Бастард

5

Станко пробирался вперед на четвереньках, боком, как охромевший пес, потому что в правой руке его вздрагивал пламенем огарок свечи — последний подарок Илияша.

Толстые корни, свесившиеся в подземелье, жадно ощупывали чужака, путались на лице, сетью перегораживали путь. Несколько раз ему пришлось вынимать меч — хоть это и было мучительно трудно в узкой норе с осыпающимися стенами. Потом ход резко свернул вниз, и продвигаться стало легче — корни не дотягивались на такую глубину, зато пол и стенки отсырели.

Упрямо, как полуслепой крот, он полз вперед, но занимали его не мстительные раздумья и не планы покушения — стыдясь сам себя, Станко думал об Илияше.

Они так и не простились по-человечески. Их так ничего и не связало; они проделали вместе этот длинный, жуткий путь, и вот Илияш ушел, насвистывая и бренча монетами, озабоченный лишь собственным благополучным возвращением; Илияш ушел, а Станко ползет этим темным ходом навстречу неведомо чему, и жить ему осталось, скорее всего, несколько часов…

Пламя свечки заколебалось сильнее, завалилось на бок, горячий жир закапал Станко на пальцы. Он чуть не выронил огарок; нора вывела его в настоящий подземный коридор — сводчатый, со стенами из тесаного камня, с истертыми плитами на сыром неровном полу.

Станко выпрямился и огляделся; слева коридор заканчивался тупиком, справа веяло затхлой влагой.

Я под озером, понял Станко и испугался, так ярко представилась ему масса земли и воды, нависающая у него над головой.

Стуча зубами от холода и нервного напряжения, он свернул направо.

Он больше никогда не увидит Илияша. Здесь, в подземелье, некого обманывать и не перед кем притворяться — они больше не встретятся.

Станко вдруг стало мучительно, нестерпимо одиноко. Всю жизнь он мечтал иметь рядом кого-то, кто придет на помощь и спасет во что бы то ни стало, на кого можно рассчитывать, с кем можно говорить… Ерунда, он просто увидел в Илияше то, чего нa самом деле не было. Он так и не вырос; он до седых волос останется растерянным сельским сопляком, готовым броситься на шею первому приглянувшемуся мужчине: «Ты — мой папа? Да?»

И, окончательно разбередив себя, он со злостью плюнул на покрытый плитами пол. Хватит. Теперь у него один друг и одна надежда — меч. Тот не подведет и не запросит денег. Впереди последний шаг, последний удар…

Стиснув зубы, Станко поднял свечку над головой и пошел быстрее.

Коридор не расширялся и не сужался; на уровне человеческого роста в стены вмурованы были кольца — для факелов, подумал Станко. Где-то капала вода; по полу бежал пропахший гнилью ручей, и каждый шаг непрошенного гостя отдавался шлепаньем, будто плюхались в болото сытые жабы…

Не думать ни о чем, вспомнить мать. Ее похитили из родительского дома накануне свадьбы… Неужели он, Станко, когда-нибудь женится на Виле? Вила… Вот так штука, он совсем забыл о ней, забыл ее лицо, забыл ее голос… Почему? Разве это правильно? Почему то, что казалось таким важным, теперь отошло, стерлось, выцвело… Снова Илияш: «А если ты забудешь ее»… Да нет же, не то! Он должен думать о другом… Мать похитили накануне свадьбы, князь Лиго вывез ее в поле, и там, под гогот стражи… А вдруг это и вправду был не князь Лиго?! Какой-то мерзавец, глумясь, присвоил себе княжеский титул… «В тебе благородная кровь»… Но она же ненавидела его?!

Станко остановился. Дрожащей рукой прилепил свечку к стене. Вытер пот со лба.

Э, так не годится. Воин не может идти на бой в рассуждениях и раздумьях… А все проклятый Илияш! Не друг он, а враг заклятый, тайный сеятель сомнений…

Станко тряхнул головой — пышные когда-то, а теперь слипшиеся в грязи длинные волосы мотнулись и упали. Прерывисто вздохнув, он вытянул меч.

…Тяжесть, лежащая в его ладони, была силой и властью… Желобок на мече был… был прямой дорогой, с которой не свернуть…

Не свернуть.

Кем бы ни был человек, надругавшийся над его матерью, как бы мать потом не относилась к нему — но она была несчастна. Никогда в жизни она не знала покоя, и никакой Илияш не сможет этого опровергнуть. Он, Станко, знает о ее бессонных ночах, пережитых унижениях, слезах… Неужели все это останется неотплаченным?! Нет, кто-то должен заплатить, и пусть это будет князь Лиго!

Он враз успокоился. Руки перестали дрожать, даже свечка разгорелась ровнее. Кинув оружие в ножны, он отлепил ее от стены и двинулся вперед, и каждый шаг его был уверенным шагом мстителя.

Он шел и шел, и сначала ему встретился скелет, прикованный к стене. Станко увидел его, едва не наступив; скелет сидел, вытянув костяшки ног поперек коридора, одна рука отсохла и валялась рядом, другая заключена была во вмурованное в стену кольцо. Заключенный? Пытаемый? Страж?

В селе у Станко среди детишек бытовало поверье: нельзя переступать через вытянутые ноги, а то в старости паралич разобьет… Затаив дыхание, на всякий случай приготовив меч, Станко перешагнул через грязно-желтые кости. Ничего не случилось.

Потом по сторонам стали попадаться массивные двери, и в каждой прорезано было узкое окошко, забранное частой ржавой решеткой. Это была либо подземная тюрьма, либо склад — в одной боковой комнате громоздились заплесневевшие ядра для катапульт, в другой белели на полу сваленные грудой человечьи кости.

Станко больше не заглядывал за решетки. Он просто шел и шел, и коридор становился все шире, все захламленнее, под ногами противно прогибался ковер из прогнившей трухи. Потом, напугав мстителя до полусмерти, нырнула в нору крыса…

Потом он услышал голоса.

Говорили громко, возбужденно, сразу несколько человек, но до Станко звуки доносились неясно, приглушенно, и он не мог разобрать слов, только возгласы и смех…

Он поспешил вперед — подземный ход упирался в высокую дверь из толстых досок, широкие щели между ними цедили очень тусклый свет. Голоса стихли в отдалении; на смену им из-за двери донесся дробный топот, так бегают по мостовой в деревянных башмаках. Топот отдалился тоже; тишина.

