Башня континуума

1

Когда Гордон Джерсей познакомился с наследной принцессой Викторией Ланкастер, бойкому провинциальному стряпчему едва минуло двадцать восемь лет, но он уже успел сделать фантастическую карьеру и необычайно преуспевал. Его жизненные достижения можно было счесть тем более поразительными, что он рано лишился обоих родителей и провел детство в одном из сиротских приютов Санкт-Константина, столицы Салема.

Вот с чего Гордону пришлось начинать – именно, с абсолютного нуля. У него не было денег, не было положения в обществе, не было влиятельных покровителей, не было поддержки любящей семьи – ничего этого у него не было. Всему, чего Гордон добился в жизни, он был обязан единственному человеку на свете – самому себе.

Зато с самим собой, без дураков, повезло Гордону необычайно. Он от рождения относился к тем редким, исключительным, выдающимся натурам, которых жизненные трудности не ломают, а закаляют и вдохновляют. Ничего невозможного и недостижимого для него не существовало в принципе. Если какая-то дверь вдруг не распахивалась перед ним гостеприимно, он бесстрашно вышибал неподатливую дверь пинком. Природа щедро одарила его не только бешеным упорством, трудолюбием и холодным, прагматичным умом, но и неотразимым шармом, счастливым талантом втираться нужным людям в доверие и очаровывать их до потери пульса, а, главное, почти волшебным умением оказываться в нужном месте в нужный момент.

И вот так, даже за тридцать не перевалив, Гордон добился того, к чему другие люди, имея за спиной стократ более благоприятный жизненный старт, идут, причем безуспешно, долгими десятилетиями. Из провинции он перебрался в столицу Империи, Форт Сибирь, туда, где творились по-настоящему громкие дела и крутились по-настоящему большие деньги. Он устроился на работу в очень солидную и престижную юридическую контору, успел выиграть несколько очень громких дел, его обаятельная физиономия начала мелькать в прессе, и он зарабатывал достаточно, чтобы катать себя, как сыр в масле.

Его тоскливое, полуголодное, нищее детство осталось в прошлом. Там же остались женщины, которых он бросил, друзья, которых он предал, покровители, о которых он забывал, взбираясь на следующую карьерную ступеньку. Гордон никогда не оглядывался назад. Вперед, только вперед, к новым блистающим вершинам, еще не покоренным, и оттого вдвойне заманчивым.

Парнем он был простым, незамысловатым, и мечта у него была простая, скромная.

Он просто и скромно хотел всего и сразу.

Ну, если не все и не сразу, то хотя бы по частям… и желательно – побыстрей.

Гордон настолько хотел всего, пусть хотя бы по частям, но, главное, побыстрей, что, когда увидел Викторию Ланкастер на благотворительном балу в Мэрии Форта Сибирь, сразу понял: вот он, великий шанс, который нельзя упустить.

Наивно воображающая себя неприступной и многоопытной, но на деле глупенькая и доверчивая девица будто подверглась нападению стаи дьявольски голодных, но безумно очаровательных пираний. На второй вечер после их знакомства Гордон затащил Викторию в свою постель и заставил визжать от экстаза. Едва забрезжил рассвет, как он принес своей прекрасной принцессе чашечку горячего шоколада с зефиром и предложил пожениться. Виктория безропотно согласилась. У бойкого стряпчего все необходимое оказалось под рукой: кольцо с бриллиантом в четыре карата, священник, судья, свидетели, свадебный торт и номер люкс для новобрачных.

Утром после бракосочетания молодожены завтракали. Виктория, облаченная в длинный шелковый пеньюар, лакомилась свежей дыней, зачерпывая мякоть серебряной ложечкой, и через стол поглядывала на мужа. Что она могла сказать о нем. Он был очень симпатичным. И они переспали. Вот все, что Виктория знала о муже на текущий момент. Ну, разве, еще то, что Гордон работал адвокатом и помог столичному бургомистру выпутаться из чрезвычайно серьезного коррупционного скандала.

Что до самого Гордона, то он, ничуть не смущаясь своими выдающимися жизненными достижениями, с аппетитом уплетал омлет с почками, жареный картофель с острой колбасой, гренки с маслом и оладьи с вишневым сиропом. Еще он прихлебывал из большой керамической кружки чай с молоком и читал «Империю Сегодня» – официальный печатный орган Партии Новых Демократических Преобразований.

– В чем дело, птенчик? – спросил он, перехватив взгляд Виктории поверх газеты, которую ее обожаемый старший брат не называл иначе, как низкопробным бульварным листком.

– Ты читаешь «Империю Сегодня»? – спросила Виктория неуверенно.

Запоздало ей пришла в голову толковая мысль, что не мешало бы поближе познакомиться с мужчиной, прежде чем навеки связать с ним свою судьбу. Повстречаться с ним не два дня, а два года хотя бы. С другой стороны, до чего же Гордон был симпатичный. Не красавец, но – ах! – высокий, широкоплечий, с каштановыми волосами и янтарными глазами, и белозубая улыбка, и ямочка на волевом подбородке…

– Не просто читаю, а выписываю. Там отличные гороскопы. Вот когда ты родилась?

– Двенадцатого июня.

– Значит, Близнецы. А я тридцать первого января, значит, Водолей.

Наступило долгое молчание.

– Это плохо? – спросила Виктория в недоумении.

– Да нет же. Мы отлично сочетаемся по гороскопу.

Викторию слегка обескуражило это абсурдное, ни на чем не основанное заявление, но она решила разобраться с гороскопами позже. В данный момент ее больше волновала «Империя Сегодня».

– А ты, случайно, не состоишь в какой-нибудь партии? Ты мне что-то говорил, кажется…

– Состою, а как же, – отвечал Гордон, не краснея, – в Партии Новых Демократических Преобразований, вот уже четыре года я там состою.

– Что? Демократич… о, но почему?

– Трудновато в наши дни сделать хорошую карьеру, будучи совсем беспартийным.

– Но… демократич… ты демократ? Социалист? Может, даже либерал? – спросила Виктория, ужасаясь.

Гордон от души расхохотался.

– Вот те раз. Я не либерал. Я гетеросексуал.

– А почему ты тогда не вступил в приличную партию? Консервативную?

– Я бы вступил, чего не вступить, но простых парней вроде меня туда не берут. Чертовые снобы. Вдобавок, демократические веянья сейчас, к сожалению, в моде, а я планирую в будущем заняться политикой.

– Политикой?

– Политикой.

– Но… политика. Зачем тебе политика? Политика… это такая грязь!

– Грязь, говоришь? Верно, грязь изрядная. Вот я и буду ее разгребать.

– Что разгребать?

– Всякую грязь буду разгребать.

– О, – сказала Виктория глубокомысленно.

– Передай соль, будь добра.

Виктория подала мужу солонку и стала наблюдать, как суженый уничтожает жареный картофель. Кое-где и кое-как Гордон поднабрался изысканных манер, но мужицкие замашки у него остались. Виктория скорчила гримаску, когда муж собрал куском хлеба остатки соуса с тарелки и затолкал мякиш в рот. «Боже, – подумала она, – брат меня убьет…»

Как только Виктория, содрогаясь, подумала о старшем брате, Кит немедленно появился. Бедный котеночек ворвался в гостиничный номер для новобрачных, пылая от ярости, впрочем, безукоризненный, как обычно, и вопросил:

– Что это значит?

– Доброе утро, милый.

Помимо обыкновения, Кит был не рад сестре. Снопы разноцветных искры сыпались у него из глаз, и странно, как он не устроил пожар или короткое замыкание.

– Доброе? Не вижу в этом утре ничего доброго! Отец прочитал в газетах о твоем замужестве за каким-то провинциальным юристом, велел тебе больше никогда не показываться дома и вычеркнул тебя из завещания.

Виктория вздохнула.

– Папа такой сентиментальный и старомодный. Так любит выгонять детей из дому и вычеркивать из завещания. Бедный старичок. Присядь, милый, выпей с нами кофе.

– Нет! Собирайся! Я отвезу тебя домой, а потом мы аннулируем твой нелепый брак на основании твоей полнейшей невменяемости в момент заключения этого самого брака.

Виктория надула губки.

– Не кричи на меня, – сказала она тоненьким голоском. – Я теперь замужняя женщина, и ты больше не можешь указывать, что мне делать. Равно, как и отец. Теперь указывать мне, что делать, может только мой законный муж. Так что я никуда с тобой не поеду.

– Что ты мелешь, дурочка. Какой еще муж! Ты видела, сколько вокруг этой чертовой гостиницы репортеров? Почему ты мне ничего не сказала? – провыл Кит.

– Неправда, я говорила тебе, милый, вчера утром говорила, когда вернулась домой… то есть, спустилась к завтраку, но ты сказал, что тебе некогда, ты уходишь на работу, вернешься очень поздно, и давай поговорим обо всем завтра, – вот что ты сказал. Завтра наступило, и мы разговариваем… разве нет?…

– Но… почему ты хотя бы не сказала моей жене? – провыл Кит еще отчаянней.

– Неправда, я сказала Терезе, но глупая курица сказала мне, что считает ужасным безумием выходить замуж за человека, которого знаешь всего два дня… вот глупая курица, ха!

– Но… почему Тереза ничего не сказала мне? – провыл Кит, будто орда баньши.

– Тереза тебе наверняка сказала, милый, но тебе что ни скажешь, – что я говорю, что твоя курица, и иногда папа или Ричард, или кто-нибудь другой, – ты всем говоришь в ответ, что тебе нужно на работу, и ты будешь очень поздно, и поговоришь со всеми обо всем завтра… и так ты говоришь каждый день.

Наступил коллапс, столь полный и безоговорочный, что Гордон, который до сих пор вполуха рассеянно прислушивался к их беседе, отложил в сторону газету и окинул Кита критическим взором.

– Что еще за сопляк? Никак, опять твой бывший ухажер? Сколько можно их выпроваживать отсюда. Этот выглядит покрепче прочих, но неужели он думает, я и его по стенке не размажу?

– Нет, нет. Познакомься. Мой старший брат. Никита.

Гордон сложил губы трубочкой и язвительно поцокал языком.

– Брат? Тогда другое дело, только что-то брат плоховато выглядит, ай-ай-ай.

– Наглая скотина, – не остался в долгу Кит, – запудрила мозги молоденькой, глупенькой девчонке. Я бы на его месте сквозь землю провалился от стыда. И на твоем месте тоже, Виктория. О чем ты думала? Ты хоть представляешь, какой фурор ты произвела в обществе своим мезальянсом? Ты посмотри на эту рожу. Вылитый мерзавец Лотарио.

Гордон польщенно улыбнулся. Кит все не мог успокоиться.

– До чего паскудная, наглая, лживая физиономия…

– Вот ты так напрасно, милый, – тоненьким голоском сказала Виктория, – мой муж – честный человек с твердыми моральными принципами. Раз мы… в общем, после всего он просто обязан был на мне жениться. И женился. Вот если бы не женился, тогда, конечно, ты должен был прийти и убить его, но ведь женился? Успокойся, милый. Лучше присядь, выпей чашечку кофе.

– Кофе? – повторил Кит, плавно переходя с воя на зловещий змеиный шип. – Хорошо, ты меня уговорила. Я выпью кофе. Только прикончу этого хмыря.

– Эй, полегче на поворотах, приятель. Ты пришел поздравить нас с законным перед Богом и людьми бракосочетанием или как? – встрял Гордон.

Кит, наконец, посмотрел прямо на зятя и заморозил взглядом.

– Я тебе не приятель, ты…

Гордон, хоть и с огромным трудом, но разморозился обратно.

– Ах, прощу прощения. Вы, аристократия, публика вся из себя эдакая чопорная и благовоспитанная. Только раз ты такой благовоспитанный, чего для начала не постучался. Мало ли чем мы могли здесь заниматься с твоей сестрой в наш медовый месяц! Уж выбивать дверь плечом было точно необязательно. Мне ведь платить придется за этот кавардак.

Кит неожиданно ощутил к новоиспеченному родственнику слабый проблеск интереса.

– Так-так. И на какой помойке, зайка, ты откопала этого бесчестного хмыря с его аморальными принципами?

– Вовсе не на помойке, а на благотворительном приеме в столичной Мэрии. Я была там… и Гордон тоже там был… а потом он подошел ко мне… и дальше я ничего не помню, – тоненьким голоском поведала старшему брату Виктория.

– То есть как это – ничего не помню? Провалы в памяти?

– Да. В общем… я забыла, как это называется… когда в памяти провалы.

– Ясно. Вы, любезнейший, надо полагать, тоже ни хрена не помните, – изысканно любезно обратился Кит к зятю.

– Отчего же. Я не маразматик какой. Амнезией не страдаю. Отлично помню… звезды, фейерверки, соловьиные трели, – ответствовал Гордон, с любопытством разглядывая старшего брата нареченной.

– Трели?

– Да, но не простые, а соловьиные. Соловьи – это такие певчие птахи, что вьются, и щебечут, и издают такие трели, что в ушах звенит и головокружение начинается. Ох. Что твой брат делает?

– Собирается тебя бить, – просветила мужа Виктория, наблюдая, как Кит, готовясь к битве, с замкнутым, сосредоточенным лицом аккуратно снимает пиджак, галстук и наручные часы.

– Вот те раз. Собирается бить? Меня? Кто? Этот тщедушный сопляк? – подивился Гордон. – Ну и самомнение у него, черт возьми.

Виктория знала брата гораздо лучше и встревожилась. Не без причин. Кит уже превратил в отбивные, котлеты и антрекоты немало ее незадачливых кавалеров. Нет, серьезно, после встречи с бедненьким котеночком поверженные ухажеры частенько уползали на четвереньках, униженно причитая, жалобно хлюпая разбитыми носами, кашляя кровью и выплевывая зубы.

– Милый, но нельзя хоть разок обойтись без ужасной драки, – взмолилась она.

– Извини, зайчонок. Отойди. Не хочу, чтобы тебя забрызгало кровью.

Гордон опрометчиво засмеялся, но удар в нижнюю челюсть неимоверной силы, точности и быстроты заставил его захлебнуться смехом. В самый последний миг он успел увернуться, и удар пришелся по касательной, а иначе бы месяца два-три пришлось питаться манной кашей через трубочку. Впрочем, он не замедлил с ответом, и удар под ребра практически вышиб из Кита дух. Поняв, что падает, Кит намертво вцепился в мерзкого хмыря и увлек за собой в царство боли и террора.

Следующие десять минут Виктория наблюдала, как брат и муж, катаясь по полу, мутузят друг друга. В конце концов, она справедливо сочла, что существуют моменты, когда мужчинам стоит предоставить право самим решать ее проблемы, и извлекла всю возможную выгоду из положения, вытряхнув из карманов пиджака старшего брата всю его наличность и кредитки, а у мужа забрав всю его наличность и кредитки, и отправилась по магазинам.

Вернулась Виктория с покупками и четыре часа спустя. К тому времени все закончилось. Как порой случается, подравшись, мальчишки сходу заделались лучшими друзьями. Они сидели на диване, чуть ли не в обнимку, выпивали, курили сигары и обстоятельно обсуждали грядущую конституционную реформу. Кажется, они оба были разочарованы возвращением яблока раздоров, вторгшимся в их теплую мужскую беседу.

– Ты быстро, Виктория, – сказал Кит.

– Меня не было четыре часа!

– Ты купила мне носки? – спросил Гордон, озаряя все кругом себя сиянием своей ослепительной улыбки.

– Носки? – переспросила Виктория, ушам не веря. – Я должна покупать тебе носки? Я тебе не прислуга!

Кит засмеялся и дружелюбно похлопал зятя по плечу.

– Надо нам как-нибудь вместе поужинать. А зачем тянуть кота за хвост? Прямо завтра и поужинаем. Завтра сможешь? Часов в восемь? Отлично. Сходим в какой-нибудь тихий, приятный ресторанчик. Терри будет рада познакомиться. Пойду, я и без того засиделся, а ведь у вас медовый месяц.

– Убери с лица это гадкое, скабрезное выражение, – пробрюзжала Виктория, – я ведь твоя родная сестра. И передай своей глупой курице, что она – глупая курица.

– Уберу и передам, – откликнулся Кит покладисто.

Чмокнул сестренку в атласную щечку, крепко пожал зятю руку и ушел. Хотя тут же вернулся, чертыхаясь, поскольку забыл часы.

– Прошу прощения. Видимо, провалы в памяти – штука заразная.

– Ты уж извини еще разок за трели и тому подобное, – сказал Гордон несколько смущенно.

– Ерунда. Трели как трели. А почему ты такой кислый?

– У меня внутри какое-то странное чувство, – пожаловался Гордон, – никак не пойму, что за чувство такое. Наверное, вчерашний свадебный торт. Крем был несвежий, что ли…

Виктория фыркнула.

– Ничего удивительного, дубина, ты сожрал четыре куска этого жирного торта…

Они замолчали, уставясь на Кита, который заливался радостным смехом, застегивая вокруг запястья правой руки ремешок наручных часов.

– Ты вспомнил что-то смешное, милый? – озадаченно спросила Виктория.

– Да, вспомнил я… много всякого смешного я вспомнил. Мне знакомо это чувство, но оно вовсе не от торта. Клянусь, я сам сначала думал, что от торта, очень уж вкусный был на моей свадьбе торт… я сам умял четыре куска кряду, никогда не меня так не тянуло на сладкое… а потом я понял, что женат.

