Байки на костре

Сергей Болотников

Байки на костре

------------------------------------------------------------------------"Хочу, чтоб сказка не кончалась!" из неопубликованного сборника заведомо неисполнимых желаний. ------------------------------------------------------------------------

Дорога уходила за поворот, петляла, пугала рытвинами и жуткими трещинами в асфальте. С высоты птичьего полета ползущий по ней подержанный автомобиль напоминал старого больного жука на тонкой дорожке полузасохшей смолы. И тащился он также быстро. Глубокая промоина отозвалась в теле машины тяжелыми стонами, грохнула подвеска, звякнули бутылки в багажнике. Двое едущих отозвались неразборчивыми ругательствами. Третий, на заднем сидении, промолчал - его укачало. -Черте что, а не дорога, - проворчал Кононов - Сергеич, ты, куда нас завез? Шофер, его ровесник - с каменным выражением лица наблюдал за разворачивающимся впереди полотном. Потом коротко усмехнулся: -Не боись, доедем. Я эти места так знаю, как ты никогда знать не будешь. Как вот их! - и он оторвал от баранки мясистую красную пятерню и помахал ей в воздухе. Кононов хмыкнул, его собственная пятерня сильно отличалась в размерах. В меньшую сторону. На заднем сидении его племянник - между прочим научный работник, тяжко вздохнул: -Дядь Саш, скоро мы? -Подожди, Вадик. Видишь, Виктор Сергеевич говорит, что скоро. Шофер, Виктор Сергеевич Перевязин величественно кивнув, не повернув глаз. И не сказал не слова. Кононова он знал давно, еще с потонувших во времени школьных лет, а вот его племянника видел впервые. И не сказать, чтобы тот ему очень нравился. Институт закончил, в аспирантуре сидит, работник научный. Сам Перевязин институтов не кончал, всю жизнь простоял и у станка. Денег никогда много не было, скопил только к сорока годам на подержанную серую волгу, с ржавой бахромой на порогах. Эту самую, что сейчас несла их в глубинку. Он хмыкнул, тяжело покачал головой. Вадим, завозился на заднем сидении, отодвигая в сторону гору старого рыбацкого барахла - бамбуковые удочки, дряхлеющие на глазах сетки, исполинские бахилы сработанные лет двадцать назад. Барахла было так много, что в багажник все не влезло и часть пришлось запихнуть в салон. Вот и делил Вадим продавленный диван с блестящими оцинкованными ведрами, полными пакетиков с червями и исполинским рваным тулупом - мечтой рыбака. Зимнего. Зачем нужен этот тулуп в разгар лета, племянник Кононова и предположить не мог. Эти двое и бутылки хотели сюда поместить, но Вадим не дал, для него совсем не оставалось места. Он не хотел ехать на эту рыбалку. У него были дела поважнее, чем распивать с двумя пожилыми работниками (о да, он знал что из себя представляет рыбалка), на берегу сонной речки. Если бы только не дядя Саша, который искренне хотел показать племяннику настоящую рыбную ловлю, ноги бы его здесь не было. Не пришлось бы делить замкнутый объем автомобиля с угрюмым Перевязиным, которого Вадим считал настоящим старым снобом. И судя по всему, пользовался взаимностью. Он снова вздохнул. Мягкая и валкая подвеска волги производила на него укачивающее действие и пару раз, на лихих виражах он был близок к тому, чтобы попросить мрачного Виктора Сергеевича остановиться, и под, наверняка, насмешливым взглядом старого трудяги, опорожнить желудок на пыльную обочину. Сдержался, не хотелось позориться. Кроме того, у него жутко разболелась голова, - что ни говори достойный конец такого хорошего дня. Хороший день середины июля катился к своему завершению. Удушающая, сухая жара спала, хотя от асфальта еще активно парило теплом. Покрытие иногда тихо потрескивало, но уже не норовило приклеятся к колесам, как в полдень. А солнце посылало красно-оранжевые лучи у самой кромки леса. Лес тут был в основном хвойный, сине-зеленый, и потому в свете заката казался совсем черным. Тянулся он с обеих сторон от разбитой двухполоски и внушал Вадиму какие то неясные опасения. Истинное дитя города - он не любил места, где на двух сотках скапливается больше одного полузасохшего дерева. Пару раз он видел, как сквозь деревья блеснула речка - узкая, но быстротекущая, и потому без признаков тины. Вода была ярко синей и играла тысячью золотых солнечных зайчиков. Да, на такой речке можно провести весь день, смотря, как поплавок кувыркается в желто-голубой ряби. Тогда все казалось терпимым. Тогда он еще не устал. Перевязин сказал, что рыбачить хорошо на закате, а потом на рассвете. И был не преклонен. Дядя Саша во всем соглашался - он тоже был опытным рыбаком. -Да не напрягайся ты так, Вадик, - говорил он с улыбкой - скажи спасибо, что не в конце августа рыбачить едем! Сейчас что с утра, что с вечеру одно - теплынь. А на рассвете купнуться можно. Вода - парное молоко, закачаешься! Вадим криво ухмыльнулся. Он терпеть не мог вставать рано, и даже годы учебы не вытравили из него стремления спать как можно дольше. Иногда, на обочине встречались, похожие на сказочные избушки автобусные остановки с забавными бревенчатыми лавочками. Все они были абсолютно пустыми, и за все время путешествия от областного центра им на дороге встретилось лишь две машины. -В деревню, в глушь, в Саратов, - подумал Вадим и снова тяжко вздохнул. Пустые остановки действовали ему на нервы. Казалось, в этом диком краю вообще никто не живет. А ведь и не скажешь, что московская область. Пусть и ее самая южная граница. В остальном же, вечер был великолепен. Так как могут только быть великолепны июльские вечера - теплые, безветренные, со светлеющим на глазах темно синим небом. Сладкая солнечная истома, накопившаяся к вечеру, не спешила покидать землю. В темнеющих лесах распевали дневные птицы, а потом стали замолкать, одна за другой, задремав в теплом недвижимом, воздушном покое. В редкой березовой рощи пропел припозднившийся соловей. А потом тоже умолк. На восточной части небесного свода зависла луна - невесомая половинка, словно начертанная белой гуашью на синем картоне. Этим вечером, сквозь прогретый летний воздух даже она казалось теплой и уютной. Хороший был вечер. Троим же путникам, этого видно не было. Стучащий и ревущий мотор надежно глушил тихое очарование утомленного дня, а луны через крышу не было видно. Все что им оставалось, это созерцать мрачные ели по сторонам, да ухабы и колдобины давно впереди. В том, как они поочередно возникают впереди и исчезают под капотом машины, был какой то гипнотический ритм. Каждая яма отзывалась на корпусе глухим "бум", да еще нервным всплеском в Вадимовом желудке. Да, это действительно было увлекательное путешествие. -Скоро, - вдруг проронил Перевязин. -Что? - спросил Кононов. -Счас через три километра свернем. Потом чуть-чуть по грунтовке и мы на Огневище - место такое, там когда-то село стояло, а потом сгорело. Насовсем. Кононов кивнул, Вадим на заднем сидении прикрыл глаза ладонью, посмотрел, как солнце скрывается за острым частоколом еловых верхушек. Раз - и кажется, что ель истекает оранжевым пламенем из маковки. А вот сияние исчезает и округа бледнеет. Воздух словно густеет, так, словно можно почувствовать и потрогать рукой скопившееся дневное тепло. На дорогу впереди пали резкие тени, а лес налился насыщенной чернотой. Вадим представил, как сейчас там - ступаешь по гладкому ковру пожелтевшей хвои, натыкаешься на черные колючие ветки, разводишь их руками. В ельнике душно и тяжело дышать - угрюмый и корявый лабиринт чешуйчатых стволов. Без крыши, но зато с надежными стенами. И не звука - хвоя гасит любой вскрик. Кто живет в таком бору? Племянник Кононова знал, что здесь водятся волки. Серых разбойников раз в сезон выезжала отстреливать бригада охотников. Для них это было своего рода развлечением, и иногда вместо волка они как бы случайно подстреливали лося, или дикого щетинистого кабана. А одни раз недосчитались одного своего. Писали об этом в газетах, да только дело было настолько темное, что никто не мог рассказать, что конкретно там произошло. В том числе и охотники. Мог бы, наверное, рассказать сам покойник, просветить людей, каким образом у него сразу оказались рваная рана на шее и пулевое отверстие в затылке. Стреляли из его собственного ружья, это доказали эксперты, и на оружии были лишь его отпечатки пальцев. Собственно это и спасло остальную бригаду от длительной отсидки, и на отстрел теперь выезжала другая, более выдержанная. А волка в тот раз ни одного не взяли. -Смотри! Вон человек идет! - сказал вдруг Кононов с переднего сидения. - Слышь, Вить, у нас когда последняя остановка была? -Да с полчаса назад, - ответил из-за руля Перевязин, - народ здесь не живет почти... Вадим оторвался от созерцания ельника, уставился вперед. На дороге стало темновато, и их водитель включил подфарники волги. Слабенький желтоватый свет пал потрескавшийся асфальт. Впереди, по пыльной обочине вышагивал путник. Высокий, худой, с рюкзаком за плечами и длинных рыбачьих бахилах. Точно таких же, что делили заднее сидение с Вадимом. -Да он рыбак, похоже, - произнес дядя Саша - на речку твою идет. Давай подкинем человека, что ему ноги стирать? Перевязин хмыкнул: -Рыбак... а удочки у него где? А ведро с мотылем? -А у него, небось, спиннинг складной. Как в рекламе, сам с полметра, а потом раз - и удилище и катушка крутится. Да удилище раздвижное, на любую рыбу. Профессионал... -Профессионал... - пробурчал Перевязин - волосатый больно. Вон патлы, какие. Да какой он рыбак... - но скорость сбавил. Скрипнули тормоза, машина поравнялась с идущим. Тот остановился, а Кононов открыл свою дверь, высунулся наружу. На взгляд Вадима путник и вправду не был похож на рыбака. Чуть постарше племянника Кононова с длинными нечесаными волосами почти до плеч. Одет в потертую, еще советских времен брезентовку со споротой эмблемой. Явно не рыбак, а вообще непонятно кто. Хиппи не хиппи, куртка простая без значков. И эти бахилы - сырые, словно совсем недавно заходил в них в воду. Июль стоял засушливый, и значит, лужи исключались. В лесу, что ли водоем отыскал? Рюкзак путника был чем-то плотно набит. Чем-то твердым, увесистым. На гири, похожим. Дядя Саша тоже увидел все эти отличия от среднестатистического рыбака и его энтузиазм слегка приугас. Он колебался полсекунды, но потом радушие все же взяло вверх, и он обратился к остановившемуся: -Будь здоров, мил человек! Далеко идешь то? А то садись, подвезем. Путник заколебался, кинул взгляд на уходящую вперед дорогу, поздоровался вполголоса: -Сдрасьте... если можно, а то мне до самого Огневища пешком. -Отчего ж нельзя, - отозвался Кононов бодро, - мы как раз до Огневища едем. А раз так, чего тебе ноги зря стирать. Давай назад... Вадик, подвинь барахло, человек сядет. Гость уже тянул заднюю дверцу машины. Двигать барахло, Вадиму собственно было некуда, но он как мог утрамбовал его, передвинувшись в центр, так, что его левая нога больно притерлась к ведру с мотылем. Новый пассажир кое-как разместился рядом. Сказал: -Спасибо еще раз, а то в сапогах этих, - он указал на бахилы - по асфальту лучше вообще не ходить. -Конечно, - поддержал словоохотливый Кононов - в них в речку зайти, по песочку мягкому - самое оно. А ты в этих тракторах по асфальту шпаришь. Ну, это ничего, - он откинулся на сидении, устремил взгляд вперед - Виктор Сергеевич нас в момент докинет! Правда, Вить? Виктор Сергеевич искривил уголок рта. Это и был весь его ответ. Его мнение. Вадим понял, что новый пассажир также не нравится Перевязину. Может быть даже больше Вадима. Откровенно говоря, их попутчик казался странным и самому Вадиму. Был он бледен и страшно худ - на лице выпирали острые скулы, а кожа у него была нездорового бледного оттенка. Волосы падали ему на лоб сальными прядями. И когда он откидывал их, возле кромки волос мелькал свежий шрам. На впалых щеках выпирала, по меньшей мере, трехдневная щетина. Седая. Вадим не мог ошибаться. Путник не выглядел старым. На первый взгляд он еще даже не перевалил за тридцатилетнюю отметку, и волосы у него были черные, без признаков белого. Вот только щетина имела бледный серебристый цвет. Цвет старости, что ежедневно видит в своем зеркале дядя Саша, когда бреется по утрам. И если такую щетину запустить - получится седая, окладистая борода с несколькими черными волосами. У молодого то человека! Попутчик молчал. Его глаза поблескивали в полумраке машины. Слишком поблескивали. Путник выглядел изнуренным, нездоровым. -"А что если он болен?" - подумалось вдруг Вадиму -"что если у него инфекция? Вон как глаза сверкают, словно при высокой температуре! И сидит с нами в замкнутом объеме машины. Ах, дядя Саша, зря ты решил его подобрать". Сам Кононов то и дело поглядывал в зеркальце заднего вида на нового пассажира. Видимо его посещали те же самые мысли. Но путник, словно не замечал осторожных взглядов, он неотрывно смотрел на мелькающие за окном стволы деревьев. Луна над головой наливалась молочным светом, как свежая никелированная монетка. На крыше машины она не отражалась - та была слишком обшарпана. Зато призрачный лунный свет стал робко играть на глади воды в близлежащей речки. Несмело пока соперничая с яростными красно-золотыми бликами падающего к горизонту солнца. И все ярче казались два размытых круга света впереди машины. Ночь еще не была близка. Но она уже затаилась на потемневшем востоке, смотрела сверкающим оком первой звезды - ждала. -А что, молодой человек, тоже рыбачить идешь? - спросил дядя Саша, полуобернувшись назад. - Говорят, на Огневище сейчас клев идет, закачаешься! Кононов очень любил это слово и потому лепил там, где надо и там где не надо. В данной ситуации оно явно было не к месту - Вадим, например, уже закачался весьма и весьма. Вернее укачался, и его здорово коробило от развязного дядюшкиного тона. А гость ответил спокойно. Даже чуть менее напряженно: -Да нет. Я не рыбак. В некотором роде я исследователь. -Исследователь? - заинтересовался Кононов - это вроде тех, что по деревням мотаются, землю раскапывают, да черепки всякие достают? Перевязин хмыкнул из-за руля. Его отношение к подобным "исследователям" явно крутилось у него на языке и просило выхода. Но он смолчал. -Нет, - покачал головой их гость, - Тех, что вы назвали, это археологи. Я же слегка по другой части. Я, как бы это сказать, тоже археолог. В своем роде. Но только... ммм... по невидимой части. Дядя Саша кинул на него откровенно удивленный взгляд и странный пассажир тут же замолк, явно решив, что последнее сказанул зря. Его случайные попутчики явно не относились к людям искушенным в названной области. Особенно Перевязин. -Вы уфолог? - неожиданно для себя спросил Вадим - экзорцист? Охотник с биоэнергетической рамкой за болотными аномалиями? Гость вытаращился на него. Резко и испуганно. Так, что Вадим Кононов вздрогнул и усилием воли подавил желание отодвинуться в сторону. Насколько позволяло набросанное на сидение барахло. И может быть еще дальше. -Нет! - поспешно сказал их спутник - нет, совсем другое! Не то, что вы подумали, - он быстро отвел глаза, снова уставился в окно - я не из этих якобы специалистов. Я ориентируюсь в основном на фольклор, на народные сказания... но я не из этих... Он замолчал, глаза его скользили