Беглая

Вместо пролога

Сердце колотилось до боли, сжималось от каждого звука; дыхание с шумом вырывалось из груди. Я была среди толпы, но ощущала только его незримое присутствие. Он был невидимыми путами, сковавшими меня, он бродил в моей крови. Я кругом слышала его голос, гудящий в ушах, чувствовала запах, его безжалостные сильные руки, способные переломить меня, словно прут. Преступное болезненное наслаждение в этой слабости! До рези между ног хотела ощутить его в себе, кричать до хрипа от сиюминутного восторга и принадлежать только ему, отдавать свое тело, как единственному законному владельцу.

Ненавижу! Ненавижу!

За то, что он сделал со мной. Подлый коварный палач. Проник в мою кровь, словно яд. Я едва не сдалась, едва не приняла эту жестокую участь. Едва не совершила непростительную ошибку. Роковую ошибку. Я была слаба. Но я не просто слабая женщина… я… Я невольно покачала головой: сейчас это было проклятьем. Самым черным из всех. Самым невыносимым. Теперь все пути назад отрезаны. Я должна покинуть Фаускон, даже если это будет невозможно. Должна! Бежать, не разбирая дороги, не жалея сил.

Я нырнула в узкий темный переулок, чтобы скрыться от чужих глаз, под ногами захлюпала вода. Здесь остро воняло мочой… Плевать. На Эйдене едва ли было лучше, особенно возле кабаков. Я прижалась спиной к стене, утерла взмокшее лицо руками, шумно выдыхая. Еще и еще. Прижала ладони к вискам, чувствуя яростное биение пульса. Казалось, от этого набата лопнет голова.

Нужно добраться до любого из портов. А там… У меня не было никакого плана. И какой может быть план? На Фаусконе! Я женщина — этим все сказано. Здесь это приговор… Без денег, без асторских документов, без сопровождения, без декларации выезда… И каждый довод будто вбивал меня, словно гвоздь, в эти зловонные мокрые плиты. По самую шляпку.

Я тронула под плащом ошейник, пальцы коснулись холодных камней. Это дерьмо стоит более чем достаточно — бриллианты чистой воды, мне ли не знать. Пожалуй, на них можно купить целое судно вместе с не слишком чистоплотной командой… Я с остервенением дернула. Знала, что бесполезно. Снять этот собачий повод может только он… Но даже если каким-то чудом удастся, — как продать? Меня или вернут, или убьют, чтобы ограбить и замести следы.

Я нервно покачала головой — мои теории были наивными. Здесь. Я женщина… Бесправная. Меня может остановить любой. Любой, у кого возникнет какой-то вопрос или подозрение. И сколько у меня времени?

Меня неотступно преследовала еще одна мысль. Не слишком важная в эту минуту, но… что будет, если он узнает, кто я?

Нет, не так. Вопрос следовало ставить иначе: когда он узнает. Дело лишь во времени. Или уже знает? Глупо было бы утешать себя наивными сказками… И что он сделает? Поднимет шум? Или остережется такого позора и станет действовать тихо?

Я вновь покачала головой, словно отгоняла непрошенные мысли. Сейчас я не должна об этом думать. Лишь о том, как уйти, спрятаться, исчезнуть. Сейчас только это имело значение.

Я осторожно выглянула из-за угла, замечая, что толпа на улице начала редеть. Ночь сгущалась. Разгорались новые и новые фонари. С одной стороны — ночью меньше глаз. А с другой… в толпе всегда проще затеряться. Но одинокая женщина без сопровождения вызовет слишком много вопросов — это уже было очевидно. Нужно торопиться, хотя бы уйти как можно дальше от этого места. Я шагнула, но, тут же, содрогнулась, как от удара током — меня схватили за руку:

— А ну, стой!

1

Шесть лет назад

— Ваше высочество, пора, — Гинваркан хотел было по-отечески положить руку мне на колено, но не осмелился. — Время дорого.

Я заглянула в его суровое морщинистое лицо:

— Скажи правду: я все забуду, да?

Слуга опустил голову:

— Это приказ вашего отца. Для вашего же блага.

Я с пониманием кивнула, посмотрела на тонкий прозрачный монитор на ладони:

— Еще минуту, Гинваркан, всего минуту. Я хочу насмотреться на них, даже если не буду помнить. Вдруг, я не узнаю их, когда снова увижу.

— Вы… — он сделал неестественную долгую паузу, — вспомните, когда будет можно. Умоляю, принцесса, торопитесь. Если асторцы заподозрят подвох — мне вас не спасти. Я клялся вашему отцу. И вашей матери. Жизнью клялся! Честью! Нужно идти, пока эти не перекрыли последний порт.

Я понимала, что Гинваркан прав, во всем прав. Но, так же понимала, что выйдя из подземного ангара, потеряю возможность смотреть на родителей, которые остались там, во дворце, за десятки миль. Связь оборвется, мой фактурат обнулит настройки. Я жадно всматривалась в крошечные фигуры, которые видела с высоты, почти из-под потолка. Отец — гордый и смелый. Мама — величественная и прекрасная. Она положила тонкие белые руки на плечи Климнеры, моей служанки. Так, как порой клала их на мои плечи. А Климнера гордо задрала голову, выпрямилась. Климнера держала лицо, как и полагалось принцессе Нагурната. Как полагалось мне. Но у отца хорошие меморы. От собственных воспоминаний Климнеры не осталось ничего, они залегли где-то на самом дне ее самосознания. Теперь она ни мгновения не сомневалась в том, что это она истинная принцесса Нагурната Амирелея Амтуна.

Так было нужно, чтобы асторцы не получили меня.

Двести лет назад Галактический совет совершил ошибку, выслав мятежные правящие семьи Красного Пути во главе с Траварном Саркаром в систему Астор, думая, что надежно запирает их через пространственные врата. Но за прошедшее время технологии шагнули далеко вперед благодаря халцону — открытому минералу. «Прыгнуть» во врата теперь — все равно, что шагнуть в древнюю кабину лифта. Огромное расстояние в сотни и тысячи световых лет стало возможным преодолеть за незначительный промежуток времени. Теперь асторцы окрепли, вернулись, расползлись, как зараза, покоряя планету за планетой. Но им было мало того, чего они лишились когда-то — они хотели все. И еще больше. И особой символичной целью стал Нагурнат — столица Красного Пути. Мой дом, дом моей семьи, получившей когда-то планету в законное правление.

Чтобы легитимно утвердиться в своих притязаниях, король Астора Тракс Саркар намеревался заключить брачный союз между своим сыном Тарвином и мной. Этому не бывать, никогда не бывать! Но больше ненавистного брака, по которому мой дом законно перейдет в руки захватчиков, маму заботила участь жены асторца — жены бесправной и зависимой, закованной в нерасторжимый брак, словно в цепи. Женщины для них лишь средство и развлечение. А законные жены должны лишь производить на свет наследников, во всем покоряться, и бесконечно мириться со своими Тенями, не смея возразить даже словом. Даже мыслью. Иначе будет ждать неминуемая расправа.

В подробности меня, конечно, не посвящали, потому что мне лишь пятнадцать. Родители считали меня полнейшим ребенком, но Климнера знала больше и много что рассказывала. И от жутких историй стыла кровь. Мы понятия не имели, сколько в этих рассказах правды… К сожалению, Климнера теперь сможет убедиться в этом сама. И я бы очень хотела, чтобы все это оказалось враньем, потому что в противном случае ее участи не позавидуешь. Мне было жаль ее, искренне жаль, она получила не свою судьбу. Но так было нужно. Когда подложная принцесса Амирелея достигнет двадцати одного года, Тарвин Саркар женится на ней. И потеряет право на Нагурнат, потому что брак асторца нерасторжим.

И тогда я вернусь.

Этого времени хватит, чтобы отец сумел собрать союзников и подготовить брак, который, действительно, окажется во благо. Нет… я с самого детства знала, что принцессы не могут позволить себе романтические мечты. Когда придет время, я выйду за того, за кого прикажет отец. Но я точно знала, что мой отец никогда не предложит мне что-то низкое или недостойное.

А сейчас отдавали Климнеру. Как жест доброй воли, как залог. Чтобы сохранить множество жизней. Еще есть время, чтобы «воспитать» из нее достойную жену асторца, как эти чудовища и намеревались. Покорную и безропотную. Пусть так и будет. Тракс Саркар еще не скоро узнает, насколько просчитался.

Я видела его сверху. Широкие плечи, длинные синие волосы, глянцевые, как водная гладь, уверенная поступь. Он вел себя, как хозяин. За его спиной — плотная стена охраны. Саркар что-то сказал отцу. Отец ответил. Я не слышала, что они говорят, оставалось лишь догадываться. Асторец остановился в нескольких метрах, что-то выжидал. Мама горячо обняла Климнеру, бесконечно целовала ее щеки и, кажется, плакала. Мама прощалась с «дочерью», и все должно было выглядеть предельно естественно. Климнера почтительно поцеловала ее руку и подошла к отцу для прощального поцелуя. Приложилась к руке, развернулась, решительно подняв голову, и медленно направилась в сторону Саркара. Прямая, гордая. Смогла бы я так же идти? Не знаю… Но в Климнеру вложили все, что положено. Наверное, сейчас она была больше принцессой, чем я сама. Я никогда не была безупречной. И втайне корила себя за это. Я хотела быть достойной. Самой достойной.

Она подошла к Траксу Саркару, склонила голову так, как этот гад не заслуживал. Тот лишь кивнул своим людям, и Климнеру повели к выходу, обступив со всех сторон. Саркар же остался. Но зачем, когда дело сделано?

Гинваркан нетерпеливо шагнул ко мне. Излишне резко и порывисто.

— Уходим, ваше высочество, — в голосе звенели стальные нотки, которых я никогда у него не слышала прежде. Дурной знак — я чувствовала это.

Я нервно отмахнулась, не в силах оторвать взгляд от монитора:

2

Я прижалось лбом к холодной металлической переборке, заглядывая в кабину пилота, в которой истерили нервными синими вспышками сигнальные огни на приборной панели.

— Что-то случилось, отец?

