Бегство охотника

Глава 16

Мысли в голове у Рамона как-то запаздывали. Ему нужно было ответить, но ни одна из фраз, просившихся ему на язык, не казалась ему единственно верной. Я Рамон Эспехо… или: я это ты… или: с какой это стати мне говорить тебе, кто я, а, pendejo? Он понимал, что стоит как дурак, открывая и закрывая рот, и видел, как нескрываемое потрясение сменяется в глазах его двойника чем-то другим, значительно более опасным. Пальцы того крепче сжали рукоять ножа.

— Пришельцы! — выпалил Рамон. — Там гребаные пришельцы! Они захватили меня в плен! Помогите мне!

Он не ошибся в выборе слов. Напряжение двойника немного спало. Голова его повернулась, и он смотрел на Рамона изучающим взглядом, с явным недоверием, но уже не на грани открытого насилия. Рамон медленно, стараясь не делать ничего такого, что могло бы испугать того, другого, двинулся в его сторону.

Теперь он смог рассмотреть его ближе. Странное это было ощущение. В конце концов, что бы там ни говорила ему память, на деле он до сих пор ни разу в жизни не встречал ни одного человека! Вид его двойник имел донельзя грязный и неухоженный — короткая щетина, появлявшаяся порой на его подбородке, превратилась в побитую молью бороду. Черные глаза излучали настороженность. Правую руку тот замотал окровавленной тряпкой, и Рамон сообразил, что эта потемневшая от запекшейся крови кукла скрывает отсутствующий палец — тот самый (при мысли об этом он испытал тошнотворную слабость), из которого родился он.

Однако имелось во внешности другого Рамона и что-то неправильное. Он ожидал, что увидит свое отражение, но это оказалось совсем не так. Лицо, которое он привык видеть в зеркале, отличалось от этого. Это напоминало скорее лицезрение себя на старой видеозаписи. «Возможно, — подумал он, — его черты не настолько правильны и симметричны, как ему хотелось бы». Голос тоже отличался от того, который он полагал своим: выше и чуть завывающий. Такой, каким он слыхал себя в записи, — он терпеть не мог свой записанный голос. Заросший подбородок другого Рамона воинственно вздернулся вверх.

Каким он выглядел в глазах своего двойника? Волосы получше. Меньше морщин на коже. Никаких шрамов, зато небольшие бакенбарды. Наверное, со стороны он выглядит моложе. И если другой Рамон не ощущает того, что видит он сам, у него нет повода подозревать его в том, что сделали с ним пришельцы. Рамон обладал одним несомненным преимуществом: он знал, что произошло, кто он, а также все, что было известно другому. Зато тому не пришлось только что тонуть. И у него был нож.

— Пожалуйста, — произнес Рамон, отчаянно подбирая слова убедительнее. — Мне нужно вернуться в Прыжок Скрипача. У вас есть фургон?

— А что, похоже, будто у меня есть гребаный фургон? — отозвался другой, разводя руки в стороны наподобие распятого Христа. — Я от этих гребаных тварей уже неделю убегаю. Как это вышло, что ты смылся от них именно здесь и сейчас?

Хороший вопрос. Они находились далеко от убежища пришельцев, и совпадение действительно не могло не насторожить. Рамон облизнул губы.

— Они меня в первый раз из своей пещеры вывели, — ответил Рамон, стараясь придерживаться, насколько это возможно, правды. — Они держали меня в резервуаре. Внутри горы на север отсюда. Сказали, что они охотятся за кем-то. Думаю, они меня использовали. Изучали, что я могу есть и все такое. Я думаю, им про нас почти ничего не известно. В смысле, про людей.

Двойник обдумал это. Рамон старался не коситься на нож. Лучше, чтобы оба они думали о нем как можно меньше. Он услышал собственный голос, высокий, срывающийся. Явно испуганный.

— Я пытался сопротивляться, но они прицепили ко мне такую штуку… К шее. Вот сюда, можете пощупать. Стоило мне попытаться сделать что-то, они меня через нее глушили. Я несколько дней шел. Прошу вас, вы же не бросите меня здесь?

— Я не собираюсь бросать тебя здесь, — буркнул другой. В голосе звучала откровенная брезгливость. Брезгливость и, возможно, ощущение собственного превосходства. — Я тоже от них убегаю. Они взорвали мой фургон, но я подготовил им несколько подарков. Я их, сук, как следует оттрахал.

— Так это вы? — воскликнул Рамон, пытаясь изобразить как можно более искреннее восхищение. — Это вы взорвали юйнеа?

— Чего?

Еще один такой ляп — и кранты, напомнил себе Рамон. Следи за своим языком, cabron. По крайней мере до того, как нож окажется у тебя.

— Такая летающая штука вроде ящика. Они так ее называют.

— А-а, — кивнул другой. — Угу. Ну да, я. Я и тебя видел. Я наблюдал.

— Значит, вы видели и штуку, которую они сунули мне в шею.

Двойник хоть и неохотно, но признал, что рассказ Рамона имеет под собой основания. По позе его Рамон понял, что по крайней мере сейчас убивать его не будут.

— Как ты сбежал? — спросил двойник.

— Пришельца убила чупакабра. Как гром среди ясного неба нам на голову свалилась. Поводок отцепился, пока они дрались, вот я и убежал.

Двойник улыбнулся сам себе. Рамон решил, что лучше будет не показывать ему, что он разгадал его затею с плоскомехами. Пусть тот Рамон думает, что он один такой умный, а остальные дураки.

— Как, кстати, тебя зовут? — спросил тот.

— Дэвид, — назвал Рамон первое пришедшее на ум имя. — Дэвид Пенаско. Я живу в Амадоре. Работаю в банке «Юнион-Траст». Поехал отдохнуть на природе — с месяц назад. Они захватили меня, пока я спал.

— Что, у «Юнион-Траста» есть отделение в Амадоре? — удивился двойник.

— Угу, — кивнул Рамон. Он не знал, так ли это, и не знал, не всплывет ли у него в памяти чего-нибудь такого, что порвало бы эту легенду в клочки. Ему ничего не оставалось, кроме как врать на голубом глазу и надеяться, что пронесет. — Полгода как открыли.

— Вот сукин сын, — сказал двойник. — Ладно, тогда давай пошевеливай задницей, Дэвид. Нам надо здорово поработать, если мы хотим выбраться отсюда. Плот у меня готов хорошо если на треть. Если нас теперь будет двое, тебе придется попотеть. Может, потом расскажешь мне, что тебе известно об этих pinche мазафаках.

Двойник повернулся и двинулся обратно в лес.

Рамон последовал за ним.

Поляна оказалась метрах в двадцати от берега, и двойник не позаботился ни об укрытии, ни о каменном кострище. Собственно, это место и не предназначалось для обитания — это была строительная площадка. Четыре связки похожих на бамбук тростниковых стеблей лежали, скрепленные полосами коры ледокорня, и солнце играло на их блестящей, будто лакированной поверхности. Поплавки, сообразил Рамон. Связанные лозой и гибкими ветками, достаточно тонкими, чтобы срезать их зазубренной кромкой ножа, они будут держаться на плаву. Но, конечно, герметичности ожидать не придется: вода будет всю дорогу плескать по их пяткам и ягодицам, если только они не соорудят какого-нибудь более или менее плотного настила. Да и сам тростник мог бы быть подлиннее и крепче связан… Для сумасшедшего pendejo с раненой рукой, за которым гонятся выходцы из самой преисподней, проделанная работа, конечно, впечатляющая, но до Прыжка Скрипача этот плот не донесет и одного человека, не то что двоих.

— Ну? — спросил двойник.

— Я просто смотрел, — встрепенулся Рамон. — Тростника нужно побольше. Хотите, чтобы я нарубил? Только покажите, где вы его…

Нельзя сказать, чтобы это предложение привело двойника в восторг. Рамон примерно представлял себе ход мыслей у того в голове. Рамон — или Дэвид, как он представился — мог бы орудовать быстрее, чем он с раненой рукой, но для этого ему пришлось бы дать нож.

— Это я сам сделаю, — буркнул тот, мотнув головой в сторону, противоположную реке. — Лучше поищи веток, из которых мы смогли бы сделать настил. И еды. Возвращайся до заката. Попробуем спустить эту гребаную штуковину на воду завтра утром.

— Ага, хорошо, — кивнул Рамон.

Двойник сплюнул, повернулся и зашагал прочь, оставив его одного. Рамон почесал локоть в том месте, где уже начал проявляться шрам, и тоже двинулся в тень под деревьями. До него дошло, что он так и не спросил, как того зовут. Ну, собственно, ему-то этого и не требовалось: он это и так знал. Другое дело, его все больше тревожило то, что другому Рамону такое отсутствие любопытства покажется странным. Поосторожнее надо.

Остаток дня он провел, стаскивая на поляну упавшие ветки и листву ледокорня, а также составляя легенду, которую мог бы рассказать двойнику. На несколько минут он прервался, чтобы взломать панцири нескольких сахарных жуков и подкрепиться сырым мясом. Без температурной обработки оно было солоноватым, склизким и явно неприятным на вкус. Ни на что другое, впрочем, времени все равно не оставалось. Он старался не думать о том, что произошло дальше между Маннеком и чупакаброй, кто из них проиграл, а кто продолжает охоту на него где-то в этой зелени. Что бы там ни вышло, это не отменяло необходимости того, чем он занимался, потому и тратить время в поисках ответа на этот вопрос он не мог.

К закату они с двойником собрали еще шесть связок-поплавков и почти треть веток, необходимых для настила плота. Похоже, двойник остался доволен набранной Рамоном грудой листвы ледокорня, хотя вслух он одобрения своего не высказал. Рамон сварил пару дюжин сахарных жуков, а его двойник изжарил дракончика — небольшую птицеподобную ящерицу, обитавшую на нижних ветвях деревьев. В процессе готовки дракончик не очень приятным образом извивался, словно плоть его продолжала еще жить несмотря на то, что оба мозга ему уже отсекли.

Они немного поговорили, и на этот раз Рамон не забыл поинтересоваться, как зовут его собеседника и откуда он. Потом они обсудили планы на следующий день — как снести ветки и вязанки к воде для окончательной сборки, и сколько их им еще предстоит заготовить, и хватит ли им коры на то, чтобы все это связать.

— Ты уже занимался этим прежде, — заметил двойник, и Рамон ощутил легкий укол тревоги. Возможно, он показывает себя слишком опытным для такой ситуации.

— Ну, я люблю пожить на природе. Когда получается. По большей-то части работа у меня сидячая, — ответил Рамон, стараясь казаться польщенным. — Ну, в банке — сами понимаете. Зато платят пристойно.

— Геологией не занимался?

— Нет, — мотнул головой Рамон. — Просто так — выбраться в глушь, посидеть у костра. Отдохнуть. Ну, сами понимаете. Побыть некоторое время одному.

Выражение лица у двойника немного смягчилось, как Рамон и ожидал. Ему даже сделалось немного совестно за то, что он играет подобным образом на чувствах собеседника.

— А вы? — поинтересовался Рамон, и двойник пожал плечами.

— Я все больше в поле, — сказал он. — В городе долго торчать мне смысла нет. Жить можно, если ведешь дело по уму. В удачный сезон доход в шесть, а то и в семь тысяч читов.

Он изрядно преувеличивал. Рамон никогда не зарабатывал больше четырех тысяч — даже в самые удачные времена. Чаще выходило около двух с полтиной, а случалось, ему и тысячи не удавалось заработать. Темные глаза двойника внимательно следили за его реакцией, так что он покачал головой, изображая восхищение.

— Но это же здорово, — произнес Рамон-Дэвид.

— И не так уж и трудно, если знать, что делать, — заметил Рамон-первый, успокаиваясь.

— А что у вас с рукой? — поинтересовался Дэвид.

— Гребаные пришельцы, — буркнул тот и принялся разматывать пропитавшуюся кровью повязку. — Я в них стрелял, и у меня пистолет разорвало. Руку, мать ее, здорово покорежило.

Рамон придвинулся ближе. Свет костра не давал разглядеть точно, где кончалась поврежденная плоть и начинались просто отсветы огня на коже. В целом кожа на кисти двойника напоминала забытый на ночь на кухне фарш для начинки такос. На месте указательного пальца торчал неровный обрубок, обожженный до неузнаваемости.

— Вы его прижгли огнем, — выдохнул Рамон. Ему сразу вспомнился тот, первый лагерь, где он нашел свой портсигар, а Маннек открыл тайну его происхождения. Теперь стало ясно, почему двойник пробыл там так долго. Отходил от курса лечения.

— Угу, — подтвердил тот, и хотя голос его оставался равнодушным, Рамон понимал, что тот гордится собой. — Раскалил нож на огне и прижег. Пришлось. А то кровь хлестала как из свиньи. Ну, пришлось кость еще чуток укоротить.

Рамон с трудом удержался от улыбки. Все-таки они оба — крутые ублюдки, он и его двойник. Он даже немного гордился собой, словно это он проделал все это.

— Жар сильный? — спросил он.

— То сильнее, то слабее, — признался тот. — Однако рука не немеет и не воспаляется. Похоже, обошлось без заражения крови. А не сделал бы этого — издох бы уже где-нибудь в лесу, так ведь? А теперь расскажи мне, как это ты угодил к пришельцам.

Рамон не зря полдня обдумывал легенду. Чуть меньше месяца назад он один отправился на север. Его подруга Кармина его бросила, и ему хотелось побыть немного одному, подальше от нее и сочувствующих, а может, иронизирующих друзей. Он увидел летающий ящик, попытался выяснить, что это такое, но вместо этого пришельцы сами поймали его и напичкали какой-то своей дрянью. Его держали в каком-то резервуаре, а потом достали оттуда и приказали отправиться на охоту. История не слишком сложная, чтобы забыть детали, и не слишком уж далекая от истины, чтобы его поймали на подтасовке. Может, другой Рамон даже посочувствует ему. Он рассказал про взрыв, разрушивший юйнеа, про марш-бросок, про нападение чупакабры и свой побег. Он притворился пораженным, когда двойник объяснил ему свою затею с тушками плоскомехов. Правда, самонадеянная вера того в собственную ловкость начинала понемногу раздражать. Двойник неодобрительно хмурился, даже тогда, когда Рамон не кивал или не издавал одобрительных звуков в нужный момент.

Вся эта история с начала до конца была обманом, и ничем больше. Но, похоже, это срабатывало. Когда Рамон-второй вешал Рамону-первому на уши лапшу насчет того, как ему хотелось побыть вдали от цивилизации и как сочувствие друзей может ранить больше издевок, двойник кивал, словно поддакивал собственным мыслям. А когда рассказ закончился, он не стал комментировать. Рамон и не ждал комментариев. Мужчины так не поступают.

— Спим по очереди? — предложил двойник.

— Конечно, — согласился Рамон. — Так, конечно, лучше будет. Я подежурю первым, я не устал.

Он, разумеется, лгал. Он здорово наломался за день, но и повалялся без сознания, выбравшись на берег, а это вполне могло сойти за сон. У другого Рамона не было и этого. И потом, разве это не естественно для банкира из Амадоры — отблагодарить своего спасителя хотя бы таким образом?

Двойник хмыкнул и протянул ему нож. Рамон даже поколебался немного, прежде чем его взять. Чуть липнущая к пальцам кожаная оплетка рукояти, идеально сбалансированный вес. Нож был привычным и все же не совсем таким, каким он его помнил. Потребовалась секунда, а то и две, чтобы до него дошло: изменился не нож, изменилось его тело. Он ни разу не держал его рукой, лишенной привычных мозолей. Двойник истолковал его замешательство неверно.

— Немного, — произнес тот. — Но ничего другого у нас нет. С чупакаброй или красножилеткой таким не справиться, но…

— Ладно, хорошо, что это есть, — возразил Рамон. — Спасибо.

Двойник хмыкнул, улегся и повернулся спиной к костру. Рамон снова покрутил нож в руке, заново привыкая к его весу. Как-то очень уж спокойно его невероятные спутники — что люди, что пришельцы — вручали ему ножи. Ну ладно Маннек — пришелец знал, что это ему ничем не грозит. Человек же делал это, исходя из уверенности в том, что Рамон — союзник. Он и сам бы наступил на те же грабли. Наверняка.

Рамон смотрел в темноту, стараясь, чтобы глаза не привыкали к неяркому свету костра, и прикидывал возможные варианты действий. По крайней мере на текущий момент двойник принял его. Однако путь до Прыжка Скрипача неблизкий, и — если то, о чем говорил Маннек, правда — Рамону предстоит за это время измениться, стать гораздо более похожим на того, каким он был в момент встречи с пришельцами. Но даже если бы этого и не случилось, Рамон все равно плохо представлял себе, что он будет делать, когда они вернутся в колонию. Маловероятно, чтобы судья признал его подлинным, законным Рамоном Эспехо. И энии тоже запросто могут решить, что он должен умереть вместе с народом Маннека. В общем, как ни крути, если два Рамона выйдут из лесов вдвоем, ничего хорошего не выйдет.

Умнее всего с его стороны было бы убить чувака. Нож у него, двойник храпит и к тому же ранен. Полоснуть по шее — вот и ответ проблеме. Он отправится на юг, продолжит свою жизнь как ни в чем не бывало, а костей второго Рамона никто и никогда не сыщет. Надо было поступить именно так.

И все же он не мог сделать этого.

При каких условиях вы убиваете? Этот вопрос Маннека занозой сидел у него в мозгу. И чем дольше Рамон размышлял над ним, коротая часы ночного дежурства, тем слабее и слабее представлял себе ответ на этот вопрос.

С рассветом они продолжили строительство плота. Рамон заново увязал охапки полых стеблей: двумя руками он сделал это надежнее, чем удавалось его двойнику. Они прикинули, сколько веток им нужно еще для завершения работы. Обсуждение вышло недолгим: Рамон и двойник подходили к решению проблемы одинаково, и выводы делали тоже одинаковые. Единственное существенное различие между ними заключалось в том, что двойник отказывался уступить ему большую часть работы. Несмотря на то, что мужчина со здоровыми руками явно мог взять на себя и большую ношу, двойник решительно не пускал банкира-белоручку из Амадоры на свое место, и Рамон слишком хорошо понимал его побуждения, чтобы спорить на этот счет.

К полудню они заготовили достаточно материалов, чтобы начать сборку плота. Из двух срезанных веток и лиан ярко-синего плюща Рамон соорудил примитивную волокушу, и с ее помощью перетащил заготовленные вязанки к реке. Против этого двойник возражать не стал, а сам в несколько заходов носил полосы коры и листву ледокорня. Рамон решил, что тот просто устал.