по глади дороги, обшаривали обочину. Вадима пробрала дрожь, и даже его самочувствие отошло на второй план. Разговор в салоне автомобиля неожиданно приобрел какую-то нехорошую сюрреалистическую окраску, а следом повисло напряженно молчание. Даже Перевязин перебирал баранкой несколько нервно. -Ну что ты за чушь несешь такую, Вадик? - спросил Кононов с обиженным видом, понабрался действительно у себя в институте терминов. Людей смущаешь! Рамки, экскорисцы... Вот видишь, сказки человек, оказывается, собирает, фольклер! -Да-да, - сказал гость - сейчас, через километр ответвление от дороги будет. Вы меня там высадите? Меня там ждут... -Высадим, не беспокойся, - проронил Перевязин, впервые за то время как они взяли попутчика, - обязательно высадим. Последнее прозвучало уже весьма враждебно, и Кононов, глянув на их шофера, решил, что на обратном пути попутчиков они брать не будут. Вот только обратного пути у них не было. Впереди дорога шла под уклон, выпрямлялась и ясно стала видна развязка - от потрескавшегося асфальта шоссе ответвлялась простая разъезженная грунтовка. Ответвлялась и исчезала в темнеющем на глазах лесу. Перевязин, видя близкую остановку, и надеясь, поскорее избавиться от странного пассажира, поддал газу, и старая колымага, громыхая стыками раскочегарилась до внушительных для нее восьмидесяти километров в час. Глушитель издавал низкий прерывистый рык, а передок автомобиля совершал плавные покачивания от осевой к обочине. Спешка Перевязина и решила все дело. Когда в свете фар на дороге возникли неясные, но явственно шипастые образования, времени среагировать у него уже не было. -Ааб... - только успел сказать Виктор Сергеевич, а потом был заглушен мощной детонацией передних колес. Хлоп-хлоп - сказали передние колеса. Взвизгнули тормоза и мигом изжевавшие резину диски, шваркнули об асфальт веером искр. Хлоп-хлоп - сказали колеса задние, и висевший на прогнивших креплениях глушитель мощно грянулся оземь. Оторвался, и, громыхая, покатился вниз по дороге. Мощно взревел двигатель. Неуправляемый автомобиль стало разворачивать поперек дороги, он ревел, искрил днищем и выпускал едкие клубы черного дыма. Кипящее масло брызнуло из пробитого картера. Перевязин с побелевшим лицом крутил руль, но поделать против полутора тон неуправляемого металла, он уже ничего не мог. Пьяно вальсируя на днище, волга зацепила обочину, взметнула рой темной земли. Крутнулась и несколько секунд следовала вперед багажником, открывая испуганным пассажирам панораму своего крушения. А потом замерла, в густой черной луже машинного масла. Один обод соскочил и катился куда то по направлению к Огневищу. Пассажиры и водитель молчали. Перевязин тяжело дышал, лоб его был в испарине. Но сказать слово им не дали. Возникшие из лесной тьмы люди в серых балахонах, с неясно видными из-за капюшонов лицами были уже рядом. И не медлили не секунды. Правая передняя дверь была грубо распахнута, и двое выдернули из салона безвольного от шока Кононова. Заломили руки и быстро потащили куда-то в темноту. Дальнейшее произошло так быстро, что для не отошедшего от крушения Вадима все сплелось в один, яростно дергающийся клубок тел. -Да вы че?!! - заорал Перевязин, и, когда открыли его дверцу, мощно пихнул двоих серых балахонов. Те, кувыркаясь, полетели на обочину, завозились там, в пыли, силясь подняться. Одновременно с этим, их попутчик сам распахнул свою дверцу и кинулся прочь. Он явно понимал больше остальных пассажиров машины. Еще два балахона насели на водителя, он отбивался, не давал вытащить себя из машины, что-то вопил. В открытый проем рядом с Вадимом сунулась один из нападающих, капюшон балахона распахнулся и явил в свете тусклой потолочной лампочки жуткую, разрисованную синюшного оттенка краской, рожу. -Нет!! - заорал Вадим, стараясь оттолкнуть этого монстра, но долго ему отбиваться не дали - мастерски выволокли из машины, больно заломили руки, так что смотрел он теперь в разбитый асфальт. -Держи длинного!! - вдруг хрипло заорал кто-то из нападающих. Уйдет!!! Почти волоком, племянника Кононова тащили к лесу. Он вскинул голову и увидел, как их попутчик улепетывает вдоль шоссе, стремясь поскорей достигнуть развилки. В бахилах бежать получалось тяжело, он грузно топал об асфальт. Рюкзак прыгал у него за плечами, но почему-то этот странный тип его не бросал. Это его и подвело - не отягощенные лишним грузом налетчики нагнали его и дали подсечку. С глухим криком беглец повалился и мигом был скручен. Наступило затишье. Двое балахонов, грязно ругаясь, вытаскивали из-за водительского места бесчувственного Перевязина - его голова была окровавлена и безвольно моталась. Их попутчика тем временем пинали на грязной обочине - видимо за то, что пытался сбежать. Он вскрикивал и закрывался руками. От дальнейшего созерцания этих ужасов Вадима спал пыльный и вонючий мешок из грубой дерюги, нахлобученный на голову одним из налетчиков. Ноги заплетались, стремились вовсе отказать служить, а руки у него по-прежнему были завернуты за спину и жутко ломили в суставах. -Пошел, давай! - сказали в спину и больно ткнули чем-то острым, ножом, наверное. Потащили в лес. Толстые, вывороченные из земли корни елей лезли под ноги, он то и дело спотыкался. Но упасть не давали, когда ноги подгибались, почти несли. Пыль забивалась Вадиму в легкие, он мучительно кашлял, глаза слезились, а протереть их не было никакой возможности. Позади кто-то надрывно закричал, глухо, видимо тоже из-под мешка. Похитители выругались и приложили кричавшего чем-то тяжелым. Крик того моментально отрезало, сменившись жалобным и безвольным хныканьем. Шли долго. А может быть и не долго, но когда твой обзор ограничивает портативный чулан мешка из грубой ткани, ты не можешь посмотреть на часы или хотя бы определить время по солнцу. Хныканье замолкло, но Вадим уже узнал голос - это был их неразговорчивый шофер Перевязин. Судя по всему, весь бойцовый гонор с него слетел. Остановились, и племянник Кононова получил чувствительный тычок под колени, упал, неловко завалившись на бок. Руки его больше не стискивали нападавшие, но секунду спустя с глухим щелчком на запястьях защелкнулся холодный металл. -Парня хоть отпустите, изверги! - раздался совсем рядом голос Кононова - ладно мы, нам уже все равно! А ему то жить да жить! -Сиди! - сказал кто-то незнакомый - сиди старик, ты не понимаешь. И не поймешь. Но нам молодые нужнее всего... Мешок был сдернут С Вадимовой головы, и в лицо ему пахнула летняя ночь, да так, что он вынужден был зажмуриться. Пока их тащили по лесу, солнце успело полностью закатиться за горизонт, и утащить за собой закат. Звезды больше не щурились робко по одиночке - смело сверкали с темного неба мерцающими россыпями. Пахло травой, а от земли поднималось дневное тепло - так, словно ушедший день еще остался здесь, в траве, и можно его отыскать среди одуряюще пахнущих луговых злаков. Ночь обещала быть теплой. -Очнулся паря? - спросил голос дяди Саши над самым ухом - как они тебя, не трогали? Вадим попытался подняться, подтянуть под себя одну ногу, но не получилось - на ногах тоже были кандалы. Стальные и такие легкие, что поначалу он их совсем не ощущал. Изогнув шею, он огляделся, но в поле зрения попадало лишь сияющее мягкой чернотой небо и поросль жесткой июльской травы под самой щекой. Неожиданно его подхватили за шиворот, усадили в вертикальном положении. Перед глазами мелькнул силуэт в сером балахоне. -Видно? - спросил он. Вадим кивнул. -Смотри, шоу будет что надо. Перед глазами теперь была обширная поляна - почти круглая, одним своим краем спускавшаяся к густым лесным зарослям, где теперь пряталась темнота. Луговая трава была потоптана и измята, и приютила на себе с пяток палаток ярких кричащих расцветок. Кучка автомобилей стояла на том конце поляны, вставши так, что бы фары были направлены в центр поляны. Впрочем, свет пока не требовался - в центре лесной проплешины полыхал мощный яркий костер, он яростно пожирал щедро подкидываемые поленья, трещал, сыпал искрами в ночную темноту - словно стаями безумных светляков, жизнь которых яркий и огненный миг. Блики прыгали по поляне, освещали ее, выхватывали из темноты лица людей в балахонах. Вадим оглянулся, стремясь увидеть как можно больше. Спиной он упирался в массивную старую березу, ее черные чешуйки больно впивались в кожу. Справа к этой же березе были привалены все остальные незадачливые участники рыбалки и их попутчик. Этот прижимал ладонь к лицу и болезненно кривился. У всех на ногах и руках поблескивали кандалы - цивилизованная версия средневековых оков. Дядя Саша сидел ближе всех и смотрел на племянника, как тому показалось с отчаянием: -Это что же, Вадим? - жалобно спросил он - для чего они нас здесь... Но тот продолжал осматриваться. Происходящее казалось сном - летним сюрреалистическим сном, готовым к тому же вот-вот перетечь в оголтелый кошмар. Еще раз потрогав кандалы, Вадим убедился, что даже упрыгать на них не получится - блестящие серебристые цепочки оков пересекала еще одна цепь, толстая и подржавевшая, которая соединяла их всех, а потом обвивалась вокруг ствола березы. Сковали, надежно. -Не убежишь, - подал голос их спутник, отняв, наконец, руку от левой скулы и явил полутьме обширный лиловый синяк, - они эти цепочки у военных скупают. Партиями. А те, с запада импортируют. -Кто они? - спросил Вадим, - зачем они нас сюда привели. -Они, - мрачно сказал их спутник - да вот они, суетятся, огонь разводят. А для чего? Присмотрись, что там за костром? Вадим Кононов в очередной раз оглядел поляну. Прищуря глаза, попытался увидеть что ни будь за пляшущим пламенем. И увидел, но сначала не мог понять, что означает этот странный паукообразный силуэт с центральным столбом стойкой. Вроде и площадка есть, у самого пламени. Надежная и, судя по всему, стальная конструкция. А потом он вдруг понял. И это осознание наполнило ледяным холодом даже летнюю, душную ночь. Жар костра не растопит этот страх - но этого и не надо. На лбу выступила испарина, а сердце гулко забилось. А вот разум все отказывался поверить. И когда он встретился глазами с Кононовым, тот отшатнулся, и даже попробовал отползти в сторону. Нет, он еще не понимал. А вот их попутчик в панику не впадал, скорее его состояние можно было назвать беспросветной депрессией. Старый рюкзак валялся от него чуть в стороне. -Да, - сказал он - это для нас. Для нас с тобой. И для них, - он покосился на неподвижно лежавшего рядом с ним Перевязина. -Кто они? - повторил вопрос племянник Кононова. Попутчик сделал попытку подползти поближе к Вадиму и в результате дядя Саша оказался зажат между ними и вынужденно слушал разговор. -Посмотри на них, - произнес попутчик, кивая в сторону суетившихся у машин серых балахонов - это сектанты. Обрати внимание на раскраску их лиц. Они язычники. -Как те, что точат идолища, а потом вокруг них хороводы водят? -Ну да, - кивнул их гость, - Только здесь мы имеем дело с неклассическим верованием. У этих в догмах идут сильные вкрапления пантеизма, а все их боги неперсонифицированы. То есть они скорее силы природы, чем личности. Что, впрочем, не мешает сектантам отправлять им жертвы вместе с дымом. -Как с дымом?! - вдруг вскрикнул дядя Саша, - с каким дымом? -И пламенем, - горько усмехнулся попутчик - мы жертвы, если вы еще не поняли. Вон та раскоряка за костром - это эшафот. На нем нас сожгут, слышите! Вадим не ответил, не мог. Мир встал на дыбы и скинул со своей спины безвольного седока Вадима Кононова. А через короткий промежуток времени седок ударится о жесткую землю, и разобьется насмерть. Дядя Саша все еще спрашивал про дым. Голос его дрожал и заикался. -Вы очень вовремя собрались на рыбалку, - сказал их попутчик, - в самое время, когда им потребовались жертвы. И эти, в отличие от других подобных нас не отпустят. Они жертвы знаешь сколько лет уже приносят? -Сколько? - услышал вдруг Вадим свой голос словно со стороны. Глаза же не отрывались от эшафота, находя в нем все большее сходство с раскоряченным восьмилапым пауком. -Их культ дославянский. Ему не менее полутора тысяч лет. Все это время... Сначала были дикие племена, которые водились в верхнем Поволжье. Это их культ. Потом племена истребили, но не полностью, и они ассимилировались с пришедшими на эти земли славянами. Верование не исчезло, они его сохранили, и все это время жертвы приносились с монотонной регулярностью. -Откуда ты знаешь?! - спросил Вадим, оторвав, наконец, взгляд от эшафота. Ему начинало казаться, что сейчас он окончательно потеряет связь с внешним миром и отключится. Это даже будет хорошо - бесчувственному гореть будет не больно. Их гость криво усмехнулся, завозился, пытаясь занять более удобное положение: -Я знаю. Я знаю про все культы в местных лесах. Это не мое основное занятие, но часть его. -А он не один? -Культ? Нет, их тут много. Часть из них составляет бесящаяся молодежь, часть реальные адепты. Вот как у нас тут - некоторые из этих в балахонах, прямые потомки истребленных много лет назад финно-угоров. Да, все шатаются по лесам. Уж сколько раз их пытались истребить, не счесть. А они маскироваться научились, не отличишь от обычных людей. Вот до сих пор и собираются, жертвы приносят в строго определенные ночи. Вот как эта... чувствуешь, какая ночь? Вадим затряс головой. Ничего он не чувствовал, был лишь страх, острый и панический. Хотелось вскочить, сорваться с цепи и бежать прочь, сквозь эти мохнатые колючие дебри, не обращая внимание, что иглы больно ранят незащищенную кожу. Только бы подальше от страшного стального эшафота, подальше от попутчика с его страшными сказками. -Эти ребята, отъявленные пироманы. Они почитают огонь, и частично солнечный свет, - продолжал тем временем тот, - они всегда сжигают своих пленников. У них даже верховное божество олицетворяет собой огненную стихию. Не очень понятно, откуда такое взялось в наших местах, но факт есть факт. Кононов, наконец, замолчал, он вытаращенными глазами смотрел на костер. Кучка сектантов покинула машину, и теперь волокла эшафот прямо к огню. Мерцающий свет упал на железные балки, из которых состояло это пристанище аутодафе и, безжалостно высветил многолетнюю окалину на выгнутых жестких ребрах конструкции. Эшафот уже использовали и явно не один раз. -Они любят артистичность, - сказал попутчик - другие бы облили бензином и подожгли, а этим подавай целый эшафот. Он уже был спокоен, и руки его теперь были спокойно сложены на коленях. Казалось, его не очень беспокоит ближайшая судьба. Вадим вдруг заметил, что на западе небо все еще светлое, а у самой зубчатой лесной кромки отдает бледнорозовым. Закат все еще угасал. Эшафот застрял, он колыхался и дергался благодаря усилиям людей в серых рясах, но не желал сдвигаться с места. Костер поспешно залили. На поляне сразу стало темнее, и от высоких трав пролегли длинные тени к центру поляны. Луны видно не было, она находилась со спины пленников, и только бесстрастно подсвечивало творящееся действо. -Эй, ну вы! Ну, кто ни будь, включит свет, а то ни черта не видать! - крикнул кто-то из сектантов. Неясные тени засновали у машин, задребезжал двигатель, вспыхнули