Он не обернулся, не отвлекся от приборов. Перевел судно на ручное управление и сосредоточился на паутине развернутой карты. Делал вид, что не слышал. Я повысила голос:

— Папа, что случилось? Я же вижу.

Он, наконец, обернулся на краткий миг:

— Подлетаем к вратам. Займи, пожалуйста, свое место, Мия, и пристегнись. Побыстрее!

Я не спорила, заметив, как он напряжен. Что-то явно происходило, но он не считал нужным меня посвящать. Значит, так надо… Я заняла кресло за спиной отца, защелкнула замки. Что могло произойти?

Мне нравилось это путешествие. Первое в жизни. Поначалу я едва ли не сутками просиживала у иллюминатора, глазела на звезды, уткнувшись носом в стекло. Никак не могла налюбоваться. Особенно восхищали далекие галактики и разноцветные туманности самых причудливых форм. Все пыталась представить, сколько до них нужно лететь, если не использовать пространственные врата. Много-много-много световых лет… Наверное, успеешь состариться, стать даже старше папы. Нет… говорят, можно несколько раз родиться и умереть, прежде чем простым ходом достигнешь далеких звезд. Знаю, доказано учеными. Но все равно не верилось, как такое возможно.

Мы летели уже два месяца. В самом начале совершили один пространственный прыжок и теперь готовились ко второму. А потом — почти на месте. Не знаю, чего отец так нервничает? Наверное, возраст. Впрочем, я слишком хорошо помню первый прыжок — так себе ощущение, даже едва не стошнило. Потом раскалывалась голова, а по всему телу еще несколько часов блуждали энергетические разряды. Мало приятного. Папа сказал, это потому что у нас старый корабль. Защита давно поизносилась. Мы даже потеряли в этом прыжке одну спасательную капсулу в левом отсеке — она не выдержала напряжения. Правая, к счастью, уцелела. Мы могли покрыть весь путь всего за неделю, а, может, и того меньше, в несколько прыжков через промежуточные врата, но папа берег судно, шел старой навигацией, старательно обходя скопления судов, будто хотел проскочить как можно незаметнее. Можно подумать, для кого-то представлял интерес списанный лабораторный челнок! Но, какой есть — зато не арендованный. Кто знает, может, теперь мы сможем купить и получше. Папе предложили работу на Андо 382. Уж, не знаю, что там за сокровище, но он сказал, что ехать однозначно стоит — от таких перспектив не отказываются. Надеюсь, там красиво, на этом Андо. Хотелось бы много воды и растений. Отец сам не знает. Еще бы! Настоящая задница вселенной. Я хотела поискать сведения об этой планете в нашем фактурате, но тот тоже не «пережил» прыжок через первые врата. Обнулился. Придется заново накачивать его информацией. Зато будет, чем заняться на новом месте.

Вновь заморгали лампочки. Отец опять обернулся:

— Мия, ты зафиксировалась?

Я с обреченной готовностью кивнула:

— Да, папа.

Точно, переживает перед прыжком… Я, на всякий случай, еще раз добросовестно проверила свои крепления и уткнулась в иллюминатор — врата уже было видно. Светящееся тонкое кольцо, внутри которого искрились розовые разряды. Издалека — почти как исполинский драгоценный камень, в котором блуждали отблески огня. И длинная вереница кораблей, ожидающих своей очереди вдоль световой направляющей. Больших и маленьких. Пассажирских и грузовых. Наверняка мы простоим здесь несколько часов… Тогда зачем отец велел пристегнуться?

Мы встали в очередь и почти зависли на месте. Судно едва-едва двигалось. А из-за того, что так же медленно ползли корабли справа и слева, казалось, и вовсе стоим. Зато я теперь могла очень близко рассматривать другие суда. Новые и старые. Некоторые были настоящей рухлядью — еще хуже нашего. Как они вообще умудряются перенести такой прыжок и не развалиться? Или просто папа слишком уж осторожен?

Чуть в отдалении мелочь пришла в движение, расчищая путь. Сверкая серебристым боком, величаво проскользил посольский корабль Галактического совета с узнаваемой эмблемой на борту. Сплюснутый и широкий, словно огромная важная черепаха в открытой воде. Разумеется, его пропустят без задержек на особых основаниях, и сейчас тут же найдутся умники, которые захотят перестроиться ему в хвост. Чтобы тоже побыстрее проскочить. Я уже знаю — почти то же самое было в прошлый раз. Вон, уже и засуетился дряхлый тренайский шаттл. Сейчас начнет тыкаться, выбешивая других пилотов.

Свет резанул по глазам, резкий писк сирены ворвался в уши. Я едва не охнула, когда наше судно тряхнуло, повело, ощутимо качнуло влево. Ухватилась за подлокотники. Папа перестраивался и, судя по всему, как раз и намеревался прилепиться к посольскому хвосту. Мой папа? Да ладно! Он никогда в жизни ничего не нарушал! Я даже замерла от затаенного восторга, предвкушая маленькое приключение. Если бы не эта мерзкая сирена…

Я все же не выдержала, вытянулась, насколько позволяли ремни:

— Папа, с кораблем точно все в порядке?

Он даже не обернулся:

— Мия, сиди на месте!

Я больше не приставала с вопросами. Но весь восторг от происходящего затухал, и грудь наполнялась каким-то необъяснимым беспокойством. Все было странным. И папа тоже… Но если бы челнок был не в порядке, отец никогда не стал бы прыгать. Он же не самоубийца!

Я постаралась взять себя в руки, снова уставилась в иллюминатор. Тренайский шаттл совершал какие-то странные маневры. Нет, он, кажется, не собирался прилепиться к кораблю совета — лавировал между судами, подлетая то сверху, то снизу. Приближался. Маленький, латаный, беспокойный — он напоминал мельтешащую муху. Одно неверное движение — и его попросту раздавят. Какой-то ненормальный…

Нос посольского корабля уже исчез во вратах, будто гигантская черепаха погружалась в вертикальную розовую стену воды. Такое судно могло это делать медленно — на борту даже не заметят этот прыжок. Чем хуже судно — тем расторопнее ему надо быть, чтобы получить как можно меньшую дозу энергетического излучения.

3

Шесть лет спустя

Я невольно поежилась от какого-то затаенного скребущего ужаса и едва не уткнулась в мягкое плечо Гихальи, укрытое вытертым плащом:

— Одного не понимаю: как коллегия Эйдена им это позволяет? Это же уму непостижимо! Это дикость!

Гихалья тут же поднесла мясистый палец к ядрено-малиновым губам:

— Ш-ш-ш… Помолчи, Мия, — шипела сквозь редкие зубы, словно ветер гулял в камнях. Она тут же подняла голову, глядя туда, куда сейчас были обращены все взгляды. В ее огромных татуированных мочках скорбно, колокольно звякнули грозди серег.

Эйден никогда не видел подобного. На площади Старателей соорудили настоящий эшафот, на котором в свете прожекторов белели три обнаженные женские фигуры. Осужденные были молоды, очень красивы. Я буквально чувствовала, как мужчины в толпе жрали глазами их беззащитную завораживающую наготу. Такие женщины могли им только сниться. Холодный пыльный ветер трепал, как рванину, их длинные густые волосы, и я невольно поежилась и покрылась мурашками, на мгновение представив, что они чувствуют. Впрочем, нет, я не могла это представить. И не хотела. Ни за что! Но сердце сжималось, будто приговор сейчас незримо висел над всеми нами, над каждым. Надо мной, над Гихальей. Мы невольно чувствовали себя причастными, и от этого выворачивало, словно в желудке плескались скользкие холодные рыбы…

Я знаю, что Гихалья скажет после... Как и все ганоры, она безоговорочно верила в судьбу. Слепо, с каким-то исконным варварским фанатизмом. Она считала, что от судьбы не уйти, как не увиливай, и будет так, как предначертано мирозданием и Великим Знателем. И никак иначе. Верила ли я в судьбу? Не знаю… суждения Гихальи, конечно, иногда запускали свои щупальца и вселяли сомнения, особенно когда я вспоминала об отце, но… Нет. Предначертанной судьбы не бывает — бывают лишь поступки, которые ее формируют. Поступки, которыми мы управляем. Мы сами.

Верили ли в судьбу те несчастные, которые стояли на эшафоте? Я этого не знала. Но безропотная обреченность, которая исходила от этих женщин, говорила как минимум о том, что они отчаялись или смирились. Им больше ничего не оставалось.

Толпа охнула, и я невольно сглотнула. Асторец, исполняющий роль палача, подошел к крайней осужденной, развернул ее спиной и собрал роскошные волосы в кулак. Дернул, заставив несчастную запрокинуть голову, и занес правую руку с отчетливо различимым ножом. Я хотела отвернуться, но взгляд словно пристыл. Я даже не моргала и уже чувствовала, как сохла на ветру роговица. Я до одури боялась увидеть, как палач перережет бедняжке горло, но этого не произошло. Он резал волосы. И даже отсюда, издалека, было видно, что он прилагал значительные усилия. Я почти чувствовала, как они трещали, лопаясь под острием ножа. Наконец, роскошный темный водопад остался в руке асторца, он поднял ее, демонстрируя отрезанные волосы толпе, и с размаху швырнул себе под ноги. И было в этом жесте что-то леденящее, дикое. И несоизмеримо ужасное. Что-то, что заставляло холодеть. Но волосы, конечно, не финал…

Эта жестокость не укладывалась в голове. Женщины явно были суминками, может, даже асторками — я отсюда не видела, отливали ли их волосы и глаза синевой. Но это не имело никакого значения. Эти три женщины были Тенями жены. Или жен… Бывает ли для женщины доля хуже, чем стать одной из Теней? Разве что, стать законной женой асторца. Говорят, положения их жен еще незавиднее…

Мы не знали, принадлежали ли эти Тени одному человеку или нескольким. Впрочем, для нас это не имело никакого значения. Мы с Гихальей вообще опоздали на оглашение приговора, потому толком и не понимали, в чем эти несчастные были виновны. Хотелось знать, чтобы попытаться хотя бы осмыслить. Впрочем, что здесь осмысливать? С вторжением асторцев жизнь изменилась — они устанавливали свои порядки везде, куда дотянутся. Оставалось только благодарить мироздание, что Эйден все еще был независимой планетой, подконтрольной лишь Галактическому совету. Правда, говорят, что Галактический совет уже прогнулся. В преддверии скорой свадьбы Тарвина Саркара и принцессы Нагурната Амирелеи Амтуны. Когда все свершится, многие, кто пока все еще держит шаткий нейтралитет, займут сторону асторцев. Но что такое Эйден? Кусок болтающейся в космосе скалы, который привлекал лишь искателей удачи. Или мечтателей.

