Башни Заката

XLI

XLII

Из-под нависающего выступа Креслин внимательно изучает противоестественно безоблачный южный небосклон. И видит, как над тем местом, где чародейская дорога прорезает Рассветные Отроги, выписывает круги пара стервятников.

Как набрался он смелости прыгнуть прямо в поток, который унес его от стражей Белой дороги? Как вернулась к нему память? Способствовала тому целительница или кто-то другой? Ответов нет, но так или иначе – он бежал. И понимает, что попадись он снова, бежать во второй раз не удастся.

На востоке кружит еще одна пара остроглазых крылатых хищников. А хаотическое переплетение воздушных потоков указывает на смещение гроз на восток и запад. Отдыхая под каменным козырьком, беглец замечает еще одну тонкую сверкающую полоску – еще один воздушный поток, который, возможно, и поможет ему уйти на восток.

Столь же хаотично кружат и его мысли, ибо сейчас он одновременно и «серебряная башка», и Креслин. И у каждого из этих двоих – свое воспоминание о вчерашнем дне. Один помнит каторжный лагерь, другой – светящиеся белым камни Фэрхэвена. И гитариста, которому разрешалось играть лишь за толстыми стенами таверны.

Музыка... Почему они ее так не любят? Этот вопрос кажется очень важным, но ответа на него нет. А самый главный вопрос – кто же он сам такой?

Он мужчина. Мужчина, способный видеть музыку и упорядоченную гармонию, лежащую в ее основе. Мужчина, владеющий луком и клинком лучше многих. Мужчина, способный касаться ветров и направлять их по своему желанию. Мужчина, плохо знающий жизнь, кроме, может быть, жизни на Крыше Мира. И еще хуже знающий женщин, хотя он и вырос среди них. Мужчина, не имеющий ни малейшего представления о своем предназначении и своей судьбе.

В его мысли ворвалась слышанная неведомо когда и где фраза: «Ты можешь бежать навстречу судьбе, но не от нее...»

Но какова же она, его судьба? Он не музыкант, не солдат, не школяр... Где же его место? И почему белые птицы и стервятники кружат по небу, высматривая его?

Впрочем, эти вопросы едва ли помогут укрыться от магов. Или раздобыть пропитание.

Стервятники смещают свои круги все дальше на север, ближе к его укрытию. После долгой ходьбы боль в пятке снова усилилась. Впрочем, целительница не только прочистила язву, но каким-то образом ускорила процесс выздоровления. Креслин помнит прикосновения ее рук к его стопе, а потом ко лбу.

Но... кто? Почему? Кто-то противостоит Белым магам и потому готов оказать ему помощь, не объясняя причин, хотя идет при этом на огромный риск. И все-таки целительница – вовсе не таинственная, призрачная Мегера.

Беглец снова забивается под навес, пытаясь трезво обдумать свои дальнейшие шаги. Погода терпимая, а вот поживиться здесь в эту пору почти нечем, тогда как в Кертисе или Сарроннине близится пора уборки урожая. Из одежды на нем только туника без рукавов, линялые брюки и дорожные сапоги. Нет ножа, нет даже пояса.

Так как же ему укрыться от Белых магов? Любая попытка коснуться ветров немедленно привлечет их внимание. Он шарит взглядом по каменистому склону, поросшему редкими сосенками, и хрипло смеется.

Терпение. Все, что ему требуется это терпение. И готовность есть все, что пригодно в пищу. Всеми теми ночами, которыми он будет двигаться к равнинам Кертиса. Любой ценой ему необходимо пробраться в Монтгрен.

Креслин делает глубокий вздох, потом другой. Нужно расслабиться и как следует отдохнуть до темноты – времени, когда крылатые хищники не так зорки.

XLIII

По проселочной дороге, сгорбившись и временами прихрамывая, плетется одетый в лохмотья человек. Один его глаз прикрывает квадратная нашлепка, в руке – грубый, но крепкий дорожный посох.

На ходу Креслин спрашивает себя, почему он пересекает эти равнины, направляясь на восток? Ведь на востоке хозяйничают маги, желающие не то убить его, не то свести с ума!

«Да потому, что это кажется правильным», – отвечает юноша сам себе, поскольку другого собеседника у него нет.

Рисковать своей шеей кажется правильным?..

Однако ветра ведут его не к Белым магам. Он идет по едва заметной тропе, не являющейся ни Белой, ни Черной, но соединяющей черты того и другого цвета.

Даже погруженный в раздумья, Креслин помнит о необходимости горбиться, шаркать и ковылять сильнее, едва на дороге появляется фургон. Поравнявшись с путниками, он просяще протягивает руку. Мужчина и женщина на козлах, едва взглянув в его сторону, бросают медяк. Он подбирает с земли монету и прячет ее.

Фургон проезжает, дорога пустеет, и Креслин позволяет себе чуточку выпрямиться.

XLIV

– Нет! – женщина с криком выскакивает из боковой двери трактира, но не успевает сделать и пары шагов, как сзади ее хватают за шиворот. Блуза с треском рвется, обнажая плечо со ссадиной и полную грудь.

– Я тебе покажу, как разливать хорошее вино! – худощавый мужчина со шрамом хватает полногрудую женщину за руку и тащит к наполненной жидкой грязью придорожной канаве. – Ты у меня попомнишь!

– Я больше не буду! Я буду стараться! Не надо!

Эту сцену со смехом наблюдают двое вышибал. Служанка, стоявшая на крыльце дома напротив, отводит глаза и торопливо заходит внутрь.

Трактирщик награждает свою жертву увесистыми оплеухами. Заслышав приближающийся стук копыт, он на миг мешкает, но тут же замахивается вновь.

Рыжеволосая всадница осаживает лошадь. Трактирщик не смотрит в ее сторону, но его рука замирает в воздухе.

– Госпожа, прошу... помоги!

– Ну конечно!.. – хохочет трактирщик. – Так все и бросятся тебе помогать! Кому – никчемной потаскушке, выплескивающей вино на посетителей!.. Посетителей, которые платят деньги. А вино какое – наилучшее сутианское!

– Они хотели не только вина... – оправдывается служанка.

Позади рыжеволосой всадницы, сохраняя почтительное расстояние, осаживают коней двое спилдараских наемников.

– С какой стати я должна тебе помогать? – холодно осведомляется рыжеволосая.

– Если милостивой госпоже не угодно... – лепечет служанка, опустив покрасневшие глаза.

– То умолять ты не станешь, – отстраненным тоном заканчивает за нее всадница.

– Она у нас такая, – встревает трактирщик, все еще держа служанку за плечо. – Вечно кобенится.

– Вот как? Рассчитывать на вежливое обращение, по-твоему, значит кобениться? – в голосе всадницы начинает звучать сталь.

– Вежливого обращения заслуживают в первую очередь посетители.

Скользнув взглядом по ссадинам на обнаженном плече девицы и повернувшись к трактирщику, рыжеволосая иронически спрашивает:

– И ты настаиваешь, чтобы она обращалась с ними очень вежливо?

– Дело есть дело, – ворчливо, но уже осторожничая, отвечает трактирщик. – Работала ведь раньше – и ничего...

Служанка стоит выпрямившись. Глаза ее обращены не к хозяину и не ко всаднице, а в сторону одетых в голубое молчаливых наемников. Слезы текут по щекам, но она не делает даже попытки смахнуть или утереть их.

– Отпусти ее, – равнодушным тоном произносит рыжеволосая.

– А кто заплатит неустойку? У нас договор! – взрывается трактирщик.

– Я не... – начинает было служанка, но умолкает под взглядом рыжеволосой.

– Сильно сомневаюсь, – произносит та, – чтобы законы герцога разрешали заключение договоров на отработку детьми долгов родителей.

– Э... – трактирщик поспешно закрывает рот.

– Конечно, – продолжает всадница, – не все в жизни делается по закону, так что держи.

Она тянется к поясу и, достав монету, бросает ему.

Чтобы поймать золотой, трактирщик отпускает плечо служанки.

– И все?.. – бормочет он.

– Это гораздо больше, чем ты заслуживаешь, – заявляет всадница.

Трактирщик переводит озлобленный взгляд с рыжеволосой на ее наемников.

– Даже и не думай ни о чем подобном, – предупреждает женщина. – Не то мой дорогой кузен велит снести тебе голову.

– Кузен?.. – не понимает трактирщик.

– Корвейл. Герцог.

Худощавый мужчина бледнеет. Служанка отступает от него на шаг, придерживая рукой разорванную блузу, и нервно облизывает губы.

– Ладно, – ворчит трактирщик, – забирай эту шваль, и делу конец.

– Еще не все, – произносит рыжеволосая. Трактирщик пятится.

– Женщина – не вещь! – в голосе всадницы слышится угроза, а на кончиках ее пальцев разгорается свет. Сорвавшийся с них огненный шар проносится у самого уха трактирщика. – Полагаю, теперь ты это запомнишь!

Она разражается резким, похожим на лай смехом. Свет на пальцах угасает.

– А ты? – рыжеволосая обращается к служанке. – Ты по-прежнему хочешь, чтобы я тебя вызволила?

Ответом служит торопливый кивок.

– Готрон! Подсади ее на лошадь позади меня, – приказывает рыжеволосая, насмешливо глядя на пятящегося к дверям трактирщика.

Один из наемников спешивается и легко подсаживает невысокую, но плотную девицу на круп.

– Одной рукой обхвати меня за талию, а другой держись за седло, – не оборачиваясь говорит рыжеволосая. – Будет трясти, но перетерпишь: нам недалеко.

– Милостивая госпожа... – бормочет служанка.

– Давай, давай! – всадница слегка стегает лошадь поводьями. Наемники следуют за ней. Трактирщик с порога провожает ее сердитым взглядом. Оба его вышибалы тоже смотрят вслед отъезжающим. Те направляются в сторону герцогского замка.

– Как тебя зовут? – спрашивает всадница.

– Алдония, милостивая госпожа.

– Пойдешь ко мне в услужение, по крайней мере до тех пор, пока я остаюсь в Вергрене?

– Да, милостивая госпожа.

– Вот и хорошо.

Рыжеволосая умолкает, и пока кони поднимаются по склону к воротам, не произносит больше ни слова.

XLV

– Добавить мне нечего, – говорит военачальник.

– И того достаточно. Ясно, что ему помогли Черные, – откликается Высший Маг. – Кто бы еще мог?

– Я не знаю, а вот Гайретис уверяет, будто его касался только Белый сигнал.

– Белый? Он уверен?

– Разве благородный Гайретис может быть не уверен в своих словах?

Дженред постукивает пальцами по столешнице из белого дуба:

– Белый... Да, конечно. Белый. Вот что: высылай отряды, чтобы перекрыть все подступы к Монтгрену.

– К Монтгрену?

– Неужто ты не понял? Белая магия, Белая, но не наша! Кто еще остается? Тиран не могла бы дотянуться сюда из Сарроннина. Проклятие! Должно быть, она сильна...

Его собеседник качает головой:

– Нет, тут все же нечто иное. Гайретис сказал, что у того Белого или Белой не хватило сил сломить барьер.

Он переминается с ноги на ногу на полу из несокрушимого белого гранита. Мрамор слишком мягок для творений хаоса.

– Значит, я был прав с самого начала. Ему помог кто-то из Черных, но у него хватило ума это скрыть. Будь они все прокляты! Как насчет целителей?

– Неизвестно.

– Почему?

– Там была только одна, и она мертва.

– Мертва?

Военачальник пожимает плечами:

– Так сказано в донесении. Дорожный маг сжег ее тело, согласно твоим инструкциям.

– Идиоты! – Высший Маг качает головой. – Они сожгли не ее тело! Она отвела им глаза. Одним демонам ведомо, где она сейчас. На сей раз они окажутся в выигрыше, если только твои отряды не перехватят Креслина живым. Ты понял меня?

Хартор кивает:

– Понял, хотя не уверен, что это возможно. Если ему достанет ума держаться подальше от больших дорог...

– Делай, что можешь! – Высший Маг смотрит в сторону и барабанит пальцами по отделанному золотом белоснежному дубу. – Мертва. Как же, мертва...

XLVI

Сидя под желтеющей кроной низкорослого дуба, Креслин неторопливо поедает сорванные с ближайшего куста ягоды.

Вверху над головой кружит еще одна птица, а там, внизу, рыщут облаченные в белое дорожные стражи. Создается впечатление, будто они знают, что беглец где-то поблизости. Но откуда?

Креслин старается не обращать внимания на боль в ребрах (последствие встречи с кертанским кавалерийским офицером, не терпящим нищих попрошаек). Он помнит и презрительный смех этого человека, и его слова: «Дороги предназначены для порядочных людей, а место попрошаек – в придорожных канавах!»

Сквозь желтые листья Креслин следит за медленной, нескончаемой спиралью кружащегося стервятника. За пределами видения остались пологие холмы, отделяющие эти стелющиеся луга от Фэрхэвена. Удастся ли ему найти дорогу в Монтгрен? Вероятно. А будет ли она охраняться? Более чем вероятно.

«...Креслин...»

Прозвучавший зов настолько слаб, что юноша едва его слышит.

Он озирается по сторонам, стараясь обнаружить говорившего, но поблизости пусто. И тихо – слышен лишь шелест теплого осеннего ветра в пожелтевшей кроне.

Но внезапно тишину оглашает хриплый голос рога. Некоторые из находящихся внизу стражников указывают вверх по склону – туда, где прячется беглец.

«...Креслин!..»

Зов повторяется. Юноша не только не видит, но и не ощущает говорящего, а голос настолько тих, что невозможно с уверенностью судить, мужчине он принадлежит или женщине. Хотя неуловимые оттенки интонации все-таки заставляют Креслина считать голос женским.

Рога всадников вступают в перекличку. Стервятник делает крутой вираж в его сторону.

Креслин вскидывает глаза и успевает заметить исчезающую, тающую на фоне ясного неба ширококрылую белую птицу. Мегера?

– Тьма... – бормочет юноша. – И что же теперь?

Вверх по склону ползет волна невидимого белого тумана.

Дюжина всадников поворачивает коней к его дубу. Он обнаружен. Наверное, среди них маг...

Креслин пожимает плечами. Он устал, ноги болят, в желудке одни ягоды и коренья... Из оружия у него лишь посох да нож, который удалось стянуть в городишке к востоку от Джеллико.

Предчувствуя, что это усилие обойдется ему очень дорого, он тянется к ветрам. Ледяным ветрам, веющим над Крышей Мира. От напряжения на лбу выступает пот.

Откуда-то издалека, может быть, с расстояния в сотни кай, слышится завывание ветра. И совсем близко звучит приказ:

– Найти его! Скорее! Он пытается колдовать!

Но на этот резкий голос Креслин уже не обращает внимания.

Белый туман ползет вверх.

«...здесь никого, а там...»

«...надеюсь, у этого мерзавца нет лука...»

Теперь ветра завывают близко. А на небе, только что ясном, закручивается водоворот серых облачных клочьев. Прямо на глазах они густеют, чернеют, превращаясь в огромную грозовую тучу.

«...Скорее, хватайте! Он там, под желтым деревом!»

Ветер воет с неистовством обезумевшего зверя.

«...под каким, пропади оно пропадом... они тут все желтые...»

«...под тем... вон там...»

На склон холма, под оглушительный рев зимних бурь, обрушивается тьма. Ледяной град, смешанный со снегом, налетает с башен заката, как замерзшее пламя. А ветра...

...Ветра хлещут, срывая всадников с коней, словно листву с деревьев. Град ледяных стрел молотит по доспехам. Буря ревет...

«...демоны!.. демоны!..»

Буря ревет. А когда стихает – на северное побережье Спилдара, хлеща по земле и оголенным деревьям, обрушиваются холодные ливни.

А стоящий на вершине холма человек, утирая горящий лоб, с трудом выпрямляется и делает пару шагов вниз по склону. Его вырвало прямо на прибитую дождем траву. Неверной походкой он огибает бесформенную белую груду льда, в которую превратились конь со своим всадником. Спотыкается, падает... Снова поднимается – и так, качаясь и поминутно оскальзываясь, ковыляет к дороге, которая должна привести его в Монтгрен.

Ему показалось, что миновало столетие, прежде чем он снова натыкается на пару белых холмиков. Голова отчаянно кружится, но Креслин все же останавливается, роется в седельных сумах и разживается мешком с провизией и кожаной курткой. От прикосновения к белому клинку желудок сводит судорогой, и беглец оставляет оружие у ног мертвого владельца.

Наконец его ноги ступают на твердую глину.

– Мегера... – бормочет Креслин. – Почему ты указала им на меня? Почему?

Едва переставляя свинцовые ноги, под проливным дождем, он идет и идет – пока не выбирается на каменную дорогу, рассекающую холмы.

Дождь нескончаем. Дождь везде. Дыхание хриплое и прерывистое, шаг нетвердый, внутри дрожь и жжение. Но Креслин снова и снова переставляет налитые свинцом ночи, с каждым шагом приближаясь к Монтгрену... к Мегере.

XLVII

Попридержав коня на узкой дороге, Клеррис присматривается к черным клубящимся тучам. Буря, два дня бушевавшая над холмами, лежащими меж Кертисом и Монтгреном, только-только начала утихать. Он качает головой и снова переводит взгляд на вьющуюся ленту дороги.

– Тревожишься, как бы нас не перехватили дорожные стражи? – спрашивает его спутница, сидящая на светло-серой кобыле. Осень стоит теплая, но по утрам прохладно, и на плечи женщины накинут линялый зеленый плащ.

– Нет.

– Тебе все еще не дает покоя его побег?

– Дело не в его побеге. Дело вот в чем, – Клеррис указывает на тучи. – Ты представляешь, на какой высоте они должны находиться, чтобы мы видели их отсюда? Ты представляешь себе, какова его мощь? Скорее всего, холодный дождь будет литься над Кертисом и Монтгреном еще не один день.

– Я же говорила, что он умен...

– Лидия, ты представляешь себе... – мягко обрывает ее собеседник.

– Клеррис, – она тоже не дает ему договорить, – прекрати наконец взваливать всю тяжесть мира на свои плечи. Я говорила «умней», потому что знаю: он не станет играть со своими способностями, и если уж он устроил такую бурю, значит, без этого было не обойтись.

– Ты не вполне уяснила суть моего беспокойства. Мало того, что его выходки могут нарушить климатическую устойчивость половины мира... Так ведь никто из Белых нипочем не поверит в способность необученного и неизвестного Черного управляться с такой мощью.

– И что же? – Лидия направляет лошадь поближе к Черному магу.

– А то, что Дженред свалит это на нас, как и побег Креслина.

– Так вот почему ты погрузил стражей в сон и сжег хибару. Помню, ты говорил. Но Дженреду все равно не терпится обвинить тебя хоть в чем-нибудь.

– Скверно, что нам пришлось использовать масло, – несколько невпопад откликается Клеррис, пожимая плечами. – Пусть лучше считают это делом наших рук, нежели заговором Черных. Больше всего Дженреду хочется заполучить предлог и обрушиться на всех Черных...

– А разве этого не случится?

– Рано или поздно – несомненно, но пока что у нас недостает сил.

– А вот у Креслина они явно в избытке.

Клеррис хмыкает:

– Он даже не знает, что является Черным и вдобавок связан с Серой, считающей себя Белой.

– А насчет той жизненной связи ты уверен?

– Сама же сказала.

Некоторое время они едут молча. Потом целительница спрашивает:

– Что дальше?

– Я займусь Креслином. Сделаю, что смогу. А ты... Думаю, тебя ждет Западный Оплот.

Она ежится:

– Ненавижу холод.

– Лично меня вовсе не приводит в восторг перспектива иметь дело с Креслином и Мегерой. Хочешь взять эту парочку на себя?

– Спасибо. Лучше уж я займусь маршалом, – отвечает она и добавляет: – Несмотря на стужу.

XLVIII

Вставать Креслину не нужно, но валяться в маленькой хижине он попросту устал. Конечно, не стоило ему браться за лечение овец. Он и сам-то едва успел прийти в себя. Да и мало смыслил в ремесле коновала, честно говоря.

Юноша медленно спускает ноги с топчана и садится. Окно напротив очага наполовину открыто: судя по ясному сине-зеленому небу, сейчас около полудня. Натянув полученные от пастуха мешковатые штаны и толстую шерстяную рубаху, он направляется к изгороди, отделяющей овечий загон от сада.

Поставив правую ногу на нижнюю жердь изгороди и ухватившись руками за верхнюю, Креслин вбирает взглядом влажную и тяжелую, уже начинающую жухнуть осеннюю траву и черные морды пасущихся овец, которые не замечают его.

На западе – за пологими холмами, плодородными полями Кертиса и реками, заливающими их перед тем, как унести воды к Северному океану – находятся Рассветные Отроги и чародейская дорога, что должна принести Высшему Магу власть над всем Кандаром. По меньшей мере, над той его частью, что восточнее Закатных Отрогов.

– Досточтимый...

Креслину не нравятся подобные обращения. Вряд ли он заслужил их, хотя и сделал все, что мог, из благодарности к бедным пастухам, приютившим его. Но мог юноша, по правде говоря, очень немногое: распознал у пары овец какой-то загадочный недуг, а вылечить сумел только одну, да и ту с трудом.

– Что случилось, Матильда?

– Какая-то госпожа спрашивает тебя.

Повернувшись, он видит без малого дюжину вооруженных всадников. Те гарцуют на месте неподалеку от хижины, крытой тростником.

Белый проблеск над головой исчезает, как только он поднимает глаза. Рассмотрев птицу, Креслин спускается вниз по тропе, что ведет к дому. После всего, что сделали для него Андре и его близкие, он не может отдать этих людей на расправу воякам. Креслин собирает столько ветров, сколько может, но ноги его еще подгибаются, контроль неполон, и отбившаяся струйка воздуха ерошит волосы.

– Подожди меня, досточтимый!

Он замедляет шаг, глядя на щупленькую, съежившуюся под тяжелым пастушьим плащом фигурку. Несмотря на ясное небо и теплое, на его взгляд, солнышко, Матильде этот день кажется холодным. Рассеянно отогнав от нее ветра, Креслин спрашивает:

– Они говорили, что им нужно?

– Говорила только госпожа. Спросила насчет мастера, мол, который с запада... Ты, оказывается, мастер, а ведь не говорил, – добавляет она с укором.

– Я не мастер, – возражает Креслин, и знакомый приступ тошноты тут же заставляет его поправиться: – Не считаю себя мастером. Но некоторые считают.

Он мерит траву длинными шагами. Девчушка, стараясь не отставать, семенит следом. Вскоре они выходят к пологому подъему перед домом.

– А знаешь, мне тоже кажется, что ты мастер. И папа так думает. Мама понять не может, из-за чего сыр-бор. По ней выходит: ты и мухи не обидишь, и это должно быть ясно с первого взгляда даже последнему дураку, – на худеньком личике под вязаной шапочкой появляется озабоченное выражение. – А разве не так?

– Я не мог бы обидеть ни тебя, ни твоих близких. Вообще ни одного хорошего человека.

– А, значит, ты обижаешь плохих?

– Бывает, – сознается он.

– Я так и знала. Вот и госпожа говорила, что ты добрый мастер.

Креслин вздыхает: ну что можно объяснить ребенку?..

Тяжелые облака, становясь с каждым мгновением все темнее, стягиваются к холму, словно кавалерия к полю боя. Креслин переводит взгляд на чужаков. Все верхом. Еще две лошади с пустыми седлами. Женщина стоит перед Андре, и ветер доносит ее слова:

– Он вышел из грозы, говоришь? И не был промокшим?

– Верно, милостивая госпожа. Разве слегка обрызган. И совершенно не в себе. Жар у него был такой, что хоть чайник на него ставь. И бредил. Такое нес – ни словечка не понять.

Разговор прерывается, когда Андре и рыжеволосая незнакомка замечают приближение Креслина.

– Папа, я его нашла, – сообщает Матильда.

Андре, избегая встречаться с Креслином взглядом, смотрит на мокрую глину под копытами ближнего гнедого.

Поймав на миг взгляд глубоких зеленых глаз женщины, юноша кивает и направляется к пастуху.

– Андре, – как можно мягче произносит он, – спасибо тебе за все.

Пастух так и не поднимает глаз.

– Я искренне говорю: спасибо. Без твоей помощи я бы вряд ли выжил.

– Пастух! – голос рыжеволосой спокоен и властен. Андре наконец поднимает глаза.

– Я не собираюсь причинять ему зла, но здесь он больше оставаться не может, – добавляет всадница.

Креслин глядит на пустое седло, гадая, куда подевался спешившийся солдат.

– Досточтимый...

Креслин переводит взгляд на Матильду.

– Ты ведь не забудешь нас, правда? – тихонько спрашивает девочка.

Нет, он никогда не забудет ни этого краткого отдыха, ни радушия этого семейства. Равно как не забудет худенького личика и смышленых карих глаз.

– Я всегда буду помнить вас всех, Матильда.

Выпрямившись, он поворачивается к пастуху. Тот напрягается, но Креслин, не обращая на это внимания, заключает бородача в объятия. Лишь на миг, но этого достаточно, чтобы выразить переполнявшую Креслина благодарность.

– От всего сердца, – шепчет он, отступив на шаг.

– Ты настоящий человек, – понурясь, бормочет Андре. Креслин поворачивается к рыжеволосой (та снова верхом) и – указывает на пустое седло:

– Это для меня?

– Разумеется! – отвечает она с неприятным смешком. – Интересно, как еще ты мог бы добраться до Вергрена?

– Госпожа! – резкий голос человека в конце конной шеренги царапает слух, и Креслин делает шаг вперед, чтобы взглянуть на говорящего – коротко стриженного, темноволосого седеющего мужчину с орлиным носом. – Стой где стоишь, чародей! – приказывает всадник. – Оглянись!

Сделав, как сказано, Креслин видит пару нацеленных на него арбалетов.

– Не очень-то по-дружески, – замечает он.

– Они... принимают особые меры предосторожности, – поясняет женщина.

На лице Креслина отражается недоумение. Негромко рассмеявшись, рыжеволосая поворачивается к всаднику:

– Видишь, Флорин, мне ничто не угрожает. По крайней мере, не угрожало, пока тебе не вздумалось меня «защищать».

– Я буду принимать такие меры безопасности, какие сочту нужным, в соответствии с волей моего герцога.

Креслин, поразмыслив немного, попросту садится в седло. Его шатает, голова идет кругом, и, чтобы удержать равновесие, приходится ухватиться за конскую гриву. Способности юноши восстановились, а вот силы, увы, нет.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает рыжеволосая.

– Недолгий путь протяну, – он в последний раз смотрит на дочку пастуха. – До свидания, Матильда.

– До свидания, досточтимый.

Кавалькада уже спустилась к главной дороге, но он знает: взор девочки обращен к узкой тропе, по которой уехали всадники.

Освоившись на боевом коне, Креслин поворачивается к рыжеволосой – единственной женщине в этом отряде:

– Зачем ты за мной явилась?

Она кажется ему смутно знакомой, но когда юноша пытается всколыхнуть воспоминания, перед глазами начинают плясать яркие огоньки.

– Мы когда-нибудь, возможно, встречались... – заметив мрачную физиономию Флорина, юноша умолкает.

– Может, сначала расскажешь всем нам, как попал сюда ты? – говорит она и направляет свою лошадь поближе к Креслину.

Тот пожимает плечами:

– Начни я с самого начала, мы, пожалуй, раньше доберемся до места нашего назначения, чем до самого интересного места в моем рассказе.

Начинают падать крупные, холодные капли, но Креслин не отгоняет дождь, желая сберечь силы для долгого, как ему думается, пути. Кроме того, этот дождь едва ли покажется холодным человеку, выросшему на выстуженной Крыше Мира.

«...хочешь знать мое мнение, так для чародея он слишком хорошо держится в седле...»

«...едет в одной рубахе, а холод ему вроде как нипочем...»

Не обращая внимания на доносимые ветерком перешептывания, юноша отвечает своей собеседнице:

– Я покинул родные края, далеко на западе...

– Почему? – Вопрос прямой, но звучит не резко. Креслин пожимает плечами и чувствует в плече боль. Он покусывает губы, прежде чем ответить:

– Меня просватали, и я решил избежать этого брака.

– Неужто нареченная внушала тебе такое отвращение, что ты перебрался через Рассветные Отроги, лишь бы от нее избавиться?

Креслин не поправляет рыжеволосую, оставляя в заблуждении относительно расстояния, которое ему пришлось одолеть.

– Не нареченная. Сама идея такого брака. Кроме того... тамошние обычаи... отличаются от здешних. Инициатива со стороны мужчин... не поощряется.

Говорить трудно, все силы уходят на то, чтобы держаться в седле. Хорошо еще, что прохладный дождь немного утишает сжигающий изнутри жар. Креслин не может сказать, сколько раз они поднимались на холмы и спускались в долины. Равно как и сколько раз отвечал он «да» или «нет» на вопросы рыжеволосой. Точно он знает одно: завеса дождя стала плотнее, а седло под ним начало елозить.

А потом перестает осознавать и это...

Когда Креслин приходит в себя первый раз, перед глазами его все расплывается, а огонь внутри жарче пламени Фэрхэвена, горячее солнца Фрейе, раскаленней камней нижней пустыни, что за южной грядой Рассветных Отрогов...

Прежде чем он вновь проваливается во тьму, кто-то ложкой вливает ему в рот какую-то жидкость...

Очнувшись во второй раз, он с трудом фокусирует зрение и обнаруживает себя в незнакомой комнате, освещенной лишь тусклой настенной лампой. Та же ложка, та же жидкость, и его опять поглощает тьма...

XLIX

Креслин лежит в мягкой постели, застланной хлопковым постельным бельем. Его взгляд скользит по тяжелым бархатным шторам на стрельчатом окне, отмечает проложенный свинцом оконный переплет и падает на стоящий под окном маленький столик. Небо за окном темно-серое, что указывает на поздний час. По обе стороны от стола стоит по обитому парчой креслу, а на нем самом – латунная лампа. Стены обшиты темным деревом.

Тяжелая, обитая железом дверь бесшумно открывается. Появившаяся на пороге женщина в плаще с капюшоном легкой поступью направляется к высокой кровати. Плащ и сумрак скрывают ее черты.

Однако слабость не мешает Креслину видеть в темноте. Он узнает особу, забравшую его из дома Андре, хотя сейчас она носит иные цвета: черный, белый и серый.

– Добрый вечер, – Креслин старается произнести эти слова внятно.

– Рада видеть тебя вернувшимся в страну живых, – говорит она, выдвигая одно из кресел и усаживаясь.

– Я тоже рад. Хотел бы только уточнить – в какую именно из стран?

– О, это Вергрен, древняя родовая цитадель герцогов Монтгрена, а ты его почетный гость. Как и я, – сухо добавляет она.

– Боюсь, я не имел удовольствия представиться... разве что во время нашей поездки, но тогда мои мысли путались...

– Мы действительно встречались и раньше, – говорит она, – хотя не были должным образом представлены. Возможно, ты слышал мое имя, но сам не назвался.

Креслин пытается повернуться. Перед его глазами пляшут искры.

– Вынужден спросить... Стоит ли мне вообще представляться?

Она не отвечает, молча рассматривая его лицо полускрытыми под капюшоном глазами.

– Впрочем, это едва ли имеет значение. Меня зовут Креслин.

– Креслин – и все? Без родового имени? Без какого бы то ни было титула?

Юноша хмыкает, и это усилие стоит ему новой россыпи огоньков в глазах.

– Ты еще очень слаб, – говорит она, явно уловив его состояние. – Твое счастье, что ты попал сюда вовремя. Мало кому под силу осилить такое путешествие, тем паче при такой немочи.

Немочь? Наверное, его злосчастная рана снова воспалилась.

– Я просто зашла взглянуть, как ты поправляешься, – с этими словами она встает и протягивает руки к его лицу. Мягкие теплые пальцы касаются влажного горячего лба.

Даже сквозь мелькание огней в глазах он успевает заметить опоясывающий ее запястье белый шрам. Однако спросить ни о чем не успевает – женщина уходит.

Едва ли не прежде, чем за ней затворяется тяжелая дверь, глаза юноши закрываются.

L

– Подождать? – переспрашивает герцог Монтгрен. – Сколько еще я должен ждать? Это безумие. Каждый день его пребывания в Вергрене грозит тем, что они его обнаружат, – он нервно мерит шагами комнату.

– Как раз в этом для тебя нет никакой угрозы. Куда хуже будет, если его поймают! Вынудив его уйти прежде, чем он восстановит силы, ты добьешься именно этого.

Мегера откидывается в кожаном кресле.

– И почему я...

– Да хотя бы потому, дорогой кузен, что тебе случайно понадобились кони, которых доставят на следующем каботажном судне, и западные луки, и копья с наконечниками из холодной стали. А еще тебе может понадобиться протест моей дражайшей сестрицы, адресованный Высшему Магу. А от гнева маршала Западного Оплота ты только выиграешь.

– Ничто из названного не принесет мне особых благ, если маги установят, что он здесь.

– Ты ведь это не серьезно, правда? – она обнажает в улыбке ровные белые зубы, а вспыхнувшая в глазах искра на миг стирает с лица усталость. – Они не могут позволить себе вторгнуться сюда, чтобы выяснить, здесь ли он. Да и вообще ты в большей безопасности, пока мы здесь. Когда мы уберемся отсюда, будет хуже. Он один стоит нескольких кавалерийских отрядов, хотя ему нелегко нести людям смерть.

– Я просто хочу, чтобы он поправился и вы вместе отправились по своим делам, куда вам надо, – герцог выдерживает паузу. – Кстати, а куда ты собираешься и что намерена делать?

Ее улыбка становится еще шире:

– Не знаю, не знаю, дорогой кузен. Ничего не знаю, кроме того, что я нежеланная гостья повсюду западнее Рассветных Отрогов. А его, похоже, не желают привечать нигде.

– Свет! – восклицает герцог. – Неужто ты решила...

– Остаться здесь? – улыбка исчезает. – Я думала об этом.

Герцог смотрит на угольки в камине. Один вспыхивает крохотной белой звездочкой и прогорает. На лицо женщины возвращается улыбка:

– Думала, но это, пожалуй, невозможно. У дражайшей сестрицы слишком много людей в твоем ближайшем окружении. И она хочет, чтобы мы создали... скажем... некоторые затруднения для магов.

– И ты согласна с этим безумием?

– А это имеет значение? – Мегера трогает пальцем запястье.

– Полагаю, что нет, – кивает герцог. – Во всяком случае, там, где замешана Риесса, – он подходит к угловому столу, стоящему в этом кабинете еще со времен его деда. – Но в любом случае я хочу, чтобы Креслин чувствовал себя хорошо.

– Утром мы с ним предпримем конную прогулку.

– А он умеет ездить верхом?

– Чуточку. Лишь в той степени, чтобы проехать десять кай почти в беспамятстве и не выпасть из седла. И чтобы успешно пройти испытания младших стражей в Оплоте.

– Ха! Стало быть, Риесса подыскала малого под стать тебе крепостью. А вдобавок и талантом.

– Лучше бы ты помолчал, дорогой кузен. У тебя-то нет ни сил, ни таланта.

Герцог бросает на кузину хмурый взгляд и медленно отворачивается к пыльному столу.

В очаге за его спиной шипит еще один уголек.

LI

Креслин спускает голые ноги на мохнатую овчину, покрывающую каменные плиты пола. У окна стоит маленький стол и два кресла, на одном из которых он сидит всякий раз, когда ест. Вот уже три дня ему приносят пищу, и он ест за столом.

Таинственную особу Креслин больше не видел. Все эти дни его посещали только седовласая целительница и робкая молодая служанка. Если бы не примыкающая к его комнате прекрасная ванная, он мог бы счесть себя пленником, заточенным в одной из западных крепостей.

На кресле разложена одежда – полный комплект зеленых кож, скроенных и подобранных в стиле стражей Западного Оплота. Увидев в руках служанки эту одежду, чуть более яркого оттенка, чем носят на его родине, Креслин окончательно сбросил дрему. Ему принесли и изготовленный на Крыше Мира кинжал, но меча нет.

Креслин встает. Донимавшее его в последние дни головокружение прошло, но в ногах еще чувствуется слабость.

Дверь открывается, впуская темноволосую, плотненькую молодую женщину с подносом в руках. Цвета ее одежды голубой и кремовый, а не зеленый с золотом, как у герцогской челяди. От запаха свежеиспеченных хлебцев и ароматного чая у юноши текут слюнки.

– Добрый день, – решается заговорить он. – Кто ты? Ты была так заботлива...

– Добрый день, господин. Меня зовут Алдония, – она ставит завтрак на стол, смотрит на юношу, ничуть не смущаясь тем, что он в нижнем белье, и говорит: – Э... милостивая госпожа хотела бы знать... достаточно ли хорошо ты себя чувствуешь для того, чтобы... э... прогуляться верхом? Сегодня после завтрака?

Креслин прячет улыбку. Почему имя этой незнакомки упорно хранят в тайне? Почему она всегда в капюшоне и почему ее всегда сопровождают стражи? Она не может быть герцогиней, ибо не носит украшений, подобающих замужней женщине, а служанка – скорее всего ее личная служанка – не ходит в герцогских цветах. Голубой и кремовый кажутся ему знакомыми, но откуда – вспомнить не удается.

– Думаю, да, – наконец отвечает он. Алдония кивает и удаляется.

Стало быть, он остается пленником. Но – привилегированным. Которому, во всяком случае, полагается сытный завтрак. Воспоминания о холодной овсянке каторжного лагеря, равно как о кореньях и ягодах, составлявших его пищу в пути, слишком свежи, чтобы отказаться от чая, ананасов и свежих хлебцев. Со временем, рассуждает Креслин, в том, что касается еды, он вернется к прежним привычкам. Может быть.

Слабость в ногах проходит с горячим чаем и первыми кусочками медового рулета. Даже чувствуя голод, Креслин сдерживается, заставляя себя медленно и тщательно пережевывать каждый кусок. Он смотрит сквозь отделанный свинцом оконный переплет на ясное сине-зеленое небо и каменную кладку стены.

Умывшись и побрившись, Креслин одевается. Одежда впору: видимо, пока юноша лежал без чувств, с него сняли мерку. Стоящие под стулом серые кожаные сапоги выглядят в точности как те, что в Западном Оплоте надевают для верховой езды, однако, приглядевшись, Креслин улыбается – серая кожа не пропитана водоотталкивающим составом.

Натянув сапоги, Креслин застилает постель и усаживается в кресло. Долго ждать не приходится: дверь почти сразу же открывается. В проеме стоит Алдония, а позади – два стража в зеленых с золотом мундирах. Такие же были на солдатах, сопровождавших таинственную незнакомку.

– Милостивая госпожа ждет. Достаточно ли ты окреп, чтобы ездить верхом?

– Думаю, да – для недолгой прогулки.

Креслин встает и, не обращая внимания на стражей, следует за служанкой по глухому, без окон, каменному коридору. Алдония спускается по ступеням, тогда как оба стража остаются наверху.

Итак, Креслин угадал правильно. Это место – башня, бастион – является семейным крылом замка. Из чего явствует, что он не простой пленник, хотя герцог, видимо, от этого не в восторге. Креслин спешит за Алдонией и догоняет служанку как раз перед очередной тяжелой дверью.

– Она ведет во внутренний двор. Там, на дальней стороне, герцогская конюшня.

Алдония поворачивается, но прежде чем успевает уйти, юноша касается ее руки.

– Кто она?

– А ты не знаешь?

– Чувствую, что должен знать, но ведь я видел ее только больным. А с тех пор, похоже, она стала меня избегать.

– Видимо, у нее есть свои причины, но так или иначе в душе она – добрая...

– Добрая в душе?

Алдония застывает.

– Я на самом деле ее не знаю, – заверяет Креслин, сам не понимая, зачем ему убеждать в этом служанку.

– Может быть, господину лучше...

Алдония наклоняет голову, поворачивается и начинает подниматься по лестнице.

Креслин закусывает губу. Эта девица демонстрирует удивительную преданность своей таинственной хозяйке. И носит странные цвета... Потянув за железную ручку, он легко открывает массивную дверь и ступает на чисто выметенные ровные плиты внутреннего двора. В тени, где остановился юноша, прохладно. Достаточно прохладно, чтобы понять – теплый сезон сбора урожая миновал. Небо усеивают белые пушистые облака, и Креслин снова вспоминает, что потерял более полугода. Хотя воспоминания той поры принадлежат не ему, а безымянному каторжанину по прозвищу «серебряная башка».

По ту сторону двора, менее чем в тридцати локтях, он видит двух коней. Одного, гнедого, держит под уздцы конный страж в герцогских цветах. Юноша молча направляется к лошадям.

– Господин Креслин?

Юноша молча кивает.

– Милостивая госпожа ждет тебя снаружи.

Креслин садится на гнедого и обнаруживает, что поперек передней луки лежит короткий меч стража Западного Оплота с заплечными ножнами. Не теряя времени, Креслин влезает в портупею, и страж при этом непроизвольно касается рукояти своей сабли.

Двое мужчин проезжают под аркой, ведущей в главный двор замка, и когда приближаются к воротам, страж делает привратникам знак.

С грохотом отворяются массивные, обитые железом ворота. Всадники проезжают под каменными арками мимо недавно возведенных дополнительных укреплений. Стук копыт эхом отдается от гранита. Страж повторяет знак, и ворота с грохотом закрываются. Массивные засовы ложатся в свои каменные гнезда.

В конце мощеной дороги ждут четверо конных стражей и женщина. При виде Креслина незнакомка направляет свою лошадь по обводной дороге, медленно спускающейся с кручи.

Холмы очищены от растительности, и голые склоны под серыми гранитными степами Вергрена пятнают кружки пней, оставшихся от спиленных деревьев.

Легкий ветерок ерошит отросшие волосы Креслина. По правую руку, примерно в трех кай ниже по склону, он видит стены города. Любопытно, почему замок не находится в центре города или хотя бы не граничит с ним? Скачущая впереди женщина ускоряет аллюр.