фары, эффектно подсветив эшафот. Тот, наконец, стронули и установили аккурат над курящимся сизым дымом пепелище, где тот и приобрел почти театральную драматичность. Ночной полог с яркими, словно вышитыми серебром звездами стал занавесом. Пахло дымом и травами. Даже фигуры сектантов у эшафота двигались с какой-то мистической неторопливой грацией. Вот только Кононов портил картину, тихо причитая под ухом. Кононов гореть не хотел, Кононов хотел сбросить цепочки и исчезнуть отсюда. И никогда не возвращаться. Название деревушки Огневища, их бывшего пункта назначения, вдруг приобрело для Вадима, какой-то жуткий, сверхъестественный смысл. Дым лениво обтекал эшафот, безмятежно уносился в небо и там растворялся. Что может быть безмятежней летней июльской ночи? Что может быть спокойней? -Июль - странный месяц, - сказал вдруг их спутник, - месяц, когда лето обретает полную силу. Когда трава жесткая, а ночи теплые и не дают уснуть просыпающемуся злу. Когда в лесах зреет папоротник, а сверхъестественное дает знать о себе на каждом шагу. Знаешь как называли июль некоторые из древних местных племен? -Как? - спросил Вадим, хотя ему было совершенно все равно. Он словно очутился в сказке, вот только сказка была недобрая и плохо кончалась. -Безумие земли, - попутчик обратил свой взгляд на темное небо, - земля тоже может быть безумной, хотя и не так как огонь. Бывают дни, когда земная сила так и лезет из недр. Житница - ее так много, что со всем живым и дышащим происходят странные превращения. А иногда и с уже мертвым. -А... - слабо сказал Перевязин возле попутчика. Тот вздрогнул, видимо спокойствие его было напускное. Перевязин сел, тяжело оперевшись о березовый ствол, обхватил голову руками и стал медленно раскачиваться из стороны в сторону. -Сильно видать его стукнули... - робко молвил Кононов. -Сильно, слабо, какая разница! - с жаром оборвал его путник, - все равно сожгут. И уже скоро. Луна вон, всходит! Виктор Сергеевич прекратил покачиваться, глянул на остальных безумными глазами - кровь засыхала у него на лице неряшливыми разводами, делая его похожим на сектантов с их кабалистическими символам на скулах. Он сделал еще одну попытку что-то сказать, но язык не повиновался ему. На поляне закончились возню с эшафотом, накидали на пепелище сухих веток. Притащили канистру бензина и облили хворост горючкой. Скинули балахоны. Взамен их нацепили дурно выделенные звериные шкуры. Среди язычников выделился один нахлобучивший на голову череп оленя, с ветвистыми, поблескивающими рогами. -Вот этот - шаман, - сказал попутчик, - кстати, про них ходят легенды, что они могут перекидываться в зверей и обратно. Веришь? -Нет, - сказал Вадим. -И правильно, нет в них ни сил для этого, не настоящего зла. Хотя кое-что они и могут... Шаману дали в руки бубен, он постоял у эшафота, а потом стал тихонько постукивать в обтянутый кожей круг. Бубен отзывался глухим стуком, бренчал костяными брелками. Шаман притоптывал в такт, потом стал медленно кружить по поляне, тяжело переваливаясь. -Древние шаманы потребляли настойку мухомора для связи с верхним и нижнем мирами. Нынешние берегут здоровье и пользуются синтетическим пейотом - ЛСД. Расширяет сознание ничем не хуже, - продолжал комментировать происходящее их странный спутник - смотри на шамана, он ведь уже не здесь, не с нами. И собирается пробыть в таком состоянии ближайшие три часа. Названный кружился вокруг эшафота все быстрее. К постукиванию бубна присоединилось гортанное пение. Петь шаман не умел - так что получался скорее медленный речитатив. Одна за другой, вокруг приготовленного костра появлялись фигуры язычников. Они чуть покачивались в такт пению, но потом Вадим понял, что движения их не скоординированы и замедленны. Видимо они находились под воздействием того же зелья, что и шаман. Дым больше не поднимался от кострища, луна выглянула из-за кромки леса как раз над головами пленников, блеснула мертвым светом на полированном оленьем черепе. -Где я? - спросил Перевязин. Это были его последние осмысленные слова, потому как в этот момент словно возникнув из лесной тьмы, перед прикованными появилось четверо язычников, держащихся плотной группой. Они чуть приплясывали в такт бубна, диким образом напоминая тинэйджеров с ночной дискотеки, не могущих перестать пританцовывать из-за действия экстази. -Пришли?! - издевательски бросил им в лицо попутчик, - хотите сжечь меня во славу вашим грязным богам? На костре я постараюсь так вонять, чтобы их там всех наизнанку вывернуло! Язычники стояли, чуть покачиваясь, один расплылся в широкой ухмылке, и луна преобразила его рот в кривой черный провал: -Остынь, - сказал один из них, - твоя очередь будет на рассвете, ты пойдешь на жертву солнечному кругу. Это большая честь, слышишь! Солнце дарит свое тепло, но и заемное ему совсем не помешает. Твое. Попутчик замолчал, видимо обдумывал новую информацию. -Ну что? - сказал кто-то из палачей - берем этого? В группе кивнули и деловито стали отцеплять Перевязина. Тот взвыл, стал отбиваться, лопоча что-то невнятное. Вадима поразил этот почти мгновенный переход от немногословного, спокойного Виктора Сергеевича к этой бормочущей обезьяне, вяло отбивающейся от своих мучителей. -"Вот так" - подумалось племяннику Кононова - "Вот чего стоит хваленая рассудительность многих из нас, и целостность личности - хрупкий сосуд из горного хрусталя. Ударь покрепче - и не станет того человека, что ты столько лет знал". Было безумием думать о подобном с такой ситуации, но поражающие идиотской глубокомысленностью думы упорно лезли в Вадимову голову. -Да что же вы делаете то, а?! - плачуще воскликнул дядя Саша, рванувшись в своих цепочках на палачей. - Оставьте его, сволочи!! Цепочки звякнули, натянулись, частично протащив за собой попутчика. Тот скривился, когда браслеты врезались в кожу. Один из язычников коротко пнул Кононова в живот, того отбросило, и он приложился о березовый ствол. Воздух вылетел у него из груди со слабым "ааххх..." и он беспомощно завалился на бок. Попутчик потянул цепь на себя, так, чтобы Кононов принял вертикальное положение: -Вы не пытайтесь дергаться, - сказал их спутник, - ни к чему здесь геройствовать. -Слушай старик, - поддержал крайний справа палач - он дело говорит. И они ушли, ведя перед собой на цепочке Перевязина, как какого то ученого циркового медведя. Сломленного и ничего не понимающего. Шаман уже горланил вовсю, народ у костра пошатывался в такт, взмахивал нелепо руками. Яркая монетка луны гипнотически сверкала над головами. Александр Кононов тихо плакал, закрыв лицо руками. Попутчик был спокоен, на эшафот не смотрел, выводил на земле руками какие то фигуры. Перевязина подвели к костру, дернули за цепь. Он попытался отшатнуться, закрыл голову руками, но его бесцеремонно потащили прямо на эшафот. Палачи действовали слаженно, подгадывая движения под ритм бубна. Со стороны это выглядело как гротескный противоестественный балет - красиво и до невозможности страшно. -Ныыыыы!! - закричал Виктор Сергеевич, и был вздернут на покрытую окалиной площадку. Прямо под ним исходила бензиновыми парами куча сухого хвороста. Перевязин сучил ногами, бил по металлу, пока его привязывали к центральному столбу, шаман ходил кругом, подпрыгивал, сверкал пустыми глазницами на черепе. Бубен гулко отдавался в лесу сотнями перестуков, вспугивал ночных птах и будил дневных. Вопли Перевязина он надежно глушил. Возле машин вспыхнула яркая огненная искра, пронеслась к костру. Это был факел, который передавали из рук в руки как зловещую эстафетную палочку. Вадим во все глаза смотрел на разворачивающееся действо. Было страшно, но еще страшнее было оторваться. Он понимал, что на его глазах сейчас сгорит живой человек, сгорит в сознании и, скорее всего, будет кричать до последнего - ветки высушены как надо, плюс бензин, дыма почти не будет, только огонь. Попутчик тоже не выдержал, уставился на прикованную к столбу фигуру. Виктор же Сергеевич Перевязин выл, дергался, и посылал какие то ему одному ведомые проклятья. И все же было в его силуэте что-то героическое, и порой казалось, что посреди поляны возвышается некий памятник человеческой стойкости или еще чему ни будь такому же эпическому. Гордо вскинутая голова, напряженные мышцы рук - не хватало только огненного несгибаемого, не покорившегося взгляда, хотя глаза у Перевязина были как раз мутные и шальные. Впрочем, с того расстояния, с которого смотрели творящиеся остальные пленники, их все равно не было видно. Дядя Саша тоже смотрел теперь на рвущегося к свободе одноклассника, неожиданным образом обратившегося в статую самого себя, и слезы капали у него из глаз. Несмотря на общее потрясение, Вадиму стало стыдно за дядьку, тот был совершенно раздавлен. Факел перекочевал в руки последнего эстафетчика, ярко озарил ему лицо - все в охряной росписи. Жертва на костре, не подозревающая о своем одномоментном величии, подалась назад, туго натянув свои цепи. Знал ли скромный труженик станка, что грандиозней всего в своей жизни он будет выглядеть на дичайшем средневековом костре? Не знал, потому, как занимали в тот момент последние секунды уходящей жизни. Да и были ли какие ни будь мысли у него в голове, после серьезного по ней удара? Как бы то ни было, пылающий факел влетел в пролитый горючим хворост и мгновенный огненный взрыв охватил, похожую на Прометея работы античных мастеров, фигуру Перевязина. Пламя взвилось высоко, почти до верхушки столба, и яркие звезды задрожали в огненном мареве. Потом опало, выделив пылающего корчившегося человека. Улетая легким дымком в летнее, звездное небо, Виктор Сергеевич Перевязин попрощался со всеми длинным протяжным ревом с легкостью перекрывшим визги и возбужденный гвалт своих палачей. Вадим больше не смотрел, он, как и дядя Саша закрыл лицо руками. Руки у него дрожали, ровно, как и все тело. Холодный пот выступил на лбу, хотя костер на поляне подогревал и без того душную ночь. -Гори огнем!!! - в диком исступлении орали язычники, как бешенные мотая туда сюда головами - гори огнем! Гориогнемгори огнем!!! Шаман грузно рухнул на землю, чуть не закатившись в костре. Его били судороги, он скручивался и дергал руками как эпилептик. Пылающий силуэт на костре завершил вой совершенно свиным, сорванным визгом и умолк. Вокруг распространялся неприятный запах, от которого свербило в носу. Головной убор свалился с шамана и отлетел в сторону. Его паства изрядно проредилась, большая часть уже без чувств валялась на земле, странствуя в неведомых наркотических далях. На поляне царил натуральный кумар, острые запахи возносились в небеса, в нос бил запах бензина и еще какой то химии. Бубен замолк и валялся среди травы, но кто-то из сидящих все еще ритмично вскрикивал, но таких становилось все меньше и меньше. Некоторые падали лицом вниз и застывали. Успокоился шаман, замер, раскинув руки. Пожранного огнем Перевязина разглядеть было уже нельзя, только что-то с шумом ухнуло с площадке, когда кольцам нечего стало удерживать. Взвился сноп искр, треснули ветки. Последний сектант-язычник, уперся руками в землю, его рвало. Затем он упал в траву и затих. Настала тишина, прозрачная и безумная как тихий час в сумасшедшем доме. Пахнущее химией напряжение витало в воздухе. Но теперь Вадим понимал, что все завершилось. Последние судороги заката покинули этот мир, а в месте с ним закончилось и Вечернее жертвоприношение. Из-за спин лежащих появилось трое. Голые до пояса стражи, - все в затейливых росписях. Этих сильно шатало, но не от последствий зрелища, сивушные ароматы говорили сами за себя - стражи были мертвецки пьяны. Однако у двоих были в руках ружья, третий же без церемоний снял цепь с дерева. Предупредил невнятно: -Шоб не дергались... Пинками подняли Кононова, Вадим и путник встали сами. -Куда нас? - спросил попутчик нетвердо. В одном их стражи оказались правы шоу с сожжением Перевязина оказывало ударное воздействие на нервную систему. -Пшли! - ответили ему, - пшли к костру, будете сидеть до утра, и нюхать, как пахнет ваш друган. Заодно подготовитесь к восходу. Их приковали к старому пню - одним концом цепи, так что Вадим оказался у самого пня, попутчик метрах в полутора справа, а впавший в ступор Кононов на таком же расстоянии слева. Тела поучавствовавших в торжестве сектантов лежали чуть дальше от костра. Шаман, напротив совсем рядом. Вадим подумал, что если убрать прибывавших в нирване язычников, а также обгоревший в очередной раз эшафот с цепями, то трое оставшихся в живых пленников будет выглядеть как раз как на известной картине "охотники на привале". Стражи удалились во тьму и, скорее всего, там отрубились. Огонь без подпитки быстро прогорал и терял свою силу. Скоро останутся лишь пылающие угли. Становилось все тише, и лес потревоженный действом, почти перестал шуметь. Смрад бывшего Перевязина мощно шибал в нос, а потом вдруг был унесен в сторону налетевшим ветерком. Ветер пах травами - куда приятнее, чем горелое мясо. -Я помню, - сказал в полутьме, чей-то сиплый дрожащий голос, и Вадим не сразу узнал Кононова, - я помню у нас в деревне резали свинью. Да, Вадик, ты этого не помнишь. Тебя, кажется, и на свете то не было. Да, визжала она громко, прямо как... он запнулся, с трудом сглотнул... как сирена. И вот потом ее обрабатывали паяльными лампами... чтобы сжечь щетину, ведь с щетиной мясо не пригодно, ты понимаешь Вадим... И вот пахло там, как сейчас, когда... когда... - дядя Саша всхлипнул, утерся рукой, звякнул цепями. Костер окончательно утратил буйную мощь и потрескивал теперь почти умиротворенно. Ветерок налетел еще раз, и море луговых трав закачалось, заходило волнами. Крупными с налитыми зернами головки злаком постукивали о металл автомобилей, щекотали лежавших людей. Звездное небо над головой казалось, еще больше придвинулось к земле - летнее небо не страшное, не грозное, оно предпочитает казаться черной бархатной тканью, а не той безжалостной ледяной бездной, каким является на самом деле. Луна проползла, до середины небосвода, стала совсем маленькой, теперь уж точно как монетка и лица спутников Вадима были освещены странным двойственным светом - темно-красным, колеблющимся от костра, и мертвенно-бледным от луны в зените. Тени так причудливо искажали их лица, что невозможно было догадаться об их истинных выражениях. У самой кромки поляны робко запел сверчок - простая мелодия, но выводил он ее с усердием. Сидящие молчали, каждый думал о своем и только когда кто-то из них шевелился, тихонько бренчала сталь. Ветер утих - затаился в кронах высоких елей, гудел там еле слышно. Ели были совсем черные - почти не выделялись на фоне неба. Только глухой шум несся из тьмы. Вокруг разливалось летнее ночное спокойствие - благодать, пронизанная умиротворяющим шумом. И ее не нарушал даже нещадно воняющий костер. Вадиму вдруг показалось, что он здесь один, у этого костра и рядом не присутствует два десятка невменяемых подобий человека. Захотелось, откинуться назад, улечься на траву, заложив руки за спину и смотреть на звезды. -Ну, вот так, - сказал из мерцающей полутьмы попутчик - Они все спят. Все до единого. Бодрствовать остались только мы, и