
И Эбигайль подала исписанный аккуратным почерком листок Когтистой Лапе, тот сосредоточено хмуря брови и шевеля губами, прочел его, а после спросил, отдавая письмо обратно:
- Поедешь в Чер-тон?
- Да, хочу увидеться с ней.
Люси и Эндрю остановилась в пансионе миссис Оттон, сняв у ней три комнаты. Встреча подруг происходила бурно со слезами радости, объятиями и поцелуями. Люси сразу же влюбилась в малышку Эйлен, которую по этому случаю забрали из пансионата, и почти не отпускала ее со своих колен, в то время как Эбигайль с замиранием смотрела на изменившуюся до неузнаваемости подругу. Она похудела, ее щеки запали, став нездорово бледными, а волосы потускнели. Некогда цветущая женщина постарела и иссохла, болезнь забирала ее жизненные силы. Люси, раньше страстная поклонница моды, перешла на старушечьи чепцы и бесформенные платья, все время, кутаясь в шаль.
- Да, - подтвердил Эндрю, пряча покрасневшие глаза. - Болезнь крови неизлечима. Она тихо чахнет, не жалуясь, и я ни в чем ей не отказываю. Она хотела приехать к вам, и я боялся, что ей будет тяжело перенести долгий переезд. Но она вопреки моим страхам, стойко перенесла дорогу и теперь с вашей дочкой просто расцвела.
- Расцвела? - с горечью изумилась Эби и, обернувшись, посмотрела на сидящих в гостиной Эйлен и Люси.
- Спасибо, что не выдали своих истинных чувств, - взяв Эбигайль за руку, Эндрю благодарно сжал ее. - Больше всего я боялся первого момента вашей встречи, когда вы не смогли бы скрыть изумления. Ей было бы больно, понять насколько она сдала и изменилась в ваших глазах.
- Я была готова к этому благодаря вашим письмам, Эндрю, и сделала бы все, чтобы не быть бестактной. Но, каковы ваши планы здесь в Чер-не?
- Поступлю на службу в здешнюю лечебницу, а зарекомендовав себя, обзаведусь частной практикой, - он посмотрел на Люси, читающую Эйлен книжку. - Вы действительно не против, чтобы мы присматривали и опекали Эйлен?
- Я не против этого, Эндрю. Вряд ли я смогу вырываться из резервации так часто, как хочу. Я полагаюсь на вас и, навряд ли, когда-нибудь смогу отблагодарить за то, что вы для меня сделали.
- Вы уже отблагодарили нас, доверив присматривать за Эйлен.
А сахему на этот раз труднее далось ожидание. Как ему удержать эту женщину? Отпустить ее? Но он не принимал этой мысли, просто не мог об этом думать. Ему казалось, что чем старше он становился, тем стремительнее летело время, словно грохочущий железный конь, созданный бледнолицыми, что мог обгонять самого быстроногого мустанга, оставляя его далеко позади. Но вот Белая уехала, и время тянется, словно изношенная кожа. С этой женщиной все по-другому, она не становится надоедливой ворчливой скво, от которой мужчина спасается, уходя на многодневную охоту, она остается женщиной, которую постоянно нужно завоевывать. Вернется ли она, когда встанет солнце следующего дня или придется опять пережить бессонную одинокую ночь? Когда Эбигайль вернулась, она сразу заметила хмурый вопрошающий взгляд мужа. Вскользь глянув на привезенные подарки, он вышел из типи. Хотя дом был уже готов, семья сахема не торопилась переезжать в него. Во всяком случае, дети предпочитали оставаться в палатке и Когтистая Лапа был с ними. Эбигайль не сразу пошла за мужем, а сперва покормила мальчиков, рассказав им об Эйлен. После, оставив их с подарками, она, собрав ужин, пошла в дом. Когтистая Лапа был там. Он сидел за пустым столом и смотрел, как жена осматривается, а потом накрывает стол перед ним.
- Ты мной недоволен? - Спросила, наконец, Эбигайль. - Скажи мне.
- Став моей женой, ты все равно продолжаешь мучить меня. Почему я не могу просто убить тебя? - задумчиво проговорил он. - А ведь я пытался сделать это много, много раз. Тогда почему?
Эбигайль посмотрела на него, садясь за стол напротив.
- Потому что ты ненормальный, - засмеялась она, увидев на его лице улыбку.
- Нет, не сумасшедший, - покачал он головой. - Я скорее убью самого себя, чем трону тебя хоть пальцем.
- Ну, ты трогаешь меня не только пальцами, надо тебе сказать, - подразнила она его и невольно осеклась под его прожигающим взглядом.
Тем не менее, Когтистая Лапа оставался серьезен. Он, молча, вышел из дома, хлопнув дверью, и вернулся лишь тогда, когда пасмурный день незаметно перешел в не менее ненастный вечер. В руке он нес рубаху и, судя по мокрым волосам и влажному торсу, был на реке.
- Тебе лучше оставить все это... - сказал он, растираясь полотенцем, которое ему подала Белая.
- Что оставить? - не поняла она.
- Меня... резервацию... Ты можешь и должна уехать.
- Как я могу, когда мои дети, могила Хении и... ты здесь.
Он пристально смотрел на нее.
- Разве ты не понял, что я люблю тебя, - провела она ладонью по его груди, изборожденной шрамами.
- Меня? - едва слышно спросил он.