Но Креслин не пришпоривает гнедого, а позволяет ему идти размеренным шагом и делает глубокий вздох, радуясь ветру и солнечному свету. Конь неспешно несет всадника по длинной, огибающей гору дороге. Достигнув наконец небольшой рощицы рядом с огороженным выпасом, где щиплют травку черномордые овцы, Креслин видит поджидающую его таинственную незнакомку. Она попридержала коня чуть в стороне от стражей. Креслин осаживает коня рядом с ней:

– Добрый день.

– А ты неплохо ездишь верхом, – с любезной улыбкой отзывается она. Ее длинные рыжие волосы связаны сзади в узел и прикрыты голубым шелковым шарфом.

– Я несколько отвык.

– Это незаметно.

Она спешивается, ведет лошадь к травянистой полянке под раскидистым дубом: Привязывает поводья к столбу, выступающему из ограды, и садится на широкий плоский камень.

Креслин тоже привязывает коня и, даже не успев еще приблизиться к незнакомке, неожиданно ощущает протянутую между ними тончайшую нить. Улавливает он и мелькание пляшущих вокруг женщины черно-белых язычков пламени.

– Кто ты? – непроизвольно вырывается у него.

– Разве ты не знаешь?

– Почему бы тебе просто не ответить на мой вопрос? К чему эти игры? Я понимаю, ты вроде как колдунья. Все стараются держаться от тебя подальше.

– Я не заметила, чтобы кто-нибудь особо стремился поближе познакомиться и с тобой, Креслин.

– Но герцог? Стражи? – он смотрит на нее в упор. Лицо ее бледно и серьезно.

– Стражи опекают меня, так же как и тебя. Герцог – мой кузен. Он искренне желает поскорее избавиться от моего общества.

– Кто ты? – повторяет он.

– Ты знаешь, просто не хочешь этого признать.

Он встречается взглядом с ее зелеными глазами. Как странно выглядят они на этом бледном, веснушчатом лице...

– Ходят слухи, что единственный отпрыск мужского пола правящего дома Западного Оплота не только отверг свою знатную и весьма привлекательную невесту, суб-тирана Сарроннина, но еще и таскал камни на строительстве чародейского тракта, как простой каторжник!

Креслин чувствует, что сердце его начинает учащенно биться, а горло перехватило. Женщина безжалостно продолжает:

– Еще поговаривают, будто этот неблагодарный имел безрассудство прыгнуть в самое сердце снежной бури, чтобы сбежать от прославленных стражей Оплота. В чем и преуспел. Правда, после этого его захватили Белые маги и он лишился рассудка, но и тут он, пройдя через бурю, исчез в Рассветных Отрогах, так и не предоставив Высшему Магу возможности взглянуть на его тело.

Креслин смеется, узнав наконец этот хрипловатый голос, плохо сочетающийся со светлой кожей и веснушками. Он смеется, и нотки его смеха кажутся золотистыми даже на фоне прохладного ветра.

– Ты заполучила меня, госпожа. Заполучила! – его смех стихает, а блеск в глазах становится печальным. – Заполучила, но кого? Беглеца, которому нет места во всем Кандаре? Которому только и приходится, что убегать от одного несчастья за другим. Причем без надежды на успех...

– Довольно! – она подается к нему так, что огненно-рыжие волосы рассыпаются на вороте ее легкой голубой куртки для верховой езды. – Я тебе кое-что задолжала!

Креслин не шевелится, он даже не моргает, когда ее белый гнев хлещет его с еще большим неистовством, чем рука, нанесшая пощечину.

Стиснув зубы, он заставляет себя не тянуться к ветрам.

– Видимо, ты считаешь, что положение суб-тирана дает тебе право наносить оскорбления другим?

– Очень впечатляюще, – насмешливо отзывается она.

– Мегера, – медленно произносит он. – Это имя должно означать «ярость». Или «безумное разрушение».

– А ты еще не понял?

– Чего не понял? – его голос холоден. – Что меня гоняли, преследовали, за мной охотились чуть ли не по всему Кандару? Что я чародей, с которым все желают покончить? Что ты каким-то образом со мной связана и видишь в этом мою вину? Что ты разыскивала меня – и разыскала?

– По крайней мере, ты начинаешь думать.

– Думай не думай, госпожа, от этого мало проку, если нет выбора.

На сей раз она хмурится.

– Мегера, – он поднимает глаза на стражей, бочком теснящих коней и старающихся держаться подальше от этой парочки. – Мне не найти приюта ни на Крыше Мира, ни в землях, где властвуют Белые маги. Сомневаюсь, чтобы я стал желанным гостем в Сарроннине или Сутии... особенно теперь.

Она смотрит на него молча. Смотрит невидящими глазами. Повисшую тишину нарушает ржание гнедого. Одно из белых пушистых облаков закрывает солнце, и над холмом пробегает тень.

– Вот ты и заполучила то, что имеешь. Я твой.

– Ты ничей. Никто и никогда тебя не получит.

– Но ты заполучила, нравится тебе это или нет.

– Ты неправильно понимаешь, Креслин, – голос ее обманчиво мягок. – Это я твоя, вне зависимости от того, что я делаю. Мой ты или не мой, но я твоя.

– И это обстоятельство тебе ненавистно, а потому ненавистен и я?

– Да.

Юноша поднимает глаза на покрывшее их тенью облако. Его лошадь взмахивает хвостом.

– Давай вернемся.

– Устал?

– Да, – признается он. – Хотя это едва ли имеет для тебя значение.

– О чем ты думал?

– Ни о чем полезном, – он садится в седло осторожнее, чем раньше, снова ощущая слабость в ногах. – Просто задумался, что мы можем сделать.

Стражи сопровождают их обратно в Вергрен.

LII

– Ты ведь так и не понял, верно?

Мегера устраивается на камне, подвернув под себя одну ногу и полуобернувшись к востоку, где за протянувшимися на три кай лугами высятся, отбрасывая длинную вечернюю тень, городские стены.

Креслин старается не хмуриться, хотя знает, что скрывать свои чувства в такой близости от Мегеры – бесполезно. А улавливая бушующую в ее душе бурю, понимает и то, что любой ответ будет небезопасен.

– Я так не думаю.

Она вскидывает руки. Длинные полотняные рукава соскальзывают, обнажая обезображенные шрамами запястья.

– Ты видел их раньше. Не вздумай сказать «нет»!

– Я и не думаю.

Он мог бы устранить эти шрамы, но считает это бессмысленным до тех пор, пока шрамами покрыта ее душа.

– Железо, холодное железо, каждый день с тех пор, как... как я перестала быть маленькой девочкой. Ты знаешь, каково это? Знаешь?

– Нет.

– А потом Риесса, моя дорогая сестрица, и Дайлисс заменили то холодное железо на раскаленное. Закалили мои оковы в твоей крови, связав мою жизнь с твоей. Ты знаешь, каково чувствовать дар и не иметь возможности использовать его? Во всяком случае, в полную силу? Без боли?

Не иметь возможности использовать дар... Чей – свой или его?

– Продолжай, – просит он.

– На самом деле ты не хочешь слушать.

– Почему? – он пристально смотрит на нее. – Я же попросил тебя продолжать.

– Нет, – она отводит глаза. – Я не хочу стать посмешищем, даже в глазах в общем-то неплохого, хоть и туповатого малого.

– Прекрасно, – фыркает Креслин. – Не хочешь о себе – не надо. Поговорим обо мне. Скажи на милость, зачем ты показала, где я нахожусь, гнавшимся за мной Белым? Это едва не стоило мне жизни!

– Что?!

– Ты прекрасно знаешь, что. Ты и твоя проклятая птица кружили у меня прямо над головой до тех пор, пока не привлекли внимание мага.

– Ты так себе это представляешь? – едва ли не с восторженным удивлением спрашивает Мегера.

– А разве это не так?

– Откуда мне знать? – она снова поднимает руки, показывая шрамы. – Откуда мне знать, если всякий полет мысли обжигает кожу и испепеляет душу. Если долгие дни видишь солнце лишь сквозь оконную решетку? Ведь только совсем недавно я смогла действовать, не опаляя себя.

– Так ты не знаешь? Я хочу сказать, ты не видишь ту проклятую птицу, глазами которой меня выискиваешь?

– Конечно нет, идиот! Какая там птица! Смог бы ты вызывать свои дурацкие бури, держа руки на раскаленной решетке? А хоть бы и смог – много бы тебе запомнилось сопутствующих подробностей?

Позади Мегеры на камень мостовой падает тень. Креслин видит мрачную физиономию Флорина. Герцогский страж-мастер молча кивает ему и отходит в сторону с неким подобием улыбки на обычно угрюмом лице.

– Ты не понимаешь? Ты что, действительно не понимаешь? – требовательно спрашивает Мегера.

Креслин сдерживался слишком долго, и тут его прорывает:

– Какого ответа ты от меня ждешь? Скажу «понимаю» – ты заявишь, что это ложь. Признаю, что нет, – ты проклянешь меня за неспособность проникнуться твоими страданиями. Но раз уж на то пошло, скажу: ты заклеймила себя сама! Сама оковала себя холодным железом. Да, да! У тебя был выбор. Не слишком богатый, но был. В свое время ты могла уйти, как на том пиру. Уйти! Какой страж мог бы тебя остановить? Ты сетуешь, но тебе не приходилось бороться за право каждого самостоятельного шага! Не приходилось утверждать себя в состязании со стражами Западного Оплота! Не приходилось зимой пешком перебираться через Закатные Отроги. Белые маги не похищали твою память. И наконец, никто не бил тебя дубинкой по черепу. Я по своей воле никогда в жизни не делал тебе ничего дурного. Твоя сестра – может быть. Маршал – может быть. Но не я. Так что перестань винить меня во всех своих бедах.

Мегера слушает его с открытым ртом, но едва он умолкает, начинает говорить она:

– Ты... Ты так ничего и не понял! Твой разум – если он у тебя вообще есть – неприступнее твоего драгоценного Западного Оплота! Тебя обучили как воина – кто смог бы тебя остановить? Ты один из самых могущественных Магов-Буреносцев – кто смог бы тебя остановить? Единственные сковывающие тебя цепи – у тебя в голове, и ты до сих пор от них не избавился!

Она вскочила на ноги, и глаза ее сияют ярче закатного солнца.

Креслин моргает. Какие цепи?

– Мои цепи не смогли меня удержать, – продолжает она, – а ты о своих даже не догадываешься! Да поможет мне Свет, ведь от тебя-то всяко помощи не дождешься! – рыжеватое пламя вспыхивает на кончиках ее пальцев, но тут же исчезает, а лицо бледнеет. – Будь ты проклят! Будь проклят!

Шаги обутых в сапоги для верховой езды ног еще отдаются эхом, но самой Мегеры у парапета уже нет.

Цепи? Что за цепи? Нечто реальное или игра воображения Мегеры? Юноша стоит неподвижно, положив ладони на нагретый дневным солнцем каменный парапет. Мегера говорит правду, такой, какой она ей видится, и это тревожит его больше, чем враждебность всех магов Фэрхэвена. Креслин задумчиво всматривается в сумерки, и вслед за его взглядом навстречу темноте летят сорвавшиеся с губ слова песни:

Мелодия неверна, даже слова не совсем точны, и Креслин жалеет, что с ним нет гитары. Которая, как он понимает, находится где-то в Сарроннине.

LIII

Постучавшись, Креслин ждет перед прочной дверью. Записка, что принесла ему Алдония, спрятана в пояс. Мегера к нему не заходила, но в кратком послании говорится, что они должны обсудить дела.

– Заходи.

Дверь Мегеры тоже окована железом. Но очевидные преграды порой преодолеваются с большей легкостью.

Тяжелые дубовые створы раскрываются, и Алдония повторяет:

– Заходи. Милостивая госпожа сейчас будет. Она тебя ждет.

Креслин оглядывается. Закрытая дверь справа, видимо, ведет в спальню. Деревянная кушетка с низкими подлокотниками и такое же кресло стоят по обе стороны от низкого столика. На нем чайник, над которым поднимается пар, и две чашки. И деревянные стенные панели, и латунные лампы, и прочая обстановка здесь почти такая же, как в его комнате. Но цвета другие – в комнате Мегеры и шторы, и покрывала, и обивка не зеленые с золотом, а кремовые и голубые.

– Не угодно ли горячего чаю? – предлагает Алдония.

– Нет... нет, спасибо, – отвечает Креслин и, немного помолчав, спрашивает: – Ты давно у Мегеры?

– Нет, господин. Я... поступила к ней на службу уже здесь.

– Состояла в герцогской челяди?

– Нет, господин. Милостивая госпожа... нашла меня сама, – девица отводит глаза, и Креслин невольно задумается, многое ли она скрывает.

– Мегера... весьма примечательная особа.

– Да, господин, – и хотя слова служанки звучат искренне, создается впечатление, что за ними сокрыто больше, чем высказано вслух.

– Добрый день, Креслин.

Сегодня в хрипловатом голосе Мегеры звучат нотки, памятные ему с той ночи, которая то ли была, то ли нет. Да и могла ли она быть? Теперь Креслин знает, как относится к нему Мегера.

Мегера скользит к окну. Незажженная лампа стоит на подоконнике, а на середину небольшого восьмиугольного столика помещено маленькое зеркало. Креслин следит за женщиной взглядом. Как стройна и изящна ее фигура!

– Садись. Тебе необходимо кое-что узнать... Алдония, можешь идти, – со служанкой она обращается мягко, едва ли не нежно, и это особенно бросается в глаза, когда Мегера заговаривает с Креслином. Ее тон сразу делается холодным и суровым.

Он подходит к столику и садится. За ушедшей служанкой закрывается дверь.

Мегера усаживается напротив Креслина, спиной к полуоткрытому окну.

– Прошу прощения за несдержанность, но ты мне по-прежнему не нравишься.

– А я по-прежнему не могу сказать «понимаю», поскольку ты не говоришь правды ни мне, ни себе, – отзывается Креслин и поспешно добавляет: – Но, если тебе от этого легче, признаю, что на мой счет ты, пожалуй, права. Я о многом не подумал.

– Я, можно сказать, пытаюсь извиниться, а ты нападаешь, – ее взгляд падает на стоящее на столе зеркало. – Оставим это. Итак, Маг-Буреносец, скажи, что я чувствую, – она роняет слова, словно льдинки.

– Я не собирался нападать. А ты не знаешь, что чувствуешь в отношении меня, – высказывает он догадку и ждет ее ответа.

Мегера молчит. Зеленые глубины ее глаз полны холода.

– Ты ненавидишь свою сестру, – продолжает он, – и ненавидишь свою связь со мной. Тебе кажется, что по этой причине ты должна ненавидеть и меня, и ищешь эту ненависть в глубине души, но не находишь. И этот факт тебе тоже ненавистен.

Он поднимает руку на тот случай, если ей вновь вздумается залепить ему пощечину.

– Я кое-чем тебе обязана, Креслин. Ненависть не вписывается в общую картину.

– Я не говорил, что нравлюсь тебе. Не говорил, что ты в меня тайно влюблена. Я только сказал, что ты не испытываешь ко мне ненависти.

– Я запросто могла бы возненавидеть тебя, особенно за твое вызывающее поведение...

– Как угодно... – вздыхает он. – Но ты, кажется, хотела что-то мне рассказать?

– Только потому, что я хочу жить, а это, увы, невозможно без аналогичного желания с твоей стороны. Меня не восхищает возможность впасть в безумие или лишиться части своего «я».

– А почему бы нам не найти сведущего мага, который сможет избавить нас от жизненной связи, не повредив ни одному из нас?

– Слишком поздно. Моя дражайшая сестрица умна и коварна. Я была заточена в темнице до твоего возвращения в Оплот, а теперь – да что там «теперь», уже ко времени обручения – связь укрепилась так, что ее разрыв убил бы меня. Должна сказать, что сестрица не знала, что именно ты в действительности собой представляешь. Ты ей был нужен ради войск твоей матери. Нужен живым. Как тебе это нравится? По-моему, лучше не придумаешь!..

Креслин ежится, но напряжение между ними ослабло.

– Ты помнишь, как чувствовал себя в дорожном лагере? – в голосе Мегеры вновь появляется хрипотца.

– Нет. У меня две памяти; одна из них без прошлого.

– Они называют это Белой Тьмой. Так говорится в книгах. Во всяком случае, в тех, какие я нашла у Корвейла, а у него хорошая библиотека, – женщина хмурится. – Способ эффективный, но лишь по отношению к людям, не знающим, что это такое и как действует... А также раненым, больным или уязвленным как-либо иначе.

– Я был наивен, – отзывается Креслин, с опаской поглядывая на маленькое зеркало.

Мегера качает головой, всколыхнув волну рыжих волос, зачесанных за уши и скрепленных сверху гребнями. Его признание она встречает быстрой, едва коснувшейся губ улыбкой.

Креслин смотрит на кремовую шею кожи и тонкие ключицы над глубоким вырезом светло-зеленого платья. Он впервые видит ее не в тунике с высоким воротом, куртке для верховой езды или дорожном плаще. Сердце его бьется все сильнее.

– Прекрати!

Все ледяные ветры Крыши Мира не заморозили бы его на месте так, как одно это слово.

Румянец ее щек передается ему.

– Ты ощущаешь все, что я чувствую и думаю?

Она отворачивается к свинцовому оконному переплету.

– Нет. Только... когда ты близко и испытываешь сильное чувство. Когда ты работал на дороге... как раз худшее...

Она смотрит в сторону, но ее изуродованные шрамами руки остаются на столе.

Креслин ждет, старясь не кусать губы и не сжимать кулаки. Мегера молчит. Она больше не избегает его взгляда.

– Ты написала, что нам следует обсудить наши дела, – решается наконец он.

– Да. Как ты думаешь, что нам делать?

– Понятия не имею. Я и в Фэрхэвен-то отправился в надежде хоть что-нибудь разузнать.

– Полагаю, кое-что ты все-таки выяснил, – голос Мегеры сух.

– Немало, – он выдавливает смешок. – Но не совсем то, на что рассчитывал. – Креслин выдерживает паузу. – Вернуться в Западный Оплот я не могу. Значит... куда мы можем отправиться?

– Не мы, а ты.

– Ты не совсем права. Полагаю, мы могли бы вернуться в Сарроннин. Или остаться здесь. Герцогу, надо думать, не помешает любая поддержка, какую только можно найти. Пусть даже он в этом не признается.

– Ты вправду думаешь, будто мы сможем найти безопасное пристанище в Сарроннине или здесь?

– А почему не здесь?

– У герцога нет наследников. Он в молодости перенес пятнистую лихорадку. Герцогиня умерла четыре года назад, и у нее не было единокровных братьев или сестер.

Креслин кивает:

– Значит, маги могут спокойно ждать его смерти. Но если ты останешься здесь, тебя сочтут претенденткой, и тогда...

– Рада, что тебе не нужно ничего разжевывать.

Креслин сжимает губы. Молчание затягивается, и наконец, просто чтобы нарушить его, юноша произносит:

– Выходит, нам нет места нигде в Кандаре.

– У тебя случаются просветления, о лучший из нареченных. Особенно когда тебе удается замечать очевидное.

– Мы ищем решение, или тебе просто нравится меня оскорблять? – не успев договорить, Креслин уже жалеет о сказанном.

– Правда – не оскорбление.

– Видишь ли, – признается он, – я очень мало знаю о человеческой природе, об интригах правителей и... о женщинах. Во всяком случае, женщинах, не выросших в Западном Оплоте. Мне это известно, и тебе тоже. Какой же смысл указывать мне на очевидное? Тебе нравится чувствовать свое превосходство?

– Может быть. В некоторых отношениях, – добавляет Мегера, пожалуй, слишком поспешно. – Будь проклят... – шепчет она, опустив голову и уставясь в полированную столешницу.

Креслин качает головой. Мегера – загадка. В один момент кажется, будто до нее удалось достучаться, но в следующий... В ней словно бы два разных человека.

Он пытается отгородить от нее свои чувства, с отчаянием понимая, что уже поздно, что она ощутила все и сразу.

– Прекрати! Я не нуждаюсь в твоей дурацкой жалости! Оставайся тем же бесчувственным тупицей, каким и был! Так проще, – вскочив, она поворачивается к открытому окну.

Комната невелика, воздух в ней неподвижен, но Креслин, коснувшись ветерка, втягивает его через стрельчатое окошка, любуясь тем, как поток воздуха шевелит прядки рыжих волос. Мегера, похоже, этого не замечает.

Ощущая нарастающее беспокойство, он отталкивает кресло, встает и усаживается на кушетку, подальше от Мегеры.

– Долго мы еще можем здесь оставаться? – спрашивает он.

Мегера медлит с ответом, не отрывая глаз от холмов за внешней стеной. Из ее комнаты открывается широкий обзор, не то что из окна Креслина, выходящего на угловую башню наружной стены.

– Корвейл не может вынудить нас уехать.

– Ты хочешь остаться?

– А куда ты... мы могли бы отправиться?

– Как насчет Отшельничьего? – спрашивает Креслин.

– Да ведь это заброшенный, совершенно пустынный остров! Лучше уж сидеть под замком у дорогой сестрицы!

Креслин пожимает плечами.

– Хамор? – спрашивает он и сам чувствует, что это не выход.

– В том краю так же холодно, как и в твоем Оплоте, но там вдобавок еще и не чтут Предание.

– Думаю, в Хаморе дела обстоят так же. Во всяком случае, со времени основания империи.

– Будь все проклято...

– Тогда я все же предлагаю Отшельничий, хотя бы как временное убежище. Если ты не предпочтешь рискнуть и остаться здесь.

Мегера не оборачивается и не отвечает.

– После обеда нам надо будет поговорить с герцогом, – произносит она наконец и вновь умолкает.

Креслин ждет, потом со словами «Значит, после обеда я тебя и увижу» направляется к выходу. Мегера не произносит ни слова.

Он закрывает дверь и идет по коридору к своим покоям. За ним следуют двое вооруженных стражей.

LIV

Несмотря на высокие каблуки сапог, Корвейл значительно ниже Креслина. Худощавое лицо герцога кажется чуть ли не истощенным, а его глубоко посаженные глаза налиты кровью.

– Стало быть, ты и есть тот самой молодой человек, из-за которого маги могут обрушиться на меня, – произносит он, стоя у массивного стола, изготовленного явно в расчете на какого-то более рослого его предшественника.

– Скорее я для них удобный предлог. Они все равно поступят так, как сочтут нужным.

– Предлоги, предлоги... Вижу, Дайлисс обучила тебя не только работе с клинком (как говорят, весьма искусной), но и логике.

Креслин улавливает, как в Мегере вскипает ярость, и, опережая ее, говорит:

– Мегера, я думаю, твой кузен пытается нас провоцировать, – он переводит взгляд на герцога и добавляет: – И всего-навсего ради сиюминутного удовлетворения. Довольно странно для человека, у которого так мало союзников.

– А ты весьма хладнокровен, консорт Креслин... И не особо признателен тому, кто предоставил тебе убежище.

– Я преисполнен благодарности, мой господин, – в поклоне Креслина почти не чувствуется иронии. – И пришел сюда, чтобы обсудить, каким образом мы могли бы выразить нашу благодарность лучше всего, покинув названное убежище.

Теперь взгляд Мегеры перебегает с одного на другого.

– Может, мы сядем за стол, кузен?

– Конечно, конечно, – герцог направляется к ближайшему стулу с видимым намерением предложить его Мегере и застывает, когда высокую спинку обхватывают пальцы Креслина.

Обойдя обоих, Мегера преспокойно усаживается на место герцога.

– Ну, если вы оба готовы...

Креслин садится на стул, который хотел предложить Мегере, и придвигает его к круглому столу. Корвейл наливает себе из зеленого хрустального графина кубок красного вина.

– Не угодно? – он кивает сперва Мегере, потом Креслину.

– Пожалуй, нет, кузен.

– Нет, спасибо.

– Хорошо, – герцог отпивает глоток. – Что у тебя на уме, Мегера?

– Мне было бы интересно узнать, что можешь предложить ты, кузен.

Герцог пожимает плечами:

– Любое подходящее для тебя место за пределами Монтгрена. Может быть, вернешься в Сарроннин?

– Любопытная идея, но неужто ты и впрямь думаешь, что ненаглядная сестрица будет рада увидеть меня дома... без оков?

– Возможно, Риесса действительно испытывает некоторое беспокойство на сей счет, – он щелкает пальцами... – Может, Сутия?

Мегера молча смотрит кузену в глаза.

– Да, понимаю, тут могут возникнуть проблемы, – лоб Корвейла поблескивает в свете лампы. Он достает платок и утирает пот. – Ну, а у тебя, хваленый Маг-Буреносец, есть какие-нибудь соображения?

– Только одно, но оно может стать решением. Почему бы тебе не объявить Мегеру регентом Отшельничьего острова?

– Что? – герцог поперхнулся вином.

– Провозгласи Мегеру регентом Отшельничьего, с тем чтобы она правила островом от твоего имени.

Корвейл утирает лоб рукавом, не воспользовавшись ни салфеткой на столе, ни носовым платком, заткнутым за широкий белый пояс.

– Отшельничий в десять раз больше всего Монтгрена, и я должен отдать его Мегере?

– Да.

– Но...

– Она твоя кузина. Она суб-тиран Сарроннина. Тебе все равно не удержать остров, поскольку все наличные силы нужны здесь – держать оборону против магов. А вот если Мегера станет регентом, Сарроннин и Западный Оплот, пожалуй, могут направить на Отшельничий небольшие отряды в ее поддержку.

– Нет! – упрямо качает головой Корвейл.

– Почему? – рассеянно, словно ответ герцога не имеет отношения к делу, спрашивает Креслин.

– Отшельничий – это и есть Монтгрен.

– Так почему же твоя резиденция не там?

– Я предпочитаю Вергрен за... более удобно расположение.

– Рядом с Фэрхэвеном, практически под боком у магов?

Вместо ответа Корвейл вновь утирает лоб.

– Думаю, дорогой кузен, ты упустил из виду и то, что большая часть Отшельничьего совершенно безлюдна.

Герцог отмалчивается.

– И то, как трудно наладить там реальное управление.

– Довольно... – Корвейл тяжело вздыхает. – Довольно. Риесса, безусловно, одобрила бы такое назначение, ведь тогда, как только я перестану быть ей помехой, она сможет претендовать на Монтгрен. Только вот что скажут на это маги?

– Дражайшая сестрица вовсе не так глупа. Она действительно надеется, что, коль скоро нам с моим суженым некуда податься, мы и впрямь обеспечим для нее некое наследство, причем немедленно. Но у нее нет никакого интереса рисковать, посылая войска так далеко за рубежи Сарроннина.

Когда Мегера произносит эти слова, уголок ее рта дергается. Что же она недоговаривает? Хотелось бы Креслину знать это...

Корвейл бросает непроизвольный взгляд на стражников, стоящих у входа.

– Кузен, – произносит Мегера, перехватив его взгляд, – будь у нас на твой счет дурные намерения, ты был бы уже мертв.

– Я по-прежнему говорю «нет». Принять предложение твоего... друга – значит создать еще один оплот приверженцев Предания.

– О чем ты? – ее слова подобны холодным градинам. – Кому нужна эта бесплодная, голая пустыня?

– Мой предшественник не остановился ни перед чем, чтобы...

– Корвейл, – перебивает его Креслин, – если ты хочешь, чтобы мы убрались из Монтгрена, тебе придется подыскать для нас место. В противном случае...

Герцог вновь вытирает лоб.

– Что ты умеешь делать? – спрашивает он. – На самом деле, что?

Креслин касается кружащих над наружным двором ветров, втягивает их через гостиную внутрь и поднимает в воздух лежащий на письменном столе тяжелый свиток.

– Годится, чтобы проветриться в жару, – хмыкает герцог, когда юноша отпускает воздушные потоки.

– Кузен, не будь глупцом. Он уже убил добрый десяток Белых стражей, причем сделал это с проломленным черепом, почти в бессознательном состоянии. А еще, если помнишь, он играючи, тремя ударами обезоружил лучшего дуэлянта в Сарроннине.

– Мегера, – вмешивается Креслин, – твой кузен явно не расположен назначать тебя регентом и ничего другого придумать не может. Поэтому предлагаю: закончим этот бесполезный разговор и отправимся по своим комнатам. Будем отдыхать, отсыпаться до тех пор, пока за нами не явятся маги. Каждый день нашего пребывания здесь увеличивает вероятность их вторжения. Ну а если с нами вдруг что-то случится... мне кажется, и маршал, и тиран будут весьма недовольны.

Он встает.

Мегера смотрит на герцога и кивает. На кончиках ее пальцев вспыхивает и тут же гаснет пламя.

Освещенное лампой лицо Корвейла становится еще бледнее, но неожиданно на нем появляется улыбка.

– Ладно. Я провозглашу регентом вашего ребенка.

На сей раз бледнеет Мегера.

– Ты слишком много на себя берешь! – восклицает она, и огоньки появляются снова – и в яростных глазах, и на кончиках пальцев.

Герцог переводит взгляд с кузины на Креслина и хрипло произносит:

– Я не доверяю тебе, Мегера. Будь Креслин мне родич, я лучше назвал бы регентом его, хоть эта железная сука, его мать, и служит пугалом всего Кандара.

Огоньки на пальцах Мегеры меркнут, но глаза продолжают гореть.

– Единственное, на что я могу согласиться, – продолжает герцог, – это провозгласить вас соправителями, при условии, что вы вступите в брак, – он поджимает губы и с вызовом смотрит Мегере в глаза.

На сей раз взгляд отводит она и после продолжительного молчания говорит:

– Хорошо, пусть будет брак. Разумеется, только для видимости. Церемония пройдет в твоем Храме, присутствовать будут одни домашние.

Креслин открывает рот... и закрывает, не найдя слов. Брак? О таком решении он даже не думал. И с кем? С той самой невестой, от которой он бежал, спустившись с самой Крыши Мира! Впрочем, юноша тут же поправил себя, вспомнив, что тогда плохо представлял себе, от кого именно бежит.

– Привыкай к трудностям, юный Креслин, – ворчит герцог. – И да поможет Тьма вам обоим.

– Очень смешно, кузен.

Креслин молчит.

– Когда? – спрашивает Корвейл.

– Сегодня вечером. Время ничуть не хуже любого другого, – слова рыжеволосой взвешенны и падают, как свинцовые монеты. – А завтра или послезавтра мы отбудем. На оговоренных условиях. Воспользуемся твоим судном, тем, что в Тирхэвене. Разумеется, причалив у Отшельничьего, мы тотчас отошлем корабль обратно.

Вздохнув, герцог медленно кивает:

– Хорошо. Подготовка документов много времени не займет.

– Тогда я переоденусь во что-нибудь подходящее для свадебной церемонии, – говорит Мегера и переводит взгляд на Креслина. – Кузен, не мог бы ты подобрать подобающий наряд и для моего суженого?

– Нет! – резко возражает Креслин.

– Ты отказываешься жениться на моей кузине? – вкрадчиво интересуется Корвейл.

– Я женюсь на ней. Разумеется, только номинально. Но переодеваться ради этого не стану.

Корвейл кивает:

– Такие вопросы решать тебе и твоей невесте. Мне же, если атому браку суждено состояться, следует найти Шиффурта и кликнуть нескольких писцов. Прошу простить... – он встает, кланяется и направляется к двери.

Когда Корвейл выходит, Креслин смотрит на Мегеру.

– Все ты, со своим регентством... – говорит она. Пламя в ее глазах так и не угасло.

– Ты могла предложить выход получше? Мне все это нравится не больше твоего. Может, еще и меньше.

– И ты говоришь мне это после всех твоих поганых мыслишек! После того, как проволок меня по сточной канаве твоего сознания! Внутри ты такой же, как и все мужчины: думаешь лишь о том, как бы затащить женщину в постель! Но наш брак чисто номинальный, и заключаем мы его исключительно чтобы выжить. Не забывай об этом!

– Как можно? – восклицает Креслин и, глядя на вьющиеся вокруг лампы на письменном столе герцога воздушные потоки, думает: «И вправду, как можно?..»

LV

Храм. Узкое длинное помещение под Большим залом герцогского замка. Стены его обшиты красным дубом, а пол выложен серым полированным гранитом. Менее десятка мужчин и женщин стоят полукругом примерно в десяти шагах черного деревянного престола. Скамьи, равно как и какие-либо изображения, в Храме отсутствуют.

Стоящий у распахнутых дверей Креслин переминается с ноги на ногу, размышляя, не ошибся ли он, оставшись в повседневной одежде.

Мегеры не видно, хотя Алдония заверила его, что та скоро прибудет. Служанка прячет глаза, ее окутывает печаль.

– Нервничаешь? – спрашивает Креслина герцог.

– Еще как, – признается юноша, все так же переминаясь с ноги на ногу. Он даже завидует прислужнице: по отношению к кому-то Мегера, оказывается, может быть добра...

– Прими мои поздравления, а заодно соболезнования, Маг-Буреносец. Моя кузина почище любой из тех бурь, какие тебе случалось вызывать.

– Я начинаю это понимать.

– Понимать что? – слышится гортанный женский голос. Креслин оборачивается.

Мегера. В голубом и золоте. У Креслина перехватывает горло.

– Спасибо тебе, суженый, – говорит она с едва заметной, но теплой улыбкой, похожей на выглянувшее после грозы солнышко. Выглянувшее и мгновенно спрятавшееся. – Документы готовы? – интересуется невеста обыденным тоном.

– Все на столе, недостает только моей подписи и печати, – отвечает Корвейл. – Буду счастлив подписать их – хоть до, хоть после церемонии.

– Можно после, но только сразу, – говорит Мегера, и холод в ее голосе заставляет Креслина поджать губы. Что они вообще делают? Но есть ли у них иной выход? Его взгляд возвращается к Мегере, вбирая нежно-кремовую, слегка веснушчатую кожу, зеленые глаза, способные рассыпать искры и метать молнии, красивый прямой нос, стройную фигуру...

– Прекрати это сейчас же... – ее слова не слышны никому, кроме Креслина, и холодны как лед. Юноша переводит взгляд на распахнутые двойные двери и черный Престол.

– Начнем? – спрашивает герцог.

Креслин поворачивается к Мегере, сделавшей шаг вперед и вставшей рядом с ним.

– Придется пройти через это, – говорит она.

– В этом нет необходимости...

– Есть, если я хочу выжить, – откликается она шепотом и уже чуть громче добавляет: – Приступай, дорогой кузен.

Герцог расправляет плечи и направляется к Престолу.

Мегера касается руки Креслина. Он протягивает свою, но она не берет ее, и они движутся вперед сквозь ряды свидетелей, бок о бок, но не прикасаясь друг к другу.

– Во имя гармонии и при извечном присутствии хаоса, каковой может быть отстранен, но не устранен, мы собрались вместе, дабы засвидетельствовать стремление двух душ усугубить гармонию своим единением... – герцог легко читает свиток, и голос его более глубок и звучен, чем показалось Креслицу при приватной беседе.

– ...станете ли вы стремиться поселить в ваших сердцах понимание и гармонию?

– Да, – отвечает Креслин.

– Насколько смогу, – отвечает Мегера.

– Подтверждаете ли вы свою преданность друг другу и высшей гармонии?

– Да, – отвечает Креслин.

– Если позволит Тьма, – едва слышно отвечает Мегера. Герцог хмурится, но тут же разглаживает лоб и возглашает:

– Итак, пред ликом ежедневно создающейся и воссоздающейся гармонии и во свете извечно присутствующего хаоса я скрепляю узы этого высокого союза, соединяя две души в гармоничное единое.

Креслин понимает: от него требуется некое действие, однако Мегера даже не шелохнулась.

– Поцелуй ее хотя бы в щеку, – шепчет герцог.

Повторять не приходится: Креслин наклоняется и нежно касается губами ее кожи. Щека Мегеры оказывается солоноватой от струящихся из глаз слез.

«...так красив...»

«...даже серебряные волосы выглядят естественными. Его это не портит...»

Не обращая внимания на перешептывание, Креслин вновь предлагает руку, и на сей раз Мегера принимает ее. Рука об руку с ним, с высоко поднятой головой, она шествует назад к дверям мимо немногочисленных домочадцев герцога. И мимо пухленькой служанки в кремовом и голубом, рыдающей навзрыд. Креслин сжимает губы, стараясь не обращать внимания на жжение в глазах.

LVI

– Но, милостивая госпожа... – настаивает девушка. – Ты ведь суб-тиран, а теперь еще и регент-соправитель. Хотя бы одна служанка должна сопровождать тебя...

– В моем свадебном путешествии? – прерывает ее Мегера с печальным смешком. – Думаешь, мой новоиспеченный муженек хочет, чтобы ты стала свидетельницей наших брачных утех?

Служанка переводит взгляд на сложенные на полу седельные сумы.

Мегера отпивает глоток из чашки.

– Я говорила с Корвейлом и Хелисс. Ты можешь остаться у них как вольная служанка. Захочешь – уйдешь в любое время.

– Милостивая госпожа очень добра, но я предпочла бы поехать с тобой.

– На Отшельничий? На заброшенный, почти необитаемый остров? – глаза Мегеры останавливаются на слегка округлившемся животе служанки. – Отшельничий – не самое лучшее место для рождения ребенка.

– Милостивая госпожа...

– Алдония, раз уж тебе так этого хочется, то, если вы с ребенком будете здоровы, а я все еще... способна оказывать помощь, ты сможешь последовать за мной на Отшельничий. Я скажу Корвейлу, он распорядится.

Молодая прислужница расцветает в улыбке:

– Милостивая госпожа очень добра. Жаль, что Креслин этого не понимает.

– Я вовсе не добра, и он это знает. Не добра, хотя иногда об этом жалею, – Мегера поднимает руки. Рукава, ниспадая, обнажают белые шрамы. – Вот что не дает мне забыть. Из-за него я...

Служанка снова улыбается:

– Я думаю, в душе он хороший. И вполне мог бы тебя полюбить.

– Возможно. Только быть «хорошим в душе» не всегда означает оказаться таковым даже в словах, не говоря уж о поступках, – рыжеволосая выглядывает из окна, всматривается в отбрасываемые восточными стенами замка утренние тени и заключает: – Дражайшая сестрица заставила меня усвоить это крепко-накрепко.

Печаль в глазах рыжеволосой хозяйки сгоняет улыбку с лица Алдонии.

LVII

– Он в Вергрене, в замке герцога, – сообщает Хартор Высшему Магу.

– Откуда ты знаешь? Из своих обычных источников?

Грузный человек ухмыляется:

– Золото порой творит большие чудеса, чем магия хаоса и магия гармонии вместе взятые. Корвейл нервничает, как неоперившийся птенец.

Высший Маг понимающе кивает:

– Я полагаю, ты делаешь все возможное, чтобы заставить герцога нервничать еще сильнее.

– Мы постарались, чтобы он узнал о повторном созыве маршалом ее отрядов в Сутии.

– Как насчет самого Креслина?

– Мне донесли, что он перебил целую шайку разбойников.

– Не преувеличивай, Хартор.

– Ну... – толстяк пожимает плечами. – Из семерых спасся только один, а Фрози, судя по всему, Креслин прикончил лично. И забрал его лошадь.

– До сих пор ты об этом не заикался.

– Сам узнал уже после его бегства.

– Это порождает еще один вопрос, – Высший Маг сдвигает брови. – Насчет того отряда, погибшего на дороге в Монтгрен.

– Тоже его рук дело?

– Ну уж не знаю. Сомневаюсь, чтобы ему удалось усовершенствоваться до такого уровня, в его-то состоянии. По моим догадкам, тут замешаны Клеррис и та целительница, Лидия. Они вытащили его из дорожного лагеря, а потом и сами исчезли. Клеррис сжег свой дом, использовав масло, но мы обнаружили кое-какие следы. Не слишком много. Так, некоторые указания на то, что они направились на запад, в края, где чтут их драгоценное Предание.

Грузный человек склоняется к зеркалу на столе.

– Это больше того, что показывает зеркало. Но ты уверен, что Клеррис и впрямь отправился на запад?

– Не уверен. Но здесь ему делать нечего и в Монтгрене – тоже. Гармония никогда не могла потягаться с нами в открытом столкновении.

– Возможно, – Хартор облизывает губы. На его широком лице хитрый рот кажется непропорционально маленьким. – Сколько времени пройдет, прежде чем мы сможем открыто выступить против Черных?

Высший Маг холодно улыбается:

– Сомневаюсь, чтобы это вообще понадобилось. Многие из них, даже большинство, уйдут сами, по доброй воле. Ну а кто не захочет...

– Ты холоден, Дженред. Холоден, как полюса.

Дженред рассеянно кивает. Мысли его по-прежнему витают вокруг сбежавшего отпрыска маршала Западного Оплота.

– Тебе стоит послать прошедшего полное посвящение Белого, кого-нибудь вроде Бортрена, и два укомплектованных отряда из Кертиса.

– Креслин поедет лишь с ней и четырьмя второсортными спидларцами.

– Я не могу поверить, что эта Белая сука ничему его не научила. А он прикончил семерых, даже не понимая, что делает... Если тебя информировали верно.

– Я пошлю Бортрена, хотя думаю, что это чересчур. Кроме того, куда они вообще двинут? На Отшельничий? В Хамор?

– Если на Отшельничий, так это не беда. Хамор... возможно. А что, если, сейчас он муштрует герцогский Легион? До сих пор Западный Оплот держал в тайне методы подготовки стражей, но Креслин прошел все испытания.

Собеседники обмениваются понимающими взглядами. Наконец Хартор вздыхает и встает. Губы его плотно сжаты. Высший Маг продолжает сидеть, вперив взгляд в пустую белизну лежащего перед ним на столе зеркала.

LVIII

Креслин смотрит вперед, в сторону перевала, потом бросает взгляд через плечо. Но он и так знает: за ними по пятам крадется белый туман. Это Креслин чует на расстоянии. Мегера беспокойно ерзает в седле. Белесая пелена наползает со стороны долины, по которой проходит дорога из Фэрхэвена.