– Бедный котеночек, – вздохнула Виктория, когда Кит ушел, еще раз пожелав молодоженам счастья, – мы не только не пригласили моего брата на свадьбу, но куска свадебного торта ему не оставили. Только что тут смешного, ума не приложу.

– Твой брат имел в виду вовсе не торт. Он хотел сказать, что мы теперь женаты.

– Как это – женаты?

– Пока не знаю, но, судя по его смеху, это нечто замечательно хорошее.

– Куда ты меня тащишь? – деланно запротестовала Виктория, когда муж подхватил ее на руки и понес в декорированную фиалками и розами спальню для новобрачных.

– Будем играть в нашу любимую игру. В принцессу и свинопаса.

Скоро они вовсю были женаты. Виктория называла мужа деревенским олухом, болваном, мужланом, дураком, кретином, идиотом, тупицей, недоумком, кобелем похотливым и пупсиком. Она никогда не уставала повторять, что со своей громкой фамилией и благородным происхождением могла бы найти в мужья кого-нибудь получше тупой деревенщины из простого народа. Она мигом превратила его уютную холостяцкую берлогу в нечто среднее между будуаром и гардеробной, забив ее шляпками, перчатками и шубками, и понатыкав повсюду капканов и ловушек, которые она жеманно называла антикварными столиками. Она завела кошку и родила сына. Она винила его во всем на свете и постоянно желала знать, где он опять шатался. Она тратила абсолютно все, что он зарабатывал, и, чем больше он зарабатывал, тем больше она тратила.

Гордон называл жену птенчиком. Он всех женщин без разбору называл птенчиками. Он работал до изнеможения. Он был очень умен, блестяще образован, в совершенстве владел латынью и древнегреческим, постиг все тайны юридической казуистики, но постоянно терял носки и время от времени забывал побриться. Он курил сигары и тушил об антикварные столики. Он никогда не говорил жене правды о том, где был. Он любил их ребенка больше всего на свете. Он открыл окно и вышвырнул туда кошку. Он наивно удивлялся про себя, куда деваются абсолютно все деньги. Впрочем, он ни в чем и никогда ее не упрекал. А еще он прекрасно ладил с ее братом…

Вот это казалось Виктории по-настоящему загадочным. У них, кажется, не было ровным счетом ничего общего, начиная от происхождения и заканчивая политическими взглядами. Она с трудом представляла, о чем они могут разговаривать. Тем не менее, они разговаривали, и прекрасно ладили, и сделались настоящими друзьями, и ничего не изменилось, когда в жизни их обоих произошли значительные перемены.

Кит возглавил Корпорацию, а Гордон стал серьезно размышлять о политической карьере. Вскоре ему подвернулся счастливый случай. Кандидат на пост бургомистра столицы Салема, города Санкт-Константин, выдвигавшийся от ПНДП, по приятному совпадению – хороший знакомый Гордона, предложил ему поучаствовать в своей предвыборной кампании. Выборы прошли чрезвычайно успешно. Кандидат стал законно избранным бургомистром, а Гордон – его главным советником.

После переезда какое-то время Гордон с Викторией прожили душа в душу. Гордон вкладывал, как проклятый, а в свободное время охотился на оленей и прочую живность, что водилась в местных живописных лесах. Виктория постепенно обживалась на новом месте. Санкт-Константин оказался не таким заброшенным провинциальным городишкой, как она опасалась. Здесь тоже имелись магазины, салоны, театры и художественные галереи, и она могла продолжать вдоволь тратить денежки, устраивать чаепития, вечеринки и потрясающие приемы.

Маленький Максимилиан рос здоровым, веселым, живым и счастливым малышом. Он ни в чем не нуждался и жил припеваючи, словно маленький лорд Фаунтлерой. У него была большая-большая детская, много-много игрушек, пони, две няни, гувернер, личный повар, шестеро личных охранников и огромный черный механо, который каждое утро отвозил малыша в частный детский садик. В конце концов, что самое главное – у Макса были любящие папа и мама.

Словом, все устроилось и шло прекрасно, и шло бы себе и дальше, если бы не увлечение Гордона Истинной Духовностью. Уже к тому времени, как они с Викторией поженились, он всерьез интересовался астрологией, спиритизмом, ясновидением и прочими загадочными оккультными явлениями. Карабкаясь по карьерной лестнице, свое сверхъестественное хобби Гордон не забросил, а напротив – посвящал ему все больше сил, времени и денег. Вскоре Гордон обзавелся личным астрологом, ясновидящим и духовным наставником, и все это в одном лице, а звали это лицо Чамберсом. Неглупая и чрезвычайно льстивая, эта наемная пифия любовно и заботливо принялась взращивать плевелы, семена которых упали уже на взрыхленную, удобренную и хорошо подготовленную почву, обещая в будущем принести богатые и щедрые плоды. И еще чуть позже, именно с легкой руки Чамберса, разразилась первая грандиозная катастрофа в грядущем ряду грандиозных катастроф.

Следовало заметить, что Кит на дух не переваривал Партию Новых Демократических Преобразований. Во-первых, Ланкастеры испокон веков поддерживали консерваторов – семейная традиция, а Ланкастеры блюли и уважали семейные традиции. Во-вторых, последние годы в речах деятелей ПНДП все чаще и чаще звучало словечко «контрреставрация». Некоторые, – например, Верховный Канцлер Монтеррей Милбэнк собственной персоной, сумели научиться выговаривать заковыристое словцо практически без запинки, с особенным тягучим вкусом и смаком.

Словцо попросту означало то, что налогоплательщики слишком много денег тратят на содержание Двора и прихоти Императора, Гвардию и тому подобный монархический антураж. Разумеется, речь не шла о низложении Императора, или революции, или об оформленном законодательно урезании расходов на монархию, – то была чистой воды популистская болтовня, блеф.

Тем не менее, пусть и популистская, но болтовня о контрреставрации мучительно резала Киту слух и была одной из немногих вещей, способных по-настоящему и вмиг довести его до белого каления. Ибо Кит был не просто монархистом. Он был монархистом в двадцатом поколении. На протяжении долгих столетий его семья служила опорой Престола. Уж не говоря о том, что по материнской линии Кит доводился монарху троюродным племянником. Да… седьмая вода на киселе… но не тогда, когда речь заходит об императорской фамилии…

И все же, важнее было другое. Времена настоящего, великолепного, варварского абсолютизма; времена, когда Империей правил единолично Император и горстка его вассалов, среди которых первыми и лучшими, разумеется, были Ланкастеры; времена религиозного, политического и судебного произвола, кровавого подавления мятежей, пышных парадов и публичных казней – эти сладчайшие времена, горчайшие последствия которых жители Империи пожинали до сих пор, миновали не так давно, чтобы Кит порой не испытывал ностальгии.

Увы, те времена безвозвратно канули в Лету, и на смену приходили другие. На волне перемен Партия Новых Демократических Преобразований заняла на прошлых выборах большинство в нижней Палате Парламента, а Верховным Канцлером стал председатель ПНДП Монтеррей Милбэнк.

Свобода слова, совести и печати, увеличение расходов на социальные нужды, широкая поддержка профсоюзов, контрреставрация и так далее – с такой программой демократы и одержали победу на выборах. Впрочем, другим фактором, обеспечившим им победу, была банальная усталость избирателей от холеных, жирных, томных лиц консерваторов на экранах и в газетах.

С приходом к власти ПНДП пресса стала чуть более свободной в своей стандартной печатной клевете. Милбэнку со скрипом удалось провести несколько неуклюжих социальных реформ. Налоги опять подняли, инфляция как с катушек сорвалась, а профсоюзы окончательно потеряли всякий стыд и страх. К тому же, точно так же, как прежде и консерваторы, депутаты от ПНДП быстро сделались лощеными, томными и жирными, ревностно лоббировали интересы крупных корпораций и вставали все, как один, когда на заседания нижней палаты Парламента заглядывал монарх, государь Константин Шестнадцатый.

– Контрреставрация, – цедил благой Василевс, с отвращением разглядывая депутатов, причем отчего-то обеих фракций, – в былые времена я бы лично вас всех перевешал на Центральной площади нашей прекрасной столицы, Форта Сибирь. Одного за другим… одного за другим…

Депутаты краснели, как маленькие девочки, пойманные нянькой за воровством варенья, и тупились, стараясь не глядеть друг на друга. Им было стыдно. И поделом.

– Урезание расходов на содержание аппарата Отдела Благонадежности? – благодушно усмехался директор Отдела Благонадежности Блэк Холлис, заглядывая на парламентские слушания. – Да вы, никак, тут все, как один, подкуплены явными и тайными врагами Великой Империи? Ничего. Я с вами разберусь. И… одного за другим, одного за другим…

Глава Священного Трибунала, архиепископ Райт, заглядывая на парламентские слушания, обычно не говорил ничего. Да и что тут можно было сказать? Вот и милосердный пастырь заблудших душ и овец молчал, печально, но красноречиво перебирая четки (которыми, как ходили ужасные слухи, лично душил особо ярых еретиков) и, видимо, возносил небесам молитвы за всех этих нераскаявшихся грешников… прежде чем их… одного за другим… одного за другим…

– Политика социального умиротворения, – рявкал Кит, вышвыривая из кабинета очередного профсоюзного босса, разжиревшего, как боров, на вышеупомянутой политике, – прости и помилуй их, Боже, ибо не ведают, что творят. Потому что если ведают… тогда я сам… одного за другим… одного за другим…

Итак, одним безмятежным солнечным утром, приехав на работу, их милость несказанно поразился, увидев у главного входа в Копилку сонмы репортеров. Еще больше он поразился, когда представители прессы забросали его вопросами, когда он собирается покинуть ряды Консервативной Партии и вступить в ПНДП, а также – что он думает по поводу грядущих выборов на пост губернатора Салема.

– Что? Какие выборы? Вы белены объелись?

Прежде чем Кит далеко не грациозно успел сесть в огромную, вонючую лужу, из недр Копилки выпорхнул лорд Торнтон, первый исполнительный вице-президент «Ланкастер Индастриз», и принял огонь на себя, преданно заслонив лучшего друга и, по совместительству, обожаемого босса, широкой грудью.

– Ричард, что стряслось? – чуть позже осведомился у него Кит, когда Торнтон, отбившись от прессы, явился в кабинет.

– Твой зять. Такой, если помнишь, не красавец, но очень симпатичный…

– Так. И что натворил мой симпатичный зять? Что за ажиотаж?

Ричард протянул ему миниатюрный черный футляр с пленкой.

– Вот. Запись девятичасового выпуска вечерних салемских новостей, местное отделение Три-Ви канала ИСТИНА инк. Герр Джерсей и герр Таггерт объявляют о том, что будут баллотироваться от ПНДП на грядущих губернаторских выборах и озвучивают основные постулаты своей предвыборной программы.

– А?

Торнтону пришлось повторить, причем дважды. Кит глухо застонал.

– Что за чертовщина?! Какие выборы?! Нет, нет. Я помню, Гордон мне говорил про какие-то выборы, но ничего говорил о том, что собирается куда-то баллотироваться. И что еще за Таггерт? Впервые слышу.

– Один из салемских богатых лендлордов, кандидат от Партии Новых Демократических Преобразований на пост губернатора Салема. Твой зять собрался баллотироваться с ним в тандеме, соответственно, на пост первого вице-губернатора. Короче, посмотри, тебе понравится, – пообещал Ричард, с усмешкой загружая пленку в Три-Ви-бокс.

Кит уставился на экран. Что тут могло понравиться? Зрелище производило гнетущее впечатление… попросту ужасающее.

Нет, с Гордоном-то как раз все было в полном ажуре. Его честная, открытая, порядочная физиономия смотрелась на экране великолепно. Он прекрасно знал, как держаться перед камерами, у него наличествовал большой опыт публичных выступлений, отлакированный годами успешной адвокатской практики, речь его была гладка, легка, но не легковесна, спокойна и убедительна. Кроме того, он и впрямь был очень симпатичным.

Зато его соратник Таггерт был поистине ужасен. Во-первых, он был сказочно глуп. Во-вторых, он представлял собой классический образчик обозленного провинциального крестьянина, желающего поднять короля, то есть, Императора Константина, на вилы за непомерные подати. В-третьих, они с Гордоном наперебой толковали о контрреставрации. Гордон понимал хотя бы, о чем идет речь. Бездонно глупый Таггерт совсем ничего не понимал и постоянно и умопомрачительно всерьез путал контрреставрацию то с консумацией, то с конфискацией…

– Ясно. Все кругом считают, что я обо всем знал и санкционировал эту безумную затею, – простонал Кит, – но я ничего не знал! Пожалуйста, Ричард, скажи мне, что сегодня первое апреля.

– Нет.

– День всех святых?

– Нет.

– А какой сегодня день?

– Среда, двадцать первое число.

– А разве не пятница, тринадцатое?

– Нет. Извини.

– Но, может, у тебя были предчувствия, Ричард?

– Мрачные?

– Какими же еще бывают предчувствия, как не мрачными.

– Нет. Я был удивлен не меньше твоего.

– И что? Что теперь делать?

– Лучше объясни, для начала, что твой зять вообще там забыл? – поинтересовался Торнтон желчно. – В ПНДП, я имею в виду. Смотри-ка, их с Таггертом предвыборная программа – отреставрированная и отлакированная предвыборная программа консерваторов, не считая нелепых измышлений о социальной ответственности и дешевой трепотни о контрреставрации. Я уж молчу о том, что твой зять весь из себя обаятельный и умный, а либералы не бывают обаятельными и тем более – умными. Погляди хоть на Милбэнка!

Кит поглядел, благо, далеко идти не пришлось. Портрет Верховного Канцлера в золотой рамке висел в его кабинете рядом с портретом Императора Константина Шестнадцатого, и портретами основателей корпорации – лорда Джека и Стефана Торнтона.

– Вопреки общепринятому мнению, Милбэнк далеко не дурак и вовсе не либерал, просто ему не дают как следует развернуться его же товарищи по Партии, – не согласился Кит, вдоволь налюбовавшись Верховным Канцлером, – вот, например, типичные тупицы, вроде этого Таггерта…

– И славные, умные ребята вроде твоего зятя, – сказал Ричард умиленно.

– Да… Гордон вступил в ПНДП вовсе не из идейных соображений, а лишь потому, что счел, что там ему будет легче делать карьеру…

– Карьеру, говоришь? Ха-ха, ты только послушай, что несет этот деревенский гомункул.

На экране Таггерт с вдохновенным косноязычием слагал оды хлорелле. Волшебной водоросли, по мнению герра Таггерта, долженствовало сперва кардинально изменить облик Салема, Второе Кольцо, а в перспективе – и всей Империи. Неприхотливая в культивации и возделывании, насыщенная белком, водоросль должна была спасти человечество от голода, поднять сельское хозяйство на новую высоту, а заодно избавить мир от боен и мясоперерабатывающих комбинатов, кои Таггерт патетически именовал «фабриками смерти». Гордон, стыло улыбаясь, с глазами, круглыми, как чайные блюдечки, сидел рядом и обреченно слушал всю эту агрикультурную белиберду.

– Почему Гордон не заткнет этого Таггерта своим железным кулаком? Это не помогло бы, но ему и нам стало бы чуточку полегче, – промолвил Ричард крайне скептическим тоном.

– Не знаю я! Говорю же, выключи! Не могу больше этого видеть! – взвыл Кит.

– Ничего страшного. Когда герр Джерсей со страшным скандалом, свистом и треском провалится на выборах, возьмем его на работу, – сказал Ричард, привычно глядя на Кита с любовью. И жалостью.

– Кем, интересно. Штатным деревенским олухом?

– Нет. Зачем. Возьмем Гордона в наш юридический отдел. Он, в конце концов, отличный юрист. Ума не приложу, что за черт его дернул заниматься политикой. Политика… это ведь такая грязь.

Кит закурил. Он знал, что ему ни в жизнь не отделаться от этой богопротивной привычки.

– Да, но кто-то должен разгребать эту грязь.

Ричард не попытался скрыть своих сомнений.

– И ты всерьез думаешь, он на это способен? Нет. Кишка тонка. Ты видел, как тряслись его руки. Наверняка сейчас заперся в уборной, и рыдает навзрыд, и бьется головой о стену.

Кит отправил Ричарда разбираться с репортерами, а сам выкурил сигарету и связался с сестрой.

– Неужели это правда, милая.

– Да, к сожалению. Я и сама обо всем узнала из выпуска вечерних новостей. Гордон и этот… как его? Зажиточный крестьянин. Я глазам своим не поверила. Мне пришлось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что я не сплю. А потом деревенский олух явился домой и заявил мне, что дело верное, потому что его прорицатель предсказал, что они с Таггертом выиграют выборы. А потом мы ужасно поругались, и Гордон взял ружье и пошел на охоту, убивать оленей…

– Прорицатель? – упавшим голосом переспросил Кит. – Предсказал Гордону, что он выиграет выборы? Что еще за прорицатель? Какой, к дьяволу, прорицатель?!

– Такой мерзкий слизняк с маленькими поросячьими глазками. Духовный учитель… или наставник… ясновидящий… астролог… прорицатель… Чамберс… так вот, Гордон обратился к нему за советом, и Чамберс предсказал Гордону победу на выборах.

– О, Боже. И где сейчас твой муж?

– Говорю же. Поехал на охоту. Убивать оленей и прочих тварей, что попадутся ему на пути.