Песчаная коса оказалась меньше, чем запомнилась ему со вчерашнего дня, однако деревянного хлама на ней не убавилось. Не посоветовавшись с идущим за ним следом двойником, он отволок свой груз чуть ниже по течению. Небольшой тихий залив, отделенный косой от русла реки, показался ему удачным местом для того, чтобы опробовать плот на плаву, прежде чем довериться течению.

Рамон бросил волокушу и опустился на песок у воды. На гладкой поверхности он видел отражения: себя самого и стоявшего за его спиной двойника. Двое мужчин — похожих, но не совсем: подраставшая бородка Рамона казалась мягче и легче. Волосы тоже свисали ближе к голове, из-за чего пропорции лица воспринимались по-другому. Все же они вполне могли сойти за братьев. Он-то знал, куда смотреть. Например, родинки на щеке и шее у двойника откликались крошечными пятнышками светлой кожи у него. Шрам на животе побаливал.

— Неплохо, — заметил двойник и задумчиво сплюнул в воду. Пошедшие по поверхности круги смешали отражения. Плот получался большой. Более низкая, чем на Земле, сила притяжения Сан-Паулу отражалась, помимо прочего, на ускоренном росте деревьев, и вместо того чтобы тратить время и пилить стволы пополам, они использовали их целиком. Не роскошь, конечно, но места на двоих должно было хватить с избытком. — Пожалуй, какое-нибудь укрытие на него стоит соорудить.

— Вроде хижины? — спросил Рамон, глядя на разбросанные перед ним деревянные обломки.

— Шалаш. Чтобы спать в нем, от дождя укрыться. И если дерева хватит, очаг тоже можно устроить. Выложить дно листьями, потом насыпать слой песка почище — и сможем греться даже на воде.

Рамон хмуро покосился на него, потом посмотрел вверх по течению — туда, где сразились Маннек и чупакабра. Он попробовал прикинуть, долго ли пробыл в воде, как далеко уплыл. Трудно сказать. Ему казалось, что это длилось долго, и расстояние он одолел большое. Но он находился на волосок от смерти, так что полностью своим ощущениям он не доверял.

— Давайте займемся этим ниже по течению, — сказал он. — Хочу быстрее убраться с этого места.

— Дрейфишь? — осклабился двойник. Голос его звучал издевательски, и Рамона на мгновение захлестнули злость и обида. Впрочем, он понимал, что и тот кипит от досады и злости, жажды подраться, почувствовать себя лучше, причинив кому-то другому боль — те же чувства, что распирали грудь ему самому. Черт, надо вести себя осторожнее, иначе все кончится дракой, которой ни тот ни другой не могли себе позволить.

— Боюсь ли я напороться на разъяренную чупакабру, вооруженный ножиком и палкой? — переспросил он. — Любой, кто этого не боится, болван или псих.

Лицо двойника на мгновение застыло от оскорбления, но он небрежно передернул плечами.

— Нас двое, — буркнул он, отворачиваясь от Рамона. — Прорвемся.

— Возможно, — сказал Рамон, спуская тому откровенную ложь. Шансов одолеть чупакабру у них было не больше, чем, хлопая руками, долететь до Прыжка Скрипача. Однако если бы он зацепился за это, избежать драки они бы скорее всего не смогли. — Я другое думаю: что, если победил пришелец?

— Чупакабру-то? — недоверчиво хмыкнул двойник. Ну да, одно дело бравировать тем, что они как-нибудь да одолеют зверя, и совсем другое — напрячь воображение хотя бы настолько, чтобы при том же раскладе шансов допустить вероятность победы Маннека. Впрочем, виду Рамон постарался не подавать.

— Когда я оттуда смывался, исход был еще не ясен, — объяснил он. — У пришельца имелось что-то вроде пистолета, и он попал в чупакабру минимум два раза. Может, это ее ослабило. Не мог же я ждать, чем все это кончится, правда? Я просто хочу сказать, что, если пришелец все-таки жив еще и если этот его пистолет все еще при нем, нам лучше не ждать, пока он нас догонит.

— Ладно, — кивнул тот. — Если так тебе спокойнее, сплавимся по реке день-другой, а навес и очаг можем соорудить и потом. Заодно проверим связки, крепко ли держатся.

Опять подначка. Чувак намекал на то, что одной рукой стягивает связки крепче, чем Рамон — двумя здоровыми.

Прежде Рамон обязательно клюнул бы на эту наживку — оскорбился бы, может, полез бы в драку. Но не теперь. Ладно, pendejo, подумал Рамон. Копай под меня, сколько душе угодно. Я-то знаю, как тебе самому страшно.

— Хороший план, — только и сказал он вслух.

Укладка веток настила и крепление их к связкам стволов заняли у них довольно много времени, но усилий особых не требовали. Рамон вдруг обнаружил, что втянулся в ритм: уложить ветку на место, привязать ее полосой коры с одной стороны, потом с другой, потом посередине — с пересекающей ее под прямым углом предыдущей веткой. Раз, два, три, четыре, а потом все сначала. Работа поглотила его целиком, заворожив своей нехитрой монотонностью. Руки и ноги его, не защищенные мозолями, довольно скоро покрылись пузырями. Он игнорировал боль — она просто входила в стандартный набор. Если тот, другой, мог отсечь себе мешавшийся осколок кости, то и Рамон уж как-нибудь стерпит пару мозолей на ладонях.

Двойник старался не отставать, но искалеченная рука заметно ему мешала. Рамон почти физически ощущал раздражение, нараставшее в том, по мере того как он пытался не уступить ни в чем какому-то pinche банкиру. Когда солнце начало уже сползать к верхушкам деревьев на противоположном берегу, Рамон не без некоторого даже злорадства заметил, что повязка на руке у того сделалась ярче от свежей крови. Наконец они уложили на ветки слой кожистых ледокорневых листьев — стопроцентной гидроизоляции это, конечно, не давало, но по крайней мере позволяло им не опасаться то и дело промочить задницу. Нельзя сказать, чтобы плот впечатлял совершенством конструкции или исполнения. Руля не было вовсе, только импровизированное рулевое весло на корме. В длину он имел метра два с половиной — в качестве ковра для борцовского поединка в самый раз, но для долгого путешествия тесновато. Однако от него требовалось всего лишь оставаться на плаву достаточно долго, чтобы река донесла их до Прыжка Скрипача. И когда они спустили наконец плот на воду в заливе и забрались на него, он сразу показался им крепким и надежным.

— Не так уж и плохо, Дэвид, мать твою, — заметил двойник. — Ну и как тебе мужская работа, а?

— Справились как надо, — кивнул Рамон. — Так вы хотите убраться отсюда?

И едва он успел произнести эти слова, как до них донесся звук — далекий, клокочущий вопль чупакабры. Судя по звуку, ей было больно. В животе у Рамона все сжалось, да и двойник заметно побледнел.

— Да, — буркнул тот. — Пожалуй, можно и отплывать.

Толкаясь шестом от дна, Рамон вывел плот из залива, на середину реки, где течение было быстрее. Двойник съежился на краю плота, вглядываясь в берег за кормой. Ни зверь, ни Маннек из леса не показались, да и вопль больше не повторялся. Рамон перебрался на корму и начал править веслом. Ощущение того, что они едва ушли от опасности, не покидало его. Еще одна ночь на берегу закончилась бы для них очень и очень плохо. А может, и всего один час. Им здорово повезло, что его двойник так старался не отставать. И повезло, что Рамон так и не смог убить его ночью. Один он ни за что бы не успел достроить плот вовремя.

Однако вопль хищника — пусть даже полный боли — наполнил его какой-то странной грустью. Если чупакабра жива, значит, Маннек мертв. Афанаи своей когорты погиб, пытаясь спасти свой народ от того насилия, что преследовало их через звезды и столетия. И от существа, которое расстроило таткройд Маннека, — маленькой обезьяны-выскочки из мексиканского захолустья, которая напоролась на убежище, спасаясь от правосудия — и которая даже представления не имела о том, каковы могут быть последствия этой находки. По крайней мере Маннек погиб сражаясь. Достойная смерть, пусть даже он и не помог этим своему народу. «Странное дело, — подумал он с удивлением и даже беспокойством, — теперь, когда плен позади, когда он вырвался на свободу, он почти скучал по Маннеку». И несмотря на всю боль, что тот причинил ему, несмотря на ненависть, которую порой испытывал к пришельцу, Рамон не мог не ощущать горечи и сожаления при мысли о его жуткой смерти.

— И все-таки лучше уж ты, а не я, чудище, — чуть слышно пробормотал Рамон. — Лучше ты, а не я.

Глава 17

Первая ночь оказалась самой тяжелой. Угрожать им могли только невидимые в воде бревна и коряги, водные хищники вроде проклятых мормонов или carracao… ну, и еще холод. Мотора у них не было, так что столкновение с камнями и корягами не грозило особенными повреждениями — если, конечно, те не застряли в дне. Большинство водных хищников обитало южнее. Оставался холод.

Стоило солнцу скользнуть за деревья на западе, как река словно бы разом высосала из воздуха все тепло. Инопланетный халат грел неплохо, но на то, чтобы прикрыть одновременно руки и ноги, его не хватало. Двойник же пожертвовал рукава и нижнюю часть штанин на повязки и силки, поэтому они решили, что на ночь тот укроется одеждой пришельцев. Рамон-первый свернулся калачиком на листьях, закутался в халат, но все равно дрожал.

На этот раз о дежурстве по очереди никто даже не заикался. Слишком ярко светила почти полная луна, слишком пронизывал тело холод, чтобы хотя бы пытаться уснуть. Рамон обдумал мысль насчет остановки на ночлег на берегу, но озвучивать ее не стал. Двойник наверняка воспринял бы это как слабость, да и сам он ни за что на свете не предложил бы такого. И потом Рамон понимал, что обоим не терпится унести ноги — как угодно, только подальше от чупакабры. Хорошо бы километров этак на пятьдесят, вот только как их отмерять? К утру, пожалуй, можно будет попробовать пристать к берегу. Пожалуй, лучше к западному — для спокойствия.

— Эй, Дэвид, — окликнул его двойник.

Рамон заморгал и пришел в себя; он и не заметил, что начинал задремывать.

— Ну? — отозвался он и кашлянул. Он очень надеялся, что не простудится. Если повезет, конечно.

— Ты в Диеготауне не бывал? — спросил тот.

Рамон тряхнул головой, пытаясь сосредоточиться, и посмотрел на спутника. Тот сидел, прижав колени к груди. В свете луны морщины на лице казались глубже, а может, это он так хмурился. Вид он имел одновременно беспощадный и до ужаса несчастный, но при всем этом ясно было, что он некоторое время уже наблюдал за Рамоном.

— Ну, был несколько раз, — ответил Рамон. — А что?

— Кажется, я видел тебя где-то прежде. Чем ты занимался в Диеготауне?

— По большей части бизнесом, — хмыкнул Рамон. — Вы, возможно, встречали меня где-нибудь в районе губернаторского дворца. Вы ведь туда ходите? — Он прекрасно знал, что не ходил, поэтому неопределенный жест плечами не стал для него неожиданностью. Рамон даже испытал острый соблазн повторить этот жест, настолько привыкло его тело к этому движению. — Ну, и в бар один местный заходил несколько раз, — продолжал он, еще не зная, куда вырулит его легенда. — «Эль рей». У самой реки. Бывали там?

— Нет, — хрипло отозвался двойник. — Даже не слыхал о таком.

— Ясно, — кивнул Рамон. — Может, я название неверно запомнил. Там такие полы деревянные. А парня, который там заправляет, зовут Мигель… или Мико… как-то так. Помню, меня тошнило в переулке за баром. Там еще огни такие мигающие, вот они и запомнились.

— Не, такого места не знаю. Может, ты спутал с каким-нибудь другим городом?

Произнесено это было тоном, не оставлявшим сомнения в том, что разговор завершен. Впрочем, на случай, если Рамон не понял намека, двойник повернулся к нему спиной. Рамон позволил себе улыбнуться и пожать плечами. То, что двойник солгал, его не удивило. Встреть он сам в глуши незнакомого человека, тоже остерегался бы говорить на эту тему. Так что для прекращения беседы она подходила идеально.

И все же легкое сожаление он испытывал. Мысли его все время обращались к тому, что предшествовало драке — так язык то и дело непроизвольно ощупывает то место, где находился вырванный зуб. Само убийство он видел словно со стороны, происходящим на экране. Но как получилось, что события зашли так далеко? Он помнил музыкальный автомат. Рядом с европейцем была женщина с волосами, уложенными так, чтобы она казалась азиаткой. Он понимал, что женщина здесь не потому, что знакома с этим типом, и не потому, что он ей нравился — просто в силу работы или вроде того. Правда, он вдумывался в то, откуда знал это. Ему запомнился ее смех — отрывистый, чуть натянутый, даже испуганный.

Как бы он объяснил Маннеку, что смех — это не только тогда, когда смешно? Пришелец не смог бы понять, как это так: чтобы то, что делают люди, когда им смешно, отображало еще и страх. Призыв на помощь.

Рамон пытался не упустить эту мысль, вытянуть за нее как за ниточку что-то более осязаемое, но она все-таки ускользала. Только его двойник знал это, а его Рамон не мог спросить.

Они не разговаривали больше до самого рассвета. Рамон и его двойник согласились, что плот лучше подогнать к противоположному, западному берегу и вести вдоль него до тех пор, пока не увидят подходящих зарослей тростника. Для очага требовалось что-то достаточно плотное, чтобы удержать слой песка — только так огонь не прожег бы самого плота. Однако шалаш проще было сделать из тростника. И, судя по звездам, южнее хороших зарослей тростника им могло больше и не встретиться.

Хорошее место они нашли уже ближе к полудню, и Рамон аккуратно подвел плот к самому берегу. Плот ткнулся в песок с толчком, от которого двойник чуть покачнулся, но конструкция выдержала. Рамон проверил на всякий случай узлы, однако слабых не обнаружил.

Остаток утра двойник рубил камыш, а Рамон тем временем искал чего поесть. С пистолетом это, конечно, получилось бы у него проще, но нескольких сахарных жуков он все-таки нашел, а еще ему удалось отловить троих жирных, цвета грязи созданий, выглядевших незаконнорожденными отпрысками краба и угря. Он представления не имел, кто это, но законы эволюции гласят, что ядовитые твари в большинстве своем имеют яркую окраску, поэтому эти крабоугри выглядели скорее съедобными. И потом он всегда мог скормить их на пробу двойнику и посмотреть на результат.

Когда Рамон-второй вернулся на берег, первый сидел на земле, низко опустив голову. На лезвии ножа застывали капли тростникового сока, похожего на кровь. Груда тростника на земле оказалась меньше, чем Рамон ожидал. Рамон кашлянул достаточно громко, чтобы звук донесся до двойника над водой, и тот поднял голову. На мгновение брови его тревожно сдвинулись, потом он кивнул в знак приветствия.

— Эй, — произнес Рамон. — Я тут добыл каких-то тварей. Возможно, они сойдут в еду. Видели таких прежде?

Взгляд двойника с некоторым усилием сфокусировался на крабоугрях.

— Нет, — сказал тот. — Но они мертвы. Значит, давай их приготовим, а?

— Идет, — кивнул Рамон. — Вы в порядке, дружище? Вид у вас утомленный.

— Недосып, — сплюнул двойник. — А до того несколько дней бежал без оглядки, имея только то, что на мне. А до того эти засранцы мне палец оторвали.

— Может, устроить дневку? — предложил Рамон, бросив мертвых тварей и протягивая руку за ножом. — Отдохнуть, там, набраться сил.

— Хрен-два, — буркнул двойник. Взгляд его переместился на протянутую руку Рамона.

— Не могу же я их гребаными ногтями потрошить, — объяснил Рамон.

Двойник пожал плечами, подбросил нож в воздух, поймал его за лезвие и протянул Рамону рукоятью вперед. Ему, конечно, здорово досталось, спора нет, но реакция у Рамонова двойника по-прежнему была на уровне.

Потроха у крабоугрей оказались довольно нехитрыми. Рамон вычистил все, что не напоминало мышцы — теоретически ядовитые железы и прочие несъедобные органы реже всего расположены в мышечных тканях. Потом нанизал их на прут и поджарил на огне — они пахли жареной говядиной и горячей глиной. Сахарных жуков он сварил в походной кружке из рюкзака. Двойник сидел на берегу, уставившись в воду пустым взглядом. Рамон все-таки решил попробовать крабоугрей первым. Он отрезал ломтик, положил его на язык, едва не поперхнулся и выбросил крабоугрей вместе с прутиками в реку.

— Сахарные жуки, — сказал он. — У нас еще есть сахарные жуки.

Двойник повернулся к нему, прикрыв глаза от солнца обмотанной тряпками рукой.

— Они здесь, — сказал он.

— Кто? — не понял Рамон, но тот не ответил.

Когда Рамон проследил за направлением его взгляда, он все понял. В воздухе парили, словно ястребы в восходящих потоках, огромные черные суда.

Серебряные энии вернулись на Сан-Паулу.

Глава 18

Поев, двойник свернулся калачиком и крепко уснул. До темноты оставалось часа два, поэтому Рамон взял нож и нарубил еще тростника. Растущие стебли зеленым цветом не отличались от травы, но срубленные, становились красными за минуту или две. Работа эта не требовала особенных усилий, так что ко времени, когда небосклон окрасился на западе золотом с розовыми крапинками облаков, груда нарубленного тростника почти удвоилась в размерах. Рамон сполоснул руки и нож в воде, потом порылся в рюкзаке и нашел обломок серого точильного камня. Его двойник не слишком утруждал себя заточкой ножа. Впрочем, если подумать, этот бедолага и работать-то мог только одной рукой. Вполне убедительное оправдание.

Он сидел у кромки воды, прислушивался к угрожающему шипению трущегося о камень металла и поглядывал наверх. Даже после того как река и деревья погрузились в сумерки, энианские корабли на высокой орбите продолжали сиять в лучах солнца. Ярче звезд. Он смотрел, как тень Сан-Паулу постепенно наползает на них, словно кто-то выключал эти огни по одному, и постепенно от них остались только фиолетовые и оранжевые ходовые огни — корабли сделались менее заметными, но от этого вовсе не исчезли. Словно сам Господь явился и повесил в небе зловещий череп, чтобы тот смотрел сверху вниз и напоминал Рамону о той бойне, что видел он в мозгу у Маннека. Бойне, которая, вполне вероятно, возобновится, если они с двойником доберутся до города.