Один из наемников, сопровождающих молодую чету, тоже смотрит сначала назад, на белое облако, а потом вперед, на тучу пыли, поднятую копытами кертанских конников. Отряд которых, по донесениям лазутчиков герцога, был выслан непосредственно из Джеллико.

С белым туманом тоже мешается пыль, поднятая шестью или семью всадниками. Один из них, скорее всего, маг.

– Я их чувствую, – кивает в ответ на его взгляд Мегера.

– Вот как? А я думал...

– Кое-что я могу и сама, а отчасти мне удается это благодаря тебе.

Креслин задумывается о том, сколькими еще, им самим неведомыми талантами, обладают, возможно, они с Мегерой. Преследователь в белом мог бы многое порассказать им об этом, но попадись они в его руки, ни Креслину, ни Мегере эти сведения уже не пригодятся. Левая рука Креслина тянется к плечу, туда, где из заплечных ножен торчит рукоять короткого меча. В ответ на вопросительный взгляд командира наемников Мегера кивает.

– Но нас... – начинает он.

– Нанимали не для участия в сражениях. Знаю, – отзывается женщина.

Креслин касается ветров, посылает свои чувства вперед, а потом поворачивается к Мегере:

– Примерно в кай впереди и в двухстах локтях севернее дороги навалена груда булыжников. Сможешь, используя свои способности, задержать тех всадников, если они сюда доберутся?

– А ты что, вздумал корчить из себя героя? Хочешь сразиться с магом?

Креслин поджимает губы:

– Я не герой и сражаться не хочу. Но плохо представляю, что еще можно сделать. Можно было бы напустить с помощью ветров туману и незаметно проскользнуть мимо тех всадников, что впереди, но не в том случае, если у нас на хвосте сидит чародей.

– А я не гожусь для того, чтобы пойти с тобой?

– Нет.

– Ты честен. Спасибо и на том.

Креслин разворачивает своего гнедого назад, в сторону белого тумана и мага.

– Увы, у меня никогда не было богатого выбора.

– Рано или поздно ты меня погубишь.

– Давай обсудим это попозже.

– Ладно, если твое «попозже» наступит. Будь осторожен.

– Спасибо. А «попозже» непременно наступит, – добавляет он и направляет коня навстречу отряду из Фэрхэвена, находящемуся теперь менее чем в двух кай. Он едет, собирая к себе ветры, особенно верхние, студеные, что устремляются на его зов, сметая снежную пыль с Крыши Мира.

«...всего один всадник...»

«...надо было послать за одним человеком...»

Креслин ускоряет аллюр, приближаясь к противнику. Шестеро всадников в белых доспехах и облачении дорожных стражей тянутся к рукоятям мечей. Маг – позади.

– Вот он!

Креслин пытается слить воедино ветра, воду, стужу и ледяную грозу, чтобы воссоздать то, что творил близ Прендора. А меч, словно бы сам собою, оказывается в его руке.

Пришпорив коня, Креслин налетает на Белых стражей.

Сплошная стена ледяных молний хлещет по трем передним всадникам слепящим холодом, а клинок не встречает сопротивления.

С шипением и свистом вспыхивает пламя. Оно окружает Креслина, когда тот несется к четвертому всаднику, но ветра проносят его сквозь завесу огня. Клинок разит снова и снова.

– Нет!.. Демон!..

– Демон!

Сполох белого пламени бьется о щит, свитый им из ветров. Огонь обтекает его и гаснет. Меч ныряет под руку пятого стража. Еще один разящий удар.

Теперь все ветра, взмыв, устремляются на Белого мага. Белое пламя противостоит ветрам и холодной стали. Но сталь торжествует.

Осадив коня, Креслин видит, как последний, единственный уцелевший страж, пришпоривая лошадь, сломя голову скачет в сторону Фэрхэвена и...

Его выворачивает наружу.

Гнедой, несколько сбавив аллюр, скачет дальше, но Креслин не замечает этого, как не замечает шесть тел, из которых три покрыты медленно тающей ледяной коркой, а три имеют глубокие кровоточащие раны. Как не замечает собирающихся над головой темных туч. Наконец Креслин выпрямляется и поворачивает гнедого в сторону перевала, откуда должна появиться кертанская кавалерия. Даже приближаясь к куче камней, возле которых его ждут Мегера и наемники, Креслин все еще дрожит.

Подъехав, он рассеянно подмечает, что Мегера очень бледна.

– Прости, я этого не ожидал, – говорит он. Она не отвечает.

– Господин? – спрашивает командир наемников.

– Насчет чародея можешь не беспокоиться. И насчет его отряда тоже.

Спидларец бледнеет.

Между тем конный отряд под красно-зеленым знаменем Кертиса уже добрался до подножия холма, где находятся путники.

– По-моему, нам нужна буря, – замечает Креслин.

– Ты испортишь погоду во всем краю, и не на один месяц! – возражает Мегера.

– Отлично. Ты хочешь сложить здесь голову? Против двадцати бойцов сразу мне не выстоять.

– Я насчитала пятьдесят.

– Дерьмо... – бормочет себе под нос самый молодой из наемников.

– Никаких сражений. Мы договаривались, – напоминает командир. Голос его чуть более напряжен, чем раньше.

– Заткнись! – Креслин проверяет клинок: вытер ли он его перед тем, как вложить в ножны. Юноша не помнит, делал ли это, но голубая сталь холодна и чиста. Он возвращает меч в ножны, а его чувства уже снова тянутся к ветрам.

В утреннем воздухе, отдаваясь звоном в ушах Креслина и разносясь над дорогой медно-серебристым эхом, слышится зов трубы. Она звучит ниже по склону, менее чем в трех кай. Это горн передовой группы кертанских всадников.

Ветра налетают со свистом, яростными порывами, грозящими сорвать тунику с тела.

«...дерьмо... дерьмо!»

«Интересно, – как-то отстраненно думает борющийся с духами и бичами небес Креслин, – у всех наемников такой ограниченный словарный запас?..»

Плотные серые и клубящиеся белые облака начинают собираться вокруг них и вокруг приближающихся всадников.

«...колдовство...»

«...про Чародея-Ветрогона нам не говорили...»

Скоро в налетевшей буре будет не видно ни зги. Креслин поспешно касается руки Мегеры:

– Все держитесь: за руки, за поводья, за что угодно...

Креслин шарахается в сторону, когда один из наемников с пронзительным криком «Нет, не могу!» разворачивает коня и сквозь плотный туман гонит его галопом назад, по направлению к вергренской дороге.

Мегера дотягивается до запястья командира и подтягивает его с конем ближе к себе. Остальные двое, хоть и дрожат в седлах, но следуют за Креслином, рыжеволосой и своим предводителем.

– Вон один! Скачет назад! – кричит кертанец. Эхо конского топота вязнет в плотном тумане.

– Осторожно. Это может оказаться ловушкой! – предупреждает другой.

«...проклятые чародеи!..»

Креслин, едущий первым вниз по склону, подальше от дороги, недоумевает: что повергло того наемника в такой ужас? Туман ничуть не страшнее множества сотворенных им снежных бурь, и уж всяко не такой холодный... Да где же всадники?

«...копыт не слышишь?»

«...вроде к северу от дороги...»

«...а по-моему, там...»

Медленно, руководствуясь не зрением, а указаниями ветров, Креслин нащупывает путь в обход кертанского отряда к перевалу. Сделав глубокий вздох, он тянется выше, захватывает потоки холодного воздуха и направляет их в гущу уже собравшихся облаков. Юноша поневоле морщится, чувствуя, как образуется лед.

Крупные градины со стуком падают на землю.

«...демоны...»

«...проклятый капитан... должен быть где-то здесь...»

Ноги Креслина дрожат, глаза горят, но даже сквозь мрак и туман он улавливает усмешку Мегеры.

Рука касается его запястья, и все тело наполняется теплом. Это Мегера, ее конь идет бок о бок с его гнедым. Дрожь в коленях унимается. Путникам еще идти и идти. Юноша отпускает град и глубоко вздыхает, чувствуя сквозь марево смыкающиеся стены перевала.

– Где... – начинает наемник.

– Заткнись! – резким шепотом обрывает его рыжеволосая. Хоть она и женщина, но страшит солдата ничуть не меньше.

Медленно пройдя еще кай, они начинают подниматься над озером тумана, и Креслин, отпустив ветра, оглядывается. Перевал и долина тонут в дымке, почти такой же белой, как физиономии троих наемников.

Креслин настолько устал, что едва успевает подхватить Мегеру – та неожиданно потеряла сознание и упала на шею своей лошади. Он пытается удерживать своего и ее коней рядом, но этому мешают объемистые седельные сумы.

Только сейчас юноша начинает понимать, чего стоило Мегере тепло, которым она одарила его в тумане. Преисполненный благодарности, он хотел бы знать, как снискать ее расположение.

Скоро предстоит спуск, придется ехать под уклон, и чтобы Мегера не упала, ее необходимо поддерживать. Спидларцы помогают юноше пересадить женщину на его коня. Его колени дрожат, но он крепко обнимает сидящую впереди Мегеру. Кто знает – может быть, ему больше никогда не доведется сжимать ее в объятиях.

Наемники выполняют все его распоряжения, но прячут глаза. Теперь один из них ведет лошадь Мегеры в поводу.

Когда они уже начинают спуск к дороге на Слиго, Креслин хмурится, задумавшись о том, почему ему удалось скрутить ветра без тех болезненных ощущений, каких стоила ему первая попытка?

Он поднимает глаза, смотрит на наплывающие с севера тучи, несущие холодный дождь, и уже в который раз глубоко вздыхает.

LIX

– Он одолел Бортрена? – с недоверием в голосе повторяет Хартор.

– Бортрен оказался глупцом. Его задача состояла лишь в том, чтобы помочь кертанцам. Правда, так или иначе трудно понять, как Креслин ухитрился проскользнуть мимо двух отрядов, перекрывавших дорогу в Слиго.

– Почему бы тебе не расспросить того стража, который унес ноги? Это была твоя идея, а теперь мы имеем дело с двумя вырвавшимися на волю чудовищами, – он поворачивается к выходу.

– Хартор.

Тот останавливается:

– Да, Дженред?

– Это была моя идея. Но в конце концов мы потеряли пятерых воинов и одного мага, а не целое войско. Послушай мы Бортрена, так, пожалуй, обошлись бы без потерь, да и виконт Джеллико не стал бы рвать и метать, как сейчас. Однако заметь, герцог не приставил к Мегере и Креслину собственных стражей.

Лицо Хартора остается бесстрастным.

– Давай сюда спасшегося! – приказывает Дженред. – Может быть, тебе стоит заняться погоней самому, в соответствии с истинным значением задачи?

– Может быть... но сначала послушай очевидца.

Хартор уходит. Явившийся по приказу молодой дорожный страж останавливается перед столом, дрожа и не смея поднять глаза на Высшего Мага.

– Что там случилось? – сурово спрашивает Дженред.

– Он... я не знаю, но как-то... Я хочу сказать... Джекко, и Беран, и тот новый парень – они обледенели, а ветер сдул нас с лошадей, – говорит он тихо и сбивчиво.

– Как насчет двух других? И Бортрена?

– Он убил их мечом. Маг (наш маг, ну Бортрен), он метнул в Буреносца огонь, но пламя того даже не коснулось.

Худощавый маг хмурится:

– Настоящий огонь?

– Я чувствовал жар.

– А почему ты... ускакал?

– Потому, достойнейший маг, что я испугался. Если кто-то убивает за раз пятерых бойцов и мага, я... я вряд ли могу его остановить.

– Ладно, а что было потом?

– Вся долина наполнилась туманом. А после пошел ледяной дождь. Говорят, это продолжалось не один день, но меня там уже не было.

– Ну что ж, ты честен. И, по крайней мере, видел этого... Буреносца. Скажи Хартору, что ты поплывешь на корабле.

– Хартору, господин?

– Высшему Магу, который прислал тебя сюда. Ты будешь на борту корабля, который потопит герцогскую шхуну. Отплывешь из Лидьяра. Таким образом мы решим сразу две проблемы.

– Да, господин, – невыразительно, даже отрешенно отзывается страж.

Но худощавый мужчина в белом не обращает па его тон никакого внимания.

LX

Трое спидларских наемников осаживают коней у набережной. Креслин с Мегерой следуют их примеру. Вверху, на размытой глинистой дороге, тянущейся к пологим холмам и тому месту, где им удалось разминуться с кертанской легкой кавалерией, никаких всадников не видно. Но они еще появятся.

Идет холодный дождь, однако никого из кавалькады он не задевает. Спидларцы хоть и ворчат, но против защиты от непогоды, которую обеспечивает им Креслин, не возражают. Юноша тянется к холодному морскому бризу, летящему с белых бурунов за коротким волнорезом. Это почти зимний ветер, наполненный влагой, которая, стоит охладить ее еще чуть-чуть, прольется уже не дождем, а градом или снегом.

Мегера прослеживает направленный к пирсу взгляд Креслина. Лицо ее бледно, она кутается в плащ и дрожит.

Тирхэвен считается портом, хотя это, наверное, слишком громкое название для гавани, способной принять разом лишь несколько каботажных суденышек да завернувший туда по случаю хаморианский торговый корабль. Зимой эта гавань почти бесполезна. Когда спидларские порты сковываются льдом, Тирхэвен оказывается близ южной границы ледового поля. Достаточно далеко, чтобы избежать встречи с дрейфующими льдинами и айсбергами. Это, впрочем, не означает, что здесь нет сильных опасных ветров и коварных приливов.

Но как бы ни была плоха эта гавань, для Монтгрена она представляет собой единственный выход к морю, да и то полученный в силу договора, заключенного при поддержке тирана Сарроннина.

У пирса пришвартованы два судна. Одно – шлюп под флагом Монтгрена, со свернутыми парусами – уступает размерами любому каботажному суденышку. Другое – двухмачтовая военная шхуна с белым треугольником в черном круге на флаге.

По обе стороны трапа стоят двое стражей в медных, покрытых белой эмалью нагрудниках.

– Прекрасно! – Креслин непроизвольно тянется к вложенному в заплечные ножны мечу, но тут же опускает руку. – Ну и что теперь?

– Здесь они ничего не сделают, – замечает Мегера.

– Мы просто взойдем на борт?

– Почему бы и нет? – со смехом говорит она. – Это всяко лучше, чем торчать на берегу и мерзнуть.

– Не думаю, что все так просто.

– Тут ты прав. Поднявшись на борт, мы окажемся вроде как в ловушке. Первым делом они, наверное, зашлют на корабль по крайней мере одного наемного убийцу. Ну а если нам все-таки удастся отчалить, то наше судно загорится и затонет в открытом море. Все произойдет без свидетелей. Вот почему мой дорогой кузен настоял на том, чтобы его посланец отбыл на остров не с нами, а сам по себе и чуть попозже.

– Иными словами, если мы не выкрутимся, никто о нас ничего и не узнает. Так?

Мегера кивает.

– Но мы выкрутимся, – уверенно произносит Креслин. Мегера отнюдь не разделяет его уверенности:

– При том, что на их корабле не менее двадцати Белых воинов, а еще один корабль наверняка подстерегает где-то в море? Они ждут нас.

– Ты приплыла из Сарроннина на нем? – Креслин указывает рукой на монтгренское суденышко.

– Нет, на каботажном корабле из Сутии. Оно было больше, тяжелее и медлительнее. Герцог не хотел рисковать одним из своих судов – их у него всего-то два; а моя дражайшая сестрица на него не нажимала.

– Давай туда наведаемся.

Мегера пожимает плечами:

– Мне эта идея как-то не нравится.

– А у тебя есть получше?

– После того как ты обошелся с дорожными стражами, магом и отрядом кертанской легкой кавалерии?

– А что мне оставалось? Помнится, когда я последний раз был в Фэрхэвене, тамошние власти тоже не слишком заботились о моем здоровье.

– Ты думаешь, со мной обходились намного лучше?

– У тебя не отнимали память, ты не таскала камни, не сбивала в кровь ноги, и все вокруг не надеялись на твою скорейшую кончину.

– У меня всего лишь отняли половину сознания, подвергали всяческим мукам, и все, что мне оставалось, – это надеяться на тебя.

Худощавый наемник осмеливается напомнить о себе легким покашливанием. Он приподнимает сумку с подорожными и прочими документами.

Креслин оглядывается в сторону полускрытых за пеленой дождя холмов: признаков преследования пока нет.

– Ты доставил нас на место, так что предъяви документы на борту и считай, что твоя работа сделана, – говорит он стражу.

– Госпожа... – возражает тот. – Нашему попечению поручена она.

Креслин поворачивается к Мегере:

– Отпусти их, они ведь твои стражи.

– Да кто я такая, чтобы распоряжаться в присутствии великого Мага-Буреносца?

– Ты суб-тиран, – напоминает ей Креслин. Воцаряется молчание. Наконец наемник вновь осторожно подступает к делу:

– Госпожа!

– Ступай, предъяви бумаги, – распоряжается Мегера с досадливым вздохом.

Креслин задумывается: что же он на сей раз сделал не так?

– Все! – ворчит она в ответ на его мысли.

– Ладно, пойдем, поговорим с капитаном.

– Минуточку, пусть сначала тот малый сделает свое дело, – Мегера спешивается, привязывает лошадь к ограде пристани и смотрит на Креслина. Юноша так и сидит на своем гнедом, на котором за последние восемь дней проскакал добрых три сотни кай. Мегера достает гребень и начинает приводить в порядок изрядно растрепанные ветром волосы.

– С лошадьми как? – спрашивает Креслин, соскочив с гнедого и скользнув взглядом по пристани, где в это время наемник поднимался по сходням на борт шлюпа.

– С нами поплывут. Им, конечно, радости мало, но кузен оборудовал на корабле пару стойл. С каждым плаванием отправляется пара. Он, видишь ли, надеется со временем сформировать на Монтгрене кавалерийский отряд, – она добавляет со смешком: – Это не так-то просто, когда в твоем распоряжении всего две скорлупки.

– Так почему же он все-таки согласился провозгласить нас регентами?

– А почему бы и нет? Или мы сгинем, и все останется как было, или окажемся достаточно сильны и удержим Остров. С одной стороны, он нуждается в поддержке Сарроннина, а с другой, – губы ее кривятся в усмешке, – знает, что мы с нашими способностями можем доставить чародеям нешуточные неприятности. Рискует он в худшем случае одним судном. Но судно он еще не потерял, и пока дела у него идут неплохо. Сколько ты уже перебил стражей и магов? – сделав короткую паузу, она добавляет: – Для Черного мага ты поразительно изобретателен в изыскании способов обходить грани хаоса.

– Грани хаоса?

– Если хочешь оставаться Черным, ты не можешь использовать пламя и вообще любые силы, расщепляющие и раскалывающие предметы, ибо в их основе лежит хаос.

– А разве великие маги не могут использовать любые силы?

– Это возможно только для Серого мага. Серое совмещает в себе свойства Белого и Черного. Но, как говорят, Серых магов было всего двое за все времена. В одной из книг, что я стянула у дорогой сестрицы, говорилось, что управляться с обеими стихиями несравненно сложнее, чем с гармонией или хаосом в отдельности, ибо сочетание условий, которые необходимо постоянно иметь в виду, непрерывно изменяется. Ладно, – она смотрит в сторону пирса, – нам нужно отвести туда лошадей.

Креслин следует за ней, поглядывая на стоящего на палубе наемника и разговаривающего с ним человека, одетого в зеленое с золотом. Судя по всему, капитан особой радости не выказывает. Спидларец вручает ему документы, указывает на Креслина с Мегерой и, пятясь и кланяясь, удаляется.

Пирс короткий. Путники подходят к сходням как раз в тот момент, когда наемник спускается на пристань.

– Господин, госпожа, ваше поручение выполнено, – он снова кланяется.

Ответив на поклон легким полупоклоном, Креслин вручает наемнику золотой.

– Рад бы дать больше, но...

– Благодаря тебе, господин, мы остались живы, – говорит тот, с ухмылкой принимая монету. – Моя жизнь стоит побольше золотого, однако монета тоже не помешает – спасибо, что ты подумал и об этом. Доброго пути, – он направляется к своей лошади, которую держит один из его солдат.

– Синдер! – доносится крик капитана. По трапу стремительно взлетает юнга. – Синдер! Приведи лошадей!

– Слушаюсь, капитан.

Капитан переводит взгляд на пристань, на стоящую там молодую пару, и Креслин улыбается, ощутив тревогу и неуверенность этого человека.

– Идем.

Мегера пожимает плечами, но молча следует за ним на борт по узкому, без перил, трапу.

– Фрейгр, капитан «Грифона» на службе у герцога, – представляется гладко выбритый мужчина в зеленом с золотом, всматриваясь в пассажиров колючими серыми глазами.

– Мое имя Креслин, а это Мегера, суб-тиран Сарроннина.

– А что, у юного господина нет титула? – любопытствует капитан с намеком на улыбку.

– Юный господин – консорт Западного Оплота, – говорит Мегера, – но он не считает это титулом.

– Согласно этим документам, – капитан поднимает переданную ему папку с бумагами, – вы провозглашены регентами герцога на острове Отшельничий, и мне предписано доставить вас туда... – его взгляд перебегает на коня, которого как раз заводят на палубу. – У вас есть какая-нибудь кладь?

– Только та, что навьючена на лошадях.

– Для регентов вы путешествуете более чем скромно.

Креслин пожимает плечами:

– Мои пожитки по большей части остались в Западном Оплоте, а то немногое, что мне удалось унести оттуда, попало в руки Белых магов.

Мегера ограничивается широкой улыбкой.

– Разумеется, каюта герцога к вашим услугам, – вкрадчиво продолжает Фрейгр, приглаживая коротко остриженные, начинающие редеть желтоватые волосы. – Но наш стол довольно прост.

– Я к разносолам не приучен, – усмехается Креслин.

– Наверное, в Западном Оплоте питаются по-походному. Но как насчет твоей женщины?

Глаза Мегеры вспыхивают, губы вытягиваются в тонкую ниточку.

– Для меня еда тоже не проблема, – цедит она. – Но... не смей назвать меня «его женщиной», потому что он – из Западного Оплота, а я – из Сарроннина.

Капитан недоуменно поднимает брови.

– Она – более важная особа, чем я, – поясняет Креслин. – Она сестра тирана Сарроннина, а моя сестра будет править Оплотом. Я же – только консорт.

– А, понимаю, понимаю... – не вполне уверенно бормочет капитан и поворачивается к юнге: – Синдер! Серого поставишь в левое стойло, оно поменьше.

Креслин пытается прощупать чувства Мегеры, но та, похоже, отгородилась щитом из пронизанной черными линиями белизны и стала недосягаемой.

– Однако герцог объявил вас соправителями, – добавляет капитан.

– Герцог – восточный правитель, он из земель, где властвуют мужчины, – голос Мегеры источает холод.

Фрейгр озадаченно потирает затылок.

– Может, нам лучше перенести сумы в каюту? – предлагает Креслин.

– А... да. Наверное... – рассеянно отзывается капитан, направляясь к кормовой надстройке.

Креслин останавливает Синдера, ведущего серого коня, чтобы забрать седельные сумы Мегеры.

– Мы сами все принесем, – уверяет юнга.

– Спасибо, – Креслин присоединяется к Мегере и капитану. Перед тем как нырнуть в узкий проход, ему приходится основательно согнуться.

– Каюта герцога на этой стороне, напротив моей. Вот кают-компания, а напротив – камбуз.

Все втроем они бочком протискиваются в помещение с таким низким потолком, что голова Креслина задевает потолочную перекладину.

В каюте герцога имеются две прикрепленные одна над другой к передней переборке узкие койки: их рамы вырезаны из красного дуба и на каждой зеленое с золотом покрывало. По правую руку от коек находится встроенный комод, а между койками и корпусом шлюпа втиснут еще и узкий платяной шкаф.

Воздух такой затхлый, что Креслин, морщась, потирает нос. Большую часть пространства занимают привинченный к палубе круглый стол и три кресла с зеленой с золотом обшивкой. Мебель украшена резьбой, такой же, как и на рамах коек. В углу стоит богато изукрашенный ночной горшок.

Свет попадает в помещение через два иллюминатора, однако с балки над столом свисает латунная лампа.

– Не совсем подходит для новобрачных, – извиняющимся тоном произносит капитан, – койки порознь, и все такое... однако здесь удобнее, чем на большинстве каботажных судов.

– Все очень мило, – улыбается Мегера.

– Спасибо за гостеприимство, – добавляет Креслин. Звук тяжелых шагов. Два матроса вносят торбу Креслина и сумы Мегеры.

– Просто поставьте на пол, – распоряжается она. Дождавшись, когда матросы уйдут, Фрейгр говорит:

– С приливами здесь затруднений не возникает, а ветер сейчас подходящий. Вода и провизия у нас запасены, мы ждали только распоряжений герцога. Так что если позволите, я, пожалуй...

– Прекрасно. Когда вы рассчитываете отчалить?

– Сегодня пополудни, если сумею вытащить троих моих парней из города. Ну а вы пока развлекайтесь...

Одарив Креслина широкой, понимающей улыбкой, Фрейгр закрывает за собой дверь.

– «Развлекайтесь»! В этом он весь... и все вы... мужчины! – шипит Мегера, расстегивая дорожный плащ.

– Я думаю, – Креслин чувствует, что заливается краской, – он решил, будто мы... обычные молодожены... вот и...

– Перестань! Хватит и того, что нам пришлось пожениться, чтобы спасти твою несчастную шею!

– МОЮ несчастную шею?

– Ладно, это был единственный способ спасти и мою, благодаря дражайшей сестрице и твоей ненаглядной матушке маршалу.

– В Сарроннине ты тоже не была всеобщей любимицей.

Отвернувшись, Мегера роется в одной из своих сумок. Взяв свой мешок, Креслин забрасывает его на верхнюю койку.

– Мог бы и спросить! – раздраженно бросает она.

– Какую угодно выбрать? – юноша приподнимает мешок.

– Нижняя сойдет.

Он ухмыляется.

– Ты не можешь обойтись без дурацких подначек? – на кончиках пальцев Мегеры вспыхивают огоньки.

– Какие подначки? – Креслин снова ставит мешок на верхнюю койку. – Устраивайся, а я пока выйду на палубу.

LXI

Креслин наблюдает за тем, как матросы высвобождают перлини, когда на палубе появляется Мегера. Она все еще бледна, но уже не дрожит и, поскольку дождь кончился, вышла без плаща. Ей даже удалось отмыть лицо и руки от въевшейся дорожной грязи.

Внимание Креслина привлекает странное колебание света, напоминающее миражи, возникавшие над нагретыми солнцем черными каменными дорогами, ведущими на Крышу Мира. Он ничего – решительно ничего! – не видит, но ветра подсказывают, за этим искривлением света скрывается человек. И человек этот только что поднялся по сходням. С мечом в руке Креслин медленно направляется к фигуре, таящейся за световым щитом.

– Креслин! – восклицает Мегера, увидев меч, но тут глаза ее округляются, ибо она замечет то же, что и он.

В тот же миг световой щит исчезает, сделав видимым стоящего на палубе худощавого, черноволосого мужчину во всем черном – тунике, штанах и линялом дорожном плаще. Его спину горбатит парусиновая котомка, а руки подняты вверх раскрытыми ладонями вперед.

Креслин ждет, не убирая меча.

– Меня зовут Клеррис. Вы плывете во многообещающем направлении, и я подумал, что вам может понадобиться помощь.

Клеррис? Имя кажется смутно знакомым, но где Креслин слышал его?

– Меня числят Черным целителем. Я частенько помогал врачевать травмы дорожных строителей.

«Целительница, которая помогла мне вернуть память, упоминала это имя», – вспоминает Креслин и, убрав меч в ножны, спрашивает:

– А она где?

– Лидия? Надо думать, на пути в Западный Оплот. Я бы не сказал, что в настоящий момент Белые маги слишком уж ею довольны. Да и мной тоже.

Мегера переводит взгляд с одного собеседника на другого.

– Может быть, кто-нибудь из вас наконец объяснит?.. – не выдерживает она.

Тем временем матросы выбирают последний линь. «Грифон» отходит от причала и под малым парусом скользит мимо шхуны из Фэрхэвена к выходу из гавани. На палубе военной шхуны деловито суетятся матросы в белом. Судя по всему, это судно тоже готовится отчалить.

– В лагере дорожных строителей, – медленно отвечает Креслин, одновременно рассматривая шхуну, носящую, согласно надписи на корме, имя «Молния», – была целительница, которая помогла мне вернуть память. Она упоминала некоего Клерриса.

– Следует ли из этого, что перед нами тот самый человек? – спрашивает Мегера.

– Разумеется, нет, – соглашается Креслин. – Только в том, чтобы выдавать себя за Черного мага, я не вижу никакой выгоды, а он, сама видишь, всяко не Белый.

– Может, вот это подкрепит мои слова? – человек, назвавшийся Клеррисом, подает Креслину тяжелую золотую цепь. – Твоя, если не ошибаюсь?

Креслин принимает цепь, рассматривает ее, примечая погнутые звенья и кивает:

– Спасибо.

– Лидия забрала ее, когда тебя доставили в лагерь. Решила, что цепь еще может пригодиться.

– Она стоит целого состояния, – замечает Мегера. – Если, конечно, настоящая.

– Потрогай и убедись.

Палуба кренится. Креслин с трудом удерживает равновесие. Мегера поглаживает пальцами золото.

За волноломом волнение сильнее, но матросам качка, похоже, нипочем.

– В начале плавания море самое беспокойное, – замечает Клеррис.

– Вот как? – Мегера поднимает брови. – Значит, ты уже плавал на Отшельничий?

– Тьма, конечно же, нет! Но знаю, что к северу и западу от залива дуют высокие ветры, а в северных водах укрываются шторма.

Подойдя к борту, Креслин посылает свои чувства к светящейся белизной шхуне из Фэрхэвена. Мегера не ошиблась: готовящихся к бою воинов в белом там явно больше десятка.

Неожиданно шхуну окутывает белый туман, невидимый, но (что совершенно очевидно) выполняющий роль экрана, ограждающего от Креслина происходящее на палубе «Молнии».

– Их маг оградил свой корабль щитом, – говорит Мегера.

– Да, я заметил.

– Может кто-нибудь из вас просветить меня насчет вашего спутника? – позади Клерриса появляется капитан.

– О, это Клеррис, он с нами, – отзывается Креслин.

– В документах о тебе ни слова, – набычась, ворчит Фрейгр.

– Герцог не ожидал, что я отправлюсь в это плавание.

Фрейгр качает головой, сопит и поворачивается к Креолину:

– «Молния» скоро сядет нам на хвост.

– Неужто их шхуна такая быстрая? – спрашивает Клеррис.

Фрейгр, насупясь, молчит.

– У тебя такой вид, будто ты хочешь о чем-то спросить, – говорит Креслин, пристально глядя на капитана.

– Да уж, не откажусь, – отвечает тот. – Хотелось бы знать, как ты собираешься нас спасать? В бумагах герцога сказано, что ты обеспечишь защиту судна.

– Но ведь твой корабль, кажется, быстроходнее этой шхуны.

Фрейгр улыбается, но улыбка не касается его глаз.

– Значительно быстроходнее, и эта шхуна меня не волнует. Беспокоит другая, та, что вышла из Великого Северного Залива и перехватит нас по пути.

– Откуда ты знаешь?

– Они, – Фрейгр указывает на корму, за которой остается быстро уменьшающийся в размерах белый треугольник, – всегда так поступают. Мы знаем, но поделать ничего не можем. Маги всесильны. Шхуне было бы непросто захватить нас, даже если бы удалось догнать, но та, из залива, выйдет в море с магом на борту. С Белым магом, который в таком деле стоит двух Черных, – он кивает в сторону Клерриса. – А они, часом, не за тобой гонятся? Знают, наверное, что ты здесь. Помочь-то хоть сможешь?

– Я целитель, – отвечает Клеррис. – От большинства проявлений гармонии на войне пользы мало. Думаю, куда больше помощи ты можешь получить от той особы.

Фрейгр оборачивается к носу корабля, где пламенеют на ветру рыжие волосы Мегеры. Когда нос «Грифона» взрезает волну, женщину обдает брызгами, но она не оборачивается, непрерывно всматриваясь в юго-восточный горизонт.

– Она тоже?.. У меня на борту трое... вас?

– К счастью для тебя – да, – отвечает Клеррис.

– Трое... – бормочет капитан. – Если мне все-таки доведется вернуться и увидеть Корвейла... Заслать на борт разом трех чародеев! Да из Северного Залива наверняка выйдут на перехват два корабля, а я иду на вшивом шлюпе!

– Сколько у нас времени? – устало спрашивает Креслин.

– Они встретят нас не раньше чем послезавтра, а может, и днем позже. Все зависит от ветра и от того, есть ли у них на борту Чародей-Ветрогон.

Корабль снова кренится, и у Креслина появляется ощущение, что его желудок находится вовсе не там, где следует, а внутренности совершенно определенно собрались вывернуться наизнанку. Ему случалось подолгу трястись в седле, совершать головокружительные спуски на лыжах... Почему же простая качка вызывает такие гнусные ощущения?

Наконец он сдается: перевешивается через борт и, опустошив желудок, подставляет разгоряченное лицо прохладному морскому ветру.

– Ты в порядке? – спрашивает Черный маг, осторожно подходя к Креслину с наветренной стороны. – Слушать-то меня можешь?

– Во всяком случае, попытаюсь.

– Так вот: тучи, ветры, дожди... все это взаимосвязано. Ухватившись за высокие холодные ветры, ты всякий раз коверкаешь погоду. Буря, которую ты вызвал, чтобы попасть в Монтгрен, более чем на полмесяца оставила крестьян Кифриена без дождя. Туман и гроза, устроенные тобой на пути в Фэрхэвен, скорее всего, обернутся ранней и суровой зимой на большей части Слиго. Затяжной дождь перед нашим отплытием – это ведь тоже твоих рук дело.

– Моих?

– Ты слушаешь или нет? Когда ты сгоняешь откуда-то ветра, воздух приходит в движение не только в этом месте.

Не сдержавшись, Креслин издает тихий стон, но Клеррис настойчиво продолжает:

– Воздух, которым мы дышим, похож на океан. Можно сказать, что мы живем на дне воздушного океана. Если ты выкопаешь ведро земли, на этом месте останется яма, а зачерпнешь ведро воды – это место тотчас заполнится. Но можешь ли ты зачерпнуть ведро так, чтобы вода не взбаламутилась и по ней не пошли круги?

Креслину совсем не хочется думать о воздушном океане, а водным он и без того сыт по горло, однако, с усилием заставив себя осмыслить услышанное, он соглашается

– Пожалуй, нет.

– Вот видишь. А перемешивая ветра, ты баламутишь воздушный океан и тем портишь погоду.

– Я что, должен был позволить им убить нас? – от возмущения Креслин даже забывает о морской болезни.

– Я этого не говорил.

– Так чего же ты от меня хочешь?

– Понимания. Хочу научить тебя правильно пользоваться тем, что ты имеешь.

– Я об этом подумаю.

Печально улыбнувшись, Клеррис поворачивается и уходит, оставив Креслина у борта.

День идет на убыль, а юноша смотрит на взбухающие волны и подставляет лицо холодному соленому ветру.

LXII

– Корвейл пошел на это? – невозмутимым голосом переспрашивает маршал, оторвавшись от проверяемых ею списков припасов.

Ллиз кивает:

– Да, так говорится в послании. Свадебная церемония состоялась в узком кругу... Что меня удивляет, так это объявленное им совместное регентство.

– Что еще за «совместное регентство»?

– Он провозгласил Креслина и Мегеру соправителями – своими регентами на Отшельничьем.

– Он упрям до неприличия, но не настолько же хитер! – перед тем как закрыть счетную книгу, маршал делает в ней последнюю пометку. – Мегера, избавившись от оков, не станет подчиняться ни одному мужчине. Так, во всяком случае, выходило по словам Риессы. Правда, она не объяснила, почему вдруг вообразила, будто может освободить сестру от этих оков без всяких опасений.

– А ты доверяешь тирану? – Ллиз в этом явно сомневается.

– Нет, но вряд ли тиран станет лгать без особой нужды. Бессмысленная ложь отнюдь не украшает правителя. Подозреваю, что она связала свою сестру с Креслином какими-то магическими узами. Это вынуждает суб-тирана следовать за... Креслином и оберегать его, – маршал качает головой. – Кроме того, Креслин получил помощь еще от кого-то, скорее всего от восточных Черных. Но совместное регентство – это, должно быть, измышление самого Креслина. Хотелось бы только верить, что он знает, по каким ставкам ведет игру.

Ллиз молчит. За окнами Черной Башни завывают ветры и падает снег.

Маршал поднимает брови:

– Ты чего-то ждешь? У тебя есть вопросы?

– Правда ведь, ты заранее знала, что Креслин не поедет в Сарроннин?

Дайлисс оборачивается и смотрит в заиндевевшее стекло.

– Так я права? – настаивает маршалок.

– Права.

– Я так и думала. Его обучили всему, чему и меня, хотя никогда ему этого не говорили. Верно?

Маршал продолжает смотреть на снег.

Не дождавшись от матери ответа, Ллиз опускает глаза и выходит из комнаты.

LXIII

Не обращая внимания на смех рулевого, Креслин плетется к корме. В проходе темно, но это не мешает ему безошибочно отыскать дверь каюты.

– Креслин? – звучит в темноте тихий хрипловатый голос.

– Да, – отзывается он.

– Ложись спать, и пусть твое сознание позаботится о твоем теле. Доброй ночи...

С трудом освободившись от заплечных ножен, Креслин бессильно опускается в кресло и стягивает сапоги. Раздевшись, он направляется к койке. Мегера уже отвернула край покрывала.

– Спасибо, – бормочет юноша.

– Не за что. Ложись.

Чтобы забраться наверх, Креслин ставит ногу на ее койку.

– Осторожно, я тебе не стремянка.

– Прости.

В каюте душновато, но он слишком устал, чтобы обращать на это внимание. Добравшись до желанной койки, юноша мгновенно проваливается в сон.

Когда он открывает глаза, сквозь иллюминаторы струится свет. Мегера еще спит.

Креслин садится, по забывчивости прикладывается темечком о потолок, и невольно думает, что койка в герцогской каюте не слишком отличается от таковой в каторжном бараке. Разве что постельные принадлежности несопоставимо лучше.

Тихонько, стараясь не разбудить рыжеволосую, он спускается вниз и начинает одеваться.

– Должна признать, ты недурно сложен.

Покраснев, Креслин торопливо натягивает брюки.

– Я не хотел тебя будить.

Мегера приподнимается и, в свою очередь, ударяется головой о верхнюю койку. Креслин прячет усмешку.

– Ничего смешного, – ворчит Мегера, одной рукой натягивая на плечи одеяло, а другой потирая ушибленную голову. – Мне, между прочим, больно.

– Знаю. Сам так приложился.

Отметив, как свежо она выглядит, юноша трогает щетину на щеках. Интересно, удастся ли ему побриться на качающейся палубе?

– Будь добр, отвернись...

Он отводит от нее взгляд. Наклоняется, чтобы обуться.

Мегера заворачивается в одеяло.

– Пойду умоюсь да приведу себя в порядок, – говорит Креслин, берет мыло, прихватывает сложенное на комоде тонкое зеленое полотенце и, пошатываясь, выбирается на палубу.

Стоит ясный ветреный день. На носу корабля видна фигура Клерриса.

Найдя по левому борту гальюн, Креслин справляет нужду и ищет способ побриться. Пресной воды нет, но два подвешенных на тросах ведра позволяют зачерпнуть морской. Намочив щетину и намылив щеки, Креслин принимается бриться. При всей осторожности ему не удается не порезаться, а соленая вода отчаянно щиплется. Нет, это никуда не годится!

Креслин зачерпывает новое ведро и, поставив его на палубу, сосредоточивается. Спустя несколько мгновений на настиле появляется горка белых кристалликов извлеченной из воды соли. Юноша окунает палец в ведро, облизывает его и с довольной ухмылкой начинает раздеваться. Скинув сапоги и брюки, он, щедро расходуя только что опресненную им воду, старательно смывает дорожную грязь. От ветра по коже бегут мурашки, но стоит вытереться насухо и одеться, как это проходит.

Набрав другое ведро, он опресняет воду и в нем, после чего, позволив ветру сдуть соль, несет воду в каюту.

Весьма довольный своими успехами по части разделения воды и соли, юноша застает Мегеру уже одетой. На ней выгоревший голубой дорожный плащ. Она тщательно причесывается.

– Пресная вода, – говорит Креслин, подыскивая, куда бы поставить ведро.

– Спасибо.

Пристроив ведро на узкий комод, он замечает слегка сдвинутый ночной горшок.

– Э... вынести?

Мегера ухмыляется:

– Не надо. Кое-что могу уничтожать и я. Это несколько облегчает жизнь.

В очередной раз покраснев, Креслин кладет на место бритву и заканчивает одеваться. Взгляд его падает на меч, однако клинок так и остается висеть на крюке у комода.

– Я избавился от грязи и сажи, – говорит он, поправляя рубаху и тунику.

– Спасибо.

Тронутый ее тоном – дружелюбным, даже как будто теплым, он еще раз смущенно разглаживает одежду.

– Будем завтракать? Есть бисквиты и сушеные фрукты.

– Сушеные?

– Хочешь свежих? Я могу попробовать это устроить.

– Вот как?

– Да. Из-за такого фокуса я и угодил в дорожный лагерь к чародеям.

Это признание встречено тихим смехом.

– Вообще страшно вспомнить, сколько глупостей я натворил.

До кают-компании недалеко: три шага – и они уже там. Фрейгра еще нет. За одним столом сидят трое матросов, а из-за другого путникам навстречу поднимается суровый и властный с виду мужчина с собранными сзади в хвост каштановыми волосами.

– Госсел, первый помощник капитана. Рад, что вы составите нам компанию.

Стол накрыт: фрукты, твердые ломтики желтого сыра и жесткие белые галеты. В специальные выемки в столешнице помещены два массивных коричневых кувшина.

– Спасибо, – произносят они в один голос и переглядываются.