Асторцы совершили вынужденную посадку из-за неполадок в энергетическом отсеке одного из кораблей — это уже все знали. Со дня на день они уберутся. На Эйдене им просто нечего делать.

Ценный ресурс на Эйдене один — халцон. Минерал, необходимый для работы пространственных врат. Но встречался он здесь в таком ничтожном количестве, что это делало бессмысленными любые промышленные разработки. Зато счастье мог попытать любой. Без регистрации и документов. Но в распределители сдавали в основном разные металлы и самоцветы. За бесценок. Этой платы обычно хватало, чтобы покутить в местных кабаках и борделях и снова залезть в шахты. Здесь все крутилось вокруг халцона. Сама планета, кроме камней и металлов, не производила ничего, лишь вода не была привозной. Зато здесь не было и духу асторцев… до вчерашнего утра. А теперь даже дышалось тяжелее…

Асторский палач уже обрезал волосы всем троим. Несчастные женщины стояли спиной к толпе, и теперь были прекрасно видны вдоль позвоночника черные ритуальные знаки, обличающие их положение. Знаки Тени. Я слышала о них, но никогда не видела. Да никто здесь не видел. Тени всегда неотлучно следуют за своим хозяином, а если получают отставку, их отправляют в какую-то глушь, где они оканчивают свои дни, если кто-то другой не захочет избрать их Тенью своей жены. Бывших Теней не бывает. Если стереть с тела эти знаки — Тень умрет. Но, только лишившись знаков, она перестанет быть Тенью. Да… я поняла, что произойдет дальше. Разница была лишь в том, как это произойдет.

Хорошо, что мы стояли далеко. Я видела лишь общую картину. Впрочем, и этого было довольно, чтобы снились кошмары. Палач снова подошел к одной из жертв, подцепил что-то на ее спине в районе талии и резко дернул. Раздался душераздирающий визг, и несчастная женщина рухнула на помост.

4

Гихалья молча тащила меня по улицам за собой, крепко держа за руку. Я едва успевала за ее широкими, неожиданно быстрыми шагами. Мы прошли черным ходом и поднялись в мою комнату на самом верху ее ночлежки. Она сдавала самым безденежным старателям койки и скверные сейфы. А на первом этаже располагался провонявший выпивкой и куревом дрянной бар. А еще она бойко торговала ганорскими амулетами на удачу и богатство, благословениями и проклятиями. Здесь они пользовались особым спросом. Гихалью побаивались и даже по-своему уважали. Особенно после того, как придурок Ринкен сломал обе ноги. Теперь и на меня даже смотрели с опаской!

Гихалья плотно закрыла дверь, устроила жирную задницу на крошечном табурете. Цепко посмотрела:

— Что будешь делать? Не нужно быть Великим Знателем, чтобы понять, что обратно не вернешься. У этих тварей тоже есть глаза. — Она шумно выдохнула, все еще не могла отдышаться после подъема по крутой лестнице. — Порой мне кажется, что он проклял тебя, одарив таким лицом. Асторцы не купятся на мое колдовство, как местная рвань... — Она сосредоточенно помолчала. — Но и не идти нельзя…

Я слушала, как тяжело Гихалья дышала. Стареет, толстеет, ничего не поделать. Но я люблю и буду любить ее любой, даже самой старой и безобразной. Она спасла меня тогда, после того, как погиб отец. Без Гихальи я бы давно стала самой замызганной шлюхой. А, может, меня и в живых бы не было. Я должна до конца жизни благодарить ее богов и ее «колдовство».

Я села на скрипучую кровать, стащила плотную защитную накидку. Покачала головой:

— Не знаю… Но я же не спятила, чтобы туда идти.

Ее красные губы скривились крутой дугой

— Говорят, на борту асторский принц. Как там этого выродка?

Я хмыкнула:

— Тарвин Саркар.

Она кивнула:

— Он… Приказы Саркаров выполняют беспрекословно, даже в нашей дыре это известно.

— Это приказ коллегии Эйдена.

Ганорка вновь задумчиво кивнула, позвякивая гроздью серег:

— Но коллегия получила приказ от Саркара. Они никогда не пойдут поперек. Коллегия, как и все здесь, хочет только одного — чтобы они убрались. И плевать, на каких условиях. Коллегия выполнит все, что требуют асторцы. Ты сама только что видела этот кошмар… Разве когда такое бывало?

Я опустила голову — Гихалья была права… и ее правота ставила в тупик. Я вновь посмотрела на ганорку:

— Они не хотят шлюх — ты сама слышала.

Та фыркнула так, что брызнула слюной:

— И что? Спустишься в бар и раздвинешь ноги? — Она утерла ладонями взмокшее лицо: — Не поможет. Все местные шалавы имеют регистрацию в коллегии. У тебя ее нет. И будет очень странно, если ты явишься за ней завтра утром.

И опять она была права, будто ее проклятый Знатель нашептывал в огромные уши все это пророческое дерьмо.

Она снова покачала головой под аккомпанемент своих серег:

— Нельзя идти. Но как не идти?

Я пожала плечами:

— Ногами… Сказали, что разошлют уведомления фактуратам. Мой — молчит. Может, я ничего не получала…

Гихалья покачала головой:

— Ты сейчас рассуждаешь, как ребенок.

Увы, она была права — я сама это понимала. Но так хотелось отгородиться, притвориться, что ничего не знаю…

Будто обладая собственным разумом, фактурат в углу пискнул и зажег индикатор оповещателя. Мы с Гихальей переглянулись. И этот сигнал будто приземлил меня, вырвал из глупых фантазий. Сейчас угроза показалась предельно близкой и осязаемой. Прямо за моей спиной. Словно вместо старой машины там стояли проклятые асторцы. Даже руки разом похолодели. Я медленно повернулась к ганорке и с ужасом смотрела в ее оплывшее зеленоватое лицо. Та тоже многозначительно молчала. Наконец, вздохнула:

— Смотри. Куда деваться?

Я подозвала фактурата, вывела уведомление. Просто смотрела на знакомые буквы, чувствуя, как лицо начинает гореть огнем от возмущения и протеста.

Гихалья подалась вперед:

— Ну, что там?

Я выдохнула, губы едва слушались:

— Все то же самое. Именное… Мне надлежит завтра явиться в коллегию. Хотят, чтобы я удостоверила получение. Обойдутся!

Я велела фактурату закрыть уведомление, но он будто завис. Ничего не происходило. Я повторила команду, но снова ничего. Вручную тоже не вышло. Я чувствовала, как в груди закипает:

— Вот уроды! Безотказное!

Это значило только одно: фактурат непригоден для дальнейшей работы, пока я не удостоверю получение этого проклятого приговора. Непригоден? Пусть так! Он и так сдохнет, не сегодня завтра. Я перевернула сплющенное круглое тельце, открыла крышку на брюхе и выдрала плату. Отшвырнула с какой-то особой злостью.

Гихалья смотрела на меня, широко распахнув глаза. Наконец, вздохнула:

— Да… Но как теперь? Если ты завтра не явишься, коллегия пришлет стражу.

Я с азартом кивнула:

— Пусть присылает.

Гихалья таращилась, не зная, что сказать. Я даже почувствовала некое превосходство:

— Ночью уйду в старые штольни. В Мертвую впадину. Дашь знать, когда они уберутся. Не вечно же будут торчать. А с коллегией я потом как-нибудь разберусь.

Она снова молчала. Я улыбнулась:

— Ну? Что?

Наконец, Гихалья покачала головой:

— Опасно…

— А явиться к этим не опасно? После того, что мы видели?

Она опустила голову, кивнула, признавая мою правоту. Я воодушевилась:

— У них и без меня будет прекрасный выбор. Никто и не заметит. Пересижу пару дней и вернусь.

Гихалья вновь кивнула, поднялась с табурета и взялась за дверную ручку:

— Пойду, соберу тебе еды и воды.

Решимость и настроение метались, как маятник. В одно мгновение казалось, что моя идея прекрасна, и все уладится самым лучшим образом, но уже через минуту я впадала в уныние, и, тут же, пыталась запретить себе эти мысли. Мое решение — самое правильное. Единственно верное в этой ужасной ситуации. Конечно, без фактурата — как без рук, но и это можно пережить.

Я собрала рюкзак. Старые универсальные часы, фонарь, нож, карманную станцию обогрева и теплый свитер — ночью в скалах бывает очень холодно. Наконец, я надела защитную накидку, взяла очки от пыли и спустилась в подсобку. Осторожно выглянула в дверную щель, громко стукнула.

5

Плоская обвисшая задница и два сморщенных прыща вместо сисек. А рожа… Клянусь Йахеном, моя охрана смазливее… Даже Селас. Я махнул рукой, приказывая уводить девку. Кузен Крес развалился в кресле, скрестив руки на груди, и изо всех сил пыжился, чтобы не заржать в голос. Почему бы и нет — его Тени были при нем… а мои безмозглые сучки… При одной мысли об этих недостойных меня бросало в жар и ломило в затылке тупой болью. Немыслимо! Слишком хорошо с ними обращались! Слишком хорошо! Я не повторю таких ошибок.

Крес развлекался уже три часа, глядя на мои мучения. А я с трудом держал себя в руках, чувствуя, что еще немного — и кого-нибудь пришибу. Следовало бы начать с коллегии Эйдена, с этих чванливых стариков! Неужели в этой помойной яме так сложно найти хоть сколько-нибудь сносных женщин? Ни одной? Или они их… прячут?

Я повернулся к Кресу:

— Тебе смешно?

Тот поднял руки, демонстрируя открытые ладони:

— Нет… — но, тут же, прыснул со смеху, — прости, да. Пытаюсь понять, из какой шахты они выкопали этих уродин. Последняя — особенно удалась. — Он посерьезнел и развел руками: — Но это не Фаускон, Тарвин. Придется выбрать из того, что есть.

