Башмаки на флагах. Том 3. Графиня фон Мален

Глава 6

Встал глубоко за полдень, уже когда солнце к вечеру покатилось. Повара к тому времени уже приготовили ему отличную похлёбку из хорошо вываренной курицы, жареного лука и клёцок, всё это с кореньями, травами и варёными вкрутую яйцами. Клёцки — жратва мужицкая, но ему очень понравилась похлёбка. Пока Гюнтер раскладывал на ковре чистую одежду и приносил горячую воду, он съел две полных чашки со свежим солдатским хлебом, запивая всё это хорошим пивом, после которого стакан лип к рукам. Выспался, поел, помылся, надел чистую одежду. Хорошо должно стать, но как увидел в руках Фейлинга правый наплечник, так сразу помрачнел. Эта часть доспеха сзади была смята, вывернута. Тончайший узор вмят, затёрт сильным ударом.

— А что со шлемом? — сказал он оруженосцу, жестом прося того подать его.

Шлем был не лучше наплечника, левая сторона вся избита, крепление забрала слева держится каким-то чудом. Он и вспомнить не мог, когда его так колотили, конечно, то было на берегу, но… Горжет помят, правое «плечо» помято, правый наколенник тоже искривлён, даже пробит в одном месте, кираса на груди, там, где как раз самый красивый узор, истыкана вся, словно с ней забавлялись, нанося по узору удары чем-то острым.

А на ваффенрок и смотреть нельзя. Его дорогой шёлковый ваффенрок был бурого цвета от грязи и засохшей, заскорузлой крови. Ни единого белого или голубого пятна, сплошь бурый с чёрным. В руке такой и держать неприятно.

— Что ж ты мне его не постирал? — с досадой спрашивает он у денщика.

— Вы же мне сказали, что доспех — дело оруженосца, — отвечал тот растерянно, — я думал, это тоже его дело.

— Постирай, если, конечно, получится, — говорит кавалер, кидая некогда прекрасную вещь Гюнтеру.

Кое-как с помощью Фейлинга надел мятые и битые доспехи, опоясал себя обломанным мечом и вышел из шатра.

Он слышал стук топоров, он под них и проснулся. Он знал, что лагерь живёт, но был приятно удивлён. Видно, беседы с Рене не прошли даром, родственник старался укрепить и обустроить лагерь по мере сил. Телеги уже не стояли где ни попадя. Их собрали в юго-западном углу, сняв с них часть поклажи и сложив её рядом. Да и весь другой провиант и фураж не валялся как попало по всему лагерю. Нужники оборудовали за южной стеной, как и хотел Волков, у оврага. Лошадей держали отдельно, для них сооружались загоны вдоль всей северной стены. Через западный проход в лагерь въезжали телеги, гружённые свежескошенной травой, почти у его шатра кашевары навалили большую гору собранного хвороста и снова разжигали костры, готовя ужин для солдат и всех остальных. В общем, в лагере намечался хоть какой-то порядок. Но не это сейчас волновало полковника, ведь порядок — это хорошо, но главное в его положении — это укрепления. Он отлично это понимал, зная, что у хамов людей в три, а может, и в четыре раза больше. Они с Фейлингом и двумя стрелками, что охраняли его шатёр, вышли из лагеря через восточный ход. Волков почти сразу за рвом увидал свежие холмы братских могил, которые появились, пока он спал.

— Быстро комендант управился с похоронами, — сказал он негромко, останавливаясь у могил.

— Много людей побито было, — отвечал ему один из стрелков. — Устали мёртвых укладывать.

— Не вздумайте раскисать, — строго сказал Волков, покосившись на стрелка. — За павших ещё отомстить надобно будет.

— Нет, господин, не волнуйтесь, мы понимаем, — отвечал ему солдат. — Мы всё понимаем — слабину давать никак нельзя. Слабину ежели дашь, так сам под такой холмик уляжешься.

Волков молча кивнул ему и пошёл осматривать укрепления. Повернул налево, уж больно ему не давала покоя северная стена, та, за которой была река. Тут не очень весело ковырялись сапёры, тут же был и инженер Шуберт. Он сразу пошёл к полковнику, как только увидел его:

— Стену укрепим и ров углубим, до сумерек дойдём до половины стены.

Волков присмотрелся. Да, во рву сделали подъём более крутой, тут и без противодействия защищающихся на него не просто взобраться. Хорошо. В частокол ставили подпоры, стена стала крепче. Теперь она уже не смахивала на старый, покосившийся деревенский забор. Теперь в лагерь с севера можно было войти только по удобной тропинке, что вела к узкому проходу, который было нетрудно оборонять.