Мегера едва заметно улыбается.

– Не угодно? – Креслин указывает на деревянное блюдо с сушеными фруктами.

– А нельзя ли... Мне бы хотелось свежего персика.

Креслин берет сушеный персик, и Госсел поднимает брови. Юноша с серебряными волосами пытается вспомнить ощущение, испытанное во время истории с сидром. На месте сморщенного сухого фрукта появляется сочный золотистый шар.

Креслин торжественно вручает Мегере персик и утирает вспотевший лоб.

У Госсела отвисает челюсть.

– Ух... В жизни не видел ничего подобного! Капитан говорил, что вы вроде как чародеи...

– Боюсь, так оно есть, – Креслин наполняет из кувшина две кружки и подает одну Мегере.

Двое матросов, встав из-за стола, бочком выскальзывают из кают-компании, причем один ограждает себя охранительным знамением. Третий ухмыляется и как ни в чем не бывало продолжает уминать сыр и галеты.

– Вот, значит, почему капитан велел поставить все паруса, – рассуждает вслух помощник. – Ведь у него в каюте тоже устроился чародей. Три колдуна на одном судне! Такое бывает нечасто.

Осторожно хрустя галетами (ему памятно, что творилось вчера с его желудком), Креслин интересуется:

– Скажи, доводилось тебе встречаться с кораблями Белых магов?

– Разок, – кривится помощник, – еще салагой. Я вышел в море на борту норландского брига, капитан которого отказался заплатить им пошлину. Они сожгли его вместе с фок-мачтой. Помощник пошлину заплатил, но его вздернули судовладельцы: сказали, что таким образом он поощряет пиратство. Я ушел с норландекой службы при первой возможности.

– Насколько близко подошел тогда их корабль? – допытывается Креслин, прихлебывая теплый с горчинкой чай.

– Довольно близко, меньше чем на кабельтов.

– Кабельтов?

– Кабельтов составляет чуть больше четырехсот локтей. Во всяком случае, мы хорошо видели Белого мага. Он стоял на полуюте рядом с их капитаном, и туда, куда он указывал рукой, летел огненный шар. И поджигал все вокруг.

– А вода тушила этот огонь?

– Тушить-то тушила, только всякого, кто порывался заливать пламя, поджаривал следующий шар... Ну, мне пора, – помощник поднимается из-за стола. – Надеюсь, ты сумеешь нам помочь. Постарайся, чтобы на сей раз Белые получили, что им причитается.

Он ныряет под низкую притолоку.

– Жаль, что нет другого способа... – бормочет Креслин, взяв еще галету.

Мегера доедает персик и лишь потом откликается:

– Может, и есть.

– Например?

– Например, удрать. Почему бы нам не проскочить мимо них? Подними ветер, наполни паруса – и вперед!

– Я думаю, мы могли бы...

– Тебе так не терпится вступить в схватку? А поглядеть, как тебя всякий раз мутит, так можно решить, будто ты не такой уж любитель смертоубийства!

– Я и не любитель. Но мне кое-чего недостает.

– Это правда? Или ты просто... Ну да ладно, – оборвав фразу, она отпивает из тяжелой кружки.

Креслин косится на матроса, доедающего за соседним столом сыр и фрукты. Кажется, все на борту считают само собой разумеющимся, что он справится с Белыми магами. Как будто это плевое дело! Все, кроме Мегеры, считающей, что сражаться вовсе не обязательно. Но Мегера верит в Предание, согласно которому в каждом мужчине изначально заложена тяга к разрушению. Неужто это правда, и он действительно жаждет крови?

Ему вспоминается давнее поучение Хелдры: «Обнажив клинок, ты должен или убить, или погибнуть сам. Убивай без колебаний и сожалений».

Любят ли ветры клинки?

– Можешь ты хоть иногда думать о чем-нибудь другом? – ворчит Мегера, поднимая глаза.

– Прости. Трудно все время помнить, что ты слышишь мои мысли.

В воцарившемся молчании Креслин пьет чай, размышляя, о чем он вообще теперь вправе думать. И невольно вспоминает, как прелестно выглядела Мегера с обнаженными плечами...

– Тебе что, обязательно надо испортить такое прекрасное утро?

– А что я такого сделал?

Мегера вскакивает и стрелой вылетает из кают-компании.

– Ух, горяча! Как ее огненные волосы, – с ухмылкой обращается к Креслину матрос.

– Думаю, еще горячее, – бормочет Креслин, расправляясь со второй галетой. – И это только начало.

LXIV

Как же защитить «Грифона»? Хороший ливень, да еще с громом и молнией, может снизить эффективность чародейского пламени, но никоим образом не помешает находящимся на борту трех кораблей Белым попросту, без всякой магии, взять «Грифон» на абордаж. А более яростный шторм не менее опасен для «Грифона», чем для чародеев.

А Мегера? Она может противопоставить хаосу хаос.

Креслин ежится, вспомнив, как смешаны в самом ее существе Белое и Черное начала. А как она отреагировала на его мысли за первым завтраком на борту судна! После этого она два дня практически с ним не разговаривала. Чего она хочет? Бескровного решения проблемы? И это в то время, когда чуть ли не целый мир жаждет и его, и ее крови?

Лед? Нет, со льдом получается как со штормом: слишком сильное оледенение опасно в равной мере и для противников, и для них самих.

Оклик Клерриса напоминает, что у Креслина осталось совсем мало времени. Черный маг уже успел облазить все судно. Беспрерывно бормоча под нос заклинания, он неустанно усиливал элементы внутренней гармонии, укреплял переборки, мачты, реи, снасти и паруса. Это сугубо внутреннее воздействие, однако матросы отметили, что корабль стал ощутимо прочнее.

– Ну как, парень, сообразил? – устало спрашивает маг.

Креслин отводит взгляд от носа, где Мегера наблюдает за едва заметным на горизонте белым пятнышком паруса, и поворачивается к чародею. В смоляных волосах Клерриса видны серебряные пряди, появившиеся, похоже, за последнюю ночь.

– В моем возрасте усталость отражается на внешности, – поясняет маг, поняв немой вопрос Креслина.

– Что будет, если мы избежим с ними встречи? – спрашивает юноша.

– Ты о Белых? – Клеррис пощипывает свой гладко выбритый подбородок. – Неужто не видишь, что это не выход? Ускользнем от них, так они, пожалуй, отправятся за нами на Край Земли. У них хватит сил, чтобы захватить тамошнее поселение вместе с герцогской крепостцой. А может быть, просто подождут, когда Фрейгр пустится в обратное плавание, и потопят «Грифона». Сам ведь, наверное, знаешь – они настырны и мстительны.

– Выходит, у нас нет другого способа обезопасить себя, кроме как отправить на дно все три их судна? Но Высший Маг этого так не оставит. Как нам вообще из этого выпутаться?

– Боюсь, паренек, – ухмыляется Клеррис, – что кому-кому, а тебе из этого не выпутаться до конца дней. Раз уж ты маг, то тебе волей-неволей придется всю жизнь принимать такие решения. Конечно, – лицо Клерриса делается серьезным, – ты можешь этого не хотеть, но отказ принимать решения, даже колебания, бывает чреват гибелью. Речь идет не только о тебе, но и о тех, кто тебя окружает. Большинство из нас, Черных, постоянно сталкивается с этой проблемой. Насилие и убийство нам ненавистны. Что нам нужно на самом деле, так это своя страна, основанная на гармонии. Подальше от Белых и всякого рода распрей вокруг Предания.

– Это прекрасно, – хмыкает Креслин. – Но вахтенные уже заметили парус. Нас настигают, а я все еще ломаю голову над тем, как нам быть.

– Ты воин. Ты справишься с этим, тем паче что тебе есть с чем работать. К твоим услугам два океана – водный и воздушный.

– Спасибо.

– Да не за что, – Клеррис поворачивается и направляется к носу корабля.

Водный океан? До сих пор Креслину не приходилось иметь дела с водой, не считая недавнего опыта по удалению из нее морской соли. Он направляет свои чувства вниз и непроизвольно отшатывается. Вода тяжела, слишком тяжела и холодна. Но все же не совсем незнакома: ведь она содержится в воздухе.

Не обращая внимания на любопытствующий взгляд Госсела, юноша направляется к лебедке. Зачерпнув воды и поставив ведро на палубу, Креслин сосредоточивается. По поверхности воды в ведре идут круги, на ней появляется маленькая воронка, а спустя миг образуется настоящий бурлящий водоворот.

Стоит Креслину потерять концентрацию, как водоворот тут же исчезает, но способ уже запечатлелся в его памяти. Он выливает ведро за борт.

– Вижу парус!

Крик вахтенного возвещает о появлении второй шхуны Белых. Креслин направляется к помощнику капитана. Госсел безупречно вежлив:

– Чем могу служить господину магу?

– Скажи, что самое худшее может случиться с кораблем в открытом море?

– Пожар.

– Нет, я имею в виду нечто естественное. Вроде шторма, ледового затора или...

Госсел задумывается:

– Я слышал, в южных морях бывают водяные смерчи. Этакие крутящиеся водяные столбы, которые могут поднять корабль так, что он разламывается надвое.

– А грозы в это время случаются?

– Непременно. Без гроз смерчей не бывает.

Рассеянно кивнув, Креслин отходит в сторону.

«...упаси нас Тьма, если он призовет водяной смерч...»

«...упаси нас Свет, если он вовсе ничего не сделает...»

Фрейгр направляется к Креслину, но юноша встречает его таким холодным взглядом, что капитан, так и не решившись задать свой вопрос, проходит мимо, на бак – туда, где Клеррис беседует с Мегерой.

– Постой, – говорит Креслин, увидев, что Мегера вознамерилась уйти с палубы, и посылает свои чувства к ветрам. Мегера вопросительно поднимает брови, но Клеррис кивает, и она остается.

– Тебе известен какой-нибудь способ спасти этот корабль и команду, не уничтожив все три корабля Белых? – спрашивает Креслин Клерриса.

– Нет. Но мне неизвестно и то, как их можно уничтожить, – его ответ, как и вопрос Креслина, звучит почти официально.

– Скажи мне как Черный Маг: люди на борту нашего судна ценнее тех, что плывут на кораблях Белых?

– Белые приближаются! – слышен крик вахтенного.

– Креслин, я не могу ответить на такой вопрос. Речь идет о сравнительной ценности жизней десятков разных людей.

– Выскажусь проще. Стоит ли спасение этой команды гибели трех экипажей Белых?

– Как можно сравнивать жизни, взвешивая их словно на весах? – растерянно бормочет маг.

Сделав глубокий вздох, Креслин призывает холодные высокие ветра, а потом, коснувшись теплых океанских течений, направляет их к поверхности, закручивая в гибельном танце.

Раздается шипение. Мегера сосредоточивается, и мимо фока проносится маленький огненный шар. Следом летит второй, побольше.

Ближайший корабль Белых менее чем в десяти кабельтовых.

– Подходят под прикрытием... – бормочет Клеррис.

– Крепить паруса! Лево на борт! – орет Фрейгр. Шлюп накреняется, и Креслину приходится ухватиться за борт. Снова шипит пламя. На лбу Мегеры выступают бусинки пота. Вихрящаяся впереди по правому борту тьма начинает сгущаться и уплотняться.

Ветры крепнут, сотрясая весь корпус «Грифона». Пламя растекается по фок-мачте, но гаснет, как только обливающийся потом Клеррис успевает что-то пробормотать.

– Прямо по курсу! – истошно орет вахтенный.

Мегера видит чудовищную сине-зеленую башню, растущую прямо на глазах и в беспрестанном вращении приближающуюся ко вражеской шхуне.

Белые разворачивают корабль носом к надвигающемуся смерчу, намереваясь то ли разбить его лобовым ударом, то ли проскочить мимо. Поздно! Водяной столб затягивает корабль Белых, как щепку.

Вторая шхуна поворачивает на юг, надеясь воспользоваться попутным ветром, но гигантская водяная башня движется быстрее.

Новый огненный шар прожигает угол паруса. Парус полощется на ветру, но никто из матросов этого не замечает: все поглощены зрелищем настигающего шхуну смерча.

Лицо Клерриса покрывается потом, и занявшаяся было парусина гаснет – на ней остается лишь обугленный полукруг.

Клокочущая тьма втягивает шхуну, выносит на вершину водяного столба и швыряет вниз.

– Мать Тьмы... – бормочет Клеррис, глядя на пляшущие по волнам обломки.

Шлюп снова ложится на юго-восточный курс. Креслин смотрит словно в никуда, взгляд его кажется рассеянным.

Клеррис и Мегера наблюдают за тем, как тьма снова начинает скручиваться спиралью, на сей раз на северо-западе. В глазах Креслина появляется сосредоточенное выражение, и крутящийся столб устремляется к летящей белой точке, настигает и поглощает ее.

В тот же миг колени Креслина подгибаются. Клеррис лишь чудом успевает подхватить юношу, не дав ему удариться головой о доски.

– Все-таки он перестарался, – устало роняет Мегера.

– А мы предложили ему хоть что-нибудь другое? – тихонько спрашивает Клеррис, взваливая Креслина себе на спину.

Когда Черный маг несет юношу в каюту, вся команда отводит глаза. Мегера следует за ним на шаг позади.

Оглянувшись на усеивающие темную воду позади «Грифона» корабельные обломки, Фрейгр переводит взгляд на дверь каюты, за которой исчез Клеррис со своей ношей. Капитан очень бледен.

LXV

Просыпается Креслин резко, будто от толчка.

– Нет... Нет!..

Он рывком вскакивает в темноте, основательно приложившись лбом о потолок каюты.

– Идиот, – без особого сочувствия в голосе произносит с нижней койки Мегера. Поднявшись (в темноте она ориентируется с той же легкостью, что и Креслин), рыжеволосая наливает юноше стакан сока.

– Почему идиот? – недоумевает он. – За что?

– Ни за что. За сам факт твоего существования, – отвечает она тоном скорее усталым, чем резким, и подает стакан, стараясь при этом не коснуться его руки.

– Спасибо, – говорит он, отпив глоток.

– Это за что? За то, что назвала тебя идиотом?

– За клюквицу. Который сейчас час?

– Около полуночи. Клеррис приволок тебя, как куль с овсом.

Креслин отпивает еще глоток, прислушиваясь к барабанящему по палубным доскам дождю.

– Давно хлещет?

– С тех пор, как ты разнес в щепки те три корабля.

Креслин потирает лоб свободной рукой и бормочет:

– Забери, пожалуйста, стакан...

И снова теряет сознание.

Забрав из обмякшей руки Креслина стакан, Мегера касается пальцами его жаркого, влажного лба и вздрагивает от боли, пронзившей ее, как только растворились барьеры.

По щекам ее струятся слезы.

– Почему? Будь ты проклята, дражайшая сестрица!

Потерев лоб, девушка накидывает плащ и бредет впотьмах в капитанскую каюту, чтобы снова позвать Клерриса.

LXVI

Когда Креслин просыпается во второй раз, в каюте уже светло, насколько это возможно в пасмурный, дождливый день. Он слышит голоса, но не открывает глаз и не шевелится.

– У него нет ни малейшего представления... – слышит юноша напряженный шепот Мегеры. Клеррис молчит, однако Креслин улавливает, что он качает головой. – И я подумала, что дражайшая сестрица жестока...

– На Крыше Мира мужчинам не придают значения... – Клеррис обрывает фразу и, помолчав, добавляет с особенным нажимом в голосе: – Я все-таки надеюсь, что наш спящий друг вот-вот присоединится к нам.

– Как долго я спал? – спрашивает Креслин сипло. Он осторожно садится на койке, памятуя о низком потолке.

– Всего лишь целый день, – улыбается Черный маг.

– Пить хочется...

Клеррис подает стакан сока, но в сок подмешано что-то еще. Не горькое, не сладкое... просто нечто иное.

– Что это?

– Подкрепляющая добавка. Ее используют целители. В последнее время ты подвергаешь свое тело слишком большим нагрузкам. И тело, и сознание. Выпей, тебе пойдет на пользу.

Потягивая маленькими глоточками лекарственную смесь, Креслин спрашивает:

– Скоро мы доберемся до Края Земли?

– Если верить Фрейгру, то завтра утром.

– Фрейгр сейчас малость брюзжит, – с легкой улыбкой добавляет Мегера.

– Почему? Из-за дождя?

– Отчасти, но не это главное. Он до смерти боится, как бы ты не умер, и втайне надеется, что ты умрешь. А оттого злится – и на тебя, и на себя, и на весь свет.

– Мне лучше, – заявляет Креслин, отпив еще глоток, и вытягивается настолько, насколько позволяет койка. – Только все тело затекло.

– Никто не настаивает, чтобы ты лежал на этой койке, – отзывается Мегера.

Креслин осторожно слезает. Он чувствует себя до омерзения грязным.

– Я пойду умоюсь.

– А силенок-то хватит?

– Хватит не хватит, но от меня воняет, и мне это не нравится, – юноша берет полотенце и бритву и открывает дверь.

Дверь закрывается за ним прежде, чем Мегера успевает заговорить.

– Он невыносим!

Клеррис молчит, задумчиво потягивая сок и прислушиваясь к стуку дождя по палубному пастилу.

LXVII

«Грифон» легко бежит по длинным волнам; качка едва заметна, так что желудок Креслина не испытывает особых затруднений, и юноша в состоянии получить удовольствие от завтрака, состоящего из ананасов, галет и сока. Позади корабля и прямо над ним висят темные тучи. И чем дальше к западу, тем они темнее. Но за шлюпом они больше не следуют.

Стоя у борта, Креслин всматривается в виднеющееся далеко впереди, чуть справа по курсу, пятно, похожее на сгусток тьмы. Воздух, несмотря на нависшие облака, свеж, и насыщенно-темная вода начинает приобретать зеленый оттенок. Через некоторое время к юноше подходит Клеррис.

Мегера стоит в стороне от Креслина, положив одну руку на истертую древесину борта, а другую – на протянувшийся к фок-мачте трос. На ней выцветший серый дорожный плащ, блеклость которого лишь подчеркивает пламя ее волос и блеск глаз.

Креслин старается не смотреть в ее строну, зная, что стоит ему задержать на ней взгляд – и Мегера это почувствует. Его взгляд скользит за корму, устремляясь к северо-западному горизонту. Облака уже не гонятся за ним, как это было и в Слиго, и в Монтгрене. Почему?

– Почему бы тебе не попытаться это выяснить? – с лукавой улыбкой говорит Клеррис.

– Так ведь это, наверное, непросто.

– Жизнь вообще непроста, – холодно заявляет со своего места Мегера, но Креслин, не обращая внимания на ее слова, уже тянется к ветрам. Сознание как бы раздваивается: он ощущает себя сразу и стоящим на мягко покачивающейся палубе, и парящим в небе далеко позади корабля. В первый раз юноша старается увидеть не землю с высоты ветров, а сами ветра, хотя, конечно, слово «увидеть» может быть применимо к этому чувству лишь условно. Сливаясь с ними сознанием, он улавливает препятствия и кружения, жар и холод, восходящие и нисходящие потоки, в том числе и студеные, изо дня в день почти касающиеся Крыши Мира.

Сколько времени пребывал юноша в состоянии раздвоенности, ему неведомо, но когда он вновь ощущает себя стоящим на палубе, в облачной крыше появляются голубые просветы.

– Они заблокированы... – начинает он и лишь потом замечает, что ни Клерриса, ни Мегеры рядом с ним нет: они отошли к бушприту и любуются дельфином.

Юноша с серебряными волосами со вздохом направляется к ним.

– Ну разве не прелесть? – говорит Мегера, с улыбкой провожая взглядом дельфина, сделавшего последний прыжок и ушедшего вниз, под темно-зеленую воду.

– Это самка?

– Кто знает, – откликается Клеррис.

– Я знаю, – возражает Мегера. – Я чувствую в ней женское начало.

– Наверное, ты права, – соглашается Креслин.

– Ну, что ты выяснил? – спрашивает у юноши Черный маг.

– Южные ветра сильнее. Низкие ветра, и это притом, что нет ничего мощнее верхних потоков. То, как эти низкие ветра веют над заливом, каким-то образом... каким – я пока не понял... но это связано с пустынями на Отшельничьем. Особенно с южной частью острова. Но и с северными холмами тоже.

– Горы и пустыни всегда оказывают сильное воздействие на ветра и вообще на погоду. Так же, как и моря. Это связано с особенностями нагревания и охлаждения воздуха.

Клеррис смотрит на юг, туда, где увиденное Креслином ранее темное пятно уже приобрело очертания скалистой прибрежной линии.

Креслину хотелось бы услышать побольше, но Черный маг имеет привычку говорить исключительно то, что находит нужным. «Возможно, эту неплохую привычку следует перенять», – думает юноша. Его удивляет, как может маг называть каменистые возвышенности на острове «горами». Ведь все эти холмы и утесы в сравнении не только с Закатными, но и с Рассветными Отрогами представляют собой не более чем кочки.

– Может быть, ты помнишь, что теплый воздух легче холодного, – говорит Клеррис и, отвернувшись от юноши, идет к штурвалу, где рядом с рулевым стоит Фрейгр.

Креслин все еще качает головой, когда к нему обращается Мегера:

– Ты еще не привык к сложностям.

– Ты права. Хотя, похоже, многие люди усложняют все гораздо больше, чем следует.

– Это потому, что люди в большинстве своем отнюдь не просты. Во всяком случае, сумевшие повзрослеть.

Креслин делает глубокий вздох.

– Ты бываешь упрям, как сами горы, суженый, – замечает Мегера.

– Между прочим, по бумагам мы с тобой муж и жена.

– Прикажешь именовать тебя «дорогим супругом»?

– Нет, пожалуй, если уж называть, так и впрямь «суженым». Это точнее. По многим причинам.

Мегера опускает взгляд к темной воде, тогда как Креслин всматривается в приближающийся голый скалистый берег. Впрочем, недолго: скоро он следует за Мегерой в кают-компанию, где половина команды уже налегает на сильно проперченную похлебку и галеты, тверже которых Креслину еще не попадалось.

– Теперь уже недолго, – объявляет Фрейгр. – В середине дня вы увидите Край Земли.

– А что там смотреть? – спрашивает Креслин, вызвав этим взрыв хохота у седобородого моряка.

– Несколько рыбацких хижин, пристань с волноломом, слишком большую для такой деревеньки, и башню, где размещен герцогский гарнизон. Вот, собственно, и все... – Фрейгр откусывает галету и, проглотив еще ложку похлебки, добавляет: – Правда, когда я расписал все это герцогу, он весь побагровел... что твоя головешка.

Представив себе рассерженного Корвейла, Мегера и Креслин улыбаются, но рыжеволосая тут же поджимает губы. Рассказы кузена создали у нее несколько иное впечатление о месте, куда они направляются.

Креслин, слегка поморщившись, молча продолжает есть.

– ...Ну, там есть еще конюшня...

Некоторые матросы покатываются со смеху.

Мегера качает головой, и ее рыжие волосы рассыпаются по плечам.

Креслин упорно грызет третью жесткую галету. Клеррис ухмыляется вместе с матросами:

– А у герцога, должен вам сказать, имеется карта острова, на которую нанесено великое множество всяческих построек...

LXVIII

А вот и Край Земли. Создается впечатление, что Фрейгр в своем описании еще и приукрасил поселение. На скалистых утесах по обе стороны узкого фьорда не видно вовсе никаких построек, а мол с восточной стороны гавани представляет собой не более чем груду камней локтей в десять шириной, лишь немного выступающую над водой. На глазах у Креслина и Мегеры волны перехлестывают через эту грубую каменную насыпь.

К пристани приткнулось небольшое, сложенное из черного камня здание. Сразу за пристанью начинается пологий, поросший высокой травой и редкими, хаотично разбросанными деревцами склон горы. Там притулилось примерно с дюжину лачуг.

– Вот уж и впрямь Край Земли, – бормочет Клеррис.

Единственная дорога поворачивает от пристани на северо-запад и идет на подъем, к сложенному из серых и черных камней двухэтажному строению, над которым вьется зеленое с золотом знамя Монтгрена.

– Где мы будем жить? Я вижу только рыбацкие хижины да эту убогую крепостцу на холме, – ворчит Мегера, разглядывая побережье. Матросы суетятся на палубе, убирая паруса.

– Придется самим возводить собственный дворец, – саркастически замечает Креслин.

– Ты это серьезно, а?

– А что нам остается делать?

– Я могу помочь с балками, – предлагает Клеррис. – Придется использовать сосновые: здесь в каньонах растут сосенки. А ничего похожего на дуб нет. Во всяком случае, пока.

Креслин и Мегера оборачиваются к нему.

– Черные помимо магических искусств изучают еще и полезные ремесла, – поясняет маг. – Я, например, считаюсь неплохим плотником.

– Регенты, строящие собственный дворец... Да это смехотворно! – негодует Мегера.

– Может, оно и так, – откликается Клеррис, – но другого выходя я что-то не вижу.

Как только матросы пришвартовывают «Грифон» в конце пирса, рядом с дырявой, полузатопленной рыбачьей лодкой, Фрейгр появляется на палубе в зеленом с золотом плаще, который не надевал с момента отплытия из Тирхэвена.

– Мы сойдем на берег с этим, – он поднимает кожаную папку с бумагами, – а Синдер оседлает и сведет на сушу ваших коней. Ему не привыкать, он перевез их Тьма знает сколько.

– А наши вещи? – интересуется Креслин, проверяя портупею, заплечные ножны и извлеченный из герцогской оружейной тщательно заточенный клинок, призванный заменить утерянный им меч из Западного Оплота.

– Парень позаботится и о них, и о других припасах, которые мы выделим вам согласно предписанию... Идем? Подъем тут крутоват, – добавляет капитан, обращаясь к Черному магу.

Мегера подавляет тяжелый вздох, а Креслин прячет ухмылку.

– А, вот и встреча. Это ребята из гарнизона.

На дальнем конце пристани маячат двое солдат в кожаных доспехах и с мечами.

– Они встречают каждый рейс. Никак не могут поверить, что мы никогда не привозим ничего заслуживающего внимания, – Фрейгр бросает взгляд на Мегеру. – Правда, на сей раз...

– Сомневаюсь, чтобы они нашли меня слишком уж интересной, – говорит рыжеволосая.

На открытой пристани ветрено. Морской бриз ерошит волосы Креслина и треплет пламенные локоны Мегеры.

– Ну, капитан, чем порадуешь? – черноволосый, с падающими на лоб прямыми прядями и жидкой бороденкой солдат выступает навстречу Фрейгру.

– Ничем, кроме вот этой компании, которая, думаю, довольно примечательна.

– Очень интересно, – бормочет оставшийся на краю пирса второй воин, русоволосый и сероглазый. Его рука лежит на рукояти меча.

– На твоем месте я был бы поосторожнее, Зарлен, – с ухмылкой говорит ему Фрейгр. – Они, знаешь ли, чародеи, все трое. А Креслин, по слухам, еще и сведущ в клинках.

Мегера поднимает руку, и черноволосый, завидев появившиеся на кончиках пальцев язычки пламени, отступает. А русый слегка улыбается. Креслин предпочитает промолчать.

– Какова численность гарнизона? – спрашивает он спустя некоторое время, когда они с капитаном уже шагают по взбирающейся вверх песчаной дороге.

– Немногим более десятка. Было больше, но остальных герцог отозвал обратно в Монтгрен, – капитан оглядывается через плечо и добавляет: – Остались по большей части головорезы и смутьяны.

Креслин кивает, довольный тем, что за спиной у него меч.

– Ты правда так ловок с клинком, как толкуют? – спрашивает Фрейгр.

Креслин пытается подыскать уклончивый ответ, но обычный приступ тошноты побуждает его ответить правдиво:

– Возможно, я не так хорош, как лучшие из стражей Оплота.

– Хорошо. Этого, надо полагать, более чем достаточно. Так вот тебе мой совет: найди предлог продемонстрировать свое умение. Это избавит тебя от многих неприятностей в дальнейшем.

Фрейгр укоряет шаг. Их цель – высящееся впереди на открытом пространстве каменное строение. Простые, без резьбы, двери из белой ели распахнуты, а в проеме ждут двое: долговязый детина в зеленой с золотом, как у Фрейгра, накидке и смуглый коротышка. У обоих щегольские, аккуратно подстриженные бородки.

Капитан «Грифона» передает папку с бумагами рослому человеку в накидке герцогских цветов.

– Последний указ герцога, Хайел. Он касается... всех нас.

– Должно быть, важный, коли ты сам его привез.

– Потом прибудет особый посланник с дополнительными указаниями.

– Видать, дело нешуточное, – невысокий смуглый человек пододвигается поближе, чтобы заглянуть в свитки, которые достает из папки начальник гарнизона.

Хайел неторопливо читает, а двое стоящих позади него и его помощника солдат (те самые, что встречали корабль на пристани), вне себя от любопытства переминаются с ноги на ногу.

Креслин тем временем разглядывает длинное помещение, не иначе как главное в этом здании. Стены сложены из темного, почти черного, природного камня, узкие окна закрываются лишь наружными ставнями, которые сейчас открыты, а с грубо вырубленных потолочных балок еще сочится смола.

Мегера рассматривает людей герцога. Ее взгляд перебегает с Хайела на смуглого коротышку, затем на юнца, на мускулистого русого гиганта... Один Клеррис, кажется, не смотрит по сторонам – он погружен в свои мысли.

– Бумаги выправлены как надо, – подтверждает наконец Хайел. – И герцогская печать четкая.

– Но с чего ему вообще взбрело в голову учреждать здесь регентство? – недоумевает узколицый помощник, поднимая глаза от витиеватой вязи. – Здесь и народу-то, почитай, нет: только мы да горстка рыбаков.

– Все просто, Джорис, – ухмыляется Хайел. – Вот этот молодой маг, он сын маршала Западного Оплота... знаешь, где стражами служат женщины. Те самые, которые разнесли в клочья союзное Белым войско. Ну а молодая госпожа – сестра тирана Сарроннина. А герцогу, стало быть, кузина. Теперь смекай: герцогу, как я понимаю, требуется помощь, а назначение регентов не лишает его прав на остров. Это вроде как заем, – Хайел смеется.

– Не больно-то мне это нравится, – бормочет Джорис, зыркая темными карими глазами то на Креслина, то на Мегеру.

– Добро пожаловать на Отшельничий. Я Хайел, капитан стражей, начальник гарнизона и, до вашего прибытия, представитель герцога на острове, – Хайел отвешивает столь низкий поклон, что пальцы опущенной руки почти касаются пыльных досок пола. – Джориса я уже называл, а это Торкейл и Зарлен.

Юноша наклоняет голову:

– Креслин. А это Мегера, суб-тиран Сарроннина и отныне – регент Отшельничьего.

– А у тебя нет титула? – спрашивает Джорис Креслина.

– У нас в Оплоте титулы не в ходу.

Хайел вопросительно поворачивается к облаченному в черное Клеррису.

– Клеррис, Черный маг. Прежде я жил в Фэрхэвене.

– Проклятый колдун... – слышится голос Зарлена.

– Может, и так, но вообще-то я целитель.

– Целитель нам не помешает, – заявляет Торкейл, подавший голос впервые с тех пор, как встретил корабль Фрейгра на пристани.

– Самое трудное – это вас разместить, – признает Хайел. – Здесь – не годится, а пристройку мы снесли...

Креслин улыбается:

– Думаю, на первое время нам сойдет одна из пустующих рыбацких хижин. А там что-нибудь построим.

– У нас тут нет ни каменщиков, ни плотников... – ворчит Джорис.

– Сами управимся.

Джорис переглядывается с Зарленом.

Креслин перехватывает этот взгляд, и внутри у него все сжимается, но он не подает виду и старается говорить как можно любезнее и беспечнее:

– Путешествие было долгим, и я не имел никакой возможности поупражняться на мечах. Может быть, кто-либо из вас окажет мне честь и составит компанию?

На тяжелый вздох Мегеры он не обращает внимания. На сей раз Зарлен переглядывается с Хайелом.

– Прошу прощения, – растерянно бормочет начальник гарнизона, – но это могло бы вызвать нежелательные...

– Чепуха, – отмахивается Креслин. – Здесь так мало народу, что если я буду все время помнить о своем сане регента и искать ровню, то рискую утратить и те навыки, какие имею. Ведь все мои упражнения сведутся к тасканию камней да рубке леса.

– Креслин!.. – звучит возмущенный шепот Мегеры.

– Совершенно неожиданное предложение, – замечает Джорис.

Креслин пожимает плечами:

– Можно и без клинков – проведем состязание по рукопашному бою...

– Но все-таки... – опять встревает Джорис. – Как можно...

– Я, если позволите, буду выступать за цвета герцога, – неожиданно холодно обрывает его Креслин. От него просто веет холодом, так что даже Клеррис отступает.

А вот Зарлен лишь ухмыляется, демонстративно разглядывая Мегеру.

– Вообще-то у нас здесь есть несколько деревянных мечей, – говорит Хайел, которому явно не по себе, поскольку Зарлен на голову выше новоявленного регента и выглядит гораздо более сильным.

– Думаю, пара мечей подберется, – подтверждает Джорис, равнодушно пожимая плечами. – Пойду принесу.

– Ты думаешь это... необходимо? – спрашивает Хайел.

– К сожалению, да, – отвечает Креслин.

Мегера буквально прожигает его взглядом. Зарлен смотрит на Креслина сверху вниз, потом переводит взгляд на Мегеру и едва заметно улыбается. Глаза Торкейла перебегают с Креслина на Зарлена, а Хайел таращится в свитки, словно хочет прочесть что-то между строк.

Клеррис трогает Мегеру за рукав. Она пытается стряхнуть его руку, но, взглянув магу в глаза, успокаивается.

– Вот, пожалуйста, – весело объявляет Джорис, вернувшись с двумя тренировочными мечами – белыми дубовыми палками, имеющими рукояти с крестовинами, как у настоящего оружия.

Он предлагает выбор Креслину, который берет палку покороче. Зарлен принимает другую.

Хайел, Джорис и Торкейл молча отступают к стене. Мегера и Клеррис остаются у дверей.

Зарлен подмигивает Мегере и бросается в атаку. Креслин ждет, и когда белая дубинка готова обрушиться на него, неуловимым движением отражает удар. Противник, превосходящий юношу ростом и силой, нападает снова и снова, вкладывая в яростные выпады всю свою мощь, но Креслин отбивает их почти не двигаясь с места (и во всяком случае, так кажется) даже не глядя на оружие соперника.

– Ты что, танцор?

Зарлен орудует своей дубинкой с удвоенной скоростью, но ни один его удар так и не достигает цели. А потом Креслин делает едва заметное движение...

Зарлен трясет запястьем, где набухает красный рубец, растерянно смотрит на свою пустую руку и на валяющуюся на полу белую дубовую палку, а потом поднимает глаза на Креслина. И в этих глазах вспыхивает пламя безумной злобы.

– Берсерк... – шепчет Клеррис, но Креслин не нуждается в предостережениях. Когда Зарлен с немыслимой скоростью делает выпад клинком из голубоватой стали, меч Креслина – боевой меч! – уже наготове. Нападение стремительно, однако когда удар наносится, на том месте, куда целил противник, Креслина уже нет. А потом дважды вспыхивает голубоватая сталь герцогского меча.

Помутневшим непонимающим взглядом Зарлен смотрит на свой валяющийся на полу клинок. Колени его подгибаются. Креслин выжидает ровно столько, сколько нужно, дабы удостовериться, что этот человек мертв, после чего вытирает клинок о тунику поверженного врага.

Хайел стоит с разинутым ртом. Джорис бледен. Бледна и Мегера.

Креслин поднимает глаза на Хайела, косится на тело и говорит:

– Прошу прощения, что так вышло, но... Он замышлял убить меня и подобраться к моей жене.

Хайел закрывает рот и смотрит на Торкейла. Темноволосый молодой солдат переводит взгляд с Креслина на своего капитана и облизывает губы:

– А... А Зарлен говорил, что... никакой чародей не устоит против холодной стали... И колдунья тоже.

– Видимо, он ошибался и насчет колдунов, и насчет колдуний, – спокойно отвечает Креслин.

Хайел кивает Торкейлу на труп, и молодой солдат тащит тяжелое тело к выходу из длинной комнаты.

– Кто ты? – спрашивает Креслина Джорис.

Креслин смотрит на Клерриса и Мегеру, но Черный маг лишь пожимает плечами, а Мегера отворачивается. Успев, впрочем, обжечь юношу взглядом.

– Я один из ваших регентов, – говорит Креслин, повернувшись к Джорису и Хайелу и, немного помолчав, добавляет: – Я был консортом в Западном Оплоте. Я единственный мужчина, когда-либо обучавшийся у наставниц бойцов. Я пересек Закатные Отроги в зимнюю стужу, чтобы избежать брака с женщиной, на которой потом женился. Меня называют также Магом-Буреносцем, а ваш герцог назначил меня и свою кузину соправителями, с тем чтобы мы по мере сил берегли и укрепляли для него эту землю. Достаточно?

– Чтоб мне пропасть!.. – бормочет Торкейл так тихо, что его слова различает только Креслин.

Джорис поворачивается к Клеррису:

– И что, он действительно Буреносец?

– Да. Лучший, какого мне только случалось видеть. Прирожденный.

Креслин смотрит на Черного мага, и даже Мегера поднимает глаза.

– А герцог все это знает? – спрашивает Хайел.

– А как ты думаешь, почему мы здесь? – отзывается Мегера с усталостью в голосе. – Или ты думаешь, что герцог предпочел бы оставить двух магов из Западного Оплота и Сарроннина под своей крышей?

– Думаю, вам лучше занять мою хижину, по крайней мере, пока мы не подыщем что-нибудь более... подобающее, – говорит капитан вместо ответа на ее вопрос.

– Да, – подхватывает Джорис, – отведу вас туда, ведь нашему капитану наверняка надо еще поговорить с Фрейгром насчет груза.

– Лошади? – спрашивает Креслин, взглянув на Фрейгра.

– Попозже я вас найду, – заверяет капитан «Грифона», – и мы сходим за ними вместе.

Креслин кивает, и вся троица чародеев выходит следом за смуглым помощником начальника гарнизона. Дверь никто так и не потрудился закрыть.

LXIX

– Нынешней зимой шторма в заливе оказались необычайно суровы.

– Настолько суровы, что потопили три наших шхуны, не повредив при этом герцогский шлюп? – с сарказмом спрашивает Дженред.

– На борту шлюпа находился Клеррис, – произносит чей-то голос.

– А как насчет целительницы? Его сообщницы?

– И я должен поверить, что парочка целителей вдруг научилась вызывать такие смертоносные бури? – голос Дженреда звучит громче. – И не надо отговорок, вроде той, что ему будто бы помогла та Белая сука. Она с ним только потому, что у нее нет выбора.

В комнате воцаряется тишина.

Наконец из последних рядов собравшихся доносится усталый голос:

– Ладно, ты не согласен ни с кем из нас. А сам-то что предлагаешь?

Дженред улыбается холодной, истинно Белой улыбкой:

– Ничего.

– Что?..

– Спустить герцогу такое?

– Да ведь последователи Предания...

Высший Маг спокойно ждет, когда уляжется шум, а потом говорит:

– Давайте обдумаем сложившуюся ситуацию. Чтобы свести на нет результаты упорных трудов поколений наших с вами предшественников, Черные с помощью измены и коварства взрастили-таки для нас достойного противника. Но этот противник не нашел ничего лучше, как бежать из Кандара на совершенно никчемный, пустынный остров. К тому же он связан с Белой колдуньей, а до континента ему, по существу, мало дела, не считая того, что он кое-чем обязан герцогу Монтгрена. Не приходится сомневаться в том, что со своего острова Креслин сможет отразить нападение любого посланного против него флота. Наверное, ему под силу защитить оба корабля герцога и несколько других, но не более того. Золота у него или вовсе нет, или совсем немного, да и приверженцев не густо. Итак, мы оставляем в покое корабли герцога и те наверняка весьма немногочисленные суда, которые Креслин, возможно, купит или построит сам. Но любой другой корабль из Кандара при попытке приблизиться к Отшельничьему будет потоплен. Со временем мы можем подтолкнуть восточные державы к нападению – это обойдется нам совсем недорого и надежно свяжет Креслину руки. Пока он будет сидеть на своем пустынном острове и отбиваться от тех, кого удастся на него натравить, мы завершим строительство Великого тракта, укрепив таким образом власть Белых. Ну а потом Креслин умрет, и Отшельничий придет в упадок сам по себе.

– Но Черные повалят туда валом, – возражает один из членов Белого Совета.

– А как насчет Нолдры и Хамора? – спрашивает другой.

– Ну повалят, и что? Как они туда попадут? Кое-кто может и проберется, но на это потребуются годы, и все эти годы они будут слабеть, а мы крепнуть, – Дженред фыркает. – Что же до Нолдры или Хамора, то они согласятся помочь Креслину лишь в расчете на золото или товары. Но золота у него нет, никаких ценных товаров на острове не производят и добывать там нечего, да и некому.

– А как насчет западных правителей?

– Много они помогали герцогу, своему предполагаемому союзнику? Думаете, им захочется посылать войска на Отшельничий?

– Ну, маршал наверняка пошлет.

– Прекрасно. Пошлет небольшой отряд, больше она себе позволить не сможет. Так же, как и тиран. Ну и пусть, нам это на пользу. Они станут только слабее оттого, что будут вынуждены выделить часть необходимых здесь сил для обороны бесполезной пустыни, захвата которой мы вовсе не планируем. Подумайте об этом, друзья, – с улыбкой заключает Дженред. – Подумайте хорошенько.

LXX

Проводив Креслина и Мегеру к хижине, Джорис, торопливо извинившись за отсутствие лучшего помещения, исчезает. Следом уходит Клеррис, выразивший желание взглянуть на другую пустую хижину. Оставшись вдвоем с Мегерой в единственной комнате, Креслин поворачивается к ней.

– Ты самый настоящий злодей, подгоняемый демонами убийца! – заявляет она.

Креслин отступает.