Переведя дыхание, Станко принялся ощупывать дверь. Она заперта была изнутри на стальной засов, но тот так проржавел, что сдвинуть его с места не было никакой возможности — зря Станко обламывал ногти и сбивал руки. Дерево подгнило, можно, конечно, и высадить — но шуму от этого будет больше, чем если просто прийти к воротам и вежливо сказать: а где ваш князь? А вот я его убивать буду…

Уже отчаявшись, он нагнулся и нащупал одну совсем никудышную, гнилую расшатанную доску.

По коридору — а за дверью, вероятно, располагался коридор — снова прошли — степенно, но с таким громким сопением, что Станко притаился. Когда сопение стихло, он вытащил меч и в два счета выломал изрядный кусок доски — над самым полом. Пролом смутно засерел — на ощупь Станко определил, что с внешней стороны дверь прикрыта грубой тканью.

Теперь предстояло самое сложное — во-первых, пробраться через образовавшуюся узкую дыру, во-вторых, сделать это незаметно для бегающих, сопящих и смеющихся обитателей замка. Нелегкое это дело удалось Станко лишь с третьего раза — дважды ему помешали, зато потом он так торопился, что сильно ободрал в проломе плечо.

Он сидел на корточках в полутьме, затаив дыхание. Место, куда он попал, напоминало сразу кладовую и прачечную — вдоль стен свалены были плетеные корзины, полные тряпья, громоздилась вверх ножками мебель, оставляя посередке лишь узкий проход, тут и там развешены были на веревках серые простыни, будто для просушки… Похоже, Станко пробрался в самую нижнюю, самую черную, самую простонародную часть замка.

Откуда-то из глубины захламленного коридора снова послышались голоса — Станко испуганно забился в какой-то темный угол. Мимо широким шагом прошли трое — все женщины, все дородные, в передниках и чепцах:

— На кухню, говорит, на кухню… Все, говорит, за работу, его сиятельство, говорит, с меня спросит…

Смех:

— Ишь, ты! Я Хенко еще поваренком помню, чумазый такой, под лавками ползал да тумаки получал…

— Его сиятельство с распорядителя спросит, а тот уже — со старшего повара…

— Довольно болтать, подружки… Поспешим, а то правда…

Голоса стихли.

А его сиятельство в замке, подумал Станко злорадно. То-то такая беготня…

Невидимый в своем убежище, он проследил глазами за поваренком в сбитом на бок колпаке — тот сломя голову несся куда-то и так спешил, что зацепился на бегу за пыльный деревянный ящик и растянулся во весь рост. Разревевшись в голос, бедняга все же поднялся и продолжил свой путь видно, поручение было серьезное, а на наказания в замке не скупились.

Проводив поваренка, Станко задумался: который час? Далеко ли до вечера? Безопасно ли пробираться коридорами сейчас — или дождаться ночи?

Меч, казалось, нетерпеливо завозился на боку. Станко провел в ожидании полчаса — но голоса и шаги теперь слышались только в отдалении.

Тогда он потихоньку выбрался из груды хлама, скрывавшей его, и очень осторожно, перебежками, двинулся туда, куда убежал поваренок.

Это действительно были подсобные помещения, темные, затхлые, со множеством укромных углов и безлюдных переходов. Станко поблагодарил добрых духов за столь удачное устройство замкового хозяйства и, никем не замеченный, разом одолел два лестничных пролета.

Здесь было светлее и многолюднее, но в толстых стенах имелись ниши, прикрытые гобеленами; Станко двигался бросками, от ниши к нише. Иногда какой-нибудь пробегающий слуга удивленно выкатывал глаза при виде беспричинно колеблющейся ткани, тогда Станко замирал с мечом наизготовку; но к счастью, в тот день в замке было, по-видимому, множество неотложных дел — забыв свое удивление, слуга тут же спешил прочь, и Станко расслаблялся, ощущая на лице и на спине липкий противный пот.

Потом он наткнулся на кухню и чуть не потерял сознание от запахов, разносившихся из-за ее прикрытых дверей. Туда и сюда сновали слуги, и в то и дело открывающийся проем видно было, как мечутся в клубах пара белые фигуры. Изголодавшийся Станко стоял за гобеленом, не в силах пошевелиться, зажав нос… Надо было срочно уходить, но уйти долго не удавалось, потому что какой-то краснолицый увалень в переднике вывел из кухни поваренка и тут же принялся деловито пороть его у самой двери. Порол молча, без жестокости, но и без снисхождения; поваренок — это был другой, не тот, что упал в коридоре — терпел наказание тоже молча, беззвучно глотая слезы… Наконец увалень закончил работу, что-то велел сквозь зубы и удалился на кухню, тут же потерявшись в тучах пара; поваренок, всхлипывая, подтянул штаны и потащился следом.

Станко едва сдержался — так хотелось ему выбраться из укрытия и расквасить увальню нос. Чаба когда-то объяснял ему, что «за дело» надо обязательно наказывать — но Станко не хотелось вспоминать его наставлений.

Наконец, коридор опустел на короткое время, и ему удалось проскользнуть дальше.

Правду говорил Илияш — ему везло-таки. Либо извилистые коридоры были слишком хорошим укрытием, либо Станко оказался незаурядным лазутчиком. Вскоре из нижних этажей, где суетились, как перед праздником, возбужденные слуги (добрые духи, зачем князю такая уйма слуг?!), он пробрался в верхнюю, аристократическую часть замка.

Здесь никто не носился с подносами и светильниками наперевес — зато здесь прогуливались, позвякивая доспехами, плечистые молчаливые стражники. Гобелены здесь были расшиты золотом и серебром, на стенах против узких окон помещались картины — темные, маслено поблескивающие, заключенные в тяжелые рамы.

Станко переждал патруль, схоронившись за портьерой. Выждал еще какое-то время — тишина. Тогда он выбрался и, неслышно ступая, двинулся по коридору, напоминавшему скорее длинный зал.

Он шел, и от напряженного разглядывания у него заболела шея. На картинах, таких больших, что они не влезли бы ни в один сельский дом, представлены были бесконечные батальные сцены — блеск оружия, кони, латы… Побежденные, умирающие в ногах победителей, раны, перевязанные чужими флагами… Позы бойцов были изысканно красивы, но Станко неприятно было на них смотреть, ему казалось, что нарисованная кровь сейчас прольется с рам на каменный пол…

Потом снова вдалеке послышались тяжелые шаги — и Станко едва успел спрятаться, и то ненадежно. Стражники прошли — хмурые, сосредоточенные, и Станко дрожал, вжавшись лопатками в стену, и стена стала мокрой в том месте, где касалась его спины.

Но опасность опять миновала. Ведомый все разгорающимся любопытством, Станко вернулся к своему занятию.