Находясь в плену у Маннека и других пришельцев, Рамон как-то не слишком часто задумывался о том, что будет, когда он вернется из глуши. Это, решил он, потому, что вероятность такого события представлялась ему тогда столь мизерной, что все мысли его заняты были другими, более неотложными проблемами. Однако теперь, когда он освободился и вместе с двойником медленно, но все-таки приближался к городу, этот вопрос вставал перед ним все более явственно. Он провел пальцами по руке, где обозначилась уже неровная белая линия шрама от мачете. Что там говорил Маннек? Что он типа «продолжает приближаться к исходной форме». Он ощупал жесткую плоть шрама. Борода его тоже густела, руки грубели. Он делался все больше похожим на своего спутника. Он закрыл глаза, разрываясь между чувством облегчения от того, что его плоть возвращается к привычному состоянию, и тревогой за то, что из этого вытекает: никто не примет их уже за двух разных людей. Их даже за близнецов никто не примет — слишком они для этого станут похожи. Ко времени, когда они доберутся до людей, они будут щеголять одинаковыми шрамами, одинаковыми мозолями, не говоря уже о телах, лицах и шевелюрах.

Он не мог просто так возникнуть и объявить себя Рамоном Эспехо, по крайней мере пока рядом с ним двойник. Даже если не найдется никакого способа отличить их друг от друга — а ведь черт его знает, какие следы оставила на нем технология Маннека, — губернатор вряд ли не обратит на это внимания. И Рамон слишком хорошо знал себя, чтобы не сомневаться в том, что будет думать на этот счет его двойник.

В общем, лучше всего было бы двигаться как можно быстрее и добраться до Прыжка Скрипача прежде, чем их сходство перейдет в полную идентичность. Рамон смог бы придумать какой-нибудь предлог, чтобы ускользнуть. Потом — на юг, может, даже до самой Амадоры. Придется найти кого-нибудь, кто снабдит его фальшивыми документами. Конечно, денег на поддельные бумаги у него тоже нет, но и двух Рамонов Эспехо тоже не может существовать, правда?

Он опустил нож; точильный камень в руке разом показался ему ужасно тяжелым. Нет. Для того чтобы начать жизнь заново, ему нужны деньги. Он помнит все свои банковские шифры, без труда пройдет любые идентификационные тесты, которых потребуют от него банки. Проблема только в том, чтобы вернуться в Диеготаун прежде, чем его двойник восстановится после травмы, снять все деньги со счетов, может, взять еще кредит и уехать дальше на юг. Это оставит двойника в долгах как в шелках, но у него там по крайней мере найдутся знакомые. Он прорвется. Они оба прорвутся. И в конце концов, это ведь не кража. Он — Рамон Эспехо, и деньги он заберет тоже свои.

А если полиция ищет человека, который убил европейца — что ж, тогда, возможно, его двойник и не будет так уж переживать из-за исчезнувших денег. Рамон усмехнулся. Вряд ли его повесят дважды за одно преступление. Он представил себе, как осядет в Амадоре, а может, прикупит себе простенький домик где-нибудь на южном побережье. Как только он выправит себе документы, он сможет взять напрокат новый фургон. Ну, по крайней мере до тех пор, пока не заработает на собственный. Он будет просыпаться на заре под шум морского прибоя. Один, на кровати, слишком узкой для двоих. Елена, в конце концов, получит себе второго, двойника. А тот, соответственно, ее. Рамон сможет начать все сначала. Подобно сбросившей кожу змее, он сможет оставить за спиной свою старую, серую жизнь. Может, даже пить станет меньше. Не будет больше шататься по барам и затевать драки. Убивать людей или позволять им пытаться убить его. Он станет кем-то новым. Сколько людей мечтали о таком — и многим ли из них выпал шанс осуществить это?

Все зависит от того, удастся ли ему добраться до южных краев прежде, чем отвердеют рубцы на его коже и загрубеют волосы. Прежде, чем морщины на его лице сделаются такими же глубокими, как у его двойника, чем потемнеют родинки. Рамон не знал, как скоро это может случиться, но уж наверняка долго ждать не придется. Черт, всего несколько дней назад он был не более чем оторванным пальцем, а сейчас почти вернулся уже в нормальное состояние.

Высоко в небе один из энианских кораблей, мигнув, исчез — и почти сразу же возник снова. Это остывали его прыжковые двигатели. Внутри у Рамона все сжалось при воспоминании о том, каково в такие мгновения находиться на борту корабля. В первый раз это случилось, когда они со старым Паленки и его шарагой только-только улетали с Земли. Корабль сошел со стационарной орбиты и начал удаляться от планеты — как взлетающий фургон, который все никак не выровняется. Рамону запомнилось, как вдавило его в спинку перегрузкой, когда включились двигатели. Ощущение было, как если бы он спускал горячую воду из ванны — ну, или как слабость после секса. Даже мышцы казались слишком тяжелыми для его костей. Он улыбнулся Жирному Энрике — черт, сколько лет он вообще не вспоминал даже Жирного Энрике! Паренек улыбнулся ему в ответ. Они оставляли за спиной все, и ко времени, когда их путешествие подойдет к концу, все, кого они знали, с кем говорили, кого боялись, кого трахали — все умрут от старости. Он читал про конкистадоров — те, ступив на землю Нового Света, сжигали свои корабли. Вот Рамон, и старый Паленки, и Жирный Энрике, и все остальные делали то же самое. Земля для них умерла. Все умерло, кроме будущего.

Рамон тряхнул головой, но мозг отказывался выключать воспоминания. Их отлет с Земли снова стоял у него перед глазами, только на этот раз он мог и думать, и видеть то, что находилось перед ним: реку, энианские корабли, звезды и восходившую на востоке полную луну. Воспоминание воспринималось не как иллюзия присутствия, но скорее как яркий сон.

Первое, о чем он подумал, едва ступив на борт энианского корабля, — это как странно здесь пахло: кислотой, и солью, и чем-то напоминающим пачули. Паленки жаловался на то, что у него от этого болит голова, но возможно, это сказывался уже его рак. Они разгрузили и закрепили оборудование, следуя разноцветным полоскам на стенах, отыскали свои каюты, перекусили (перегрузка при разгоне оказалась даже немного приятной) и как раз улеглись по койкам, когда взвыла сирена и включились на разогрев прыжковые двигатели.

Именно так представлял себе Рамон ощущения при инсульте. Весь мир сузился в одну точку, звуки разом отдалились, а потом пространство вообще перестало существовать. Он так и не сформулировал для себя, что именно изменилось за время прыжка. Все осталось на прежнем месте: отвертка, которую он только что обронил, так и не долетела еще до пола, и все же он знал — знал, — что прошло черт знает сколько времени. Что много всякого произошло, а он и не заметил этого. Омерзительное ощущение.

Кажется, через неделю после этого он впервые увидел энию. Рамону запомнилось, как самодовольно улыбался Паленки, собрав свою бригаду на инструктаж, — как вести себя с хозяевами корабля. И тут в открытый люк вкатилось…

Рамон закричал. Воспоминание исчезло, вокруг не было ничего, кроме реки и леса. Сердце колотилось как бешеное, пальцы стискивали рукоять ножа с такой силой, что костяшки побелели. Он шарил взглядом по деревьям, по поверхности воды, готовый дать отпор хоть самому дьяволу, если тот вдруг объявится перед ним с огненным клинком в одной руке и бичом в другой. Или бежать. Образ энии — массивного, похожего на валун тела; влажных, похожих на устриц, непроницаемых глаз; бахромы нахмуренных ресниц; неправдоподобно маленьких, хрупких ручек, торчавших откуда-то из середины тела; едва заметного вздутия в том месте, где прятался в складке плоти клюв — медленно бледнел в памяти, и вместе с этим отпускал Рамона страх. Он заставил себя рассмеяться, но смех вышел так себе — слабый, натянутый. Трусливенький такой смех. Он замолчал и сплюнул; злость распирала ему грудь.

Маннек и этот бледный долботряс в пещере превратили его в нюню и размазню. Черт, он всего только вспомнил про Тех-Кто-Пожирает-Малых, а уже хнычет как девчонка.

— А пошли они все… — сказал он. На этот раз в голосе его слышалось этакое рычание, и это ему понравилось. — Не боюсь я этих проклятых тварей.

Вернувшись к костру, он еще пребывал в дурном настроении, а это означало, что ему стоит держаться более осторожно во избежание стычки со вспыльчивым и раздражительным двойником. Костер прогорел до углей, двойник все еще спал у огня. Рамон раздраженно подумал, что первое дежурство вновь выпадает ему. Он подбросил в костер веток и листвы, подул на угли, и огонь снова разгорелся. Сырые ветки шипели и трещали, зато стало светлее и теплее. Умом Рамон понимал, что костер может как отпугивать опасность, так и привлекать ее. Чем ярче огонь, тем труднее разглядеть все, что находится вне круга света. Впрочем, сейчас его это не тревожило: он просто хотел хоть какого-то pinche света.

Луна взошла и начала медленно подползать к зависшим на стационарной орбите энианским кораблям — Большая Девочка; ближе к рассвету вдогонку за ней покажется еще одна, обращающаяся по более низкой орбите Маленькая Девочка. Рамон подождал еще немного, злясь на то, как мало тростника нарублено и сколько еще работы предстоит. Дождавшись, пока большой бледный диск окажется прямо над ними, он решил, что самое время будить второго. Простой оклик не дал результатов, к тому же простая попытка звать кого-либо другого собственным именем слишком действовала на нервы, чтобы повторить ее еще раз. Вместо этого он подошел к двойнику и тряхнул его за плечо. Тот застонал и отодвинулся.

— Эй, — произнес Рамон. — Я полночи гребаных продежурил. Ваша очередь.

Двойник перекатился на спину и насупился, как судья.

— О чем это ты, мать твою? — сонно спросил он.

— О дежурстве, — объяснил Рамон. — Я отстоял первую смену. Теперь вставайте вы, а я посплю.

Двойник поднял раненую руку, словно хотел протереть ею глаза, злобно ощерился и проделал эту операцию левой рукой. Рамон отступил на шаг и раздраженно смотрел на то, как двойник делает неудачную попытку встать. Когда тот заговорил, голос его звучал еще яснее, но благодушия в нем не прибавилось.

— И ты мне плетешь, что не ложился спать? А может, ты просто идиот гребаный? Или ты веришь, что гребаная чупакабра переплывет реку в погоне за нами? Хотя да, ты же у нас банкир с нежной жопой… Хочешь дежурить — ступай дежурь на здоровье. А я сплю.

С этими словами он перевернулся спиной к огню, подобрав под голову руку вместо подушки. Гнев распирал Рамона до звона в ушах. Больше всего ему хотелось сейчас повернуть этого мелкого говнюка лицом к себе и приставить нож ему к горлу, пока тот не поумнеет немного… или врезать ему по почкам, чтобы ему до самого Прыжка Скрипача кровью писалось.

Впрочем, тогда бы ему пришлось отдать нож и лечь спать в двух шагах от разъяренного ублюдка. Негромко прорычав что-то для очистки совести, Рамон плотнее запахнул халат и пошел поискать себе такое место для сна, чтобы хищники, если они нагрянут, слопали двойника первым.

Наступило утро. Рамон со стоном перекатился на спину, прикрыв глаза рукой от солнца — еще хоть на пару минут. Спина затекла. Голова варила вяло, как набитая ватой. Окончательно его разбудил запах еды. Двойник успел насобирать с десяток орехов с белой мякотью и поймать рыбину, которая сейчас поджаривалась, завернутая в листья монастырского плюща, на углях. Старый прием для готовки, когда нет посуды. Сам он забыл его, а может, просто еще не вспомнил.

— Пахнет вкусно, — заметил он.

Двойник пожал плечами и перевернул сверток листвы на другую сторону. Рамон заметил, что его двойник открыл рот, словно хотел сказать что-то, но передумал. До него дошло, что завтрак предназначался вовсе не для двоих, но и не поделиться тому не позволяла гордость. Рамон потер руки, подсел к огню и улыбнулся.

— Работы еще невпроворот, — буркнул двойник. — Но тростника у нас, похоже, в достатке.

— Я нарезал вчера вечером еще немного, — признался Рамон. — А еще нужно ледокорневой листвы на подстилку. И несколько веток покрепче для очага. Песка, я думаю, мы можем набрать ниже по течению. Найдем косу подходящую и наберем. Все лучше, чем грязь с этого берега. И дров еще.

— Угу, — кивнул двойник. Левой рукой он снял дымящийся сверток с огня, подбрасывая его на кончиках пальцев, чтобы не обжечься. Подождав с полминуты, пока тот остынет немного, он кончиком ножа ободрал с рыбы запекшуюся листву — Рамон сообразил, что двойник забрал у него нож, пока он спал — и разрезал рыбину пополам. Рамону он протянул половину с головой.

Орехи оказались мягкими, маслянистыми. Рыба покрылась хрустящей, потрескавшейся корочкой. Рамон вздохнул. Ему, пожалуй, понравилось есть то, что не пришлось готовить самому. А еще он радовался, что его двойник оказался слишком трусоват, чтобы отказаться делиться.

— Как хочешь разделить работу? — спросил двойник, махнув кончиком ножа в сторону груды покрасневшего тростника. — Хочешь делать шалаш, пока я наберу листьев? И веток?

— Идет, — кивнул Рамон, пытаясь одновременно сообразить, не проглядел ли он какого-нибудь подвоха. Собирать листья и палки легче, чем вязать шалаш; с другой стороны, у него все-таки две руки для этой работы. К тому же двойник встал рано, чтобы найти и приготовить еду. Это почти возмещало его отказ дежурить ночью. Не обсуждая больше этот вопрос, оба поднялись и подошли к воде сполоснуть руки. Рука у двойника выглядела хуже, чем запомнилось Рамону, но тот не жаловался.

— Хочу, чтобы ты запомнил кое-что, — сообщил двойник, заново перевязав руку.

— Ну?

— Я понимаю, что мы с тобой повязаны сейчас вдвоем, ты и я. И ты многое делаешь — ну, собираешь сахарных жуков, строишь плот и все такое говно. Двое лучше, чем один, верно? Но только если ты еще хоть раз залезешь в мой мешок без спросу, я тебя на хрен во сне зарежу, ясно?

Двойник встретился с ним взглядом — зрачки черные как смоль, белки пожелтелые как старое мыло, с налившимися кровью прожилками. Рамон ни на секунду не сомневался в том, что тот не шутит. Если подумать, он и сам прекрасно представлял себе, что думал бы о банкире-белоручке, если бы тот рылся в его вещах. Может, он возмутился бы, даже если его двойник попробовал взять его вещи. Его нож, его рюкзак. Даже Елену, возможно.

— Идет, — сказал Рамон. — Видите ли, я просто не хотел оставлять нож тупым. Этого не повторится.

Двойник кивнул.

— Кстати, он мне будет нужен, — сообразил Рамон. — В смысле, нож. Надо нарезать коры, чтобы связывать тростник. Ну, и если тростника не хватит… — Он пожал плечами.

Двойник испепелил его взглядом, и Рамон напрягся, готовясь к стычке. Однако тот только сплюнул в воду и протянул ему нож рукоятью вперед.

— Спасибо, — сказал Рамон и изобразил на лице умиротворяющую улыбку. Тот не ответил.

Рамон вернулся в лагерь, а двойник побрел в лес, предположительно за листвой и дровами. Рамон дождался, пока тот скроется из виду. — И тебя туда же, ese,[19] — буркнул он, принимаясь за работу. Он нарезал достаточно лиан и полос коры, чтобы их хватило на задуманный им шалаш, потом перетащил тростник к плоту. Почти сразу же стало ясно, что его соображения насчет того, как крепить укрытие к плоту, отличались избыточным оптимизмом. Еще час ушел на изменения в проекте. Погружение в работу, в нехитрые физические усилия не уступало стакану хорошего виски. Он и не осознавал, какой комок рос у него внутри, пока тот немного не уменьшился. Все-таки находиться рядом с двойником — совсем другое дело, нежели одному. Даже пребывание с Маннеком, когда в его шее торчал этот гребаный сахаил, не вызывало такого напряжения. Только с людьми — с любыми людьми. И в особенности с этим заносчивым сукиным сыном!

И в то же время Рамон понимал, что и сам он изрядно действует на нервы двойнику. А как иначе? Черт, лучше уж думать о том, как привязать тростниковый шалаш к плоту. Рамон прекрасно знал свои слабости и не видел смысла поддаваться им.

К полудню схема шалаша наконец устроила Рамона, и все же у него ушло еще несколько часов на то, чтобы перетаскать тростник на плот, соорудить некое подобие каркаса и накрыть его ветками. Потом он уложил слой листьев, удерживаемый на месте четырьмя длинными шестами. Двух человек эта конструкция должна защитить от дождя — если исходить, конечно, что второй соблаговолит притащить свою ленивую задницу обратно. Рамон провозился с шалашом весь день. Сколько времени требуется на то, чтобы собрать охапку листьев и найти несколько pinche веток? Вокруг лес, древесину в нем отыскать не так уж и трудно.

Двойник вышел из леса, когда до заката оставалось около часа. На плечах он тащил вязанку в добрых полбушеля[20] листьев, а импровизированная волокуша за спиной была нагружена палками идеального размера для костра. Немалая поклажа для человека с поврежденной рукой и без ножа, признал Рамон. Двойник сбросил свою ношу на берегу, опустился на колени и принялся пить, жадно зачерпывая воду ладонями. Высоко в небе висели энианские корабли.

— Неплохая работа, — одобрительно заметил Рамон.

— Угу, — устало согласился двойник. — Сойдет. Надо только придумать, как сделать так, чтобы дрова с плота не скатывались.

— Придумаем что-нибудь.

Двойник посмотрел на плот и провел по щекам левой ладонью. Рамон подошел и остановился рядом.

— Крепко, — одобрил тот. — Удачная конструкция. Вот только не маловат ли?

— Я так решил, что мы вряд ли будем находиться в нем одновременно, — объяснил Рамон. — Один должен править. Спать по очереди. Типа того.

— А если дождь пойдет?

— Значит, тот, кто правит, намокнет, — буркнул Рамон. — Ну, или оба заберемся… только тесновато будет.

— Значит, намокнем. Ладно. Нож у тебя с собой? — Он протянул руку.

Рамон вложил в нее рукоять в кожаной оплетке.

— Спасибо. — Двойник резко повернулся и приставил острие ножа к Рамонову горлу. Глаза его недобро сощурились, губы раздвинулись в недоброй ухмылке. Именно такое выражение, сообразил Рамон, увидел тогда на этом лице европеец.

— Ну, — процедил двойник сквозь зубы. — Не хочешь ли, мать твою, рассказать, кто ты на самом деле?

Глава 19

— Я не… Я не знаю, о чем это вы, дружище, — пробормотал Рамон.

Двойник чуть надавил на приставленный к горлу нож. Рамону отчаянно хотелось отпрянуть, хотя бы на шаг отодвинуться от ножа, но он поборол это желание. Любая слабость будет воспринята как приглашение к действию. Он заставил себя сохранять спокойствие — ну, насколько это было возможно, конечно, с учетом обстоятельств.