– Можешь не беспокоиться, – продолжает Мегера. – Я не причиню тебе вреда, пока сама не захочу умереть, а смерть привлекает меня сейчас меньше всего на свете. У меня нет желания доставлять дражайшей сестрице такое удовольствие. Так же, как и дорогому кузену. И уж, конечно, мне бы не хотелось огорчать своего ненаглядного супруга.

– Что ты имеешь в виду? При чем тут смерть?

– Надо же, он не понимает! Родился в краю, где почитают Предание, но все равно не понимает! А все потому, что ты мужчина! Дайте мужчинам волю, и они тут же начнут сеять смерть. Как сеешь ты мечом или бурей. Вот и этот бедняга погиб от твоей руки, хотя он, возможно, тебя бы и не тронул.

– Ты не права.

– Но ты подбил его на поединок специально, чтобы убить. Разве не так?

– Не так. Дело не в этом.

– Так расскажи мне в чем, суженый. Расскажи, чем ты отличаешься от других мужчин. Солги, как лгут они все!

Креслин вздыхает.

– О, мы, кажется, выказываем признаки сожаления. Или просто усталости?

– Ты выслушаешь меня, или уже все для себя решила?

– Этот человек мертв! Разве не так?

– Мегера! – Креслин теряет терпение, повышает голос, и ее имя звучит как раскат грома. – Это не обычный гарнизон, а место ссылки. Каждый здешний солдат убил по меньшей мере одного человека. И не в бою – совершил умышленное убийство. Сюда отправляли только преступников, но даже среди них герцог выбрал не самых закоренелых и отозвал обратно в Монтгрен. Здесь же остались только отъявленные головорезы, такие как Зарлен. Он так или иначе искал бы случая меня убить, вот я и предоставил ему эту возможность с самого начала. Да, я действительно вызвал его на поединок и сделал это намеренно, на глазах у всех, чтобы остальные солдаты поняли: ни я, ни ты не станем для них легкой добычей. Да, я родился и вырос в Западном Оплоте. Я чту Предание, но тем не менее убиваю. Должен заметить, что Предание Рибэ запрещает не кровопролитие вообще, а бессмысленное кровопролитие. По-моему, разница весьма существенная. Кроме того, ты, по-видимому, забыла, что я едва ли не умираю вместе с каждым, кто гибнет во время сотворенной мной бури. Можешь считать, что я в какой-то мере эгоистичен, ведь если бы Зарлен вынудил меня использовать против него ветра, мне пришлось бы прочувствовать его смерть. А я и так уже перенес их слишком много.

– Смерть есть смерть, какова бы ни была ее причина! – гневно сверкая глазами, возражает Мегера.

– Не знаю, но я устал. И все время оказываюсь загнанным в угол. Будь у меня возможность тщательно продумывать каждый шаг, мне, наверное, удалось бы избежать большей части тех разрушений, к каким привело использование моих способностей. Но я всякий раз оказываюсь перед необходимостью немедленно реагировать на угрозу. Жажда мести, вожделение, злоба – вот что нес в себе этот человек – Креслин впивается в Мегеру взглядом. – И я не заметил с твоей стороны особого стремления унять или урезонить его.

– Ты так ничего и не понял, – сердито ворчит Мегера. – При чем тут я?

– Мне нужно сходить за лошадьми, – устало говорит Креслин. – Надеюсь по возвращении застать тебя здесь.

– А куда мне отсюда деться, о ненаглядный супруг?

Он выходит за дверь, сопровождаемый ее гневным взглядом.

«А куда мне отсюда деться, о ненаглядный супруг?..» – эти слова звенят в его ушах, когда он закрывает за собой обшарпанную дверь. Куда могут деться они оба?

– Ты в порядке? – спрашивает стоящий возле неказистого каменного домишки Клеррис.

Креслин молча качает головой и смотрит в сторону пристани, туда, где находятся «Грифон» и кони, которых ему надлежит забрать.

Направляясь навстречу юноше по усеянному камнями песку, немолодой маг с усмешкой говорит:

– Женщины... Я знаю Лидию невесть сколько лет, но до сих пор не могу сказать, что ее понимаю.

– «Невесть сколько лет»... – повторяет за ним Креслин. Он отводит взгляд от пристани и, повернувшись к Клеррису, спрашивает: – А Лидия, она твоя ровесница?

Смущенная улыбка на миг делает мага похожим на мальчишку:

– Ну... ей лучше удается контролировать внутреннюю гармонию, и... В общем, она чуточку постарше.

Креслин прощупывает собеседника своими чувствами, но слова звучат правдиво и сам Клеррис совершенно спокоен: его отличает та неизменная уверенность, которую юноша уже привык связывать с гармоническим началом.

– А на что ты способен, кроме продления жизни и исцеления?

Клеррис поджимает губы:

– Помимо управления погодой – а лишь очень немногие из нас, если такие вообще найдутся, способны соперничать в этом с твоей природной силой, – магия гармонии сводится в основном к упорядочению, то есть исцелению и укреплению. Правда, мы умеем создавать некоторые не связанные с хаосом иллюзии, скажем, исчезновение, и можем погружать людей в сон, не причиняя им вреда. Ну и, конечно, мы все знаем толк в растениях.

– Растениях?

– Смотри внимательно, – Клеррис указывает на чахлый голубой цветок, распустившийся на оплетающей груду камней колючей лозе. – Это не бросается в глаза, но...

Креслин ощущает направляемый Клеррисом к крошечному цветку поток силы и видит, как медленно, в размеренном темпе капель, падающих после дождя с уголка крыши, стебелек крепнет, лепестки наливаются соком, и цвет их становится ярче.

– А вот Лидия или Марин – те могут взять саженец ябруша и повлиять на него так, чтобы плоды со временем стали крупнее или мельче, кислее или слаще... Но большинству людей не интересны чудеса, результаты которых видны лишь спустя годы.

– Наверное, – соглашается Креслин. – Но ведь предполагается, что магия действует мгновенно.

На губах Клерриса вновь появляется мальчишеская улыбка:

– Действует-то она мгновенно, но вот чтобы результаты этого действия проявились со всей очевидностью, требуется время. Но зато, в отличие от содеянного нашими Белыми «друзьями», сотворенное нами долговечнее, и уничтожить плоды наших трудов довольно трудно.

Креслин замечает, что Мегера выглядывает в узкое окошко. Фрейгр спускается по пыльной дороге к пристани, где привязаны кони.

– Тут есть над чем подумать, – со вздохом говорит юноша. – Но в свое время. Сейчас я, пожалуй, все же схожу за лошадьми. Сдается мне, нашему славному капитану не терпится покинуть Отшельничий.

LXXI

В центре подернутого белым туманом зеркала видна высящаяся на черном утесе черная башня с мерцающими, словно они не из настоящего камня, стенами.

Губы вперившего взгляд в зеркало Высшего Мага шевелятся, но слова не слышны. Потом он хмурится, и изображение исчезает. В серебре зеркала отражается лишь потолок комнаты.

Слышится стук в дверь.

– Заходи.

Протиснувшись бочком в маленькую комнату, Хартор с порога спрашивает:

– Ты слышал?

– Ба, я это почувствовал. Да и кто бы не почувствовал, когда закричал весь мир. Мне просто не хотелось поднимать этот вопрос перед всем Советом.

Высший Маг указывает визитеру на ближайший к двери стул и сам садится на кресло с прямой спинкой. Хартор косится на пустое зеркало:

– Ну, есть у тебя какие-нибудь соображения?

Дженред медленно кивает и, скривив губы в гримасе отвращения, отвечает:

– Да. Мы оставим его в покое.

– Ты был единственным, кто утверждал...

– Неважно, что я там утверждал. Я ошибся в оценке его сил, но не относительно его склонностей.

– Но все-таки как с этим разбираться?

– МЫ оставим его в покое, но МЫ – еще не весь мир. Намекните послу Хамора, что Креслин вывез на Отшельничий сокровища Небес, похищенные им из Западного Оплота. А лазутчики Оплота непременно должны проведать о намерении Хамора напасть на Край Земли.

– Думаешь, это сработает?

– Имея дело с хаморианцами, используйте Принуждение. Они ничего не заподозрят, потому что вовсе не верят в магию.

– Наверное, тут потребуются какие-нибудь особые образы.

– Как тебе правится идея копий зимы? Помнишь, из Предания?

– Думаешь, они когда-нибудь существовали в действительности?

– Кому ведомо? – пожимает плечами Дженред. – Главное, что-то в этом роде наверняка должно им понравиться. Возможно, у них хватит смелости и вправду напасть на остров. А маршал, надо полагать, вышлет туда несколько отрядов, и никто из посланных ею не вернется.

– Ты можешь быть в этом уверен?

Дженред кивает:

– Креслин – из тех, кто ведет людей за собой и за кем они следуют.

– Но не значит ли это, что он будет опасен?

– Нет. Не для нас. Возможно, через одно-два поколения нас обвинят в недальновидности, но мы больше не можем позволить себе терять магов и союзников. Так что займись Хамором. Сделай, что сумеешь. Впрочем, можешь для начала подбросить эту мысль норландцам.

LXXII

Рыжеволосая женщина, прервав упражнения, поднимает глаза и касается своими чувствами утреннего воздуха за пределами комнаты.

Она улыбается, ощутив бурундука, снующего под камнем, служащим хижине ступенькой крыльца. Но улыбка тут же исчезает.

– Работать, Мегера! – приказывает она себе. – Не отвлекаться! Креслин – не единственный, кто может быть упорным, как молодой дубок.

Пот струится по разгоряченному лицу, мускулы горят огнем, но Мегера выполняет упражнения до тех пор, пока тело не перестает ей повиноваться. Тогда она выпрямляется, делает несколько глубоких вздохов и принимается медленно расхаживать по комнате.

Через несколько минут ей предстоит встретиться с Креслином для занятий основополагающей теорией, которую ее соправитель, похоже, с презрением отвергает. Чтобы поскорее охладиться и привести себя в должный вид, она обтирается мокрым полотенцем, бормоча под нос, что нужно будет непременно выучиться у Клерриса умению сводить грязь не только с одежды, но и с тела.

Скрепив локоны двумя гребнями, чтобы не падали на лицо, надев линялые штаны и рубаху, Мегера выходит за дверь и замирает, почувствовав таящуюся за углом хижины угрозу.

Напрягшись, Мегера улавливает ее суть. Она чувствует похотливое нетерпение поджидающего ее с ножом в руках мужчины. Покачав головой, рыжеволосая поднимает с земли тяжелый камень. Холодная ненависть скручивает узлом ее желудок.

Мысленно зафиксировав место, где стоит человек, она движется вперед, зажав булыжник в поднятой руке. В тот миг, когда бородатый малый бросается на нее, Мегера изо всех сил обрушивает камень на его голову.

Оглушенный, сбитый с ног, этот человек все же силится подняться и схватиться за выпавший из руки нож. Даже сейчас его переполняют вожделение и враждебность. Отбросив ногой нож, Мегера вновь поднимает камень. Второй удар оказывается точнее, и распростертый на земле бородач больше не шевелится. Лишь внутри, в его угасающем сознании, корчится и буйствует сплетенная воедино с хаосом, устремленная на нее злоба.

Мегера сглатывает подступившую к горлу желчь, но не колеблется ни секунды. Креслин научил ее не терять времени, и она тянется за ножом.

Первым делом ей приходит в голову лишить нападавшего мужского достоинства, но это кажется ужасным... просто отвратительным. И вместо этого она перерезает ему горло, что оказывается совсем нетрудно, благо нож прекрасно отточен.

Вернув камень к порогу и засунув нож за пояс, Мегера тащит тело волоком к башне, благо она расположена совсем недалеко, в нескольких шагах. У входа женщина приводит в порядок прическу и одежду. Теперь она выглядит (по крайней мере, со стороны) совершенно спокойной. Хотя на самом деле это далеко не так.

На ее стук выходит Джорис, за ним Креслин и Хайел.

– Свет!

Из всех троих лишь Креслин не произносит ни слова. Он просто смотрит на Мегеру, и в его зеленых, как тяжелые морские волны, глазах невозможно ничего прочесть.

Остановив взгляд на Хайеле – ей хотелось бы прожечь его насквозь! – Мегера говорит:

– Я не одобряю склонности некоторых твоих солдат совершать попытки изнасилования и надеюсь, что впредь мне не придется восстанавливать дисциплину самой. А если придется, я уже не буду столь снисходительна, чтобы ограничиться использованием холодной стали.

От последних слов ее желудок скручивается узлом, и она мысленно проклинает Креслина, от которого ей передалась неспособность лгать не испытывая тошноты.

Женщина старается не замечать его легкой улыбки, хотя больше всего ей хотелось бы надавать ему оплеух. За то, что он знает, какие ощущения она сейчас испытывает.

Мегера буравит Хайела взглядом, пока тот не опускает глаза.

– Да, регент... – выдавливает наконец начальник гарнизона.

– Позаботься о теле, капитан. И об укреплении дисциплины. Доброго вам дня, господа, – она изображает улыбку, за что вознаграждается побледневшими лицами Хайела и Джориса. Креслин, так и не проронивший ни слова, едва заметно кивает, словно в знак одобрения, и ей хочется опалить его всем пламенем хаоса, какое она способна вызвать. В кого он ее превращает?! Как он может не понимать?! Поймет ли он хоть когда-нибудь? На последнее особо надеяться не приходится.

Повернувшись, она нарочито размеренным шагом направляется к самой неказистой развалюхе на склоне, облюбованной Клеррисом. И старается при этом не обращать внимание на доносящиеся слова:

«...раскроила череп и перерезала глотку...»

«...руки-то, должно быть, что твоя сталь...»

«...как ты вообще с ней живешь?..»

– Как? Она просто позволяет мне жить рядом, – холодный ответ Креслина несколько охлаждает и ее. Неужели он действительно не понимает, что сделал с ней? С помощью тех сил, ради овладения которыми она так долго жертвовала столь многим!..

Глаза Мегеры горят, но она, стиснув зубы, продолжает идти размеренным, неспешным шагом.

LXXIII

Когда разгневанная Мегера уходит и трое мужчин остаются стоять на крыльце башни над мертвым телом, Хайел качает головой:

– Никогда... не сталкивался ни... ни с чем подобным.

Креслин громко фыркает.

– Ты находишь это забавным, господин регент? – спрашивает Джорис, указывая на труп.

– Нет, но этот малый получил по заслугам. Если не меньше – Мегера противница ненужного насилия, – юноша говорит устало и тихо, словно для себя.

– Разве можно убивать человека за то, что ему стало невмоготу обходиться без женщины? Ты не находишь, что это слишком?

Для Креслина, которому самому приходилось убивать, чтобы предотвратить убийство, вопрос о том, можно ли лишать человека жизни за попытку изнасилования не так уж прост, и отвечает он медленно, не сразу:

– Женщины скоро здесь появятся. Что же до твоего солдата, то он наказан смертью не только за вожделение, но и за тупость. Всякий, вздумавший напасть на чародея, должен быть готов к худшему. Мегера – Белая волшебница, она могла бы изжарить его на месте, – Креслин умолкает, но видя, что Джориса его ответ не убедил, – продолжает: – Присмотрись как-нибудь, только незаметно, к ее запястьям. Там шрамы. Они появились оттого, что она практиковала свое искусство, скованная холодным железом.

Джорис ежится:

– Неужто она так сильна?

– Может быть, мы еще слишком молоды и во многих отношениях неопытны, – со вздохом отвечает Креслин, – но неужели ты думаешь, что герцог взял бы и доверил нам остров просто так?

Джорис прокашливается:

– Ты что-то говорил о женщинах?

– Все будет, и женщины, и припасы, – кивает Креслин.

– Интересно, господин регент, а чем ты собираешься за эти самые припасы платить? – язвительно любопытствует Хайел. – Вяленой рыбой? Никаких других богатств на нашем острове не водится.

– Часть припасов мы получим в подарок. Часть... – Креслин пожимает плечами, вспомнив про золотую цепь, что сберегла Лидия и вернул ему Клеррис. – Часть придется оплатить мне.

– Как я погляжу, ты строишь насчет этого пустынного острова большие планы.

Глаза Креслина вспыхивают. Он сыт по горло предостережениями, сомнениями и скептицизмом. Резко повернувшись к рослому капитану, он несколько мгновений молчит, а когда начинает говорить, его слова звучат преувеличенно мягко:

– Ты сомневался в моих способностях, пока я не уложил твоего громилу. Ты сомневался и в возможностях моей соправительницы, пока и она не оставила у твоих ног труп. Долго ты еще собираешься сомневаться? Сколько трупов я должен приволочь тебе, чтобы ты в меня поверил?

Хайел отводит глаза, но упрямо бормочет:

– Еще ни одному человеку не удавалось толком освоить и обжить Отшельничий... господин регент.

– А я тебе не «один человек», Хайел, – со смехом заявляет Креслин. – А уж Мегера тем более, – он кивает обоим собеседникам и добавляет: – Мне бы хотелось получить пергамент и перья, да поскорее. И подумай над моими словами, хорошенько подумай.

Юноша направляется следом за Мегерой, хотя встречаться с ней особо не рвется. Как бы рьяно ни выступал он в ее защиту, в голове его продолжает звучать вопрос Джориса. Справедливо ли карать смертью вожделение, пусть даже сопряженное с насилием? Но какой выбор был у Мегеры? И чем отличается одна смерть от другой? «Смерть есть смерть», – она сама говорила что-то в этом роде.

Ноги сами несут юношу по тропе, взбирающейся к восточным утесам, а он думает о том, так ли уж отличается сам от того безымянного стража. Ведь и ему случалось смотреть на Мегеру с... особыми мыслями. И насколько тонка грань между мыслью и действием?

LXXIV

– Можешь ли ты укоренить гармонию в растениях? – спрашивает Креслин, рассматривая положенный перед ним Клеррисом рисунок. – Ведь с тем голубым цветком ты сделал что-то в этом роде?

Клеррис кладет лист на место, поверх комплекта чертежей и рисунков с необходимыми пояснениями, касающимися устройства резиденции соправителей. В окно залетает ветерок, который так и норовит сдуть лист, так что магу приходится придавить бумагу по краям камушками.

– Ну, чтобы лучше росли и плодоносили. Были устойчивее к непогоде... и все такое, – поясняет Креслин.

– А, это. Да, могу. У Лидии такое получается лучше, но я тоже справлюсь. А зачем?

– Скоро здесь будет больше людей. А людям нужна еда.

– Креслин, – медленно произносит Клеррис, – здесь слишком сухо, чтобы рассчитывать на хороший урожай, даже в том случае, если зима окажется мягкой, без сильных морозов.

– Но ведь ты говоришь об обычных растениях... – пытается возразить юноша, но тут его окликает Мегера. Он поднимает глаза от стола – как подозревает, единственного устойчивого стола на острове, реквизированного для нужд соправителей у Хайела и, вместе с тремя стульями, занимающего почти всю хижину.

– Планы резиденции – прежде всего, – напоминает она своему соправителю. – Если ты, конечно, не хочешь рано или поздно умереть во сне.

– Да, да, – Креслин снова сосредоточивается на чертеже. – Что это за большая комната?

– Трапезная. Тебе придется принимать гостей и устраивать пиры, – поясняет Клеррис.

– А эта? – спрашивает Мегера.

– Гостевая спальня, – признается Черный маг. Глаза Мегеры вспыхивают:

– Мы же договорились, что спальни у нас с Креслином будут отдельные, а для размещения гостей позже построят отдельные дома.

– Ладно, – добродушно соглашается Клеррис. – Тогда пусть это будет личный кабинет.

– Вот пусть и будет. Мне он непременно понадобится.

– Но это потребует некоторой доработки.

– Тебе придется привлечь солдат.

– Только после завершения основных работ.

– Тут ты прав, – соглашается Мегера и вновь всматривается в наброски на столе.

– Как насчет уборки камней и грязи? – спрашивает Креслин.

– Этим могу заняться я, – говорит Мегера. Клеррис кивает.

– Если хочешь...

– Мне лучше заняться этим прямо сейчас? – голос Мегеры звучит так странно, что никто не отвечает. Спустя несколько минут она прерывает молчание и на сей раз говорит совсем о другом: – Как может быть, чтобы Креслин использовал свою силу для убийства людей и оставался при этом Черным магом? Или Серым? Я всегда думала, что истребление и разрушение – это свойства хаоса.

– Дело не в том, КАКАЯ используется магия, а в том, КАК она используется, – терпеливым тоном привычного к наставлениям учителя отвечает Клеррис. – Магия гармонии связана с упорядочением вещей и явлений, сотворением, созиданием, иногда переустройством или переустановкой. Магия хаоса стремится к разрыву существующих связей, зачастую с помощью огня и тому подобных стихий. Креслин, – спрашивает он юношу, – как ты использовал свои силы, когда тебе приходилось убивать?

Растерявшись от столь прямо поставленного вопроса, Креслин откидывается на стуле и отвечает:

– Я всегда вызывал ветра.

– И чего ты от них хотел?

– Хотел сотворить бурю, иногда с градом или ледяным дождем.

– Поняла? – спрашивает Черный маг, глядя на Мегеру.

– Но так не должно быть! Получается, что злой человек может использовать гармонию, чтобы убивать и разрушать.

– Увы, в известных пределах – может. Но лишь очень могущественный маг, способный к предвидению и планированию.

– Пожалуйста, поясни, – просит Креслин. Он знает ответ, но хочет, чтобы Мегера услышала это от кого-то другого.

Клеррис пожимает плечами:

– Возьмем Креслина и предположим, что сейчас из-за этой двери на него набросятся десятеро вооруженных головорезов. В этом случае его магия окажется бесполезной, поскольку вызвать бурю мгновенно невозможно. На это требуется время, и при разной погоде разное. А любой Белый маг изжарит всех десятерых в мгновение ока.

Мегера призадумывается.

– Но если ты говоришь, что дело не в типе магии, а в том, как она применяется, то почему один и тот же чародей не может использовать и ту, и другую магию? И Черную, и Белую попеременно?

Клеррис смеется:

– Очень трудно представлять собой две личности одновременно. Ты, например, можешь некоторое время и любить Креслина, и ненавидеть его, но если оба чувства сохранятся долгое время, это может разорвать твое «Я». Двойственные чувства проявляются у многих, но рано или поздно остается либо любовь, либо ненависть. То же самое справедливо и по отношению к магии. Одни изначально склонны к гармонии, иные к хаосу, а некоторым дано выбирать. Я знал только одну Серую волшебницу, да и та умерла очень молодой. В теории это возможно, но я сомневаюсь, чтобы нашлось много магов, способных справляться одновременно и с тем, и с другим началом, – он печально улыбается и добавляет: – А для того чтобы использовать силы гармонии, необходим прежде всего здравый ум. Не доброта, не сострадательность, а здравый ум.

– Но это неправильно!

Поняв, что кроется за этим восклицанием, Клеррис говорит:

– Для тебя, к счастью, хаос – не предопределение. Тебе дано выбирать, а вот у Креслина такого выбора нет.

– Что ты имеешь в виду?

– А почему ты считаешь, что Креслину не нравится использовать свою силу для убийства?

– Ему делается плохо, – кривится Мегера. – Это я знаю слишком хорошо, но не могу взять в толк, почему человека выворачивает, если он убивает кого-то с помощью вызванной им бури, но сделав то же самое клинком, тот же человек чувствует себя превосходно.

– Не совсем так, – возражает Креслин. – Я вообще не люблю убивать, и в случае с клинком тоже мучаюсь, хотя и меньше. А ты не ощущаешь этого потому, что, когда я берусь за меч, твои чувства затуманивает твой же гнев.

Отсутствие признаков тошноты служит для юноши подтверждением правоты его слов.

– Но почему? – не унимается Мегера.

– Потому, – отвечает Черный маг, – что смерть есть форма хаоса, и если гармоническое явление приводит к смерти, получается, что хаос рождается из порядка, а такого рода внутреннее противоречие плохо переносится магом. Вот почему Черные маги стараются не применять силы гармонии как оружие, причем чем они старше, тем реже это делают. Молодым и здоровым легче перенести порожденный противоречием внутренний разлад, но это не может продолжаться вечно.

– Ладно... – вздыхает Мегера. – Но коль скоро у меня есть выбор, скажи, как мне научиться магии гармонии.

– Жаль, что у меня нет простого ответа, – говорит Клеррис. – На свете не так много людей, которым удалось совершить такой переход, и никто из них не был склонен делиться подробностями. Однако первый шаг должен заключаться в полном отказе от использовании магии хаоса, даже в виде глупых мелочей, вроде огоньков на кончиках пальцев.

– Я должна отказаться... – Мегера качает головой. – Не знаю.

Мужчины молчат. Креслин отворачивается к маленькому окну, выходящему на северный склон и башню, которую предстоит перестраивать и расширять, так что ни Клеррис, ни Мегера не замечают влаги на его щеках.

Он молча протягивает руку, придерживая листок бумаги. Разумеется, ему ничего не стоило бы прекратить ветер, но ведь он приносит приятную прохладу...

– Хайелу не понравится, если мы превратим его солдат в строителей, – меняет тему Клеррис.

– Так ведь нам особо выбирать не приходится, – откликается Креслин, снова всматриваясь в черновые наброски. – Да и ему тоже.

– Ты сам ему это скажешь?

– А кто же еще?

– Ну конечно, – встревает Мегера. – Разве мой суженый упустит возможность показать, кто здесь главный?

– А тебе не кажется, что это не совсем справедливо? – замечает Клеррис.

– Ничего подобного. Мужчины таковы от природы... По большей части.

Клеррис молча разворачивает бумаги. Креслин морщит лоб, вид у него отсутствующий.

– Нам потребуются и деревья. Ты сможешь раздобыть саженцы?

– Деревья?

Загорелый юноша с серебряными волосами и недавними мозолями на руках кивает.

– Да. В Сарроннине воду спускают с гор по акведукам...

– Креслин...

– Он где-то в другом месте, – ворчит Мегера. Отвернувшись от юноши, она смотрит в узкое окно, на волнующееся за молом море.

LXXV

– Ты хочешь, чтобы они... мы... таскали камни и бревна, как простые работники? – ошарашено переспрашивает командир гарнизона.

– Я хочу, чтобы твои люди отрабатывали свое жалование, – заявляет Креслин. – Им это пойдет на пользу.

Рука Хайела тянется к мечу.

– Даже ты не посмеешь...

– Твоим людям что, нравится питаться одной рыбой? – не дает ему договорить Креслин. – И получать сушеные фрукты в количестве, достаточном, только чтобы не заболеть цингой? Им нравится жевать лимонные корки, чтобы не повыпадали зубы?

Раздражение на лице долговязого капитана стражей сменяется недоумением.

– Конечно нет...

– Фэрхэвен не захочет больше терять суда. Белые не тронут корабли герцога и не станут препятствовать переправке сюда переселенцев. Другое дело, что всякий, кто заведет торговлю с нами, потеряет права на торговлю с Фэрхэвеном, а на риск лишиться из-за наших медяков золота Белых магов пойдут лишь немногие контрабандисты. Однако я не удивлюсь, – если к концу года наше население увеличится душ на пятьсот, и к этому нужно подготовиться. Нынешняя башня мала. Нужна настоящая крепость, причем с отдельными казармами для жещин-стражей.

– Женщин? – переспрашивает Хайел, и голос его холоднее, чем море за волноломом.

– Я ожидаю прибытия отряда из Западного Оплота, – столь же холодно поясняет Креслин. – А возможно, и из Сарроннина. Некоторые прибудут с консортами и детьми, но большинство наверняка составят одинокие. Возможно, это заинтересует тебя и твоих людей, если, конечно, они решатся познакомиться с женщинами, скорее всего, владеющими клинком лучше них.

– Ты думаешь, это разумно, госпожа? – спрашивает Хайел, переведя взгляд с Креслина на стоящую за его плечом, словно тень, Мегеру.

Она пожимает плечами:

– Разумно все, что обеспечивает выживание, капитан. А без Мага-Буреносца и войск, которые он призовет, ты был бы мертв до исхода года.

– К этому... хм... надо привыкнуть, – со вздохом произносит Хайел.

– Привыкай. И советую: побыстрее, – язвительно замечает Мегера. – Учти, против любой из стражей Оплота твой Зарлен выстоял бы не дольше, чем против Креслина.

– Но чтобы мои люди строили жилые помещения...

– Не беспокойся, новые стражи тоже возьмутся за работу. Строить придется очень много. Например, нам потребуется портовая гостиница.

– Гостиница? – теперь на Креслина смотрит не только Хайел, но и Мегера.

– А почему бы и нет? – ухмыляется юноша. – Раз люди будут к нам приплывать, то почему бы нам, на законном основании, не получать с них деньги за стол и кров? Само собой, там будет и питейное заведение – думаю, твои стражи это оценят.

– Хм, питейное заведение... – заинтересованно бормочет Хайел. – Может, с него и начать?

Креслин пожимает плечами:

– Почему бы и нет? Надо только заглянуть в планы Клерриса.

– А разве нам сразу потребуется такое большое помещение? – спрашивает, посмотрев на чертеж, Мегера. – Может, сделать его поменьше, но предусмотреть возможность последующего расширения?

– А по мне, если уж строить, так строить, – заявляет Хайел. Креслин прокашливается:

– И вот еще что...

– Да? – настороженно спрашивает явно не ждущий ничего хорошего Хайел.

– Каждое утро я буду заниматься с твоими людьми боевой подготовкой. И с тобой тоже.

– Но если ты собираешься заменить нас на...

– Хайел, – нетерпеливо перебивает его Креслин, – пойми, я никого ни на кого не собираюсь менять. Нам будет нужен каждый человек, умеющий обращаться с клинком. Кроме того, я не собираюсь устраивать здесь второй Западный Оплот, где оружием владеют только женщины. А Мегера не допустит превращения острова в новый Фэрхэвен или Монтгрен, где женщины считаются низшими существами. Я хочу равенства, но равенство мало провозгласить. Оно будет возможно, лишь если твои люди окажутся способными внушить к себе уважение.

Под выразительным взглядом регента капитан отступает на полшага.

– Все это относится и к тебе, – добавляет Креслин. – Завтра поутру собери здесь своих людей. Я скажу им то же самое, что ты только что слышал.

– Будет сделано, – говорит Хайел и утирает вспотевший лоб. Мегера па прощание награждает Хайела такой улыбкой, что тот пятится.

Выйдя из дома, она подходит к Креслицу и спрашивает:

– Как ты собираешься со всем этим справиться?

– Я и не собираюсь, – с улыбкой отвечает юноша. – Ясно, что у меня на все рук не хватит, но ты ведь тоже регент. Я надеялся, что ты возьмешь на себя надзор либо над работами в гавани, либо над строительством крепости. А садами и растениями займется Клеррис, хотя мне хочется, чтобы он научил этому искусству и нас с тобой.

Мегера качает головой, и ее огненно-рыжие волосы разлетаются по ветру.

– Да ты никак вознамерился создать из ничего державу, способную бросить вызов Фэрхэвену.

– Ничего подобного. Отшельничий не будет никому угрожать. Однако мы не допустим, чтобы кто-то угрожал нам.

– Вот как... – задумавшись, Мегера переводит взгляд с убогой крепостцы на развалюху, служащую им обоим пристанищем, а подняв глаза, видит Креслина, быстрым шагом направляющегося к растущим на склоне холма корявым деревцам. На ее губах мелькает едва заметная улыбка.

Внизу, в гавани, к пристани причаливает рыбацкое суденышко, над мачтой которого в расчете на поживу кружат чайки. Две женщины уже катят вниз по пыльной тропе тачку, чтобы сгрузить улов. Потом рыбу выпотрошат и разложат сушиться под старыми сетями, более или менее оберегающими ее от прожорливых птиц.

Оглянувшись в сторону склона, туда, где у ограды сада суковатых ябрушей стоит Креслин, Мегера вновь качает головой. Но на сей раз в этом движении сквозит завистливая печаль.

LXXVI

Целительница стоит перед маршалом, кутаясь в линялый, все еще мокрый от растаявшего снега дорожный плащ.

– Ты хотела меня видеть? – спрашивает маршал, устремив взгляд суровых голубых глаз на хрупкую темноволосую женщину.

– Да, Дайлисс. Я пришла из-за Креслина.

– Как тебя зовут?

– Меня знают под именем Лидия. Верлинн... мы с ним, можно сказать, родня.

Пытливо всмотревшись в лицо собеседницы, маршал говорит:

– А ведь ты не просто целительница.

– Возможно. Я ведь и не называлась целительницей.

У маршала дергается уголок рта.

– Ну, и что ты хочешь здесь получить?

– Семена, сыр, оружие. И отряд, который ты обещала Корвейлу. Новые регенты Отшельничьего будут тебе весьма благодарны.

– Но сам Креслин тебя не посылал?

– Нет.

– Семена... мы прикупили в Сутии небольшой запас, но здесь от них все равно мало толку. Поделиться сыром тоже, пожалуй, можно. И старым оружием. Кое-что можно отдать без сожаления, – маршал умолкает.

– А как насчет стражей?

– Я спрошу, есть ли добровольцы. От других вам все равно не было бы проку, разве не так?

Лидия слегка улыбается:

– Именно так. К тому же, мне кажется, отправка этих добровольцев на Край Земли пойдет на пользу и тебе.

– Скажи мне, целительница... какая она?

Лидия качает головой:

– Это мне неведомо, маршал. Ведомо лишь, что вы с Риессой сотворили величайшее благо, но, может быть, и величайшее зло, какое только знал Кандар.

– То же самое говорил и Верлинн.

– Я знаю.

– Долго ты у нас пробудешь?

– Только пока не соберу все необходимое. Мне еще предстоит побывать у Риессы. С той же целью.

LXVII

– Но я Белая, – заявляет Мегера, глядя на растущее за грубой каменной оградой сучковатое ябрушевое дерево. Ее сапоги тонут в песке.

– Названия не так уж важны, – мягко возражает Клеррис. – Главное – это наличие способностей, хотя, конечно, тебе будет непросто. Имей в виду: что бы ты ни делала, не пытайся устранить беспорядок.

– Как? Но разве цель не в том, чтобы заменить хаос гармонией?

– По большому счету, в этом, – отвечает Черный маг. – Однако нельзя устранить хаос силой хаоса, разве что если ты чрезвычайно сведуща и сильна. Разве можно положить конец убийствам с помощью убийств?

– Можно уменьшить число смертей, – замечает Креслин, ступая на высохшую красную глину.

– Верно, – Клеррис улыбается, щурясь на послеполуденном солнце. – Истребляя тех, кто убивает людей сотнями, ты и вправду уменьшишь число смертей, но при этом в той же мере увеличишь свои разрушительные возможности. Вот почему Мегера так боится твоего клинка. Дело даже не в твоей способности убивать, а в том, что даже вовсе не прибегая к магии, ты сам превращаешься в разрушительную Белую силу.

– Именно это я и чувствовала, хотя не могла найти правильные слова, – признает Мегера.

– Хорошо, – говорит Клеррис, – продолжим. Теперь, когда у вас обоих есть навыки, попробуйте прочувствовать это дерево.

Креслин делает, как сказано, и видит бело-красные линии хаоса, пронизывающие черную гармоническую основу.

– Но почему я не могу убрать эту белизну? – настойчиво спрашивает Мегера.

Клеррис вздыхает:

– Попробуй.

Затаив дыхание, Креслин наблюдает за тем, как Мегера обхватывает дерево потоками силы. Спустя несколько мгновений она подается назад, и белизна действительно исчезает, оставив лишь черный фон.

– Вот видите, у меня получилось!

– Да, получилось, – нейтральным тоном подтверждает Клеррис. А продолжающий следить за деревом Креслин видит, как чернота ширится, словно заполняя образовавшиеся пустоты, но, расширяясь, бледнеет, редеет... и исчезает.

С громким треском ствол дерева расщепляется, но еще до того, как это произошло, оно ощущается как иссохшее и мертвое.

– Упадет оно только через несколько недель, – говорит Клеррис, – однако это дерево погибло.

– Но почему? – восклицает Мегера. – Ты ведь знал, чем все кончится, так почему же позволил мне убить дерево?

– Потому, – отвечает Черный маг терпеливым тоном наставника, – что и порядок, и хаос – это энергии, способные к сосуществованию. Если в чем-либо живом хаотическое начало достаточно сильно, то его удаление снизит жизненную энергию ниже уровня, необходимого для поддержания существования. Хороший целитель может излечить какой-нибудь недуг, но этот процесс всегда сопряжен с риском, особенно в тех случаях, когда хаос основательно внедрен в структуру организма.

– Так что же, хаос лежит в основе всего? – спрашивает Креслин.

– Тьма! Конечно же, нет. Во всяком случае, не в основе жизни. Для ее поддержания требуется гармония. Вот почему Белые в большинстве своем умирают молодыми. Конечно, это не касается похитителей тел, – Черный маг выпрямляется и указывает на погубленное дерево. – Считайте это уроком. Чтобы победить хаос, нужно не устранять его, а усиливать гармонию. Для тебя, Мегера, это особенно важно.

Но Мегера молчит, уставясь в землю, поджав губы и сцепив за спиной руки.

LXXVIII

Креслин снова показывает прием: палка из белого дуба описывает медленную дугу.

Торкейл, черноволосый солдат с жиденькой бороденкой, первым встретивший новых регентов на пристани, так же медленно повторяет движение, стремясь выполнить его с той же легкостью, что и юноша с серебристыми волосами.

Однако Креслин останавливает его на середине приема.

– Следи за запястьем...

Торкейл отступает и начинает все сначала.

Креслин смотрит на него, но на сей раз наблюдает не за выполнением приема, а за тем, как сочетаются и противоборствуют в этом человеке гармония и хаос. Потом он напрягается и, как проделывал уже не раз с овцами и растениями, усиливает внутреннее гармоническое начало.

Пошатнувшись, Торкейл трясет головой, смахивает со лба прямые черные пряди и смотрит на белую дубовую палку в своей руке.

– Ты делаешь успехи. Будешь больше учиться, и все у тебя получится, – говорит Креслин и поворачивается к следующему.

– Ты?

– Нарран, господин.

Как и у Торкейла, внутреннюю суть этого солдата составляет сложное переплетение белого и черного, но в данном случае белых нитей больше и они значительно прочнее. Креслин тихонько вздыхает, надеясь, что у других солдат хаотическое начало окажется не столь сильным, и снова поднимает деревянный меч.

LXXIX

Креслин замедляет бег возле возрожденного им и Клеррисом сада. Ябруши уже расцветают: здесь пора цветения приходит раньше, чем в Кандаре, а морозы, напротив, наступают позже.

Позади поскрипывает песок под ногами старающейся не отстать от него Мегеры.

Он бежит вдоль низкой каменной ограды, отделяющей сад от тропы, которая когда-нибудь станет настоящей дорогой. Дальше на юг тропа, идущая вдоль восточного побережья, взбирается на черные утесы, где Креслин и Клеррис присмотрели место для укрепления, Мегера расчистила участок, и юноша уже приступил к каменным работам.

– Тебе это что... доставляет удовольствие? – наконец догнав его, спрашивает вконец запыхавшаяся, вспотевшая Мегера. Волосы ее собраны в пучок на затылке. – Еще и в сапогах...

– Удовольствием тут и не пахнет, – отвечает он с саркастической улыбкой. – Это все лишь затем, чтобы стать еще более эффективной машиной для убийства. В сандалиях, а тем паче босиком много не навоюешь. Но не это важно... Ты готова продолжить?

– Продолжить?

– Ну, я имею в виду рвануть выше по склону?

– Пока... пока нет, – она уже почти отдышалась, однако Креслин старается не смотреть в ее сторону, поскольку растрепанная и вспотевшая Мегера кажется ему еще более желанной. А это желание причиняет боль им обоим.

Его взгляд скользит по суковатым, но заметно воспрянувшим к жизни деревьям, и он тянется к ним, чтобы еще раз подкрепить обретенные растениями жизненные силы. Чуть дальше по склону видны горные овцы, которых ему и Клеррису удалось перевести на нижние пастбища, ибо теперь над Краем Земли зеленеет трава.

Зелени становится все больше благодаря тому, что Клеррис высадил на песке и глине неприхотливые сорта растений, а Креслин подвел воду с помощью временного акведука.

– Что ты там рассматриваешь?

– Овец.

– В тебе словно живут два разных человека. Работая с камнем, растениями или животными, ты можешь быть таким...

Креслин глубоко вздыхает:

– Правда?

– Нет. Но я последую за тобой и... научусь всему, что можешь ты, – она утирает лоб и набирает в грудь побольше воздуху.

Юноша переходит на размеренный бег и, одолев короткое ровное пространство, несется на юг, вверх к черным утесам.

Позади эхом вторят его шагам легкие сапожки Мегеры, и ветер доносит до слуха Креслина ее прерывистое бормотание:

– Эти... суки... из Оплота... могут... и я... смогу...

Это вызвало бы улыбку, не чувствуй юноша холодную ярость и напряжение ее стальной воли. Он старается бежать равномерно и думать совсем о другом – о делах, которыми предстоит заняться. Об овощах, о сене, о коровах, которые обеспечат людей молоком и сыром. И, конечно же, о деревьях. Клеррис уверяет, что деревья, дождь и время, с помощью неких чар гармонии, могли бы превратить остров в цветущий сад.

На полпути вверх по склону Креслин начинает задыхаться. Ноги его горят.

– Наконец-то... и этому ублюдку... приходится нелегко... – злорадный шепоток Мегеры заставляет его забыть об усталости и подналечь, одолевая последние сто локтей.

Креслин замедляет темп, оглядывается через плечо на выбивающуюся из сил Мегеру и, быстро отвернувшись, переходит на прогулочный шаг, которым собирается пройти последний кай. Бег и ходьба в совокупности обеспечат достаточную нагрузку. Регулярная нагрузка необходима ему, чтобы восстановить былую физическую форму, хотя в последнее время он понял, что в теплом климате Отшельничьего упражняться куда труднее, чем в холодном Западном Оплоте.

А еще понял, что, несмотря ни на что, скучает по чистому холоду Крыши Мира.