у нас впереди вся ночь. А на рассвете нас сожгут... как его - и он кивнул на костер. - Это только первая жертва, не главная. Они любят сжигать молодых, считают, что в них больше жизненной силы. -Откуда ты это все знаешь? - спросил Вадим. -Я не соврал, говоря, что добывать подобное знание это одно из моих увлечений. Про эти культы я знаю почти все. Не меньше чем, например, он - попутчик указал на бездыханного шамана - думаю я и сам бы смог быть шаманом, если бы... - он замялся - если бы не знал реальных истоков его веры. Вадим качнул цепью, произнес: -Если ты знаешь так много, почему попался им? Зачем вообще сел в нашу машину? -То, что ты сказал, это вариант вопроса: "Если ты такой умный, от чего такой бедный?". К сожалению, Вадим, обстоятельства зачастую ломают планы, в составлении которых было задействовано по настоящему большое знание. -Ты бежал? - догадался племянник Кононова - от кого? -Я смог от них оторваться к тому моменту, когда выбрался на шоссе. А кто это был? Знаешь, в любой другой ситуации я бы не за что ни рассказал тебе этого. Я всю жизнь прятал и скрывал свое основное занятие. Мои родственники... они до сих пор ничего не знают, и, наверное, уже не узнают. Но сегодня ночью обо всем узнаешь ты. По крайней мере мне будет приятней гореть, зная, что я не один покидаю этот мир со знанием. -Это такая страшная тайна? -Страшная, - вдруг ухмыльнулся попутчик - может быть такие же рассказывают друг другу свиньи на бойне, или гуси накануне Рождества. Хочешь послушать? -А у меня есть выбор? -Ну, я не думаю, что ты будешь спать в эту ночь, - произнес попутчик почти весело, вот только это было нездоровое веселье, а лицо в свете костра казалось гротескным черепом. - так что, выбора у тебя, наверное, нет. -Тогда я слушаю. Дядь Саш, ты будешь слушать? Фатальная игра, апокалиптичная. Игра последняя. Словно дети собрались вокруг костра, чтобы послушать страшную сказку. А какие еще сказки можно рассказывать в полночь? -Да, я буду, - сказал Кононов все тем же, не своим голосом, однако теперь он лучился интересом, - я внимательно слушаю. Слушать! Что угодно, кого угодно, но не думать о приближающемся конце, не чувствовать как утекают неподвластные тебе минуты. Как все меньше их у тебя остается. Летние ночи коротки. Но не для всех. -Ну что ж, - мягко произнес попутчик голосом доброго сказочника - перед смертью принято вспоминать всю свою прошедшую жизнь. А у меня она была сильно интересная. Такая интересная, что вспоминать ее в одиночестве как-то не правильно, не справедливо. Поэтому я расскажу ее вам, моим последним слушателям. Я только надеюсь, что у нас хватит на это времени, - и попутчик подняв голову, посмотрел на луну, лицо его было задумчивым, а вот щеки мокрыми от, до сели невидимых, слез. Луна смотрела вниз - третий слушающий, и единственный, кто понесет эту тайну дальше, сквозь века, как делала годы и годы до этого. Небо стало часами - черный с серебряным циферблат, а лунный круг - единственная стрелка. Когда достигнет верхушек леса, придет время нового дня и сработает будильник для лежащих недвижимо жестоких палачей. А вместо звона колоколов, рассвет поприветствуют крики сгорающих заживо. Время - нематериально? Кто сказал эту глупость?

* * *

-Сколько себя помню, я всегда верил в чудеса. - Начал попутчик - да, с юных лет. Я верил в деда мороза, верил в прекрасных фей, ну и, разумеется, верил во всех этих ночных монстров. Я был очень впечатлительным ребенком. И любопытным. Уже в четыре года я облазил весь большой деревенский дом - в то далекое время я с родителями жил у бабушки, в большом селе на берегу Волги. Сверху до низу - это было очень хорошее для меня время. Потому, что тогда воспринимал попадающиеся мне на глаза чудеса как само собой разумеющееся. Вас это удивит, но все события того времени я помню очень четко, помню всех, с кем общался тогда. Да, и первую неприятность причинил мне домовой, который жил в нашем домике. Маленькая мохнатая тварь с умными круглыми глазенками. Я его обнаружил на чердаке, и тогда посчитал за какого то зверька. Он на меня не кидался, охотно позволял с собой играть, гладить по шерсти. Великолепная у него шерсть была, как сейчас помню, гладенькая. Я к нему приходил каждый день. Тайно, чтобы родичи не засекли. Даже назвал его как-то, вроде как щенка или котенка. Потом наш кот Барс пришел с ночной гулянки с распоротым наполовину брюхом. Его шерсть была вся в слипшейся крови, свалялась кровавыми космами. Одна лапа у кота не двигалась, ковылял, чуть не падал. Родные мои грешили на свору одичавших псов, что завелась с недавнего времени в селе, ходили в райком. Просили их отстрелять. Что, впрочем, так и не сделали. Барса отвезли к ветеринару, и он выжил, только хромать стал сильно и на улицу почти не выходил. Ну и характер у него переменился. В худшую сторону. Раньше то он спокойный был, позволял себя и гладить и тискать, ну как все кошки позволяют это маленьким детям. А теперь шипел на меня, царапался. Стали у нас вещи пропадать. Исчезали бесследно и так и не находились. Особенно с посудой не везло - почти каждую ночь не досчитывались одного предмета. А иногда и хуже было, с утра находим мы на полу осколки, что еще вчера были дорогой ценной вазой, что сохранялась в семье еще с давних времен. Причем лежит этот битый фарфор на ковре, то есть, чтобы он звук удара заглушил. Много подобных мелочей - жизнь течет равномерно и, зачастую мы их не замечаем. А бывает так, что эти мелочи могут перевернуть весь ваш жизненный уклад. Никто не связал происходящее с котом. Никто кроме меня, вы знаете, какая странная у детей логика. И уже в то время я был весьма смышленый. Однажды ночью я вдруг проснулся. Проснулся без всякой на то причины - просто странное пробуждение посреди ночи. Это был август, и весьма дождливый. Ночь была холодной, промозглой, не то, что нынешняя. Уже вполне осенний дождик барабанил в окно, нагонял тоску. Я не размышлял о том, что меня разбудило - детям это недоступно. Просто встал и пошел в гостиную. Дом у нас был большой, двухэтажный, с чердаком и подвалом. Занятых комнат было всего две, и еще две пустовали. Я помню, что боялся выходить в коридор ночью, меня пугали тени, что падали из единственного незавешенного окна. И мне все казалось, что двери в пустые комнаты отворяться, чтобы явить нечто ужасное. Что - я представить не мог. Но в тот раз я без страха прошел в коридор. Пол устилал вытертый доисторический половик. Старые доски поскрипывали даже под моим невеликим тогда весом. Проходя, мимо дверей в пустые комнаты я коснулся их ручек - не знаю зачем. Может быть, таким образом, я пытался удостовериться, что они не откроются у меня за спиной. Из коридора в гостиную вела массивная старая дверь, когда-то белая, а сейчас покрытой разветвленной сетью трещин. У нее была бронзовая, отполированная ручка. Эта дверь мне не нравилась - может быть из-за своей старомодности. У двери половик кончился, и я чувствовал, как холоден пол. Коснувшись двери, я замер и прислушался. Шелестел дождь, обыденный тоскливый звук. В спальне у родителей стояла полная тишина. Я даже слышал, как тикает старый бабулин будильник - громко, уверенно. Слабые звуки музыки доносились откуда-то из глубин дома. Я знал, что это работает радиоточка на кухне. Она работала всегда и даже не имела кнопки выключения. Прислушавшись, я различил звуки гимна - наступала полночь. Раздался скрежет стекла по стеклу, тихо, еле слышно, но, тем не менее, я это уловил. Затаив дыхание, я определил, что звуки доносятся из гостиной. Скрежетнуло вновь, потом звук падения, звон стекла - тоже очень приглушенный. А потом вдруг смех. Тихий, но очень-очень злобный и гадостный. Я замер от ужаса, не в силах понять. Что там скрывается за дверью. Смех раздался вновь, уже погромче и теперь я понял, кто находится в гостиной. Я никогда не слышал, как смеются кошки, однако третий смешок, перешедший в слабое мяуканье, все мне разъяснил. Да, это был кот Барс. Любимое животное семьи, что только что совершило подлый поступок и теперь посмеивалось над ним. Мне было очень страшно, но видимо что-то вело меня в ту ночь, и я вместо того, чтобы побежать рассказать все родителям, повернулся, и бесшумно, как заправский шпион, приоткрыл старую дверь в гостиную. Все было точно так, как я предположил - большая расписанная глазурью чашка лежала на ковре разбитая ровно на две половинки, а мотающийся из стороны в сторону хвост пушистого вредителя скрывался в двери в прихожую. Я даже не удивился, лишь дождался, пока кот выйдет из комнаты, и тихонько проскользнул в гостиную. Чашка лежала аккурат посередине комнаты, и свет фонаря через окно падал прямо на нее, высвечивал арабский рисунком ковра, наполнял завитушки несвойственными им цветами. Ковер был розовым, но в свете лампы приобрел другой, более густой багряный оттенок и теперь казался залитым темной венозной кровью. Выглядело это зловеще, словно упавшая кружка не была пуста, словно кровь была в ней. Впрочем, меня тогда это совсем не напугало, да и не связывал я ее темно красный цвет с кровью. Я просто подобрал кружку и аккуратно положил ее осколки на стол. Потом последовал в прихожую. Здесь было довольно темно, однако я сумел рассмотреть, как животное поднимается по лестнице на чердак. Большими прыжками, одолевая по две ступеньки зараз. Иногда он промахивался, гулко бился телом о деревянное покрытие. Он падал, но тут же поднимался, слегка шатаясь, и продолжал взбираться наверх. Меня он не замечал, либо не обращал внимания. Напротив лестницы находилась дверь в кухню. Оттуда веяло теплом и уютом. Заворчал, просыпаясь, старый массивный холодильник - один из тех, с защелкивающимся замком на двери. На столе цветастая скатерть, даже в неестественном свете уличного фонаря она смотрелась не пугающе, а как всегда красивая ткань, на которую поутру падает прямоугольник солнечного света. Казалось скатерть и сейчас излучает этот светом входящего в полную силу дня. Именно эта скатерть привлекла меня тогда, и я вместо того, чтобы последовать за котом, направился к кухне. Старый, вытертый линолеум лип к ногам, но не холодил. Как только я пересек порог кухни, радио приглушенно выдало последние аккорды и замолкло. Стало слышно, как капает вода из плохо прикрытого крана в раковине. Кухня была небольшая. Один ее угол целиком занимала массивная каменная печь, крашенная известью. По случаю наступления дождей ее протопили, и теперь от камня шло незаметное, но всеобволакивающее тепло. Я коснулся рукой нагретых кирпичей и улыбнулся. Потом вспомнил про Барса и поспешно обернулся к дверному проему. Но нет, кот не следил за мной, ушел на чердак. Уходя из кухни, я прихватил с собой кочергу - короткую толстую палку, покрытую ржавчиной и окалиной. Не знаю зачем. Может быть как оружие. Наверное, со стороны я выглядел нелепо - пятилетний ребенок с явно тяжелой для него железякой. Такой тяжелой, что ему приходится держать ее обоими руками. Но мне почему-то казалось, то эта штуковина мне пригодится. Не медля, больше я поднялся на чердак. Ступал тихо, и не торопясь, и ступеньки лестницы отозвались на мои шаги не больше, чем на легкие прыжки пушистых лап кота Барса. На чердаке было светло. Даже слишком светло для света фонаря через маленькое окошко у самой крыши. Но я не обратил на это внимание, стал пробираться в дальний конец светелки под крышей. Хлама здесь было много, как и во всех деревенских домах. Он скапливается на чердаках годами и даже, страшно сказать, десятилетиями, вмещая в себя все то что, не пригодилось целым поколениям жильцов. Под потолком скрещивались потемневшие, но прочные стропила, без признаков паутины или тления. Сейчас на них играл странный колеблющийся отсвет, словно блики освещенной изнутри воды. Источника света я пока не видел, но сила его была такова, что он напрочь, заглушал собой свет с улицы. Было очень пыльно, и я с трудом сдерживался, чтобы не чихнуть. Прямо передо мной в пыли остались четкие отпечатки кошачьих лап - много, они накладывались друг на друга, образовалась целая дорожка. Барс проходил тут и уже не один раз. Чуть в сторону я увидел другие следы - крупные с четко очерченным следом подошвы. Эти следы были мои, и я оставил их когда последний раз приходил играть с домовым, где то с неделю назад. Покореженная сетка кровати, покрытая каким-то расползающимся от старости барахлом, закрывала от меня источник света. Однако звукам она проходить не мешала, и из-за нее раздавалось некое шуршание, и взвизгивание. Осторожно ступая на цыпочках, я подобрался кровати вплотную, а потом, поколебавшись, заглянул за нее. Древняя кровать одним своим торцем упиралась в не менее древний кухонный буфет, с когда-то застекленными, а сейчас светящиеся пустыми рамами, дверцами. Вместе эти два представителя мебели образовывали нечто вроде ограды, отделяющей образовавшийся закуток от остального пространства чердака. Сейчас здесь было очень светло, и багрово-желтые искры прыгали по свободным от ржавчины деталям кровати, играли на латунной окантовке дверец буфета, расползались затейливыми переливами по потолку. В закутке находилось двое. Мой кот Барс с торчащей во все стороны всклокоченной шерстью, и мой маленький друг домовой - как всегда холеный и приглаженный. Никогда я не видел его в этом закутке. Барс зашипел, глаза у него были дикие, сверкали зеленым. Домовой был спокоен и деловит. На полу, между ними стояла пластиковая мерка - такой хозяйки отмеряют определенные доли какой либо приправы к блюду. Я даже разглядел штампованные цифры на полупрозрачном боку емкости. Мерка ярко светилась, внутри нее, заполнил примерно на треть, колыхалась густая, маслянистая жидкость. Она не знала покоя, бурлила и плевалась пузырями, словно внутри нее все время шла какая то химическая реакция. Иногда она мощно плескала на края своего сосуда, и оставляла на нем быстро чернеющие разводы. И источала жуткое зловоние, которое, впрочем, бесследно исчезало уже в двухтрех метрах. Барс топорщил усы. Барс яростно мотал хвостом. Барс старался держаться подальше от маленького домового. Шерсть у кота теперь стояла дыбом. Он издавал странные звуки - низкий горловой вой перемежался истерическими взвизгами. Домовой смотрел на него. Потом маленькая, покрытая коричневой шерстью лапа поднялась, и сделала недвусмысленный жест: "иди сюда!" Кот зашипел. Он не хотел подходить, не хотел касаться не домового не бурлящую чашу. Но повторный жест, сделанный более энергично, заставил его повиноваться. Нетвердо ступая на трясущихся лапах, Барс приблизился к домовому. Вид у кота стал совсем безумный, глаза вылезли из орбит, на усах повисла пена. Он кое-как доковылял до своего мучителя, и, дрожа, остановился. Мой маленький мохнатый друг. Маленькая тварь, которую я даже как-то назвал она улыбнулась и явила свету сотни тонких и острых как иглы зубов. И даже такого же цвета, словно в челюсти домового была вставлена закаленная сталь. И глаза его уже не отражали багровый свет, они сами светились им, наливаясь краснотой, как зреющая вишня. Иззубренным черным когтем, покрытым застывшей грязной пленкой какой то гадости, домовой ударил Кота в