— Никакой ты на хрен не банкир, — процедил сквозь зубы двойник. — Строить умеешь. Даже нож мой точить умеешь. Таких банкиров не бывает.

— Я же говорил, — выпалил Рамон. — Я много времени про…

— Проводишь в такой вот жопе? Угу, убедительно, ничего не скажешь. И ты случился именно здесь. Аккурат месяц назад. И всем по барабану, что ты пропал? И никто не послал никого на поиски? Как ты думаешь, в это можно поверить? И твоя борода. Ты меня пытаешься убедить, что она месяц отрастала? Или, может, пришельцы тебе на это время бритву давали? Руки еще… У тебя на пальцах мозоли. От клавиатуры?

Рамон покосился на свои руки. Кожа на подушечках пальцев начинала грубеть, приобретая желтоватый оттенок. Он невольно сжал пальцы, и давление ножа на кожу сразу усилилось, причиняя ему боль. Не сильную, но боль.

— Ты просто параноик, ese, — произнес Рамон. Голос его звучал на удивление ровно.

Он попробовал прикинуть, есть ли шанс обезоружить соперника. Если резко дернуться назад, можно получить пару секунд передышки. И еще, двойнику придется драться одной рукой. С другой стороны, двойник Рамона напуган, разъярен до безумия — как загнанная крыса в нужнике. Впрочем, в подобном загнанном состоянии тот пребывал все последние дни. Рамон решил, что шансы на успех у него ниже среднего.

Какие-то полсекунды он гадал, что сделает двойник, если Рамон скажет правду. Убьет его? Убежит? Примет как брата и продолжит путешествие? Смехотворным выглядело только последнее предположение.

— И ты спрашивал про «Эль рей»! — выкрикнул двойник. — Что, мать твою, можешь ты знать про «Эль рей»? Мать твою, ты кто?

— Я коп, — произнес Рамон, удивившись собственным словам. А впрочем, ничего удивительного: он сам несколько дней убеждал себя в этой версии. Все, что потребовалось сейчас, — это вывернуть историю наизнанку, поставив себя на место преследователя. — Меня и правда зовут Дэвид. Убили европейского посла. Некоторые свидетели показали, что при этом присутствовал ты. И описание убийцы тоже во многом совпадает с твоим.

Двойник кивнул, словно его подозрения подтверждались, — это немного ободрило Рамона. Даже обидно, что он все это придумал. Он сглотнул, пытаясь избавиться от застрявшего в горле комка. Не сразу, но он все-таки смог продолжить:

— Ты улетел из города. В полиции решили, что это несколько странно. Я довольно много бывал на севере — потому меня и выбрали. Я нашел твой фургон — взорванный, словно ты вез в нем бомбу или какое-то дерьмо вроде этого. Я принялся искать, думал найти хоть какие твои останки. А потом появилась эта их летающая штука. Ну, она просто висела там, и я, дурак, сам подошел посмотреть. И тут — бац! Эти здоровые говнюки с перьями на башке отобрали у меня одежду, жетон, и пистолет тоже отобрали, напялили на меня эту засранную распашонку и погнали искать тебя.

— А ты и побежал, — хмыкнул двойник, придвигаясь на дюйм. Кончик ножа жалил кожу на шее Рамона как сахаил. — Как собачка побежал их слушаться!

— Я честно пытался тормозить, — обиделся Рамон. — Я думал, может, мне удастся выиграть для тебя немного времени. Ну, сам понимаешь, ты бы добрался до города, рассказал людям, что случилось, прислал бы помощь. Но потом мы нашли лагерь. Мы оказались слишком близко от тебя. Все, что мне оставалось, — это ждать и надеяться на то, что ты окажешься хитрее этих pinche пришельцев. Ну, так все и вышло. Ты бы тоже, — продолжал он, почти не подумав, — поступил бы так на моем месте. Правда.

— Не убивал я этого жопу-европейца, — сквозь зубы процедил двойник. — Это кто-то другой. Не делал я этого, мать его.

— Рамон, — произнес Рамон, и на мгновение на него накатила волна головокружения от того, что ему пришлось называть своим именем кого-то еще. — Рамон, ты же спас мою задницу от этих демонов. Насколько мне известно, в ночь, когда порезали посла, ты находился в моем доме. До самого утра.

В наступившей тишине Рамон слышал далекие, похожие на колокольный звон голоса стаи хлопышей. Клинок дрогнул, но Рамон не тронулся с места. Тоненькая струйка крови холодила ключицу. Нож прорезал кожу. В темных глазах двойника отразилось недоверчивое замешательство.

— О чем это ты?

— Я перед тобой в долгу, — произнес Рамон, вложив в голос столько искренности, сколько мог, но так, чтобы это не казалось проявлением слабости.

— Так ведь парня убили, — неуверенно возразил двойник.

Рамон пожал плечами. Врать — так с размахом.

— Джонни Джо знаешь? Ну, знаешь, кто это?

— Джонни Джо Карденаса?

— Угу. Знаешь, почему он до сих пор сухим из воды выходил?

— Почему?

— Потому что мы ему позволяли. Думаешь, нам неизвестно, сколько народа он замочил? Дело в том, что он на нас работает.

Двойник откачнулся — на дюйм, не больше. Лезвие больше не касалось шеи Рамона. Теперь шансы составляли примерно шестьдесят на сорок в его пользу. Рамон продолжал говорить. В этом весь фокус: надо, чтобы они продолжали разговор.

Этому противостоянию ни в коем случае нельзя дать вырваться за рамки разговора.

— Джонни Джо — стукач? — спросил двойник. Вид он имел слегка оглушенный.

— Последние шесть лет, — подтвердил Рамон, пытаясь вспомнить, как давно Джонни Джо околачивается в Диеготауне. Названная им цифра, похоже, показалась двойнику правдоподобной. — Сообщал нам обо всем, что происходит. И ни одна собака его не заподозрила, потому что, мать его, кто бы в такое поверил? Он ублюдок. Всем известно, как не терпится губернатору вздернуть его на виселице. Никому и в голову не приходит, что все это фигня, и что он нам каждую субботу звонит с докладом, как примерная гребаная школьница.

— Я не стукач.

— Я этого и не говорил, — заверил его Рамон. — Я вот чего говорю: Сан-Паулу? На Сан-Паулу нет законов. На нем есть копы. Я один из них, и ты мне помог. Что бы там ни произошло в «Эль рей», это сделал кто-то другой. Так что мы в расчете.

— Откуда тебе известно, что я тут ни при чем? Что, если это я сделал?

— Если ты это сделал, придется тебя выдрать как Сидорову козу, — хмыкнул Рамон и ухмыльнулся.

Двойник помедлил немного, потом губы его чуть раздвинулись в ответной улыбке. Лезвие ножа опустилось. Двойник отступил на шаг.

— Нож мой. Я оставлю его у себя. Он мой.

— Хочешь, чтобы он оставался у тебя, — пусть так и будет, — произнес Рамон, стараясь говорить успокаивающим тоном, как говорят копы, когда утихомиривают кого-то. Он не раз слышал такие интонации, так что имитировать их оказалось нетрудно. — Я понимаю, тебе хотелось бы оставить оружие. Никаких проблем. В конце концов, мы оба бежим от шайки чертовых пришельцев, верно? Какая разница, у кого из нас нож, — мы ведь по одну сторону.

— Ну, если ты меня нагребываешь… — выдохнул двойник, оставив угрозу недоговоренной. И то верно, подумал Рамон, если коп нарушит данное тебе слово, куда ты пойдешь? Сведешь его к судье и посмотришь, кому тот поверит?

— Если уж я начну нагребывать людей, Джонни Джо и другие pendejos вроде него обделаются, — заявил Рамон. Твердо. Авторитетно. Как и положено копу. — Грязи не оберешься. Я сказал тебе, что ты чист. Значит, ты чист. Но если нам за сдачу этих гребаных пришельцев дадут награду, мы ее делим. Ты и я. Пополам.

— В жопу, — возразил двойник. — Я спас тебе задницу. Ты был просто ходячей наживкой. Три четверти мне.

Напряжение, сковывавшее Рамона, немного отпустило. Опасность миновала. Кризис миновал; все, что после него осталось, — так, легкая бравада и выпендреж.

— Шестьдесят на сорок, — сказал он. — И ты никого не убивал. Вообще.

— Не люблю, когда мной вертят, — буркнул тот.

— Как любым другим. Мы ведь копы — не забывай, — напомнил Рамон и улыбнулся. Двойник недоверчиво хохотнул, что напоминало скорее кашель, потом тоже улыбнулся. — Ты не хочешь все-таки уложить эти листья на место, чтобы побыстрее добраться куда-нибудь, где есть водопровод?

— Гребаные копы, — хмыкнул двойник, но на этот раз с иронией.

Черт, да он казался полупьяным от облегчения. И кто бы его в этом упрекнул? Рамон ведь только что, можно сказать, ему грехи отпустил.

Они работали до самых сумерек. Маленький шалаш они почти закончили: настелили пол из листьев и сделали крышу так, чтобы дождевая вода стекала по ней за борт. Если бы Рамон не объявил перерыва, двойник продолжал бы работу и ночью — из принципа, чтобы доказать свою состоятельность.

Тем не менее, когда они возвращались в лагерь, Рамон ощутил некоторую перемену в их отношениях. Одно дело безмозглый банкир, заблудившийся в лесах. Полицейский, обладающий властью прощать и миловать, — совсем другой зверь. Рамон разжег небольшой костер, а двойник выложил пару десятков сахарных жуков, орехи и ярко-зеленые ягоды, не значившиеся ни в одном из известных Рамону справочников, но имевшие вкус дешевого белого вина с персиками. Пир не пир, но вышло вкусно. Потом Рамон напился воды и ощутил наконец приятную тяжесть в желудке. Это означало, разумеется, что ему придется вставать посреди ночи, чтобы отлить, но иллюзию сытости хоть на время создало.

Двойник улегся у огня. Рамон видел, как сжимаются и разжимаются у него пальцы, и догадался, что тому отчаянно хочется закурить. При мысли о куреве ему захотелось того же. Интересно, подумал он, долго ли еще ждать, пока пальцы его пожелтеют от никотина, которого не знали ни разу в жизни? И как долго ему вообще удастся дурить голову двойнику, не давая тому разглядеть их идентичности? Возможно, самым разумным с его стороны было бы уплыть прямо сейчас, удрать в какую-нибудь другую глушь, чтобы никогда больше не иметь дела ни с двойником, ни с губернатором, ни с полицией, ни с эниями.

Он ведь много раз прежде задумывался о жизни на природе. Правда, мысль эта казалась гораздо привлекательнее, пока оставалась чистой фантазией или пока у него имелся крепкий, уютный фургон, в котором можно запираться на ночь. Ну или хотя бы чертов нож.

От колонистов первой волны он слышал рассказы о людях, одичавших на этой планете, — тех, кто отправился жить в леса и степи, да так и не вернулся в цивилизацию. Некоторые из этих историй были, возможно, даже правдой. В колониях недолюбливали тех, кто жалел о прошлой жизни на Земле. Но, конечно, хватало и таких, которые ненавидели и свою здешнюю жизнь; в основном это касалось мужчин и женщин, притащивших сюда с собой свои старые земные недостатки. Рамон так и не решил, считать ли себя одним из них. Правда, вернуться в цивилизацию он все-таки хотел. Значит, еще не совсем одичал. До тех пор, пока пальцы его дергаются в поисках портсигара, оставшегося в нескольких днях ходьбы на другом берегу реки, его нельзя считать окончательно сбежавшим из городов.

— Почему ты стал копом? — спросил двойник чуть заплетающимся от усталости языком.

— Не знаю, — ответил Рамон. — Тогда это казалось мне разумным шагом. А ты — с чего ты стал геологом?

— Это лучше, чем работать в карьере, — отозвался тот. — И у меня неплохо получается. А потом, случается, что мне нужно уехать из города — ну, побыть одному, понимаешь?

— Правда? — спросил Рамон. Он тоже здорово наломался сегодня. День выдался тяжелым, да и предыдущие вряд ли были легче. Тело ощущало уютную сытость.

— Был один парень, — вдруг сказал двойник. — Мартин Касаус. Мы типа дружили одно время, понимаешь? Ну, когда я только прилетел сюда. Один из тех парней, что ошиваются при центрах трудоустройства, чтобы познакомиться с новичками, потому что никто из старых знакомых его не любит. — Двойник сплюнул в костер. — Называл себя траппером. Пожалуй, даже действительно иногда на кого-нибудь охотился. В общем, ему в башку втемяшилось, будто я хочу у него женщину отбить. Вовсе нет. Она, конечно, та еще похотливая сучка была. Но ему втемяшилось, будто я ему дорогу перешел.

Лианна. Рамон вспомнил ее в тот вечер в баре. Темно-красные обои цвета подсыхающей крови. Он подошел к ней, сел рядом. От нее все еще пахло кухней — горячим маслом, травами, раскаленным металлом, перцем чили. Он предложил угостить ее выпивкой. Лианна согласилась. Она взяла его за руку. Она держала себя с ним мягко. Довольно нерешительно. Он достаточно уже выпил к этому времени, чтобы голова слегка шла кругом. Мартиновы фантазии на ее счет — типа как он расстегивает ей блузку, как шепчет на ухо какие-то возбуждающие сальности, как просыпается у нее в постели — пьянили его не слабее бухла.

— Да мне на нее насрать было, — усмехнулся двойник. — Она работала кухаркой. Пухловатенькая такая. Наверное, на своей же стряпне и раздобрела. Но Мартин, мать его… Он по ней с ума сходил.

Лианна жила в том же доме — точнее, в пристройке, выращенной из дешевого хитина за кухней. В крошечной квартирке имелась маленькая ванная с душем, но ни малейшего намека на кухню. Диодная вывеска «LOS RANCHEROS» за окном заливала комнату неярким красноватым светом. Он раздел ее под звуки португальской музыки фадо из плеера; певец сокрушался по поводу любви, и утраты, и смерти — он словно воочию слышал сейчас эту песню. Красивая песня. Ночь была теплая, но Лианна все равно покрылась гусиной кожей. Ему запомнились ее руки. И бедра. И грудь. Поначалу она держалась очень застенчиво. Ей было неловко, что она привела его сюда. Но потом уже меньше. А потом от застенчивости не осталось и следа.

— В общем, Мартин вбил себе в голову, что я с ней трахался. Это при том, что сам он с ней не спал. За все время знакомства он с ней и дюжиной слов не обмолвился. Но вообразил, что влюблен в нее. Короче, он совсем обезумел. Бросился на меня со стальным крюком. Едва меня не убил.

Потом она уснула, а он все гладил ее волосы. Ему хотелось плакать, но он не мог. Даже сейчас, когда воспоминание в мозгу его едва ли уступало яркостью настоящему переживанию, Рамон так и не знал, почему это с ним происходило, какая смесь страсти и печали, одиночества и вины разбередила так его душу. Но наверняка и от того, что он, так получилось, предавал Мартина. Хотя и не только из-за этого. Лианна…

— В общем, когда я выздоровел немного, я и подумал, может, мне лучше подальше держаться от всего такого. Лавочка, в которой я тогда работал, как раз уже почти накрылась, и я последнюю получку свою отдал за подержанный фургон. И еще оборудования прикупил по дешевке у вдовы одного знакомого геолога. Так оно все и вышло.

— Ясно, — кивнул Рамон. — Ты с ней с тех пор виделся?

— С пухленькой кухаркой-то? Да нет. Чего былое ворошить?

Она храпела во сне — ну, не то чтобы храпела, а посапывала. Над кроватью у нее висел дешевый постер Деспегандской Девы: ярко-голубые глаза, светящиеся в темноте одежды. Рамону казалось, что он ее любит. Он писал ей письма, но удалял их, так и не нажав кнопку «ОТОСЛАТЬ». Он уже не помнил, чего он там писал. Интересно, а другой Рамон помнит это? Если нет, слова этих писем пропали безвозвратно.

Он много лет никому об этом не рассказывал. А если бы пришлось, рассказал бы точь-в-точь, как только что его двойник. Есть все-таки вещи, о которых другим не скажешь.

— Чего-то ты притих, — заметил тот. — Небось вспоминаешь эту… Кармину? Она тебе отставку дала, mi amigo. Это я по тому, как ты о ней говорил, понял.

В голосе его звучали явно издевательские нотки, и Рамон сознавал, что ступает на зыбкую почву, но удержаться от вопроса все-таки не смог:

— А ты? У тебя есть женщина?

— С кем потрахаться есть, — ответил тот. — Порой с катушек съезжает, но в общем ничего. В постели очень даже ничего.

Что ж, еще немножко надавить можно…

— Ты ее любишь?

Двойник как окаменел.

— Не твое дело, cabron, — произнес он совсем другим, жестким тоном.

Рамон позволил себе на мгновение встретиться с ним взглядом.

— Твоя правда, — хрипло сказал он. — Извини.

Без оскорблений можно и обойтись. Чуть на попятный, но так, чтобы это не вредило его образу твердокаменного копа. Уверенного в себе, однако не желающего уязвлять чужое самолюбие.

— Давай, что ли, на боковую? — произнес он, немного выждав. — Завтра нелегкий день.

— Угу, — без особого энтузиазма согласился двойник. — Конечно.

Но, как и надеялся Рамон, вопрос о той, кого он любил, больше не поднимался.

Глава 20

Они оттолкнули плот от берега ближе к полудню следующего дня; все утро прошло в последних приготовлениях и охоте (неудачной). На плоту сделалось еще теснее. Очаг разместили на корме — так, чтобы дежурный мог поддерживать огонь и одновременно править веслом. Шалаш вытянулся на всю длину плота вдоль одного борта. Плот из-за этого немного кренился набок, но размести Рамон шалаш по оси, рулевой не видел бы, что происходит прямо по курсу. Разумеется, обзор все равно ухудшился. Для равновесия Рамон пристроил на противоположном борту запас дров для очага — не слишком близко к краю, чтобы не намокли.

Рамон вывел плот на середину реки, где течение было быстрее, и остаток дня рулил. Двойник сидел у борта, забросив в воду леску с наживкой на крючке. Что ж, вот оно: идеальное завершение великого бегства. Двое немытых и небритых оборванцев на кое-как собранном плоту, чередующие рулевую вахту с рыбалкой. Рамон почесал живот. Шрам рос, и тот, что на руке — тоже. Волосы заметно огрубели, ему даже не надо было проводить по ним рукой, чтобы почувствовать это. И он не сомневался в том, что лицо его тоже становится все более морщинистым.

Жаль, что он не захватил с той стоянки портсигар. Или что-нибудь другое, что могло бы сойти за зеркало. Сколько времени пройдет, прежде чем двойник сообразит, что творится? Каждый раз, когда тот оглядывался на него, у Рамона все сжималось внутри.

