Бархатные тени

Глава седьмая.

– Но эта дорога ведет не к дому…

– Вы еще обнаружите, что завтракать можно не только в одном месте. К примеру, Викторина и Огаста предпочитают завтракать в постели. Хотя при случае могут, позевывая, явиться к столу. Но они теряют кое-что из маленьких радостей жизни.

Я знала, что нарушаю все правила приличия, установленные мною для себя самой, – хотя очень мало что имела возразить по существу, – позволяя увлекать себя по тропинке, обрамленной розовыми кустами под арку, прорезанную в плотной зеленой изгороди, где в миниатюрной чаще стояла маленькая восьмиугольная беседка.

Внутри был стол, покрытый скатертью в красно-белую клетку, как на крестьянской кухне. Тарелки и чашки – не от Хэвисленда, но коричневые и неправильной формы, явно сделанные вручную. Рядом стоял другой столик, поменьше, уставленный кушаньями.

– Но вы ждете гостя… – У меня перехватило дыхание, и на меня накатило двойственное чувство: ощущение свободы и другое, диктуемое здравым смыслом, а также той добродетелью, что вбивали в меня всю последнюю половину жизни – благоразумием.

– Гостью… вас, Тамарис. Решив, что вы, похоже, склонны рано вставать и гулять по росе, я подумал, что мне, возможно, повезет и я вас перехвачу… что я и сделал!

Он засмеялся.

Я подумала, что для него это просто забавное приключение – не больше, чем пикник на природе. Если бы только и со мной было так. В этот момент я жаждала юной безответственности, которую ощутила было, отважившись пойти в розовый сад.

Но мне слишком долго внушали сознание, что мир судит человека не по внутренним, а по внешним проявлениям. Слуги, накрывавшие на стол, каждый, кто мог видеть нашу встречу, обязательно распустят языки. Воображение позволит таким свидетелям изукрасить свое повествование несуществующими «фактами». Такой невинной с виду встречи вполне довольно, чтобы похоронить мою репутацию. Я бешено цеплялась за свой здравый смысл и выучку.

В мире, где жила Огаста Дивз, репутация была первейшей заботой. Лично ей хватило бы и намека, что я, возможно, имела свидание или тайную встречу со своим нанимателем, чтобы предать меня аутодафе. Благоразумие должно победить, и не только ради меня, но и ради Викторины.

– Приятная мысль, сэр, и любезная тоже… – Я гадала, звучит ли для него мой голос так же фальшиво, как для меня самой. – Но вы должны понять, что я не могу отдать должного вашей щедрости и доброте. Как я могу играть роль компаньонки вашей сестры, если сама стану подавать повод к сплетням? И, будьте уверены… – возможно напряжение и злость сделали мою речь лихорадочной, злость не на него (джентльмены не способны видеть ловушки, которые в современном обществе осторожно обходит одинокая женщина), а на само общество, запрещавшее подобное обращение, – что эта ситуация непременно вызовет сплетни. Мужчины, мистер Соваж, свободны делать многое, им прощаются прихоти и капризы, им дозволено радовать себя небольшими нарушениями приличий. Женщинам – нет.

– Не думал я, что дочь капитана Пенфолда будет столь жеманной. – Его лицо окаменело, превратилось в маску.

– Именно то, что я – дочь капитана Пенфолда, обязывает меня придерживаться собственных правил поведения, так же, как он выполнял свой долг. У женщин есть своя дисциплина, пусть даже пустячная, которой они должны подчиняться. Вы не можете говорить «Этого делать нельзя» другим, если сами не готовы этому подчиниться. С тех пор, как вы пожелали, чтобы я сопровождала вашу сестру в обществе, я должна прилагать еще больше усердия для соблюдения приличий. Я слишком молода для роли, которую вы мне поручили, и потому обязана быть вдвойне осторожной. Я не могу сделать ничего, пусть даже, невинного и приятного само по себе, что могло бы вызвать сплетни. Вы поставили передо мной определенную цель, и я не смогла бы исполнять свой долг, если бы пренебрегла им ради собственного удовольствия.