бок. Животное дернулось, но не проронило не звука. Кровь, почти черная в алом отсвете стала потихоньку заливать мех, капать на пол крупными дождевыми каплями. Домовой ухмылялся. Длинный красный язык с раздвоением на конце возник из пасти и с наслаждением лизнул кровавую лужицу. Ногой тварь подвинула мерку поближе, так чтобы кровь стекала в нее. Закуток осветился ярче. Чем больше наполнялась мерка, тем сильнее была ее светимость. Ухмылка домового расползалась все шире. Глаза же кота подернулись дымкой, он даже не вырывался. Теперь я знал, что за субстанция бурлит в пластиковом сосуде - это кошачья кровь. И видимо демоническая тварь уже не впервые наполняет ее. Я не выдержал. Мне хотелось заплакать и убежать вниз, к людям, но вместо этого я вышел из-за своего укрытия, вышел, сжимая в руках свое оружие. Барс увидел меня первым. Он, зашипев, скакнул в сторону, вырвался из рук своего мучителя и, обросшей мехом стрелой проскочив у меня между ногами, скрылся в проеме чердака. При этом он задел почти наполненную мерку и перевернул ее. Улыбка домового превратилась в гримасу. Глаза полыхали как раскаленные уголья. Кровь плеснула на пол, поднялась к стропилам вонючим паром. -Ты плохой, - сказал я. Домовой зашипел не хуже кота, кривые когти цвета вороненого металла выскочили из маленьких пушистых лап. -Ты плохой, - повторил я, - ты мучил его. Тварь покинула свой угол и кинулась на меня. И попала как раз под удар кочерги. Маленькую бестию отшвырнуло назад, к мерке и она проехалась по все еще бурлящей багряной луже. Я сделал быстрый шаг вперед, и ударил еще раз. Домовой заорал, глаза его с ненавистью смотрели на меня. Верхняя губа маленького чудовища задралась, обнажила сотни и сотни швейных игл зубов. Я занес кочергу для удара, домовой вдруг поднял лапу в защитном жесте, глаза его обещали мне немыслимые кары. -Я больше не буду с тобой играть, - сказал я и резко опустил кочергу. Голова домового лопнула, один глаз выскочил из глазницы и шлепнулся на пол, сразу став похож на спелую ягоду. Черная кровь плеснула на пол, смешавшись с остатками кошачьей. Челюсти яростно клацали, пускали зеленую пузырящуюся слюну. А я все бил и бил кочергой трепыхающееся тельце, пока оно не превратилось в кровавое месиво. В фарш. Вот так. Тогда я заплакал, а чуть позже меня вырвало на пыльные доски пола, но в своем поступке я не раскаивался. Домовой был плохой, это он заставлял Барса делать гадости людям и, следовательно, заслужил кару. Дождавшись, пока корчи покинут израненное тельце маленькой твари, я набросил на него вытертый до дыр плед, а потом стал потихоньку спускаться вниз. На кухне я аккуратно вернул кочергу на место, предварительно отмыв ее в раковине. Вещи с той поры у нас больше не пропадали, а кот Барс все равно через некоторое время умер. Может быть порча, насланная зловредной тварью с чердака, не прошла для него бесследно. А может быть и нет. Я плакал над Барсом три дня, а потом как-то позабыл и неделю спустя уже веселился вовсю. Дети так легко забывают свою боль, и того, кто долго был рядом с ними. Мои родные так ничего и не заметили. Вот так я убил домового. Вернее не домового, а одного из младших демонов, коеих полно вокруг нас. Видите, я очень хорошо помню это, даже по прошествии стольких лет. А все потому, что та встреча с домовым не прошла для меня бесследно. Тогда я впервые узнал, что потусторонние силы несут нам не только добро. И только куда как позже я пришел к выводу, что добро они не несут вообще. Я продолжал находить чудеса. Я видел испуганные глаза ребенка, утонувшего в местном омуте полтора года тому назад, видел водяного, что утащил его на дно. Видел, как между бабочек-капустниц танцуют пара крошечных фей с крыльями смарагдового цвета. Тогда я еще не знал, что они пьют чужую кровь по ночам. Не людскую, впрочем. И был, разумеется, лес - место, где невидимое обычным людям достигает своего апогея. Я часто бывал там, среди роскошных высоких сосен, буйных зарослей лиственниц, в веселых и беззаботных березовых рощах, в мрачном угрюмом ельнике. Туда я, впрочем, заходил нечасто. Там тоже жило множество непонятных существ, но эти с трудом скрывали свою агрессию, могли напасть и ранить, если обращаться с ними не осторожно. Там было много змей. Я пробовал общаться с лесными, теми, кто казался наиболее добрым. Некоторые отвечали мне взаимностью, другие... другие делали вид, что отвечают. Но не раз и не два, моя рука гладящая их по мягкой шерстке, вдруг натыкалась на острый хитиновый шип. Однако трогать, меня никто не трогал. Когда мне исполнилось десять лет, я все-таки нарвался. Нарвался на лесного демона - тупую, но очень злобную тварь, на которую к тому же иногда находят приступы невменяемого бешенства. К счастью, очень редкая в наших местах тварюга. В состоянии исступления она нападает даже на группу вооруженных людей, на что не решается больше никто из лесных жителей, за исключением самых могучих. Но о них разговор отдельный. Лесной демон не живой в полном смысле этого слова. Он возникает, когда какое ни будь старое дерево гибнет в одночасье мучительной смертью - от пожара, например. Или от топора дровосека. Далеко не каждое старое дерево дает в результате смерти такую тварь, но подобное все-таки случается. Тело у демона твердое, из гибкое древесины, пронизанное холодными струями древесных же соков. Мозгов у него нет, а его чувства, это чувства притесняемого более сильными соперниками растения. Вот такая гадость и кинулась на меня из густого подлеска, когда я только выходил на маленькую полянку на самом краю лиственного леса. Я только почувствовал, мощный удушающий захват, замолотил руками, пытаясь выбраться, но куда там, когда тебя душит растение, которое в принципе не чувствует боль, бесполезно лупить его по рукам. Я упал на тонкий ковер лесной травы, в глазах темнело, а в голове стал нарастать черный шум. Демоническая тварь у меня за спиной рычала, хрипела и издавала неимоверное количество неопределяемых звуков. Спасло меня чудо, еще одно. Я уже говорил, что чудеса преследовали меня с детства. В безмятежном голубом небе над суровыми лесными кронами самолет преодолел звуковой барьер. В то время так часто случалось - рядом был какой то военный объект, строго засекреченный, и мы не раз и не два наблюдали форсирующие в поднебесье Волгу стремительные силуэты истребителей. Даже деревья умеют бояться. Обрушившийся с неба грохот напугал демона и заставил его расцепить свое удушающее кольцо рук. Секунду спустя он уже скрылся в лесной полутьме, оставив мне жизнь и синяки на шее. С лесными я больше не общался. И все же, пять лет спустя получил уже осознанное предупреждение. Маленькая круглая полянка была освещена ярким, весенним солнышком. Мягкая, короткая травка - очень нежная, молодая, устилала землю чуть колышущимся сплошным ковром, без прорех и опалин. На такой траве было очень хорошо сидеть и глядеть, как колышутся ветви двух развесистых плакучих ив, что росли на краю полянки. Тут вообще было очень хорошо, и я часто приходил на поляну той весной. Просто чтобы сидеть, ловя ласковый солнечный свет, бултыхать руки в черном прудике, и мечтать. Мечтать я в детстве любил. Очень. Ивы росли здесь неспроста - водолюбивые деревья окунали свои ветви в маленький, и идеально круглый пруд, что находился аккурат у них в подножии. Вода в пруду была странная - стоячая, заросшая фиолетовой ряской, она была очень тяжелой и редкий ветер мог вызвать рябь на ее поверхности. Насколько я мог судить, в пруду никто не жил. Даже вездесущие жуки-водомерки, во множестве усеивающие все лесные водоемы, здесь не водились, не говоря уже о ком-то более крупном. Если опустить в пруд руку, то сразу чувствуешь слабенькое покалывание на коже. Совсем не больно, а если подержать дольше, то рука начинает неметь. Впрочем, последствий не было никаких. Глубину пруда я не измерял, хотя мне казалось, что она порядочная, больно уж спокойна и черна там вода - настоящий лесной омут. Не рассчитает прыжок маленький лесной зверек, попадет в край пруда, забарахтается, судорожно забьет лапками, пытаясь догрести к берегу. Но будет уже поздно, и ряска облепит его как охотничья сеть, а что-то или кто-то поволочет на дно. Из дерева только самшит тонет в воде. И только в некоторых водах тонут все сорта дерева. Как бы то ни было, я любил бывать на этой поляне. В то время, она казалась мне неким слепком с внешнего мира. Особенно в такие, солнечные жизнерадостные деньки - цветущий и зеленеющий мир поляны, как внешнее проявление нашей жизни. И пруд со стоячей водой, всегда прячущийся в тени ив - как ее темная сторона. Темный омут многие и многие мили глубиной. Такой неприметный среди этого царства всепобеждающей жизнерадостности. Но никогда не отпускающий тех, кто в него попадет. Естественно именно этот пруд преподнес мне первое, ясно сформированное предупреждение от черно-омутного потустороннего мира. Руки слегка покалывало, невидимы и никогда не выходящие на поверхность течение болтали ее в темно-серой глубине, заставляли разгонять водяную растительность. Солнце пекло затылок, пока слабенько, по-доброму. Время, когда тяжелый зной охватит всю округу, еще не пришло, и пока можно еще только радоваться этим осторожным, теплым касаниям. Наслаждаясь теплом я прикрыл глаза, отрешившись от происходящего. Как всегда в такие моменты мое сознание заполнил неслаженный хор тонких голосов. Они звучали тихо, на пределе слышимости, но при этом очень разборчиво. Обычные люди этого никогда не слышат, это я понял уже давно. Может быть, к лучшему - голоса леса могут завладеть тобой целиком и увести в чащу, в бурелом. Это если ты не умеешь им сопротивляться, как, например, я. Не знаю, как у меня это получается, наверное, врожденное. Впрочем, Кабасей, говорил, что... Нет, про него потом. Из состояния полудремы, я был выведен самым экстремальным образом - схвачен за руку чем-то омерзительно холодным. Вцепились в меня с недюжинной силой, как клешнями, а потом потянули к себе, в пруд. Я завопил, упираясь пятками в землю, потянул захваченную конечность к себе, и сразу почувствовал, как болезненно натягивается кожа на кистях. Казалось, еще миг, и она лопнет и сползет, как слишком свободная перчатка. Я ослабил натяжение и моментально был притянут обратно к пруду. Что бы ни схватило меня там, в глубине, оно было куда сильнее меня. Чужая плоть, обхватившая мою руку, размеренно пульсировала. Распластавшись на земле у пруда, и вцепился свободной рукой в близлежащий корень ивы, там, где он, выходя на поверхность, делал миниатюрную арку. Это помогло, и к воде я больше не приближался. Неизвестное существо в глубине усилило тягу, потом мощно рвануло, как дикие звери отрывают кусок мяса у повержено и недавно покинувшей этот лучший из миров, добычи. Суставы в кисти болели огнем, но я изо всех сил цеплялся за корень. Ласковый солнечный свет отражался на глади пруда. Все такое не страшное. Уже со временем я понял, что беда может настигнуть нас в любое время, и даже в таком мирном месте как эта полянка, нас может поджидать безвременная кончина. Только дети думают, что зло боится темноты. Подводная тварь дернула еще раз, я закусил губу, и из глаз потекли слезы. Рука болела нестерпимо. Я не выдержал и заорал: -Сгинь тварь! Сгинь!!! И был тут же отпущен. Моя правая рука с мощным всплеском покинула ловушку пруда. Взметнулась ряска. Я рывком поднялся, и, прижимая покалеченную руку к груди, стал поспешно отступать от пруда. Не напрасно, потому что сгинуть эта мерзость не собиралась. Гладь пруда, только успокоившаяся после моих бултыханий, была вновь разбита мощным всплеском. Брызги взлетели в небо, заблистали на солнце. Из пруда стало что-то подниматься. Водяная растительность облепила силуэт и мне стало понятно, что вздымается на ровном поверхностью воды. В этот зеленый и радостный весенний денек из глубины темного пруда подымалось человеческое лицо. С ровными чертами, глаз не разглядеть, на губах глумливая ухмылка. Сначала оно казалось перекошенным, каким то несформировавшимся что ли. Но затем стало приобретать все более четкие очертания. Ряска свободно плавала по поверхности лица, и, приглядевшись, можно было заметить, как бежит, просвеченная солнцем вода внутри него. Лицо было сделано из воды. Лицо пруда. Я не боялся его. Раз оно меня тащило в пруд, значит, покинуть его самостоятельно не может. Вот только если тварь была из воды, как она могла так больно вцепиться мне в руку. Лицо разомкнуло губы, и в образовавшуюся дыру стала с шипением уходить вода. И голос, раздавшийся из глубины, вполне мог принадлежать трехнедельной давности утопленнику. Или может быть крупной жабе, выучившейся говорить. -Не вмешивайся... - донеслось из воронки. -Что? - спросил я, - что ты сказал? -Не ищи нас... Не выс...матривай нас... Оставь нас... И будешь ж...жить... -Кого вас? - задал я вопрос - тех, кого не видят остальные? -Д...да. Или ты умрешь... как умерли многие до тебя. -Я понял, - сказал я и подобрал с земли увесистый кусок кремня, - я понял, что ты хотел сказать мне. Я подумаю над твоими словами. Но вот за то, что ты пытался утащить меня вглубь... лови! И швырнул камень в пруд. Сильно швырнул, с размахом, и он врезался в водяное лицо как быстролетящий снаряд, подняв целую тучу брызг. С секундным криком боли лицо распалось на крупную пенную рябь, а потом вода в пруде вдруг окрасилась красным. На миг, не более. Микрошторм в пруде, эта буря в стакане, возникшая после исчезновения водяного демона улеглась через три минуты после возникновения, а я пошел домой, откуда прямиком был отправлен в травмпункт - исправлять серьезно вывихнутую руку. Вот такое было предупреждение. Мне прямым текстом сказали: "не вмешивайся. Закрой глаза на творящиеся кругом чудеса. Будь как все, или не доживешь до старости". Как видите, кончилось все действительно довольно печально... Впрочем, тогда мне было только пятнадцать лет и я чувствовал, что могу без особых усилий переплыть Черное море, воспарить в поднебесье или проделать что ни будь еще в это духе. Ну, вы помните, какими мы были в пятнадцать лет, должны помнить. И еще я считал, что знаю все об окружающем мире, и даже больше, чем неимоверно гордился. Еще я заметил, что меня, попугав, отпустили, а после сделали лишь предупреждение, из чего сделал вывод, что эти бесплотные твари бояться меня. О да, я был высокого о себе мнения. Как вы понимаете, вместо того, чтобы последовать правильному, в общем-то, совету, я поступил ему прямо противоположно - то есть впервые стал осознанно искать и исследовать окружающие меня чудеса. На свой страх и риск. В последующие годы я излазил немало потайных мест. Посетил немало тайных сходок лесных существ. На меня не раз и не два нападали обиженные излишним вниманием твари, но как я уже говорил, что-то хранило меня и потому выходил из подобных схваток ваш покорный слуга живым. Хоть и не всегда целым. Как бы то ни было, слишком долго это не могло продолжаться, и, в конце концов, меня бы настигла какая ни будь особенно зловредная тварь. Настигла и с удовольствием отправила бы на тот свет. Это и случилось бы, не повстречай я как-то раз Кабасея...