- С гибелью Хении мое сердце умерло, но ты заставил его биться. Тебе не зачем прогонять меня.
На следующий день Эби отодвинула тетрадь с так и непроверенным заданием Татока Ин-янке - Бегущей Антилопы, поняв, что не может сосредоточиться на проверке. Прошлую ночь Когтистая Лапа вел себя с ней почти грубо, что обидело ее. Ну, хорошо, Когтистая Лапа не мог вести себя по иному, он был резок прямолинеен, и его любовь порой смахивала на вражду, а нежность граничила с грубостью. Уж, такой он был. Конечно, она его любила, но почему-то все время должна была обороняться и что-то доказывать ему. Только, что она должна доказать? Что любит его? Эбигайль встала и, сложив руки на груди, принялась ходить по классу. Когтистая Лапа заботился о ней и о ее детях. Он построил для нее дом, хотя продолжал большую часть жить в своей палатке, что была поставлена возле дома. И как бы то ни было делал все, так как хотела она, как бы ни показывал свое недовольство. Она не понимала его любви к ней. Ночами, он, то был нежен, то становился грубым. Конечно, она заводила с ним разговор об этом, но он отмалчивался. Но и объяснить себе это дикарской природой, что просыпалась в Когтистой Лапе на уровне инстинктов и, которую не могла сгладить цивилизация, она тоже не могла. В этом отношении, любовь того же Хении сильно отличалась, от любви сахема. Хения был терпелив, словно приручал, Когтистая Лапа - резок и страстен, словно злился на что-то. Так и не сумев объяснить себе это, Эби пожав плечами, села за тетради. Только сосредоточиться на проверке задания ей не удавалось. В какой-то момент она выпрямилась на стуле, неожиданно все поняв. Но можно ли поверить в то, что Когтистая Лапа ревновал ее к Хении, полагая, что она сравнивает их и уверенный, что это сравнение не в его пользу. Эби бросила карандаш на стол. Да в чем дело? Разве она хоть раз произнесла имя Хении? Когтистая Лапа одно, а Хения другое, оба они разные и любит она их хоть с одинаковой силой, но тоже по-разному... Тут не могло быть никакого сравнения. Почему же тогда ночью, Когтистая Лапа из нежного любовника вдруг превращался в дикаря? Припомнив эту ночь и произошедшею в нем перемену, когда он повел себя с ней несдержанно, Эби тихо, ощупью дошла и утвердилась в догадке, что виноват не Когтистая Лапа, а она, потому что вела себя с ним, так же как и с Хенией. Уж ему ли было этого не знать. Он отлично помнил ночи на холме, когда она отдавалась ему, думая, что он Хения. Ему, наверное, казалось, что с ним она думает о Хении и своей грубостью пытается вернуть ее к себе и к настоящему. Что же ей делать? Она вспомнила, что получала несказанное удовольствие с Хенией, такое, какое не могла испытать с Когтистой Лапой, но ведь там, на холме она не раз испытала его, хотя была не с мужем. Значит дело в ней самой. Прибежали дети, и ей пришлось выкинуть это из головы. Умыв, накормив и посмеявшись с ними, она почитала младшему Ничинче-Джону сказку, пока старшие играли в шахматы. Решение пришло к ней само собой. Точнее, она уже знала его с того самого момента, как задала себе вопрос: как же ей поступить. В, конце концов, ничего другого не оставалось и несмотря на неприличность, виделось единственным выходом.
Когда дети уснули, Эбигайль пошла в дом, молясь, чтобы Когтистая Лапа пришел туда, а не остался в палатке с детьми. Она заметила его в окно. Он, конечно же, заглянул в типии, уверенный, что после вчерашней ночи, она останется ночевать там. Она видела, как он сразу же вышел, недоверчиво взглянув на светящееся окно дома, и двинулся к крыльцу. Эби бросилась к двери, перед этим взглянув в темное потрескавшееся зеркальце, в волнении прижав руку к груди, где билось беспокойное сердце. Господи помилуй, зачем она все это затеяла? Укрощать Когтистую Лапу все равно, что непокорного горячего скакуна. Он бухнул кулаком по двери.
- Пусти меня, жена! Зачем закрылась?
Открыв ему, Эбигайль молча, ушла за занавеску, откуда спросила:
- Ты ел?
- А что у тебя есть? Детей покормила?
- Бекон с яичницей...
Когтистая Лапа фыркнул и сел за стол.
- Что ты там копаешься? - спросил он недовольно.
- Никак не справлюсь... ты не мог бы мне помочь?
Когтистая Лапа кинул кусок хлеба, что лежал в корзиночке на столе, в рот и, жуя, встал. По-видимому, сегодня он не дождется от нее ужина. Резко отдернул занавеску и чуть не подавился хлебом. Поставив ногу на край кровати, Эби склонилась над застежкой чулка, подняв юбку до бедер. Рубаха, верхние пуговицы которой были расстегнуты, съехала с ее плеча. Распущенные волосы рассыпались по спине. Предки смилуйтесь, что же эта женщина творит с ним?! Он как завороженный смотрел на гладкое оголенное бедро, видневшееся между чулком и поднятой юбкой. Не долгая думая, повинуясь, мгновенно вспыхнувшему желанию, он подошел к ней сзади и обхватил груди, прижавшись к ее спине.
- Я же просила помочь... - недовольно повела она плечами, высвобождаясь.