К тому времени, когда он добирается до каменного остова здания, которому предстоит стать резиденцией соправителей, Мегере удается с ним поравняться.

Креслин проходит мимо каменной кладки и каменного резервуара для воды, который он, Клеррис и Джорис с несколькими стражами соорудили еще до закладки фундамента. На краю утеса, где скоро появятся стена и выложенная камнем терраса, юноша останавливается и смотрит вниз, на длинные, темно-зеленые волны.

Мегера обрызгивает холодной водой лицо. Креслин возвращается к резервуару и следует ее примеру, наслаждаясь прохладой. Вода накапливается в цистерне, куда подведена из обнаруженного Клеррисом источника. Черный маг показал Креслину и Мегере расположение гармонических линий, а с остальным, к собственному удивлению, рыжеволосая без особого труда справилась сама.

– Видишь, ты не совсем Белая, – сказал ей после этого Клеррис, но она нарочито оставила его слова без внимания.

Сделано немало, но впереди еще больше работы. В том, что придется столкнуться с очередным вызовом Белых магов, сомневаться не приходится.

Вытерев лицо о плечо поношенной рубахи, в которой он занимается физическими упражнениями и работает на строительстве, юноша зачерпывает воду ладонями, выпивает большой глоток и выпрямляется. Заняться обтесыванием камней или скреплением их известковым раствором?

– Для воина и мага ты неплохо справляешься со строительными работами, – беспечно заявляет Мегера, проследив взглядом невысокую линию камней, которым предстоит стать северной стеной.

– Стараемся, – он ступает вперед, к груде необработанных камней, каждый из которых принесен вручную с юга, с расстояния примерно в четверть кай. И камни оттуда ему еще таскать и таскать.

Вздохнув, он поднимает один из обломков и, пока несет к огромной, в пояс высотой, плите, которую с трудом затащили сюда три лошади, прощупывает заготовку своими чувствами. На плите камни обтесывают, чтобы придать им нужную форму, но прежде, чем заняться этим, Креслин выискивает внутренние пустоты и линии напряжения, а также пытается представить себе, как будет выглядеть камень после обработки. Положив заготовку на плиту, он уже неплохо представляет себе, куда следует вбить тяжелым молотом закаленный и укрепленный чарами гармонии клин.

Звенит молот. Мегера скрывается за грудой и вскоре возвращается, шатаясь под тяжестью большого черного скального обломка.

Креслин утирает лоб и кладет очередной обработанный камень в ряд с другими. За время строительства он упрочил свои силы и поднабрался новых умений, но само строительство кажется невероятно далеким от завершения.

Креслин обтесывает камень за камнем, однако Мегера столь же неустанно подносит все новые и новые грубые заготовки. Лишь когда Креслин, глубоко вздохнув, откладывает молот в сторону, она тоже позволяет себе передышку и присаживается на низкую стену, кладка которой скреплена не только известковым раствором, но и чарами гармонии.

– Почему ты так выкладываешься? – спрашивает юноша.

– Тебе ли задавать подобные вопросы? – говорит, медленно подняв на пего глаза, Мегера. – Кто тут носится в сапожищах по горным тропам, а потом, не передохнув, принимается обтесывать камни? Кто встревает в любое дело – от строительства водоводов до выращивания садов, работая от рассвета до заката?

– Разве у меня есть выбор?

– А у меня?

Креслин торопливо отводит взгляд от яростных зеленых глаз и обожженной солнцем, но сохранившей и кремовый оттенок, и веснушки кожи, сжимает пальцами все еще остающийся в его руке клин и лишь потом кладет его рядом с молотом. Когда он снова поднимает глаза, налетевший ветерок ласкает лоб Мегеры.

– Прекрати... пожалуйста.

– Это не я.

– Прости, я не знала, – мягко произносит она.

– Бывает, я так делаю. Но не сейчас.

– Почему я тебе нравлюсь? – неожиданно спрашивает Мегера, глядя на темно-зеленую водную гладь под утесом.

– Да разве такое объяснишь... – он вздыхает, понимая, что она все равно не отстанет. – Ладно, попробую. Ты честная и терпеть не можешь козни. И когда тебя не мучили, могла смеяться над всем нелепым и вздорным. Могла бы и сейчас, не будь меня.

– Дело не в тебе лично, а в том, что я с тобой связана, – она переступает с ноги на ногу, но взгляд ее так и остается прикованным к безмятежному морю.

– Но не будь ты связана...

– Креслин, даже внутри одержимого убийцы может таиться нежность, но ты сам знаешь, что мы связаны в основном слезами и кровью, а разорвать эти узы не смог бы и величайший мастер гармонии. Разве что ценой моей жизни, а я слишком молода, чтобы умереть.

Он вздыхает и берется за молот. Она потягивается, встает и плетется за очередным камнем.

LXXX

Открыв глаза, Креслин сокрушенно качает головой, поняв по солнцу, что рассвет минул, и ему давно пора вставать. Мегера, наверное, уже поднялась.

Присев на низком топчане, он переводит взгляд на закрытую дверь между их недостроенными комнатами. Готовы пока только две спальни в обращенном к морю крыле здания, которое, к тому же, еще не полностью подведено под крышу. Если на северной оконечности пустынного острова пойдет дождь, в доме от него не укрыться.

Сквозь незастекленное, не имеющее ставней окно Креслин видит дымку серых облаков, сулящих еще один жаркий и сухой день.

– Одевайся в кожу, Креслин, – слышится из-за двери в коридор голос Клерриса.

Юноша с серебряными волосами открывает дверь и спрашивает:

– Где Мегера?

– В умывальной, – отвечает Черный маг. Как обычно, его поношенная одежда безупречно чиста.

– А с чего это ты заявился в такую рань? – интересуется стоящий перед ним лишь в рваном нижнем белье Креслин.

– Чтобы сообщить, что в гавань заходит твой корабль.

– Мой? У меня нет никаких кораблей, – хмыкает соправитель Отшельничьего, спеша к умывальне. Побрившись, он будет выглядеть пристойнее, а холодный душ, возможно, поможет прогнать сонливость.

– Это сутианское каботажное судно под флагом Западного Оплота. Попозже утром оно подойдет к Краю Земли, – говорит Черный маг с веселым воодушевлением, какого Креслин не может в нем припомнить. И вышагивает он бодро, как молодой.

– Говоришь, скоро причалит? Хорошо, только мне надо бы собраться с мыслями...

– Было бы с чем собираться...

Не обращая внимания на донесшийся из-за занавески душа язвительный шепоток Мегеры, Креслин начинает бриться; прежде чем успевает закончить, его рыжеволосая соправительница, посвежевшая, в липнущей ко влажной коже одежде, выскальзывает из-за занавески. Бросив Креслицу привычное «Прекрати сейчас же...», она уходит.

Юноша становится под ледяной душ – нагретую солнцем воду уже использовала Мегера. Ее слова его не задели: он слишком устал, чтобы испытывать смущение.

– Ты чересчур много работаешь, как бы не надорваться, – замечает Клеррис, поворачиваясь и всматриваясь в линию восточного горизонта.

– Усталость мне на пользу, я могу, по крайней мере, свалиться и забыться, не видя снов. К тому же каждый такой день знаменуется новым полем, садом или каменной кладкой. И добавляет мне малую толику понимания могучей и грандиозной природы гармонии.

– Тебе нужно будет поговорить с Лидией.

– Я не против, только где она?

– На этом корабле. А откуда, по-твоему, я узнал, когда он прибудет?

– Об этом я не подумал.

Завтракают втроем принесенными Клеррисом ябрушами и хлебом. Креслин жует ломоть, сидя на единственной завершенной стене террасы, по пояс высотой. Эта ограда будет окаймлять дорожку к дому для гостей. А самый дом, возможно, никогда так и не будет построен.

Как и юноша, Мегера ест молча, откусывая маленькие кусочки. Он не смотрит в ее сторону, считая, что не может позволить себе подобные взгляды. Особенно с учетом того, что ей передаются все его ощущения.

Так же в молчании они спускаются к пристани. Парус уже хорошо виден.

Лоцманская лодка подходит к судну, чтобы сопроводить его к причалу. Сутианский корабль – трехмачтовый, самой большой, какой доводилось видеть юноше, – уже вошел в гавань и, подгоняемый легким ветерком, приближается к причалу.

Юный регент касается ветров и проверяет прибрежные воды, но ни других судов, ни белизны хаоса, сопутствующей магам Фэрхэвена, поблизости не обнаруживается.

Когда же он полностью возвращается в свое тело, судно уже стоит у пристани. Два матроса спрыгивают на причал, чтобы закрепить линь на тяжелой каменной швартовочной тумбе.

Опускаются сходни, и все трое направляются к вновь прибывшим. На дальнем конце пристани выстроился вооруженный отряд под началом Джориса.

Креслин шагает впереди.

Лысеющий мужчина в накинутой поверх синих матросских штанов и рубахи золотистой безрукавке приветствует Креслина и Мегеру такими словами:

– Вы тут, что ли, регенты, а? Больше на пугала похожи, даром что молодые. Ладно, у нас на борту уйма всякой всячины, и мы хотим, чтобы это поскорее сгрузили. Гавань ваша для нас маловата, а в море, ежели судить по ветру, скоро разразится шторм.

– Что тебе требуется от нас?

– Всего-навсего печать на бумагах о разгрузке. Вам самим не стоит и утруждаться, ее может приложить любой писец, который смыслит в действующих...

– На настоящий момент писцов у нас здесь меньше, чем регентов. Разгружайтесь, а мы там разберемся с бумагами.

Не успевает Креслин договорить, как торопыга-капитан уже спешит на свое судно. Перед юношей стоит крепкая черноволосая женщина со странно знакомой улыбкой. Где они виделись? Ему никак не удается вспомнить это.

– Капитан стражей Шиера. Регент Креслин. Регент Мегера, – каждый из соправителей удостаивается легкого кивка.

– Не было ли у вас затруднений с магами? – интересуется Креслин.

– Нет, – с усмешкой отвечает женщина, – может быть, потому, что мы убедили капитана идти под нашим флагом, – она указывает на среднюю мачту. – Правда, одна военная шхуна следовала за нами, но отстала на полпути к заливу.

Приметив на фоне лазоревого неба скрещенные черно-серебряные молнии, Креслин улыбается ей в ответ:

– У тебя, кажется, полный отряд?

– Два с половиной взвода, но по большей части новобранцы.

– Вы, наверное, привезли кое-какие припасы. Можно приниматься за разгрузку?

– Тут не помешали бы лошади и телеги. Целительница... Она... проявила незаурядную настойчивость. Мы привезли полевые пайки из расчета на три месяца, лекарства, семена и старое, но вполне годное к употреблению оружие, которого хватит еще на два взвода.

Креслин не открывает рта, но Мегера улавливает его изумление.

– И это не все. В Сутии целительница закупила множество инструментов для обработки дерева и камня, а передний трюм наполовину забит строительной древесиной. Вроде бы такой, какая не годится для нашего холодного климата. Во всяком случае, маршал объяснила отправку ее сюда именно так.

– Вот где настоящее волшебство! – со смехом восклицает Креслин.

Шиера смеется вместе с ним. Спустя мгновение она поворачивается к кораблю:

– Начать разгрузку!

Креслин обводит взглядом выстроившихся на палубе в полном боевом облачении стражей, примечает кучку – не более дюжины – детей и консортов. А вот и фигура в зеленом – он ожидал, что увидит ее. Клеррис уже на палубе и обнимает Лидию, и у Креслина начинает щипать глаза. Он снова переводит взгляд на Шиеру. Со спины капитан стражей определенно кого-то ему напоминает...

– Это не просто политика, – замечает Мегера, придвинувшись ближе к его плечу. – Кажется, маршал нашла единственный способ сказать тебе о своей любви.

Креслин не отвечает, потому что сказать ему нечего. Он смотрит, как Клеррис и Лидия отстраняются друг от друга, улыбаясь совершенно одинаковыми улыбками. Они не держатся за руки, но близость между ними и без того очевидна.

Открывается люк носового трюма, и два матроса закрепляют над ним ручную лебедку.

– Мегера, ты не хотела бы составить компанию капитану стражей Шиере? – спрашивает Креслин. В действительности это не вопрос, поскольку у него нет сомнений: иметь дело с воительницами из Западного Оплота лучше не ему, а именно ей.

– Да, конечно, ведь капитан, надо думать, предпочитает не... Хотя, – тут ее лицо озаряет на редкость ясная улыбка, – пожалуй, мы оба можем вызывать у нее некоторое беспокойство.

Креслин тоже искренне улыбается, что в последние дни случалось нечасто.

– Мы могли бы... Впрочем, тогда мне пришлось бы объяснять, как обычный мужчина ухитрился сбежать из Западного Оплота, а тебе, наверное, пришлось бы что-нибудь поджарить в знак серьезности своих намерений.

– Решено, беру стражей на себя, – холодно произносит Мегера, оставив Креслина недоумевать: чем он прогневил ее на сей раз?

– Чтобы женщину уважали, ей не обязательно прибегать к силе или к магии, – отвечает на невысказанный вопрос Мегера, глядя мимо него на пристань, где строятся сошедшие на берег стражи.

– Я имел в виду не это... – извиняющимся тоном бормочет Креслин.

– Ну, конечно... суженый, – она качает головой.

По трапу спускаются Черные. Лидия несет черный кожаный футляр, который кажется ему знакомым.

– Креслин, позволь представить тебе... – начинает Клеррис.

– Мы уже знакомы, – мягко перебивает его юноша. – Мне ли не помнить Лидию, ведь я обязан ей жизнью, если не большим, – Креслин кланяется. Он не кланялся никому с тех пор, как покинул Западный Оплот, но целительница бесспорно заслуживает этого.

Однако она краснеет, да и на лице Клерриса появляется смущение.

– Это большая честь, Креслин... тем паче от регента, – произносит Лидия тоном, который не вполне ему понятен.

– Коли он способен на такой знак уважения, для него, пожалуй, еще есть надежда, – язвительно бормочет Мегера.

– Лидия, позволь представить тебе Мегеру, мою соправительницу и суб-тирана Сарроннина.

– Рада познакомиться. Тиран проявила готовность помочь острову.

– Дражайшая сестрица? И в чем же проявилась ее щедрость?

– В обещании поставить зерно, оливки и строительные материалы... после завершения сбора урожая.

– О! Буду ждать с нетерпением.

Креслин молча кивает, прекрасно понимая смысл такой отсрочки. Риесса поддержит их лишь в том случае, если они, невзирая на козни магов и прочие напасти, продержатся до осени, то есть докажут способность выжить самостоятельно.

– Прости, Лидия, но я должна распорядиться насчет устройства стражей, – говорит Мегера. – Буду рада поговорить с тобой попозже.

Она направляется к Шиере, которая по-прежнему кажется Креслину неуловимо знакомой, а Лидия подает юноше черный футляр.

– Это от маршалка.

Креслин сдвигает брови, силясь сообразить, что бы такое могла послать ему Ллиз, но, приняв футляр, тут же понимает, что там гитара. С чего бы это?

– В футляр вложена записка.

Креслин, однако, решает, что не стоит читать записку прямо на пристани, тем более что к нему спешит капитан корабля.

– Прошу прощения, но, похоже, у меня еще есть кое-какие дела.

– Если хочешь, мы с Лидией отнесем гитару в башню, – предлагает Клеррис.

– Был бы весьма благодарен.

– Регент Креслин! Регент Креслин!

Улыбнувшись целительнице и Черному магу, юноша поворачивается к нетерпеливому капитану, держащему в руках ворох пергаментов.

LXXXI

– Физически ты подготовлена совсем неплохо для начинающей. Но... – Мегера поднимает брови, ожидая, что же скажет капитан стражей, – ...но не знаю, сумеешь ли ты за три месяца или полгода освоить то, чему у нас учатся всю жизнь.

– Сумею! – заявляет Мегера. – У меня нет выбора.

– Но ведь Креслин не так уж и суров. Моя сестра уверяла, что у него доброе сердце.

– Не в нем дело. Как раз от него мне защищаться не требуется. К тому же я видела его в бою и вынуждена признать: каковы бы ни были мои успехи, едва ли я смогу взять над ним верх в поединке. Но научиться этому я должна, – Мегера берется за белый деревянный меч. – С чего начнем?

В ответ капитан стражи поднимает брови:

– Разумеется, с самого начала. С того, как ты держишь оружие... – рыжеволосая слабо улыбается, но позволяет Шиере переставить ее пальцы. – ...И с того, как ты стоишь.

Мегера понимает, что обучение будет стоить ей синяков и шишек, но эта боль не идет ни в какое сравнение с огнем, оставившим шрамы на запястьях.

– Начнем, но смотри – не пожалей...

Возможно, ей и впрямь придется несладко, однако время сожалений миновало. Приняв решение, Мегера гонит прочь все посторонние мысли и полностью сосредоточивается на сложном искусстве боевой стойки и хватки за рукоять.

LXXXII

Человек в серых кожаных штанах и линялой зеленой рубахе с обрезанными выше локтей рукавами долго стоит на краю пристани, глядя на взбухающее за волноломом море и захлестывающие камни белые буруны. На пристань падает тень западных холмов. Скоро закат. Креслин поворачивается к западу, где туманные облака уже начинают ловить оранжевые и розовые отблески готового погрузиться в море за высокими склонами солнца, бросает последний взгляд в сторону Башен Заката и уходит.

Стоптанные сапоги словно бы сами собою несут его от причала к недостроенной гостинице, где под крышу подведена лишь общая зала, служащая питейным заведением. Завершение жилых помещений задерживается – отчасти из-за неточностей в плане, но прежде всего потому, что, выполнив самую, как им кажется, важную задачу, солдаты заметно подрастеряли интерес к строительству. А вот стражи из Оплота, как ни странно, стали помогать в возведении на утесе резиденции для регентов, причем с таким рвением, что уже закончили несущие стены и перегородки, сделав всего за восемь дней больше, чем Креслин чуть ли не за три месяца.

Стражи, которые работают с Мегерой над расширением башни, добились еще больших успехов. Она-то находит с ними общий язык, и это касается не только обучения боевым искусствам.

Покидая пристань, Креслин проходит мимо двух рыбаков, складывающих для просушки сети.

– Добрый вечер, господин, – говорит седовласый мужчина, лишь на миг подняв глаза от своих снастей.

– Добрый вечер, – с улыбкой отвечает Креслин. – Готовитесь к завтрашнему лову? В море, наверное, выйдете спозаранку?

– Иначе нельзя, если не хочешь остаться без улова.

Другой рыбак, посмуглее и помоложе, лишь молча кивает, однако, удаляясь, Креслин слышит позади шепот:

«...слышь, регент-то новый, с этой рыжей ведьмой...»

«...что он колдун, что она колдунья...»

«...может, оно и лучше. Колдунам сподручней...»

«...может, и лучше...»

Креслину хочется надеяться, что рыбак, поверивший в способность «колдунов» наладить лучшую жизнь, не просчитался.

Остановившись у недостроенной гостиницы, юноша осматривает уже покрытый черепицей угол и движется дальше, огибая кучи грубо обтесанных камней. В общем зале сложен камин, а пол замощен каменными плитами, которые осталось лишь скрепить раствором. Окна пока не имеют ни стекол, ни ставней, но близится лето, а в жаркую погоду можно обойтись и без этого.

Однако Клеррис уверяет, что прибрежный песок к востоку от гавани вполне пригоден для производства дымчатого стекла, а застекленные окна позволят нормально жить и в гостинице, и в цитадели круглый год.

Строительство разом трех зданий, попытка вырастить урожай на нескольких полях и вернуть к жизни пару запущенных садов отнимают у Креслина большую часть времени, а немногое оставшееся занимают физические упражнения да беседы – с Шиерой, Хайелом, Мегерой, Лидией и Клеррисом. Беседы о том, чем еще ему стоит заняться.

Глубоко вздохнув, он ступает на затененный участок склона и начинает подниматься к резиденции. По пути он снова вспоминает о записке от Ллиз. Несколько торопливых слов, которые могут означать что угодно... или ничего. Слова, которыми он не поделился ни с кем, по которые врезались в его память.

«Нечто, чего не завоюешь холодной сталью, – бормочет он. – Например, Мегера...»

Только сейчас, задумавшись обо всем этом, он соображает, что до сих пор и словом не обмолвился Мегере о своем умении играть на гитаре и петь. Собственно говоря, покинув Оплот, он пел только однажды, для дочери торговца Лоркас, уверявшей, что его ждет принцесса. Губы юноши кривятся. Без принцессы и вправду не обошлось, но все вышло совсем не так, как представляла себе Лоркас.

Ну что ж, придет время, и гитара тоже пригодится. Креслин давно убедился в том, что лишних навыков и умений не существует. Это должно относиться и к музыке.

В тот миг, когда на ум приходит эта мысль, Креслину слышится у дороги какой-то глубокий звук, на который накладывается эхо его шагов. Он останавливается и прислушивается. Ничего – только шум прибоя, шелест волн, набегающих на узкую полоску песка под отвесными черными скалами восточного побережья.

Сквозь сумрак он видит впереди свет лампы. Мегера дома. Вздохнув, юноша прибавляет шагу и скоро ступает на террасу.

– Мегера! – окликает Креслин, открывая дверь уже подведенной под крышу, но еще не отделанной парадной приемной. Не дождавшись ответа, он закрывает за собой дверь, пересекает неосвещенный зал и, оказавшись в коридоре, ведущем к спальням, останавливается у ее двери.

– Мегера!

– Заходи.

Рыжеволосая сидит на топчане, покрытом стеганым одеялом. Помимо топчана в спальне находятся табурет и узкий стул с решетчатой спинкой. Вычищенная и отполированная латунная лампа проливает свет на безупречно подогнанные каменные плитки и плетеный травяной коврик.

– Как прошел день? – спрашивает Креслин, опускаясь на маленький, но прочный табурет.

– Немного устала...

Юноша обращает внимание на ее застегнутую до горла на все пуговицы блузу с пышными, длинными рукавами, закрывающими запястья... Оно и немудрено, когда надо жечь древесный уголь.

– Древесный уголь – это чтобы варить стекло?

Мегера кивает:

– Да. Дело идет, но только медленно. Вот будет готова печь, тогда некоторые из стражей смогут взять это на себя. А как у тебя?

– Мы использовали имевшееся стекло. Питейный зал уже готов и кухня тоже. Задержка с жилыми помещениями и прихожей, – даже отвечая на вопрос, Креслин не может не думать о том, что же она от него скрывает. – Чем занималась с Шиерой?

– Ничем особенным. Я просто стараюсь, как могу, освоить искусство стражей.

– Ну а что ты утаиваешь от меня? – с ухмылкой спрашивает Креслин.

– Да пропади ты пропадом! – взвивается Мегера. – Пропади со всеми потрохами и со своей дурацкой честностью! Ненавижу тебя! Убирайся!

– А что я такого сделал?

– Дело не в том, что ты сделал, а в том, каков ты есть. Расселся здесь, ухмыляешься, а сам испорчен насквозь. Настолько, что сам этого не понимаешь. Проваливай!

Юноша с серебряными волосами выходит, закрывает за собой дверь и слышит, как внутри задвигается засов. Вернувшись в свою пустую спальню, он долго, уже после того как в соседней комнате гаснет свет, стоит в темноте у окна, прислушиваясь к шепоту бриза и глядя, как облака затягивают темное поле, усеянное сияющими звездами, из которых Северная ярче всех.

LXXXIII

Подавшись вперед, Мегера подставляет свой деревянный меч под клинок младшего стража, скользящим движением обводит его и делает выпад.

– Выпад получился неплохо, но по завершении удара ты не вернулась в стойку, – замечает старший дежурный страж. – Забудь о том, что это учеба, и действуй как в бою, когда ты должна убить, чтобы не убили тебя.

Рыжеволосая утирает лоб и обводит взглядом двор, служащий стражам из Западного Оплота тренировочной площадкой. Три других пары стражей продолжают упражнения – никто из них даже и не посмотрел в ее сторону. Остальные женщины из отряда, не считая трех, работающих с Креслином на утесе, заняты приведением в порядок жилых помещений, предназначенных для них самих.

С чего тем трем воительницам вздумалось помогать ему, Мегера не знает и предпочитает не забивать себе этим голову. Отгоняя посторонние мысли, она сжимает рукоять тренировочного меча и тут же слышит замечание:

– У тебя пальцы побелели. Не стискивай рукоятку так крепко.

Мегера ослабляет хватку, одновременно думая о предстоящей встрече с Креслином и Лидией. По поводу стекла.

– Попробуй еще раз, – говорит ей страж, – и помни: даже если ты сразила противника, это не значит, что рядом не окажется другого, готового нанести удар.

Резко кивнув, она переходит к следующей паре, присматривается к движениям сражающихся:

– Если вам обеим не терпится расстаться с жизнью в первой же схватке, то можете продолжать в том же духе...

Глубоко вздохнув, Мегера возвращается на исходную позицию и взмахом деревянного клинка дает понять, что готова. Если Клеррис прав, то довольно скоро меч может оказаться единственным доступным ей средством защиты.

Плечи ее отчаянно ноют, а синяков и ссадин на руках куда больше, чем она могла себе представить. Но никто об этом не догадывается. Ведь теперь на ней всегда блуза с длинными рукавами.

– Не только... стражи из Оплота... умеют... биться... насмерть... – сбивчиво выкрикивает она, отбивая удары.

На сей раз она не атакует, а защищается.

– Все в порядке, госпожа? – спрашивает младший страж, юная девушка, едва достигшая возраста, позволяющего поступить на службу.

– Все прекрасно. Давай еще разок.

Однако упражнения пора заканчивать: ей нужно идти. Времени отчаянно не хватает, и Мегера может лишь удивляться тому, как Креслин ухитряется управляться разом со столькими делами. Но у нее все равно перед ним должок, должок за его свиноголовость и неспособность ее понять.

– Будь проклят... – шипит она, выписывая клинком оборонительные восьмерки. Когда Мегера представляет себе на месте младшего стража Креслина, меч ее начинает двигаться с удвоенной быстротой. А того, что желудок скручивает узлом, она предпочитает не замечать.

LXXXIV

Лучи послеполуденного солнца, пробившись сквозь затянувшие северо-западный небосклон тучи, падают в узкое окошко старой части ныне расширенной цитадели.

– С общим залом вышло не то, – хмуро бормочет Хайел. – Питейное заведение работает, но вовсе не так, как было задумано. Мои ребята сидят в одном углу, ейные стражи – в другом, и одни косятся на других с неприязнью. Хорошо хоть, до драки не доходит. Довольны только рыбацкие жены, устроившиеся в заведение подавальщицами. Чем меньше люди разговаривают, тем больше пьют. Правда, и выпивки в обрез, с этим тоже могут возникнуть затруднения.

– Ну, пусть тогда твои люди... Не знаю, неужто нельзя чуточку потерпеть без пьянства? Как только в садах созреют плоды, часть их можно будет пустить на хмельное. Или... – Креслин задумывается о других растениях. – Тут на утесах растут пурпурные ягоды. Вкуса никакого, но если сок перебродит, получится то что надо. Скажи, а кто-нибудь из твоих гонит самогон?

– Есть такие, – признает Хайел. – Но не думаю, чтобы тебе захотелось пить эту дрянь.

– Любое пойло можно довести до ума, если приложить старание. Распорядись, чтобы им зачлось по полнаряда за сбор ягод для последующего сбраживания. Когда напиток будет готов, позови Мегеру и Клерриса: они обработают бочки, так что питье станет вполне приемлемым.

Удивительно, но чем больше удается сделать, тем больше встает новых задач. Стоило расширить цитадель, как возникли вопросы об отсутствии некоторых необходимых удобств и нехватке постельного белья. А теперь вот приходится думать еще и о винокурении да пивоварении!

Креслин пожимает плечами. Мегера с Шиерой рьяно взялись за расширение цитадели, благо Лидия привезла из Сутии необходимые материалы и инструменты. Теперь крыша над головой есть, можно сказать, у всех, но как обеспечить всех еще и постельными принадлежностями? Ни льна, ни хлопка на острове не растет, да и прядилен с ткацкими мастерскими покуда не заведено.

Во всей этой утомительной каждодневной рутине, когда приходится вникать во все хозяйственные мелочи и работать, разрываясь на части, чуть ли не круглые сутки, ему немало помогает здравый подход Мегеры.

– Нам это нужно? А к какому времени? – спрашивает она по десять раз на дню, стоит завести речь об очередной насущной нужде. И она права: необходимо уметь выделять самое важное и определять очередность.

Креслину хочется, чтобы все делалось сразу, но при таком подходе магия, как выясняется, почти бесполезна. Например, Креслин выучился у Клерриса способам усиления гармонического начала в растениях, что стимулирует рост и способствует плодоношению. Но прежде чем гармонизировать растения, нужно провести сев и получить хотя бы проростки. Хорошо еще, что ему удалось убедить нескольких предприимчивых консортов, горстку рыбачьих жен и двух увечных рыбаков расчистить, вспахать и засеять давно заброшенные нивы на нижнем плато к северу от гавани. Лидия обнаружила там пару источников, и будущие фермеры, прорыв каналы, повели к полям воду.

Потирая натруженные плечи, Креслин размышляет о том, найдет ли когда-нибудь время довести до ума их с Мегерой дом, в котором сейчас отделаны лишь две спальни, а гостиная, так называемый кабинет, столовая и кухня остаются незавершенными.

– Ну, – устало соглашается Хайел, – это, пожалуй, сгодится. Во всяком случае, на первое время. Однако выпивка выпивкой, а взаимная неприязнь – совсем другое дело. Они по-прежнему будут пить и смотреть друг на друга косо.

– А как насчет менестреля?

– Ну, менестрель... Кто к нам сюда потащится? Во всяком случае сейчас.

Юноша с серебряными волосами рассеянно кивает, вспоминая о записке своей сестры.

– Как раз тут, может быть, что-то и получится. На худой конец, стоит попробовать.

– Ты о чем?

– Да так... Встретимся в общем зале после ужина.

Рослый начальник гарнизона поднимается с весьма озадаченным видом.

– Это либо сработает, либо нет, – бросив с улыбкой эту маловразумительную фразу, юноша направляется к дому на утесе.

Он окликает Мегеру, но ответа нет, и ни в доме, ни поблизости не ощущается чьего-либо присутствия.

Забрав гитару, Креслин облокачивается на ограду спиной к низкому солнцу и пробегает пальцами по ладам. Хотя руки его теперь в мозолях, подушечки пальцев вовсе не такие жесткие, как были когда-то. Спрятав гитару в кожаный футляр, юноша припоминает песни – немногие сочиненные им самим и множество выученных, в первую очередь, слышанных от другого певца с серебряными волосами.

Пока Креслин предается размышлениям и воспоминаниям, солнце прячется за холмы, но Мегера так и не появляется. Впрочем, это не удивляет, ведь в последнее время она почти не расстается со стражами из Оплота, а оставшееся время проводит в беседах с Лидией. Ночует, правда, в своей спальне, но даже обедает в цитадели, в компании Шиеры.

По приближении сумерек Креслин берет гитару, спускается вниз и направляется в общий зал недостроенной гостиницы.

– Что это? – удивляется Хайел.

– Гитара. Говорят, музыка способствует сближению.

Вместе они заходят в открытую дверь в западном, почти завершенном крыле здания. Правда, окна пока обходятся без стекол и ставней, но Клеррис с Мегерой уже сложили маленькую печь, а Черный маг обещает, что стекло, пусть толстое и мутное, скоро будет.

Войдя в зал, Креслин выжидает, когда его глаза приспособятся к сумраку. Помещение слишком велико, а освещают его лишь с полдюжины небольших ламп, позаимствованных, как подозревает юноша, из цитадели и заправленных, судя по запаху, чем-то вроде рыбьего жира.

Проморгавшись, Креслин подтаскивает прямо к двери колченогий стол, тоже раздобытый где-то Клеррисом, и поворачивается к Хайелу:

– Ты не мог бы найти мне какой-нибудь табурет?

Капитан выразительно качает головой, однако не возражает, а направляется к помещению, которое должно будет стать кухней, а пока служит кладовкой для хранения хмельных напитков, засохшего сыра и раскрошившегося печенья.

«...ишь, заявился. Что его сюда занесло...»

«...колдунья его вечно сидит с этими суками, а этот и вовсе один уселся...»

Не обращая внимания на перешептывание солдат, Креслин смотрит в угол, где среди коротко остриженных стражей резко выделяется длинными огненно-рыжими волосами Мегера. Заметив его, она тут же отводит взгляд, но все же в ее холодных глазах мелькает недоумение.

– Вот... лучше тут не достать, – Хайел ставит перед столом грубо сколоченный табурет.

– Сгодится, – Креслин выносит табурет на свободное пространство между столами, достает из футляра гитару и садится.

В зале воцаряется тишина.

Перебирая струны, юноша жалеет, что не попрактиковался перед этим выступлением, хотя времени на это у него попросту не было. Он еще раз оглядывает помещение. Стражи из Оплота тесной кучкой сидят за грубыми столами возле обращенной к морю стены, а монтгренские солдаты собрались перед открытыми оконными проемами, сквозь которые, неся с собой из гавани запах соли и рыбы, проникает прохладный морской бриз.

С неуверенной улыбкой, в ответ на которую не улыбается никто, даже сидящая рядом с Шиерой Мегера, Креслин говорит:

– Вкусы у разных людей разные, а я знаю не так много песен, которые одинаково понравились бы и в Монтгрене, и в Западном Оплоте. Так что слушайте те, которые придутся вам по душе, а на другие попросту не обращайте внимания.

Его пальцы касаются струн, и в зале звучит песня.

Когда Креслин умолкает и серебряные, лишь с легким налетом меди ноты тают в воздухе, в зале воцаряется тишина. Никто не только не говорит, но, кажется, даже и не дышит. Ничего не говорит и сам юноша; вместо того он снова берется за гитару.

Закончив, юноша делает паузу и, надеясь, что не перепутал слова, потирает отвыкшие от струн пальцы.

– ...Еще, – доносится из зала едва слышный шепот. – Еще...

Креслин поудобнее устраивается на табурете.

Эта незатейливая песенка вызывает улыбки на лицах герцогских солдат, а вот стражей из Оплота, похоже, оставляет равнодушными. Подумав, Креслин заводит другую, на ходу припоминая слова:

Песня, пропетая с нарочитым нажимом, вознаграждается сардоническими усмешками монтгренских солдат и довольным смехом старших стражей из Оплота.

Пальцы Креслина болят, в горле пересохло. Используя паузу, чтобы припомнить еще хотя бы пару песен, он озирается по сторонам, и Мегера подает ему маленькую чашку сока. Она бледна как мел.

– С тобой все в порядке? – спрашивает юноша.

– Все нормально. Я подумала, что тебе не помешает смочить горло, – отвечает она и садится на свое место рядом с Шиерой.

Пока Креслин пьет, в помещении царит выжидательная тишина. Вздохнув, певец ставит пустую чашку рядом с табуретом и вновь касается струн.

Когда стражи начинают ему подпевать, он едва не сбивается, но удерживает ритм. Песню заканчивают хором.

Стоит ей отзвучать, Креслин поворачивается к солдатам Хайела:

– Я с удовольствием исполнил бы и ваши песни, но, признаюсь, мне пришлось покинуть герцогство раньше, чем я успел выучить хотя бы одну. Может быть, кто-нибудь из вас... кто-нибудь споет, а я подыграю.

Из-за стола нерешительно поднимается темноволосый парень – Торкейл.

– Вообще-то петь я не мастак... – его товарищи встречают это заявление дружным гоготом. – ...Но несколько песенок знаю.

Взглянув в сторону стражей, Креслин видит, что их суровые лица смягчились. Конечно, сближение столь разных людей будет делом нелегким и потребует немало времени, но надо же с чего-то начать.

Певец из Торкейла и впрямь неважнецкий, однако Креслицу удается подобрать мелодию, и вскоре песню подхватывают более сильные голоса.

Отыграв еще две мелодии, юноша, пальцы которого уже сбиты чуть ли не в кровь, поднимается с места.

– Я с удовольствием уступлю гитару любому...

Больше всего он боится, что гитару никто не возьмет, но страхи оказываются напрасными. Статная женщина из числа стражей выступает вперед, и Креслин с облегчением занимает место за пустым столом.

У стража оказывается прекрасный голос, великолепное чувство ритма, и начинает она не с марша, а со старинной баллады.

Креслин поднимает чашку, и одна из подавальщиц тут же наполняет ее соком. Юноша делает глоток раньше, чем успевает сообразить, что у него нет с собой ни монеты.

– Не думаю, что милостивый господин должен платить за питье в собственной таверне, – с улыбкой произносит женщина, – тем паче после такого прекрасного выступления.

К столу Креслина приставляют еще два стула, на которые усаживаются Мегера с Шиерой. Стоит юноше поднять глаза, как Мегера знаком подзывает Хайела, который берет стул, наскоро сколоченный несколько дней назад из обрезков строительных досок. Капитан островных солдат занимает место слева от регента.

– Я и не знала, что ты еще и певец, – в словах Мегеры слышен укор.

– До сих пор у меня не было случая рассказать, да ты ни о чем таком и не спрашивала, – рассеянно отвечает Креслин. Его все еще занимает поющий страж с гитарой.

– Фиера рассказывала, что, когда он начинал петь у себя в комнате, весь коридорный караул тайком собирался у его дверей, чтобы послушать, – говорит капитан стражей с неожиданной теплотой в голосе.

У юноши отвисает челюсть. Фиера? Шиера? Не потому ли эта немолодая женщина кажется ему знакомой, что она с Фиерой в родстве?

– Фиера, – решается спросить Креслин, – она тебе кем доводится?

– Младшей сестрой. Она много рассказывала о тебе, может быть, даже слишком много.

– Как она поживает?

Мегера напрягается, но Креслин не обращает на это внимания.

– Отправилась с отрядом в Сарроннин. Должна вернуться в этом году, но попозже.

– А откуда здесь взялась гитара? – интересуется Хайел.

– Гитара моя, – отвечает Креслин. – Я оставил ее в Оплоте... а Лидия, целительница, привезла. По просьбе моей сестры Ллиз – та решила, что гитара мне пригодится.

– Ты никогда не играл на людях? – спрашивает Шиера с такой улыбкой, как будто знает ответ.

– Не доводилось. Да и побаивался, хотя музыка порой помогает. Вторая песня, там, где про голубку, пожалуй, спасла меня от Белых магов.

– Надо же, он побаивался. Что-то по тебе незаметно, – с холодком замечает Мегера.

– Страх испытывают все, – медленно отвечает он, – но рожденные в Западном Оплоте его не выказывают.

Мегера переводит взгляд на капитана стражей, и Шиера кивает.

– Да, чувствовать страх человек может, но никто не должен позволять страху сказываться на его действиях. Кстати, это одна из причин, по которым женщины лучше подходят для роли стражей, чем мужчины. Последние слишком часто пытаются скрыть страх за показной бравадой и идут на напрасный риск. Нас учат осознавать свой страх и, осознав, оставлять его в стороне.

Заслышав слова о склонности мужчин к «показной браваде», Хайел поднимает брови, но ничего не говорит и лишь делает из глиняной кружки большой глоток.

Гитара звенит, наигрывая ритмичный марш. И мужчины, и женщины за обоими столами поддерживают ритм хлопками в ладоши.

LXXXV

Чувствуя, что к ноющим мускулам добавилась еще и боль в пальцах, Креслин встает и, вымучив улыбку, говорит:

– Я, пожалуй, пойду вздремну. Лидия переглядывается с Клеррисом.

– Надеюсь, ты нам еще сыграешь, – говорит Хайел. – Было здорово, мы получили настоящее удовольствие.

Пожимая плечами, Креслин берет гитару и ослабляет струны, после чего прячет инструмент в футляр. Прикосновение к защелкам лишний раз напоминает ему, как давно он не касался струн.

Хотя воины из Монтгрена и Оплота по-прежнему сидят за разными столами, они уже не ворчат и смотрят друг на друга без признаков враждебности. Креслин надеется, что со временем сюда будут приходить не только одинокие солдаты и стражи. Люди начнут отдыхать здесь целыми семьями.

– Да, мы все надеемся снова услышать твою игру, – вторит Хайелу Шиера.

– Мне нужно поговорить с тобой, – тихим, усталым голосом произносит Мегера.

– Сейчас?

– Дома. Я долго здесь не задержусь.

С ее лица так и не сошла мертвенная бледность, и Креслин чувствует беспокойство: она слишком выкладывается и, наверное, переутомилась. Разумеется, Мегера тотчас слышит его мысли:

– Прекрати. Прекрати, пожалуйста... – Мегера направляется к нему, но неожиданно ее останавливает Клеррис:

– Можно задержать тебя на минуточку?

– А это не может подождать до завтра?

– Боюсь, что нет.

Креслин вздыхает с облегчением, поскольку иметь дело с раздраженной Мегерой теперь придется Клеррису. Однако все равно он чувствует себя виноватым. Его догоняет Лидия:

– Не возражаешь, если я немножко пройдусь с тобой? Я должна тебе кое-что сказать.

Юноше не нравится тон, которым произнесены эти слова.

– Не возражаю. Ну, где я еще прокололся?

– Прокололся?

– Ну, дал маху... Короче, что я сделал не так? В последнее время вы с Клеррисом только и делаете, что тычете меня носом в мои ошибки.

– Положим, мы делаем не только это, а ты не больно-то прислушиваешься к нашим упрекам, – с полушутливым укором говорит целительница, приноравливаясь к его шагу.

– Наверное, я их заслуживаю. Но что не так на сей раз?

– Мегера. Сегодня вечером ты огорчил ее, и уже не в первый раз.

– Опять? Что бы я ни делал, все не по ней. Разговариваешь с ней – злится, молчишь – злится еще пуще!

– Креслин... – мягкий укор в голосе женщины несколько охлаждает юношу.

– Да? – устало произносит он.

– Мегера твоя жена.

– Не более чем по названию.

– А ты когда-нибудь спрашивал ее, почему?

– Нет, тут и так все ясно.

– А говорил ты ей о любви?