Я потер надбровья, медленно выдыхая — пытался успокоиться. Не получалось — мы теряли время в этой дыре по милости трех безмозглых сучек.

Я посмотрел на Креса:

— Тебе не кажется, что они могут их прятать?

Тот неожиданно задумался, широкий лоб собрался гармошкой. Кузен какое-то время потирал квадратный подбородок, наконец, покачал головой:

— Не думаю. Не посмеют. Эти старики едва не обоссались перед тобой. Они отдадут собственных дочерей, лишь бы мы убрались. — Он с сожалением покачал головой: — Помойная яма, Тарвин. Придется смириться, потому что мы сразу нырнем во врата — остановок не будет. Ты не можешь явиться на Фаускон совсем без Теней — это слишком унизительно. Тем более, для тебя.

Я кивнул — чертов сукин сын прав…

— Сколько еще осталось?

Крес подался вперед и раскрыл информационную панель. Потыкал пальцем.

— Семеро.

Я нахмурился, чувствуя, как внутри заклокотало:

— Семеро? Ты издеваешься? Я ничего не выбрал.

Крес лишь развел руками и повел бровью:

— Эта была двести тринадцатая. Коллегия предоставила всего двести двадцать женщин. Нужно выбрать троих. Из того, что есть, Тарвин…

Я усмехнулся:

— Кого из них ты бы выбрал для себя?

Крес развел руками:

— Никого. Ты прав, но, в этой помойной яме все более-менее смазливые девки становятся обычными шлюхами. Тут для женщин мало работы. Коллегия Эйдена не может оскорбить тебя, предложив шлюху. Бери любых, ты все равно заменишь их, как только женишься.

Я не сдержался, схватил Креса за ворот куртки и дернул:

— А как я буду выглядеть, когда в порту за мной сойдут… такие Тени?

Тот убрал мою руку:

— Временные Тени. К тому же, инцидент не скрыть — об этом наверняка уже известно на Фаусконе, а во дворце охрипли от сплетен. Сам знаешь. Не помню случая, чтобы Тени пытались бежать в таком количестве. Дядя наверняка в ярости, но тебя поймут. И потом… — Крес похлопал меня по руке, — эту досадную мелочь совсем скоро забудут, когда ты, наконец, законно принесешь Асторе Нагурнат. Советую думать об этом.

Я откинулся на спинку кресла и потянулся к пастилке омадилиса на убогой стойке зала коллегии Эйдена. Она легла на язык, холодя приятным покалыванием. Нагурнат — это весомый довод, но… Я посмотрел на Креса:

— Признайся, ты видел ее?

— Кого?

— Эту принцессу Нагурната?

Крес скривился, покачал головой:

— Нет, откуда?

— Твой отец курирует ее обучение…

— Ее никто не увидит до положенного срока. Таковы правила. Не понимаю, к чему ты ведешь.

Все он понимает… И чую нутром — врет.

— Ходят слухи, что эта Амирелея Амтуна уродлива.

— Пф… — Крес выпустил воздух сквозь зубы и закатил глаза. — С чего ты взял? Откуда вообще могут взяться подобные слухи? И потом: не все ли равно? Главное — кровь. Для остального существуют Тени, и множество других женщин. Любых женщин, которых наследный принц Астора вправе только пожелать. — Крес ободряюще улыбнулся: — Давай покончим с нашим делом. Выберем троих самых сносных девственниц и уберемся из этой вонючей задницы. Нас ждет Фаускон. — Он повернулся к своему секретарю: — Грумедис, давай сюда следующую шлюху.

И эта была немногим лучше… Но хотя бы свежая, с чистой кожей и упругой задницей. И хотя бы девственница — хоть какая-то компенсация за никчемную внешность. Не уверен, что захочу ее, но, похоже, самое приличное они нарочно оставили напоследок.

Я повернулся к Кресу:

— Отметь эту.

Тот воодушевленно кивнул:

— Ну, вот! Дело пошло.

Но Крес рано радовался — я сумел выбрать лишь двоих из двести девятнадцати. На последнюю не стоило даже надеяться. Вдруг Грумедис засуетился, вышел из зала, вернулся с крайне удрученным видом:

— Ваше высочество, это были все женщины.

— Коллегия предоставила двести двадцать.

Грумедис кивнул:

— Все так, ваше высочество, но двести двадцатая не явилась.

Я с недоумением посмотрел на секретаря:

— Что значит «не явилась»? Она что, умерла?

Грумедис пожал плечами:

— Не могу знать, ваше высочество, но сейчас все выясню.

Крес хмыкнул:

— Она наверняка не стоит внимания. Выберем из остальных, и в задницу эту помойку!

Я покачал головой:

— А это уже не важно, Крес, — она не подчинилась приказу. Моему приказу. Я хочу, чтобы ее приволокли за волосы, какой бы она не оказалась. Это уже не важно. Я решу, что с ней делать.

Кузен лишь повел бровью, признавая мою правоту:

— Ради справедливости стоит сказать, что это был приказ их коллегии.

— Но коллегии отдал его я! И здесь это понимает каждая собака.

Крес скривился:

— Видимо, не каждая…

Грумедис вернулся с фактуратом, вывел данные на информационную панель:

6

Я никогда не любила эти скалы, но они словно притягивали, привязывали к себе. Бурые, острые, почти безжизненные. Я много раз думала о том, чтобы уехать с Эйдена, но по-настоящему так и не решилась. Сама не знаю, почему. Все время казалось, что здесь, на этой проклятой планете, есть что-то важное для меня. Но что — я так и не сумела понять. И с каждым днем, с каждым годом надежды на это понимание неумолимо таяли. Вместе с воспоминаниями. Гихалья говорила, что так мой организм защищался от перенесенного стресса после потери отца. Порой ей удавалось уверить меня, и я на время успокаивалась. А потом странная мешанина образов и чувств накрывала вновь. Словно сон, который еще видишь и осязаешь в липкой дремоте предельно реально, но, пробудившись, ощущаешь лишь странное чувство чего-то неуловимого, ускользнувшего. Как послевкусие… И оно зудит внутри, зудит. Порой кажется, что можно сойти с ума.

Эти скалы всегда напоминали об отце. Я хотела помнить о нем. Каждую мелочь, каждое слово. Но его образ мерк, таял, стирался, и я готова была рыдать от бессилия. Гихалья уверяла, что это к лучшему. Боль притупляется, остаются лишь теплые чувства, которые складываются из воспоминаний о счастливых моментах, проведенных вместе. Но у меня оставалась лишь холодная пугающая пустота. Муж Гихальи тоже обрел свое последнее пристанище где-то в этих проклятых камнях. Много-много лет назад. И она не нашла в себе сил уехать отсюда. Она считала это предопределением Великого Знателя. Значит, так было нужно, ее бог указал ей ее место. Но замуж она больше не вышла. И детьми не разжилась.

Меня тогда нашли старатели, снимавшие у нее комнаты. Грязную, голодную, зареванную. Кто знает, где бы я теперь была без нее? Это я помнила довольно ясно, как и то, что было после. Но все, что касалось отца и моей прежней жизни, было окутано густым туманом. И чем больше времени проходило — тем плотнее он становился. Потому я и боялась уехать отсюда, боялась, что исчезнет последняя связующая нить с прошлым. И я стану никем… Совсем никем.

Память превратилась в обрывки. Перед глазами словно сменялись замершие картинки. И самая яркая и навязчивая из них — черный столб дыма среди голых скал на фоне мутного желтого неба. Самая болезненная. Самая невыносимая. И то, что отец что-то говорил, когда я села в спасательную капсулу. Я уже почти не различала его лицо, лишь отчетливо помнила, что губы шевелились. Но я не слышала звука. Тишина. Словно стерли аудиоряд, или я разом оглохла.

Я невольно усмехнулась, тронула висящий на шее ганорский амулет. Нужно было попросить у Гихальи кулон для памяти. Наверняка у нее найдется и такой. Он казался нужнее. Нет, я не верила в ганорских богов, но хуже бы точно не стало. Я боялась, что с моей памятью что-то не так. И еще больше боялась, что это может коснуться разума. Вдруг это болезнь? Когда-то давно я делилась своими опасениями с Гихальей, но у той на все был один ответ — это просто горе. Огромное и черное. И я замолчала.

Гихалья…Я вертела амулет в руках, ловя металлом отблески закатного света. Простой серебристый кругляш, изрезанный непонятными письменами. Наверняка Гихалья и сама не знала, что здесь написано. Она говорила, что сила не в самих амулетах, а в том, насколько сильно в них верят. Я не верила. Значит, мне не поможет. Но бесконечно дорог тот, кто его дал. Бесконечно… Сердце сжалось от недобрых мыслей. И возвратилось то странное чувство, когда мы прощались. Неуловимо-знакомое. Казалось, однажды я уже уходила от тех, кого любила. Бежала, словно преступник. Необъяснимое, пугающее ощущение дежавю, которое я старалась гнать. Такого не было.

Никогда не было.

Завтра наступит шестой день, как я сижу в этих проклятых камнях. У меня осталась лишь несколько глотков воды и пара ломтей хлеба. На этом все. А Гихалья все не приходила…

Одиночество — поганая вещь. Ты остаешься предоставленным сам себе. Ты много думаешь. И, не сомневаюсь, что эти мысли способны свести с ума. Наверняка для этого понадобится меньше времени, чем я предполагаю… Теперь мне казалось, что я эгоистичная идиотка. Я заботилась только о себе. Не мелькнуло даже хилой мысли о том, что я могу навлечь беду на единственного, кто мне дорог. Вдруг Гихалья не придет? Ни завтра, ни через неделю. И не потому, что асторцы до сих пор не убрались, а потому что случилась беда. Неведение — это пытка. Воображение рисовало самое немыслимое. Но возможный арест Гихальи за соучастие был более чем реальным. И я осознала это только теперь. В городе прекрасно знали, что я живу у нее. Если она не появится следующим утром — придется спускаться. Без воды я не протяну. Где-то в скалах есть источники, которыми пользуются старатели, но без точных координат их не найти. Я просто погибну.