- Чего ты хочешь? - спросил он хриплым голосом, прижимаясь лицом к ее шее.
Она быстро повернулась, оттолкнула его и сев на кровать, вытянула перед ним ногу.
- Сними.
Когтистая Лапа уставился на нее, то ли с восхищением, то ли с возмущением. Первым его побуждением, она видела это, было резко отказаться. Он не слуга! Но взглянув на стройную ножку, вытянутую в его сторону, опустился перед кроватью и, обхватив щиколотку, прижал узкую ступню к щеке, с чувством поцеловав гладкую пятку. Он упер ее ногу в свое плечо и потянулся к бедру Эби. Она согнула колено, подпуская его поближе и не выдержав, Когтистая Лапа рванулся было к ней, но она резко выпрямив ногу, оттолкнула его, напомнив:
- Просто сними чулок, дорогой.
Он непонимающе смотрел на нее темными глазами. Что ей надо? Но Эби, склонив голову на бок, смотрела на него дразнящей улыбкой... и он принял ее игру. Стянув с нее чулок, он ринулся к ней, но она опять удержала его на расстоянии, с силой вытянув ногу, ступней упершись ему в грудь.
- Другой, - потребовала она.
Стараясь не показывать своего нетерпения, хмыкнув, он послушно сдернул чулок и с нее, на том его послушание закончилось. После этого Когтистая Лапа словно бы принял жену на равных, спрашивая, чего ей хочется, принимая во внимание ее желания или не желание. До некоторых пор обоих увлекала любовная игра, пока стало не до этого.
Когтистая Лапа никого особо не выделял из детей Белой, которых считал своими. Пожалуй, только Эйлен он баловал, когда она приезжала на каникулы в деревню Бурого Медведя, и бывал неоправданно снисходителен к ней, потакая во всем. Но беда показала, что на самом деле чувствовал Когтистая Лапа к Иньяну мальчику-сироте. Фермеры не то чтобы боялись Когтистую Лапу, а опасались связываться с ним в открытую. Индей был изворотлив, что скользкий угорь, бесшабашен и упрям. С одной стороны было неплохо, что вождь усвоил пределы дозволенного и держал в кулаке свою дикую вольницу, с другой, эта краснокожая собака заставляла считаться с собой. Связывало фермерам руки и то, чего у индейца в принципе быть не должно, а именно репутация. Его знали далеко за пределами резервации, он имел связи, и друзей среди маршалов и шерифов и половина фермеров была более чем терпимо настроены к нему. К тому же его жена оказалась не просто фермерской потаскухой, а еще той городской штучкой. Было несколько покушений на Лапу, но этот краснокожий черт благополучно избежал их. Поэтому, когда представился благоприятный случай поквитаться с сахемом, фермеры этот случай не упустили.
Все началось со стычек, что происходили с теми фермерами, которым Рейси самовольно распродал участки резервационных земель и с которых они теперь отказывались уходить, несмотря на постановление властей освободить участки принадлежащие резервации. Сами власти смотрели сквозь пальцы на то, что фермеры нанимали вооруженных солдат против индейцев возмущенных тем, что их лошади не могут пастись на собственной территории. Доходило до того, что фермеры отказывались отдавать чужих лошадей, забредших на их усадьбу. Лапе все труднее удавалось улаживать такие конфликты. Потом случилось страшное. Сын Озерной Лилии и Джеймса попался на угоне лошадей у какого-то фермера. Его привезли в форт и скорым судом, больше похожим на самосуд, приговорили к повешению.
Резервация заволновалась, и капитан форта привел солдат в боевую готовность. В свою очередь Когтистая Лапа пытался успокоить людей, уповая на законы бледнолицых. Он помнил о побоище у Вунден Ни, потрясшее все индейское сообщество. Когтистая Лапа в те дни ходил серым, с запавшими глазами. И теперь он поехал в форт, чтобы умолять о спасении Иньяна. Но капитан развел руками: он действительно ничего не мог поделать. Мальчишка вместе со своими лошадьми, увел чужих, а потому фермеры были непреклонны. Когтистая Лапа молча вышел от капитана и встал на колени посреди двора.
- Что ты делаешь? - тихо спросила Эбигайль, подходя к нему и опускаясь рядом с ним. - Это не поможет. Фермеры не смягчаться. Я попрошу помощи в Чер-тоне...
- Я буду унижаться, умолять, буду ползать на брюхе, встану на колени, - в отчаянии прошептал Когтистая Лапа. - Если надо растоптать свою гордость ради спасения сына, я растопчу ее.
- Я отправила Джеймсу телеграмму. Иньян его сын и он должен помочь.
- Лучше молись своему богу, чтобы спас Иньяна, - глухо произнес Когтистая Лапа.
Через два дня примчался Бредли из Черт-она привезя с собой адвоката Уотерстона. За ними приехал и Эндрю. Едва сойдя с лошадей, они зашли к капитану форта, а Эби дождалась их на крыльце. Эти два дня ей пришлось нелегко. Вся округа волновалась. Фермеры съезжались в форт, и здешний кабак, единственное питейное заведение, был битком забит ими. Как поняла Эби из оскорблений, что они кидали стоящему на коленях сахему и тех реплик, которыми перебрасывались между собой, они ревниво следили за исполнением приговора для краснокожего ворюги и не намерены были уступать. Присутствие Эби не позволяло этой публике открыто глумиться над Когтистой Лапой, как и присутствие солдат, что бдительно следили за порядком, но все же сахему порядком доставалось. Фермеры не могли не взять реванша над краснокожим дикарем. Вскоре от капитана на крыльцо вышел Эндрю.