На следующий день Кит, кляня всех на свете деревенских олухов, отправился на Салем с экстренным визитом. Через шестнадцать стандартных часов частная Би-яхта их милости приземлилась в главном Би-порту Санкт-Константина. Кит решил не терять времени понапрасну, а сразу отправился в предвыборный штаб Партии Новых Демократических Преобразований. Там он познакомился с Таггертом, который после знакомства и последующей трехминутной беседы совершенно подтвердил первое кошмарное впечатление Кита о нем.

Зато глава предвыборного штаба оказался весьма толковым, разумным и деятельным джентльменом необычайно респектабельной и располагающей наружности. Звали его Юджин Бенцони, и он уже тридцать лет работал в городской Мэрии, сделав карьеру от стажера на побегушках до солидного и уважаемого главы департамента Технологий, Связи и Коммуникаций. Пятидесятидвухлетний чиновник отлично помнил времена, когда власть консерваторов на Салеме казалась вечной и незыблемой. Но, видимо, всему приходит конец. Смена политических элит ничуть не радовала Бенцони, однако ему пришлось выйти из Консервативной Партии и вступить в ПНДП, дабы сохранить работу при новом губернаторе-демократе.

– Откровенно говоря, консерваторы были из рук вон плохи, но эти демократы еще хуже. Чего стоит их бесконечная болтовня о контрреставрации. Типичные авантюристы и проходимцы, – горько пожаловался он Киту.

– Тем не менее, вы решили возглавить предвыборный штаб ПНДП!

Бенцони потупился и поведал их милости, что сам не понимает, как это все случилось. Он, мол, сидел в своем уютном кабинете, заполнял бланки и формуляры, когда Гордон вломился, пылая своей фантасмагорической затеей по поводу выборов, и…

– И дальше вы ничего не помните? – догадался Кит.

– Верно. Ничего.

Кит покосился на Таггерта, который был занят тем, что по-собачьи лакал воду из фонтанчика с питьевой водой.

– Где Гордон вообще познакомился с этим Квазимодо?

Как выяснилось, судьбоносная встреча состоялась на съезде местного отделения Партии Новых Демократических Преобразований, где Таггерт с Гордоном встретились, разговорились и вроде бы понравились друг другу. Вместе сии достойные мужи выпивали, охотились на дичь и играли в бильярд. Вдобавок, будучи главным советником бургомистра, Гордон помог Таггерту обстряпать кое-какие делишки с Мэрией. А взамен Таггерт удостоил Гордона великой чести сопровождать себя в бесславном провале на выборах.

– Надо полагать, Таггерт не простой фермер, а как это… ах, да, зажиточный крестьянин! – спросил Кит, с трудом давя горький вздох.

– Изрядно зажиточный, милорд, – отвечал Бенцони. – Владеет двумя сотнями крупных пивоваренных заводов, десятком крупных фермерских хозяйств, винодельнями, табачными и хлопковыми плантациями, а еще у него огромное поместье недалеко от Лас-Абердина, – это второй крупнейший город Салема. Пожалуй, миллиардов двадцать у Таггерта наберется.

– Допустим. Двадцать миллиардов – уже кое-что. Хватит на булавки… и на иголки тоже хватит. Все-таки, зачем зажиточного крестьянина понесло в политику?

– Говорит, что мечтает изменить жизнь простых людей к лучшему, – ответил Бенцони чопорно, как дворецкий Дживс.

– Все равно не понимаю, как Гордона угораздило в это вляпаться… хоть тресни!

– Ну, видите ли, милорд, герр Джерсей был польщен предложением герра Таггерта, но отнюдь не настолько, чтобы принять это предложение всерьез. На всякий случай, так, смеха ради, Гордон обратился за советом к своему ясновидящему… астрологу… Чамберсу.

– И тот смело предрек эти двум деревенским олухам победу на выборах? – поразился Кит.

– Да, милорд. Боюсь, именно так и произошло.

– Скажите-ка, а герр Джерсей не пробовал обратиться к психиа… экзорци… хотя бы к другому ясновидящему, настроенному менее оптимистично касательно исхода выборов? Просто, чтобы сопоставить их мнения по данному вопросу.

Бенцони грустно сообщил, что и впрямь пытался заставить герра Джерсея обратиться к другому, менее ясновидящему, но – увы – потерпел крах. Ибо Гордон был не только суеверен, а еще и ужасно вспыльчив. Он окончательно взбеленился, обозвал Бенцони разными скверными и обидными словами, а потом взял ружье и отправился. Убивать.

Кит передернулся. В гневе Гордон был столь непритворно и всерьез ужасен, что, честное слово, с ним побоялся бы иметь дело и разбуженный средь зимней спячки медведь-гризли.

– Вы сказали – убивать…

– Оленей, милорд.

– Бедняжки.

– Да что вы! Подлые, гнусные, хитрые твари, – сказал Бенцони, негодуя.

– Но ведь у них такие большие, грустные глаза, – засомневался Кит.

– Не верьте им. Сплошное притворство и дешевая комедия эти их грустные глаза, – проговорил Бенцони и сплюнул.

– А что это все-таки за Чамберс? Неужто настоящий ясновидящий? – спросил Кит уныло.

– Неужели Гордон вам о нем не рассказывал?

– Отчего же. Рассказывал. Насколько я понял из его рассказов, Гордон от этого типа в полном восторге. Будто бы этот Чамберс прямо волшебник Мерлин какой-то, а Гордон при нем – ну точно как король Артур.

Бенцони перекривился.

– Видал я этого Мерлина. Ловкий прохиндей, окрутил парня и пичкает по гланды Черно-Белой Магией. Астролябией и – хуже всего – Истинной Духовностью. С этой, позволите заметить. Истинной Духовностью эта мразь умудрилась просочиться в Мэрию… там, правда, я подловил его в коридоре и врезал разок-другой по физиономии… но, кажется. это не слишком помогло.

– Ладно. У вас имеется смета расходов на эту катастрофу? Кит ознакомился с финансовыми документами. Чтение заняло у него десять минут. Теперь надо было пойти и еще разок потолковать с Таггертом по душам. Он подошел, оторвав кандидата в губернаторы Салема от игр с фонтанчиком.

– Прошу прощения, господин Таггерт, не соблаговолите ли вы уделить мне пять минут вашего бесценного времени.

Таггерт выпрямился. Он был бочкообразный, крепко сбитый, краснолицый мужлан лет шестидесяти в скверно пошитом костюме и галстуке боло[5]. Взгляд его, мутный от пшеничной браги, явственно отобразил чувства, кои он питал к монархии и высокой столичной аристократии.

– Мы ведь уже поговорили с тобой, или нет? Напомни-ка мне, кто ты такой.

– Я лорд Ланкастер, возможно, вы слышали обо мне, – любезно предположил Кит.

– Возможно, я слышал о тебе, ты, высокомерный сосунок. Монархический прихвостень!

Кит дернулся, будто от удара током, но взял себя в руки и поведал, что совсем недавно на него снизошло божественное откровение, и из монархического прихвостня он вдруг взял и превратился в рьяного приверженца демократических ценностей. Таггерт послушал, скрестив руки на груди и щуря левый глаз.

– Да. У тебя, сынок, проблема. Большая проблема. Божественное откровение, говоришь? Весьма смахивает на шизофрению.

– Верно. Государь весьма недоволен внезапной переменой моей жизненной позиции. Не будь Его Величество столь благ, добр и мудр, он бы, пожалуй, счел мое чудаковатое поведение актом государственной измены.

Таггерт хохотнул.

– Да. Смешно. Мне-то что?

– А то. Вы все еще хотите выиграть эти выборы и переменить жизнь простых людей к лучшему? Так вот, у вас ничего не выйдет.

– Потому что ты будешь путаться у меня под ногами, монархический прихвостень?

– Вовсе нет. Исключительно потому, что вы дурак. Невозможный, косноязычный дурак. Водоросль, насыщенная питательным белком… Это ваша голова насыщена вместо мозгов питательным белком!

Таггерт побагровел. Пусть выглядел он довольно неказисто, его род уходил корнями во времена Свободной Торговой Колонии, и по древности ничуть не уступал лучшим аристократическим родам старой знати. Все же его поневоле подкупила столь зубодробительная прямота.

– Ты, должно быть, частенько получаешь по своей аристократической шее, сынок.

– Случается, – не стал скрывать Кит.

– И что? Дело того стоит?

– Иногда.

– Допустим. Что ты хочешь, сосунок?

– Все просто, проще некуда. Вы молчите, улыбаетесь и даете герру Джерсею деньги. Гордон произносит речи, улыбается и тратит ваши деньги по своему усмотрению. И тогда…

– И тогда?… – протянул Таггерт настороженно.

– И тогда – о, чудо! – проговорил Кит воодушевленно, – вы побеждаете на выборах и меняете жизнь простых людей к лучшему. Таких простых людей, собственно… как вы, я и герр Джерсей. Вы следите за моей мыслью?

– А-а… понятно. Я, вы и он.

– Прекрасно. Рад, что мы уладили вопрос.

Дружески побеседовав с Таггертом, Кит покинул штаб ПНДП, заехал еще в пару мест, а потом отправился к зятю. Гордон все еще снимал стресс, охотясь на оленей, о чем прелестная Виктория и сообщила старшему брату. Сестренка возлежала на диване в гостиной, очаровательная, как одалиска, и томно притворялась, что у нее чудовищная истерика. Кит отнес сестренке чашку ромашкового чая, зашел проведать Макса, пробыл у племянника около часа и вернулся к Виктории.

– Оленей, значит, убивает? – спросил Кит, передергиваясь. На стенах комнаты висели оленьи головы и смотрели темными глазами.

– А ты бы предпочел, чтобы мой муж убивал людей? – заинтересовалась Виктория, свежая и лучезарная, как вешнее солнышко.

– Нет. Просто чучела… глаза у этих тварей…

– Да, я тоже заметила. Как у твоей жены. Карие и стеклянные.

Кит расхохотался, потом посерьезнел.

– Значит, Гордон уволился.

– Не просто уволился, а устроил жуткий скандал и хлопнул дверью. Бургомистр умолял его остаться едва ли не на коленях, просил не ввязываться в эту авантюру. Все его просили. Когда же Гордон ушел из Мэрии, его попытались переманить консерваторы. Ему предложили возглавить предвыборный штаб Консервативной Партии и пообещали кучу денег и пост в администрации губернатора. Гордон отказался.

Он сказал, ему плевать на деньги, а еще он состоит в Партии Новых Демократических Преобразований и не собирается менять мировоззрение ради наживы. До сих пор я не подозревала, что у него вообще есть какое-то мировоззрение! Думаю, он свихнулся. Потом мы поссорились, он свихнулся окончательно, взял ружье и ушел. Все.

– А что было до того? – хладнокровно спросил Кит.

– До чего, милый? – не менее хладнокровно уточнила Виктория.

– Почему наш пупсик вдруг взял, да и свихнулся? – переиначил вопрос Кит.

– Все очень просто. Гордон – болван, тупица и жалкий неудачник.

– А если еще немножко подумать?

– Потому что прорица…

– Зайка. Пожалуйста, подумай хорошенько и скажи, что случилось.

– Ну… я пару раз намекнула пупсику, что мне надоело влачить жалкое существование в этой грязной лачуге…

Кит огляделся. Лачуга представляла собой роскошную трехэтажную квартиру в центре города с четырьмя спальнями, бассейном и зимним садом; а еще у Виктории была гардеробная, битком набитая шубками, шляпками и перчатками, обширная коллекция бриллиантов, картин и антиквариата, горничные, повар, портниха, охрана и загородная вилла с садом. Чего тут у нее только не было! Гордону приходилось крутиться, как белка в колесе, чтобы поддерживать непомерно высокие жизненные стандарты, к которым Виктория привыкла с детства и которые принимала, как должное. Поделом ему… и все же.

– Да. Ты намекнула. И еще его оракул намекнул… а я теперь должен достать из кармана пару-другую миллиардов империалов и вышвырнуть на ветер… впридачу к денежкам этого недоумка Таггерта. А ведь глава нашего салемского филиала уже официально объявил, что на будущих выборах мы поддержим кандидата от консерваторов… который с подавляющим перевесом лидирует согласно всем опросам. Если я сейчас переменю решение и возьмусь поддерживать Гордона, меня не просто обвинят в кумовстве. У меня не просто будут большие проблемы с местными чиновниками и будущим губернатором, и нашим филиалом здесь. Все решат, что я сошел с ума, как Калигула, назначивший сенатором коня. Но в том была язвительность хотя бы… и назидание грядущим поколениям, а здесь – сплошное идиотство.

Виктория чрезвычайно скверно училась в школе, не представляла, кто такой Калигула и тем более не знала, что у древнеримского Императора Гая Цезаря, по прозвищу Сапожок, тоже, между прочим, имелась обожаемая младшая сестра, по имени Юлия Друзилла. Виктория поняла только, что старший брат страшно зол. Губы ее задрожали, прекрасные серые глаза наполнились слезами.

– Почему ты сердишься? Почему на меня? А не на Гордона? И не на Бенцони? Или на Таггерта? Или не на прорица… ясновидя… Чамберса? Это потому, что они мужчины?

– Я сержусь на них тоже! Только пойми, нельзя безнаказанно пилить мужа…

– Я не пилила!

– Прости, но пилила. Как пила. Не переставая. Выпила из Гордона пинту крови, а то и две. Нет, он мне не жаловался, Виктория, но неужели я тебя первый день знаю? Нет. И его я тоже знаю не первый день. Да, он жутко амбициозный. И вечно порет горячку. Сделает… а только потом подумает. Но он отличный парень. Ведь он в лепешку расшибется, лишь бы ты была довольна и счастлива, лишь бы обеспечить тебя и малыша. Ты могла бы ценить это, милая. Хоть немножко. Неужели не понимаешь, что он и ради тебя встрял в это безумие?

Виктория взмахнула длинными ресницами.

– Причем тут я? Я тут абсолютно не при чем. Отговори его. Тебя он послушает, милый.

– Твой муж уволился с работы и ушел, хлопнув дверью. Учинил жуткий переполох. Он суеверный деревенский олух. И, к тому же, у него есть ружье. А теперь я должен его отговорить? Да он и слушать не станет, а пристрелит меня в упор. Кстати, что ты собираешься делать, когда твой муж с треском провалится на выборах?

Викторию совершенно не тревожила столь печальная и грустная перспектива.

– А, ерунда. Брошу этого олуха и найду кого-то получше.

– Что?!

– А что? Все так поступают, разве нет? Не сердись.

– Я не сержусь.

– Но ты сердишься, я вижу.

– Да, я сержусь, но…

– Вот видишь, сердишься.

– Да, если честно, я очень-очень сержусь, но…

– Терпеть не могу, когда ты на меня сердишься. Это меня убивает. Просто убивает.

– Виктория!

– Бедный сердитый котеночек. Какая жалость, что мы с тобой теперь так редко видимся. Не представляешь, как я соскучилась. Ты устал, прямо с дороги. Прими ванну и приляг.

Для их милости как раз успели подготовить комнату, так что Кит пошел, принял ванну и прилег. Виктория принесла брату рюмочку. И еще две. Угостила необычайно вкусными сэндвичами. Пообещала вечером приготовить сногсшибательный ужин. Прикурила ему сигарету. Раз триста или четыреста попросила не сердиться на нее и, наконец, получила прощение. Бедный котеночек был обнят, поцелован и разнежился в лучах беззаветного сестринского обожания.

– Поверишь ли, Виктория, – горько пожаловался он сестренке, – этот зажиточный крестьянин, Таггерт или как его там, обозвал меня монархическим прихвостнем. Как мне было больно и обидно – ты не представляешь.

– Бедный обиженный котеночек, – посочувствовала старшему брату Виктория, – раньше за такую непочтительность крестьян отводили на конюшню и пороли плетьми.

– Пороли… а то и вешали прямо на ближайшем дереве, – протянул Кит мечтательно.

– Вот-вот! А почему сейчас не порют и не вешают, милый?

– Говорят, настали другие времена, гуманные и просвещенные.

– Не нравятся мне эти дурацкие времена, милый. Совсем не нравятся.

Кит чмокнул сестренку в уголок розового, как цветочный бутончик, рта.

– Когда твой муж вернется?

– Должен вечером.

– Хорошо. Я пока вздремну.

Вечером Гордон вернулся с охоты. Он выглядел до жути симпатичным в камуфляже. Он смущенно протянул жене скромный букетик белых полевых цветов. Его сапоги были до голенищ забрызганы грязью. От него пахло кровью, потом, бешеной скачкой и адреналином.

– Где твои мертвые животные? – опасливо спросила Виктория.

– Я завез их к таксидермисту.

Виктория украдкой перевела дух. Раньше Гордон приходил домой с охоты и сваливал трофеи прямо в гостиной на пол, пока она не объяснила мужу, что окровавленные туши мертвых животных не настолько украшают их со вкусом обставленную антиквариатом гостиную, как ему почему-то кажется.

– Мой брат приехал.

Гордон покивал и поднялся наверх, оставляя потеки мокрой грязи на безумно дорогих коврах. Против обыкновения, Виктория не сделала мужу ни единого замечания по этому поводу. Наверное, потому, что за спиной у него было охотничье ружье. Гордон вошел в комнату и сел, положив ружье на колени. Кит проснулся от грохота тяжелых сапог, сел и посмотрел на зятя.

– Гордон, ну, что случилось.

– Ты ведь уже сам со всеми переговорил и все выяснил, как я понимаю.