Не сказать, что ему всё нравилось, но перемены к лучшему были заметны.

— Вы вкопали рогатки у западного въезда? — спросил он, идя вдоль рва и оглядывая частокол.

— Нет, — Шуберт семенил рядом, — я думал, что эта стена важнее.

— Снимите людей, поставьте частокол до заката, а со стеной закончите завтра.

— Как прикажете, господин полковник. Сейчас же всё сделаем, — обещал инженер.

Он обошёл свой немаленький лагерь по периметру — везде суета, работа кипит, несмотря на приближение вечера, он был удовлетворён тем, как всё менялось. Он видел, что за пару дней всё будет приведено в полный порядок. Лагерь будет укреплён и удобен. А обоз с провизией и фуражом сохранён. У фон Бока будет меньше причин упрекать его.

Вечером, когда уже стемнело, он обедал с офицерами. Отдавал приказания о пикетах и ночных разъездах и говорил о том, сколько солдат и из каких рот оставить в охранении. Также просил Рене поутру снять повешенных дезертиров, так как, скорее всего, утром Гренер и его кавалеристы наловят новых.

А после ужина пошёл спать, и спал отлично, так как до самого утра его никто не потревожил.

Утром он, ожидая завтрака, долго разглядывал выстиранный ваффенрок. Стирка ему мало помогла, дорогая ткань так и не вернула себе своего цвета, серая, бурая, да какая угодно, но уже не бело-голубая, ещё вся была испещрена дырами. Даже нищему такое носить было бы стыдно. Пришлось просто носить доспехи, ничем не прикрывая их.

Он прошёлся по лагерю, поговорил с офицерами. Всё шло хорошо, солдаты и сапёры знали, что им делать. Укрепления становились лучше с каждым днём, Гренер поймал лишь двух дезертиров. Это был хороший знак, людишки почти уже не бежали. Этих двоих мерзавцев быстренько и без особых церемоний после короткой исповеди повесили на заборе, на освободившихся утром местах.

Пока дезертиров вешали, он думал о том, что Максимилиан уже должен быть в Нойнсбурге, если, конечно, не встретил армию маршала уже на пути к лагерю. Что ж, как бы там ни было, его знаменосец должен уже свернуть к Ланну и уже завтра быть там.

«Что ж, если они поторопятся, Агнес должна быть тут через три дня, ведь кони у неё в карете неплохие».

Кажется, он никогда её так не ждал. Мало того, в последнее время ему всё меньше и меньше хотелось её видеть. Нет, он, конечно, её не боялся, но она держала его в напряжении, словно противник, что ждёт удобного случая для атаки. А ещё он ожидал неприятностей, которые рано или поздно она может ему доставить. Но сейчас, сейчас она очень была ему нужна, он чувствовал, что только эта хрупкая девочка с тяжёлым и крепким, как люцернский молот, характером сможет ему помочь. Он нутром это чувствовал. А как иначе? Ведь не зря хитрый жид уговаривал его взяться за это дело, считая, что дело это нечистое. Теперь он и сам так думал.

В общем, день прошёл в мелких делах и мелких заботах. Если не считать того, что он просил Гренера проехаться до второго брода, посмотреть да послушать. Тот со своими людьми прокатился, постоял у тихого брода, но ничего там не увидел. Ни пикетов, ни застав, ни даже следов мужичья.

Так день и прошёл, а как стемнело, он с удовольствием снял доспехи и лёг спать.

— Господин, господин, — тряс его Гюнтер, держа в одной руке лампу, — к вам человек.

— Что? Какой человек? — не сразу сообразил Волков. — Утро уже?

— Ночь, господин, ночь… К вам солдат пришёл.

— Солдат? Зови, — приказал он, садясь на кровати.

Солдат вошёл в шатёр, с интересом осматриваясь.

— Ну, что случилось?

— Сержант к вам послал…Шум, господин. Кажись, мужики пошли куда-то.

— Пошли? Куда пошли?

— За рекой господин, кажется, идут… куда-то…

— А ты из какого пикета?

— Мы тут внизу под лагерем у речки стоим.

— И что, шум слышите?

— Ага. Топочут.

— Много их, куда идут, лошади есть, телеги есть?

— Так разве в темноте разглядишь…, — разводил руками солдат. — Может, есть телеги, а может, нет.

Понимая, что большего он от дурака не дождётся, Волков приказал Гюнтеру:

— Одежду давай и Фейлинга буди.