- Ничего нельзя сделать, - со вздохом сказал он, снимая и протирая очки клетчатым платком. - Все фермеры против того, чтобы отпустить молодого человека и грозятся линчевать его, если капитан пощадит мальчика. С другой стороны капитан опасается бунта в резервации. Кстати, Эби, кто это упорно стоит на коленях посреди двора, - близоруко сощурился он на поникшего сахема.
- Когтистая Лапа.
- Но... Боже праведный, что они с ним сделали... - Эндрю с отвращением посмотрел в сторону забавляющихся этим зрелищем фермеров, что топтались неподалеку.
- Эндрю поговорите с ним. Я уже ничего не могу сделать, как ни пыталась, - с лихорадочно горящими глазами проговорила Эби.
Доктор кивнул, поправил на переносице очки и подошел к индейцу, стоящего коленями в пыли с поникшей головой. За ним с крылечка салуна наблюдали пьяные ковбои и фермеры, отпуская шуточки и оскорбления. Ночью индеец уже был закидан всем, что могло попасться тем под руку: его волосы ссохлись от разбитых об его голову тухлых яиц и помидор, на лбу кровоточила глубокая ссадина от угодившего в него камня, одежда пропахла попавшим на нее навозом и мочой, когда какой-то шутник вздумал на него мочиться, чтобы поднять индейца. Его били, но тот упрямо стоял на коленях. Эндрю подошел к нему и, встав перед ним, что-то сказал. Когтистая Лапа не шевельнулся. Тогда Эндрю, невзирая на шедшее от вождя зловоние, опустился перед ним на корточки и что-то начал говорить. Подняв голову, индеец потер запястье с кожаным браслетом и тихо ответил сухими от жажды губами.
- Он говорит, что пройдет все унижения ради сына. Он говорит, что у него ничего нет: нет денег, нет силы, нет власти. Он может заплатить только своей гордостью, и он заплатит ею сполна.
Эбигайль зашла в караулку и поднялась в кабинет капитана.
- Поймите, - говорил Уотерстону багровый от возмущения капитан, - я ничего не могу поделать в этой ситуации, как и вы. Фермеры в своем праве, они поймали парнишку с поличным и взбунтуются, если я пощажу его. Они и так не довольны, что я предотвратил скорое линчевание над ним. Но если бы я дал его линчевать - взбунтовалась бы резервация.
- Тогда, не позволяйте унижать т-так в-вождя, - заволновался Уотерстон. - У-уведите его с площади.
- Он не хочет, - вздохнул капитан, обессилено опустившись на стул за своим письменным столом. - Он считает, что если позволит издаваться фермерам над собой, то те пощадят парня. Видит Бог, у меня нет причин, не то чтобы любит Когтистую Лапу, но даже относиться к нему хорошо, но сейчас я готов простить ему все мои неприятности, причиной которых он стал, и уважать его.
Кивком, попрощавшись с капитаном, Уотерстон вышел из кабинета.
- Нет, не говорите мне, что ничего нельзя сделать, - схватила его за руку Эбигайль.
- Увы, это так, - тяжко вздохнул адвокат. – В-ваш племянник пойман с по-поличным...
- Но, он же еще ребенок, - порывисто оборвала его Эбигайль. - Почему сразу смертная казнь?! Разве то, что он несовершеннолетний не смягчает его проступок?
- Это так, - качнул рыжей головой Уотерстон, избегая смотреть ей в лицо. – Т-только этот закон распространяется на граждан Америки, к-коими индейцы не являются. К тому же п-пятнадцатиле-етний мальчик, по меркам индейцев, уже является воином. На это особо у-упирают представители здешних ф-фермеров.
Руки Эбигайль опустились, и она бессильно прислонилась к стене, смотря перед собой остановившимся взглядом. Бредли по просьбе капитана, с которым проговорил чуть ли не час, умчался в резервацию Бурого Медведя. Фермеры, не скрываясь ходили с обрезами, прошел слух, что другие резервации не хотят оставаться от этого дела в стороне и если Когтистая Лапа скажет свое слово неповиновения...
Мальчика повесили прямо перед сахемом, но кровожадность благообразных фермеров, собравшихся на линчевание в своих лучших одеждах, была не совсем удовлетворена. Ни один мускул не дрогнул на лице Когтистой Лапы покрытой коростой грязи, его волосы стали тусклыми то ли от седины, то ли от грязи. На его закаменевшее лицо страшно было смотреть. "Поплачь, покричи..." - умоляла его Эбигайль. Неизвестно, как бы закончилась эта казнь, может быть еще одним повешением, потому что столпившиеся возле виселицы фермеры то и дело взвинчивали себя, злобно поглядывая на безучастно стоявшего коленями в пыли сахема, который даже не думал сопротивляться.
- Краснокожие - испорченное затхлое семя божие! - вещал проповедник, показывая на Когтистую Лапу. - Семя, которое мы в благословенной Америке призваны выкорчевать. Не потому ли призвал сюда, на эти земли, Господь, детей своих!