Выбора нет.

Эта ночь была самой мучительной. Потому что таяла надежда. Я промаялась в каком-то поверхностном забытьи, время от времени открывала глаза, прислушивалась, всматривалась в темноту. Потом снова погружалась в липкий сон, вздрагивая от каждого шороха. Я ждала ежесекундно. Порой казалось, что даже слышу едва различимые тяжелые шаги, шумное сбившееся дыхание и перезвон серег. Но это топали крошечными лапками каменные ящерки, и гудел ветер в скалах.

Утром я дожевала свой хлеб и выпила воду, оставив на дне прозрачной бутылки один-единственный глоток. Сама не знаю, зачем. Наверное, так было спокойнее. Я посмотрела на часы — в это время старатели как раз выдвигались на прииски. Когда я достигну города — толпа заметно поредеет.

Я уже решила, что первым делом пойду в порт — надо узнать, убрались ли асторцы. Уверена, что убрались. Потом — домой. И если не найду там Гихалью, — отправлюсь прямиком в коллегию. Если понадобится — устрою скандал. Пусть арестовывают меня, а не ее.

Эти мысли придали сил. Да и вся ситуация отчего-то показалась едва ли не смехотворной. Словно я сама превратила все это в неразрешимую проблему, забилась в скалы. Кто я такая? Наверняка обо мне никто даже не вспомнил, а на отсутствие не обратили внимание. Я с чего-то придала себе слишком большое значение. Слишком!

7

Я глохла от биения собственного сердца. Если эти двое узнают меня — в такой толпе мне никуда не деться. Показать свое лицо — равносильно приговору. Я нарочито громко застонала и согнулась пополам, хватаясь за ногу. Попутно натянула на глаза капюшон накидки.

— Твою мать! По ногам же! Смотреть надо!

Я сама не знала, к кому обращалась. Не важно. Главное, нужно было возмутиться громко и развязно. По-хорошему, наступить на ногу мог любой, стоящий рядом. И любому из возможных претендентов было совершенно наплевать на мой возглас. Никто даже не шелохнулся, будто меня не существовало. Обожаю сочувствие местной толпы… Сейчас это то, что нужно.

Я нарочито нервно одернула рюкзак и ломанулась в сторону, будто хотела отойти подальше от наступившего на ногу хама. Протолкалась через несколько человек, не поднимая головы. Затихла, забывая дышать. Кажется, спокойно… Я медленно продвигалась в общем потоке к вертушке турникета, мысленно проклиная себя за глупую идею идти в порт. Назад — только в обход, огибая многокилометровый мыс, если не попадется свободный проход. Так безопаснее. Мне даже в голову не могло прийти, что коллегия объявит розыск! Из-за чего? Из-за того, что я просто не явилась?! Какой-то бред…

Я опять была зажата среди толпы и продвигалась к выходу крохотными шагами. Главное, чтобы у турникета не было стражи… Казалось, это теперь не удивит. Но, все же, я не спешила связывать розыск коллегии с присутствием асторцев. Одно не вытекало из другого. Возможно, теперь я получу демонстративное публичное порицание и внушительный штраф за нарушение порядка. Коллегия нежно любит учет, штрафы и поборы. Обдирают даже тех, кто только ступил на нашу землю, в радужных мечтах разбогатеть. Но поборы они любят, все же, гораздо больше порицаний… Гихалья так и не раскрыла, сколько ей пришлось заплатить за промедление с моей регистрацией на Эйдене. Тянула целый год, но так и не объяснила, зачем. Наверняка опять какие-то бесчисленные ганорские суеверия. Впрочем, какая разница…

Я вновь украдкой взглянула на свое изображение над воротами порта — толком не рассмотрела. Было странно видеть себя вот так, со стороны. Казалось, не слишком и похоже. Система меня изрядно приукрасила — она самостоятельно корректировала регистрационный исходник, согласно возрасту. А с такими косами я себя и вовсе не помню — все время скручивала волосы на затылке в плотную шишку и надевала чехол. Ветер и мелкая, словно пудра, пыль — бичи Эйдена. Волосы вмиг превращались в спутанную тусклую паклю — не раздерешь. Даже цвет казался темнее. Тогда, шесть лет назад, Гихалье пришлось остричь мне волосы по плечи — их невозможно было расчесать. Теперь они снова отрасли. Я много раз порывалась их обрезать, чтобы не мешали, но Гихалья неизменно отговаривала — настаивала, что они слишком красивы. Мне даже казалось, что это расстроит ганорку до слез. Ее татуированную голову украшала лишь пышный зеленый пучок на самой макушке, похожий на буйный куст.

Я даже вздрогнула от мелькнувшей, словно вспышка, мысли: а вдруг я ее больше не увижу? Мою Гихалью? Я нервно замотала головой, отгоняя эту глупость. Снова посмотрела на ворота. Имя, возраст, раса, адрес и дата регистрации. Ниже виднелось еще что-то, но мне было не видно из-за голов стоящих впереди. Что еще может там быть? Я нервно облизала губы и поднялась на цыпочки, но тут же сжалась, стараясь стать как можно меньше, незаметнее. Я не поверила своим глазам.

Не может быть!

Я глубоко вздохнула, пытаясь совладать с охватившей меня дрожью. Даже зажмурилась. Вновь осторожно выглянула. Нет, глаза не лгали. Прямо под сводкой красовалась красная табличка, призывающая любого, кто узнает о моем местонахождении, немедленно сообщить в коллегию. Или доставить самостоятельно, не причиняя физического вреда. За триста курантов Галактического совета.

В ушах загудело. Я даже не сразу поняла, что толпа толкала в спину, подгоняя меня к турникету. Не причиняя физического вреда? Они спятили? Триста курантов… Вполне прилично для Эйдена.

Кто-то задорно присвистнул:

— Ха! Вчера вечером было двести пятьдесят!

— Подожди с недельку — под тысячу доползет!

Голову повело, казалось, если бы не плотная толпа вокруг — я бы упала. Триста курантов… Зачем? Бывало, сводки местных преступников тоже вешали над портовыми воротами, но ни за одного из них не предлагали денег. Максимум, на что мог рассчитывать бдительный гражданин — это благодарность коллегии и единовременное снижение какого-нибудь побора. И только сейчас я поняла, что если вывесили здесь, то рассылали оповещения и фактуратам. Значит, весь Эйден знает, что за меня предлагают деньги. Как за самого отъявленного преступника. Для полноты картины следовало изменить формулировку: «Доставить живой или мертвой».

Я старалась взять себя в руки. Преступления я не совершала. И я не солдат, чтобы линчевать меня за неподчинение приказу. Я глубоко вздохнула, выпрямилась. Я удостоверюсь, что асторцы убрались, и сама явлюсь в коллегию. Немедля. На своих ногах и по собственной воле. Главное, чтобы меня не узнали и не опередили. Еще такого позорища не хватало! Всему есть предел!

Стража возле турникета все же была. Может, она была и раньше, просто я не обращала внимания потому, что нечего не опасалась. К счастью, меня очень удачно вынесло толпой на предпортовую площадь. Я надвинула поглубже капюшон, поправила рюкзак, обошла стороной ворота и зашагала вдоль внешней ограды, украдкой поглядывая через решетку на бескрайнее взлетное поле.

Дичь! Я даже улыбнулась собственным мыслям и едва заметно качнула от недоумения головой. Все казалось настолько абсурдным, что утрачивало реальные черты. Словно кто-то зло пошутил. В горле пересохло. Я вспомнила про бутылку с оставшимся глотком воды, устроилась у ограждения и долго ковырялась в рюкзаке, пользуясь возможностью смотреть на поле. На Эйдене почти ежеминутно кто-то причаливал, кто-то улетал. Маленькие суденышки роились звенящей, искрящейся на солнце мошкарой. Регулярные пассажирские суда возвышались над полем степенными доминантами разной степени потрепанности. Корабли территорий Галактического совета в основном были широкими и плоскими, и пространство хорошо просматривалось далеко вперед.

8

Ноги словно пристыли, стали тяжелыми. Я вновь подняла голову, в надежде обнаружить, что игра воображения и мои страхи сыграли злую шутку. Но ничего не изменилось. И что-то холодное и острое кольнуло внутри. Какое-то неотвратимое тайное понимание: все это не просто так. По хребту прокатила морозная волна, заставившая меня содрогнуться. Теперь все связывалось в единый удушающий узел…

Гихалья всегда говорила, что надо уметь видеть знаки, которые дает Великий Знатель. Он посылает их неосознанным роковым чувством, сиюминутным, как удар молнии. Первое ощущение, первая мысль. Даже если ты не в силах понять их — нужно запомнить, чтобы потом постараться разобраться. Гихалья признавалась, что именно это чувство подсказало ей приютить меня.

Мое же не подсказывало — вопило. Я каждой клеточкой кожи ощущала разлившуюся в пыльном воздухе опасность, нависшую надо мной. Шальной порыв ветра сорвал капюшон, обнажая голову. Я возилась слишком долго, чтобы вернуть его на место — пальцы не слушались. Увидела в каком-то мутном горячечном мареве, как один из стражников у ворот что-то сказал другому и направился в мою сторону. В ушах зазвенело от напряжения. Я развернулась и зашагала прочь. Старалась идти не слишком быстро, чтобы не навлекать на себя подозрений, но боролась с мучительным желанием сорваться на бег. Так я выдам себя с головой. Впрочем, может, уже поздно…

Я украдкой оборачивалась, но эти быстрые взгляды мало чем помогали — я упустила стражника из виду, но боялась тешить себя надеждой, что он давно отстал. Уже натешилась… Эйфория, охватившая меня всего пару минут назад, бесследно исчезла. Лопнула, словно мыльный пузырь. Теперь я чувствовала лишь страх. Безотчетный и почти пожирающий. Я чувствовала себя зверем. Одеревеневшие ноги едва слушались. Казалось, один неверный шаг — и они не выдержат моего веса. А перед глазами теперь непрошено всплывали страшные картины того отвратительного спектакля, который устроили эти твари на площади Эйдена. Я старалась гнать эти видения, но они были так близки, так реальны, что я будто ощущала кожей обнаженного тела резкие порывы ветра. Я снова и снова представляла себя там, на эшафоте — и ничего не могла с этим поделать. Я едва не рыдала от невозможности отогнать эти кошмары.