Он, Фейлинг, два стрелка охраны и солдат спустились к реке, тут и был пикет из четырёх солдат и двух стрелков.

— Ну, что звали?

— Господин, — заговорил сержант из стрелков, — невдалеке за рекой дорога есть, по ней отряд прошёл. Все слышали шум тихий.

— Огни были?

— Нет, только звуки, люди шли. Люди с железом.

— А сейчас есть звуки?

— Так послушать надо, — отвечал сержант.

— Тихо всем, — приказал Волков и стал прислушиваться.

Не то чтобы он слышал что-то отчётливое, но какой-то несвойственный ночи шум был. Да, был. То ли древко копья или пики трётся о кирасу, то ли башмаки по дороге стучат. Не разобрать, дорога-то не у самой реки. Солдаты и полковник прислушиваются и вдруг слышат тонкий писк. Волкову подумалось, что такой звук и показаться мог, но один из солдат тут же сказал:

— Телега. Телега скрипнула колесом.

— Точно, и телега перегруженная, — поддержал его другой. — С обозом идут.

— Может, то мужик какой местный, — предположил третий.

— Ага, мужик, — тут же взяли под сомнение его мысль другие, — в полночь-то. Траву косил до луны.

Теперь у Волкова сомнений не было, враг куда-то шёл, скорее всего, на запад. Зачем? Эх, как жаль, что разведку он организовать не смог. Толковых людей для этого у него не было. Не мальчишку же Гренера отправлять на опасное дело. Он не стал дальше прислушиваться, а поспешил вверх, к лагерю.

Его у входа встретил молодой ротмистр Мальмериг, дежуривший с сотней солдат из первой роты сегодня ночью.

— Господин полковник, что-то произошло?

— Пока не ясно, за рекой отряд хамов пошёл на запад с обозом.

— Хотят обойти нас и ударить с двух сторон?

— Я бы так и сделал, уж на две стороны пушек нам не хватит. Но… Мы сильно укрепили лагерь. Попытка штурма таких укреплений кончится для них большой кровью.

— Может, поднять людей? — предложил Мальмериг.

— Пока не нужно, — ответил полковник и пошёл в свой шатёр.

Спать он больше не собирался, какой теперь сон. Фейлинг и Гюнтер помогли ему облачиться в доспехи. После, взяв с собой десяток стрелков с сержантом, обходил и проверял другие посты и пикеты. Сам обходил, сам хотел убедиться в том, что всё тихо. И успокоился только когда на востоке, и на западной дороге, и в южном овраге у отхожих мест всё было тихо. Солдаты везде бодрствовали и ничего подозрительного не слышали. Он ещё раз спустился к реке, долго вслушивался, но ничего уже больше не услыхал. Вернулся в лагерь, когда солнце на востоке уже чуть осветило верхушки деревьев. В мае солнце раннее.

Весь следующий день он изводил и солдат, и офицеров дальними вылазками и разъездами. Всё никак не мог понять, куда же шли ночью мужики, и это его сильно тревожило. Очень ему нужно было знать, где враг. Поэтому к полудню, не дав ни солдатам, ни офицеру пообедать, он отправил почти всю свою кавалерию с Гренером во главе, две сотни людей из первой роты с ротмистром Хайнквистом и полсотни стрелков по западной дороге с наказом всё осмотреть, но при малейшей опасности бегом возвращаться обратно.

Около часа с волнением ждал их, и когда они вернулись, то сообщили ему, что в округе ни единой души, даже заблудшего мужика на дороге они не видели.

Нет, нет. Что-то тут было не так, не один он слышал, что ночью кто-то на том берегу реки куда-то двигался. А тут вдруг врагом и не пахнет. Словно и не было его никогда.

«Максимилиан уже сегодня должен быть в Ланне и сегодня же с Агнес выехать обратно. Два, ну или три, дня, и он привезет её сюда. Господа молю, чтобы за эти три дня ничего не произошло».

А уже ближе к вечеру на западной дороге появились два всадника.

То были гонцы, от маршала письмо привезли. Письмо было коротким и злым:

Кавалера едва не перекосило от презрительного и насмешливого тона письма. Но что делать, если по сути фон Бок был прав. До самой ночи, даже за ужином ему вспоминались ехидные слова командира, так у него аж аппетит пропадал. Но он был рад, что армия уже вышла. Если письмо было подписано числом позавчерашним, значит, сегодня фон Бок уже должен подходить к Бад-Тельцу, а завтра к вечеру быть тут.

«А там Максимилиан и Агнес привезёт. Дальше легче будет».