Однако фермеры, не смотря на свое сильное желание, поквитаться с Лапой, тем более подкрепляемое истошными воззваниями проповедника, не рискнули, что-либо предпринять, при докторе Денджеле и адвокате Уотерстоне стоявших позади Когтистой Лапы недвусмысленно держа руки на раскрытых кобурах, своих смит-и-вессонов. К тому же солдаты форта, тоже были готовы предотвратить любую заварушку. На крыльцо караулки вышел капитан и, заложив руки за спину, молча, наблюдал за повешеньем.
На третий день, после казни Эбигайль Уолш и Когтистая Лапа привезли тело Иньяна в резервацию, чтобы похоронить по обряду сиу рядом с Хенией и Легким Пером. Когтистая Лапа замкнулся и его отрешенное молчание все больше пугало Эбигайль.
Всеми делами в резервации в эти дни заправлял Бредли, которому пришлось очень нелегко. В отсутствии Когтистой Лапы он, как мог, успокаивал людей племени Бурого Медведя, увещевая их до хрипоты. Может быть, только благодаря ему в резервацию так и не были стянуты солдаты. И все это время дети Когтистой Лапы жили у Ночной Выпи, жены Бредли. Ему же пришлось ехать и отчитываться перед БДИ, и ничего удивительного, что вернулся он в резервацию ее новым агентом. Так что все заботы, он уже привычно взял на себя. А Эбигайль, послушав людей и поговорив с женщинами племени, тревожилась все больше. Ее подозрение, что Когтистая Лапа собирается мстить, подтверждалось уверенностью окружающих, что так оно и будет, что так должно быть... Иньян должен быть отомщен.
- Послушай свою жену, - внушала Белая Когтистой Лапе. - Смерть Иньяна и мне нанесла глубокую рану. Но пусть горе не толкнет тебя на тропу мести, потому что фермеры только этого и ждут. Пусть смерть нашего Иньяна станет точкой, а не началом череды бессмысленных смертей, потому что в нее будут вовлечены невинные. Так будет, потому что так было всегда. Ты вождь, ты можешь и должен прекратить это. Прошу тебя подумай прежде чем, карая, начнешь проливать кровь: вернет ли это Иньяна?
Сахем сидел все так же неподвижно, куря свою трубку, будто и не слыша слов жены. Но он их слышал и, понимая умом их справедливость, не принимал душой. Справедливые слова не могли залечить рану в его сердце и утешить горе. Эту несправедливость можно было исправить кровью. Весь жизненный уклад, мировоззрение и опыт Когтистой Лапы восходил к такой мере справедливости. В эти нелегкие дни, Маленький Орел и Инчинча-Джон молча, сидели рядом с отцом у костра, смотря на него с вопрошающей тревогой. Он знал, что мальчики примут любое его решение, и подчиняться ему, и если он обречет их на смерть, они умрут, потому что так решил отец. Одного боялись его сыновья, что отец покинет их так же как старший брат.
Прошел месяц после смерти Иньяна, когда Когтистая Лапа оседлав коня уехал из резервации. Тем же днем, под вечер, он объявился в форте. Оставив коня у коновязи, он прямиком заявился в кабак. В тот вечер там было полно народу и стоял нескончаемый гул от множества голосов, заглушаемый треньканьем расхлябанного пианино. Все столики были заняты, над керосиновыми лампами под потолком вился дым от сигар. Пахло пивом, виски и потом. Когда Когтистая Лапа вошел дребезжащий наигрыш старого пианино резко оборвался, как и общие разговоры. В кабаке встала недобрая тишина. Под напряженные взгляды завсегдатаев, Когтистая Лапа, как ни в чем не бывало, прошел к барной стойке и, облокотившись об нее, спросил пива.
- Ты же не пьешь, сахем, - громко сказал мистер Мэскелл, хозяин бара, и уже тише добавил: - Уходил бы ты поскорее отсюда ...
Когтистая Лапа, молча, взял свое пиво. Все началось даже раньше, чем он предполагал. Его приход сюда - это все равно, что сунуть палку и разворошить осиное гнездо. К бару подошел Короткий Майкл, поденный рабочий, нанимавшийся то тут, то там, чтобы перегнать очередное стадо коров из западных пастбищ к железнодорожным станциям Канзаса, или из Аризоны в Неваду, а может быть и дальше, в Нью-Мексико. Где бы он ни побывал, все знали его как задиру и любителя потасовок, которые он то и дело затевал. Толкнув Когтистую Лапу плечом, он устроился рядом с ним и принялся рассматривать в упор. Какое-то время индеец попросту игнорировал его, пока не поинтересовался:
- Мистер, вы чем-то недовольны?
Тишина в кабаке стала прямо-таки гробовой. Было слышно, как в мутное окно билась на последнем издыхании муха.
- Я недоволен тем, что вынужден пить здесь с тобой, - процедил Короткий Майкл. - Меня начинает воротить от виски! Так что выметайся, краснорожая тварь, но прежде заплати мне за мое недовольство.
- Хорошо, - со спокойным презрением проговорил Лапа, и развернулся к нему, отвечая на его липкий наглый взгляд прямым взглядом. - Я заплачу тебе за твое недовольство, так как ты хочешь. А ты хочешь быть сильным.
- Да, краснорожая свинья, именно этого я хочу! - пьяно расхохотался Короткий Майкл.