– Да. Я заехал в Мэрию и побеседовал с бургомистром. Он согласен взять тебя обратно. Он сказал мне, что считает ужасной ошибкой лишаться столь толкового и компетентного сотрудника вроде тебя оттого, что ты малость увлекся астрологией и в результате капельку вспылил.

Гордон опустил голову и заворчал, как медведь, случайно забредший в заросли крапивы и чертополоха. Непохоже, чтобы мысль о возвращении на свою прекрасную высокооплачиваемую должность в Мэрии прельщала его. Он уже три года посвятил этой работе, был сыт по горло рутиной и, вдобавок, искренне считал, что достоин гораздо большего.

– Не надо было тебе приезжать, – сказал он Киту.

– Давай я сам буду решать, что мне надо и что не надо.

– Я в том смысле, что если ты приехал отговаривать меня…

– Это нас к чему-нибудь приведет?

– Нет.

– Я так и думал. Поэтому решил помочь. Я буду спонсировать твою предвыборную кампанию.

Гордон непритворно растерялся.

– Что? Нет. Так дело не пойдет. Я твоих денег не возьму. Минимум, это поставит тебя в неловкое положение…

Кит махнул рукой, заставив Гордона замолчать.

– Опомнись! Вот ты олух деревенский! Я уже поставлен в невыносимо идиотское и неловкое положение. Все, кому надо о том знать, прекрасно знают, что ты мой зять и, в отличие от тебя, не забывают о том ни на секунду. Теперь все считают, что я был в курсе твоей затеи, более того – санкционировал ее. Интересуются: то ли я с ума сошел, то ли затеял ловкую политическую аферу. Что я могу ответить? Как так получилось, что я лег спать опорой священного Престола, а проснулся – о Господи, прости и помилуй! – монархическим прихвостнем?

Гордон расстроился.

– Да. Это неправильно. Хорошо. Я откажусь от этой…

– Нет. Не откажешься. Ты пойдешь и выиграешь выборы. Тем более я уже упросил старину Монтеррея оказать тебе всю возможную поддержку на самом высоком уровне, – прибавил Кит, очень довольный собой.

– Старину… кого?

– Верховного Канцлера Милбэнка, твоего, если позволишь, однопартийца. Милбэнк будет несказанно счастлив свалить на Салеме консерваторов и наконец заполучить тут своего губернатора.

После трехдневных блужданий в темном глухом лесу Гордон малость одичал и соображал довольно туго.

– Но… Милбэнк? Я думал, ты на дух не переносишь этого… прохвоста. Зачем тебе вздумалось ему помогать?

– Ты ведь учился в школе и, наверное, слыхал историю о троянском коне?

– Да, слыхал. И в чем суть.

– О, Боже, Гордон, не хочу тебя обидеть, но иногда тебе действительно стоит собраться и пользоваться своими мозгами по их прямому назначению.

В дверях тихонечко появилась Виктория и поглядела на них обоих, кусая губы.

– Допустим. Старина Монтеррей? Деньги? Только… а если я не выиграю выборы? – промямлил Гордон, с трудом собравшись с мыслями.

Кит расцвел от счастья, заулыбался и от избытка теплых чувств так крепко обнял зятя, что слегка придушил.

– Что ж, тогда с твоей карьерой будет покончено. А моя сестра… она, конечно, не захочет провести остаток жизни в компании жалкого неудачника. Мы оба знаем, Виктория – женщина далеко не такого самоотверженного сорта. Не правда ли, милая? С какой стороны ни глянь, у тебя просто нет выбора. Полагаю на этом вопрос решенным. Детали обсудим позже, когда моя сестра не будет слоняться поблизости, глядя на нас обоих удивленными, прекрасными, невинными глазами.

– Я не…

– Прежде чем ты что-нибудь скажешь, глупышка, вспомни: твой муж отлично стреляет, – промолвил Кит, – пристрелит тебя, отвезет к таксидермисту, сделает чучело и украсит им вашу гостиную.

Виктория ужасно побледнела.

– К-как? – пролепетала она.

– А вот так, – отрезал Кит.

Гордон посмотрел на жену и растрогался.

– Ах, ты мой птенчик, моя красавица.

– Пупсик, – сказала она и немножечко всплакнула.

– Прекратите, – взмолился Кит, – ваши соловьиные трели… у меня от них в ушах звенит, и вот-вот кровь пойдет из носа!

– Прости, милый, – спохватилась Виктория, и щечки ее порозовели, – мы постараемся больше не звенеть в твоих ушах своими трелями. Иди, Гордон, умойся, переоденься и сядем ужинать.

Кит до последнего мгновения не верил, что эта политическая авантюра увенчается успехом. И все же, с тех пор, как Таггерт захлопнулся, дела у демократов на Салеме здорово пошли на лад. Гордон говорил, много и вдохновенно, а Таггерт стоял рядом, держа в руках широкополую шляпу, и молчал. Когда Таггерту все же приходилось говорить, он читал по бумажке заранее написанные Гордоном вдохновенные речи. Читал Таггерт мямля и запинаясь, по складам, но избирателям это импонировало. Остальное доделали крупные финансовые вливания и поддержка самого Верховного Канцлера.

Победу свою Гордон и Таггерт встретили в предвыборном штабе. После полуночи, наконец, объявили, что они выиграли – пятьдесят один процент против сорока у консерваторов. Остальные проценты голосов рассредоточились по прочим кандидатам, в том числе, и от Народного Трудового Альянса, который получил чуть больше четырех процентов голосов. Вроде бы очень скромный результат, но и не такой уж плохой, учитывая, что НТА в качестве общеимперской существовала меньше трех лет, а кандидат от нее был зарегистрирован за две недели до начала выборов и, в отличие от двух главных претендентов, не затратил на свою предвыборную кампанию и гроша ломаного.

Но это уже были частности… пускай и настораживающие. В штабе царило ликование, усталые сотрудники поздравляли друг друга, обнимались и пили шампанское.

Кит тоже приехал, тоже вкусил общего триумфа и тоже принимал поздравления. То, что он сам считал самой опасной и безнадежной финансовой авантюрой, когда-либо им предпринятой, остальные расценили как блестящий образчик его исключительного делового и политического предвидения. Теперь Кит и вправду мог выдвинуть в сенат коня. Да хоть троянского.

Размышляя о троянских конях, Кит неспешно дегустировал местные виноградные и пшеничные напитки, когда к их милости подошел Бенцони. За свои старания он тоже получил по заслугам и был назначен главой администрации новоизбранного губернатора. Тот, кстати, занимался любимым делом – ломал питьевой фонтанчик.

– Не знаете ли, в чем тут дело, господин Бенцони, – спросил Кит после того, как они обменялись приветствиями, – отчего господин Таггерт так неравнодушен к питьевым фонтанчикам.

– Может, тайный фетиш? Право, не знаю.

– Неужели? Все равно. Поздравляю. Не могу поверить, но вам это удалось.

– И вам, милорд, – почтительно проговорил Бенцони.

– Благодарю, но вы сильно преувеличиваете мои заслуги в этом деле. К тому же, вы забыли упомянуть ясновидящего. Смотрите-ка, астролог предсказал Гордону победу на выборах, и Гордон выиграл выборы. Занятная штука – ясновидение… не находите, мистер Бенцони?

– Я бы сказал, что это не занятная штука, если позволите, сэр, а целая наука.

– Гадания на кофейной гуще и внутренностях животных? О, да. Серьезная и точная наука. И, главное, работает… как ее там?

– Астролябия. Да. Астролябия работает безупречно, сэр.

– Еще бы. Это ведь целая серьезная наука – облапошение…

– И закабаление, – закончил Бенцони.

– За ваше здоровье, – сказал Кит, и они выпили на брудершафт.

Чуть позже подошла младшая сестренка. Виктория выглядела весьма довольной, хотя капельку смущенной.

– Спасибо, милый.

– За что?

– Ты поддержал пупсика в очень тяжелый для него момент. Дал ему деньги. И главное – верил в него до конца. Никто не верил, а ты верил. Это так много значит для Гордона. И для меня.

– Кстати, о деньгах, милая. Возьми. Десять сотен. Ровно столько, сколько ты заплатила провидцу, чтобы он предсказал Гордону невозможную победу на этих ужасных, провальных выборах.

Прекрасные глаза Виктории широко распахнулись, она лихорадочно огляделась по сторонам, будто выискивая лазейку, куда можно удрать и спрятаться, но Кит остановил сестренку, одной рукой нежно, но крепко ухватив за запястье, а второй, оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто не смотрит на них, ловко, будто факир, затолкал банкноты в лиф ее вечернего платья.

– К-как ты узнал?

– Да заехал к этому Чамберсу в тот же день после посещения предвыборного штаба, поболтал с ним чуточку по душам, стукнул разок по мерзкой роже, и он мне все выложил, как на духу.

– Ой-ой, Никита, – пробормотала Виктория.

Кит приобнял сестренку и шепнул ей на ушко:

– Это абсолютно против всех представлений о мужской дружбе, а также здравом смысле и морали, но я иногда по-настоящему восхищаюсь тобой, милая.

Виктория нежно порозовела ушками. Его восхищение дорогого стоило.

– Надеюсь, ты теперь довольна? Все-таки притормози немножко, а не то Гордон и впрямь устроит нам контрреставрацию, – Кит подозвал официанта, угостил себя и сестренку тартинками и закончил, прожевав: – Что бы он ни понимал под этим на самом деле.

– Так ты не сердишься? – на всякий случай уточнила Виктория.

– Ни капельки, – искренне сказал Кит.

– Никита.

– Да, солнышко.

– Может быть, все-таки стоит сказать пупсику, что прорицатель – шарлатан? – спросила Виктория, наблюдая, как муж, усталый и небритый, но очень симпатичный, греется в лучах заслуженной славы, принимая сердечные поздравления, объятия и кружечки пива.

– Потому что предсказал, что Гордон выиграет выборы, и Гордон их выиграл?

– Да… ерунда получается, – пробормотала Виктория.

– Верно, получается. Знаешь, почему? А просто потому, что до некоторых вещей человек должен доходить исключительно своим умом. Своим. А не твоим и не моим. Ничего тут не поделаешь. Давай просто обо всем забудем, милая.

– Давай, – с облегчением согласилась Виктория.

– Хочешь потанцевать?

– Ты меня приглашаешь, милый?

– Да. Докажем всяким деревенским олухам, что можно танцевать, не отдавливая партнеру ноги.

В конце концов, именно Гордон – не по должности, но по сути – стал губернатором Салема. Именно в его руках сосредоточилась реальная власть. Таггерт существовал в качестве довеска к своему вроде бы заместителю. Дело доходило до того, что губернатора далеко не все граждане Салема знали в лицо и по имени, зато вице-губернатора на Салеме (и далеко за его пределами) знали, как раз напротив – все и каждый – и в лицо, и по имени. И, обращаясь к нему, люди частенько, кто намеренно, из желания польстить, кто совершенно непреднамеренно, забывали о приставке «вице».

Гордон сперва старательно поправлял их, потом ему надоело. К черту. Заслужил.

Таггерт злился, ломал питьевые фонтанчики и бранился, но потом и ему надоело. Гордон всегда вел себя с патроном деликатно и любезно, водил по шикарным ресторанам и на канкан, почтительно внимал бредням о питательной водоросли, угощал сигарами и киршвассером. Что еще надо для счастья немолодому уже человеку? Да и дело свое вице-губернатор делал неплохо. Инвестиции на Салем хлынули широкой рекой. Лендлордов утешали разговоры Гордона о контрреставрации, пусть они и понимали, что это всего лишь пустая болтовня. Простой же народ был благодарен вице-губернатору за его рьяную борьбу с коррупцией, мздоимством и преступностью. Гордон также сумел провести несколько толковых и долгожданных реформ в области налогообложения, торговли и промышленности, и социальной сфере.

В общем, все были счастливы и довольны.

Все, кроме самого Гордона.

Ему по-прежнему было мало. Он по-прежнему жаждал куда большего.

И наступали времена, когда его надеждам было суждено осуществиться.

2

Двадцать третий век от Рождества Христова ознаменовался двумя эпохальными технологическими прорывами. Открытием во время колонизации Венеры гигантских подземных залежей сверхгорючего вещества «Джет». И синтезом синих кристаллических четырехмерных структур, на основе которых была впоследствии разработана кристаллическая фотонная ретрансляторная связь.

Разработка и внедрение космических кораблей с Джет-двигателями, способных развивать скорость, многократно превышающую скорость света, и усовершенствование КФРС означали, что человечество могло теперь приступить к исследованию и освоению дальнего космоса, более не замыкаясь в узких границах Солнечной системы.

Запуск Джет-корабля «Феникс» состоялся 18 октября 2269 года. На борту находилось сто двадцать человек – шестьдесят восемь граждан Объединенной Южной и Северной Америк и пятьдесят два гражданина Демократического Китая, из них четырнадцать – женщины. Заветная цель экспедиции лежала на расстоянии пятнадцати световых лет от Земли в созвездии Весов. Это была землеподобная планета, которая будущим поколениям станет известна под именем Эпллтона.

Первые Джет-корабли представляли необычайно громоздкие конструкции, требующие значительного количества обслуживающего персонала. «Феникс» достигал размеров небольшого островного государства. Его строительство заняло три десятилетия и обошлось американо-китайскому государственному космическому конгломерату в двадцать триллионов золотых амеро. Еще столько же средств было потрачено на подбор, подготовку и тренировку астронавтов. Это не говоря о предшествующих полету «Феникса» годах кропотливых и дорогостоящих научных исследований, снаряжении и отправке десятков автоматических зондов, а также четырех орбитальных спутников связи.

Путешествие «Феникса» продлилось земной год и обошлось без серьезных происшествий, что само по себе можно было счесть необычайным чудом. Экипаж не питал иллюзий на счет. Они были смертниками – самыми высокооплачиваемыми смертниками в истории. Малейший сбой систем мог привести к их немедленной гибели или к вечному дрейфу «Феникса» в мертвых глубинах космоса.

И все же, представшее их взорам сокровище стоило любых рисков. Орбита планеты была устойчивой, климат – мягким, ровным и однородным, сила тяжести – чуть больше земной. Две трети поверхности планеты занимал относительно мелкий и теплый пресноводный океан. На двух материках имелось в изобилии прочих водоемов – озер и рек. Океанические водоросли и растения материков в изобилии напитывали атмосферу кислородом. Пробы, взятые автоматическими зондами, свидетельствовали об отсутствии болезнетворных бактерий или инопланетных вирусов. Местные виды моллюсков, ракообразных и рыб вполне годились в пишу человеку, а богатая флора круглый год приносила щедрые и питательные плоды.

Никому из астронавтов и в голову не могло прийти, что перед ними – великолепно подготовленные и расставленные силки. Типичная мышеловка. Сыром в которой было вещество загадочного происхождения, позже названное усладом-плюс.

Услад-плюс находился всюду. Буквально – всюду. Микроскопические дозы его были растворены в воде, земле и воздухе, в тканях животных и растений. Но это была крохотная верхушка айсберга. Титанические залежи услада находились на дне океана. Колоссальные розовые жилы месторождений услада уходили на сотни километров вглубь планеты, практически достигая раскаленного ядра Эпллтона. Невероятные подземные запасы услада позже обнаружились в горах, неподалеку от которых приземлился несчастный «Феникс».

Наличие в атмосфере и воде этого таинственного вещества было зафиксировано еще исследовательскими зондами ОА, но тогда его подлинные свойства остались тайной за семью печатями, и были сделаны выводы, что оно не представляет опасности для людей. Руководствуясь этим сомнительным знанием и не видя видимых препятствий к высадке, капитан «Феникса» – тридцатидвухлетняя Джоанна Лавджой – приняла роковое решение. Совершив с десяток витков по орбите планеты, «Феникс» на редкость гладко и мягко приземлился на пустынном плоскогорье, в десяти милях от пустынного океанского берега.

Там же был торжественно водружен флаг Объединенных Америк, а планета столь же торжественно наречена Эпллтоном – в честь Пожизненного Президента Объединенных Америк Карлоса Хаббарда Гольдштейна Эпллтона. Во время церемонии астронавты радовались, как дети. Лишь капитан Лавджой не поддалась общей эйфории. Даже в миг величайшего триумфа под желто-сиреневыми небесами чужого мира капитана не на шутку тревожила политическая ситуация на далекой Земле и безопасность родной страны, находящейся в плотном кольце вооруженных до зубов врагов, выжидающих удобного случая, чтобы коварно напасть на миролюбивую Объединенную Америку.

Чего стоила одна недружественная Пан-Скандинавия, бывшая Европа, на заболоченных задворках которой партизанские отряды гибнущей Франко-Британии безнадежно, но беззаветно храбро пытались противостоять стальным армадам Священной Ирландии и Социалистической Республики Дания. Дальше на востоке скалил атомные зубы Братский Блок – несокрушимое содружество славянских государств, основной и самый опасный потенциальный противник Объединенных Америк. Еще восточней обитал зверь куда скромней размерами, но не менее злой и опасный – милитаризованная монархическая Япония. А донельзя враждебная Зеленая Лига Джихада, со столицей в Тегеране, объединившая под знаменами Пророка не только арабские страны, но и большинство стран Африки?…

Единственным верным и надежным союзником Объединенных Америк в окончательно спятившем мире являлся могучий демократический капиталистический Китай под руководством Четырех Красных Далай-Лам. Но, если честно, сотрудничество двух великих государств не особенно согревало душу капитана Лавджой. За год полета неизменно вежливые и улыбчивые азиатские лица несколько… набили ей оскомину. Нет, капитан не показывала вида, но в их улыбчивости ей постоянно мерещилась какая-то подспудная, скрытая угроза.