Батальные сцены сменились портретами — мужчины в доспехах, с гордо вскинутой головой, с холодным блеском в глазах, и женщины — красивые, холеные, с россыпями драгоценных камней на платьях и надменно-злыми, бледными лицами. Станко становилось не по себе под их равнодушными, ледяными взглядами.

— Вы — мои предки! — сказал он беззвучно, но яростно, обращаясь к ближайшему рыцарю (у него, как и у многих мужчин, сидел на голове тонкий четырехзубый венец). — Вы — мои предки, и я вас вовсе не боюсь!

Тишина была ему ответом; люди с полотен смотрели все так же, взгляды их пронизывали Станко насквозь. Тогда он испугался собственной смелости и поспешно огляделся; коридор-зал был пуст. Дерзкий потомок оставался наедине с надменными предками.

Пройдя еще немного, Станко вдруг остановился, как вкопанный.

С портрета на него смотрел бесстрастный темноволосый человек в четырехзубом венце. На плечах его небрежно лежал складками пурпурный плащ; ткань отбрасывала на лицо чуть зловещий, царственный отблеск. Глаза были слегка прищурены, и невозможно было разобрать их цвет.

Что-то неуловимо знакомое померещилось Станко в этом волевом безбородом лице. Сердце его вдруг заколотилось, как подстреленное; дрожащими руками он извлек из-за пояса кошелек и вытащил единственную оставшуюся там серебряную монетку.

В зале было недостаточно светло; щурясь до боли в глазах, почему-то на что-то надеясь, Станко вглядывался то в портрет, то в серебряный профиль. Самым важным делом в жизни ему казалось сейчас опознание: он? Не он? Неужели он-таки?

Совсем как в детстве: дядя, вы мой папа, да?

Он поворачивал монетку так и сяк, будто можно было заглянуть за профиль, встретиться лицом к лицу с изображенным на ней властителем. Наконец, он встал на цыпочки и протянул руку к человеку на портрете, вопросительно заглядывая ему в глаза…

Будто клещи сомкнулись на его локтях, дернули, оторвали от портрета, он даже не успел потянуться к оружию — и в то же мгновение трое скрутили ему руки, а четвертый, мрачно кривясь, вытащил из ножен и брезгливо покрутил в руках его меч:

— Гляди-ка… И по замку шляется… Эх, ж-жабья уха, кто-то за это ответит, а мне неохота…

Станко дернулся — ему чуть не выломали руки, от боли он ослаб и перестал сопротивляться. Тот, что держал его меч — видно, старший — рукой в перчатке взял его за подбородок и рывком запрокинул лицо:

— Мальчишка?.. Мерзавец… Кто-то ж головы лишится из-за тебя… Кто-то ж пропустил, ж-жабья уха…

— Он один? — спросил кто-то у Станко за спиной.

Старший длинно выругался:

— А, чтоб тебя… Труби тревогу, Скан.

Он повернулся на каблуках и заспешил прочь, за ним двое волокли скрученного, как ягненка, Станко, а по коридорам, отдаваясь эхом, раскатывался нервный, зовущий звук рога — трубили тревогу.

Предки из тяжелых рам насмешливо взирали на бесславный конец дерзкого, несчастного потомка.

На маленькой жаровне грелись две пары клещей, острая пика и крючья. Палач, невысокий, обстоятельный умелец, возился в дальнем темном углу оттуда звенело железо.

Станко раздели донага; руки и ноги его надежно удерживались железными, вмурованными в стену кольцами. Низкая комната с тяжелым нависающим потолком пропахла гарью и потом; подручный палача в кожаном переднике принес две трехногих табуретки — для капитана стражи и для писца. Вдоль стен молча стояли еще трое или четверо стражников.

— Кто на воротах дежурил с утра? — спросил сквозь зубы капитан, обращаясь к кому-то у стены.

— Десятка Витко, — глухо отозвались из темноты.

Капитан явственно скрипнул зубами.

Глаза Станко бездумно блуждали по стенам и потолку — то и дело приходилось торопливо отводить взгляд, натыкавшийся на дыбу, плети, колодки с винтами, сидение с выдвижным шипом…

Капитан подошел к Станко вплотную — коренастый, не старый еще человек со сросшимися на переносице бровями. У этого человека была большая неприятность, которая могла стоить ему положения, карьеры и самой жизни: прямо в сердце замка был схвачен неведомо как пробравшийся туда лазутчик.

— Ну, — проронил капитан сквозь зубы, — приступим… Ты кто такой?

По спине Станко, по лицу, по груди градом катился пот — и не только оттого, что в камере было душно. Он глупо улыбнулся — бессмысленно, как мог. В деревне был дурачок, бродивший обычно со двора во двор, он улыбался так же — бессмысленно и жалко, и обидеть его считалось грехом…

По лицу капитана прошла медленная судорога. Он сдержался и снова спросил ровным голосом:

— Имя?

— Станко, — выдохнул его пленник, радуясь тому, что хоть на один вопрос может ответить, не таясь.

— Кто такой?

— Сын… — прошептал Станко, содрогаясь.

— Что?

— Сын… Я сын…

— Чей сын? — карие глаза капитана оказались совсем рядом с блуждающими глазами Станко. Тот часто задышал:

— Я… Я не хотел ничего дурного, господин капитан… Я… был на кухне, и просто, случайно… Я не виноват, я хотел посмотреть картины…

Он нес и городил чепуху, бессмыслицу, а ум его лихорадочно искал правдоподобную версию, путь если не к спасению, то хоть к избавлению от пыток. Если ему суждено умереть, не выполнив миссии, то пусть он умрет достойно…

Капитан скривил губы, и Станко осекся.

— Послушай, Станко, — медленно сказал капитан. — Мне не нравится то, что я буду сейчас делать. Я прошу тебя избавить меня от этого грязного, нудного, неблагодарного занятия. Ты будешь отвечать на мои вопросы?

— Буду, — пробормотал Станко и снова огляделся, как затравленный. Палач стоял в стороне, задумчиво массируя правой рукой локоть левой; писец удобно устраивал на коленях бумагу, а те, что стояли у стены, молча поблескивали оружием.

— Будешь, — криво усмехнулся капитан почти с облегчением. — Будешь… Это твой меч?

Станко увидел свой меч — свою надежду, верный меч, подарок Чабы! — в руках у подручного палача.

— Ну-у… — он тянул время, а спасительная мысль, если такая была возможна, все не приходила, — да, это мой меч.