Он прислонился к дереву и смерил меня взглядом, который я не смогла бы объяснить. Словно бы я – так я чувствовала – была страшным зверем, которого он обязан классифицировать. Затем он пожал плечами.

– Отлично, мисс Пенфолд. Суровый долг – прежде всего. И я больше не буду просить вас делать что-нибудь… такое, что поставит под удар ваше положение в обществе.

Он поклонился, резко повернулся и двинулся к беседке. Та же самая холодная формальность, что и при нашей первой встрече. Но это правильно. Я должна была испытать удовлетворение, но вместо этого меня томило чувство заброшенности, которого я не понимала… или не хотела себе слишком четко объяснить.

Я пошла обратно по тропинке, уверенная, что была права, однако сознание выполненного долга не согревало меня. Напротив, я чувствовала безнадежное одиночество, и к тому времени, как я достигла дома, уже боролась со слезами. Поэтому я заторопилась к себе в комнаты. Конечно, я должна была показаться ему жеманницей. Но что мужчины понимают в сплетнях, откуда им знать, как ужасны те могут быть? Я знала, что я поступила правильно, но я была отчаянно несчастна. Гораздо больше, чем заслуживал этот случай, старалась я внушить себе.

К счастью, Фентон ушла и я смогла поплакать вволю. Хотя я не из тех, кто часто точит слезу. В моем положении слезы – роскошь, которую не следует позволять себе ни слишком часто, ни слишком долго. Что, если Викторина явится без предупреждения и поинтересуется, почему я плачу?

Я уже полностью овладела собой, когда в дверь постучали, и к моему удивлению, появились Фентон и лакей с подносом, который он поставил на маленький столик, поспешно прибранный горничной. На серебряном подносе стояла чашка, не хрустальная, а действительно вырезанная изо льда, и по ее ободу шла широкая гирлянда розовых бутонов цвета слоновой кости. Внутри была земляника, усыпанная тонко наструганным льдом, сохранявшим ее холодной. Рядом – компотница от Беллика, белая и хрупкая как роза, в форме раковины, поддерживаемой морскими коньками. Она содержала горку сахарной пудры. Еще там был бокал темно-зеленого с белым стекла. В него лакей налил немного шампанского.

– Фентон, что это? – Я надеялась, что не выгляжу заплаканной.

Широкое лицо Фентон расплылось в улыбке.

– Хозяин, мисс, случайно встретил меня и спросил, как вам понравился завтрак. Я осмелилась ответить, что вы, насколько я знаю, еще не завтракали. И он приказал подать вам то, что подавали прошлым летом дамам в Саратоге. Вы ведь с Востока, он и подумал, что вам, может, понравится… Знаете, мисс, землянику можно макать и в сахар и в шампанское.

Это что, издевательство? Но я чувствовала какой-то странный жар. Или это предложение заключить мир, благородный жест? Я предпочитала верить, что это означает установление меж нами новых добрых отношений.

– Какая необычная мысль! И как мило со стороны мистера Соважа. Благодарю вас, Харлетт.

Я окунула землянику в сахар и раздавила во рту кисло-сладкую ягоду. Я даже попробовала окрестить одну земляничинку в шампанском.

Но днем мое счастливое настроение вновь упало. Я напомнила Викторине, что мы должны отдать Биллам визит. В течение прошлых двух дней она измышляла против этого один предлог за другим, в основном – что она недостаточно хорошо себя чувствует. Но она не могла вечно пренебрегать своими светскими обязанностями, поэтому, надув губы, покорилась.

– Эти дурацкие визитки… – раскрыв зонтик, она неприязненно взглянула на шкатулку у себя на коленях. – Какая бессмыслица! Одна от меня, другая от Алена, хотя он вовсе не с нами. Почему?

– Потому, – отвечала я терпеливо, хотя прекрасно сознавала, что она может вспылить, – что он хозяин дома и это сейчас его резиденция.