По мере того как река несла их на юг, леса менялись. Узколистные ледокорни уступали место дубам-божерукам. Пару раз они проплывали мимо колоний дорадо — высоких пирамид со склонами, кишащими черными пауками. Звуки тоже изменились. Чириканье и щебет тысяч видов полуящериц-полуптиц, пугавших друг друга или дравшихся за пищу или самку. Голоса звучнее, напоминавшие мелодичное африканское пение, — это куи-куи готовились сбросить летнюю кожу. Раз до них донесся мягкий посвист продиравшейся сквозь кусты красножилетки. Самого хищника Рамон не видел, и, судя потому, что тот на них не напал, зверь их тоже не заметил.

Высоко над ними ветер носил туда-сюда небесные лилии, казавшиеся с такого расстояния темно-зелеными звездами на голубом дневном небосклоне. Одна скороспелая колония цвела, разбросав по небу желтые и красные полосы длиной в несколько миль каждая, хотя Рамону они казались не длиннее его пальца. Скоро к этой колонии присоединятся другие, и тогда все это будет казаться уплывающим в космос цветником.

Однако внимание его оставалось приковано к парившим еще выше черным энианским кораблям. Их было шесть. Рамона только сейчас поразило, насколько форма их напоминает клещей, и стоило ему раз об этом подумать, как образ накрепко засел в сознании. Он покинул дом, родной мир, свое прошлое в животе у огромного клеща, и тот срыгнул его на эту прекрасную планету. Все они оставались здесь чужаками — и энии, и Маннек со своим народом, и люди. И все они причиняли боль Сан-Паулу.

Он мог бы и улететь отсюда. Снова сесть на энианский корабль, перебраться на какую-нибудь другую колонию. Или просто полететь куда глаза глядят, приземлиться в первом приглянувшемся месте. Нет, Сан-Паулу не так велик, чтобы он мог совсем не опасаться столкнуться со своим двойником. Другое дело — Вселенная, вот она велика. Гораздо больше. На мгновение — совсем короткое мгновение — Рамону с потрясающей отчетливостью вспомнилась чудовищная бездна космоса из его сна. Он вздрогнул и огляделся по сторонам.

Конечно, улетать придется по поддельному паспорту… впрочем, поддельный паспорт ему придется добыть в любом случае. Настоящие проблемы начнутся уже в полете, на борту. Когда он будет осязать запах энианцев, слышать их голоса. Все это, зная, что они совершили, что делают, и каково реальное назначение всех этих колоний. Прежде он проделал бы все без проблем. Вон его двойник, сидящий на краю плота, подпирая голову здоровой рукой, — он вполне мог бы это сделать. Но Рамон, ощутивший течение, побывавший бездной, слышавший крики гибнущих кии, гибнущих детей, — он этого уже не мог. И не сможет больше никогда.

Самым простым решением до сих пор оставалось убить двойника. Если двойник был бы мертв, все проблемы решились бы сами собой. Он мог бы вернуться к прежней жизни, получить небольшую страховку за фургон и попытаться начать все заново. Фургон попал под оползень. В самом деле, почему бы и нет? Страховка слишком мала, чтобы кто-нибудь затеял расследование, а если и затеет, все равно ничего не найдет. Он мог бы зажить как раньше, вместо того, чтобы уступать все этому ублюдку. А если копы и искали кого-нибудь, чтобы пришить ему убийство европейца, к тому времени, когда он вернется, они уже наверняка вздернут кого-нибудь другого.

И ведь сделать это совсем нетрудно. Он занимается готовкой. Он правит, пока тот, другой, спит. Даже если ему не удастся заполучить нож, есть масса других способов. Черт, да он мог бы просто столкнуть этого ублюдка с плота. Он сам едва не сгинул в этой реке, а ведь он не отдалялся от берега. Оказавшись в воде посреди реки, на стремнине, двойник почти гарантированно утонет. А если каким-нибудь чудом и доберется до берега, там ходят голодные красножилетки. И до Прыжка Скрипача несколько сотен миль. Так было бы безопаснее всего. И разумнее всего.

Он позволил себе представить это. Подняться, захватив весло. Сделать два или три шага. А потом изо всей силы опустить весло. Он почти слышал вскрик двойника, всплеск, захлебывающийся вопль. Это решило бы все проблемы. И можно ли это считать убийством? Нет, правда? В конце концов один Рамон улетел в глушь, один и вернется. Кто и кого убивал?

При каких обстоятельствах вы убиваете?

Рамон резко выдохнул и отвернулся. Заткнись, Маннек! Ты мертв!

Двойник недоверчиво покосился на Рамона.

— Ничего, ничего. — Рамон успокаивающе поднял руку. — Просто сообразил, что задремываю.

— Угу, ясно. Не надо, — сказал тот. — Запасного весла у нас нет, а мне не хотелось бы вплавь толкать этот гроб к берегу, чтобы делать новое.

— Угу. Спасибо, — кивнул Рамон. — Эй, — добавил он. — Скажи, ese, ты не будешь против, если я спрошу тебя кое о чем?

— Собираешься записать это? Чтобы доложить судье?

— Нет, — мотнул головой Рамон. — Мне просто самому интересно.

Двойник пожал плечами и не потрудился повернуть голову.

— Спрашивай чего хочешь. Если мне не понравится вопрос, просто пошлю тебя куда подальше.

— Этот парень, которого ты не убивал. Европеец.

— Тот, которого я никогда не видел и который мне вообще по одному месту?

— Этот, — подтвердил Рамон. — Если бы это сделал ты — ну, ты этого не делал, но если бы? За что? Он не трахал твоей жены. Он не отнимал у тебя работу. Он вообще не за тобой приехал.

— Правда? С чего это ты так уверен?

— Ничего такого, — заявил Рамон. — Я видел рапорт. Это была не самооборона. Тогда почему?

Двойник молчал. Он подергал леску, потом отпустил ее обратно на полную длину. Рамон решил, что двойник не будет отвечать. Однако тот заговорил, и голос его звучал как ни в чем не бывало.

— Мы были пьяны. Он меня взбесил. Я вышел из себя, — сказал он, даже не пытаясь притворяться. — Просто вот так получилось.

Он пытался пойти на попятный, подумал Рамон. Европеец пытался вернуться к обычной словесной перепалке. Однако условия поединка диктовал Рамон. Наверное, это смех девицы с прямыми волосами. Это — а еще мгновение после того, как европеец упал, когда толпа отшатнулась назад. Все дело, наверное, в этом. Иначе почему он смог убить человека, смерть которого не давала ему ничего, и все же никак не мог убить другого, хотя от этого зависело для него все в мире? Даже жизнь?

Рамонов двойник поймал четыре рыбины: двух серебряных плоскорыб с тупыми носами и ртами, на которых застыло вечное удивление; речного таракана с черной чешуей и нечто, чего Рамон не видал еще ни разу в жизни, состоявшее наполовину из глаз, наполовину из зубов. Эту они выкинули обратно в реку. Оставшиеся три двойник зажарил, пока Рамон с помощью весла пытался удержать плот ближе к середине реки. Птицы или твари, достаточно на них похожие, чтобы их так называть, щебетали в кронах деревьев, летали над головой, пикируя к воде, чтобы напиться.

— Знаешь, — подал голос двойник, — мне всегда казалось, что было бы славно пожить некоторое время на природе. Когда я улетал, думал, пробуду здесь месяца три-четыре. А теперь всего-то хочу вернуться в Диеготаун и выспаться в нормальной постели. С крышей над головой.

— Аминь, — сказал Рамон.

Двойник отрезал от плоскорыбы кусок бледного мяса, подбросил пару раз в руке, давая чуть остыть, и кинул в рот.

Рамон смотрел на его кривящиеся в легкой улыбке губы и вдруг понял, как проголодался.

— Ничего?

— Не стошнит, — хмыкнул тот и вдруг осекся, прислушиваясь.

И тут Рамон тоже услышал это: далекий рокот, непрерывный, как фон из динамика настроенного на пустой канал приемника. Оба одновременно сообразили, что это за звук. Шум падающей с высоты воды.

— Восточный, — сказал двойник. — Восточный берег ближе.

— Там была чупакабра.

— В жопу чупакабру. Мы в трех днях пути от нее. Давай! Восточный!

Рамон крепче перехватил весло и как мог нацелил плот в направлении восточного берега. Двойник выудил еду из углей и шагнул на нос плота посмотреть на реку. Из едва слышного шепота звук вырос до рева, в котором почти тонули слова двойника.

— Быстрее, мать твою! — рявкнул тот. — Я его уже вижу.

Рамон тоже уже видел. Легкую дымку, висевшую над местом, где вода, разбиваясь, повисала в воздухе мельчайшей пылью. Возможно, пороги. Или водопад. На такие штуки их плот никак не рассчитан. Им необходимо было пристать к берегу.

— Давай же! — заорал двойник и, опустившись на колени, принялся грести здоровой рукой. У Рамона сводило плечи от усилия. Грязный берег приближался. Рев нарастал. Марево делалось выше.

До берега оставалось совсем немного, но они не успевали. Слишком быстро несло их течение, а плот на быстрине почти беспомощен. Мимо мелькали камни, окутанные белой пеной. Рев почти оглушал. До берега оставалось четыре метра. Три с половиной.

Что-то — какая-то неправильность в воде — привлекло внимание Рамона. Какая-то зацепка, знакомая его подсознанию. Не размышляя, он поменял угол весла, отводя плот от берега, целя его туда, где течение было… верным. Берег отодвинулся.

— Мать твою, ты что? — взвизгнул двойник. — Ты…

В это мгновение послышался противный хруст, заглушивший даже рев воды. Передний поплавок разлетелся, и плот дернулся, швырнув Рамона на настил рядом с очагом. Двойник едва не свалился в реку. Вода по бортам вздымалась белыми бурунами, ледяная волна захлестнула их с кормы и тут же ушла сквозь щели настила. Рамон медленно, чтобы не сорвало потоком, скользнул вперед. Камень, не доходивший до поверхности воды каких-то двух-трех дюймов, острый как нос байдарки, почти разрубил носовой поплавок пополам. Возьми они на полметра ближе к берегу, и их швырнуло бы дальше — туда, где в каких-то десяти метрах от них вода убыстряла течение, чтобы сорваться вниз. Откуда-то словно издалека до него донеслось потрясенное улюлюканье двойника — впрочем, ободряющий шлепок по плечу не оставлял сомнений в смысле унесенных ветром слов.

Он их спас. Каким бы рискованным ни представлялось их положение, они по крайней мере не погибли. Пока. От берега их отделяло четыре метра бурлящей воды, но плот держался крепко.

— Канат! — крикнул ему в ухо двойник. — Нам нужен хоть какой-то канат, чтобы вытянуть этого pinche мазафаку на берег! Жди здесь!

— Что ты… Эй! Не…

Но двойник уже разбежался по плоту и с силой прыгнул в направлении берега. Плот дернулся в одну сторону, другую, вспоротый камнем поплавок угрожающе скрипел, перекашиваясь. Какую-то тошнотворную долю секунды Рамону казалось, что двойник столкнул плот с камня, но они остались на месте. Плот выровнялся. Рамон сидел в ожидании; спину и живот сводило судорогой от страха. Сумеет ли двойник добраться до берега, или его смоет потоком? И если смоет, что, мать его, станется с Рамоном? Да и сам плот, накрепко прижатый к камню течением, можно было сравнить с монетой, балансирующей на ребре. Стоит поплавку развалиться окончательно или, скажем, уровню воды чуть подняться — и все, кранты. И канат? Где его двойник вообще собирается найти канат? Они в самом сердце глуши. Эти мысли мелькали еще у него в голове, когда он увидел сквозь пелену брызг выбирающегося из воды двойника.

На глазах у Рамона двойник вылез на берег, выждал минуту, низко опустив голову, а потом исчез в деревьях. Рамон скорчился на носу, добавляя свой вес к весу тростника и настила в надежде удержать эту чертову штуковину там, где она застряла, и одновременно готовый прыгнуть к берегу, если она все-таки отцепится. Но время шло, солнце начало согревать спину и плечи, высушив мокрую от брызг одежду, и страх с возбуждением сменились какой-то странной умиротворенностью.

Это вышла точь-в-точь одна из бессмысленных буддистских притч, которые любил рассказывать Паленки, когда напивался. Он сидел в западне на краю водопада, на плоту, который в любую секунду мог сорваться с камня, и ждал человека, вознамерившегося вернуться черт знает с чем, чтобы спасти его, — и который, вполне вероятно, попытался бы его убить, узнай он всю правду. И даже если удастся отсюда вырваться, им предстояло еще безумное путешествие к городу, в котором Рамона ожидало неизвестно что, где его, возможно, еще разыскивала полиция, а над головой тем временем парили инопланетяне — любители геноцида. И о чем он, спрашивается, думал?

О том, как приятно греет солнце.

Тянулись часы. Когда ноги у Рамона затекли в неудобной позе, он рискнул сесть. Плот время от времени поводило из стороны в сторону, но не настолько, чтобы это его тревожило. Мысли блуждали. Рамон вспоминал ленивые, ничем не занятые послеполуденные часы под слепящим мексиканским солнцем, когда он молился разве что о том, чтобы пошел дождь и наполнил цистерну прежде, чем она пересохнет. Эти воспоминания не отличались такой яркостью, как те, что наводились сахаилом. Это были обычные воспоминания о том, что с ним происходило в детстве на другой планете. Мимо проплыл косяк рыбешек — их чешуя переливалась под водой зеленью и золотом. Рамон не знал, плывут ли они навстречу смерти в водопаде, или же знают какой-то неизвестный ему фокус, который спасет их. Наверняка ведь есть какие-то приемы, с помощью которых речные обитатели справляются с географическими катаклизмами вроде этого. Но, возможно, это только вопрос количества: чем больше тел швырнуть в эту пучину, тем больше шансов на то, что хоть кто-то останется в живых. Это вроде как семена, брошенные на камни — несколько штук да попадут на трещины с почвой. Не важно, что погибли тысячи; в зачет идут только две-три сотни выживших. Должно быть, именно так ощущали себя Маннек и его народ, как в омут бросаясь в космос.

Рыба черпает надежду в реке.

Когда двойник наконец показался на берегу, ему пришлось кричать и махать руками, чтобы вывести Рамона из полудремы. На плече он тащил моток лианы толщиной с его ногу. Рамон так и не понял, знал ли тот раньше о существовании таких растений (и, значит, информация о них просто не проявилась еще в его мозгу), или же двойнику просто повезло наткнуться на такое. Впрочем, это его не слишком волновало. После оживленного обмена жестами Рамон в итоге понял намерения двойника: тот бросит Рамону один конец лианы, привязанный к небольшой коряге. Рамон вытащит лиану на плот — кусок достаточной длины, чтобы перебросить конец с корягой обратно на берег. После этого останется привязать оба конца лианы к дереву на берегу, а потом раскачать плот, чтобы он снялся с камня, и позволить потоку прижать его к берегу. Идеальный план… при условии, что лиана выдержит. Рамону пришло на ум, что понятие допустимого риска у двойника несколько шире, чем его собственное, но никакого другого плана у него все равно не имелось.

Им потребовалось три попытки, чтобы перебросить лиану на плот, и еще пять, чтобы вернуть конец двойнику на берегу. Однако в результате тот привязал импровизированный трос к дереву и довольно ухмыльнулся. Рамон ощущал меньше уверенности. Впрочем, если план двойника хотя бы приблизит его к берегу, это повышало его шансы на спасение. Двойник подал знак, и Рамон принялся раскачивать плот из стороны в сторону — течение помогало ему в этом. Несколько долгих минут ему казалось, что плот застрял крепче, чем он думал, но потом тот дернулся, накренился и соскочил с камня. Лиана натянулась, и Рамон от рывка едва не потерял равновесие. Сложенная им с таким старанием поленница развалилась, ветки с корягами посыпались в воду. Стоя на коленях, Рамон ждал, пока плот опишет дугу. Ветви настила скрипели и трещали от непривычной нагрузки. Наконец плот ткнулся в глинистый берег, и двойник испустил торжествующий вопль. Рамон спрыгнул на берег, и вдвоем они выволокли плот из воды.

— Отлично проделано, pendejo! — воскликнул двойник, хлопая Рамона по плечу здоровой рукой и ухмыляясь как идиот. Рев водопада был так громок, что ему приходилось кричать, чтобы быть услышанным. Рамон обнаружил, что ухмыляется в ответ.

— Я думал, на этой реке нет водопадов! — крикнул Рамон.

— Считалось, что их и нет, — согласился тот. — Но тут, считай, дальний север — кого волнует уточнение карт? Вот они этот и проглядели.

— Надеюсь, что проглядели только один, — заметил Рамон. — Ты вниз по течению не сходил? Насколько там все серьезно?

Двойник, разумеется, сходил. Рев и водная взвесь являлись результатом падения реки с двух ступеней, первой чуть выше трех метров, второй вдвое меньше. Плот разнесло бы в хлам. Однако после водопада река, похоже, текла дальше относительно спокойно. Фокус заключался в том, чтобы перетащить плот по берегу вниз и там спустить на воду.

Отрезком лианы они привязали плот к ближнему от него дереву на случай, если вода в реке вдруг поднимется. Потом Рамон с двойником отправились в чащу. Лес изобиловал звериными тропами… вот только никто из лесных зверей не таскал за собой двухместный плот. Рамон начал жалеть, что они сделали свой корабль таким большим. Уже стемнело, когда они нашли наконец подходящую тропу и разбили лагерь прямо на ней.

— Придется, блин, здорово попотеть, стаскивая эту штуку, — заметил двойник.

— Угу, — согласился Рамон. — Все лучше, чем пытаться соорудить еще один плот. С тростником здесь, кстати, хуже, чем на севере.

— Думаешь, сумеем? Сдвинуть эту гребаную хреновину?

Вдали кто-то заухал. Мелодичный звук напомнил Рамону койотов и завывание ветра. Он вздохнул и сплюнул в огонь.

— Между нами, мальчиками — сдюжим, — заявил он. — Мы, как-никак, крутые ублюдки.

— Поодиночке, пожалуй, и не смогли бы.

— Пожалуй, так.

— Вот хорошо, что я тебя тогда не прирезал, а? — хмыкнул двойник. Произнес он это шутливым тоном, но шутка вышла зубастая. «Не забывай, — намекал двойник, — я держал тебя на кончике ножа. Ты жив, потому что я оставил тебя в живых». Именно те слова, какими он сам напомнил бы констеблю, кто, кому и чем здесь обязан. Только теперь, услышав все это со стороны, Рамон начал понимать, как это глупо и отвратительно.

— Хорошо, ага, — согласился он с улыбкой.