— Хорошо, — капитан взял оружие в руки, попробовал клинок: — Ого… Это очень хорошее оружие. Откуда оно у тебя, ты ведь простолюдин?

«Я не…» — хотел сказать было Станко, но прикусил язык. Выдавил из себя:

— Мне… подарили…

— Кто?

— Один старый солдат…

— Зачем?

«Чтобы убить князя Лиго».

— Просто так… Да просто так, ему не нужен был, вот он и подарил…

— Хорошо, — капитан отдал меч кому-то из стражи. Постоял к пленнику спиной, чуть повернув голову, так что Станко видел, как бьется жилка у него на виске. Резко обернулся:

— Как ты проник в замок?

— А… — начал Станко и осекся. Облизнул губы, снова забегал глазами:

— Я… Вошел…

Томительная пауза. Капитан, конечно, ждал продолжения, но его не последовало.

— Как вошел? Через ворота?

— Да… — прошептал Станко, и тут же от стены рявкнули:

— Ложь! Ты знаешь Витко, капитан! Через ворота и мухе не пролететь!

— Помолчи, — прохрипел капитан, не оборачиваясь к говорящему. Снова приблизил лицо к лицу Станко, посмотрел на него снизу вверх, потому что железные кольца были вбиты довольно высоко:

— Парень… За каждое слово неправды… Ты ответишь. Разве я похож на дурачка? Ты проник в замок, с мечом… Тебя послали. Зачем? Убивать. Кого?.. — капитан дернулся, — мы оставим этот вопрос на потом… Его сиятельство может быть очень жестоким, Станко, — он оскалился.

Палач переступил с ноги на ногу и шумно вздохнул.

— Как ты попал в замок? — тихо спросил капитан, и в голосе его звякнул металл. — КТО ТЕБЯ ПРОВЕЛ?

Станко заметался:

— Никто… Никто, господин капитан, я сам… Я не хотел злого, я…

Все внутри него дрожало от унижения, он всхлипнул и замолк.

— Ты врешь, — сказал капитан ровно. — Я спрашиваю тебя последний раз: кто из людей, знающих ходы-выходы, провел тебя в замок?

Стало тихо, только потрескивала жаровня да вздыхал палач.

— Хорошо, — бросил капитан тихим, бесцветным голосом. — Латко! Приступай.

Палач оставил вздохи, деловито поправил фартук и осторожно взял с жаровни клещи — раскаленные докрасна.

Станко в изнеможении закрыл глаза. Прав был Илияш, прав… Зачем все… Добрые духи, какой конец… Ты всегда прав, Илияш… Илияш?! Нельзя даже в мыслях произносить его имя!

Покачиваясь, клещи плыли по воздуху к Станко. Он видел их, даже не раскрывая глаз.

— Ну не упрямься, мальчик, — мягко сказал вдруг капитан. — Этого не хочется ни тебе, ни нам… Тот человек служит во дворце?

Станко не отвечал. Все мышцы его мучительно напряглись, но железные кольца держали крепко.

— Тот человек стражник? Или слуга? Назови его имя, Станко, мы отыщем его сами… Нам нужно имя.

Клещи зависли перед самым лицом. От них исходил жар; красные, как закатное солнце, они повернулись у Станко перед глазами:

— Разве ты враг себе? Ну-ка, подумай: может быть, тот человек служил в замке раньше, а теперь не служит?

Станко заплакал. Как последний трус, он плакал от страха, а ведь верил раньше, что боль и пытки ему нипочем…

— Говори, — так же тихо и мягко попросил капитан. — Говори, сынок. Ну?

Слово «сынок» полоснуло Станко, как нож. Он изо всех сил стиснул зубы.

— Давай, Латко, — устало бросил капитан палачу.

И клещи коснулись обнаженного плеча.

Все поплыло, размылось бесформенными пятнами — огни факелов, лицо капитана, лицо палача, красное пятно клещей… Станко выгнулся дугой, захлебываясь криком, ударяясь головой о стену:

— Нет, нет… Нет, нет, нет, нет!

— Говори! — взревел капитан, но до Станко его голос донесся приглушенно, как сквозь вату…

Далеко-далеко стукнула дверь, ударившись о стену. Клещи отодвинулись от тела пленника, и Станко сразу же обвис, удерживаемый только железными кольцами.

Рядом медленно, тягуче текли голоса:

— …Тот самый?

— А… я… ваш сия…

— Освободить….

Станко через силу поднял голову. Волосы закрыли лицо и мешали смотреть.

В обступившем его тумане он видел только стоящего навытяжку капитана, замерших за его спиной стражников — руки по швам, подбородки их, кажется, смотрели в потолок. Уронив бумагу, вытянулся писец; перед ними, полускрытый темнотой, стоял человек в пурпурном плаще, лица его Станко не видел.

— Слава его сиятельству! — отрывисто рявкнули стражники. Человек в пурпурном плаще обернулся к пленнику, кивнул небрежно:

— Ко мне…

Станко расширил воспаленные глаза: в этом грозном человеке ему померещился Илияш.

Бред, подумал он устало и потерял сознание.

В просторной комнате смеркалось, темнели высокие стрельчатые окна. Бесшумно, как призрак, откуда-то вынырнул слуга с огнем и принялся зажигать светильники. Осветились тяжелые, спадающие до пола складки портьер; осветились золотые корешки книг, потускневшие от времени рамы, расшитые жемчугом гобелены, развешанное по стенам оружие… Закончив работу, слуга низко поклонился и так же бесшумно вышел, но на смену ему явился другой — накрахмаленный, пышущий духами — и поставил на стол перед Станко серебряный поднос. Рядом, отдельно, водружен был тяжелый кубок, над которым чуть заметно вился пар.

— Сначала — отвар, — негромко сказал человек, стоящий у темного окна.

Станко сидел в высоком кресле с подлокотниками в виде когтистых лап; плечо приятно холодила пропитанная мазью повязка. На нем была его же одежда — но пояс казался непривычно легким, без ножен и без меча. Меч лежал на другой стороне длинного стола, потерянный, какой-то жалкий, сразу потускневший среди окружающей его роскоши.

Третий слуга с поклоном поставил рядом с мечом еще один поднос, содержимое которого прикрыто было вышитой салфеткой. Поклонился до пола, вышел, пятясь и не переставая кланяться.

— Ты слышишь, Станко? Выпей отвар, — повторил человек у окна. — Тебе сразу станет лучше.

Это был Илияш, или Станко по-прежнему бредил.

Бездумно, просто повинуясь неизбежному, он двумя руками поднял кубок и поднес к лицу. Темная жидкость терпко пахла травами.