-Постой! То, что ты нам рассказал только что... Ты действительно такой уникальный и все это с тобой произошло на самом деле? - спросил Вадим, - Или... ты нам рассказываешь сказку на ночь. Красивую, но все же сказку. Его короткая тень качнулась, попыталась подобраться еще ближе к хозяину, слиться с ним воедино. Но не смогла, видать, единожды разделившись, не дано нам стать единым вновь. Луна стояла в зените - совсем крохотная, похожая на крупную звезду, вот только светило куда сильнее. Сверчки замолкли, и даже ветер перестал качать кроны деревьев. Было тепло, почти душно и луговые травы издавали почти пьянящий, но полусонный уже аромат. Глухой ночной час, все спят, и даже ночные животные умерят свою активность. Лунный диск светил теперь ярко, как прожектор. И в этом синеватом, мертвенном, но уже совсем не призрачном свете, замершие в безветрии травы казались чуть рябящей водной гладью, в которой по недоразумению оказались кинуты вдруг машины, палатки и раскинувшиеся безвольно люди. Костер больше не плевался языками пламени, он тоже утих, может быть, заснул, и только сонно помаргивал иногда глазками углей. Веки его окончательно смежаться лишь к утру, укроются серым пеплом, чтобы на восходе солнца вновь распахнуться в полную мощь. Глухой час, тихий час. Именно такие часы иногда кажутся вечностью. Но даже тихий час - это всего лишь шестьдесят безмолвных минут. Попутчик улыбнулся - мягко, спокойно. Покачал головой: -А что ты хотел бы услышать, Вадим? Мы ведь верим только в том, что хотим верить. Почему бы тебе не поверить в то, что окружающий мир гораздо сложнее, чем тебе казалось до этого? Это ведь твоя ночь. Твоя самая длинная ночь и твоя последняя сказка. Так поверь же в нее. Тем более что ее окончание ты видишь сейчас. Никогда не попадал в сказку? - попутчик сорвал травнику, ухватил ее уголком рта - так вот твой шанс. Эта ночь. В такие ночи совершаются чудеса. Дядя Саша Кононов слушал его как завороженный. Он сидел в согбенной позе, руки его были безвольно разбросаны, рот приоткрылся, и на зубах поблескивал свет луны. Глаза его были широко открыты. Он уже попал в свою сказку. Только с плохим концом. -Но даже чудесные ночи не бесконечны, - сказал попутчик, все еще улыбаясь, - и если ты хочешь дослушать до конца, мы должны поторопиться. -Хорошо, - сказал Вадим и устроился поудобней, - продолжай.

...и вот так было, пока я не встретил старого Кабасея. Встретил я его случайно, и он, пожалуй, предотвратил последнее и самое удачное на меня покушение. Кабасей был колдуном. Во всяком случае, он себя так называл. Хотя нет, называл он себя ни много ни мало Величайшим Колдуном, хотя на самом деле он был чем-то сродни мне - просто тот редкий человек, что может видеть скрытое от остальных. Было ему около пятидесяти, и он носил роскошную рыжую бороду веником. Не менее роскошной и рыжей была у него и шевелюра, без каких либо признаков седины. Ростом он маленького, но сильно коренастый и ходил переваливаясь. Потому и воспринимался он не как величайший колдун, а скорее как великовозрастный деревенский бездельник, не вылезающий уже из бутылки. Так сказать Величайший Бездельник. В чем-то это и было правдой. Тем днем, опять же весенним я занимался ловлей мелкого лесного демона. Не того монстра, что порождают старые деревья - эта тварь была куда менее опасной. Сровнялся мне тогда уже двадцать один год, и я все активнее пытался узнать тайны незримого. Мысль о поимке и тотальном допросе кого ни будь из лесных давно ходила у меня в голове, оформлялась, но решился я на это только в тот день. Против маленького лесного демона первейшее средство - длинная упругая розга, срезанная с пятилетней осины. Именно пятилетней и считать предлагалось по годовым кольцам, перед этим несчастное дерево загубив. Это тоже считалось частью ритуала - дерево должно погибнуть как можно более неприятной смертью, что мною и было проделано, без особых угрызений совести. Демоническую тварь я подкараулил в маленькой сырой ложбинке, сплошь заросшей исполинского размера борщевиками. По дну этого микроовражка протекал шустрый ручеек с остро отдающей железом, водой. Демон обретался аккурат на песчаном бережке этого ручейка - упершись корявыми лапами в землю, он что-то с трудом волок за собой. Чуть приблизившись, я обнаружил, что маленькое чудовище тащит за собой труп человека в ободранном ватнике. Человек был в несколько раз тяжелее демона, но маленький паскудник не сдавался и его усилия увенчивались успехом мертвец рывками, но все равно двигался вдоль ручья, оставляя за собой широкий след промятой растительности. Ноги мертвеца безвольно волочились по грунту одна босая, а другая в побившем все рекорды древности и ветхости, высоком ботинке. Мне стоило обратить внимание на труп - не на личность убитого, скорее всего это был обычный бомж, на свою беду забредший в лесополосу, где и пал жертвой ненавидящей весь людской род твари, а на сам факт нападения лесного демона на человека. Все потусторонние твари ненавидят людей. Я зову их демонами, просто используя устоявшееся название. Их очень много и подавляющее большинство их совсем крошечное. Ненавидят все, но только самые сильные дают своей ненависти практическое применение. А сильнейшие, зачастую играют очень важную роль в жизни людей. Злую, естественно. Этот маленькая лесная тварь была слишком слаба, чтобы самостоятельно замучить несчастного. Конечно, оставался шанс, что она нашла его уже мертвым, но, в тот момент я даже не задумался о чем не будь подобном. За что и чуть не поплатился. Ручей выбегал из-под земли в самом начале овражка. Там же была крохотная пещерка в рыхлом песчаном слое - просто полуметрового диаметра дыра в земле. Именно туда и тащил свою добычу маленький демон. Вот только маленьким он оставался не долго. Когда я неслышно выскользнул из-за могучего борщевика, занося для удара заговоренную розгу, демон переменился. Он мощно раздался в плечах, и если ранее он напоминал невнятного чешуйчатого жабоида, то сейчас уже вполне тянул на маленького динозавра. Десяток острейших шипов проклюнулось у него на черепе, лапы скрючились и налились дикой силой, кости росли и заострялись с немыслимой скоростью. Слишком поздно я заметил, что у трупа, лежавшего у ног демона, не хватает лица - явно результат работы этих самых когтей. Секунда, две - и передо мной стоит уже полноценный лесной демон, такой же, а может даже и сильнее чем тот, что напал на меня в детстве. В маленьких глазенках чешуйчатого чудовища что-то тускло светилось. Вряд ли разум, скорее глазами ему служили две гнилушки. Естественно моя волшебная лоза с хрустом переломилась об этого монстра, стоило приложить ею по узкому лбу демона. Мне даже показалось, что демон усмехнулся, впрочем, я мог и ошибиться, потому как, бросив дурацкую осиновую палку, спасался бегством. Потусторонняя тварь бросилась следом, и без сомнения быстро бы настигла меня, если бы в тот же момент не получила в пустую, деревянную черепушку двойной заряд из дробовика, который и оказал на нее самое фатальное воздействие, а именно почти полностью лишил головы. Демон брызнул на окружающую растительность зеленоватым бледным соком, и тяжело опрокинулся в ручеек, образовав тому монументального размера запруду. А из-за густой овражной растительности появился Кабасей. Выглядел он так, как я вам его и описал, что уже создавало довольно сильное впечатление, а его облачение так и вовсе вводило непосвященных в культурный шок. Он был одет...а собственно взгляните на меня, вот так он был и одет, в эти бахилы и с таким же рюкзаком за спиной. Ну, может быть только еще более потертым. -Ну, парень, нельзя так как ты, с прутиком таким на лешего переть. Поприветствовал меня Кабасей - на лешего то, значит, с умом надо! Я молчал, я все еще отходил от мгновенного шока при перевоплощении демона. Потом все-таки выдавил: -Прутик... лоза. Она заговоренная была. -Заговоренная! Голубей ей гонять и только, - отреагировал мой избавитель, - а если ты собираешься всерьез эту нечисть пугать, то тут надо кое-что потяжелее. -Что же? - спросил я. И он мне ответил. А потом я многое узнал об этом странном мире, что незримо нас окружает. А потом еще больше. Кабасей был одинок, и всю свою жизнь посветил поискам и уничтожению нечисти. В силу склада своего ума, он не хотел просто изучать всю эту демоническую братию. Нет, душа его жаждала очистить мир от существ, которые ненавидят людей, что он и ревностно пытался исполнить. На его счету было целые легионы истребленной нечисти, правда, состоял он в основном из безобидных домовых, или маленьких же лесных и водяных созданий, которые просто не могли оказать сопротивления. Хотя попадались ему и по настоящему опасные твари. Так, например он самолично изничтожил одного излишне умного некродемона, который всерьез возомнил себя богом смерти и даже создал вокруг себя маленькую, но совершенно отмороженную секту, члены которой забавлялись жертвоприношениями в превышающем все разумные границы размере. Естественно демон принимал жертвы благосклонно и сила его неконтролируемо росла, и он действительно грозил перерасти в нечто большее, чем просто банальный смутировавший дух, если бы Кабасей не подсуетился и, внедрившись в секту, не подсунул ему на алтарь талисман основной которого был четырехлистный клевер. Принявший этот символ жизни вместе с очередной жертвой, демон, чья основа состояла из некроидной материи, не вынес этого и помер в жутких мучениях, успев, однако в приступе ярости разодрать всех сектантов на клочки не более десяти сантиметров в диаметре. Кабасей показал мне шрам, который образовался, когда демон добрался до него самого. К счастью для колдуна, потусторонняя тварь была уже на последнем издыхании. Были и другие славные победы на счету этого странного типа. Но с годами ему все тяжелее давались эти битвы. Кабасей выдыхался. Знания его множились, а вот сила, увы, не прибавлялась. Демонов же наоборот - не убавлялось. Кроме того, он сумел убедить себя, что является одним единственным, кто видит этих существ и с его смертью некому будет противопоставить злу барьер. Забавно, но, похоже, я только сейчас, уже после всего стал понимать, что подобный барьер в принципе и не нужен, а даже вреден, потому как нарушает природное равновесие. А равновесие это... впрочем, про него позже. Впавшему в тяжелую депрессию колдуну мое появление показалось знаком свыше, и потому он охотно посвящал меня в свою науку. Я стал его учеником, первым и, наверное, последним. Перво-наперво он вбил в мою голову основной свой постулат - никогда не лезть на рожон. Выходить на потусторонних тварей следовало после длительной подготовки и хотя бы минимальной разведке, чтобы не оказаться однажды в позиции бравого кавалериста саблей атакующего танк. Здесь важную роль играла литература древние пыльные тома, содержащие в себе массу важных сведений, равно впрочем, как и массу всякой шелухи. Библиотека у Кабасея была огромная, что совсем нельзя было сказать по его виду - большинство было издано в позднее средневековье и написано на причудливых тогдашних языках. Часть книг была очень ценной, часть уникальной, а на мой вопрос, как они попали к нему, мой инструктор ответил невразумительной ухмылкой, которая к тому же почти не была видна сквозь его пышную бороду. Ответ я узнал довольно скоро, после того как мы беззастенчиво грабанули архив в одном небольшом городке - административном центре района. Я помогал Кабасею безоговорочно, и был безумно увлечен всем этим. Мои познания пополнялись семимильными шагами, и вскоре я с удивлением обнаружил, что мир полный чудес меня больше не шокирует. А чудеса? Чудеса стали обыденностью. Вечера я теперь проводил у него, и мы подолгу разговаривали, активно делясь знаниями друг с другом. Мой наставник пользовался грубоватыми народными терминами при описании нечисти, но иногда вдруг сбивался на высоконаучный слог и со стороны это выглядело очень забавно. Именно тогда я узнал, что убитый мной в детстве домовой не что иное, как один из младших слабеньких демонов, к тому же состоящий в родстве с крылатыми лесными феями (и те и другие очень любили побаловаться кровью - чужой), да и что сами феи вовсе не феи, их скорее можно было назвать баньши, - во всяком случае, пользы от них было примерно столько же. Мир незримого густо населен, в нем занят буквально каждый квадратный метр жилого пространства. К тому же он намертво переплетен с миром нашим, вернее эти два мира есть единое целое. Ну, знаете, как в лесу - деревья растут вверх и поделены лесной живность на этажи. И потому любое воздействие в нашем простом и материальном мире есть следствие какого то действия в незримом, и наоборот. То есть ничего у нас не происходит зря. А значит, до корней любого события можно при желании докопаться. Вот, например, скисло у соседской старой бабы Вали молоко, о чем она и воодушевленно сообщает сидя с утра на лавочке. Вы скажете - не следила, поставила в тепло вот и скисло? Ан нет, оказывается ее невестка, сама уже в годах, бабку в тайне ненавидит, и имеет планы на ее уютный домик. Вот как-то в один из визитов и привлекла потустороннюю черную тварь - эдакую эманацию отрицательных чувств - чернушника, по едкому определению Кабасея. Сделала сама, того не подозревая, а твари только дай волю - раз и в молоке фатальная доза токсина ботулизма. Ну и скисло еще к тому же. Не разберись бабка сразу, корила бы себя за невнимательность уже на том свете. А чернушник на этом не остановиться, так что если его вовремя не прибить, бабку все одно будет ждать скорый конец - от бытовых вроде бы причин. Пожар ли, стул ли под ней подломится, все одно конец. Вот. А вы говорите случайность, в тепле постояло. Хотя конечно и такое может быть. Кстати этот случай был моим первым настоящим делом. Под чутким руководством Кабасея я выследил тварь и безжалостно уничтожил, воспользовавшись при этом такими экзотическими средствами как вымоченный в пресловутом отоксиненом молоке хлебный мякиш и длинный кнут конского волоса с серебряными набойками, который сделал бы честь любому ценителю садо-мазо. Талисманы. Это, Вадим, одна из главных составляющих моей профессии, помимо, разумеется, самой возможности видеть незримых. Как неисчислимо количество потусторонних созданий в этом мире, так и безумно много средств этих самых существ изведения. Я не говорю, что для каждого монстрика нужен свой талисман выделяются группы используемых предметов, и выходящий на охоту за демонами должен