Глава 21

Утро застало Рамона разбитым и невыспавшимся. В просветы листвы виднелось серое небо. Ветер буквально набух дождем. Двойник поднялся раньше и варил пучок медовой травы. Рамон громко зевнул и протер глаза. Локоть отчаянно зудел, и он почесал его, ощущая пальцами плотный рубец шрама от мачете. Размером и плотностью шрам уже почти не уступал знакомому. Он опустил рукав халата, чтобы прикрыть его.

— Гроза надвигается, — сообщил двойник. — К вечеру обещает сделаться очень и очень мокро.

— Тогда нам стоит пошевеливаться, — сказал Рамон.

— Я думал, не занориться ли нам. Найти место посуше и переждать все это.

— Хорошая мысль. Как насчет Прыжка Скрипача? Там довольно сухо.

— Мы еще неделю или две можем даже не думать о встрече с другими людьми.

— Их будет не две, а больше, если мы будем вести себя как парочка школьниц, которые боятся намочить прическу, — возразил Рамон.

Лицо у двойника разом окаменело.

— Ладно, — буркнул тот. — Как хочешь, так и сделаем.

Они поели. Медовая трава по сытности напоминала пшеничную крупу, а по вкусу — мед, как и следовало из названия. После завтрака Рамон с двойником еще раз обсудили маршрут волока. Рамон даже не удивился тому, что их предложения практически совпали. Двойник усомнился в паре Рамоновых мыслей, но скорее так, из удовольствия поспорить.

— Придется расширить в паре мест, — заметил Рамон. — Хочешь, дай мне нож, я порублю кусты.

— Могу и я, — возразил двойник. — Выбирай.

Вернувшись к плоту, Рамон соорудил из лианы, с помощью которой они сдергивали плот со стремнины, простейшую упряжь — бечеву с лямкой. Оказалось, что тащить плот волоком на порядок проще, чем переносить его: поплавки работали как полозья. Двойник шел впереди, обрубая по возможности загораживавшие дорогу ветви или возвращаясь к плоту, чтобы помочь перенести его через камень. Невидимое солнце описывало по небосклону положенную дугу, энианские корабли время от времени мелькали в просветах туч. Работа была на износ, но Рамон упрямо волочил за собой плот, игнорируя боль. Позвоночник буквально визжал от натуги, ноги, казалось, вот-вот начнут кровоточить, а плечи так и вовсе уже стерлись чуть не до мяса от бечевы, и все же это не шло ни в какое сравнение с прижиганием обрубка пальца. Если он способен на это — а судя по поступку двойника, так оно и было, — то уж волочь по лесной тропе плот как-нибудь сумеет.

Миновал час, а может, и два, и ноша показалась ему более терпимой. Непрекращающаяся боль в мышцах превратилась из острого ощущения в один из факторов окружения, не более. Двойник мотался вперед-назад, расчищая тропу, приподнимая плот, а изредка и подталкивая его сзади. Рамон почти не разговаривал, целиком поглощенный задачей. Он ощущал, что двойник начинает относиться к нему с уважением. Он знал, что добиться такого от этого чувака непросто, и это добавляло ему сил. На ум ему пришло сравнение с Иисусом — тот нес крест, а римляне били его, и толпа издевалась. Плот наверняка легче того креста, да и в конце волока его ждет не смерть, а спасение. Грех жаловаться.

Оступившись в третий раз, он ободрал голень о камень. Царапина почти не болела, но по коже побежала струйка крови. Он негромко выругался и начал подниматься, однако его удержала рука на плече.

— Передохни, ese, — предложил двойник. — Ты весь день горб надрываешь. Самое время перекусить.

— Я могу и дальше, — буркнул Рамон. — Никаких проблем.

— Да, да, конечно, ты у нас круче крутых яиц. Я понял. Задери-ка пока свои гребаные ноги вверх, а я пока пойду поищу чего-нибудь пожрать.

Рамон усмехнулся, сбросил лямку и перевернулся на спину. Небо сделалось темнее и придвинулось к самой земле — ниже сводов собора. До него донесся далекий гром… правда, возможно, это просто стучала кровь у него в ушах. Двойник одобрительно кивнул и пошел в лес. Рамон улыбнулся.

Странное это дело — не понимать, нравится тебе или нет человек, который на самом деле ты. До сих пор ему ни разу не доводилось посмотреть на себя со стороны. Хитрый, изобретательный, крепкий как старая кожа, но зацикленный на своих страхах и готовый винить во всем кого угодно, только не себя. И все эти кипящие в нем неуверенность и гнев, готовые взорваться по поводу и без, вся эта петушиная бравада, привычка смотреть на всех сверху вниз… Вот каким он был всегда. Только для того, чтобы увидеть это, потребовалась инопланетная чудовищность.

Однако при всех своих недостатках он сохранял достоинство. И потрясающую силу воли. Он подстроил смерть Маннека. Он прижег обрубок оторванного пальца, тогда как большинство людей попытались бы жить с открытой раной — собственно, то, что он не умер еще от заражения крови, являлось наглядным свидетельством его мудрости. Он был даже не чужд своеобразного, но все-таки сострадания. Ну, например, то, как он не позволял Рамону слишком уж горбатиться. Он солгал насчет Лианны, чтобы не выказать слабость. Какой он все-таки на деле? Все кусочки его личности спорили друг с другом и все же вполне складывались вместе.

Единственное, что он плохо понимал даже сейчас — это почему тот оставался с Еленой. Ну, не видел он для этого никакого повода. Он мог бы понять, если бы это касалось его самого… впрочем, двойнику, конечно, виднее. И это при том, что они оба — один человек.

Он не заметил, как задремал, и проснулся, когда двойник встряхнул его за руку. Еще не открыв глаз, Рамон смахнул руку прежде, чем та успела коснуться шрама на локте. Двойник сидел перед ним на корточках, держа в руке двух жирных детенышей jabali. Рамон сел, застонав от боли в уставшей спине.

— Где ты их откопал? — поинтересовался он.

— Повезло, — хмыкнул двойник. — Пошли, я костер развел. Можешь поговорить со мной, пока я буду потрошить этих pendejos.

Рамон перевел себя в сидячее положение, потом встал.

— Завтра готовлю я, — заявил он. — Ты и так сегодня уже и завтрак готовил, и ленч.

— Валяй, — согласился тот. — Хочешь готовить, возражать не буду.

Рамон сидел у огня, глядя на то, как двойник обдирает шкурки и потрошит зверьков. Хворост в костре шипел и потрескивал, языки огня хлопали как крылья при каждом порыве ветра. Волочь плот до воды им еще часа два. «Интересно, — подумал он, — пойдет ли к этому времени дождь, и кто из них будет прятаться тогда в шалаше?» Загоняя себя так, как он делал это с утра, он, конечно, завоевал уважение двойника… но, возможно, не настолько, чтобы тот уступил ему место.

— Ты из Мексики? — спросил двойник.

— Чего?

— Мексики, — повторил тот. — На Земле. Ты оттуда?

— Ну да, — кивнул Рамон. — Из Оаксаки. А что?

— Так просто. Вид у тебя как у настоящего mejicano. Лицо такое.

Рамон смотрел в огонь. Пожалуй, он предпочел бы, чтобы тот говорил о чем-нибудь другом, не о его внешности. То ли двойник почувствовал это, то ли ему просто хотелось поговорить о чем угодно.

— Каково это — быть копом? — сменил он тему. — Тебе нравится?

— Угу, — подтвердил Рамон. — Мне нравится. Это хорошая работа.

— По мне — так дерьмецом отдает, — заметил двойник. — Не принимай на свой счет. Просто по большей части вам приходится брать парней, которые всего-то хотят выжить, и крутить им яйца. И почему? Потому что так сказал вам губернатор? И что? То есть я хочу сказать, кто такой губернатор? Отними у него власть и деньги — и чем он будет отличаться от всех, кого он гнобит?

— Ну… да, — сказал Рамон, пытаясь представить себе, что бы сказал на это настоящий полицейский. — Губернатор у нас — длинноносый португальский прыщ. Это так. Но дело же не только в этом. Ну да, часть работы — всякое дерьмо колониальное. Проверка лицензий, и разрешений, и всего такого говна. Но ведь есть и не только это.

— Правда?

— Правда, — убежденно сказал Рамон. — Есть ведь еще по-настоящему плохие pendejos. Такие, что вламываются в церкви, чтобы испоганить алтарь. Или такие, которые путаются с детьми. С таким жопами мне тоже приходится иметь дело.

— С парнями, которые режут послов, ты имеешь в виду? — спросил тот невозмутимым тоном.

— В жопу послов. Я имею в виду плохих. Тех, кто не может без убийства. Ну, ты меня понимаешь.

Двойник поднял взгляд. На руках его темнела подсыхающая кровь. Рамон увидел на его лице… нечто, чего он никак не ожидал на нем увидеть. Боль. Досаду. Сожаление. Гордость. Что-то такое.

— Там ведь куча самых разных ублюдков психованных, — продолжал Рамон, честно стараясь казаться полицейским. — Как правило, мы стараемся не лезть в чужую жизнь. Но есть ведь насильники. Есть типы, которым просто нравится убивать без всякой причины. И уж ничего нет хуже таких, что причиняют боль кии.

— Кии?

— Детям, — объяснил Рамон, удивленный своей оговоркой не меньше собеседника. — Детям, которые слишком малы, чтобы защитить себя. Или даже понять, что происходит. Ничего нет хуже этого. Вот почему я коп. И люди понимают это, правда. Люди понимают, что есть те уроды, но есть и я.

Рамон замолчал, выдохшись. Он уже плохо соображал, что говорит. Слова, мысли. Все как-то смешалось у него в голове. Энии, давящие маленьких. Европеец. Микель Ибраим, забирающий у него нож. Маннек и его гибнущий народ. Маннек говорил правду. Они не смеются. Им не с чего смеяться. Если бы она только не смеялась…

— С тобой все в порядке? — спросил двойник.

— Угу, — сказал Рамон. — Я в норме. Я… Нет, ничего.

Двойник кивнул и снова занялся обжаркой тушек на огне. Жир с шипением капал в костер. Запах дождя становился все сильнее. Оба не обращали на него внимания.

— Я мог бы стать копом, — произнес двойник, помолчав. — Думаю, у меня бы вышло неплохо.

— Мог бы, — согласился Рамон, охватив руками колени. — Думаю, получилось бы.

Они помолчали. Шипел, капая в огонь, жир, шелестела листва. Двойник перевернул тушки, чтобы поджарить их с другой стороны.

— Ты это здорово углядел — ну, когда мы пытались до берега догрести. Я этого pinche камня даже не заметил. Но ты, ese, молодец — прямиком на него направил. Мы бы точно сверзились, если бы не ты.

Он предоставлял Рамону возможность сменить тему. Даже не зная, что его терзает, двойник понимал, что от этого лучше уйти, и Рамон воспользовался шансом.

— Тут все дело в потоке, — объяснил он. — Просто я знаю, как он выглядит, когда его что-то нарушает. Ну, ощущение какое-то другое, понимаешь?

— Что бы это ни было, ты чертовски здорово это углядел, — сказал двойник. — Я бы так не смог.

Рамон отмахнулся от комплимента — если разговор и дальше продолжится в подобном духе, они могут пересечь грань, за которой их отношения станут покровительственными. Этого он не хотел. В эту минуту двойник ему нравился. Ему хотелось, чтобы двойник ему нравился, а этот cabron был симпатичен далеко не всегда.

— Ты бы принял такое же решение, если бы правил, — сказал Рамон.

— Нет, чувак. Правда, не смог бы.

И до Рамона дошло вдруг, что это, вероятно, правда. Наверное, пребывание в голове у Маннека научило его чему-то новому о реке. О течении. При том, что начинали они с двойником одинаково, последние дни выдались для них разными. Собственно, поэтому они и не могли уже считаться идентичными. Опыт у них теперь отличается, и научились они у мира разному. Он не терял пальца. А его двойник не ходил с торчащим из шеи сахаилом.

Ты не должен отличаться от человека, рокотал у него в голове голос Маннека. Но как он мог этому помешать? В зависимости от того, где ты сидишь, мир выглядит по-разному.

Они поели, разрывая жареное мясо руками. Рамон обжег подушечки пальцев, зато еда показалась ему вкуснее всего, что приходилось пробовать до сих пор. Наверное, из-за голода. Похоже, двойник чувствовал то же самое. Обгладывая мясо с костей, тот блаженно улыбался. Они поговорили еще немного на безопасные темы. Когда настало время продолжать путь, в лямку впрягся двойник.

— Иди вперед, расчищай, — сказал он, поудобнее устраивая лиану на плечах. — Остаток пути я этот хлам как-нибудь уж дотащу.

— Вовсе не обязательно, — сказал было Рамон, но двойник только отмахнулся. Честно говоря, Рамон воспринял этот отказ с облегчением. Чувствовал он себя так, будто его избили до полусмерти. Впрочем, имелась еще одна проблема. — Я ведь не могу, чувак. Нож-то у тебя.

Двойник насупился, но достал нож из клапана рюкзака и протянул Рамону рукоятью вперед. Рамон кивнул и взял нож. Оба не произнесли больше ни слова на эту тему.

Расчищать дорогу от кустов оказалось почти так же утомительно, как волочить плот. Каждый шаг давался ценой вырубки куста или торчащего из земли корня. И нож от такой работы тупился очень быстро. Дважды на них внезапно обрушивался короткий ливень и так же внезапно прекращался. Гроза — если она, конечно, начнется — обещала быть куда более жестокой. Впрочем, возможно, это ускорит течение — значит, придется кстати.

До воды они добрались, когда уже начало темнеть. Рамон попытался негромко улюлюкнуть, но вышло довольно вяло. Двойник устало улыбнулся. Они оценили ущерб, нанесенный плоту волоком. Одна из связок-поплавков лишилась нескольких перетяжек и требовала ремонта. Настил из веток слегка покосился, но не настолько, чтобы это чем-нибудь угрожало.

— Дай сюда нож, — сказал двойник. — Нарежу коры и перевяжу тростник по новой. А ты пока набери дров, чтобы можно было плыть дальше. Если отчалим вечером, может, удастся уйти от непогоды.

— Хорошая мысль, — согласился Рамон. — Только ты уверен, что не хочешь сам сходить за дровами? Это проще, чем резать кору.

— Ни шага на хрен больше не сделаю, — заявил тот. — Иди ты.

Рамон молча вернул ему нож. Двойник улыбнулся, словно они достигли какого-то невысказанного соглашения насчет оружия. Под скрежет ножа о брусок Рамон побрел обратно в лес. Деревья здесь росли невысокие, с рыхлой, быстро гниющей древесиной. Никаких вековых медностволов — только тупохвосты с черной корой и дубы-божеруки с завитыми спиралью стволами. Набрать сухих ветвей для костра и местных аналогов земного мха на растопку не составляло труда. Вопрос заключался только в том, сколько ходок к плоту и обратно он захочет сделать до отплытия.

Если выше по течению шел дождь — а дождь выше по течению явно шел, — уровень реки мог повыситься. Возможно, он уже повысился. Если им повезет, часть отмелей на изгибах русла могла уйти под воду, спрямив им немного дорогу на юг.

До ушедшего в расчеты с головой Рамона не сразу дошло, на что он смотрит — до тех пор, пока сердце его не заколотилось от страха. На мягкой земле перед ним виднелись свежие отпечатки лап, каждая размером с две его ладони. Четырехпалых лап с длинными, глубокими бороздами от когтей. Чупакабра.

Где-то рядом бродила чертова чупакабра!

Он бросил охапку веток, которую нес, и повернулся, чтобы бежать обратно к реке, но не одолел и половины расстояния, когда, обогнув толстый ствол божерука, почти налетел на саму эту тварь. Глаза ее горели наполовину голодом, наполовину ненавистью. Из разинутой пасти свисал толстый раздвоенный язык. Пожелтелые зубы остротой не уступали кинжалам. Рамон застыл, уставившись в черные, полные злобы глаза. Он сжался, приготовившись к смерти, но тварь не нападала. Даже тогда, уже понимая, что что-то здесь не так, он тупо моргал секунд пять, пока не заметил на загривке зверя небольшую проплешину, из которой вырастала толстая, мясистая кишка. Сахаил.

Медленно, словно против воли, взгляд его скользнул дальше, к фигуре, маячившей за спиной у чупакабры. Избитый, с искромсанными ногами и грудью, Маннек все же стоял во весь свой великанский рост. Поврежденный глаз его почернел, и из него сочилась какая-то противная слизь, но здоровый остался таким же ярко-оранжевым, каким помнил его Рамон. Инопланетянин чуть взмахнул руками, словно сохраняя равновесие в потоке воды. Он заговорил, и зычный, немного печальный голос звучал так, как будто ничего не произошло.

— Ты справился хорошо, — произнес он.

Глава 22

— Какого хрена? — выдавил из себя Рамон перехваченным от потрясения голосом. — Ты же умер! Ты мертв!

Инопланетянин чуть повернул голову. Перья на ней встопорщились и снова опали.

— То, что ты говоришь — ойбр. Я не мертв, как видишь, — сказал Маннек. — Твоя функция заключалась в том, чтобы вступить в то же течение, что и человек. Ты исполнил ее в соответствии со своим таткройдом. Моя же функция на некоторое время отвлеклась от этого, однако теперь вернулась в нужное течение.

— Как ты меня нашел?

— Река течет на юг. Твои перемещения ограничены рекой, — объяснил Маннек. — Странный вопрос.

— Но мы перемещались быстрее тебя. Мы могли выйти на другой берег. Ты не мог знать, что мы окажемся здесь.

— Я не мог догнать вас дальше этого места. Я не мог догнать вас на другом берегу. Поэтому я направился прямо туда, где вы тоже могли оказаться. Ты предполагаешь то, чего не произошло. Это ойбр. Ты должен перестать выказывать ойбр!

Чупакабра испустила негромкий рык; тело ее беспокойно подергивалось, но с места она не трогалась. На боку ее, там, куда угодил разряд Маннека, темнели полосы ожогов: сожженная шерсть, покрасневшая, покрытая волдырями плоть. Похоже, ей все-таки здорово досталось от Маннека. Сахаил дважды дернулся, раздуваясь и сжимаясь как огромный червяк. Рамону даже стало немного жаль чупакабру. Он, когда эта штука была прицеплена к нему, хоть понимал, что происходит. Интересно, подумал он как-то отстраненно, сколько раз Маннек наказывал чупакабру, прежде чем до той дошло, что она больше не вольна распоряжаться собой? И скольким трюкам он успел ее обучить?

— И что? — поинтересовался он с бравадой, которой на самом деле не ощущал. — Что ты задумал дальше? Не можешь же ты просто так убить бедного раздолбая?

Маннек снова помедлил с ответом.