– А это нужно?

Лидия фыркает.

– Чего смешного, – ворчит он, – понятно же, что всякие слова бесполезны. Она и без слов чувствует, что, глядя на нее, я не могу ее не хотеть, и от этого приходит в ярость.

– Предположим. А что чувствовал ты, всякий раз, когда шел через пиршественный зал Западного Оплота?

Креслин судорожно сглатывает.

– То-то и оно... А ведь ты не ощущал помыслов и желаний стражей, просто видел их лица и слышал шепотки. А каково бы тебе пришлось, знай ты, что за мысль кроется за каждым словом?

Тон целительницы холоден, точно северные звезды. Ее слова разят, словно клинок, прямо в сердце. Юноша отмалчивается, чувствуя, как начинает щипать глаза.

– Твоя жена – пусть она стала твоей женой только благодаря козням Риессы – за все это время слышала от тебя разве что парочку теплых слов. Ты никогда не ухаживал за ней, не старался ей понравиться, и она чувствовала лишь твое постоянное вожделение. Разве это поможет сблизиться? Поможет ей понять, что ты ее любишь?

Креслин ежится, ибо слова целительницы подобны ледяным ветрам, какие ему случалось вызывать с Крыши Мира.

– При всяком удобном случае ты демонстрируешь очередное умение, а сегодня вечером задел ее особенно сильно. Ты пел песни любовные и военные, шутливые и серьезные, марши и бал-ла-ды, на глазах у всех вкладывая в них свою душу. Раскрывая себя перед людьми почти незнакомыми, почти чужими. А она, женщина, которую ты вроде бы любишь, никогда не слышала твоего пения, даже не подозревала о подобном таланте. Как ты думаешь, ее это сильно обрадовало?

– Хм... едва ли.

– Вот именно, – голос Лидии звучит теперь несколько мягче. – Так что если сегодня вечером она снова обрушит на тебя свой гнев, ты должен понять его причину.

– Ну, пойму. А дальше-то что делать?

– Прежде всего – выслушать все то неприятное, что она тебе скажет. Осмыслить услышанное и воздержаться от ответных уколов. Не демонстрировать ни превосходства, ни чувства вины, а просто объяснить ей, что до сих пор действительно не понимал, что творится в ее душе, и теперь постараешься исправить это, относясь к ней как к другу.

– Не знаю, получится ли...

– Если не получится, – произносит Лидия, резко остановившись, – вы оба не доживете до конца лета. Доброй ночи, Креслин.

Она уходит, и шаги ее так легки, что их заглушает мягкий шелест набегающих на песок волн и трели цикад.

Некоторое время Креслин стоит, надеясь расслышать то ли удаляющиеся шаги Лидии, то ли приближающиеся шаги Мегеры, но так ничего и не услышав, медленно бредет вверх по склону. Дома он зажигает лампы, сначала в своей, а потом и в ее комнате.

В открытое окно веет прохладой.

Лампы горят и горят, а Мегера все не идет. Неужто опять решила провести ночь со стражами? Не из-за того ли, что нечто в его поведении заставило ее подумать, будто ему это безразлично?

Выйдя на террасу, Креслин тянется чувствами к ветрам и уносится ввысь вместе с морским бризом. Ему трудно сказать, сколько это продолжается, но юноша полностью возвращается в себя лишь ощутив появление Мегеры. Он встречает ее на пороге гостиной.

– Добрый вечер, – говорит он. – Я хотел убедиться, что ты благополучно добралась до дома.

– А кто мог бы мне помешать?

– Наверное, никто. По правде, мне просто надо было что-то сказать. Кстати, ты ведь хотела со мной поговорить.

– Это все ерунда. Какой смысл? Ты не слушал меня раньше, так с чего бы тебе вздумалось слушать теперь?

– Я уже слушаю.

Креслин притворяет за ней входную дверь. Света, льющегося из открытой двери ее спальни, достаточно, чтобы они могли видеть друг друга.

– Что, после очередного торжества тебе легче снизойти до того, чтобы меня выслушать? – она смотрит так, словно собирается обойти его, как неодушевленный предмет, и скрыться в своей комнате.

– Я не это имел в виду.

– Ты никогда не имеешь в виду того, что происходит на самом деле. Ты просто действуешь и плевать хотел на то, что чувствуют при этом другие. Или чувствуешь, тоже не думая о том, как может кто-то воспринять эти чувства.

В ее глазах бушует ледяное пламя.

– Ты права, – со вздохом соглашается юноша, – я и впрямь сначала действую, а потом уж думаю.

– Считается, что я вроде как твоя жена, разлюбезный суженый, но до сего дня мне было невдомек, что ты, оказывается, мастер петь любовные песни, от которых тают женские сердца. И боевые марши. Тебе даже в голову не пришло мне рассказать!

Креслина так и подмывает указать, что она уделяла ему не так уж много времени и вести разговоры не о делах было попросту некогда. Однако он сдерживается.

– Наверное, ты права. Возможно, я просто побаивался – вдруг ты станешь порицать меня еще и за это?

– Порицать великого Креслина? Как можно!

– Я не догадывался о твоих чувствах, правда. Ты знаешь, что чувствую я, а вот сказать то же насчет тебя я не могу.

– Не можешь – и не надо, – с этими словами Мегера пытается уйти.

Креслин поднимает руку, однако к ней не прикасается. Она останавливается.

– Мегера, так больше нельзя.

– Надо же, дошло. А не я ли твердила тебе это с того дня, как ты очухался в замке дорогого кузена?

– Выходит, я медленно соображаю.

– Знаешь что, я устала. День был нелегким, как, впрочем, и все они в последнее время. Что у тебя на уме? Собираешься повалить меня на кровать и назвать это любовью? Думаешь, таким образом можно что-то решить? – Губы ее дрожат от ярости.

Креслин делает глубокий вздох.

– Нет... вовсе нет. Я хотел предложить что-то... что-то вроде дружбы. Я постараюсь сначала думать, а потом уж действовать. Или даже говорить. Наверное, и в запале не стоит употреблять столько обидных слов.

– Не знаю, что и ответить, – качает головой Мегера. – Просто не знаю. Сейчас у тебя такой настрой, но каким он будет завтра? Или послезавтра?

– Сам не знаю, – пожимает плечами Креслин. – Но почему бы нам не попробовать?

– Ты попробуй, а я посмотрю. Доброй ночи.

Теперь он даже не пытается ее задержать.

– Доброй ночи.

Некоторое время Креслин неподвижно стоит в полумраке недостроенной парадной гостиной, подставляя лицо прохладному бризу, а затем уходит к себе, раздевается, гасит лампу и растягивается на жестком топчане.

Прислушиваясь к пению невидимых цикад и лягушек, юноша размышляет о том, как бы научиться не совершать необдуманных поступков. Постепенно у него тяжелеют веки, и он мысленно желает Мегере спокойной ночи.

Интересно, восприняла ли она это пожелание?

Из головы не идут слова Лидии. Не доживут до осени? Почему?

Он закрывает глаза в надежде, что это поможет ему заснуть.

LXXXVI

Креслин просыпается рано, сразу после того как первые солнечные лучи осветили поверхность Восточного Океана. Значит, он успеет поработать с камнем, прежде чем вместе с Мегерой отправится на встречу с Шиерой, Хайелом, Лидией и Клеррисом – теми, кого юноша про себя называет неофициальным Регентским Советом.

Перейдя в недавно отгороженную стенами комнату, где предполагается со временем оборудовать кухню, он достает ломоть черного хлеба и наливает из бака кружку холодной воды. В цитадели можно будет перекусить основательнее, а здесь, в регентской резиденции, не сыщешь ничего лучше сухой корки. Ветер с моря приносит прохладу, но безоблачное небо обещает, что день будет жарким.

Полагая, что Мегера еще спит, Креслин, стараясь не шуметь, переносит заготовки к плите, служащей ему столом каменотеса. Сделав дюжину ходок, юноша останавливается и утирает взмокший лоб. И это – в такой ранний час! К полудню, наверное, здесь будет настоящее пекло.

– Гляжу, ты рано поднялся, – говорит, высунувшись из окна, одетая в линялую голубую сорочку растрепанная Мегера.

– Я старался не шуметь.

– Спасибо за заботу... Но если мне хоть когда-нибудь удастся подняться раньше тебя, я покажу, в чем разница между «не шуметь» по-твоему и не шуметь на самом деле.

– Ну если ты встанешь в такую рань...

– Не все рвутся встречать солнце.

– Солнце солнцем, но у нас сегодня вроде бы, назначена встреча.

– Минуточку, я только умоюсь.

Мегера исчезает в комнате, а Креслин, которому больше нет надобности соблюдать тишину, кладет заготовку на плиту и со звоном вбивает железный клин. Прилаживая уже обтесанный камень, юноша жалеет о том, что умения, которыми он владеет, по большей части невещественные – вроде музыки, а то и разрушительные, как искусство лучника и меченосца. Вот если бы он был каменщиком или плотником!..

Скреплять камни раствором уже некогда. Креслин откладывает инструменты и спешит в умывальную. Пол мокрый – Мегера здесь уже побывала. Быстро приняв холодный душ, юноша хватает рабочую одежду в охапку и нагишом бежит в свою комнату.

Когда Креслин, одевшись, выходит на террасу, поджидающая его там Мегера – волосы ее не высохли – замечает:

– Когда ты бегаешь без одежды, это выглядит совсем неплохо.

– Хм... что я могу сказать? Разве что выразить надежду увидеть когда-нибудь в таком виде и тебя.

– Это ты после вчерашнего?

Креслин задумывается, не стоит ли извиниться, но, видя ее улыбку, сохраняет шутливый тон:

– Во всяком случае, я предварительно подумал, прежде чем спросить.

– То, что спросил, – уже неплохо.

– Вот как?

– Ладно, нам пора идти.

Первые полсотни шагов они проходят в молчании. Креслин безмятежно наслаждается утренним солнышком. С гребня холма видна гавань с одной лишь оставшейся у причала поврежденной рыбачьей лодкой.

– Жаль, что этот остров – не более чем прибежище голодающих рыбаков да впавших в немилость придворных, – замечает Мегера.

– Рыбак из меня никудышный, – смеется Креслин, – да и придворный ничуть не лучше. Правда, насчет немилости ты, пожалуй, права.

– Кажется, ты стал... то ли спокойнее, то ли... – она внимательно смотрит на юношу, которого ответственность и работа заставляют с каждым днем выглядеть все более зрелым. – Словно бы ты на что-то решился... Что ты собираешься делать?

Ее взгляд скользит по дороге, спускается вниз, на селение, и возвращается к серебряным волосам над серо-зелеными глазами.

– То, что и говорил вчера вечером. Постараюсь стать тебе другом.

– Я не о себе. Я об острове.

– Мы попытаемся превратить его в место, по крайней мере, пригодное для жизни.

– Мы?

– Именно. В том-то и суть.

– Думаешь, такое возможно? Это не пустая фантазия?

– Думаю, нет. Правда, по утрам возможным кажется все. Бывает, что к ночи то же самое видится по-другому.

Мегера не отвечает. Она замыкается в себе, и Креслин невольно задумывается, не задел ли ее чем-то и сейчас. Однако, так или иначе они идут рядом, не обмениваются колкостями и не отгорожены друг от друга глухой стеной непонимания. По крайней мере в это утро.

LXXXVII

В теплом закатном сумраке Креслин стоит возле каменной ограды террасы и смотрит вниз, туда, где под нависающим утесом тянется белая полоска прибрежного песка. Правда, отсюда береговая линия не видна, но ветер доносит запах влажного песка.

Сегодня волны Восточного Океана ниже, чем обычно, и пенистые буруны набегают на берег почти бесшумно, так что даже в тишине вечера шепоток прибоя едва различим. За спиной юноши чернеет неосвещенная резиденция. И он, и Мегера могут обойтись без ламп, а больше там никого пет.

Когда сумерки делаются еще гуще, Креслин прокашливается и начинает петь.

Ощутив чужое присутствие, юноша обрывает песню, оборачивается и видит стоящую на дальнем конце террасы Мегеру.

– Ну, чего умолк? Я хочу тебя послушать.

– Правда?

– А зачем бы я иначе сюда пришла?

У Креслина на сей счет имеются некоторые сомнения, но он, оставив их при себе, прокашливается и продолжает:

– А какие-нибудь любовные песни ты знаешь? – Мегера говорит тихо, но ее хрипловатый голос легко преодолевает разделяющее их расстояние.

– Немного. Попробую вспомнить.

Поджав губы, юноша перебирает в памяти знакомые мелодии и ерошит рукой волосы. Наконец он начинает мурлыкать первые такты мелодии, стараясь добиться серебряного звучания. Смотрит он при этом на юг, вроде бы и не на Мегеру, но и от нее не отворачивается.

Мегера слушает, не шелохнувшись и не промолвив ни слова. Приободренный этим, Креслин вновь начинает мурлыкать, а потом запевает новую песню:

– Это очень грустная песня...

– Прости.

– Не за что. А повеселее ты ничего не знаешь?

– Не то, чтобы я знал много веселых песен... Дай подумать.

Сумрак сменяет ночная тьма, на небе проступают мерцающие звезды, а в голове Креслина складываются слова – может быть, избитые, но те самые, которые он хотел и не решался произнести иначе.

Закончив, юноша не запевает снова, а направляется к Мегере и садится на каменную стену в нескольких локтях от нее.

– Ты пел так, будто действительно чувствуешь нечто подобное, – произносит она, и голос ее чуть громче мягкого шелеста прибоя.

– Но ведь так оно и есть.

– Знаю. В том-то и беда.

– Беда?

– Мне больно. Тоска гложет. Никто... – она умолкает, потом начинает снова: – Порой ты можешь быть таким нежным, и мне кажется... что все могло бы... Но потом, потом... – она качает головой, и рыжие волосы вспыхивают в темноте искорками.

Креслин буквально впитывает в себя и слабую хрипотцу ее голоса, и легкий наклон головы.

– Помню, – продолжает она, – ты как-то говорил, что видишь, как сияют в воздухе серебром ноты. Я, кажется, тоже видела серебряный отсвет звуков твоих песен.

– Я пытался добиться золотого звучания, но не смог. На моих глазах это удавалось только одному человеку.

– Твоему отцу?

– Верлинну.

Ночь темна и прохладна. Креслин так и не решается смотреть на Мегеру прямо.

– Ты никогда не называешь родителей ни матерью, ни отцом. Почему?

– О том, что Верлинн – мой отец, я узнал лишь по прошествии долгого времени после его смерти. А маршал никогда не относилась ко мне как к сыну. Я и узнал-то о нашем родстве лишь когда достаточно подрос для того, чтобы она могла запретить мне называть ее матерью.

– И ты никогда не думаешь о ней как о матери, да?

– Да.

– Жаль, что она никогда не слышала, как ты поешь. Жаль.

Креслин молчит.

– Желания не всегда сбываются, – продолжает после долгой паузы Мегера. – А иногда, когда исполнение желания зависит от чужих действий, все идет насмарку, если тебе приходится говорить людям, чего ты действительно хочешь.

– Это так, – соглашается Креслин, думая, что на самом деле он хочет, чтобы Мегера полюбила его. А еще желает понять, почему она отталкивает его, хотя – и это для него не тайна – ее к нему тянет.

– Да, тянет, – откликается она на его мысли, – но это ничего не меняет.

Удивляться не приходится: Креслин слишком близко от нее, да и чувство его слишком сильно, чтобы надеяться что-то скрыть.

– Почему? – спрашивает он и, непроизвольно потянувшись к ней, касается ее руки.

– Потому что я не выбирала тебя. Потому что у нас обоих не было выбора.

– А разве то, что я тебя люблю, тоже ничего не меняет? – спрашивает Креслин, глядя мимо нее, на мерцающие над холмами холодные звезды. Мегера в его мыслях подобна звездам, сияющим, холодным и недоступным звездам, однако сейчас, удерживая ее тонкие пальцы, он решается придвинуться ближе и сказать: – Мне кажется, ты просто боишься признать, что мы на самом деле созданы друг для друга.

– Может быть, ты и прав. Но не принуждай меня.

Принуждать? Да когда он ее к чему-либо принуждал? Креслин прикусывает губу, чтобы не произнести этого вслух, хотя понимает, что такое чувство не скроешь.

– Ты принуждаешь меня всегда и всем, что бы ты ни делал. Ты добился того, что не удалось даже моей дражайшей сестрице, – сделал меня своей женой. Ты добился того, что я отправилась с тобой на этот захолустный остров. Заставил отказаться от того немногого, в чем я могла тебя превзойти! – Мегера резко вырывает руку и добавляет: – А теперь, после всего, ты сердишься, услышав просьбу не принуждать меня.

– Может, я и сержусь, – говорит юноша, вставая и видя, что она поднимается одновременно с ним. – Но это не значит, что я не люблю тебя.

– Я знаю, ты меня любишь. Только при твоей практичности это не помешает тебе уничтожить меня без лишних раздумий, – уже направляясь к концу террасы, который обращен к морю, Мегера оборачивается и бросает: – Потом ты, возможно, пожалеешь, но будет уже поздно.

– Ничего не понимаю. Как, каким образом мог бы я тебя уничтожить? И я вовсе не принуждаю тебя, а даю тебе возможность сделать собственный выбор. Хочешь учиться у Шиеры владеть клинком – прекрасно. Хочешь перенять у Лидии искусство привнесения гармонии – пожалуйста...

– Вот именно, ты ничего не понимаешь! Однажды... Всего один раз... я попыталась открыть тебе, кто я и что собой представляю, и столкнулась с необузданным вожделением. Помнишь тот трактир на Закатных Отрогах? Ты истерзал всю мою душу и даже не уразумел, что наделал. Как после этого тебе доверять?

– Но это же совсем другое! Я даже не знал, кто ты такая.

– Замечательно! Ты изнасиловал меня в своих мыслях и считаешь, что раз не знал, кто я такая, то все было прекрасно!

– Но все же совсем не так! Ты ведь знаешь, что не так!

Последние слова звучат уже ей вдогонку. Мегера бежит к своей двери, а юноша остается один, в нарушаемой лишь плеском волн тишине звездной ночи. «Вы не доживете до осени», – снова вспоминаются ему слова целительницы. Свет, да как можно сблизиться с женщиной, обвиняющей его невесть в чем всякий раз, когда он окажется рядом? С женщиной, считающей оскорблением всякий намек на чувственность в его помыслах! Винящей его за все ошибки, какие он совершал по неведению! С женщиной, не желающей слышать, когда он пытается до нее докричаться!

Холодное мерцание звезд и ветер с Восточного Океана заставляют его вспомнить о Фиере и Закатных Отрогах, которые ему не суждено больше увидеть. Но теплый ветерок не может охладить разгоряченное чело.

За спиной его Черный Чертог, в котором не горит свет.

Волны с шелестом набегают на песок и откатываются назад.

LXXXVIII

– Ну и последнее, что следует обсудить, это письмо герцога об уплате налогов, – говорит Шиера, обводя взглядом стол.

Хайел устало, без всякого выражения, кивает. Небрежно кивает и Лидия. Обычно на таких советах присутствует кто-то один из Черных, и сегодня это как раз она. Креслин косится на Мегеру – ему кажется, что та бледнее, чем обычно.

– Это что, шутка? – спрашивает Креслин, встретившись с Шиерой взглядом.

– Не думаю, – подает голос Мегера, – как не думаю, что дорогой кузен измыслил такое сам. Ему это нашептали, либо Хелисс, либо Флорин.

– Так что же он пишет?

– Требует уплаты налога, по пятьдесят золотых пенсов четыре раза в год.

– А раньше герцог взымал с острова налоги? – спрашивает Креслин, повернувшись к Хайелу.

– Какие налоги, когда нет доходов? Он сам присылал деньги, на припасы и жалованье солдатам.

– Может быть, это фальшивка? – предполагает Шиера. – Подделка, сработанная умельцами из Фэрхэвена?

– Это его подпись. Письмо находилось в одном мешке с бумагами, подтверждающими регентство, – ворчит Хайел, угрюмо уставясь в выщербленную столешницу.

Креслин задумчиво морщит лоб и спрашивает:

– Его ведь доставил сутианский корабль, верно?

– Да... «Быстрый Змей».

– Понимаю, что ты имеешь в виду, – вмешивается Мегера. – Если дорогой кузен послал его по сутианским каналам, оно должно было прибыть вместе с отрядом из Оплота.

– Не обязательно, – возражает Хайел.

– На самом деле это не имеет значения, – медленно произносит Креслин. Все взоры обращаются к нему. – Во-первых, у нас нет пятидесяти золотых. Во-вторых, мы не заключали никаких соглашений насчет сбора податей. В-третьих, кого мы должны обложить налогом? И в-четвертых, что может сделать герцог, чтобы претворить свой указ в жизнь?

– Ты предлагаешь поднять мятеж? – спрашивает Хайел.

– Какой мятеж? – вздыхает Креслин. – Начнем с того, что у нас нет уверенности в подлинности этого уведомления. Даже если подпись настоящая, герцогу могли подсунуть бумагу, а он – подписать ее, не читая. Но, с практической точки зрения, важнее то, что этот указ невыполним, поскольку люди, которых предписано обложить налогом, не имеют ничего ценного. Что у нас есть? Питейное заведение при недостроенной гостинице, наторговавшее за все время работы золотых на двадцать, да кучка рыбаков, выручка которых за вяленую рыбу не превосходит тридцати золотых в год. А трем дюжинам солдат и стражей мы едва способны выплачивать жалование, даже получая помощь из герцогской казны. Если мы не разовьем торговлю, не добьемся самообеспечения или не найдем какой-нибудь другой способ добывать деньги, меньше чем через год наш остров ждут разорение и нищета.

– Есть кое-какие возможности... – вступает в разговор Лидия. – Большая часть потребляемого в Кандаре перца поступает из Хамора, розмарин и бринн выращивают в Остре, а зимние специи в Нолдре.

– Перец? – непонимающе переспрашивает Шиера.

– Ты хочешь сказать, что надеешься вырастить здесь пряности? – уточняет Мегера прежде, чем Хайел успевает открыть рот.

– Да. Мы уже начали выращивать бринн и зимние специи. Что же до перца, то он требует больше...

Креслин выслушивает подробный рассказ об особенностях возделывания пряностей и прибыльности торговли этим товаром.

– Контрабандисты, – говорит Хайел, едва Лидия умолкает.

– Или сутианцы под торговыми флагами Сарроннина, – добавляет Мегера.

Креслин вспоминает торговца Деррилда и думает о том, какое значение может иметь быстрота оборота товаров. Отшельничий лежит на перекрестье путей между большими южными и восточными материками; его положение достаточно удобно для того, чтобы вести торговлю небольшими партиями, но зато со скорой отдачей.

– Что в Кандаре пользуется наибольшим спросом в восточных державах?

Все молчат.

– Как насчет черной шерсти?

– С ней так быстро не получится, – замечает Лидия.

– Да, – соглашается Креслин, – но рынок пряностей узок, а ткани нужны всем.

– Ты, кажется, собираешься использовать магию гармонии, чтобы получить товары, которых не будет у других? – с улыбкой говорит Мегера.

– А почему бы и нет?

– А получится?

– У некоторых горных овец есть черные пятна, – говорит Креслин, повернувшись к Лидии.

– Но на это уйдет несколько лет, – указывает она.

– В таком случае начинай как можно скорее. Возражения есть?

Мегера морщит лоб, Хайел пожимает плечами, а Шиера медленно кивает.

– Остались еще вопросы, которые следует обсудить? – спрашивает Креслин.

Собравшиеся молчат.

– Ну что ж, раз мы все обговорили, пора браться за работу.

Юноша с серебряными волосами встает из-за стола, и все следуют его примеру.

– Насчет шерсти... – бормочет Креслин, подойдя к Лидии. – Ты не обижайся, я вовсе не хотел тебя подгонять. Просто...

– Конечно, ты не имел в виду ничего дурного, – отвечает целительница, глядя ему в глаза, – но чуточку поторопить меня все-таки хотел.

– Ты права, – смущенно отвечает Креслин, заливаясь краской. – Просто я боюсь, что времени у нас в обрез.

– Клеррис тоже об этом твердит, – улыбается она, – но, может быть, все не так плохо. Хотя я бы не сказала, что народ так и рвется покинуть Кандар да перебраться к нам, но все же есть люди, которые могли бы основательно нам помочь.

– Черные? – переспрашивает подошедшая к ним Мегера.

– Нас попросту вытесняют из Кандара. Мы слишком осторожны и слишком озабочены несоразмерным усилением хаоса и соответствующим нарушением Равновесия. Клеррис, например, считает, что само появление Креслина связано именно с этим. Если хаос укрепляется сверх меры, должен явиться мастер гармонии. Теоретически верно и обратное: превращение Отшельничьего в мощный оплот гармонии может нарушить баланс, за чем последует усиление магов хаоса. Правда, – она качает головой, – это лишь общие рассуждения. Как обстоит дело на практике, мы не знаем.

Мегера слегка ежится и смотрит на Креслина с отстраненным видом, словно заглядывая в далекое будущее. Не желая встречаться с ее холодными зелеными глазами, юноша поворачивается к Лидии.

– Наверное, я все-таки нажимаю сверх меры.

Мегера кивает.

– Без нажима с твоей стороны здесь вообще ничего бы не было, – говорит Лидия, – но рано или поздно приходит пора позволить всему идти своим чередом. Ну ладно, с вашего позволения я пойду, взгляну, как дела у Клерриса.

Улыбнувшись, целительница поворачивается и начинает спускаться по ступенькам.

Юноша выходит на освещенное солнечными лучами пространство. Его тотчас опаляет зной.

– Иногда... – тихонько произносит Мегера, но не договаривает.

– Иногда что? – спрашивает он, обводя взглядом пустой, если не считать полузатопленной, не трогавшейся с места со дня их прибытия рыбачьей лодчонки, причал.

– Иногда ты кажешься очень восприимчивым, а иногда – весьма недалеким.

– Ты права. Я и впрямь много не понимаю.

– Опять ты за свое. Малыш Креслин у нас такой скромный, он сам сознается в своем невежестве, просит его вразумить! Как же, нужны тебе чужие советы! Разве не ты только что вил веревки из собравшихся? Или не ты вознамерился в считанные годы превратить это захолустье в державу, способную соперничать с Фэрхэвеном?

Солнце припекает нещадно, но ее слова как снежная буря.

– А ты хочешь, чтобы остров так и остался захолустьем? Я-то думал...

– Не в том дело. Все твои планы насчет острова я поддерживаю. В мире должно существовать надежное прибежище для таких людей, как мы, Лидия и Клеррис. Но ведь ты никого ни о чем не спрашиваешь. Принимаешь решения и ставишь нас в известность, не сомневаясь, что мы будем выполнять твою волю. А я, между прочим, не у тебя на службе. Возможно, мне пришлось выступить в роли ангела-хранителя, но не потому, что я жажду тебя, душой или телом.

– Но ты оставалась рядом... – начинает Креслин, недоуменно морща загорелый лоб.

– По той единственной причине, что так проще для нас обоих, – обрывает его Мегера, но юноша чувствует, что это неправда, во всяком случае, не вся правда.

– Зачем ты кривишь душой?

– Будь ты проклят! Думаешь, будто ты всеведущ, будто видишь меня насквозь? Решил, что стоит тебе сказать пару ласковых слов, и я буду готова прыгнуть к тебе в постель?

– Ты прекрасно знаешь, что я ни о чем таком не думаю, – отвечает Креслин. Он смертельно устал. Устал от тяжелой работы, от изнурительных упражнений, призванных восстановить прежнюю физическую форму, но главное – от постоянного нервного напряжения, постоянного ожидания очередных нападок Мегеры.

– Тебе наплевать на то, что я говорила насчет принуждения – и меня, и всех прочих. Тебе всегда наплевать, как и всем мужчинам. Нужно тебе – ты выказываешь понимание и сочувствие, а нет – значит, нет. О конечно, ты всегда просишь прощения, но это не более чем пустые слова!

Ожесточенно жестикулируя, Мегера непроизвольно берется за рукоять клинка, который приохотилась носить на манер стражей.

Креслин напрягается, отметив, что ей легко дается прикосновение к холодной стали, ибо окружавшая ее прежде белая аура почти истаяла, сменившись той же чернотой, что и у Лидии. Хотя порой вокруг Мегеры и мелькают язычки белого пламени.

– Вот и сейчас – ты даже не слушаешь...

– Я слушал, просто вдруг заметил, как сильно ты изменилась.

– Ты хотел сказать, как сильно ты меня изменил.

– Я такого не говорил.

– Но имел в виду.

Мегера все же отпускает клинок, и Креслин переводит взгляд на восток, к облакам, висящим на горизонте над темно-зеленым морем.

– Пока ты не научишься слушать, по-настоящему слушать, ничего не изменится!

С глубоким вздохом юноша провожает взглядом стройную фигуру, удаляющуюся по направлению к ристалищу стражей.

По мере того как солнце движется к западу, облака на востоке делаются все гуще.

LXXXIX

Сломав простую восковую печать, Мегера читает следующие строки:

«Интересно, – задумывается Мегера, – кому пришло в голову вставлять в письмо все эти титулы? Хелисс могла употребить их в ироническом смысле, тогда как Алдония – в знак искреннего почтения...»

Снизу приписана еще одна строчка: «У них обеих все хорошо. Хелисс».

Мегера Линния поджимает губы, моргая повлажневшими глазами, подходит к темному окну и, прижав к груди сложенный листок пергамента, долго прислушивается к шуму прибоя.

XC

– Путь – это путь... – юноша с серебряными волосами повторяет эту строку, вступив в тень, о существовании которой и не подозревал, пока не задумался о печали. Но стоит ему снова выйти на свет, как солнце слепит глаза, а из-под сапог поднимается пыль.

Подняв очередной камень, он осторожно – что трудно представить, глядя на бугрящиеся мускулы и натруженные ладони, – опускает его на плиту.

Ограда террасы завершена, и теперь Креслин обтесывает камни для недостроенных гостевых домов. Работает, прерываясь лишь на завтрак, обед и беспокойный сон, ибо в трудах ищет забвения. После памятного ночного разговора на террасе Мегера еще более отдалилась и стала еще упорнее в своем одиноком стремлении к совершенству. По утрам она делает более длинные пробежки, чем он, а в искусстве боя на мечах скоро превзойдет старших стражей.

Удар молота скалывает породу по точно намеченной линии. Тихонько напевая, Креслин ощупывает камень чуткими пальцами и вкладывает в удар ровно столько силы, сколько необходимо.

– Путь – это жизнь... – мурлычет он себе под нос. Наконец юноша откладывает инструменты и направляется к наружной умывальне. Доносящийся снизу шум прибоя заглушает его шаги.

Проводя бритвой по щекам, он снова и снова задается вопросом: честно ли то, что им задумано? И снова и снова отвечает себе: нет, нечестно. Но другого выхода, похоже, нет и не предвидится. Все, что предлагалось на сей счет Лидией и Клеррисом, не удалось. В конце концов, ему нужна от Мегеры не дружба, а нечто иное. И в любом случае он не собирается до конца дней своих опасаться ее языка и собственных чувств.

Холодная вода охлаждает разгоряченное сознание, так что он обретает достаточное спокойствие, чтобы не насторожить Мегеру, остро чувствующую любое его возбуждение. Юноша переходит на край террасы, откуда можно полюбоваться тем, как играют на поверхности моря лучи утреннего солнца. Он ждет ее появления.

Равно как и прихода Клерриса, не знающего, зачем Креслин его позвал.

«...А печаль есть радость...» Ему хочется в это верить, однако, думая о том, что предстоит сделать, юноша ежится. Можно ли поступить иначе? Наверное, можно, только знать бы – как... Он слушал и Мегеру, и Лидию, но их советы не помогли.

Отдаленный топот бегущих ног. Мегера. Она заходит в дом, потом идет умываться, а Креслин так и не трогается с места. Оборачивается он лишь когда она появляется на краю террасы.

На загорелой коже юноши нет ни единой морщинки, но под глазами мешки, что сильно его старит.

– Ты вроде как не в себе, – замечает Мегера, держа руку на рукояти меча.

Креслин по-прежнему предпочитает носить меч в заплечных ножнах, однако в последнее время почти не надевает портупею. Мегера же, напротив, расстается с клинком только на время сна и утренней пробежки.

– Ты права, – кивает он, – так больше продолжаться не может.

Мегера хмурится:

– По-моему, все идет неплохо. Скоро можно будет собирать урожай пряностей, торговый склад уже построен...

– Я имею в виду себя и тебя.

– Опять ты меня понукаешь.

– Я принял кое-какие решения... – сделав шаг вперед, Креслин берет ее за руку, словно собираясь куда-то увести.

– Я в помощи не нуждаюсь.

Креслин молча берет ее за подбородок и поворачивает ее лицо к своему.

Она пытается отстраниться, но мускулы Креслина крепче стали.

– Ты не заставишь меня... – Мегера тянется к рукояти короткого меча, но Креслин перехватывает ее руку.

Она пинает его сапогом, и юноша кривится от боли, но не выпускает Мегеру, сосредоточившись на том, чтобы проникнуть в ее душу.

– Нет... нет! – истошно кричит она и лишается чувств. Подхватив легкую, как перышко, женщину, Креслин несколько мгновений стоит неподвижно, глядя, как колышется ее грудь. Потом относит Мегеру в спальню и кладет на постель. Глаза его полны слез.

Меряя шагами комнату и выглядывая в окно, юноша нетерпеливо поджидает Клерриса. Тот появляется не один. Лидия, хоть ее и не звали, заходит в комнату следом.

– Не делай этого, – умоляюще произносит она. – Вторая жизненная связь убьет вас обоих.

Креслин смотрит на нее, стараясь открыть всю свою душу, и говорит:

– Я никогда не прикасался к ней, разве что раз, в мыслях, не зная, кто она такая. Я пытался стать ей другом. Пытался ухаживать за ней, старался быть уступчивым, нежным, пел ей песни. Но положение не улучшилось, а скорее ухудшилось. Я мог бы умереть, но моя смерть убьет ее... а продолжать жить по-прежнему – значит неизбежно возненавидеть друг друга. Что из этого, по-твоему, лучше?

Лидия отводит глаза. Клеррис молчит, не вмешиваясь в разговор.

– Можешь ты обещать, что положение улучшится? – спрашивает Креслин.

– Нет. Обещать не могу.

– А можешь ты с уверенностью сказать, что если я буду чувствовать ее так же, как она меня, все станет еще хуже?

– То, что ты замыслил, либо убьет вас в считанные дни, либо...

– Либо?

– Не знаю. Никто еще не пробовал устанавливать двойную связь.

– Скажи мне, что я не прав.

Лидия смотрит на Креслина, глаза ее глубоки и ясны.

– Ты собираешься прибегнуть к насилию, чтобы исправить последствия насилия. Зло, причиненное в начале, было настолько велико, что, возможно, это – единственный ответ. Из чего, однако, не следует, что он правильный.

– Я всегда был только орудием – орудием Черных, своего отца, маршала... Разве у меня нет права попытаться обрести свое счастье и свою любовь? – порывисто спрашивает Креслин.

– Молодым не свойственно терпение, – медленно и спокойно произносит Клеррис.

– Особенно мужчинам, – сдержанно добавляет Лидия.

В комнате воцаряется молчание. Черные переглядываются, потом Лидия пожимает плечами.

– Ну что ж, так будет быстрее.

– Быстрее?

– Ну... на самом деле связь между тобой и Мегерой уже начала формироваться. То, что ты хочешь сделать, ускорит и углубит процесс, но не обязательно что-то изменит. Ты этого по-прежнему хочешь?

«Связь уже формировалась, – ошеломленно думает юноша. – Вот оно что... А я даже не принимал в расчет приходящие извне мысли и чувства, видя в этом только случайность...»

– Ты уверен, что хочешь этого? – настойчиво повторяет человек в черном. – Зная ее нрав, ты должен понимать, что результат может оказаться непредсказуемым.

– Я уверен, что совсем не хочу этого, – с нажимом произносит юноша. – Просто, не будь это сделано, все может обернуться гораздо хуже.

– Ты еще молод, – качает головой Клеррис, – и не понимаешь, что на свете много вещей похуже, чем существование кого-то, кого приходится остерегаться.

– Не так уж и много, – возражает Креслин, закатывая рукав, – особенно если этот «кто-то» – Мегера.

– Ты просто не представляешь, что тебя ожидает, – печально улыбается Лидия. – Но не исключено, что потрясение добавит тебе понимания.

Клеррис, покачивая головой, открывает принесенный с собой маленький футляр.

– Я не завидую тебе, Креслин. У нее очень сильная воля.

Юноша не отвечает. Его душат слезы.

XCI

– Одержимый демонами глупец! Возможно, ты убил нас обоих! – кричит побагровевшая от ярости Мегера. На лбу ее выступил пот, и причиной тому вовсе не полуденная жара.

«...проклятый сластолюбец, слабоумная похотливая скотина...»

– Конечно, подождать ты не мог! Где уж тебе набраться терпения, чтобы узнать обо мне побольше! Все мужчины таковы – тебе кажется, будто они что-то понимают, а они думают вовсе не тем местом! – быстро переведя дух (она даже не замечает охлаждающего террасу вызванного Креслином ветерка), Мегера раздраженно продолжает: – Конечно, от тебя, дубины, впору было ожидать чего угодно! Что мне непонятно, это как Лидия могла согласиться на такое безумие...

– Дело в том... – торопливо отвечает Креслин... – Понимаешь, она сказала, что начало этому уже было положено, и... – он сбивается и говорит не совсем то, что только что собирался: – И, я думаю, она почувствовала, что если этот процесс слишком затянется, то ни ты, ни я не выживем.

– Ты о чем? Чему было «положено начало»?

– Ну... понимаешь... Порой я уже воспринимал твой мысли, во всяком случае, когда ты сильно сердилась.

– Что?

– Ты вот только что подумала, будто я сластолюбец и безумная похотливая скотина.

– Слабоумная, – поправляет его Мегера.

– Невелика разница. Пусть будет «слабоумная».

– Я ухожу.

– Куда?

– Побуду с Шиерой. Нет, – добавляет она, уже направляясь к своей спальне, – можешь не волноваться, с острова не сбегу. По крайней мере пока.

«...до следующего раза...»

Креслин пожимает плечами, хотя ее мысль пронзает его как меч. Она снова не оставляет ему никакой возможности.

– Я предоставляла тебе кучу возможностей, но ты все их переиначивал под себя.

– Это неправда, – возражает он и тут же поправляется: – Не совсем правда.

Почувствовав неловкость – не свою, а ее, – юноша качает головой.

– Ты... ты... – кричит, задыхаясь от ярости, Мегера, – ты присвоил даже мои чувства!

– А мои уже были твоими, и всякий раз, когда тебе было нужно, ты не задумываясь использовала это против меня.

«...будь проклят!.. Мне не удержать... как он мог терпеть это так долго?..»

– Будь проклят... – произносит она вслух, но ее слова звучат скорее рыданием, чем проклятием. – Ты добрался до моей души... и теперь...

«...и теперь убиваешь нас обоих...»

Сжимая рукоять меча, Мегера пятится, пока не исчезает в своей спальне. Креслин остается на месте.

Пойманный в ловушку между солнцем и прибоем, зажатый между прошлым, которого он не создавал, и будущим, которого не мог предугадать, юноша смотрит вслед рыжеволосой женщине, шагающей к башне стражей. К новому аванпосту Западного Оплота.

XCII

В зеркале сквозь дымчатое марево виден высящийся над темно-зелеными водами целый лес мачт.

– Скоро... – кивает Высший Маг.

– Что скоро? – спрашивает не отрывающий взгляда от изображения Хартор.

– Скоро мы укроем этот флот и от их глаз, и от их магии.

– Дженред, ты и вправду думаешь, что Креслину не под силу проникнуть под этот покров?

Губы худощавого чародея кривятся в улыбке, но горящие глаза остаются мрачными.

– Конечно, под силу... Но чтобы увидеть, надо смотреть. У него такого обыкновения нет, а те, у кого оно есть, не обладают достаточными способностями.

– А как насчет отряда из Оплота? Почему ты вообще допустил их высадку?

– Напасть на них – значило бы насторожить Креслина.

– Ну, не знаю... Мне не нравится, что на острове теперь эти железные бабы. А Креслин... откуда бы он узнал?

– От Клерриса. Его Черная сука плыла на том же корабле.

– Но ведь теперь хаморианцам, когда они обрушатся на Край Земли, придется иметь дело еще и со стражами из Оплота.

– А нам-то что? Мы в любом случае ничего не теряем. Либо маршал лишится своих людей, либо хаморианцы. Ослабление и тех, и других нам только на руку. Удастся уничтожить Креслина – хорошо. Не удастся – в Хаморе будут знать, что на западе у них появился новый враг.

– Замечательно. А если Креслин победит? Как будет с нашими видами на Монтгрен?

Дженред фыркает:

– На Монтгрен? А что Монтгрен? Ни Креслин, ни эта рыжая сука никаких притязаний не заявят, а Сарроннин не сможет. Наследников у герцога нет, об этом мы позаботились. Корвейл долго не протянет, а как только он умрет – край станет нашим без всякой войны.

– Хотелось бы мне иметь такую же уверенность.

Дженред переводит взгляд на зеркало, всю поверхность которого заполняют суда. Для захвата Края Земли их более чем достаточно.

XCIII

– Ты уверен, что не хочешь попытаться разорвать с ней связь крови?

Два человека смотрят поверх утесов на низкие набегающие волны зеленовато-черного северного моря. Лишь изредка на их гребнях вспениваются белые буруны. Высокие облака так и не пролились дождем, и сдуваемая с дороги красноватая пыль оседает на террасе и на куче необтесанных камней, с которыми Креслин все еще работает по утрам.

Стражи уже начали скреплять раствором камни, которые он заготовил для второго гостевого дома, благо Клеррис обеспечил их и материалом для кровли.