точно знать на кого именно он идет, и соответственно иметь при себе группу отпугивающих тварь талисманов. А вот для нестандартных демонов талисманы все-таки уникальны и не всегда удается их найти. Эти фетиши бывают разными. Они состоят из металлов всех видов, дерева, кости, а бывают даже живые талисманы. Кошки, например, или черные собаки у которых вокруг глаз белые пятнышки. Некоторые талисманы действуют сразу, некоторые приходиться долго готовить. Вот как моя сорванная с убитого дерева розга. Все это мне поведал Кабасей, а вскоре мы с ним регулярно стали выходить на промысел. Вдвоем работа наша пошла так эффективно, что слава о нас стала быстро расползаться в обоих мирах. Соответственно положительная в людской среде и крайне дурная в стане потусторонних. Не раз и не два на нас организовывали покушения, и некоторые из них были так хитроумно спланированы, что сам я ни в жисть не смог бы отбиться, если бы не мой наставник. С ним же, эти нападки не причиняли нам никакого вреда. Так прошел год. Всего лишь год, хотя мне сейчас кажется, что миновал как минимум десятилетие, так были насыщенны событиями эти двенадцать месяцев. А этой весной и приключилась с нами неприятная история, финал которой ты имеешь несчастье наблюдать. Знал бы только Кабасей, чем все только закончится. -Детей ворует. - сказал он мне как-то раз. Помнится, я в тот момент листал ветхий древний фолиант с забавными карикатурно изображенными человечками. Впрочем, занимались они делами далеко не карикатурными, а именно - разделывали своего собрата, что возлежал на алтаре. -Кто? -А вот это хорошо бы узнать. Тут недалеко есть одно село, так ничего особенного, только по ночам там пропадают дети. -Да, они это любят, - сказал я, имея в виду не детей, а большинство мелких незримых, что действительно обожали похищать маленьких человечков. Кабасей вздохнул, почесал бороду: -Но некоторые особенно. -Думаешь, это кто-то серьезный? -Мне не нравятся масштабы. В селе за последнюю неделю недосчитались половины учеников тамошней средней школы. Это, по меньшей мере, пара десятков детей от семи до десяти лет. -Ну так поедем и посмотрим, - сказал я, и мы, не долго думая, отправились в путь. В селе Хмелово(которое оказалось вовсе не так недалеко) мы обошли несколько домов, представившись хозяевам частными следователями. Народу на улицах было немного, на нас косились с плохо скрываемым подозрением. На каждом перекрестке обретался патрульный автомобиль, которых по важности случая нагнали аж из ближайшего райцентра. По всему селу тоскливо брехали собаки, что, как и все животные, хорошо чувствуют незримых. -Ну вот, - произнес Кабасей, - наследили здесь, не продохнуть. Следов в домах обнаружилось и вправду много - не реальных конечно. Только тех, что видели мы. Особенно много оказалось в большом бревенчатом доме на краю села, там раньше жила многодетная семья, за последнюю неделю ставшая сначала однодетной, а потом и вовсе бездетной. Отстранив впавших в полную безнадежность родных похищенных ребятишек, мы проследовали внутрь строения. В доме воняло. Воняло мощно и тяжело, неким гадостным мускусным запахом, от которого слезились глаза, и спирало дыхание. Было от чего - каждый угол чистеньких и опрятных вроде с виду комнат закрывал толстый шмат сочащейся черноватой слизи. Эта слизь была везде, она шевелилась в нишах, свисала космами с лампочки, ею были изгажены стены. Выглядела она омерзительно, и чудовищно пахла, но только для нас - хозяева, ее не видели в упор. И не должны были видеть. Так же как не должны были видеть следов того, кто все это сделал. А он вовсе и не скрывался, этот поганец. Крупные и уродливые отпечатки трехпалых лап виднелись повсюду. Они залезали в слизь, пересекали черными неряшливыми отпечатками комнату, топтали вытертый половичок в прихожей. На каждом следе четко выделялись отпечатки крупных и хищно загнутых когтей. Один след красовался прямо на столе, пятная клетчатую скатерть и отбивая у людей аппетит. Поднял голову, я обнаружил еще один след на потолке. Один единственный. Кабасей только качал головой. С кряхтением нагнулся, посмотрел под печку и нашел там домового. Уже мертвого, и окостенело скрюченного. Головы у маленькой твари почти не было, так какие то обрывки торчали там, где должна быть нижняя челюсть. -Покажите, где была детская спальня. - Негромко, но властно сказал Кабасей и, разумеется, был тот час туда препровожден. Ох, вот тут пахло так, что вонь во всем остальном доме казалась, чуть ли не приятным ароматом - она висела в воздухе подобно некоему покрывалу, от нее першило в горле и совсем нельзя было дышать. Тут стояло пятеро кроваток, слишком коротких, чтобы принадлежать взрослым. Постели были аккуратно застелены, на покрывало не было не единой складочки, а подушки совсем не смялись. Кровати были полны слизи. Она возвышалась на покрывалах неаппетитной горкой, все время чавкала, и колыхалось, как желе. Внутри нее двигались и подрагивали черные точки, похожие на головастиков. Слизь висела и на окнах, под ветром ее мотало, и она походила на штору. Реальные шторы были так ею измазаны, что отяжелели, и висели не шевелясь. Разумеется, кругом было полно трехпалых отпечатков. Я взглянул на Кабасея, но тот был спокоен, видимо нечто подобное уже видел. На обоях обнаружился затейливый слизневой орнамент, который шел, не прерываясь, по всем стенам и затейливо обрамлял исполинскую надпись над стоящими рядом кроватями. Крупный уродливый шрифт, я глядел на эти буквы и сначала на смог понять их смысл. Затем истина открылась мне, и это было подобно удару. Я не знал, плакать мне или смеяться, глядя на оставленное и видимое только нам послание от нагадившего духа. На изрисованной слизью стене корявым шрифтом было написано: "Я ЛЮБЛЮ ДЕТЕЙ". Вот тут я понял, что мне надо и поспешно покинул дом, пока мой сегодняшний завтрак не покинул положенного ему места. Кабасея я ждал на улице, и когда он вышел, сразу задал ему вопрос: -И каково твое мнение? Тот нахмурился, проводил взглядом отощавшего дворового пса, что также недоверчиво косился на него. Сказал: -Он действительно любит детей. Мы с тобой нарвались на весьма уникальную и нетипичную тварь, которая к тому же находиться в стадии роста. Это демон-нянька, так я их называю, потому, как похищение маленьких детей для него есть высочайшее наслаждение и средство к существованию. Да, детей он держит где-то в лесу и с каждым днем их становиться все меньше и меньше, но оставшиеся не знают, что их ждет, и потому не боятся. Отличительная особенность этого демона в том, что со своими жертвами он обращается удивительно ласково, так как их собственные матери иногда не обращаются. Нянчит их. -Вот как? А почему я тогда не видел раньше ничего подобного? - спросил я. -По молодости, - усмехнулся Кабасей, - а вообще я говорил, что это нетипичное создание. Обычные демоны-няньки редко отваживаются на масштабные похищения, им хватает одного двух ребятишек в год. Но не этот, ты посмотри, что он тут натворил. Он же не ограничился просто похищениями, он изгадил весь дом, он в открытую наследил, а количество детей пропавших за короткий срок превышает любые границы. Эта тварь безумна. Что-то поломало ее естественные ограничители кровожадности, и теперь она без сдерживающих стимулов способна к неконтролируемому росту силы. С каждым употребленным по назначению ребенком. Мне захотелось спросить каким образом употреблялись дети, но, глянув на Кабасея, раздумал. Да, безумие есть и в среде незримых. Точно не знаю, что оно из себя представляет. Демоны ведь не похожи на людей, здравый рассудок им чужд. Но есть некие ограничения, наложенные самой природой, - как и на неразумных зверей. Так домовые никогда не выходят за рамки мелких проказ над хозяевами, лесные демоны бояться нападать на группу людей и предпочитают одиночек. Водяные твари могут из целого пляжа купающихся и веселящихся людей выбрать одного единственного и утащить его на дно. А могут и не утащить, а только испугать, на миг, прижавшись чешуйчатым и холодным рыбьим телом к ноге. А демоны-няньки не крадут больше трех детей в год. Но бывает так, что эти ограничения рушатся. И тогда не скованная ничем тварь устраивает полный беспредел. Как в том случае с некродемоном. И, похоже, в случае нынешнем. Кабасей на глазах мрачнел, и я стал понимать, что в этот раз мы легко не отделаемся. -Ну, хорошо, это демон-нянька. Что мы будем с ним делать? -Уничтожать, естественно. Если мы не хотим, чтобы село осталось без своего будущего. А все к этому идет. Домой я в тот день не вернулся, оставшись в селе. Мой наставник предложил устроить гадине засаду, руководствуясь тем, что она непременно явится за новой жертвой. Мы просидели последующую весеннюю ночь возле дома еще одной многодетной семьи, пока еще не тронутой похитителем. Трижды нам приходилось скрываться от бдительных милицейских патрулей, и прятаться в густой тени. В результате ночь миновала, а демона мы так и не засекли. Зато на все село быстро распространилось известие - пропал еще один ребенок. На этот раз из самого центра поселка. -Тварь дьявольски хитра, - сказал мне Кабасей утром. На утро второго дня нашей слежки он уже ничего такого не говорил. Все больше ругался. Но все же решил остаться на третью ночь, хотя я все больше сомневался в успехе предприятия. Третье утро принесло с собой сразу две новости: Полторы милицейских машины нашли в мелкой речушке совсем рядом с селом. Тела их седоков найдены не были, также как и недостающая половина одной из машин. Две оставшиеся, загрузившись по самое не могу служителями закона, поспешили покинуть опасное село. Уезжая, доблестные стражи пообещали вернуться подкреплением и "найти тех козлов, что наших порешили". Ну и естественно пропал пятилетний сын главы администрации области, что гостил здесь у бабушки. Кабасей почернел лицом и, что было мочи, материл демона. Думаю, что глава администрации почернел не меньше, а вот кого он ругал осталось загадкой. На наше счастье местных лесах собрался зацвести папоротник, и это сразу подняло настроение моему наставнику. -С папоротником нам повезло, - сказал он мне на четвертый день. -Почему же? - спросил я, - что толку искать папоротник, когда мы никак не можем локализовать демона? Денек выдался солнечным, и почти по-летнему жарким. Небо с утра растеряло все свои облачка и теперь светилось насыщенной весенней голубизной. На улицах было грязно и присутствовало еще что-то неосязаемое. Ощущение, сводившее на нет всю прелесть этого дня - как будто на село накинули пыльное, серое с потеками мазута покрывало. Это чувствовали не только мы, но и немногочисленные прохожие, что тревожно поглядывали в небо, словно ожидая от туда беды. Наследил, демон, ничего не скажешь. Село выглядело проклятым. -Цветок папоротника есть сила, - назидательно сказал мне Кабасей. - сила леса в нем сосредотачивается, когда он расцветает. Вся нечисть в эти дни собирается возле цветка, чтобы подпитаться, перенять часть той живицы, что распространяет растение. Наш детолюбивый друг тоже будет там, и я думаю, он не удовлетворится просто своим присутствием. Он возьмет цветок себе. -И вызовет ненависть всего остального леса. Его свои же на клочки порвут, произнес я. -Не порвут. Он уже достиг той стадии, на которой может не боятся своих собратьев. Кишка у них тонка, такого зверюгу завалить. Мы покинули выглядевшую чумной, проклятую деревушку, чтобы вернуться к вечеру с необходимым снаряжением. Тебе смешны эти бахилы, Вадим, а ведь они очень важны в нашем деле. Не змеи, не мелкие животные, равно как и мелкая нечисть прокусить их не сможет. Кабасей взял дробовик с зарядами с йодистым серебром - жутко ядовитая штука и для людей и для нечисти. У меня был древний изогнутый кинжал с потемневшими от времени рунами на лезвии, принадлежащий ко второму веку нашей эры. Не стальной, бронзовый, совсем тупой, но с поразительной легкостью вспарывающих животы незримым. Когда впереди снова показалось измученное село, над ним висел изящный народившийся месяц, в раз придавший этому скоплению потрепанных домов некое легкое очарование. Справедливо рассудив, что любящий детей демон в эту ночь на село не явится, мы, миновав жилье, отправились прямо в лес. Ночь была теплая, но без духоты. А лес вокруг села рос самый обычный, лиственные, невыразительный и без особого бурелома. Селяне часто ходили в него, спускали к речке, что широким полукругом заходила в лесные заросли. Не лес - лесопарк. По крайней мере, до недавнего времени. На груди у нас висели два плоских, облаченных в красные пластиковые корпуса, фонарика - типично шахтерского вида. Свет они давали яркий, голубоватый, сразу высвечивающий все темные древесные заросли. В лесу было неспокойно - под ногами кто-то шебаршился, скрипели толстые ветви, а иногда вдруг оглушительно трескала сухая жердь. Над головами сновали некие тени, может ночных птиц. Света они боялись и поспешно уворачивались от голубоватых узких лучей. Под ноги ложилась тропинка, одна из тех, что вела вниз к речке, на ней даже сейчас отчетливо виднелись следы каблуков. Кабасей прошел по ней полсотни метров, потом замер прислушиваясь. Я тоже напряг слух, но ничего особого не уловил. Мелкие лесные создание живые и не только возились, верещали, вели свою ночную жизнь. Нас не трогали - боялись. На пороге слышимости можно было различить чей то тягостный стон. Может нечисть, а может неугомонный дух как ого ни будь лесного страдальца. Не громче ли это все обычного? Кабасей остро глянул на меня, достал из рюкзака лозу. Похожа на мою, но функция у нее совсем другая. Мой напарник вытянул руку, лоза качнулась в ней, раз, другой, а затем уверенно указала направление, прямиком в самые дебри. Деревьям мы не нравились, это чувствовалось точно. Больно громко они шумели у нас над головами, стремились подсунуть под ногу толстый корень или в лицо корявым сучком. В конец концов они образовали перед нами такой массивный и хитросплетенный завал, что пролезть в него не представлялось возможным даже верткой лисе, не то, что человеку. Из-за завала на нас тупо пялились два круглых, мутных глаза, светящиеся голубоватым гнилушечным светом. Под глазами смутно угадывался нос и прорезь рта. Колдун направил в них луч света от фонаря и глаза болезненно прищурились, а из искривившегося ротика вырвался сдавленный стон. На свету стало видно, что все лицо на самом деле массивный кап на стволе березы. -Не балуй, - веско сказал Кабасей, - а то весь валежник пожгу к чертовой