— Ты не точен, — ответил он наконец. — Человек не должен знать о нашем существовании. Иллюзия его знания должна быть исправлена. Ты показал себя подходящим инструментом. Это будет отображено. Человек сейчас на берегу? Мы должны быстро оказаться там.

— Они здесь, — сказал Рамон. — Те-Кто-Пожирает-Малых. Вон они там, их корабли. Что, если они смотрят? Что, если они увидят тебя?

Маннек, казалось, заколебался, а может, Рамону просто отчаянно хотелось, чтобы это так было. Голова пришельца дернулась вверх.

— Они ведь могут, — настаивал Рамон. — У них там сенсоры. Глаза. В прошлый их прилет губернатор просил их помочь отыскать ребенка, пропавшего в Терра-Хуэсо. И ведь нашли. У них на это ушло два часа, а потом они точно сказали нам, где искать этого маленького pendejo. Почем ты знаешь, вдруг они как раз сейчас наблюдают за мной? Выслеживают из-за того чувака, которого я убил? Вот ты сейчас выйдешь на открытое место, где они тебя смогут увидеть, убьешь его — а они разряд запеленгуют. И ты надеешься, они тебя за дерево примут? Они сразу поймут.

Подобного вздора придумывать на ходу Рамону еще не приходилось. Собственно, Маннеку и разряда-то не требовалось, чтобы убить двойника — для этого хватало и гребаной чупакабры на гребаном поводке. Если уж на то пошло, у Маннека хватило бы сил и голыми руками свернуть тому голову, как цыпленку. Впрочем, и сахаила в шее, с помощью которого Маннек мог бы узнать о его истинных намерениях или хотя бы отличить ложь от правды, у Рамона сейчас не было. Худшее, что мог сделать пришелец, не поверив ему, — это убить его. Рамон ждал, выпятив грудь как перед дракой. Маннек переминался с ноги на ногу. Чупакабра поскуливала.

— Что ты можешь посоветовать? — спросил Маннек.

— Ты сейчас отпустишь меня к нему, — предложил Рамон. — Сам подождешь здесь. Понял? Здесь, и не ближе. Пока я не придумаю повода вытащить его сюда. Под деревья, где те нас не увидят, понял? А там ты сможешь исправить любую иллюзию, какую захочешь.

Потому что, не произнес он вслух, мы уже будем снова на плоту и далеко отсюда, а ты будешь стоять здесь как дурнушка на танцах.

Три долгих секунды Маннек стоял молча, неподвижный как камень.

— Почему ты поступаешь так? — спросил он наконец.

— Это мой таткройд, чудище. Мне ведь полагается помогать тебе искать его, так? Вот я и делаю это. Помогаю.

— Нет, — сказал Маннек, как показалось Рамону, с облегчением. — Твоя функция заключалась в том, чтобы вести себя как вел бы себя человек. Ты пытаешься обмануть.

— А что, ты думаешь, должен делать человек в такой ситуации? — с отчаянием в груди спросил Рамон. — Я пытаюсь спасти собственную шкуру. Думаешь, он бы не сдал кого угодно, только бы выбраться из этого?

— Нет, — возразил пришелец. — Он не стал бы. Ты исполнил свою функцию. Ты должен…

Послышался визг — пронзительный, срывающийся; так визжат от ужаса или, напротив, от восторга маленькие девочки. Взгляды всех троих — Рамона, Маннека, чупакабры — метнулись в сторону его источника. Двойник стоял на тропе в нескольких метрах за спиной Рамона. Лицо его побелело как мрамор.

— Все сходится, — сказал Маннек. — Течение привело его на эту самую тропу. Порой вы все-таки замечательные создания. Я подозреваю, ваше невежество… Что? Куда он бежит? Ты остановишь его! Ты сделаешь это немедленно!

— Стой здесь! Стой здесь! Стой здесь! — крикнул Рамон через плечо, бросаясь вдогонку за двойником. Вряд ли пришелец и впрямь остался на месте, но если тот задержался хотя бы на мгновение, это дало им шанс. А потом, когда Маннек, по его расчетам, уже не мог его слышать, он замолчал и вкладывал все силы в бег. Если бы они успели добежать до плота и столкнуть его в воду, они могли еще уйти от этого ублюдка. Черт, а ведь они могли бы находиться уже далеко отсюда. Если бы Рамон не строил этого чертова шалаша… если бы на этой pinche реке не случилось чертова водопада… если бы не случилось всех этих задержек, Рамону не пришлось бы ломиться через лес, высоко поднимая ноги, чтобы не споткнуться о корни и камни, а по пятам его не гнались бы инопланетянин со своей ручной чупакаброй. До него дошло, что он кричит — двойнику, который оторвался настолько, что Рамон его даже не видел.

— Беги! — орал он. — Беги, да беги же, ублюдок!

Если бы только успеть добежать до реки…

Рамон добежал до реки. Вода пенилась, и рев водопада казался громче, чем ему запомнилось. Двойника нигде не было видно, а на месте плота на грязном берегу темнели только глубокие борозды. Потребовалось не меньше секунды, чтобы Рамон поверил в это. Движимый смертельным страхом, отчаянием и паникой, двойник каким-то образом ухитрился столкнуть плот в одиночку, что Рамону представлялось невозможным. Утопая по щиколотку в грязи, он бросился вперед, и там, в пяти метрах от берега, в десяти, если не больше, от того места, где он находился, качался на вспененной воде плот с лихорадочно сжимавшим рулевое весло двойником. Рамон разглядел его круглые от страха глаза.

— Стой! — крикнул он. — Давай обратно! Стой!

Мужчина на плоту махнул в ответ; жест вышел какой-то отчаянный, лишенный смысла. Рамон замысловато выругался и нерешительно ступил в воду. Оглянувшись через плечо, он увидел появившихся из леса Маннека и чупакабру. Они спешили, но тяжелый поводок и полученные Маннеком травмы немного замедляли их. Рамон махнул пришельцу рукой с растопыренными пальцами, словно говоря: «Все в порядке, я все сделаю», — и сразу, не дожидаясь ответа, набрал в грудь воздуха и нырнул. Халат мгновенно пропитался водой, но Рамон не стал задерживаться, чтобы скинуть его. Пейзаж под водой, казалось, заволокло туманом: вспененная водопадом вода и поднятая муть не давали разглядеть ничего на расстоянии больше метра. Отчаянно загребая руками и ногами, Рамон поплыл в том направлении, где, по его расчетам, находился плот.

Двойника, как и его самого, несет течением, напомнил себе Рамон. Значит, плывут они с одинаковой скоростью. Все, что ему нужно, — это одолеть разделяющее их расстояние. Однако крутило подводные потоки изрядно, и Рамон чувствовал, как колотит его вода, когда попытался вынырнуть и вздохнуть.

— Мазафака! — заорал он, стоило голове его оказаться на поверхности, и рот его наполнился водой прежде, чем он успел сказать что-нибудь еще. Плот приблизился, но не настолько, насколько он надеялся. Блеснула вспышка разряда — Маннек открыл стрельбу с берега. Двойник завопил и принялся орудовать веслом. Рамон набрал в легкие воздуха и снова нырнул. Может, Маннек попадет в этого сукина сына и решит все Рамоновы проблемы.

Вода неприятно холодила кожу, но не так беспощадно, как выше по течению. Может, они одолели больше расстояния на юг, чем полагал Рамон. А может, вода потеплела от дождя. Поверхность реки осветилась еще двумя вспышками Маннековых разрядов. Значит, по крайней мере, плот еще близко. Он успел увидеть в подводном полумраке воронку водоворота, и это подготовило его ко встрече с основным обрушившимся с водопада потоком. Вода ударила его в живот с силой крепкого кулака. Он разом лишился запаса воздуха и замолотил руками, пробиваясь сквозь рой пузырьков к поверхности.

Река здесь текла определенно быстрее. Маннек казался отсюда крошечной фигуркой на далеком берегу. Странное дело, но чупакабра неслась вдоль берега, освободившись от сахаила, — так, словно за ней гнались все демоны ада. Рамон сплюнул воду и вытянул шею, пытаясь разглядеть плот с двойником. Тот успел отгрести дальше от берега и орал что-то, раскрасневшись до свекольного цвета и широко открывая рот. Рамон так и не понял, кому эта задница кричит: ему, Маннеку или Господу Богу. Маннек, похоже, отказался от бесполезной стрельбы, поэтому Рамон больше не нырял. Волны швыряли его как щепку: плот медленно приближался, потом поток разнес их дальше друг от друга, потом опять сблизил. Двойник стоял теперь на коленях, как можно дальше выставив весло. Он продолжал кричать. Рамон так и не мог разобрать слов, но, судя по выражению лица двойника, тот подбадривал его.

Поздно, cabron, подумал он, и весло слишком короткое, но все же рванулся к нему. Пальцы правой руки зацепились за лопасть, показавшуюся неправдоподобно твердой после бултыхания в воде. Он рванулся еще раз, схватился за весло обеими руками и подтянулся к нему всем телом. Двойник подтягивал его к плоту, но Рамон позволил себе обвиснуть на весле; руки и ноги сводило от изнеможения. Пусть этот маленький трусливый сукин сын поработает немного.

Не прошло и минуты, как рука двойника коснулась его плеча. Борт плота мотался прямо перед его лицом. Рамон с усилием поднял руку и зацепился ею за переплетение ветвей настила. Он подтянулся, и двойник помог ему, вытягивая за шиворот. Рамон лежал на листьях настила, промокший халат казался тяжелым как свинец, а легкие жадно глотали воздух.

— Блин! — выдохнул двойник. — Я уж думал, тебе не доплыть, ese.

Вот спасибо, подумал Рамон, но не стал тратить драгоценных сил, чтобы произнести это вслух.

— Этот сукин сын выследил нас, — сказал двойник, вновь начиная править. — Мне казалось, ты говорил, его чупакабра убила.

— Я сам так думал, — буркнул Рамон, садясь. Его вырвало. Во рту стоял соленый вкус. — Маннек использовал против бедной скотины свой сахаил. Поработил ее. Вот уж не думал, что буду жалеть чупакабру. Мы хоть немного дров успели набрать до того, как…

Он поднял взгляд на двойника и увидел у того на лице нескрываемый ужас. Рамон зажмурился, потом оглянулся через плечо. Он ожидал увидеть что угодно: Маннека, идущего по воде на манер инопланетного Иисуса, новый водопад по курсу, даже европейца, вернувшегося из ада под ручку с дьяволом. Он не увидел ничего. Серая река, грозовое небо. Волны с белыми барашками. Он снова посмотрел на двойника. Тот держал в руках весло, явно забыв о нем; лицо застыло в маске ужаса.

— Что? — спросил Рамон и тут же опустил взгляд. Мокрый халат распахнулся, открыв живот, на котором светлел неровный, бугристый шрам. — А, это…

— Господи Иисусе, — прошептал двойник. — Ты — это я! — Он смотрел на него, не пытаясь скрыть панику.

— Успокойся, — сказал Рамон. — Я все объяс…

— Кто ты такой? — выкрикнул двойник. — Что ты, твою мать, такое?

Небо разрезала молния, и отсвет ее блеснул на лезвии выхваченного ножа. Трескуче ударил гром. Рамон поднялся на ноги, пошатываясь на подпрыгивающем плоту.

— Что ты, твою мать, такое? — повторил двойник, и в голосе его звучали истерические нотки. Он бросил весло. Оно тут же уплыло куда-то в сторону.

— Послушай меня. Прекрати вести себя как мокроштанный трус и слушай меня, мать твою! — рявкнул Рамон. Потом посмотрел двойнику в глаза — те самые, которые всю жизнь видел в зеркале, — и вздохнул. — В жопу. Не бери в голову.

Не стоило стараться. Время слов прошло.

Глава 23

Два с половиной на два с половиной метра, на которых располагались еще очаг и шалаш. Поединок на таком пространстве вряд ли будет долгим. Рамон скинул промокший халат и намотал его на левую руку, стараясь держаться так, чтобы шалаш оставался между ними. Перспектива драки с вооруженным соперником его не слишком радовала, но имея на руке защиту в виде нескольких слоев мокрой ткани, он мог надеяться хоть как-то блокировать клинок. К тому же соперник мог держать нож только левой рукой, тогда как Рамон — пользоваться обеими. О равном поединке в любом случае речи не шло. Даже отдаленно равном. Рамон проиграл еще до начала.

Двойник низко пригнулся к настилу, держа нож наготове. Черт, и надеяться не на что. Будь на борту хоть немного дров, Рамон мог бы отбиваться корягой. Не уплыви весло в сгущающиеся сумерки, он мог бы защищаться им.

— Ты привел их сюда! — выкрикнул двойник.

— Вовсе нет!

— Говнюк лживый! — вопил тот. — Ты один из них. Ты монстр!

— Да. Да, монстр. И все равно как человек я лучше тебя.

— Монстр!

Рамон не стал тратить время на ответ. Двойник принял решение. Как и Рамон, окажись он на его месте. Единственное, что он знал совершенно точно, — это то, что нет на свете такой причины, такого объяснения, такой перспективы, чтобы с их помощью он мог бы привести эту историю к какой-то другой развязке.

— А ты, кстати, трус гребаный — это тебе известно? — поинтересовался Рамон: вдруг тот, разозлившись, допустит ошибку? — Просто баба. Елена и чиха не стоит, и ты это сам знаешь.

— Не смей, сука, даже говорить о ней!

— Ты любил эту кухарку, Лианну. Ту, что ты отбил у Мартина Касауса. И у тебя очко играет признаться в этом! Потому ты так за Елену цепляешься, что даже себе боишься в этом признаться. Потому что без нее ты вообще ноль без палочки. Так, мелкий pendejo купленным по дешевке фургоном и кое-какими геологическими снастями.

Лицо двойника вспыхнуло от ярости. Рамон согнул ноги в коленях, чтобы центр тяжести находился ниже. К тому же такая поза позволяла ему метнуться в любом нужном направлении. Только не назад. За спиной не было ничего, кроме воды.

— Говно! Ни хрена ты не знаешь!

— Я знаю все. Ну же, сука, — ухмыльнулся Рамон. — Хочешь потанцевать? Отлично. Поди сюда, я тебя трахну.

Двойник отчаянно замахнулся, и плот покачнулся от его рывка. Рамон отступил в сторону, резко повернулся и взмахнул кулаком, тоже никуда не попав. Двойник крутанулся на месте и снова низко пригнулся. Пока что все, чего они добились — это поменяться местами. Тот держал нож перед собой в оборонительной позиции. Гнев у двойника улетучился, и глаза его сощурились, сделавшись ледяными. Плохо. Имея дело с ослепленным яростью соперником, Рамон мог бы на что-то рассчитывать. Но если этот ублюдок сохранял способность думать, Рамона ожидала судьба европейца.

Двойник сделал ложный выпад налево, потом направо, не спуская взгляда с Рамона. Проверяя его реакцию, Рамон отступил назад, осторожно нащупав ногами край плота. Двойник нанес удар, и Рамон поднырнул под нож, сам перейдя в нападение. Плот скрипел и раскачивался, заставляя обоих оступаться, но двойник первым восстановил равновесие. Еще одна вспышка молнии осветила реку. Гром ударил почти сразу после того, как она погасла. Рамон ухмыльнулся. Его двойник тоже. Как бы погано все ни оборачивалось, в этом все же имелось какое-то свирепое веселье.

При каких условиях вы убиваете? Когда мазафака должен умереть.

Рамон нанес осторожный удар незащищенной рукой и тут же увернулся от блокирующего взмаха ножа. Припав почти к самому настилу, двойник ухитрился-таки полоснуть ножом по ноге Рамона чуть выше колена. Фигня. Рамон сразу же забыл об этом. Они осторожно кружили друг около друга. Рамон чуть приплясывал, не касаясь настила пятками. Пошел легкий дождь, и ледокорневые листья тут же сделались скользкими. Двойник изготовился к броску: чуть сведенные вместе лопатки выдавали его намерения. Рамон прыгнул в сторону, от чего плот отчаянно дернулся. Двойник упал на колено, но тут же вскочил.

— Ты убил его потому, что думал, тебя за это больше полюбят! — крикнул Рамон.

— Что?

— Ты убил этого pinche европейца, потому что думал, народ в «Эль рей» будет считать тебя гребаным героем! Ты просто жалок!

— Монстр хренов! — отозвался тот и нанес удар.

Это должно было произойти. Рамон не дал себе времени думать; он бросился вперед, позволив клинку скользнуть по ребрам, и прижал руку двойника к туловищу. Боль, когда лезвие коснулось кости, была почти ослепительная, зато теперь противник не мог нанести нового удара. Свободной рукой Рамон схватил его за раненую кисть и стиснул что было сил. Двойник, охнув от боли, попытался вывернуться. Они сцепились в пьяном объятии. В нос бил запах двойника: резкий, мускусный дух немытого тела, показавшийся ему на удивление неприятным. Дыхание отдавало тухлым мясом. Рамон продолжал прижимать противнику левую руку с ножом к боку, но тот оступился, и они вдвоем покатились на палубу. Дождь и речная вода захлестывали их. Что-то ударило в плот, и тот закрутился как безумный: чтобы удержать его ровно, не было ни весла, ни рулевого.

— Тебе нельзя жить, мерзость гребаная, — прошипел двойник. — Тебе нельзя жить!

— Дело в том, что ты не понимаешь течения, — неожиданно для себя спокойно отозвался Рамон. Как-то рассудительно это прозвучало, словно они беседовали за кружкой пива в баре. — Ты не понимаешь, что это — быть частью чего-то большего. И знаешь, Рамон, ублюдок несчастный, ты этого ведь и не поймешь. — И врезал противнику лбом в переносицу. Он ощутил, как подалась кость; двойник заорал и отпрянул. Рамон не отпускал его, и они покатились по настилу. Рамон въехал спиной в шалаш, и тот с треском повалился. Они перевернулись еще раз, пытаясь отыскать опору для ног. Двойник так и не отпускал ножа, Рамон не отпускал двойника. Так, сцепившись, они и свалились в воду.

Рамон невольно охнул и тут же наглотался речной воды. Двойник дергался и извивался, и в конце концов они расцепились и плыли уже порознь. Вода была светлая, и в этой светлой воде Рамон увидел тянущийся от его бока красный шлейф. Его кровь смешивалась с водой, становясь частью реки. Он становился рекой.

Казалось, так просто позволить этому произойти. Живое море звало его в себя, и части его не терпелось влиться туда, окончательно сделавшись рекой. Но та часть его, которая была инопланетной, помнила еще горечь гэссу, а земная часть отказывалась признать поражение, и обе эти части заставляли его держаться. Он дернулся, и изо всей силы рванулся прочь из потока; жар и кровь струились из него.