Я принялась напевать про себя глупую детскую песенку, тщательно «проговаривая» каждое слово. Испытанный прием. Лишь бы не думать, не сосредотачиваться на том, что может быть. Гихалья говорила, что будущего нет, пока оно не настало. Тоже какая-то великая истина ее богов. И сейчас она была как нельзя кстати. Я не хотела навлекать беды своими мыслями. Будущего нет, пока оно не наступило — значит, его всегда можно изменить. В любое мгновение. Пока оно не сделалось непоправимым настоящим.

Я лавировала в потоке людей, идущих вдоль мыса, прибавила шаг. Прямо к скале лепились крошечные магазинчики. Громоздились друг на друга. Торговали откровенной дрянью по завышенным ценам. Говорят, в припортовых зонах везде так. Я горбилась, жалась поближе к прилавкам и витринам, но на товары не смотрела. Все старалась невзначай развернуться так, чтобы взглянуть назад. Без фактурата я была как без рук. И без глаз. Чего проще — запустить его над толпой и собирать информацию. Но у меня его не было…

А у стражи были…

Казалось, я со страху отупела. Как не подумать о самом очевидном? Стражнику не было необходимости следовать за мной по пятам — достаточно лишь послать фактурата. Я осторожно подняла голову, прикрыв глаза ладонью — над толпой, в золотистом мареве дневного света висели или плавно двигались разноцветные шары, овалы и приплюснутые лепешки, похожие на крошечные копии кораблей Галактического совета. В основном облезлые, порой, и вовсе ржавые, собранные на коленке из барахла, как и мой.

Фактураты стражи Эйдена были слишком приметными и новыми. Плоскими, большими, с опознавательной ярко-красной полосой по борту, сигнальными маячками и мощными динамиками. Не заметить — сложно. К счастью, такого я не рассмотрела. Значит, все же страх… Говорят, преступник часто выдает себя сам, потому что теряет хладнокровие. Я тут же нервно покачала головой — я не преступник. А тот, кто сочтет меня в чем-то виновной, пусть сам попробует оказаться на месте тех несчастных на эшафоте. По собственному почину… и с уважением к коллегии. Одна мысль об этом уже студила в жилах кровь.

Я сглотнула вязкую слюну и продолжила путь — хотелось пить. Но теперь я боялась даже купить в киоске воды, чтобы не быть узнанной. Не маленькая — потерплю до общественного водовода. Но куда потом? Возвращаться домой — самоубийство. Идти в коллегию, как собиралась — и того хуже. Снова в штольни? Но и эта идея теперь казалась глупой. Каждая собака на Эйдене в курсе, что за меня предлагают не самые маленькие деньги. И, судя по всему, сумма растет… Местные знают все крысиные норы и темные углы — от этих нигде не спрячешься. Но почему они не добрались до меня раньше? Ответ напрашивался только один: сводка коллегии появилась совсем недавно. Тот урод в тоннеле что-то говорил про «вчера вечером»… Но теперь это «когда» не имело особого значения.

Что теперь делать? Куда идти? Я не имела ни малейшего представления. Словно оказалась выброшенной в открытый космос. Но точно знала одно — мне не будет покоя, пока асторцы не уберутся.

Я прибавила шаг — скоро должен показаться один из малых тоннелей. Идея идти в обход уже не казалась такой хорошей. В ней не было смысла. Если повезет — народу будет немного, и я уйду за мыс. А там… Штольни, шахты и карьеры — первейшие места, где местные станут искать. Ни единого друга, кроме моей Гихальи, на которого можно было бы положиться, у меня не имелось. Так, приятели, которым никакой веры. Что ж, Мия… это тупик. Я мысленно проговаривала эти слова, но сама в них не верила. Это было слишком.

Впереди показался провал первого малого тоннеля, но перед ним было подозрительно малолюдно. Подойдя ближе, я увидела запертую решетку — перекрыто. Придется полкилометра идти до второго. Я чувствовала, что слабела. Ноги гудели, спину ломило, веки налились тяжестью. Я хотела идти, как можно быстрее, но, казалось, еле плелась.

9

Ее нарекли правильно — Разум. У меня никогда не было Тени, соответствующей своему предназначению настолько точно. Разум… Но от нее веяло холодом. Я чувствовал это с самого начала, и сейчас, со временем, это ощущение не исчезло. Если не усугубилось. Порой она даже казалась мне непозволительно равнодушной, будто у нее не было своих чувств. Мыслей, переживаний, желаний. Впрочем, женщина не должна иметь желаний. Особенно Тень. Разум — лучшее, что могли предложить Чертоги.

Она стояла у переборки, опустив голову. Глянцевые черные волосы рассыпались по смуглым плечам. Она не была асторкой. Вернувшись в Красный Путь, отец повелел брать женщин из покоренных народов. Разумеется, только суминок. Обучать с малолетства, как и полагалось обучать Теней. Разум не помнила другой жизни. Она была идеальной. Умной, услужливой, предусмотрительной, верной. Она была красива. Очень красива. Но я не хотел ее, будто это оказывалось чем-то противоестественным. И отчего-то, глядя на нее, я постоянно думал о той, кто предназначена мне в жены. Сам не знал, почему.

Амирелея Амтуна… Меня мутило от одного этого имени. Крес врал — я чувствовал это. Он знает больше, чем говорит, его отец слишком во многое посвящен. И слухи, достигшие моих ушей, наверняка не напрасны. Разумеется, никто не смеет говорить о том, что происходит в стенах Чертогов. Тем не менее... Говорили, говорят и будут говорить. И в каждой сплетне я слышу насмешку: моя будущая жена принцесса Нагурната Амирелея Амтуна уродлива. УРОДЛИВА! Это смаковали с особым наслаждением. Крес все время твердил, что я компенсирую уродство жены красотой Теней. Здравая и очевидная мысль. Я могу видеть жену лишь по необходимости, но об этой необходимости не преминет напомнить отец — ему как можно скорее нужен законный наследник Нагурната. Наследник нашей крови. Эта мысль словно тянула жилы. Я даже отчасти был благодарен этим недостойным дурам за то, что они дали мне отсрочку, вынудив застрять на этой помойной планете. Цена не важна — их жизни ничего не стоят. Чуть дальше от Фаускона — чуть дальше от жабы, на которой я обязан жениться совсем скоро… Чем дольше я торчу здесь — тем позже увижу ее. Если бы этой неуловимой эйденской потаскухи не существовало — ее стоило бы выдумать. И мои суда не двинутся с места, пока я не увижу эту девку у своих ног. А потом я решу, что с ней делать.

Удушающая злость бродила в крови, словно хмель. Будоражила и изводила. Эта сучка, с которой не могла управиться тупая коллегия Эйдена, представлялась своеобразным трофеем. Достойна ли она стать моей Тенью? Едва ли. Разве что выбить из нее спесь. Но я хотел посмотреть на нее. Так ли она хороша, как утверждала сводка коллегии? И чем сложнее было ее достать — тем сильнее этого хотелось. А при одной мысли о ней припекало в штанах. Даже Разум становилась желаннее. Но не настолько, чтобы снова трахнуть ее. А, впрочем… В паху дрогнуло и заныло, наливаясь. К чему сдерживать инстинкты?

Я поднял голову:

— Разум…

Она подбежала к моему креслу легкими неслышными шажками, опустилась на колени:

— Повелитель…

Я указал взглядом на ее платье на тонких искристых бретелях:

— Избавься от этого.

Ей не нужны были пояснения. Тонкие руки скользнули к плечам, и легкая ткань упала на пол, открывая взгляду тяжелую налитую грудь с большими сиреневыми сосками и округлый мягкий живот. Я заметил, как зарозовели ее смуглые щеки. Разум слишком неумело скрывала свою радость. В этом она оказалась не так хороша. Значит, у Разума все же были изъяны. Но этот недостаток делал ее чуть живее.

Она тронула горячими ладонями мои колени, поглаживая сквозь ткань штанов, пробиралась выше, мягко разводя мои ноги. Потянулась к пряжке и разомкнула ее легким нажатием. Заглянула в глаза и прижалась щекой к налитому бугру, мягко потираясь. Она сделает все, что я захочу. Все, что угодно. Тень не может мне возражать. Тень не может отказывать. Тень не может не хотеть или ставить условия. Она полностью моя. Но как так случилось? Происшествие все еще не укладывалось у меня в голове.

— Разум…

Она вздрогнула. Ее маленькая рука, уже касавшаяся моей голой кожи в паху замерла. Разум подняла голову:

— Да, повелитель.

У нее был низкий грудной голос. Обволакивающий и томный. Я кивнул, приказывая ей продолжать движения.

— Почему ты осталась?

Она высвободила мой член и нежно касалась мягкими ладонями. Чуть улыбалась уголками губ, когда он подрагивал под прикосновениями.

— Разве я могла покинуть повелителя, которому предана всем своим существом?

— Но они смогли…

Она качнула головой:

— Они были недостойны, повелитель. И в достаточной мере проявили себя. Я не сочувствую их участи.

— Я хочу знать, что ты думаешь на самом деле.

Она помедлила, проводя горячим языком по стволу, коснулась уздечки, и по телу прокатила жаркая волна.

— Они не хотели попасть в Стены забвения, повелитель.

— Разве они это могут выбирать?

— Конечно, нет…

Я облизал губы и запрокинул голову, глядя в потолок:

— Продолжай.

Разум замолчала, заняв свой рот другим делом. На мгновение темнело перед глазами, когда напряженный член погружался во влажный жар и касался раскаленной гладкой стенки горла. В эти мгновения голова словно опустошалась, лишаясь мыслей. Оставалось лишь сиюминутное чувство. Тени знали, как ублажать своего повелителя. Все до одной. А Тени, вышедшие из Чертогов, невозможно было превзойти. У них был лишь один недостаток — одна мало чем отличалась от другой. И очень скоро красота стала единственным критерием при оценке Тени. Но, думая о Разуме, я снова невольно вспоминал о будущей жене. Ее так же воспитали Чертоги…

Я велел Тени ускориться, и быстро спустил, сбросив напряжение. Если так будет каждый раз, я возненавижу свою жену еще сильнее. Разум оделась и отошла, вновь встала у стены. Я утер ладонью взмокший лоб:

— Новые женщины, которых привели, что ты скажешь о них?