В самом деле Джоанна прекрасно понимала, что китайцы – отличные ребята, добрые товарищи, настоящие профессионалы, да и Пожизненный Президент Эпллтон не так давно объявил мироучение Демократического Дао в целом не отклоняющимся от основной линии Партии и регулярно принимал в Нью-Вашингтоне пышные делегации Четырех Красных Далай-лам. И все-таки капитана Лавджой не оставляло ощущение, что перед ней, наверное, шпионы, предатели, вредители и враги, а то, чем черт не шутит, и тайные диверсанты.

Ведь именно диверсанты и шпионы были виноваты в том, что Америка переживала далеко не лучшие времена. Особенно тяжко стало с тех пор, как Москва, Тегеран, Копенгаген, Дублин и Токио ввели против Америки строжайшую экономическую блокаду. Вот уже четыре десятилетия страна, так и не сумевшая оправиться от судьбоносных потрясений Победоносной Революции и последствий Объединения, испытывала серьезные и затяжные перебои с топливом, медикаментами и продовольствием – впридачу к нищете, разрухе, повальному, особенно в сельской глубинке, пьянству, ужасающей детской смертности, галопирующей инфляции, безработице, коррупции, эпидемиям и бешеной гонке вооружений, пожирающей без остатка все финансовые и экономические ресурсы.

Некогда величественные города Зоны Северная Америка превратились в дурно пахнущие помойки, сомнительным украшением которых служили горы трупов контрреволюционеров на центральных площадях. Среди мусора и отбросов копошились бездомные, беженцы и бродяги, седые ветераны Революции и локальных конфликтов. Безногие, безрукие, слепые, кашляющие кровью… человеческие обрубки. По улицам шныряли банды с Юга. Грабили чудом уцелевшие крохотные магазинчики, убивали случайных прохожих, насиловали женщин, похищали детей. Частенько случалось – несчастных хватали и угоняли в рабство, вкалывать на бескрайних плантациях коки, затерянных в Зоне Бразилиа-Колумбия. Поговаривали, в отдаленных южных районах после столетий сна пробудились к жизни древние индейские божества, мстительно требуя крови белых людей и человеческих жертвоприношений. И над всем этим витали радиоактивные облака, приносимые ветром из безжизненных пустошей Зоны Канада, уничтоженной атомными бомбардировками после крупномасштабного антиправительственного восстания.

Капитану доводилось слышать тихие, пугливые рассказы о том, что когда-то, лет сто или двести тому назад, до Объединения Америк и Революции, жизнь была совсем другой. Вдоволь еды, воды, спиртного, бензина и табака, – и все это можно было купить свободно, без карточек или не переплачивая втридорога на черном рынке. Телевизионных каналов были сотни, а не один, как сейчас, бесконечно транслирующий речи Пожизненного Президента, который не постарел ни на мгновение со славного дня Последней Победоносной Революции. Полиция охраняла мирных граждан, а не расстреливала на улицах без суда и следствия, и не отвозила в концлагеря для контрреволюционных элементов. Бандиты сидели в тюрьмах, а не разгуливали по улицам средь бела дня, а сами улицы регулярно чистили и убирали. И нация вымирала от последствий неумеренного переедания и ожирения. А не от голода.

Лавджой не верила этим россказням, считая их уделом впавших в маразм слюнявых стариков, сопливых паникеров и засланных пропагандистов Братского Блока. Как могло раньше быть лучше? Не могло. Очевидно, все было стократ хуже, ведь именно поэтому и началась Победоносная Революция, к власти пришла Правящая Партия во главе с великим и бессменным Пожизненным Президентом…

– Давайте теперь поставим наш флаг, – проговорил один из китайцев, отвлекая капитана от ее мыслей.

– Что?

Китаец откашлялся, решив, что капитан недостаточно хорошо разобрала его великолепный английский.

– Флаг нашей славной и могучей родины, Демократического Китая.

– Здесь есть место лишь для одного флага, – холодно проронила Лавджой, обведя рукой в перчатке гористую местность, поросшую редкой рыжеватой растительностью.

Китайцы зароптали. Удивление их быстро сменялось озлобленностью, а также сомнениями в компетентности капитана и ее здравом рассудке. Нервы у всех были на пределе. Не могло не сказаться чудовищное, нечеловеческое напряжение минувших месяцев. Капитан не стала дожидаться, пока разгорится первый в истории межгалактический скандал. Ей здесь было все ясно и понятно. Она выхватила оружие и недрогнувшей рукой пристрелила трех азиатов в упор, проделав в их герметически закупоренных защитных костюмах аккуратные дырочки, взорвавшиеся фонтанчиками мяса и крови.

– Кто следующий? – холодно спросила Лавджой.

Убитых похоронили тут же, закопав в рыхлой земле, которая впитала кровь жадно, будто губка. После чего инцидент был полностью исчерпан, и экипаж приступил к работе.

Первоначально планировалось, что исследовательские работы уложатся в двадцать семь земных суток, расписанных буквально по секундам. Кажется, все было предусмотрено и распланировано, работы продвигались по графику, на Землю регулярно отправлялись подробные и оптимистичные отчеты… но тут начало твориться что-то непонятное. Сперва оборвалась связь с центром управления. Потом будто с ума посходили надежнейшие, точнейшие приборы, включая бортовые компьютеры «Феникса». Затем обнаружилась серьезная поломка корабля, устранение которой могло занять долгие месяцы…

Ситуация из плохой быстро становилась критической. Капитан Лавджой пыталась воззвать к благоразумию экипажа, умоляла не поддаваться панике, через слово упоминала Пожизненного Президента и грозила подчиненным немыслимыми карами. Впустую. Астронавты были тренированными, закаленными людьми, прошедшими наистрожайший физический, психологический и идеологический отбор, и все же… они оставались просто людьми. Напуганными, усталыми, растерянными людьми, оказавшимися в чуждой обстановке, за миллионы миллионов миль от Земли… от друзей и семей… и всевидящего ока Пожизненного Президента…

А здесь цвели незнакомые, но прекрасные цветы, щебетали на ветках летучие ящерки, в чистых водах плескались аппетитные рыбешки и моллюски, деревья ломились от съедобных плодов и фруктов, а воздух, чистый и свежий, был очень пригоден для дыхания без скафандров и респираторов.

Попытки капитана вернуть экипажу должный рабочий настрой закончились тем, что ее заперли в рубке «Феникса» рядом с молчащим передатчиком. Избавившись от опеки капитана, астронавты повели себя, как подростки в буйном подпитии на веселой вечеринке. Работы по починке корабля прекратились совершенно. Мужчины и женщины сбросили защитные костюмы и расхаживали нагишом, загорали на пляжах, купались, ели рыбу и сочные фрукты, спали под открытым небом и без стеснения делились самыми сокровенными мыслями. Капитан приходила в ужас от этих разговоров. Мало того, что американцы пребывали не в восторге от убийства китайцев, так они еще осмеливались критиковать самого Пожизненного Президента. Те, что пообразованней, особенно инженеры, вообще заводили разговоры столь откровенно подрывного и контрреволюционного характера, что, окажись они на милой родине, их бы немедля расстреляли. Например, они высказывали вслух крамольные предположения, что никакого Пожизненного Президента не существует. По их мнению, вечно молодой Президент мог быть трехмерной голограммой или человекоподобным роботом.

Но куда больше этих нелепых фантазий капитана пугало и коробило то, что ее люди, напрочь утратив представление о приличиях, предавались дикому, непристойному разврату, свальным оргиям и прочим отвратительным бесстыдствам. Притом они совсем не заботились о предохранении или иных мерах предосторожности. Мало того, поскольку самки находились в меньшинстве, самцы устраивали за обладание ими кровавые драки, обыденные для пещерных кроманьонцев, но никак не для высококвалифицированных штурманов, техников, биологов, медиков и инженеров!

Капитан сидела взаперти в рубке, тщетно надеясь, что случится чудо и передатчик заработает. Она не верила в происходящее. Она ощущала в творящемся кошмаре какую-то еще более кошмарную подоплеку, но не могла представить, какую именно. Ей начали сниться сны, полные миллионами миллионов одинаковых марширующих Пожизненных Президентов. Джоанна хотела застрелиться, но у нее конфисковали оружие. Вообще, экипаж не забывал о капитане. Ей регулярно приносили еду и воду, и раз в день на десять минут выводили на прогулку. С Лавджой не разговаривали, но и не угрожали ей, не давили, будто ждали, что капитан добровольно присоединится к маленькому обществу.

Из того, что капитан видела и слышала в те дни, можно было заключить, что неведомое действо перешло в новую фазу. Взрыв животной чувственности сошел на «нет». Люди обустраивались на новом месте и возводили хижины. Вспомнив об этикете, экипаж соорудил примитивные одежды из коры и листьев, потихоньку налаживал незатейливый быт и запасался продовольствием и запасами воды.

К удивлению Лавджой, люди выглядели прекрасно, будто отдохнули на лучшем курорте. Все были загорелыми, сытыми и спокойными, никаких болезней, ранений или несчастных случаев, ни единого проявления агрессии или паники, никаких драк и свар. Каждый четко выполнял свою работу, заботясь о выживании маленькой колонии. Главное, с поразительной и беззаботной легкостью все они и думать забыли о родине, о Земле, об экспедиции, о «Фениксе» и о… как там его звали? Карлохабголдэппл…?

Джоанна не представляла, чем это может быть, но оно воздействовало и на нее. Она давно сняла защитный скафандр, потому что измучилась от дневной жары и спертого воздуха внутри корабля. Запасы воды и пищи с Земли иссякли, и она пила местную воду, ела фрукты и рыбу. Ночами она покидала стальное чрево корабля и жадно глотала свежий, прохладный воздух. Передатчик молчал. Величественный «Феникс» ржавел, трещал и разваливался на части. В какой-то момент капитан Лавджой поняла, что безнадежно сошла с ума. В ее голове поселились призрачные голоса и часами разговаривали друг с другом, игнорируя ее просьбы замолчать, ее слезы и ее дикие крики. Как-то к ней в рубку на огонек заглянул сам Пожизненный Президент Карлос Хаббард Гольдштейн Эпллтон.

– Спрашивай меня о чем хочешь, Джо, – предложил он радушно.

Капитан действительно давно хотела задать ему вопрос. Один-единственный вопрос.

– Почему?

– Почему? – повторил Пожизненный Президент Объединенных Америк и покачал головой. – Не будь дурочкой. Разве нужны причины? Разве для чего-нибудь вообще нужны хоть какие-то причины?

«Что за бессмыслица», – подумала Лавджой.

– Именно, бессмыслица, – согласился Пожизненный Президент и улыбнулся, – я всегда думал, что люди неверно представляют себе Ад. Ад – это не моря огня, не вечность страдания… а – бессмыслица. Абсолютное, всеобъемлющее, полное, безоговорочное, безысходное отсутствие всякого смысла. Вот что такое настоящий Ад… А? Как ты думаешь?

Она думала, что, как обычно, потрясена величием и мудростью Пожизненного Президента.

– Ты измучилась, поспи, – сказал он.

И Джоанна уснула. И проснулась, чувствуя себя спокойной и расслабленной. Голоса замолчали. Она вдруг поняла, как глупо вела себя все это время, сидя взаперти и размышляя о… Америка, Братский Блок, Китай, Джихад, Революция… что вообще означали эти слова?

Теперь у нее появились другие, куда более насущные заботы. Достаточно ли у ее народа пищи? Удобно ли они устроились? Каждая ли самка уже оплодотворена? Не передрались ли самцы? Знал ли ее народ, что те желтые плоды ядовиты, зато из красных можно сварить великолепный пьянящий нектар, а из зеленых – приготовить освежающий утренний напиток сродни… как это называлось на Земле?… Кофе?…

Когда грузное алое светило Эпллтона закатилось за горизонт, пылающий закат догорел дотла, и на черном небе зажглись незнакомые звезды, капитан Лавджой навсегда покинула «Феникс». Дыша ровно и размеренно, слыша мерное биение океанских волн о берег, она прошла по узенькой тропке и вышла к поселению.

Ее ждали. Кругом у большого костра собрался ее народ – бывший экипаж «Феникса». Отчего-то Джоанна совсем не удивилась, увидев среди них убитых ею азиатов. Парни вовсе не выглядели покойниками, а выглядели такими же крепкими и здоровыми, как все остальные, и глаза их, как и у всех остальных, светились в темноте ярким, желтым светом, а тела лоснились густой зеленой шерстью.

– Приветствуем тебя, Воплощение Матери-Богини, – сказали слаженным хором мужские и женские не-существа.

Джоанна улыбнулась. Она еще сама совсем не понимала, что это значит, но знала наверняка, что теперь все будет хорошо… лучше не бывает.

– Да будет так, – сказала она и взмахнула рукой, и кругом нее поднялась стена белого бездымного пламени.

Связь с Эпллтоном была утеряна навсегда. Из-за резкого ухудшения политической и экономической обстановки американское правительство было не в состоянии отправить туда еще один корабль. Потом грянула Последняя Мировая Война, и загадочная планета и несчастный «Феникс» были надолго и прочно позабыты.

Но колонисты на Эпллтоне выжили, более того, колония развивалась и росла. Благодаря теплому и устойчивому климату, изобилию пищи и заботливому присмотру Воплощений Матери-богини, самки приносили множество крепких и жизнеспособных детенышей, и поколение не-существ сменялось поколением.

Услад-плюс продолжал делать свою работу. Под его воздействием потомки астронавтов уже перестали быть людьми, а эволюционировали в иной биологический вид. Продолжительность жизни колонистов немного упала по сравнению со средней продолжительностью жизни человека, зато значительно поднялась рождаемость. Приплод в семь-двенадцать детенышей за местный год, длившийся три четверти земного, стал обычным делом для взрослой, здоровой самки.

Далеко не все услад-плюсовые мутации были продуктивными и полезными для выживания. За этим внимательно и строго приглядывало Воплощение Матери-Богини, а также ее доверенные жрицы, отбирая из каждого помета самых здоровых, живучих и перспективных детенышей. Изуродованных, больных или мертворожденных жрицы на специальной церемонии приносили в жертву Матери. На самом деле их просто сбрасывали со скалы в океан, где маленькие тела пожирали разнообразные твари.

Со стороны это могло показаться чудовищной жестокостью, но иного выхода у колонистов просто не было. Познания предков в инженерном деле, биологии, химии и медицине оказались практически бесполезными на чужой планете. Стальные инструменты заржавели и очень быстро погибли вместе с останками «Феникса». У не-существ не имелось настоящих лекарств. Для охоты, строительства домов и возделывания полей приходилось обходиться самыми примитивными приспособлениями. Пищи зачастую не хватало не только для больных, но и для здоровых. Ситуация осложнялась тем, что непредсказуемая услад-плюсовая эволюция работала не избирательно и не щадила никого. Плод или животное, еще вчера съедобное, завтра могло оказаться смертельно ядовитым.

Невзирая на постоянные опасности и бесчисленные испытания, колония процветала. Не-существа жили причудливой и трудной, но тихой и размеренной жизнью, растили детей, возделывали поля, сеяли и кормились, не зная ни войн, ни братоубийственных распрей, и возносили хвалы Матери-богине, которая – как верили жители Эпллтона – обитает в горах глубоко под землей и заботится о своем народе. Никто и никогда не видел саму Мать-богиню, но она являла им свою реальность и диктовала свою волю через Воплощения. С каждым поколением связь не-существ с человечеством и своей бывшей родиной становилась все более призрачной. Никто уже не помнил, почему всех детенышей мужского пола называют Карлосами, а женского – Джоаннами.

Размеренное существование не-существ нарушило воцарение Черного Триумвирата. Во время так называемой Третьей Экспансии Эпллтон был обнаружен автоматическими кораблями-разведчиками Триумвирата. Судя по всему, Триумвират очень заинтересовался странными колонистами… а также услад-плюсовой эволюцией… и, собственно, самим усладом.

Не встретив ни малейшего сопротивления, боевые колесницы Триумвирата захватили планету. Стационарные исследовательские модули принялись за изучение Эпллтона. Триумвират похитил три или четыре десятка детенышей несуществ для исследований, но остальных не тронул. Детеныши, впрочем, вскоре были возвращены родителям в целости и сохранности.

Убедившись, что колонисты не представляют угрозы, Триумвират взялся за строительство шахт для добычи услада. Жители Эпллтона наблюдали за работающими день и ночь машинами, которые действовали столь слаженно и разумно, что могли показаться живыми, одухотворенными существами. В действительности каждой машиной в отдельности и ходом работ в целом руководил Черный Триумвират, находившийся за миллионы миллионов миль, на бывшей Земле, в подземном Дворце Сопричастности.

Неожиданно работы прекратились.

Объяснялось это тем, что Триумвират напрямую столкнулся с той же проблемой, которая впоследствии встала и перед властями Империи, а именно: услад-плюс надо было кому-то добывать. Казалось, самым простым выходом была полная автоматизация рудников. Если бы не одно «но». Разработка и запуск в производство механизмов, которые хотя бы через три месяца работы в шахтах исправно функционировали, а не превращались в груду бесполезного металла от концентрированных паров услада-плюс, оказалось предприятием, неподъемным для Черного Триумвирата.