Он сделал глоток почти через силу, но напиток не был противным — теплый, чуть сладковатый, он проливался в горло сам, и Станко не пришлось прилагать усилий, чтобы осушить кубок до дна.

— Хорошо, — сказал человек у окна, и, судя по голосу, действительно обрадовался. — Хорошо… А теперь поешь.

Станко осторожно отставил опустевшую чашу. Так же бездумно склонился над подносом; от разнообразной снеди, тщательно разложенной на огромном блюде и маленьких блюдечках, поднимался тонкий щемящий аромат.

Станко отвернулся. Он не хотел есть. Ему неприятно было даже смотреть на еду.

— Ты же голоден, — тихо сказали от окна. — Вспомни, когда ты последний раз ел по-человечески?

Станко опустил голову, почти коснувшись подбородком груди. У него тонко звенело в ушах; наверное, он уже умер под пыткой.

Стоящий у окна щелкнул пальцами. В ту же секунду вбежал слуга, замер в поклоне. Несколько отрывистых слов — и слуга выбежал, в коридоре тут же послышался возбужденный шепот и приглушенный топот ног.

— Ничего страшного не случилось, Станко, — мягко сказал Илияш, или кем он там был. — Все обернулось как нельзя лучше… Ты держался достойно и меня не выдал.

Станко длинно, прерывисто вздохнул. Снова вбежал слуга, прибрал опустевший кубок, поставил на его место обыкновенную деревянную кружку. Добрые духи, кружка по самые края полна была молока!

То ли отвар наконец подействовал, то ли Станко совсем уж стосковался по молоку — но в эту самую минуту в нем проснулся голод.

Молоко, прохладное, густое, пахло травой. Ему вспомнилась рыжая задумчивая корова, звон струек о ведерко, молочница не разбавляет…

Он вздрогнул, вспомнив о матери.

Двузубой золотой вилкой он не умел пользоваться; отложив вилку в сторону, взялся за ложку и за нож. Ел и не чувствовал вкуса пищи; от окна за ним внимательно наблюдали, подбадривая:

— Ну, вот и молодец… Перепелочка знаешь чем фарширована? Черными грибами, они под землей растут, чтоб их собирать, надо десять лет учиться… А собирают их в полнолуние, да не где попало, а только в старых осинниках, вблизи ручьев… Вкусно, правда? А рыба морская, Станко, в реках такой нет, ее везли много недель в бочке с соленой водой, и, попав в руки к повару, она была еще живая… Ты никогда не видел моря, Станко, а там полно всяких диковин, вот на маленькой тарелочке — моллюски… Они живут в раковинах, как простые улитки, но только раковины у них огромные, перламутровые, вроде как дворцы… Ешь.

Это был голос Илияша, и его интонации, и его неторопливая манера рассказа — но перед Станко стоял чужой, страшный, властный человек с пурпурным плащом на плечах, и невозможно было поднять глаза и встретиться с ним взглядом.

Станко насытился и положил ложку. Ему действительно стало лучше; почти не болело плечо, и совсем не так громко звенело в ушах. Он сидел, по-прежнему опустив голову, покорно ожидая: что дальше?

— Ты наелся? — спросил стоящий у окна.

Станко чуть заметно кивнул, не поднимая глаз.

Илияш щелкнул пальцами — слуги убрали со стола, теперь на парчовой скатерти лежали только меч Станко да нечто на подносе, накрытое вышитой салфеткой.

— Тебе лучше?

Станко снова кивнул.

— А почему ты на меня не смотришь?

Станко сжался.

— Струсил? Признайся, струсил?

Станко вздрогнул. Медленно поднял голову:

— Нет.

На него, усмехаясь и сузив в щелочку голубые глаза, смотрел Илияш. У Станко немного отлегло от сердца.

— Хорошо… Смотри на меня, парень, смотри внимательно, — пурпурный плащ, сброшенный небрежным движением плеча, упал на высокую спинку кресла. Илияш, облаченный теперь в белую батистовую рубашку и бархатные штаны, взял с полки два тяжелых подсвечника с горящими в них свечами, поставил на стол справа и слева от своего лица. Уселся в кресло, взял в руки меч. Станко напрягся.

— Это очень хорошее оружие, — проронил Илияш, разглядывая клинок. — Столько приключений — и ни следа ржавчины, и по-прежнему острый, как бритва…

Он сдернул салфетку со своего подноса — там оказался бритвенный прибор. Серебряный тазик для бритья, чашка с кисточкой для взбивания пены, полотенце, металлическое зеркальце…

— Я попрошу у тебя разрешения воспользоваться твоим мечом, — сказал Илияш с усмешкой.

И, поколотив кисточкой в чашке с мыльным раствором, он взялся за свою бороду.

Брился медленно и осторожно, как человек, которого чаще бреют другие; клинок покрылся пеной, борода клочьями ложилась на поднос, и, освещенное двумя свечами, из лица Илияша проступало другое лицо.

Ничего простонародного не было в этом хищном, волевом лице со впалыми щеками и выдающимся подбородком. Это было лицо с портрета, лицо с потертой монеты, лицо владетельного князя Лиго.

Пауза затянулась. Князь осторожно промокнул лицо полотенцем; щелчок пальцев — и слуга убрал поднос. Две свечи так и остались на столе.

— Ну вот, Станко, — сказал князь негромко, — теперь нам надо поговорить… Ты ведь не откажешься поговорить со мной?

Станко тупо молчал. Князь вытащил откуда-то замшевый мешочек, вытряхнул на скатерть двадцать золотых кругляшков:

— Твои деньги… Думаю, что должен их вернуть.

Молчание.

— Прежде всего… Прежде всего я безоговорочно признаю за тобой право убить меня. Хотя бы попытаться. Ты проделал такой долгий путь, вынес столько испытаний, ты заслужил свой шанс в поединке… Согласен?

Станко смотрел в парчовую скатерть.

— А почему ты не отвечаешь? — вдруг возмутился князь. — Снова струсил? Или это была пустая хвальба — «вот одолею стражу, вот встречусь с князем»… Встретился, и что? Молчишь? Глаза поднять боишься?

— Не боюсь, — хрипло сказал Станко и с трудом разогнул сгорбленную спину. Некоторое время они с князем неотрывно смотрели друг на друга.

— Уже лучше, — князь, наконец, усмехнулся. — Уже лучше. Ты сегодня молчаливый — я буду говорить. Я расскажу тебе… Нет, потом мы, конечно, скрестим наши мечи, но перед этим я попрошу у тебя немного внимания… Ладно?

Станко кивнул.