Разум сокрушенно покачала головой:

10

Я лежала на чем-то жестком. Судя по всему, на полу. Характерных звуков улицы не доносилось, из чего можно было сделать вывод, что я находилась в закрытом помещении. Свет бил по глазам так сильно, что выступили слезы. Я инстинктивно прикрылась ладонью, проморгалась. Свет стал мягче, и я различила силуэт с пышной кудрявой прической в алых отсветах. Угадывалось, что женщина все еще прижимала палец к губам, но уже не шипела. Она вновь поднесла фонарь поближе и неприкрыто рассматривала меня. А я напряженно сжалась, будто ждала, что меня вот-вот ударят. И готовилась не растеряться, ударить в ответ. Впрочем, я уже понимала, почему она так рассматривала. И как-то предотвратить неминуемое было уже поздно… Наверняка у нее тоже есть фактурат.

Незнакомка прищелкнула языком:

— Ну да… Почти похоже. Но оригинал куда интереснее. — Она расплылась в белозубой улыбке: — Честно. Я в этом понимаю!

Я наспех села — лежа чувствовала себя совсем беспомощной. Вновь прикрылась ладонью от света:

— Убери фонарь — глазам больно.

Она хмыкнула, но загасила. Пару секунд я привыкала к тусклому отсвету дежурных ламп. Бегло осмотрелась. Запертая входная дверь, узкий коридор. На пурпурных стенах с мерцающим рисунком рядком висели подвижные аляповатые картинки пикантного свойства. Пошлая обнаженка. Под потолком — мишурные гирлянды с цветными стеклянными подвесками в виде маленьких членов и обросшие пылью искусственные цветы. Дерьмовое местечко. Впрочем, что я хотела увидеть в дешевом борделе?

Я перевела взгляд на незнакомку. Суминка. Довольно красивая, но уже не слишком молодая. Трудно было предположить, какому народу она принадлежала — даже малиновые волосы ни о чем не говорили, их всегда можно перекрасить. А оттенок кожи, если он есть, в кричащем красном полумраке и вовсе не уловить. Фигуристая тетка. Пышная грудь, тонкая талия, перетянутая металлическим поясом. Наверняка мамашка этого отдельно взятого притона, из бывших потаскух.

Я поднялась на ноги, выпрямилась. Мы были одного роста. Я сосредоточенно смотрела в ее чуть поплывшее лицо с полными чувственными губами:

— Ну? И что теперь? Сдашь?

Я не стала тратить время на дурацкую игру в несознанку. Тетка в полной мере дала понять, что узнала меня. Наверное, меня сейчас любая собака узнает, как родную. За дверью — стража Эйдена. Там ничего хорошего ждать, точно, не приходилось. Здесь — незнакомая тетка. На радушный прием я тоже не надеялась, но так хотелось верить во что-то хорошее… Может, просто позволит уйти через окно или черный ход? Если не совсем сука…

Она вдруг встрепенулась, посмотрела на дверь, на меня. Я хотела что-то сказать, но она зажала мне рот неожиданно сильной рукой и толкнула в стену:

— Молчи!

Я почувствовала, как проваливаюсь в мягкую субстанцию. Понятно, обманка… на самом видном месте. Я читала о них, но никогда не видела. Слишком дорогое удовольствие, которое удивительно обнаружить в подобном месте. Я оказалась в почти кромешной темноте, лишь едва заметно розовым подсвечивался проход. Теперь сюда невозможно снова зайти до тех пор, пока я не выйду.

Я замерла, прислушиваясь. Звуки доносились почти без искажений. Я услышала шаги — тетка подошла к двери. Я уже догадывалась, что сейчас услышу. Почти догадывалась, потому что еще не могла делать выводы. Кто откажется от трехсот курантов?

Стража. Пришли опросить. Тетка все отрицала и предложила служителям порядка обыскать дом. А, при желании, и поразвлечься. Я вновь слышала топот. Видно, в коридор все же прошли. Потом хлопок двери и тишина. От напряжения заломило надбровье.

Я вздрогнула всем телом, когда вновь услышала голос:

— Можешь выходить.

Я медлила. Все еще прислушивалась. Наконец, шагнула в едва заметный порт и снова оказалась в коридоре с красными стенами. Посмотрела на тетку:

— Они ушли?

Та кивнула:

— Пошли, здесь нельзя оставаться. Разговоры — потом.

Она уцепила меня за руку, потащила по коридору и свернула на узкую лесенку, ведущую вниз. Похоже, в подвал. Попетляла пыльными подсобками и открыла одну из металлических дверей, зажгла свет и закрылась изнутри на засов:

— Вот. Здесь какое-то время будет безопасно.

Я огляделась. Какой-то бункер с кроватью, столом и стулом. Даже раковина с унитазом в крошечной комнатенке. Все это хорошо, но меня мучил один вопрос:

— Почему ты мне помогла?

Та повела малиновыми бровями, хохотнула:

— Что, странно, да?

Я лишь кивнула.

Она пожала плечами:

— Случай представился — вот и помогла. Да и нагреть коллегию, при случае, милое дело. Что это они тебя?

Я покачала головой:

— Понятия не имею. Я не преступник.

— Да, уж, наверное… Я тебя знаю. Ты приемыш ганорской колдовки.

Я невольно улыбнулась:

— Гихальи.

Та кивнула:

— Она хоть и колдовка, но тетка порядочная. А вот скажи, у нее есть такие амулеты, чтобы мужиков побогаче привлекали? Очень надо.

Я вновь улыбнулась, и стало как-то легче, спокойнее.

— Я не знаю. Наверное есть. Тебе бы у нее и спросить. — Я вдруг похолодела: — Ты, случаем, не слышала, с ней все в порядке?

Тетка пожала плечами

— А что с ней сделается? Знаю я ее заведение — вчера на месте была.

Я с облегчением выдохнула и даже опустилась на стул. Значит, с Гихальей все в порядке. Самое главное!

Та опустилась на кровать:

— Меня Нимаина зовут. Мое заведение. Девочки сейчас еще отсыпаются, но уже скоро работа закипит. Потому советую нос отсюда не высовывать, особенно по вечерам. И на засов все время запирайся.

Я сглотнула:

— И сколько мне здесь сидеть?

Та пожала плечами:

— Долго-то и не выйдет. Я же не сумасшедшая. Улучу время, наведаюсь к твоей ганорке. Все обскажу, а дальше — как знаете. Уж тогда она мне амулетов-то наверняка отсыплет! Хотя… — она забавно сощурилась, — есть один вариант.

— Какой?

— Волосы покрасить, масочку для пикантности. И мне свежее лицо, и тебе деньжата не лишние. Ну? Что скажешь? Тут никто и не заподозрит до поры. А с коллегией я как-нибудь решу ради такого дела. Они же сами заявляли, что шлюх не хотят.

11

Я судорожно набрала в легкие воздуха и замерла, не дыша. Пусть этот кто-то решит, что здесь никого нет. И проваливает. От напряжения казалось, что я стою вот так, замерев, уже пару часов, и мышцы одеревенели.

В дверь снова поскреблись:

— Да открывай же, время потеряешь!

Шепот явно женский. Впрочем, все, как и опасалась Нимаина. Пронюхали и явились, едва та ступила за порог. Но самое ужасное будет, если кто-то из этих шалав уже побежал в коллегию. А если еще и не пешком… До коллегии отсюда в три раза ближе, чем до заведения Гихальи. И что теперь делать?

Стук стал настойчивее:

— Открой! Открой, Мия!

Сердце ухнуло, и по спине прокатила морозная волна — эта гадина знала мое имя! Впрочем, тут же отпустило — сейчас мое имя знал весь город. Ничего удивительного. Я лишь плотнее сжала губы, чтобы ненароком не выдать себя. Но этот стук уже бесил.

— Мия, это я — Аника. Помнишь? Аника!

Я вновь похолодела. Аника? Да, когда-то я знала одну Анику, она жила неподалеку. Мы немного дружили, пока она не пропала. Но Гихалья ее недолюбливала, не стесняясь, в глаза называла…

— Помнишь, Гихалья называла меня Непутевиной? Непутевиной!

В горле вмиг пересохло. Аника… Непутевина — такое наобум не выдумаешь. Я коснулась ладонью двери, сердце как сбесилось, в висках долбило жаром. Аника… Я все еще медлила.

— Мия, тетка Нимаина поехала в коллегию. Ты слышишь? Тебе надо уходить отсюда.

Я все же не удержалась. Впрочем, этой Анике было и так понятно, что я за дверью.

— Ты врешь! Она пошла к Гихалье.

— Она поехала в коллегию. Клянусь! Через час здесь будет стража… — прозвучало совсем тихо.

Казалось, мозг взболтали, как яйца в плошке. Я была растеряна. Нет… я была потеряна, будто выбили почву из-под ног. Все рассыпалось, и теперь я совсем не понимала, что делать. Вдруг Аника права? Тогда оставаться здесь глупо и опасно. Но если она врет? Я прижалась щекой к запертой двери:

— Я давно здесь, ты наверняка знаешь. Тогда зачем Нимаина столько времени укрывала меня? Это риск.

За дверью повисла тишина. Наконец, послышался вздох:

— Ты всегда была какой-то… немного непрактичной… Тетка Нимаина ждала, когда поднимут сумму вознаграждения. Подняли утром. Девятьсот курантов — куда еще жирнее? Дальше уже глупо рисковать — можно и вовсе остаться ни с чем.

От этих слов у меня зазвенело в ушах. Да, Аника частенько говорила, что я странная и непрактичная. Я уставилась на дверь, будто та была прозрачной, и за ней можно было видеть собеседницу. Я пыталась вспомнить, как она выглядела. Что-то угловатое, невзрачное. Смутный образ без единой яркой черты. Я плохо запоминала лица. Очень плохо. А в Анике и нечего было запоминать.