- Но так не бывает, чтобы мужчина не ответил ударом на удар. Я не буду отвечать, когда ты будешь бить меня, но один удар все же останется за мной. Я не могу потерять свою гордость.
- Добро! Если ты будешь в состоянии сделать его, собака, после того как изведаешь моего кулака! - сплюнул Короткий Майкл.
Вокруг них уже вовсю делались ставки. Полчаса лупцевал Короткий Майкл безответного краснокожего, бил его со вкусом, стараясь сбить с ног. Под конец, Когтистую Лапу, у которого все лицо заплыло от ударов, превратившись в кровавую маску, уже шатало. Он поминутно отплевывался кровью и то и дело оступался, а потом упал. Его под общий хохот сгребли за грудки и поставили на ноги.
- Ну, что, собака, хочешь ударить меня? - выпятил грудь колесом Короткий Майкл. - Ну, давай!
Но когда краснокожий вдруг поднял голову и посмотрел на него прямо и твердо, а потом, выпрямившись, как будто, ни в чем ни бывало, хрустнул пальцами, разминая их, куража у Короткого Майкла вдруг поубавилось.
- Эй... - попятился он от индейца. - Ты чего...
Один единственный удар... и ковбой остался лежать на полу кабака. На индейца накинулись те, кто не стерпел поражения бледнолицего, а на них те, кто посчитал, что бить индейца несправедливо... ведь был, черт возьми, уговор... так какого дьявола его нарушать! К утру от кабака ничего не осталось... Про то побоище еще долго ходили легенды не только в форте, но и в Чер-тоне.
А Когтистая Лапа, едва оправившись, притащился в резервацию чуть живой. Как-то сразу повзрослевший после гибели старшего брата Маленький Орел смотрел на отца строго, а Инчинча-Джон испуганно, мужественно сдерживая слезы.
- С отцом все будет в порядке, - успокоила их Эбигайль, наблюдая, как муж собирает бизонью полость.
Он всегда брал ее, когда уходил на холм. Маленький Орел кивнув, взял за руку брата и увел из дома в палатку, а Эби спросила:
- Может, уймешь свое нетерпение и потерпишь еще чуть-чуть, пока я займусь твоими ранами.
- Незачем, я заговорю их, - идя к выходу пообещал ей Когтистая Лапа.
- И все же сядь, - велела Эбигайль. - Порою я не могу понять, зачем тебе жена, - выговаривала она, когда он все же подчинившись, сел у очага.
- А-а... женщина! - прорычал Когтистая Лапа, когда она начала промывать его рану, пытаясь оттолкнуть ее руки.
- Терпи, - спокойно возразила Эби, отведя его руку и продолжая заниматься его раной. - Ты знал, на что шел, когда ввязался в драку. Порой мне кажется, что драка - смысл твоей жизни.
- Нет... конечно... - прошипел Когтистая Лапа снося болезненную процедуру. - Я люблю и ласку тоже... тебе ли не знать...
Эбигайль остановилась и улыбкой поддержала его шутку, но он смотрел серьезно и пристально, не было в его взгляде и тени шутки. Ему уже не хотелось ругать и распекать свою непокорную жену, он сдался, когда она молча смотрела на него своими глазищами, а потом и вовсе смирился под ее ласкам и поцелуям. Но после он стал собираться, чтобы уйти в прерию.
- Возьми меня с собой, - попросила Эби, ни на что не надеясь.
Он кивнул, и она заметила, что он даже доволен тем, что она захотела быть с ним. Они пришли на холм и, разведя там костер, улеглись возле него на бизоньих шкурах, под звездным небом.
- Таку Сканскан, - вдруг прошептал Когтистая Лапа, глядя в хмурое небо.
- Вечное Сейчас? - переспросила Эби, повернувшись и посмотрев на него.
- Да. Выслушаешь ли ты меня? - спросил он, не отрывая глаз от небесной выси.
У Эби замерло сердце. Настал миг откровения, которого могло и не быть. Вечное Сейчас. Когтистая Лапа был не разговорчив и многого о себе не говорил, тем ценнее и неожиданнее было его откровение.
- По-прежнему ли стоит между нами тень Хении? - спросил он.
Эби покачала головой.
- Он никогда не стоял между нами. Вы разные и моя любовь к вам разная, хотя по силе она равна.
Он по-прежнему смотрел в небо, но Эби заметила влажный блеск его глаз.
- Я даже не надеялся, что Великий Дух откроет твое сердце для меня. Я ведь часто желал твоей смерти.
- Ты так ненавидел меня? - печально улыбнулась она, удобно устроившись на боку, чтобы смотреть на него не отрываясь.
- Я думал, что ненавижу, потому что хотел этого так, что другие тоже поверили в мою ненависть к тебе.
- Почему ты хотел меня ненавидеть?
- Потому что ты досталась не мне. Я говорил с Хенией, перед тем как уйти из племени. Я сказал, что больше не могу оставаться, что для мня мука смотреть на тебя. Я сказал, что душа моя горит, а сердце скоро надорвется и истечет кровью. Я сказал, что если бы твоим мужем был не он, я бы давно выкрал тебя и сделал своей. Но мое уважение к нему таково, что я не мог так поступить с ним. Я спросил твоего мужа: что мне делать? Если бы он сказал убить себя, я бы это сделал. Но Хения, долго думал и сказал: хорошо, покинь племя, иди к бледнолицым, мне нужны там глаза и уши. Ты будешь моей птичкой, что напоет мне о них. Я сказал, что подумаю. Жить среди ненавистных бледнолицых я не мог, но и с тобой ходить одними тропами тоже не мог. Я ушел. Я был рад быть полезным Хении. Я решил забыть тебя.