В этом злобном потоке остаться живым мог тот, кто первым отыщет плот. Рамон закрутился в воде волчком. Вода вокруг него превратилась в розовую пелену. Его кровь. Мысль — как сильно он меня зацепил? — мелькнула и исчезла. На нее просто не хватало времени.

Он нашел плот — темный сгусток на поверхности воды — и поплыл в нужную сторону. Краем глаза он видел, что двойник тоже плывет туда. Толстый кусок лианы каким-то образом отцепился от плота и, извиваясь змеей, плыл по поверхности. Рамон стиснул зубы и сделал еще гребок. Ну же. Он может успеть.

Он вырвался на поверхность и вцепился обеими руками в настил. Двойник вынырнул слева от него и тоже лез на плот, выдыхая воду. Ветка настила зацепилась за что-то; Рамон подумал было, что за халат, и тут же сообразил, что плывет голышом, а халат намотан на левую руку. Чертова коряга зацепилась за его надрезанную кожу. Двойник уже почти вылез из воды. Рамон закинул ногу на плот и отчаянно потянулся вверх. Оторвавшаяся лиана скользнула по его спине, шлепнув по коже, как змея хвостом. Дождь колотил его тысячей крошечных кулачков. И он вылез-таки. Он снова был на плоту. Рамон перекатился на спину, и двойник поставил ногу ему на грудь, пригвоздив к палубе. Двойник дышал как после забега на четыре мили; мокрые волосы прилипли к голове, как лишайник к старому камню, а кривившиеся в ухмылке губы казались бледными на фоне крови из сломанного носа. Зубы желтели обломками сломанной кости. Рамон попытался перевести дух, но нога двойника мешала ему сделать этого. Он вдруг осознал, что сам ухмыляется.

— Хочешь сказать чего-нибудь перед смертью, монстр? — поинтересовался двойник.

— А то, — прохрипел Рамон и все-таки вздохнул. — Знаешь что, Рамон?

— Чего?

Рамон сипло рассмеялся.

— Ты и сам себе не слишком-то нравишься.

Время приобрело какую-то замедленную вялость, как это бывает во сне. Рамон наслаждался сменой выражений на лице двойника по мере того, как сказанное доходило до его сознания: удивления, сменявшегося замешательством; замешательства, сменявшегося раздражением; раздражения, сменявшегося яростью. Он возвышался над Рамоном грозовой тучей — и все это происходило на протяжении каких-то двух ударов сердца. Нож отодвинулся назад, замахиваясь для удара, нацелившись ему в горло. Рамон прикрыл горло руками, и ему представились все отметины, которые оставит клинок — собственно, он ничего не мог больше сделать, хотя бы для того, чтобы какой-нибудь воображаемый коронер мог понять, в какой адской схватке он обрел свою смерть.

Он взвыл в звериной ярости, в которой утонули и страх, и беспомощность, и тут отцепившаяся лиана вдруг взмыла из воды; на ее конце, там, где у змеи полагалось бы находиться голове, разбрасывали с шипением искры провода.

Противник отпрянул. Вместо предназначенного Рамону смертельного удара двойник попытался отмахнуться ножом от устремившегося на него сахаила. Рамон откатился в сторону, и только оказавшись на дальнем краю плота, оглянулся.

Сахаил дважды обвился вокруг ноги двойника, один раз вокруг его живота и пытался теперь прижаться концом к его шее. Двойник удерживал его обеими руками, мышцы на них вздулись и содрогались от напряжения; Рамон почти ожидал услышать треск ломающихся костей. Только миг спустя до него дошло, что, если двойник отбивается от нового нападающего обеими руками, значит, нож он выронил.

Да, вот он, нож. Очередная молния расколола небо, и в обломках шалаша блеснул металл клинка. Прежде чем над рекой прокатились раскаты грома, Рамон бросился, вытянув перед собой руку, и нащупал знакомую кожаную оплетку рукояти.

Двойник визжал что-то — одно и то же, одно и то же. Рамон не сразу понял, что тот кричит: «Убей его убей его убей его убей его!..» Он не задумывался, он просто действовал — тело само знало, что делать. Перехватив нож в правую руку, он бросился вперед и с силой вонзил клинок двойнику в живот. Потом еще два раза для надежности. Они сцепились как страстные любовники. Заросшая щетиной щека двойника больно колола его кожу, горячее дыхание обжигало лицо. Секунду Рамон ощущал, как сердце двойника колотится о его грудь. Потом он отступил на шаг. Лицо двойника побелело, глаза сделались круглыми, как монеты. На лице выступило то же потрясение, которое он видел когда-то у европейца: это не может происходить со мной, с кем угодно, но не со мной. Сахаил, будто испытывая отвращение к крови, отцепился от двойника и свернулся кольцом у их ног.

— Pincheputo, — произнес двойник и упал на колени. Плот вздрогнул. Дождь стекал по его лицу, животу, ногам, смешиваясь с кровью. Рамон отступил еще на шаг и пригнулся, готовый к нападению. Конец сахаила пошевелился, словно прикидывая, на кого из них броситься, но не предпринимал новых попыток нападения.

— Ты не я, — прохрипел двойник. — И никогда мною не станешь! Ты гребаный монстр!

Рамон пожал плечами, не возражая.

— Есть еще чего сказать? Поторопись.

Двойник заморгал, словно плакал, но кто увидит слезы под дождем?

— Я не хочу умирать! — прошептал тот. — Господи Иисусе, я не хочу умирать!

— Никто не хочет, — тихо сказал Рамон.

Лицо двойника дернулось и застыло. Он собрался с силами, поднял голову и плюнул Рамону в лицо.

— Жопа гребаная, — прохрипел он. — Скажи всем, что я умер как мужчина.

— Лучше ты, чем я, cabron, — отозвался Рамон, не обращая внимания на стекавшую по лицу слюну.

Глава 24

Двойник осел на палубу. Глаза его смотрели на ангелов или на что там положено смотреть умирающим; на что-то, чего Рамон, во всяком случае, не видел. Рот его приоткрылся, и на грудь сползла струйка крови.

Дрогнуло ли слегка его сердце, когда тот, другой, умер? Когда оборвалось то, что связывало их двоих? Или это была лишь игра его воображения? Трудно сказать.

Рамон перекатил труп к краю плота и сбросил его в реку. Тело показалось еще раз или два из воды, а потом погрузилось окончательно. Тыльной стороной ладони он вытер с лица плевок.

Гроза швыряла плот из стороны в сторону, и Рамон не мог сказать, от чего его больше тошнит — от непредсказуемой качки и рывков, от смерти другого себя или от потери крови. Сахаил ползал по плоту; его бледная плоть напоминала теперь Рамону не столько змею, сколько червяка. Провода его искрили, но в сторону Рамона не поворачивались.

— Что, у нас осталась еще одна проблема? — спросил он, но инопланетная штуковина не отозвалась. Он не знал, послал ли Маннек сахаил действовать самостоятельно или же управляет им на расстоянии. В любом случае эта фигня оказалась куда многофункциональнее, чем он ожидал. Должно быть, Маннек натравил его на них сразу же, как освободил чупакабру.

Рамон испустил протяжный вздох и осмотрел свои раны. Порез на боку выглядел серьезно, но не настолько, чтобы беспокоиться за легкое. Что ж, хорошо. Ногу, как он обнаружил, тоже порезали. Он вспомнил: да, было что-то такое в самом начале драки. Деталей он уже не помнил. Рана кровоточила, но не угрожала ничем серьезным. Заживет.

Он ощущал, как выветривается из крови адреналин. Руки тряслись, тошнота усилилась. Он удивился, поняв, что плачет, и еще больше удивился тому, что причина этих слез крылась не в усталости, не в страхе и даже не в нервной разрядке после жестокого поединка. Из всех охвативших его чувств преобладала скорбь. Он горевал по своему двойнику, по человеку, которым был некогда он сам. Его брат, нет, больше, чем брат, умер — и умер потому, что он сам убил его.

Возможно, это было обречено завершиться вот так; в колонии не нашлось бы места для них обоих. Выходит, или он, или двойник не мог не умереть. Помнится, ему снилось, как он уплывает, как становится другим человеком. Сны, мечты. А теперь они уплыли прочь, как уплыло тело убитого им человека. Он Рамон Эспехо. Он всегда был Рамоном Эспехо. Он никогда не мечтал по-настоящему стать кем-нибудь другим.

Он медленно размотал с руки мокрый халат. Боль усиливалась. Больше болел бок, и он мог зажать рану халатом — возможно, это уняло бы кровотечение. Он плохо соображал, стоит ли предварительно намочить халат или нет. Интересно, далеко ли он еще от Прыжка Скрипача и медицинской помощи? И что, спросил он у себя, обнаружат врачи при осмотре? Не оставили ли Маннек со товарищи на нем каких-то еще сюрпризов?

Даже несмотря на горечь, на неопределенность и боль, какая-то часть Рамонова сознания, должно быть, ожидала-таки нападения. Какое-то мельчайшее движение на самой периферии зрения… Сахаил копьем метнулся к нему. Он не размышлял. Клинок просто оказался там, где ему полагалось оказаться, в то мгновение, когда ему полагалось там оказаться. Изготовленная человеческими руками сталь вонзилась в инопланетную плоть в паре дюймов ниже того места, где торчавшие проводки обозначали голову. Сердцебиение у Рамона не ускорилось. Он даже не вздрогнул. Он просто слишком устал для этого.

Сахаил испустил долгий, высокий свист. Кончик ножа, вспоровший тело этой штуки, чуть потемнел от электрического разряда. Сахаил бился, как змея, дергая Рамона из стороны в сторону. Он вонзил клинок в корягу, пригвоздив к ней и сахаил. Плоть рядом с клинком посветлела и отчаянно пульсировала. Проводки и слизистая мембрана, враставшая некогда в шею Рамона, обмякли как неживые.

— Если ты вернешься к своим, — начал Рамон и тут же забыл, что хотел сказать. Тело его казалось ему тяжелым, как топляк, лежащее на дне бревно. Только через несколько вдохов-выдохов он вспомнил: — Я сделал для Маннека его работу, но я Рамон Эспехо, а не чья-то там дрессированная собачка. Вернешься, так им и передай. И ты, и все остальные ваши могут оттрахать сами себя, ясно?

Если сахаил и понял его, виду он не подал. Рамон кивнул и, выругавшись, выдернул нож и столкнул змееподобное тело с плота. Оно погрузилось в воду; только голова виднелась еще на поверхности — сначала отчетливо, потом, по мере того как пелена дождя скрывала ее, все более расплывчато, пока не исчезла в сумерках. Рамон посидел немного. Дождь хлестал его по спине и плечам. Его привел в себя удар грома.

— Прости, чудище, — сказал он реке. — Просто… так вышло.

Слишком много еще предстояло сделать. Во-первых, привести себя хоть в какое-то подобие порядка. Он замерз. Он серьезно ранен и терял кровь. Он утратил весло, а вместе с веслом и ту небольшую возможность контролировать сплав, которая имелась раньше. Они так и не набрали дров, да и развести огонь ему было нечем, хотя ему понадобится согреться и просушиться, когда пройдет гроза. Мысли его почему-то вернулись к водопаду и тому странному умиротворению, что снизошло на него, когда он сидел на застрявшем на камне плоту. Оттуда они перетекли к сну, в котором он был Маннеком, и к перелету с Земли на энианском корабле. Ощущение было сродни тому, какое испытываешь, вспоминая некогда знакомое, но давно забытое лицо. Когда он сообразил, что уснул, и заставил себя открыть глаза, дождь уже прошел, а облака расцвечивались закатом в зеленый и золотой цвета. Где-то высоко над ним перекликалась стая хлопышей.

Надо раздобыть весло. Что-нибудь, с помощью чего можно править плотом на случай, если впереди обнаружатся еще перекаты или водопады. Впрочем, он бы услышал их шум, а двойник так и так задолжал ему вахту. Пусть pendejo поработает, позаботится об их безопасности. Это будет ублюдку хорошей платой за то, что он чуть не взорвал Рамона там, в лесу. Он завернулся в листву, оставшуюся от рухнувшего шалаша, и только тут заметил просчет в своих планах, но к этому времени ему было уже слишком уютно, чтобы беспокоиться, мертв его двойник или нет.

Дни проходили в лихорадке. Реальность путалась с бредом, прошлое с будущим. Рамон вспоминал события, никогда в жизни не происходившие, — например, как он летал воробьем над крышами Мехико-сити, зажав в зубах чешуйку от обшивки юйнеа. Или Елену, ревевшую как ребенок из-за его смерти, а потом трахавшуюся с Мартином Касаусом на его могиле. Или как он продирается сквозь заросли с прилепленным на лоб плотом. Или Маннека и того, бледного, в яме, устроивших для него вечеринку — слава Рамону Эспехо, монстру из монстров! — на которой оба щеголяли в дурацких колпаках и дули в тещины языки. Сознание дергалось, раздваивалось и лепилось заново, как пузырьки в водовороте. В редкие моменты просветления он пил холодную, чистую речную воду и как мог ухаживал за ранами. Порез на ребрах уже затягивался, зато царапина на ноге неприятно воспалилась. Он подумал, не вскрыть ли рану на случай, если в нее попало какое-то инородное тело — щепка, или клочок ткани, или бог знает что еще, — не дававшее ему выздороветь, но где-то в бреду он потерял нож — наверное, упустил в воду сквозь щель в настиле, так что делать операцию было больше нечем. Один раз, очнувшись ближе к вечеру, он почувствовал себя почти хорошо, и ему подумалось, что неплохо бы наловить рыбы. Однако попытка доползти до края плота, чтобы напиться, полностью лишила его сил.

Как-то ночью в небе над ним повисла Маленькая Девочка, но лицо у луны оказалось Еленино, и смотрело оно на него сверху вниз неодобрительно. Говорила я тебе, чупакабра тебя слопает! — говорила луна.

В другую ночь — или это была та же самая, только позже? — он увидел La Llorona, Плачущую Женщину. Она шла по берегу, светясь в темноте, заламывая руки и оплакивая всех своих утерянных детей.

В другой раз он застрял на мели и провел большую часть дня, прикидывая, как бы ему в своем ослабленном состоянии стащить плот на глубину, пока до него не дошло, что он одет — в шорты и полевую куртку, — а значит, все это ему снится. Он проснулся и обнаружил, что плот как ни в чем не бывало плывет посередине широкой, спокойной реки.

Больше всего его раздражали доносившиеся из воды голоса. Маннека, двойника, европейца, Лианны. Даже находясь в сознании, он слышал их в журчании и плеске воды — они были слышны, как разговор в соседней комнате, и он почти мог разобрать слова. Один раз ему показалось, будто он слышит двойника, визжащего: «Madre de Dios, помоги мне! Спаси меня! Господи Иисусе, я не хочу умирать!»

Хуже всего было, когда он слышал смех Маннека.

Какая-то небольшая часть сознания почти все время оставалась начеку и понимала все это. И галлюцинации, и сводящую с ума жажду, и распухшую, покрасневшую ногу. Рамон попал в беду и ничего не мог поделать, чтобы спастись. Мысли его были слишком расстроены даже для того, чтобы сложить хотя бы коротенькую молитву.

Дважды он ощущал, как сознание уплывает от него, угрожая не вернуться. Оба раза ему удалось очнуться, остановив смерть на расстоянии меньшем, чем то, что отделяло плот от берега. В конце концов Рамон Эспехо — крутой сукин сын, а он и был тем самым Рамоном Эспехо. И все же, если бы это случилось в третий раз — а этого не могло не случиться, — он сомневался в том, что ему удастся выкарабкаться.

Единственными его спутниками оставались энианские корабли. Только они не представлялись ему больше ястребами. Вороны-падальщики, а может, грифы, они висели в небе, глядя на него сверху вниз. Ожидая его смерти.

Когда он услышал незнакомые голоса — пронзительные, возбужденные как у обезьян, — он поначалу подумал, что это просто новая стадия обезвоживания организма. Мало того, что ему мерещатся знакомые голоса, теперь уже вся колония Сан-Паулу будет провожать его в ад, дружно лопоча какую-то белиберду. Рыбацкий катер, разрезавший речную воду и сбрасывавший ход, чтобы не залить его плот буруном, был еще одним бредовым видением. Примитивный образ Богородицы, украшавший серо-белый борт катера, показался ему приятной деталью. Он даже не думал, что его подсознание способно на такие симпатичные мелочи. Он как раз пытался заставить Богородицу подмигнуть ему, когда плот дернулся, и рядом с ним на колени опустился мужчина — с черной как смоль кожей и полными тревоги глазами.

Надеяться на индейца-яки было бы наивно, подумал Рамон, но я всегда считал, что Иисус должен выглядеть по меньшей мере как мексиканец.

— Он жив! — крикнул мужчина; испанский язык явно не был ему родным, и в голосе его ощущался явственный ямайский акцент. — Позови Эстебана! Живо! И кинь мне веревку!

Рамон зажмурился, сделал попытку сесть и потерпел неудачу. Рука легла ему на плечо, мягко удержав на месте.

— Все в порядке, muchacho, — произнес чернокожий мужчина. — Все в порядке. Эстебан — лучший врач на этой реке. Мы о тебе позаботимся. Ты только лежи спокойно, не шевелись.

Плот снова дернулся. Что-то еще случилось, время дергалось, словно зияло прорехами, он лежал на носилках, накрытый вместо одеяла собственным халатом, и его поднимали на борт катера. Нарисованная на борту Богородица подмигнула, когда лицо его поравнялось с ней.

На палубе пахло рыбьими потрохами и горячей медью. Рамон повернул голову набок, пытаясь разобрать хоть что-нибудь, что помогло бы ему гарантированно понять, реально ли происходящее, или же это очередной плод умирающего мозга. Он облизнул губы плохо повиновавшимся языком. Женщина — лет пятидесяти, с седеющими волосами и выражением лица, из которого следовало, что на свете нет ничего такого, что могло бы ее удивить, — сидела на палубе рядом с носилками. Она взяла его за запястье, и он попытался сжать ее пальцы. Она отвела его деревянные пальцы в сторону и продолжала щупать пульс. В небе мигали, исчезая и снова появляясь, энианские корабли. Женщина издала неодобрительный возглас и наклонилась вперед.

До него в первый раз дошло, что он доплыл до Прыжка Скрипача. Первой его реакцией стало облегчение, интенсивностью почти не уступающее религиозному экстазу. Второй — подозрительная злоба на то, что они могут украсть его плот.

— Эй, — повторила женщина. Он даже не заметил, что она уже произносила это, и не один раз. — Вы знаете, где вы?

Он открыл рот и нахмурился. Он знал. Всего мгновение назад. Но это прошло.

— Вы знаете, кто вы?

Это по крайней мере заслуживало усмешки. Похоже, его реакция ей понравилась.

— Я Рамон Эспехо, — прохрипел он. — И видит Бог, это все, что я могу вам сказать.