Триумвират попытался использовать для добычи услада материал куда менее дорогостоящий – людей, но и тут возникли неодолимые препоны. Буквально за неделю работы в шахтах человеческие существа приходили в полнейшую негодность. От концентрированных услад-плюсовых паров люди заболевали, сходили с ума и умирали. Средства защиты, специальные фильтры и костюмы не отменяли агонии, а лишь растягивали ее, причем совсем ненадолго, а обходились баснословно дорого, к тому же еще стремительно приходя в негодность. Попытки Триумвирата путем генетических экспериментов повысить устойчивость людей к усладу закончились созданием чудовищных неуправляемых монстров, которых спешно пришлось уничтожить ввиду их необычайной опасности.

Впустую израсходовав немало умных дорогостоящих машин и человеческого материала, Триумвират призадумался. Очевидно, человеческие жертвы и гибель дорогостоящих машин мало беспокоили его или их, но возможность добывать услад-плюс в промышленных масштабах или хотя бы в достаточном объеме по-прежнему оставалась недостижимой. И весьма заманчивой.

И тогда Черный Триумвират обратил заинтересованный взгляд на колонию не-существ.

Имперские власти впоследствии не раз упрекали несуществ в коллаборационизме с самым страшным врагом человеческой расы, но что оставалось делать? Как могли не-существа противостоять стальным армадам Триумвирата? Чем сражаться? Когтями и зубами? Палками? Многие из не-существ даже не осознавали толком, что происходит, принимая машины Триумвирата за странных мутировавших животных.

К моменту захвата Эпллтона Триумвиратом, четыре столетия спустя после основания, колония насчитывала уже полтора миллиона особей, из них почти две трети составляли молодые самцы, способные работать в шахтах. Но важней было другое – приспособленность их организмов к воздействию услада-плюс. Для крепких и здоровых самцов несуществ долгое пребывание под землей, в шахтах, было делом опасным и болезненным, и все же они могли работать, и работать куда эффективней и дольше, чем обычные люди… и машины.

Вот что требовалось Триумвирату. Не-существа добывали услад-плюс, а взамен Триумвират снабжал колонию строительными материалами для жилищ, необходимыми инструментами, хорошей пищей и медикаментами. Каждый день на протяжении последующих двух столетий черные корабли Триумвирата взмывали в небеса Эпллтона, унося на борту тысячи тонн услада-плюс. Каждый день глубоко под землей в страшных муках от непосильного труда умирали молодые самцы. Но иного выхода не было. Малейшее недовольство жестоко подавлялось.

Поколение сменялось поколением, Воплощение – Воплощением. Не-существа ждали, кротко, покорно и терпеливо.

И вот – Триумвират пал.

Казалось бы, с Освобождением и гибелью Сопричаствующей Машины этот ужас должен был прекратиться, но не тут-то было. Об Эпллтоне прознала Империя. Не успели проржаветь брошенные машины Триумвирата, как небеса разверзлись вновь, и на планету высадились имперские корабли.

Обитатели Эпллтона встретили имперских солдат как освободителей от долгого рабства… и жестоко обманулись. Сам облик колонистов, их образ жизни, поклонение Матери-Богине, убийства детенышей вызвали у солдат отвращение и омерзение. Кроме того, при создавшейся после Освобождения политической обстановке несчастных колонистов смело можно было назвать предателями за сотрудничество с Триумвиратом, пусть и вынужденное.

Скорее всего, Империя озаботилась бы навести на Эпллтоне свои порядки или вовсе бы оставила не-существ в покое. Но опять вмешался услад-плюс. Уникальное сырье, обладающее целым спектром интереснейших свойств. Вещество, которое в равной степени могло оказаться полезным, а порой незаменимым в пищевой индустрии и медицине, в изготовлении различных сложных механизмов и систем. Быстро выяснилось, что, обработанный должным образом, услад-плюс может использоваться для производства наркотических препаратов.

И Эпллтон был завоеван вновь – на сей раз имперскими войсками. Не-существ, как и во времена Триумвирата, загнали в шахты и заставили трудиться на услад-плюсовых рудниках. Тех, кто не пожелал смириться с новым рабством, безжалостно истребили. За помощь в Освобождении власти передали рудники луизитанскому Синдикату Крайм-О. Однако Синдикат владел и распоряжался этими богатствами не единолично. Добыча услада на каждом этапе самым строгим образом контролировалась сотрудниками Отдела Благонадежности. Одновременно они получили возможность изучать услад-плюсовую эволюцию, а самые интересные экземпляры местной мутировавшей флоры и фауны отправлялись в засекреченные бункеры.

От рождения до смерти не-существа обитали под постоянным надзором в Гетто, в тесных хижинах, влача жалкое безрадостное существование. Культ Матери-Богини находился под запретом, и не-существам приходилось практиковать свои ритуалы тайно. При рождении их клеймили, будто скот. По достижении десятилетнего возраста самцы становились достаточно взрослыми, чтобы работать в шахтах. От самок требовалось одно – рожать как можно больше жизнеспособных детенышей. Их фертильность подстегивалась искусственно путем инъекций специальных препаратов. Совсем еще юные самки умирали в медицинских бараках, истощенные бесконечными родами. Мужские не-существа гибли, пристрастившись к столь обыденным человеческим порокам как табак, азартные игры и алкоголь.

Сотрудникам Гетто тоже приходилось несладко. За первые два или три года службы многие обзаводились неизлечимой зависимостью от услада. Они заканчивали жизни опустившимися наркоманами, болели и умирали. Их пожирали местные чудовищные твари и убивали бунтующие несущества. И, однако, это не имело значения, настолько прибыльным бизнесом оставалась добыча услада-плюс.

Четыре столетия почитания и жертвоприношений.

Два столетия рабства при безмолвной, непостижимой тирании Черного Триумвирата.

Пять столетий мук и угнетения под стальной пятой Империи.

Питаясь, набухая и насыщаясь страданием, болью, кровью, алчностью, бесконечными смертями и ненавистью, в бездне под землей, такой темной, что эту тьму не рассеял бы и свет тысяч солнц, оно заворочалось, пробуждаясь от сна, такого долгого, что этого времени хватило бы, чтобы погасить свет тысяч солнц.

Она услышала… слово, биение, дуновение, вихрь, дыхание, чей-то стон, тихий вопль.

Зов.

Круг замыкался.

Медленно она начала подниматься наверх и выбираться наружу.

3

От каменных стен с бойницами, окружающих Коммуну неприступным барьером, к городу Мэмфорду вела дорога, которая сперва проходила через густые лиственные леса, а затем тянулась вдоль ухоженных лугов и пастбищ, где весной и летом пировали тучные стада. Зимой дорога становилась практически непроходимой, превращаясь в узенькую, петляющую по-заячьи тропку, и тогда добраться до города можно было лишь пешком или на лошадях.

За пять столетий с момента основания из поселения в десяток хижин Мэмфорд превратился в великолепно укрепленный средневековый город, окольцованный крепостными рвами. В глубине города, примерно через три мили от городских ворот, находилась главная площадь. Там высилась ратуша и располагались другие административные здания, включая Зал Совета Коммуны. Здесь же находилась лучшая гостиница города и множество магазинчиков и лавок. Главным украшением площади служили мраморные фонтаны, посвященные трем героям Освобождения: Императору Константину Первому, правителю Свободной Торговой Колонии Францу Максимилиану и лорду Джеку Ланкастеру.

Фонтаны были не простые. Тот, что со скульптурой Императора Константина Первого, изливался родниковой водой, такой чистой и свежей, что в жаркий день она пьянила не хуже дорогого шампанского. Из полунаклоненного кувшина в руках мраморной фигуры Франца Максимилиана текло розовое масло. Лорда Джека скульптор изваял с бочонком в руках. Стоило отвернуть краник, из бочонка текло терпкое и густое красное вино. Зимой вино подогревалось, туда добавлялись специи, и можно было угощаться отменным глинтвейном.

Как раз в направлении бочонка и бросал тоскливые взгляды мэр Коммуны Грегори Даймс. Хоть он и оделся по зимнему сезону, но уже успел изрядно закоченеть в ожидании своей юной подруги Люси. Даймс собирался отвести девушку к Колдунье, ибо Дух счел ее достойной принять воспоминание о Финальной Сопричастности – невероятно важный и торжественный момент в жизни каждого луддита. Но, невзирая на важность и торжественность, Люси безбожно опаздывала.

– Женщины, – бормотал Даймс.

Не устояв перед искушением, он успел от души угоститься глинтвейном, когда, наконец, появилась Люси в меховой накидке и меховой шапочке, под которую забрала густые, с рыжеватым отливом, волосы. Щеки ее разрумянились от холода, ясные глаза блестели, весь облик дышал здоровьем и невинностью, какую Даймс до сих пор наблюдал лишь в среде этих дикарей-машиноненавистников.

– Прости, Грегори…

– Ты опоздала на полтора часа!

– Да, я немного задержалась в мастерской… зачем же так сердиться?

Как и прочих луддитов, Люси отличало полнейшее пренебрежение к точному времени. Это не переставало удивлять, а порой и злить Даймса – человека, пришедшего из Вовне, как называли остальную Империю истинные луддиты. Что поделаешь? Выбора не было, приходилось терпеть и мириться. Все-таки, Даймс уже двадцать лет жил в Коммуне, и последние пять исполнял обязанности мэра.

Луддиты вообще нередко назначали на пост мэра людей, пришедших в Коммуну из Вовне – чисто по прагматическим соображениям. Ибо, несмотря на все усилия, они не могли совершенно отгородиться от внешнего мира, огромного… невероятно опасного.

Для луддитов история закончилась с падением Черного Триумвирата. Что случилось дальше – их вовсе не касалось. Но представьте изолированное общество, совершенно неосведомленное о титанических переменах, сотрясающих Империю, о смене монархов и Верховных Канцлеров, о новейших технических изобретениях. Людей, не подвластных мощи имперской пропаганды, но и не владеющих информацией. Людей, которые с невероятным трудом понимали современный язык. Людей, которые при малейшем серьезном покушении на их мирок из Вовне оказались бы в сомнительном положении индейских племен, встретившихся лицом к лицу с конкистадорами.

Именно поэтому на протяжении длительного времени мэром Коммуны избирался человек, пришедший в Коммуну не так давно из Вовне и доказавший преданность идеалам Коммуны. Этот человек должен был служить своего рода посредником между истинными луддитами и имперскими властями, водить дружбу с местными чиновниками и время от времени принимать делегации ученых-этнографов, а также представителей министерства обороны и Отдела Благонадежности.

Если ученых больше интересовали занятные обычаи луддитов, то военных и сотрудников спецслужб, в основном, занимал таинственный благодетель Коммуны, Дух. Люди из Вовне приходили в Коммуну, но многие и покидали ее, и рассказывали загадочные вещи о не менее загадочном Духе. Будто на Слияниях под водительством Духа луддиты исцелялись от всех болезней или ран; и будто именно Дух неким образом проводил отбор тех, кому остаться в Коммуне, а кому – нет; и тому подобное.

И действительно, в организмах тех, кто провел в Коммуне долгие годы, были обнаружены изменения на биохимическом уровне, делавшие этих людей практически неуязвимыми к вирусам, болезнетворным бактериям и довольно широкому спектру ядов. Они лучше переносили тяжелые травмы и быстрее оправлялись от ранений. Это был научно установленный факт. Прочие чудеса, что вытворял загадочный Дух, выглядели весьма сомнительными и приукрашенными, и все же…

Произведенные исследования, замеры, а также беседы с местными жителями, – насколько было известно Даймсу, не дали четкого объяснения природе Духа и производимых им чудес. В конце концов, специалистами Отдела и министерства обороны был вынесен вердикт, что воздействие так называемого Духа на луддитов объясняется ничем иным, как остаточной радиацией – следствием ядерной бомбардировки, которой подвергли планету корабли Свободного Мира, нанося решающий удар по Дворцу Сопричастности, убежищу Черного Триумвирата. Замеры показали, что в пределах Мэмфорда радиационный фон превышает норму в четыре раза. Само Слияние специалисты определили как образец типичного сектантского сеанса массового гипноза, замешанного на всеобщей истерии и употреблении сильных галлюциногенов – тех самых сушеных грибов.

Луддиты не представляли видимой опасности, однако оставлять их вовсе без присмотра власти не собирались. Раз в стандартный год в Коммуну наведывалась делегация местных чиновников. Обыкновенно эти визиты протекали гладко, без эксцессов.

Последний подобный визит состоялся прошлой осенью. Тогда в Коммуну наведался, среди прочих, сам губернатор – Шеймас Харт. Все прошло очень хорошо. Высокие гости полюбовались неописуемо красивыми средневековыми постройками, замками и цитаделями, торговыми площадями, узенькими улочками, ремесленными мастерскими, восхитились мраморными фонтанами с водой, розовым маслом и вином, а после сытного ужина переночевали в местной гостинице. Утром произвели необходимые замеры, до смерти пугая луддитов своими дьявольскими, громоздкими, громко стрекочущими, машинами. Потом распили с мэром Даймсом по стаканчику первоклассного вина местного производства и отбыли, прихватив с собой в качестве сувениров кое-какие безделушки.

Проводив делегацию, Даймс долго смотрел вслед их рокочущим механо, подпрыгивающим на ухабах размытых дождями дорог. Что за слепцы. Но оно и к лучшему. Узнай они, чем на самом деле являлся добренький Дух, хранитель Коммуны, они бы живо угостили местных обитателей парочкой-другой термоядерных боеголовок, а затем потчевали бы друг друга сказочками об остаточной радиации и массовом гипнозе…

– Грегори?

– О, извини, я задумался, Люси. Ты готова?

– Мне немножко страшно.

– Не бойся. Ты будешь далеко не первой, кто пройдет через Воспоминание о Фатальной Сопричастности.

– Сейчас я говорю не о Воспоминании… не только о Воспоминании, Грегори. Я говорю о том, что мы все видели во время сеанса Слияния с Духом. Зло. Я видела зло. Мы все его видели. Что это было, Грегори?

После столь странно и страшно завершившего сеанса Слияния прошло уже несколько недель, но среди жителей Коммуны по-прежнему царили смятение и замешательство. Совет Коммуны только и делал последнее время, что заседал по данному поводу, решая, как именно толковать зловещее видение. «И пусть себе толкуют как угодно», – подумал Даймс. Он-то понял все правильно. Это был знак.

– Не знаю, Люси, – сказал Даймс, – я не знаю. Пусть этим занимается Совет. Я всего лишь скромный администратор, да еще и пришелец из Вовне, чужак. Не волнуйся, уверен, Совет все уладит должным образом. У нас с тобой сейчас есть дела поважней.

Даймс взял девушку за руку, и они направились к общественным конюшням. Оседлав лошадей, они пустились в дорогу. Миновали кузницу, и городскую ратушу, и монетный двор, и ясли, и ткацкие мастерские, где работала Люси. А далее их путь лежал по древней дороге, вымощенной желтым кирпичом.

Нет, зрение вовсе не подводило Даймса. Дорога и впрямь была вымощена желтым кирпичом. Луддиты не представляли, откуда она здесь взялась. Даймс полагал, что диковинная дорога является чудом уцелевшим свидетельством правления Триумвирата. Или занятным следом других, более ранних эпох истории Лудда, бывшей Земли. Так или иначе, именно желтая дорога вела к дому Колдуньи.

– Желтый кирпич и Колдунья, вот занятно, – пробормотал Даймс, – прямо как в старой сказке о путешествии в страну Оз.

– Я не знаю такой сказки, – сказала Люси.

– Неудивительно, – сказал Даймс, – была такая книга. Очень старая книга.

– Я не умею читать.

Да. Грустно, но Люси не умела читать. И писать тоже. Она ведь жила в мире темного, глухого средневековья, где грамотность была роскошью, причем зачастую никчемной и ненужной.

– А Вовне все умеют читать и писать, Грегори?

Даймс хохотнул. Ее невинный вопрос прозвучал неожиданно иронически.

– Если честно… нет, не думаю. Зато у всех есть Три-Вибоксы.

– А что это?

– Люси, согласно правилам, ты никогда не должна расспрашивать меня о жизни Вовне. Твои соплеменники могут и повесить меня за такие рассказы.

– Пожалуйста, Грегори, расскажи, пока нас никто не слышит. Хотя бы о… боксах.

– Три-Ви-боксы… ну… это вроде трехмерных говорящих картинок. Новости, музыка, сплетни, шоу, сериалы, реклама. Три-Ви каналов буквально миллионы. Как местные, так и общеимперские. Мегакорпорация «ИСТИНА инк.», например.

– А что там есть еще, Грегори? – спросила Люси с внезапным любопытством.

– Би-магистрали – поразительная штуковина, которая позволяет людям за считанные часы перемещаться из одного уголка Империи в другой. Механо – самодвижущиеся повозки. Спин-передатчики. Кофе-машины, кухонные комбайны, посудомоечные машины. Электричество. Аспирин Эймса. Погодные биокупола. Метеоспутники. Сверхскоростные экспрессы – поезда, способные развивать скорость до двух тысяч миль в час. Лучевое оружие. Плазменные бомбы. Дирижабли. Радио…

Даймс заметил, что Люси слушает внимательно, но вряд ли в полной мере понимает, о чем он толкует. Для обозначения подавляющего большинства перечисленных им понятий в своеобразном языке луддитов попросту не существовало подходящих терминов. Ему поневоле приходилось пересыпать речь выражениями на уни-глаголице и уни-гаэлике, двух основных современных наречиях Империи. Люси буквально заворожило звучание незнакомых слов. Особенно ее потрясла концепция электричества. Люси долго расспрашивала Даймса, на что это похоже, когда самой глухой ночью светло, как днем.