– Какой от этого может быть прок? Лидия ведь говорила, что связь разовьется и окрепнет сама собой, – говорит Креслин, берясь за тачку, на которой теперь перевозит камни. Сам Черный Чертог в основном завершен, хотя кухня не отделана, а окна требуют застекления. Когда выпадает время, юноша возится с камнями для дорожек к домам для гостей. Он все же надеется, что они когда-нибудь да пригодятся.

– Возможно, ты выиграешь время.

– Не выиграю, а потеряю. Много ли толку было от прежнего положения?

Креслин чувствует, что не может просто стоять и ждать. Мегера настойчиво призывает его к терпению, но чем лучше улавливает он ее помыслы, тем яснее становится, что пресловутое «терпение» для нее лишь предлог, чтобы не вникать ни в его чувства к ней, ни в свои к нему. А он действительно вожделеет ее, о чем не может, да и не хочет лгать, – ни себе, ни ей. А еще, совершенно независимо от плотского желания, он любит ее. Любит ее ум и решительность. Любит даже язвительность и колкость, тем паче что иногда она бывает внимательна и добра.

– Все-таки сомневаюсь, что установление этой двойной связи было мудрым решением.

– Выбора-то не было.

Клеррис хмурится.

– Лидия сказала правду, все само собой шло к тому же самому, – продолжает Креслин. – Я уже начинал улавливать ее чувства и мысли. На радость или на горе, но мы связаны с Мегерой навеки. Сейчас, когда она не в цитадели, а здесь, мы способны воспринимать лишь самые сильные и яркие переживания друг друга, но скоро и расстояние перестанет иметь значение.

– Ну и что ты собираешься делать?

– Ничего. Буду ждать, когда наша связь станет еще крепче. А пока подумаю насчет хорошего потока да водяного колеса.

– Водяного колеса? – Черный маг качает головой. – Сдается мне, ты не понимаешь сложности положения. Довольно скоро Мегера, если ей вздумается, окажется в состоянии убить вас обоих. Возможно, она ждет именно этого.

Юноша с серебряными волосами слушает собеседника, но руки его сами собой орудуют инструментами, придавая нужную форму лежащему на плите черному камню. На какой-то миг он ощущает соленые брызги и слышит хриплый зов чайки. Возможно, это ему лишь показалось... но он так не думает.

– Неужто она может захотеть смерти?

Клеррис пожимает плечами:

– Кто знает? Ни одной женщине не понравится выставлять напоказ свои чувства.

– Думаешь, меня радовало то, что ей были открыты все мои порывы, помыслы и желания?

– Чувства мужчин ведомы женщинам без всякой магии, – со смехом откликается Клеррис.

– Ты, надо думать, говоришь о восточных женщинах, выросших в тех краях, где больше не придерживаются Предания.

– Креслин, женщины есть женщины. Все они, кроме разве что стражей Западного Оплота... А те, как я подозреваю, просто помалкивают насчет такого умения... Так вот, решительно все женщины способны читать мысли мужчин несравненно лучше, чем большинство мужчин – их мысли.

– Ну... – отзывается Креслин после пары ударов молотом. – Наверное, у них на то врожденный талант, да и практика помогает.

– Ладно, так что ты все-таки будешь делать?

– Я же сказал: ждать, когда связь станет крепче. А там посмотрим.

– Лидия беспокоится.

– Я тоже. Я тоже.

Он чувствует в камне скрытые трещины и линии напряжения, а руки, словно сами собой, делают точные, выверенные сколы.

XCIV

– Что теперь? – спрашивает Торкейл, укладывая очередной камень на ограду поля.

Креслин не слышит его, поскольку прощупывает чувствами почву возделанного участка, отыскивая гармонические линии. Возможно, по здешним меркам жара не так уж сильна, однако нагретый воздух над оградой зримо колеблется.

– И что теперь? – повторяет темноволосый солдат, сбривший, в подражание Креслину, свою жиденькую бородку.

Креслин утирает лоб. Жара в этой части острова наступает раньше, чем возле поселения, и длится жаркий сезон здесь дольше. Однако Клеррис указал, что почва здесь значительно плодороднее. Впрочем, юноша догадывался об этом и без Черного мага, поскольку поселение стоит на скалах, покрытых слоем такой твердой красной глины, что на склонах холма над пристанью растут лишь самые неприхотливые сорняки.

Здесь же, на поле, Креслин занят нелегким делом: он усиливает и умножает полезных червей, насекомых и личинок и упорядочивает внутреннюю структуру проростков маиса. В данном случае магия в сочетании с искусственным орошением позволяет даже при весьма скудных дождях добиться устойчивого роста растений. Урожай маиса, из которого предполагается получить первую на острове собственную муку, обещает быть даже лучше, чем в краях с умеренным климатом.

– Господин регент! Господин регент! – крик доносится с северного края поля, откуда бежит человек.

Креслин направляется ему навстречу:

– Что случилось?

– Нападение! Пираты! Паруса, уйма парусов!

– Проклятье... проклятье... проклятье! – Креслин касается ветров и простирает чувства к северному морю, по волнам которого к берегу движутся мачты. Присутствия Белой магии ни на палубах, ни в трюмах не ощущается – зато там с избытком хватает лучников и меченосцев.

Соправитель Отшельничьего хватает заплечные ножны и, на ходу влезая в портупею, обшаривает небеса, хватаясь за ветры. Ноги сами несут его к гавани. Торкейл бежит рядом. Из цитадели доносится сигнал тревоги – звучит рог Западного Оплота.

Креслин пытается направить высокие ветры вниз, развернуть холодные воздушные потоки, несущиеся к Крыше Мира.

«...Креслин... военные корабли!..»

Он останавливается на краю плато. Дюжина судов с частично свернутыми парусами подходят к гавани, а один уже проскочил за волнолом, в спокойные прибрежные воды. С него спускают две лодки.

– Тьма... – бормочет юноша, призывая ветра к Краю Земли и одновременно вспоминал сказанное как-то на сей счет Клеррисом. Да, ветра придут – но не раньше, чем два передовых корабля достигнут причала. А может, и позже. Креслин со всех ног устремляется вниз по склону, отчаянно призывая на помощь воздушную стихию.

Впереди и внизу юноша видит мчащийся к пристани взвод стражей, и холодеет, заметив в первых рядах огненно-рыжие волосы.

«...покажу тебе... суженый...»

Его призыв перекручивает небеса, и он с корнем вырывает ветры с их ледяных высот. Однако как быстро ни гонят они к острову тучи, как стремительно ни сгущается на западе темнота, передовые суда и наполненные людьми лодки гораздо ближе – они уже подходят к причалу.

Торопясь туда же, Креслин не бежит со всех ног, ибо знает, что от воина, поспевшего на место сражения запыхавшимся и обессиленным, толку будет немного. Но стоит ему подумать о Мегере, как сердце едва не выскакивает из груди. Приходится напрягать всю свою волю, чтобы заставить себя сосредоточиться на разворачивающейся внизу картине.

Из цитадели вниз по склону спешат второй взвод стражей и дежурное подразделение монтгренских солдат.

Третий и четвертый вражеские корабли не входят в гавань, а двигаются вдоль побережья к востоку, туда, где узкие песчаные пляжи позволяют произвести высадку с лодок. Таким образам, даже если стражам удастся удержать пристань, им будет грозить нападение с тыла. Однако, чтобы пересечь полосу вязкого песка и одолеть невысокие, но отвесные скалы, врагам потребуется время.

На мачтах реют флаги Хамора, полотнища с изображением оранжевого лучистого солнца. С борта на пристань летят стрелы.

В отчаянном порыве Креслин призывает самые могучие ветра, каких прежде никогда не касался. Напряжение столь велико, что ноги его подкашиваются и он падает на пыльную дорогу.

Подхватив юношу под мышки, Торкейл ставит его на ноги и оглядывается. У самого причала на земле лежит страж из Западного Оплота со стрелой в горле. Первая гибель...

На западе солнце скрывается за серой дымкой. Небосклон стремительно темнеет.

Выхватив клинок, Креслин устремляется в гущу уже кипящей на пристани схватки, хотя чувства его по-прежнему высоко в небесах. Торкейл, тоже с мечом в руках, держится рядом с регентом.

«...бей... коли...»

К тому времени, когда юноша приближается к месту боя, хаморианцы уже удерживают часть пристани и высаживаются на восточных пляжах. Громкие крики и лязг клинков эхом отдаются от прибрежных скал.

Креслин непроизвольно выискивает среди сражающихся огненно-рыжую голову, хотя и знает, что Мегера не ранена – это он ощутил бы мгновенно.

Ветвистая молния бьет с неба по поверхности моря, туда, где качается на волнах самый дальний из вражеских кораблей. А с ближних на пристань по-прежнему дугой летят стрелы.

Раздается громкое шипение, и Креслин шарахается в сторону от опаляющего белого пламени: Мегера выпустила огненную стрелу. В следующий миг загораются паруса передовой шхуны.

Креслин ступает на пристань, изгибая и направляя вниз все ветра, какие только в состоянии сейчас ухватить.

Высокий корабль дрожит под напором неистового урагана; сверху в него бьет молния, а вода под килем начинает бурлить, затягивая судно в воронку.

Торкейл успевает оттолкнуть Креслина в сторону, когда на него замахивается боевым топором бронзоволицый воин. Пронзенный сразу двумя мечами, он даже не успевает опустить оружие.

Мегера по-прежнему цела. Ядовитая белизна призываемой ею силы хаоса жжет Креслина так, словно это в него метит извергаемое ею пламя. Юноша шатается, однако продолжает, почти машинально, действовать клинком, в то время как его мысли направляют выросший в гавани черный водяной смерч к следующему хаморианскому судну.

Огонь на подожженной Мегерой шхуне уже перекинулся с парусов на мачты и корпус.

Управляясь одновременно и с клинком, и с ветрами, Креслин видит, как из кружащей тьмы на северо-западе еще в одно судно ударяет раздвоенная молния.

Два корабля по обе стороны от обломков судна, втянутого и раздавленного черной воронкой, пытаются уйти от смерча, но чудовищный водяной столб догоняет и поглощает их один за другим.

«...свет!..»

«...захватить рыжую! И того, с серебряными волосами!»

Клинок Креслина сражает еще одного противника, тогда как мысли юноши устремляются за волнорез. Там он поднимает гигантский вал, слишком большой для тесной гавани.

«Прикрыть регентов... быстро!»

Рядом с Креслином оказывается новый боец. Увидев растрепавшиеся рыжие волосы, юноша от облегчения едва не опускает клинок.

– Другие корабли... не дай им уйти! – шипит Мегера.

«...идиот...»

Юноша гонит водяной смерч по направлению к кораблям у восточных пляжей. Кроме них, из всей вражеской флотилии на плаву остались только две шхуны, запертые в гавани.

– Цельте в середину! Они там! Вот они!

Обжигающая боль пронзает правое плечо Креслина. Он шатается, но не отпускает ветер и спустя несколько мгновений обрушивает на вражеские суда побережья водяную стену.

Боль – и Мегеры, и его собственная – такова, что юноша скрежещет зубами. На поверхности моря у восточного побережья теперь плавают лишь обломки и мертвые тела. Волна высотой с мачту, накатив на песчаный пляж и разбившись об утесы, смыла с берега успевших высадиться людей, выбросив взамен на песок дырявый корпус с обломанными мачтам. Внутренности Креслина поднимаются к горлу, и его выворачивает прямо на тело врага, только что сраженного клинком Мегеры. В следующее мгновение то же самое происходит и с ней.

– Пропади он пропадом, твой слабый желудок... – стонет Мегера.

«...рвет... ноги не держат... ублюдок...»

– Заткнись! – бормочет он, снова поднимая клинок. Но работы для меча не осталось – все высадившиеся на пристань враги уже пали. Дюжина уцелевших прыгает в воду и плывет к последнему кораблю, который, обрубив канаты, поворачивает к морю.

Подожженная Мегерой шхуна полыхает так жарко, что от воды вокруг нее идет пар, и оказавшие в воде хаморианцы отчаянными гребками пытаются отплыть подальше.

Вокруг Креслина хлещет ливень, его правая рука, словно налившись свинцом, бессильно висит вдоль тела. Зная, что дело не закончено, он с глубоким вздохом вновь собирает ветра и ждет, когда последний вражеский корабль выйдет за волнолом. Едва это происходит, Креслин отчаянным усилием воли, невзирая на жгучую боль в руке и вспыхивающие перед глазами белые звезды, обрушивает на этот последний корабль высокие студеные ветры.

Лишь удостоверившись, что на волнах пляшут одни только обломки, он поворачивается к Мегере. Она бледна, боевое кожаное облачение заляпано кровью. Сказать что-либо Креслин уже не в силах. Образ рыжеволосой женщины расплывается перед его глазами, и он бессильно опускается на скользкие от крови камни. Зная, что рядом опускается и Мегера.

XCV

Рука и плечо Креслина горят, как будто их припекают раскаленными угольями. Когда он пытается открыть глаза, крошечные огоньки мелькают по темному потолку. На его лоб ложится влажная тряпица, и огоньки гаснут.

Он проваливается в дрему, а проснувшись снова, видит, что в комнате стало темнее. Из теней выступает смутно различимая фигура.

– Господин?

«...куда это я попал?..»

– Целительница велела тебе выпить вот это.

Креслин отпивает маленькими глотками из поднесенной чаши. Стоит ему поднять голову, как по правому плечу и руке прокатывает обжигающая волна, но он заставляет себя пить до тех пор, пока снадобье не начинает литься изо рта. Только тогда чашу убирают.

Опустившись обратно на подушку, он пытается сообразить, где находится. Комнатушка маленькая, чашу ему подносила женщина, так что, скорее всего, это одно из новопостроенных помещений, предназначенных для размещения стражей Западного Оплота.

Маленькая лампа с коротким фитилем свисает со скобы на каменной стене. Дверь открыта, но возле нее стоит страж. Небо снаружи окрашено закатным пурпуром, дождь пропитал воздух влагой. Где-то, вроде бы над северным морем, рокочет гром.

Юноша засыпает, но ненадолго, а когда просыпается, видит рядом Лидию. Снаружи все так же идет дождь.

– Как Мегера?

– Получше, чем ты. Она сейчас в Черном Чертоге. Вас пришлось разместить подальше друг от друга. Расстояние помогает, хотя связь слишком сильна, чтобы исключить взаимовлияние, где бы каждый из вас ни находился.

Креслин неподвижно лежит на узкой кровати, а когда Лидия подносит ему чашу, отпивает и морщится.

– Фу... Ну и горечь!

– Придется пить.

Лидия убирает чашу, а Креслин откидывается на подушку.

– Не слишком здорово у меня получилось, да? – спрашивает он тихонько, чтобы не слышали стражи у дверей.

Уголки ее губ дергаются:

– Поскольку вы оба считаетесь великими героями, никому и в голову не придет сомневаться в твоей непогрешимости. Люди просто смотрят на небо.

– А было-то что?

– Что было, ты все видел. После того как ты потопил хаморианские суда, а солдаты и стражи разделались с высадившимися, смотреть было уже не на что.

– Каковы наши потери?

– Меньше десяти человек. В основном те, кого сразили стрелы.

Креслин качает головой. Этих потерь – для малочисленного гарнизона немалых! – можно было избежать, догадайся Маг-Буреносец следить за морями.

– Что сделано – то сделано, назад не воротишь.

– Знаю, но мне трудно об этом не думать, – говорит Креслин, облизывая пересохшие губы. – Глупо... до чего же глупо...

– Что именно? Быть всего лишь человеком? Или пытаться делать все самому? – впервые голос Лидии звучит по-настоящему язвительно. – Вот это и вправду глупо, потому что всего сразу тебе не осилить. Даже вам вдвоем. Мегера почти так же плоха, как и ты. Но что да как делать – ты успеешь поразмыслить позже, а сейчас глотни-ка еще вот этого...

Юноша подчиняется; потом откидывает голову на подушку:

– Как она?

– У нее несколько ран, но не тяжелых. Стрелы Мегеру не задели, но ее состояние усугубилось твоими мучениями.

– Будь проклят мой слабый желудок... – бормочет юноша и вновь проваливается в темноту сна.

Пробуждение приходит с рассветом. На посту у дверей все так же стоят стражи из Оплота. Шевеля головой, Креслин больше не видит вспыхивающих звезд, а плечо хоть и болит, но уже не горит огнем. Повязку сменили.

Юноша облизывает растрескавшиеся губы и скрипучим голосом спрашивает:

– Эй, есть здесь что-нибудь попить?

– Да. Целительница оставила для тебя снадобье.

Стройная девушка, наверняка лишь недавно получившая звание младшего стража, подносит к его койке чашу, содержимое которой, может быть, не такое вонючее, как болотная жижа, и не такое горькое, как морская вода, однако в сравнении с ним недобродивший эль мог бы показаться лучшим выдержанным вином.

Глоток за глотком Креслин медленно опустошает кружку под непроницаемым взглядом юной воительницы.

Что бы ни представляло собой это зелье, но оно, несомненно, помогало: во всяком случае, через некоторое время ему уже удается сесть. Дождь продолжается, хотя небо несколько посветлело. Посидев, Креслин снова откидывается на подушку и засыпает.

А когда пробуждается, то не успевает сказать и слова, как новый страж, на сей раз седовласая женщина, опять подносит ему варево Лидии. Креслин морщится – все-таки на вкус это изрядная гадость, – но пьет, а потом спрашивает:

– Сколько прошло времени?

– Со дня битвы? Около четырех суток.

Юноша задумывается о Мегере – как она? Можно ли вообще оставаться в Черном Чертоге, когда не прекращается ливень? Потом он пробует пошевелить пальцами правой руки и от резкой боли в плече сжимает зубы. Будь он умнее и предусмотрительнее, стражам вообще не пришлось бы спускаться с пристани. А сам он, очутившись там, наверное, только мешал. Но как можно было остаться в стороне, если другие сражались за него?

– Эй, как ты себя чувствуешь? – отрывает его от размышлений знакомый голос.

Креслин фокусирует взгляд и видит входящего в комнату рослого мужчину. Это Хайел.

– Да так, как... – он умолкает, сообразив, что признаваться подчиненному в своей глупости глупо вдвойне, – ...как, наверное, и должен чувствовать себя тот, кто схлопотал в плечо стрелу. Прости, что оставил окончательное наведение порядка на тебя с Шиерой.

– Ничего, дело было интересное, – с невеселой усмешкой говорит Хайел. – Знаешь, я ведь на самом деле не верил твоим байкам про этих стражей, пока не увидел, как они дерутся, – он качает головой и добавляет: – А люди, видевшие тебя, и вовсе думают, что ты ангел, сошедший...

– Ну, уж это чересчур.

– Не скажи. Ведь ты у них на глазах уложил полдюжины человек и вызвал бурю, которая потопила одиннадцать кораблей. Она не унялась окончательно и по сей день. Да и соправительница твоя отличилась, подожгла корабль и опалила огнем пару десятков хаморианцев, а нескольких уложила мечом.

– Ладно... Хоть кто-то из них уцелел? – спрашивает Креслин, желая сменить тему. – Пленные есть?

– Десятка, наверное, с полтора. В основном с того корабля, который ты выбросил на берег. Мы с Шиерой решили – надеемся, что ты это одобришь, – использовать их на строительстве и полевых работах, пока не получим выкуп. Но не всех вместе, а разбив на всякий случай на маленькие группы. Кстати, о строительстве... Клеррис наделал достаточно стекол, чтобы застеклить окна жилых комнат Черного Чертога. А как небо прояснится, мы займемся достройкой остальных помещений и гостевых домов. А там и гостиницей – сдается мне, что скоро у нас будут визитеры.

– Я тоже так думаю. Но тебе стоило бы попросить Шиеру заняться обучением твоих солдат.

– Ну... Тут такой дождь... Мы решили, что в большом зале как раз можно... После того, как они увидели... Короче говоря, мы уже начали.

Юноша с серебряными волосами прячет ухмылку.

– Надо полагать, Шиера куда лучшая наставница, чем я.

– Опять же, не скажи. Она, например, утверждает, что ты являешься одним из немногих мастеров клинка Западного Оплота, но пока ты оставался там, рассказывать тебе об этом было строжайше запрещено. А правду говорят... – тут Хайел понижает голос и принимается шептать. – ...будто ты сбежал из дорожного лагеря Белых магов?

Креслин, уже начавший уставать, откидывается на подушку.

– Это правда. Но мне помогли.

– Да... но тому, что Белые хотели держать тебя в плену, удивляться не приходится.

Креслин молча смотрит в узкое окошко, гадая, скоро ли посветлеет небо. Хорошо бы поскорее.

– Ну, мне, наверное, уже пора идти, – неожиданно заявляет Хайел.

Удивленно повернувшись в сторону капитана, юноша мгновенно понимает в чем дело: в комнате пламенеют рыжие волосы.

– Ладно, потолкуем в другой раз.

Хайел ухмыляется, но тут же придает физиономии почтительное выражение и, повернувшись, склоняет голову:

– Добрый вечер, регент Мегера.

– Добрый вечер, Хайел. Можешь остаться.

Креслин, обрадовавшись ее появлению, с удовольствием прислушивается к такому знакомому, с легкой хрипотцой, голосу. Хайелу, напротив, неловко:

– Благодарю, регент, но мне нужно проверить караулы.

– Как знаешь, – Мегера усаживается на табурет в ногах кровати. В комнате сумрачно, и прочитать что-либо по ее глазам решительно невозможно.

– Похоже, ты залежался, – говорит она.

– Это, наверное, оттого, что я малость переусердствовал.

«...малость?.. переусердствовал?..»

Ее взгляд перебегает к окну.

– Ну, с бурями, пожалуй, и так. Здесь никогда не было такого ливня, а Клеррис говорит, что дождь будет идти еще несколько дней.

Креслин непроизвольно пожимает плечами и тут же морщится от боли.

– В то время я думал не о погоде. О кораблях – как бы не дать им уйти.

– Между прочим, уцелевшие хаморианцы сами не хотят никуда уходить, – с улыбкой говорит Мегера.

– Почему?

– Знаешь, как поступает император с солдатами, не исполнившими долг?

– А...

– И кроме того, они считают, что здесь безопаснее.

Креслин хмыкает:

– Это только до тех пор, пока Белые маги не измыслят новую каверзу. Или тот же Хамор.

– Вряд ли Хамор повторит нападение, во всяком случае пока жив великий Маг-Буреносец. Кому охота терять войска и суда ради пустынного острова, не представляющего никакой ценности?

– Скоро он перестанет быть пустынным и приобретет ценность.

– Возможно. Но пока он таков, каков есть, суженый.

Только сейчас Креслин замечает, что стражи – и когда они успели? – удалились и закрыли за собой дверь. Дождь не перестал, но уже не барабанит с прежней яростью.

– Что мы будем делать? – помолчав, спрашивает Мегера.

– Разве мы не можем... научиться... жить вместе?

– Ты? Я? – смех ее звучит жестоко и холодно. – Это при том, что нас связывает и разделяет...

«...по-прежнему ничего не изменилось...»

– А есть ли у нас выбор? – устало говорит юноша.

Мегера не отвечает. Она молча сидит на табурете до тех пор, пока усталость не смыкает веки Креслина.

XCVI

Маленькая комната на верхнем этаже ярко освещена четырьмя бронзовыми лампами с зеркальными отражателями. За узкими окнами вот уже восьмой день льет дождь.

– Если это не прекратится, Дженред, нигде в восточном Кандаре не удастся собрать урожай, – сетует грузный Белый маг. – А посол Хамора заявил протест. Он утверждает, что его с помощью магии принуждения заставили сообщить в столицу о наличии на Отшельничьем похищенных из Оплота сокровищ.

– Вот так новости! Хаморианцы ведь не верят в магию...

– Император не может не верить фактам. Он потерял двенадцать кораблей и весьма этим раздражен.

Хартор беспокойно ерзает на стуле и оглядывается в сторону полуоткрытой двери.

– Ну что ж, попытка того стоила, – отзывается худощавый чародей и, словно уловив что-то в воздухе, поднимает голову. Потом, хмурясь, возвращается взглядом к пелене дождя за окном. – Да, Креслин силен, – соглашается он. – Надо отдать ему должное.

– Силен? Да это все равно, что сказать: «На Крыше Мира зимой холодно»!

– Ну и что с того? – роняет Дженред. Его тревожит нечто неуловимое, то ли шепоток, то ли запах... – Для нас это не опасно. Он не собирается покидать свой остров, а у Хамора будут основания для тревоги...

– Дженред, – медленно произносит Хартор, – почему ты в свое время не оставил Креслина в покое? Не дал ему спокойно побродить по Фэрхэвену? Скорее всего, он прибился бы к Черным, прошел у них обучение и жил себе спокойно, не представляя ни для кого угрозы.

– Это было невозможно.

– А вот мне кажется, что дело в другом. И Совет, кстати, разделяет мое мнение.

– Ну и в чем, по-твоему, дело? – взгляд худощавого чародея перебегает от окна к двери и обратно.

– В том, что в лице Креслина ты преследовал Верлинна, единственного, кому удалось уйти из-под твоего влияния. А в политике, знаешь ли, ненависть вредна. Мы не можем позволить себе принимать решения, руководствуясь личной неприязнью.

Дженред пытается подняться, но ноги подкашиваются, и над ним смыкается черное беспамятство.

Глубоко вздохнув, Хартор склоняется над бывшим Высшим Магом и снимает с него амулет и золотую цепь. Затем он переводит взгляд на темные облака за окном, а когда в комнату входят стражи с оковами из холодного железа, возлагает регалии на себя.

XCVII

Креслин стоит на склоне холма, выходящем на Восточный Океан, и смотрит, как низкие волны пенятся возле уткнувшегося в песок корпуса хаморианского корабля. Мегера, по его ощущениям, находится далеко от побережья. Кажется, ее окружают стены – возможно, стены цитадели. Взгляд юноши возвращается к корпусу судна, единственному, что уцелело от неприятельского флота. Печально покачав головой, он с тихим смешком поворачивается и решительно направляется к жилищу Клерриса и Лидии.

Клерриса дома не оказывается, а Лидия приглашает юношу на только что построенную крытую террасу. Она предлагает ему стул, а сама присаживается на невысокую ограду.

– Как ты? – спрашивает целительница.

– Пока все нормально. Мегера по-прежнему проводит ночи в цитадели.

– Ты ожидал чего-то другого?

– Я надеялся.

– Но пришел ты сюда не из-за этого, – говорит Лидия, взглянув ему в глаза.

– Ты права. Мне нужен Клеррис, потому что я хочу построить корабль. Точнее, даже не построить, а перестроить.

– Ну, ему твоя затея может понравиться: строить да перестраивать он любит больше, чем возиться с растениями. Но перестраивать-то что, рыбацкие скорлупки?

– Хаморианскую шхуну, что выброшена на восточное побережье.

– А это возможно?

Креслин пожимает плечами:

– Хочется верить, потому что нам очень нужны собственные корабли. Для ведения собственной, прибыльной торговли.

– Это большое дело.

– Наверное, но мы могли бы привлечь к работе пленников. Сначала в качестве судовых плотников, а потом... Возможно, некоторые не отказались бы вступить в команду.

– О какой команде идет речь? – спрашивает появившийся на пороге Клеррис, и юноша излагает свой замысел во второй раз. Пока он говорит, Лидия тихо удаляется, оставив мужчин вдвоем.

– Даже не знаю... – неуверенно произносит Клеррис.

– Надо попробовать, – настаивает Креслин. – Я поговорю с Хайелом и Шиерой насчет привлечения пленных к этой работе. Заметь, судно выброшено не на камни, а на песок. Это делает возможным подкоп, а значит, облегчает ремонт.

Глядя поверх плеча собеседника, юноша видит, как Лидия выходит из дома и направляется вниз по склону, к хижине, которую Мегера приспособила для варки стекла.

– Когда-нибудь... – с улыбкой замечает Клеррис – когда-нибудь ты все-таки возьмешься за дело, справиться с которым невозможно.

– Уже взялся, – вздыхает Креслин. – Это Мегера. Но я должен действовать так, словно могу добиться успеха.

– А ты говорил об этом Лидии?

– Нет.

– А надо бы.

– Зачем?

Клеррис качает головой:

– Ладно, это не к спеху. Ты хочешь переговорить с Хайелом прямо сейчас?

– Почему бы и нет?

– Тогда я с тобой. Пусть уж он думает, что мы спятили оба.

XCVIII

Облаченная в черную кожу женщина стоит в лучах вечернего солнца. Она видит, как пик, именуемый Фрейджа, обращается в сияющий меч, воздетый на фоне башен заката. Ее непокрытые черные волосы шевелит ветер, кажущийся здесь, на Крыше Мира, теплым и ласковым.

Женщина, стоящая рядом с ней, гораздо моложе. Она тоже в коже, но зеленой, а в руках держит папку для бумаг.

– Они уже начали изменять мир... – размышляет вслух черноволосая.

– Начали? – переспрашивает маршалок, чьи волосы как серебро.

– Да, – подтверждает маршал. – Никто, кроме них двоих, на такое не способен. В этом Риесса была права. Но, – она пожимает плечами, – они по-прежнему борются друг с другом.

– Эти депеши, они не...

– Если только Креслин не проявит больше понимания, чем я, – он уничтожит и себя, и ее.

– Трудно поверить.

– Хочешь верь, хочешь нет. Но такова его сила.

Маршал отворачивается и снова смотрит на ледяную иглу, пока та не начинает поблескивать в свете только что взошедшей луны.

XCIX

Море, птицы, песок и выступающий над прибоем черный валун. Сколько на побережье таких мест, Креслин не знает, но зато точно знает, что в одном из них находится Мегера.

Слегка покачав головой, он прячет камнерезные инструменты в сундук и ждет. Ждет, хотя знает, что ожидание бесполезно, ибо до сих пор подобные чувства всегда влекли за собой боль.

Наконец юноша пожимает плечами и направляется к умывальне. Он ежится под холодной водой, намыливаясь твердым, как камень, мылом, чтобы отскрести смешавшуюся с потом грязь. После выздоровления он слишком мало времени уделял магии и вопросам управления островом – больше занимался строительством, а еще больше размышлял. Однако так или иначе пленные хаморианцы уже закончили выкладывать поребрики дорожек, а в гостевых домах поставили внутренние перегородки и настелили кровли. Теперь можно надеяться, что Черный Чертог со временем и впрямь станет таким, каким выглядел на рисунках Клерриса. Одно плохо: те двое, для кого он выстроен, неспособны жить рядом.

Выйдя из-под холодной струи, Креслин растирается старым, пронесенным им через весь Кандар и за его пределы полотенцем и кривит губы в горестной усмешке. Чего у него только нет: и титул, к которому он никогда не стремился, и владения, которых никогда не добивался, и любимая женщина, от брака с которой бежал через снега Закатных Отрогов!.. И на которой женился, принуждаемый обстоятельствами.

«И вожделением», – тут же поправляет себя Креслин. Он хочет Мегеру, и незачем перед собой лукавить. Вот и сейчас, стоило только вспомнить о ней, ему приходится усилием воли отгонять рождающиеся в сознании соблазнительные видения.

Пришло время так или иначе определить свою судьбу. Подумав об этом, юноша фыркает, находя слова «определить судьбу» слишком претенциозными.

Волосы его еще не высохли, когда он, в сапогах и рубахе с короткими рукавами, направляется вниз по пыльной дороге. Белых магов можно не любить, но в том, что хорошие дороги способствуют торговле и сближают людей, они безусловно правы.

На ходу Креслин касается ветров и просматривает побережье. На одном участке есть и песок, и птицы, но нет ни черного валуна, ни Мегеры. На другом находится и валун, но Мегеры нету и там.

Лишь проверив пять песчаных отмелей и отмахав добрых шесть кай, он спускается по каменной осыпи к пляжу, где на фоне черного камня видны серое одеяние и огненная шапка волос.

– Мегера... – произносит он с замиранием сердца.

«...Будь ты проклят... суженый...»

От этих, не произнесенных ею вслух, слов ноги его едва не подкашиваются, но ему удается не поскользнуться на осыпающемся склоне, и скоро его сапоги погружаются в мягкий, омываемый морем прибрежный песок.

А сердце сковывает холодом страха. Креслин замедляет шаг, не сразу осознав, что это не его страх. Она боится, но почему?

«...потому, что ты сильнее меня, сильнее во всем, кроме, может быть, воли... потому что я всегда буду вынуждена подчиняться... Мое тело не может вынести... так же, как не может твоя душа...»

Обрывки ее мыслей заполняют его сознание, заставляя остановиться у линии прибоя. Волны пенятся всего в нескольких локтях от его ног. Солнце над головой превращает дымчатую пелену облаков в золотистую кисею, а влажный морской бриз неожиданно пробирает холодом.

– Мегера.

– Да, суженый.

– Почему... почему ты... избегаешь меня?

«...чтобы спасти... твою душу... себя...»

– Правильнее сказать, бегу от тебя, – произносит она вслух. Что на это сказать, Креслин не знает. Знает лишь, что всегда любил эту женщину.

«...Любовь? Да ты понятия не имеешь о любви! Похоть – вот что такое твоя любовь...»

– «Всегда хотел эту женщину», – поправляет она его вслух.

– Да... но не только. Не только это, – желудок не сжимается, а сознание того, что он говорит правду, придает юноше уверенности.

«Почему... любовь? Как можно называть... это... любовью?..»

– Ты сам себе лжешь. Твои чувства не имеют к любви никакого отношения, – заявляет она, однако его уверенность несколько ее смущает.

– Может быть, ты сама не знаешь, что такое любовь? – говорит он.

«...не знаю... что это такое?.. да ты понятия не имеешь...»

– Я знаю то, что я знаю, – сердце Креслина готово выскочить из груди, но голос звучит совершенно спокойно.

«...ничего ты не знаешь...»

– Может быть, тебе стоит узнать, на что это похоже, – Мегера устремляет на Креслина немигающий взгляд.

– Что – «это»?

«...твоя... любовь...»

– То, что ты называешь любовью.

Мегера усмехается и картинно поднимает руку; на кончиках ее пальцев разгорается пламя.

Огонь лижет его – или все-таки ее? – предплечья, и на лбу юноши выступают бусинки пота. Противоборство хаоса и гармонии скручивает его желудок узлом.

– Ну давай, суженый...

«...нет ничего лучше холодного железа...»

Мегера воздела обе руки. Голос ее тверд, зато внутри все болезненно перекручено, что вовсе не свидетельствует об уверенности в своей правоте.

«...ничего лучше, чем сражаться холодной сталью...»

Пламя с шипением вспарывает зеленовато-голубое небо.

Креслин остается на месте, но от напряжения и боли мышцы его вздуваются узлами.

– Тебе, ненаглядный муженек, не приходилось выносить такое всю жизнь!

«...будь проклята ты, сестрица... и ты, безмозглое орудие... если...»

Уловив под опаляющей болью отзвук иного страдания, Креслин заставляет себя сделать глубокий вздох, а потом и шаг к тому краю валуна, где сидит Мегера. И вновь обжигающая белизна, скрытая в последнее время за окружающей ее аурой черноты, взметается к ясному восточному небосклону.

Пламя везде – сама кровь в жилах Креслина обращается в жгучую кислоту. Он горит и изнутри, и снаружи, но все же делает еще один шаг. Мегере, наверное, еще больнее. Каково же ей было терпеть подобные муки долгие годы?

«...пришлось нелегко... суженый...»

Снова, выжигая все и вся, вспыхивает белое пламя, и снова, наперекор невыносимой боли, Креслин, словно к разящему огню демонов света, шагает по направлению к ней.

– Ты все еще любишь меня, о суженый?

«...как ты можешь называть... это... любовью?..»

– Да, – хрипит он, одолев уже половину разделяющего их расстояния. Мегера, сидящая на краю огромного скального обломка, находится теперь в пяти локтях от него.

– Так узнай всю меру... моей любви... к тебе...

«...Любовь – это... боль... печаль...»

Юноша успевает сделать два шага, прежде чем ощущает сгущение белизны, предшествующее очередной вспышке. Но если путь к жене лежит сквозь пламя, он должен его пройти.

«...никогда... ни у кого... такой любви...»

– Что ж, прекрасная мысль, – голос Мегеры звучит прерывисто, и за ним угадывается тревога, угадывается чувство утраты.

Креслин заставляет себя сделать еще шаг.

Пламя уже не шипит, а ревет. Оно струится по жилам, заполняет все его естество; жгучая, яростная белизна слепит глаза. Он валится на валун, едва успев выставить руку, и боль, обычная боль от ушиба, воспринимается им чуть ли не как избавление. Скрежещут сжатые зубы, но юноша поднимается и, шатаясь, шагает снова.

– Взгляни... на свои руки.

Креслин и без того знает, что они обожжены, словно были засунуты в очаг. С трудом удерживаясь на ногах, он подается вперед и, схватив Мегеру за локти, тянет на себя, так что его пальцы соскальзывают на ее запястья.

Снова шипит пламя.

Слышится стон, но кто из них двоих стонет, Креслину уже не разобрать. Он заключает Мегеру в объятия. Она соскальзывает с валуна, но он удерживает ее, чувствуя, как его подошвы погружаются в мягкий песок под их общей тяжестью.

Боль, но уже иная, пронзает плечо, в которое впиваются ее зубы. Он пытается отстраниться, и ее колено, метившее в пах, ударяет его в бедро.

– Ты связал меня так... как никто... никогда...

«...не покорюсь... даже тебе...»

– Я точно так же... связан... и сам, – задыхаясь под стать ей, с трудом выговаривает Креслин.

– Не так. Совсем иначе. Ты выбрал это сам... Я – нет.

«...все иначе. Ты сам решил связать себя со мной. А я не решала, у меня выбора не было...»

Слова Мегеры – и произнесенные вслух, и звучащие в голове Креслина эхом ее мыслей, леденят его кровь, заставляя в ужасе отпрянуть и отступить на шаг.

– Ты сам решил! – слышит он вновь и вновь. – Ты выбрал это... я – нет. Ты выбрал... я – нет. Я не решала, у меня выбора не было. Выбора не было...

Юноша не видит ни набегающих на берег и откатывающихся волн, ни кружащих над головой белых чаек. Глаза его полны слез. Он молчит – у него нет слов.

Потому что Мегера права. Мегера права.

«...права... права... права...»

Связав себя с ней, посягнув на ее мысли и чувства, он совершил очередной акт насилия, ничуть не лучший, чем насилие плотское.

Спотыкаясь, шатаясь, ничего не видя перед собой, Креслин бредет прочь, сам не зная куда. Да в этом и нет нужды, так как идти ему некуда.

Мегера права, а у него нет ни слов, ни желаний.

«...уходи... нет... сама не знаю... не хочу, чтобы оставался... не хочу, чтобы уходил... будь ты проклят... будь проклят!..»

Уйти Креслин не может, как не может вымолвить хотя бы слово, как не может видеть сквозь туманящие взор слезы.

Все это время она боролась с ним, но боролась лишь за свою свободу – пыталась убежать, как пленник или посаженный в клетку зверек. Даже нападая, она в действительности защищалась, желая только бежать.

Юноша сознает, что точно так же, как он никогда не увидит воочию ледяного шпиля Фрейджи, так не дано ему будет коснуться любимой женщины. Женщины, которую он, даже не притронувшись к ней, подверг насилию.

Волны вспениваются у самых его сапог, но не достигают их, как ему никогда не удавалось понять Мегеру, достучаться до нее. Ему кажется, что окутанное золотистой дымкой солнце прячется за темные тучи, а прохладный ветерок не приносит облегчения ни его обожженным рукам, ни опаленной душе.

Мегера стоит, словно окаменев, и взгляд ее устремлен в море. Креслину нечего ей сказать. Он не может удержать ее, не может взять на себя боль, которую ей причинил. И он делает то единственное, на что способен сейчас, – поет старую песню.

Допев, Креслин умолкает и застывает, обхватив словно сведенными судорогой руками посеревший от жара камень и не замечая хода времени. Над головой начинают сгущаться тучи, хотя он не призывал ветра. Как не призывала и Мегера – ему известно, что теперь она знает все, что и он. Если не больше.

– Нет... Есть одно, чего я не знаю, – тихо произносит она, но Креслин не двигается.

Лишь через некоторое время он спрашивает, но не о сказанном ею только что, а о другом:

– Почему ты никогда не отвечала мне ударом на удар?

«...потому что... потому что ты меня любишь...»

Да, эта любовь безумна и невозможна, но он любит ее. Любит, хотя никогда не сможет прикоснуться к ней, не сможет удержать ее возле себя.

– Ты сможешь, мой суженый.

«...суженый...»

То, что Мегера сдвинулась с места, Креслин осознает, лишь когда она оказывается рядом с ним.

– Почему?

«...потому что ты любишь меня. И потому, что я никогда не могла бы полюбить никого другого...»

– Ты заслуживаешь не только быть любимой, но и любить самой, – эти слова даются юноше нелегко; он сознает, что, возможно, отталкивает ее, но считает себя обязанным быть с нею честным, чего бы это ни стоило. Особенно сейчас. Только сейчас он понял, что, думая, будто был честен с нею прежде, он заблуждался.

– Не отпускай меня. Пожалуйста...

«...всегда боролась с тобой... но ты уже знаешь... не отпускай...»

В горле его ком, а к глазам вновь подступают слезы.

– Ты не ошибаешься?

На сей раз молчит она, да и зачем слова, если она уже обхватила руками его шею и, всхлипывая, припала к его плечу.

«...любить так трудно...»

– Ты просто не отпускай меня... не отпускай...

«...не отпускай...»

– Никогда...

«...никогда...»

Волны с тихим шелестом набегают на берег и откатываются назад, а мужчина и женщина идут по песку в сторону далеких Башен Заката. Они молчат, окруженные черным свечением, видеть которое, кроме них самих, дано лишь немногим. Один-единственный солнечный луч падает на песок, но тут же исчезает, словно уступив им дорогу.

Западный небосклон затянут грозовыми тучами, отчего Башни Заката кажутся меньше.

Но они остаются на своих местах, а плотные штормовые облака образуют над ними некое подобие черной арки, по направлению к которой идут эти двое, душа в душе и рука в руке.