- Но если бы случилось так, что я досталась тебе по воле духов, смог бы ты расположить мое сердце к себе?
- Ты все время уходила из моих рук, но поверь, все сложилось бы иначе, если бы ты с самого начала стала моей. Я бы увез тебя из племени в форт, хотя нет, это было бы не сразу, потому что ты была, что дикий зверек и уж конечно попыталась бы сбежать от меня. Нет, я увез бы тебя в другое, дружественное племя и там потихоньку приручил к себе. Но видно было суждено, чтобы твое сердце оттаяло в руках Хении.
- Зачем бы тебе увозить меня куда-то? - удивилась Белая.
- От Сосновой Иглы, - коротко пояснил Когтистая Лапа. - Я потому и не брал к своему очагу еще одну жену, потому что тогда Сосновая Игла извела ее и сжила со свету. Я держал эту ведьму при себе, боясь, что она навредит кому-нибудь другому. В нашем племени много славных девушек, как ты заметила, и ни одной из них я бы не пожелал такого зла. Без них я мог спокойно обходиться, но не без тебя. Ты стала для меня роковым наваждением, и я сделал глупость, попросив у Сосновой Иглы настоя, который бы исцелил меня. Я не говорил ей о тебе, она сама догадалась. Когда я накричал на нее, что ее настойка не помогает, что она слишком слаба для меня, Сосновая Игла заявила, что настои могут успокоить страсть и вожделение, но никогда они не исцеляют от любви. Не раз я замечал, что она странно смотрела на тебя. Я испугался, что она сделает что-то непоправимое и делал все, чтобы поддерживать огонь моей ненависти к тебе. Правда в самом начале я думал, что было бы намного лучше, если бы ты погибла, потому что с твоей смертью, мое истерзанное сердце не только успокоилось, но и исцелилось. Когда вы с Хенией ушли к Черным Холмам, я направил по вашему следу пауни, чтобы они убили тебя, но не сказал кто такой Хения. Прошло время, вы не возвращались, и от вас не было никаких известий. Тогда я понял, что твоя смерть не поможет, я все равно не смогу жить спокойно. Та рана, что ты нанесла мне, никогда не заживет и потому, когда вы вернулись я одновременно и обрадовался и возненавидел тебя с новой силой. Любовь к тебе не оставляла меня ни на минуту, мучая меня и забирая мои силы. Все они уходили на борьбу с собственным сердцем. И я проигрывал тебе. Ты решила остаться у нас вместе с Хенией, ты отдала ему свою жизнь, тогда как я жаждал тебя, как никто другой. Я хотел сказать тебе об этом еще той ночью, на холме, но не смог. Я ничего не смог сделать. Я был слаб и дрожал перед тобой словно новорожденный жеребенок. Оказалось, что ты сильнее меня и мне пришлось уйти из племени. Это было к лучшему. Понемногу моя боль притупила свое острие о новые впечатления и опасности. Я стал постигать мир белых, я видел, что они сильны, много сильнее нас. Они были основательны как гряда скал, мы же привыкли жить легко и вольно, как ветер. Может ли ветер одолеть скалы? Мне трудно было постичь это, но я должен был принять правильное решение. И вместе с тем я не отрицал их образа жизни, стараясь понять его, потому, что так жила ты до того, как попала в наше племя. И вот когда я немного успокоил свои мысли, заняв их другим, появилась Сосновая Игла и разбередила мои раны вновь. С видом победительницы ждущей похвалы, она рассказал, как тебя изгнали из племени из-за ее хитрой проделки. Она и правда проделала все ловко, но вместо награды и похвалы, я оттаскал ее за волосы. Я не сдерживал гнева, испугавшись за тебя. Я уже подумывал вернуться к своему очагу, когда меня вдруг разыскал Хения. Он пришел ко мне крадучись, словно волк и ночью мы говорили с ним. Он сказал опасные слова, что времена изменились, что васичу переделывают мир под себя, в котором уже нет места детям Великого Духа. Он сказал, чтобы я нашел способ, как бы мы могли выжить в этом мире белых. Нам теперь не победить томагавками и даже ружьями. Я уже убедился, что миром васичу управляет золото и виски, но Хения сказал, что должно быть что-то еще и чтобы я искал это что-то, чего бы белые боялись больше оружия. Тогда я не выдержал. Почему бы тебе не спросить у своей Белой, сказал я. Хения долго молчал, и я понял, что у него такая же рана в сердце, как и у меня.
- Ты, имеешь в виду то время, когда Хения вышвырнул меня из своей жизни? - бездумно спросила Эбигайль.
- Почему ты говоришь о нем так?! - неожиданно взорвался Когтистая Лапа. - Он защищал тебя. Слишком многие охотились за тобой тогда. Синие мундиры и Сосновая Игла... На его месте я бы поступил так же.
- Ты бы вернулся за мной? - спокойно спросила Белая. - Или как Хения дожидался моего возвращения? А, может быть, я не вернулась бы никогда...