– Нам бы не помешало хоть немного этого твоего электричества, – сказала она Даймсу не без грусти.

– Скоро ты окажешься в мире, где электричества было хоть отбавляй, и сама поймешь, что это было не так уж восхитительно здорово. Давай поторопимся. Мы и без того выбились из графика, а Колдунья страсть как не любит опозданий.

Вскоре Люси и Даймс оказались на берегу океана и миновали рыбные фермы, где рыбаки проверяли улов в подводных клетях, прервав свое занятие, чтобы поприветствовать мэра и его юную спутницу. Хмурые зимние волны бились о берег. Лошади неслись во весь опор, пока среди снежных дюн не появился приземистый деревянный дом Колдуньи.

Невольно рисуясь перед молодой подругой, Даймс молодцевато спрыгнул с коня и помог спешиться Люси. Потом они вошли в дом. Старуха ожидала гостей в каменном подвале. После морозного дня там было нестерпимо жарко и душно, сильно пахло кисло-сладкими травами и влажной, червивой землей. В центре пылала жаровня, над которой, вороша угли, склонилась морщинистая, согбенная, дряхлая ведьма. Люси тихо вскрикнула, когда ей показалось, что в складках одеяния старухи копошатся насекомые. Даймс подбадривающе обнял девушку.

– Не беспокойся. Колдунья не причинит тебе вреда. И помни, я все время буду поблизости, Люси.

Старуха молча протянула девушке чашу, вырезанную из цельного куска оникса, с мутным бурым снадобьем, которое пахло луком и старыми носками.

– Фу! Я должна это выпить?

– Не бойся, – проговорил Даймс, – это снадобье безвредно, оно лишь пробудит в тебе генетическую память, чтобы ты могла Вспомнить.

Сам он сомневался, что дело здесь в «генетической памяти». Если таковая и существовала, Воспоминание тоже дарил Дух. Снадобье старухи лишь усиливало эффект сопричастности и реальность Воспоминания. Даймс, как и некоторые другие из Вовне, прошел через Воспоминание, а ведь в роду у него точно не могло быть истинных луддитов. Даймс родился в Промышленной Зоне Южная Венеция Техником-Координатором средне-высшего класса BAAA, как и предыдущие двадцать пять поколений его предков, Техников-Координаторов средне-высшего класса BAAA.

– Господин мэр объяснил тебе, что ты увидишь, дитя? – прошамкала Колдунья.

– Да.

– Готова?

– Да, – пролепетала Люси, чувствуя на плече ободряющую руку Грегори Даймса.

– Не бойся. Будет больно, но зрелище того стоит…

Колдунья заставила Люси присесть и выпить свое снадобье. Затем полоснула ладонь Люси острым ножом и то же самое проделала со своей ладонью. Капли их крови смешались и упали в жаровню. Старуха опять что-то забормотала, вороша угли, пока по подвалу не заклубился белый дым, который постепенно густел, становясь плотным и непроницаемым, как театральный занавес. И вдруг Люси стала падать… проваливаясь в…

Юная Люси перенеслась в тот судьбоносный отрезок времени, когда Черный Триумвират доживал последние часы. Благодаря чарам Колдуньи она оказалась в сознании Человеко-конструкта по имени К-26786. Его имя одновременно являлось номером Ворма – искусственно созданного кремниевого паразита, вживленного ему в плечо при вылуплении из Соты Детопроизводства.

Типичный неспециализированный рабочий Ч-конструкт, каким, собственно, и являлся К-26786, представлял собой чудо двух столетий генной инженерии. То есть уродливого, белого до бесцветности, будто садовый слизень, абсолютно безволосого женоподобного мужчину, неагрессивного, выхолощенного физически, умственно и эмоционально. У него отсутствовал аппендикс, ногти, большая часть зубов, подавляющая часть потовых и слезные железы. Еще у него не было языка. Возможно, чтобы К-26786 не мог все время громко кричать, ощущая, как внутри постоянно растут и развиваются информационные псевдоподии Ворма.

Будучи размерами не больше ногтя мизинца, Ворм хранил в себе абсолютно всю информацию о своем хозяине, начиная от подробнейшей информации о его ДНК и физическом состоянии, и заканчивая его желаниями, потребностями и устремлениями, заранее тщательно спланированными в Министерстве Фатализма. Ворм являлся не только хранилищем данных, но также обладал способностью напрямую связываться с Соглядатаями, роботами-надсмотрщиками, прикрепленными к каждому жилому и рабочему блоку. От Соглядатаев информация поступала в ближайший куб департамента Антихаоса. Департаменты Антихаоса поставляли данные в основной куб Министерства Антихаоса, а Министерства планет через сеть спутников и орбитальных станций передавали информацию напрямую во Дворец Сопричастности, обитель Триумвирата.

Подобная система позволяла Триумвирату каждую секунду знать, где находится и чем занимается каждый гражданин в любом уголке его колоссального государства. Часы Сопричастности, проводившиеся дважды в день, утром и вечером, позволяли Триумвирату знать, о чем он думает и что чувствует. Министерство Фатализма определяло не только дату рождения каждого гражданина, но и дату его смерти. Все было просчитано, предопределено, расписано и учтено. При всем желании утаить что-либо, куда-то ускользнуть было невозможно. Да и такого желания просто не могло возникнуть. Был ли К-26786 счастлив? Едва ли. Был ли он несчастлив? Едва ли. Ему было не с чем сравнивать. И нечего. Он был одним из сотен миллионов скромных винтиков Величайшей из Всех Машин, божественно прекрасной, стальной и хромированной Вселенской Мясорубки.

Был теплый летний вечер, солнце уже садилось, и высокое небо подернулось оранжево-малиновыми перистыми облаками. После двенадцатичасовой рабочей смены на заводе синтетических концентратов К-26786 возвращался домой. Его томило странное беспокойство. Возможно, это было мрачное предчувствие. А, возможно, его вдруг неясно заворожила красота высокого синего неба, красота, к которой Черный Триумвират не имел ни малейшего отношения. Пульс К-26786 едва заметно участился, давление чуть подскочило, и этого хватило, чтобы Ворм подал сигнал в нужную инстанцию, то есть Соглядатаю, прикрепленному к жилому блоку, где находилась камера К-26786. Соглядатай немедленно отправил запрос в департамент Антихаоса о выдаче дополнительной дозы Розовой Сомы в дополнение к той, что регулярно добавлялась его подопечным в пищу. Получив на свой запрос положительный ответ, Соглядатай принялся ожидать робота-посыльного с пакетом.

К-26786 тем временем направлялся домой, а Люси смотрела по сторонам его глазами. Перед визитом к Колдунье Даймс подробно объяснял девушке, что она увидит, и все же Люси испытывала настоящий шок.

Перед ее взором предстал невероятный многоярусный мегаполис, сплошь состоящий из соединенных между собой плавающих, летающих и парящих в воздухе разнообразных геометрических фигур. Она видела жилые и административные здания (похоже, какие-то учреждения, трудно сказать), полностью построенные из прозрачного пластика. Строения, расставленные в аккуратном шахматном порядке вдоль широких и прямых, как стрела, проспектов, напоминали аквариумы. Очень хорошо было видно, как внутри, в маленьких клетушках, копошатся (Люси не могла подобрать иного слова) Ч-конструкты. Белые, безволосые, уродливые, как слизни. И все – абсолютно голые. Детей она не увидела. Они созревали до взрослого состояния в упрятанных глубоко под землей Сотах Детопроизводства.

По улицам брели по своим делам другие белые и абсолютно голые Ч-конструкты, а кругом них юрко шныряли серебристые членистоногие механизмы, убирая мусор и натирая до зеркального блеска мраморные плиты мостовых и тротуаров. Еще Люси увидела парящие в воздухе и лениво вращающиеся вокруг своей оси большие кристаллы неправильной формы, мерцающие изнутри мириадами ярких морозных искр. Кристаллы не отбрасывали тени, и К-26786 безразлично прошел сквозь один из них насквозь. Когда солнце закатилось за горизонт, Люси поняла прозаическое предназначение таинственных кристаллов – они служили светильниками, разгоняющими мрак ночи.

Но многим другим вещам она не могла найти ни малейшего объяснения и не видела в них ни малейшего смысла. Выбежавшая из-за угла пластикового здания собака, с виду обычная дворняжка, но восьмипалая – откуда здесь взялась собака? Бронзовые кубы на постаментах – памятники? Но, если и так, то кому или чему? Почудилось ли, или она впрямь увидела вынырнувшие из-под мраморных плит сегментированные стальные щупальца, схватившие и уволокшие под землю десяток бредущих домой бессмысленных белых созданий? А что за громадные чаны, полные зеленой жидкости, взобравшись на края которых механические пауки помешивали содержимое чем-то вроде огромных половников? А вот мимо пронеслась стайка стальных стрекоз, сверкая в лучах закатного солнца ажурными крылышками тончайшей работы – куда они торопились? Чем были на самом деле?

У дверей здания, где жил К-26786, его уже встречал Автономный Соглядатай. Механическая ладонь разжалась, протягивая жильцу две розовые капсулы. К-26786 молча проглотил их, потом вошел в здание, зашел в подъемное устройство и поднялся наверх, в свой жилой отсек.

Его частное пространство представляло крошечную пластиковую клетушку, где размещалось нечто вроде кухни, кровать, душ и Кабина Сопричастности. К его приходу печь уже разогрела незатейливый ужин – синтетическую рыбу с синтетическим зеленым горошком и ореховые оладьи. В то же время приступили к ужину и все прочие обитатели жилого блока. Ужасающая синхронность их движений потрясала воображение. Трапеза отняла у К-26786 ровно пятнадцать минут. Он ел, очень тщательно пережевывая пищу пеньками зубов, но абсолютно не чувствуя вкуса – ведь вместо языка у него был короткий обрубок. Закончив, он выбросил пластиковую тарелку в пластиковую мусорную корзину. В следующую секунду завыли сирены, возвещая наступление часа Сопричастности.

Как и тысячи раз прежде, К-26786 вошел в кабину Сопричастности, воткнул вилку кабеля Сопричастности в разъем за ухом, закрыл глаза и погрузился в объятия Сопричаствующей Машины.

Вместе со своим безмолвным визави, тенью присутствуя на краю его сознания, Люси пережила невероятное блаженство. То было ощущение не только физическое, но и духовное, затронувшее каждую клеточку ее фантомного тела и мозга, каждый мельчайший нерв. Любовь, доверие, тепло, комфорт, сытость, безопасность, удовлетворение. Растянутый во времени красочный взрыв невыразимого удовольствия, всеобъемлющего, поразительного по интенсивности и глубине. К-26786 беззвучно застонал. Люси смущенно поняла, что, должно быть, он испытал оргазм. По мере того, как сеанс Сопричастности подходил к концу, восторг постепенно сменялся тихим, сладостным удовлетворением и сонливостью…

В этот миг боевой крейсер «Карающий» под предводительством Джека Ланкастера сбросил на Дворец Сопричастности многотонные ядерные боеголовки.

Вожди Освобождения прекрасно представляли чудовищные последствия этого шага – но иного выбора не было. В момент Сопричастности Триумвират представлял наиболее уязвимую мишень. В течение пятнадцати минут стандартного сеанса Сопричастности девяносто три процента его гибельной мощи было распределено через мириады щупалец Сопричаствующей Машины. Этих минут объединенным армадам кораблей Свободного Мира хватило, чтобы уничтожить заслон боевых модулей Триумвирата на орбите планеты, взорвать купол силовых полей, защищающих Дворец Сопричастности, и сбросить бомбы.

Корчась и заживо сгорая в адских муках разрушения, Триумвират распространил свою агонию на миллионы подданных через кабели Сопричастности и Вормы. Но его агония, распыленная на мириады частиц, немедленно возвращалась обратно через кабели и чипы, умножаясь и возрастая в геометрической прогрессии… пока не наступил коллапс.

В реальном времени процесс гибели Триумвирата едва ли занял несколько миллисекунд, но Люси показалось, будто минула вечность. Боль, которую она испытала, была столь же сверхъестественна, как прежде была упоительна непредставима нежность Сопричаствующей Машины. Даже в обличье бесплотного духа Люси пыталась кричать, пыталась выбраться из капкана нескончаемой пытки. Ее глаза выжгли серной кислотой, ее поджаривали заживо, ее раздробили в кровавое месиво, ее мозг взорвался ошметками серого мяса, ее оголенные нервы сгорели в пламени чистого электричества. Она оглохла, ослепла, онемела, лишилась рассудка, памяти, чувств…

Но и это закончилось.

Пришла тьма, а вместе с тьмой пришла тишина.

Длительное время спустя, может быть, прошли целые часы, К-26786, двигаясь абсолютно машинально, с усилием выдернул изломанными судорогой, непослушными пальцами кабель из разъема над ухом. Какое-то время он стоял, покачиваясь из стороны в сторону, и в голове его звучала, угасая, прощальная мелодия Финальной Сопричастности.

Потом, по-прежнему нетвердо держась на ногах, К-26786 покинул Кабину Сопричастности и вышел из своей пластиковой клетушки. Он не представлял, куда идти, главным сейчас было – предпринять хоть что-то, двигаться. Разум его впал в спячку, в дело вступили первобытные рефлексы, запрятанные так глубоко, что туда не смог добраться Черный Триумвират.

Сквозь прозрачные стены, и полы, и потолки, и повсюду, повсюду… К-26786 мог видеть своих сограждан. Почти все умерли в первые мгновения Фатальной Сопричастности от болевого шока. Немногие выжившие обезумели и корчились в судорогах, навечно привязанные пуповинами кабелей Сопричастности к своему павшему тирану. К-26786 видел их безумные, искаженные страданием лица сквозь футы пластика под ногами и, запрокинув голову, увидел то же – агонию и безумие. Главная, если не единственная причина, по которой К-26876 – одному из немногих – удалось пережить взрыв чудовищной боли Фатальной Сопричастности заключалась именно в том, что по счастливой случайности он предварительно принял сильнейший транквилизатор, многократно смягчивший боль.

Подъемник не работал, и ему пришлось спускаться по прозрачной пластиковой лестнице. Запах стоял кошмарный. Густо пахло потом, кровью, испражнениями, смертью. Страх все сильней завладевал К-26786. Выйдя на улицу, возле входа в дом он увидел опрокинутого, лежащего недвижно на спине, как дохлое животное, Автономного Соглядатая.

Поскуливая, К-26876 огляделся по сторонам. Люси, смотрящей его глазами, открылась самая поразительная на свете картина – первые минуты после того, как раз и навсегда оборвались связи, что были стократ сильней и крепче любых родственных уз.

Далеко на западе, над тянущимися до линии горизонта силуэтами домов и общественных зданий, повисли размытые очертания атомной грибницы. Белые мраморные плиты растрескались, а земля под ними сделалась текучей, как река, и мягкой, будто пуховая подушка. Среди осколков камней и кусков обугленного пластика валялись, разметавшись, серебристые механизмы с задранными вверх и загнутыми под самыми фантастическими углами конечностями.

К-26876 двигался дальше, и Люси шла вместе с ним мимо бесконечных рядов пластиковых зданий, заполненных скорчившимися трупами голых, окровавленных Ч-конструктов. И вдруг зазвучала музыка. Уличные динамики, последние две сотни лет возвещавшие воем сирен начало сеансов Сопричастности, загрохотали военными маршами. Потом Люси услышала выстрелы и человеческие голоса, и увидела солдат объединенной армии Свободного Мира. Рассредоточиваясь по улицам, пехотинцы занимали здания и безжалостно расстреливали и добивали прикладами бьющихся в агонии или потерявших рассудок Ч-конструктов.

К-26786 упорно двигался вперед, так, словно бы ничего странного кругом не происходило. Когда чуть поутих шок, в голове его зазвучало одно из основных наставлений, вбитых в разум при помощи гипнопедии в период его созревания в Соте Детопроизводства. А именно: в случае чрезвычайных ситуаций направляться к зданию ближайшего департамента Фатализма. Теперь черный куб департамента притягивал его, будто магнит. Он знал, что как только доберется туда, все будет в полном порядке. Он знал, там ему помогут. Выдадут еще одну или две розовых таблетки. От этих таблеток всегда становилось так хорошо и спокойно, и хотелось спать.

Когда еще десять минут спустя К-26786 вышел на площадь перед кубом департамента Фатализма, ночное небо раскалилось добела, и сделалось светло, как днем. На горизонте клубились громадные, маслянистые грозовые облака, подернутые сеткой пурпурных прожилок. Воздух загустел, как вчерашний суп, и ощутимо нагрелся. Очень сильно пахло дымом и горящим пластиком. Где-то в глубинах города начался пожар.

Огромная, будто сотня Колизеев, площадь обычно пустовала, но не в день Финальной Сопричастности. Именно здесь приземлился «Карающий». С ним прибыли еще семь боевых многопалубных Джет-линкоров, и сейчас из них выгружались батальоны тяжеловооруженных пехотинцев.