матери. Миг, и лица на деревянном наплыве не стало, лишь хаотичные складки древесины. В буреломе заскрипело, он ощутимо раздвинулся, пропуская нас. Лоза подвела и указала на клад. Который, к тому же состоял из четырех золотых перстней на полуразложившемся трупе в дорогом костюме. Явная жертва бандитских разборок, над его лицом активно потрудились лесная живность, а его дух все еще обретался где-то рядом, тяжело и мучительно вздыхая. Освободится он, только когда кто ни будь соберет перстни с его оголившихся до кости пальцев. Но и тут надо быть осторожным - золото явно проклято и наведет беду на удачливого кладоискателя. Бормоча, что-то под нос, мой напарник перенастроил лозу, и теперь она указывала в противоположном от трупа направлении, в еще более густые заросли. Но не успели мы покинуть вечного постояльца этого места, как лес вздохнул. По крайней мере, так это выглядело, мощный ветреный выдох из самых темных заросших ельником глубин. Кроны деревьев зашумели почти громко, словно там наверху бушевал ураган. В дальних уголках леса родился тонкий барабанный перестук, что все усиливался, громыхая со всех сторон, эдакая симфония сплетающихся древних стволов, тонкой волнующейся травы, и свободных листьев. Длилось это секунд пять, а потом смолкло. Я знал, что это - папоротник скоро зацветет, и вся лесная сила сосредотачивалась сейчас в каком то укромном месте. И лучше бы успеть туда поскорее. Установилась ломкая тишина, потому что с барабанным боем затихли все посторонние звуки. Но вот опять зашуршали в листве мыши, затараторили в высоте ночные пичуги, а мелкие лесные духи пустились в пляс на дряхлом пеньке. Увидев нас они против обыкновения не сбежали, а только сгрудились в кучу, сверля нас пустыми черными глазенками. Папоротник расцветал и нечисть наглела. Мелкие духи шарахались из-под ног, а вот когда мы форсировали мелкое стоячее болотце в омерзительно пахнущим метаном водой меня кто-то ухватил за ноги и дернул, словно хотел утопить в этой луже около полуметра глубиной. Я выругался и наподдал ногой, а потом, достав из-за пазухи пакетик с толченым костяным порошком, щедро сыпанул его в булькающую жижу. Вода вскипела, в свет моего фонаря выметнулось черное лицо с плоскими немигающими рыбьими глазами. Скривившись от омерзения, я приложил эту ряху рукояткой кинжала. Зря, наверное, болотный дух был слабенький и к тому же совершенно ничего не соображающий от порошка. Удар кинжала был для него фатален, и он расплылся по своему водоему черной жижей. -Поторопись, - сказал Кабасей, обернувшись. Стиснув зубы, я выбрался из болотца, и поспешил за напарником. Мы вспугнули матерого филина сидящего на низкой ветке лиственницы, и он тяжело поднялся в воздух, сверкнув напоследок желтыми глазищами. Лоза уверенно указывала направление, и я искренне надеялся, что на этот раз там будет не клад. Дальше бурелом кончился и идти стало проще. Ровная лесная травка покрывала всю поверхность земли, маскируя многочисленные норки. Мышиные, барсучьи, лисьи и змеиные. Кроны стали пореже и можно было разглядеть, как по темному небу неспешно текут беловатые облака. Стало как будто теплее. Даже жарко, хотя на самом деле температура тут была не при чем. Просто в лесу нарастало напряжение, и можно было почти физически чувствовать, как протекают потоки дикой и неуемной лесной силы, обвивают стволы, прут из земли. -Стой! - вдруг сказал Кабасей так резко, что я, остановившись, непроизвольно ухватился за рукоятку кинжала. Тот колдуна мне не понравился. Что бы ни происходило до этого в лесу - было в порядке вещей, и совершенно не трогало моего многое знающего напарника. А вот сейчас случилось что-то выбивающееся из правил. Кабасей замер, потянул из-за плеча ружье. Мне вдруг показалось, что сейчас из лесной тьмы на нас выломится искомый демоннянька во всем своем, наверняка омерзительном, величии. Я панически заводил фонарем из стороны в сторону, стремясь увидеть как можно больше. -Да не дергайся ты! - прошипел мне колдун, - впереди нас кто-то идет. -Кто? - спросил я и сам удивился, потому что голос у меня был тонкий и дрожащий, совсем не геройский. -Не знаю, вот его следы на земле. Я осветил почву. Следы были нечетко очерчены в мягкой земле - просто овальные вмятины. -Идет впереди нас, - сказал Кабасей - опережает минут на пять. Я кивнул. Мне становилось все более неуютно в этом лесу. Странно, я никогда не боялся этого скопища деревьев. Но сейчас, на нас ото всюду пялились глаза. Пялились с бессильной ненавистью, куда более сильной, чем та вялотекущая неприязнь испытываемая незримыми обычно. Мне стало казаться, что скоро даже слабенькие лесные духи начнут кидаться нас в безумных самоубийственных атаках. Безумных поодиночке, потому, что их всех нам не отбить. Обладателя следов мы нагнали через десять минут. Его силуэт мелькал среди редко стоящих стволов, видимый смутно и нельзя было с уверенностью сказать кто это такой. Впереди виднелась просека, где деревья стояли совсем редко и когда темный абрис впереди достиг открытого пространства, Кабасей припустил за ним бегом, на ходу вынимая из-за пазухи деревянный резной талисман. Я побежал следом, успев подумать, что назревает схватка. Мысль о близости демона-няньки по-прежнему не покидала меня. -Стоять!!! - рявкнул Кабасей, когда до фигуры оставалось метров десять. Силуэт замер как вскопанный. Было видно, что его сотрясает крупная дрожь. Медленно, он обернулся и попал под свет Кабасеева фонаря. -Люди? - вымолвил он - люди здесь?! Он и сам был человеком, весьма безвольного вида, кстати. Лет двадцати, не больше, с дурацкой кудрявой бороденкой. Глаза у него были красные и фанатичные, сейчас прищуренные от яркого света. -Люди! - ответствовал мой напарник, - ты вроде сам не некродемон. Что здесь делаешь в такую пору. Этот тип замотал головой, видно было, что он серьезно нервничает: -Так это! - выдал он - пора... она самое то. Папоротник цветет! Чувствуете? Еще бы мы не чувствовали - в тот же миг по лесу пронесся новый перестук, куда сильнее прежнего. Казалось, все до единого лесные обитатели исступленно колотят в пустые древесные стволы. -Время подходит! - вскрикнул, вжавши голову в плечи, парень - кто найдет папоротник в такую ночь, тот силу обретет, и бессмертие и станет понимать язык зверей и птиц! Вы знаете! Вы должны знать! Раз в году, волшебный цветок! -Тебя звать, как? - спокойно спросил Кабасей. Парень сглотнул, нервно заелозил взглядом по земле: -Иван... -Вот что, Ваня, - произнес колдун Кабасей и, сдернув с плеча дробовик, упер его стволами встреченному в живот - иди-ка ты отсюда, на фиг. Выбирайся вон из леса, и беги скорее к селу. Пока еще есть время! Пока еще можешь уйти живой. Тот вытаращил глаза на вдавившиеся в тело стволы, раскрыл рот и заорал истерично: -Да вы что?! Да сейчас! Я знаете, сколько готовился, сколько книг перерыл!? он остановился, переводя дух, потом добавил страшным шепотом - да я могилы копал и из костей оберег сделал. - Да вот он, скажешь, хоть кто ни будь через него прорвется?! И он бережно извлек оберег на лунный свет. Пах он не очень, выглядел еще хуже, а самое главное был весьма слабеньким. Кабасей вздохнул, ткнул встречного стволами, так что тот покачнулся и едва не выпустил свой амулет: -Вот именно, хоть кто и прорвется. А если не прорвется, то я тебя сам прикончу, ты понял?!!! Последний раз говорю, иди вон из леса, и может выживешь. Тип отпрянул от ружья, крикнул визгливо: -Психи! Оба психи! - и поспешно побежал прочь, к счастью вроде в противоположную от папоротника сторону. -Вроде внял, - сказал колдун, - поспешим. И мы поспешили. И успели почти впритык. Крошечная поляна, на которой собирался зацвести папоротник, почти целиком скрывалась пышной кроной древнего и могучего дуба. Сквозь густую листву не почти не проходило света и потому у корней его ничего не росло, кроме неприметного обгрызенного папоротникового листа, которому и предстояло стать в эту ночь центром впавшей в буйство лесной силы. Вообще папоротник служит не только злу. Все зависит от того, кому достанется его цветок. Нечисть была тут. Почти вся: духи лесные, водяные, крылатые воздушные духи. Крошечные чешуйчатые демоны, поблескивающие полированной древесиной лешие. Они покрыли поляну плотным, все время шевелящимся и галдящим ковром. В первых рядах обреталось трое водяных, тупо пялившихся в папоротник непроницаемыми черными глазами. Разгоряченные бегом, мы чуть не вылетели на поляну, прямо в лапы легиону чудовищ и лишь в последнюю секунду успели остановиться за густыми зарослями, окаймлявшими поляну. Кабасей окинул незримых беглым взглядом, и принялся непослушными пальцами развязывать кожаный водонепроницаемый мешочек. Когда он очерчивал серебристым порошком круг, заключавший в себя нас, то его руки слегка тряслись. Все тот же экстракт серебра, плюс еще с два десятка экзотичных снадобий, и монстры нас не тронут. Просто не увидят. Чудовищ на полянке становилось все больше. Воздух пропитывался гадостным мускусным запахом, так похожим на запах демона-няньки. Мелкие лесные, совершенно озверевшие от ожидания то и дело принимались люто драться между собой. Кровь, черная, темно-красная, брызгала на соседних незримых, приводя их в еще большее неистовство. В небеса поднимались удушливые испарения, словно тут на сухой лесной полянке возникло вдруг пропитанное метаном болото. Теплело все сильнее и я, вдруг понял, что могу различать силуэты монстров у самого дерева, там, где до сих пор царила непроглядная тьма. Там растекался пепельный дрожащий свет, эдакий светящийся аналог тумана. Гулко ухнуло, и круг незримых чуть расширился. Потом теплого, пахнущего испарениями воздуха обрушился на нас, игриво затрепал волосы. Последние уродливые твари собирались к месту цветения, сами того не замечая, обтекали наш круг стороной. Призрачный свет мигнул в глазах водяных, расцветил их шкуру сероватыми бликами, и из пепельного тумана выплывало все больше и больше невидимых ранее деталей. Кабасей тронул меня за плечо: -Никогда до этого не видел, как цветет папоротник? Смотри, сейчас... Твари замолкли и по полянке растеклась напряженная тишина. Лесные монстры с надеждой всматривались в папоротник, гротескно напоминая сейчас веселых гостей, что собрались под новый год, и с нетерпением ждут, когда стукнут куранты. Раздался еще один хлопок в воздухе, а потом папоротник зацвел. Нежный, розовый цветок раскрылся на наших глазах, слабо затрепетал прозрачными лепестками, и излил на притихшую округу теплый мерцающий свет, в один момент придавший подлесному пространству какой то идиллический вид. Даже полчище незримых, казалось, утратило свои уродливые черты, стало как-то спокойней, умиротворенней. Никто из лесных не пытался соврать цветок, они только стояли узким полукругом и позволяли свету изливаться на них. Выглядело все величественно, и одновременно уютно. Мой наставник в это время, вытянув шею, сканировал взглядом толпу замершей нечисти. Судя по всему демона-няньку он ожидал с минуты на минуту. И тот не замедлил явиться. В свете папоротника материализовался массивный корявый силуэт, похожий на вставшего на дыбы медведя. Вот только у медведей не идет по всему телу сизая чешуя, пополам с шерстью, и при ходьбе они не опираются на когтистые трехпалы лапы, что больше бы подошли динозавру, чем медведю. И демон был рогат, из его густой шерсти поднимались ветвистые оленьи рога, блестящие, словно гладко отполированные и покрытые лаком. -Как он раздался! - изумился Кабасей, - ну держись, теперь. Тяжело переваливаясь, демон протолкался через толпу незримых, те обиженно взвизгивали, некоторые, очнувшись от транса, пытались напасть на него, но находили скорую гибель под его птичьими лапами. Колдун поднял, ружье, тщательно прицелился и дождался, пока широкая спина демона (что был выше его на две головы), не окажется как раз напротив цветка. Вырвавшийся из густых зарослей человек спутал нам все планы. Яростно размахивая своим вонючим амулетом, к цветку спешил наш недавний встречный. Вот теперь он сам выглядел настоящим психом. Глаза его лихорадочно блестели, изо рта капала слюна. Не обращая не малейшего внимания на начинающуюся волноваться нечисть, он ринулся наперерез демону-няньке. -Черт! - крикнул Кабасей, - идиот! Я ж тебе сказал... Демон-нянька заметил бегущего, а секунду спустя, увидел и нас. Он уже был достаточно силен, чтобы его зрение проникло сквозь защитный круг. Взмахом лапы он уронил на землю, подбежавшего охотника за папоротником, а потом с неожиданной скоростью ухватил цветок и соврал его, выдрав вместе со всем растением. Свет моментом погас, и ослепленные на миг монстры дружно взвыли. Цветок! Цветка больше нет! Цветок похищен! Похищен ренегатом и среди нас... люди! Большой демон уже бежал, его спина скрывалась за корявым стволом дуба. Кабасей быстро выстрелил дважды, и один раз попал, потому что демон дернулся и взвыл, начал падать, но сумел сохранил равновесие и исчез в темноте. На поляне стояло безумие. Лишенные успокаивающей подпитки незримые впали в неконтролируемое буйство и сейчас катались по поляне, раздирая и кромсая друг друга. Сразу десяток маленьких монстров навалилось на сумасшедшего охотника за папоротниковым цветом и, с дикими воплями, драли его на части. Впрочем, вопли самого охотника были не менее дикими. В воздух взлетел, кувыркаясь, костяной талисман с еще цепляющейся за него кистью с тремя пальцами, смешался с ошметками плоти незримых, вонючей слюной, и холодной кровью. Визги были оглушающими, бешенство охватило всех без исключения лесных жителей. Два десятка монстров различных калибров, размахивая искривленными конечностями, навалились на наш круг, и с воплями боли отпрянули, едва не добившись своего. Мы переступили круг со стороны зарослей и бросились бежать. Бежали без оглядки, спотыкаясь, почти падая. Мы потеряли половину нашего снаряжения и один из фонарей. Мой напарник ударился о дерево и сломал себе три ребра. До сих пор удивляюсь, как не сломал больше. Лесные демоны преследовали нас до самой границы леса так и норовя вцепиться в загривок. О да, такого поспешного отступления, карьера величайшего колдуна Кабасея еще не знала. Теперь я знаю, почему так трудно утащить папоротников цвет. Знаю его ценность. Глубокой ночью, мы, усталые и пристыженные добрались до ближайших домов и поспешно покинули село. То, что демон сюда больше не явится, было яснее ясного. И еще мне не нравилось, как хмурится, вспоминая что-то, мой наставник колдун Кабасей.