– Резиденция! Какая чушь! Тамарис, вы всегда все знаете, что надеть, что делать? Для меня это все – скучная игра, которая никогда не кончается. А если бы какая-нибудь женщина когда-нибудь разбила все эти мелочные правила, говорила бы, что ей нравится, делала бы, что хочет… что бы тогда случилось?

Я вспомнила, что утром испытала мучительный соблазн поступить так.

– Так бывало. – Возможно, мой голос прозвучал резко из-за этого воспоминания. Я добавила предостерегающе: – Но затем обстоятельства оказывались не слишком приятны для той, что отказалась играть по правилам.

– И что случалось? Ей всего лишь не нужно было больше делать визиты с карточками?

– Ее больше не приглашали в общество, причем, отнюдь не глупое и не скучное. У юных джентльменов есть матери и сестры, которые придерживаются правил и удерживают их.

– Мачехи, – уточнила она, хихикнув. – У этого медведя, ну, Генри Билла… и я не считаю его таким уж юным. Он слишком большой, слишком толстый. – Взмахнув свободной рукой, она отобразила несовершенство Генри Билла. – Во всяком случае, он не в моем вкусе.

– Возможно. Но вы встретите других, которые вам больше понравятся.

Викторина вздохнула.

– Надеюсь, так и будет, но этот день я считаю потраченным зря.

«Она была совершенно права», – уныло думала я, когда мы возвращались из Фейрлаунз, всего лишь оставив визитки у дверей.

– Значит, эта самая мачеха больна, – заметила Викторина. – Мы едем, глотая пыль, по жаре, чтобы только положить визитки на поднос. Я-то уверена, что вовсе она не больна, просто она умнее нас. Ей захотелось слегка вздремнуть, вот она и говорит: «Ах, у меня болит голова. Не принимайте никого, у кого хватит дурости явиться с визитом. Скажите, что я нездорова». Что ж, она получила наши визитки, и нам нет нужды ехать еще раз.

Однако день этот, отвратительный и зря потраченный по мнению Викторины, еще не кончился. Когда наш экипаж подъезжал к дому, мы увидели перед главным входом ранчо дорожную карету, из которой мистер Соваж выгружал миссис Дивз.

У Викторины вырвался гневный шепоток:

– Снова она! Сегодня ночью возьму две свечи и… – она прервалась на полуслове, затем продолжила: – Смотрите, она ведет себя с ним, как змея, гипнотизирующая маленького и беспомощного кролика…

Сравнение было страшноватое. Известно, что крупные рептилии добывают себе пищу именно таким гадким способом. Однако Викторина говорила с уверенностью свидетеля подобной мерзости.

– Тамарис… я клянусь вам, она никогда не будет здесь хозяйкой! – Она перешла на французский, что теперь бывало крайне редко, и я уже знала, что это выдавало у нее либо ярость, либо горе.

Тем не менее, когда мы выходили из экипажа, она уже цвела улыбкой. Она легко побежала вперед и обменялась с миссис Дивз, по дамскому обычаю, поцелуем в щечку. Похоже было, что она заждалась свою дражайшую Огасту, как она назвала визитершу.

Ясно было, что мистер Соваж так же рад приезду новой посетительницы, как изображала его сестра. И мы вошли в главный зал дружной компанией, а о чем думал каждый из нас – не имело значения.

Когда вечером, после обеда, мы собрались в Белой комнате с фресками, я позволила себе небольшую вспышку фантазии.

Огаста Дивз играла на фортепиано, а Викторина пела какие-то милые французские песенки. Но что бы случилось, если мы неожиданно подпали под чары, которые заставили бы нас выдать сокровенные мысли, таившиеся за вежливыми пассажами беседы?

На следующее утро я проснулась с чувством утраты. Сон мой истаял так быстро, что я не смогла его удержать, только знала, что во сне этом я была счастлива. И, поразившись, я поняла причину. Сегодня был день моего рождения, хотя никто из ныне здравствующих, кроме мадам Эшли, не мог бы этого вспомнить. Она всегда в этот день устраивала для меня чаепитие. А когда был жив отец, меня ждала коробка маленьких подарков и дорогое письмо.