Когтистая Лапа хмыкнул и тихо проговорил:
- Я бы не отпустил тебя от себя, я бы всегда знал, где ты. Но Хения был убежден, что погубил тебя. Ты стала одной из нас, а он отправил тебя обратно в мир бледнолицых, потому что в племени тебе было уже небезопасно. Он боялся, что ты не выживешь, что тебя погубят. Его сердце было разбито. Он стал тенью того вождя, которого я знал, и я понял, какие слова должен был сказать ему. И я сказал, что ты сильная, что ты выдержишь. Мы должны были подумать, что будем делать в мире белых. Я видел, что фермеры сгоняли индейцев с их земель, а фермеров сгоняли строители железных дорог и я не понимал против кого воевать. В то время, когда ты была изгнана, Хения редко появлялся в стойбище. Он словно потерялся, нигде для него не было приюта. До меня доходили вести, что Легкое Перо одна хлопочет по хозяйству, что ей помогает Смеющаяся Женщина мать Пронырливого Барсука. Пока он рыскал по прерии со своими Равнинными Волками, я все дальше забирался в дебри городов, от того слишком поздно узнал о трагедии, что случилась с моим народом. Я слышал, что нашему племени было приказано идти в резервацию, и слышал про последний бой Хении и Равнинных Волков. Это мне, ликуя, прочел из говорящего листка газеты один пьянчуга в грязном баре, куда пускали индейцев. За то, что мне было позволено войти в бар, меня заставили выпить за победу синих мундиров и за капитана О' Генри. Пить я не стал, а тут же ввязался в драку и меня избили. Я пришел в себя в какой-то грязной канаве, выполз из нее и кое-как добрался до леса. Там я молился духам и горько смеялся про себя. Подростки и старики нашего племени все же потрепали этого О' Генри. Не мешкая больше, я вернулся. Сказать, что ты по-прежнему отравляла мне жизнь не сказать ничего. Все от чего я бежал, вернулось с большей силой, но теперь меня терзало еще и беспокойство за тебя. Твой взор потух, в нем не было жизни, тоска иссушала твой разум и сердце, ты больше не желала бороться. Духи забирали тебя у меня на глазах. Чем я мог помочь тебе? В этот раз я жаждал спасти тебя, но знал, что ты не примешь моей помощи, чтобы я не предложил тебе. Ты считала, что моя ненависть подобна каменному монолиту, но каждый раз от боли за тебя этот монолит давал трещину и рассыпался. Как-то я увидел, что ты идешь к холмам. Легкое Перо смотрела тебе вслед, она уже устала жить за вас обоих. Я подумал, что ты решила уйти в Страну Предков к Хении. Легкое Перо, кажется, приняла это, но не я. Я последовал за тобой, завернувшись в шкуру, решив, что если ты захочешь убить себя, я изобью тебя и притащу домой за волосы. Но ты - Белая. Хения не зря гордился тобой. Ты -- воин. Тогда, на холме, ты излила свою боль и тоску звездам, а когда пошла обратно, то заметила меня. Я готов был выслушать упреки, оскорбление, даже снести твое молчаливое презрение, но не то, что ты бросишься ко мне. Да ты права, мне нужно было сразу же оттолкнуть тебя, как только ты назвала меня Хенией, но... я не мог, не было сил отказаться от твоей любви, хотя готов был иногда придушить тебя за то, что ты так могла любить Хению. Да, я должен был убить тебя тогда, чтобы ты не страдала и не причиняла страдания мне, но я не мог... я готов был подбирать объедки с богатой трапезы Хении и просить еще. И я опять и опять приходил на холм... Днем я ненавидел, презирал тебя, называл распутной, видя, как любовь к Хении возвращает тебя к жизни, но ночью снова покорно приходил на холм, дрожа от страсти, словно ты была единственной женщиной в мире... Разум нашептывал мне пугающие мысли. Он говорил, что ты погибнешь, когда узнаешь, кто был на самом деле все эти ночи твоим любовником, но я думал, что это будет потом, потом, а может быть никогда. Каждый раз я надеялся, что ты догадываешься обо мне. Днем старался встречаться тебе чаще, чтобы найти подтверждение в твоих глазах, но ты смотрела на меня холодно и отрешенно, как на чужого и я готов был побить тебя за это, потому что для меня ты стала моей женщиной, женой. Я не хотел отказываться от того, что ты мне дарила в исступленной страсти. Но ты узнала... и как мне было удержать тебя? Если бы не Легкое Перо сочувствующая мне… Она подтвердила, что ты ждешь ребенка и... я испугался... Я испугался, что ты не захочешь его, что ты не дашь ему родиться... поэтому я был так жесток с тобой. Я хотел пробудить твою волю к жизни. Мудрая Легкое Перо была права, ребенок хоть как-то связал нас. Она умоляла меня быть терпеливым, видя, как я тоскую по твоим ласкам и бешусь, когда ты отталкивала меня. Потом пришла зима, и я уже думал не о том, как заполучить тебя к себе, а о том, чтобы ты с детьми выжила. Я боялся, что ты начнешь отказываться от того, что мне удавалось подстрелить в угодьях белых. Если бы я был пойман, меня бы тут же повесили. Но ты была благоразумной и брала все, что я приносил, может быть из-за мудрых слов Легкого Пера, а может из-за голодного плача наших детей. Я часто подходил к твоей палатке и слушал вас, чтобы потом, согревшись сердцем, вернуться обратно к Сосновой Игле...
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