Илияш… нет, князь поднялся. Неспешно двинулся по комнате, трогая руками книги, оружие, военные трофеи… Обернулся к Станко:

— Я, как ты уже заметил, люблю жизнь. Всю, во всех видах и проявлениях. Я обладаю властью, я обладаю силой, я полностью свободен… Даже более свободен, чем следовало бы… И я одинок, конечно, потому что полная свобода и полное одиночество — это одно и то же.

Станко слушал, не мигая. Князь возобновил свое путешествие по комнате:

— Я прожил… ну, не будем говорить сколько, но, конечно, намного больше лет, чем ты. Я видел столько, что хватило бы на двадцать полных жизней. С юности я повадился странствовать, как под своим именем, так и под множеством чужих имен… Я забирался немыслимо далеко от родного замка, я бродил в чужих землях, служил актером в бродячей труппе, полгода плавал матросом на пиратском корабле, я был главным судьей в большом городе, название которого ничего тебе не скажет… Я грузил какие-то мешки, дрался на большой дороге с какими-то проходимцами… Вот где я не был ни разу — так это в родимых беззаконных землях, и не хочу больше, Станко, и не упрашивай меня…

Он усмехнулся:

— Да, никто меня не втягивал в такие опасные авантюры, никто и никогда… Ну да ладно. Итак, я был молод, облечен властью, богат, пожалуй, даже красив… И тысячи женщин, Станко…

Он остановился. Сжал зубы, так что желваки заходили на бритых щеках:

— Тысячи женщин искали моего благоволения. А я… Я умел в простушке увидеть королеву, это им льстило, они становились моими рабынями, навек, без остатка… А гордые и знатные красавицы боялись меня — я умел вызывать их страх… Этот страх притягивал, лишал их воли, и, угодив в мои объятья, они дрожали от ужаса и задыхались от счастья. А я…

Он перевел дыхание, провел рукой по расшитому золотом гобелену:

— Может, и правда то, что ты там про меня говорил, Станко… Я спешил осчастливить всех женщин этой земли, я же видел, как они расцветают под моими ласками, такой я был… добрый. Я не разбирал особенно — знатная замужняя дама или шестнадцатилетняя птичница, мещаночка или хуторянка… Но…

Он изменился в лице. Медленно подошел к Станко вплотную. Оперся руками о стол, и глаза его оказались на уровне глаз парня:

— Я клянусь тебе, Станко, и это очень важно… Никогда, никогда я никого не брал силой. Это унизило бы меня… Никогда, никогда я не умыкал никого из отчего дома — это обязало бы меня, а я не брал на себя обязательств… Никогда я не насиловал, Станко, ты мне веришь?

Издалека, со стены, донеслось протяжное: «На по-ост…» Это перекликалась стража.

Станко сказал прямо в склонившиеся над ним глаза:

— Верю, — и это была святая правда. — Верю.

Илияш, он же князь, вздохнул и отошел в темный угол.

— Значит, — сказал Станко, и голос его стал вдруг очень тонким, — значит, я вам… не сын?

Князь обернулся, и Станко увидел, какое у него усталое и печальное лицо:

— Станко… Я мог бы сказать — «да», я мог бы сказать — «нет»… Но я скажу тебе правду. Я не знаю, мальчик. Может быть, тот негодяй действительно обманул твою мать, но мне думается… Ты готов услышать то, что я скажу?

— Да, — тихо отозвался Станко.

— Мне думается, что твоя мать… придумала легенду для тебя. У нее были на то свои причины. Может быть, она и сама в нее поверила… Даже наверняка, ведь когда человеку очень хочется верить, он способен уверовать во что угодно… Может быть, я любил когда-то твою мать, Станко, но я… не помню ее. Может быть, она любила меня… Но потом возненавидела, и ненависть ее справедлива. Но, Станко, если бы я знал, что у меня растет сын… — он вцепился двумя руками в резную спинку кресла, — если бы я только знал, Станко… Я ведь думал, что бездетен, — и костяшки его стиснутых пальцев побелели.

Станко протяжно вздохнул; овладев собой, князь тихо закончил:

— Все могло быть по-другому. Ни одна живая душа не смела бы обидеть тебя или мать… Твое детство было бы совсем другим, и другой была бы моя жизнь… И, конечно, ты не захотел бы убивать меня.

Станко потупился.

— Нет, ничего… — князь усмехнулся. — Ты прав, в конце концов… в этом своем желании. Ты прав. Но я рассказываю дальше… Прошло время, и я вдруг понял, что бесконечно устал… Что мне надоели кокетки и скромницы, лица их слепились в одну сладкую, улыбающуюся мордашку. Они кружились вокруг меня, как бабочки над свечкой, и я по привычке делал их счастливыми, но сам… Знаешь, когда горит фейерверк и светят цветные фонарики, рыночная площадь кажется сказочным дворцом… А утром там холодно, ветер гоняет обрывки серпантина, пыльно, пахнет гарью…

Он через силу усмехнулся:

— Нет, ты не знаешь, ты молод, и ты воспитан в строгости… Для тебя маленькая Вила стала главным событием жизни, и тут я виноват… Кругом я виноват перед тобою, Станко, и путешествие это дурацкое я же сам, считай, и устроил…

— Нет, — сказал Станко шепотом. Князь тяжело опустился в кресло:

— Да… Женщины давно не забавляют меня, я привык читать их, как ноты… Но с тех самых бешеных времен во мне живет ерничество, страсть к авантюрам и мистификациям… Что не совсем приличествует, мягко говоря, не очень-то молодому человеку. В поисках приключений я и нашел тебя. Твой рассказ позабавил меня и заинтересовал, вот я и придумал себе веселое развлечение… Не встреть ты меня там, на полянке — далеко бы, конечно, не ушел.

— Нет, — сказал Станко безнадежно. — Я пробрался бы… Как-нибудь…

— Ты попался бы на границе, тебя доставили бы в замок, я послушал бы твой рассказ в камере пыток и без сожаления велел бы повесить на стене… Да, Станко. Тут много ходит… смельчаков. Кого-то богатства интересуют, кто-то жаждет княжеской крови за какую-то давнюю обиду… Но назвался сыном ты один, и в замок вошел ты первый…

Он потер подбородок — видно, непривычно было ощущать его голым:

— Да, ты ловок, далеко забрался, я думал, тебя возьмут где-то около кухни… Трудно было?

— Трудно, — сказал Станко.