Теперь об этом некому позаботиться. Но – нельзя жалеть себя! В качестве покаяния я позволила Фентон исполнить обязанности горничной леди так, как она их понимала. Хорошее решение, и, как обнаружилось, в конце концов не слишком для меня мучительное.

К моему облегчению, она не предлагала больше щипцов для завивки, уложив мои темно-каштановые волосы с такой сноровкой, какой я, наверное, никогда не достигну. В присутствии миссис Дивз я хотела выглядеть как можно лучше – чисто женское оружие, к которому мы все время от времени прибегаем.

Фентон подала мне серебристо-серое платье, отделанное фиолетовым сутажем, и от этого душа моя почему-то вновь воспряла.

– Хозяин велел передать вам, мисс, что семейный завтрак сегодня будет в Зеленой комнате.

Фентон привела в порядок широкий бант из фиолетового бархата, удерживающего, согласно моде, сзади складки на платье.

Согретая мыслью, что могу предстать миру в наилучшем виде, я спустилась по лестнице. Опять земляника во льду? Мне не хотелось думать об этом. Но меня ожидал другой сюрприз.

Там сидела Викторина, а мистер Соваж встал, чтобы несколько церемонно подвести меня к стулу, возле которого на столе был не только букет чайных роз, но и несколько пакетов в оберточной бумаге, перевязанных цветными лентами.

– Вы кажитесь такой изумленной, Тамарис! – Викторина засмеялась. – Неужели вы думали, что мы забудем о вашем празднике?

– Но… как вы узнали! – Я села, слегка взволнованная.

– Ален знает все. Как ты узнал, Ален?

– Есть очень мало вещей, каких я не знаю о капитане Пенфолде и его семье, ведь мы очень многим ему обязаны. А уж день рождения узнать куда как легко.

Его сестра кивнула.

– А теперь, Тамарис, вы должны открыть ваши подарки, и угадать, что от Алена, а что от меня.

Руки мои слегка дрожали. Это было так неожиданно. Мой отец всегда отмечал этот день и теперь он словно был рядом со мной и разделял мое волнение. Такой специфический оттенок моей радости был чем-то совершенно неожиданным.

В первом свертке оказалось роскошное издание стихов Элизабет Браунинг. Взяв его в руки, я выразила благодарность мистеру Соважу. Викторина захлопала в ладоши.

– Угадала с первого раза.

– Конечно. – Он улыбнулся мне. – Разве ты не понимаешь, Викторина, что порядочная молодая леди может принять от джентльмена только хорошую книгу или, возможно, коробку конфет. Все соблюдают приличия.

В голосе его не было ни тени вызова, но счастье мое слегка померкло. Что это, насмешка?

Я быстро взяла второй сверток, в котором нашла резной ларчик из сандалового дерева. Я узнала его – Викторина купила его в «Китайском базаре». Внутри, на хлопковой подкладке, лежало хрустальное сердце, крепящееся к бархатной ленте. Я была очарована прелестной безделушкой и, по настоятельному требованию Викторины, поспешила надеть ее на шею, восхищаясь тому, как она подходит к кружеву моей новой шемизетки.

Следующий сверток содержал предсказанные мистером Соважем конфеты. Но они были не в обычной коробке, а в филигранной, восьмиугольной, украшенной эмалевой бабочкой на крышке – такой натуральной, что, казалось, она вот-вот улетит. Сами сладости были прикрыты засахаренными лепестками роз и фиалок, способными прельстить даже герцогиню.

Я почти стерла язык в благодарностях. Не только потому, что подарки были так милы, но, в основном, из-за того, что они вообще были. Мистер Соваж быстро сказал, что пора переходить к еде, поскольку с развлечениями, как он выразился, покончено. И тут же начал какой-то забавный рассказ, думаю, чтобы помочь мне скрыть мои чувства.

Еще он говорил о том, что следует устроить бал на ранчо – это лучший способ представить Викторину обществу – в назначенный день в доме будет множество гостей.

Викторина, в высшей степени возбужденная, обрушила на него бурю вопросов.