В этом он был уверен, а пока ему нужно удерживать лагерь. Может, поэтому он в который раз перед сном пошёл обойти укрепления.

И опять спал он неспокойно, просыпался, прислушивался к звукам, что доносились из-за ткани шатра. Ждал и боялся услышать крики «к оружию». Но ничего подобного не слышал и снова засыпал сном неглубоким, чтобы утром встать и опять волноваться, проверять всё вокруг и волноваться.

Когда приезжали к нему вестовые, от маршала письмо привозили, надо было о своих этих волнениях и о том, что он слышал ночью, как отряд мужиков шёл по тому берегу реки на запад, фон Боку написать. А он не стал, чтобы старый и ехидный маршал над его страхами и слухами снова не насмехался.

Напиши он о том, может, тогда всё было бы по-другому. Но кавалер не написал, и вышло всё так, как вышло. В два часа пополудни прибежал к нему солдат от западного прохода и доложил, что четыре кавалериста прискакали и просят полковника.

Он сразу пошёл к западному проходу, там и увидал четырёх запылённых кавалеристов на сильно уставших конях.

— Кто старший? — сразу спросил у них полковник.

— Я, господин, — отвечал один кавалерист с седыми усами.

— Говори.

— Господин, беда, колонна наша атакована мужичьём на марше. Маршал ранен был почти сразу. Построиться в боевые порядки никто не успел, колонну рассекли на две части. Откуда взялись — непонятно.

«Похоже на то, что и с нами было».

Волков слушал дальше, холодея сердцем.

— На арьергард сразу наехали рыцари, смяли его, сразу за ними навалилась пехота. Полковника фон Клейста там убили. Людишки побежали сразу, кто не сбежал, тех порезали всех. Наш арьергард был разбит и развеян сразу, и полчаса не прошло. Авангард и центр колонны пытались строиться, но их непрерывно обстреливали, ранили полковника Эберста, а потом и авангард атаковали, а мужиков было много, не менее трёх с половиной тысяч.

«Вот куда они шли ночью. Они решили с лагерем не мучаться. Людей на частоколах да на рогатках под картечью не гробить. Решили нанести удар нашим главным силам на марше. Вот тебе и быдло. Вот тебе и нелепые мужики. Разбивают нас по частям. Но как они узнали, что фон Бок вышел? Неужто у них шпионы так хороши, что всё знают, что в округе творится?»

Волков был в растерянности. Он не был уверен, что всё это правда, может, хитрецы что-то задумали? Это не могло быть правдой, не мог железнорукий предатель, мужицкий генерал, быть лучше многоопытного фон Бока. И он продолжал слушать.

— Полковник фон Кауниц смог построить пару рот и пытался мужиков оттеснить.

— И что? — спросил кавалер.

— Дальше мы не знаем, нас позвал генерал фон Беренштайн, приказал ехать к вам.

— Ко мне? Зачем?

— Он приказывает вам со всеми возможными силами идти к нему на помощь.

Тут кавалер и призадумался, лошади у кавалеристов все в пене, их гнали, не жалели.

— Сколько же вы ехали сюда? — спросил Волков.

— Два часа, господин.

Два часа? Значит, пехоте туда идти часов пять. Значит, пехота только к ночи туда поспеет. И фон Беренштайн либо сам отобьётся, либо уже будет разбит. А он со своими людьми ещё и рискует, придя туда, сам попасть под удар мужицких колонн. Зачем же такой приказ отдавал генерал фон Беренштайн?

Волков смотрит на усатого кавалериста внимательно, спрашивает как бы между прочим:

— А маршал, говоришь, ранен?

— Да, говорят, пуля пробила горжет, угодила ему в шею. Крови было много, как бы не помер старик, — отвечает кавалерист.

— И приказал мне выступать не он, а генерал фон Беренштайн?

— Да, господин.

— И письменного приказа ты не привёз?

— Нет, господин, где там было приказы писать, бой шёл вокруг. Генерал на словах всё говорил.

Волков поднимает руку, чтобы привлечь к себе внимание своей охраны, а затем указывает на кавалеристов пальцем:

— Арестовать их.

Кавалеристы удивлённо переглядываются, а усатый спрашивает:

— Господин, за что?

— Вас я не знаю, — отвечает ему полковник, — а подпись маршала фон Бока на приказе крепко держать лагерь и охранять обоз мне известна. Посидите, пока всё не прояснится, под стражей.

— Господин, а кони наши? Их покормить нужно, расседлать.

— За них не волнуйтесь.