Где-то далеко внизу перекликались сторожа. Князь навалился локтями на стол:

— Ты был для меня букашкой, Станко… Занятной букашкой. А стал… Видишь ли, никому на свете я не рассказал бы того, что рассказал тебе. И еще расскажу. Послушай: из множества женщин своей юности я… помню одну. Помню, Станко, как она стоит в дверях, улыбается и уходит. Только это… Улыбается и уходит. Помню до мелочей ее лицо… Но ни имени, ни кто она… Не знаю.

— Это была моя мать! — крикнул Станко и испугался своего крика.

Князь опустил голову:

— Может быть… Помнишь, я спрашивал, какого цвета волосы у твоей матери?

— Не важно, — Станко говорил быстро, будто упрашивая, будто боясь, что что-то ценное, неуловимое, какая-то крохотная надежда сейчас потеряется. — Не важно… Какие волосы… Волосы в человеке… Не главное… Но я знаю… Это моя мать… Я узнал ее…

Он подался вперед, просительно заглядывая князю в глаза, глотая слезы:

— Она была красавица… Она была хорошая… И вы любили ее, любили по-настоящему… Это правда, это самая правдивая правда… Она любила вас, но злые люди…

Он осекся и замолк. Злые люди… Разлучили. Какая красивая детская сказочка.

— Ну вот и все, Станко, — тихо сказал князь. — Я сказал тебе все, что хотел… И что мог сейчас сказать. А теперь…

Он поднялся. Лицо его снова стало, как на портрете — хищное и надменное. Он хлопнул в ладоши.

Сразу два лакея вбежали и замерли в поклоне.

— Огня, — уронил князь, и оба схватили по светильнику.

— Вперед, — сказал князь, и оба, передвигаясь на полусогнутых, распахнули перед ним створки двери, приглашая выйти.

— Пойдем, Станко, — сказал князь обычным своим голосом. — И возьми меч.

Они прошли узким полутемным коридором, и другая пара лакеев, тоже со светильниками, распахнула перед ними другие двери.

Разбежавшись в темноте, слуги в одно мгновение засветили множество факелов — стало светло, как днем. Князь кивнул — слуги исчезли.

Это был зал — совершенно пустой, стены его были сплошь увешаны оружием, здесь были пики, алебарды, мечи, трезубцы, арбалеты, шпаги, кинжалы — целый арсенал смертоносного железа. Рукоятки кривых ятаганов украшены были шелковыми кистями, яркими, как крылья бабочек; тяжелые, утыканные шипами палицы оттягивали удерживающие их цепи. С круглых и треугольных щитов скалились увенчанные коронами звери, один другого свирепее; боевые панцири, пустые изнутри, пугали схожестью с живыми людьми. И снова картины в тяжелых рамах, Станко различал только белые пятна многочисленных лиц…

В дальнем конце зала помещалась высокая золотая подставка с ножкой в виде птичьей лапы; на подставке покоилась атласная подушечка, а на подушечке лежал предмет, который Станко силился и не мог рассмотреть.

— Раньше здесь был тронный зал, — буднично сообщил князь, — здесь вершили суд, карали и миловали… Порой и казнили здесь. Как сказала твоя мать — «казни его»?

Станко обдало холодом, мурашки забегали по спине, рука с мечом дрогнула:

— Нет… Не надо… Этого вспоминать…

— Теперь здесь оружейная, — продолжал князь, как ни в чем не бывало. — Здесь прекрасный выбор оружия, но тебе лучше биться своим мечом. Он совсем не плох, и ты к нему привык…

Станко молчал, глядя в мозаичный пол, перед глазами у него стоял Илияш, такой, каким он его помнил — веселый, с бородой…

— А я, если ты не против, выберу себе… У каждого меча здесь особая история, и на счету каждого десятки жертв… Наши предки были безжалостны, Станко, и наградой, и приговором им служила эта вещь, — князь кивнул на предмет, покоящийся на подушечке, и Станко наконец-то понял, что это такое.

— Венец… Это… Тот самый венец?

Князь кивнул, выбирая оружие.

«Бывало так — свершил месть и заполучил власть одним ударом… Ты вот что станешь делать… с княжеским венцом?»

— Я, пожалуй, возьму вот это, — князь взвешивал в руке длинный меч с рядом зазубрин с одной стороны лезвия, с большим рубином на рукоятке. — Это очень достойный клинок… Ровесник «зажор». Хочешь взглянуть?

— Нет, — сказал Станко шепотом. — Я… Можно, я посмотрю картины?

— Конечно, — князь для пробы несколько раз взмахнул мечом. Свистнул рассекаемый воздух.

Медленно, очень медленно Станко двинулся вдоль стены. Рукоятки и лезвия… Наконечники и острия… Темная рама. Рядом, освещая картину, жарко пылает факел.

Станко вгляделся.

На темном холодном фоне продолжалась война — топорщились копья, окровавленные клинки высовывали жало из чьих-то спин, внизу, под ногами бойцов, пучили глаза чьи-то отрубленные головы… Станко прерывисто вздохнул и пошел дальше.

На стене — клинки, клинки, ими протыкали насквозь, на них нанизывали, как на вертел…

«Пехота с копьями, конница с арбалетами… Горстка продиралась к замку, лезла на стену, убивала женщин, детей… Брали замок и жили там, пока их обиженные родственники не собирали новое войско…»

Станко сглотнул. «Хорошие предки у князя Лиго» — «Это и твои предки».

А это что еще?! В другой раме, совсем не такой большой, щерилась ловушка «зажора»… Станко узнал ее! Рядом стоял человек в темной накидке и остроконечном колпаке, самодовольно усмехался, будто позируя на парадный портрет… Из воронки высовывалось белое, перекошенное ужасом, совсем молодое лицо…

Станко пошел быстрее; следующая картина была и в самом деле парадным портретом — надменный, видимо, знатного происхождения колдун смотрел прямо Станко в глаза, смотрел покровительственно и чуть ли не добродушно; за плечом у него угадывался огромный профиль крючконосого старика с трубкой, над трубкой зависла «желтомара», в другой «желтомаре», растянувшейся по земле, погибал, похоже, целый отряд — кровавое месиво…

Станко зажмурился и отшатнулся. За спиной у него послышался короткий смешок.

Он обернулся — князь стоял посреди зала, стоял, небрежно опираясь на меч, покачивая головой:

— Хватит, Станко… Ты забыл, для чего пришел сюда.

По спине Станко снова продрал мороз. Рука с мечом дрожала.

— Иди сюда, сын.

Слово было сказано. Кусая губы чуть не до крови, Станко приблизился.