– И мы должны сшить новые платья! – решительно заявила она. – Видите, Тамарис, как я была права, что купила этот атлас! Амели сошьет мне такое платье!..

Ее брат снисходительно рассмеялся.

– Ты ведь уже тогда его себе представляла, cherie? Koнечно, у тебя будет наряд, подобающий случаю, и у мисс Пенфолд тоже.

– Но она ничего себе не купила! – прервала его Викторина. – Она только смотрела, но ничего не покупала.

– Это легко поправить, – заметил он. – Я предусмотрел это. Из города уже едут сюда самые искусные модистки от мадам Рашель с прекрасным набором тканей. Вы обе должны выбрать все необходимое, чтобы род Соважей мог высоко держать голову.

– Ален… – Улыбка Викторины угасла, в голосе ее прозвучали сейчас серьезные ноты. – Почему мы носим такое варварское имя? Ведь на самом деле ты герцог с древними и прославленными титулами, так почему же ты предпочитаешь зваться просто мистером Соважем? Я бы…

Его снисходительного взгляда как не бывало.

– Я не герцог, и у меня нет другого имени! – резко ответил он. – Потому что я не француз, но американец. Мы отказались от родового имени и титула давным-давно… и оба они пусты и бесполезны.

Викторина нахмурилась, но не стала с ним спорить. Вскоре после этого он встал, но задержался возле моего стула, чтобы сказать:

– Мисс Пенфолд, своим разговором о покупках Викторина напомнила мне, что я проявил забывчивость в отношении вашего гонорара. Если вы присоединитесь ко мне в библиотеке в… – он взглянул на часы, – в половине одиннадцатого, мы сможем обсудить этот вопрос. Сейчас же я задержался и заставляю Уилсона ждать.

Когда дверь за ним закрылась, Викторина сказала:

– Хотела бы я, чтобы мой брат не придерживался этих странных воззрений. Это правда, Тамарис, во Франции он был бы герцогом. Мадам Варенн много раз говорила мне об этом, когда я жила у нее. То же самое было и с нашим отцом. Он разозлился на маму, когда она однажды воспользовалась своим настоящим титулом, хотя та имела полное право так поступить.

– Но если ваш брат американец, он не может пользоваться никакими титулами, кроме тех, что допускает общая вежливость, – заметила я.

– Но ему этого вовсе не нужно! Изгнание его семьи давно закончилось. Он мог бы жить во Франции. Там я была бы по меньшей мере графиней, а не просто мадемуазель Соваж. Ненавижу это грубое имя и все, что оно значит!

Это была одна из ее кратковременных вспышек ярости, и я пожалела, что завтрак моего дня рождения кончается на такой ноте. Но я хорошо знала, что лучше не пытаться ее успокаивать. Все пойдет по заведенному образцу – она вернется к себе в комнату, и там Амели станет баловать и задабривать ее, пока снова не приведет в хорошее настроение. Я собрала свои подарки. Нежный аромат роз успокоил меня, и я решительно принудила себя вспомнить лишь то, за что была благодарна.

Когда наступило назначенное мне время, в библиотеке еще никого не было. Книги всегда влекли меня, и я медленно пошла вдоль стеллажей, читая названия, тисненые золотом на богатых кожаных переплетах. Многие авторы были представлены полными собраниями сочинений, и я догадалась, что большая часть библиотеки, как и остальное имущество дома, приобретены прежним владельцем напоказ. Здесь были книги Теккерея, Диккенса, тома с описаниями путешествий и тому подобное. Но я с удовольствием обнаружила романы Джейн Остин и произведения сестер Бронте, которые недавно произвели настоящую бурю.

Сравнивая положение Джейн Эйр в качестве гувернантки со своим собственным, я невольно улыбнулась. Как бы то ни было, здесь нет безумной жены, ночами бродящей по залам мистера Соважа. «Такая мелодрама, – самодовольно подумала я, – встречается только в книгах. Никакой безумной жены… только миссис Дивз…»

Неожиданно я прижала ладони к щекам. Здесь не было зеркала, но я чувствовала такой жар, словно я покраснела. Сравнение своей участи с Джейн Эйр, даже в шутку, означало, что я серьезно интересуюсь мистером Соважем. Я отшатнулась от этой мысли, отказавшись от честной оценки своих переживаний. Я должна была взять себя в руки, пока он не пришел.