Я сглотнула:

— Тогда почему ты не пришла раньше? Тоже ждала?

Аника затараторила так быстро, что я едва разбирала слова:

— С тех пор, как ты здесь, тетка за порог не выходила. И нас заперла, как в тюрьме. Не было ни малейшей возможности.

— Тогда откуда ты узнала?

— В окно видела, как тогда стража приходила. И все слышала. Зная тетку — догадаться не сложно. Все сходилось одно к одному.

Я опустила голову, смотрела на задвижку. Все это было слишком складно для лжи, слишком метко… В последний раз я видела эту Анику года три назад. Три года — почти вечность. Кто знает, какой она теперь стала? Может, врет, как дышит? Кто в здравом уме откажется от девятисот курантов? Но если она не лжет, и эта Нимаина отправилась в коллегию… какой же я буду дурой!

Сердце бешено заходилось. Я часто дышала, не сводила глаз с задвижки. И все еще не понимала: отпереть или нет. Зажмурилась, досчитала до трех, открыла так резко, что лязг резанул по ушам. Дело сделано…

Аника шмыгнула в щель и тут же мягко прикрыла дверь. Смотрела на меня и молчала. Разглядывала. А я разглядывала ее. Да, это была та самая Аника, но я с трудом ее узнала. Блеклые волосы она выкрасила в красный, как у Нимаины. Усталое лицо, следы размазанной краски под глазами. От нее несло перегаром.

Она опустила глаза:

— Такая я теперь. Не смотри так, самой тошно. — Она вдруг подалась вперед и обняла: — Я рада, что ты здесь. Что бы ты ни сделала.

Я не обнимала ее, но и не отталкивала. Лишь пробормотала, уткнувшись в худое плечо:

— Я ничего не сделала. Ни-че-го.

Аника отстранилась, даже попятилась на шаг:

— Прости. Я очень рада тебя видеть. Правда.

Я стиснула зубы:

— Ты сказала правду? Нимаина пошла в коллегию?

Та нервно закивала:

— Тебе нужно уходить. Надеюсь, еще не поздно.

Я лишь кивнула в ответ. Не стала спрашивать, почему Аника здесь — это было предсказуемо. Если бы не Гихалья, я была бы такой же. Я взяла ее за тонкую холодную руку:

— Можно тебя попросить кое о чем?

— Смотря о чем...

Я опустила голову:

— Если у меня ничего не выйдет, сходи к Гихалье. Скажи ей, что я ее очень люблю и не забуду ни за что на свете, что бы ни случилось. Пусть она попросит своих богов помочь мне.

Аника вздохнула:

— Сделаю, как просишь. Но, надеюсь, не придется. Сама скажешь.

Я промолчала. Тоже хотелось надеяться, но уже не слишком верилось. Казалось, меня плотнее и плотнее загоняли в угол.

Аника кивнула:

— Пошли. Только иди, как можно тише. Сейчас — самый сон. Девки по комнатам. Но, сама знаешь, везде есть свои ушастые и глазастые.

Я сглотнула:

— А, вдруг, у дома уже стража?

Она кивнула:

— Я думала об этом. Ни через дверь, ни через черный ход — не вариант. Пойдем на чердак. А там — по крышам. Так больше шансов. Только не помню, боишься ли ты высоты?

Я отмахнулась:

— Да какая теперь разница!

Я сгребла с кровати накидку, подцепила рюкзак. Теперь у меня не было даже бутылки с водой… Я шагнула к столику, налила полный стакан и залпом выпила, едва Аника успела моргнуть. Впрок.

Та настороженно посмотрела на графин:

— Давно она принесла?

12

Разум сама была в ужасе от того, что поставила передо мной этих женщин. Я отчетливо видел, как ее лицо покрылось испариной, как подрагивали пальцы. Она нервно сглотнула и упала мне в ноги:

— Повелитель, я сделала все, что могла. Лучше эти женщины уже не станут при всех моих стараниях.

Я стиснул зубы:

— В этом нет твоей вины. Можешь подняться.

Она встала, попятилась, опустив голову. Боялась поднять глаза.

Зрелище было воистину жалким. Обе девки походили на дохлых рыб со стеклянными мутными глазами и отупелыми лицами. Безвольные, отсутствующие, вялые, заурядные. С Разумом они не выдерживали никакого сравнения. Не помогли ни достойные одежды, ни полагающиеся украшения. Их роль была ничтожной — обставить, как подобает, мой выход в порту, но они едва ли годились даже на это. Наречь кого-то из них Сердцем, Телом или Душой… Да это просто насмешка. Но придется…

Я посмотрел на Креса, стоящего чуть в отдалении. Он прятал ухмылку в кулак. Он прекрасно понимал, что такие Тени недостойны наследного принца, но между нами всегда существовало определенное соперничество. Как между братьями, ровесниками и мужчинами. Мы с детства в чем-то соревновались, еще на Асторе. И он всегда был по-мальчишески рад, если ему удавалось в чем-то меня превзойти. Разумеется, в мелочах — он сам, хоть и тоже был принцем, но не мог тягаться с наследником престола на равных в чем-то серьезном. А Тень — это статус. Первый — всегда мужчина. За ним следует жена, за ней — ее Тени. Если нет жены — Тени всегда вторые. Крес уже представлял эту незабываемую картину. И это заметят все, несмотря на то, что прямиком из порта эти женщины отправятся в Стены забвения.

Я сцепил зубы, кивнул Разуму:

— Убери их.

Та поклонилась и поспешно вывела женщин за дверь.

Крес шумно выдохнул, поднял брови и мелко закачал головой, выражая крайнюю степень недоумения:

— Все же стоило оставить тех сук в живых. Хотя бы ради выхода.

Я резко повернулся:

— С ума сошел? Здесь каждый знает, что произошло. У меня не было другого выхода. Они даже не подлежали суду, чтобы везти их на Фаускон. Так я опозорил бы себя гораздо больше.

Крес посерьезнел, с пониманием кивнул. Его широкий лоб собрался привычной гармошкой — сейчас изречет какую-нибудь дрянь. Этот жест с детства.

— Я бы с радостью отдал тебе ради такого дела любую из моих Теней. — Он сосредоточенно поджал губы, изображая вселенскую скорбь, но тут же не удержался и заржал, тряхнув волосами. — Жаль это невозможно! Прости, брат…

Хотелось врезать ему по роже, но я сдержался. Крес всегда был, есть и будет ниже меня. Это ничто не изменит. Порой я прощал ему подобные попытки. Кто знает, каким был бы я, занимая его место. У меня не было родного брата, и потому Крес был вечно вторым. Формально — третьим наследником на престол. После собственного отца. Но как только у меня родится сын — шансы дяди и кузена заметно уменьшатся. Но я никогда не знал, каково это — быть вторым. Или третьим…

Звуковой сигнал возвестил о визитере, и я увидел на пороге Селаса — начальника моей охраны. Кряжистый и крепкий. Его грубое лицо шириной превосходило высоту, и мне все время казалось, что на него когда-то сбросили огромный камень. Селас поклонился:

— Мой принц, добрые вести из коллегии.

Я даже вздрогнул. Внутри похолодело и замерло:

— Говори.

— Женщина доставлена, ваше высочество.

Я порывисто подошел к нему и ухватил за ворот куртки:

— Где она? Приведи немедленно.

Селас замялся:

— Ее состояние…

Я тряхнул его:

— … что с ее состоянием? Мне наплевать на ее состояние! Я хочу, чтобы сейчас же эта сука была здесь! В любом состоянии!

Селас лишь поклонился:

— Слушаюсь, ваше высочество.

Я бросил быстрый взгляд на Креса — если тот сейчас что-то съязвит, я его убью. Но хватило мозгов смолчать. За все эти годы кузен тоже неплохо меня изучил, надо отдать должное.

Я в нетерпение стоял в дверях, и, наконец, увидел, как Селас вернулся в сопровождении гвардейца, который нес на руках недвижимое безвольное тело. Голова запрокинута, свешенная рука болталась в такт шагам. За спиной гвардейца семенил мой придворный медик Кайи.

От недоумения я потерял дар речи. Наконец спросил:

— Что это значит?

Женщина казалась мертвой. Глаза закрывали запотевшие пылевые очки.

Селас выступил вперед:

— Она, к счастью, жива, ваше высочество. Стража Эйдена сработала на удивление толково, не позволив ей разбиться. Она спрыгнула с крыши, полагаю, намереваясь покончить жизнь самоубийством.

У меня зазвенело в ушах, на шее натянулись жилы. Самоубийством? Женщина? Это было сложно даже вообразить. Женщина не вправе распоряжаться своей жизнью.

— Почему она без сознания?

Вперед шагнул Кайи:

— Действие вещества, мой принц. Какого именно — я еще не успел определить. Полагаю, в ближайшее время она очнется, и я смогу вам доложить о ее состоянии более подробно.

Я слышал, как скрипели мои зубы:

— Я сам справлюсь о ее состоянии. — Я кивнул гвардейцу: — Положи ее на пол.

Тот беспрекословно подчинился. Я видел, как недвижимое тело распласталось на полу. Сука! Какая же сука! По венам разливался кипяток. Еще немного — и кровь свернется.

— Все вон!

Я посмотрел на брата. Крес изумленно поднял бровь, будто спрашивал, относятся ли мои слова и к нему тоже. Я повторил, едва сдерживаясь:

— Все вон!

Если кузен помедлит, я вытолкаю его пинками. Сверну ему шею, если нужно… Он понял. Я различил это по колючим искрам в глазах. Он проглотил, хоть и подавился. Но его мнение сейчас интересовало меня меньше всего. Не было ничего важнее, чем эта неуловимая тварь!

Все, наконец, вышли, дверь закрылась, и в каюте повисла плотная тишина, нарушаемая лишь глухим гудением вентиляции. Я смотрел на эту мерзавку сверху вниз, чуть издалека, будто что-то удерживало от того, чтобы приблизиться. Словно между нами гудело и искрило энергетическое поле. И внутри что-то замирало, запуская по телу незнакомое онемение, которое спускалось по животу и мучительной негой отдавалось в паху. Я даже не рассмотрел ее толком, но… нет, я не мог описать это чувство.