— Я знаю, ты хорошо дерешься… Я тоже хорошо дерусь, Станко. И я буду драться в полную силу. Без снисхождения, понимаешь? Я говорю это для того, чтобы ты собрался и сосредоточился, как перед последним боем.

Станко через силу кивнул.

— Вот так… Теперь выбери позицию.

Станко остался стоять на месте, факелы горели ярко, их огни расплывались у него в глазах бесформенными пятнами, но четко и ясно он видел перед собой лицо отца:

— Юноша по имени Станко, я признаю тебя своим сыном и признаю за тобой право вступить со мной в поединок. Начали.

И, вскинув меч, он шагнул по мозаичному полу — легко и радостно, как танцор. Станко вспомнил бой с облитыми смолой висельниками — тогда Илияш двигался так же красиво, и смертоносным было его оружие… Они стояли тогда спина к спине, и жизнь каждого зависела от другого, и выстояли они только потому…

Проклятое тренированное тело действовало отдельно от разума. Станко парировал первый удар и увернулся от второго. Князь не спешил, но и не медлил — прощупывал его оборону тщательно, последовательно, он действительно великолепный боец… Рано или поздно он найдет в обороне щель, и тогда…

Станко заработал мечом быстрее, сам предпринял попытку атаки неудачно, князь тут же перевел свою оборону в контратаку, и Станко отступил.

В его глазах плыли, качались факелы. Да нет же, он тоже боец! Он однажды уже одолел Илияша в поединке, хотя тогда в руках его была всего лишь жердь… Отступление — позор для воина, слабый не достоин носить оружие… Вперед!

И Станко снова атаковал, бешено, свирепо, и князь перешел в оборону, и, оступившись на мозаичном полу, в последний миг увернулся из-под смертоносного клинка.

Станко представилось вдруг, как меч его опускается на голову противника, рассекает надменное безбородое лицо.

«Отомсти, сынок…» «У меня есть, есть отец!» «Я найду его и убью во что бы то ни стало»… Илияш, Илияш, как ты подвел меня, как подвел… «Зажоры», обломки моста, змеи, «желтомары»… Илияш, Илияш…

Да они же подняли оружие друг на друга!!

И тогда, отразив очередной удар, отпрыгнув, он изо всех сил швырнул меч в стену. Прожужжав по воздуху, клинок врезался в лицо колдуну с картины, тому, что придумал «желтомары». Закачалась тяжелая рукоятка — острие вошло в щель каменной стены.

Князь остановился. Недобро сощурился:

— Это что же? Новый боевой прием?

— Предатель, — сказал Станко ему в лицо. — Тебе… все равно? Тебе снова все равно, тебе убить меня — все равно, что муху прихлопнуть?!

Князь нахмурился. Сказал жестко:

— Ты пришел сюда за моей жизнью. Ты должен получить ее в поединке; или ты хочешь, чтобы я попросту подставил шею?!

Станко захлебнулся:

— Я что, за свою шкуру боюсь?! Да я… Я просто…

Он потерял способность говорить — горло отказывалось издавать звуки. Князь ощерился:

— Что — просто? Что — ты просто? Ты получил, что хотел? Ты для этого жил все шестнадцать лет?

— Я не знал… — просипел Станко, скорчившись.

— Чего не знал? — рявкнул князь.

Стало тихо. Потрескивали факелы. Рукоятка вонзившегося в картину меча качнулась последний раз — и замерла.

— Успокойся, — сказал князь мягко. — Может быть, у тебя болит плечо? Тебе сильно повредили руку?

— Н-нет…

— Так в чем же дело?

— Я… Только хочу знать… Я подумал… А потом мне показалось… Я для вас ничего не значу?

Молчание.

— Какой ты ребенок, — вздохнул князь устало. — Какой ты ребенок, будто не шестнадцать лет, а шесть… Тебе бы хотелось что-то значить для меня, да?

Станко всхлипнул.

— Если я убью тебя, — сказал князь глухо, — я не смогу дальше жить. Ты доволен?

У Станко закружилась голова, вдруг вспыхнули уши, щеки, налилась жаром шея, бешено заколотилось сердце. Он закрыл глаза, и ему не хотелось их открывать.

За дверью зала звякнули мечи — сменялся караул.

Станко протяжно вздохнул:

— Так зачем же нам…

— Это правило игры. Я буду с тобой честен до конца. Ты ведь сам…

— Нет. Нет. Пожалуйста. Не надо.

Мелодия забытой колыбельной. Лицо матери кажется восковым, ровно горит одинокая свечка… Никогда и ни в чем я не посмею осудить тебя, прости… Но за что мне этот мучительный выбор?!

«На по-ост…» — перекликались стражники на стене.

Князь покачал головой, провел по полу острием меча — сталь не то звякнула, не то скрежетнула.

— Успокойся. Подумай… Тебе, в конце концов, решать. Как решишь, так и будет… И вытри слезы. Нехорошо.

Неуверенно, как слепой, Станко снова побрел вдоль стены. Оружие, щиты… Стрелы… Снова тяжелая рама, и снова гора трупов, и дикая радость победителей на вершине этой горы… Такая безумная радость, а завтра их враги спляшут на такой же груде, и трупом будут свалены сегодняшние победители, и так без конца, без конца…

Станко опустил голову и побрел дальше.

На картине рядом изображена была страшная смерть самозванца, который посмел коснуться княжьего венца. Самозванец умирал в судорогах, венец лежал на полу рядом с его рукой…

Станко овладела внезапная простая мысль — странно, что он не додумался до этого раньше. Сначала робко, а потом все увереннее он направился к подставке с подушечкой.

— Станко, — сказал князь за его спиной.

Он остановился. Венец покрыт был пылью — тонкий, но даже на вид тяжелый, вдавившийся в свою подушечку, враждебно ощетинивший четыре острых зуба…

Он протянул над зубцами вздрагивающую ладонь. «Законнейшие из законных наследники — и те дрожали, впервые касаясь его» — «Я бы не дрожал».

Он зажмурился, но так было еще страшнее, и он открыл глаза. Ладонь медленно двинулась вниз, сейчас она коснется острого зубца, сейчас…

Длинное лезвие с зазубринами подхватило венец и с силой отшвырнуло прочь. Описав в воздухе длинную дугу, символ власти угодил в решетчатое окно, на секунду уцепился за прутья, потом, звякнув, скользнул между ними и скрылся из глаз, вывалившись в наступающий рассвет. Рука Станко легла на пустую подушечку.

— ЭТО мне не важно, — негромко сказал князь Лиго. — Не стоит и проверять.

Станко постоял, не поднимая головы. Медленно обернулся и встретился с князем глазами.