Медленно пройдя между шкафами, я оказалась перед большим столом, заваленным бумагами. В самом его центре лежало нечто столь странное на вид, что я приблизилась, чтобы рассмотреть лучше.

Это был маленький мешочек из темной ткани, к нему привязаны черные перья. Сработано это было грубо, словно руками малого ребенка. Но я инстинктивно знала, что это не игрушка. Я подумала, что хоть я и не склонна к фантазиям и всегда стараюсь обуздать свое воображение, но здесь таится нечто очень странное… очень мрачное и пугающее. Оно приковывало внимание, словно живой хищник, рычащий с неприкрытой угрозой.

– Что это, Тамарис?

Снова мистер Соваж удивил меня своим беззвучным появлением. Поскольку я вздрогнула, он в оправдание добавил:

– Я напугал вас? Извините. Но что так привлекло ваше внимание?

– Вот. – Я указала на мешочек. – Это… это выглядит странно, и что-то в нем мне совсем не нравится.

Он обогнул стол и нагнулся. Затем со сдавленным возгласом отпрянул назад, к камину, не отрывая взгляда от мешочка. Пошарив позади себя, он схватил каминные щипцы и только с ними в руке вновь приблизился к столу.

– Вы не трогали его?

Его реакция, столь неожиданная для такого человека, встревожила меня. Я быстро ответила, что не трогала.

– Хорошо! Потому что никто не знает…

Но что именно никто не знает, он не объяснил. Вместо этого он взял мешочек щипцами и затолкал его в камин, затем опустился на колени на пол и забросал мешочек дровами. И только когда тот вспыхнул, мистер Соваж поднялся на ноги.

– Что… что это было? – я решилась, наконец, спросить, пока он стоял, глядя на огонь.

– Это… да, Тамарис, пожалуй, мне следует довериться вам, поскольку это добралось и сюда. Как вам известно, обстоятельства жизни моей сестры в ранние годы были не совсем обычны. Вы уже слышали, что она была брошена своей матерью, – последнее он произнес так, будто обнаружил, что оно трудно выговаривается, – на попечение родственницы. Эта женщина была рождена и воспитана в Вест-Индии, где процветают дичайшие суеверия. К несчастью, многие дети белой расы там отданы заботам туземных нянек и впитывают почти с рождения веру в такую мерзость, как вуду…

– Вуду?!

– Вы слышали о нем? – Внимание Алена переключилось с пламени на меня.

– До войны мы с отцом бывали в Новом Орлеане. Там мы слышали всякие истории об этом.

– Да, верно… – Он кивнул. – Этот культ завезен в Луизиану беженцами от восстания рабов на островах почти столетие назад. Вуду нелегко уничтожить, Тамарис. Он поистине порочен и смертельно опасен. Те, кто практикуют вуду, уверяют, будто достигают своих целей с помощью магии, на самом же деле они пользуются наркотиками и тайными снадобьями, которыми подчиняют себе остальных. То, что я только что сжег – это «гри-гри», один из способов навести проклятие на жертву. И мне известно, что от простого прикосновения к нему можно смертельно заболеть. И присутствие этого здесь означает… – Он тронул кочергой полыхающие дрова, и вдруг оттуда вырвался клуб желтого дыма со странным запахом. – Назад! – воскликнул он.

Он двигался так быстро, что не успела я опомниться, как он схватил меня за плечо, потащил за собой к ближайшему окну и распахнул его, впустив свежий холодный ветер.

– Значит, – снова начал он, – я стал мишенью этой дешевой магии. Я непременно должен узнать, как это здесь оказалось.

– Но зачем… кто может желать вам зла?

Я все еще переживала его прикосновения, переживала слишком сильно, чтобы совладать с этим.