А К-26786, будто одержимый, продолжал двигаться вглубь площади, по-прежнему не замечая вокруг себя ничего необычного. Заточенной в его разуме Люси приходилось идти вместе с ним. Он поскальзывался и спотыкался, бессознательно хватаясь липкими от пота руками за солдатские мундиры. Казалось само собой разумеющимся, что несчастного не заметят и затопчут в давке или просто пристрелят эти люди, ликующие, опьяненные великим триумфом, но нет, они расступались и пропускали несчастного. С ним пытались заговорить, но он не отвечал. Кто-то обтер ему лицо и дал напиться. На него набросили какую-то одежду. Когда К-26786 в очередной раз споткнулся, упал и не сумел подняться, его подхватили чьи-то сильные руки, крепко ухватили за плечи и куда-то повели.

Для К-26786 это ничего не значило, но Люси вся затрепетала. Потому что знала, куда ее ведут, и это стоило того, чтобы пережить адскую муку Фатальной Сопричастности. Ей предстояло увидеть их воочию, во плоти, всех троих, величайших вождей Освобождения: Джека Ланкастера, Франца Максимилиана и государя Константина…

И первым она увидела Джека, высокого, сероглазого, светловолосого, странно отрешенного в миг величайшей своей победы. Джек был в простом солдатском мундире Священной Ортодоксии. Рядом с ним стоял Франц Максимилиан, Правитель Свободной Торговой Колонии. В отличие от Джека, он был облачен в расшитые золотом и драгоценными камнями пурпурные одежды, которые подчеркивали высочайший статус выдающегося вождя. Правая рука его в алой перчатке перебирала хрустальные четки, а левая покоилась на эфесе пристегнутой к поясу шпаги. Глаза Франца на усталом, давно небритом лице сверкали, как две золотые монеты.

Рука солдата, что привела к ним К-26786, разжалась, и тот, подобно тряпичной кукле, рухнул ничком на все еще теплые от дневного солнца белые камни. Он зажмурился и приоткрыл глаза, когда на него упали грозные тени. Это были Франц и Джек. От их взглядов К-26786 заскулил и обмочился. Франц отпрянул, не в силах сдержать возгласа отвращения.

– Черт! Что это за тварь такая? У него же нет языка!

– Полегче, ты пугаешь его до смерти, – сказал Джек. Он тоже малость скривился от исходящего от К-26786 густого амбре, но не отодвинулся, а присел, достал фонарик и стал внимательно разглядывать Ворма, вживленного в плечо несчастного. Блестящая поверхность дохлого кремниевого паразита была испещрена едва различимыми значками.

– Что там написано? Ты ведь убил уйму времени, изучая эту их клинопись, – сказал Франц.

– Здесь написано… номер К-26786, пол мужской, низший разнорабочий класса 21, девятнадцати циклов, СД… 414. Соты Детопроизводства? Числа… дата рождения. И запланированной смерти.

– Низший разнорабочий, – сдавленным эхом повторил Франц, – но ведь для того, чтобы работать на заводе или фабрике, не нужны выдающиеся умственные способности. Где-то могут быть другие. Умные. И способные изъясняться…

ну… хотя бы жестами. Чиновники. Генералы. Инженеры. Люди, которые нажимают на кнопки!

– Возможно, – проговорил Джек ровно, – но нам неизвестно о существовании у Триумвирата системы каст. Бюрократические и административные функции давно выполняли машины. Сколько Ч-конструктов добралось сюда? – спросил он одного из своих адъютантов.

– Пока он один, сэр.

Громыхнула молния. Небеса разверзлись, и из них посыпался черный горячий снег – пепел.

– Снежок пошел, – сказал Джек и коротко рассмеялся, – я вижу. Наш парень, и он совсем один.

– Сколько граждан было прикреплено к этому департаменту Министерства? – спросил Франц.

– По данным разведки Ортодоксии, должно быть что-то в районе сорока тысяч, – ответил Джек спокойным, ровным тоном.

– Сорока тыс… он выжил один из сорока тысяч?! – сказал Франц, сорвавшись на крик.

– Полегче, Франц, – мягко сказал Джек, – мы предвидели все это.

– Но… что с остальными? – спросил Франц, разворачиваясь к своим генералам.

– Или мертвы. Или обезумели. Сопричастность, сэр… те, кому удалось выжить и сохранить рассудок, согласно заложенным в их подсознание директивам, будут собираться у зданий Министерств Антихаоса. Мы отдали на сей счет специальные распоряжения. По мере возможностей им окажут медицинскую помощь, снабдят пищей, водой и временными жилищами… возможно, эвакуируют… мы… полагаем, генетические изменения все же не столь радикальны… через три-четыре поколения…

– Что? И так повсюду? – резко перебил Франц.

– Да, сэр. Более или менее.

– Что вы имеете в виду?

– Сейчас мы продолжаем получать сводки, но, по всей видимости, все хуже, чем мы ожидали. Многие крупные мегаполисы совершенно пусты и безлюдны, похоже, они были заброшены несколько десятилетий назад. В других… процесс дошел до стадии крайнего вырождения…

– Хуже этого? – глухо спросил Франц, кивнув в сторону К-26786.

– В разы. Нам описывают этих существ… как своего рода… изувеченные неразумные человеческие обрубки.

Франц Максимилиан не стал уточнять. Быть может, попросту побоялся. Джек, тем временем, опять склонился над К-26786, силясь понять: можно ли в принципе наладить контакт с этим существом. К-26786 тотчас отпрянул, скорчился и заскулил. Он не понимал, что происходит. Ему было холодно и больно. Он впервые в жизни слышал человеческую речь, ибо любящая Сопричаствующая Машина, общаясь со своими поданными, обходилась без слов. Ему было страшно. Он хотел таблетку. Когда ему было плохо, всегда появлялся Соглядатай с таблеткой, и тогда все опять становилось хорошо. Он попытался подползти ближе к черному кубу Министерства, но не сумел, и опять заскулил.

– Надо отвезти его на корабль, – сказал Джек, вставая, – умыть и накормить.

Франц Максимилиан брезгливо поддел К-26786 носком сапога.

– Тьфу! Не думаю, что стоит его трогать. Он, может быть, болен. Или ранен. Пусть сперва его посмотрят медики. А вот и Константин, – прибавил он, повернув голову и наблюдая, как юный правитель Священной Ортодоксии сходит по трапу корабля.

Константину едва исполнилось шестнадцать. Он был щуплым, невысоким, и парадный черный мундир с золотыми эполетами смотрелся на нем слишком помпезно, громоздко и как-то театрально. Русые его волосы слиплись от испарины, серо-зеленые глаза были блеклыми, вылинявшими. Он остановился и пошатнулся.

– Джек…

– Да.

– Джек, сейчас мы отовсюду получаем донесения, – сказал Константин срывающимся голосом.

– Да.

– Все закончилось, Триумвират пал… но… повсюду хаос… потери среди мирного населения ужасающие. И… они не… оказывают нам сопротивления. Ни малейшего. Я не понимаю… их войска. У них должны быть войска… армия…

Франц Максимилиан страшно оскалил зубы и захохотал. Джек молча взял Константина за подбородок и заставил посмотреть на К-26786. Константин долго не мог взять в толк, что, собственно, перед ним такое, а, когда понял, страшно переменился в царственном лице.

– Почему он…? Оно… так странно… так ужасно… пахнет. Оно… умственно недоразвитое? Почему оно молчит? Оно… они все так кошмарно выглядят?

Джек промолчал. Константин закрыл лицо руками и зарыдал навзрыд.

– Вот почему. Они не могли… были не в состоянии… нам сопротивляться…

– Что?

– О, Господи, мы просто пришли и убили их всех, мы просто взяли и убили тысячи, сотни тысяч, миллионы людей, мы просто взяли и убили этих несчастных, беззащитных людей, а они не могли оказать нам никакого сопротивления… ни малейшего… сопротивления…

Его плач перешел в крик.

– Ты во всем виноват! Жадный, беспринципный торгаш… проходимец… авантюрист! Вкрался в доверие моему отцу, оболванил его сказками о великой Империи, которую вы создадите после того, как покончите с Триумвиратом… и ты, Франц… вы друг друга стоите… ты постоянно твердил, что уничтожения Триумвирата хочет сам Бог. Но кем ты был все это время, чтобы говорить от имени Бога? Неужели Бог может желать смерти миллионам невинных людей? Ты говорил, мы здесь, чтобы даровать этим людям свободу! Но вместо того мы их убили! Убили!

Без особого почтения Джек схватил своего будущего Императора за грудки и тряханул.

– Щенок паршивый… уймись. Мы начали это великое дело давно… еще с твоим отцом. И ради этого великого дела твоему отцу пришлось пойти на великие жертвы, заключить мирное соглашение со Свободной Торговой Колонией, согласиться на сделку с этими свиньями из Синдиката. Нам требовались деньги. Нам требовались корабли. Нам требовались войска и оружие. Твой отец, я, Франц, – многие другие люди работали в поте лица долгие годы. Мы рассматривали десятки, если не сотни вариантов действий. Этот был наилучшим. Ты прекрасно знаешь об этом. И скажу тебе, сейчас наступил момент, когда нам надо взять себя в руки, вспомнить, что мы люди, да, люди, настоящие люди, а не человеч… человеческие обрубки, и сделать все возможное и невозможное, чтобы хоть как-то привести это дерьмо… в порядок.

Франц Максимилиан дотронулся до плеча заплаканного правителя Ортодоксии.

– Константин, и впрямь, вам давно пора вырасти и перестать молоть разный напыщенный вздор. Не мы убили этих людей. И не Бог. Их убил Черный Триумвират и обезумевшие лидеры Федерации, некогда положившие начало этой сумасшедшей системе. И, поверьте, если бы мы не добрались до них, они бы добрались до нас, поработили и превратили в то, что ты сейчас видишь перед собой. Ты бы хотел этого, глупый ты, слабовольный, мальчишка? Ответь!

Константин молчал, раздавленный их безоговорочной правотой.

– Но ты, Джек… – проговорил он еле слышно. – Ты со своими разглагольствованиями о новой, великой, несокрушимой Империи… скажи мне одно – ты это всерьез?

В лице Джека промелькнула какая-то слабость. Он прикрыл глаза, потому что дым, и гарь, и запах плавящегося пластика, и марево, и черный снег, падающий с небес, и грохот солдатских сапог, и выстрелы, и беззвучные крики, и безутешные мольбы о помощи. Но миг слабости быстро миновал, и он вновь превратился в одержимого своей великой мечтой об Империи.

– Дай мне немного времени, и увидишь сам, – сказал он.

Потом он поглядел на К-26786.

– Несчастное создание. Пойдем.

Джек решительно поднял на ноги белое, окровавленное, истерзанное, покрытое подсыхающей коркой рвоты и крови существо, которое смотрело на них непонимающим, стеклянным взглядом. Люси увидела, что Джеку стоило огромных трудов не отшатнуться, не сморщить нос и не отвести глаз, но он совладал с собой.

– Ничего, друг. Все закончилось. Наконец-то все это закончилось.

Его рука с силой вцепилась в плечо К-26786 и вырвала из его плоти кремниевого паразита. Швырнув окровавленную пластинку на землю, Джек наступил на нее каблуком сапога, потом снял китель, набросил К-26786 на плечи, и повел его внутрь «Карающего».

– Ничего, – повторил Джек, – мы попробуем. Мы начнем все сначала… мы все… начнем все сначала.

Видение стало меркнуть и таять, и Люси начала подниматься вверх, возвращаясь к реальности, где…

4

Шарлотта никому не рассказала, что пыталась покончить с собой. Да и некому было ей поверять свои горести. Родители ее умерли, когда она была еще совсем крошкой. Тетка, которая вырастила и воспитала бедную сиротку, скончалась от сердечного приступа вскоре после того, как Шарлотте исполнилось семнадцать. Братьев или сестер, равно как и других родственников, у нее не имелось. Так же, как и близких подруг. Следовало признать, она вообще не слишком хорошо сходилась с людьми. С двумя другими девушками, которые работали в цветочном магазине, у Шарлотты были хорошие отношения, но изливать им душу она бы не решилась. Муж ушел, а позволить себе дорогого психоаналитика она не могла. Да и если бы могла – что бы она сказала ему?…

– Я не знаю, почему я хотела покончить с собой, не знаю… не представляю – почему.

Скорей всего, потратив годы и тысячи империалов, они бы докопались до истока ее суицидальных наклонностей, но у Шарлотты не было времени. И, как уже упоминалось, финансовых средств. Но, раз она не умерла, надо было продолжать жить. И работать.

Через неделю Либер опять отправил ее в галерею к леди Милфорд. В два часа пополудни Шарлотта припарковала свой фургончик на подземной парковке. Когда она подошла к подножию величайшего здания Империи, то услышала высоко над головой пронзительный свист. Невольно замедлив шаг, она запрокинула голову. Левый бок здания, словно корсет – талию красавицы, оплетали башенные строительные леса. Наверху вовсю кипели какие-то работы, но монтажники в фирменных спецовках Корпорации все же находили свободную минутку, чтобы заигрывать с проходящими мимо красотками. Завидев Шарлотту, они радостно заулюлюкали и помахали ей, почти польстив своим жеребячьим энтузиазмом.

– Эй, цыпочка! Какие ножки! Прошвырнемся вечерком?

С ума сойти. Куда ни плюнь – липучие, приставучие идиоты. Возможно, ей и впрямь было бы лучше умереть. С такими мрачными мыслями Шарлотта вошла в Копилку. При виде леди Милфорд настроение ее далеко не улучшилось. Судя по блестящим глазам и румяным щекам, Серафина уже успела накачаться Мыслераспылителем.

– Здравствуй… как там тебя…

– Шарлотта.

– Конечно, я помню.

– Спасибо, леди Милфорд, я принесла вам наши новые цветочные каталоги.

– Каталоги? А там есть картинки? – спросила Серафина слегка испуганно.

– Красивые цветные картинки, леди Милфорд, разумеется.

– Здорово, а то я без картинок ничего не соображаю. А шрифт крупный? Ненавижу читать. Нет, ты мне лучше сама все покажи и объясни. Ой, моя бедная голова. Все из-за этого шума. Наверное, когда ты шла сюда, ты видела эти странные высокие штуки вокруг здания…

– Строительные леса?

Серафина надулась и поведала Шарлотте, что этот шум и строительное безобразие продолжается уже почти неделю, из-за чего у нее постоянно раскалывается голова, и пару раз пошла кровь носом. Нет, она не знает, с чем это связано. Папулечка пытался объяснить ей за завтраком, но она пропустила его объяснения мимо ушей. Ее куда больше волновало, что папулечка завел себе любовницу, – в дополнение к тем двум, что у него уже имелись. Впрочем, Серафина тотчас забыла и о муже, и о его гареме, и уткнулась в цветочный каталог.

– А где мой? – наконец, спросила она Шарлотту недовольным тоном.

– Ваш – что, простите?

– Мой снимок. Я полагаю, мой снимок должен быть в каталоге… не правда ли?

– Простите… ваш снимок? Но это цветочный каталог нашего магазина, леди Милфорд.

– И в чем же дело? – недовольно спросила Серафина, решительно не понимая, отчего бы ее шикарному снимку не разместиться в цветочном каталоге.

– Дело в том…

– Да в чем же?

– Да… пожалуй… вы правы… это прекрасная идея, – промямлила Шарлотта.

У Серафины оказалось под рукой несколько ее глянцевых снимков в шикарных нарядах и с болонками на руках, но все показались ей неподходящими, так что она решила съездить домой и подобрать парочку.

– Много времени это не займет, час или два.

– Хорошо, леди Милфорд, в следующий раз я с огромным удовольствием…

– Но я не могу оставить галерею без присмотра, – сказала Серафина и поглядела на Шарлотту вопросительно. Впрочем, вопросительно – не то слово. Скорее, повелительно.

– Вы хотите, чтобы я осталась и присмотрела за галереей, пока вы съездите домой за снимками? О, черт. С кем я разговариваю? Она уже ушла!

Шарлотта была в ужасе. На этой неделе ей предстояло обслужить еще две пышные свадьбы, что означало утомительные часы общения с истеричными, плаксивыми, капризными невестами. Она должна была вернуться в магазин. О, Боже!

Через полтора часа Шарлотта имела возможность убедиться, что управляться с престижной художественной галереей вовсе не такой уж тяжкий труд. Она сумела продать восемь фарфоровых безделушек и одну ужасную абстрактную картину. Положила деньги в кассу. Полила цветы в кабинете Серафины. Потом ощутила сильный голод и заглянула в холодильничек леди Милфорд, персиково-розовый, как сама хозяйка. На полках томились шесть упаковок зеленого салата и девять или десять бутылок минеральной воды. Достаточно, чтобы утолить голод выводка кроликов, но для людей эта пища не годилась.

– Вот влипла!

Вздохнув, Шарлотта присела в кресло, достала зеркальце и подкрасила ресницы. С досады и от скуки взяла журнал, валявшийся на столе. К ее удивлению оказалось, что это толстый, солидный, финансовый журнал, который так и назывался – «Финансист». От нечего делать Шарлотта пролистала несколько страниц, надеясь разыскать кроссворд, но вместо того обнаружила большую, на целый разворот, статью о лорде Ланкастере. Вряд ли это чтение могло оказаться занимательным. И все же. Он спас ей жизнь…

Журнал поведал ей, что лорду Ланкастеру тридцать один год, из которых десять он счастливо женат на Терезе Джемме Франческе, леди Ланкастер, в девичестве – Майерс, четвертой из пяти дочерей благородного лорда Киллиана Риза-Майерса, владельца сталелитейной империи Ризов-Майерсов. Детей у супругов нет. Леди Ланкастер увлеченно занимается благотворительностью. Вот и все, что было сказано о бедняжке.